1902
ПушкинМережковский Д.С.
I
Мережковский начинает с цитат Гоголя и Николая I, подчеркивающих исключительность Пушкина как явления русской культуры: «Пушкин есть явление чрезвычайное», «русский человек в его развитии», «самый замечательный человек в России». Он отмечает, что современники Пушкина, такие как Гоголь, Жуковский, Вяземский, признавали его «великим мыслителем» и «мудрецом».
Автор критикует современное ему общество за непонимание глубины пушкинской мысли и за поверхностное восприятие его поэзии как легковесной и немудрой. Он особенно выделяет "Записки" А. О. Смирновой, где Пушкин предстает как мыслитель, рассуждающий о философии, религии и судьбах России. Мережковский считает, что эта книга не была оценена по достоинству из-за упадка художественного вкуса и влияния утилитарной критики.
Далее автор анализирует причины недооцененности Пушкина. Он отмечает, что у поэта нет одного главного произведения, в котором бы он сосредоточил свой гений, как Данте в "Божественной комедии" или Гёте в "Фаусте". Многие его произведения остались незаконченными: «Медный всадник», «Русалка», «Галуб», «Драматические сцены». Даже "Евгений Онегин" обрывается, оставляя ощущение недосказанности.
Мережковский считает, что Пушкин погиб, потому что ему некуда было дальше идти, некуда расти в условиях русской действительности. Он приводит примеры столкновений поэта с варварством, начиная с гонений и ссылки, заканчивая отношением к нему семьи жены, которая больше ценила его придворные звания, чем поэтический дар: «наконец-то вы, как все!».
Автор подчеркивает, что низкий уровень русской культуры, с одной стороны, препятствовал развитию Пушкина, а с другой – способствовал развитию его уникальной простоты, сравнимой с простотой Гомера: «чем предмет обыкновеннее, тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него необыкновенное». Он отмечает, что Пушкин, подобно Гомеру, не делит мир на прозу и поэзию, на будни и праздники, находя красоту во всем.
Мережковский противопоставляет жизнерадостность и мудрость Пушкина мрачному пессимизму русской литературы XIX века: «Да здравствует солнце, да скроется тьма!». Он приводит примеры из писем и "Евгения Онегина", где поэт призывает к радости жизни, несмотря на неизбежность смерти: «Покамест упивайтесь ею, Сей легкой жизнию друзья!..».
II
В этой части Мережковский рассматривает способность Пушкина перевоплощаться, переноситься во все века и народы: «Слышишь запах, цвет земли, времени, народа». Он отмечает, что Пушкин первым из мировых поэтов с такой силой выразил вечную противоположность культурного и первобытного человека.
Автор анализирует поэмы "Кавказский пленник" и "Цыганы", где противопоставляется тоска культурного человека по свободе и простота жизни дикарей. Он приводит слова старого цыгана, обращенные к Алеко: «Оставь нас, гордый человек! Мы дики, нет у нас законов… Ты не рожден для дикой доли, Ты для себя лишь хочешь воли».
Мережковский проводит параллели между героями "Цыган" и "Евгения Онегина". Он считает, что Татьяна, как и старый цыган, черпает мудрость и простоту сердца в созерцании природы, в то время как Онегин, подобно Алеко, не способен к истинной свободе и любви.
III
Автор определяет два непримиримых начала, борющихся в человеческом духе: новое мистицизм, как стремление к самоотречению и слиянию с Богом, и язычество, как стремление к обожествлению своего "я". Он отмечает, что Пушкин, в отличие от Гёте и Байрона, ближе к первобытному, галилейскому христианству, находя его черты в душе дикарей: «Птичка Божия не знает Ни заботы, ни труда…».
Мережковский анализирует стихотворения "Чернь" и "Поэт", где Пушкин противопоставляет избранника небес, поэта, бессмысленной толпе: «Молчи, бессмысленный народ… Тебе бы пользы все — на вес». Он считает, что поэт должен быть свободен от духа корысти и утилитаризма, свойственных черни.
Автор приводит цитаты из "Записок" Смирновой, где Пушкин рассуждает о роли воли единиц в истории: «Разумная воля единиц или меньшинства управляла человечеством». Он отмечает, что поэт противопоставляет самовластную волю творца или разрушителя, пророка или героя, демократическому понятию равенства и большинства голосов.
Мережковский анализирует "Подражания Корану", где Пушкин воспевает героическую мудрость пророка, соединяющую жестокость и милосердие. Он приводит примеры других пушкинских героев – Наполеона, Моисея, Дон Жуана, Скупого рыцаря, – в которых поэт находит черты героизма и царственного величия.
IV
В заключительной части Мережковский рассматривает Петра Великого как воплощение героического духа в русской истории. Он приводит цитаты из "Записок" Смирновой и заметок Пушкина, где поэт признает величие Петра, несмотря на его жестокость: «Петр был революционер-гигант, но это гений, каких нет».
Автор анализирует поэму "Медный всадник", где противопоставляется малое счастье малого человека и сверхчеловеческое видение героя. Он считает, что вызов, брошенный безумцем Медному Всаднику: «Добро, строитель чудотворный!.. Ужо тебе!..», – это вызов всей русской литературы после Пушкина, которая будет звать Россию прочь от пути, указанного Петром.
Мережковский критикует Тургенева, Гончарова и Достоевского за то, что они, считая себя продолжателями Пушкина, на самом деле предали его героический идеал, противопоставив ему христианское смирение и жалость. Он считает, что Лев Толстой довел эту тенденцию до крайности, развенчав в "Войне и мире" образ Наполеона и превратив его в пошлого проходимца.
Автор заключает, что русская литература, отрекшись от героического духа Пушкина, предала заветы Петра Великого и обрекла себя на упадок. Он считает, что только Кольцов понял и выразил истинное величие Пушкина как последнего русского богатыря.