--------------------------------------------------------------------------

Виктор Иванович Герасин - Убит в побеге

--------------------------------------------------------------------------

Скачано бесплатно с сайта http://prochtu.ru

Убит в побеге. повесть.

Виктор Герасин

Виталий легонько постучал молотком по полосе стали. Это был условный сигнал, которым он вызывал Зою. Она не замедлила выйти на крыльцо соседней дачи с ведром в руке, пошла в конец участка, к ящику, куда выливали воду. Верстак, за которым работал Виталий, стоял по другую сторону ограды неподалеку от ящика. Зоя вылила воду и задержалась у ограды. Виталий сидел на верстаке спиной к ней.

- Готова? - спросил он, не поварачивая головы в сторону Зои.

- Я? Я всегда готова. А что, сегодня? Да? - заволновалась Зоя.

- Тихо, тихо, без эмоций, Зоенька. Понимаешь, самое удобное время. Уйдём. Ей-богу уйдём. Не трусишь? - спросил Виталий, заранее зная ответ.

- Сказал тоже, мне чего бояться, вот ты - да. Ты смотри сам. Как скажешь, так и будет,

- Значит так. Слушай меня внимательно. Ты собираешься. Ну, сама знаешь, не на танцы идём. Чтобы и легко было, и тепло. Ночи всё же... Ну, и поесть. Сколько можешь. Как соберёшься, так выходи и иди к лесу. Я увижу. Отходи подальше и жди меня возле дороги. Спрячься где-либо в кустах и жди. Я приду. Идёт?

- Вполне. Жалеть не станешь? Накинут ведь, - ещё раз предупредила Зоя, проверяя Виталия.

- Сначала пусть возьмут, а уж потом накидывают. Всё, действуем.

Разговора этого никто не слышал. Двое солдат посиживали на досках, поставив рядом автоматы. Четверо зэков работали внутри помещения. Было тихо, мирно, как на каком-нибудь сельском подворье.

«Скоро вы у меня ой как забегаете», - мысленно пообещал Виталий, представив на миг, что будет здесь через полчаса или через час твориться.

Он видел, как Зоя вышла из соседней дачи. На ней был синий спортивный костюм, зелёная штормовка, белые высокие кроссовки. За плечом зелёный, туго набитый рюкзак. Казалось, не в рискованный побег с милым пошла девонька, а в увеселительный туристский поход.

«Ничего, сойдёт, - оценил Виталий практичность Зои в выборе дорожной одежды. - Легко будет».

Он два раза звякнул молотком по железке, передав Зое, что видел её, что пока всё в порядке.

Зоя стремительно прошла в конец участка, к калитке, быстренько отомкнула замок и оказалась по другую сторону ограды. Далее также стремительно, лёгким бегом миновала открытую луговину метров в сто и скрылась в молодом густом сосняке.

Виталий подошёл к ведру с водой, которое стояло на досках возле конвойных солдат. Зачерпнул кружкой, сделал глоток, поморщился:

- Тьфу, степлилась как!

- Помои, - буркнул сонно солдат, разморённый жарой. Виталий хотел напроситься сходить за водой. Колодец метрах

в пятидесяти от дачного участка. Он мог бы рвануть от колодца сразу же в проулок к лесу, пока солдаты опомнились бы, ушёл бы в лес. А там ищи-свищи его. Но остановил себя, поопасся вызвать своим рвением подозрение у конвоиров. Решил воспользоваться заранее продуманным и уже подготовленным ходом. В углу участка рядом с оградой стоял деревянный туалет. Зэки ходили в него оправляться. Сначала солдаты сопровождали их, затем стали ос­танавливаться на полпути, держа туалет под наблюдением, а скоро и вовсе не стали подыматься с насиженных мест, представляя зэкам возможность пользоваться туалетом без строгого надзора.

Виталий постепенно раскачал и ослабил гвозди в двух досках задней стены. Он думал, что уйдёт в туалет, закроется дверью, выдавит бесшумно доски, пролезет, в дыру, под прикрытием туалета перемахнёт через забор и уйдёт в лес. Заманчиво было то, что, как казалось, уйти можно без шума, тихо, незаметно, успеть отойти далеко, пока солдаты хватятся и начнут проверять: что-то этот зэк так долго сидит в туалете.

Виталий пришёл к своему верстаку, покопался минут десяток с инструментом, с дощечками. Он явно волновался, а в таком состоянии начинать дело не решался, можно одним необдуманным движением навлечь подозрение конвойных, испортить всё так тщательно продуманное. Успокоившись, искоса посмотрел на солдат и пошёл не спеша к туалету, на ходу вроде бы расстёгивая пуговицы. Вошёл в туалет, закрыл за собой дверь на крючок, навалился обеими руками на доски, стал давить, чтобы низ их сорвать с гвоздей, но так, чтобы было тихо. Гвозди поддались, вышли из соснового бруска. Стал приподнимать их. Высунул в открывшуюся щель голову и одно плечо, помогая себе ногами, стал выдираться наружу. Выдрался. Тихонько опустил доски на место. И только хотел взбираться на забор, как услышал сзади себя приглушённый от волнения голос:

- Стой! Ты куда? Стреляю!

Крутнувшись на месте, увидел солдата, вышедшего из-за туалета с автоматом наизготовку. Кровь бросилась в лицо, упруго толкнулась в ушах, в них даже зазвенело. Понял и свой провал, и как бы увидел Зою, ждущую его в густом сосняке, и то, как только что продирался сквозь щель в туалете. Обидно. Унизительно...

Коротким ударом правой ноги выбил из рук солдата автомат и тут же кулаком нанёс ему в подбородок удар такой силы, от которого солдат мешком упал на спину. Подхватив автомат, махнул через забор, штанина оделась на штакетину, свалился с забора, разрывая штанину и отдирая от слеги штакетину. Поднялся, побежал к лесу.

А сзади уже голос другого солдата:

- Стой, стрелять буду!

И голоса зэков:

- Куда ты, дурак!

-Замри!

- Остановись, сынок!

Все они прыгали через забор и бежали за ним.

«Срежет ведь, - подумал Виталий о втором солдате. - Ну, я вас!»

Он развернулся и сходу дал очередь из автомата, стараясь бить выше голов преследователей. Увидел, как все они попадали на землю. Увидел и то, как солдат вскинул автомат, намереваясь стрелять. И опередил солдата, полоснул по нему, по лежащему, сверху. Увидел, как солдат дёрнулся и скрючился. Дал ещё одну короткую очередь, прижимая зэков к земле. И рванулся к лесу.

«Туда не сунутся. Уйду! Уйду!» - И когда первые сосновые ветки хлыстнули по одежде, по щеке, обдавая смолистым свежим запахом, чуть не выкрикнул радостно: «Ушёл!»

Зоя стояла под раскидистой молодой липой. Виталий не мог увидеть её сразу. Она окликнула его, вышла из-под ветвей.

- Ходу, Зоенька! Ходу, милая! Теперь нас с тобой только ноги

спасут! - возбуждённо, радостно крикнул Виталий.

Подхватив из

рук Зои рюкзак, закинул его за плечо, повесил автомат на грудь,

ухватил Зою за руку и увлёк за собой.

Бежали мало наезженной просекой, густо заросшей подорожником. Бежали легко, часто взглядывая друг на друга.

- В тебя стреляли? - спросила Зоя на ходу.

- Я в них стрелял, - ответил Виталий, указывая глазами на автомат.

- Зачем?

- Так вышло. Не хотел... Вышло так. Давай не разговаривать пока. Не трать силы. Нам надо подальше уйти. Как можно дальше.

Мысленно Виталий представлял, что творится теперь там, на даче. Преследовать их, тем более его, вооружённого, сейчас не станут. Один солдат без оружия, другой... Дёрнулся он. Значит, попал в него, ранил. Это уже плохо, это вовсе плохо. За это раскрутят на всю катушку. Живой бы он хоть остался. А если до смерти, то... Вышка.

«Ладно, ладно, - молча прикрикнул на себя Виталий, - не распускайся! Всё будет в порядке. Живой он, солдат этот неудачливый. Тоже мне, конвойный. И этот, первый мой, как мешок, от страха руки трясутся. Тьфу!»

Перехватив вопросительный взгляд Зои, успокоил:

- Ничего, ничего, это я так, кое о чём о своём подумал.

Просека кончилась. Небольшая тропинка свела вниз к речушке. Вода в ней была по-лесному желтоватой, текла быстро, увилисто. С обеих сторон над водой понависли ветловые заросли.

Не раздумывая, Виталий подхватил Зою на руки и шагнул в воду.

- Ой, ой - запротестовала Зоя, - я сама, тебе же тяжело!

- Тихо, Зоинька, не трепыхайся, как рыбка, помогай лучше

мне, ну, крепче обхвати меня за шею. Обнимай, обнимай, при­

выкай! - Виталий счастливо хохотнул. - Ты мне не в тягость. Да и

ноги тебе мочить нельзя. Держись!

Речка была неглубокой. В иных местах она бежала по каменистому дну, не доставая до коленей Виталия, в иных же местах, где дно было податливо, выкопала котлованы, в которых Виталию приходилось повыше вскидывать Зою, чтобы не замочить ей ноги.

Шли по течению. Вода сама помогала Виталию двигаться, успевай он лишь переставлять ноги да нащупывать дно. И этот скорый ход радовал его, вселял уверенность, что они уйдут далеко, оторвутся от преследования. Когда в зону могут сообщить о побеге? Часа через два, не раньше.

Он шёл по воде сколько мог, насколько хватало его сил. Лицо взмокло от пота, хотя ноги уже поламывало от холодной воды. Зоя платком вытирала пот с его лица и всё упрашивала, чтобы он пустил её в воду. Виталий же, хоть и устал порядком, всё удивлялся лёгкости и хрупкости её тела. Её дыхание, которое он ощущал щекой, волновало его, заставляло сильно биться сердце и придавало силы.

Наконец он выбрал крутой обрыв метров в пять высотой и решил прямо из воды взбираться на него. Поставил Зою на сухой краешек берега, а сам ладонями зачерпывал студёную воду и плескал в разгорячённое лицо, на грудь.

- Теперь вверх, Зоенька, только вверх. Ну, побежали!

-Не сумею, - растерялась Зоя, задирая лицо, глядя вверх, на край обрыва.

-Надо суметь, милая, надо. Цепляйся за корневища. Они

надёжные. Я страховать буду. Пошли.

Приникая к глинистому осыпающемуся обрыву всем телом, они поднимались всё выше и выше. Если нога Зои срывалась, начинала скользить, то тут же находила опору на ладони Виталия. Наконец руки её коснулись верхней кромки обрыва, ухватились за траву, сорвались и раз и другой. Виталий помог ей подтянуться так, чтобы она уже могла опереться на край обрыва руками. Зоя поднялась, повалилась боком на край, протянула руку Виталию, стала помогать ему.

Между обрывом и старым высоким лесом лежала поляна, поросшая мелким кустарником. Виталий оценил достоинства поляны. Они сейчас уйдут в лес, найдут там такое место, откуда им будет виден берег реки, но с берега не будет видно их. Это-то, последнее, и нужно было Виталию. Он будет наблюдать за берегом, будет ждать погоню. Людей он не боялся, люди его след не возьмут. А вот собаки могут взять след. И лучше их встретить, изготовившись, чем допустить до того, когда они настигнут сами, когда застанут врасплох.

Они удалились в лес, прошли немного опушкой и остановились на возвышении под молодыми липами...

Виталий сбросил на землю рюкзак, положил на него автомат.

Они взглянули друг на друга и оба враз застеснялись, отвели глаза. И всё же Виталий, пересиливая волнение, приблизился к Зое, обнял её, притянул к груди. Она запрокинула лицо вверх, улыбалась, ожидающе, не дождалась, взглянула глубоко в глаза Виталию, взяла его лицо в ладони, приблизила к своему. Губы их сомкнулись в горячем и долгом поцелуе.

Отрываясь от губ Виталия, Зоя жарко шептала:

- Не надо, не надо, милый. Не здесь. Давай дождёмся ночи.

И вновь надолго припадала к его губам.

Виталию тяжело было дышать, у него слабли руки, ноги, он впадал в бредовое состояние.

За рекой взошла луна. В низинах, по лощинам выстлался туман. В одних местах он был гуще, в других почти прозрачен и подвижен. Казалось, туман стекает со всей луговины, и в низких местах образовываются туманные омуты.

В болотистых зарослях крякали матёрые утки, им крикливо, неуверенно вторили молодые. Перекликались коростели. Казалось, и здесь, и далеко-далеко окрест в этом мире существует только ночь с луной, лесом, лугом, речушкой, туманом, утками и коростелями. И ничего иного. И никого иного. Можно было подумать, что на земле настолько всё первозданно, что о человеке, о его рождении природа ещё и не подозревает даже, настолько это далеко и непредсказуемо.

Но человек уже был. Он уже любил и ненавидел, радовался и печалился, смеялся и плакал.

Первую свою брачную постель Виталий и Зоя устроили под всё теми же развесистыми шатровыми липами. Он набрал несколько охапок полусухой лесной травы. Она сбила её в постель и отошла в сторонку.

Виталий вглядывался в темноту, высматривал: где она? Зашёл за куст. Зоя распускала косу.

- Тебе помочь? - шёпотом спросил Виталий.

- Я сама, - тихо ответила Зоя.

Распустив волосы на плечи, на спину, она взяла Виталия за руку, приблизила свои глаза к его глазам и глубоким чистым шёпотом спросила:

- Ты навсегда мой?

- Навсегда, - ответил Виталий. Про себя же подумал: я бы на

всю жизнь с тобой, да не дадут ведь. Ему показалось, что он в чём-то обманывает Зою, не говорит ей какую-то правду, которую чувствует сам, которая их ожидает если не с минуты на минуту, то с часу на час.

-Я знаю, - опередила его сама Зоя, - я знаю, нас не простят, тебя не простят, снова будут судить. Я знаю. И я готова к этому. Я буду всегда там, где будешь ты. Так можно. Одна моя знакомая за своим парнем уехала в то место, где он отбывал срок. Там они и поженились. Пока он освободился, у них родилось двое детей. Я тоже так, за тобой, куда угодно.

- Спасибо, - горячо прошептал он и увлёк её к ихней постели.

- Подожди, - остановила его Зоя. - Ты ложись, я сейчас.

Она сняла с себя куртку, брюки, осталась в короткой белой рубашке. Встала на колени, расправила на плечах волосы:

- Господи, прости меня и помилуй нас.

И легла рядом с Виталием.

Для Виталия всё это было так неожиданно, что он не сдержался, спросил:

- Ты верующая?

- Об этом не спрашивают...

Они были молоды и неопытны. Они ещё стеснялись друг друга и опасались обидеть, оскорбить друг друга. Но жизнь в них, молодость уже руководили ими, они уже не принадлежали каждый сам себе, а только он - ей, она - ему. Они слились воедино, они не ощущали каждый себя, не замечали времени.

На листьях полнились капли росы. Разгорался восток. С лугов тянуло холодом. А им было жарко.

И только когда вовсе рассвело, они разомкнулись, измождённо откинулись на спины, уже не стесняясь друг друга.

- Зоенька, - позвал он. - Мы с тобой уйдём сегодня куда-нибудь к реке, найдём такое глухое место, где нас ни одна живая душа не найдёт, будем греться на солнышке, загорать, слушать, как поют птицы, как гуляет ветер по траве.

- Хороший, милый, я сделаю все так, как ты того пожелаешь.

Виталий вспомнил о погоне, сердце у него сжалось: «Пусть попробуют. У меня в автомате хватит патронов, так просто не дамся. Отобьюсь. Хоть ещё на одну ночь. А потом будь что будет».

Они оделись. Отряхивая росу с листьев в ладони, умылись. Хотели позавтракать из Зоеных припасов, но услышали у реки собачий лай.

По берегу скорым шагом шли пятеро солдат. Две овчарки рвались с длинных поводков.

Виталий знал, там где они сейчас идут, следов ихних нет. Вчера они выбрались вон у того куста и напрямую от него пришли к лесу. Если собаки дойдут до того места и возьмут их след, то придётся пугнуть их из автомата. Пугнуть, загнать под обрыв и срочно уходить.

- Собирай рюкзак, - коротко приказал Виталий.

Уходить будешь в глубь леса. Смотри, солнышко тебе пока будет светить в правое плечо. Весь день будем идти от солнышка.

Поняла? Я буду недалеко от тебя, если возьмут наш след. Торопись.

Выждав, когда Зоя спешно уйдёт с рюкзаком в лес, Виталий перебежал к тому месту, где они вчера вышли из луга к опушке, схоронился за дуб, стал внимательно наблюдать за собаками. Они неотвратимо шли к следам. Виталию показалось, что они уже прошли то место, но вдруг та собака, которая шла второй, остановилась, начала принюхиваться, закружилась на месте. Первая тоже остановилась, но не искала след, стояла вполоборота к мечущейся и будто звала её за собой.

«Ну, ну, милая, - упрашивал, умолял Виталий первую собаку, -ну, зови её, зови, уводи подальше».

Он слышал, как солдат, дёргая за повод, кричал:

- След! След!

Но и та собака, которая всё же наткнулась на следы, почему-то всё кружилась на месте, не шла к лесу.

Первая не выдержала, устремилась вперёд, увлекая за собой солдата. Вторая тоже бросила след и устремилась за первой. Солдаты торопливо зашагали вслед за собаками.

«Вот и умницы. Какие же умницы, - благодарил Виталий собак. - Можно было бы, так я бы вам по огромному куску мяса отвесил, сам месяц не стал бы есть, а вас кормил бы до отвала. Ну, теперь гуляйте, гуляйте, пока не надоест. А я пошёл. Пошёл я, милые вы мои псинки».

При всей своей молодости и жизненной неопытности Зоя каким-то самой ей непонятным чутьём угадывала замыслы Виталия. Она хоть и отошла на порядочное расстояние, крадучись, обходя открытые места, сделала всё так, чтобы он смог её найти без труда. И когда он поспешно шёл, не разбирая дороги, сама вышла ему навстречу. Они встретились. Она припала к его груди, он гладил её по волосам, по плечам.

Она сказала шёпотом:

- Я за тебя волновалась. Подумала, а вдруг его схватят, как я тогда?

- Всё, ласточка ты моя ласковая, проскочили. Собачки настолько умными оказались, что не выдали нас. Да и какой резон им идти под пулю, - усмехнулся Виталий.

- Стал бы опять стрелять? - спросила Зоя, откинув голову, за­глядывая ему в глубину глаз.

- А что мне остаётся? Подумай, что?

- Не надо, Виталий. Брось автомат, не нужен он нам. Понимаешь, ты можешь таких бед натворить, что всей жизнью своей не отчитаешься.

- Может, и брошу. Но не сейчас. Нет. Стрелять больше ни в кого не буду, а отпугивать, думаю, придётся. А поэтому, пока автомат с нами, мы с тобой не разлучимся.

- Ну, как знаешь, тебе виднее.

Шли смешанным тенистым лесом. Ещё зелёная трава мягко клонилась под их ногами, в ней скрадывался звук шагов. Только сухая ветка изредка с треском ломалась под ногой, и звук этот гулко отдавался в сердце каждого, заставлял настороженно всматриваться, вслушиваться.

- Интересно бы узнать, что они там замышляют? - тихо спросил Виталий.

- Кто? - не поняла Зоя.

- Кто ж ещё... Ну, отец твой. И все другие, кому по чину и званию положено выловить нас.

- Маму жалко, - вздохнула Зоя. -Она теперь будет во всём вино­вата. Отец, знаю, кипит, покрикивает на неё, а она... Она молчит.

- Да нет, думаю, что отцу теперь некогда на мать покрикивать. Теперь на него там ох и покрикивают. Ей-богу, мне становится жаль его. Не хотел бы я быть на его месте. Каково это, со строительства личной дачи «хозяина» бежал зэк. Какое имел право «хозяин» ис­пользовать дармовую зэковскую рабочую силу? Никакого права не имел, хоть он и подполковник. За это по головке не гладят. К тому же зэк этот несчастный дочку «хозяина» умыкнул. А? Может, вер­нёмся. Сделаем вид, что мы никуда и не убегали вовсе.

- Ты надо мной смеёшься, - обиженно надула губы Зоя. - Или проверяешь меня? Если проверяешь, то знай: я не вернусь. Если даже ты один вернёшься, то я не вернусь. Я уйду к твоему отцу и буду жить у него, ждать, когда тебя освободят, а к тебе могу приезжать на свидание.

- Значит, так, - перевёл Виталий разговор, - далеко ныне мы не пойдём. На дорогах, на перекрёстках, на мостах - везде уже нас ждут солдаты. Это я наверняка знаю. Когда в армии служил, то у нас случился групповой побег. Бежало сразу целое отделение во главе с сержантом. Так мы, солдаты, перекрыли все пути и все дороги. Проверяли каждую машину, каждый автобус, каждый поезд. А они как в воду канули.Нет их нигде. А три дня спустя сами заявились в полном составе.

- Где же они были? - удивилась Зоя.

- О, они хорошо провели эти три дня. В городе были у них знакомые пацаны. Пацаны эти надыбали цистерну с вином, стоящую в глухом тупике. Вскрыли её и порядочно начерпали вина. Не знаю точно, сколько зачерпнули, но представь себе,что гуляли все три дня в обшей сложности человек двадцать.Там и ребята гражданские были, и девчонки. И где, думаешь, гуляли. Тут же, неподалеку от станции, в старом-престаром складском помещении. Оно уже не использовалось несколько лет, с него уже и крышу давно содрали. Так вот там-то они и резвились. Нагулялись и пришли в часть строем.

- Осудили их? - спросила Зоя.

- Осудили, -усмехнулся Виталий. -Так, для острастки. Не стали дело широко вести, начальство само суда опасалось.

Они присели отдохнуть на старые толстые пни коленями в колени. Зоя скинула с себя штормовку, спортивную куртку:

- Фу, хорошо как ветерком продувает. Совсем запарилась.

- Распусти волосы, - попросил Виталий, - сделай так, как ночью.

- Нет, нет, не надо! - Зоя засмущалась, уткнулась лицом в его колени, но так, что подставила волосы под руки самого Виталия. И он сам их распустил по её плечам. Брал в ладони, как воду из ручья, подносил к губам, целовал, зарывался в них лицом.

Они сидели на молодой осиновой опушке. Сбоку была квадратная поляна вырубленного леса, успевшая порасти густым молодняком. Зоя глядела в сторону, вдруг замерла, вцепилась руками в колени Виталия:

- Гляди, гляди, только тихо, не спугни. Видишь? Это кто?

Виталий поглядел искоса в сторону, куда указывала Зоя, и увидел лосей. Их было целых три. Лосиха с молодым лосёнком и сам лось, рога у которого разрослись широко, лопатисто.

- Это лоси, - шепнул Виталий.

- Ая думала, что это олени. Маленький-то каков, а! Гляди, гляди, как он толкает головой ей под брюхо.

- Сосёт, - пояснил Виталий. - Так они молоко выдавливают.

- Красота какая, - шёпотом восхищалась Зоя.

- Красота-то красота, а рогач этот - зверина. Когда при нём ма­лыш, то он опасен. Сиди тихо. Я сейчас... - Виталий дотянулся до сухой осиновой палки, взял её в руки, подтянул ей автомат к себе, положил его на колени, а сам через колено сломал палку.

Сухой треск заставил лосей вздрогнуть. Они сразу же насто­рожились. Самка, не дожидаясь, что будет дальше, пригнувшись, прикрывая собой телёнка, шмыгнула за кусты, побежала. Самец постоял вполоборота к убегающей самке, как бы прикрывая её собой, и когда она ушла на порядочное расстояние, легко побежал вслед за ней, изящно, поигрывая телом, перекидываясь на лёгком бегу с боку на бок.

- Надо же, где бы я ещё увидела такое! Только в книжке какой-нибудь могла бы прочитать. - Лицо Зои светилось радостью, умилением. - А этот-то, оленёнок-то, как он к ней под брюхо за­скочил. И ведь бегут так, он у неё под брюхом. И она не заденет его ногой.

- Ничего, милая,со мной ешё не то увидешь, - радуясьЗоиной радости, пообещал Виталий. - Мы ещё не то увидим.

- Вот и хорошо.

- Нам воду надо искать. Пить уже хочется. Жарко стало. Пойдём, тут где-нибудь неподалеку должна быть вода. Лоси в жару ходят близко от воды.

Они прошли опушкой, прикрываясь молодым осинником, спустились вниз, вышли к зарослям осоки, пошли вдоль этих зарослей и, наконец, вышли к небольшому озерку, густо поросшему по берегу ивняком и орешником. А чуть повыше озерка, метрах в пяти всего от него, Виталий обнаружил родничок. Из-под земли выбивалась небольшая струйка воды, поигрывая песком и соринками, она сбегала в озерок, постоянно поддерживая его полноту.

Вода была свежая, вкусная. Решили сегодня никуда уже не ходить. Забрались в самую гущу тальников, пообмяли высокую траву.

- Комарики тут, однако, - пожаловалась Зоя.

- Да, свирепствуют, - согласился Виталий. - Мы сейчас так сделаем, давай нарвем травы, развесим её над собой на ветви и у нас получится собственный шалаш. Поняла? В нём мы и от комаров укроемся.

- Согласна. Вот и проверим пословицу, ту, будет ли с милым рай в шалаше.

- Вот тебе ромашка, ты погадай пока, будет или не будет рай, а я тем временем травы нарву. Ты не рви, она твёрдая, руки порежет.

Не плохо бы костерок развести, да ведь опасно, по дыму издали могут понять, где они. Нет, лучше уж пока без огонька и без дымка. Ничего, поесть на сегодня хватит, Зоя запаслась порядоч но, а завтра видно будет, завтра, что бог даст. Так думал Виталий, набирая травы, стеля ею на ветви, делая совсем невысокий плоский шалаш, лишь бы укрыться от комаров.

Зоя заснула на руке Виталия. Он глядел в её лицо, естественно-спокойное во сне. Ему нравились такие лица: плотно прижатые ровные волосы, схваченные под затылком тугим узелком ленточки, они придавали лицу особую выразительность и женственность, казалось, в так убранной женской голове и мысли-то спокойные, ровные, те самые и такие, которых самому Виталию так не хватало в жизни. Высокий прямой лоб. Тёмные брови идеально симметричны. Прямой нос заканчивается лёгкими и трепетными крыльями. Губы по-детски пухловатые, яркие. Подбородок мягко округл. Он плавно переходит в тонкую шею. Видно, как с правой стороны шеи пульсирует в такт с сердцем скрытая жилка.

Зоя ещё очень молода, ей пошёл девятнадцатый год. В ней еще всё девичье, всё светлое, чистое. Из неё со временем выйдет красивая женщина.

«Чья же ты будешь?» - мысленно спросил Виталий Зою. И она будто услышала его вопрос, приоткрыла глаза, улыбнулась, легко и сонно дотянулась губами до его губ, поцеловала и вновь откинула голову на его руку, заснула, задышала ровно, еле ощутимо.

«Вот и не ответила, - притаил Виталий вздох, чтобы им не пот­ревожить сон Зои. - Не ответила. Ясно, мне теперь накрутят как некуда, а ты... - Он не желал говорить этих слов, но сказал: «А ты позабудешь меня. Тебе найдут какого-нибудь офицерика из охраны. Ты станешь хорошей хозяйкой, любящей матерью. А иногда по ходу жизненных забот вспомнишь про меня. Вспомнишь, наверное, с неприязнью, потому что я теперь твой стыд и твоя совесть на всю оставшуюся жизнь».

Виталий постарался отогнать столь неприятные ему мысли и представления. Они вызывали в нём, поднимали из глубин сердца чувство ревности, от которого он передёргивал плечами, ощущал подобие физической боли в груди. И всё же весь он был занят Зоей. Его побег, его знание того, что на него уже развернулась охота, его неминуемое новое наказание - всё это было где-то далеко, будто не касалось его вовсе, а касалось кого-то другого, ему малознакомого.

Их первая встреча, казалось, была так давно, как давно было детство. А после вчерашнего дня, после бессонной ночи, которая будто выпала из времени, после нынешнего, ещё незакончившегося дня, Виталий уже и самому себе не мог поверить, что ещё какой-то месяц назад он вовсе не знал Зою, не догадывался о её существовании. Казалось теперь, что они и родились-то вместе, в одну и ту же минуту и даже вроде бы от одной и той же матери. А может и не родились вовсе, как рождаются дети, а в каком-то месте сошлись воедино небо, земля и вода. Из этого единства и появились они - Виталий и Зоя - на белый свет.

И всё же была та реальность, от которой некуда деться. Она была, она началась в весенние дни с того, что из зэков, работавших в мебельном цехе, сколотили бригаду и стали возить на строительство дачи для «хозяина».

«Хозяин» колонии Семивёрстов затеял строительство невиданной доселе дачи. Он долго приглядывался к зэкам, вычислял, соображал и наконец решился. Больно уж велик соблазн был: вот она, под рукой, рабочая сила. Да какая ещё! Мастера первостатейные. Правда, закон не разрешает всего того, что задумал Семивёрстов, но ведь и закон - это ещё далеко не всё, есть ещё и здравый смысл, и расчёт, и риск, наконец. Ныне подобные вольности не в законе, а завтра, может быть, будут самыми что ни на есть законными. Вон они как меняются времена-то...

Семивёрстов отобрал шесть человек. Мастера на все руки. Кирпичную кладку ведут- можешь по линейке швы и стыки кирпичей проверять, изъяна не отыщешь, кирпич к кирпичу ложатся как притёртые. Оконные и дверные проёмы кладут узорчатыми и сводчатыми, как в старинных храмах. Где ещё, на какой даче най­дёшь подобное? А молодой парень, Виталий Клёнов, художник по дереву. Отстрогает тесину вручную, зачистит её и такие узоры от самых крупных до самых мелких выпиливает, что люди удивляются: неужели это руками можно сделать?

Вот каких мастеров высмотрел «хозяин». Полгода приглядывался, пробные задания давал, а сам тем временем материал готовил: кирпич, известь, цемент, песок, доски, тёс. Всё, что надо для дачи, за одну зиму накопил.

Весной, как только сошёл снег и пригрело солнышко, вывез бригаду на место. Зэки сразу сообразили, что требуется «хозяину», советы стали давать один важнее и умнее другого. О цене речь не шла, да и не могла идти. Какая зэку цена? Главное, всё лето можно будет на вольном воздухе прокантоваться, на свободе, можно сказать. Ещё на шамовку «хозяин» не поскупился бы, не победнеет, если и пожирней малость кусок кинет. Он сообразит, где взять, у него голова светлая.

Месяц проработали зэки и всем ясно стало - художники, артисты они в строительном деле. Не спешили. Делали на совесть. Время работало на них. До самых холодов можно будет протянуть резину на этой благословенной дачке.

«Хозяин» не подгоняет, ему не к спеху, ему чтобы дача была хороша, на загляденье. Он спит и во сне её видит, какая она будет. Дворец в миниатюре. Чтобы со сводчатыми проёмами, чтобы с башенками по углам, чтобы с деревянной резьбой причудливой по фронтонам и по карнизам под кровлей, чтобы глядеть на неё с любой из четырёх сторон и не наглядеться. А что мастера проработают два ли, три ли лишних месяца - «хозяину» без разницы. Освобождаться им каждому ещё не скоро, так что успеют и в зоне насобачиться.

В первые дни недели Семивёрстов выполнял все требования по охране заключённых. Солдаты, собаки, проволочное заграждение - все в лучшем виде. Правда, немного не по себе ему было от этого, но, как говорится, бережёного бог бережёт. Мало ли что на ум взбредёт этим головушкам, оказавшимся чуть ли не на свободе. Вдруг воля потянет. Вдруг все вместе или какой-нибудь один бедолага бежать кинется. Тогда держись «хозяин», тогда уже тебе на всю катушку размотают и по всем статьям закона. Уговариваться с зэками, заручаться их честным и благородным словом -дело пустое. Это они между собой только могут слово держать на высоте, а с начальниками они по разную сторону решёток стоят, тут слово не в пене, тут слово всего-навсего уловка.

И всё же «хозяин» постепенно ослабил охрану. Ребята вроде бы достойные, никаких вольностей за ними не замечено, до холодного оружия - топоры, ножи, пилки, - руки не тянутся, ни единого гвоздя не припрятали, не говоря уж об инструменте.

Когда дни и ночи сделались совсем летними, то «хозяин» решил не возить больше бригаду на ночь в зону, а разрешить им ночевать в тесовой времянке. Два солдата с автоматами оставались постоянно при зэках, попеременно несли караульную службу.

Кормил «хозяин» три раза в день со своего стола. Готовила пищу его жена, добрая, приветливая женщина, на соседней, уже отстроенной даче, принадлежавшей одному из сотрудников колонии. Да и сам «хозяин» теперь жил на этой даче, уезжая по утрам на службу и возвращаясь вечером назад.

Правда, один зэк резко пофордыбачил вначале, ни за что не соглашаясь питаться с хозяйского стола. Условие поставил, чтобы ему обеды доставляли из общего котла. Но каково это гонять машину туда и обратно за двадцать километров из-за одного человека. «Хозяин» попытался поговорить с зэком, с Виталием Клёновым, но разговора не получилось. Виталий упёрся и стоял на своём. Правда, неувязка эта вскоре разрешилась. Зэки сами провели разъяснительную работу, после чего он уже одним из первых шёл к столу и не упирался. Чего уж чего, а это они могут. У них главное что? Будь человеком. А какой же ты человек, если пятеро за стол садятся, а ты нос от стола воротишь. Нет, это непорядок. Дело не в «хозяине», ты нас в данном случае оскорбляешь.

Виталия можно было бы и в зону отправить, но как его отправишь, когда другого такого резчика по дереву и столяра днём с огнём не сыщешь. Так что «хозяину» приходится и потерпеть.

Как всякие мастера, зэки могли и поломаться, понабить себе цену: не тот материал, хозяин. Заладят и стоят на своем. Ты, говорят, мог бы и шабашников нанять на этот материал. А мы, сам видишь, какие есть, нам подай материал добрый. Где возьмёшь? А это уже не наш вопрос, это ты его себе задавай и сам отвечай на него. Шевельни, хозяин, не только мозгами, но и бабками.

Семивёрстов не противился, не оказывал характер, понимал: мужики загорелись сделать так уж сделать, говорят же вон, когда на свободу уйдут, то в гости станут наведываться, на своё мастерство полюбоваться. Им что, они и наведаются, они и полюбуются, этот народ на всё горазд.

И Семивёрстов доставил самый лучший материал, какой только возможно было достать. А зэки одобрительно поглядывали на него, высоко ценили его доставательные способности.

В середине лета дача стояла под крышей. Оцинкованная жесть переливисто играла солнечным светом, слепя глаза прохожим. А богатая резьба, узорчатость и восковое глубинное свечение наружнего дерева заставляли людей удивлённо останавливаться и подолгу завороженно глядеть на строение. И восхищаться: вот это мастера!

«Хозяин» зачастил на дачу с гостями. Ему было что показать, чем похвастаться. А это он, чувствовалось, любил. Такие же, как и сам он «эмвэдешники» - капитаны, майоры, полковники и люди в штатском - с женами и детьми или в одиночку, устраивали у «хозяина» в выходные дни вечеринки. Иногда устраивали и мальчишники - это когда собирались одни мужчины и крепко выпивали, травили анекдоты, хохотали, дурачились. И все они завидовали оборотистости «хозяина», выторговывали у него мастеров, уговаривали его, чтобы и их дачи они так же вот разделали резьбой и вязью, кому под дуб, а кому под орех.

«Хозяин» при случае подмаргивал мастерам: «Чувствуете, какой спрос на вас. Не пропадём. Главное, будьте поумней, знайте свою выгоду».

И он разжигал аппетит гостям, похваливал мастеров, а заодно и себя, рассказывал небывалые чудеса об их поделках. Он будто победу какую великую праздновал всё последнее время. Много говорил о талантливости русского мужика, о его неиссякаемой выдумке, о великом трудолюбии его.

В стране, в политике подошло такое время, когда вдруг почему-то русские сделались виноватыми чуть ли не перед всем миром господним. И чего им только не приписывали, каких только собак на них не навешивали. «Хозяину», чувствовалось, и обидно, и горько было, а потому он не уставал нахваливать русских мастеров, которые вон какие хоромы понастроили без гвоздя, вон какие храмы воздвигли и как украсили их, а потому и мастера его - они хоть и зэки, но с кем грех-беда не случаются - люди необыкновенные.

Смущало, правда, и гостей, и самого хозяина то, что зэки работают так умело на строительстве личной дачи начальника колонии. Но кто в этом виноват? -пытался оправдать себя и оправдывал «хозяин». - Да государство же и виновато. Что оно строит? Коробки безликие? Возможно ли на этих коробках человеку показать своё умение, блеснуть своим мастерством. Конечно же нет! О чём тут говорить! А что толку их, мастеров таких, держать на работах в мебельном цехе? Да там никаким мастером быть не надо, там успевай закладывать в станок листы деревоплиты и получать готовые панели, успевай свёртывать их шурупами. Вот и вся работа. А если бы государству нужны были золотые руки его мастеров, то какую артель сколотил бы он, Семивёрстов, сам возглавил бы её, какие чудеса они творили бы.

- Нет, ей-богу, добьюсь, обязательно добьюсь того, чтобы мне разрешили создать кооператив из заключенных. Пусть. Всю от­ветственность возьму на себя. Вот так вот, как у меня они работают. Сколько же талантливого народа томится от безделья по тюрьмам да по зонам! Сумей заинтересовать их, доверь им и они горы свернут.

Гости верили ему: этот добьётся. Да оно и само время такое наступает, что рисковать надо, смелые решения принимать.

С интересом поглядывали на «хозяина» и сами зэки: а чем чёрт не шутит, когда бог спит, может быть и так, что всё перевернётся в их жизни, что они найдут для себя достойное место среди дел людских.

К «хозяину» приехала дочь-студентка. Семья готовилась к большому ужину. Справлять его решили не в недостроенной, а в соседней даче. Мебель на месте, посуда тоже, не таскать же всё это туда-сюда.

Приготовление к ужину началось с утра и продолжалось весь день. Судя по количеству готовящейся пищи, гостей ожидалось немало. На улице перед дачей топилась каменка. На большой плите стояли кастрюли, кастрюльки, сковородки, горшочки. От каменки тянуло вкусно и пряно.

Четыре женщины - жена «хозяина», хозяйка дачи и ещё две жены сослуживцев - хлопотали вокруг плиты и двух столов, торопливо сновали то в веранду, то в погребок, то к плите. Они занимались явно любимым занятием, раскраснелись, переговаривались тревожно-радостно.

Им помогал старший лейтенант. На вид ему было лет двадцать . пять. Высокий, спортивный, со здоровой, упитанной полнотцой, он ловко разделывал мясо, подкидывал в каменку дрова, готовил на длинных шампурах шашлык, поливая его вином и настоем из трав. Видно было, что он знает толк в приготовлении мяса именно для мужчин.

Зэки занимались своим делом. Пятеро работали внутри дачи, а Виталий фуговал тесины для стен на верстаке. Верстак стоял впритык к ограде, и Виталию невольно приходилось видеть весь процесс подготовки к большому ужину. И это ему почему-то было неприятно. Работа не шла. Он откладывал фуган, усаживался на верстак спиной к ограде и курил, задумываясь о себе и своих близких. Особенно вспоминался и отчётливо виделся отец.

Было нестерпимо жалко его, одинокого, доброго до кажущейся или даже явной пугливости, даже какой-то вроде бы затравленности. Неужели так могли его затравить в этой жизни? Или родился таким, характер такой достался? Вроде бы ведь и большой мужик, и не слабый, а как виновато живет среди людей. Первым здоровается со всеми, первым дорогу или место уступит, глядит на всех и каждого с уважением и неподдельным интересом.

Эти качества отца порой раздражали или угнетали Виталия. «Да в чём, в чём ты виноват перед всеми? Что ты так заискиваешь?» - не выдержал и спросил однажды Виталий. И отец растерялся от прямого вопроса сына, засуетился, заперебирал кисти, карандаши. Нет-нет успокоился и ответил сыну: «Не обижайся, Виталий. Я не заискиваю никогда и не перед кем. Я иначе не могу. Я ведь болею оттого, если увижу какое-либо хамство, самодурство. Болею, понимаешь? Такой уж вот я. И не осуждай меня за это. И не переживай за меня. Мне хорошо жить таким-то вот, не злым, не настырным. Хорошо... Все одинаковыми быть не могут. Ты будь самим собой. Но, главное, - не обижай человека, людей. Никогда не обижай. Их жалеть надо, им нелегко жить».

Больше ни разу Виталий отца не упрекал за его мягкость и ус­тупчивость. Отец же часто и подолгу рассказывал Виталию, каки­ми ему видятся люди, как нелегко они живут, как их надо жалеть, жалостью одолевая то зло, которое в них гнездится. Виталий при­вык к таким разговорам отца, но доверяться ему во всём, следо­вать его поведению не мог. Или молод ещё был, или характером не тем наделён от рождения.

Работа не шла. Виталия что-то тревожило, что-то мутило его душу. А что? День как день. Тепло, солнечно, резвый ветерок по­гуливает, видно, как шевелятся и шумят сосны в недалёком лесу. На этом месте уже не первый день живут, пообвыклись, освои­лись. Известий каких-либо дурных не получал. А гнетёт что-то, давит на сердце.

И все же известие было. Оно ещё утром поступило от самого «хозяина» и услышано было Виталием нечаянно: приезжает дочь «хозяина», будет большой ужин на соседней даче.

Еще он услышал распоряжение «хозяина» молодому старлею, который приехал с ним утром: пришли машину, мастеров моих ныне надо отправить в зону.

Видимо это, с одной стороны, праздничный ужин, а с другой, распоряжение убрать с глаз долой зэков - и выбило Виталия из равновесия.

Старлей принёс обед. Вкусно пахнущий суп, жирный плов, компот из сухофруктов - всё это дразнило, притягивало Виталия. Ему хотелось есть. Он один, наверное, съел бы всё это. Но уже сидело в нём противное чувство возражения. Уже отворачивало оно его от пищи и от людей.

Не глядя на старлея, он сказал отрывисто и зло:

-Принеси чай.

- То есть? - не понял старлей.

- Чай, говорю, пачку, лучше «индюка», - сквозь стиснутые

зубы выдавил Виталий.

Старлей пожал плечами:

- Ну, попрошу, конечно. Если есть...

- Найдут, - бросил Виталий, будто подталкивая старлея дейст­вовать.

Старлей ушёл. Наступила гнетущая тишина. Зэки молча разливали по тарелкам суп, раскладывали плов. В стороне от зэков за небольшим столиком из свежего тёса готовились к обеду конвоиры - два солдата, которые неотлучно находились при зэках и безупречно, по уставу несли свою службу.

- Ты чего это, сынок, не в духе ныне? - тихо и ласково спросил у Виталия Пеньков и коротко взглянул на него.

Пеньков был здесь бригадиром, «бугром», и тихий, ласковый голосок его не предвещал ничего доброго для Виталия. Он всегда так вот спрашивает, когда недоволен и когда хочет поставить на место «шурика» - молодого зэка. Ему лет около сорока, он невысок ростом, с короткими руками, но силой обладает большой. Он если ударит, то ударит неожиданно, не размахиваясь широко, без слов, его удар любого валит с ног и отключает сознание. В молодости он занимался боксом, преуспевал.

- Живот болит, - буркнул Виталий.

- А при чём тут люди, мы тут при чём?

- Я вас не трогаю.

Пеньков глубоко и сожалеюще вздохнул:

- Есть надо, сынок. На пищу грех обижаться.

Вернулся старлей и протянул Виталию пятидесятиграммовую пачку индийского чая:

- Возьмите, нашлась одна.

Виталий взял чай, подержал в руках, не решаясь подняться и уйти к таганку, на котором стоял чайник.

- Вари, - коротко приказал Пеньков. - Так и быть. Характерный ты, однако. Это плохо. Много бед среди людей наделаешь.

- Я вырасту и исправлюсь, - почувствовав примерение Пенькова, с облегчением пошутил Виталий.

- То-то же, проверю, - пообещал Пеньков.

Вечеринка шла установленным в этой компании порядком. Мужчины пили из невысоких, широких стаканов, аппетитно закусывали. Женщины пили мало, птичьими глотками, и также мало ели. Но явно были счастливы от застолья, от того, что мужья похваливают закуски, опустошают тарелки с салатами, жаркими, заливными и прочей снедью.

Виталий вошёл с баяном в руках. В белой свежей рубашке, ко­торая была и непривычна ему, и празднична этой непривычнос­тью. Она удачно оттеняла, подчёркивала густой загар его крепких рук, шеи, липа. Он заметил на миг взгляды женщин, брошенные на него, понял, что он смотрится неплохо. Взглянув на застолье, вдруг обнаружил, что дочери «хозяина» здесь нет. Рядом с женой «хозяина», которая только что вошла сюда перед ним, стояли два пустых стула. Значит, дочка со старлеем отсутствуют, решил Вита­лий. И ему неприятно сделалось от этого. Ему очень хотелось, не обыкновенно хотелось войти так, чтобы девушка его увидела, что­бы по выражению её лица, глаз можно было оценить самого себя.

Виталию подали вино, закуску. Он чуточку отпил из стакана и отодвинул его в сторону. Съел с вилки ломтик колбасы, поблаго­дарил хозяев, уселся поудобнее, стал наигрывать.

Все присутствующие за столом были людьми среднего и выше среднего возраста. А коли так, то играть для них надо их любимые «Подмосковные вечера», «Горькую рябину», «Огней так много золотых...» и прочее в этом плане.

Виталий не ошибся. Первые же звуки «Подмосковных вечеров» были с благодарностью подхвачены и женщинами, и мужчинами.

Когда «хозяин» пришёл к зэкам в сарайчик, где они ночевали, Виталий никак не мог подумать о том, что его пригласят поиграть. «Хозяин» попросил зэков, чтобы они не испортили ему вечер, а если они будут сговорчивыми, то он в долгу не останется. Правда, он не сказал о том, что хотел перед вечером отправить зэков от греха подальше в зону, но его подвели, не прислали вовремя машину. Об этом знал только Виталий, он слышал от своего верстака разговор хозяина со старлеем, но Виталий считал, что его дело -сторона, кому много дано, с того много и спросится.

Виталию не хотелось идти в подгулявшую компанию, но при­шлось подчиниться, так как ответил за Виталия Пеньков:

- Он поиграет, как же, надо, что за вечеринка без песни. Так

что иди, сынок, повесели добрых людей.

Виталий передёрнулся было, круто исподлобья боднул взглядом Пенькова, но одумался: ночь впереди, устроят тёмную, коль Пеньков сказал, то надо слушаться. Правда, он тут же поставил своё условие, потому что представил, как за столом будет сидеть и глядеть на него дочь «хозяина», чтобы ему дали белую рубашку и брюки. «Хозяин» тут же повёл его на соседнюю дачу, где жена его помогла Виталию умыться тёплой водой, подала рубашку и брюки, подошедшие так, что будто Виталий носил их всегда.

Когда он стоял перед зеркалом, одетый в белую рубашку, по­свежевший от воды и шампуни, Елена Сергеевна, жена «хозяина», залюбовалась им, спросила.

- У вас папа, мама есть?

- Есть отец, - ответил Виталий. - Мама умерла.

Елену Сергеевну позвали. Она ушла к гостям. А минут десять спустя позвали и Виталия.

Зоя, дочь «хозяина», вошла в комнату, где шло застолье и на мгновенье остановилась на пороге. Одета она была в светло-ро­зовое длинное платье, подчёркивающее её девичью высокую фигуру, тончайшую талию. Тёмные с отблеском плотно уложенные волосы и тёмные с живым блеском глаза гармонировали с розо­вым платьем, с подкрашенными вершинами щёк.

Зое не было сказано, что на вечеринке будет играть на баяне зэк, из тех, что строят дачу. Да и о строителях ничего не было ска­зано. Поэтому она очень удивилась присутствию здесь незнако­мого парня-баяниста.

Виталию же показалось, что он её где-тo видел раньше, знал, но вот никак не мог вспомнить. И ему от этого и от присутствия де­вушки сделалось не по себе. Суетливо сбилось с привычного ритма сердце, горячая волна прокатилась по телу, по рукам и ногам.

Зоя, а за ней и старлей, прошли к свободным стульям, сели.

Виталий находился от них за другим концом длинного стола, он мог наблюдать за Зоей, рассматривая её профиль. Она и раз, и другой раз с не меньшим интересом, чем при входе в комнату, взглянула на него, наклонилась к уху матери, зашептала. Мать ей что-то также ответила на ухо.

«Обо мне говорят», - понял Виталий.

Ему всё виделся её по-девичьи испуганный и любопытный взгляд, который она бросила на него от двери. Этот взгляд ему говорил о многом. О том, что он, Виталий, интересен, что по нему девушка не скользнёт бездумным и беззаинтересованным взглядом.

- Виталий... Как там тебя по батюшке, не знаю, подскажи, - обратился к Виталию пожилой старшина, которого Виталий давно знал.

- Николаевич, - подсказал он старшине.

- Так вот, брат, Николаевич, спой-ка ты одну такую хорошую песню, которую ты однажды пел на концерте, там... Эту, про ху­тор тихий. Как там она, а?

Это была любимая песня Виталия. Он часто напевал её и под звуки баяна и просто так. Её можно было петь бесконечно про­тяжно, задумчиво. Значит, легла она на душу и старшине. Что ж, это можно, это в самый раз, почему бы не щегольнуть перед де­вушкой игрой на баяне и голосом.

Виталий сделал несколько проигрышей мелодии, несколько замысловатых вариаций, то выделяя высоту голосами, то уходя на низкие басы. Запел:

Жил наш хутор,

хутор тихий,

но пришла нежданная беда...

А где ты, милый,

хороший, где ты,

куда тебя забросила судьба?

Ой ты, север,

север дальний,

там мороз лютует да пурга.

А может, милый мой

убит в побеге,

его мне не увидеть никогда...

Песня была короткая. Виталий не знал, насколько верно он расставил слова. Услышав её однажды походя, он схватил мотив, смысл, часть слов, внес другие слова, недостающие, и пел по-своему.

Закончив петь, он ещё исполнил две-три вариации, свёл звук на нет.

За столом молчали. Зоя потупила голову, ковыряла вилкой скатерть.

- Все, всё, давайте танцевать! Танцуем! Кавалеры приглашают дам, дамы приглашают кавалеров! Музыка! - затормошила всех невысокая округлая энергичная женщина.

Виталий заиграл вальс. Пары стали подбираться, пытались кружиться в тесной комнате, мешали друг другу, натыкались на стулья, на стол.

Старлей взял Зою и повёл танцевать. Пожилые, танцуя, осво­бождали им побольше места, давали возможность показать себя на малом просторе.

Потом ещё пели. Плясали «Цыганочку», «Барыню». В общем, веселиться тут умели, веселились от души.

Виталий видел только Зою, следил за ней, думал о ней, и ему казалось, что и она осторожно следит за ним, думает о нём. Ах, как мешал Виталию этот Женя, этот старлей! Не будь его здесь, то Зое просто не было бы пары, она была бы больше предоставлена самой себе, а значит, и Виталию.

Когда танцевали вновь, то Виталий не сдержался, запел, басовито напрягая голос:

- Ты танцуешь, а юбка летает,

голова улеглась на погон,

и какая-то грусть наступает

с четырёх неизвестных сторон.

Офицерик твой - мышь полевая,

Спинку серую выгнул дугой,

ничего-то он, глупый, не знает,

даже то, что он вовсе другой.

Старлей Женя внимательно и. неодобрительно поглядел на Виталия. Танцующие хоть и были навеселе, но и они обратили внимание на то, что спел баянист. «Хозяин», раскрасневшийся, потный, в расстёгнутой рубашке, подошёл к Виталию, похлопал по плечу:

- А вот это не надо. Понял? Не надо.

«Хозяина» тут же оттащила от Виталия Елена Сергеевна.

Виталий поставил баян на соседний пустой стул, встал резко, напрягся, хотел что-то сказать Зое, но ничего не сказал, а попро­сил старшину, сидящего возле:

- Проводите меня на место. Всё. Я устал. Прошу вас.

И они - Виталий впереди, за ним вплотную старшина - вышли на веранду, на улицу.

Светила луна. Было прохладно. После душной комнаты Виталий глубоко вдыхал свежий воздух, успокаивал себя, молча шёл в сарай, где было его место на гибких тесинах у боковой стены.

Войдя в тёмный сарай, он сорвал с себя гражданскую одежду, лег на нары лицом к стене, не произнес ни слова.

Зоя проснулась. Увидев перед собой глаза Виталия, улыбну­лась радостной, любящей, счастливой улыбкой. Виталий привлек её голову к себе, нежно поцеловал в глаза, еще раз и ещё раз. Зое поцелуи эти были сладки, она блаженно улыбалась, шептала:

- Ну, зацелуешь же, зацелуешь же,..

Они с близкого расстояния глядели в глаза друг другу, глядели почти не моргая, в самую глубину глаз. Оба они молча говори­ли меж собой. Говорили о той любви, которая снизошла на них, поселилась в их душах, заполнила их сердца так, что не осталось самого малого уголка для сомнений, для заботы или тревоги. Оба они ощущали себя светлыми, чистыми порождениями любви. Им странным и неестественным казалось то, ешё недавнее их состояние, когда они не знали друг друга и не могли даже подозревать друг о друге. Незнание - это, казалось, была какая-то нереальность. А вот нынешнее их состояние - это самая истинная, самая желанная, самая долгожданная реальность. Они вошли в такое состояние, когда перестали быть самими собой, они были сразу всем тем, что предшествовало им из глубины веков и тысячелетий. Они были сразу всеми теми, кто предшествовал им, предшествовал их молодой жизни. Всеми, кто из глубины времён выносил их и вынес к солнышку, к жизни, к любви. И они стали тем звеном в бесконечной цепи предков, крайним звеном, которое выносит к солнцу, к жизни, к любви новое, ешё невиданное в мире дитя человеческое.

- А у нас может родиться ребёнок? - спросил Виталий.

- Может, - просто ответила Зоя. - Обязан родиться, как иначе. Знаешь, всё, что с нами происходит, - это не мы сами, это он, наш будущий дитёнок заставляет нас совершать. Так ведь?

Виталий задумался, согласился:

- Наверное, ты права.

Ему ведь неведомо ещё, кто мы, вольные или не вольные люди, ему пришло время появляться на свет и он выбрал нас, и он заставил нас поступить именно так, а не иначе.

Хорошие твои слова, - усмехнулся Виталий. - Как же я их понимаю и принимаю всей душой. А вот как поймут это проку­роры и судьи мои? Может, правда на суде свалить мне всё на своё будущее дитя?

Зоя напряглась, посуровела:

- Прекрати. И никогда больше не шути этим. Я тебе запре­

щаю. Что такое все твои прокуроры и судьи перед новой жиз­

нью? Полное ничто.

- Прости, не подумал, Да, полное ничто. Но понимаешь ли, если у нас с тобой будет ребёнок, то предстоящий суд надо мной -а его мне не избежать, и ты прекрасно знаешь об этом,- это будет уже суд и над ним, даже еще неродившимся. Мне просто этого не хочется.

- Тебе просто об этом не надо думать. Мы уже договорились, где будешь ты - там буду я. Рядом, недалеко. Понятно тебе это?

- Вполне. Но хотелось бы по-иному, по-доброму, по челове­ческому как-то.

- Тогда надо было бы отбывать срок до конца, а не бегать по лесам. Отбыл бы,

поженились бы, нарожали бы детей...

- Ага, это нам так вроде бы надо, а он, ребёнок наш, задумал по-своему, он увёл нас в леса. Вот сорванец! Вот негодник! Ну, Андрюшка, ну, мальчишечка мой!

- А почему Андрюшка? - совсем уже на смеху спросила Зоя,

- Потому что я давно уже себе сказал: если у меня когда-ни­будь будет мальчик, то назову его Андрюшка. Помнишь такую песню; ах, Андрюша, нам ли жить в печали, бери баян и жми на все лады...

--А если девочка?

- Наташка, - не сомневаясь ответил Виталий. - А лучше, чтобы Андрюшка и Наташка.

- Как, сразу? - с игривым испугом спросила Зоя.

- Хоть сразу, хоть по очереди. Знаешь, мой отец ни разу в жизни меня не поругал, Я ведь бедовый был. Не злой, но бедовый. И вот натворю, натворю что-либо, на меня жалуются, меня ругают, а он отмалчивается. Когда же останемся вдвоём с ним, он меня за голову поймает, в глаза мне глядит, радуется, улыбается, шепчет:

«Ну, Виталик мой! Ну, сынок мой единственный! Ну, крови-ночка моя!» Целует меня...

Дыхание у Виталия прервалось. Он помолчал, справился с со­бой:

- Думаешь, когда он узнает, что я бежал, что скажет? А я уже знаю что. Всё то же: ну, Виталик мой, ну, сынок мой единственный, ну, кровиночка моя.

Он по-другому не может. Такой уж характер. Нам ведь что с тобой надо? Мы дойдём до отца, я возьму тебя за руку, станем перед ним на колени и я скажу: благослави нас, папа.

А потом втроём сходим на могилу мамы. Может, я и бегу только за этим. Не могу без этого. Мечтаю, как стану перед ним, как он увидит тебя, красоту твою, в какой восторг придет.

Он же художник у меня. Он был на моём суде. И будто не меня судили, а его. Попрощаться нам позволили после суда. Он опять своё, восторженное: ну, Виталик мой,.. Правда, попросил:

- Сумей

остаться человеком.

- Просьбу его я понял тогда, когда попал в зону. Там не просто остаться человеком, сохранить себя в этом качестве. Но можно. Пройти надо через многое. И если не опустился, не поддался, не поступился своим человеческим достоинством, то и уважать станут, и ценить. Это не просто. Вот уж где испытываются на прочность человеческие твои качества - это в заключении. Там вся фальшь на виду, слабую душонку не прикроешь и не укроешь от глаз. Какая она в тебе - такая и цена тебе.

- Ты так говоришь, что самой захотелось пройти это испыта­ние. Вот каждого бы так...

- Не надо, -не согласился Виталий. - Зачем же? На воле то же самое. Ведь что такое жизнь? Пусть не в целом, а с одной какой-то своей стороны. Это испытание человека на человечность. Там у нас есть один дюже грамотный мужик. Он нам здорово всё про Христа растолковал. Так вот, Христос потому и стал сыном божьим, что достойно прошёл через все искушения и сохранил в себе человека по большому счёту. Вот к чему и надо бы нам всем, каждому стремиться. Из всех испытаний, из всех искушений выйти достойно, остаться чистым, светлым, таким, как тебя задумала природа.

Виталий рассказывал о себе.

Зоя слушала его, она будто входила в какую-то новую жизнь, в не свою среду, в которой ей было очень хорошо, даже как-то благостно. Виталий ли так живописал словом, сама ли она живо воображала, и ей казалось, что это он ее личную жизнь рассказывает, а не свою, что это с ней всё было, а не с ним...

Виталий учился в девятом классе. Жил в интернате при школе.

...Проснулся среди ночи от непонятных звуков. И не звуки даже, а какое-то тревожное движение доносилось до него с реки. Прислушивался, казалось, что там, под бугром, не река вовсе, а длинное живое существо, у которого где-то далеко-далеко, куда река течёт, распираясь, есть большая голова, а в другой, в узкой стороне, есть тонкий длинный хвост. Существо это ожило, проснулось, слегка ворочалось, сопело, чавкало...

«Да это же ледоход!» - чуть не вскрикнул Виталий, окончатель­но проснувшись. Вскочил на ноги, сунулся к окну. Но весенняя сырая ночь была так темна, так непроглядна, что он ничего увидеть сквозь неё не мог. Он слушал, повернув ухо к форточке: там, на реке, всплескивалась освобождённая вода, сочно похрустывал ломающийся лёд.

Ему четырнадцать лет, всё это время живёт возле реки, а вот начала ледохода ни разу увидеть не доводилось. И на этот раз не удастся, потому что ночь, темнотища кромешная.

Под окном кто-то остановился. Виталий затаился за шторой. Вот слегка поцарапали по стеклу.

- Кто это? - шелестящим шёпотом выдохнул Виталий в фор­точку.

- Сынок, это я. Ты тихо, ты не шуми.

- Папка?

- Он самый. Видишь какое дело, река вскрылась. Ну, мне не ­спится. Дай, думаю, к сынкову окошку подойду. Как ты тут?

- Нормально. Пойдём вместе к реке сходим, - предложил Ви­талий.

- Можно. Только не побуди ребят. Ругать нас станут за это.

Виталий вытолкал в форточку куртку, штаны, шапку. Сам же

вроде бы собрался выйти до туалета. Это на случай, если воспитатель проснётся, чтобы не заподозрила того, что он собрался к реке. Благополучно вышел из своей комнаты, прошёл через кухню, приподымая дверь за ручку, чтобы она не скрипнула, открыл её и выскользнул наружу, к отцу, который стоял на крыльце с одеждой в руках.

Отец у Виталия был полуночником. Он сам себя так называл. Ночью он бодрствовал, работал, ходил гулять далеко за село. Днём же, при ярком свете, чувствовал себя хуже, был скован, задумчив.

Наверное, и сыну многое досталось, перешло от отца. Виталию нравилось быть самому с собой, уходить глубоко в себя. А для этого нужно то уединение, которое обеспечивала только ночь.

Отец, бывало, когда Виталий был ещё мал, среди ночи подхо­дил к постели сына, осторожно присаживался на краешек и мог долго сидеть над ним, над спящим, думать о чём-то своём. Если Виталий просыпался, то молча обхватывал рукой отца за шею, клонил голову его к подушке. Отец, также молча, поддавался желанию сына и лежал, пока сын вновь не уснёт, потом тихонько подымался и уходил.

Держась друг за друга, они вышли на бугор к реке. Стояли, прижавшись друг к другу, согреваясь друг от друга, ничего не могли увидеть, кроме ворочающейся серой смутной массы. А может, и серую массу реки не видели, а просто им казалось, что видят.

- Жаль, не днём это началось, - шепнул Виталий.

- Не тужи, - таким же шёпотом откликнулся отец, - так заведено. Река ночью просыпается. В самое тёмное время. Так ей надо.

Порядком продрогнув, они разошлись каждый к себе.

А утром на бугор высыпали люди. Глядели на густой ледоход, подставлялись яркому солнышку, смеялись, радовались - весна пришла. Тут же, захлебываясь от восторга, носились ребятишки, собаки.

Виталий стоял от всех в сторонке, у самой воды. Он глядел на движущиеся льдины, на противоположный берег, где вода поднялась почти до одиноко стоящего на отшибе дуба.

«А что если сбегать по льдинам туда, к дубу?» - подумал Вита­лий и ошалел от ощущения опасности, от ощущения отваги в себе. Сделалось даже нехорошо как-то, тоскливо-восторженно, отчаянно на душе. Горячо загуляла кровь по телу, начали подрагивать руки, ноги. «А? Поперёк добегу или нет? Да ерунда, добегу! Ну!»

Почти не помня себя и не осознавая, что делает, он сбросил куртку и шапку, остался в одной тонкой розовой рубашке, поп­левал в ладони, потёр их до сухого хруста и прыгнул на большую льдину, которая стояла в метре от берега. Оскользнулся, тут же понял, что в резиновых кедах по льду бегать невозможно, рывком расшнуровал их, сбросил прямо с ног на берег, остался в белых толстых шерстяных носках.

На берегу увидели намерение Виталия, загалдели, зашумели:

- Куда, шальной!

- Вернись, дьявол!

С каким-то бешеным, даже звериным восторгом Виталий про­тяжно, дико кричал, прыгая с льдины на льдину, не успевал удивляться тому, какие ловкие, пружинистые прыжки ему удавались.

А путь высматривал зорко. Стрельнув глазом в льдину, на ко­торую нужно было прыгать, он почти физически ощущал её вес, её устойчивость, успевал сравнить со своим весом, с той мгновенной нагрузкой, которую получит льдина при прыжке на неё.

Ближе к середине реки вода неслась стремительней, потому льдины здесь плыли реже и увёртливей. Пришлось останав­ливаться, зорко высматривать каждую льдину, прыгать на более мощную, едва коснувшись ногами малой льдины, промежуточной. Одна льдина подвела. Прыгнул на неё, а она стала тонуть под ногами. Упал на руки, пытаясь остановить заглубление. Не помогло. Зыркнув в одну и в другую сторону, увидел приближающуюся льдину, напрягся, оттолкнулся всеми четырьмя, в прыжке кинул тело на спасительную льдину. И не ошибся на этот раз, льдина была устойчива, чуть качнулась, приняв его тело. Ушиб колено, вскочил, потряс ногой, избавляясь от боли. Прыгнул на следующую льдину...

Ему представлялось, как с берега наблюдают за ним люди, видят это розовое пятно, скачущее с льдины на льдину, поруги­вают и... восхищаются. Обязательно восхищаются, потому что они - эти люди - любят удаль. Уважают удаль. Это Виталий знал доподлинно, на это, наверное, - показать свою удаль перед всем сельским миром - и рассчитывал.

Ближе к другому берегу льдины опять стали гуще, плотнее, прибиты одна к другой. Бежать по ним сделалось совсем легко. Перепрыгнув кромку воды, оказался на земле совсем рядом с огромным дубом. В изнеможении присел под шишкастым шершавым стволом, прислонился к нему щекой. Судорожно всхлипывал. С лица, из-под волос, стекал, смешиваясь с редкими слезами, пот.

На том берегу к реке тащили лодку. Люди кричали, взмахивали руками. «Деловые какие, - подумал Виталий о тех, кто пытался поставить на воду лодку. - Вас разотрёт вместе с вашей гнилой лодкой. Чего уж вы так, ну, отдохну вот маленько и снова побегу. Не суетитесь вы там».

Он теперь только почувствовал, как устал. Он отдохнул бы с полчасика под дубом, но стал опасаться за людей и лодку. «Ни­чего, - погладил он ствол дуба, - придётся трогаться в обратный путь. Я к тебе летом приплывать буду».

Того задора, с каким бежал он к дубу, уже не было, а без него, без задора, бежать назад было многократно тяжелее. И всё же на середине реки, почувствовав опасность, вновь сумел напрячься, собраться в единый упругий комок и прыгать, прыгать с льдины на льдину.

Он пробегал мимо лодки, в которой сидели трое мужиков. Один из них замахнулся веслом:

- У-у-у, бес!

Виталий ожёг его таким взглядом, от которого мужик осел и больше не проронил ни слова.

На берегу его обступили. Ругали. Совестили. Тут же стоял отец, он только что прибежал. Отец растерянно глядел на сына,

Солнышко сваливалось к закату. Его остывающие покрасневшие лучи пробивались между шевелящимися под лёгким ветерком вершинами высоких сосен, косо падали на мелкую лесную поросль, на травянистые пятачки - поляны, где сочные зелёные листья розовели. И лес, и поляна полнились всё углубляющимися, заполняющими пространство тенями.

Они лежали на мягкой травяной постели и спокойно обдумывали и обсуждали редкими словами своё дальнейшее пребывание в побеге.

- Вторые сутки мы вместе, - сказала Зоя. - Думала ли я, что

вот так вот, в какие-то одни сутки быть настолько счастливой, на­

столько любящей и любимой, что подумать страшно.

Ты знаешь, я одного боюсь, я боюсь тех минут, когда ты будешь проклинать мое согласие на твой побег. Как я этого боюсь! Быть виноватой перед кем бы то ни было, даже перед тобой, перед твоими страданиями в неволе, которые неминуемо тебя настигнут, это, по-моему, свыше всяких моих сил.

Если это случится, если ты когда-нибудь упрекнёшь меня, то я... Я покончу с собой. Это не так уж и страшно. Это всего лишь одна минутка. Даже меньше.

- Не надо, Зоенька, - привлёк к груди Виталий Зою, - не надо. В жизни нашей всё ещё будет, будет и будет. И напрасно ты так легко хочешь отделаться от неё, от жизни. Нет, её надо ценить,

и чем дальше, тем ценить дороже. Понимаешь, плохое что-то не может быть бесконечно плохим, оно оканчивается чем-то хорошим, и вот только ради этого, ради даже кратко временного хорошего уже надо жить, уже стоит жить. Другой-то жизни не будет. Ты любишь цветы?

- Ещё бы, очень люблю, как же их не любить, - удивилась Зоя

вопросу.

- А за что ты их так любишь? - улыбнулся загадочно Виталий.

- Ну... За красоту. За какую-то неповторимость что ли. За запахи... Трудно сказать, за что. Но люблю.

- Всё верно: и за то, и за другое, и за третье. А я думаю, что любим-то мы их за их кратковременность, ну, за их короткую жизнь. Представь себе, что распустившаяся роза могла бы стоять в вазе в твоей комнате и год, и два, и десяток лет. Ты её так бы любила, как ту, жизнь которой измеряется несколькими днями? Конечно же, нет, ты к ней просто привыкла бы, просто перестала бы её замечать, а может, она тебе так бы надоела, что ты, потеряв к ней всякий интерес, выбросила бы её на помойку. Так или нет?

- Наверное, так, - согласилась Зоя. - Жалко однако.

- Жалко, - согласился и Виталий. - Кого только, тот цветок, который цветёт неизмененно десяток лет, или тот, который цветёт несколько дней? Хорошо придумано природой, очень даже умно придумано - краткость цветения. Это, наверное, и есть сама жизнь. В краткости вся её прелесть, вся любовь ей за то, что она краткая.

- Философ, - потрепала Зоя щепотью короткие волосы Ви­

талия. - Ты, наверное, когда-то будешь очень умным стариком.

Твоим внукам и правнукам очень интересно будет с тобой.

- Может быть. Но что-то никак себя не представлю в роли

благообразного и очень умного деда.

Виталий про себя высчитывал путь, по которому им надо пройти. Он пытался взглянуть на лес как бы с большой высоты, пытался представить дороги сквозь него, реки, поляны. Но знал он об этом лесе мало, а потому не мог вообразить его в деталях. Знал он лишь то, что восточнее, километрах в двадцати, сквозь лес проходит железная дорога строго с севера на юг. Неподалеку от железной дороги проходит автотрасса также с севера на юг. Других же, более мелких дорог, он не знал.

Но он знал то, как за эти сутки развернулись его ловцы. Знал, что и железную дорогу, и автотрассу теперь наводнили люди в военной форме и люди в гражданской одежде. Проверяют каждый вагон и каждую автомашину. Люди эти стоят теперь на перекрёстках всех дорог, и больших, и малых. Теперь сделаны засады у мостов, у мосточков и переходов. В населённых пунктах уже успели за день расклеить его фотографии. Даже, наверное, назначили суммы вознаграждения за его поимку или хотя бы за указание места, где он находится. Сегодня ещё не прочёсывали лес, а если и прочёсывали, то не широко. Завтра уже трудно будет остаться в лесу незамеченным. Как быть? Рваться вперёд - это безрассудно, возьмут на первом же лесном перекрёстке дорог. Залечь где-либо в зарослях?

Но для этого надо иметь воду и хотя бы немного продуктов. Того, что осталось в рюкзаке у Зои, хватит ну ещё на день. А дальше что? Можно, конечно, этой ночью сделать обратный ход, вернуться поближе к дачному посёлку, так как там теперь уже всю местность обшарили, залечь неподалеку от дач, днём выследить пустующие дачи, а ночью пошарить там слегка, добыть пропитание. Да, денька два или три протянешь, а что потом?

Так ничего и не придумав, спросил Зою:

- Скажи сразу и коротко: вперёд или назад?

- Вперёд! - не задумалась даже Зоя.

- И с песней? - весело спросил Виталий.

- Ага, с пионерской. С этой, с хорошей: «Взвейтесь кострами синие ночи...» Годится?

- Вполне.

Ещё до побега они уговорились идти к отцу Виталия. Зачем? А за тем, чтобы Виталий мог предстать перед отцом с девушкой, чтобы отец как художник оценил красоту Зои, одобрил выбор сына, чтобы сказал он свои самые ласковые и самые добрые слова: «Ну и Виталик мой... Ну и сынок у меня...»

Виталий понимал, что засада теперь и у отца организована. Выходить туда, к нему - это опрометчиво. Тогда надо выйти на Ольховку, где живёт двоюродная сестра, попросить сё, чтобы она надёжно спрятала их на какое-то время, а сама чтобы связалась с отцом и передала ему просьбу Виталия: пусть он тайно придёт в Ольховку, где они и повидаются, где Виталий и встанет перед отцом с молодой своей женой. Главное, добраться бы до Ольховки, а в ней скрыться можно. Там всего-то шесть дворов жилых осталось, а вокруг холмы, топи, заросшие непроходимым кустарником. Самые волчьи места. Если по-умному, если с подкормкой даже самой малой, то там до самой зимы можно скрываться. А когда поиски ослабнут, то можно будет катнуться куда-либо в сибирскую глухомань, а то и вовсе за границу. Всё можно, лишь бы вырваться из окружения нынешнего, лишь бы оторваться от преследования.

В глубокую тишину леса стали ввинчиваться непонятные клокочущие и тонко свистящие звуки. Воздух наполнялся этими звуками, вибрировал.

- Это что? - насторожилась Зоя.

- Это, Зоенька, вертолёт. Это нас с тобой ищут, - ответил Виталий,

- Я не хочу, - побледнела Зоя, припала к груди Виталия.

- Я тоже не хочу, - вздохнул он, берясь за автомат, - но нас не спросят, чего и как мы хотим. Тихо. Сидим тихо.

Виталий представлял себя сидящим в вертолёте и спрашивал: как смотрится оттуда, сверху их примитивная травяная крыша, под которой скрываются беглецы. Привлечет ли она к себе внимание людей в вертолёте. На что она похожа. Если люди поймут, что это наспех сделанное укрытие, то они сядут где-то поблизости на поляне и проверят, что там, кто там есть под клоками травы, набросанной на кусты. А могут опуститься пониже и воздухом от винтов разметать эту траву. Что делать? Выбираться из-под укрытия тоже нельзя, сразу же заметят.

Вертолёт на их счастье летел стороной. Раздались щелчки, затем мощный, усиленный многократно громкоговорящим устройством, голос. Голос этот до краёв наполнял, переполнял лес, был слышен, наверное, на десяток вёрст вокруг.

- Внимание, внимание! - ревел вертолёт. - Из мест заключения бежал особо опасный преступник. Вооружён автоматическим оружием. Захватил с собой заложницу. Его приметы: двадцать пять лет, рост выше среднего, волосы русые, нос прямой, черты лица тонкие, спортивно сложен. Особых примет не имеет. Заложница одета в голубой спортивный костюм, в зелёную штормовку, обута в цветные кроссовки. Двадцать лет. Среднего роста. Волосы тёмные, гладкие, лицо смуглое. Просьба ко всем, кто встретит их, сообщить в органы внутренних дел, в сельсовет. Внимание, внимание'.

- Вот так-то вот они нас! - воскликнул Виталий. - Вот этого я никак не ожидал! Значит, ты моя заложница! Хитры, однако!

- Папочка мой знает, что делать? Так-то вот, миленький мой преступничек. Значит, держишь заложницей меня. Ход, однако, верный придуман. И волки сыты, и овцы целы. Эх, папочка! Знал бы ты только про свою заложницу А вообще-то, Виталий, я и есть на самом деле заложница. Мы оба заложники своей любви. Так ведь?

- Так. Точно так! Интересно, однако. Весело даже.

А вертолёт шёл по кругу. Громогласный голос с него предлагал:

- Если нас слышит бежавший, то пусть выходит на контакт с нами. Мы готовы выслушать его требования. Повторяю: мы готовы выслушать его требования. Не усугубляй свою вину. Отпусти заложницу.

Вертолёт улетел, не переставая предупреждать граждан и бежавшего преступника, обещая ему мягкость наказания, если он поведёт себя благоразумно, если отпустит заложницу и явится сам с повинной.

- А что, Зоя, может, это и есть наиболее приемлемый выход для нас. Отдохнём ещё денька три-четыре, налюбимся досыта и пойдём сдаваться. А? - предложил Виталий.

- Иди один, - обиделась Зоя. - Иди, а я найду для себя место на земле.

На ресницах её заблестели слезинки. Виталий смахнул их ладонью, привлёк голову Зои к себе, стал целовать в губы. Зоя не сопротивлялась. Она беззвучно плакала,

С каждой минутой, с каждым часом, с каждым прикосновением друг к другу, с каждым коротким ласковым и каждым затяжным страстным поцелуем они будто врастали друг в друга, справлялись в единое чувство, в единый организм. И этот новый нарождающийся организм, состоящий из молодости и любви, казалось, уже никакая сила не сможет разъединить. Он, этот организм, не раздвоится, потому что по отдельности каждая половина его не сможет жить, погибнут.

Небывалое это чувство единого целого, которое они переживали впервые в жизни, изменяло саму их ещё вчерашнюю суть, само их представление о мире, о человеке, о близком и далёком будущем.

В эти страстные часы им ничего иного от жизни не требовалось, кроме глубинного уединения: оставьте нас в покое, забудьте о нас, не можете забыть - сделайте вид, что забыли. Нас тех, прежних, вчерашних уже нет, нас нет каждого в отдельности, мы есть нечто новое, то, чего мы сами ещё не знаем...

Но живой мир не так-то прост, живой мир ничего не забывает и никого не забывает из всего того, что он сотворил и что существует в нём, может быть, помимо своей воли. И эта его незабывчивость, его властная соединяющая сила всего со всем казалась им великой несправедливостью, великим несовершенством мира, которое, может быть, до них никем не замечалось.

- Вчера мне все казалось так просто. Уйдём, растворимся, забудем обо всём на свете. А вот... Давит. Давит, Зоенька!

- Не надо. Об этом не надо говорить. Если об этом говорить и говорить, если об этом думать и думать, то... - Зоя вздохнула, припала к уху Виталия, прошептала, - то будет плохо нам обоим. Давай жить так, будто мы никому и ничему не подвластны, кроме нашей любви.

- Давай, - согласился Виталий. - Мы любим друг друга, и это главное, это вершина всего. Влюблённые - это безумцы. Хотя, нет, нет, не так! Влюблённые - это недосягаемая высота рассудка. Это, наверное, дух, возвышающийся над всем и всеми.

- Ты так хорошо говоришь, милый. Я вот так вот тебя слушала бы и слушала бы сколько угодно. И так же вот слушала бы твоё сердце. Какое оно упорное у тебя, как упруго толкается. А моего сердца во мне вроде бы и нет вовсе. Я его не чувствую.

- Есть оно в тебе, я тоже его слышу.

Они слушали сердца друг друга, молча глядели в глаза друг другу, улыбались друг другу одними глазами. И от всего этого им было необыкновенно хорошо, необыкновенно радостно.

- Зоя, мне обидно и совестно перед тобой, - ожил, стал загораться Виталий.

- Что так, милый?

- Понимаешь, вот спрятались, сидим по-воровски! Да что же это такое! Это ведь оскорбительно! Особенно для тебя, для женшины! Прятать свою любовь! Да господи!

Виталий вскочил, начал разбрасывать траву, под которой они укрылись:

- Не хочу! Больше не хочу! Мне тесно! Мне стыдно! Почему я, почему я не могу с любимой женщиной быть на виду у всех, вести себя так, как захочется.

- Не надо! Что ты! Остановись. Вот стемнеет, тогда... - Зоя пыталась остановить Виталия.

- Да плевал я, плевал я на них на всех! Пусть попробуют сунуться! Слышите, вы! Вот он я, идите, берите меня. Попробуйте!

Нет-нет Зое удалось успокоить Виталия. Она усадила его на старый берёзовый пень.

- Какой ты, однако. Я тебя таким-то вот и не знала. Псих, оказывается. Ни с того ни с сего завёлся.

- Нет, Зоенька, заводиться есть с чего. И ты это знаешь. Я, как вода, перехваченная плотиной. Прорваться бы.

- Так не прорвёшься, - возразила Зоя.

- А как?

- Не знаю. Да это и не главное.

Помолчав, Виталий вздохнул:

- Ты извини, я ведь заводной. Понимаю вот, что нельзя так себя вести, но когда завожусь, то не думаю вовсе, что можно, а чего нельзя.

- Эмоциями своими надо управлять.

- Надо. Да не каждый умеет это. Я не умею. Стараюсь, а не получается.

- Я тебя научу. Веришь?

- Верю.

Лес был посажен давно, лет пятьдесят назад. Сосны вымахали самые настоящие мачтовые, кроны их соединялись, подавив внизу всякую растительность. Между прямыми чёткими рядами сосен на земле лежала толстая подушка из опавшей хвои и мелких веток. По этой подушке было мягко шагать и, главное, беззвучно, ветки в хвое ломались глухо, придавленно.

Выйдя на просеку, они остановились. Виталий ладонями прощупал траву. Листья подорожника стояли высоко, отвердевшие стебли с початками были ровные, без наклонов в ту или иную сторону. Всё говорило о том, что по просеке никто не ходил и не проезжал. Чиркнув спичку, зажав огонёк в ладонях, Виталий посветил на одну колею, на другую. Убедился окончательно, что тут в это лето не хожено и не езжено. Это его устраивало. На изнанках листьев скопились капли росы. Виталий вымочил руки. Если Зоя промокнет, то на заре ей станет холодно. Этого Виталий допустить не хотел. Он предложил:

- Зоинька, только без каприза, давай-ка я тебя понесу на руках. Тебе нельзя мочить ноги.

- Вот ещё! - дёрнулась Зоя.

- Я серьёзно говорю. Мне не в тягость. Я ведь уже нёс тебя по речке. И ничего. А тут мне и вовсе легко будет.

- Тяжело будет, - неуверенно уже отказывалась Зоя.

- Не отказывай. Мне так хочется, - тихо сказал Виталий.

Он закинул за плечи рюкзак и автомат, правую руку подставил под спину Зои, а левую под колени, принял её лёгкое, послушное тело на руки, приподнял, устраивая поудобнее.

Зоя теперь уже умело обхватила Виталия левой рукой за шею и сплела пальцы обеих рук у него на груди.

- Ну вот и умница, теперь мне совсем легко.

Зое было непривычно, она стеснялась и в то же время необыкновенно приятно лежать на руках у любимого. Голова слегка кружилась. Казалось, что Виталий не по земле идёт, а плывёт по воздуху и плотно прижимает её к себе. У него были сухие, но очень сильные руки и плечи. Бугорки мышц перекатывались так, что Зоя ощущала это перекатывание сквозь одежду и вслушивалась в это ощущение, наслаждалась им. Она глядела в небо на покачивающиеся в такт с шагами звёзды и думала восторженно: «Господи, хорошо-то как. Если бы неделю назад мне кто-либо сказал, что я вот так вот, у любимого на руках буду лететь сквозь ночь над землёй, не поверила бы. Такое, наверное, во сне присниться не может. Девчонки говорят, что мужчины ныне перевелись. Нет, девочки, не перевелись. Видели бы вы сейчас нас. Не встретили настоящих мужчин, вот и говорят. А я встретила. Я встретила. И никому ни за что не отдам теперь его. Никому. Вот он. Несёт меня на руках. Сильный. Смелый. Он - истинное счастье моё. Истинное. Я очень люблю его. Очень люблю и верю ему. Господи, пусть это мгновение, эта ночь продлятся вечно. Я очень прошу об этом, Господи...»

Они останавливались, отдыхали и шли дальше.

Небо светлело. Близилось утро. Вдоль просеки поднимался лёгкий туман. И чем больше светлело, тем туман делался гуще, насыщенней. Но вот легко, как сонное предутреннее дыхание кого-то невидимого, но большого, необъятного, потянул ветерок, качнулись вершины деревьев. Туман стало сносить в лес, он пропадал в густых листьях бесследно и беззвучно.

Впереди показалась невысокая насыпь, на которой лежала асфальтовая дорога.

Виталий тут же свернул в лес, в молодой густой березняк.

- Стоп. Зоенька, оглядимся. Давай тихонько подойдём к до­

роге.

Хоронясь в березняке, подошли вплотную к дороге. Она в оба конца была пустынна, будто так же, как и вся природа, спала, отдыхала от дневного шума и грохота.

И снова шальная мысль влетела в голову Виталия: «А что если выждать здесь машинёнку, пока движение будет редким, турнуть водителя из-за баранки и... Рванём километров двадцать-тридцать и в сторону. Пока заявят, пока... Мы где уже будем».

Понравилась мысль Виталию. Дело за машиной осталось. Только бы она подвернулась, пока он не передумал.

- Зоя, идея. Слушай внимательно. Как только вдали появится

машина, оттуда ли, с другой ли стороны, то ты отходишь от меня,

выходишь на дорогу и просишь водителя остановиться. Прока­

тимся, ей-богу.

Только Зоя успела согласиться, как вдали, справа от них, нарастая, послышался шум машины.

- Вперёд, Зоенька! - скомандовал Виталий.

Зоя вышагнула на дорогу, стала взмахивать рукой. Вишнёвый «Жигуль» проскочил было мимо, но, визгнув тормозами, остановился, быстро покатился назад, к Зое. Подрулив к ней, водитель, златозубо улыбаясь, спросил:

- Что «а я всю ночь в саду гуляла, домой тропинку не нашла?»

Тебе куда надо?

Водитель был молод, лет двадцати пяти, светловолос, кудреват, одет в шикарный спортивный костюм.

Зоя не знала, что ответить да и не успела ответить. Впереди, шагах в пяти от машины, на дорогу вышел Виталий. Лицо водителя дрогнуло, сурово напряглось.

- Шеф, тачка нужна на полчасика, - миролюбивно сказал Виталий. Он стоял вплотную к дверце, но так, чтобы водитель не мог его дверцей отшибить.

- Ишь ты, - качнул головой водитель. - Как легко это у тебя: тачку на полчаса.

Виталий понял, что этого на испуг не взять, с этим торговаться не приходится.

- А ну, за борт! - скомандовал он, хватаясь за автомат, пыта­

ясь перекинуть его из-за плеча. Рюкзак помешал ему это сделать

сразу.

Дверца машины приоткрылась, водитель сделал вид, что

собирается выйти. И тут же сухо и приглушенно щелкнул вы­

стрел. Виталия будто ударили в правую ногу. Он крутнулся на

месте, успев отметить, что в правой руке водителя зажат чёрный

пистолет.

Этой секунды вполне хватило водителю: он рванул машину с места, бешено набирая скорость, зигзагами стал уходить, опасаясь, видимо, автомата.

Зоя кинулась к покачивающемуся Виталию, поддержала его.

- Что такое? Что случилось? Виталий!

- Кажется, пулю схлопотал, - морщась от боли, выдавил Виталий.

- Да Господи, что же это такое! - заплакала Зоя.

- В лес, Зоенька. Скорее в лес. Помоги мне.

Опираясь на плечо Зои, Виталий прыгал на левой ноге, волоча правую. Он торопился уйти с дороги в лес.

- Как же это так, Виталий? Миленький мой! Что же это такое,

а? - всхлипывала Зоя, изо всех сил помогая Виталию.

- Всё просто, Зоенька. Не только мы... Нас тоже потчуют.

Подставился я. Глупец. Давай остановимся здесь вот, на по­

лянке. Поглядим ногу.

Он повалился на траву, хотел поднять штанину, но рана была высоко, пришлось снимать брюки.

Много выше колена пульсировали кровью две тёмные ранки величиной с копейку.

- Почему две? - спросила Зоя.

- Навылет, - сказал Виталий. - Ничего. Лишь бы кость не была задета. Проблема. Без медика не обойтись. Мог бы в живот угодить.

Кровотечение жгутом остановить не было никакой возможности. Теперь только надо надеяться на скорое свёртывание крови. Это Виталий понимал хорошо, осматривая и легко ощупывая

тело вокруг ран.

- Ловко он меня срезал. Опытен, гад. Чем завязать, а, Зоень-

ка?

Виталий огляделся, увидел крупные листья подорожника, попросил Зою, чтобы она набрала их. А когда она подала ему, то попросил:

- Отвернись-ка, я продезенфицирую их.

- А как? - спросила Зоя.

- Просто, своей мочой. В детстве, бывало, все раны так ле­

чили, подорожником. И ничего. Любые нарывы вытягивал он в

два-три дня. Иного средства у нас нет. И быть не может.

Смочив листья подорожника, Виталий наложил их на раны, вокруг ран.

- А теперь надо бы чем-то завязать.

- Платочек вот.

- Платочек не годится, маловат.

- Тогда... Я сниму рубашку и разорву её. Я скоро, я сейчас.

Зоя отошла за куст, а Виталий сидел, обхватив ногу ладонями, покачивался. Боль стихала, но была ещё настолько ощутима, что ломило само сердце. В ноге в такт с сердцем пульсировал задетый пулей нерв. И боль от этого была схожа с зубной болью.

Зоя разорвала рубашку на полоски и стала бинтовать ногу.

- Потуже, потуже, - просил Виталий.

- А не перетянем?

- Не перетянем. Когда туго, то боль не так чувствуешь. Не

судьба, видно, Зоенька, сбегать нам к отцу к моему, на могилку к

матери. Не судьба... А жаль. Так хотелось. Как никогда и ничего в

жизни не хотелось. А сейчас... Сейчас ещё больше хочется.

Виталий привлёк к себе Зою и надолго замолчал, покусывая губы.

Зоя понимала его состояние и давала ему время вымолчаться.

Зою возмущало то, что водитель оказался вооружённым. Она чисто по-женски никак не хотела понять и принять того, что против Виталия применили оружие. Виталий не применил же! А ведь мог первым стрельнуть. Нет, не стрельнул. Виталий слушал её, улыбался легко. Заговорил:

- Всё правильно, Зоенька, все по закону. А что ему оставалось делать? Вот он и пульнул. Его счастье, что опередил. А что с оружием, так что ж, наверное, время такое вновь накатило на страну - без оружия ни шагу. Знаешь, сколько его ныне у людей? Полно. Не счесть. Это беда. Беда надвигается, Зоенька. Мы же с тобой помним, как там у Чехова о ружье сказано. Если оно есть, то оно должно выстрелить. Вот и постреливает оно, потому что оно есть. То я стрельнул, то в меня стрельнули. И вдруг мы вместе, толпой начнём стрелять друг в друга! Понимаешь, к чему мы пришли, к чему нас привели? К войне! А кто привёл? Вот и беда-то в том, что не знаем и, наверное, никогда не узнаем, кто же нас ввёл в такое состояние. Страна мы что ли такая, народ такой? Сколько побили-погубили людей,а всё мало, всё ешё хочется бить-губить. Не хочу этого, не люблю, противно мне все это, а вот взял же в руки оружие, взял и применил. И он тоже, может, вовсе не хочет, не желает этого делать, а берет и применяет, потому что и ему иначе нельзя. Иначе обидят, оскорбят как только захотят. А это очень обидно, когда унижают, когда оскорбляют. Видишь, какие мы есть мужики. Одно горе вам, женщинам, от нас.

-Радость, - упрямо добавила Зоя, - и радость от вас большая. Я теперь это знаю.

-Молодец, коли знаешь. А как хочется, чтобы было тихо, мирно, уважительно, чтобы любить радостно и радоваться оттого, что тебя также любят. Чтобы родились и росли ребятишки. Хорошие такие, тёплые. Чтобы сынок был у нас похожим на меня. А дочка была бы на тебя похожа. И вот... Не судьба, не судьбинушка. Как же гадко всё у меня сложилось. Сам себя ненавижу за всё. Сам себя. У нас там водичка есть? Дай глоточек. И береги воду, много мне не давай. Где её теперь возьмём. Ух и вкусна же! Как ты сама. Люблю же я тебя! Как я тебя люблю! Вроде бы об этом говорить не надо, а я вот говорю. Чтобы ты знала. Ты сейчас для меня весь мир. Да что мир! Ты больше всех вместе взятых вселенных, Вот ты какая. Ты не тужи особо-то. Я вот немного отлежусь и встану, и пойду. Мы вместе пойдём. И дойдём. На мне всё, как на собаке заживёт. Я с детства знаю об этом.

-Не надо, не говори так, не сглазь, - Зоя прижала сухие губы Виталия своими влажными губами.

-Ты это о собаке? - усмехнулся Виталий. - Напрасно плохо думаешь о собаках. Это разумнейшее и способнейшее к жизни дитя природы. Сколько же в них мудрости закладывает природа! Бывало, ногу или руку поранишь, так сразу же на помощь дружка своего лохматого зовёшь. Полижет рану и как рукой снимет. У них всякое лекарство на языке, потому и живучие они. Я тебе еще порасскажу о них. Долго и много буду рассказывать. А пока... Я, наверное, посплю немножко. И ты отдохни.

Виталий закрыл глаза. Он наговорился, устал. Ему хотелось

спать.

Зоя глядела в его бледное, пожелтевшее в глазных впадинах лицо, и беззвучно плакала, как это умеют все женщины.

В полусне, в полуяви Виталию вновь и вновь виделся тот водитель: молод, красив, спортивен, ловок и... вооружён. Кто же он? Что от него можно ожидать ещё? Если он на службе у органов, то милиционеры и солдаты не замедлят явиться сюда, вот-вот нагрянут, повяжут и всё кончится на долгие-долгие годы. Но, видимо, он всё же не из тех, кто на службе у органов, нет, интуиция подсказывала Виталию то, что он сам - этот вооружённый красавец - не всякий раз рад встрече с правосудием. Нет, это птица иного полёта, ночная птица. А если это так, то ему, естественно, нет никакого расчёта впутываться в дело беглого зэка, которого он ранил на дороге. Заяви он, Виталия тут же возьмут. Как уж там будет он, Виталий, отдавать себя и Зою, через какие жертвы, но возьмут. Начнётся следствие. Выйдут на рану Кто, где, как? И пошло, и поехало. И красавчику этому по всем статьям идёт от пяти до семи лет. Значит, он сам теперь следы заметает как может...

На дороге начиналось интенсивное движение. Легковые автомобили, грузовики с воем и скрежетом на изгибе дороги неслись в обе стороны. Ехали, спешили по своим делам, но ни одна живая душа не подозревала того, что в десятке шагов от дороги скрываются двое влюблённых молодых людей, но вооружённых автоматом. Виталий глядел на лежащий рядом автомат и не знал, что с ним делать. Продолжать тащить с собой? Зачем? Рано или поздно, но его будут брать, в этом сомневаться не приходится. Значит он будет защищаться и тем самым прольёт новую кровь, принесёт новое несчастье, новую боль человеку. Так же вот, как сделали больно ему самому. И даже хуже. А ведь это же несправедливо с его стороны. Очень несправедливо. Зачем стрелять в преследователей, даже вооружённых. Они же не по доброй воле хотят обезвредить его, они на службе. А не могло разве случиться так, что он сам мог оказаться не в беглых, а в преследователях. Вполне могло быть. Значит, и он шёл бы на захват беглого зэка по приказу и подставлял бы свой лоб, свою грудь под пулю того зэка.

-Ну, что, прощай оружие? - спросил Виталий.

-Что? - не поняла Зоя.

-Говорю, прощай оружие. Не нужен он мне больше. Хватит. Да мы больше и не пойдём, наверное, никуда. Не уйдём. Останемся где-либо здесь, поблизости, у воды. Куда идти? Уже не смогу.

-Тебе нужен врач, - сказала Зоя уверенно.

-Нужен, - согласился Виталий, - только какой, городской или сельский?

Зоя обхватила голову Виталия, прижала к груди, тихо сказала:

- -Не раскисай.

-Это я?- привстал Виталий. - Ну дела! Меня, мужика, беглого зэка, уговаривает молодушка, чтобы я не раскисал. Ну, умора! Да я вот сейчас встану и пойду, пойду так ходко, что ты за мной бегом будешь не успевать. Подай-ка мне вон тот берёзовый сук. Да-да, вон тот. Так вот. Обломаем сучья и соорудим себе такой костыль, на который позавидовали бы все хромые на свете. А автомат возьми и отнеси от меня подальше, спрячь где-нибудь. Знаешь, когда нас возьмут, то всё равно придётся указывать то место, где оставили его. А поэтому прихорони-ка ты его вон под той развесистой берёзой, она очень уж заметная, её не забудем. Прихорони, пусть он спокойненько отдыхает.

Пока Зоя прятала автомат, Виталий изготовил себе костыль. С помощью Зои он поднялся, постарался не показать ей, как ему больно, приладил костыль под подмышку и сделал первый прыжок левой ногой.

Они медленно продвигались вдоль дороги. Шли под уклон, который делался всё круче и круче. Вскоре увидели торчащие из-под дороги два больших, в полчеловеческого роста, бетонных кольца.

- -Вода там, за дорогой, - кивнул в сторону Виталий. - Видишь,

уклон туда уходит.

Виталий глядел на трубы, соображая, можно ли по ним миновать дорогу. Между трубами имелась глубокая промоина. Её почему-то Виталий особо отметил.

Вдруг наверху,'на дороге остановился крытый брезентом автомобиль. Из кабины выпрыгнул молодой офицер, что-то скомандовал солдатам, находящимся в кузове, задний борт откинулся, и солдаты стали спрыгивать на землю.

-Вот и первая встреча, - сквозь зубы процедил Виталий, заузившимся взглядом метнул вправо, влево, подыскивая местечко, где можно было бы спрятаться.

-Давай к трубе, - скомандовал он. - Вперёд, пока они не развернулись. Вон туда держи, между трубами. Поместимся.

Они кое-как дотянули до труб. Зоя первой влезла в промоину. Виталий втиснулся за ней, успев потянуть ивовый куст и прикрыть им слегка промоину.

Тесно прижавшись друг к другу, они сидели почти не дыша. Наверху невнятно о чём-то говорили. Затем Виталий отметил, что солдаты спустились с насыпи по ту сторону дороги, прочёсывают лес. Где-то неподалеку от труб остановился офицер, спросил:

-Что там, Хохлов?

-Трубы, товарищ капитан.

-Обследуй.

-Есть.

Солдат, наверное, поглядел в одну трубу, в другую. Ничего подозрительного не обнаружив в них, доложил:

-Пусто, товарищ капитан.

-Ясно. Пошли вперёд.

Вновь сделалось тихо. Виталию, прижимающемуся ухом к груди Зои, слышно было, как отрывисто бьётся её сердце.

Солдаты прочесали заросли в долине и вернулись к машине.

-По левой стороне будем искать? - кто-то спросил у капитана. И тот ответил:

-Нет, левая сторона не наша. Едем.

-Машина натужно взревела, и медленно удалилась. Значит, -левая сторона не ихняя. Зато чья-то... Может, кого-то очень дотошного. Так что, Зоенька, уходим на ту, на правую, проверен­ную сторону.

Зоя впереди, полусогнувшись, Виталий следом за ней, на четвереньках, таща правую ногу, миновали трубу и вошли в густой кустарник.

- Какой день мы идём? - спросил Виталий. - Подумаешь, ка­

жется, давно уже. Это, с одной стороны. А с другой - это с той, где

ты и я и наша любовь, кажется, всего лишь миг. Один короткий

миг. Двое суток - это же нет ничего. И в то же время сколько же

много. Мы вместе. Ты и я. Оба.

На частых привалах Виталий вновь и вновь привлекал к себе Зою, целовал её в губы, в щеки, в нос, в глаза. Она блаженно улыбалась и шептала, почти в забытьи:

- -Сумашедший. Ну, зацелуешь же. Зацелуешь...

Но лишь он отвлекался от неё, как её чуть дрожащие губы раскрывались, распускались цветком, призывали к новым долгим и сладким поцелуям, тянулись к губам Виталия.

Они оба теряли всякий разум, всякий рассудок и, забыв обо всем на свете, сплетались в молодом любовном задоре.

Зоя пыталась предостерегать Виталия:

-Тише же ты, нога ведь у тебя, больно же тебе.

-Что нога, - прерывисто шептал Виталий, - у меня её будто вовсе нет, вся боль утихает, как только дотронусь до тебя. Тебе хорошо со мной?

-Хорошо, - выдыхала Зоя.

Устав, обессилев друг от друга, они вольно откидывались на спины и молча глядели в глубину августовского неба. И думали опять же друг о друге. И ни о чём ином.

-А как я люблю сочинять стихи про небо. Про него сколько ни говори, сколько ни пиши и всё будет мало. Как о женщине.

- Прочитай про небо, - попросила Зоя.

- Про небо, значит. Какое же. Ага, вот это попробую.

Виталию всегда трудно было начинать читать свои стихи.

У него вдруг они как-то рассыпались, и на ум никак не приходила первая строчка.

-Так, значит, про небо. Это... Как же я начинал. Ага, кажется, так:

Заклубилась туча,

Безобразя небо,

В самой середине,

В синей глубине,

И развеять тучу

Не хватало сини,

И под тучей ветер

Смертный сатанел.

Эх, судьба-судьбина!

Головой на плаху

Легче лечь и разом

Кончить непутём!..

И рвануло небо

На себе рубаху,

И на лес упало

Проливным дождём.

-М-да, характерец, однако, - качнула головой Зоя и погладила Виталия по коротким волосам. - Я думала, он и правда про небо почитает, а он «головой на плаху» и «кончить непутём».

-Не буду больше читать, - помрачнел Виталий. - Не могу. Прочитаю, такое же наваливается. Я ведь для себя это пишу, то есть для песен своих. Играю и пою.

-Ну и не читай. Пока хватит одного. Есть над чем подумать. Ты свои стихи никуда не посылал?

-Пробовал. Всё попусту. Говорят, плохо.

Виталий чуточку сомневался: не надоел ли он Зое со своей любовью.

-Что это со мной? - как бы сам себя спросил вслух.

-А что? - не поняла Зоя, приподняла голову.

-Ну, это... Хочу и хочу тебя.

-А, это. А кого бы ты ешё хотел?

-Да нет, ты не так поняла! Я вот что слышал об этом самом. Вроде бы в природе так устроено, что организм, которому угрожает скорая гибель, предчувствует её и становится очень активным в половом отношении. Я читал даже об этом. Он как бы помимо воли человека во всю стремится продлевать и продлевать свой вид. И таким образом хоть частично остаться на этом свете, перенеся себя на себе подобного, который рождается от его активности.

Зоя откровенно рассмеялась, упала лицом в траву.

- Ну, мужики! Ну, наивный народец! - сквозь смех говорила

она. - Ты что же, умирать собрался? Прямо скажу, не похоже на

это.

-Да нет же, я в том смысле, что говорят об этом и пишут даже, - начал оправдываться Виталий.

- Говорят. Пишут. Да не про нас, выходит. Глупенький ты, оказывается. Да молодые.мы! Молодые! Вот и... Додумался тоже мне.

Заговорила уже серьёзно.

- Мы - что? Вот подруга у меня была. Такая уж тихоня, такая образец стеснения, что другой такой не сыщешь. А замуж выскочила вперёд всех своих подруг. За офицера. Ну, мы, конечно, любопытничаем: как там у тебя, Катенька, с твоим офицериком, расскажи нам. А она хоть бы смутилась. Глаза у неё светятся, восторг так и прёт из неё. Я, говорит, девочки, и не знала, что такая охочая. Мне ведь ночи не хватает. Утром ему на работу надо уходить, а я не могу отцепиться от него, не пускаю. Говорю, звони своему начальнику и отпрашивайся. А он говорит, нельзя у них отпрашиваться, служба такая. А я своё: не могу без тебя, умру, наверное. Сама буду звонить твоему начальнику, пусть отпускает. Служба твоя не уйдёт от тебя, а я, жена, я могу и уйти. Вот какой оказалась наша скромница Катенька. А ты - гибель чует.Эх, да нам с тобой в нормальные бы условия, в домашние, так и я тебя на минутку бы от себя не отпустила. Видишь, я даже вон на что решилась, уйти в побег с тобой. И ты не думай, тут нет твоей вины, тут больше моей вины. Так всем и скажу: я виновата, я увела его, не могла жить без него. Так что мы, бабы, народец ещё тот.

Это только кажется мужчинам, что они главенствуют. Ошибаются. Мы, от нас всё, от баб. Господи, как же мне с тобой хорошо. Ты не стесняйся этого. И не сомневайся. Всё нормально. Всё как у людей.

Виталий никак не мог понять: что-то вроде бы ему не стало хватать, что-то он вроде бы потерял. А что ему терять? Всё при нём. Да у него кроме немудрёной зэковской робы и нет-то ничего. Можно сказать: гол как сокол. А всё же гнетёт что-то, теребит нервы.

«Автомат!» - вдруг вспомнил Виталий. И представил, как он там теперь лежит в листве и песке один, заброшенный, забытый, ненужный. А ведь сослужил же он Виталию добрую службу. Добрую ли? Может, и нет. Но и без него не удалось бы уйти. Это как пить дать, не ушли бы. И небыло бы этих деньков сЗоенькой.Так и перешёптывались бы тоскующими и призывными взглядами. До конца. До скорого окончания строительства дачи. Достроили бы и вновь оказались в своём родном мебельном цеху. Среди зэков, в духоте и пыли. А она... И она пошла бы своей дорогой. А тут они, хорошо ли, плохо ли, но вместе, рядом, в любви и нежности несказанной. Только рана вот тревожит. Болит, зараза. Как она дёргает! Так и выгрыз бы её зубами.

«А как же теперь тот солдатик мой? Дёрнулся же. Он-то за что страдает? За нашу любовь? На пути не становись? Но ведь не по своей воле он на этот путь встал. А как иначе?»

Этот вопрос Виталий так и не мог разрешить, с какой бы стороны к нему не подступал. Виноват он перед солдатом. Очень виноват. И иначе не мог. Как тут быть?

А автомат всё не отпускал, автомат тянул к себе, звал, просился в руки. Для надёжности.

«Вернуться за ним? Может, пригодится? Теперь уж что, теперь семь бед - один ответ. Зато с Зоенькой позволит хоть сколько-то ещё вместе побыть».

-Зоя, как ты думаешь, мы далеко ушли от того места, где автомат оставили?

-С километр всего. А что?

-Да так я. Что-то сомнение берёт: а верно ли сделали, что бросили его там. Может, ему лучше при нас быть. Или нам при нём. Надёжней.

- -Гляди, тебе видней. Тут я не берусь советовать. Не моё это

дело, не женское. Решай сам.

-Ты найдёшь то место?

-Запросто.

-Сходишь? Принесёшь?

-Пожалуйста.

Зоя поднялась, оделась, поцеловала Виталия:

- -Ну, пошла я, если так надо. А ты тут не грусти. Я скоро.

И пошла. И пропала в лесу.

Виталий остался один и ему сделалось тоскливо. Он оглядывал вокруг себя тёмный лес и представлял, как где-то в этом лесу сейчас шастают солдаты, отыскивая беглецов. Шастают, кляня всё на свете и всего больше этого сумасшедшего зэка. К тому же вооружённого. Ему теперь терять нечего, он десяток уложит только так откуда-нибудь из недоступного места.

Так раздумывал Виталий, представляя самого себя на месте солдат, которые ведут поиск.

«Смелая, однако, - подумал о Зое. - Одна, в незнакомом месте, в лесу - и не боится. Вот уже поистине женщина - загадка».

Он разбинтовал ногу, стал осматривать. И ранки-то вроде бы ничего не значащие, пустяковые, а болят вон как, сил нет порой переживать эту боль. Тело вокруг ранок опухло, покраснело, дотронуться невозможно.

Виталий прокручивал в мыслях всё, что предшествовало их побегу, то, что было связано с Зоей и с чем она была связана. Что тут главное? Главное мать и отец. Каково им теперь? Подумать страшно. Подарочек им преподнесла дочка, дороже не придумаешь. Это надо суметь пережить им. Это надо суметь такую дочку вырастить. А вообще-то не одна она такая, не она первая и не она последняя. Сколько случаев описано в литературе. А сколько не описано? Так что есть это, наверное, в женской крови - бежать с любимым. Есть, когда полюбит по большому счету. Так что терпите, дорогие родители. Терпите, иного вам не дано.

Он понимал, каким врагом стал для родителей Зои. Врагом номер один. «Интересно, они вид делают или на самом деле думают и верят, что их дочку беглый зэк держит, как заложницу? Хоть на самом деле верили бы в это, им бы легче было».

С родителей Зои мысли опять перекинулись к окружению. Это как же так случилось, что и срок-то он получил за оружие, и сам-то он в руки взял оружие и применил его, и против него самого-то применили оружие. Кругом одно оружие. Вспомнил и чернявых тех кавказцев, которые подвели его под срок. Вспомнил и почему-то не обвинил их, как винил, как ругал раньше. Обманули они его, обманом подсунули оружие, но не враги же они ему.

Виталий работал на КамАЗе. Рейсы чуть ли не по всей стране вдоль и поперёк. Интересная работа, какая-то вольная, очень уж самостоятельная. И платили прилично. Себя хорошо содержал, отцу помогал. Собирался осенью в литературный институт поступать, стихи на конкурс отослал. Брал груз. Недогруз был. А путёвка на Ростов. Тут и подошли к нему двое кавказцев. Ребята молодые, вроде бы даже стеснительные, скромные. Попросили: помоги, друг, брат строится, ему нужно железо для крыши отвезти, заплатим хорошо. Прикинул: а почему бы не помочь? Деньги тоже лишними не будут. Документы на железо есть? Вот они, в полном порядке, пятьсот килограммов, полтонны, в двух пачках увязано. Погрузили. Один кавказец сел с Виталием в кабину и поехали. Хорошо ехали, говорили по душам обо всём на свете. Под Ростовом же остановили гаишники будто бы для проверки документов, груза. Подумал: зацепится за левый груз - откуплюсь. Но оказалось не так-то просто откупиться. Мало того, подъехавший наряд милиции стал распечатывать пачки железа. Кавказец тот, Алик, скрылся потихоньку. И что же увидел изумлённый Виталий? С одной и с другой сторон пачки, листы железа, были цельными, а все следующие в середине вырезанные, а в образовавшемся обширном гнезде лежали новенькие, в заводской смазочке пистолеты. И патроны к ним. Как увидел всё это Виталий, так и побледнел, так и сел там же, где стоял. Ловкие ребята, эти кавказцы. Ничего не скажешь. Теперь все на одного. Судили. Четыре года припаяли. И сказали, что это ещё по-божески, надо было бы на все семь раскручивать.

«Оружие, оружие! И что это людей так потянуло к тебе? Давно не воевали, соскучились? Вот и творят. Вот и я теперь творю не хуже многих других».

Зоя вернулась с автоматом, завёрнутым в куртку. Она так тихо подошла и вынырнула из-за кустов перед Виталием, что он вздрогнул от неожиданности.

-Как ты тут? - совсем обыденно спросила она. - Уф-ф, жарко совсем стало, бегом бежала.

-Не заблудилась? Что там, на дороге? - любуясь зарумянившимися щеками, ало-тёмными губами и чёрно-смородинным блеском глаз подруги, спросил в свою очередь Виталий.

-Как видишь, не заблудилась. И на дороге как на дороге, летят туда-сюда что есть духу. Только тем вроде бы люди и заняты, что мчатся куда-то. Давай представим, как здесь было лет сто назад. Тишина. Покой. Когда-то мужик на телеге проедет. Да? Вот нам бы с тобой в то спокойное времечко. Позавидуешь, как люди жили.

- И даже не сто лет назад, а вполовину меньше. Ведь до войны в стране почти не было машин, а о дорогах и думать не могли. Пятьдесят лет.,. Вот как жизнь ускорилась. И долго ли проживёт человечество при таком ускорении?

- Чуточку больше, чем ты и я, самую чуточку. А может, бесконечно долго. Как знать.

И они замолчали, задумались. Зоя покусывала длинную былинку, глядела перед собой почти не мигая.

Виталий почистил автомат, проверил механизм и вроде бы успокоился как-то. Ничего, он ещё в силах постоять за себя. За Зою. За любовь их. А главное - за волю их, хоть за короткую, но такую сладкую и дорогую...

Вспомнил шуточные вроде бы слова одного пожилого водителя, того самого дяди Коли Шмырёва, который, как говорится, натаскивал Виталия на дальних рейсах. Стояли они в ожидании груза в порту. Собралось около полусотни «камазистов» со всех просторов страны. И вот двое молодых водителей что-то заспорили между собой, загорячились. Один из них воскликнул; «Эх, была бы моя воля, то я тебя бы...» И тут вмешался дядя Коля. Голос у него зычный, сам он по-цыгански низок, широкоплеч, черняв. Встал в позу и театрально так гаркнул: «Есть воля - силы нет!»

Посмеялись над шуткой водителя и вроде бы забыли о ней. А Виталию она по душе пришлась, заставила и не раз, и не два надолго задуматься. «Воля есть - силы нет». Значит, все зависит от силы? От ее наличия? И от физической, и от духовной. Есть они - есть и воля. Бери её столько, на сколько силы хватит. Нет сил - нет и воли.

И нынешнее своё положение Виталий стал рассматривать через силы. Имели же они силу полюбить друг друга, имели силу побег совершить - он из-под охраны, она - от отца и матери, имели силу всё это время провести так, как душа требовала. Их сила и волю определённую им обеспечила. И будет обеспечивать, пока не одолеет ее иная сила. Тогда все, тогда и волюшке конец, и любви конец. А что останется? Мрак. Беспросветный лагерный мрак для него, да и для неё не лучше.

И вспомнилась ему строка из стихотворения большого поэта. И прочитал он про себя: «Смерть - она всегда в запасе. Жизнь - она всегда в обрез». Как точно и верно сказано! Будто на краю пропасти человек понял и увидел это: смерть в запасе - жизнь в обрез.

«А если распорядиться так, как сказал поэт? Жизнь в обрез - и порядок. И волюшку не отнимут. Не у кого будет её отнимать».

Он продолжительно посмотрел на Зою, будто видел её впервые перед собой. Прикинул: сможет ли в последний момент поднять ав­томат на неё' и нажать спусковой крючок. Пристрелить. А затем уж и себя сходу. Себя - это просто. Так представилось ему. А вот её...

-Ты что так смотришь на меня? -вывела своим голосом Зоя из какого-то оцепления Виталия. И ему вдруг показалось, что она побывала у него в мыслях. В её тёмных глазах, в самой глубине их он вдруг увидел подобие испуга и тоски. Такого испуга и такой мгновенной тоски, которые, наверное, бывают в глубине глаз у человека перед неминуемой смертью.

- Да нет, ничего я, так это! - поспешно тряхнул головой Вита­

лий, отвёл глаза в сторону, - нога побаливает. Вот зараза... А так

ничего. Живём, милая. Иди ко мне.

Они ласкали друг друга, шептали горячие самые единственные и самые верные слова об их несказанной любви, о счастье, о близком и далёком будущем.

Но мысль та - жизнь в обрез - шальная, новая, заманчивая не покидала Виталия, гнездилась не в голове, а где-то в углубленном тайнике сердца ли, души ли, где-то там, в груди, где имелось место для радостей и печалей.

Доедали последние крохи. Виталий попробывал отказаться есть, отделаться шуткой, что он вроде бы сыт по самое горло любовью. Но Зоя протестовала, обиделась, и Виталию пришлось подчиниться ей, съесть свою долю чёрствой булки с двумя ломтиками подтаявшей и потому особенно вкусной сухой колбасы. И воду последнюю допили. Всего по три глотка досталось.

- Воду найдём, - уверенно сказал Виталий, - где-то она здесь

неподалеку. Хуже будет с пищей. Крути не крути, а к людям вы­

ходить надо. Грибы вот они, а есть их нельзя без хлеба. Да и огонь

не разведёшь...

Сначала неожиданно залаяла собака. Небольшая, приземистая, пёстрая - она высунулась из кустов и лаяла с оглядкой, будто докладывала кому-то, что нашла людей, а что делать дальше - не знает. За ней где-то явно следовал человек.

Виталий потянулся к автомату. Собака тут же расчётливо отскочила за куст и лаем показала, что ей грозит опасность.

- Ну, чего ты, Дозор? Кто там, кого ты отыскал?

Говоря это низким басом, шурша плащом по кустам, на поляну вышел человек. Вышел, увидел сидящих под деревом парня и девушку, остановился.

- Гм... Не напрасно, значит, заволновалась моя собачка. Тут и

впрямь люди. Ну, здравствуйте, да не обессудьте нас, не думали вам мешать.

И он коротко засмеялся, оказав тем самым свои мирные намерения. И в смехе его не было ни испуга, ни смущения. Клекотнул горлом и замолк.

Виталий напряжённо глядел на мужчину, пытаясь определить, кто он, что ему надо, какая от него может быть опасность, к добру эта встреча или к худу. Мужчина был не молод, но высок и кряжист, будто из тёмных камней сложен. На тёмном по-лошадиному продолговатом лице его выделялись увесистый нос и большущие губы. Глаза сидели по-медвежьи близко к переносице, поблёскивали из-под лохматых бровей. Голос грубый, с какой-то грудной натугой, будто из бочки раздавался. Левый рукав зелёного плаща был пуст и засунут в карман. В правой руке толстая палка с шаровидным набалдашником.

«Толи пастух, то ли лесной скиталец какой», - всё гадал Виталий. Время затягивалось. Сидеть вот так перед стоящим неподалеку мужиком было уже неудобно. И Виталий решился, позвал:

-Подходи, отец. Присядь, отдохни с нами. Заодно посоветоваться нам с тобой очень надо.

-И то, отдохнуть можно, - согласился мужик, скинул с плеча плащ, содрал его с фуфайки правой рукой, бросил под ноги Зое и тяжеловато присел на него. - Корову ищу вот. Не видали, случаем?

-Нет, не попадалась, - ответил Виталий. - А если попалась бы, то уж молочка откушали бы. Обижайся, не обижайся...

-Нет, у какой-либо другой и откушали бы, а у этой не выдавили бы, - усмехнулся мужик.

-А почему? - удивилась Зоя. - Корова же!

-Стельная она. Последние дни выхаживает. Вот и без молока. Телочка, значит, кормит уже.

Зоя всё пыталась загородить собой автомат, а Виталий уже понимал, что этого делать вовсе не надо. Мужик увидел автомат сразу же, как вышел на поляну. Это Виталий знал. Но удивляло иное, при виде недозволенного оружия мужик был спокоен до предела.

И вдруг мужик прямо спросил:

-Вы энти, што ли, которых ищут?

-Энти, - подражая мужику, ответил Виталий. - По нам это заметно?

-Заметно. Всё на обличье написано. Только вот одно не ясно, она вроде бы у тебя заложница, а не похоже на это. Как же, а?

-По любви бежали, - спокойно сказала Зоя.

-Вот эт вот да! Вот эт вот история! Ну и ну! А они-то весь день вчера с вертолёта: заложница да заложница. Выходит, кому-то надо сделать тебя, дочка, заложницей.

-Кому-то надо, - подтвердил Виталий.

-Да-а-а, а уйти-то вам не удастся. Всё перекрыто. Вся опушка леса в солдатах. И мосты обложены. И по дорогам снуют. Я вче­ра такую картину наблюдал. Майор привёз на грузовике солдат. Спешил их и давай выстраивать в цепь. Выстроил, даёт команду -вперёд, а они ни шагу. Тогда он сам вперёд и командует - за мной. В лес. Пошёл. Оглянулся, а солдатики-то не в цепи, а в затылок друг за другом идут. И так несколько раз. Майор и матерился, и угрожал. Плюнул, посадил всех в машину и увёз.

-Боятся? - спросил Виталий.

-Ишо б им не бояться! Лес всё же. Может, ты иде рядом с оружием затаился. Куда ж переть на тебя, порежешь всех из укрытия-то. То-то и оно, боятся.

Помолчали.

-Их-х-х, по любви, значит! Ну и диво! Ну и молодцы же вы, ребятки! Учудили! Потешили старика. Куда же вы теперь?

-А никуда, - махнул рукой Виталий. - Шёл к отцу. И только. Ничего иного не было у меня на душе. Вот взять её и довести до отца, показать ему. Заодно на могилу к матери сходить. Вот и всё.

-Да это не мало. И к отцу надо, и к матери надо, хоть она и покойница. С такой царицей и пойдёшь к отцу и матери. А как же? Этим мы все и повязаны на земле.

-Значит, не дойдём? - спросил Виталий.

-Трудновата будет. Отсидеться надо бы, пока преследователи малость поустанут и поостынут, - уверенно заговорил мужик. - Я ведь три раза бегал из плена. Да как бегал-то! Первый раз на Украине дело было. Нас, пленных, согнали на ночь в церковь. Кто спит, кто не спит. Темно. Я начал пол ощупывать. Шарил, шарил и нашёл лючок. Приоткрыл и в него юркнул. Подполье неболь­шое. Так я под самую стену уполз, вжался, как мог и затаился там. Утром слышу, уходят. Я ещё в том подполье сутки высидел. А потом уж наружу выбрался. И ушел. В одном хуторочке схоронился у детной солдатки. Две недели сидел. Поправился. И к своим подался. Да не дошел. Взяли. Снова погнали. Бежал уже в Польше. Не один бежал, скопом. Собаками затравили, всех повязали. Бежал и в третий раз. Уже в самой Германии. Но уже умён был. Все в одну сторону кинулись, а я в обратную. Не знаю, как кто, а я ушёл в тот раз. В Югославии оказался, в партизанах. Там вот и руку потерял.

И опять замолчали. И опять первым заговорил:

-Хх-х-х, по любви! Любо-дорого! Я вот говорю, говорю, а сам все думаю, как быть с вами. А? Как быть с вами? Без меня вы скоро в руки попадётесь. Со мной, может, и повремените. Домой вас взять? Оно вроде бы и можно. Живу я от людей на отшибе, всего три избушки остались. А ведь могут и в избушках искать в наших. Тут оставлять никак нельзя, опасно. Есть тут неподалеку одно местечко надёжное. И оно может в таком разе сгодиться. Я коров туда выгоняю в полдень, стойло там, ну, под дубом под старым есть надёжное укрытие. Для двоих вполне хватит. Туда надо бы переходить.

-Это далеко? - спросил Виталий. - У меня ведь нога... Успел с утра пораньше на пулю налететь.

-Вот те раз! Чья же пуля-то? Солдатская? - удивился мужик.

-Нет, не солдатская. Хотел у одного машину на время подзанять, ну он меня и чикнул.

- Давай-ка погляжу, - предложил мужик. - Это уже хуже.

Виталий оголился, с помощью Зои снял повязку с раны. Сбро­

сил листья подорожника.

Мужик склонился над ногой, внимательно оглядел раны.

-В мякоти прошла. Кость не тронута.

-А мне кажется, что кость болит. Ломит, - сказал Виталий.

- Это тебе только кажется. Я вижу лучше. У меня-то не болит.

Однако красноты порядком дала. Надо срочно вытяжку де­

лать, не давать ей зарасти.

-А это больно будет? - напрягалась Зоя.

-Нет, пока попробуем без боли. Ольховым листом и корой с молодого дубка. Это я сейчас сготовлю.

Мужик поднялся, углубился в лес.

-Как он на твой взгляд? - спросила Зоя.

-Нам, по-моему, повезло, - ответил Виталий, - Такие, как он, не придают. Интуиция мне с самого начала подсказала.

-Дай-то бог, - согласилась Зоя.

Мужик вернулся с ольховыми листьями и полосками дубовой коры. Сам прикасаться к ране не стал, попросил это сделать Зою. Она делала так, как он велел. Обложила ногу листьями, а поверху листьев дубовой корой. Потом туго-натуго замотала и завязала тряпкой.

Поднялись и пошли. Мужик шёл метрах в двадцати пяти впереди. Собака его бежала сбоку, оглядывалась, не теряла из вида идущих следом. Продвигались медленно, осторожно. Вскоре вышли к продолговатому озерку. Мужик ушёл вперёд на разведку. Вернулся. Сказал:

- Подход пуст.

Дальний конец озера лежал на песочном бережку. Там стояли по брюхо в воде коровы. Штук десять, не больше. За песчаной косой стояли низкорослые кусты, а за ними был мёртвый обрывчик, наверху стоял мощный дуб, а под корнями его была вырыта пещерка, которую можно было увидеть только со стороны кустов, и то лишь подойдя к ней вплотную

.

- Вот тут и располагайтесь. Молока я вам дам. А с едой пов­

ремените. Вечером или сам принесу, или старуху свою пришлю.

Вернее, она придёт. Заодно и рану оглядит. Она у меня знаток

по этому делу. Залечит лучше всяких докторов. Мази такие со­

ставляет. Скотина вон как уж друг дружку пропорет рогом, так

уж развалит, а старуха раза два смажет рану и нет её, затяну­

лась.

Вскоре мужик принёс глиняный горшок с парным молоком, куски чёрствого хлеба. И ушёл.

Виталий и Зоя впервые за эти дни вольно поели. Они молодыми зубами грызли сухой хлеб и запивали его вкусным парным молоком.

Виталию снился сон. Он будто оказался в своём селе. Возле школы. Пустынно. Ни души нет вокруг. И вдруг из подвального помещения котельной по ступенькам поднимается его мать. Увидела Виталия, остановилась и долго глядела на него. Глядела так, будто просвечивала его всего взглядом. А Виталию от её взгляда сделалось не по себе, неуютно как-то, будто он постепенно становился не самим собой, будто растворялся постепенно в этом взгляде. Ему сделалось страшно. Он заплакал, как иногда плакал в детстве, и совсем жалобно запросил:

- Мама, не надо.

А что не надо - этого не знал.

Наконец мать вздохнула и сказала печально:

- Сынок, ты устал. Как ты устал, сынок. Иди ко мне, сынок,

отдохни.

Она протянула к нему руку. И он пошёл к ней. Он взял её руку и она повела его за собой в подвал.

-Мама, но там ведь плохо, - сказал Виталий.

-Глупенький ты мой, - всё так же печально улыбнулась мать, - там очень хорошо, там ты отдохнёшь. Ты ведь устал?

-Да, мама, я очень устал, - вздохнул Виталий.

Они вошли в какое-то призрачное помещение. И было там так тихо, как ещё ни разу в жизни не было тихо вокруг Виталия...

Он проснулся с внутренней дрожью. Вслушивался, ловил слухом ту необыкновенную тишину, которая ему только что снилась. Но тишины не было. По кустарнику легко пробегал ветерок. Вспархивали, щебетали, возились в гущине птицы. Не было лишь тишины.

Вновь над краем леса летел вертолёт. Вновь призывал Виталия к благоразумию. Вновь предупреждал население об опасности, которая может подстерегать их со стороны вооружённого преступника, бежавшего два дня назад из колонии, захватившего залож­ницу. Тому же, кто укажет место нахождения преступника, обещалось вознаграждение в десять тысяч рублей.

-Как они надоели, однако, - сказала Зоя, которую разбудил гул вертолёта.

-Надоели, - согласился Виталий.

Виталий устал лежать в тёмной и тесной пещере. В ней, как ему казалось, могильно пахло гнилью и землёй. Захотелось выбраться наружу, к тёплому предзакатному солнышку, погреться вволю, подставиться лёгкому ветерку, набегающему с лугов. Он сказал о своём желании Зое.

- Ой, у меня что-то так на душе тревожно, так тревожно.

Может, пересидим ещё часика два, а когда стемнеет, тогда и

выйдем.

- Нет-нет, - заторопился Виталий, - я просто не могу здесь. -

Глухо как-то. Будто вся жизнь вокруг закончилась, остановилась.

Он находился под впечатлением и воздействием увиденного сна. Но Зое об этом не говорил.

Они тихонько выползли из укрытия, зажмурились от солнышка, бьюшего им в глаза, замерли, вдыхая луговой ветер, настоянный на перезрелых травах.

-Давай во-он там, под кустиками посидим, - предложил Витаний и пошёл первым. - А у меня нога почти не болит. Надо же. Вроде как одервенела. Это, наверное, от дубовой коры.

-Помнишь, в сказках встречается липовая нога? А у тебя теперь дубовая.

-Хоть сосновая, лишь бы не болела.

Уселись под кустами. Под ногами лежал чистейший, промытый песок.

- Разуться, что ли? Как я любил в детстве бегать босиком по сыпучему песку! - Виталий прижмурился от сладостного воспоминания.

-И я любила. Да ещё как! Особенно вечером, когда воздух сделается прохладным, а песок тёплый-претёплый.

-Где это тебе удавалось? На свиданьях, что ли? - нечаянно для себя спросил Виталий. И сам же насторожился от своего вопроса.

А Зоя, уловив в вопросе Виталия признаки ревности, с грустью ответила:

- С папой на рыбалке. Он меня часто брал с ночёвкой. Он тогда

был... Очень хороший. Как мы его любили! И я, и мама. А потом

его понизили в должности. Без его вины. Назначили начальни­

ком одной колонии, потом другой. И он покатился вниз. Стал

много пить, сделался дерзким. И мама уже с ним измучилась.

А теперь вот я...

Виталию совестно сделалось за свой неуместный вопрос. Мало того, что кругом виноват перед Зоей, так он ещё начинает ревновать её. Она же отказала тому Жене - старлею, она выбрала его, зэка, она оставила родителей, а под какой удар она подвела отца. Если, как она говорит, он катился вниз, то теперь ему пропасть уготована.

- Прости меня, Зоенька. Прости, я вовсе не хотел тебя оби­

деть.

-Знаю, что не хотел. Наверное, это у всех бывает. А у тебя были женщины?

-Ну вот, и ты о том же. Так мы и поругаться можем.

-А ты хотел жить так, чтобы даже с женой своей не поругаться. Не скучновато ли будет?

-Не знаю.

-Ну, были или нет?

Ни «да», ни «нет» не ответил Виталий. Он пожал плечами, склонил голову набок, приподнял брови.

- Вот мы и квиты. А теперь ты меня прости за мой глупый вопрос. Об этом ведь не спрашивают. Так мне подружка говорила: не спрашивай мужчину о его женщинах. Ответит неправдиво - оскорбит. Ответит правдиво - жестоко обидит. Правду за близкими людьми не всегда надо знать? А? Скажи? Её лучше вовсе не знать? По родителям знаю - лучше не говорить и лучше не знать. Однажды мама сказала папе: «Я хочу знать всю правду о тебе от тебя самого». Знаешь, что он ей ответил? Он сказал так: «Зачем она тебе нужна? Без неё жить легче. Да если ты обо мне, не дай бог, когда-либо всё узнаешь, то тебе жить не захочется, ты в петлю залезешь. Вот какая она, правда, обо мне. И больше не спрашивай меня. Никогда не спрашивай. Не можешь жить со мной - уйди. Препятствий чинить не стану». Страшно, правда, Виталик? Вот говорю, а самой боязно делается. И папа кажется мне каким-то великим злодеем и преступником. И маму осуждаю в душе, зачем она продолжает с ним жить, если он сам о себе такое страшное говорит.

Виталий слушал разговорившуюся Зою, помалкивал и думал о своих родителях. Как они жили? Они жили свободно. И в то же время преданно. Ненавязчиво преданно. Они, наверное, ни разу в их короткой жизни не спросили друг друга о верности. Зачем? Это же допрос! Каждый должен сказать о себе то, что он считает нужным сказать. И столько, сколько нужно. И всё'. И достаточно. Допросы во взаимоотношениях близких людей, особенно мужа и жены, - это же элементарное неуважение друг к другу.

Матери твоей, наверное, не надо было спрашивать, - заключил Виталий, - а отцу не следовало так жестоко отвечать. Он сказал о себе много больше, чем мог сказать. Он посеял в душе жены страшные подозрения, с которыми жить не так-то просто, они сломают любую стойкую душу. Так я думаю.

-Ты хорошо думаешь, миленький, ты вон какой умный, - Зоя потянулась поцеловать Виталия. Он привлёк её к себе, пошутил:

-Вумный, как вутка.

Из-за лица Зои он увидел солдат. Четверых. Идущих вслед за офицером. Они шли вдоль озера, уходили от того места, где сидели Виталий и Зоя. Они не видели беглецов. Виталий стиснул голову Зои и тихонько повалил её, повалившись и сам с ней рядом.

-Тихо, милая, солдаты, - горячо прошептал в самое ухо. Зоя дёрнулась было, но он силой удержал её.

-Не шевелись.

-Где они?

-Идут вдоль озера.

-К нам?

-От нас.

-Говорила тебе, не надо нам показываться. Не послушался. Теперь вот...

-Ничего, ничего, Зоенька, лежим спокойно. Пронесёт. Уходят вон. Прав был мужик, здорово обложили.

Солдаты ушли, скрылись из вида. Виталий поднялся.

- Уходим и мы в своё убежище. Ну, пошли.

Они не успели и шага сделать, как услышали голоса прямо перед собой, за кустами.

- Цепью идут! - сжал зубы Виталий. - Лес прочёсывают.

Кровь ударила в голову. Сделалось горячо и душно. Мелькнула

мысль: мужик предал, навёл.

«Что делать? Отстреливаться? Зачем? Зачем кровь? Да и не уйду же я с больной ногой. Присесть здесь? Ждать? Ну что, возьмут как курицу. Нет уж! Давай-ка вот так поступим! »

Виталий жёстко взял правой рукой Зою за ворот штормовки, взял так, что и ворот спортивного костюма оказался в его кулаке, развернулся лицом к лугу и, превозмогая боль в ноге, пошёл вперёд.

- Что ты делаешь? Что делаешь? Зачем? - завертелась, задёрга­

лась Зоя, почти вися на вытянутой жёсткой руке Виталия.

-Вперёд! - грубо крикнул он, отчего Зоя сжалась, растерялась.

-Прощай, миленькая. До тех пор мы с тобой и шли, до тех пор и любились. Спасибо тебе за каждую минуточку, подаренную мне.

-Пусти, Виталий! Зачем ты это делаешь?

-Да ты же моя заложница! Ну, будь же ей! Тебе же жить легче будет! Дурочка!

-Пусти! - рванулась Зоя.

-Не пущу. Не рвись. Я так решил, так оно и будет.

Зоя пыталась обернуться, заглянуть в лицо, в глаза Виталию. А лицо у него сделалось бледным до белизны. Глаза сузились, мерцали каким-то кошачьим огнём. Губы плотно сжались.

Он вышел на луг. Он делал всё так, чтобы показать Зою именно заложницей и ничем иным. Чтобы все подозрения с неё были сняты. Он только теперь оценил подсказанный ему с вертолёта вариант с заложницей.

Виталий увидел идущую к озеру пожилую женщину с беленьким узелком в руке и понял, что это жена того мужика, что идёт она к ним. Понял и нервически всхлипнул: молодец, мужик, не предал, напрасно подумал о тебе плохо.

Он хотел сейчас только одного, чтобы его скорее увидели и скорее взяли. Чтобы все были убеждены, что Зоя - это заложница. Обернувшись, он увидел солдат, которые вышли из леса на край луга и остановились, наблюдая за беглецом. Он не выпускал Зою, держал её правой рукой. В левой же держал автомат. Повернулся к солдатам, крикнул:

- Ну, подходите, берите!

Зоя навзрыд плакала. Она уже не вырывалась из его руки.

Из-за леса неожиданно налетел вертолёт. Наверное, уже успели сообщить по радио о том, что выгнали беглеца на открытое место. Он, шипя винтами, завис над Виталием, чуть в сторонке. В нем открылась дверца, из темноты проема выступили двое: один - в военной форме. Это был Женя - старлей. Другой - в гражданской одежде.

Виталий отбросил от себя Зою, сделал несколько шагов в сторону, опустил дуло автомата в землю, очередью растрелял патроны. Когда автомат замолк, он откинул его далеко от себя. Поднял лицо к вертолёту, хотел крикнуть: «Все! Берите меня!» Но не успел крикнуть. Он даже ничего не понял, когда из темноты дверного проёма блеснул огонёк. Всего один. И того всего до конца Виталий не увидел, а только часть какую-то огонька. Не успел ни понять, ни удивиться. В голову ему ударило что-то каменно-тяжелое. Падая, он увидел Зою, бегущую к нему. И всё. В голову хлынула темнота, сметая всякую мысль, всякое видение.

Зоя выстрела почти не слышала. Так, будто что-то щёлкнуло в механизмах вертолёта. Но она увидела, как Виталий вдруг стал заваливаться назад, развернулся при падении на бок, а упал же лицом в землю. Она рванулась к нему. Подбеала и сразу поняла: его убили. Из раны пониже левого виска толчками выбивалась толстая струя крови. Она упала на Виталия и дико закричала:

- Уби-и-или!...

Из проёма вертолёта скатилась лестница, по ней сбежал мужчина в гражданском костюме, подбежал к Зое, подхватил её, почти бесчувственную, на руки, вернулся к лестнице, не выпуская Зою, схватился руками за верёвки, и тут же лестницу потянули в тёмное нутро вертолёта, поднимая заодно мужчину с Зоей на руках. Вертолёт круто развернулся и полетел.

Стало тихо. К лежащему ничком Виталию одновременно подошли с одной стороны солдаты, с другой стороны пожилая женщина. Из раны под левым виском уже медленно стекала тёмная густая кровь...

--------------------------------------------------------------------------

Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на http://prochtu.ru

--------------------------------------------------------------------------