--------------------------------------------------------------------------

Виктор Иванович Герасин - Свидание с Волгой

--------------------------------------------------------------------------

Скачано бесплатно с сайта http://prochtu.ru

Свидание с Волгой

Виктор Герасин

СВИДАНИЕ С ВОЛГОЙ

. Погода осенью обошлась благодушно с людьми, и люди успели убрать поля. Пришла пора награждать за хорошую работу. И награждали. Кто телевизор повез домой, кто холодильник, кто стиральную машину.

Толя Булгаков все это уже раньше получал, и начальство ломало голову над тем, чем бы таким его теперь наградить. И додумались: турпутевкой в город Волгоград. Две их всего выделили для района.

Услышав о такой награде, Толя прикинул: «А что, штука добрая. Это тебе не какой-нибудь светильник - орел там с лампочкой».

Орлов этих у Толи два уже парят на комоде. Мать только успевай пыль с них стирать. Орел - это, конечно, символично. Но и путевка в город-герой это не игрушка. Знают люди, что делают.

И конечно же, он, Толя, поедет! С великой радостью! Поедет, поглядит на дела отцов и дедов, на подвиг их бессмертный. Немало там полегло сельских ребят да мужиков.

Вон и Толин отец, можно сказать, видимость одна, что живым домой вернулся. Его всего и хватило на то лишь, чтобы жениться. И оставил жену вдовой, а сына безотцовщиной. Пролилась там, на волжском бережку, кровушка всего рода Толиного. Ох, пролилась, алая!..

«Кому же вторая путевка?» - поджидал Толя, что вот-вот объявят второго. Хорошо бы поехать со знающим человеком. С таким, который самолично воевал в тех местах. «Вот Ваню бы туда, - подумал о соседе. - А что? Руку там человек оставил. Мог бы и голову. Интересно, каким же Ваня молодым был?»

О второй путевке так и не обмолвились. «Значит, зажилили, - решил Толя. - Кому-то по блату хотят сунуть. Ну-к, пойдем, пощупаем». И направился вслед за Зацепиным, председателем профсоюза, в его кабинет.

- Говоришь, еще одна путевка есть?

- Есть. Ты что, по двум сразу собираешься ехать? - ни с того ни с сего поддел вдруг Зацепин Толю.

- Нужна мне эта путевка! Не мне, а Ване Ветрову!

- Здрасте! При чем тут Ваня? Дают-то механизаторам!

- А Ваня кто? Ясно, Ваня - сторож! А до войны Ваня кем был? Что, это его вина, что руку ему отхватили? И выходит, по-твоему, Зацепин, так: если механизатор - значит, он человек, а если сторож ночной - он уже и не человек вовсе. Он - сторож!

Зацепин поднял на Толю враз заоловяневшие глаза, но встретился с Толиными глазами, которые заоловянели не меньше зацепинских.

А ему, Зацепину, никак нельзя, чтобы глаза его оловянели. На кого им оловянеть? На рабочего человека? На передового в районе механизатора? Нет, брат, шалишь! Унимайся, пока владеешь собой, а если не владеешь, так выметайся из кресла к чертовой бабушке. И весь сказ!

А Толе можно, чтобы глаза его оловянели при случае. Толя рабочий человек. И, на худой конец, дальше поля не пошлют. Так-то вот оно.

И глаза Зацепина помягчели.

- А кого оставим за Ваню? Сторожить кто будет? - вкрадчиво спросил он.

- А чего сторожить? И от кого, главное, сторожить? В людей ты, Зацепин, не веришь? Не-е-ет! Люди тебя избрали, чтобы ты верил им, отстаивал их интересы, а ты... Знаешь, как это называется? Я скажу! Я могу сказать! Каждый думает о других в меру своей испорченности, вот как это называется!

- Очень уж ты, погляжу я на тебя, умненьким стал.

- Не умненьким, а умным! Я дураком еще и не был. Я с ведром за компрессией не бегал в другую бригаду.

Компрессия эта так и повисла на Зацепине с молодых лет его. В бытность его еще совсем зеленым трактористом у него что-то сделалось с трактором, и он никак не заводился.

Шутник-тракторист подсказал Зацепину, что кончилась компрессия и время терять попусту нечего, все одно не заведешь. А лучше топай в соседнюю бригаду с ведерком да подзайми у них там компрессии.

Зацепин, недолго думая, подхватил ведро и прямым ходом в другую бригаду. Там, конечно, насмеялись над ним досыта.

Долго смеялись и в своей бригаде. Эту-то промашку и напомнил ему Толя.

- Иди к директору, - совсем надулся Зацепин, - Иди, у него проси.

Директору было не до путевок. Выслушав просьбу Толи, махнул рукой: ехайте, мол, вы хоть все.

2

По раскисшей после дождя дороге Толя добрался к Ване.

- Сидишь! - зашумел он с порога. - Ты не гляди, не гляди с тоской на дорогу! Дорога сама по нас с тобой соскучилась! -хлопнул перед Ваней на стол две путевки. - Будь готов! Завтра едем! Поглядим твой Сталинград! Вот они, крылатенькие!

Ваня долго не мог уразуметь, о чем это Толя ему буровит. Спрашивать начнешь - еще хуже запутаешься. Он такой, этот Толя, Толком да по порядочку терпения не хватает объяснить, вот и соображай, увязывай его слова, подводи их к смыслу.

Когда, наконец, Ваня понял, что и к чему говорит Толя, удивился:

- Меня-то за что?

А про себя подумал: «А не провороню ли я место с этой затеей? Приставят другого сторожа, а ты потом чухай».

Работу свою Ваня считал недурной, завидной даже. За два десятка лет, которые он встретил и проводил на своем посту, не один и не двое зарились на эту работу.

Да не уступал Ваня. Упирался, и ни в какую. Конечно, будь он при обеих руках, не стал бы уж держаться за эту работу, а с одной-то рукой куда он еще гож, как не в сторожа. Грамотой большой не владеет. В сторожах зарплата твердая, Что летом, что зимой налегке такую службу можно нести.

Зимой контора не запирается. Обход сделал, да к теплой трубе. И посиживай, послушивай поземку за окном.

А о лете и говорить нечего. Летом это не работа, а курорт. Как за полночь, так тишина установится. Парни с девками угомонятся. Собаки лишь изредка кое-где перебрехиваются. Сиди, покуривай, поглядывай в темноту да размышляй над житьем-бытьем людским.

Воровства давно никакого не слыхать в селе. Ненароком, если пьяный разве припозднится, так с пьяного какой спрос - вывел его на дорогу, дал закурить, он и подастся домой. Да еще на другой день сто спасиб скажет...

Объяснив все, Толя отправился домой. А.Ваня все раздумывал. В Сталинград съездить надо бы, конечно. Что-то в последние годы во снах часто стало являться то место.

А чтобы не было сомнений насчет работы, тайком, - не заметил бы Толя - не любит он, когда ему на слово не верят, - сходил к директору и заручился от него твердым словом, что работу за Ваней сохранят.

Приближались сумерки. Вот-вот должна была прийти Ванина жена с работы. Как она еще посмотрит на такую затею.

Виданное ли дело - подхватился мужик и полетел-поехал. Верно, показывают по телевизору, ездят фронтовики на те места, где бои они держали. Да кто это ездит? И где это ездят? Может, где и ездят, только в селе об этом пока понятия не имеют.

Тут еще и подумаешь. Но надо бы, конечно, коль путевка уже выписана. Кому-то ведь надо и первым быть. Так почему бы не ему, не Ване?

Зинаида пришла затемно и порядком уставшая. Благо, что еще дома ей не хлюстаться, не кормить, не поить скотину, не варить ужин, со всем этим Ваня за день управляется. С одной рукой, а по домашности приноровился, даже забыл, как это с двумя руками-то. Казалось, будь они обе - и труда никакого не составило бы это домовничанье.

Работала жена на свиноферме, на откорме маленьких поросят, сосунков вчерашних. Работниц там не хватало, потому и приходилось от темного до темного быть на ферме. Да не просто быть, а работать, крутиться, как белка в колесе. Все бегом да бегом.

А уже годы. Но не бросишь же непоенными, некормленными поросят. Живые ведь они. Это какое сердце надо иметь, чтобы недопоить или недокормить, бросить и уйти. Нет, кто-то, может, и способен на такое, только не она, не Зинаида.

К дипломатии какой-либо в разговоре с женой Ваня не прибегал. Да и бесполезно было. Лучше уж сразу. Два-три слова - и достаточно, а остальное она сама по-своему домыслит. А уж потом решит: ругать ли, хвалить ли ей мужа.

- Слышишь, Зинаида, путевку вот мне дали.

- Какую такую путевку? Что это еще за путевка такая?

Ваня увидел: жена испугалась, подумала, наверное, не в больницу ли? Больницы она пуще всего на свете боялась, пуще пожара всякого.

- Да эт самое. Ты не пугайся. Как ее... Как участнику войны.

Туда посылают, на Волгу. Посмотреть, значит, повспоминать. А потом, по возвращении, людям обсказать, что да как там теперь.

Про пересказывание приврал, конечно. Но это простительно, ради дела же приврал.

- Ты же сама видела по телевизору, как фронтовики встречаются. Ты как на это дело глядишь, а?

Зинаида задумалась, помолчала.

- Одного посылают или еще кого?

- Нет, не одного. Толю посылают, соседа нашего.

- А этого-то за какие такие доблести? Он или воевал?

- Не воевал, пусть, но посылают. Так уж ведется. Поработал хорошо. Это ль не заслуга? Оно ведь молодым-то, может, больше, чем нам, надо знать о войне да мир отстаивать. Их время подошло. Как сумеют, так и будет. Вдвоем, значит, едем. Ты Толе-то такие слова не говори, ни к чему.

- Гляди ты, генерал какой этот твой Толя. Больно ты уж души в нем не чаешь.

Но было видно, что Зинаиде очень даже по душе пришлось то, что вспомнили о ее Ване. Умывшись, принарядившись даже, Зинаида принялась за Ванин костюм, рубашку.

- Надо ж такому быть, - теплился ее застуженный голос, - тебя вспомнили. Может, с района такое указание насчет тебя дали. Да разве скажут о том. Сделают вид, что сами додумались до этого... Да... А вас, фронтовиков-то, всего и осталось-то нет

ничего. На наших глазах вот уже, вспомни-ка, сколько похоронили, земле предали. Всех и не упомнишь. Эх, времечко... В вино только там не вклюньтесь. А то ведь у вас это сразу получается. От вас все жди. Заревет что в тебе, что в Толе твоем – не остановишь вас. Глядите. А ты особо. Старший все ж. Веди себя там как положено. Чтоб потом самому о себе не было противно подумать.

Зинаида долго вертела Ваню перед зеркалом, и за этим занятием их застал Толя.

- Эх, е- мое!- воскликнул он от порога. - Вот это я понимаю! Вот это гвардеец! У-у-у, е -мое! Стрелки-то! - глянул он на Ванины брюки. - Обрежешься невзначай! Вот это мать-Зина поработала! А чего не хватает? Не знаете? Наград! Где они?

- А? Может, правда, Вань? - подняла Зинаида глаза на мужа.

- Да не надо. Не стоит вовсе, - слабо запротестовал Ваня.

Протестовать сильнее, видно, мешал ему парадный наряд, который последний раз он надевал, когда женился их сын, Володька. Этому уже лет семь, не меньше.

- Не стоит! Чудак-человек, а что же тогда стоит? Доставай, мать-Зина, и никаких!

- Какие они мои награды. Так... Была одна медаль, «За отвагу», и та сгинула.

- Куда же она сгинула? - поинтересовался Толя.

- Эт надо тебя спросить. Вовка наш да ты все цепляли, бывало, на пузо себе.

- Когда? Что-то не припомню.

- Где ж тебе припомнить, когда пешком еще под стол ходил.

- А-а-а, все может быть. Детство. Но ведь у тебя не одна «За отвагу»!

- Не одна, да та основная наша, солдатская. Там ее и заслужил, в Сталинграде.

Зинаида, однако, извлекла медали из ящика комода, в котором хранилась всякая мелочь и инструмент негромоздкий, который обычно требовался на скорую руку.

- Наждачной бумажкой их, что ли? - перебирал Толя медали.

- Не надо наждачной. Мел нужен.

Набрали горстку мела, принялись начищать медали.

Вычистили, прикололи к костюму все четыре.

Ваня и Зинаида молчали и глядели друг на друга.

Взглянул на них на обоих Толя, хотел сказать что-то, но промолчал.

Зинаида во все глаза глядела на Ваню, а по ее щекам, поблескивая, медленно скатывались две слезинки. Ваня отвернулся от Зинаиды, глубоко, с привсхлипом вздохнул.

Отвернулся вдруг от них от обоих и Толя.

3

За ночь совсем разненастилось, и поутру машины не пошли. До райцентра - двенадцать километров - Ване и Толе пришлось добираться пешим ходом.

Шли гуськом: Толя впереди, норовисто, легко выдергивая ноги из чернозема, Ваня чуть сзади, тяжеловато, то и дело оскальзываясь левой ногой. Левой руки нет - и нога, выходит, сирота, без помощи.

- Да не лети ты, не лети, как самолет! Вот наказание-то! У меня лоб уже взмок, а он…- сдерживал Ваня Толю.

- Нажимай, нажимай, Ваня, - приостанавливался Толя. - еще немного, и выйдем к речке. А там берегом пойдем. Луговиной-то, думаю, налегке побежим.

- Побежишь тут.. Нет, видно, отбегался.

Выйдя на луговину, осмыгали сапоги о пожухлую траву, пошли скорей.

- Он какой, этот самый Мамаев курган, из себя? Что-то мне сдается, не особо он высокий и крутой. И в кино видел, и по телику, и на открытках... А вот представить не могу. Какой же он, однако.

- Да какой же он, каким же ему быть, курган и курган. Гора, в общем, - отвечал Ваня.

- Да кто же этого не знает! Гора... Ты мне обрисуй: высокий, низкий, крутой, пологий? А то - обыкновенный. А ты и гадай, какой это такой обыкновенный. И на Урале горы обыкновенные, и на Кавказе то же самое, и на Памире. Мало, что ли их? А разница, однако, меж ними всеми есть. Так и курган. Вот, например, как наша Лысая гора, будет он? Ваня минуту-другую молчал, прикидывая:

- Не знаю. Не могу сказать, а врать не буду.

- Вот тебе раз! Он не знает! Елозил, елозил там, чуть жизни не лишился, а теперь он не знает.

- Может, конечно, и будет, как наша Лысая. Но кажется, она малость покруче. С лежу-то, помнится, высоким он казался.

- С лежу-то! Если с лежу глядеть, то покажется колос выше самого высокого дерева. Глядишь на него, а он в небо упирается.

- Тогда не знаю. Говорю, что если с лежу глядеть, то высокий.

- Спасибо! Разъяснил!

Ходьба для Толи не представляла труда, не томила его, и поэтому хотелось говорить и говорить. А чего ж молчать? Где еще можно поговорить вволю, как не в пути. Тем более новое дело для них - туристы все же. А Ваня, как нарочно, молчит. Посапывает себе под нос.

- Эт что за народ такой! Воевали, всю Европу прошли, а спросишь о чем - двух слов не свяжут. Молчат, да и все. Толку-то в нем, в этом молчании! В землю зароют - там еще успеешь намолчаться. Будто только лежа и дела все делали. Будто вовсе в рост не становились, не разгинались вовсе. Такое чувство, Вань, ты только не обижайся, будто ты вовсе и не был там. Не знал бы я тебя, мог бы подумать, что гнешь ты все. И как это так можно? Медали, видите ли, не стоит носить. Где воевал, того он не помнит. Ну, ты вот сам посуди, что ж вы за народ такой?

- Такой уж..

- А еще, поди, гвардеец?

- Точно. Гвардеец! Полк наш гвардейским назывался.

- И я о том же.

- А лет-то, лет-то сколь минуло! Это ты забываешь?

- Сколько б ни минуло. Такое не должно забываться.

- Забывается вот.

- Выходит, приедем туда, а ты там как новичок будешь, как младенец на новом месте. Так, что ль? Ничего себе сталинградец! Его искромсало там, обезручило, а он...

Толя говорил, а Ваня пытался вспомнить, представить все. Он и ночь почти не спал, растревоженный предстоящей поездкой. Все думал, все вспоминал.

Но лица почти напрочь забылись. Да и само место тоже. Слухом помнит: вой, грохот, крики. Чуть ли не до раздельности все помнит. А вот зрительно не помнит. Хочет, хочет вспомнить, а перед глазами какие-то поля тихие в первой зелени. Чистые и тихие.

До областного центра, откуда отправлялся туристический поезд, доехали автобусом. И еле успели. Поезд стоял наготове на первом пути.

- Задерживаетесь, землячки! - поглядела в их путевки миловидная округлая женщина с откровенно-призывным смешком в глазах. - Ваши места в первом вагоне, шестое купе.

Женщина была в форменной одежде, которая, как определил Толя, как-то по-особому, непривычно подчеркивала ее женственность.

От взгляда ее, от улыбки сердце у Толи засуетилось, сбило дыхание. У Толи уже бывало такое, когда с одного взгляда ему нравилась женщина. А эта еще и как нравится-то! Будто только и делал, что знал ее всю свою жизнь. Так и не отходил бы от нее. Но не остановишься же на самом деле, не разинешь же рот возле нее. Понравилась, пусть, но для чего же набиваться враз в женихи? Получается вроде того, что себя вовсе не уважаешь, никакого достоинства не имеешь.

- Эх, е- мое! - радовалось все в Толе, когда шагали к своему первому вагону, который оказался в самом хвосте поезда. - Надо ж так! Первый вагон, шестое купе!

- И чего ж такого? - спросил Ваня, не понимая, с чего это Толя вскрикивает.

- А ничего!

Взбудораженная мысль рисовала уже самые отрадные картины. Думалось, вот тронется поезд, и она, эта самая проводница, или как ее там еще, обязательно объявится в их первом вагоне. Должна объявиться. Не иначе.

Она, видно, и послала-то их с определенным умыслом в первый вагон. Сама в нем едет. А что, не бывает разве такого? Вот уж проедутся так проедутся!

Толя парень что надо. Скоротают уж они времечко в пути! А почему бы его не скоротать? Толя не стар и не зеленая молодь, парень в силе. Она и того хлестче, ни убавить ни прибавить.

И кто знает, куда оно еще взыграет, это коротание. А то так схлестнутся, что вернутся из Волгограда да и прямым ходом к Толе в Марьевку.

Надо ж какая, взгляд так и обволок лицо. Весь день будешь умываться, а не сотрешь этого взгляда. Так что терять тут нечего молодому да неженатому. Вот оно как! Вдруг незамужняя? Правда, если сопоставить кое-что с кое-чем, то по ней этого не скажешь.

Широковата, на незамужнюю не похожа. Да и то, не восемнадцать годков, а где-то к трем десяткам наверняка клонится. Или вдовая? Что вполне может быть. Выскочила замуж зеленой еще да и нарвалась на пьянчугу. Помыкалась, помыкалась, а в пору взошла, да и подумала:

«Это для какого же такого лешего я жизнь свою гублю? Да для меня еше парни и из первого десятка найдутся, не пройдут мимо». Подумала так, взвесила все, да и коленом под зад своего разлюбезного. Это вернее всего, не будет же замужняя так взглядом обволакивать. Тут самому надо не теряться.

- Вань, погоди-ка! Надо б до магазина рысануть. Пару-тройку бутылочек захватить в дорогу.

- Ну тебя.. Не надо, - отказался Ваня, наверное, не столько от Толиного предложения, сколько от своего желания.

- «Ня надо! Ня надо!» - озлился враз и передразнил Толя. -Ну и сиди, грызи сухарик в уголке. «Ня надо!»

- Не ной!

- «Ня ной! Ня ной!» Лезь вон, давай. Никогда по-человечески-то...

«Ладно, устроимся, и я в момент слетаю», - решил Толя. Но по вагону уже шла женщина лет пятидесяти и тоже в форменной одежде:

- Граждане, уходить куда-либо не советую. Поезд скоро отправляется.

«Вот так вот!» - зло подумал Толя, проклиная и себя, и Ваню, и отправляющийся поезд, и эту объявляющую женщину.

Как говорится, если сразу не повезет, то оно и не остановится на малом, это самое невезение.

В шестом купе сидели рядышком две престарелые женщины, таких два божьих одуванчика, очень похожие одна на другую. При виде их Толе будто горсть неспелого крыжовника в рот затолкали и силой заставили разжевать.

- Попутчицы, е- мое! Подруженьки дорогие! Сидели бы где-нибудь за сундуками! Туристы, тоже мне! - побуркивал он под нос, остановившись у окна в проходе вагона.

Он все надеялся, что вот-вот увидит ту, так приветливо и призывно встретившую его только что.

Но поезд отошел от станции, зачеканил что есть силы на стыках, а той, кого так ждал, не было. «Видно, помахала вслед мне рукой. Да у нее, поди, таких, как я... Жалко. Тут на корню засохнешь, видно».

Поужинали в вагоне-ресторане. Назад вернулись. Толя опять стал возле окна. Спиной он чувствовал, как в купе уталкиваются. Две старушки в один голос уговаривали Ваню ложиться на нижней полке.

Напрямую о его увечье они не говорили, а доказывали, что ему очень неудобно будет подыматься на верхнюю полку и спускаться вниз. Путь-то немалый.

«Ваня-то в кругу своих. А мне всю ночь на бабулю поглядывать. Ишь какая отважная, наверх забирается», - подумал Толя, вздохнул и полез на свою полку спать.

5

Проснулись с рассветом. Какой там сон в дороге! Так, маета одна. Лучше уж у окна торчать.

За окном, в просветах лесополос, открывались поля, закатывающиеся вдаль. Ровные поля, и все они, как казалось из вагона, тщательно убраны. Как-то даже уж очень тщательно. Большей частью уже вспаханы под зябь. А где остались невспаханные полотнища, там в борозде стояли кирпично-бурые тракторы.

Пахали или стояли, из окна определить было невозможно. Далековато, и лесопосадки - чуть лишь приоткроют и снова запахнут поля от глаз.

Вредные эти посадки, ничего-то за ними не увидишь. Стоят коридорной стеной по обе стороны. А так посмотреть хочется. Для чего же тогда ездить? Посадок этих и дома вволю наглядишься. «И тут пашут, - подумал Толя и представил братьев-трактористов в столь раннее время. - И хорошо. Сколько же ее, землицы-то - кормилицы? Много! И всю обработать надо. Всю надо в порядок привести».

Приводить землю в порядок Толя любил. И уважал тех, кто приводит ее. Вот не знает он совсем тех людей, которые сейчас пашут эти поля, а чувствует их почти как себя. Неплохие они, эти люди.

Плохой человек не встанет в такую рань, не сядет за рычаги трактора. На это тоже надо натуру иметь. Да какую еще натуру. По нынешней жизни можно, и очень даже запросто, полегче прожить. Совсем налегке можно. И приспосабливаются некоторые. А Толя нет, Толя не любит чтоб налегке и никому не советовал бы.

Любит вот он поля, да и все тут. Даже любит - это не то слово. Он представляет себя продолжением, что ли, тех полей. И он, и они, поля - это какой-то единый организм, выше того, обширней того, какой есть непосредственно в Толе.

Сманивало, было время, по молодости ранней, бросить все хотел к чертям. Бросил было уже. Да вроде того, что ополовинился, напополам разорвался. И опять вернулся к полям. Хорошо, когда созревшего зерна наберешь полную пригорошню да вдохнешь в себя этот слитный дух земли, дождя и солнца. На душе вольготно сделается, надежно как-то. Спокойно.

Теплое оно, зерно. Даже зимой теплым кажется. А жаворонки? Заглушишь трактор, уши отойдут от шума, уляжется он, и так отчетливо жаворонков слышно, что кажется - вот они, над ухом вьются. Добрая птичка. Неброская, незаметная, а для души пользительная...

Хотелось рассмотреть, какая тут земля. Но посадки не давали этого сделать. А по времени выходило, что едут уже давно по волгоградской земле. А вот какая она? Конечно, не может же быть она такой, как его, Толина, чернозем. Зона не та. Выйти бы за посадки, углубиться в поле да пощупать его руками, поглядеть на цвет.

Сзади подошел Ваня, и Толя спросил:

- Земля тут какая?

- Откуда ж мне знать, какая она тут.

- Опять... Одно и то же.

- Нет, ты чудак, ей-богу! Зима ведь была, снег! А чего ты под снегом разглядишь?

- А-а-а, снег. Это да.

- Да и в поле я вовсе не был тогда. В городе... В самом... Старушки-то, слышь, к сынкам едут. На могилки ихние. У каждой по два сына там. Вишь, какое дело-то.

- Да? Вот ведь...

- Ага... Они не раз уже ездили. И вот опять.

В каждой ямине, которых богато было с обеих сторон от железнодорожного полотна, Толе виделась бомбовая или снарядная воронка. А когда в просвет лесополос вглядывался в бескрайние, ровные поля, то представлялось: вот с запада танки поперли, не сочтешь, сколько их, а куда деться? Кругом ровным-ровно, и весь ты на виду. И бежать некуда. Самое раздолье для танков.

Из-за осеннего марева выбралось солнце. То пепельно-серая, то глинисто-серая земля совсем не походила на ту, жирную, черную, на которой привык работать Толя.

«Э-э-э, бедновата! Совсем даже бедная!» - жалел Толя землю и представлял, что те, кто обрабатывает ее, в несколько раз больше труда закладывают, чем он, Толя.

Поезд постепенно заворачивал, и вдруг Толя увидел что-то высокое, стоящее в самом небе. Будто вовсе не на земле стоит.

«Эх, е -мое! Не она ли?!»

- Вань, гляди! Да так вот, так вот гляди! Ну, видишь?

И Ваня увидел, просунулся весь к окну.

А поезд уже заворачивал вправо. Перебежали к окну в купе.

- Ну, е -мое! Вот это фигура! Всем фигурам фигура! Гляди,гляди, она вроде все время к нам разворачивается»

А меч-то! Вот этот хлобыстнет! Вот этот дербалызнет! - расширились глаза у Толи.

А Ваня даже лицом посерел, а на скулах перекатывались тяжелые бугры. Одна из старушек крестилась, слегка кланяясь в сторону матери-Родины.

Другая вцепилась сухонькими ладошками в край стола и не отрывала посветлевшего взгляда от скульптуры.

- Вот она какая, - выдавил из себя Ваня.

- Ага. Надо ж, громадина. Даже робь какая-то берет. - Толю не покидало возбуждение.

И чем ближе подходил поезд, тем мощнее, тем глыбистей становилась мать-Родина. Ее не охватить было мыслью. Ее не с чем было сравнить. Казалось: она стоит над всей землей. И говорить о ней слов не находилось. Лишними были слова.

6

По радио объявили программу дня: до обеда - посещение планетария, после обеда - автобусная экскурсия по городу.

О планетарии Толя и предположить не мог. Думал: сразу же на места, где шли бои, а выходит вон что. И это сбило с определенного настроя, заставило только удивиться несообразительности устроителей экскурсий. При чем тут какой-то планетарий? Неужели в Волгограде поглядеть больше нечего?

Экскурсанты длинной вереницей вышли на привокзальную площадь и так же, вереницей, не отставая и не убегая вперед, втягивались в улицу.

Толя приостановился, придержав Ваню:

- Пошли-ка, брат, по своему маршруту. Понимаешь, эта затея с планетарием меня вовсе не устраивает. На Волгу, брат Ваня, на нее, родимую. Как поется в песне, так и мы с тобой должны ладони в ее воду опустить. Я не могу высиживать в каком-то планетарии, дожидаться, когда меня, как бычка, поведут, чуть ли не на веревочке. Не могу, когда рядом Волга, когда рядом Мамаев курган. Понимаешь, Ваня, Во-лга!

- А народ-то?.. - возразил было Ваня, поглядывая вслед ушедшим. - Как-то вроде... Ну, не так.

- Так, Ваня, так! Мы с тобой тоже народ. Пошли-ка, брат.

- Он что, этот пролет... как его?

- Планетарий. Ты, Вань, не тот смысл вложил в слово. От слова планета. Понимаешь, покажут там тебе звездное небо. Точно такое же, какое ты в Марьевке видишь от захода до восхода солнца. Кино, в общем. Скажешь, интересно?

- Не знаю, Толь, не видел.

- В Марьевке-то не видел?

- Ну, там само собой. Порой интересно бывает. Когда задумаешься. Глядишь, глядишь, а им конца и краю нет. Звездам-то. А? Ведь когда-то и самый первый человек на них глядел. И все живое с земли их видит. Как же не интересно-то?

- С этим не спорю. Но у нас с тобой во какая возможность имеется любоваться ими. Сюда же мы приехали не на звезды глядеть. А если и на звезды, то на те, которые на братских могилах. Ясно? Вот про те, про небесные звезды, как приедем домой, я тебе книгу дам. Ночь напролет делать тебе нечего, так что сиди, почитывай да выходи на них поглядеть. А про эти звезды, что над могилами солдатскими встали, нет книги. И видим мы их с тобой не ежедневно. А потому давай-ка по народному обычаю сделаем - первым делом к ним подойдем да поклонимся им. Мы сюда шагаем-то? К Волге-то сюда, в эту сторону?

- В эту, Толь, в эту. Вишь, земля-то уклоном идет. Значит, к воде.

Толя вглядывался в дома, в улицы. Он пытался представить, что тут творилось, когда его, Толи, еще на свете не было. Какая тут теснота была от орудий, взрывов и людей. Ведь отец его был здесь. И может быть, вот по этому месту, по которому сейчас проходит сын его, он полз, подбирался к врагу. А может быть, что и кровь тут его пролилась. Не его, так другого кого-то, но пролилась обязательно. Нет тут, наверное, клочка, не смоченного чьей-то кровью.

А Ваня не узнавал Толю. Надо ж, парень будто другим сделался. Сразу как-то, за полчаса какие-то. И улицы трудно узнать. Даже не трудно, а просто ничего похожего, ничего нет близкого с тем, что было.

- Остановись, Толь. Кажись, здесь.

- Что?

- Напоминает. Место примерно то же. Дома вот не те. Да их и не было тогда, так, остовы одни.

- Вспоминай, Ваня, вспоминай.

- Вроде бы там вот мы лежали. Во-о-он, вроде под той оградой. Другая она,конечно. Долго лежали. Он, зверь, будто вот на этом доме засел, на чердаке. И поливает из пулемета, и поливает. Ну, голову поднять не дает! А нам вон до того дома надо было продвинуться. Задача такая стояла. Не знаю уж кто, но приказывают нашему отделению снять пулеметчика. Да. Отделенный у нас был малый молодой совсем, годок мой. Голову приподнял: кто пойдет?

Молчание. Я про себя прикинул: кому бы это пойти? Оказывается, что двое нас несемейных. Я да отделенный. У остальных уже дети имелись. Успели перед войной. Понял это и сержант. Рисковать холостому легче все же. Риск, выходит, только для одного. Ну, мать, отец, конечно. Это тоже немало. Но дети есть дети. Я это много позже понял. Глядит он, значит, на меня, сержант-то, и вроде того что глазами показывает: пошли, мол.

Пошли, показал ему и я глазами. Он за столб оградный юркнул, я очередь переждал да и следом за ним туда. Как брать пулеметчика на такой высоте - совсем непонятно. Сержант шепчет мне: «Давай с тыла заходить, а там увидим».

Я в домах-то городских вовсе не ориентировался. Понятия никакого об их устройстве не имел. Дом он и дом. А надо было знать. Сержант-то мой, даром что деревенский, а до войны успел кое-где побывать, повидать кое-что. Заползли мы, значит, с тыла. Видим, пролом в стене. Дверь когда-то была. Броском к ней. Дальше -лестница. Мы по той лестнице. Выше, выше. Слышим, недалеко он уже от нас. Сержант говорит:

«Как очередь, - так бросок вперед. Как перерыв в очереди - замри». Так и подбирались. Уже по чердаку. Гранатой бы его, да не видим. Бьет рядом. Рванулись в последний раз, и вот он, немец, как на ладоньке лежит. Весь в слуховом окне, раскорячился и лупит, и лупит. Уж не знаю как, но оглянуться мы ему не дали.

Не сговариваясь, за ноги ухватились. Сержант, значит, за левую, я за правую. Он, немец-то, как завизжит. Враз понял, значит. И здоровым оказался, насилу выпихнули в слуховое окно. Так с пулеметом и загремел он. А орал-то, орал-то. Не приведи господи. И думается мне: все же на этом месте дело было. А дома не те. Да о тех что ж теперь...

- И что же потом? - спросил Толя.

- А что ж потом. Сидим и друг на друга глядим. Испуг, значит, взял нас. Вдруг по крыше как грякнет. Мы ходом назад, значит, скатились. А наши ребята тем временем пошли уже. Еле добрались до них. Вот, значит, сержанту - «За отвагу» и мне - «За отвагу». Ту, которую вы с Вовкой моим все таскали. Одна и была настоящая, боевая.

7

Волга открылась им сразу и вся - от одного берега до другого. Толя приостановился даже от неожиданности.

- О-о-о, е- мое! Вон она какая! И поверишь! Глядя на нее, поверишь! У-у-у, ширина-то! А, Вань!

- Да-а-а... - согласился Ваня. - Кипела. Как есть кипела. А горела-то, горела-то!

- Как, вода?! - не поверил Толя.

- Можно сказать, что вода. Нефть всякая разливалась по ней. Чадила! Думалось: не прочадится никогда. А гляди ты, какая синяя да песочком желтым подрезанная. Вот она какая.

По каменным ступеням спустились к самой воде. Вода покачивалась, поталкивалась в камень малыми барашками. Ветерок гнал мелкую зыбь поперек реки от того берега. Присев на корточки, Толя опустил ладони в воду. То же самое сделал и Ваня, опустив ладонь правой руки.

Молчали оба. Долго молчали, вглядываясь в даль.

Заговорил Толя. Тихо так заговорил:

- Вань, а ведь из нашей Цны вода здесь. Значит, с наших лугов, полей. Ты понимаешь это, Ваня? Дела-то какие, а? Она, поди, наша водичка, и в берег-то поталкивается. Вроде того, что земляков встретила. Радостная. И тогда поталкивалась, когда стояли вы здесь. Наша вода приходила к вам сюда. Что ж, выходит так, что все, кто защищал Волгу - народ-то из всяких мест был, - все свою воду защищали. У каждого, кроме общей, была тут своя. Если разобраться, выходит, все одно целое было, собралось здесь: люди, земля, вода. Ну как же иначе? Не будь таких речушек и речек, как наша Цна, так и Волга такой не была бы. Выходит: все зависело одно от другого. Малое от большого, большое от малого.

Не-е-ет. Я так считаю: связи этой никакому врагу не осилить, никаким оружием ее не разорвать. Допустим, что враг поначалу осилит. А что дальше? А дальше то, что вода подмоет его, ненависть народная подточит, а земля похоронит. Завоевать народ никак нельзя. Об этом вся наша история говорит. Татары уж вон какая организованная сила была, а и та подточилась упорством народным. Что ж он, Гит¬лер-то, совсем не понимал, чего затевает? Это ведь по карте или по глобусу легко завоевать, ладонью накрыл, и дело с концом. А не понимал, так приехал бы сюда да посидел возле этой реки, посмотрел на нее и подумал хорошенько. Она бы в молчании-то подсказала ему: нечего, мол, тут делать.

А хороша Волга-то! Хороша! Оно и не мудрено, что столько великих людей на ее берегах взрастилось. Если с детства на такое приволье глядеть да подумывать, то волей-неволей воспримешь в себя всю эту ширину. Всю глубину эту. Могущество! А, Вань? Ты что-то совсем спекся? Я вот на поля свои сколько ни гляжу - все никак не нагляжусь. Я им постоянно удивляюсь. Вроде они всегда такие и в то же время каждый раз не такие. А тут Во-о~олга! Во-о-оля! Да, брат Ваня...

8

За спиной неслышно несла свои воды извечная Волга. От Волги Толя и Ваня пошли к Мамаеву кургану.

- А! Махина! - шепотом восхищался Толя.

- Знаешь, Толь... Мне как-то не по себе, - также глуша голос, заговорил Ваня. - Давит как-то. Что-то тут не то.

- Что не то? Ты не заболел, Вань? Может, переневолился? Мы все пеше да пеше.

- Нет, не то. Почему это она нам навстречу замахнулась? Даже не знаю... Ну, почему она так стоит?

- А как ей стоять по-твоему?

- Спиной... К Волге спиной. Вот это было бы верней.

- И глядели бы, значит, ее со спины? - спросил Толя.

- Пусть. Зато... Надежно было б. Понимаешь? Ее надо бы так поставить, чтобы она город защищала. Волгу, страну. А так что ж... Зачем надо было делать, чтобы она именно сюда замахивалась, на Волгу. Не-е-ет, Толь, тут я не согласный. Тут явная ошибка вышла, промах.

- Ну, ты даешь! Неужели ты думаешь, что те люди, которые создавали все это, меньше тебя понимали? - совсем неуверенно не соглашался Толя, а сам пристально вглядывался в скульптуру, еще далекую от них, и начинал чувствовать себя на месте Вани. Того Вани, который полз здесь от Волги, полз, начинал великую победу. И выходило, что Ваня по-своему прав. Это мог заметить именно тот, кто полз здесь под вражеским огнем.

- Нет, не думаю. Не сомневаюсь даже. А все городу было бы надежно, если бы она стояла, как мы тогда, - лицом туда, на запад. Туда, откуда враг пришел на нашу землю. И меч ее, ясное дело, был бы занесен над врагом. И левая рука ее свой парод звала бы. А так я даже не знаю, что сказать. Наверно, не надо мне было ездить. Пошел теперь думать. Я ведь воевал тут, я знаю...

- Символ это, Вань. Потому не стоит выдумывать. Ведь все ясно, что выражает она собой?

- Еще б не ясно было. Но повернуть надо бы. Теперь, наверно, никакой силой не повернешь. Неспокойно как-то на душе, когда она так вот стоит. Отвернувшись... Я же не выдумываю, я же говорю все как есть.

...А люди идут и идут к подножию матери-Родины. Идут и Толя с Ваней. А чуть впереди те две старушки, соседки по купе.

Толя то на скульптуру взглядывал, то через плечо на Волгу. Далеко видно. И тут, с высоты, Толя явно ощущает всю важность Мамаева кургана для нашей армии. Отдать его - значило погибнуть. Потому так цепко держались за него. Владычествующая высота, короче говоря.

А стоять под скульптурой было просто невозможно. Она - эта женщина-камень - не могла уложиться в понятие, не могла соизмериться с чем-либо.

- Ну, прошай, мать-героиня, - прошептала рядом с Толей одна из старушек. - Прощай и береги их тут.

Толя чуть было не поправил, что не мать-героиня, а мать-Родина. Но вовремя остановил себя: «Пусть. Она - Родина, а Родина - героиня. Смысл тот же».

- Пошли, Вань... - позвал Толя больше взглядом. - Пошли и не задумывайся. Не над чем. Все тут верно. Все как надо, брат.

Люди здесь, если и говорят, то говорят только шепотом.

--------------------------------------------------------------------------

Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на http://prochtu.ru

--------------------------------------------------------------------------