--------------------------------------------------------------------------

Нина Михайловна Кабанова - Перед зимой

--------------------------------------------------------------------------

Скачано бесплатно с сайта http://prochtu.ru

Н.М. КАБАНОВА

Перед зимой

Рассказы, новеллы,

миниатюры, стихи

2005

ББК 28.89К-12

К-12 Кабанова Н.М. Перед зимой. 2005. – 149 с.

В книгу включены рассказы, романтические новеллы, почти легенды, зарисовки, миниатюры, дневниковые записи и стихи. Здесь есть моменты, которые встречались или могут встретиться в жизни: как человек борется со своими страданиями, как сохраняет надежду на лучшее, как радуется своему счастью.

Возможно, те, кого одолели беды и грустные думы, найдут в незатейливых сюжетах путь выхода из сложных ситуаций, воспрянут духом.

Этот литературно-художественный сборник автор посвящает своим близким людям: мужу, детям, внуку, друзьям.

28.89

К-12

Анжеро-Судженск, 2005

Боль моя…

Сюжеты некоторых рассказов и новелл не вымышлены. Изменены лишь имена и не названы фамилии. Как знать, может, какие-то истории помогут кому-то остановиться, оглянуться - на мир окружающий, на живущих в нем людей, на себя и жизнь свою. Другие случаи просто согреют душу чьей-то искренней радостью, добром бескорыстным. Оно ведь всякое бывает - на житейских перекрестках.

***

БОЛЬ МОЯ...

- Дяденька, не проходите мимо, спасите ребенка!..

В звонком девичьем голосе смешались озорство и отчаяние. Ким вздрогнул и поднял голову. На крохотном уступе отвесного обрыва, на высоте примерно пятого этажа, судорожно вцепившись в какой-то хилый кустик, чудом удерживалась темноволосая девчонка лет семнадцати. Ее красный в белый горошек сарафан ярким пятном выделялся на серой каменистой стене.

- Ты зачем туда залезла? - невольно пугаясь за нее, крикнул он. ...В ответ - короткий нервный смешок и шуршание камней, вырвавшихся из-под неосторожно двинувшейся ноги.

- Вот снимите, тогда скажу, зачем залезла...

В следующую секунду он рванулся вперед, чтобы подхватить падающее пестрым клубком тело...

Очнулись одновременно. Глянули друг на друга и расхохотались: одинаково чумазые и щедро покрытые ссадинами физиономии, у каждого на лбу набухали очень похожие «фонари».

И еще они рассмотрели, что ошиблись, определяя в первый момент возраст друг друга. Озорная девчонка в ярком сарафане оказалась миловидной двадцатилетней девушкой. Освобожденные из-под развязавшихся бантиков «хвостики» черной кудрявой волной легли на загоревшие плечи. А она поняла, что сейчас даже в шутку не сможет назвать этого седого красивого мужчину «дяденькой»...

...В домах отдыха на подобного рода «романы» окружающие смотрят обычно легко, с долей шутливой снисходительности. Отношения Алены и Кима под формулу «калиф на час» никак не подходили. Уж больно разными были эти двое - и по возрасту, и по характерам. Эмоциональная, шумная, звонкоголосая, беспечная на вид девушка и солидный, немногословный мужчина.

Искушенные в легких связях сердцееды недоуменно пожимали плечами: мол, связался с малолеткой. Но кое-кто из прекрасной половины отдыхающих непостижимым женским чутьем отмечал: это не просто флирт. А те и другие вместе одинаково отчаянно завидовали этой паре. Потому что видели: они счастливы. Отбив самый трудный мяч на волейбольной площадке, Ким радостно оглядывался и безошибочно находил среди рукоплещущих болельщиков Алену. И ему казалось, что это ее маленькие ладошки хлопают громче всех. А она, выйдя в круг на конкурсе плясунов, чувствовала лишь один восхищенный взгляд...

Они бродили по тропинкам осеннего леса, взявшись за руки, как дети. И никто не хотел им мешать. Даже самые любопытные языкастые женщины подавляли в себе желание послушать, о чем говорят эти двое, часами сидя на большом прибрежном камне. А поговорить им было о чем. Вот и в последний день сезона они пришли туда...

- Прости меня, моя девочка. Я не должен был поддаваться эмоциям. Я старше, мудрее. Нам не быть вместе. Значит, и не надо терзать друг друга встречами. Не могу простить себе, что не сумел скрыть своего восхищения тобой, твоей молодостью. Но еще больше бы не простил, если бы прошел мимо. Ты вернула мне молодость, счастье. Я уже забыл, когда так безрассудно радовался жизни. Спасибо тебе, родная. И прости меня...

- Но почему? Почему мы не можем быть вместе? Ну ты же не должен хоронить себя заживо в четырех стенах! Ты же не виноват в ее болезни! Вас ничего не связывает: детей нет, надежды на ее выздоровление - тоже. Ты говоришь, что она тебя отпускает. А мы созданы друг для друга. Я нарожаю тебе здоровых ребятишек, мы будем водить их в горы... Мы же оба любим горы...

- Она их тоже любит, - вдруг как бы сразу уйдя в себя, тихо произнес Ким. - Но меня любила больше. И когда горы предали нас, она спасла меня. А себя вот не сумела уберечь. Теперь я должен...

- Ничего ты не должен! - в злом отчаянии кричит Алена, колотя ему в грудь маленькими кулачками.- Ты не в чем не виноват! Почему ты должен отвечать за случайное несчастье? И потом... Ты не любишь ее - ты меня любишь! Ты это понимаешь. И она поймет. Не можешь ты всю жизнь нянькой при ней !..

Она выкрикнула последние слова и тут же испуганно замолчала, почувствовав, как дрогнуло и ослабло кольцо обнимавших ее рук.

- Ты жестока, девочка, - с горьким сожалением произнес он. - Ты жестока своей счастливой молодостью, своим непониманием чужого горя. И в этом я тоже виноват. Виноват, что волю своим чувствам дал. А тебе невольную надежду на наше с тобой счастье. Прости меня, Аленушка. Прости...

- Нет, ты прости меня, глупую! - заплакала девушка. - Но я тоже не виновата, что никто мне больше не нужен. Только ты, мой серебряный. Только ты, счастье мое синеглазое. Но что делать нам? Ведь мы не сможем друг без друга...

Они стояли, обнявшись, под тем самым обрывом, с которого, как с неба, скатилось однажды прямо ему в руки маленькое, темнокудрое, отчаянное счастье, такое близко-желанное и такое несчастно-далекое.

- Ки-и-им! Аленка-а! - позвали их соседи по корпусу. - Где вы? На концерт опаздываем!

В зале собрались зрители и участники прощального праздника. Как всегда, тут были и веселый перепляс, и озорные частушки на «местные» темы, и инсценированные юморески. А потом на сцену вышел Ким. Тихонько тронул струны гитары, и зал замер при первых звуках старомодной песни из полузабытого фильма:

Почему ты мне не встретилась-

Юная, нежная -

В те года мои далекие,

В те года прежние?..

Деликатно помалкивали мужчины. Кто-то из женщин украдкой смахивал слезы - может, от сентиментальности, а, может, из жалости к маленькой девчушке, которая, выпрямившись, как струна, глядела перед собой огромными глазами и, казалось, ничего не видела, не слышала.

А потом в фойе танцевали. Все вместе и поодиночке. И в центре этого прощального веселья были Ким и Алена. В каком-то безудержном отчаянии они праздновали свое расставание, как будто боясь оставаться наедине. Наедине друг с другом. Наедине с разлукой...

...Ох, какой тяжелой была эта зима для Алены! Лекции, сессия, выход на диплом - все, как в туманном сне. Впервые сославшись на занятость, не поехала в каникулы домой, к маме. Не надо ее расстраивать раньше времени. Потом, когда будет уже все известно, она, конечно же, поймет. Но тогда ей будет легче. Потому что уже ничего не изменишь. А пока пусть подольше поживет в спокойном неведении.

И вдруг, когда апрельское солнышко уже высушило асфальтовые дорожки перед студенческим общежитием, Алена получила бандероль. Работница почтового отделения, выскочив из-за своей стойки, подхватила побледневшую клиентку, подняла выпавший из ее рук плоский пакет.

- Что это с вами? Как от похоронной телеграммы падаете...

Алена не помнила, как добежала до общежития. Не раздеваясь, вынула из бандероли маленькую кассету, включила магнитофон.

- Девочка моя, любимая! Не могу больше так!..

Родной, умоляющий голос заполнил всю комнату.

- Ты запретила мне писать и звонить. А я все равно пишу и звоню. Ты возвращаешь мне мои письма с пометкой «Адресат выбыл» и не идешь на разговор. Выслушай меня, умоляю! Мне снится, что у нас будет сын. Я уверен, что он будет. Ты не должна скрывать это от меня. Мы будем вместе, чего бы это ни стоило. Да, я не могу сейчас оставить Таню. Но и тебя не хочу терять. Ты - моя радость и моя боль. Ты - моя любовь. Может быть, я подлый человек: ведь и Таню я любил когда-то. Но судьба лишила нас счастья иметь детей. Я уверен, что у нас с тобой будет ребенок. Не обманывай себя и меня, Аленушка! Приезжай сюда и дай мне знать. Я обязательно что-нибудь придумаю. Повторяю: я не могу оставить Таню, но и ребенка своего сиротить не хочу. Приезжай! Иначе нам будет очень плохо - тебе, мне, сыну...

Позабыв обо всем, Алена лихорадочно бросала в чемодан вещи.

- Да, да! Я - дура! Лишаю своего ребенка отца. Да, он обязательно что-нибудь придумает...

Она приехала в город, где жил Ким, ранним утром... Без труда отыскала нужную улицу. Встречная женщина указала, как пройти к его дому. Едва выйдя за угол «девятиэтажки», Алена увидела у подъезда инвалидную коляску с пестрым пледом на подлокотнике. А потом на крыльцо вышел он, неся на руках маленькую, хрупкую женщину. Алена вздрогнула и отступила за угол, едва сдержав готовый вырваться и горла крик: слишком хорошо она разглядела, как сильно напоминает внешне жена Кима ее, Алену. Те же черные кудрявые волосы и глаза - огромные, живые глаза на тонком лице. Вот только бледность эта - такая жуткая на фоне черных волос. Да безжизненные ноги, которые муж так умело, так привычно укутал пледом.

Наверное, она слишком пристально смотрела на них. Потому что Ким вдруг резко выпрямился и как-то очень настороженно оглянулся - раз, другой...

-Что с тобой, Ким? - тревожно спросила его жена, стараясь заглянуть ему в глаза... - Ты в лице изменился - не заболел?

- Нет-нет, ничего, Танюша, не беспокойся, - ответил он и осторожно двинул перед собой коляску. - Куда пойдем? В сквер? На нашу скамейку?..

Алена, успевшая проскользнуть в соседний подъезд, видела, как, пройдя метров двадцать, он оглянулся еще раз...

...Она сидела в пустом купе поезда, оглушенная, ошеломленная увиденным, и не могла даже заплакать. Ее душа рвалась туда, к нему, готовая отнять, увезти его от той, такой беспомощной и такой сильной женщины, которую он (Алена пыталась убедить себя в этом) не мог любить. Потому что она - калека, она - его обуза, из-за которой он не может уйти, уехать к ней - молодой, здоровой, которая скоро родит ему сына.

Так кричала ее изболевшаяся душа. Но она же, да еще ставший вдруг таким прозревшим разум безжалостно подсказывали: нет, не ее любит Ким, а жену свою - больную, маленькую жену, которая много лет назад искалечилась, вытаскивая его из горной расщелины. И ее, Алену, заметил он только потому, что напомнила она ему Таню - прежнюю, молодую, здоровую. Потому и себя, и ее невольно обманул, сам того не ведая. А теперь терзается жалостью к ней, к себе, к ребенку будущему и к невинной жене...

Растревоженный дорогой и волнением мамы, больно шевельнулся под сердцем малыш. И это будто разбудило Алену, вывело из состояния оцепенения.

- Тихо, тихо, мой маленький, - привычно ласково заговорила она с ним. - Все будет хорошо. У тебя есть я, твоя мама. И я не хочу, чтобы твой отец разрывался между тобой и этой бедной женщиной. Ведь ты можешь победить, и тогда отец неминуемо станет подлецом и даже убийцей. Потому что Таня не переживет его ухода. У нее же нет никого, кроме твоего отца. Помнишь, как он назвал меня жестокой? Ты же не хочешь, чтобы твое рождение убило человека? И я не хочу этого. Поэтому мы уедем. Если судьбе будет угодно, отец найдет нас. Но не сейчас, не сейчас...

Так разговаривала Алена, твердя, как заклинание, слова, которые еще недавно и в голову ей не пришли бы. Но сейчас... Откуда вдруг явились к ней эта мудрость, эта рассудительность, эта щемящая жалость к незнакомой женщине? Может быть, все это зародилось и вырастало вместе с ее будущим ребенком, чье счастье она не хотела создавать, воспользовавшись бедой невинного человека?

Разговор с сыном (а в том, что это будет непременно сын, она не сомневалась) вернул силы и способность действовать. Алена машинально рассовала по местам сумки. Потом вдруг резко сдернула с полки одну из них, быстро нашла кассету, вынула из чемодана маленький магнитофон, замерла, вслушиваясь в родной голос.

Видно, нам встреч не праздновать,

У нас судьбы разные...

Ты - любовь моя последняя,

Боль моя...

Слезы ручьем хлынули из глаз.

- Прощай, мой серебряный, прощай, мой добрый, мудрый, взрослый, - шептала Алена, по-детски - ладошками и кулаками - утирая мокрые щеки. - Я больше не потревожу тебя и твою боль. А моя пусть со мной останется...



ШАХЕРЕЗАДА

Посреди ослепительно-белой ромашковой поляны, скрестив по-турецки ноги, сидит тоненькая молодая женщина. Шутливо-величественная поза. Скромно потупленный взор. В накрученном чалмой пестром полотенце пламенеет цветок. Из лежащего у нее на коленях маленького магнитофона льется давно забытая наивная мелодия. Перед женщиной, взявшись за руки, приплясывают в немыслимом восточном танце седеющий мужчина и двое смуглых, черноглазых подростков лет 15-16.

Ты - моя Шахерезада

В сказке «Ттысячи ночей»!

Дружно подпевая магомаевской песенке, они подхватывают мать под руки и вовлекают в свой маленький хоровод...

- Все, турчата! Устала я!

Смеясь, она увертывается от повиснувших на ней детей.

- Это ты турчанка-персиянка! Пап, правда, наша мама на Шахерезаду похожа?

- Правда, дочка, - ласково говорит отец. - А ты - на маму.

- Значит, и на Шахерезаду тоже? Значит, и я красивая? - девчонка серьезно-выжидательно смотрит на родителей.

- Ага, только у Шахерезады на голове не было таких хвостиков с бантиками, - хихикает ее брат и тут же шустро прячется от налетевшей на него коршуном сестры.

- Ладно, мир! - он усаживается на поляну и кричит: - Хочу сказку про Шахерезаду! Кто знает? Только про настоящую!

- Нет, нет! Они нам обещали рассказать, почему мы каждое лето сюда ездим, на эту полянку.

- А это, ребята, одна и та же история.

Отец оглядывает притихших детей, и, встретившись взглядом с их матерью, ласково кивает ей. Она расчесывает освобожденные из-под чалмы длинные черные волосы и тихо улыбается. Память возвращает их на 17 лет назад, к такому же солнечному летнему дню...

- Я тогда только что вернулся из армии. В родной дом и к любимой девушке. Мы вместе учились в школе. А потом она ждала меня три года. И вот - веселая предсвадебная суматоха. Машины с лентами и кольцами у подъезда. Друзья беззлобно посмеиваются над моим жениховским, глуповато-счастливым видом. Смейтесь, смейтесь! И завидуйте: через полчаса я увижу мою Люську в «подвенечном» наряде. Красивую и счастливую...

А потом все завертелось и перепуталось, как в чьей-то злой шутке. Заплаканная Люсина мать, расстроенный отец. И первая мысль: случилось что-то страшное!

- Успокойся. Жива. Здорова. Вот записка.

Пряча глаза, ее отец подал маленький бумажный листок. Я никак не мог понять сначала, что означают эти три короткие строчки: «Прости, если можешь. Я дождалась тебя. А обманывать больше не могу». Откуда-то издалека донесся плачущий голос ее матери...

- Мы ведь не знали ничего! А она утром уехала с ним...

С кем - с ним, куда уехала и почему - это выяснилось позже. А тогда, рванув с места разукрашенную машину, я мчался, не видя ничего перед собой.

Опомнился за городом. В других машинах молча сидели друзья. Они ехали за мной всю дорогу. Сколько простояли так, не знаю. Ничего не знал тогда: что теперь делать, куда ехать. А главное - как же я теперь без нее, без Люськи? Злости не было. Было недоумение: почему все так случилось?

Оттеснив меня, за руль сел «дружка». Молча вывел машину на широкую просеку, чтобы развернуться. И вдруг за деревьями послышались музыка, смех. Я тронул друга за рукав, чтобы ехал быстрее. Но он вдруг засмеялся и сказал:

- Посмотри-ка! Это что за чудо-юдо?

На широком пне, у заваленной конфетами и прочими сладостями скатерти, восседала девчонка. Чалма из желтого полотенца, ярко-красный в горошек сарафан. А на круглой, еще почти детской мордашке, огромные черные глаза. Перед девчонкой в шутливо-почтительном полупоклоне несколько парней и девчат в каких-то немыслимо-фантастических одеяниях из пестрых косынок и цветов. Эта хохочущая, поющая, жующая компания и создавала веселый кавардак. Заметив нас, одна из девушек церемонно обратилась к черноглазой:

- Что ты думаешь, о несравненная Шахерезада, об этих всадниках на железных конях, украшенных лентами?

Сдерживая улыбку, та сверкнула на нас своими глазищами.

- Думаю, вон тот, что мрачнее дождевой тучи, не иначе, как принц из «Тысячи и одной ночи». Жаль, не мой. А то разогнала бы я его грусть-печаль веселой сказкой...

«Дружку» моего Андрея будто бес какой подхлестнул. Подскочил к ней и спрашивает:

- Правда, разогнала бы?

- Правда, - отвечает, - да только спешить ему надо к той, ради которой коней загнал.

- Загнал. Да никого не поймал.

- Видно, не его пташка была, коли прямо из рук выпорхнула.

- Слишком много знаешь, глазастая. Откуда?

- Про то в сказках моих говорится - свою судьбу искать надо.

- А про твою судьбу что-нибудь в твоих сказках есть?..

Отец замолчал на минуту, но дети нетерпеливо затормошили его.

- Что она ответила, папа? Что?

- Об этом сама пусть расскажет.

Брат и сестра тихонько ойкнули и в любопытном восхищении уставились на мать, будто впервые увидев ее. Обняв руками колени и склонив на них черноволосую кудрявую голову, она как бы продолжила вслух свои воспоминания:

- Мои друзья и друзья этого мрачного незнакомого парня в свадебном костюме с интересом следили за нашим словесным поединком. Похоже, большинство из них воспринимали все, как веселую шутку. Так уже было не раз, когда в начатую нами игру невольно включались и случайные зрители. Например, тогда, на вокзале, провожая своих одноклассников в институт культуры, я уливалась слезами, потому что сама провалила последний экзамен. Они, утешая меня, разыграли целый эпизод из сказки про Царевну-Несмеяну. Это ничего не стоило им, студентам-затейникам, как они сами себя называли. Кончилось тем, что добрая половина людей, ожидавших поезд, стала соревноваться в остроумном стремлении заполучить улыбку «царевны». И вот опять: теперь уже веселье по поводу моего поступления в вуз, и вновь - зрители-участники.

Я дурачилась от души. Но какое-то смутное волнение притягивало мое внимание к жениху и одновременно удерживало от попытки заговорить с ним. Мы «сражались» с его «дружкой», шустрым парнем с красной лентой через плечо. Но было заметно, как и этот остряк тревожно поглядывал на молчавшего товарища...

На вопрос о моей судьбе я ответила, что судьба Шахерезады зависит от того, понравятся ли ее сказки, и захочет ли их слушать тот, от кого зависит ее судьба. И вдруг жених шагнул ко мне и с какой-то отчаянной решимостью негромко, но твердо сказал:

- Захочет! Ты расскажи мне свои сказки! А я сделаю все, чтобы хоть твоя судьба тебя не обманула.

И, обратившись уже к моим притихшим друзьям, он попросил:

- Оставьте нас, пожалуйста. Она вам все потом расскажет.

Наверное, странно и нелепо выглядели мы со стороны: импровизированная Шахерезада и сидящий у ее ног чужой «принц». Он рассказал мне все коротко и просто. Как будто мы были давно знакомыми и близкими друзьями. Во мне слились воедино такие же странные и очень разные чувства: жалость к сильному на вид и такому растерянному сейчас человеку, стремление помочь ему и еще какая-то смутная тревога за нас обоих. На мгновение показалось, что продолжается все та же игра.

Меня вернул к действительности его голос:

- Если можешь поверить мне вот так, сразу, то поедем со мной.

И я поверила. Не знаю, почему, но поверила. Может быть, сыграла роль сила инерции: с одной игры легко переключилась на другую. Может, свойственная молодости безоглядная решимость. А может, то и другое вместе. Так или иначе, сели мы в одну машину, друзья разместились в двух других (им уже все тоже объяснили) и покатили... на свадьбу.

Только потом, когда через несколько часов я в только что купленном свадебном наряде появилась в незнакомом доме, среди незнакомых людей, пришел настоящий страх: сказка, игра кончились, начиналась странная и неизвестная действительность. Предупрежденные гости деликатно помалкивали и делали вид, что ничего особенного не случилось.

Постепенно все действительно развеселились: ведь свадьба же! И вдруг я поймала на себе тревожно-испытующий взгляд Алешиной матери (мы все успели перезнакомиться за это время). В нем не было ни удивления, ни осуждения. Только немой вопрос: что же происходит такое? И сразу меня обожгла мысль: ведь это же всерьез! А мои родители там, далеко, и совсем ничего не знают! А как же любовь, о которой столько мечталось?

Не помню, как я оказалась на улице. Голова горела, как в страшной болезни. Мысли путались. Раз за разом хлопнули двери. И одновременно на дорогу высыпали мои «затейники» и Алеша - теперь уже мой жених...

Она замолчала. Молчали и дети, глядя на ее взволнованное лицо. Потом, почувствовав, что сейчас заговорит отец, повернулись к нему.

- Рита стояла среди улицы такая испуганно-растерянная. Вот когда я понял, что теперь я в ответе за нее. Тогда, в лесу, лишь каким-то подсознанием почувствовал, что мы должны быть вместе. Сейчас же был абсолютно уверен, что совсем плохо мне станет, если не будет рядом этой смешливой отчаянной девчонки. И ей будет плохо. Осторожно взял ее за плечи, повернул к себе. Казалось, прямо в душу глянули наполненные слезами глаза.

- Прости, что не спросил раньше, нужен ли тебе. Ты решишь еще это для себя. А я уже решил: от тебя моя судьба зависит. А твоя - от меня. Поверь мне еще раз. Теперь уже окончательно поверь.

- И ты поверила? - шепотом спросила дочь, прижимая к пылающим щекам руки матери.

- Поверила, Маринка. Второй раз за тот день. Навсегда поверила. И не жалею.

- Ну, вот, а ты все твердишь: любовь, любовь! - подал голос сын. Насмешливый тон не мог скрыть некоторой растерянности. - А тут, оказывается, Его Величество Случай!

- Счастливый случай, сынок, - мягко уточнил отец.

- Конечно, не каждому он выпадает: и потому важно, чтобы с него жизнь счастливая началась. А это уже от нас самих зависит. Где-то я читал, что человек сам себе подлец, сам себе мудрец, сам своего счастья кузнец. Очень верно сказано. Ну а любовь - она пришла. Не могла не прийти. Ведь мы очень ждали ее.



ЖИЗНЬ РАССУДИЛА

Они сидели рядышком на садовой скамейке - пожилая красивая женщина и грузно оплывшая морщинистая старуха. Со стороны казалось: мирно беседуют две хорошие знакомые или даже родственницы. Да так оно в общем-то и было. Только та, что помоложе, знала, что разговаривает со своей свекровью. А пораженная жестоким склерозом память старухи не позволяла ей узнать в собеседнице невестку...

- Ничаво живу...- шепеляво то и дело повторяла баба Ульяна.- Кормють, поють...

И вдруг, будто спохватившись, заволновалась, пристально вгляделась в лицо женщины.

- А ты кто будешь-то? Чья ты? Можа, Дашуньку мою знаешь? А Ляксандру мою помнишь? Нету их, померли... Аркашенька на фронте сгинул... Все померли. А ты кто, а? Вроде, видела где...

В выцветших глазах старухи вспыхивали и тут же гасли слабые искорки воспоминаний. И под этим беспомощным взглядом слезящихся глаз что-то сжалось в груди у Валентины Степановны. И в который раз за последние два года с удивлением ощутила она жалость к больной, никому не нужной старой женщине, принесшей ей столько страданий.

...Тридцать пять лет назад впервые почувствовала на себе Валентина тяжелый, недобрый взгляд этих, тогда еще красивых синих глаз. Вот так же сузились в них точки зрачков. Но не от болезни, а от злости.

- Окрутила Аркашеньку, разженка непутящая! - такими словами встретила молодых на пороге Ульяна. Плюнула со злостью и вышла во двор.

Вздрогнула невестка. Обида захлестнула. Да чем же виновата она, что ее, сироту, в шестнадцать лет насильно выдали дальние родственники за пьянчугу - соседа? Помучилась девчонка и нашла в себе силы уйти через год от непутевого пропойцы-мужа. И не виной своей, а счастьем считала Валюшка, что безоглядно влюбился в нее молодой горняк. Разлучила их война. Но лишь на время. Вернулся и заявил дома, что женится. Знал, что суровая, властная мать решительно против. Знал что старшие сестры тоже не из добрых.

Он сам-то в отца пошел - мягкий, уступчивый. Однако с Валюшей не захотел расстаться ни за что на свете. Хотя в душе чуял: не быть ладу меж ней и матерью. Пытался примирить:

- Мама, да чем плоха жена моя? Ведь с фронта дождалась - пять лет всем женихам отказывала.

- Как же - отказывала! Это ты, дурень, в то поверил. Поди со всеми перетаскалась тут...

Ох, сколько таких оскорблений выпало на голову невестки! А ведь не из нервных была и постоять за себя могла. Только разбивались все ее тактики и стратегии о тупую непримиримость свекрови.

А характер Ульяны знали все в округе. Боялись ее соседские ребятишки: не дай Бог, окажется кто у забора ее усадьбы - затрещина или злой окрик обеспечены. Потому что все они для бабки Ульяны были «бандюги», «ворюги» и «паразиты». Ее, единственную, облаивали и старались укусить даже соседские собаки, потому что она загодя видела и в них своих врагов и выходила из дому с увесистой палкой.

Не любили ее и соседки - за сплетни и наветы. Потому, когда изредка пыталась Ульяна чисто по-бабьи поболтать с какой из них, женщины все больше отмалчивались и в душе жалели ее сноху Валюшку. Потому что весь разговор сводился к тому, какая «гулящая да непутящая» она.

А невестка между тем ребенка ждала. И удивительное дело: когда принесли из больницы чернявенькую, глазастую Надюшку, на короткое время дрогнуло вдруг железное сердце свекрови: уж больно похожа на нее внучка была. Вздохнули облегченно Валентина с Аркадием, засуетился, заулыбался молчаливый, незаметный свекор. Подумали в душе: вдруг поможет малышка мир в доме наладить? Вон как рьяно взялась нянчить внучку бабка Ульяна. Даже на время к дочерним - старшим внукам - как-то охладела.

Озлились на нее Дарья с Александрой и, как в старых сказках, стали с новой силой невестку охаивать, оговаривать. Угораздило Валентину однажды приостановиться на улице с мужем подруги. Перекинулись двумя-тремя словами. А с крыльца дома уж три пары злых глаз эту встречу на свой салтык, как говорится, оценили. Она - через порог, а младшая золовка словом пакостным, как пощечиной, ожгла. Свекровь же молча за дверь вытолкала, и дверь - на крючок.

Две недели уговаривал Аркадий жену вернуться. Куда денешься - дочка-то в доме мужа осталась, а под сердцем еще дитя о себе знак подает. Вернулась, конечно. Только условие поставила: деньги все матери не отдавать - на свой дом копить надо.

Молча встретила Валю свекровь. Демонстративно отошла от кроватки, из которой радостно тянула ручонки навстречу маме маленькая Надя. Ехидно окинула взглядом Ульяна располневшую фигуру невестки: чего, мол, тут гадать - не случайно приютилась в доме своего «хахаля» (Валентина жила это время у той самой подруги, с чьим мужем повязал ее злой язык свекрови). Ну а когда один за другим появились в их семье еще пятеро ребятишек, то с легкой руки и злых слов бабки Ульяны кое-кто тоже стал связывать это с несуществующей грешной любовью Вали.

Добилась - таки своего Ульяна. Начался раскардаш в семье сына. Уж и отделились они от родителей - свой дом построили. И на ноги крепко встали: Аркадий в шахте по тем годам деньги немалые получал, Валентина портнихой отличной стала, ребятишки дружные, послушные да работящие росли. Однако не успокаивалась свекровь. Каждый раз, как придет ее сын навестить, так распускала свой недобрый язык.

И запил Аркадий. Трезвый - тихий да покладистый, как теленок, зверел, как только хмель ударял в голову. Добром пыталась увещевать его жена, дети уговаривали - напрасно. Проспится - плачет, на коленях прощенье вымаливает, а пьяный - вновь за свое: поставит перед собой фотографии ребятишек и выискивает в их мордашках чужие черты. А потом на жену с кулаками.

Не выдержала Валентина - взбунтовалась. Перешагнула через стыд и разговоры людские и определила мужа на лечение от алкоголизма, от бреда ревности, вызванного водкой и наветами свекрови. Два года одна с ребятней пласталась. Зрение потеряла, пока шила по ночам, чтобы прокормить, одеть семью. Мужу непутевому передачки возила. Встречаясь со свекровью, молча на другую сторону улицы переходила. А та, в душе жалея сына, во всем по-прежнему винила Валю.

Тут свекор умер, у дочерей жизнь не заладилась: одна вдовой, другая разведенкой остались. Все свои сбережения на них потратила Ульяна. С огорода и хозяйства домашнего поила-кормила их семьи. Насколько ненавидела сноху и детей ее «чужих», настолько любила своих дочерей и «родных», как она называла, внуков. Так и жила, окончательно отдаляясь от сына, обвиняя и в этих своих бедах Валентину.

Шло время. Выросли внуки. Оправившись от трудностей, обрели новые семьи дочери. И как-то враз окончательно состарилась, одряхлела бабка Ульяна. Соседи говорили: злоба разум ей помутила, память отняла. Вот уже детей и внуков перестала узнавать. Вошло ей в голову, что умерли Дашутка с Александрой, а сын с фронта не вернулся. Опасно стало одну в доме оставлять. И вот тут-то проявился нрав Ульяны в ее детях. Только в еще более страшном виде. Она лишь к чужим зла да безжалостна была, а они от нее, матери родной, отказаться надумали...

Впервые за многие годы пришли обе золовки к Валентине в дом. Аркадий опять в больнице был, так они к ней с предложением: мол, пойдем с нами в собес хлопотать, чтобы мать в приют приняли. К себе ее брать - в маразме старуха. А тебе-то, мол, убедить собесовских проще будет - натерпелась.

Вот тогда впервые жалость охватила Валентину Степановну: как они могут? Ведь им-то она - мать родная. И неплохая мать... Но и обиды своей за поломанную судьбу одолеть не смогла. К себе взять тоже отказалась: вон их - шестеро у нее да муж седьмой, неизвестно какой придет. Пускай дочери бабку берут. А коли они совсем стыд потеряли, так пусть сами и сдают ее в приют. Она такой грех на душу не возьмет...

...Валентина Степановна постепенно возвращается из далекого прошлого, куда унесла ее память. Радостно и облегченно вздыхает: сегодня в ее семье все хорошо. Муж навсегда распрощался со своей злой болезнью, и в дом вернулись покой и согласие. Дети выросли. Она сама - счастливая бабушка пятерых внуков. В этой обстановке любви и покоя постепенно оттаивало сердце, замороженное холодной злобой свекрови. И через два года после того, как золовки все же избавились от своей матери, она решила навестить свекровь, которая жила в другом городе в доме престарелых.

Увидев ее, старую, беспомощную и, наверное, от этой своей беспомощности безобидную и подобревшую, вдруг неожиданно для себя решила забрать старуху домой. Пошла к главному врачу и все рассказала. Он оказался человеком мудрым, понял все, но брать бабку Ульяну отсоветовал. Потому что вспомнить ничего и никого она не сможет. В доме-интернате прижилась хорошо, небезопасно сегодня помещать ее в новые условия: кто знает, что «выкинет» пораженный болезнью разум. А вот навещать - это уже чисто по-человечески, конечно, можно.

...- А ты кто будешь-то? Чья ты? - уже в который раз, как заведенная, спрашивает баба Ульяна.

- Соседка твоя бывшая.

- Соседка? А-а-а...

Этот диалог повторялся в каждый приезд снохи. А навещала она свою свекровь в последние два года ежемесячно.

Старуха тяжело откинулась на спинку скамейки, устало закрыла глаза. Подошедшая медсестра одной рукой взяла авоську с передачкой, другой подхватила бабу Ульяну под локоть и повела в палату. Вдруг та остановилась, медленно повернулась к все еще сидящей на скамье женщине и тихо произнесла:

- Аркашеньку жалко. Обидела я его - вот и сгинул он...

Слезы ручьем хлынули из глаз Валентины. Она вдруг отчетливо почувствовала, что в последний раз видит эту несчастную старуху.

Вскоре главный врач прислал ей короткое сообщение о том, что свекровь тихо умерла в одну из зимних ночей. Валентина Степановна хотела известить об этом золовок, да передумала. Справила, как положено, девять и сорок дней. Помянула с мужем и детьми бабку Ульяну. Добром помянула - чего уж там: жизнь рассудила.



ВСТРЕЧА

- Берите билет, пожалуйста, - сухо сказала Евгения Николаевна подошедшей к столу очередной абитуриентке. И вдруг, взглянув на нее, побледнела, поднесла руки к горлу и прошептала:

- Лилечка...

- Простите, но меня зовут Оксана, - удивленно произнесла девушка и, назвав номер билета, села готовиться отвечать.

Члены экзаменационной комиссии недоуменно поглядывали на своего председателя - «железную Женю», как звали за глаза Евгению Николаевну и студенты, и преподаватели. Они впервые видели ее, строгую, замкнутую, неприступно-принципиальную, такой беспомощно-растерянной. А она вдруг встала, и, еще раз испуганно взглянув на девушку, назвавшуюся Оксаной, вышла из аудитории.

В коридоре толпились абитуриенты и их «болельщики» - родственники. Евгения Николаевна шла, никого не видя. Она не заметила и того, как, вскрикнув, отступила в сторону одна из стоящих в толпе родительниц.

- Боже, и здесь она! - прошептала женщина, глядя вслед удаляющейся преподавательнице...

...«Железная Женя» сидела в пустой аудитории и, держа в пальцах потухшую сигарету, тупо смотрела перед собой. Вот так же семнадцать лет назад сидела она в коридоре больницы и никак не могла понять, о чем ей сердито говорит молодой красивый врач. А он говорил, что она убила свою дочь, что ее предупреждали, что она - жестокая мать...

В этот же момент не замеченная ею, но давно узнавшая ее в коридоре женщина, тоже вспоминала тот же день и ту же больницу...

На одной из кроватей в их палате сидела испуганная девочка и тихо, доверительно говорила о том, что она очень любила своего одноклассника. Очень... Он обещал жениться, узнав, что будет ребенок. Но мама сказала: ей, директору школы и депутату, этот позор не нужен. Родители парнишки тоже заявили, что рано такую обузу на шею вешать. А потом и вовсе увезли сына из города. Подруги и учителя ничего не знали: первые три месяца не было заметно, а потом - летние каникулы. И вот скоро в школу, а она...

- В общем, мама сказала, что надо избавляться от ребенка, что не я первая - не я последняя, что врачи сделают, как надо... Я тоже понимаю: мне учиться надо, а ребенок обуза...

Она говорила - эта глупая, несчастная девочка, а женщины в палате злились. На ту, которая виновата была во всем. На ту, что сперва не смогла уберечь дочь от неосмотрительных поступков, а потом ее же обвинила. И осталась девочка один на один со своей бедой.

- Деточка, - ласково обнимает Лилю за плечи одна из женщин. - Давай я поговорю с мамой, попытаюсь убедить ее, что нельзя делать этого. У тебя такая большая беременность. Кроме того, это опасно. Ты можешь остаться без детей на всю жизнь. Посмотри на меня - я десять лет страдаю оттого, что когда-то по глупости избавилась от первого ребенка. Меня из-за этого бросили уже два мужа.

Девочка испуганно отшатывается от нее:

- Нет-нет, вы ничего не говорите маме! Она рассердится, что я рассказала вам. Это я так... Немного страшно стало... Но мама говорит, что все будет нормально.

В палату заглядывает медсестра и приглашает Лилю в процедурную. Она вскакивает, быстро идет к дверям.

Кто-то из женщин молча заплакал. Кто-то откровенно и грубо выругался. А та, Света, с которой почему-то так разоткровенничалась девчушка, вдруг выскочила в коридор и побежала вслед за ней. У дверей процедурной она увидела Евгению Николаевну.

- Опомнитесь, ведь вы же мать! Вы погубите свою дочь! - задыхаясь, выпалила она в лицо этой элегантной даме.

- Кто вы такая, почему вы вмешиваетесь не в свое дело? - холодно осадила ее та...

А через два часа злой и испуганный врач, потрясая ее распиской, сказал, что Евгения Николаевна виновата сама, что он ни за что не отвечает...

Как во сне, подтвердила, что претензий к врачу не имеет. Согласилась с тем, что в документах будет фигурировать диагноз «преждевременные роды, осложненные врожденной патологией». Мало что помнила и понимала во время тягостной процедуры похорон, где и знакомые, и незнакомые больше сочувствовали то и дело падавшему в обморок мужу...

А потом, спустя две недели, вдруг явился к ней тот самый врач и повторил то, о чем говорил там, в больнице, и что до нее так и не дошло тогда: родившаяся недоношенная девочка оказалась на редкость крепкой и будет жить.

Евгения Николаевна отказалась от внучки резко и твердо. Потому что решила для себя: не будь этого нежеланного ребенка, Лиля была бы жива...

...Света, Светлана Андреевна, хорошо помнит тот подслушанный ею разговор между врачом и матерью погибшей девочки. Помнит, как упрашивала врача показать ей ребенка. Помнит все обойденные ею инстанции. И, наконец, купе поезда, увозившего ее и удочеренную Оксану, ее Оксану, ее долгожданную дочку. Они были счастливы сначала вдвоем с малышкой. Потом появился очень добродушный и очень большой Иван - муж Ваня, папа Ваня. Через полчаса он примчится сюда, чтобы поздравить дочку с последним экзаменом и поступлением в вуз. А в том, что их умница Оксана станет студенткой, он не сомневается.

Они были так счастливы. И вот появилась эта женщина... Что теперь будет? Надо что-то делать!..

- Мамочка, где папа? Он грозился поздравить меня первым!

Оксанка тормошит мать, заглядывая ей в глаза. Что-то замечает в них и решительно спрашивает:

- Что случилось?

- Доченька, - медленно говорит Светлана Андреевна, - папу срочно переводят в другой город - ты же знаешь, какая у него работа. Так что придется и нам с тобой чемоданы собирать. Пойдем в деканат, узнаем насчет перевода в другой институт.

Вышедшая из аудитории Евгения Николаевна видела и слышала их...

Светлана с дочерью подошла к двери приемной тогда, когда она выходила из нее. Оксана с удивлением глянула на строгую, суровую экзаменаторшу, которая, видимо, обознавшись, назвала ее Лилей. А она, извинившись, не глядя на девочку, вдруг попросила ее подождать в коридоре, а маму пригласила в кабинет.

- Не нужно вам уезжать отсюда, - без вступления, негромко сказала Евгения Николаевна. - Уеду я. Меня здесь ничто не держит: муж не вынес потери дочери - через полгода скончался от инфаркта. Я уехала, чтобы хоть как-то забыться. Жила... нет, существовала только работой. И вот теперь я не хочу быть злым гением для моей... для вашей... для этой девочки.

Она не решилась назвать Оксану своей внучкой и их дочерью - тоже.

Светлана Андреевна глядела на эту враз погасшую, постаревшую женщину и не находила в себе ни злобы, ни жалости. Одно лишь желание - быстрее уйти из кабинета, чтобы никогда не видеть и не слышать ее...

...Вошедшая секретарша с изумлением остановилась у двери и тихонько попятилась: суровый декан, их «железная Женя», уронив голову на руки, отчаянно, по-бабьи безудержно рыдала.



ХОЧУ ВЕРИТЬ

Они сразу как-то выделились на пустеющем перроне. Девчушка лет пяти на руках у высокого мужчины махала ладошкой и что-то возбужденно кричала. Очень похожий на нее подросток украдкой вытирал глаза. Парень лет двадцати приподнимал к открытому окну вагона то юную жену свою, то девочку-старшеклассницу в школьной форме. Обе они еще и еще раз обнимали красивую, моложавую женщину, которая с этой минуты должна была стать моей попутчицей.

Поезд тронулся. И вместе с теплым летним ветром в окно ворвался звонкий детский голос:

- Мамочка! Скорей возвращайся, мы тебя ждем!

Мужчина на перроне, прижимая к себе детей, как-то неловко, широко шагнул вслед уплывающему вагону.

- Аня! Все будет хорошо! Слышишь? Все будет хорошо!..

Стук колес заглушил голоса. И, как в кадре из фильма, на смену людским силуэтам вынырнули, замелькали деревья...

- Все будет хорошо...

Эти негромко повторенные слова переключили мое внимание на попутчицу. Она все еще стояла у окна. Замершая фигура. Прижатые к груди тонкие руки. И взгляд, странно неподвижный, напряженный.

- Анна Васильевна, нельзя так долго на сквозняке. Позвольте, я помогу вам.

Та оглянулась на негромкий голос своего сопровождающего, с которым вошла в вагон. Неловко опершись на его руку, позволила усадить себя подальше от окна.

- Спасибо, доктор. Ничего, не волнуйтесь за меня. Все будет хорошо...

Повторив, как заклинание, последнюю фразу, женщина повернула к нему залитое слезами лицо. Ее широко открытые серые глаза смотрели на врача и в то же время как-то мимо.

- Она же не видит его! - внутренне ахнула я. Эта молниеносная догадка обожгла, как огнем, и надолго сковала ту естественную простоту и легкость, которые обычно возникают между попутчиками в поезде. Лишь чуть позже, постепенно, из рассказов доктора и ее самой предстала передо мной жизнь этой женщины.

***

Ее все называли счастливой. Кто от души, кто с тайной завистью. Говорили, мол, повезло. Сама Аня не задумывалась над этим. А просто жила и радовалась. И считала, что иначе и быть не должно. Выросла в дружной, трудолюбивой семье - так мало ли таких семей? Школу с медалью и институт с отличием окончила - тоже не столь необычные для нашего времени события. Распределение в крупный областной город - и это вполне закономерно. Вот тогда вошел в ее жизнь Сергей. И тогда, пожалуй, впервые усилено заговорили о ее везучести. Особенно, конечно, женщины. Но и они не могли не признать, что пара стоила друг друга.

А потом была свадьба. Шумная, веселая и счастливая. Море цветов. Добрые пожелания друзей, коллег и студентов, которые от души радовались за самых молодых, красивых преподавателей.

Счастье прочно поселилось в их семье. Это было доброе счастье. Доброе потому, что от него становилось тепло и радостно не только молодым, но и тем, кто знал их, кто часто приходил в их маленькую квартиру. А приходить сюда любили. И когда здесь еще только готовились к свадьбе. И когда один за другим звонкими голосами заявили о себе четверо ребятишек. И когда Аня с Сергеем, чуть смущенные, растерянные, но по-прежнему красивые и необычайно молодые, сидели еще за одним свадебным столом: женился их первенец Алешка...

Та нелепая, но страшная случайность, о которую вдруг сразу разбилось счастье их большой, дружной семьи, предстала передо мной сначала по рассказу доктора.

- Их привезли в нашу клинику ночью. Всех троих. Сергей Ильич был уже безнадежен и к утру, не приходя в сознание, умер. Анну Васильевну удалось спасти, но долго еще мы не могли вывести ее из состояния, вызванного этой трагедией. Боялись и за Андрюшу. Он, правда, не был серьезно травмирован. Но гибель отца и болезнь матери... согласитесь, слишком тяжелое потрясение для подростка.

Не сразу мальчик мог рассказать об этой трагедии. А случилось вот что. Во время речной прогулки в выходной день моторная лодка, управляемая подвыпившим парнем, на бешеной скорости врезалась в корму их маленькой яхточки. Сергей Ильич бросился за упавшими в воду женой и сыном. Он успел передать Андрюшу спасателям. А его самого и Анну Васильевну отбросило в сторону той самой злополучной моторки. И вот... Семья осталась без отца. А мать через два года после травмы ослепла. Теперь ей предстоит очень сложная операция. Каков будет ее исход - не знаю. Но не исключен и самый страшный. Это в сорок пять лет! А ведь там - дети.

Врач надолго замолчал, как бы заново переживая свой рассказ. А в моей памяти невольно возникла та сценка на вокзале. Заплаканные лица ребятишек, льнущих к мужчине, и его тревожный и в то же время очень обнадеживающий взгляд. И этот возглас-заклинание: «Все будет хорошо!».

Как бы угадав мои мысли, доктор сказал уже с твердой уверенностью:

- Но даже если случится страшное, у них будет близкий человек. Вы его видели там, на вокзале. Анна Васильевна расскажет вам о нем.

Она рассказала. Без бурных, взволнованных описаний. Но за суровой словесной сдержанностью остро чувствовалась глубокая признательность человеку, который в трудный час возвратил ей веру в жизнь.

- Борис был моим лечащим доктором в клинике. Он же стал почти бессменным дежурным врачом на все время, пока я не «ожила». Только узнала я это позже. Как и то, что вот уже два года он любит меня. А тогда, раздавленная своим горем, я не видела да и не хотела видеть ничего и никого вокруг, кроме детей. Из-за них и для них осталась я жить. Любое неосторожное слово казалось мне оскорблением памяти Сергея.

Борис понимал это. И потому не допустил даже намека на свое истинное отношение ко мне. Но ни на минуту не забывал о нас. Можно много рассказывать о том, что он сделал для меня и моих ребятишек. Со мной он заговорил впервые накануне моего отъезда в Харьков на операцию. Коротким был этот разговор. И последнее, что он сказал:

- Если что-нибудь с тобой случится, Аня, я смогу стать отцом твоим детям. Но я верю: все будет хорошо.

***

Для меня финалом этой истории осталась короткая сценка на перроне. Но очень хочется верить, что у попутчицы и ее близких будет еще одна встреча. Радостная, счастливая.



МАТЬ

- Оставьте меня... Я не хочу жить...

Женщина отталкивала руки медсестры. Всю ночь врачи боролись за ее жизнь. Были мгновения, когда казалось, что все кончено - не спасти. Отстояли. И вот - «Не хочу жить»...

Скупые строчки истории болезни: «30 лет. Домохозяйка. Тяжелое отравление при попытке к самоубийству». Плачущая соседка рассказала печальную предысторию этой трагедии.

Зина, пожалуй, ничем не отличалась на улице от других молодых женщин. Разве тем, что была более сдержанной в разговорах.

В конце концов все привыкли к ее скрытности. А по характеру она была мягкой, доброй, всегда готовой помочь чем могла. И сыновья пошли в мать: вежливые, тихие. Замечали, правда, что когда приезжал из командировок ее муж, шофер, то двенадцатилетний Витек, возвращаясь из школы, часто проходил мимо дома к бабушке. А вечером старушка забирала из садика четырехлетнего Миньку.

В ту ночь соседей разбудил громкий детский плач. Зина лежала в комнате с посеревшим лицом, судорожно запрокинутой головой. Все тело ее было в кровоподтеках и ссадинах. На крыльце, обхватив ручонками перила, всхлипывал маленький Минька. От него соседи и работники милиции и услышали:

- Он бил мамку... Пьяный. А потом пошел продавать наши куртки и валенки. Сказал, убьет, если пожалуемся...

...Она молчала. Долго. С тех пор, как впервые ввалился муж домой пьяный. Вначале робко пыталась уговаривать, плакала. Трезвый он угрюмо отмалчивался. Пьяный грубо требовал денег на водку. Давала, потому что боялась. Боялась побоев. Боялась остаться одна - без родных, без определенной работы. Добрая, мягкая по характеру, выросшая в селе у бабки, она привыкла считать, что муж - единственная опора в жизни. Потому беспрекословно подчинилась его требованию сидеть дома с детьми, потому покорно сносила упреки, а потом и побои. Как могла, скрывала от окружающих, от детей синяки, заплаканные глаза. Как накормить детей на оставшиеся от пьянок деньги, думала только она. Одна. Перешивала свои пальто на курточки, ходила в одном платье, чтобы купить им новую обувь. В автобазе не знали положение в этой семье. На работу он являлся трезвым. А Зина переживала все сама. Терпела, пока хватало сил.

В тот вечер она не могла дать ему денег - их просто не было: купила детям зимние куртки. Он набросился на нее с кулаками, отшвырнув в сторону сынишку. А потом, потом было то, что рассказал малыш, что видели прибежавшие на шум соседи. Женщина не выдержала. Сил больше не было.

...Она таяла на глазах. Не принимала лекарств, отказалась от еды, никого не подпускала к себе. Сначала в каком-то диком исступлении твердила:

- Я не хочу жить! У меня нет сил!..

А потом замолчала совсем. Пожилой врач пошел к соседям, которые сразу после ареста отца забрали к себе детей. Маленький, узнав, откуда он, умоляюще попросил:

- К маме хочу...

В настороженном взгляде старшего - та же просьба.

...Зина неподвижно лежала на койке в углу палаты. Она не повернула головы, когда сестра тихонько сказала:

- Дети пришли. Посмотрите.

Они нерешительно остановились на пороге, растерянно ища взглядами мать. Витек увидел первый, и в его глазах засверкали слезы. Минька отпустил руку брата и робко шагнул к койке, волоча за собой по полу авоську с передачей. Приподнялся на цыпочки, заглядывая в лицо этой желтой, исхудавшей женщине, совсем непохожей на его мать. И вдруг обхватил ее за шею и, горько плача, закричал:

- Мамка, это я! Не умирай, мамочка!

Как взрыв, прозвучал этот пронзительный детский крик. И словно рухнула стена, которой в бессильном отчаянии женщина отгородилась от жизни. Мать вздрогнула, прижала к себе сынишку и заплакала.



ЛЮБОВЬ ПО-СВОЕМУ РЕШИЛА

В просторной горнице большого бревенчатого дома гости пьют за счастье молодых. Да только не похож на счастливого стройный русоволосый парень. Его бледное лицо обращено к окну. А за ним, в пестрой толпе разряженных гостей, отплясывает «цыганочку» тоненькая девчонка: кудрявые волосы - блестящей волной, в огромных чернущих глазах - слезы.

- Прощай, Лизонька! - помертвевшими губами шепчет жених и, приподнявшись за столом, вдруг падает, как подкошенный...

- Такой вот он был - чувствительный - мой Митенька, - прерывает свои воспоминания Елизавета Петровна. - Потому чуть было не потерялись мы с ним.

Она ласково приглаживает густой, но уже совсем седой чуб мужа. А он, улыбаясь, на секунду прижимается к ее полной руке. Да, сегодня трудно узнать в этой дородной пожилой женщине ту цыганочку-тростинку. И черные, как смоль, кудри теперь тугим посеребренным узлом на затылке скручены. Вот только глаза все те же - огромные, с молодым блеском. И все такой же нежностью светятся, когда встречают они тихий, улыбчивый мужнин взгляд.

Мне всегда казались они немного чудными - эти мои дальние родственники. Нельзя без улыбки смотреть, когда они рядом: сухонький тихий дедушка Митя и крупная, полная, громкоголосая бабушка Лиза. Вот уже сорок лет их знаю, а все не перестаю удивляться: «Митенька!», «Лизонька!». И одиннадцать детей их, и тридцать шесть внуков этими же ласковыми именами зовут старичков, добавляя соответственно «мама», «папа», «бабушка», «дедушка».

- Ты не думай, что он совсем уж такой мягкотелый да уступчивый был, - рассказывает старушка. - Это просто не требуется ему нынче свой характер показывать - все у нас ровно да ладно. А вот тогда, шестьдесят лет назад... Митенька, помнишь?

- Как же, Лизонька, забыть такое? - живо откликается муж и вновь уносится воспоминаниями в прошлое:

- Покорным сыном рос я. И не посмел вначале против воли родителей пойти. А они и слышать не хотели о моей черноглазой: «И думать не смей об этой безродной цыганке-голодранке». Сел я по их воле за свадебный стол с другой. Да не выдержал - заболел с горя. Месяц в горячке отвалялся. А потом будто умерло во мне все. Одно утешало: не было детей у нелюбимой жены. Зато у Лизоньки моей уж дочка Машенька подрастала.

- Да, вышла я замуж из благодарности за человека, который от смерти меня отвел. Ведь в тот день, после свадьбы Митеньки, я чуть руки на себя не наложила. А Миша - председатель колхоза - приглядел меня, когда плясала, и все следил, потому как понял, что не в себе я была. Ну и выловил из речки-то. Однако хоть он и любил меня очень, не смогла я ненаглядного тихоню забыть.

Не забыл и он свою цыганочку. И однажды, когда стало совсем невмоготу, запряг буланого в сани, тулуп в них бросил и погнал в соседнюю деревню...

- Дело к вечеру шло, - продолжает воспоминания Елизавета Петровна, - сижу одна, дочку в люльке качаю, слезы лью потихоньку. Вдруг дверь нараспашку - Митенька мой на пороге. И такой не похожий на прежнего, кроткого: глаза горят, голос громкий, решительный. «Собирайся!» - кричит. И поняла я все. На шею ему кинулась, а он уж дочку в тулуп заворачивает.

Потом, через три дня, Миша из командировки к нам приехал. Жалко его было. Но что делать? Любовь-то по-своему решила. Поплакали все втроем. Он только и сказал:

- Дочку, Дмитрий, не обижай, прошу.

Да он и мухи-то не обидит, а уж детки все для него и вовсе, как звездочки на небе, были....

Когда «папа Митенька» в дальний рейс собирался (он всю жизнь отъездил проводником в пассажирских поездах), дети прощались с ним дома. А на вокзал всегда провожала «мама Лизонька». Заботливо укутает ему шею шарфом, звонко расцелует в обе щеки и перекрестит тихонько, что-то пробормотав по-цыгански. А потом еще долго-долго машет вслед своей цветастой косынкой. И сорок лет знал Дмитрий Федорович, что увидит эту самую косынку, когда у тайгинского вокзала остановится ее возвратившийся из рейса поезд. И заспешат навстречу друг другу эти два таких счастливых человека.



ТАКОЙ ДЕНЬ...

Тетя Клава проснулась задолго до рассвета. Повернулась на тонком сбившемся матрасе. Холодный край железной кровати врезался в худенький локоть.

- Вот беда - не приловчусь никак беречь больную руку, - тихонько упрекнула она себя. Осторожно поднялась, нащупала старые тапочки, прошаркала к маленькому окошку. За ним едва-едва светало.

- Что-то совсем рано я сегодня, - еще раз посетовала старушка. - И на душе как-то тяжко. Сны все какие-то... Чего-то Леня часто грезиться стал?..

Она вновь опустилась на кровать и под влиянием ночных видений вдруг расплакалась

- Леня, Леня! - шептала тетя Клава. - А ведь нынче у нас с тобой день какой памятный! Шестьдесят годков, как мы встретились. И десять, как уже нет тебя. Вот как жизнь-то распорядилась: и пришел ты ко мне, и покинул в один день...

- Ох, да что же это я сижу тут! - вдруг встрепенулась она. - Тесто бы поставить, пирожков испечь. Помянуть надо Леню.

Засуетилась, заправляя кровать стареньким одеялом... Засеменила на кухню...

Пришедшая, как всегда в десять, соседка застала тетю Клаву накрывающей на стол.

- С чего это ты стряпать надумала? - спросила она, принюхиваясь к запаху пирогов. - Вроде не праздник нынче.

- Проходи, Маша, проходи, - потянула та ее в комнату. - День у меня сегодня такой...

Посидели за накрытым вытертой клеенкой столом, помянули умерших, всплакнули по ним и по жизни уходящей. Уже от порога соседка заметила:

- Еще кого ждешь? Вон сколько стряпни-то наготовила.

- Да, может, Сережа придет с семьей, - живо ответила тетя Клава, унося на кухню тарелку с пирогами, бережно прикрытую полотенцем.

- Жди - придет он, как же! - грубовато отреагировала тетка Мария. - Да они уж все и думать об отце забыли. Тебя-то помнят ли - не знаю. Когда были в последний раз?

- Ну что ты такое говоришь, Маша? - тихо отозвалась тетя Клава.

- Правду говорю, - отрезала соседка. - Да и ты знаешь, что не придут, не вспомнят. Чего уж передо мной-то лукавить? Вот они - деточки! Уж лучше одной быть, как я, чем с такими-то...

Она вдруг осеклась, не услышав ответа. Встревожилась, заглянула на кухню. Хозяйка, закрыв глаза, сидела на потрескавшемся табурете. Сухонькие руки с покореженными работой пальцами лежали на тарелке с пирогами. Как будто пыталась она укрыть от посторонних глаз это, предназначенное детям угощение.

- Клава, ну что ты, Клавдия! - затрясла ее тетка Мария. - Очнись, что с тобой? Ну прости меня, дуру! Не со зла я такое ляпнула - от обиды за тебя. Ведь не такой судьбы ты стоишь. Пятерых подняла-вырастила, а теперь вот... Ну, ладно, ладно не будем об этом. Может, и правда придет кто...

Она обняла подругу, прижала ее, худенькую, дрожащую, к своей необъятной груди. И обе заплакали - горько и безутешно...

...Тетя Клава сидела с соседкой на покосившемся крыльце своей хатенки. Нет, она не в обиде на Марию - все же добрая та. Дня не проходит, чтобы не заглянула, не помогла чем. А ведь и сама немолода и одинока. Да и болячки тоже одолевают - даром что на вид здорова. Она да Наташа из соцпомощи - вот ее поддержка и опора. В магазин ходят, постирать, побелить, огород вскопать помогают.

Раньше-то сама управлялась - на такую семьищу все сделать успевала. По людям подрабатывала - кому помыть, кому постирать. С огорода зеленью приторговывала, чтобы копейку лишнюю для семьи скопить.

При воспоминании о семье вновь больно кольнуло сердце. Была семья...

- А почему была? - оттолкнула она от себя это неприятное слово. - Да, Лени нет уже. Зато детки есть. Все пятеро, слава Богу, живы и здоровы.

И опять заулыбалась своим мыслям тетя Клава, заговорила вслух:

- Нет, что ни говори, Маша, а детки мои выросли не хуже, чем у людей. В школе их нахваливали. Помнишь, Витюшка задачки друзьям решал? И техникум хорошо закончил. Все инженером хотел стать. И стал. А Валечка всех лечить любила. Только сегодня ей трудно на севере - мало платят. Да и климат там страшный. Вот лучок, чесночок поспеют - посылочку надо собрать ей. И Коля писал, что зарплата маленькая - не хватает...

«Вот-вот, еще ему денег пошли со своей нищей пенсии. Коля, поди, уже и адрес-то сменил - столько не пишет матери», - подумала соседка, но вслух не сказала - пожалела.

- Сереженька - тот тихоня был, - продолжала радоваться воспоминаниям тетя Клава. - Такой спокойный, такой старательный. Уважают его на работе.

А тетка Мария вспомнила другое - то, как тихо и спокойно пристроил Сергей свою мать в подопечные к чужим людям. Будто бездетную, одинокую.

- Ну а Зинаида-то хоть пишет? Наверное, полегче ей живется там, в столице? Могла бы и матери помочь.

- Что ты, Маша! - встрепенулась тетя Клава. - Ей, бедняжке, так туго приходится. Семья, дети, а цены-то какие!.. Да нет, ты не думай, они не забывают меня и пишут. Вот и Сережа обещал прийти на днях...

- Ладно - тяжело поднялась с крыльца соседка. - Уголь-то которую неделю у забора под дождем мокнет. Сегодня вроде разведрилось. Надо стаскать помаленьку. Где у тебя ведро и лопата?

- Не надо, Маша, я сама, - засопротивлялась тетя Клава. - Наташа-то из соцпомощи приболела, не смогла помочь. Я потихоньку сама...

- Как же - сама! - ворчливо заметила Мария. - А потом опять без рук останешься - выть по ночам будешь...

... Только к ночи управились они с большой угольной горой. Помылись в крохотной баньке у тетки Марии во дворе.

- Идем ко мне, - устало позвала соседку тетя Клава. - Чайку попьем. С пирогами... Леню помянем. Что-то часто он стал приходить ко мне. Видать, и ему там нелегко... одному. Такой день у нас с ним сегодня...



ДОЧКИ-МАТЕРИ

Лет десять назад в этот чистый и зеленый дворик приходили многие, чтобы погулять с детьми. Заглядывали сюда и мы с дочкой. И всегда она старалась присоединиться к одной спокойной толстенькой малышке. Та увлеченно копалась в песочнице, и ее перехваченные красным бантиком волосенки забавным хвостиком топорщились на светлой макушке.

Мы встречались здесь уже не впервые, и каждый раз за ней присматривала новая пожилая женщина.

- Мама, почему у Юли так много бабушек? - опередила меня в своем любопытстве дочь.

- Нет, деточка, у нее только одна бабушка. А мы просто соседки, нянчимся с ней...

Она оказалась словоохотливой. Да и жили они, как выяснилось, через два квартала отсюда. Так что не сочла она большим грехом (дело-то прошлое) - рассказала. А недавно вновь встретились мы с этой женщиной. Она сообщила: мама Юли замуж вышла, и уехали они все в другой город. Так что со спокойной совестью можно вспомнить эту историю...

***

Когда и без того пухленькая Люся округлилась, как говорится, донельзя, дом, где она жила, стал напоминать всполошившийся курятник. Женщины не уставали обрабатывать новость. На удивление невозмутимой казалась лишь мать девочки.

- Верка, да ты что - не видишь: у Люськи-то пузо на нос лезет! - приостановила ее одна из соседок у лавочки, на которой уже собрался на свое каждодневное заседание «подъездный совет».

- Ты-то чего волнуешься? Не на твой же нос! - неожиданно огрызнулась всегда тихая, безответная Вера.

- Так время-то упустите - рожать придется! - не унималась досужая доброжелательница.

- Ну и что? Не тебе же! - еще решительнее отрезала мать Люси и быстро вошла в поезд.

- Во дает! - опешила пристававшая к ней женщина. - Девке едва-едва пятнадцать, а она - рожать!..

А Вера в своей квартире выгружала на кухонный стол покупки.

- Вот, Люсь, купила тебе витаминчиков... Яблочко помой, гляди, какое красивое! Ну, как ты тут, ничего? - тревожно оглядела она девочку.

Та колобком подкатилась к матери, обняла за шею.

- Спасибо, мамуля! Какая ты у меня... Если бы не ты, не знаю, что со мной было бы...

- Все с тобой хорошо будет, - ласково погладила ее по плечу мать.

- Мам, а рожать страшно?

- Попробуешь - узнаешь, - пошутила Вера и прошла в комнату переодеться. Прислушиваясь к радостному бормотанию Люси, к тому, как та совсем по-детски, причмокивая, грызет яблоко, она потихоньку достала из сумки валидол. Что-то сегодня совсем расшалилось сердце - щемит, будто беду чует. Вот так же полгода назад, поджидая дочку из деревни, где та гостила у родственников, мать не находила места. Люся приехала поздно вечером. Влетела радостная, кинулась на шею, закружила, затормошила.

Она что-то тараторила, а Вера почему-то все больше пугалась.

Чутье не обмануло. Через месяц «скорая» увезла дочь в больницу. Спасавший ее врач сказал потом: «В рубашке ваша красавица родилась. После такого редко кого спасти удается».

- Мама, я не хочу суда, - тихо, но решительно сказала Люся, едва придя в себя. - Слышишь, не хочу! И еще... Раз уж я выжила, пусть и она живет. Пусть она родится...

- Кто - она? - холодея, переспросила мать, хотя уже все поняла.

- Юлька. Я знаю, что это будет Юлька...

Когда дочка вернулась домой, они долго-долго говорили, сидя на кухне. Это был самый длинный и самый откровенный разговор. Мать, плача, рассказывала о своем. О том, как сама когда-то вот также влюбилась в очень красивого, доброго, нежного. Так ей тоже тогда казалось. Он был, оказывается, женат. Просто поссорился с женой, уехал в отпуск. А тут она, Вера. Чистая, любящая, доверчивая. Когда он трусливо скрылся, даже не попрощавшись, она не стала устраивать скандалов, бросаться в розыски. Просто родила и стала растить дочь, никому не жалуясь, ни с кого ничего не требуя. Впрочем, насколько это было «просто», знала только она. В перерывах между болезнями Люси училась на курсах. А потом работала, прирабатывала, тянулась изо всех сил, чтобы ее девочка училась, радовалась жизни и, не дай Бог, не повторила судьбы матери. А она - повторила...

Дрожащими руками Вера взяла фотографию, которую дочка вытащила из каких-то своих девчоночьих тайников. Перехватив вопросительный взгляд Люси, нерешительно сказала:

- Красивый...

- Да ладно тебе, мам, - вдруг резко оборвала ее дочь. - Знаю же, что на самом деле думаешь: «Крокодил, гад, дочери жизнь испоганил». Сама я виновата. Сама - понимаешь? Дура доверчивая! Развесила уши... Вот Юльку рожу - не так буду ее воспитывать.

Видно, заметила она, как изменилась в лице мать. Обняла ее и, будто не Вера, а она была старше, погладила успокаивающе по голове:

- Прости, мам. Не хотела тебя обидеть. Ты хорошая, добрая, доверчивая. И меня так воспитывала. А я поняла, что нельзя так. Надо различать людей и подонков...

Она говорила, а Вера с испугом понимала, что совсем не знала своей дочери. Заботилась о ней, оберегала, как могла, и думала, что она еще маленькая. А она, оказывается, уже выросла, повзрослела. Без нее, без матери, которая не смогла уберечь ее от беды.

В женской консультации, куда вскоре встала на учет Люся, ее поначалу уговаривали сделать аборт. Но она от своего не отступила. Мать была на ее стороне. И в конце концов врачи смирились с тем, что в картотеке «группы риска» прибавилась еще одна «несовершеннолетняя первородящая». К счастью, Люся была практически здоровой и физически хорошо развитой. Ребенок тоже особых опасений не вызывал...

Юлька родилась жарким летним днем. Затуманенными от боли глазами Люся глядела на отчаянно орущую дочь, и радостные слезы катились по ее круглым детским щекам...

Забирали их из роддома Вера и... соседи. Чуть не всем подъездом собрались у крыльца. В центре этой группы встречающих с букетом в руках стояла торжественно притихшая пожилая женщина - та самая, что советовала избавиться от ребенка. Когда Люся с матерью и дочкой показались в дверях, соседка, растолкав остальных, подбежала к ним первой.

- Прости меня, дуру старую, - зашептала она Вере. - Ничего, вырастим малышку. С внучкой тебя!..

- Вот так и помогаем нянчить дите, - завершила тогда свой рассказ моя неожиданная собеседница. - Вера-то теперь на троих тянется, сутками на работе. Люся в техникуме учится. Чуть минута свободная - к дочке скорей. Вот сейчас с занятий на практику пойдет - сюда забежит...

Играющая в песке девочка вдруг оглянулась и радостно заверещала: по дорожке, навстречу ее протянутым пухлым ручонкам бежала - торопилась удивительно похожая на дочку ее маленькая мама.



ПОКАЯНИЕ

Тяжело умирал дед Кузьма. И каким только чудом удерживалась жизнь в его иссохшем, истерзанном параличом теле? Крохотная, как у ребенка, голова почти не оставляла вмятины на маленькой подушке. Лишь осмысленный блеск глубоко запавших бледно-голубых глаз говорил: жив дед. Мало того - он видит, слышит и понимает окружающих.

А окружающих было двое: жена Дарья да ее племянница Тамара, приехавшая по телеграмме. И еще заходили соседи - посочувствовать, спросить, не помочь ли чем. И тогда сухие и холодные глаза хозяйки начинали вдруг обильно исходить слезами.

- Кузя, Кузя, на кого ты меня покидаешь! - жалостно скулила она, выжимая слезу у какой-нибудь сердобольной соседки. А оставшись наедине с племянницей, зло шипела, поглядывая на дверь комнаты, где лежал муж:

- Как жил непутный, так и помереть-то ладом не может. Зимой еще собрался, а уж лето на дворе - он все небо коптит. Ни дела, ни работы теперь. То бы уж давно соседей попросила огород посадить. А теперь вот жди...

- Имей совесть, перед смертью хоть не тревожь его, - возмутилась родственница. - Господи, как же ты его ненавидишь! Будто не сама его на себе женила, а кто силком навязал его тебе.

- Помолчала бы лучше! Ишь, заступница сыскалась сопливая, - по привычке прикрикнула тетка. Но тут же примолкла, вспомнив, что «сопливой» - то уж за сорок, с ней, может, век доживать придется. Вот и дом, и деньги на книжке - все ей, Тамарке - отписала. Больше некому...

- Тихо! Вроде застонал он, - прислушалась племянница и поспешила туда, где умирал дед Кузьма.

Она сразу заметила что-то неладное. И вздрогнула, увидев, что его глаза широко раскрыты и глядят на нее как-то странно.

- Что, дядя Кузьма? Нужно чего-нибудь?

Тот медленно опустил покрасневшие веки и опять напряженно уставился на нее, как бы умоляя понять. И она поняла:

- Видеть кого хочешь?

Наугад перечислила нескольких знакомых имен. Упомянула жену. Глаза деда будто застыли в неподвижности. И тогда она тихо назвала имя, на которое в этом доме был негласный запрет:

- Полину позвать?

Мучительная судорога передернула его и без того перекошенное лицо.

Накинув платок, Тамара вышла за дверь. Вслед ей метнулся злой окрик тетки.

Через час над постелью больного склонилась маленькая седеющая женщина. Дед Кузьма, как бы почуяв взгляд, медленно открыл глаза и застонал, увидев над собой ее лицо.

- Здравствуй, отец! - негромко и как-то необычайно спокойно сказала Полина. - Что, покаяться хочешь? Прощения попросить?

Из-под его морщинистых век хлынули слезы.

Дочь смотрела, как намокают, темнеют от них розовые цветы на белой наволочке. Глядела на это сморщенное, жалкое лицо, а в памяти всплывало другое - лицо матери, давным-давно и навеки ушедшей...

... Татьяна умерла мгновенно. Как тогда говорили, от разрыва сердца. Оно - доброе, любящее сердце - не выдержало, когда ей, только что родившей долгожданного сына, третьего ребенка в семье, прочли пришедшую от мужа телеграмму: «Таня, я себе нашел другую жену, ты себе ищи мужа». Какой-то детский страх застыл в огромных черных глазах молодой женщины. Судорожно обняв кинувшуюся к ней семилетнюю Полинку, мать глубоко вздохнула, потом откинулась на подушки и затихла навсегда. Не успела даже узнать бедная женщина, чем же так не угодила любимому мужу, почему так страшно разрушил он их счастливую семью...

...Слез у Полины не было. Она не могла еще понять, жалко ей или нет этого несчастного умирающего старика, который был ее отцом. Был ли? Был. Но так давно, что казалось, будто не он, а другой человек любил тогда и ее, и сестренку, и маму. Как часто, подхватив на руки дочек, смеялся он перед зеркалом: «Полинка - моя памятка, а Тоня - мамина». И, встретившись взглядом со смеющимися глазами жены, тихо добавлял: «А ты, красавица, - наша общая радость».

Так говорил он, счастливый отец, муж. А потом вдруг взял и убил эту радость. И обоих «памяток» из сердца вырвал. Почему? Зачем?..

…Никто из новых городских соседей Кузьмы не знал, как он жил до того, как овдовел и сошелся с Дарьей. Замечали, правда, что неладное что-то с мужиком. «Будто в клетку попал и чахнет в неволе» - шептались одни соседи. «Намного моложе новой-то жены, а стариком глядится. Видать, первую забыть не может», - предполагали другие. - «Вон и к девчонкам своим - будто чужой...».

Трехлетнюю Тоню мачеха, скрепя сердце, взяла в свой дом. Чтобы разговоров не было. Полю отдали к чужим людям в няньки. Так решила ее бабка Аксинья – мать отца. Решала она это вместе с Дарьей, которую сосватала сыну при его живой жене. Впрочем, женой Кузьмы и снохой своей она никогда Татьяну не считала. Ни в тот день, когда сын против воли материной привел в дом «эту безродную». Ни все восемь лет, что счастливо прожил он со своей тихой красавицей. И когда уехала сноха по совету врачей в деревню, чтобы там доносить и родить очередного ребенка, добилась-таки свекровь того, о чем давно мечтала. А мечтала она заполучить сыну-тихоне в жены, а себе в снохи свою новую приятельницу, хитрую, услужливую. Они познакомились на базаре, где Дарья заведовала скобяной лавкой. И с тех пор не давало Аксинье покоя Дарьино богатство, оставленное умершим мужем. Да и сама она - не то, что «эта голь черномазая». Что-то было в Дарье такое, за что все соседи ее побаивались, при встрече по имени-отчеству навеличивали.

Как удалось Аксинье свести сына с этой женщиной - никто, никогда точно и не узнал. Поговаривали, будто ездили они обе в дальнюю деревню к деду-знахарю, и что дал он им какое-то зелье. Правда или нет, - только через полгода после этого сошелся Кузьма с новой женой - без венца и свадьбы. А прямо в день рождения долгожданного сына отправил он ту телеграмму.

И не стало Татьяны. Не суждено было пожить и ее малышу... Остались сиротами две дочки. При живом отце...

В дому, куда пристроили Полину в няньки, девочку жалели. На осторожные вопросы хозяев и отчаянные расспросы Аксинья отвечала уклончиво: сын, мол, ослаб здоровьем после смерти первой жены и обеих дочек забрать не может. А в одну из ночей "скорая" увезла в больницу маленькую Тоню. Поползли по улице слухи, что вовсе не по ошибке дала мачеха приболевшей падчерице вместо микстуры - уксусной эссенции. Но поговорили и замолчали. С Дарьей Алесеевной связываться охотников не нашлось...

- А Тоня не знает, что ты умираешь, - тихо произнесла Полина, освобождаясь от нахлынувших воспоминаний. - Она тебя наверное, простила бы.

- За что ей его прощать? - взвизгнула за ее спиной мачеха. - За то, что всю жизнь из-за вас, как блаженный прожил? Вон уж на ладан дышит, а все вас и мать вашу забыть не может. Мне всю жизнь исковеркал, ненормальный, а прощение у тебя просит! За что?

Полина мочала. Не выдержала Тамара:

- За то, что тряпкой, а не мужиком оказался и семью свою погубил! - закричала она, выталкивая тетку из комнаты. - Уймись же ты наконец! Не рви ты ему душу хоть перед смертью!

А на кровати плакал дед Кузьма. Неожиданно-острая жалость кольнула сердце дочери. Она поняла, что в эти минуты и его угасающая память воскресила все, за что он молча молил ее о прощении.

Полина опустилась на колени и прикоснулась рукой к его холодеющему лбу.

- Я прощаю тебя. Пусть Бог тебе простит.

Его последний вздох слился с горьким плачем дочери...

...Дарья Алексеевна не намного пережила мужа. Племянница не взяла ее к себе, отказавшись и от нее, и от ее наследства. Тетка умерла в одиночестве, без покаяния.



СТАРШИЙ БРАТ

О том как Аленка тосковала об отце, которого никогда не видела, знала только она. И сколько она помнила (а помнила она себя хорошо семь лет из своих десяти), всегда хотела иметь старшего брата. Когда была маленькая, просила: «Мама, роди мне старшего братика, пожалуйста!». Мама смеялась, обнимала свою чернявенькую девчонку, целовала ее в курносый нос и круглые щеки. «Не могу я рожать мальчишек-хулиганишек. Только таких вот дочек-булочек, с такими вот изюминками»,- говорила красивая, молодая мама. Она шутила, а ее голубые глаза смотрели грустно и настороженно. Потому что каждый раз ждала она еще одного неизбежного вопроса: «А где мой папа?».

Но Аленка долго не задавала его. Потому что верила тому, что уже однажды сказала ей бабушка: «Папа уехал далеко-далеко». Еще она знала, что нового папу мама ей родить не может. И потому просила хоть братика...

...В тот вечер мама с бабушкой долго не ложились спать - все о чем -то тихонько разговаривали, перебирали из старой сумки. Не спалось и Аленке. Она не была любопытной и потому не прислушивалась к их разговорам. Да и не интересные они у них: что купить завтра, как успеть составить какой-то баланс... К тому же ей надо было обдумать, как получше «уесть» завтра эту противную Ольку, которая все хвалится тем, что ей привозят из командировок отец и старший брат...

Вдруг до нее донеслись сказанные громким шепотом слова бабушки:

- Может, напишешь ему - пусть поможет. Не зверь же - отец. Тяжко ведь одной-то ребенка поднимать!

- Нет, - прозвучал решительный мамин ответ. - Я одна этого хотела - мне и проблемы решать.

- А чего же адрес - то запросила, ежели писать не будешь?

Мама не ответила. Вздохнув, замолчала бабушка. Сон, начавший, было, одолевать девчонку, вмиг улетучился. Мысли, обгоняя друг дружку, нахлынули разом: «Это о папе моем... Значит, он где-то совсем недалеко, раз можно ему написать? Он поможет...».

Аленка едва дождалась, когда уснули взрослые. Тихонько вытащила из шкафа потертую сумку с бумагами. Быстро, но аккуратно начала копаться в них. Свидетельство о рождении, где стоит ее отчество - Алексеевна. Бабушкины книжечки о трудовых наградах... Дедушкины письма с фронта...

Вот! В мамином школьном аттестате - маленький листочек с адресом. Его, папин! Больше у них нет знакомых, которых зовут Алексеями. Поджав озябшие ноги, девочка сидела на табуретке и, светя фонариком, искала в атласе незнакомый город Тюмень. Она умела это делать, потому что зачитывалась книгами о путешествиях, и мама часто показывала ей на карте, где какая страна. Нет, это не за границей - это где-то совсем недалеко. Только вот горы Уральские... Может, через них трудно переехать?..

...Алексей ждал письма от Юльки. Потом, увидев в прорези почтового ящика конверт, бросился за ключом. «Горину Алексею», - написано аккуратным детским почерком. Первой мыслью было: Юлька его разыгрывает. Поэтому, не колеблясь, вскрыл.

«Здравствуй, папа!»

Он еще раз недоуменно взглянул на конверт. Нет, все верно: адрес, фамилия его. Прочел две исписанные тетрадные странички, в конце которых стояла подпись: «Твоя дочь Алена Алексеевна». И все понял. Понял, что видимое нерушимое благополучие их маленькой семьи на самом деле имело трещину. А несколько лет назад было на грани развала. Он же до сих пор ничего не знал. А уж тогда и вовсе ни о чем не догадывался. Сколько ему было? Десять, как вот этой черноглазой девчонке, что удивленно-испуганно таращится на него с маленькой фотографии. Вот и глаза у них одинаковые - отцовские. И отчество...

Алексей никак не мог привести в порядок обрушившиеся лавиной мысли. Да, из-за их одного с отцом имени он и вскрыл это, адресованное не ему письмо. И девочка не знала, что у ее отца есть еще сын с таким же именем.

Да, Аленка не могла знать, что, когда появилась на свет, у нее уже был брат, старший брат, о котором так мечтала. И было ему столько же, сколько ей сейчас...

- Ну, Алексей Алексеевич, что делать будем? - насмешливо и немного растерянно сказал себе Алеша. - А ты что посоветуешь, глазастая родственница? - обратился он к фотографии девочки.

Что его всегда выручало, так это чувство юмора. Но тут случай особый. Ну кто бы мог подумать, что его строгий, респектабельный «старик» способен отмочить такое? И что теперь делать? О том, чтобы сказать матери, не может быть и речи. Она хорошая, заботливая. Но это выбьет ее из седла. И тогда в семье начнется ад. Да, за двадцать лет он слишком хорошо узнал своих родителей. И понимал: разойтись - не разойдутся, а жизнь на старости лет друг другу отравят. Потому что и в свои пятьдесят они оба, увы, еще не научились щадить друг друга. И порой лишь он гасил грозившие разразиться скандалы, стараясь обратить все в шутку. До сих пор удавалось. Но сейчас...

...Алексей Ильич вернулся в этот день рано. Жена дежурила в больнице. И он радовался случаю провести вечер в мужской компании - с сыном. Он любил своего умницу Алешку. Любил за доброту, юмор, за умение понять любого. И порой в душе тихонько удивлялся: в кого тот такой? Ни он, ни Вера не отличались гибкостью и дипломатией в семье. И если была у них видимость благополучия, то во многом благодаря именно сыну.

Вот и сейчас он встретил отца у порога в фартуке, с руками, испачканными мукой. Из кухни доносился запах жареной рыбы.

- И за что же так повезло твоей рыжей Юльке? - добродушно-ворчливо заметил отец. - А что же мы без тебя делать будем, когда уведет она тебя?

- Ладно уж, раз в неделю приду побаловать, - смеясь, ответил сын. - А пока мой руки и за стол.

Он скрылся в кухне. Но Алексей Ильич успел заметить, что за привычной веселостью Алеша пытался спрятать какую-то тревожную озабоченность.

«По Юльке скучает, - предположил он, - уж скорее бы вернулась эта Юла».

Он от души привязался к шустрой, веселой, доброй - под стать сыну - девчонке и искренне хотел видеть ее снохой. Она смогла покорить даже его суровую, строгую Веру, которая заметно оживлялась, смягчалась с ее приходом. Наверное, это еще и потому, что она так и не смогла родить долгожданную дочь...

Отец вздрогнул, когда вдруг среди непринужденной легкой болтовни о том, о сем Алеша положил на стол фотографию Аленки.

- А сестренка похожа на меня, - негромко сказал он.

- Откуда? - едва шевельнув непослушными губами, спросил Алексей Ильич. Сын протянул ему конверт...

«Здравствуй, папа!»- строчка заплясала перед его глазами. Невольно потянулся к карману. Алеша помог открыть бутылочку с таблетками. А потом вновь настойчиво подал письмо. Там детским почерком изливалась недетская боль, тоска по никогда не виденному отцу. И еще такая знакомая ему гордость, перешедшая к девочке от матери.

«Нам ничего не нужно от тебя. У нас все есть. И учиться я буду - денег мы накопили. Ты только приедь на денек и скажи Ольке и ее родителям, что ты есть у нас. Просто мама не захотела с тобой жить, потому что у тебя уже была другая жена. А много жен бывает только у шахов из «Тысячи и одной ночи». Ты скажи им, что мама моя хорошая, а не такая, как они ее обзывают. Она молчит и не ругается с ними, а ночью плачет, потому что некому заступиться, нет у нас в доме мужчины. Только ты ей не показывайся, потому что она не хочет тебя видеть. Это она так говорит. А я думаю, что мама не хочет расстраиваться, потому что ты чужой муж и уедешь потом. А денег нам не надо. Мама еще ночью няней работает. Я подрасту и тоже пойду работать. Потому что я хочу стать врачом и вылечить маму - у нее все время болит голова, когда она работает ночью. Ты, папа, только скажи им, чтобы они ее не обзывали и не доводили до слез. А мне ты можешь показаться: я сильная, я не буду плакать, когда ты опять уедешь к своей жене...».

- Ты знал, что у тебя есть дочь? - откуда-то издалека услышал Алексей Ильич.

- Да.

- И все эти годы ни разу не вспомнил о них? И не помогал?

Отец как-то машинально отвечал на вопросы сына. Тот спрашивал спокойным, ровным голосом, только не сводил глаз с его лица.

- Твоя мать пригрозила увезти тебя и никогда не позволять видеться. И она сделала бы это, если бы я не расстался с той женщиной и...

- И с дочерью, ты хочешь сказать?

- Да. Я только один раз видел девочку. Ей было две недели. Люда молчала и ни слова не сказала, когда я уходил. А еще через две недели мы уехали.

- Выходит, и я невольно оказался виноват в том, что сестренка растет сиротой, безотцовщиной при живом отце?

Алексей встал и вышел в свою комнату. Отец неподвижно сидел, глядя на круглое лицо девочки, которая в письме называла его папой. Он не знал, сколько просидел так. Алеша вновь вошел, когда за окнами уже совсем стемнело.

- Маме скажешь, что я к Юльке уехал. К началу занятий вернусь. Я сам должен увидеть эту девочку. Сам заступлюсь за нее и ее мать. Потом, наверное, ты поедешь. А пока бери себя в руки и готовься к встрече с дочерью. Маме ничего не скажем. Так будет лучше.

Сын подошел к молчащему отцу и обнял его.

- Ну, ладно, не хандри. Чего уж теперь... Будем вместе исправлять ошибки твоей молодости. И вместе Алене Алексеевне помогать...

...Аленка делала уроки, когда позвонили в дверь. Открыла бабушка. На лестничной площадке вежливо раскланивался с ней красивый черноглазый парень. Увидев выскочившую в прихожую девочку, он широко улыбнулся.

- Здравствуй, Алена Алексеевна. Я - Алексей, твой старший брат...



НАСЛЕДСТВО

Антонина почти бежала по широкой окраинной улице. «Что-то серьезное случилось с бабушкой Марьяной, иначе зачем она так срочно вызвала меня?» - встревоженно думала девушка. Соседка, позвонившая ей на работу, сказала коротко: «Скорее приходите».

Бабушкин дом стоял немного в стороне от других, в маленьком проулке-тупичке. Да и сама старушка жила как-то обособленно. Вроде и нелюдимой не слыла, а почему-то с опаской относились к ней соседи, побаивались, что ли. Уважали за острый, какой-то не старушечий ум, за то, что не сплетничала, не болтала зря. А коли выпадала такая необходимость - высказать свое мнение, делала это спокойно, немногословно и, как правило, попадала в самую точку. За это, может, и побаивались: уж больно непохожа была она на других. Может, со страху кто и поговаривать стал: дескать, знает что-то бабка Марьяна. К тому же рассказывали, будто кого-то из соседей отшептала от «дурного глазу», кому-то мужика загулявшего вернуть помогла.

Тоня знала об этих разговорах и слухах. По-девчоночьи как-то полюбопытствовала - спросила бабушку, правду ли о ней болтают люди. Та засмеялась, отшутилась: «Женщины заболеют, если про кого из соседей не посудачат». Но когда однажды слегла-заболела ее внучка-комсомолка, пришла в больницу навестить и сказала коротко, но твердо: «Можешь не верить, не смотри, отвернись, а ногу дай полечу». И вылечила. А может, пришлось ее шептание на скрыто начавшееся выздоровление - кто знает...

...Уже с порога Антонина поняла: бабушка очень больна.

- Садись, детка, ближе, - тяжело вздохнула та, указав на маленькую знакомую табуреточку у кровати. - Видать, пришла мне пора к сестре и племяннице отправляться, - прошептала старушка, имея в виду родную бабушку и мать Антонины.

- Ну что ты говоришь, - горячо запротестовала девушка. - Просто ты устала, возраст на сердце давит.

Марьяна остановила ее неожиданно решительным жестом.

- Может, и выползу, так не надолго, - медленно произнесла она. - Ты верно сказала про возраст: пожила - пора и честь знать. Всех уже пережила, даже тех, кому не время еще было на божий суд являться.

Она надолго замолчала, закрыв глаза. По ее искаженному болью лицу внучка поняла, как тяжело старушке «усмирять» взбунтовавшееся больное сердце. Когда та вновь открыла глаза, они смотрели ясно и решительно.

- Возьми там, на божничке, в книге, - указала она на большую, в красивом старинном окладе икону.

Девушка достала с маленькой полочки молитвенник, раскрыла его на той страничке, что была заложена пожелтевшим, потертым на сгибах бумажным листком. Мельком глянув на затейливые буквы рукописного текста, протянула его Марьяне. Та слабо отмахнулась:

- Это теперь твое, - и как-то странно усмехнувшись, добавила. - По наследству передаю. Матери твоей надо было бы, да только она вперед меня туда прибралась. Так что принимай, внучка, ты.

- Что это? - почему-то вдруг испугалась Антонина и начала разворачивать листок.

- Погоди, - резко остановила ее Марьяна. - Не время еще. Послушай прежде. Мне это тоже от бабки досталось. Не знаю, откуда этот листок в нашем роду появился - про то не велено было выспрашивать. Не знаю точно, молитва ли это или заговор какой. Только надо его иногда читать. Бабушка это «отворотом» от злобы людской называла. Говорила она, что это крест наш и нести его надо безропотно...

Тоня слушала прерывистую, переходящую в шепот речь бабушки Марьяны с каким-то смешанным чувством жалости, страха и недоверия. Она боялась обидеть больную старушку и потому терпеливо выслушивала очередную, как она называла про себя, «сказочную чертовщину». И в то же время не могла избавиться от непонятной внутренней дрожи, которая все больше овладевала ею. А бабушка говорила:

- Ты должна будешь это иногда читать. Ты не забудешь, - вновь усмехнулась старушка. - Я напоминать стану. И не бойся, коли плохо потом будет тебе - это так положено: зло, что от людей пойдет, и тебя коснется. Вроде как на себя часть примешь, чтобы потом разбилось оно и дальше не шло. Потому тебя ломать, корежить будет. Терпеть надо. Так нам завещано по материнской линии… Бабка Марьяна тогда и правда выкарабкалась. Только ненадолго: быстро-быстро слабеть стала, а напоследок и вовсе вроде умом тронулась - не узнавала никого. Так и умерла тихонько. Внучка похоронила ее как положено. А тот завещанный ей бумажный листок, мысленно окрестив манускриптом, запрятала подальше, в старые документы.

Вспомнила о нем, наверное, лет через пятнадцать, когда вдруг ни с того ни с сего увидела во сне бабушку. Как, в каком виде и при каких обстоятельствах пригрезилась ей старушка, об этом Антонина забыла как только проснулась. А вот чувство тревоги, вины какой-то осталось. Достала в конце концов еще более пожелтевший «манускрипт» и, почти не вдумываясь в смысл написанного, начала разбирать старинные слова. Да вообще-то и трудно было понять порой кажущиеся бессмысленными выражения. Прочитала, снова спрятала. В ту же ночь проснулась в холодном поту от страха и сильной боли во всем теле. Будто кто-то невидимый скручивал и корежил все кости и суставы, сжимал тисками сердце, сдавливал обручем голову. «Грипп», - подумала Тоня. Но тут же удивленно поняла, что ошиблась: ни температуры, ни кашля, ни чиханья - только эта странная боль.

Врач в поликлинике, взглянув на длинную, исчирканную ленту кардиограммы, тут же вызвал «скорую» и с подозрением на микроинфаркт отправил в отделение. Но наутро Тоня проснулась, чувствуя себя гораздо легче. Страшный диагноз, к частью, не подтвердился, и через неделю она вышла на работу. Там узнала новость: одна из сослуживиц тяжело заболела. В отделе невесело пошутили: мор напал...

Бабушка Марьяна являлась к внучке во сне еще несколько раз. И каждый раз повторялось примерно одно и тоже: после более или менее длительной болезни Тони что-то случалось с кем-то из ее знакомых. Кого-то из них она знала хорошо, с кем-то не была в особо близких отношениях. Но общим являлось одно: люди эти были из тех, кто буквально заболевал, если не делал кому-то зла: то по службе кого-то «подсидит-подкараулит», то в семью распри внесет. «Отмщение» же приходило такое, какого каждый больше всего боялся: кто-то здоровье терял, кто-то неудавшуюся судьбу близких проклинал-оплакивал...

- Боже мой! - стонала в одну из таких странных тяжелых ночей Антонина. - Да за что же мне такое? Зачем мне эта кара - предрекать кару кому-то за его грехи?!

И в который раз горько упрекнула бабку Марьяну:

- Какое ж тяжкое наследство ты мне оставила!..



ВЕРА, НАДЕЖДА, ЛЮБОВЬ

Надежда Аркадьевна стояла у окна, зябко кутаясь в пуховую шаль.

«Ну вот, - с грустной иронией подумала она, - уж и я, как мои подопечные, совсем дряхлею: мерзнуть начинаю, а в кабинете тепло. От погоды что ли знобит? Вон какой ветрище».

На улице и впрямь завихрила какая-то бело-желтая круговерть из первых хлопьев снега и последних листьев. Еще вчера березки в саду переливчато поблескивали под ярким солнцем золотистыми одежками и на фоне чисто-голубого неба смотрелись так трогательно, как девчонки на осеннем балу. А сегодня...

«И жизнь наша так же, - невольно продолжила нахлынувшие мысли женщина. - Кажется, еще и не жила, а уж скоро юбилей пенсионный. Дни, как эти листья, улетают. Господи, что это сегодня накатило на меня? - решительно оборвала она себя. - Разнылась, расстоналась. Вроде и грех на жизнь - то пенять? В семье, слава Богу, все в порядке. Мама приболела - так возраст уже - восемьдесят скоро. Да еще эта ее привычка дурная - курить, вот и разболелись ноги. Надо еще с ней поговорить, может, бросит...».

- Надежда Аркадьевна, - заглянула в кабинет медсестра, - новенькую привезли, будете ее смотреть?

- Да, да, сейчас иду.

Главврач Дома милосердия шагала по светлому коридору. Мягкая вор¬систая дорожка - подарок шефов (так по привычке называла она современных спонсоров) -скрадывала звук шагов. Да и весь персонал привык ходить бесшумно. Чтобы не потревожить покой больных стариков: в этом отсеке здания лежали особо тяжелые - слабые, беспомощные.

Вновь поступившая старушка тихо лежала на аккуратно застеленной кровати и, казалось, спа¬ла. Впрочем, слово «старушка» как-то не очень подходило к ней. Бледное, осунувшееся лицо со следами перенесенного ин¬сульта все равно выглядело красивым, моложавым. Тонкая кисть с длинными, но не костляво-морщинистыми пальцами, неподвижно лежала поверх пестрого пододеяльника.

«71 год, - отметила мысленно главврач, заглянув в историю болезни, - а выглядит гораздо моложе».

Ей уже сообщили, что новенькая - бывшая учительница. Одинокая. После тяжелой болезни согласилась пожить здесь.

- Вера Николаевна, - тихонько окликнула она женщину, - вы меня слышите?

Чуть припухшие веки дрогнули, и в больших карих глазах начало проступать сознание. Главврач, поправив очки, на¬клонилась над постелью, чтобы лучше рассмотреть и услышать ту, которая, как ей доложили, уже понемногу начала говорить. Ей показались странно-знакомыми и уже осмысленно-внимательный взгляд красивых глаз, и упруго-волнистые волосы над четкими дугами бровей...

Вдруг ее новая подопечная заволновалась. Прижав руки к щекам, на бледной коже которых проступил слабый румянец, она мучительно пыталась что-то сказать, следя взглядом за няней. Та, открыв лежащий на тумбочке маленький, потертый на углах фотоальбом, с любопытством рассматривала его. Надежда Аркадьевна по инерции глянула тоже. Всю первую его страницу занимала большая фотография девочки лет пяти-семи, в которой главврач с изумлением узнала... себя. Потом она разглядела, что снимок старый, хотя, судя по всему, тщательно оберегаемый. Под ним стояла дата: 1934 год...

...Надежда Аркадьевна медленно поднималась пешком по лестнице многоэтажки. В одной руке несла набитую продуктами сумку, другой то и дело трогала лежащую в кармане модного пальто детскую фотографию Веры Николаевны. Она старалась не строить каких-то версий: знала, что мать не станет увиливать и скажет все, что знает. Ее прямолинейно-принципиальная мама должна (и она это сделает) разъяснить все.

Любовь Петровна с порога заметила: дочь чем-то взволнована. Подставив морщинистую щеку для традиционного поцелуя, пошла открывать форточку.

- Прости, не ждала тебя сегодня - накурила. Каюсь, доктор мой дорогой Что случилось? Ты какая-то не такая. Не заболела? - озабоченно говорила старушка, одновременно собирая на стол все для чая. Оставь сумку в кухне и садись: я, как чуяла, тортик твой любимый испекла.

- Мама, ты знаешь эту девочку? - медленно выложила на край стола фотографию дочь. Взглянув на нее, мать замерла и перевела взгляд на оклеенную модными обоями стену. Там, в ажурной рамке, красовался (один к одному) портрет дочери, только более новый. И девочка смотрела на них не грустными, а веселыми глазами, а в кудрявых волосах пышным пионом топорщился прозрачно-белый бант.

- Откуда это у тебя? - ровным, но чуть охрипшим от волнения голосом спросила мать и потянулась за лежащими на тумбочке сигаретами. - Прости, я закурю.

- Мама, когда ты покончишь с этой привычкой! - взыграл в дочери медик. И еще она вдруг почувствовала смешанное чувство жалости и невольной отчужденности к такой родной и близкой женщине.

Любовь Петровна, словно не слыша дочь, придвинула к себе хрустальную пепельницу.

- Хорошо, Надюша, я все расскажу тебе. Прости, что не сделала этого раньше. Прости, если сможешь.

Надежда Аркадьевна смотрела на посеревшее лицо матери, и перед глазами вставали картины более чем полувековой давности...

...Люба всегда считала себя счастливой: безоблач¬ное детство в обеспеченной семье, веселая студенчес¬кая компания, где лучшим был, конечно, Аркадий. Даже война пощадила, их: они вернулись домой. Поженились. Люба работала врачом. Дело свое любила, и потому ей больше всех доставалось ночных дежурств. Аркадий в своем секретном НИИ тоже был страшно занят, и его чаще других посылали в командировки: у других были отговорки - дети. Вот когда они с мужем до предела ощутили, что натворила война. Зажившие вроде раны вновь напомнили о себе страшной душевной болью - у них детей не будет никогда...

- Любовь Петровна, помогите! - донесся однажды ночью из-за двери знакомый слабый голосок. Она поверну¬ла ключ, отодвинула засов. На пороге, судорожно вцепив¬шись в косяк тонкими побе¬левшими пальцами, стояла соседская девчушка.

- Ребеночек... Ребеночка спасите... - прошептала заметно синеющими губами Вера и рухнула на руки врачу. А где-то через полчаса Люба с несвойственным ей страхом смотрела на крошечное тельце недоношенной девочки и сжавшуюся в комочек на диване ее молодую мать. В первый момент она не зна¬ла, кого вперед спасать. По¬том вдруг решительно стала действовать (сказалась фронтовая привычка). Начала с Веры. Убедившись, что жизнь соседки вне опасности, занялась новорожденной. Порой ей казалось, что все старания напрасны. Но она с ожесточенным упорством буквально вдыхала жизнь в крохотный, едва теплящийся комочек. И когда малышка первый раз тоненько пискнула, Любе на миг показалось, что это ее родной ребенок просит о помощи. И в следующую минуту она приняла то безумное решение, которое перевернуло всю ее жизнь…

…Когда Аркадий вернулся из очередной командировки, он с удивлением застал жену дома.

- Вот так сюрприз: днем и не работе! Уж не в честь ли меня такая измена любимой медицине? И стол роскошный...

- Я взяла отпуск, - каким-то странным, не своим голосом ответила Люба. - И... пойдем со мной.

В спальне, у тахты стояла... детская кроватка. В ней причмокивал соской крохотный дитенок.

- Понимаешь, - не дав пораженному мужу опомниться, быстро заговорила Люба. - Этой девочке, соседке нашей, она обузой была бы. Сама сирота, и парнишка ее в армии на Дальнем Востоке погиб. А она на седьмом месяце. Извещение получила - ну и вот... роды. Чуть не погибла, бедняга. В горячке месяц провалялась. Я спасла ребеночка. Он… она… В общем, это наша дочка теперь. Я ни Вере, никому ничего не сказала. Она моло¬дая - у нее еще будут дети. А у нас... Мы уедем и никто не узнает. Ну согласись - не жить нам с тобой без детей!..

Люба крепко прижалась к мужу и горько заплакала. Проснулась и зашевелилась в кроватке девочка.

- Наденька, Надежда моя! - кинулась к ней женщина и, вынув из теплой постели, повернулась к мужу:

- Посмотри: она на меня похожа, ведь правда?

На него и впрямь смотре¬ли две пары темно-карих глаз: умоляющие, полные слез - его жены, и сонно при¬щуренные - так неожиданно появившейся у них дочки. И... он не смог возразить...

В городе, куда они срочно уехали, жила давняя Любина подруга-сокурсница. Когда она вызвала ее на дом и сказала, что не успела позвонить в «скорую»- роды стремительные были, та ничего не сказала. Оформили рождение Нади. К тому времени крохотуля, благодаря заботам опытной матери-медички, стала «доношенной». Аркадий к дочке душой прилип: уж больно хорошенькой, спокойной да ласковой рос этот «кукленок» (так ее звали во дворе и детсаду. Так в порыве нежности называли ее родители).

Ни в чем не знающая отказа, Наденька единственный раз наткнулась на решительное родительское требование: она, как мама, должна стать врачом. И дочь пошла в медицинский, втайне мечтая о педагогическом. Но особо не пожалела: врач из нее вышел отличный. И главное - по-доброму, милосердно .относилась Надежда Аркадьевна к больным. «Деточка милая», - обращались они к ней, когда она после института вела первые приемы. «Матушка ты наша», - зовут ее сегодня немощные старики, многие из которых гораздо старше ее.

И в личной жизни повезло: муж - тоже врач и тоже ува¬жаемый, известный в городе. Дочки радуют: обе мамину мечту осуществили - детишек учат. Скоро, может, и внуков подарят. С родителями всегда были отношения нежно-заботливые. И лишь недавно ушедший навеки отец подкосил здоровье мамы Любы. Незадолго до его смерти они вернулись сюда, в родной город...

«Мама». Это слово лишь сегодня вдруг встало рядом с тревогой, сомнениями, недоумением. У нее, оказывается, когда-то была другая мать. Нет. Это Любовь Петровна -другая, неродная. А та больная женщина с большими грустными глазами - родная... Господи, как все странно перепуталось! Что же делать-то теперь?

- Надюша, - прервала ее сумбурные мысли Любовь Петровна. - Доченька... Ты позволишь мне после всего, что узнала, называть тебя так?

Надежда Аркадьевна взглянула в лицо сидевшей перед ней женщины, и жалость захлестнула ее: она никогда не видела ее такой виновато-растерянной. Вытирая платочком бегущие по морщинистым щекам слезы, ее, всегда такая сильная духом старушка, умоляюще повторяла:

- Прости меня, Наденька, Надежда моя!..

...Открыв утром глаза, Вера Николаевна почувствовала, что столь долго сжимающая сердце боль ослабла. Стало легче дышать. И силы вроде возвращаться стали. Попыталась осторожно привстать, но еще не окрепшие ноги подкосились, и она рухнула б на пол, если бы... ее не подхватили сильные, ласковые руки вошедшего в палату главврача. Глядя на ее доброе лицо, Вера Николаевна вдруг заплакала.

- Не плачьте... (она так хо¬тела добавить «мама», но сдержалась), - ласково произ¬несла Надежда Аркадьевна, -все будет хорошо.

Разговор состоялся между ними позже, когда много пережившая больная женщина смогла вспоминать, говорить…

…Тогда, много-много лет назад, Вера очнулась в больнице. Рядом сидела соседка, врач, к которой она бросилась, поняв, что теряет ребенка. И сразу же мысль: Коля, ее Коля погиб! Эта страшная весть и подкосила ее в ту ночь. А ребенок?

- Ребенок! Где мой ребенок?

- Тише, тише, девочка, -прижала холодную ладонь к ее губам Любовь Петровна. Другой рукой она гладила ее по голове и как-то спокойно-монотонно повторяла:

- Смирись. Он мертвенький родился. Теперь о себе подумай. Сил набирайся. Мы уезжа¬ем. А тебе я работу подыскала - няней в детдоме. Вот записка - тебя там примут...

Год пролетел, как во сне. Вера кормила, мыла, нянчила ребятишек, жалела и ласкала их, чужих, вспоминая своего, никогда не виденного. Плакала о погибшем Коле. Чтобы как-то отвлечься, поступила учиться. И скрашивали ее одиночество отчаянные сорванцы-детдомовцы. Она любила и понимала их. Ребятишки платили ей тем же. Ну а семьи так и не получилось: не встретился больше никто, хоть чуть похо¬жий на ее Колю.

Так и жила - работой, чужими детьми. Но вот старость и болезни подступили. Как-то вдруг незаметно подкосили и надолго отняли все: возможность общаться с людьми, с бывшими учениками. Они, к радости ее великой, не забывали: прибегали с вопросами и просто так - навестить. Вот и здесь уже нашли: цветы, фрукты на тумбочке с запиской - от них.

И, наконец, Господь услышал ее долгие молитвы. Правда, она просила быстрой, легкой кончины, а он, милосердный, такое счастье, такую встречу радостную на склоне лет послал ей!..

- Мама, ты меня слышишь? - склонилась к ней Надежда Аркадьевна и почувствовала, как вчера еще без¬жизненно-слабая рука красивой пожилой женщины ласково, но крепко сжала ее чуткие пальцы.

- Мы теперь будем все вместе, - продолжила дочь (ее дочь - она в этом теперь не сомневалась!). - Ты ведь простишь Любовь Петровну? Она уже тоже стара и больна. Я знаю: вы подружитесь. Се¬годня ты переедешь к ней. Хо¬рошо? И будем мы жить долго, дружно и счастливо.

- Да, - слабо улыбнулась Вера Николаевна. - Вот и свела опять судьба Веру, Надежду, Любовь...



МАЛЬЧИК В МАТРОСКЕ

Они были соседками по палате, а потому, как говорится, подругами по несчастью. Вместе ходили на процедуры, вместе ждали результатов анализов. Когда в лексиконе врачей и сестер замелькало то страшное слово предполагаемого диагноза, Ирина твердо решила для себя: «Если подтвердится, исход болезни ускорю сама - ждать ужасных страданий не буду». Тогда же и без того заботливая подруга Саша вдруг стала проявлять к ней такое пристальное внимание, от которого становилось как-то не по себе: соседка старалась не составлять Ирину одну...

- Ну, милые женщины, - торжественно произнес вошедший врач. И по его сияющим глазам они поняли, что на этот раз судьба над ними сжалилась.

Ирина плакала от радости. Саша гладила ее по голове и шептала какие-то ласковые слова. Потом сжала руками ее голову и, глядя в глаза, строго сказала:

- А теперь выбрось все, что ты прячешь под подушкой. Нет, я сама.

Она вытащила пакет соседки, в котором скопилось уже немало снотворных таблеток. По крайней мере, достаточно, чтобы можно было осуществить тот задуманный на крайний случай план.

- Нельзя так просто с жизнью счеты сводить, - тихонько произнесла Саша.

- Скажи, неужели ты не переживала? - спросила Ирина. - Или нервы у тебя железные? Как ты могла сама так держаться и меня из виду не упускать?

- Я не всегда такой сильной была, - возразила соседка. - Два случая убедили меня в том, что у каждого судьба своя. И еще есть что-то такое, что старые люди называют «ангелом-хранителем». Он-то и следит, чтобы человек от судьбы не убегал. О том еще мама моя говорила. А незадолго до смерти своей рассказала...

Ей было двадцать лет, когда, уже ожидая меня, вдовой осталась. Как во сне, взяла она «похоронку» на любимого мужа и пошла из дома. Куда? В тот момент не понимала. Только ноги будто сами понесли ее к Горячке - так называли озеро в центре города. Тогда оно глубокое да чистое было. Так, не останавливаясь, до него и дошла.

Вдруг у самой воды кто-то за руку ее схватил. Оглянулась, а перед ней мальчишечка лет десяти. Беленький такой, в темных брючках и куртке с полосатым воротником - носили дети в 40-е - 50-е годы такие костюмчики, матросками назывались. А на голове - бескозырка с ленточками. Ну вот, держит он ее за руку - сильно так, к берегу тянет, а сам спрашивает: «Вам плохо, тетенька? Присядьте вот сюда, на камушек, я водички вам принесу».

Мама говорила, что будто кто силы у нее враз отнял. Села она на берегу. А мальчик и правда бескозыркой воды зачерпнул и ей протягивает: «Умойтесь, - говорит, - тетенька, вам лучше станет».

Она руки подставила, плеснула себе в лицо водой. И… будто проснулась. Оглянулась - уже совсем темно вокруг. За озером улица в фонарях, а она... одна на берегу - кругом ни души. Но главное, что сначала никак вспомнить не могла, как там оказалась. И так страшно ей стало! Бросилась бегом от озера подальше. Лишь дома очнулась. И о «похоронке» вспомнила, и о том, что на берегу случилось...

Про то, как вдовство свое переживала, - это уже другой разговор. Однако руки на себя накладывать мама больше никогда не решалась - как бы тяжело ни было. Ну а мне с тех пор все твердила: «Ангел-хранитель беду отвел». Я не спорила, чтобы не обидеть. Но, конечно, не верила. А потом...

Саша вдруг встала и отошла к окну. Там, почти прижимаясь к стеклу, пламенели рябиновые ветки.

- Вот в такой же красивый сентябрь решила и я однажды, что незачем жить на этом свете. Потому что осталась совсем одна - никому не нужная. Внезапно умерла мамочка. Отчим, женившись, вынудил меня перебраться в общежитие. И оттуда пришлось уйти, так как исключили меня из училища за пропуски занятий. А занятия пропускала потому, что ребенка ждала. От любимого, красивого, умного, но трусливого и подлого. Он ... впрочем, не будем об этом - Бог с ним.

Тогда и пришла я, семнадцатилетняя - глупая и несчастная - к мосту у вокзала. Хорошо помню, что хотела подняться на него и ...

Поднялась. Оглянулась в последний раз в ту сторону, где дом был мой, а потом вниз глянула. Страха не было. Вот чуть подтянуться на руках и…

Вдруг совсем рядом - веселый голос:

- Кого Вы там внизу высматриваете - лучше на меня взгляните! Батюшки, да она не в себе!..

Опомнилась тогда, когда выплеснул он мне в лицо целую фляжку воды. Глаза открыла - сижу на его маленьком чемоданчике, а он стоит передо мной - бледный, но улыбается. Кто - он? Парень... в матросской форме. Мой ангел-хранитель.

- Вы зачем, - говорит, - мою бескозырку с моста бросили? Как я теперь в часть без нее вернусь?

Саша умолкла на минуту, уйдя в воспоминания, а Иринка, не зная, как относиться к ее полумистическим рассказам, ляпнула:

- И что? Твой спаситель исчез, как тот материн ангел-хранитель?..

- Нет, улыбаясь, произнесла та и протянула соседке вынутый из лежащей на тумбочке книги снимок. - Вот он - мой мальчик в матроске...

С цветной фотографии улыбался красивый седой капитан. Одной рукой он бережно обнимал за плечи Сашу. А другой - очень похожего на нее юношу в форме морского десантника.

- Он стал ему настоящим отцом, - отвечая на молчаливый вопрос Ирины, сказала Саша. - А как же иначе - зачем тогда надо было спасать нас?..



ЗВОНОК ИЗ ПРОШЛОГО

Зоя Ильинична колдовала у плиты, когда раздался длинный телефонный звонок. Трубку взял муж. Потом появился в дверях - бледный, растерянный и осевшим голосом произнес:

- Знаешь, мать, а у нас внук.

- Что это с тобой? - встревожилась жена. - Совсем склероз одолел? Ведь Аленке еще неделю назад сказали, что у нее будет мальчик

- Да нет, я не про нее, - тихо продолжил Михаил Петрович.

У Зои Ильиничны радостно екнуло сердце:

- Неужто у Олежки и Мариночки?..

Бросилась к телефону и схватила лежащую на столике трубку.

- Да? Кто это? - услышала она и растерялась: этот голос… Так говорил ее сын, когда ему было лет десять-двенадцать. Смутная догадка кольнула сердце.

- Наверное, я - твоя бабушка Зоя, - нерешительно произнесла она.

На мгновение установилась тишина. И вдруг раздался такой радостный вопль, от которого вздрогнул рядом стоящий муж.

- Это правда? Ты моя бабушка? Настоящая? А еще есть дедушка мой родной! А папа? Он тоже там?

Восторженный голос рвался из телефона, как птенец из клетки. А двое пожилых людей, плача, передавали трубку из рук в руки, по очереди слушая захлебывающийся родной голос внука:

- Я всегда знал, что вы есть. Я так хотел, чтобы у меня были бабушка и дедушка. И папа! Где он? Я хочу услышать его!..

Потом трубку взяла Женя.

- …Не хотела я вас беспокоить, но Олег все упорно допытывается, где его папа Я ему никогда не лгала и сейчас не хочу. Вот и сказала то, в чем не решилась вам признаться .

«Глупенькая, - подумала Зоя Ильинична. - Знай я тогда, что ждешь ребенка от моего сына… Впрочем. сына-то она тоже хорошо знала. Так что, может, и к лучшему, что не связала эта добрая девочка жизнь свою с ним. Не смогла бы его укротить, как Марина.

В памяти пронеслись события десятилетней давности…

- Что же мне делать, тетя Зоя? Ведь я же люблю его!

Она гладила золотисто-кудрявую голову плачущей у нее на груди девушки, и в ее душе поднимались, борясь друг с другом, два чувства: жалость к этой, попавшей в беду девчонке и злость к обидевшему ее сыну.

- А ничего тут не сделаешь, девочка моя дорогая. Такой он уродился - крутель жестокий. Уехал вот теперь и пишет, что женится. Плюнь на него - найди себе доброго да верного. Вон какая ты прелесть - любой за счастье почтет…

Женя резко отстранилась и посмотрела в глаза утешающей ее женщины:

- А мне другой не нужен. И вообще не напрашиваться я приехала, а... Да теперь уж и правда все равно.

Девушка уехала в свой Омск. А Зоя Ильинична, погоревав немного об этой несостоявшейся невесте сына, стала ждать его - гулену непутевого - и неизвестную сноху. Но пришло лишь несколько писем от него: так, мол, и так -свадьба отменяется - характерами не сошлись.

И так «не сходился характерами» сынок до тридцати лет. Но нашлась-таки одна - и куда что подевалось! Из холеного хищника-завоевателя превратился ее Олежка в смирного котенка, преданно заглядывающего в глаза своей хозяйке. Лишь в последний год стали замечать родители, что уже не ласково, а грустно щурится сын, глядя и на красавицу жену, и на дом свой ухоженный. Призадумались, пожалели, втайне догадываясь о причине. Но бить по больному не стали, как всегда, надеясь: а вдруг…

Разговор с сыном, пришедшим их навестить в этот день, был тяжелым.

- Откуда мне знать, мой ли это ребенок? - недобро улыбаясь, отреагировал он на сообщение о звонке.

- Твой, - решительно сказала Зоя Ильинична. - Ты бы слышал его голос! Копия - твой.

- Голос еще не вещдок, - продолжал упорствовать Олег. - Надо же: и моим именем назвала.

- Да! - вдруг неожиданно вмешался в разговор до того молча¬вший отец. - Назвала, потому что любит до сих пор тебя, дурака. Одна ребенка все эти годы воспитывала, замуж не вышла - лучше тебя не нашла, глупая. В общем, ты как хочешь, а мы внука не бросим. Хватит того, что тогда не догадались, зачем приезжала Женя.

- Я вам не указ. Но меня в это не тяните. У меня семья.

- Нет у тебя семьи, сынок, - горько сказала Зоя Ильинична. - А могла бы быть.

Сын удивленно глянул на нее: никогда не позволяла себе мать вмешиваться в его жизнь, тем более - вот так, напрямую, намекать на то, о чем он старался не думать, но что все больше наполняло горечью его мысли.

Олег молча оделся и ушел. А мать стала гото¬виться к поездке.

Ее встретили на вокзале. Радостно взвизгнув, повис на шее Олежка. Она целовала его - такого похожего на отца, на ее сына. А он все твердил:

- А папа? Он не приехал?

- Нет, милый, папа в командировке, - впервые в жизни солгала Зоя Ильинична и повернулась к Жене. Все такая же хрупкая, с тонким смуглым лицом, на котором необычно яркими казались синие глаза. Вот только волосы… В каштановых волосах ее серебряными нитями поблескивала седина.

- Прости меня, девочка, я же не знала...

- Тетя Зоя, дорогая, какая же я девочка - седая уж вся, и сын вон какой. А что приехали – спасибо: Олежка так ждал...

Она пробыла у них неделю. И все это время внук ни на шаг не отходил от нее. Когда они бродили по городскому саду, любуясь красками уходящей осени, Олег сказал:

- А вот здесь мама с папой встретились. Как ты думаешь, бабушка, папа об этом помнит?

- Помнит, милый, конечно, помнит.

- Правда? Значит, он и меня узнает?

- Да как же не узнать? Ведь ты - его маленькая копия...

…Олег сидел в родительской квартире и нервно курил. «Зачем они все это затеяли? И Женька тоже хороша. Надо же: тихоня, а что надумала. Интересно, к чему ей эта комедия? Столько лет молчала и нате вам: сын, внук. Как я Марине все это объясню? Да она убьет меня. Разве поверит, что это было мимолетное увлечение: золотая осень, синеглазая наивная девчонка-смуглянка. Романтические прогулки и одна ночь в доме ее бабушки. Мало ли таких встреч было!..».

Да, ни об одной не вспоминал Олег. Так уж Марина жизнь их поставила: шаг вправо, шаг влево - скандал. И, что удивительно, он панически боялся этого. Почему? Он бы не сказал, что уж очень любил жену. Может, потому, что сильнее она оказалась. А может, просто устал от своих приключений, тихой пристани захотелось? И супруга сумела устроить это: и работу денежную враз подыскала, и «гнездышко» их так обставила-украсила, что никуда больше идти не хотелось: так бы и нежился, мурлыча под ее красивой, но крепкой рукой.

Только вот в последнее время.. То ли возраст, то ли дурь какая нашла, но стал он чувствовать себя не очень уютно в доме. Все больше тя¬нуло к друзьям. Особенно к тем, у кого дети были. Нет, он не испытывал особой нежности к ним. Наоборот, вроде как боялся близко подойти, чтобы не привыкнуть. Со стороны наблюдал за их играми, за тем, как ласкаются они к родителям, и сердце начинало щемить незнакомое чувство зависти. И боли...

- Мариша, а почему у нас детей нет? - решился задать как-то вопрос жене.

- А это я у тебя должна спросить, - резко ответила она. - Не веришь? Пойдем ко мне в клинику - проверимся. (Марина была врачом).

Тогда он почему-то испугался и замял разговор. А теперь вот сюрприз: сын объявился. Значит... Значит, она знала, почему у них нет детей. И очень хорошо знала его. Но ведь это жестоко! Впрочем, в этом вся Марина. Вот и в этот раз, выслушав его сбивчивый рассказ о неожиданно объявившемся сыне, она пожала плечами:

- Твои проблемы - улаживай. Меня в это не вмешивай. Знать ничего и никого не хочу.

Дверь распахнулась резко и неожиданно.

- Папочка мой, папка - с криком бросился к нему светловолосый сероглазый мальчишка - ожившая его детская фотография. Машинально прижимая к себе крепкое тело своего сына (теперь он в этом не сомневался), Олег чувствовал, как подкатывает к горлу горький комок, как щиплют глаза невесть откуда взявшиеся слезы...

Зоя Ильинична вышла проводить его до машины. Впереди вприпрыжку бежал Олежка

- Может, не надо сегодня везти его к вам? - нерешительно спросила мать сына.

- Надо, - непривычно твердо сказал он. Поцеловал ее и завел машину. Остановился у высокой ажурной изгороди и глянул на большие, ярко освещенные окна красивого дома. В них мелькали чьи-то силуэты. «Марина гостей позвала», - вспомнил вдруг. И впервые мысль об этом неприятно кольнула сердце. Значит опять кого-то развлекать, с кем-то пить под остроумные тосты. А завтра будет болеть голова.

- Папа, мы завтра правда на рыбалку пойдем? - оборвал его сумбурные мысли звонкий голос Олежки. Его сына.

Как легко произнес он мысленно это слово: «сын». Как будто повторял его каждый день. Теплая волна подкатила к сердцу, и Олегу стало вдруг легко и радостно. Даже неожиданно пришедшая на ум где-то вычитанная цитата не испортила нахлынувшего счастливого чувства. Просто подумалось: правы мудрые: «Если к сорока годам ваш дом не наполнится детскими голосами, он наполнится кошмарами».

Все! Мучивший его в последнее время кошмар, в котором он не хотел признаться даже себе, кончился. Его прервал тот звонок из прошлого. Теперь у него есть сын, наследник. Все остальное не имеет значения.

Олег крепко сжал в руке теплую ладошку мальчика и решительно шагнул к дому.



ПОСЛЕДНИЙ ТОСТ

Его нашли утром у крыльца родительского дома. Он лежал головою на нижней ступеньке, широко раскинув окоченевшие руки...

...До самого последнего часа люди шли и шли. Недавно поселившаяся по соседству женщина не поленилась подсчитать всех, кто побывал здесь с прощальным визитом. Досужее любопытство прилепило ее к другой соседке, к той, что больше всех помогала в организации похорон.

- Пятьсот двадцать человек! И все с цветами, венками... За что такие почести алкашу?

- Помолчи, - строго одернула ее пожилая женщина. - Ты здесь недавно живешь, не знаешь ничего. И его не знаешь. Хороший был человек - Яша. Только несчастный очень. Мы с ним в одном отделе на заводе работали. Какой талантливый инженер был!

- Вот именно - был, - съехидничала соседка. - Было ремесло, да хмелем поросло. Как последний пропойца, в отрепье по улицам болтался да у прохожих рубли на опохмелку выклянчивал. Родителей позорил. Представляю, сколько они натерпелись. Ну надо же: у такого отца и такой сын...

- Глупая! Что ты знаешь то про отца его? Да если бы не он...

Женщина осеклась на полуслове. Глянула на вышедшего на крыльцо высокого седого мужчину и ушла в дом. А тот спустился к калитке, тяжело оперся на нее. Любопытная соседка успела услышать глухой стон: «Сынок, прости меня...».

За час до выноса у обитого черным бархатом гроба сидели три женщины. Худенькая, согнутая горем мать неотрывно смотрела на обрамленное цветами лицо сына. Глаза ее были сухими, а на крепко сжатых губах блуждала... улыбка - странная, жутковатая. Вдруг она встрепенулась, приподняла край ажурного покрывала и положила под него свою маленькую фотографию.

- Не скучай, мой мальчик, ты будешь там с мамой, - прошептала она и опять замерла. Сидящая рядом моложавая седеющая женщина обняла старушку и уткнулась лицом в платок. Потом, как бы опомнившись, повернулась к дочери, которая тихонько плакала рядом.

- Как ты, Надюша? Тебе ведь нельзя волноваться.

- Ничего, мама. Бабушке врач нужен, боюсь за нее, - прошептала дочь и, поднявшись, грузновато шагнула к телефону...

Я знала их всех. Хорошо помнила того, кого сегодня оплакивали в этом доме. Помнила, как после института привез он сюда симпатичную жену, и тот день, когда взбежал на высокое крыльцо с кружевным свертком. В нем пищала маленькая Надя, которая сегодня немножко не успела порадовать его внуком или внучкой. Я хорошо знала их. А потому могла почти точно предположить, о чем плакали в этот прощальный час три близкие ему женщины...

...Мать. Она ждала Яшу целых десять лет. Десять лет оплакивала четырех малышей, которые умирали один за другим. От тяжелого врожденного порока сердца погиб годовалый первенец. Водянка головного мозга не дала прожить и месяца второму сыну. Третий так и не смог расправить слабеньким криком свои недоразвитые легкие. За полгода жизни чуть не свел в могилу четвертый, родившийся калекой-уродцем. «За что?» - в отчаянии заламывала руки несчастная женщина над каждым крохотным гробиком. «За что?» - горько рыдала она по ночам, оскорбленная мужем. Он упорно и жестоко обвинял во всем ее: «Я здоровый мужчина. А ты скрыла какие-то свои болезни и не можешь родить нормального ребенка». А когда однажды она решилась намекнуть на то, о чем не раз уж говорили ей врачи, он жестоко избил ее: «Меня алкашом хочешь выставить? Я хоть раз свалился пьяным? Здоровому мужику бутылка - капля в море».

А «капли» эти потихоньку убивали их детей еще задолго до их рождения...

Яша уберегся чудом. По крайней мере, все хотели верить в это. Особенно - мать. Она не могла надышаться на своего долгожданного. А отец недовольно усмехался, глядя, как «квохчет» помолодевшая от счастья жена над хрупким мальчишкой. «Слюнтяя ростишь, хлюпика!» - возмущался муж и «подкреплялся» очередной стопкой...

Яше было четырнадцать лет, когда пришедшая с работы мать с ужасом увидела его рядом с отцом... с рюмкой в руках. «Мамочка, я совсем немножко, - виновато утешал он плачущую маму. - Зато посмотри: папа сегодня не сердится, веселый такой...».

...Жена. Точнее бывшая жена. Она с первых дней возненавидела свекра. За то, что при нем ее Яша становился растерянно-покорным. Виновато оглядываясь на нее и мать, он морщась, пил предложенную отцом рюмку. Потом - еще одну, еще. А однажды, придя на работу в отдел, почувствовал, что никак не может сосредоточиться над важными расчетами. Потом начальник отдела и руководитель его кандидатской вызвал Машу и всерьез заговорил о лечении мужа. Яков и слышать об этом не хотел. Оскорбленный, ушел к отцу и вернулся под утро... пьяным. С работы уволился сам. Через два года, забрав шестилетнюю Надю, ушла от него Маша. В очередной раз обнаружив где-нибудь в грязном переулке мертвецки пьяного Якова, она тащила его к родителям, а потом плакала всю ночь, прижав к себе спящую дочку. Трижды пыталась вернуться. Думала, что одолеет он свой порок ради семьи. Силы на это у мужа хватало на месяц. А они с дочкой и свекровью были бессильны перед жестоким упрямством свекра.

...Дочка. Она помнит, как дружно и весело встречала Новый год с мамой и папой. Все было так хорошо, пока не позвонил дедушка. Папа сал вдруг растерянным. А когда она уснула, ушел. Потом звонили с папиной работы. Мама плакала.

Еще она помнит, какие красивые книжки были в сумке, которую папа нес ей в честь первого школьного дня. Он упал по дороге в грязь. Книжки испачкались.

Однажды пришли к ним дедушка и бабушка, когда ей было пятнадцать лет. Оба плакали и просили съездить к папе в больницу, где он (в который уж раз!) принудительно лечился от алкоголизма. Они и так ездили туда. Только папа был совсем не похож на себя - старый, худой, весь в морщинах. Наде очень жалко его было, потому что не смог он справиться со своей и их бедой.

Очень жалела она его и тогда, в день своей свадьбы. Отец едва держался на ногах и все совал дежурившему у Дворца бракосочетания милиционеру открытку с приглашением на свадьбу. Ее послали ему они с мамой. И они не успели вмешаться - папу увезли в милицейской машине...

…На кладбище бывшие коллеги Якова вспоминали его прежним - добрым, веселым, талантливым. Когда отзвучали последние звуки похоронного марша, бывшая его жена подхватила его упавшую замертво мать. Плача, поцеловала его черные отмороженные руки дочь. А чуть в стороне, судорожно вцепившись в холодные прутья чьей-то оградки, неподвижно стоял его отец. В печальной суете никто сразу не заметил, что он не сел в автобус вместе со всеми.

Кладбищенский сторож вышел на крыльцо своего домика через пятнадцать минут после отъезда родственников похороненного неподалеку человека. Вышел, потому что тревожно затявкала собака. Подойдя к только что установленной оградке, сторож увидел за ней стоящего на коленях крупного пожилого мужчину. Перед ним, на мраморной плите поблескивала початая бутылка водки. В руке он держал наполненный до краев стакан. «Вот чудило: все ушли, а он тут поминает», - удивлено подумал сторож, не зная, что делать. Мужчина же, подняв стакан, вдруг негромко сказал: «Прости сынок. Прощай и до встречи!». Залпом осушил стакан, поцеловал фотографию на памятнике и, обняв его, замер.

«Отец страдает. Не хочет, чтоб видел кто», - подумал сторож и ушел в дом, решив не мешать человеку в его горе. Но что-то все же встревожило его в этой необычной сцене. Минут через тридцать вновь подошел он к тому месту, где чей-то старый отец произносил свой печальный тост. Мужчина по-прежнему лежал на плите, все также обнимая памятник. Сторож глянул в лицо странного человека: в его широко открытых глазах стояли не успевшие пролиться слезы. На дне зажатого в руке стакана белели остатки каких-то таблеток. Они не все растворились сразу. Наверное, потому успел произнести свой последний тост несчастный отец.



ЧУЖАЯ

- Виталик, не ходи туда, сынок, ноги промочишь!

Молодой мужчина до¬гоняет улепетывающего от него розовощекого малыша у края заполненной талой водой лужи. Подхватив озорника на руки, он целует его сияющую рожицу и высоко подкидывает сынишку...

Невольно приостановившись, Ирина с завистью наблюдает за этими двумя.

- Какие счастливые! - мелькает неприязненная мысль. - Ишь, улыбается - первый ребенок, наверное...

Крепко обняв упакованного в яркий комбинезон пацана, отец несет его к подъезду, приговаривая:

- Пойдем, атаман, обедать пора. Мама уже ждет.

Положив на широкое отцовское плечо круглую головенку в пушистой шапке, мальчишка,. как котенок, блаженно щурится на весеннее солнце. Потом замечает незнакомую женщину, которая как-то очень странно смотрит на них.

- Папа, гляди, какая сердитая тетя!

Ирина вздрогнула и резко отшатнулась от поравнявшегося с ней детского лица: прямо на нее огромными черными глазами смотрел… ее сын.

Она узнала бы его из тысячи ребячьих лиц. Еще тогда, в роддоме, акушерка с врачом ахали:

- Какой хорошенький, черноглазенький какой! И взгляд осмысленный - будто уже все понимает!...

А понял бы этот смуглый крепыш, если бы и впрямь мог, одну горькую вещь: он осиротел, едва успев родиться. А вернее - еще раньше, когда мать, не желая его появления на свет, наглоталась таблеток. Надеялась, что не выдержит нежеланный ребенок - погибнет до срока. О том, что совершает убийство, не думала. Другая мысль все заслонила: будущий муж условие поставил: или он, или ребенок. Сказал, что любит ее и согласен жениться. А вот чужого «наследника» куда хочет пусть девает. На том же и свекровь стояла: «Спасибо скажи, что грех твой сын прикрывает. Дети у него и свои будут». Так думала и она, Ирина.

А до этого было вот что. После школы в большой город уехала, в техникум поступила и загуляла без оглядки. Опомнилась, когда будущий ребенок о себе заявил. Отец же его - красавец черноглазый - вдруг вспомнил, что женат, о долге перед семьей заговорил. А вскоре и вовсе уехал неизвестно куда.

Тут-то и появился опять Леня - сокурсник. Он тоже «гудел» иногда в их веселой компании. Но близко не подходил - со стороны все больше наблюдал. Вроде выжидал своего часа. И дождался...

... - Может, покормишь все-таки? Неужто не жалко? - протягивала ей медсестра маленький сверток, из которого выглядывала темненькая головенка и двумя блестящими озерками отсвечивали огромные глаза малыша.

Мальчик был на удивление тихим, нетребовательным. А потому еще жальче становилось его сестрам и нянькам, когда видели они на худеющем смуглом личике эти не по-детски печальные глаза. Он никак не хотел вначале есть из бутылочки чужое молоко. Тихо постанывал в своей кроватке, будто ждал, что опомнится та, которая уже отказалась от него.

Она не опомнилась. Глянув на знакомое (вылитый отец!) серьезное лицо, сказала с кривой усмешкой:

- Какой черномазый! И на меня-то не похож вовсе. Унесите.

Потом в роддом пришла свекровь. Заявила:

- Не ставьте в свидетельство нашу фамилию. И так пошли разговоры, что мы ребенка бросили. А он и не наш вовсе.

Но фамилию мальчику дали ту, что его мать получила после свадьбы с Леонидом. Потом малыша перевели в детскую больницу. Там его, родившегося до срока, допаривали под стеклянным колпаком, кормили, берегли от болезней. Виталька стал всеобщим любимцем. Его баловали врачи, сестры и няньки: играли с ним, наряжали в принесенные из дома одежки. Его старались приласкать приходившие на практику студенты. К нему потянулись и двое молодых супругов, которым нужен был ребенок…

Виктор, осторожно прижимая к себе толстого Витальку и неуклюже зажав в большом кулаке маленькую ложку, пытался накормить непоседу. И он, и хохочущий мальчишка по уши были в каше, когда в палату вошла взволнованная Ольга. Она присела перед ними и обняла обоих...

- Bсе! Завтра забираем сыночка!

Воспользовавшийся моментом пацан завладел ложкой и, радостно смеясь, мазал кашей уже свою счастливую маму.

Все это вспомнили они, когда вдруг явилась к ним в дом молодая, красиво одетая женщина и заявила, что она мать Виталика...

- Адвокатов найму и верну ребенка, - сказала она. - По молодости глупость сделала, а вы и воспользовались. Не получится через суд - все равно в покое не оставлю. Отберу! Увезу – не найдете. А найдете - все ему расскажу. Он поймет, простит.

- Что же вы другого не родили? - тихо спросила Ольга, прикрывая дверь в детскую, где крепко спал нагулявшийся сын. – Зачем вам наш вдруг понадобился?

- Не твое дело! - зло крикнула Ирина, чувствуя, как жарко вспыхнули щеки. В больное попала эта простоватая на вид женщина. - И сын не ваш - мой! Что вы дадите ему в жизни? - ехидно спросила она, садясь на диван и оглядывая простенько обставленную квартиру. - Я увезу его, и он получит, что захочет. А тут он кем станет - тоже шахтером? Будет в нищете жить?

Она твердила еще какие-то злые слова, стараясь побольнее задеть этих незнакомых, но уже ненавистных ей людей. А сама отталкивала от себя мысли о том, что сделало ее жизнь сплошным кошмаром...

Муж забрал ее из роддома вечером. Скрывая от посторонних глаз, привез домой. Старался быть внимательным, не напоминать о прошлом. Потом и вовсе увез из города, чтобы скорее все забылось. Но через год заявил:

- Мне нужен ребенок. Ирина проплакала всю ночь. Под страхом смерти не призналась бы ни ему и никому другому, что все эти месяцы снился ей смуглый черноглазый малыш. Как наяву, видела она грустный взгляд и худенькое личико. Порой казалось, что сходит с ума. И мучительно ждала, когда же проснется в ней новая жизнь, когда появится другой ребенок, который поможет забыть о том, кто никак не забывался. Но добил ее беспощадный приговор врачей: детей у нее не будет.

Муж сперва не поверил. А поверив, загулял. И в конце концов ушел к той, что осчастливила его рождением сына.

Потом была еще попытка создать семью. Но она рухнула, как только встал вопрос о детях. Тогда и решила Ирина найти брошенного ею малыша.

Детский врач сказал, что мальчик умер. Она шла по залитому весенним солнцем скверу. И ей казалось, что жизнь для нее остановилась. У ворот ее догнала пожилая нянька с испитым лицом. Намекнула, что сын жив и она знает, где он: усыновившая его пара живет с ней по соседству...

Виталька проснулся от громкого чужого голоса. Вылез из теплой постели и пошел в зал посмотреть, кто там кричит. Удивился, увидев ту самую незнакомую женщину, что так странно смотрела на него во дворе. Почему она сидит здесь и сердится на его родителей? И папа не выгоняет ее, а молчит у дверей детской, вроде как загораживая ее. А мама, его веселая мама, тихо плачет у стола!..

Протиснувшись между косяком и стоящим у двери отцом, мальчик подбежал к матери, живо взобрался к ней на колени и, обняв за шею, сердито посмотрел на незнакомку. Ольга крепко обхватила прильнувшего к ней сынишку, будто пытаясь укрыть его от злых глаз непрошеной гостьи.

Замершая на мгнове¬ние Ирина рванулась к мальчику:

- Сыночек мой!

Виталька испуганно прижался к теплой груди той, чьи руки так нежно, но надежно отгораживали его от чужой тетки (так он мысленно успел окрестить Ирину). И вдруг ему так жалко стало и растерянно молчавшего отца, и плачущую мать. Он сполз с Ольгиных коленей и, крепко сжав кулачки, решительно шагнул к той, которая почему-то назвала его сыном.

- Уходи! Ты чужая!

...Ирина шла по двору, не разбирая дороги. Шагнула в ту самую глубокую лужу, к которой утром подбирался Виталька. Ледяным холодом обдало ноги. Остановилась. Медленно повернулась к дому. Там, в знакомом уже окне, маячила торжествующе-счастливая физиономия сына. Чужого сына.



ЗАПОЗДАЛЫЙ РОМАН

Этот сезон в Доме отдыха был многолюдным, потому вначале не смогли подобрать всем соседей по возрасту, по интересам. Так и оказались в одной комнате двадцатилетняя студентка и шестидесятилетняя пенсионерка. Пожили рядом денек-другой, присмотрелись друг к другу. И не захотели ни с кем меняться. Таня по характеру была веселой, воспитанной девушкой. А тихая, добрая Евдокия Петровна напоминала ей бабушку. Она не ворчала, не ругала современную молодежь, не лезла с замечаниями и советами. Наоборот, с неподдельным сочувствием и пониманием выслушивала маленькие девичьи секреты, старалась утешить, отвлечь. Потому им было вдвоем хорошо и спокойно.

Вот уже два вечера забегали к ним в комнату новые Танины подружки - такие же молодые, симпатичные, веселые. Они наперебой трещали о том, что «это не Дом отдыха, а Дом престарелых: ни одного парня - все при детях и при женах». И в конце концов нашли себе занятие - угадывать, кто с кем из отдыхающих роман заведет.

Евдокия Петровна посмеивалась их болтовне, любовалась красотой и молодостью и постепенно оттаивала душой, отходила от вечно одолевавших ее забот и хлопот.

- Баба Дуся, - тормошили ее Танины девчонки, - вы что не собираетесь?

- Куда? - очнулась она от своих мыслей.

- Как куда? Вам же говорят - на танцы! Давайте мы вам прическу накрутим.

- Стара я уж для танцев, - смеясь отбивалась от них она.

- Скажете тоже! А кто на вечере знакомства приз за «цыганочку» взял? А кого на каждый танец интеллигентный дедулька приглашал? Кого с цветами провожал? Ага, ага, покраснели! А он, между прочим, три раза мимо вашего балкона проходил и на окно поглядывал.

- Ну чего пристали к человеку? - прикрикнула на подружек Татьяна. - Идите, я позже приду.

Выпроводив их за дверь, девушка подсела к соседке. Она давно заметила, как вспыхнуло и без того румяное лицо Евдокии Петровны, когда девчонки ляпнули про «дедульку». Заметила, как растерялась «баба Дуся».

- Ну чего вы? - ласково обняла Таня ту, к которой успела привязаться. Она поняла, что нельзя больше шутить на эту тему. Но почуяла и то, что так старалась и не могла скрыть соседка.

- И правда, чего сидеть-то? Ведь все ходят на танцы. Вы ж отдыхать приехали. И танцевать любите и умеете. Пошли, пошли! Вот сейчас прическу поправим, и платье вишневое наденьте - вам так идет.

Как во сне, подчинилась Евдокия Петровна ловким девичьим рукам, которые, еще больше взбив ее пышные с проседью волосы, уже закалывали их высоко на затылке хитромудрым узлом, пристраивали у плеча красивую брошку...

А на танцплощадке вовсю гремела музыка. Казалось, что и правда весь Дом отдыха собрался на этом небольшом «пятачке». Когда соседки подошли к толпе отдыхающих, как по заказу, полились звуки вальса.

- Вы позволите, Евдокия Петровна?

Она вздрогнула от этого негромкого голоса и машинально шагнула навстречу крепкому седому мужчине в темном элегантном костюме. Он бережно повел ее по кругу.

- Интересная пара, - заметил кто-то из отдыхающих. - Вон видишь, седой такой мужчина и красивая женщина в вишневом.

- Тань, гляди, на наших старичков все внимание обратили! - громко и немного удивленно сказала одна из Таниных подружек.

- Ну и что? Они и правда красиво смотрятся. Особенно баба Дуся.

Евдокия Петровна невольно рассмеялась: для кого-то она еще симпатичная женщина, а для этих пичужек - бабушка, хотя и неплохо смотрящаяся.

- Как хорошо Вы сейчас улыбнулись, - сказал ее партнер по танцу. - Так светло и по-доброму.

- Вы очень наблюдательны, Федор Николаевич.

- Да. Потому и приметил среди всех самую лучшую женщину. Вон и соседки ваши молодые так считают...

Так начался их роман - «курортный роман», как пыталась убедить себя Евдокия Петровна. Она ругала себя за эту «мимолетную дурь», за то, что «на старости лет» вот так, безоглядно допустила к своей усталой душе давно забытое чувство.

- Тань, наши старички в бору за ручку гуляют! - смеясь сообщила как-то одна из девчонок.

- Молчи! Что ты понимаешь? - одернула ее Таня. - У них – любовь.

- В их-то возрасте? Вот посмотрим, куда она денется, когда явится ее муженек встречать.

А под балконом молча слушали их «старички». Федор Николаевич заглянул в наполненные слезами глаза своей милой знакомой.

- Не плачьте, умоляю, - попросил он.

- Вот видите, за две недели мы даже на «ты» не перешли, а молва уж нас повенчала.

- Жаль, что только молва, - грустно заметил ее седой спутник. - Если бы Вы решились изменить свою жизнь... соединить ее с моей! Если бы Вы решились...

- Но Вы же знаете, что это невозможно. Я не могу его оставить теперь, когда...

- ...Когда этот пьяница исковеркал вам всю жизнь? А инвалидом стал - оценил вдруг, чего вы стоите?

- Не надо! - неожиданно строго остановила его Евдокия Петровна. - Я жалею, что так разоткровенничалась с Вами.

- Простите, я не хотел Вас обидеть, но он...

- Он - отец моих детей. Он их вырастил, а я...

- А вы себя пожалейте, о себе подумайте, хоть сейчас, наконец...

- На старости лет, хотите Вы сказать? Нет, друг мой, коней на переправе не меняют. - И, в свою очередь спохватившись, виновато засмеялась. - Ну вот, теперь я Вас обидела.

- Да ладно, чего уж там? - грустно улыбнулся Федор Николаевич. - Наоборот, Вы мне комплимент сделали таким сравнением. А на самом-то деле не тот уж рысак: вот даже любимую женщину увезти-украсть не могу...

Теперь уже Таня, стоя на балконе, слушала этот печальный диалог и мучилась острой жалостью к двум пожилым славным людям. В какой-то момент ей захотелось крикнуть им: «Ну что же вы делаете? Седые, а глупые такие! Ведь у вас же любовь!». Но чутье подсказывало: нельзя. Все не так просто в жизни, как до того казалось в ее двадцать лет. И этот запоздалый роман, она понимала, закончится совсем не так, как хотелось ей, со стороны подглядевшей кусочек чужой «взрослой» жизни...

…Муж «бабы Дуси» приехал встречать ее утром. Красный инвалидский «Запорожец» ярким пятном выделялся на фоне ажурной ограды Дома отдыха. Евдокия Петровна увидела его с балкона и показала Тане. Девушка, сдерживая невольную злость, смотрела, как нетвердой походкой перенесшего паралич человека ковылял к ним старик. Увидев вышедшую навстречу жену, заулыбался, обнял здоровой рукой, неловко зажав в другой, искривленной болезнью, стариковскую трость...



ВЕЧЕР ВСТРЕЧИ

- Бабуля, помоги, пожалуйста!

Ее долговязый любимец Юрик стоял в дверях комнаты, чуть не подпирая косяк кудрявой головой. Анна Георгиевна удивленно взглянула на яркий галстук в его руках.

- Знаешь, мы с ребятами решили сегодня одеться так, как тогда, на выпускной вечер. Помнишь? Строгие костюмчики, светлые рубашечки, галстуки...

Он оживленно болтал, присев перед бабушкой. Когда его тонкую шею, уже отвыкшую от тонких воротничков, туго обхватил безупречно завязанный галстук, Юрка притворно охнул. Потом рассмеялся, чмокнул Анну Георгиевну в щеку.

- Спасибо, бабуленька! Ну а теперь ты одевайся скорее - опаздываем.

- Я не пойду, - сухо сказала она.

- Да ты что, старушка? Это ж юбилейный вечер встречи! Мы сами все готовили. Будет масса сюрпризов. И вообще...

Прерывая поток его радостных словоизлияний, она со всегдашней своей прямотой сказала:

- Меня не пригласили.

- Опять?..

Во взгляде внука смешалось удивление, жалость к бабушке. И еще - растерянность.

- Ты же знаешь, какие они сегодня - молодые! - четко, как на уроке, делая ударение на последнем слове, произнесла Анна Георгиевна. - Им не ведомо чувство благодарности к тому, кто их учил. Они эгоистичны, расчетливы, жестоки.

- И я такой? - негромко спросил Юра.

- Ты - другое дело. Ты - умница, воспитан в другой обстановке. А они...

- Просто меня ты любишь: я - твой, - заявил внук с неожиданной резкостью. - А чужих ты всегда не любила. И никого из ребят хорошо не вспоминала. Потому и они тебя тоже... ни разу на вечер встречи выпускников не пригласили. Вот и сегодня: Людмилу Павловну пригласили, а тебя - нет...

Он в упор глянул на Анну Георгиевну и умолк: его всегда уверенная в себе бабушка смотрела на него испуганно и беспомощно.

- Прости, я не хотел тебя обидеть... Ну, ладно. Мне надо идти - там ребята, наверное, ждут у подъезда...

Растерянность отступила довольно скоро. Ее сменила всегдашняя железная собранность - недаром же в школе ее называли за глаза «Анна-робот». Она знала и относила это насчет невоспитанности «юных хамов», потому особо не переживала. И все же сейчас почему-то невозможно было отделаться от смутной тревоги. Потому не могла полностью отвлечься от разговора с внуком.

- Не любят... Ну и что? - невольно произнесла она вслух. Почему-то испугалась своего голоса и мысленно закончила: «Это неважно для усвоения предмета. А с этим у меня было все в порядке»...

Неожиданный телефонный звонок заставил ее вздрогнуть.

- Ты дома? - в голосе коллеги и приятельницы проскользнуло явное облегчение. Потом - наигранная ирония:

- Тебе тоже отомстили бывшие ученички? Мои теперешние, правда, меня усиленно звали. Но не пойду из принципа. Ведь организуют все бывшие. А они, как всегда, наглеют - неблагодарные. Да ладно, не переживай: не одних нас обошли - целая компания набирается. Мы строго требовали, не сюсюкали с такими, как этот клоун Кадышев. Уверена, что это он всех настроил...

- Кадышев какую-то премию студенческую получил, - неожиданно для себя заметила Анна Георгиевна и положила трубку.

Подруга больше не позвонила. В квартире повисла тяжелая тишина. И опять всплыли в памяти и зазвучали в ушах слова внука: «Людмилу Павловну пригласили, а тебя – нет».

У нее никогда не было особого желания встречаться с бывшими учениками. Она, действительно, не любила их. Даже не представляла, как можно любить чужих детей. Считалась отличным преподавателем. Проводила все положенные мероприятия. Не одобряла приятельницу - ту, что сейчас позвонила. За то, что под девизом самоуправления лодырничала, не занималась детьми. Но никогда не понимала и другую коллегу - ту, что сегодня упоминали дважды. Что той надо было? Дисциплина на уроке - дай Бог каждому, успеваемость - тоже. А она не устает возиться с детьми - большими и маленькими. Решает их пустяковые проблемы, чуть не вытирает им носы. Зачем? У них есть родители - пусть жалеют, утешают. А школа учить должна...

Тогда почему сегодня так больно ударили слова внука? Почему так обидно стало, что сравнил ее с коллегой? А тут еще Маргарита так некстати вспомнила Кадышева...

Анна Георгиевна не хотела верить, что это он, вечно сбивавший ее на уроках дурацкими вопросами и комментариями, теперь - вузовская знаменитость и гордость. Считала: повезло шалопаю. Когда-то она снижала ему оценки, чтобы «не выступал». Зато Людмила Павловна теперь всем уши прожужжала об успехах своего любимчика. Даже встречу с ним для своих пятиклашек организовала...

Встречу... Это вновь пришедшее на память слово неприятно кольнуло и вернуло к действительности. Анна Георгиевна даже рассердилась на себя: с какой стати расстроилась? Подумаешь - не пригласили, так она тут сентименты развела – тоже устроила вечер встречи с памятью...

И вдруг Анне Георгиевне так отчаянно захотелось... оказаться там, в школе. Неожиданное, странное желание было таким острым, что она застонала, уронив голову на руки. Да, захотелось, чтобы ей, а не этой непонятной Людмиле Павловне, радостно улыбались бывшие ученики, среди которых сейчас был ее любимый внук.

Он, ее Юрик, милый, добрый, воспитанный мальчик, невольно обидел ее сегодня. И обида всколыхнула вдруг неведомые доселе чувства. Нет, не вины даже, а горького сожаления о том, что, кажется, все было не так, как могло быть. Почему? Ведь не ленилась - всю себя работе отдавала. Вот даже личная жизнь не сложилась поэтому. В делах-то, видать и не усмотрела, как какая-то примитивная клуша увела мужа. Правда, опять же внук после первой встречи с новой женой деда задумчиво сказал: «А она добрая и деда любит»... В душе обиделась: дед предал их, предпочел эту посредственность, а он его оправдывает и даже одобряет его выбор! Но сердиться на своего любимца не могла. Он был ее единственной слабостью. Робела даже перед его обезоруживающей тактичной, но непоколебимой прямотой.

Вот и сегодня... Ну зачем, зачем он так? Взял и разом перевернул все в душе, перепутал... Да, не любила она чужих детей. И свой сын вырос вроде как сам, без нее. Все больше к бабушке, свекрови ее, лепился, да еще, как потом выяснилось, к отцу тайком бегал.

Юрика она вынянчила сама. Так вышло: сын со снохой учились. И он любил ее, свою бабушку, так же, как она его. Казалось, понимал ее. А оказалось, что внук понимал и замечал гораздо больше.

Да, она всегда знала и спокойно относилась к тому, что ее не любил никто, кроме него. Ученики - особенно. Не любила и она. Так почему же так хочется сейчас быть там, среди них? Почему так больно и обидно?..

…Юрик с толпой бывших одноклассников мчался по коридору школы навстречу Людмиле Павловне. И вот ее уже окружают повзрослевшие недавние выпускники и совсем взрослые - давние.

- Сереженька! Ванечка! Оленька! - ласково обнимает она их, кого-то треплет за шутливо подставленный чуб. Потом все усаживаются за низенькие столы, прилежно сложив на них «ручки».

- Здравствуйте, ребята, начнем урок, - обращается к ним их любимая учительница. И этот Кадышев опять «выскакивает»:

- А у меня вопрос, - грохает он оглушительным басом. Все хохочут, а Людмила Павловна строго грозит ему пальцем...

- Ты чего? - толкает вдруг помрачневшего Юрика сосед по парте.

- Да, так, вспомнил...

Он, действительно, вспомнил и пожалел бабушку. Хотел представить ее здесь, сейчас, за этим вот столом... И не смог.



СУЖЕНАЯ ДЛЯ СЕРЕЖКИ

Зоя попала в палату таких же, как она, «лентяек» - так здесь шутя называли будущих мам, чьи дети по каким-то причинам «не хотели» появляться на свет в определенное медиками время. И сразу же эта рослая, крепкая бабеночка стала заметной фигурой в отделении. Сама не злобливая по натуре, она могла развеселить расстроенных или на удивление быстро погасить ссору, назревавшую между издерганными тревожным ожиданием и больничной обстановкой женщинами.

- Ну чего, соседки, раскудахтались? - кричала Зоя, появляясь в дверях палаты, обвешанная кульками и пакетами. - Давайте цыплят своих кормить.

Она не признавала больничной еды, называя ее «тощим санпайком». А потому каждый день повторялось следующее: сначала под окнами палаты появлялись то муж, то бесчисленные родственники и громко выкликали Зою. Потом кто-то из медперсонала торжественно вносил гостинцы. Их количество потрясало. А соседка своим зычным голосом читала очередную записку от мужа, в которой он тревожно осведомлялся, хватает ли еды его Зоеньке.

Потом эти женщины вместе со своими благополучно родившимися ребятишками вновь собрались в одной палате. А накануне выписки появилась у них чем-то очень смущенная медсестра из детского отделения. Положила сверток с ребенком на кровать Зои. Та радостно потянулась к сыну и вдруг испуганно отшатнулась:

- Не мой это!

- Ваш, ваш! - быстро заговорила медсестра. - Вы просите, так уж получилось: новенькая няня перепутала ребятишек и носила Вам чужую девочку, а вашего мальчика - ее матери.

Ошалевшая в первый момент Зоя вдруг молча схватила ребенка, быстро развернула и уставилась на пухленькое тельце малыша.

- Точно, мой это сынок! Вот и родинка, как у отца, на плечике... И ушки его - лопушками. Но ведь... и у того... у той... девочки тоже ушки такие! И волосы колечками, и носик похож...

- Вот, вот! Они и правда чем-то похожи, - подхватила медсестра. - Еще и поэтому путаница вышла. Но, конечно, мы виноваты, однако разобрались ведь, простите уж.

Она еще что-то говорила, объясняла, извинялась, но Зоя уже ловко заворачивала «перепутанного» сынишку.

Вечером, после ужина, под окном палаты стоял отец Сережки и, задравши кудрявую голову, обалдело глядел на залитое слезами лицо жены. А она повторяла, рыдая:

- Сережка наш - прелесть! Но и по тому... по той... по Наташке скучаю! Я ее полюбила, кормила, а теперь - отдать?

И тут в ответ грохнул мощный бас Зоиного мужа:

- Забирай ее назад! Я согласен! Вырастим и Наташку!..

- Как это - забирай? - это опомнилась в соседней палате слушавшая их вместе со всеми мать девочки. - А кто отдаст-то ее вам?!.

Только к ночи затихло отделение. Унялись, пришли в себя мамы перепутанных малышей. Улеглись, отсмеявшись, их соседки в палатах. А утром, после кормления, Зоя вызвала в коридор мамашу, чью малышку она кормила целую неделю. Женщины о чем-то долго шептались у окна. Вернувшись в палату, Зоя торжественно объявила:

- Все! Решено: не дочкой, так снохой Наташенька мне будет. Это судьба ей выпала - быть суженой моему Сережке.

И так серьезно сказала, что никому и в голову не пришло засмеяться. Да и кто знает: вдруг и правда - судьба?..



СЕМЕЙНЫЙ УЖИН

- Валь, может, в милицию позвонить? - уже в который раз тревожно спрашивал семилетний Витек. - Ну почему ее так долго нет?

- Спи! - коротко отозвался наконец старший. Но, увидев заблестевшие от слез глаза братишки, сам внутренне сжался и неуверенно предположил:

- Наверное, еще какую-нибудь работу нашла. - Куда еще-то? - по взрослому возразил Витек. И закончил услышанной от соседки фразой:

- И так уж на трех работах пластается.

В прихожей робко звякнул звонок. Братья разом подскочили к двери. Младший, опередив старшего, прильнул к глазку, потом медленно отстранился и испуганно поглядел на Вальку:

- Там - мама и ...

Но тот, не дослушав, уже открывал дверь.

Мать вошла, внеся с собой запах мороза, своих любимых духов и еще...

- Мам! Ты что - пила? - изумился Витек, забыв на секунду обо всем остальном.

- Вот сыщик - учуял! - смущенно засмеялась мать и, взлохматив ему чуб, прошла в свою комнату. Мальчик двинулся было за ней, но, оглянувшись на замершего у двери брата, остановился. Он вдруг вспомнил о том, что видел в дверной глазок.

- А мама не одна пришла, ее дядька чужой привел. Я не хочу, слышишь, Валь, не хочу!

- Чего не хочет мой сын? И почему он так кричит? - весело спросила вышедшая из комнаты мать. Она уже сняла пальто, и мальчишки увидели, что на ней ее лучшее платье и сережки. А еще они заметили ее улыбку. Она давно уже так не улыбалась - красиво, ласково, но... как будто не им.

- Все, все, друзья, спать! Уже поздно.

Впервые мать не спросила, как дела в школе. Впервые не успела приготовить обед на завтра.

- Ладно, поедят чего-нибудь, - с досадой на себя и на них подумала она, уже засыпая...

...В жизни у Маши было многое: жгучая, безоглядная любовь, раннее замужество, годы одиночества рядом с тем, кому бутылка оказалась дороже семьи. И вот, когда она, расставшись с пьяницей-мужем, поставила крест на личной жизни, появился Александр.

Он вошел в приемную директора, когда она домывала там пол. Глянул на ее раскрасневшееся лицо, вздыбившуюся от недавней «химии» прическу и серьезно спросил:

- Так. Значит, до пяти вы печатаете, до семи моете пол. А после?

- А «после» - вас не касается! - огрызнулась она. Ей до чертиков надоели все эти командированные, что целыми днями толклись в приемной и одинаково примитивно пошлили.

- Ясно, - понимающе кивнул этот. - А после вы грубите посетителям. Потому что вы устаете. Я предлагаю вам отдохнуть. Со мной. Обещаю быть не очень скучным и не приставать больше с вопросами.

Это была их первая встреча.

И вот сегодня... Тихо звучало давно забытое танго. От выпитого вина, от взгляда его веселых, ласковых глаз кружилась голова...

Первым опомнился Александр:

- Машенька! А мальчишки твои не знают, где ты. Волноваться будут?

- Откуда ты знаешь о них?

- Я все о вас знаю - и о тебе, и о сыновьях. Даже видел их разок - бравые ребята. Я ведь не первый раз в городе. Это ты не замечала меня среди других. Почему - сам удивляюсь, ведь я такой интересный мужчина. Да нет, не смеюсь я. Это от смущенья. Ты знаешь, у меня ведь не было семьи. И детей не было. Вот видишь, какая ты легкомысленная женщина: доверилась мужчине, ничего о нем не зная. Прости! Глупость сморозил... Но, девочка моя, нам надо бежать - они ведь одни там.

Она не знала, сердиться ей или смеяться. И как принимать его заботу о ее мальчишках - как упрек ей? Намек на то, что она ради первого встречного о детях забыла? Обиднее всего то, что это, похоже, так и есть...

...- Валь, ты умеешь чистить картошку?

- Чего это ты вдруг? - вопросом на вопрос ответил тот, глядя на озабоченное лицо братишки. Витек вернулся из школы раньше и теперь стоял в прихожей, чуть не весь обсыпанный мукой. Мучная дорожка тянулась за ним из самой кухни. В руках у мальчишки была заложенная школьной тетрадкой толстая поваренная книга.

- Ты знаешь, где была вчера мама? - опять спросил Витек. - В ресторане! И позавчера тоже. А дома поесть не приготовила. Я подумал: ей, наверное, надоело все делать самой. Вот и нашла она этого дядьку, чтобы было с кем в ресторане поесть. Пацаны говорили, что там классно кормят. Вот я и подумал: если мы сами будем еду готовить, то она перестанет ходить с ним. Мама вареники с картошкой любит. Я тесто по книжке сделал, а ты давай картошку вари.

Валька был на целых два года старше брата, а потому чувствовал, что любимое блюдо может не потянуть в сравнении с этим чужим дядькой, ради которого мама так изменилась. Но братишка, радостно шмыгая испачканным в муке носом, уже деловито суетился вокруг стола, на котором высилась огромная глыба теста...

Когда Маша своим ключом открыла дверь, сыновья встретили ее веселым гомоном:

- Мама! А мы тебе, смотри, чего налепили! - закричал выскочивший в прихожую Витек. В его руках дымилась высокая тарелка с горой огромных, в ладонь величиной, кособоких вареников. За ним, с дырчатой поварешкой в руках, стоял улыбающийся Валька. Увидев Александра, они замерли.

У Маши гулко заколотилось сердце. Любовь и жалость к этим двум родным существам, злость на себя, на свою бабью слабость захлестнули ее, подкосили ноги. Она опустилась на тумбочку у зеркала и заплакала.

- Вот это да! - вдруг раздался восхищенный голос Александра. - Ребята, примите в компанию! Вареники - это ж настоящий семейный ужин. А я сто лет не ужинал по-семейному. Так хоть на старости лет попробовать!

Витек отреагировал первым. Не выпуская из рук тарелки, он уткнулся носом в плечо матери и забормотал, растерянно косясь на брата:

- Примем его, Валька! Чего ж им на старости лет по ресторанам-то питаться?!



ЦЫГАНКА ГАДАЛА…

- Ты русый, ты красивый, с лица воду пить – опьянеешь! Не бойся ни ветра летучего, ни песка сыпучего, берегись червонной дамы: в глаза льстит - за глаза ругает, тебя не любит — о другом вздыхает.

Сквозь узкие прорези полумаски загадочно поблескивают озорные глаза. На тонкой руке таинственным светом мерцают два старинных браслета. На хрупких пальцах приглушенно отсвечивают серебром массивные перстни. Крутящийся под потолком зеркальный шар роняет разноцветные блики на нежно позванивающие мониста. Однако ни сказочно красивые украшения, ни смоляные локоны парика, ни усыпанный блестками веер не могли полностью укрыть от внимательных глаз не свойственную цыганкам белизну стройной шеи. Но тот, кому она гадала, завороженно смотрел только на линии своей смуглой руки, по которым «предсказывала» судьбу юная «прорицательница».

А вокруг шумел-веселился карнавальный народ. Вот кто-то потихоньку начал оттеснять прилипшую к молодому учителю маленькую говорунью. Взметнулись веером сборчатые юбки и эхом прозвучали фразы:

— Не туда глядишь, яхонтовый, бубновую ищи, бубновую! А не то останешься при пиковом интересе...

— Да ты что, в аут попал? - тормошит друга-физика учитель физкультуры. - Старшеклассницы тебя дурят, а ты и уши развесил. Хочешь, узнаю, кто это - устроишь ей на экзамене короткое замыкание. И плакал ее аттестатик. Ведь точно она из твоих ненаглядных отличниц - ишь как складно налопотала! И что-то такое знакомое – поди, еще у какого-нибудь древнего классика слямзила. А ты, гляжу, на Нику все это прикидываешь?

— Не надо, - медленно отходя от своих дум, говорит Виктор Сергеевич, - Сам же сказал - дурачатся наши девчонки. Последний школьный Новый год - пусть повеселятся. А вот насчет замыкания... Понимаешь, кажется, это в моей жизни что-то заклинило. Чувствую, но верить не хочу. Ну, ладно. Слышишь: дамы приглашают кавалеров. Поправь галстук - вон какая Золотая Рыбка к тебе плывет.

Друг исчез в пестром хороводе. А Виктор незаметно проскользнул к выходу. Стрелки часов упорно отодвигали уходящий год. Молодой учитель бежал к своей Веронике, Нике, Богине Победы. Девушке, которая стремительно закружила его, как бы отгородив ото всех незримой стеной. Вот и сегодня она сказала: «Жду в 12-00. Только мы. Только вдвоем. И я сообщу тебе самое главное»...

…Тишина в квартире на мгновение оглушила: Ника обычно любила музыку. Виктор присел на пуф у порога и огляделся. Сказочно мерцавшие с утра гирляндочки на маленькой елочке в прихожей погашены. На столе в зале белеет записка: «Прости, прощай и не ищи»...

Ошалевший от неожиданности водитель запоздалой попутки в считанные минуты домчал буквально свалившегося на заднее сидение пассажира до вокзала. Но хвост скорого поезда маячил уже далеко вдали.

Через полчаса Виктор Сергеевич медленно поднимался по темному подъезду (лампочки упорно выключали влюбленные). Но ему каждая ступенька была знакомой с детства. На последней, у двери своей квартиры, он вдруг остановился и сбежал на этаж ниже.

Кнопку звонка, на которую была наклеена крохотная снежинка, нажать не успел. На пороге резко распахнувшейся двери стояла... его ученица, его соседка -

белокурая «цыганка» Жанка. Сощурив огромные серые глаза, девчонка упрямо забормотала:

- Говорила тебе, бриллиантовый, бубновая дама нынче козырная....

…Ровно через два года в загсе появилась пестрая толпа… в карнавальных костюмах. Возглавляли ее одетый по всей форме смуглый жених и беленькая сероглазая невеста... в цыганском наряде. Рядом - свидетель физрук под руку с Золотой Рыбкой.

На миг опешившая работница загса начала торжественную церемонию. Слушая ее проникновенную речь, Виктор, слегка склонив голову в сторону Жанны, тихонько шепнул:

- Слушай, Чудо мое новогоднее, это правда наша свадьба, или мне снится сказочный сон? И вообще я еще молодой, холостой…

- Уже зарегистрированный! - завершила фразу невеста и подставила губы для поцелуя.



Помнится, был случай...

Наверняка каждый из нас может припомнить что-то, надолго запомнившееся, произошедшее с ним или с кем-то из близких, друзей, знакомых.

С разрешения участников или очевидцев этих коротких эпизодов читателям представлен их литературный пересказ. Как правило, самое необычное происходит под Новый год. Оно и понятно: праздник и сам по себе сказочно-веселый. Потому среди картинок из нашей с вами жизни больше всего новогодних откровений.

Героем или очевидцем некоторых из них довелось побывать и автору этих строк.

Итак, помнится был случай…

«СЕЮ, СЕЮ, ПОСЕВАЮ...»

На нашей улице нас было много - почти одного возраста, одинаково тощеньких послевоенных ребятишек. И все мы росли неунывающими, друг за друга стояли горой. Летом, как воробьи, слетались стайками на большой зеленой поляне, дружно похрустывая прихваченной с грядок морковкой, и устраивали веселые игры. Зимой катались на санках - нередко самодельных, лазали по сугробам, лепили огромных снеговиков.

Дружили меж собой и наши родители. Особенно матери. Приготовив что-нибудь вкусненькое, они, как правило, угощали ближайших соседей. И мы, ребятишки, отлично знали, что, допустим, блины лучше всего печет тетя Валя, а пироги с капустой - баба Вера. Ну а красивые, «богатые» торты впервые попробовали у бабы Тани. Хозяйки делились друг с другом немудрящими рецептами, приглядывали за своими и за соседскими детьми...

И только за порог одного дома не выносились печенюшки и булочки. Только баба Оля ни с кем не дружила. Сухо ответив на приветствия соседей, она быстро проходила мимо, даже не взглянув на того, кто здоровался с ней. Говорили, что из-за характера бабы Оли редко наезжали к ней в гости даже ее собственные дети и внуки...

Однажды, в первый день Нового года, мы, как всегда, собрались «славить» соседей. Это обычно происходило так: набрав в карманы и рукавички овса или проса, всей гурьбой шли по домам. И там, рассыпая все это по полу, хором голосили: «Сею, сею, посеваю, с Новым годом поздравляю! Здравствуйте, дорогие хозяева! С Новым годом, с новым счастьем!..». И так далее. Кто-нибудь из самых шустрых мог после этого спеть и сплясать. Хозяева встречали нас приветливо. Терпеливо выслушивали поздравления и щедро одаривали угощеньем. А мы, набив карманы и сумочки карамельками, пряниками, ватрушками, собирались в чьем-то доме и по честному делили на всех заработанное «культурной программой».

Дом, где жила баба Оля, обходили стороной. Но на этот раз, не сговариваясь, все вдруг почему-то дружно повернули к ее высокому крыльцу. Знать одолело-таки ребячье любопытство: а что там? Перекатили через порог и храбро затянули: «Сею, сею, посеваю...»

Поджав губы, старуха смотрела на нас каким-то непонятным взглядом. И те, что начали славить первыми, испугались, попятились. Но самый старший и храбрый - Колька - хмуро сказал:

- Айда отсюда. Здесь и пирогами-то не пахнет. Пошли к бабе Тане - у нее самые вкусные печенюшки...

Мы двинулись в сени. И вдруг раздался резкий голос:

- Колька, постой-ка, задержись чуток!

Наш товарищ растерянно оглянулся на нас, но в дом все же вернулся. Мы, притихнув, ждали на заснеженном крыльце, подумывая: а не пойти ли выручать друга - вдруг эта непонятная бабка надерет ему уши за дерзость?

Он вышел удивленный. И, не дожидаясь вопросов, доложил:

- Спрашивала, чем хороши постряпушки у бабы Тани. И еще – вот! - Колька жестом фокусника извлек из тряпичной сумки... полпирога с яблоками. Мы буквально обалдели от удивления. И тут же помчались по домам, унося с собой по кусочку невиданного доселе от соседки гостинца.

Родители удивились не меньше. Но еще больше изумились все, когда вдруг через день увидели бабу Олю во дворе дома, где жила всеми любимая и уважаемая старушка - добрая бабушка Таня.

Как произошла их первая встреча, как и почему сблизились они потом - об этом ни та, ни другая никому не говорили. А соседи, посудачив немного, привыкли к тому, что с тех пор проторили тропинки к домам друг друга эти две вдовы. Правда, нет-нет, да и скажет кто:

- Глянь-ка, посеяли наши ребятишки дружбу между бабками. Вот тебе и чудо новогоднее!

А мы просто по-детски радовались, что можно теперь еще в один дом зайти и «славить» хозяйку, которая оказалась вовсе даже не злой. А может, и правда, волшебными были те слова: «Сею, сею, посеваю...»? Как, впрочем, многое, что происходило в нашем далеком детстве.



НАГАДАЛА!..

Это было в начале 50-х. Я и мои сверстники еще и в школу не ходили. Как волшебной сказки, ждали мы Нового года. И потихоньку за старшими сестрами да их подружками подглядывали: те гадать на женихов готовились.

Затаились мы по углам в одной из четырех квартир деревянного дома. Там уже пять девушек собрались. Шушукаются, хихикают боязливо. Обсуждают, какое гаданье выбрать, чтобы и не так страшно, но интересно, и главное – наверняка. А бабушка-хозяйка советует:

- Киньте катанки за ворота - куда чей носком покажет, оттуда и жениха ждать.

На том и сошлись. Сняли каждая с ноги по валенку и вышли во двор. Мы – за ними. А ночь темная, метель кружит – ничего не видно. Протопали к воротцам и швырнули свои «указатели». Вдруг за забором вскрикнул кто-то. Девушки с визгом – в дом, мы, мелюзга, – вперед с них. Наскоро бабушке рассказали. А та с перепугу забормотала:

- Ох, грех-то какой: связалась я, старая, с вами! Видать, нечистого накликали гаданьем!..

Тут в дверь постучали. И через порог шагнул в квартиру парень в военной форме. Одна рука за спиной, а другой - глаз прикрывает.

- Ну, - говорит, - какой Золушке этот башмачок подойдет, к той и сватов зашлю. Если меня кривым сделала, пусть сама с таким и мучается.

Сказал и со смехом из-за спины валенок подшитый достал.

Бабушка руками всплеснула. А внучка ее на шею офицеру кинулась…

- Ванечка-братик на побывку приехал! – кричит.

Тот обнял ее и старушку, а сам в лица девичьи всматривается. Остановил взгляд на Аннушке. Она покраснела, голову опустила. А потом засмеялась:

- Что ж. Засылай сватов: сама себе судьбу нагадала…

А дальше - как в сказке: жили они долго и счастливо.



"НЕ С НАС ЛИ ДЕЛАЛИ КИНО?"

Как вы считаете, авторы любимой многими «Иронии судьбы» выдумали сюжет для своего нестареющего фильма или из жизни все взято? Трудно сказать определенно. А вот одна из моих добрых знакомых не исключает, что создатели знаменитой киноленты каким-то чудом узнали, что произошло с моей приятельницей и ее знакомыми однажды под Новый год…

- Дом наш заселили много лет назад, как раз под Новый год. Люди тогда жили просто, друг другу доверяли. И никому даже в голову не пришло с ходу сменить замки на входных дверях. А тут еще предновогодние хлопоты... В общем, получили новоселы свои ключи - огромные, очень похожие друг на друга, здорово напоминающие амбарные, и стали к празднику готовиться.

И вот я вечером, нагруженная сумками и авоськами, взбираюсь, пыхтя, на свой этаж. А лампочки крохотные едва светят. Достаю свой «ключик», громыхаю, скрежещу им в замочной скважине. Что-то туго идет. Вдруг дверь распахивается. Я - сумки в руки, шагаю через порог и... с размаху утыкаюсь носом в чью-то грудь. Тут и свет в прихожей вспыхивает. Гляжу: мужчина мо¬лодой глаза на меня удивленно таращит.

- Ты чего тут делаешь? - строго так спрашиваю.

- Как чего? - отвечает. - Я здесь живу.

- Как это ты живешь в моей квартире? А ну шагай отсюда, хулиган, пока в милицию не сдала!

Он у виска пальцем крутит и отвечает:

- Это ты чего в чужую квартиру вломилась да еще милицией пугаешь?

Тут до меня что-то доходить стало. Выглядываю на площадку, номер на двери смотрю...

В общем успела только извинение пробормотать и на свой этаж отправилась. Неудобно, конечно, было.

Но тут Новый год. Знакомые мои - муж с женой - пригласили вместе и праздник, и новоселье отметить. Тоже в новый дом только въехали. Разговорились за столом. Я им и рассказала про тот случай. Супруги переглянулись и ну хохотать. Потом и мне, в свою очередь, поведали...

Перед новосельем купили они очень ценную по тем временам вещь - сервант. Поставили в зале, напротив двери. Как зайдешь в квартиру, так он в глубине зеркалами да посудой поблескивает. И вот однажды...

- Возвращаюсь с работы вечером, - рассказывает муж. - Дверь ключом открываю, и первый взгляд, конечно, в глубь квартиры, на сервант. Гляжу: нет нашего красавца! Дверь захлопнул и к жене на работу, в детсад. Она в этот день там на утреннике Снегурочку играла. По дороге знакомого на машине тормознул, довезти попросил. Приезжаем, я кричу: «Обокрали нас!» Снегурочка моя, как была в костюме и гриме, в машину прыгнула, и помчались мы домой. Залетаем в квартиру... а сервант-то - вот он, родименький, стоит себе на месте, игрушки елочные в стеклышках отражаются... А в подъезде, этажом ниже, соседка недоумевает:

- Когда это муж успел на крашеный пол в прихожей наступить? Поди, вчера уж за бутылкой приходил, алкаш несчастный?!.

Так вот я и думаю: не с нас ли то кино снимали?



ЗОЛУШКА - КОСТЯНАЯ НОГА

(рассказ выпускника театрального училища)

- Студенты подрабатывали всегда. А при нынешней нищете без этого вовсе трудновато. Вот мы и сколотили группу, состряпали довольно приличный маленький сценарий и, дав объявление в районной газете, пошли по предприятиям, квартирам - детишек по заявкам родителей развлекать. Мне досталась режиссура, а роли не досталось. Но перед самым Новом годом затемпературила моя сестренка, игравшая в этом представлении Золушку. А мы с ней - близнецы. Вот и пришлось мне на один вечер стать ...Золушкой. Быстренько нарядился, загримировался, паричок с локонами напялил. Росту мы с ней одинакового, по комплекции примерно схожи…

И вот скромно присаживаюсь на стул в одной из квартир и, нежно глядя на коленопреклоненного сокурсника - Принца, грациозно выставляю навстречу крохотному «хрустальному» башмачку свою «ножку»... 41-го размера. Тут один из трех хозяйских пацанов, которых мы честно развлекали по заказу за хорошую плату, как завопит:

- Мам, прикинь, как Принца дурят: вместо Золушки Бабку Ешку-Костяную ножку переодетую сватают....

Нашим дипломным спектаклем стала поставленная по моему сценарию новогодняя сказка «Золушка - Костяная Нога».



«ЕСТЬ ДОБРЫЕ ЛЮДИ!»

- Ладно, расскажу «прикол» один. Только фамилию настоящую мою не ставьте.

В общем, «приняли» мы с друзьями дня за два до Нового года граммов этак по пятьсот. Пошел их провожать. Выходим из подъезда, а возле него - ну до боли знакомая «тачка» милицейская.

- Влипли, - выдохнул Колян и шарахнулся назад. Мишка - тот шустрее оказался: мигом под батарею в подъезде залег и затих. А нас с Коляном будто приморозило - с места двинуться не можем. В глазах и так плывет все от водяры. А тут из открытой двери туман такой клубами и вместо мента... дед Мороз!..

«Ну все, глюки, пошли - накаркала Любка», - мелькнуло в моей гудящей голове.

- Здорово, добры молодцы! - гаркает Дед и хлопает рукавицей Коляна по плечу.

- Привет, дедуля, - от неожиданности четко выговорил мой дружок. - С Новым годом, с новым счастьем!

- И вас тоже. А где тут 35-я квартира?

- На втором, в углу направо, - почти трезвею теперь уже я. Дед-то прямиком в мою хату метит. Это что ж, - пытаюсь сообразить, - не успел муж за порог, а к Любке -всякие... да еще под Мороза косят? Ну, погоди, думаю, женушка дорогая, я те устрою! Хотел под елку подарок купить: заначку на лишнюю бутылку не истратил. А она - вон как! Да лучше я эту заначку в медвытрезвитель отдам - пусть повоет тогда Любовь моя.

Забыв про Мишку с Коляном, выскочил из подъезда, бросился к ментовской машине и заколотил в окошко кабины. Шофер открыл дверь:

- Чего тебе?

- Пьяный я - везите в вытрезвитель!

- А где ты живешь?

- Тут, - показываю на подъезд.

- Ну так и топай домой, - чего у нас-то забыл?

- Нет, везите, - требую.

- Валь, ты проводи чумного до квартиры, - крикнул шофер выходящей из машины... Снегурочке. - А то у нас и так сегодня «полна горница гостей». Тут у меня совсем крыша поехала. А Снегурка подхватила под руку и хохочет:

- Пойдем, красавец, сделаю новогодний подарок жене.

Так под руку мы и зашли в мою 35-ю. А там... тот самый Дед Мороз с моими пацанами хоровод водит. Супруга как увидела нас со Снегуркой, так на табуретку и плюхнулась.

- Вот это сервис! - говорит. - Но Снегурочку мама не заказывала.

- Да ладно, - смеются гости, - для своих по полной программе сценарий...

Только утром вспомнил я, что теща моя дорогая в медвытрезвителе работает. И там каждый год ребятишкам сотрудников такие сюрпризы готовят.

А Коляна с Мишкой тогда все же подобрали. И они там песенку про елочку лучше всех пели. Теща рассказывала: она в ту ночь дежурила.

Да, кстати, а дед-то снежный с внучкой своей ледяной про меня ей не «стукнули». Так что везде есть добрые люди.



«НЕТУ КЛЮЧИКА - ПРОПАЛ…»

- А вот какие приключения развернулись однажды за закрытой дверью нашего дома, - вспомнила как-то моя давняя приятельница и рассказала:

- В последний предновогодний час за дверью трещал 40-градусный мороз. Жители нашей улицы сидели за праздничными столами в ожидании Нового года. А наша семья в полном составе толпилась во дворе у окна собственного дома. Из форточки его торчала… обтянутая длинной шубой попка моей четырехлетней дочки. Из-под шубы выглядывали ее обутые в валенки ноги. А мы то хором, то поочередно повторяли:

- Ну, Анечка, ну еще чуть-чуть!..

И тут из форточки донесся ее решительный голос:

- Не полезу дальше! Не хочу! Сами дверь захлопнули, сами ключ и доставайте! А меня назад тащите!

Мы уж тоже готовы были это сделать. Да вот беда: застряла девчонка. Вперед еще можно бы протолкнуть, так заупрямилась и ни в какую. А назад и вовсе невозможно. Остается одно - уговаривать.

- Видишь, доченька, и тортик новогодний на столе, и ключик где-то там, под стол, наверное, упал.

В конце концов протолкнули мы дите свое в комнату. Сползла она со стола, а ключ найти не может. Ходит по комнате и бормочет:

- Нету ключика - пропал…

Тут ее старший братишка как завопит:

- Вон он ключик - в торт упал!

Это, видно, когда я пыталась его проволокой со стола подцепить, он и соскользнул не под стол, а прямо в торт.

- Аня, - продолжаю уговаривать я дочку, - вытяни за веревочку ключ и подай мне.

А она - опять в упрямство:

- Нет! Не буду доставать: с розочками я торт ела, а с ключиком - нет. Пусть это как в «Буратине» будет. Я вам лучше весь торт в форточку отдам.

Как представили мы, что будет после этого с тортом, Аней и ключом, так сразу все сказку вспомнили.

- Нет! - кричим чуть не хором. - Там ключик не ели, там им дверь открывали!..

Ну уломали все-таки нашу фантазерку. Открыли дверь, а на часах стрелки к 12-ти приближаются. Быстрее за стол, и успели-таки Новый год встретить.

Только Анечка все ворчала, что с ключиком торт вкуснее был бы…

ПАРОВОЗ НА ХОДУ ОСТАНОВИТ

Как-то привезли под Новый год в травмпункт мужичонку пьяненького. Подобрали его на железнодорожной линии, по которой тепловозы уголь шахтовый перевозили.

Так вот, лежит он на операционном столе - весь лоб в крови. Я, тогда еще практикантка медучилища, с ужасом на его переносицу смотрю: кость проломлена, а он не кричит. Врач поясняет: водка, анестезия, полушоковое состояние - все это сказалось, и боли пациент какое-то время не чувствовал. Наоборот, такой весь возбужденный, веселый даже. Все порывался рассказать, как решил доказать друзьям, что если баба, мол, коня на скаку остановит, то он тепловоз – запросто.

Обработали ему рану, перевязали, повезли в палату. А он сел на каталке да как завопит:

- И все-таки я его остановил!



КТО ВПЕРЕД ОТМЕТИЛ ПРАЗДНИК?

Когда это случилось - неважно, и в какой больнице - тоже. Главное – было.

- Началось с того, - начала свой рассказ моя подруга, - что отпрыгал муж несколько недель в гипсовом «сапожке» после травмы. За это время нога немного поджила, опухоль спала и разболтался «сапожок» так, что легко стал сниматься. Тогда и приспособился супруг освобождать на ночь свою бедную ногу из гипсового плена, чтобы отдохнула немного.

И надо ж было случиться такому: вечером 29 декабря нагрянули к нам проездом его друзья детства. Мужики встречу, конечно, отметили, а заодно и старый год проводили - в общем, всю ночь прогуляли. Гости-то к утру уехали, а моему к врачу на прием. Кое-как до обеда очухался и пошел.

Сижу, жду, переживаю: глянет врач на невыспавшуюся физиономию, учует «дух» ночной встречи с друзьями…

Наконец открывается дверь, и на пороге - муж. На табуретку плюхается, ногу загипсованную устало вытягивает. Глянула я - и мороз по коже: ко всему прочему «сапожок»-то его… на здоровой ноге красуется!

- Ну что, - спрашиваю обреченно, - лишили тебя больничного?

- Почему - лишили? - спокойно так отвечает муж. - Вовсе даже наоборот - продлили…

Тут уж я подумала: видно, врач тоже заранее Новый год встретил.



ЛЮБОВЬ ПЛЮС ФАНТАЗИЯ

Они встретились у огромной городской елки. И в руках у каждого из троих была крохотная украшенная искусственная елочка. А мы, девчонки, стояли на балконе и, глядя на них, чуть не падали от смеха. Ведь это я, самонадеянная, общепризнанная сердцеедка, назначила им встречу. И елочка в руках – тоже моя прихоть.

Повеселившись от души, мы отвлеклись на время. А потом тоже высыпали шумной гурьбой на площадь. Пробрались сквозь толпу к месту свидания. И увидели… В сугробе, под большой, сияющей елкой сиротливо валялись две брошенные маленькие. А на том же самом месте встречи трех обманутых мальчишек стоял и спокойно улыбался мне один из них. В руках его, будто обсыпанная разноцветными капельками, сияла настоящими маленькими лампочками заказанная мною елочка.

- Ну как, нравится тебе, девица, это деревце? - негромко спросил озябший рыцарь. - Или опять не угодил? Но я старался…

Вот уже много лет в нашей квартире, под большой новогодней елкой поблескивает огоньками та самая «малышка». Только теперь муж подсоединяет ее гирляндочку к электросети. потому что такой батарейки, которую он тогда прятал в рукаве, не хватает на всю новогоднюю ночь.



СИЛА КРАСИВОГО СЛОВА

Пред молодым следователем сидит пропитый насквозь мужичонка. Он очень старается сделать три дела одновременно: спрятать трясущиеся руки, сохранить в поле зрения слезящихся глаз воинственно настроенную бабулю-потерпевшую и вникнуть в смысл вопроса, заданного ему следователем на специфично-профессиональном языке.

- Гражданин подследственный, доложите следствию, каким образом вы совершили проникновение через оконный проем в жилище потерпевшей!

- Че? - совершенно обалдев, таращится пьянчужка на сурового представителя закона. И вдруг разражается морем слез и потоком слов:

- Гражданин следователь! Я не проник..., не проникновел! Не шейте мне это! Мне выпить край надо было, а то помер бы. Вот и залез в окно и стащил жакетку. Бабуля, не губи, - умоляюще поворачивается он к притихшей на минутку потерпевшей. - Я тебе отработаю, я огород тебе вскопаю, я куплю жакетку! Скажи, что я не ...проникновел, я только - выпить!..

- Да ладно, ладно, заберу я заявление-то, не реви, дурак пьяный, - забормотала вдруг старушка. - Товарищ следователь, убедил он меня: не проникновел он, а похмелиться хотел. Прощаю я его, прощаю!..



НАРОД ПОМНИТ СВОИХ ГЕРОЕВ

Прозвища порой прилипают накрепко и навечно. Попробуй, избавься...

Этого парня при рождении нарекли Трифоном. И чуть не с пеленок начали его в деревне звать Тринькой.

Грянула война. Ушел он на фронт. Счастливо до Победы довоевал. Наград - вся грудь увешена. И решил Трифон на радостях имя сменить, чтобы его, здорового героя-красавца, не звали больше, как маленького, Тринькой...

В общем, вернулся он в деревню, согласно новым документам Иваном. Оповестил об этом всех односельчан. Вечером за праздничным столом собралось много народу. Встал со стаканом в руке дед Махоня и торжественно произнес:

- Ну, земляки, выпьем за то, что наш дорогой Ванька-с Тринькой с Победой вернулся!..



НЕ НА ТУ ЛОШАДКУ

Главная задача студентов всех времен было то, как вовремя и удачно сдать сессию. Кто-то усердно корпел над учебниками. А кто-то доступными и недоступными методами выведывал, чем можно покорить строгого экзаменатора.

Одна из студенток решила сразить профессора тем, что откопала в библиотеке его давнюю работу, написанную им еще в молодости. На эту-то лошадку и решила поставить девушка. И вот - экзамен…

…- К такому оригинальному выводу пришел автор статьи, - подчеркнула студентка, завершая свой ответ цитатой из научной работы преподавателя.

Профессор изумленно приподнял брови и вдруг, хлопнув себя ладонью по лбу, весело воскликнул:

- Ну и дурак же я был тогда!..



КТО ГДЕ РОЖАЕТ?

У людей всех профессий есть свои привычно-обыденные словечки и выражения. И у медиков - тоже...

- Где доктор, где Алексей Ильич? - кричит, заглядывая в дверь родильного отделения, кто-то из медперсонала.

- Алексей Ильич рожает, - громко отвечает дежурная акушерка.

Ожидающий в приемной чей-то подвыпивший муж взволнованно подскакивает, уронив авоську с передачкой:

- Вот елки зеленые - в мужское отделение попал! А где же тут бабы рожают?..

«Какая славная наука –

любить стихи, писать стихи!»

«Я ЛЮБИТЕЛЬ ПОЭЗИИ И БУДУ ЛЮБИТЬ ЕЕ ВЕЧНО»

«Уметь писать стихи не значит еще быть поэтом». Эти слова известного русского литературного критика В.Г. Белинского, на мой взгляд, весьма точно определяют увлечение стихосложением многих любителей поэзии. Себя лично отношу именно к любителям поэзии.

Тем не менее ничуть не жалею, что в юности пыталась выразить свои чувства и настроения стихотворными строчками. Не жалею, что зачитывалась изумительной по красоте классической поэзией. Потому что (опять обращаюсь к великим), как тонко подметил В.Я.Брюсов, «стихи – совершеннейший из способов пользоваться человеческим словом». Не случайно, что именно с них начался мой путь в любимую профессию – журналистику.

Бывает, что и в беседах с людьми приходится обращаться тоже к стихам. И это порой помогает понять характер собеседника, помочь ему раскрыться. Ведь (и заканчиваю строчками одного из моих любимых поэтов Н.А. Некрасова) «в душе каждого человека есть клапан, отворяющийся только поэзией».

Я – ее любитель и буду любить ее вечно.

Моим учителям

Память детства

Скачут буквы в неровных строчках,

И как в школьной тетрадке, - кляксы.

Ставьте двойку. Не жду отсрочки…

Плачу я, как последняя плакса.

Потому что мне жаль до боли,

Что не будет уж детства нашего

И уроков в той маленькой школе.

И никто уже нам не подскажет,

Где ошибок наделали много

И как в жизни от них уйти,

Ту ли выбрали мы дорогу,

И какие нас ждут пути.

Нам порою так грустно и горько,

Что бегут безвозвратно дни-месяцы…

Пусть вернутся диктанты и двойки,

Только б с детством на миг

нам встретиться!

Чтоб опять осень солнечно-яркая

Первый раз в первый класс позвала!

Чтоб, как в юности время жаркое,

К нам впервые любовь пришла!

Бал в десятом пускай – до зорьки,

Когда сердце так радостно бьется…

Пусть вернутся диктанты и двойки,

И пусть детство на миг вернется!

Осторожно – сердце!

Кто-то, зубы со злостью сжав,

Грубое слово мне в сердце вонзит.

Кто-то, сплетней в затылок дыша,

Топчет сердце мое в грязи.

Ну а порою – наоборот:

На размалеванный пьедестал

Кто-то вдруг сердце мое вознесет…

И остается в груди пустота.

Что же страшнее – судить не берусь:

Равно опасны для сердца живого

И не заслуженных лавров груз,

И страшная рана от злобного слова..

И только ты никогда к нему

Не прикасалась небрежной рукою.

И только ты знала цену ему…

Нет тебя, Мама, -

Нет сердцу покоя.

Ссора

Ну вот! Опять «девятый вал»!

Посыпались упреки градом:

Один чего-то не сказал,

Другой – сказал не то, что надо.

Все к черту – нежность, уваженье

Та ссора глупая смела.

Припоминаем в исступленье

Давно прошедшие дела…

И очень часто, сделав вид,

Что самолюбие спасаем.

Под грудой мелочных обид

Свое же счастье погребаем.

Доброты не жалей

Если вдруг счастье, как птица, ввысь

Упорхнет из руки моей,

Молча своим со мной поделись,

И доброты не жалей.

Если я падать начну в пути,

Руку мне дай скорей

И поддержи – я смогу идти,

Ты ж доброты не жалей.

Поверь, я любой перевал одолеть

Смогу, твою нежность храня.

Если не сможешь меня пожалеть,

Силы оставят меня…

Маски

Маскарадная падает маска,

И под страшной личиною вдруг,

Словно в доброй волшебной сказке,

Улыбается весело друг.

Но бывает, что жизненной вьюгой

Вдруг сорвет такой чудный наряд,

И ты видишь под маскою «друга»

Неприязненный чей-то взгляд…

Так не хочется в это верить,

И не верить уже не могу:

Перепутались люди, звери

В маскированном этом кругу…

Подскажи мне, Господь,

сделай милость,

Где тут маски, а где все же лица?

Чтобы зло от добра отличилось,

Чтобы я не могла ошибиться.

Осеннее

Ветер листья живые срывает с деревьев,

срывает.

Деревья застыли, покорно наряд свой

теряют.

Березы и клены в бессильном склонились

отчаяньи,

А листья зеленые наземь ложатся

печально…

Вот так в жизни может надежду к земле

прибить ветер.

Какой-то прохожий наступит – пройдет,

не заметит.

Растает лишь снег – зеленеют деревья,

как прежде,

Но жить человек не сумеет, лишенный

надежды.

Беду, как тот ветер, порой отвести мы

не в силах.

И если заметим: кого-то она подкосила –

От стуж и ненастий надежду укроем

(ведь сможем!).

Нельзя дать упасть ей под ноги случайным

прохожим!

А любовь уходит

А любовь уходит,

Как уходит лето,

Перекликом птичьим

Замолкает где-то.

Замолкают звуки

Слов простых и милых,

Только тянешь руки –

Удержать не в силах.

Боль, печаль, обиды –

Все прощу тебе я!

Счастье – вот увидишь –

Нас еще согреет…

Только ты не хочешь

Верить в счастье это.

И любовь уходит,

Как уходит лето.

Неотправленное письмо

Ты молчишь… Ну и пусть – мне плевать,

Не сошелся же клином свет!

Я найду, кого целовать,

Я найду, с кем встречать рассвет.

И твой взгляд я сумею забыть,

И не слышать твой голос во сне,

Даже руки твои разлюбить…

Но для этого нужно мне

Обрести вновь над сердцем власть,

А его я лишилась навек…

Как ты мог мое сердце украсть,

Окаянный ты мой человек?!.

Просто слезный какой-то вечер

А по лужам шлепает дождь,

Как мальчишка смешной, дурачится…

Только ты все равно не поймешь,

Почему мне сегодня плачется.

Может быть, потому, что во сне,

В каждом сне мне твой голос слышится.

Может быть, потому, что не мне

Твои письма хорошие пишутся…

Ты ушел и оставил мне ночи

С беспощадно бессонной луной,

Когда злые, тревожные строчки

Вдруг захлестывают волной…

…Вновь рванувшись из тучи во тьме,

Дождь пугливо топочет по крыше.

Отзовись – очень плохо мне!

Ничего, ничего ты не слышишь.

Я не нытик, ты не подумай,

Просто слезный какой-то вечер.

Просто трудно быть сильной, умной…

Просто я тебя больше не встречу.

***

В разлуке

Просто были снега, и были дожди,

И ночи и дни, и звезды и скалы.

И были слова: «Ты, любимая, жди».

А про любовь я тогда не знала.

Когда же о стену жестокой разлуки

Моя песня, как птица, разбилась в кровь,

Вслед ушедшему счастью взметнулись руки –

Громко вскрикнув, рванулась к нему любовь.

***

Проносятся мимо вагона сосенки,

Топорщатся иглы на тоненьких ветках.

Пробитые свистом пронзительно тонким,

Теряются дали за дымкой рассветной.

Вот уже меньше разлука ранит.

Отстала от поезда злая пороша…

Я знаю: на время лишь смолкла память,

Но все ж обескровить меня не сможет

И никогда уж меня не обманет,

И в прошлое не уведет за тобой…

Ну что же, бросай мне перчатку, память!

Не уклонюсь - принимаю бой.

***

Ушел, как растаял в закате дня.

Думаешь, счастье украл у меня?

Счастье, как птица добрая, аист,

Только на время дом покидает.

Дом, где радость с бедой уживается,

Дом, что сердцем моим называется.

Только я знаю - оно потеплеет -

Сердце оттает от горя немного.

И вновь ему счастье мое поверит,

Назад, словно аист, отыщет дорогу.

Твое же сердце не знало потерь,

И для любви в нем закрыта дверь.

А потому не совьет никогда

В сердце пустом счастье-аист гнезда.

***

Как красавица-девица рукавом,

Чуть прикрылась белым облаком луна.

Ты скажи-ка, бледнолицая, кого

Ночкой звездной ожидаешь здесь одна?

Налетит бродяга ветер озорной

И словечко ей заветное шепнет.

Отведет рукав в сторонку кружевной -

И покорная за ним она плывет.

Только вдруг взметнется вновь к лицу рука,

Вновь она и холодна, и далека.

И напрасно плачешь, ветер, ты в ночи -

Затерялись от лю6ви ее ключи.

Кремень-девчонка

Где-то в сердце застряла

Боль от тяжкой утраты,

И она привыкала

От людей ее прятать.

Без тропинки невидимой

К сердцу ты не пройдешь:

Недоверия иглами

Ранит маленький еж.

А ее только на руки

Осторожно бы взять,

- Все пройдет,

Слышишь, маленький! –

Тихо-тихо сказать. –

От недоброго, злого

Я тебя заслоню…

И волшебное слово

Снимет с сердца броню.

Все колючки запрячет -

И не станет ежонка,

И, оттаяв, заплачет

Эта кремень-девчонка.

Сказки сбываются

Ты не знаешь, как очень надо,

Чтобы был ты со мною рядом,

Чтобы сильные, добрые руки,

Те, что в сказку мне дверь отворили,.

Сияли с плеч моих тяжесть разлуки

И надежду бы мне подарили.

И тогда эта туча черная,

Что зловещим, растрепанным вороном Налетела, обрушилась ливнем,

Распадется, растает, сгинет.

И я знаю, что после ливня

Небо будет синее-синее,

И закружится пух тополиный

Белой стаею голубиной.

И по яркой-преяркой радуге

Мы пойдем с тобой, взявшись за руки…

Я же знаю, что сказки сбываются,

Если очень кому-то мечтается.

Поздно…

- Поздно... Все очень поздно, -

Ты твердишь, как во сне...

Больно падают звезды

Прямо на сердце мне.

Я уйду. Я запрячу

Боль свою и тоску.

Сколько глупеньких мальчиков

Я еще завлеку!

Буду лгать и насмешничать,

И играть, не любя.

Всем я праведным грешницам

Отомщу за себя...

Поздно... Все очень поздно!

Я забудусь во сне...

Больно падают звезды

Прямо на сердце мне.

Снегурка

Называл меня Снегуркой,

Говорил: «Не сердце – льдинка!»

Мол, в глазах моих сверкают

Две холодные снежинки…

Знай: беда, колдунья злая,

В льдинку сердце превратила,

Лишь в ладонях жарких, милых

Суждено ему оттаять.

И тогда с тобою рядом

Расцвету я, как подснежник,

Под твоим горячим взглядом

Излучать я буду нежность.

Не жалей добра и ласки —

Пусть случится это чудо…

Я в конец счастливой сказки,

Как Снегурка, верить буду.

Следы

Льется в звездную ночь лунный свет.

На алмазном снегу — синий след.

Может, след тот — моей судьбы.

Только счастья или беды?

Если счастье уйдет вместе с ним,

Ты, снежок, его догони.

Если он — от моей беды,

Ты укрой и упрячь следы...

И, кружась в озорном ветерке,

Рой снежинок прижался к щеке:

Мне готовы они помочь

В новогоднюю эту ночь.

Ответ

Ты мне твердишь: твое жаркое пламя Может пожар разжечь...

Да, от огня под семью замками

Трудно что-то сберечь.

Но от пламени вспыхнув, огонь бенгальский

Может сгореть дотла,

А от него ты, как ни старайся,

Все ж не получишь тепла.

Сказал ты, что чертов лишь ключик незримый

Откроет сердца замок...

Уж лучше пусть будет черт, но любимый,

Чем нелюбимый бог.

Эпиграмма

Плюнет в душу, а потом заплачет,

Свой поступок, якобы, кляня:

«Что мне делать? Не могу иначе,

Уж такой характер у меня».

Верю, что слеза не капнет зря,

Но ведь слезы разные бывают:

Крокодилы тоже, говорят,

Щедро ими жертву поливают.

Верит малыш

С меня не спуская глазенок,

Слушает сказку ребенок.

Верит малыш, что в мире огромном

Есть Белоснежка и добрые гномы…

Я тоже хочу, да поверить не смею

И в сказочных принцев,

И в добрую фею...

Как видно, желаю я слишком много,

Ведь в сказку ведет

Лишь из детства дорога.

Рыжик

Эй вы, нытики-плаксы,

Посмотрите внимательно:

Солнце лужицы-кляксы

Промокнуло старательно,

И по тропочке влажной,

Растопырив ручонки,

Первый шаг свой отважно

Сделал рыжий мальчонка.

Подойдите поближе,

Пусть он вам улыбнется,

И глаза его рыжие,

Словно два рыжих солнца,

Вам подарят по лучику —

Вот, возьмите на счастье!

И тотчас улетучится

Настроенье-ненастье.

Удружила

(Басня)

Влюбилась в Волка серая Волчица..

С Лисой-подружкою решила

поделиться

Своей сердечной тайною она:

— Ты знаешь, Лисонька,

ведь я же влюблена...

Ах, если б знала ты,

как он умен!

Как он внимателен!

И как приветлив он!..

— Кто? Серый? Ха!

Меня ты насмешила,—

Лиса-плутовка возмущенно

завопила, -

Да неужели ты не видишь ничего?

Не знаешь, разве сколько у него

Таких, как ты, Волчиц

перебывало?

Да я бы и смотреть на Серого

не стала.

Бросай его, пока не поздно!

Тобою, думаешь, увлекся

он серьезно?

Послушай, что Зайчиха

мне сказала...

И тут такое ей Лисица

нашептала,

Что, думала, влюбленная

Волчица -

Рассудка враз от ужаса

лишится.

Развесила доверчивая ушки,

Поверила «заботливой»

подружке,

Поплакала, любовь

превозмогла

И навсегда с любимым

порвала.

А через месяц (вот ведь

чудеса!)

Подругой Волка стала

рыжая Лиса.

***

Хоть говорят: две головы

умнее -

Полезно думать иногда своею.

Свинья на балу

(Басня)

Однажды на лесном совете

Решили звери провести

бал-маскарад.

Решенью этому был каждый рад.

И наконец настал тот вечер!

Танцует Заяц в маске тигра,

А Волк – в костюме барсука,

Медведь стал белкой,

Лиска – выдрой,

А Уж в собольи влез меха…

А вот Свинья пришла в костюме

Львицы -

И было всем чему дивиться,

Ведь знали: нет в лесу подруг

у Льва!

У повелителя зверей шла

кругом голова.

Весь вечер танцевал он с Львицей незнакомой.

И после провожать пошел ее до дома.

Часочка три гуляли у реки.

Влюбленный Лев просил

хавроньиной руки...

Как вдруг (ну надо же такому приключиться!)

Пред ними лужа с ванну шириной.

Лев осторожно обошел

преграду стороной,

Но, хрюкнув, улеглась в нее хавронья-

«львица»…

***

Уж ежели повадка такова,

Ее не скроет даже шкура льва.

Перед зимой

(Вместо эпилога)

Стою на опушке леса,

Смотрю сплетенье веток,

Как туч дождевых завесой

Прочь угоняется лето..

Мне кажется, в бледную просинь

Тянутся листьев ладошки,

И шепчут деревья: «Осень,

Ты подожди немножко.

Не отдавай нас холоду

И не спеши так сразу

Выменять теплое золото

На призрачный блеск алмазов…»

Не так ли под жизненным холодом

Мы тянем с мольбой ладошки:

«Не покидай нас, молодость,

Ты подожди немножко!

Не отдавай нас времени

И не дари усталость,

Не нагружай нас бременем

Трудного слова «старость»,

Ведь годы стремительно вьются

Тропинкой, для глаз незримой…»

Но знаю: не зря даются

Нам осени, весны, зимы.

И пусть сбываются надежды

В сборник Н .Кабановой «Перед зимой» включены разные по жанру тексты – рассказы, миниатюры, стихи. И все по-своему хороши. Ироничны и трогательны миниатюры. Искренны и задушевны стихи. Но особенно примечательны рассказы. На двух-трех страницах излагаются незамысловатые житейские истории – такие, какие любой читатель обнаружит на каждом шагу. Авторский взгляд на незадачливых персонажей исполнен доброты и сочувствия. Нину Михайловну мало занимает, почему человек попал в беду. Как он из нее выкарабкивается – вот что на первом месте. Ни в одном абзаце здесь не встретишь холодных рассуждений. Повествователь безоговорочно на стороне тех, на чью долю выпал страдания. Ненавязчиво проводится мысль, что не надо отчаиваться даже в самых безвыходных ситуациях, поскольку и сегодня мир не без добрых людей, способных в трудную минуту появиться рядом и оказать поддержку. Это рассказы о надежде на лучшее – не о далекой несбыточной надежде, а о той, которая, в конечном итоге, осуществляется.

Для тех, кто устал от негатива ил сам попал в полосу невзгод, рассказы Н. Кабановой послужат живительным глотком, который взбодрит и поможет укреплению душевных сил.

Сборник отличается выразительностью, простотой изложения. У такой книги несомненно появится много благодарных читателей.

С. Подгорнов,

член Союза писателей России.

О Г Л А В Л Е Н И Е

БОЛЬ МОЯ.………………………………………………....3

Боль моя.…………………………………………………….5

Шахерезада………………………………………………...13

Жизнь рассудила…………………………………………..19

Встреча……………………………………………………..26

Хочу верить………………………………………………..30.

Мать………………………………………………………..34

Любовь по своему решила………………………………..37

Такой день………………………………………………….39

Дочки -матери……………………………………………...43

Покаяние……………………………………………………48

Старший брат………………………………………………52

Наследство………………………………………………….58

Вера, Надежда. Любовь……………………………………63

Мальчик в матроске………………………………………..71

Звонок из прошлого………………………………………..74

Последний тост…………………………………………….80

Чужая………………………….……………………………85

Запоздалый роман………………………………………….90

Вечер встречи…………………………………………….94

Суженая для Сережки…………………………………….99

Семейный ужин…………………………………………..102

Цыганка гадала…………………………………………...105

ПОМНИТСЯ, БЫЛ СЛУЧАЙ…………………………. 109

«Сею, сею, посеваю…»…………………………………..111

Нагадала!………………………………………………….114

«Не с нас ли делали кино?»………………………………115

Золушка - костяная нога………………………………….117

«Есть добрые люди!»……………………………………..118

«Нету ключика – пропал…»……………………………..120

Паровоз на ходу остановит……………………………….122

Кто вперед отметил праздник?…………………………..122

Любовь плюс фантазия…………………………………..123

Сила красивого слова……………………………………124

Народ помнит своих героев……………………………..125

Не на ту лошадку…………………………………...126

Кто где рожает?………………………………………….126

«КАКАЯ СЛАВНАЯ НАУКА –

ЛЮБИТЬ СТИХИ, ПИСАТЬ СТИХИ!»……………….127

«Я любитель поэзии и буду любить ее вечно»………..129

Память детства…………………………………………..130

Осторожно – сердце!……………………………………131

Ссора…………………………………………………….131

Доброты не жалей………………………………………132

Маски……………………………………………………132

Осеннее………………………………………………….133

А любовь уходит………………………………………..134

Неотправленное письмо………………………………..134

Просто слезный какой-то вечер……………………….135

В разлуке………………………………………………..135

Проносятся мимо вагона сосенки……………………..136

Ушел, как растаял в закате дня………………………..136

Как красавица-девица рукавом………………………..136

Кремень-девчонка………………………………………137

Сказки сбываются………………………………………138

Поздно…………………………………………………..138

Снегурка………………………………………………...139

Следы……………………………………………………139

Ответ…………………………………………………….140

Эпиграмма………………………………………………140

Верит малыш……………………………………………141

Рыжик……………………………………………………141

Удружила (Басня)………………………………………142

Свинья на балу (Басня)…………………………………143

Перед зимой (вместо эпилога)…………………………144

И пусть сбываются надежды……………….………….146

Нина Михайловна Кабанова

Перед зимой

Редактор П.Г. Кабанов

Художественный редактор и корректор Н.М.Кабанова

Фотография автора на обратную сторону обложки

--------------------------------------------------------------------------

Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на http://prochtu.ru

--------------------------------------------------------------------------