Прохор Озорнин - На Крыльях Надежды. Проза - Прохор Озорнин
Скачано с сайта prochtu.ru
Сборник вдохновляющих и философских рассказов о жизненных испытаниях, любви, надежде, вере, и несломимости человеческого духа. Пусть эта книга поможет вам найти добрый ответ на вопрос о человеческой природе, его сильных и слабых сторонах, его происхождении и силе духа, и смысле его жизни.
«Ангел»
– Здравствуйте, люди! – улыбнулся Ангел.
– Ты вообще кто такой? – пробурчали они.
– Я – сын Бога, – ответил Ангел. – Я пришел помочь вам.
– Мы тебя не звали! – съязвили они.
– Знаю, – ответил Ангел. – Вот потому-то я и пришел.
– Потому, что не звали? – расхохотались люди.
– Нет, потому что никогда не позвали бы сами.
– Ясен пень, окончен день, – рассмеялись они. – Нам и без тебя хорошо.
– Оно и заметно, – вздохнул Ангел. – Камнями, вижу, уже запаслись, прогонять нас чтобы.
– А? – спросили из толпы.
– Камни из-за пазух выкиньте, – ответствовал Ангел. – Лучше, если на дорогу.
– Ну, знаешь, – поперхнулись люди. – Может, они нам еще пригодятся?
– В небо кидать удумали? – улыбнулся Ангел. – Про гравитацию небось забыли?
– Ничего мы не забыли! Все законы природы ведаем, ее приручая!
– Чтобы приручить, любить надобно. Мы в ответе за тех, кого приручаем.
– Шибко умный ты какой-то, звезданутый ты наш!
– А ножи зачем вам запасенные? Не себя ли резать в смуте удумали?
– Нехай нам себя резать то, окаянный? Это для врагов наших оружие предназначенное.
– Как различать друзей и врагов собираетесь, гнев коль умы ваши ослепляет часто столь?
– Уж разберемся как-нибудь без твоей помощи! Пожили, в жизни что почем ведаем.
– Что за человек стоит там среди вас с котомкой, спину его сгорбившей? Почему не озаботились облегчить ношу его вы, праздно стоящие?
– Вот же недалекий! Да в том рюкзаке запас камней для тебе подобных у нас хранится, чтобы под рукой, значит, были всегда они.
– Облегчите ношу брата вашего.
– Дык мы ж в тебя метать камни те начнем, глупый!
– Попробуйте, коли иного не жаждете.
– Ату его, братцы! Бейте, не стесняясь!
***
– И где же исполнение желаний ваших, бросающие? Иль не вас предупреждали о гравитации невидимой?
– Больно как ужасненько! Спасите нас, невежественных, от камней в нас назад возвращающихся! Разгоняются камни те, а ноги наши в земле размягшей как в болоте увязли прочненько, и сдвинуться не можем мы более! Спасите нас, жить жаждем нестерпимо все же мы! Спасите, умоляем уж!
– Дайте руки друг дружке вы и меня за руки последние из вас возьмите здесь, из болот вылезти коль желаете. Унесу вас, поверивших, на крыльях своих. Крепко друг за друга держитесь теперь во спасение!
***
– Зачем ты спас нас, Ангел присланный?
– Без камней легче ли себя чувствуете?
– Не просили мы тебя об одолжениях! Дома наши разрушены, одежды наши в грязи измазаны – и не по твоей ли милости?
– Не вы ли сами в болото окунулись? Что за пазухой опять держите?
– Раз уж мы измазались в грязи той вонючей, то и тебя измажем так же точненько! На нас будешь похож отныне ты, не выделялся чтобы нигде более!
– Черными от грязи своей стать не боитесь ли?
– Ату его, ребятушки! Бейте, не стесняясь!
25.12.2011
«Бездомный»
Однажды купец-богатей, возвращавшийся с обозом в свой родной город после удачной торговли, встретил по дороге бездомного путника, сидевшего у костра.
Заприметив купца, исхудавший путник приветствовал его и предложил разделить вместе с ним его скромную земную трапезу.
Купец рассмеялся, молвив:
– Что же можешь ты предложить мне, Бездомный?
– Я могу предложить тебе ровно то же, что предлагает нам всем Бог.
– Ты, видно, говоришь о всемогуществе? Похоже, твой разум совсем оставил тебя, путник!
– Я говорю о месте под солнцем.
Купец начал смеяться еще пуще прежнего.
– Под вечер я вернусь в свой богатый дом, где меня ждет сытный ужин, прелестная жена и мягкая постель. А что остается ждать тебе? Я вижу, что ты никчемен и беден. Куда возвратишься ты, когда совсем стемнеет? У тебя нет дома и нет будущего, оборванец.
– Я очень богат, – кротко улыбнулся Бездомный. – У меня есть целый мир, и куда бы я не направил свой шаг – я несу в себе целый мир. Когда я засыпаю под открытым небом, звезды спускаются с небосвода и говорят со мной. Когда меня мучает жажда, с небес начинает идти дождь, и с каждой его каплей я чувствую себя все живее. Ночные звери обходят меня стороной, потому что знают, что я не причиню им вреда даже ради забавы.
– Похоже, ты совсем повредился рассудком, – вымолвил купец, собираясь продолжать путь. – Я еще не встречал подобных тебе безумцев. Я расскажу о встрече с тобой своим близким, и мы вместе посмеемся над твоей глупостью. Сегодня до наступления ночи я уже успею вернуться к себе домой – а в чей дом возвратишься ты, когда закончится твой путь?
Ничего не ответил ему Бездомный.
26.12.2017
«Безымянный»
– Да, док? Что у вас?
– Новенький. Наши ребята подхватили из ночлежки.
– Униженный и оскорбленный, так сказать?
– Вроде как. Бродил, распевал песни. Под нос свои бредни еще шептал, пока везли то его сюда – думал, поди, что и не слышим вовсе, – а нет, слышали хренотень его всю, как есть слышали! Ну-с, куда определять то будем, а? Горяченький еще – свежесхваченный, так сказать.
– А что именно за бредни то хоть? Опять что-нибудь про Конец Света, поди? Ныне у нас этих доморощенных Нострадамусов в наших палатах уже итак навалом.
– Ну… не совсем про то… вроде как. Вы знаете, док, я особо-то не прислушивался к всяческой его ахинее – здоровым оставаться, знаете ли, стремлюсь. Но кое-что все же услышал.
– Любопытненько-парнокопытненько! Давайте, валяйте, – оголяйте, чтоли, правду-матку!
– Ну… в общем… говорил он, прежде всего, о том, что вроде как давно он уже здесь живет.
– В ночлежке то той?
– Да нет, в том то и дело-с! На Земле давно живет! Что он, якобы, вроде как почти бессмертен, что ли. Что вновь пришел ко всем нам, так как был позван.
– Позван? Интересно, кем? Уж не своим больным ли воображением, хм?
– Не знаю, кем – он не отвечал. Ну, вот, значит, был позван-с, и не один причем, а вместе с другими – ну, вроде как братьями, или что-то типа того. Призванниками, так сказать. Что они все пришли помочь нам проснуться, потому что время уже близко.
– Время, говорите? Что за время то? Не половина ль двенадцатого уже у нас на часах время, ха-ха?
– Да нет, время вроде как предназначенное, предначертанное.
– А проснуться – это как? Мы с вами вроде итак как не спим, или я уже чего-то не понимаю в этой нашей с вами жизни, м-м-м?
– А леший его знает! Он еще говорил, что мы спим с открытыми глазами, и что таковым, ну… вроде как туго придется, когда придет это самое время. Что время не будет ждать тех, кто не готов проснуться.
– Любопытненько!
– Москитненько! Блин, док, вы дальше слушайте, чего он вещал то! Говорил он еще, что вспомнил себя, – ну, или что ему помогли вспомнить. Что раньше орудовал мечом в боях праведных, а ныне железный меч на меч невидимый словесный заменил, еще острее тьму сердец человеческих разящий. Что он по крупицам собирает жемчужины своих прошлых путей, в грязи мира разбросанные и позабытые… что-то там про дежавю еще говорил. Что ищет свою семью – подлинную, настоящую семью, близких по духу. Что пробудился частично, что желает уже, наконец, окончательно раскрыть полузакрытые вроде как глаза. Что у него много имен – и нет одновременно. Что он рождался, умирал и забывал, рождался, умирал и вновь забывал…
– Амнезия-с?
– Еще под конец он говорил, что мир очень скоро изменится… сильно изменится. Что многие даже не успеют осознать… осознают – но поздно… вся грязь всплывет на поверхность и станет видна в приглушенном свете… Что мы должны любить друг друга, ценить жизнь, верить… Я там, знаете, особо не слушал уже потом.
– Ну, правильно-с, что не слушали. Чего их, чокнутых, слушать! Чтоб здоровыми остаться, надо меньше…
– Издеваться! Док, вы не дослушали! Он потом, значит, ко мне подошел – ну, когда его уже в машине везли мы с ребятами сюда… спокойно так подошел, сел, взглянул в глаза… Док, вы бы видели, что у него было в глазах… такая смесь грусти и вместе с тем какой-то внутренней радости, умиротворенности чтоли, это просто не передать – я в них чуть не утонул в тот миг, док! А потом он мне в глаза смотреть начал, и у меня – слово даю! – вот прямо мурашки по спине побежали как будто… он как будто душу мою читать как книгу открытую начал, понимаете? Вот прямо такое ощущение и было! А потом еще взял – да и начал рассказывать все о жизни моей, и судьбе, и доле – и что меня гложет, и почему я таким стал, какой я есть ныне, и что пусть я и маленький человек, но и мне роль своя хорошая предназначена… все рассказал! Я ж даже сказать ничего не мог в тот миг просто от изумления – смотрю в его глаза эти грустные и рот открытым держу как псих последний!
– Дак вы, коллега, психов то больше слушайте, авось и слюнка то у вас из ротика еще побежит! Ладно, хватит. В шестую палату его определите рядом со вторым Наполеоном. Там ему самое место – и самое время.
– Время… да, хм… самое время.
– Ну, а документы то у него хоть были с собой? Как мне прикажете его записать то по документам у нас?
– А вы знаете, док, что самое странное, – и говоривший грустно взглянул на своего ментора, – не было у него документов… И он ведь так и просил называть себя – Безымянным…
01.11.2010
«Большинство»
Шаг. И еще. И еще. В такие минуты каждое мгновение становится вечностью.
Десять ступеней до вершины эшафота. Девять. Восемь. Семь.
Да, он преступник и предатель. Да, он повторил бы то же самое вновь.
Где кончается миг и начинается вечность? Шесть. Пять. Четыре.
Где кончается жизнь одних, чтобы жили другие? Три.
От судьбы не сбежать и не скрыться, никуда и нигде. Два.
И в момент собственной смерти можно лишь с благодарностью принять ее. Один.
Умереть, чтобы жить в вечности. Вершина.
Для одних он предатель, для других он герой. И здесь не может быть промежуточных звеньев. Сколько стоит человеческая жизнь, и кто возьмет на себя смелость ее измерить? Кто будет судить о чуждой им судьбе, о которой не имеет ни малейшего представления? Кто превознесет тебя как героя, чтобы позже низвергнуть в бездну проклятий? Кто сделает все это лишь потому, что не может иначе?
Большинство.
Да, он убийца – и спаситель одновременно. Ангел и демон в одном лице.
Жизнь одного – за жизни многих. И здесь не может быть иного выбора.
И именно поэтому он преступник.
Жизнь президента родной страны, почти ввергнувшей мир в ядерный апокалипсис, – не так много, чтобы жил мир.
И именно поэтому он герой.
Бывший верный соратник, однажды осознавший, что собирается сделать главенствующий над ним. И выбравший самый радикальный способ остановить разворачивающееся безумие – потому что иные меры уже не способны были помочь.
И именно поэтому он предатель.
Убийцы убийц – ангелы возмездия? Палачи палачей? Преступники? Никто не даст ему ответа.
Военный трибунал – и простое большинство голосов, решавшее его судьбу. Сорок девять против пятидесяти одного.
И именно поэтому сегодня он умрет. Так решило большинство.
Жизнь и смерть… смерть и жизнь. И здесь не может быть промежуточных звеньев.
Но только не для большинства.
Вершина.
Вот они, внизу перед ним – весь Консулат. Вся сотня судей человеческих. Преступники и герои. Убийцы убийц. Удивительно маленькие и смешные с этой самой вершины.
Кончается ли жизнь, чтобы уступить место Вечности, или смерть – лишь ее продолжение? Настал миг узнать это.
Веревка вокруг шеи – не самая достойная из смертей. Но для героев выбирать не приходится. Как и для убийц.
Слепящее глаза солнце… выше, выше… такие маленькие с этой вершины…
Удар – и почва уходит из-под ног. Пусть будет так. Так решило большинство. Вспышка света перед гаснущими глазами. Всего лишь мгновение.
Лишь одно мгновение.
И – Вечность.
08.02.2010
«Бухгалтерия»
Артем Сергеевич был в этот знаменательный день, как это обычно принято говорить, в духе. Собственно говоря, он, этот его донельзя утомившийся пятидесятилетней жизнью дух, в настоящий момент как раз и парил над безмолвно лежащим в кровати телом, выполняя такие воздушные пируэты, которым бы позавидовали лучшие каскадеры и акробаты мира. Тело же, в свою очередь, не подавало ни малейших признаков того, что обычно и принято считать единожды данной человеку жизнью. А как только не пытался привести его в чувства дух Артема Сергеевича! Дело дошло даже до оплеух и апперкотов – а все бестолку.
«Я что, умер?» – размышлял про себя кружащий над телом дух. «Тихо-мирно, никого не трогая и заранее не предупреждая, скончался себе во сне? И вот ради чего все это было, хотел бы я тогда знать? И куда мне, собственно говоря, теперь двигаться дальше то?»
Что ни говори, а не легко осознание того, что ты все еще жив при уже бездыханном теле, и не всякому Артему Сергеевичу оно под силу. Проделав еще несколько десятков сальто и окончательно убедившись в том, что он действительно немного не в себе – по крайней мере, не в привычном для себя себе, – дух Артема Сергеевича молча сел на край кровати рядом со своим прошлым вместилищем и задумался.
«Ради чего я жил – и ради кого я умер? В чем был смысл этой, так внезапно закончившейся жизни, если вдруг выяснилось, что она была совсем даже и не единственной? Что есть жизнь – и зачем нужна смерть, в конце концов? Куда я попал – и что мне теперь делать?» – эти и множество других подобных оным вопросов витало внутри сознания бестелесного Артема Сергеевича, и отсутствие внятных ответов на них вынуждало его дух становиться все более не в духе.
От этих грустных послежизненных размышлений его оторвало чье-то легкое покашливание за спиной. От неожиданности дух Артема Сергеевича сделал очередное воздушное сальто, развернувшись в сторону источника звука. Прямо перед ним стоял красивого вида – возможно, даже такого, каким казался себе сам Артем Сергеевич каких-нибудь тридцать телесных лет тому назад – молодой человек с белоснежными крыльями за спиной.
– Гхм! – озадаченно произнес Артем Сергеевич.
– И вам доброго духа! – произнес в ответ молодой человек.
– Вы, собственно говоря, кто будете, и как вас зовут? И почему вы подкрадываетесь ко мне так незаметно?
– Можете называть меня Проводником Иного Мира, – доброжелательно ответил молодой окрыленный человек. – Меня направили за вами, чтобы помочь вам сориентироваться в этих, скажем так, непривычных для вас обстоятельствах и в дальнейшем сопроводить вас по всем нужным инстанциям.
– Да уж! Обстоятельства действительно непривычны, – согласился Артем Сергеевич. – Я умер, черт возьми! А я-то полагал, что буду жить вечно! Это совсем непривычно!
– В высшей, то есть в духовной степени, – улыбнулся Проводник. – Не каждый день нам приходится умирать, ведь правда же? Хотя некоторые из людей почему-то стали считать, что умирают уже с рождения… Ну что, вы готовы двигаться дальше?
– А куда мы, собственно говоря, направимся? – вопросительно поднял брови Артем Сергеевич. – Разве мне не нужно попрощаться с родственниками? У меня, между прочим, там жена и двое детей еще остались. Вряд ли они будут рады новостям о моей скоропостижной кончине.
– Боюсь, Артем Сергеевич, что они вас теперь уже не увидят и не услышат. Если только через сны – но это вам особое разрешение в Отделе Сновидений придется просить, а его редко кому сейчас дают из, так сказать, временно и безвременно почивших. Поэтому нам с вами все-таки придется двигаться дальше, тут уже ничего не поделаешь. Тем более, что временные рамки прохождения нужных нам с вами инстанций у нас строго ограничены. Ну что, вы готовы?
– Ну что же, если другого выхода у меня нет… – развел полупрозрачными руками дух Артема Сергеевича.
– Широчайший свободный выбор у вас был все время, пока вы жили в привычном для вас физическом мире, Артем Сергеевич. А сейчас нам с вами предстоит четко следовать установленным процедурам.
С этими словами назвавший себя проводником Ангел поднял оперенную руку, вычерчивая в воздухе спираль. Спираль эта по мере совершаемых его руками все новых и новых пассов становилась все более яркой и отчетливой пока, наконец, не превратилась в изящного вида светящийся туннель.
– Переход между мирами, – пояснил Проводник. – Некоторые видят его сами, когда покидают тело. Идемте, – продолжил он, взяв Артема Сергеевича за руку.
Две фигуры – отливающая золотистым светом фигура Ангела и серо-коричневая фигура духа Артема Сергеевича – смело шагнули в туннель. Сначала в глазах у Артема Сергеевича что-то защипало, потом засверкало, потом из них посыпались искорки, голова закружилась, и от увиденного где-то в этих туннельных лабиринтах он окончательно потерял свое сознание…
***
– Малохольный тебе какой-то попался. Даже Круги самостоятельно преодолеть не смог.
– Мало кто это может сейчас. Потому нас и отправляют за ними все чаще, ты же знаешь.
– А мне завтра вообще самоубийцу вести предстоит, у него срок околоземных мучений как раз к концу подошел, а духовным еще только предстоит начаться.
– Это еще что. Мне как-то раз поручили сопроводить пару, которые во имя вечной, как им оппоненты наши внушили, любви вместе в промышленный бак с серной кислотой прыгнули. Вот ты бы видел, как у них души потом выглядели, когда их срок для Перехода подошел…
– Чокнутые какие-то.
– Ну, не они первые, не они последние.
– Кажись, твой подопечный в себя, наконец-то, пришел. Сознание у него так и звенит от удивления при пробуждении, прямо отсюда чувствую.
– Да, точно. Давай, веди его к расчетчикам. Вот он удивится.
– Ну, до встречи в небе, ребята.
– До скорой.
С этими мыслями, посредством которых он общался со своими коллегами по отделу и иерархии, молодой белокрылый юноша быстрым шагом направился к лежащему на лужайке с изумрудного цвета травой Артему Сергеевичу.
– Ну вот и хорошо, что вы, наконец, очнулись, – с улыбкой ответил он сонно глядящему на происходящее духу Артема Сергеевича. – Пришлось вас усыпить где-то в середине пути, поскольку в связи с вашими земными делами маршрут, по которому был вынужден пролегать наш путь, как и обитатели этих иномировых троп, были далеко не самыми приятными, – спокойно добавил он.
– Я… что… где… ох! – только и смог выдавить из себя наш герой.
– Вы сейчас находитесь в особом месте, на полях восстановления и отдыха. Однако нам уже необходимо продолжить наш путь, потому что мы с вами итак несколько выбились из положенного графика. Кстати говоря, пока вы отдыхали, я уже успел занести в отдел регистрации вернувшихся душ все необходимые материалы, включая вашу родословную, данные о ваших прижизненных делах, привычках и хобби, достоинствах и недостатках. Поэтому сейчас нам с вами, дорогой мой попутчик, предстоит проследовать к расчетчикам в бухгалтерию, ну а после этого – огромные залы ожидания будут ждать вас целый миллион земных лет. Как говорили писатели вашего мира – «за миллион лет до конца света»… или тьмы. Тут уж смотря что вам там в бухгалтерии насчитают.
– Какая еще… бухгалтерия? У вас тут что… бизнес свой, чтоли? Продажи туннельных аттракционов или душ? – спросонья буркнул Артем Сергеевич.
– О, отнюдь, – рассмеялся Попутчик, – отнюдь не продажи! Наши бухгалтеры не покупают и не продают человеческие души, не извольте беспокоиться. Они занимаются расчетом их качества, потому что только качественные души будут приниматься в расчет. Ну, а насколько качественной является ваша душа по нашим меркам, вы скоро как раз и познаете. Мне, кстати говоря, это тоже будет интересно узнать, – вежливо улыбнулся Попутчик.
С этими словами он поднял на свои руки душу Артем Сергеевича, оттолкнулся ногами от земли и взмыл в поднебесную высь.
***
– Добрый день, Раэль, – улыбнулась молодая белокрылая девушка в небесно-голубом платье. – Новенький?
– Он самый, – ответил Проводник, опуская Артема Сергеевича на привычную для него почву под ногами, имевшую облик светящегося голубоватым оттенком пола. – Данные по нему отдел регистрации вам уже должен был переслать, проверьте во входящих посланиях. Вы пока его тут рассчитайте, а я в коридоре подожду, ладно?
– Конечно, – улыбнулась расчетчица, которой Раэль явно приходился по нраву. – Ты молодец, что донес его сам. Люди в последнее время что-то заметно слабеть духом начали. То ли дело, когда сам предводитель Иисус к ним спускался…
– Кстати, давно хотел поинтересоваться – а ваша программа это теперь учитывает? Ну, ослабление человеческого духа?
– Учитывает, – улыбнулась Ангелина. – Но, сам понимаешь, это же минус.
– Понимаю… – протяжно ответил Раэль. – Ну, в общем, я в коридоре там жду. Давайте, Артем Сергеевич, присаживайтесь.
– Присаживайтесь! – повторила расчетчица и придвинула к Артему Сергеевичу стул, на который тот нехотя сел. – Итак, посмотрим…
В течение примерно десяти земных минут девушка что-то старательно набирала на устройстве ввода своего визора, а потом изрекла:
– Очень жаль, Артем Сергеевич, но у вас получается отрицательный баланс – минус сто пятьдесят абсолютных единиц. А души с отрицательным балансом в абсолютных единицах мы на баланс нового мира брать, к сожалению, не планируем.
– Что значит – отрицательный? Что у вас за расчеты вообще такие? Какие еще безусловные единицы?! Дурдом какой-то! – возмутился дух Артема Сергеевича.
– Понимаете, в расчетах качества человеческих душ мы используем абсолютные единицы Света. В отличие от принятых в вашем физическом мире условных финансовых единиц, так ослепивших души многих своих приверженцев, мы используем неподвластную времени эволюционную величину. Сейчас, я покажу вам, – с этими словами девушка взяла длинный распечатанный лист и протянула Артему Сергеевичу. – Вот, например, ваша забота о семье – она была оценена в сто сорок пять абсолютных единиц. Это средний результат, поскольку воспитанием ваших детей вы занимались очень мало, переложив эти обязанности на свою жену и посвящая большую часть своего времени строительству карьеры. Кстати, суммарные результаты ваших трудовых подвигов получились равны пятнадцати абсолютным единицам – это совсем немного, поскольку социальная полезность вашего труда, связанная с обманом других людей, была не очень велика, да и в этой работе вы не проявляли особого трудолюбия. А за измену вашей жене – двухкратную, стоит заметить – вы получаете минус сорок семь абсолютных единиц…
– Погодите, погодите! – закричал Артем Сергеевич. – Как это – пятнадцать единиц?! Я же святой отец, верующий, в вашу веру людей обращал, к Христу приводил! Вы что, издеваться вздумали над вашими слугами?
– Погодите, погодите! – засмеялась бухгалтер. – Почему же вы называете себя святым? Святые по нашим критериям – это души, баланс которых превышает десять тысяч абсолютных единиц. А насчет верующего… понимаете, но в связи с теми событиями, которые произошли через много веков после прихода нашего Иисуса в ваш мир, и вашим отношением к нему, мы больше не используем это понятие в наших расчетах. Оно было справедливо для первых христиан, а в нынешнее время каждый встречный и поперечный готов бить себя в грудь и называть верующим – и мы уже не говорим о том, сколько душ было измучено и телесно убито за эту вашу «веру» и сколько самообманов совершалось из-за иллюзии о ее наличии. Поэтому мы больше не используем вашу лже-веру в наших расчетах, мы используем понятие «достоинство души». Вот скажите, пожалуйста, Артем Сергеевич, призывать убивать иноверцев – это как по-вашему, достойно?
– Ничего я такого не призывал! – со злостью буркнул наш не очень чтобы и герой.
– А сколько раз вы вашу веру самой лучшей называли, помните? А как тех, кого вы называли атеистами, прилюдно высмеивали на ваших проповедях, забыли? А как кичились силой своей веры и тем, что за нее иноверцев убивать готовы, вам напомнить? Что ж вы теперь нам не верите, когда мы вам о вас же рассказываем? А вот ваше пожелание пешеходу, я цитирую, – «Куда ноги несешь? Усохни уже, тварь ходячая!» – которое вы совершили ровно за день до оставления своего тела, когда неслись на BMW по улицам города и чуть не сбили его, стоило вам, к примеру, минус пять абсолютных единиц. Вот, можете ознакомиться сами. Здесь все верно посчитано.
– Почему молебны за души наших прихожан у вас в минусе, а? – продолжал злиться Артем Сергеевич, скользя глазами по выданному ему расчетному листку.
– Потому, что вы требовали от нашего Высшего Руководителя, которого вы традиционно называете Богом, чтобы он добавил определенное количество абсолютных единиц Света душам тех, которые в большинстве случаев этого совершенно не заслуживают – причем награду за подобную щедрость получить стремитесь уже вы, в виде тех самых условных финансовых единиц. То же самое касается и ваших молитв по расписанию, а не по зову души – они засчитаны вам хоть в небольшой, но минус.
– Ну, знаете! – разъярился Артем Сергеевич, – так вы хоть кого засудите! Даже святых!
– Нет, святые – сами себе лучшие судьи, еще при жизни.
– А это что там… пять с половиной тысяч абсолютных единиц?! – выкрикнул от изумления Артем Сергеевич, краем глаза увидев одну из строк в лежащем на столе расчетном бланке другой души.
– Спасение души, – с улыбкой ответила Ангелина. – Причем совершенно искреннее и действительное. Плюс пятьсот абсолютных единиц за спасение кота, которого эта женщина вылечила и выходила, распродав для этих целей часть своих собственноручно написанных картин. В две с половиной тысячи единиц было оценено ее художественное творчество, вдохновившее несколько других людей на раскрытие собственных талантов. Наши весы предельно точны, Артем Сергеевич, можете в этом даже и не сомневаться.
– Да ну вас нафиг с этими вашими весами-часами-чудесами! – в сердцах воскликнул Артем Сергеевич. – Где тут у вас расписываться надо? Вот распишусь и пойду аж миллион лет отдыхать! Заслужил!
– Постойте! – внезапно воскликнула небесный бухгалтер. – Наша система фиксирует изменение в ваших расчетных данных. Дело в том, что… ваша жена… она узнала о том, что вы изменяли ей еще при жизни, но… прямо в этот момент там, на Земле… она простила вас и просила нас помочь вам, чем только можно. Теперь у вас стало… дайте, я посмотрю… у вас теперь ноль баллов, Артем Сергеевич. Что же… Наверное, вас можно с этим поздравить. Теперь у вас есть шанс, заслуживаете ли вы его или нет, – тихо добавила она.
***
– Вот же ж стерва, – думал Артем Сергеевич, ведомый под руку своим Ангелом-Проводником в залы для очень долгого ожидания Суда. – Хоть под конец жизни, а что-то достойное сделала. Не зря я ее в молодости порол, ох, не зря!
– Ноль… полный ноль, – думал Проводник, скользя глазами по расчетному листу, выданному своему подопечному.
– Святая… – с улыбкой думала Ангелина, глядя, как баланс души художницы и жены Артема Сергеевича, спасшей в этот день его душу, уверенно перешагивает за отметку в десять тысяч абсолютно безусловных единиц.
11.08.2017
«Бюро»
Этот день у Антона Павловича не задался с самого утра.
Сначала позвонил его юрист по бракоразводному процессу и с наигранно фальшивым прискорбием в голосе уведомил о том, что вторая его честно нажитая не слишком честным трудом квартира в центре Москвы никак не может быть сохранена за ним, так как является совместно нажитым с его ныне почти уже бывшей женой имуществом. Затем позвонил какой-то хлыщ из Богом забытой страховой компании и предложил «новый уникальный имущественный пакет со страхованием жилья от пожаров» – а это с учетом сгоревшей месяц назад от попадания молнии загородной дачи звучало почти как фирменное, хоть вроде как и ненарочное, издевательство. В дверях же этой самой купленной на деньги с пенсионной аферы второй московской квартиры его уже ждала его новая любовница Джессика, которая томным голосом поинтересовалась, когда же ее «папочка-пупсик» купит ей давно обещанную новую норковую шубку взамен подаренной ей прошлым ее ухажером. Да и новая любовница эта, надобно признать, была довольно паршивой овцой – но прошлая его незамужняя пассия Виктория требовала настолько основательных и капитальных финансовых вложений, что проще и дешевле было нанять себе какой-нибудь восточный гарем, нежели продолжать удовлетворение ее растущих не по дням, а по бумажникам аппетитов. И ничего Антону Павловичу в этот момент не оставалось, кроме как изобразить на своем натянутом лице притворную улыбку и поехать вместе с Джессикой в новый бутик.
Что ж поделать, не задался у Антона Павловича этот прискорбный день. Он так давил в педаль газа, стараясь по пути в бутик избавиться от тысячи досадных мыслей, назойливо впивающихся в его бурлящий ум, что не заметил, как давно вышел за границу разрешенных в городской среде шестидесяти километров в час. А, может быть, просто этот последний час стал для него подобно растянувшемуся на одну маленькую персональную вечность?
Бензовоз выехал на поперечную полосу совершенно неожиданно. Хотя, не исключено, впрочем, что он, как и его подвыпивший после недавней ссоры с женой водитель Василий Иванович наряду с Антоном Павловичем и уже упомянутой нами Джессикой давно ждали своего года, дня, часа, минуты и даже секунды этой самой роковой встречи? Увы, ответ на этот непростой вопрос сокрыт от нас в далеких информационных архивах мироздания, и мы не в силах удовлетворить это возможное любопытство наших верных читателей. Как бы то ни было, но в тот момент, когда Антон Павлович и Василий Иванович синхронно вдавили по тормозам, а Джессика пронзительно закричала, невидимые им стрелки часов на мгновение остановились, как будто навечно запечатлевая в памяти мира это самое мгновение, а затем секундная их стрелка сделала свое последнее «так!» и замерла. Черный тонированный джип влетел в середину бензовоза на такой скорости, что опрокинул его на бок – а последовавший взрыв заглушил даже предсмертный крик Джессики.
Ударная волна отбросила две двигавшиеся невдалеке машины и трех пешеходов, не нанеся им при этом существенных повреждений, – ведь это были еще не их год, день, час, минута и секунда. Огромный огненный гриб вспыхнул над местом трагедии – а затем все потонуло в реве бушующего пламени…
***
Антон Павлович открыл глаза, жадно вбирая своими легкими осенний воздух, сочившийся сейчас наряду с солнечными лучами через приоткрытое окно его спальной. Он медленно протер кулаками глаза, стремясь избавиться от недавнего кошмарного наваждения, и сел на краешек кровати. «Приснится же такое!» – еще не до конца придя в нового себя, думал он. «Аферы, разводы, любовницы, автокатастрофы какие-то… чего только наш ум не способен себе создать! Ну, ничего – главное, что все это было не по-настоящему, всего лишь сон, обычный жизненный сон…»
Так, продолжая успокаивать сам себя, Антон Павлович собирался на работу. Уже позавтракав, уже надев малиновый пиджак и сев в припаркованный у дома черный тонированный джип, уже готовый к новым трудовым честным и не очень чтобы подвигам, он внезапно поймал себя на мысли, что во дворе его многоэтажки стало как-то необычно безлюдно – ни машин, ни пешеходов, ни даже какой-нибудь бездомной собаки, которые тут, впрочем, итак практически не водились. «Выходной сегодня, чтоли?» – мелькнула запоздалая мысль в еще слегка сонном мозгу Антона Павловича. «Точно, выходной! Я же не далее как вчера наконец-то развелся со своей глупой супругой и сегодня как раз собирался отметить этот момент в баре с друзьями!» – вспомнил он. «Все из-за дурацкого сна! Совсем с ним уже из жизни выжил!» Повторно окинув взором пустующий двор своего дома и еще раз удивленно хмыкнув про себя, он ударил ногами по педалям и выехал за дворовые ворота.
Редкие пешеходы на улицах совершенно не вписывались в общую картину многолюдной столицы – они, слегка ссутулившись, передвигались по улицам неспешной походкой и, казалось, совершенно не смотрели друг на друга. Никакого ажиотажа, никакой деловой сутолоки и спешки, столь привычной для москвичей… казалось, что город вымер – или же массово переселился в одно непостижимое мгновение за многострадальный МКАД.
Бара на привычном для него адресе не оказалось точно так же, как не было и официанта, по традиции услужливо открывавшего перед посетителями двери. Вместо привычного слова из трех букв обновленная вывеска гласила – «Бюро», причем первые две его буквы были написаны черным, а последующие две – белым цветом, а чуть ниже значилось – «Салон всесторонних потусторонних услуг», причем в этой надписи белые и черные буквы уже шли по очереди вперемешку друг с другом. «Сумасшедший дом какой-то», – буркнул про себя Антон Павлович, неспешно припарковывая джип рядом с баром-бюро. «Чего только эти долбаные маркетолухи нынче не понапридумывают ради завлечения клиентов».
– Приветствуем вас в нашем салоне. Добро пожаловать в Бюро! – приятного вида молодой человек в странном костюме приветствовал Антона Павловича, стоило только тому перешагнуть стеклянную вращающуюся дверь сего заведения.
– Скажите, у вас сегодня все так одеты? – с издевкой в голосе вопросил Антон Павлович, пристально глядя в глаза этому новоиспеченному официанту.
– Вы, должно быть, намекаете на мои крылья? – ничуть не смутившись, парировал тот. – Честно говоря, я был таким с самого своего рождения – которое, надобно отметить, случилось на несколько эонов раньше вашего. И, опережая ваш следующий вопрос, – сочетание цветов в нашей афише символизирует собой Свободный Выбор – весьма полезное для обычных смертных свойство, которым мы, к сожалению, не наделены. Что еще вы хотели бы узнать о Бюро, мой бывший напарник?
– В каком смысле – напарник? – на секунду опешил Антон Павлович, глупо глядя то на официанта, то вглубь зала необычного салона.
– В самом прямом и житейском, – спокойно ответил человек с белыми крыльями за спиной. – Напарник на всю вашу имевшую место быть жизнь. Совершенно, кстати, не замечаемый вами, – казалось, с небольшой толикой просочившейся в голос грусти добавил он.
– Молодой человек, вы в своем ли уме? Я совершенно вас не зна…
– Тогда приятно снова познакомиться! – улыбнулся молодой «официант» и протянул Антону Павловичу свою светящуюся каким-то перламутровым сиянием руку. – Все наши услуги для вас сегодня – совершенно бесплатны! Пройдемте со мной!
– Не шутите? – строго поднял бровь Антон Павлович.
– Не имею желания, – буднично ответил молодой человек. – Мне же еще за ваш жизненный путь вскорости отвечать придется.
– Ну и какие же здесь у вас имеются развлечения? – продолжал гнуть свою линию Антон Павлович. – У меня в этом самом месте вообще-то встреча с друзьями и возлюбленной планировалась.
– С Джессикой? Не переживайте, она здесь как раз неподалеку вас уже ожидает. Я бы даже сказал – изнемогает от нетерпения, – улыбнулся Белокрылый. – Но давайте не будем спешить и сделаем все правильно и по порядку. В рамках нашей текущей акции мы готовы бесплатно предложить вам три самых популярных в настоящее время аттракциона.
– У вас здесь что, лубочный цирк завелся? – Антон Павлович в голос рассмеялся собственной неказистой шутке.
– Нет, нет, Господь с вами! Цирк – это же земное, а у нас – иное. Потустороннее, так сказать. В настоящее время у нас проводится беспрецедентная акция – мы заранее сообщаем нашим будущим клиентам о том, что их ожидает.
– Это как? – Антон Павлович изобразил на лице искреннее удивление. – Заранее?
– Ну, видите ли, в чем дело… иногда нам дозволяют такое. Мы уже проводили подобные акции… скажем, около двух тысяч лет тому назад. Тогда мы передали вам информацию об этой акции через одного замечательного человека. Как же его звали… Иоанн, кажется. И фамилия еще такая звучная у него, помнится, была – бо… Богослов, точно! А сейчас… ну, вы же сами видите, к каким странным методам нам приходится прибегать.
– Дак это что же получается – эта акция у вас практически бессрочная чтоли?
– Ну, в некотором роде вы, безусловно, правы. Просто нам необходимо время от времени напоминать о ней людям. Но – к делу! Вы ведь давно не прикасались к искусству, Антон Павлович?
– Современные картины у меня дома на стенах есть. И шкафы с книгами классиков… каких-то, – силясь вспомнить, каких же именно, отвечал Антон Павлович.
– Тогда самое время прикоснуться к ныне вечному. Добро пожаловать в Кино Воспоминаний! Сейчас я открою нам двери… – и Белокрылый молодой человек взмахнул рукой, что-то вычерчивая в воздухе. Через пару секунд прямо перед удивленной физиономией Антона Павловича образовались самые настоящие врата, отливающие таким же перламутровым оттенком, как и руки его неожиданного собеседника. – Пройдемте за мной!
– Вот ведь до чего техника дошла… – удивленно хмыкнул себе под нос Антон Павлович. – Чего только ученые-физики не понапридумывают. Это все западные санкции сказались, не иначе! – уверил он сам себя и шагнул в портал.
***
Комната, в которой оба они оказались, действительно напоминала таковую из какого-нибудь большого московского кинотеатра – разве что из зрителей были только он и его непонятный костюмированный коллега.
– Четвертый ряд, восьмое место, – удовлетворенно заметил Белокрылый, присаживаясь рядом с Антоном Павловичем на соседнее кресло. – Ваше место.
– А почему так близко? Давайте сядем подальше от экрана, чтобы лучше видеть все происходящее, ведь никого кроме нас здесь больше нет! – недовольно пробурчал Антон Павлович.
– К сожалению, прочие места уже зарезервированы. Это только сейчас и только вам они кажутся пустующими. На самом деле все гораздо сложнее, – ответил Белокрылый. – А это место как раз ваше, ведь именно в сорок восемь лет произошли те самые события, которые недавно «приснились» вам во сне.
– А как вы узнали про мой сон…
– Внимание на экран! – перебил его молодой человек. – Начинается ваше жизненное кино!
Большой, напоминающий своими украшенными резными краями зеркало эпохи средневековья, экран кинозала озарился перламутровым светом, демонстрируя маленькую кроватку с перегородками по сторонам, на которой мирно спал, улыбаясь во сне, ребенок.
– Ваши жизненные воспоминания, начиная с момента просыпания сознания. Вам тогда было, кажется, около полугода. В то время вы были еще совершенно невинны, Антон Павлович, – прокомментировал кадры молодой человек.
…Картины, между делом, продолжали сменять одна другую. Вот ребенок неуверенно делает свои первые шаги, спотыкаясь и падая на попу. Вот он старательно тянет себе ложку в рот, боясь не попасть и поглощая кашу «за папу и за маму». Вот он обнимает подаренного ему в детстве котенка, а глаза его лучатся искренним детским счастьем. Вон он играет на детской площадке с другими детьми в паровозики, а вот катается со снежной зимней горки. Вот пускает кораблики по отражающим в себе небо осенним лужам. Вот ложится вместе с мамой на кроватку и прижимается к ней во сне…
– Говорят, что все дети точно Ангелы, – с печалью в голосе заметил Белокрылый. – А взрослые точно бесы. Это самые чистые и сердечные ваши воспоминания за всю вашу жизнь, Антон Павлович, – продолжил он, наблюдая, как по щекам его бывшего «напарника» по жизни медленно стекает скупая мужская слеза.
…Картины же продолжали жить своей собственной жизнью, сменяя друг друга как в калейдоскопе. Вот молодой «крутой» человек по блату поступает в институт. Вот он ходит на ночные тусовки с одногруппниками. Вот родители дарят ему дорогую иномарку, и он вовсю использует ее для того, чтобы блистать и красоваться перед девушками легкого поведения. Вот он посещает ночные бары и стриптиз-клубы…
– Трудно сказать, где именно все начало катиться под откос, – снова начал комментировать кадры Белокрылый. – Был ли это мой личный недосмотр, неправильное воспитание родителей, ложные жизненные ценности общества или же в первую очередь ваш личный жизненный выбор, Антон Павлович? Суд знает это наверняка – а я, к прискорбию своему, нет. Мне остается только надеяться, что нам обоим будет дарован еще один шанс.
…Картины продолжали плыть и сменять друг друга, создавая неповторимое ощущение повторного присутствия на своей собственной прошлой жизни. Вот уже взрослый выпускник юридической академии становится чиновником. Вот он идет по головам других, обманывая и наживаясь на человеческой лени, глупостях, страхах, – искренне считая, что живет лишь один век. Вот он заводит любовницу – одну, вторую, третью, но никто из них не способен вернуть ему чувство радости жизни – то самое, которое жило бок о бок с ним лишь в далеком теперь уже детстве. Вот он хочет порвать с этим всем и стать отшельником – но крепко, слишком крепко для его слабой воли держат поныне его прошлые дела и связи…
– Здесь мы демонстрируем самые яркие ваши воспоминания, которые оказались запечатлены в памяти вашей души, а не мозга – и потому стали потенциально бессмертны, превратившись в своего рода дежавю. Вся прочая жизненная мишура – однообразные серые будни, скучная и нелюбимая вами работа, частые повторяющиеся ссоры с женой, приведшие к вашему с ней разводу и прочее – все это было вытеснено из ваших самых ярких воспоминаний и потому не вошло в состав этого фильма. Все это осталось в вашем личном деле в Архивах, куда мы с вами вскоре и направимся, – прокомментировал Белокрылый «официант».
…Картины уже почти летят, стремительно сменяя друг друга, будто годы жизни, проносящиеся вхолостую мимо своих владельцев, обдавая их лишь пылью жизненных дорог. Новые финансовые аферы, новые «концы в воду», новые ссоры с женой, новая любовница, Джессика. День их встречи во второй московской квартире, поездка на джипе. Бензовоз, показавшийся на перекрестке, вжатые до упора тормоза, испуганный раздирающий слух визг его новой пассии… Экран телевизора внезапно погас, и в зале загорелся свет, будто символизируя собой окончание сеанса.
– Почему… почему мое кино закончилось именно на этом кадре… на том же самом, на котором закончился и сегодняшний сон. Почему, черт тебя дери?! – Антон Павлович гневно схватил своего белокрылого собеседника за грудь и начал трясти.
– Давайте не будем употреблять собирательное название этих злобных созданий в данном месте и контексте, Антон Павлович. Может быть, что вам еще предстоит с ними встретиться несколько позже, – спокойно ответил Белокрылый юноша, ловко освобождаясь от захвата. – Давайте лучше вместе с вами проследуем в Библиотеку Судеб – или, как ее еще кратко называют некоторые из нас, – Архивы. Думаю, что ваше пребывание там сможет пролить свет на этот так терзающий вас вопрос. Идемте?
– Идем, – буркнул Антон Павлович. – А потом к друзьям и Джессике.
– Всенепременно, – подтвердил юноша. – Тем более, что они тоже уже ждут с вами встречи.
Взмах руки – и вновь перед Антоном Павловичем возник знакомый силуэт портала с ведущей куда-то внутри него светящейся дорожкой. Вон он делает шаг вглубь этой странной двери – и…
***
Библиотека потрясала. И если кинотеатр хоть как-то напоминал своими размерами уже привычный ему московский – то Архивы, кажется, нарушали все мыслимые земные законы физики. Их резные полки уходили куда-то в такую высокую бесконечность, что было совершенно неясно, как под массой наполнявших их книг они вообще способны были держаться. Огромные светящиеся столы из непонятного материала и передвижные лестницы явно были созданы не по человеческим размерам. Коридоры ветвились и терялись, соединяясь и расстыковываясь где-то вдалеке.
Из потолка, которого совершенно не было видно человеческим взором, лился спокойный лиловый свет. Плиточки пола мелодично позванивали, стоило только наступить на них. Где-то вдалеке слышался звук журчащих родников и пение птиц.
– Эй… тут кто-нибудь есть? Ау! – крикнул внезапно испугавшийся собственного одиночества Антон Павлович.
– Здесь мы храним историю всех когда-либо живших и поныне живущих одушевленных живых существ мироздания, – ответил как будто сам себе внезапно материализовавшийся перед Антоном Павловичем белокрылый спутник. – Мы постоянно дополняем ее, поэтому Библиотека продолжает расти, как это между нами говорится, не по дням, а по судьбам. Как видите, она совершенно не предназначена для посещения людьми, – с улыбкой добавил Белокрылый, – но нам разрешили еще ненадолго продлить нашу акцию.
– Постойте, вы хотите сказать, что я мог бы узнать здесь ответ на любой из своих вопросов? – недоуменно почесывая затылок, решился спросить Антон Павлович.
– Любой вопрос, связанный с прошлым, да. А будущее каждого одушевленного индивидуума в частности и миров в целом многовариантно и зависит от того самого Свободного Выбора, о котором я уже ранее упоминал. Только вот для вас здесь доступ в любом случае закрыт – вопросом передачи и получения информации заведуют в основном сотрудники Отдела Контроля Судеб, который располагается совсем неподалеку. Они здесь частые гости, кстати говоря.
– Каким-каким отделом?
– Контроля. Судеб. Человеческих в том числе. Что же тут сложного? Понимаете, Антон Павлович, ваша земная жизнь… как бы это яснее выразиться… не единственная в своем роде. Это в последний раз вас звали Антоном Павловичем, а до этого… а как вас звали до этого, как раз и можно узнать из одной из книг, расположенных в этой самой чудесной Библиотеке. Книге вашей судьбы, которую вы писали собственными делами. Вы что-то делали – а мы это фиксировали, и записывали, и сохраняли. Мы даже эти книги вам показали однажды через того самого Иоанна, помните? У вас должны были сохраниться земные записи о его видениях.
– А… зачем вы это записываете? Вы все-все записываете?
– Все, что имеет отношение к Свободному Выбору, да. Мы храним это для Суда, конечно же. Чтобы без обмана. А то ведь некоторые одушевленные существа в этом мироздании почему-то решили, что они смогут нас обмануть, «обвести вокруг среднего пальца», так сказать. Ну… пусть попытаются, – рассмеялся Белокрылый. – Мы этот их Свободный Выбор тоже запишем и учтем на Суде.
– А что эти сотрудники здесь делают? Они сейчас здесь?
– Скорее всего здесь, но они пребывают в рабочем крыле Библиотеки, а мы с вами сейчас находимся в гостевом. Понимаете ли, некоторые события, происходящие с вами в вашем физическом мире, – они, как бы это сказать… предопределены в мире Высшем – в том числе цепочками ваших прошлых Свободных Выборов, а иногда – волей самого Верховного. Сотрудники этого отдела тщательно следят за соответствием между судьбой и делами каждого одушевленного существа физического мира, при необходимости сверяясь с созданным им до своего рождения планом собственной новой жизни, записанным в личную книгу, и при необходимости стараются корректировать судьбы таким образом, чтобы каждая живая душа могла проявить себя наилучшим образом и раскрыть заложенный в нее потенциал. К сожалению, в случае с вашей цивилизацией галактики Млечного Пути, Антон Павлович, это редко удается сделать – называющие себя людьми существа стали слишком своевольны, причем зло-своевольны, и воспринимают попытки сотрудников этого отдела выправить их искаженные пути как цепочки жизненных неурядиц и бед.
– А можно мне… увидеть свою книгу жизней?
– Теперь уже можно, – подтвердил Белокрылый спутник. На мгновение он приложил ладонь своей руки к груди Антона Павловича, а затем взмахнул ей в воздухе – и спустя несколько мгновений откуда-то с верхней полки одного из стеллажей на нее плавно, подобно планирующей птице, опустилась увесистая книга, автоматически раскрывшись на первой странице.
– Вибрационный код вашей души, – пояснил Антону Павловичу собеседник. – По нему легко найти нужную книгу. Итак, что вы хотели узнать?
– Вот это… что это за линии и точки здесь такие? Я даже практически не вижу в этой книге понятных мне букв.
– Это карты ваших прошлых Свободных Выборов. Понимаете, дело в том, что каждый выбор несет за собой определенные последствия и предоставляет возможность выборов новых, а все вместе они образуют карты. Точки – это моменты принятия вами решений, когда из множества вариантов выборов вы останавливаетесь на каком-либо одном из них. Цифры наверху стрелок – это вероятности, с которыми на момент принятия решения вы бы выбрали тот или иной вариант. Вот эти ромбовидные фигуры указывают на влияние связанных с ними выборов на выборы и судьбы других людей. В двухмерной плоскости все это выглядит несколько непонятным – но пространства, превышающие три измерения, я, к собственному сожалению, на текущий момент не имею возможности вам продемонстрировать, хотя и могу уверить, что в этих пространствах данные книги читаются гораздо проще и приятнее.
– Филькина грамота какая-то, и практически ничего непонятно! – фыркнул раздосадованный Антон Павлович, тщетно силясь найти в хитросплетении знаков момент, связанный с тем самым злополучным бензовозом.
– Язык, доступный лишь посвященным, – вновь улыбнулся его собеседник. – То есть в первую очередь сотрудникам Отдела Контроля Судеб.
– Пойдемте уже лучше отсюда подобру-поздорову, – желчно добавил Антон Павлович, – к моим друзьям и Джессике.
– Ну что ж, – вздохнул собеседник. – На предварительные Слушания, дак на Слушания!
***
– …В зал Небесного Суда для проведения предварительных Слушаний вызывается Охрименко Антон Павлович. Адвокатом подсудимого назначается его небесный Ангел-Хранитель Мишель, обвинителем его Демон-Искуситель Закхурат. Подсудимый и указанные спутники из последней его жизни прибыли, слушания прошу считать открытыми.
Эти слова донеслись до слуха Антона Павловича как раз в тот момент, когда открытый его «напарником» портал с легким мелодичным звоном перенес его в совершенно новое пространство, напоминающее ставший привычным за земную жизнь зал судебного заседания.
– Я… что… где… зачем? Что за подстава?! – недоуменно оглядываясь вокруг себя, пробормотал новотелепортированный подсудимый, еще не до конца придя в себя от столь поспешной смены пространства и собственной роли.
– Я тебе потом все объясню, у нас еще будет время, – подмигнул ему Белокрылый, направляясь за предназначенную для него судебную стойку белого цвета. Противоположную стойку черного цвета в другом конце зала заняло жуткого вида хвостатое существо с рогами и копытами.
– Обвинитель, что вы можете сказать относительно последней данной подсудимому жизни в галактике Млечного Пути на планете, известной в прошлом как Гайя, а ныне именуемой просто Землей?
– В-о-о-о-р-р-р, – злорадно прошипело существо, изрыгая изо рта языки темного пламени. – Ж-е-н-о-и-з-м-е-е-е-е-н-н-н-н-и-и-и-к. У-б-б-б-и-и-и-й-й-ц-ц-а-а-а. В-з-з-з-г-л-я-я-я-н-и-и-и-т-е-е-е…
Внезапно в центре зала материализовались образы, очень напоминающие кадры из фильма его, Антона Павловича, жизни – только на этот раз объемные. Кадр сменялся кадром, демонстрируя, как Антон Павлович берет и дает взятки, встречается с любовницами, предается спиртным напиткам – и прочая, и прочая. Это действительно были моменты его жизни – моменты, которые он всячески старался забыть, запрятать на самые глубины своей кричащей болью совести души, но которые, как сейчас только что выяснилось, были тщательно запомнены и сохранены каким-то непонятным механизмом. Заканчивалась вся эта демонстрация последним кадром с младенчески-удивленным лицом водителя бензовоза и открытым в крике замершим и как будто совершенно живым лицом Джессики.
– Вполне убедительная демонстрация, Искуситель. Налицо нарушения трех заповедей и совершение трех типов смертных – подчеркиваю, смертных! – грехов. Желает ли высказаться сторона защиты?
– Да, господин судья, желает, – с этими словами Ангел-Хранитель взмахнул крыльями, и по центру судебного зала поплыли новые картины. Картины эти демонстрировали, как маленький Антон Павлович нежно обнимает свою маму перед сном, как он делится игрушками с ребятами из своего двора, как приходит на помощь школьному другу, когда того пытаются забить до полусмерти подростки из дворовой шпаны, как они гуляют по парку вместе со своей возлюбленной и будущей женой, как они действительно любят друг друга, хотя бы первое время…
– Благодарим вас за демонстрацию, Хранитель. Предоставленные вами эпизоды свидетельствуют о том, что, несмотря на цепочку серьезных нарушений Небесного Закона, обвиняемому все же было не чуждо человеческое сострадание, чувство любви и справедливости, что делает его душу потенциально способной к Искуплению. Желает ли сторона обвинения добавить что-то еще?
– Ж-ж-ж-ж-е-е-е-л-а-а-а-е-е-е-т. У-у-у-у-б-б-и-и-и-т-т-т-ы-ы-ы-е, – вновь прошипело существо, со звоном щелкнув по полу зала своим раздваивающимся на конце хвостом.
С этими словами в зале материализовались каждый из своего портала водитель бензовоза Василий Иванович и Джессика.
– Ты! – со злостью выкрикнула Джессика в сторону Антона Павловича, едва успев выпрыгнуть из своего портала. – Мой убийца! Да если бы я знала, что ты меня угробишь в тот день, да я бы даже за милю к тебе не подошла! И шуб мне никаких от тебя не надо! Подлец! Тварь! Убийца!
– Братан, ты чего… а? Ты зачем на красный так… гнал-то? Ты что, не видел, куда прешь? – вопрошающе-недоуменно обратился к Антону Павловичу Василий Иванович. – У меня же там дети остались малые, жена… кто ж их теперь прокормит то без меня, а? Дурак ты, братан, как есть дурак!
– Есть ли свидетели со стороны защиты?
– Да, матерь подсудимого.
И вновь с мелодичным звуком открылся портал, из которого вышла мама Антона Павловича.
– Я воспитывала его… как могла, – со всхлипом и болью в голосе сказала она. – В христовых ценностях. У меня же муж пьющий, хоть и банкир. Он его и приучил… к красивой жизни… к спиртному… моего бедного сынишку. А я… как могла… в детстве… пока он чистый был… не запятнать душу…
– Есть ли что сказать подсудимому? Напоминаем, что, согласно правилам, любое его слово – доброе или злое – может быть использовано как самооправдание, так и самообвинение, в соответствие с единым Небесным Законом, установленным Верховным.
– Я… э… я не знал… не ведал, что творил… обещаю впредь так не поступать. Жить по чести и совести… и так далее. Как-то так…
– Все они так говорят, – хмыкнул кто-то из зала присяжных. – Не знал, не ведал, дайте мне, пожалуйста, еще одну жизнь…
– Просьба соблюдать в зале слушаний тишину!
– Простите, господин судья.
– …Если сторонам обвинения и защиты больше нечего добавить, предлагается завершить первую фазу предварительных слушаний. Заседание суда объявляется закрытым.
***
– Ну… все могло быть и хуже, – подытожил Ангел-Хранитель, смахивая пот с крыльев. – Шанс у тебя еще есть – хоть и не особо светлый, но есть.
– И это ты называешь аттракционами? Что за подстава вообще?! Немедленно верни меня назад, разбуди из этого дурацкого сна! У меня еще жизнь есть, Джессика, жена в разводе… мне еще столько исправить надо на этой, как ее, Гайе! – Антон Павлович набросился с кулаками на своего новопривлеченного защитника.
– Эх, глупый ты мой Антон Павлович! – с печалью в голосе вздохнул Белокрылый. – Понимаешь, какая тут есть загвоздка? Нету у тебя больше никакой жизни! Умерли вы, дорогой наш Антон Павлович…
09.07.2017
«В Новом Мире»
Когда же это было?
Иногда мне кажется, что все это произошло какие-то минуты назад, хотя с тех пор миновали долгие двадцать лет.
Это не сказка, нет. Это история моей жизни, ее удивительная и незабываемая часть, ее путеводная сверкающая звезда. Начало моего нового пути в мире. Если хотите – солнечное перерождение.
Наша память всегда запечатлевает для нас самые запоминающиеся и удивительные моменты. И сейчас, спустя двадцать лет, я крайне отчетливо помню тот ярчайший почти что месяц. Они, те дни, как на ладони раскрываются передо мной – когда бы я ни пожелал, память повторяет их для меня в ярчайших подробностях… каждый день из нескольких десятков. Иногда мне даже кажется, что какая-то особенная память хранит для меня те события.
Они остались в моем сердце – те дни.
Сейчас я снова вспоминаю эти мгновения, и слезы катятся по моим щекам. Это слезы грусти и слезы радости, друзья мои.
Каждый день и каждый час – как на ладони…
***
«Джон, тебе уже пора домой!» – и встревоженная мать показалась на крыльце.
Но мальчик ее и не слышал – он был далеко. Они вместе с Джимом и Лаурой – девчонкой из того же квартала – плескались в реке. Они зачерпывали своими детскими ладонями пригоршни воды и что есть силы бросали их друг в друга, обливая сверкающим водяным потоком.
Вот он схватил двумя руками струящуюся воду и швырнул ее в Джима, облив ему лицо. Тогда Джим, до сих пор увлеченный метанием струй в смеющуюся Лауру, каким-то странным образом приставил руку к воде – и через мгновение целый водяной вихрь охватил его.
Вокруг Джима возник водяной щит. Сам же он крутился в воде и бил по ней руками – и струи летели в разные стороны от него, задевая и правого (кем здесь по праву могла считаться Лаура – ведь не она же, в конце концов, начала на него эту атаку!), так и виноватого – то есть Джона, имевшего неосторожность облить это водного чемпиона Джима и сейчас, обливаемого бесперебойным потоком, уже горько жалевшего об этом своем столь опрометчивом шаге.
Однако этот новый водяной барьер и метаемые струи, казалось, лишь еще больше воодушевили их всех – они хохотали и обливали друг друга, уже не закрывая лица от несущихся в разные стороны по совершенно непредсказуемым траекториям водных струй, посылаемых той или иной стороной.
Постепенно он вместе с пришедшей ему на помощь против этого Лохнесского чудища Лаурой стал все больше и больше теснить Джима к берегу – струи били в лицо, он уже не видел Джима толком, но все еще продолжал сражаться. Но и Джим не отступал – теперь он успевал метать воду уже и в Лауру – и той доставалось не меньше, чем ему.
Они бились и бились друг с другом, и звонкий ребяческий смех наполнял пространство и раскатывался волнами вокруг.
Они здорово повеселились в тот день. Джима все-таки удалось вытеснить на берег – и они вместе с Лаурой как полноправные победители затем обливали его, уже побежденного и не сопротивляющегося, с двух сторон изо всех сил.
Затем они гонялись друг за другом в воде точно стаи пиратских кровожадных акул, как сказал все тот же Джим. Тех, кого догоняли, хватали в воде за пятки и тащили на берег. Проще всего получалось догнать Лауру – после того, как ее удавалось схватить за пятки в воде, она, как и положено побежденному, покорно шла на берег и ждала там, пока они гонялись друг за другом. Затем, смеясь, она вновь плыла к ним и уже догоняла их, изрядно уставших в погоне друг за другом, и ей почти всегда это удавалось. Ну, разумеется, они поддавались ей.
Потом были лесные прогулки и пение птиц в ветвях деревьев. Было утро и они, усевшись на древесные бревна, завороженно слушали птичью трель.
«Наши лесные братья умеют воздавать хвалу свету», – как сейчас помню эту фразу Лауры.
Были их совместные прятки-ляпы в лесных буреломах и обильных ветвях росших здесь высоких кустарников. Были спуски с морозных ледяных гор и игра снегом. Было падение в глубокие сугробы и дружелюбный смех стоящих рядом с тобой друзей. Была радость познания столь громадного и удивительного мира, открытого их детским взорам.
Они, эти трое, еще только входили в жизнь детьми. Они и потом жили ими.
Они… Они – трое.
Теперь же из них остался только он один.
Это было как удар. Нет – это было страшнее.
Как будто тысяча пламенных молотов разом обрушилась на тебя и придавила так, чтобы ты уже не смог даже дышать… Как будто тебя засасывает какая-та страшная глубина, и ты не можешь ничего с этим сделать… Как будто тебя разрывает и кромсает на части неведомая тебе сила… Как будто ты перестал жить.
И все же он был – тот день. Десять лет назад – да, именно тогда он впервые узнал о том, что великие друзья его детства и юности, давшие ему так много – Джим и Лаура – оба они умерли. Оба покинули этот мир, и он остался в нем без них.
«Без. Них. Без. Них. Один. Один. Один», – как молотом в висках отбивало его сознание в те дни.
«Без… них», – бьющиеся в сознании слова сложились, наконец, в жалкое подобие фразы – и он потерял сознание, упав на внезапно приблизившуюся к нему землю.
После он пришел в себя, хоть и не сразу. Еще год он приходил в себя.
Это была действительно огромная потеря – потеря, быть может, самого ценного, что подарила ему эта жизнь.
Но он пережил ее. Справился – справился потому, что не мог не справиться. И потому, что сердце – его сердце, никогда не подводившее его, – настойчиво и постоянно с того дня этой потери шептало ему, что эта разлука не вечна. Что они, трое, встретятся вновь под солнцем иного мира, что они встретятся, когда его путь здесь будет завершен и долг – выполнен.
Но это было уже позже, это было спустя многие годы. А тогда они были светлыми детьми – и ничто и никто не омрачало их праздника жизни.
***
Казалось, тот день был самым обычным днем, каких за год для стороннего наблюдателя бывает ровно триста шестьдесят пять. Но так это казалось другим – но не ему. Не ему.
Призрак или человек? Я сначала даже подумал, что увидел призрака, когда тот осторожно подошел к моему дому и поздоровался со мной. Как будто бы появился из ниоткуда…
Я приветствовал его, резко приложив правую ладонь к голове и затем отпустив ее – так почему-то часто делали люди в военной форме на парадах, и я тоже решил так попробовать.
– Боец, – ответил незнакомец и улыбнулся. – Из тебя выйдет истинный боец, – добавил он.
Он заговорил. Спрашивал о моем квартале и о том, сможет ли он где-нибудь пожить здесь некоторое время, пока ему не «будет пора двигаться дальше» – кажется, именно так он тогда выразился.
Мы – я и Лаура, как раз в это время прибежавшая к моему дому с тем, чтобы пригласить меня и Джима в субботу на пикник, который собирались устроить ее родители – оба активно включились в разговор с незнакомцем, наперебой тараторя и перебивая друг друга, чтобы дать этому человеку как можно более точную информацию о том, почему ему, например, стоит остановиться в доме у тетушки Жанетты и ни в коем случае не стоит останавливаться в трактире «Ночной всадник».
Так мы узнали, что призрака зовут Ричард.
– Ричард, – ответил призрак, – так меня зовут. Одно из любимых мною имен.
Когда мы закончили наши объяснения и умолкли, изрядно устав от такой словесной тирады, он улыбнулся и спросил, может ли остановиться у меня в доме.
– А почему вы не хотите остановиться у тетушки Жанетты? – опередила меня с вопросом Лаура и взглянула на незнакомца испытующим и заинтересованным взором. Ричард-призрак поднял глаза влево-вверх – как будто бы задумался о чем-то. Затем отвел в сторону руки, выставив их ладонями вверх, как бы прося кого-то неведомого о помощи, – так продолжалось секунд десять. Затем он встряхнул головой и вновь посмотрел на нас лучистым взглядом – я как сейчас помню это чудное сверкание его глаз! – и вновь заговорил.
– Решил посмотреть снова, стоит ли мне останавливаться там, где вы мне предложили. Это будет не лучший выбор. Я должен остаться некоторое время с вами.
Мы, конечно же, начали наперебой расспрашивать его, почему же именно с нами, и как он узнал об этом, на что он ответил: «Вы все узнаете в свое время. Когда вы вырастете, вы все поймете».
– Воины, – добавил он и улыбнулся. – Не бойся, Джон, и ты не бойся, Лаура. Я не причиню вам вреда. Воины добра сражаются вместе, плечом к плечу – а не друг против друга.
Но… но я не говорил ему своего имени! И Лаура не говорила тоже! Как же он мог узнать их?
По лицу Лауры я увидел, что она тоже находится в растерянности.
– А как вы… – начала было она – и внезапно передумала, так и не закончив фразу.
Незнакомец повернулся к ней и улыбнулся.
– Хочешь спросить, как я узнал твое и Джона имя? Нет, я не выспрашивал людей о вас – это мне не требуется. Вы получите ответ и на этот вопрос, когда подрастете. Вам многое откроется в свое время.
Больше он не сказал по этому вопросу ни слова, и мы не стали его расспрашивать.
– Я так понимаю, что требуется согласие ваших родителей на то, чтобы я пожил с вами? – и он взглянул на нас. – Ну, разумеется, – вновь добавил он через пять или десять секунд. – Я достойно оплачу свое проживание и не буду мешать вам в вашей повседневной жизни. Впрочем, если вам – он посмотрел на меня и на Лауру – потребуется помощь – вы всегда можете обратиться ко мне, пока я буду с вами. Я буду здесь примерно месяц, а потом мне потребуется идти дальше, ибо мой путь зовет меня. Спросите своих родителей и решите вместе, примите ли вы меня. Я приду завтра днем. Удачи вам, воины, – и с этими словами он порывисто встал, махнул нам рукой на прощание и, казалось, так же внезапно растаял за горизонтом, как и появился, оставив нас в чувстве недоумения и в то же время пришедшей откуда-то из глубины светлой радости и предчувствия счастья.
По крайней мере, такое чувство осталось у меня – но и у Лауры, похоже, тоже.
– Ну и что будем делать? Тебе не показался этот человек… странным? – и Лаура испытующе посмотрела на меня.
– Странным? Да, верно… какой-то он странный… но я почему-то доверяю ему. Не знаю. Я доверяю ему и верю, – ответил я.
– И я тоже. Я только хотела узнать, что ты чувствуешь. Правда, не думаю, что мои родители разрешат ему жить с нами – слишком уж они настороженно относятся к незнакомцам, даже к… таким, как он… – и Лаура вздохнула. – Но твои то почти точно разрешат! Вам ведь сейчас нужны деньги, и они воспользуются любой пришедшей возможностью.
– Да, мои наверняка разрешат. Он будет жить с нами… месяц, – сказал я. –Почему же так мало, месяц?! – внезапно вырвалось у меня, и я поспешно прикрыл рот рукой. Что за мысли? Странно.
– Ну, ладно. Я приду завтра вечером, и ты мне расскажешь о нем. Он такой загадочный… – Лаура одарила меня своей улыбкой, встала с места, махнула рукой на прощание – совсем как тот незнакомец – и побежала к своему дому. Ее силуэт постепенно удалялся, как будто тая в этой утренней дымке – и вскоре совсем исчез из виду.
«Значит, завтра. Значит, месяц. Что ж, пусть будет так», – не помню, откуда пришли тогда ко мне эти мысли, но в них была необычайная сила и какое-то внутреннее согласие.
Мои родители действительно разрешили незнакомцу жить с нами.
Так начался тот чудный и незабываемый месяц моей жизни, оставшийся в моем сердце, оставшийся – навсегда.
***
Он был полон загадок, этот Ричард, и был очень добр – и мы с Лаурой, Джимом (такое событие мы не могли от него скрыть, и он тоже стал наведываться ко мне в дом, чтобы еще и еще раз встретиться с нашим новым жильцом) вскоре все трое полюбили его. Я как сейчас помню наши беседы с ним, его лучащиеся солнечные глаза и ровный, спокойный и исполненный внутренней силы голос…
«Ты спрашиваешь, откуда я пришел к вам? Из мира – из миров. Их мириады – мириады неповторимых удивительных миров. Ваша жизнь – в беспредельности. Надо только устремиться к познанию и красоте. И этот ваш мир – вы можете и его сделать цветущим садом. Понимаешь? Можете! Это все в ваших силах…»
«Сейчас ты живешь по жизни ребенком, ты замечаешь и видишь многое, чего не видят уже большинство взрослых людей – много прекрасного. Ты живешь в живом мире. Для тебя нов каждый день, для тебя чудесен – каждый день. Это справедливо и верно, это прекрасное восприятие жизни. Другим надо учиться такому восприятию, тем, кто забыл, что такое возможно – надо просто напомнить. Ваша радость жизни и любовь – твоя и твоих друзей – она как бы ключ к миру. Она откроет все врата перед вами, она проведет вас над пропастями и даст вам прекрасные крылья для полета».
«Да, именно радость заповедана людям. Люди могли бы жить в радости, если бы сами не ввели себя в круг страданий. Я не знаю, почему они сделали этот выбор – но многие его все же сделали. О какой радости я говорю? Но ведь ты уже испытывал ее! Когда вы вместе с друзьями играли и резвились – вы радовались живой жизни. Когда вы с интересом изучаете окружающий вас мир – это радость познания мира. Когда ты трудишься – это радость труда. Когда ты любишь и даришь любовь свою ближним – это радость и восторг любви и отдачи. Странно, что некоторые потеряли эту чудесную нить – но это значит, что им надо снова отыскать ее. Сердце растопить свое им надо! Люди страстно желают быть счастливыми – и не делают ничего, чтобы быть ими. Для некоторых из них каждый день – как однообразный туманный образ, и жизнь их бывает также полна тумана. Но в тумане легко заблудиться и потерять путеводную нить – поэтому надо, чтобы сердце сияло любовью и радостью – и тогда никакой туман не покроет это пламенное сердце!»
«Дойдет тот, кто движется – я знаю, ты уже слышал эти слова – и это так и есть. Нельзя сидеть на одном месте, в сотый раз перегребая рухлядь своих предрассудков, ненужных и бесполезных привычек. Двигаться надо, устремляться надо! Вдохновение нужно людям – но многие думают, что оно приходит только в каких-то исключительных случаях. Но оно всегда рядом с нами – лишь руку протянуть. Лишь начать трудиться с добрыми намерениями – и вдохновение будет верным и преданным спутником на твоем пути».
«Как я узнал твое имя? А как животные чувствуют страх? Как люди ощущают взгляд? Как чувствуется атмосфера дома, в котором они находятся? Конечно, не все обладают этой чувствительностью – но они сами своими предрассудками закрывают себе путь. Но даже те из них, кто ею обладают, обычно считают это чем-то вроде искусственного самовнушения. Предельно четко и ясно чувствуют некоторые – и все-таки не верят! Отмахиваются, отнекиваются, в то время как могли бы изучать эти явления. Но люди с таким трудом признают все, что поднимает их существо и их представление о себе, поэтому многим показаний очевидцев недостаточно – они судят по своему существу о вещах в мире. Но наука может подтвердить это – и ваша наука должна, наконец, уделить этому должное внимание. Ваша наука уже изучила немало законов физического мира – но теперь пора изучать законы мира духовного. Собственно, вам так давно было сказано о главных из них – много-много столетий тому назад, но для многих они остались пустой грамотой на бумаге, которую они уважают, но не соблюдают».
«Что это за законы? Что же вам говорилось? Люби ближнего, умей найти радость в любом труде, умей быть мужественным, учись нести добро в мир. Простые слова. Огромный смысл и мудрость – и знание тоже. Сколько же людей каждый день помнят об этом и живут так?»
«Кто я? Ведь в первый раз, когда я пришел к вам, ты посчитал меня, наверное, каким-нибудь призраком, верно? Но, как видишь, я тоже живой человек. Просто я говорю то, о чем многие еще не знают. Некоторым знавшим и забывшим – напоминаю».
«Почему я должен буду скоро уйти? Потому, что мой путь зовет меня, и я должен следовать ему. Мне еще многое предстоит сделать».
Такие беседы у нас были по вечерам. Я, Джим и Лаура – все мы вместе собирались перед домашним камином и как завороженные слушали его. Может быть потому, что он говорил правду?
***
Помню, был один день, когда сердце мое билось тревожно. Я не мог найти себе покоя, как будто что-то печальное должно было случиться.
Я шел по нашей улице, когда заметил Лауру и трех взрослых парней, окруживших ее. Затем до меня долетели ее плач и слова: «Пожалуйста, умоляю вас, не надо!»
Изо всех сил я побежал вперед. Ветер бил в лицо, и картина постепенно открывалась передо мной: трое парней окружили ее, один держал за волосы, а двое других срывали с нее одежду. Они открыто делали все это – и не боялись. Никто, никто из редких проходящих мимо людей даже не стал вмешиваться, хотя вместе они могли бы остановить это насилие.
С разбегу я набросился на одного из нападавших и повалил его на спину – стал молотить кулаками, не глядя. Желание защитить Лауру настолько сильно загорелось в моей груди, что я уже не чувствовал боли, когда двое других оторвались от плачущей Лауры и схватили меня. Я не чувствовал боли, когда один из них ухватил меня за волосы, а другой за куртку так, что я уже не мог пошевельнуться. Я не чувствовал боли, когда меня стали бить кулаками в грудь. Я не чувствовал боли, когда упал на землю, и меня стали пинать ногами. Я не чувствовал боли тогда. Боль пришла потом.
Маленькая струйка крови текла из разбитого носа и губ, оставляя вязкий красный след на тротуаре. Трое парней гоготали и раздевали плачущую и умоляющую их не делать этого девушку – умоляющую напрасно. Не знаю, сколько прошло времени – я не помню. Но вот последующее я помню предельно ясно.
– Вы сейчас же оставите ее и уберетесь прочь. Немедленно! – до боли знакомый и в тот момент уже какой-то предельно каменно-твердый голос разлился в пространстве.
Еле ворочая головой, я все-таки сумел повернуть ее – и увидел стоящего рядом со мной Ричарда. Не таким, совсем не таким был его голос, когда он говорил с нами – сейчас он был очень жестким и одновременно исполненным огромной силы. Я плохо помню те мгновения, глаза застилал какой-то красный туман – но многое все же помню…
При его словах парни оторвались от плачущей и стонущей Лауры и повернулись к нему.
– Немедленно! – повторил Ричард и сделал еще несколько шагов вперед.
– Ну, вот еще! Кто ты тут такой-то! – крикнул один из нападавших, но в его словах уже не было той вызывающей смелости от беззаконности и той уверенности, что была прежде.
– Я сказал – немедленно! Здесь не будет повторений. Можете убираться прочь, я вас не трону – вы сами уже создали себе не лучшие последствия своим поступком. Но сейчас вы уберетесь прочь!
– А ты попробуй нас выгнать, козел! – уже явно бравируя, крикнул все тот же парень.
Тогда Ричард шагнул вперед, резко вскинул правую руку вверх – в это мгновение, казалось, огненный клинок сверкнул на мгновение в его руке – или, быть может, мое помутненное сознание уже начало сводить меня с ума? – и он выставил руку вперед. – Сейчас же! – повторил он.
– Да чего же вы боитесь его! Нас же трое, а он один! – прокричал все тот же заводила и, видимо решив дать пример своим союзникам, резко рванулся в сторону Ричарда, выставив вперед свои кулаки.
Он налетел на Ричарда со всей силы – такой напор должен был просто повалить его на землю. Мне показалось, что в тот момент их столкновения как будто что-то вспыхнуло вокруг Ричарда… как бы то ни было, я ясно видел, как налетевший на него насильник точно столкнулся с каменной стеной. Он просто врезался в него и отлетел на шаг, а Ричард даже не шелохнулся, совсем – не шелохнулся. Ни на йоту. Насильник же упал на землю, тихо застонал и затем затих.
Двое других парней, итак изрядно напуганных появлением Ричарда, бросили Лауру и со всей доступной им скоростью побежали прочь. Их не преследовали.
Я не помню, что было дальше. Очнулся я уже у себя дома – и боли уже не чувствовалось.
Я встал и вскоре нашел Ричарда. Он молча сидел у камина – казалось, он дремал, глаза его были закрыты. Я не стал тревожить его, а пошел искать Лауру – я нашел ее в соседней комнате на кровати, спящую. Раны ее были перевязаны, а на ней была новая, не порванная, одежда.
Помнится, меня потом снова сморил сон. Когда я вновь проснулся, Лаура и Ричард уже были на ногах. Они сидели рядом с моей кроватью.
– А, проснулся, – сказал Ричард и улыбнулся. – Вставай, воин. Раны твои зажили, и ты вновь готов встать в строй. Тебе нужно будет сделать это перед наступающей эпохой испытаний.
– Я… я не чувствую боли… совсем. Как я так быстро поправился?
– Да, и Лаура тоже не чувствует. Боли больше нет. Я исцелил вас, но это далось мне нелегко – однако теперь я уже отдохнул.
– Как же ты..? – начала было Лаура, но Ричард поднял руку, как бы призывая к молчанию, и сказал: «После вопросы, после, сейчас вам еще нужен отдых. Отдыхайте, воины со львиными сердцами», – и вышел из комнаты.
***
Потом вновь были наши с ним беседы. Было еще много-много радостных дней. Это были незабываемые дни. Может, одни из лучших в наших жизнях.
А потом он ушел, и мы остались одни. В очередное утро он встал и сказал мне, что сегодня ему пора идти.
– Куда? – спросил я.
– По пути, который я выбрал, – были его слова.
Я заплакал тогда, когда он сказал, что уходит от нас. Он улыбнулся и сказал: «Не плачь, мы расстаемся не навечно. Быть может, мы еще встретимся. Прощай, воин, и помни о днях грядущих испытаний!» – он вновь привычно махнул рукой и направил свои шаги в свой раскрывающийся перед ним путь.
Мы стояли плечом к плечу – Джон, Джим и Лаура. Я провожал его грустным и полным надежды взглядом. Лаура опустила голову. «Прощай», – тихо прошептала она. «Он еще вернется, – сказал Джим, – мы еще встретимся с ним».
***
Я очнулся от воспоминаний. Как сейчас помню тот чудесный месяц – и последующие годы жизни, что сопровождали его. Я так и не встретил больше этого человека. Иногда я даже начинаю сомневаться – человек ли он?
Кто он – мудрец, пророк? Просто человек, согласно его словам, пришедший в этот мир напомнить людям об их долге и показать светлый путь?
Я не знаю. Но я знаю одно – его слова дали мне жизнь. Он показал мне чудесный мир, в котором мы – мы, люди! – можем жить. Если мы выберем и захотим, если мы не будем сидеть на месте, перебирая рухлядь собственных предрассудков, а будем двигаться вперед. Если мы будем любить. Если будем радостны.
Захотим ли мы жить светло? Это выбор каждого человека. Я не могу сделать этот выбор за иного. Каждый сам, рано или поздно, но неизбежно – сделает свой выбор.
Но я сделал свой выбор, и я отвечаю прекрасному – да!
Я отвечаю красоте – да!
Я отвечаю любви – да!
Я отвечаю радости – да!
И Новому Миру я отвечаю – да!
08.01.2005
«Ваш выбор, люди!»
В глаза ударил слепящий свет неоновой рекламы.
«Только у нас! Свободный секс! Мужчины-женщины, мужчины-мужчины, женщины-женщины! Все сочетания! Всего 20 кредитов за незабываемую ночь! Сделай себя счастливым!» И тут же рядом на другом здании: «Виртуальный секс с мировыми звездами! Почувствуй себя знаменитым!»
Медленный разворот. Первое, второе, третье здание – все, насколько хватало взгляду, сверкали красными и бардовыми огнями, предлагая почувствовать «истинный вкус жизни», как было написано на вывеске очередного приземистого сооружения, зазывающего «грандиозных жителей нашей столицы» принять уникальное участие здесь и сейчас в вызывании «могущественных духов с потусторонних планов» под руководством «великого прорицателя и пророка», чье имя «настолько могущественно, что не может даже произноситься вслух».
Рядом проходили люди – все они были одеты в какие-то темные одежды, а лица их были склонены к земле. Казалось, они совсем не замечали его.
Что за странный мир? Он не помнил себя в нем раньше.
Он медленно пошел вперед, изучая окрестности города. В том, что это город, уже не было никаких сомнений.
По улицам тянулись длинные ряды тусклых фонарей, еле-еле освещающих ближайшие окрестности на расстоянии десяти-пятнадцати метров от них. «И как они могут хоть что-то различать в такой темноте?» – пришло запоздалое изумление.
Но живущие здесь, похоже, и не хотели ничего видеть, кроме лишь немногих вещей. Вот какой-то согнувшийся житель города вбежал в одно из зданий неподалеку. Человек повернул голову, чтобы разглядеть очередную вывеску. Крупными переливающимися темно-малиновыми буквами на ней значилось:
«Бои без правил. Жизнь – лишь мгновение в вечности. Смерть – освобождение». И ниже еще: «Собственность службы охраны жизни грандиозных жителей грандиозной столицы».
И снова ударивший в виски толчок мысли – «куда же я попал?»
***
Он брел и брел по улицам этого ночного города, и все новые и новые картины открывались его взору.
«Ближний – всего лишь человек. Ты – Бог. Докажи это! Лучшее оружие с военных складов! Жизнь – тюрьма. Смерть – освобождение». И ниже снова знакомые уже слова: «Собственность службы охраны жизни грандиозных жителей грандиозной столицы».
И снова, снова, снова… Ослепляющий свет бардовых огней…
«Виртуальный клуб «Иллюзия». Виртуальная модель столицы и ты – ее властелин. Почувствуй себя на месте Бога! Собственность корпорации Virtulex Enterprise».
«Рулетка судьбы. Твое вращение «барабана», смертный!» И опять чуть ниже приписка: «Место, где не бывает проигравших, ведь жизнь – проклятие, а смерть – освобождение!»
«Мы – не рабы. Дадим отпор агрессору! Проголосуй за проект «Прах». Каждому напавшему – по атомной бомбе!» Ниже: «Институт социологических исследований при Министерстве Нападения и Обороны».
Здания, здания, здания… Огни, огни, огни… Этот город сводил с ума. Что-то дергало и пыталось заставить его поступать так же, как все – так же, забыв обо всем, бежать в ближайший кабак, или секс-танц-клуб, или виртуальную «забегаловку» – и там на многие часы вновь забывать обо всем.
О том, кто ты есть. О том, кем ты должен быть. И о том, кем ты стал…
Казалось, что-то чудовищное легло на его плечи, пытаясь придавить, расплющить, обратить в ничто несогласного с этим порядком вещей. Сам город, казалось, пытался расправиться с дерзким вторжением, не соответствующим его сущности и его правилам жизни.
Он шел и шел уже который час – еле передвигал ноги. И все-таки он шел, надеясь хоть где-то встретить проблеск света. Но, куда бы он ни заворачивал, на каждой улице – все то же. Все те же горящие бардовым пламенем здания, все те же скорченные люди, с каким-то отсутствующим выражением глаз входящие и выходящие из них, все те же человеческие слова, неизменно складывающиеся в нечеловеческие фразы.
Он не мог уже идти, ему внезапно страшно захотелось лечь и умереть. Просто – лечь и умереть, чтобы только не видеть это, чтобы больше не увидеть этого никогда. Как страшный сон – не увидеть.
Еще шаг. Еще. Еще. Удар – и он обнял руками землю. Забытие…
***
Он открыл глаза и приподнял голову над землей, пытаясь вспомнить, что произошло. Различил какое-то здание перед собой – и резкая вспышка озарила память. «Н-е-е-т-т-т! Только не здесь! Только не здесь снова!»
Это был не сон – это был все тот же город. Ничего не изменилось, разве что стало еще темнее – видимо, ночь уже полностью вступила в свои права. Тогда он вновь уронил голову на землю и застонал от отчаяния и безысходности. Он не хотел здесь жить – и должен был. Зачем? Зачем? Зачем?!
Тишина. Гробовая тишина. Ночной город уже спал.
Молча он лежал на вымощенной черным мрамором гранитной мостовой – и так же молча слезы текли из глаз, оставляя за собой прозрачный след. Он не помнил, что было потом – милостивая память стерла для него последние мгновения. Когда он вновь очнулся, то помнил лишь свое отчаяние и город, в котором он был, – город, темной громадой заслонивший солнце.
Он отчетливо помнил все это. Он помнил еще многое. Он помнил, как затем поднялся и вновь медленно побрел по улицам. Пошел – уже не зная, куда. Ему надо было хоть куда-то идти, надо было делать хоть что-то, чтобы только не думать об ужасах этого мира – ужасах, созданных его же жителями.
Он шел мимо открытых зданий секс-танц клубов и видел сотни и сотни обнявшихся полуобнаженных тел, в пляске под разрывающий бой какого-то ритма прыгающих и вертящихся.
Видел, как тройка неизвестных людей на улице дружно воткнули себе в руки длинные напоминающие шприцы устройства, после чего с довольным выражением на лицах повалились прямо здесь же на мостовую.
Видел, как в каком-то переулке, в который он случайно завернул, трое людей порывисто прижались друг к другу и начали быстро снимать друг с друга одежду, а затем упали на землю и начали кататься по ней.
Он видел еще многое. Ему не давали это не видеть.
Он видел перед собой планету и континенты. Видел, как в различных местах планеты начинали появляться и росли темные пятна. Видел, как в других местах появлялись светлые точки, они тоже росли и расширялись, и сталкивались с темными волнами, и рассеивали их. Но их было очень мало – и наплывавшие темные волны поглощали многих без следа. Постепенно темные пятна заполняли и заполняли континенты один за другим – тогда какое-то бардовое пламя окружало их, и они исчезали с карты планеты, покрываясь огромной темной тучей. В такие мгновения дикий нечеловеческий смех заполнял пространство и заставлял его порывисто зажимать уши.
А потом внезапно земля затряслась, и он упал, сбитый с ног.
Казалось, сама планета начала разрываться на части. По всем улицам, насколько хватало его взгляду, внезапно пошли трещины – и из каждой такой трещины наружу начал прорываться подземный огонь. Новым толчком его отбросило прочь.
Сама земля начала полыхать. Неизвестный подземный огонь образовывал сначала небольшие пламенные точки, затем линии – и начинал сливаться и объединяться, поглощая все новые участки земли. Огонь подбирался к зданиям и они неизвестно как тоже начинали полыхать.
Но жителям этой грандиозной столицы, похоже, не было совсем никакого дела до происходящего вокруг бедствия. Через открытые двери очередного секс-танц клуба он мог видеть, как точно так же массы людей, плотно обнявшись, вертелись и в исступлении что-то орали – в уже полыхающем здании.
«Ведь они же погибнут, ведь они же сейчас умрут! Я должен их спасти!» – полыхнули мысли в полузатушенном болью от удара о мостовую сознании.
«Они уже умерли», – пришел откуда-то из глубины голос, – «ты ничем уже не можешь им помочь. Они сами сделали свой выбор. Своими мыслями и жизнями они сами вызвали гибель планеты – и свою собственную гибель».
Охватившее здание секс-танц клуба пламя становилось с каждой секундой все сильнее – теперь полыхали уже все этажи. Наконец, огонь добрался и до нижнего. В одно мгновение он поглотил исступленно кричащих и хохочущих людей – и в это же мгновение все стихло. Лишь продолжало бушевать пламя, и отблески его освещали некогда непроглядные улицы. Так продолжалось еще несколько минут – всего лишь несколько минут, навсегда врезавшихся в память. Так же, как и все последующие картины.
***
Картина изменилась. Город исчез.
Он стоял посреди роскошных зеленых ветвей деревьев какого-то сада.
Он поднял ввысь голову – и солнечные лучи осветили лицо. После страшных бардовых огней темного города – Господи, какая же это была благодать! По небу медленно проплывали облака и пролетали птицы, в лицо ему дул освежающий бодрящий ветер.
Он видел солнце живого мира, он видел свет. Тьма ушла, тьма исчезла, ее просто не было. Остались лишь прохладный дующий в лицо ветер, лишь раскачивающиеся из стороны в сторону зеленые кроны деревьев, лишь пролетающие по небу птицы и наполнивший душу восторг. Крик радости вырвался из груди – он кричал долго и громко. Он вновь был живым среди живых, он был в живом мире.
А потом он вновь получил ту удивительную возможность созерцать весь мир сразу, как на ладони. Он видел раскинувшиеся по континентам зеленые поля. Видел людей, работающих и живущих на них, на лицах их были улыбки – было видно, что они рады жить здесь и трудиться. Он чувствовал атмосферу счастья, разлитую над планетой. Он видел, как радостно и с воодушевлением работали люди – художники, поэты, простые пахари и рабочие, все от мала и до велика. Здесь не было ненужной и неважной работы. Он видел все это – и сердце его обливалось благодатью.
Он видел, как растут и появляются светлые точки, как они расширяются, как озаряют континенты, как эти светлые лучи возносятся к небу – и небеса планеты отвечают на них ослепительным завораживающим сиянием. Он видел, как озаряется атмосфера планеты, как она очищается от темных лучей и как свободно начинают дышать люди. Как они расправляют плечи, как на лицах их появляются улыбки счастья…
Он видел еще многое. Это были минуты, навсегда врезавшиеся в память. А потом уже иной мир нагрянул на него.
***
– Джон, что с тобой?! Очнись, Джон!
– А… что со мной?
– Это у тебя лучше спросить. Мы шли по парку, и ты вдруг внезапно покачнулся и упал. С тобой все в порядке?
– Да. Да… все… хорошо.
– Что с тобой случилось?
– Я… я не знаю. Просто… просто я видел два будущих и два выбора… два совершенно разных выбора. Как небо и земля – разных… Два пути. Понимаешь? Две дороги для людей, для человечества.
– Два выбора? Два пути? О чем ты говоришь, Джон? Похоже, ты действительно все-таки слишком сильно ударился головой при падении. Я не понимаю, о чем ты говоришь.
– Ничего. Уже скоро ты почувствуешь это и все поймешь. У тебя будет твой выбор. У каждого из нас есть наш выбор. А теперь, как считаешь, – может наперегонки до конца аллеи?
02.01.2005
«Верующий»
Ты ведь верующий, верно? Ну, скажем, истинный христианин, неукоснительно выполняющий все церковные ритуалы. Очень, очень набожный человек. Каждую неделю ты ходишь в церковь на молитву и исповедь, и потому душа твоя пребывает в состоянии наивысшей гармонии и чистоты, помыслы в крайней степени добродетельны, а из рук твоих так и струятся дела добрые и справедливые. Должно быть, уже совсем скоро у тебя вырастут крылья, и ты воспаришь к небесам аки небесный ангел, которых столь часто рисуют на иконах. Ты просто великолепен. И разве есть в этом мире кто-то достойнее тебя, кто-то, заслуживающий спасения своей души в большей степени?
Вот ты выходишь с исповеди, и лицо твое сияет в блаженной улыбке, ведь ты правдиво и не особо стесняясь рассказал о своем недавнем грехе священнику, и он простил тебя. Теперь, конечно же, тебе больше не о чем беспокоиться. Да и грех то – сущая малость! – небольшая финансовая афера с детским домом. Ну не получат они причитающихся им денег, ну велика ли беда? А тебе хватило лишь одной десятой от этих средств, чтобы «позолотить ручку» своему любимому и всепрощающему батюшке, – и вот ты снова чист как ангел божий, очень удобно! Не согрешишь – не покаешься, верно? В прошлый раз изнасилование стоило, впрочем, несколько дороже – но ведь чего не сделаешь ради собственной души?
А какие пышные убранства были в том самом храме, какие резные иконы, подсвечники, канделябры! У тебя аж дух захватило, когда ты созерцал всю эту роскошь. Чего только не сделаешь ради истинной веры! Да и что бы это была за вера без всего этого золотого великолепия? Сущее неверие и безбожность!
Ты уже почти готов был сесть в свой удобно припаркованный у стен храма черный БМВ, как заметил какого-то хромого нищего, ковыляющего по направлению к тебе с протянутой рукой. Он, конечно же, во имя Господа попросил у тебя денег на хлеб. «На, подавись!» – процедил ты сквозь зубы и кинул ему горстку монет. Я же говорил, что ты очень и очень набожный человек – само милосердие! Когда с диким ревом, выпустив кучу дыма, твоя машина сорвалась с места по новым делам, этот попрошайка все еще продолжал ползать на коленях по брусчатке, продолжая собирать выброшенные тобой медяки. До чего же низко пали некоторые из людей! Ты то, разумеется, выше их.
Какое же это неописуемое блаженство – чувствовать себя великим! Более высоким, более зрелым, более достойным, более праведным, более верующим, более набожным, чем многие из твоих собратьев. Именно поэтому ты столь часто после очередного бизнес-дня приезжаешь в этот храм на молитву. Ты просишь Бога спасти твою чистую душу и отправить в Ад души всех твоих врагов. А затем ты немножко «золотишь ручку» своему любимому батюшке.
Конечно, в тебе нет абсолютной уверенности в том, что Бог действительно слушает подобные молитвы, и что именно он помог тебе сколотить состояние на обманах и грабежах, но… разве может быть храм местом поклонения не Богу, а его противнику? Что ты, что ты, ну, конечно же, нет! Ведь не для того же в них вбухивают столько денег?
Ах, какой же это удобный инструмент – деньги! Универсальное средство покупки чего бы то ни было – даже, например, той же самой молитвы. Да, тебе пришлось заплатить очень внушительную сумму в свое время, но зато за упокой души твоей тещи молилась вся церковная братия, включая даже главу церкви! Для души ненавидимого тобой человека это, видимо, был очень феерический упокой! Теперь важно, чтобы тебе удалось избежать его самому.
Ты, безусловно, очень набожный человек. Всегда покупаешь куличи с яйцами и соблюдаешь пост. Пьешь «святую» воду местного разлива. Покупаешь свечки исключительно в правильно аффилированных и лицензированных храмах. Пару раз ты даже присоединился к общехрамовой вакханалии, когда прихожане вместе со священниками завывали какую-то песню. А благодаря усиленному соблюдению поста даже потерял три килограмма из набранных за последний год тридцати. Вот она, суть твоей истинной веры! И разве может вера иметь какую-то иную суть и предназначение?
Вот твой нелюбимый брат, к примеру, никогда не ходил в церковь и вообще не вертится в бизнесе. Работает каким-то жалким чернорабочим на стройке – и вполне счастлив. Удивительное дело, как мало некоторым людям может быть надо! Живет себе со своей женой и двумя детьми в однокомнатной квартире. А каждый раз при встрече – немыслимое дело! – в разговоре благодарит Бога за то, что тот дал ему любимую жену, работу и двух замечательных детишек. А как-то раз вообще обмолвился, что не столько верит, сколько до-веряет Богу в своей жизни. Вот ведь глупый фанатик… экстремист! Может быть, именно поэтому ты окончательно порвал с ним отношения еще пару лет тому назад. К чему тебе неверующие религиозные фанатики со своими глупостями?
А глупости порой случаются – нелепости даже. Недавно ты слышал по телевизору, как во время сильных гроз молнии попали аккурат в макушки нескольких городских церквей, но… чистая случайность, правда? Да и жизнь, если подумать, случайная штука, да? Впрочем, возможно, как и смерть. Ведь не могут же и они быть в руках Бога?
Конечно, ты очень на-божный и верующий человек – потому что вместе с другими тебе подобными паразитируешь на Боге и веришь в то, что поклонение золотому тельцу есть поклонение тому, чье незримое присутствие в своей жизни ты так ни разу и не ощутил…
21.08.2011
«ВЛОМ»
Если вокруг вас одни козлы – не стоит воображать себя ангелом
Совершенно неуместная здесь пословица
Хотите, верьте вы нам – а хотите, что и нет, да только уже не можем мы более мучиться и скрывать от вас историю ту недавнюю, с нами по воле жизни произошедшую, ибо чуется нам оно, значится, вот аккурат где-то под ребрами с левой сторонушки, что дивна история сия тайною необыкновенную, со смыслом нами до конца неразгаданным, и назидательна до умопомрачения. А потому мы и вам, погутарив, значится, между собой то немного, ее поведать решили, чтобы уразумели вы из нее хоть немноженько и измениться, может статься, успели то. А иначе ведь оно, действительно, попадать все и провалиться сквозь землицу то может, как ЛОМ то нами описываемый. Ну, обо всем по порядочку.
А записываем то историю названную для вас мы – мужики простые сельские из деревни Новомирово, Кирилл и Мефодий. Но вы нас, пожалуйста, с этими самыми букводелателями и азбукосоздавателями не путайте, потому как часто нас уже за то попрекали, что мы, дескать, этот великий и могучий русский язык – это который балагурный то, матюковый тобишь – создали, а слов нужных туда добавить то и забыли, так что мужикам то нашим, значится, и слов порой этих самых важных в спорах то своих как есть не хватает. А и не создавали мы его вовсе, а только пользовали! Особливо когда все хозяйство то ребят наших туда вместе с ЛОМом то и провалилось, да ух прямо как мы его вовсю пользовали – так что и слова то новые как раз понапридумывали, точно и в самом деле Кирилл да Мефодий какие!
Ну вот, значится, познакомились мы с вами немноженько, о себе понарассказывали. Особливо этот самый Кирилл, который меня и надоумил эту историю то и записать для поколений будущих в назидание.
В общем, хотите верьте вы нам, а хотите – и сами проверьте… только как вы теперь ужо и проверите, когда все хозяйство наше ЛОМовое уже под землей покоится несколько лет и выступать, как это говорится, в качестве вещдока уже ни в коей мере и не способненько… да только дело все было аккурат так, как мы скоро вам и поведаем.
Жили мы все в деревеньке нашей Новомирово, да горюшка не ведали. Детишек бабы наши рожали, а мы опосля вместе с ними их и воспитывали по уму, разуму и целомудрию. Урожаи мы собирали обильные, так что и на продажу то еще оставались рожь да пшеница в деревеньки и грады соседние. И коровки наши в хозяйствах то молоко давали, и куры неслись, и овцы стриглись, и кошки мышей изводили под хвост и корень.
И отношения у нас друг с другом все были ладные да складные – да такие, что и не ругались мы между собою вовсе. Ну, разве что если очередную бутылку самогона по праздникам, скажем, мужики то наши, значится, не поделят, потому что тогда да – такую «стенка на стенку» устраивали, что свисты, ахи, охи, да и пыль до колен еще долго по селу разносились. В общем, братцы, не житье было, а сказка практически. Да только не оценили мы спокойствие и мир то тот, за сущие гроши на ужасы иномировые обменяли, о чем до сих пор скорбим!
А дело было так. Приехали к нам как-то, значится, купцы заморские из местечка Новогрязево. А купцы потому, что в одеждах они были дорогих да необычных – мужики то в пиджаках каких-то черных с тросточками и шляпами, а девки то при них бесстыжие и вообще в платьях коротеньких и просвечивающих. А из Новогрязево потому, что так они нам, стало быть, и отрекомендовались, хоть о такой деревне то мы вообще первый раз слухом слыхивали, да глазами не видели. А почему заморские то – мы и сами не ведаем, по виду их внешнему и манерам престранным так мы потом в своем кругу то на хуторе и порешили. А еще заметили мы и долго удивлялись опосля, что заместо лошадей то привычных в повозках их свиньи да хряки запряжены были, а и кучеров то у них не было вообще, как ежели бы несли их эти свиньи сами, кудыть путь то и выберут!
И вот вышли они все из повозок то своих со свиньями и отрекомендовываться стали именами непривычными – Смитами, Бобами, Джонами и Сюзаннами с Барбарами всякими. Говорят, что про село то наше достойное они наслышаны, а потому и про нас забыть не решились – приехали, значится, посмотреть, что у нас и как. Обычаи, как мы поняли, наши перенять, да свои нам взамен передать. Да только вышло то, братцы, оно все по системе ниппель – как есть вошло то есть, значится, но не вышло! Навязали они нам свои обычаи то заморские пагубные, а наши то искорежили и высмеяли все опосля, немодными их называя да устаревшими. Но обо всем по-порядочку.
Остановились они у нас в трактире местном на неделечку поначалу, чтобы, значится, деревеньку то нашу осмотреть на «перспективность инноваций», как они тогда выразиться то изволили туманненько. А расплатиться сперва хотели не медяками нашими полновесными, а бумажками какими-то своими зелеными с пирамидами и глазами на них высеченными. Долго мы удивлялись деньгам то таким и брать то сперва не хотели, да только убедили они нас, что легко обменять бумажки то эти с рожами людей каких-то, на обратной их стороне нарисованными, мы сможем при желании, потому как весь мир то ими за бумажки эти продается и покупается. Ух, и не почуяли мы в тот момент подвоха то их, бестолочи, потому как в спокойствии и мире нашем, до их приезда сохранявшимися, доверчивыми мы очень стали и плохого о людях приезжих и не мыслили.
И вот прошла сперва и неделечка, а потом проходит и вторая уж, а постояльцы все со двора никак не съезжают. И все они что-то ходили, да у мужиков наших и баб выспрашивали, и показывали им, и подмигивали. Соблазняли их в те дни бесовскими своими нарядами да пристрастиями, как есть соблазняли – да только не поняли мы этого сперва, момент тот критический профукали и пропустили!
И доходились они однажды до того, что и трактира, и двора нашего постоялого у нас самих же и не осталось! Зуб даем на отсечение, что вот так, как все здесь описываем, оно и было: проснулись мужики то наши утром ранненьким по крику петуха первому, да и на улку выйти решили по росам утренним прогуляться, да воздуха бодрящего свежего вдохнуть. Глядь – а трактира то нашего и след простыл! Да ладно бы, если просто след его простыл в пожаре каком – новехонький еще лучше прежнего бы отстроили, да с парным молочком вместо самогончика то там разливаемого. Дак нет ведь – заместо двора то нашего постоялого и трактирчика-забегаловки монстр какой-то из стекла и бетона высился высоченный, солнце будто затмевая пузом этажей своих растопыренных!
И на первом этаже то его буквы громадные золотые сверкали и переливались цветами всеми и расцветочками, и слово там одно лишь трехбуквенное значилось, и было слово то «ЛОМ». Долго гадали мы, что бы слово то значило, и сошлись на том, помнится, что «Лучшее Общественное Место» это, а почему так назвали мы его – поймете вы вскорости, как историю эту скорбей наших до конца дочитать то сумеете. И поднимались вверх и вверх этажи за этажами у здания этого, и не было видно конца и края этажам то сим, вверх уходящим – а знающие люди, там часто бывавшие, нам после поведали, что этажей то всего там ровно девятьсот девяносто девять было, да только не ездил лифт тамошний выше первых ста в деревеньке то нашей, хоть говорят, что в ЛОМах то подобных из городов больших он и выше всех поднимал, значится.
И вот как здание то это громадное за одну ночь вырасти то как гриб после дождя какого сумело, мы и не ведаем – и хозяин трактира, помнится, тоже удивлялся сильно и горевал поначалу о заведении то своем, и все заморских гостей то наших удивительных и невнятных обвинял в этом деле то, будто бы это они силами такими магическими обладали, чтобы за ночь громадины такие нескромные возводить – свиньи они, дескать, одним словом, да губители. И ведь точь в воду глядел Арсений то наш, точь чувствовал!
Бросились мы потом, помнится, с утра по деревне то нашей все вместе гостей то этих искать, чтобы спрос с них держать за строительство сие непотребное, да только сколько не искали мы их по подворотням, подвалам и хлевам даже, а так и не сумели найти, ежели бы след их простыл совершенненько. Уехали, видать, как раз ночью той из села нашего дальше, свиньями своими погоняемые. «Да и хрен с ними!» – решили мы и здание осматривать отправились. Ох, право же, люди добрые и умные, лучше бы мы этого и не делали, потому как заманил нас всех ЛОМ тот и одурманил!
Чего в нем только, братцы, то и не было! Тут тебе и казино средстваизымательные, тут тебе и парфюм одурманивающий, тут тебе и цветочки искусственные, и обеды пузонабивательные, и одежда модная бесстыжая, и золото с украшениями душеослепляющие, и устройства всяческие пищащие и время отнимающие, и вина заморские опьяняющие, и журналы цветастые опошляющие…
И захватывало дух у многих наших ребят, и ломились они толпами в этот ЛОМ, и день деньской там кружили по этажам то этим бесконечным, а назад возвращаться к семьям своим, да детям своим, да мужьям и женам своим уже будто бы и не жаждали.
А плата за удовольствия все эти пагубные там тоже, помнится, необычная была: стояли там у входа в коридоры эти машины такие железные – и чтобы, значится, деньгу из машины этой вытрясти, оно надобно было палец там в отверстие специальное засовывать и ждать, пока иголка какая-то палец этот тебе проколет, а присоски затем часть кровинушки твоей у тебя откачают – а взамен, после операции то этой кратковременной, бумажки эти самые зеленые с глазами то и рожами уродливыми тебе в лоток высыпались. Высыпалось то не особливо много там, поэтому, ежели кто целый день в ЛОМе то этом праздно пребывал, то много раз ему к машинкам то этим бегать и кровь свою отдавать им приходилось, так что под конец денька то ужо он и бледный весь становился, и шатался порой, а все бегал и удовольствия то всяческие в ЛОМе этом покупал себе как наркоман какой или пьяница, а может кто и похуже. Вот точно вампиры машины то эти действовали, кровинушку нашу русскую от безвольности нашей выпивая ежедневненько!
И все в деревне нашей доброй переменилось, как снежный ком навалилось и вниз по пригорочку то и катиться начало! И часто бывало, помнится, что придет кто из наших мужиков то по утру раннему солнечному в дом то к другому и предложит зычно так и весело: «Иван, пойдем уже, наконец, жить!» А ему в ответ тут и отвечают сонно и вяло будто неживые: «Ты что, Емеля, не видишь – ВЛОМ мне сегодня!» – и шли опосля в этот самый ЛОМ и там день деньской и проводили, и стало словечко это, ВЛОМ, нарицательным.
И всем практически все ВЛОМ стало, и многие окончательно там, во ВЛОМе этом пагубном и скурвились, и оскотинились до невозможности. И тошно так жить стало, что хоть вой от горя этого и от состояния своего безразличного! И выть многие, собственно, и начали – да только не на луну, а на ближнего своего аки волки какие злобные. И ругаться стали словами иностранными, заморскими, и ненавидеть, и гнать друг друга, потому как всем им теперь ВЛОМ было – даже добрыми оставаться, видимо.
И многие месяцы трагедия сия тянулась, и как зачарованные стали люди. А опосля еще и выяснилось, что машинки то те, кровь собирающие, не простые были – кровушку то они откачивали, а взамен вещества ядовитого назад то и впрыскивали, так что и умерло несколько ребят наших и баб от яда то этого заморского, ЛОМового состояния своего не выдержав. И хоронили их, помнится, быстрехонько, землицы набросав и всплакнув для вида лишь, и народу на поминках то было мало – потому как ВЛОМ практически всем было оно. И вот, верите или нет вы нам, братцы, но и солнышко наше красное стало как-то с тех пор заходить за горизонт рановатенько, так что время ночное темное то и удлинолось. И петухи петь перестали, и куры нестись, и даже кошкам ВЛОМ мышей ловить стало то.
И не помним мы точнехонько, сколько морок сей длился то, – да только помним ясненько, чем оно все то и окончилось. Бабка наша местная, врачевательница, Прасковьей прозываемая, одна практически и осталась, кто в этот злополучный ЛОМ ни разу и не попадал то. И после того, как муж то ее, значится, вин каких-то наглотавшись и дымов каких-то в ЛОМе этом накурившись, в очередной раз домой вернулся, не выдержала душа ее тонкая, и крикнула она в сердцах тогда, помнится: «А шоб весь этот ЛОМ ваш под землю и провалился!» И буквально в момент тот же – ежели муж то ее, Михалыч, нам об этом потом шепотом после протрезвления все пересказывавший, не брешет – затряслась земля то вся в деревне нашей и ходуном ходить как волнами начала, будто и не земля это была вовсе, а море какое. Ходила она так, и сотрясалось все время какое-то – а потом как возьми, да и разверзнись дыра громадная под ЛОМом то этим, и как провались оно все туда со всеми там в тот момент внутри находящимися то в глубину бесконечную, так что как минимум треть деревни нашей то там и сгинула в одночасье, в беспросветной глубине этой.
Как кратер громадный дырища та получилась! Ух, и пужались мы на нее смотреть поначалу! И кричали туда в надежде, что отзовется кто-нибудь, да только молчание гробовое всегда нам ответом оставалось. А через несколько дней то задрожала землица вновь и сошлась на месте дырищи той, как ежели ничего там, на месте трактира того злополучного, отродясь то и не было. А Прасковья то упомянутая после событий тех немой сделалась – и ходила, и слова вымолвить более не могла, только руками невнятно размахивала время от времени.
Но, хотите – верьте, а хотите – и нет, да только вновь налаживаться после событий тех страшных жизнь у нас начала. И очнулись будто вновь люди, и встрепенулись, и ВЛОМа конец настал окончательный. И снова все мирно друг с другом зажили, и время уделяли и детишкам, и мужьям, и женам своим. И стали дни длиннее, а ночи короче, и петухи вновь запели, и куры занеслись, и крысы поразбежались кто куда. Запомнили люди урок тот страшный, и ЛОМы из душ своих выкинули, и стали жить праведно.
***
Вот так оно, собственно, все и было, как оно здесь нами, Кириллом да Мефодием, написано! И ничутоку и не переврали мы события дней тех прошедших – ежели только малость самую в деталях разошлись. Ну, да с кем оно не бывает, верно ведь? А верите вы нам или нет – не нашего ума дело то, потому как нашего ума дела мы сейчас как раз уже и исполнили – а вам все это читать, думать и от ВЛОМов всяческих раз и навсегда избавляться!
08.09.2012
«Воин Одина»
Громогласный рев – свирепый боевой клич – огласил округу и заставил, кажется, содрогнуться само небо. Сотни и сотни воинов, облаченные в сверкающие кольчуги, бежали навстречу друг другу, и в глазах их было только одно – неисчерпаемый боевой азарт. Не было сомнения, не было страха, лишь жажда битвы и азарт – убить врага прежде, чем ты сам падешь на поле боя. Но падшие в честном бою – уже победители, они войдут в сверкающие чертоги Вальхаллы, и сам великий Один поведет их в новые битвы. Пусть же он ведет их в этой битве, а враги падут перед мощью его воителей!
Удар – поворот. Поворот – удар. Радость охватывала его – наконец-то сражение, которого он так долго жаждал, наконец-то славная битва!
Взмах – боевой топор обрушивается на шлем врага, и тот грузно падает на землю. Еще взмах – и чудовищной силы удар рассекает кольчугу еще одного. Капли крови, струящиеся из тела врага… повторный удар – и еще один враг повержен. Вот его боевой товарищ тоже размахивается и практически разрубает надвое еще одного.
Здесь не было правил – и более верткий и хитрый тоже иногда побеждал. Меч, обрушившийся плашмя на спину его боевого друга… сдавленный хрип, вырвавшийся из его горла. Вот его товарищ падает на колено, пытаясь развернуться и нанести ответный удар, но подкравшийся сзади боец снова ударяет, на этот раз выпадом меча, – и лезвие клинка разрывает пластины кольчуги… Еще миг – и все кончено.
В такие мгновения он переставал чувствовать боль. Он переставал ощущать тяжесть его оружия, сотый раз ударяющего в железные пластины, он переставал чувствовать время. Крик отчаяния и боли вырвался из его груди – боли за смерть друга, с которым он еще недавно делил один хлеб и одни походные невзгоды. Он крутил и крутил свое смертоносное оружие, совершенно не чувствуя его тяжести – и враги разлетались перед ним. Самые смелые – или глупые – погибали мгновенно, более осторожные предпочитали не лезть под танец сверкающей стали.
Но врагов было много, и число их, кажется, только росло. Крики и стоны. Звуки столкнувшихся клинков. Сражение кипело.
Целый день продолжалась битва – и воины Одина вышли из нее победителями. Какая-нибудь сотня воинов из нескольких тысяч…
«Слава великому Одину!» – разнеслось вокруг, как только был повержен последний из врагов. «Слава Одину!» – эхом повторили многие – и он в том числе.
Они победили вновь. Их погибшие братья предстанут в светлых чертогах перед Великим Отцом – для новых битв и новых побед. И однажды он тоже присоединится к ним…
***
Он застонал.
В бессильной ярости ударил кулаком по столу с такой силой, что тот чуть не развалился пополам.
Почему, почему, почему? Почему он должен сделать это? Слова упали в тишину и растворились в ней без следа. Слова ушли… вот только его внутренний голос не оставлял его и не давал ему покоя. Уже не голос воина Одина.
Монастырь. Почему они должны совершить набег на этот монастырь? Это не достойное их сражение! Убийство беззащитных ради спрятанных в стенах обители сокровищ…
И он, он должен был вести свою сотню, чтобы видеть, как монахи падают под ударами топоров и мечей, высоко подняв крест и прося своего неведомого ему бога о защите… Это будет бойня, а не сражение, кровавая бойня из-за алчности. И он, один из лучших, будет их предводителем… И он не может отказаться, ведь цена за это – смерть и вечное проклятие, навсегда лишающее его права войти в золотые чертоги.
Почему у него нет выбора? Почему он должен истребить беззащитных – совсем не воинов? Или не должен?
Он зарычал в бессильной ярости. Заметался по дому. Затем схватил топор и начал громить им все вокруг. Потом наткнулся на бочку с водой и опрокинул туда голову. Это помогло – он пришел в себя, успокоился. Молча сидел, размышляя. Так прошел час. Затем резко и порывисто встал, как будто решив предельно важный для себя вопрос.
«Решено, – четко и ясно подумал он, – решено».
***
Они высаживались на берег с боевых галер, и он командовал ими – воинами Одина. Воинами смертоносного для их врагов Бога.
Вновь боевые крики и задор. Его братья были практически прежними – вот только враг был другим. Вот последний воин сходит на берег… Сейчас он должен будет повести их в бой на ничего еще не подозревающих защитников монастыря, что удобно расположился на склоне гор в километре отсюда.
«Сейчас или никогда. Сейчас или никогда».
«Воины, – прокричал он. – Великие воины Одина, что побеждали в сотнях и сотнях битв во славу нашего Бога! Мы смелы и отважны, и наш Бог ведет нас в праведный бой! Судьба наших врагов уже предрешена, ведь сам Один ведет нас!»
Громогласный крик одобрения был ему ответом.
«Но обращаюсь к вам, воины. Достойную ли цель указали нам? Достойно ли сражение, что нам предстоит, славы истинных победителей? Мы должны уничтожить наших врагов – но враги ли это нам? Мы всегда сражались достойно и достойно же выходили победителями – но мы не выйдем достойными победителями из этого боя, братья! Это не наш бой, он не ведет нас к славе и золотым чертогам. Мы не должны вести его!»
Ряды воинов заколыхались. Казалось, они все были смущены.
«Ну, хоть один, хоть один поддержите меня, братья. Хоть один достаточно смелый из вас…»
«Да, Хротгар сказал верно! Это не наш бой!» – и один из его бойцов вышел вперед с этими словами. «Я тоже думал об этом, когда получил задание идти под его предводительством, – и я решил, что это недостойный бой. Мы не снищем себе славы в этом сражении, мы убьем тех, кто недостоин битвы с воинами великого Одина!»
Воины начали перешептываться. Кто-то недоуменно мотал головой из стороны в сторону, смотря, что предпримут другие. Но это продолжалось недолго, совсем недолго. Какие-то десятки секунд.
«Ты – предатель! Ты позоришь честь победоносных воинов! Ты недостоин войти в чертоги и будешь проклят во веки веков за эту трусость!» Другой воин вышел вперед и, казалось, выплюнул в него эти слова. «Предатель!» – повторил он и надвинулся на Хротгара, высоко подняв свой боевой топор.
Но в этот момент поддержавший Хротгара воитель преградил тому путь и так же непоколебимо встал с оружием в руках, готовый сражаться и умереть. Им действительно теперь придется умереть – двоим против десятков…
И он вновь заговорил. Убеждал их в ошибке, которую они уже готовы были допустить. Убеждал их не вступать в этот недостойный их бой. Говорил о лучших сражениях и лучших битвах. Он пытался подобрать все те слова, которые были понятны и близки им, говорить на их языке, теперь уже ставшего для него почти чужим…
И, пока он говорил, еще десять бойцов вышли из рядов и встали рядом с ним. В глазах их читалась такая же смелость и готовность погибнуть, как и в его глазах. Но добрая сотня осталась стоять неподвижно. Им действительно придется умереть сегодня и быть преданными вечному проклятию за отступничество…
«Не слушайте этого труса и лжеца! Каждый, предавший Одина в бою, навсегда лишится шанса войти в его чертоги. Трусам не место в чертогах смелых! Сметем этих предателей и лжецов и начнем великий бой! Вперед, истинные воины Одина!»
Вновь обличительные слова – и вот пыл воинов разгорается. Смущение исчезает с их лиц, а на его место вновь приходит свирепость и безжалостность.
«Что же, братья, придется нам сегодня умереть», – мысленно обратился он к одиннадцати истинным воинам. Но они итак прекрасно понимали это, лишь еще крепче сжали в своих руках оружие и встали рядом с ним плечом к плечу.
Мгновение – сотня воинов ринулась на них.
Мгновение – орудия столкнулись.
Мгновения – как целая вечность…
Вот двенадцать воинов встали плечом друг к другу, готовые сражаться и умереть. Вот первый подбежавший враг замахнулся – и удар его был отбит. Вот подбегают еще и еще, и клинки работают без устали – они, эти двенадцать, в этот день не чувствовали усталости. Вот первый из них ранен – и ряды смыкаются, чтобы защитить товарища.
Его крик, разнесшийся далеко-далеко. И вот волна врагов снова откатывается от них как от несокрушимого барьера. Но враги снова наступают – и вот ранены еще двое. Ряды сомкнулись еще крепче и еще яростнее стали атаки.
Один, второй, третий, десятый, двадцатый… Враги подбегали и откатывались от них как от несокрушимой стены. Но их было много, слишком много… Вот защитников уже всего лишь пять – остальные ранены или убиты.
Четверо…
Трое…
Двое…
Остались лишь Хротгар и воин, первым вышедший поддержать его. Вот он разворачивается к Хротгару, а в глазах его – великая мудрость и понимание.
«Сразимся, брат!» – и становится к нему спиной, защищая.
Так, стоя спиной друг к другу и отбивая сыплющиеся удары, они продержались еще две минуты. А потом добрых семь десятков воинов подмяли их под себя и опрокинули – и устремились к монастырю, подбадривая друг друга диким ревом…
***
Мгновение? Вечность? Сколько же прошло времени? Он не знал – помнил лишь свой последний бой и удар секиры, настигнувший его. Он не погиб? Не погиб… Его посчитали мертвым и не стали добивать.
Но… раз они не смогли их удержать… выходит, что монастырь все-таки был разграблен и предан разрушению. Они не смогли остановить их… не смогли… Он застонал – даже не столько от боли по всему телу, сколько от ноющего чувства тоски и печали. Они не смогли их остановить… Он и одиннадцать так и оставшихся безымянными воинов. Приложив неимоверные усилия и закричав от прорезавшей тело боли, он таки сумел подняться.
Около тридцати бойцов лежали неподвижно, обратив глаза к небу. И среди них – его смелые воины. Погибшие… Пусть они, достойные, будут не прокляты, но благословлены и найдут мир в том мире, где они сейчас находятся!
Он огляделся по сторонам – галер рядом уже не было. Выходит, бой уже закончен, и воины отправились домой. Значит, монастырь уже не спасти… Но, может, хоть кто-то остался там жив. Хоть кто-то… Если даже хоть кто-то из них жив – он обязан помочь ему, обязан спасти… Хоть так он сможет исправить свою ошибку. Да и пути назад у него теперь уже нет, он изгнанник и проклятый – проклятый своим же народом… пусть уж лучше его считают мертвым.
По-прежнему сдерживая стоны от невыносимой боли, он поднялся и медленно зашагал по направлению к монастырю. Тысяча метров, всего какая-то тысяча метров… его долг.
Он шагал и падал. Затем поднимался и вновь шагал. И вновь падал. Затем он пополз по земле.
Может быть, прошел день. Может быть, прошла целая вечность. Он не знал – у него теперь была лишь одна цель и один путь, и он шел по нему. Даже практически без сил – все равно шел. Когда же, наконец, его затуманенному взору предстали стройные стены монастыря, он приподнялся на обессилевших руках и улыбнулся.
«Я все-таки нашел тебя», – еле слышно прошептали его губы, и он неподвижно замер на земле.
***
Тихая печальная песня. Чьи-то руки, скользящие по его лицу. И затем – холодная струя воды. Он закряхтел и шевельнулся.
«Жив!» – сквозь обволакивающую его пелену услышал он.
Жив. Он все еще жив. Для чего же он жив, если он не сумел выполнить свой долг? Для чего?
Попытался открыть глаза – но лишь смутное красное марево предстало его взору. Тогда он прикрыл их и погрузился в сон. Он спал и спал. Временами он просыпался на какие-нибудь десять минут, а затем вновь засыпал.
Когда же он проснулся и в очередной раз попытался открыть глаза – кровавого марева уже не было. И тогда он смутно различил человеческую фигуру, склонившуюся над ним, и услышал ее голос – ласковый голос девушки.
«Спи, тебе еще рано двигаться. Раны еще не зажили. Спи». Он не сопротивлялся сну.
Потом временами он пробуждался, чтобы вновь услышать ее голос и попытаться сквозь дымку разглядеть ее лицо – и ему очень долго не удавалось этого сделать. Но однажды настал день, когда он смог подняться с постели без посторонней помощи, и зрение и слух его прояснились.
«Я все-таки нашел тебя», – отчего-то пришли на ум совсем уже, казалось, ставшие далекими слова.
Да, это была девушка, еще совсем юная – семнадцати-восемнадцати лет. Вот только в глазах ее читалась уже совсем взрослая твердость.
И тогда он решился спросить.
– Где я?
– Ты в нашей обители, – ответила девушка. – В моей обители, – добавила она и всхлипнула.
– Ты… ты помогла мне… Почему?
– Ты не один из тех, кто напал на нас в тот день. Я это сразу поняла. Наши… мои… братья… увели напавших в леса… и погибли там… выжившие варвары вернулись сюда… и разграбили монастырь. Все те, кого удалось одолеть моим братьям, остались в лесах, ты же подошел прямо к стенам монастыря. Если бы ты был в числе напавших – ты не рискнул бы этого сделать. Ты не из тех, кто убил моих братьев, – сказала она очень твердо.
– Д-да… это т-так, – еле слышно прошептал он все еще не слушающимся его языком.
– Тогда зачем ты пришел сюда? – и она подвинулась к нему совсем близко, не сводя своего изучающе-требовательного взгляда с его лица.
– Я хотел… хотел остановить их… и… и не смог… прости… прости меня, если… можешь.
– Ты хотел помочь нам? – в глазах ее выразилось крайнее удивление, – почему? Ты ведь из их же народа… ты пошел против них?
– Я… не мог… допустить… бойни, – слова шли очень медленно и тяжко из его горла.
– Но она все-таки была допущена… Впрочем, какое это теперь имеет значение! Спи, выспись, потом расскажешь мне остальное.
Она была права, ему сейчас требовался отдых, много отдыха – и он вновь погрузился в столь манящий его сон.
***
Он проснулся и почувствовал ее теплую руку у себя на лбу. Не стал открывать глаз – лишь пытался прислушаться к ее мерному дыханию. Когда же он, наконец, все-таки открыл их – она убрала свою руку с его лба и поднесла к нему пропитанную чем-то холодным губку.
– Проснулся? – на этот раз ее голос был заметно более приветлив, чем в прошлый, – ладно, вставай, ты уже вполне можешь это сделать.
Он попытался приподняться – и впервые за много дней его тело послушалось его. Тогда он сел на постели и окончательно прояснившимся взором взглянул на нее. Она была удивительно красива – по крайней мере, почти наверняка она должна была быть красавицей по меркам ее народа.
Русые волосы спадали до плеч, а на губах блуждала улыбка – впервые за много дней. В глазах была живость и в то же время совсем уже взрослая стойкость. Белая роба была на ней.
– С… сколько я спал?
– Неделю, почти неделю ты пробыл здесь. Практически только спал, очень мало ел. Ты, наверное, сейчас этого уже не помнишь, для тебя, должно быть, прошли всего лишь минуты.
– П… почему ты помогла мне?
– Ты ведь хотел помочь нам? Даже если тебе это и… не удалось – ты не был с этими варварами заодно. Я обязана была помочь тебе, это был мой долг. Если бы только ты успел раньше… если бы успел… Хотя… что ты мог сделать против сотни воинов…
– Н… не один. Я сражался с ними не один… Нас было… двенадцать. Все они… погибли.
При этих словах слезы выступили на его огрубелых щеках – а ведь он ни разу еще до этого не допускал себе столь жесточайше непростительной слабости.
Девушка как-то печально и в то же время с надеждой улыбнулась.
– Все-таки еще есть на свете люди, не потерявшие свое сердце, все-таки есть. Жаль только, что ты не смог нам помочь. Но что бы даже двенадцать воинов могли сделать против доброй сотни…
– Ты говорила, твои братья погибли.
– Да, варвары убили их всех. Я была единственной сестрой в этом монастыре… и единственная осталась в живых… только чтобы оплакивать их смерть.
И она, несмотря на всю свою внешнюю кажущуюся стойкость, заплакала.
– Как же ты тогда осталась в живых? Они не тронули тебя?
– Я… спряталась в монастыре. У нас был… секретный ход… и туннель, ведущий из монастыря, – продолжая всхлипывать, говорила она, – в нем я и переждала бурю, как велел мне мой отец. Вот только эта буря уничтожила все, мне дорогое…
Казалось, она сейчас совсем забудется в своем горе при этих воспоминаниях. Он вытянул свою руку и взял ее руку в свои ладони. Пусть знает, что она все же не одинока в этом мире.
Они молча сидели, крепко сжав руки друг друга. Так прошло минут десять. Наконец, она сумела успокоиться.
«Отдыхай, воин», – тихо прошептала она и вышла.
***
День, второй, третий…
Неделя, другая, третья…
Он полностью оправился от своих ран, и они смогли беседовать каждый вечер.
Ей теперь очень не хватало этих простых человеческих бесед – и ему не хватало тоже. В этом они были похожи друг на друга – оба стали изгнанниками, оба лишились близких. Постепенно она стала приходить к нему все чаще и чаще. Когда она, случалось, вспоминала о слишком памятных еще днях своего горя – он утешал ее. Иногда она просила рассказать его о своих сражениях – и настолько внимательно слушала его, как его не слушала никакая из женщин прежде.
Затем пришли их дни совместных прогулок по окрестностям обители. Это были замечательные дни – светлые и солнечные дни весны. Зимний снег растаял, и вместе с ним, кажется, канули и все тревоги. Это было чудное время. Может, одно из лучших в его и ее жизнях.
Они стояли, обнявшись, под кроной какого-то дерева, сквозь листву которого просвечивало солнце и играло лучами на их лицах. Он тогда говорил ей эти слова – слова своей любви. Он поклялся, что они никогда не расстанутся и всегда, всегда, в жизни и смерти – будут вместе. Вечно будут вместе. Всегда.
Ее, единственную ее, он по-настоящему полюбил. Как не любил никого другого – он любил ее. Он и сейчас любит ее. Он будет любить ее всегда – в жизни и в смерти.
***
«Готовьтесь! Всем разойтись! Зажигай!»
Пламя метнулось вверх, отчаянно стремясь в одно мгновение пожрать неподатливый кусок дерева и прикрепленного к нему человека. Вот языки его все ближе и ближе – уже пляшут перед глазами. Скоро этому придет конец. Скоро конец…
Земное счастье их было не долгим. Через год случился новый набег его орды – но было лишь двое защитников, готовых противостоять им – он и она. Они были схвачены, и он был узнан. Сначала его посчитали мессией, воскресшим из мертвых, – но потом кто-то заявил, что он просто не сумел хорошо всадить этому предателю свой топор в грудь. Хротгар не видел говорившего эти слова – вот только голос его показался ему очень знакомым…
Предателей не прощают. Судьба их – смерть через сожжение. Небывалая казнь для его народа – обычно их убивали в честном бою. Видимо, даже честного боя он, по мнению своих братьев, оказался не достоин – только лишь удара в спину. Ее тоже должны были сжечь как его пособницу – и это было страшнее всего. Но, как оказалось, не для нее, только не для нее.
«Я буду с тобой всегда, помнишь? В жизни и в смерти».
«В жизни и в смерти – всегда», – ответил он.
И они обнялись в последний раз в этой жизни. Ее увели, а затем так же прикрутили железными канатами к такому же столбу. И зажгли пламя.
***
Пламя метнулось вверх слепящими и обжигающими волнами, пожирая свою законную добычу – но боли уже не чувствовалось. Два горящих столба. Два мужественных человека.
«Вместе – всегда!» – что есть силы прокричал он.
«Всегда!» – донеслись до него ее слова.
Вот новый натиск стихии – и оба они скрылись в огне.
Толпа кричала. И лишь немногие, отвернувшиеся от этого пожарища, давали себе клятву – священную клятву истинных воинов – никогда больше не допускать подобное. Бороться за справедливость, бороться – всегда. Лишь эти немногие видели, как два светлых духа, оторвавшись от пламенных столбов, взмыли ввысь. Как они обнялись и улыбнулись друг другу – и устремились в небеса.
«Вместе – всегда», – услышали эти несколько.
«Вcегда», – повторили они.
03.01.2005
«Волк»
А-у-у-у!
Душераздирающий волчий вой, подхваченный двумя десятками глоток, вырвался в ночное, освещенное бледной луной небо.
А-у-у-у!
В этом крике было смешано все – боль утрат своих товарищей, ненависть к безжалостно уничтожавшим их охотникам, ворочающийся и отдающий глухим эхом в желудках голод…
А-у-у-у!
Вот она, луна. Желтый круг в черноте. Манящий и пугающий. Освещающий им дорогу во тьме. Свет ночи.
А-у-у-у!
Он теперь часть стаи. Сильной стаи. Он свой, один из них. Хотя когда-то он и был другим. Уже неважно, когда.
А-у-у-у!
Завтра их ждет новая охота. Приказ вожака. Нападение на жилища больших ходящих на двух лапах существ со стреляющими световыми лучами палками, обратившими в горстку пепла уже многих его товарищей.
А-у-у-у!
Битва ради их питомцев, которых они употребляют в пищу. Чтобы не умереть с голоду. Битва не на жизнь, а на смерть.
А-у-у-у!
Многих из тех, кого он узнал за эти три года, уже забрала великая царица Ночь, даровавшая им свой свет луны. Смерть от рук прямоходящих охотников. Смерть храбрых.
А-у-у-у!
Запах их питомцев, звук раздираемых его клыками хрящей, хлещущая из их ран кровь. Такое сладкое мясо. Сладкая добыча.
А-у-у-у!
Голод. Сжимающийся от боли голода желудок. Завтра пройдет. Они нападут под покровом ночи. Насытятся. Потом будут прятаться от охотников. Путать следы. Рвать когти.
А-у-у-у!
Он помнил, что был другим. Не из их рода. Не помнил, когда. Давно. Уже не важно.
А-у-у-у!
У него был хозяин. Дом. Большой дом. Хозяин умер. Кто-то другой поселился в доме. Выгнали его прочь.
А-у-у-у!
Боль потери. Он плутал по дорогам. По полям. По лесам. Не было сил. Хотел умереть. Голод вел его вглубь. Там он нашел Стаю. Нашел братьев. Стал одним из них.
А-у-у-у!
Он поет хвалебную песнь великой луне и сумраку ночи. Они их покров. Они их опора. Без них не выжить.
А-у-у-у!
Желтые глаза луны. Почти как их собственные.
А-у-у-у!
Они загрызали охотников тоже. Тех, что оторвались от своей стаи. Их мясо было жестким. Но с голодом не поспоришь.
А-у-у-у!
Когда он жил в большом доме с хозяином, по ночам ему виделись цветные картинки. Он не помнил название этого. Слишком старое воспоминание.
А-у-у-у!
Картинки были странны. В них у него было две ноги, не четыре. Он был прямоходящим. Почти как охотники.
А-у-у-у!
Страшно вспоминать. Картинки. В них он был… человеком? Странное слово, почти забытое, почти утраченное. Отдающее нестерпимой болью.
А-у-у-у!
Человек в его ночных картинках был мелочен и подл. Хуже собаки. Волк в овечьей шкуре. Волк… странное слово.
А-у-у-у!
Человек обманывал и предавал. Делал подлости. Плохой человек. Плохой!
А-у-у-у!
Плохой! Человеку говорили, что он хуже собаки. Человек только смеялся, демонстрируя свои золотые клыки с дымящейся палкой внутри. Много зла от человека.
А-у-у-у!
Потом человек спился. Остался один. Никому не нужен. И он, и ему. Хуже собаки.
А-у-у-у!
Странные картинки, мучающие память. Но что-то в них было. Точно когда-то он был другим. Даже не тогда, когда жил с хозяином. Раньше, намного раньше.
А-у-у-у!
Картинки приходят вспышками. Яркими, в глазах. Ярче луны. Страшно вспомнить.
А-у-у-у!
Человек ждал. Не здесь. В другом месте. Совсем другом. Очень долго ждал. Как и все люди. Но этот человек таковым не был. Хуже собаки.
А-у-у-у!
Человека оценивали. Его путь. Недостойный.
А-у-у-у!
Недостойный! Боль, боль, боль! Страшно вспомнить!
А-у-у-у!
С человеком что-то стало. Изменился. Четыре ноги вместо двух. Не хуже собаки.
А-у-у-у!
Человек потерял память. Забыл! Больше нет того сознания. Не заслужил. Стерто.
А-у-у-у!
Веди меня, великая луна! Прими нас в свои объятия, царица Ночь! Утоли наш голод, нашу боль! Дай вонзить свои клыки в ненавистных охотников, дай напиться крови их питомцев!
А-у-у-у!
Человека больше нет. Не человек – собака. Не собака – волк.
А-у-у-у!
Плохая боль. Плохая память. Плохой человек. Хороший волк.
А-у-у-у!
Люди, где же вы? Сколько вас рядом? Мало людей. Много волков.
А-у-у-у!
Завтра они напьются человеческой крови, утолят свой голод. Будет сытно. Картинки исчезнут. Плохие картинки.
А-у-у-у!
Потом за ними следом пойдут охотники. Страшные охотники со смертоносными лучевыми палками. И им останется только одно.
Рвать когти!
03.09.2017
«Время»
Огромные песочные часы серебристого цвета, плавно парящие в центре зала, неспешно пропускали через себя крохотные песчинки, мерно покачиваясь в ходе своей неостановимой работы. Они отсчитывали оставшееся время до одного крайне важного по галактическим меркам события.
Тук. Тук. Тук.
Пройдя через горлышко часов, песчинки падали на дно и растворялись, словно бы их никогда и не было. Словно для вечности времени не существует.
Множественные проекции этих часов Высшего Мира – по одной на каждый из физических миров – отстукивали им в такт свое собственное время.
Тук. Тук. Тук.
Часы нельзя было остановить, но можно было замедлить какую-либо из их проекций.
Солнечные года физических миров сменяли года, эпохи сменяли эпохи, а часы все также шли, уменьшая число оставшихся песчинок с каждым своим мерным тактом.
Тук. Тук. Тук.
Время хранило в себе все. Но кто-то должен был хранить само время.
– Войдите, – ответил сидящий в кресле старец, оторвав свой взгляд от созерцания галактических карт и неспешно повернув голову в сторону двустороннего портала, служившего по совместительству еще и дверью в это загадочное измерение, стоило только мелодичному звонку, оповещавшему о приближении к нему новой человеческой души, разлиться в воздухе.
Спустя секунду перед старцем материализовалась голограмма формы, в которой этот новоприбывший планировал пройти свой очередной – и на этот раз решающий его судьбу – путь в физических мирах.
– Входите, – еще раз повторил Хранитель. – Хоть я и могу ожидать вас целую вечность, но запланированное время вашего рождения и связанные с ним обстоятельства вас ждать, боюсь, не планируют.
С этими словами он взмахнул рукой, вычерчивая в воздухе одному ему ведомую фигуру, и сверкающая фиолетово-голубым цветом сфера материализовалась прямо перед его взором, а из нее вышел – или, чуть правильнее будет сказать, почти что выпал на залитый легким серебристым туманом пол, новоприбывший.
– Я… что… где… ух! – только и смог вымолвить гость, стоило ему подняться с колен после такого во многих смыслах головокружительного путешествия. – Ну и телепортеры тут у вас… так и кидает из стороны в сторону. Вот, помнится, десять столетий тому назад, незадолго до моего предпоследнего рождения…
– Присаживайтесь, – прервал его старец и, взмахнув своими четырьмя крыльями, материализовал перед гостем словно из ниоткуда второе кресло. – Вы ко мне по делу или просто ворчать изволите?
– Я… в общем… из отдела… который судьбы решает, – слегка запинаясь от легкой одышки, пробормотал человек. – По направлению для исправления своих прошлых ошибок в физических мирах с высокой степенью риска. На Землю, в галактику Млечного Пути.
– Вот как? – иронично поднял бровь старец. – Что-то много вас в последнее время туда зачастило. Так и норовят родиться, – слегка улыбнулся он. – Время, говорят, особое. Ошибок, говорят, много понаделали. Жизнь, говорят, у них последняя, решающая. Решается вопрос о потенциальном будущем бессмертии их души, говорят. Ну что же, посмотрим, как вы временем этой жизни распорядитесь.
С этими словами Хранитель вновь сделал легкий пасс руками, и на них мерно опустилась светящаяся книга.
– Что ж, давайте взглянем, что вы там себе напланировали, – иронично покачав головой, ответил старец, листая страницы книги жизней своего нового гостя. – Ученым в этот раз собираетесь быть, как я погляжу? Совершать открытия в области нематериального, вести науку к духовным высотам? Что ж, весьма похвально. Вы уже двадцать третий такой желающий за последние десять земных лет. Могу вам сразу сказать, что восемнадцать из них вообще не стали учеными, нарушив свой неземной договор и разменяв себя на, как это принято там говорить, мелочи жизни. Вы, я надеюсь, так не собираетесь поступать? – и старец испытующе взглянул на своего гостя.
– Н… нет. Не… собираюсь, – слегка опешив от такого неожиданного признания, пробормотал гость. – Буду ученым, как и планировал.
– Тогда могу пожелать вам не сворачивать с вашего духовного пути под гнетом внешних обстоятельств. А они, поверьте моему опыту, у вас обязательно будут – тем более, что вы собрались именно на Землю. Расчетное время вашей жизни… шестьдесят земных лет. Планируете успеть? – и старец вновь испытующе взглянул на будущего ученого.
– Да… планирую. В более зрелом возрасте все равно пользы от меня будет немного.
– Если свернете с пути – то не исключено, что заберем вас раньше срока. Нам пользы от нереализованных душ не очень много, к огромному сожалению. Время не ждет.
– Четвертое измерение, так сказать, – улыбнулся в ответ гость.
– На самом деле седьмое, – поправил его Хранитель, – но вам бы хоть с тремя суметь справиться. О специфике работы часов помните ли? – и старец указал рукой на огромные парящие в воздухе часы, продолжавшие в этот момент мерно отстукивать свой неповторимый в вечности ритм.
– Эм… специфике?
– Время нелинейно. Даже в рамках жизни отдельной воплощенной души оно может менять свою скорость – и, в редчайших случаях, направление. Будете реализовывать взятые на себя здесь обязательства – время для вас будет замедлено, и вы сможете успеть сделать больше – возможно, намного больше, чем планировали изначально. Свернете с пути – и время понесется словно вскач, год за годом, вплоть до момента резкого окончания отведенного вам срока, о котором вы, конечно же, в тот момент уже не будете помнить.
– А как я… узнаю о том, что мне суждено сделать? Об особенностях времени? Я же в момент своего нового рождения буду вынужден все забыть о своем прошлом.
– Вам мы напомним об этом через писателя. Кому-то напоминаем через обстоятельства, кому-то через сны. Некоторым уже бесполезно что-либо напоминать.
– Вроде все ясно.
– Прекрасно. Тогда извольте примерить ваши личные часы.
С этими словами Хранитель извлек из своего светящегося одеяния небольшие наручные часы на тонком ремешке и протянул их гостю.
– Шестьдесят земных лет, как и условились, если не изменятся обстоятельства. Незадолго до окончания срока вы сможете почувствовать, как эти часы начинают звенеть и вибрировать – это значит, что ваше время подходит к концу. Не бойтесь, надевайте их на руку.
– В такие моменты чувствуешь себя бомбой с часовым механизмом, – смущенно признался гость.
– Уж лучше «взорвите», в хорошем смысле, земной мир материалистических научных идей.
– Готово, – сообщил гость, застегнув на руке ремешок часов.
– Напоминаю обстоятельства вашего рождения: бедная семья, добрая мать, жестокий отец, больной младший брат и любящая старшая сестра.
– Суметь бы еще об этом не забыть, когда тебе только один-два года, и ты только и можешь, что писать сам под себя! – хохотнул на ходу гость, шагая в открывающийся для него телепортер.
– Время пошло, – ответил Хранитель, наблюдая, как раскрывшийся в зале портал обнимает душу будущего земного жителя. – Оно никогда не переставало идти, – добавил он.
Тук. Тук. Тук.
Словно ответили на его мысли часы.
Лишь над бессмертными они были не властны.
15.10.2017
«Вы»
Вы говорите, что Бога не существует. А я утверждаю вам, что его нет исключительно для вас.
Вы скорбите о том, что он давно покинул ваш мир. А я отвечаю, что вы сами отгородились от него в своем маленьком мирке, не имеющем ничего общего с миром большим.
Вы сетуете, что жизнь жестока и несправедлива. А я рекомендую вам посмотреть на себя в зеркало грядущим утром.
Вы скорбите об умерших как о потерянных для мира навсегда. А я берусь утверждать, что все они оказались потерянными исключительно для вашего себялюбия.
Вы проклинаете труд, считая его рутиной, бесцельно отнимающей время жизни. А я вопрошаю вас, во что превратилась бы ваша жизнь без вашего труда над самим собой?
Вы ненавидите врагов ваших. А я знаю, как все они становятся камнями не-преткновения на дороге жизни, когда у вас, наконец, вырастают крылья для полета.
Вы все жаждете любви – но, не находя, готовы прыгнуть со скал разбитых надежд в пучины ненависти. А я жажду узнать, какова подлинная ценность подобных чувств.
Вы утверждаете, что в жизни нет смысла и стоящей цели. А я шепну вам, что вы даже не пытались искать.
Вы декларируете невозможность возможного и отрицаете невероятность очевидного. А я вижу, как ранее невозможное становится очевидным и невероятное – возможным.
Вы догадываетесь, что жизнь немыслима без движения. А я прошу вас не путать порывы души с мелочной суетой.
Вы переживаете, что не понимаете других. А мне интересно спросить вас: «А знаете ли вы хотя бы себя?»
Вы гонитесь за жизненным успехом в надежде успеть его получить – и готовы идти по головам других. А я говорю вам, что вы всегда опаздываете, потому что идете не той дорогой.
Вы кичитесь, что знающим не нужна вера. А я спрошу вас, смогли ли бы вы познать, не веря в возможность познаваемого?
Вы говорите о щедрости – и делитесь при этом черствой краюхой хлеба, продолжая упихивать за обе щеки красную икру. Вы говорите о доброжелательности – и заносите за спиной другого нож. Вы говорите о мудрости – и рассказываете друг другу тысячу и один способ обмануть ближнего. А мне хочется верить, что вы однажды раскроете глаза и перестанете путать тьму со светом.
Вы вопрошаете, как я могу утверждать то, о чем не знаю. А я советую вам высыпать прах из котомок знаний ваших.
Вы скажете, что я повторяюсь и вновь прохожу пройденные участки пути. А я попрошу вас посмотреть ввысь.
Вы скажете, что это банально. А я буду продолжать надеяться.
Вы скажете, что все это уже слышали и проходили. А мне вновь придется с грустью в глазах наблюдать вас проходящими мимо…
17.09.2010
«Гламур»
Крысота пасет мымр
– Гой-хэй, а вот и я! Привет-привет, раба моя! – пропел Гламур, внезапно выскочив из-за угла, и широко раскинул руки в желании схватить свою новую подопечную как можно крепче и удержать как можно дольше. – Привет, Мымра! – без обиняков добавил он. – Как делишки?
– Как у мальчишки! – фыркнула Мымра и надула губки. – Вечно ты со своими глупыми шуточками вот так вот и заявляешься. А я, между прочим, женщина светская, элегантная, современная. И очень…
– Гламурная! – подхватил ее игру Гламур.
– Ну да, а как же иначе, – сконфузилась было Мымра. – Гламур правит миром!
– Точно-точно! – подтвердил Гламур. – Такими, как вы, я не премину править. Я могуч, я приставуч, луч я света среди туч!
– Слушай, Гламур, – внезапно сменила тему Мымра, – как считаешь, идет мне вот это платье с таким вырезом сзади? – и она повернулась к Гламуру спиной в предвкушении бесчестной оценки.
– Идет ли? О, да! – сладко проворковал Гламур после секундного замешательства. – Мымрам все всегда идет, с рук им многое сойдет! – добавил он.
– Я так и чувствовала, что тебе понравится, – зарделась Мымра. – Очень современное и креативное платье, огромных денег стоит, между прочим!
– Твой новый спонсор одолжил? – догадался Гламур. – А с прошлым хахалем твоим что сталось?
– Да пошел он! – съязвила Мымра, но улыбнулась. – Мне такие скупердяи, как бывший, и без надобности вовсе. Только тело на них свое тратить!
– Тело – это да… хороший товар, – согласился Гламур. – Ценный, до поры до времени. И кто, как не я, может научить вас, мымр, как им успешно приторговывать? – подмигнул Гламур. – Коттедж то хоть у бывшего своего отсудить догадалась? Как-никак, полгода вместе жили – целую, можно сказать, жизнь свою бесценную ты всю ему посвятила без остатка!
– В процессе, – отстраненно ответила Мымра. – Документы вот сейчас с юристом оформляем.
– А, дак это он – твой новый поклонник? – расхохотался Гламур. – Ну, ясно, ясно. Шустрая ты у меня растешь, молодец, хвалю! Этому дала, этому дала, а с этим – лишь «дела».
– Да и этому я дам, коль завалит златом дам! – неожиданно подхватила рифму Мымра. – А как тебе вот эта тушь для ресниц и помадка? – вновь сменила она тему.
– Очень сексуально! – одобрил Гламур. – С такими губами ты всех до смерти зацеловать можешь, – добавил он, одобрительно осматривая Мымру с ног до головы и кивая своей собственной. – Ну а потом и я тебя тоже, – шепнул он чуть тише.
– Что-что? – не поняла Мымра.
– Не отвлекайся! – перебил ее Гламур. – Лучше ножки и ручки с педикюром еще заценить мне дай! Что же, годится, – добавил он после небольшой паузы. – Всем конкуренткам глаза выцарапать сможешь при желании!
– Все женщины – кошки! – довольно согласилась Мымра.
– Да, но не все из них стервы, – устало согласился Гламур.
– Это ты о чем? – опять не поняла своего собеседника Мымра.
– О своем, о грустном. Не удается мне всех женщин мымрами сделать, а жаль. Целомудрие тут некоторым, понимаешь, подавай! А целомудрие – оно что? Как нужда прижмет, так и пойдут они все дорожкой своей мной для них уготованной. Ну, за исключением самых стойких, быть может. Эх! – вздохнул было Гламур, но внезапно вновь повеселел. – Вот это я понимаю, красава! – пропел он. – Даже не мымра, а Мымрочка ты моя ненаглядная! Тут хоть стой, хоть падай куда-нибудь вместе с тобой.
– Ага, – согласилась Мымра. – Утащу и не пущу!
– Потому я не грущу! – подхватил рифму Гламур.
– Да ты поэт! – всплеснула руками Мымра.
– Несу я бред! – согласился Гламур. – Чтоб погасить духовный свет!
– Чего-чего? – опять не поняла его собеседница.
– Да не отвлекайся! – успокаивающе заметил Гламур. – Тебе ж сегодня такая удивительная встреча предстоит, что прямо вообще!
– Да, – согласилась Мымра. – Этот юрист просто отпад мужчина! И, главное, что денег у него – куры не клюют, как я поняла! Не жизнь будет, а сказка.
– Ты ж и его бросишь? – поднял бровь Гламур.
– Конечно, и все по твоему совету! – подмигнула Мымра.
– Да, – согласился Гламур, – но все-таки по своей воле. Кстати, я тебе еще один журнальчик тут принес, – добавил он и протянул ей пакет. – Последние писки моды, мужчины-что-сплошь-уроды, шоппинг, курвинг, стервинг, и так далее, и всякое тому подобное, – присовокупил он. – В общем, подружке своей передашь!
– Какой ты заботливый! – скривила губки Мымра. – А почему подружке, а не мне лично?
– Дак он тебе уже и не понадобится, – устало вздохнул Гламур и отвернул лицо. – Кстати, с секунды на секунду к тебе как раз должны прийти, – и он взглянул на свою руку, сверяя часы.
– Дзинь! – практически в эту же секунду прозвенел дверной звонок.
– Ну и дела! – испуганно вскочила Мымра. – Кого это еще принесло так не вовремя?
– Да нет, как раз вовремя, – буднично ответил Гламур. – Я бы даже сказал – строго по расписанию. Ну, чего стоишь и мнешься то? – окликнул он Мымру. – Давай, иди, открывай уже. Та самая долгожданная встреча, о которой я уже успел тебе сказать!
– З… здравствуйте, – еле ворочая языком пробормотала Мымра, как только нежданный гость оказался на пороге. – Э… это шутка такая, да? Костюмерный розыгрыш?
– Здравствуйте, – отрекомендовалась гостья в черном, закутывающем ее с ног до головы плаще, продолжая держать в своих руках сверкающую даже при дневном свете косу. – Я – Смерть, – буднично-отстраненно-ледяным-и-берущим-за-душу голосом отрекомендовалась Смерть. – Это ведь здесь проживает госпожа Стерва?
– Мымра, – не менее буднично и отстраненно уточнил Гламур. – Хотя и Стерва она – ну просто хоть куда! – добавил он.
– Я – за вами, – обратилась совершенно, как это и водится, нежданная гостья. – Время пришло.
– К… как… пришло? – продолжала непонимающе бормотать Мымра, тяжко опустившись на пол. – Я… я не ждала. Я… еще так молода. Мне еще… жить и жить! – начала было всхлипывать она.
– Да нет, все верно, – утвердительно подтвердила Смерть, продолжая водить костлявым пальцем по неизвестно откуда взявшейся во второй ее руке книге. – Как и было обговорено с вами ранее, до вашего прихода сюда. Время точно расчетное, шанс на исправление последний… Все верно. Ну, а как вы этим временем решили воспользоваться – это уже было ваше личное дело.
– Да-да, – радостно подхватил Гламур. – Свободная воля!
– Ты… обманул меня! – с ненавистью взглянула на него Мымра. – Ты… не сказал!
– А ты и не спрашивала! – ехидно хихикнул тот и показал Мымре язык. – Ты так сладко проводила время, что ни о чем ином и думать то не смела. О смысле жизни, например. Да мало ли о чем!
– Время на исходе, – холодно ответила Смерть. – Пора уходить.
– А сколько еще сегодня уходят? – обратился Гламур ко Смерти.
– Много, – холодно ответила та. – Пойдем, нам пора, – повернулась она к Мымре.
– К… куда… пора?
– В другой мир. Готовиться держать ответ.
– Всем твоим спонсорам – привет! – расхохотался Гламур. – Кстати, за ними скоро тоже придут. А они так и не поняли, зачем живут.
– Мало кто понимает, – отстраненно ответила Смерть. – Им не до того ныне.
– Гламур правит миром! – вновь расхохотался Гламур.
– Была бы моя воля – удушила бы! – холодно взглянула на него Смерть. – Стольких ко мне отправил, а некоторых еще и раньше времени.
– Все люди смертны, – философски ответил Гламур. – Ну, давай, не канителься! – и он ткнул Мымру кулаком в бок. – Не уйти не получится. Во всяком случае, не тебе.
– Сволочь! – с ненавистью прошипела Мымра в ответ.
– Да, ты, конечно, сволочь порядочная, – подтвердил тот. – Очень, я бы сказал, гламурная такая!
– Сволочь! – вновь успела прошипеть та в ответ прежде, чем Смерть обняла ее своими руками и они обе исчезли в легкой сероватой дымке.
– Ну вот, – удовлетворенно хмыкнул Гламур. – Еще одной рабой меньше. И как они только не поймут, что не в гламуре счастье? – вполне буднично добавил он.
04.03.2013
«Гнев войны»
Свист летящего снаряда. Рассекаемый железной болванкой воздух. Взрыв. Взрыв – за соседним холмом.
Мимо. И этот – мимо.
Жив. Я жив! Пока еще жив.
Промазали, чуть-чуть – но промазали. Повезло?
А сколько еще раз ему должно повезти за эти дни, чтобы он остался жив? Сколько?
Впрочем, могло быть и хуже – гораздо хуже. Хуже, чем когда ему прострелили легкое, и он с тех пор дышал с трудом, с какими-то всхлипами вбирая в легкие воздух и выпуская его наружу – еще теплый, согретый его организмом воздух войны и разрушений. Еще хуже, чем когда взрыв гранаты напрочь лишил его трех пальцев руки… вместо них – окровавленные ошметки.
И все-таки он жив – жив в этой безумной войне, жив среди сотен и сотен безумных. Надолго ли он жив?
Рядом прострочил пулемет. В окопы! Туда, где его не достанет смертоносное железо. К земле – земле родной страны, страны, еле сдерживающей натиск врага.
Врага… Как, когда эти люди, точно такие же, как он сам, когда они успели сделаться ему врагами? Почему врагами? Что за чудовищная нелепость и ошибка должна была свершиться, чтобы они вдруг стали врагами? Очередное безумие?
Как бы то ни было, теперь они враги. Даже хуже – голодные звери, пирующие на трупах убитых и раненых, радующиеся каждой смерти ненавистного врага… очередной оборванной нити жизни другого человека.
Человека… Нет, они не похожи на людей, уже не похожи, никто из них теперь не похож. Они были похожи раньше – в его прошлой жизни, но теперь – нет. Нет. С тех пор, как началось это безумие войны…
И вновь свист пулемета – и отчаянный вскрик где-то далеко в этих окопах. Его товарищ погиб – собрат по родине, по вере, по обычаям. Еще один пресекшийся жизненный путь, еще одно горе и страдание для его родителей – если, конечно, они все еще живы. Еще одна жизнь, положенная во имя… чего?
Во имя чего ведется вся эта война? Территории? Ресурсов? Денег? Мирового влияния? Но как мелки и ничтожны эти временные цели по сравнению с одной – да, с одной пресекшейся человеческой жизнью! А таких за день – сотни и сотни.
Враги не умели жалеть. Они не хотели понимать. Они должны были – убивать, убивать – врагов… таких же, как они сами. И это было самое ужасное, самое безумное, что только мог придумать ослепленный властью и богатством человеческий разум.
Ошибка, чудовищная ошибка… непростительная ошибка. Ошибка, цена которой – пролитая кровь – кровь раненых и умирающих людей, кровь тех, кто когда-то еще были ими. Ошибка, цена которой – разрушенные города и уничтоженные семьи, исковерканные людские судьбы. Ошибка, цена которой – развязанная вражда двух народов.
Война… и сколько еще продлится эта война? Пока не будет уничтожен последний солдат? Пока не будут стерты с лица земли важнейшие города врага? Пока пламя скорби не разгорится по всем далеким горизонтам этой страны, страны, судьба которой – быть покоренной. Стать сырьевым придатком более могущественного государства и более агрессивного – начавшего войну, совершившего чудовищную ошибку, за которую придется заплатить уже обоим.
Им не выстоять – он это знал. Техника, оружие, ресурсы – у врага всего было в избытке, гораздо больше, чем у них. У них было только одно, что сыграло с ними такую злую шутку – ресурсы, богатство недр родной земли, на которой ему придется умирать. Ему придется умирать, видя наступающие победоносные орды врага, видя их гордый слепой восторг победы, видя их ненависть к выжившему мирному населению… если, конечно, таких будет много. Он наделся, что таких будет много. Таких должно остаться – много, чтобы когда-нибудь через десятки и десятки лет его страна смогла возродиться.
И все же он должен воевать – воевать вместе с другими такими же еще юношами, быстро мобилизованными и прибывшими на фронт вскоре после начала войны. Наспех обученными, слегка вооруженными, не убийцами – живыми людьми.
Пулеметная очередь стихла, и он слегка поднял голову. Так и есть – вражеская пехота наступала полным порядком. Эх, сейчас бы сюда что-нибудь тяжелое… танк бы какой-нибудь… или танки. Но все крупные силы были мобилизованы по другим направлениям, а их оставили сражаться здесь, против многократно превосходящих сил врага. Оставили практически без средств защиты, оставили – умирать. «Ну что ж, – подумал он – придется умирать. Иного выхода, похоже, нет». Жаль только, что его смерть практически ничего не даст.
Внезапно он поймал себя на мысли о том, как бы он смог умереть так, чтобы захватить с собой еще как можно больше врагов, ведь с ними не разговаривают, врагов – уничтожают. Но стали ли они бы уничтожать его, если бы случайно встретились в других условиях и в других обстоятельствах? Быть может, они бы стали даже друзьями. Да, друзьями вон с тем молодым солдатом, что так неумело вылез вперед…
Зарядка автомата. Звук извлекаемой и вставляемой обоймы. Выстрел. Высунувшийся из-за укрытия солдат врага падает с пробитой головой.
Ну вот, еще один враг повержен. Безжалостно убит.
Безумие… это настоящее безумие. Превращенные в животных и натасканные на убийства люди… нелюди? Есть ли люди на войне, люди – солдаты? Солдаты, оставшиеся людьми?
Он встречал и видел возвратившихся с войны ни раз – практически никто из них не мог прижиться в мирной жизни, приживались – единицы. Потому, что это война. Потому, что это безумие.
Враги наступали – уже особенно не таясь, методично и открыто. Они видели и чувствовали свою победу, они пировали свою победу, со смаком пировали каждое ее мгновение. Потом также они будут пировать над захваченной территорией. Они еще не знали, что допустили чудовищную ошибку, ошибку, за которую им придется однажды расплачиваться…
Вот колонны врага уже совсем рядом – прятаться больше нет смысла. Огласивший воздух приказ их командира – «Вперед!» И вот он сам, их командир, выходит из окоп и идет на врага. И падает, падает – без единого крика. Но порыв подхвачен – и солдаты встают. Встают – на свой последний бой. Самый короткий бой.
Звуки разряжаемых орудий. Умирающие и с той, и с другой стороны люди. Умирающие – ни за что.
Он поднялся сразу же после того, как услышал приказ. Побежал вперед… один, другой, третий – враги падали перед ним. Но вот – выстрел, и боль обжигает плечо. Но он снова стреляет – и еще один солдат врага падает навзничь. Снова выстрел – и удар в грудь отметает его.
Земля. Родная земля. Ты совсем теперь рядом. Рядом со мной…
Склоненное лицо врага. Приставленное ко лбу дуло пистолета. Выстрел. Последний в его жизни.
Война… Безумие войны…
03.04.2003
«Дежавю»
Кирилла преследовал злой рок… или добрый. Выяснить это было довольно затруднительно, поскольку, когда ты уже отплыл от старых берегов, а к новым все еще не причалил, и впереди только и видно, что бескрайнее синее море жизни, а заманчиво-далеких берегов нет и в помине – то и сказать, когда, собственно, на горизонте появится что-нибудь из ряда жизненной водной глади вверх выходящее, было не очень чтобы и просто, а уж определить, к добру оно или ко злу, и тому подавно. Город как город, море как море. Холодное, правда, и город дождливый – ну дак над этим даже сам Петр был не властен… Если только тот, что святым считается – да и то не факт.
А вот что по-настоящему беспокоило Кирилла, посвящавшего, как и полагается всякому настоящему айтишнику, почти всю свою жизнь своему железному компьютерному другу, дак это значительно участившиеся в последнее время случаи так называемого «дежавю». Странное слово, и явление не менее странное, досаждавшее Кириллу уже несколько последних месяцев точно морской айсберг, вставший на пути его корабля, большая и невидимая часть которого была, как это и водится, недоступна простому человеческому зрению, будучи скрытой толи в глубинах памяти, толи в водах судьбы.
Проявляло это чудо природы себя весьма разнообразно. То сон приснится, в котором он, одетый в диковинный черный цилиндр и фрак, идет по родным улицам Питера с какими-то до крайности необычными названиями на старославянском, точно совсем недавно данными им своевольным Петром-основателем. То носится в этих снах по каким-то подвалам, тщетно силясь найти своих недавно схваченных и увезенных оттуда товарищей. А то встанет перед каким-нибудь Аничковым мостом – и стоит как зачарованный минут десять, так что спешащие на работу люди на него даже коситься начинают, будто он и впрямь сумасшедший какой-то.
– А может, что я и взаправду с ума схожу? – думал он временами, когда потоки реальности объективной и субъективной смешивались настолько, что отличить их друг от друга становилось уже практически невозможно. – Да нет, просто не высыпаюсь, – раз за разом успокаивал он себя.
А еще бывало, скажем, начнет на работе архитектуру нового программного модуля с коллегами и аналитиками обсуждать, заспорит, распалится, да и ляпнет что-нибудь в духе: «А катись оно все бричкой на Адмиралтейскую набережную!» А потом стоит, раскрыв на полуслове рот, и сам не знает – откуда здесь бричка, и зачем именно на Адмиралтейскую то?
А на днях вообще на крышу Исаакиевского собора вылез вместе с какой-то китайской туристической группой, да как начнет «калинку-малинку» под воображаемую музыку вытанцовывать на глазах у ошалевшей публики под объективами десятков смартфонов. И, надобно признаться, так хорошо она у него получалась, что китайцы даже зааплодировали по окончании сего творческого порыва, будто это он для них специально старался. А и не старался он вовсе и вообще сроду не танцевал – ну, не в этой жизни, во всяком уж случае.
Ну вот нормально, да? Ему компьютер уже который год как заменял друзей и девушку, которой у него к его тридцати не было заметно даже на отделенном горизонте жизни, а он на крышах по выходным вытанцовывает! Может быть, что в этот осенний питерский воздух природа незаметно подмешала что-то свое и забыла предупредить об этом синоптиков и прочих менее опытных в плане знаний о ее возможных сюрпризах жителей культурной столицы? А, может быть, что Кириллу просто надоело плыть по течению в маленьком море своей замкнутой жизни, и он решил разведать новые глубины своего творческого потенциала? Нам, к сожалению, не успели сообщить о его подлинных намерениях, и мы совершенно не уверены, что он и сам отдавал себе в них отчет.
Но дежавю, по всей видимости, все-таки отдавало – и решило отдаться Кириллу без остатка. Вот и сейчас он стоял, глядя на воспетую классиком «адмиралтейскую иглу», а перед глазами его проносились иные – и при этом точно совершенно живые – картины.
Шум бричек. Топот конских ног. Выкрикивающие что-то на улицах города газетчики, размахивающие огромными бумажными листами. Спешащая по мостовой и подгоняемая жандармом бригада рабочих. Две дамы с миниатюрными белыми кружевными зонтиками в старинных широкополых платьях, неспешно прогуливающиеся по парку вместе со своими маленькими ручными собачками. «Шутейный парк» Петергофа, выглядящий совсем иначе. Царский полк, марширующий по брусчатке на площади с фонтаном…
Точно какая-то иная жизнь, иная реальность накладывалась в сознании и мыслях Кирилла на эту, признанную всеми считающими себя адекватными людьми единственно существующей, единственно верной. Эта вторая реальность определенно имела отношение к прошлому времени, когда человечество еще не вышло в космос, но люди, как и сейчас, считали себя вершиной эволюции и последним, существующем в единственном экземпляре, эталоном разума.
А что есть разум, и где его эталон? Может быть, что наши предки из прошлого были гораздо разумнее нас, современных, мечущихся по кругу в поисках своего личного счастья, неготовых принять свою судьбу таковой, какой ее хотели бы видеть высшие силы, в которые многие из нас уже давным-давно не верят? Может быть, что это мы, подкованные по технологическим меркам сами себе современники, без зазрения совести уничтожающие друг друга, уже давно массово сошли с ума без всяких загадочных дежавю?
– С ума сойти!
– Что, простите? – переспросил резко оторванный от своих внутренних размышлений внезапно заговорившим с ним собеседником, Кирилл.
– Я говорю – с ума сойти, как красиво у вас здесь! – повторил нежданный незнакомец. – Красивый город, говорю! – засмеялся он, обнажив пару золотистого цвета зубов.
– Красивый… – вяло повторил вслед за ним Кирилл, еще не до конца придя в привычного себе себя. – А вы сами то откуда?
– Я то? С Байкала буду. В командировке здесь. Вы цените ваш город, красивый, хоть и мокрый! Ну, бывайте! – сказал непродолжительный незнакомец и без новых лишних слов пошел дальше по одному ему ведомым делам.
– И правда красивый, – новый голос раздался над ухом начавшего было опять уходить в мыслях от мокрой реальности в уютного и теплого себя Кирилла – женский, на этот раз. Девушка лет двадцати пяти облокотилась на ограждение набережной, с интересом поглядывая то на задумчиво смотрящего вдаль Кирилла, то на проплывающие по Неве корабли.
– Мой родной, – нехотя промолвил Кирилл. – И он действительно мокрый. Вот прямо как сейчас. Укройтесь лучше зонтиком, а то даже от моросящего дождя можно промокнуть и заболеть, – с этими словами Кирилл протянул девушке свой зонт.
– Благодарю, но зонтик мне не нужен. Я люблю дождь, – улыбнулась она. – Навевает всякие разные мысли и воспоминания. Даже дежавю иногда.
– У вас тоже? – вопросительно посмотрел на нее Кирилл.
– Что тоже?
– Ну, вы сказали – дежавю. У вас они тоже бывают?
– В последнее время постоянно. Спасу от них нет! – засмеялась она. – Вот не далее, как вчера, мне приснился сон, что я гуляю под дождем и смотрю на корабли – и чтобы бы вы думали? Сегодня я действительно гуляю под дождем и смотрю на корабли.
– Удивительно прямо, как совпало!
– И не говорите, – улыбнулась девушка. – Вы местный, да?
– С самого своего рождения, которое было я уже даже не упомню сколько лет назад, особенно с учетом всяких разных дежавю.
– А я недавно сюда переехала, из Челябинска. Здесь хоть и мокро, но воздух свежий. И творить как-то легче получается. Меня, кстати, Лиза зовут, – представилась девушка.
– «Лиза, не исчезай», – процитировал известную песню Кирилл. – А меня Кирилл. Сразу видно, что вы из сурового города к нам приехали, дождя совсем не боитесь. А что именно вы творите?
– Я такая, – улыбнулась недавняя незнакомка. – Я художница начинающая, картины рисую. Здесь у меня выставка моих работ будет скоро, вот я и приехала. Может быть, мне здесь и остаться, как думаете? – подмигнув Кириллу, добавила она.
– Ну, дождь вы уже, как я посмотрю, победили. Осталось только дежавю победить – и все у вас должно быть хорошо, – улыбаясь, ответил Кирилл. – А я как кура лапой рисую, кстати говоря. Совсем не умею рисовать.
– Ой, а я не хочу его побеждать. Мое дежавю такое интересное иногда бывает! Мне с ним даже комфортно стало. Ну, что-то вроде лучшего друга, который всегда рядом, и с которым совсем не мокро. А по поводу рисования… наверное, каждый рисует так, как умеет. Можно рисовать, скажем, делами – такие интересные картины могут получиться!
– Делами… Да, вы правы, – задумался на несколько секунд Кирилл. – Кстати, а что вы делаете в эти выходные? Синоптики обещали хорошую погоду. Хотите, погуляем вместе по Питеру? У нас есть, на что посмотреть приезжим. Сходим в Эрмитаж?
– Можно и погулять, – зарделась девушка. – В Эрмитаже я еще не успела побывать. А вот одно из моих прошлых дежавю вполне себе там уже отметилось!
* * *
Два молодых белокрылых юноши, истинный облик которых мог бы подать людям немало мыслей о том, что высшие силы все-таки существуют, и им все равно, что думают об их существовании всякие там земные скептики, иронично поглядывали друг на друга. После стольких лет их основное задание было, наконец-то, выполнено, и теперь оставалась лишь легкая корректировка курса для их подопечных.
Для осуществления встречи уже названных нами Кирилла и Лизы этим двум их невидимым кураторам из иного мира пришлось даже прибегнуть к механизму пробуждения прошлой памяти в душах, но на это было получено разрешение свыше. А память, хранимая в душах людей, как это известно любому даже самому начинающему Ангелу-Хранителю, сильнее смерти. Точно также, как и любовь.
«Забавное название для этой памяти придумали люди», – размышлял куратор Кирилла, глядя, как тот идет на встречу с Лизой, неся в правой руке букет из роз. «Дежавю… придумали же слово!»
«Ты ведь помнишь тот сон, который я показал тебе, правда?» – задал невидимый мысленный вопрос для Лизы ее белокрылый куратор. «Тот, в котором вы встретились с ним еще до вашей встречи? Расскажи ему о нем. Теперь уже можно… Теперь уже это ваша новая, самая настоящая, нарисованная вашими собственными делами реальность».
09.09.2017
«Диагноз»
– Ну-с, проходите, голубчик, присаживайтесь. С чем изволите сегодня к нам, так сказать, пожаловать-ся? – и лицо доктора в черном халате расплылось в улыбке, обнажив на краткий миг с десяток золотых зубов. – У нас ведь так всегда, коль не пожалуешься, бремя земное свое, так сказать, не облегчишь – то и не выздоровеешь. А коль пожалуешься – сразу легче становится на время какое-то, хоть потом и за человека себя не считаешь. Верно я говорю? – и доктор присел на стул, приглашая пациента сделать то же самое. – Ну, рассказывайте, что и где у вас болит, Джош.
– Я… доктор, понимаете, что-то со мной не так, – начал свое признание пациент, продолжая от волнения слегка ерзать на стуле. – Я… я стал чувствовать радость, доктор!
– Вот как? – и доктор с прищуром посмотрел на своего нового клиента, отложив в сторону ручку. – Вы же знаете, насколько губительно для здоровья вашего организма это запрещенное нами чувство? И давно это у вас началось?
– Уже несколько месяцев, доктор. Я сам себе места не нахожу! Мне стало казаться, что вся моя текущая так называемая жизнь совершенно неуместна в том смысле, что я совершенно не на своем месте. Что я способен делать что-то иное, гораздо более значимое, что-то по-настоящему стоящее…
– Ну как же это не на своем месте, голубчик? – с улыбкой ответил ему доктор, между делом холодно и изучающе скользя стального цвета глазами по лицу пациента. – У вас очень престижная должность руководителя совета директоров одного из крупнейших банков нашей страны – а это значит, что никакого материального дискомфорта вы совершенно не должны испытывать. Я ведь прав?
– Дело не в нем, доктор. К чертям этот комфорт! Мне страшно. Теперь мне с каждым днем становится все более страшно прожить не своей жизнью, понимаете?
– Так уж прямо и к чертям? – и доктор вновь обнажил с десяток золотых коронок, привстав со стула и начав неспешно ходить по кабинету. – А с чего все это у вас началось, не расскажете?
– Понимаете, шесть месяцев тому назад я… я увидел сон. Очень необычный сон. Мне такие снились только в д… де… в периоде, когда я был очень физически мал и слаб. И в этом сне я… я летал, доктор! Сначала я был огромной бабочкой с прекрасными цветастыми крыльями, которая порхала от цветка к цветку, а потом внезапно превратился в могучую синекрылую птицу, взмывающую высоко-высоко в поднебесье и камнем пикирующую вниз, а потом…
– Достаточно! – внезапно резко оборвал его доктор, высоко подняв руку. – Вы же знаете, что министерство здравосохранения категорически запретило испытывать чувства радости и восторга в связи с тем, что они приводят к необратимым последствиям в организмах наших пациентов – и тем более пытаться заразить этими чувствами других, что вы сейчас как раз и попытались сделать!
– Я… про… простите, доктор, – и Джош смущенно опустил голову. – Я не знал, что оно заразительно.
– О, еще как заразительно. Однажды, примерно две тысячи ваших лет тому назад, мы уже боролись с самой настоящей эпидемией! К счастью, в тот раз нам удалось одержать верх. И мы как мировые врачи не хотим, чтобы этот планетарный инцидент вновь повторился, понимаете?
– По… понимаю.
– Расскажите подробнее о том, о чем вы думаете и что ощущаете в последнее время.
– Временами я стал ощущать и вести себя как р… ре… как же называется это слово? – нахмурился пациент, точно силясь превозмочь невидимый барьер в памяти. – Ре… ребе… ребенок! Я точно вновь стал ребенком, доктор. После того злополучного сна я на короткие часы своей жизни совершенно перестал ощущать столь нормальные и привычные мне и всем моим знакомым ощущения печали, скуки и внутренней тоски.
Сначала я стал улыбаться, доктор – но… но не совсем той улыбкой, которой вы улыбаетесь сейчас, глядя на меня. Потом внутри меня стал рождаться какой-то внутренний смех – но это был не тот смех, которым сейчас смеются люди во время общественных торжеств и празднеств. Потом… потом что-то изменилось в моем зрении – и вся моя жизнь стала выглядеть для меня такой смешной и такой… нелепой. Я стал ощущать себя точно робот, день за днем выполняющий рутинные социальные задачи, но так и не способный найти время для того, чтобы… чтобы жить, доктор. Будто до этого я вовсе и не жил, понимаете? Будто до этого я точно спал – и только в том самом ужасном сне по-настоящему, взаправду проснулся.
Постепенно я перестал бояться открыть кому-то свою д… ду… черт, что же вы сделали с этим словом, совсем забыл его… душу! Я стал как р… ребенок легко сходиться с новыми людьми и без привычных мне сожалений и тоски при необходимости расставаться с ними. Я начал чувствовать, что внутри них… что внутри них есть что-то точно такое же, живое. Что эти взрослые люди – они… они дети, доктор, просто… просто это навеки замолчавшие дети, точно им насильно заклеили рот, чтобы они не кричали от восторга. Чтобы они плакали от боли и тосковали по несбывшемуся обещанному им свыше счастью…
Я перестал бояться грядущего и примирился со своим прошлым. Мне стало казаться, что причинять другим ту боль, которую постоянно испытывал я сам, как-то совершенно бесчеловечно. А потом, в один из дней, когда я возвращался домой с работы, я… у меня было немного свободного времени, такое очень редко ныне случается, но все же… и я… в общем… стыдно в этом признаться, но я… я поднял свой взгляд на небо, доктор, и там… там было солнце! О, как ослепительно ярко оно светило всем нам! Какой радостью оно наполнило меня в тот миг… вся столь привычная мне тоска в одно мгновение растаяла под его теплыми ласкающими лучами. В тот… ужасный момент… мне захотелось закричать от восторга, потому что я вновь на краткий миг ощутил себя живым. Вы меня понимаете, доктор? Черт возьми, наверняка вы даже не представляете, что это такое – чувствовать себя живым!
Затем… затем ко мне стали приходить разные странные мысли, доктор. Я пытался с ними бороться, старательно отбрасывал их, но они раз за разом возвращались по мою душу вновь. Я думал о том, что… что если бы люди испытывали то, что испытывал в те странные дни я, то… то они перестали бы мучить друг друга. В мире не стало бы войн. Каждый нашел бы то доброе, чем он по-настоящему хотел бы заниматься, и это принесло бы ему счастье – а вместе с этим вдохновило окружающих на поиск самих себя. Каждый пришел бы на свое место – не то, которое было навязано ему модой или рекламой, а выбранное ранее его ду… душой. Мир бы преобразился. Дети… дети часто несчастны в нашем, взрослом мире, но… но в мире детства они… они точно ангелы, доктор. В мире детства не было бы нашей неизбывной боли… Вы меня понимаете? Ни черта вы, наверное, не понимаете, доктор!
– О, не переживайте, голубчик, я все прекрасно понимаю. Синдром Детства – вот ваш диагноз, дорогой мой Джош.
– Не… не может быть! – и возбужденно шагавший по кабинету пациент с ужасом сел на стул, взгляд его остановился, а блестевшие до этого глаза внезапно наполнились слезами. – Неужели все настолько серьезно?
– Все очень серьезно. Все признаки диагноза на лицо – и я бы даже сказал, на лице. Вашем живом лице, несчастный мой Джош.
– Но доктор, я же только теперь стал по-настоящему счастлив, пусть и с вашим ди… диагнозом, не оставляющим мне шансов на нормальную жизнь.
– Вот именно поэтому мы будем вынуждены принудительно направить вас на стерилизацию памяти и чувств, Джош. Мы не можем допустить, чтобы ваша болезнь поразила наш совершенно здоровый общественный организм.
– Но я… я не хочу, доктор… отпустите! Пустите! Ироды! Черти! Душеубийцы! – закричал Джош, как только внезапно вошедшие в кабинет люди в черных халатах взяли его за руки и волоком потащили прочь в неизвестном направлении.
– Все там будем… – философски заметил его собеседник, обнажив свои золотые зубы.
* * *
– Черти, говорите? – ухмыльнулся доктор, как только представители службы контроля за душами увели нового пробужденного на операцию по стиранию памяти. – А вы знаете, ведь в чем-то вы даже правы…
С этими словами он неспешно сел на стул. Хвост его от пережитого возбуждения то раздваивался на конце, то вновь сливался в одно целое, а копыта постукивали в нетерпении. Еще один пробужденный. Плохо. Статистика неумолимо свидетельствовала о том, что таких с каждым днем становится все больше – а это значит, что и бороться с ними впоследствии будет все сложнее. Нужно было что-то придумать, чтобы вернуть людям утраченное ощущение счастья, одновременно не дав найти подлинных себя. Вторую планетарную эпидемию они не переживут.
18.11.2017
«Жертва»
– Командор, вы, я надеюсь, понимаете, что были вызваны сюда не случайно? – с этими словами бессменный руководитель Братства оглядел своего подчиненного, не вторгаясь, впрочем, в его пси-поле. Он знал, что сможет прочитать все, что ему требуется, по выражению лиц, и ему сейчас были не нужны отточенные до совершенства за несколько тысяч лет боевые навыки школы псионики. – Дело будет касаться вашей последней миссии на планете Земля.
Его подопечный, командор второго ранга группы «Альфа», был хорошо известен в кругу Братства как основатель школы тактики и стратегии, а также командир с одними из наиболее высоких показателей успешности выполнения планетарных миссий в Проявленных Мирах. Но вот Земля… Земля оказалась гораздо непредсказуемее, чем им виделось до своего рождения на ней. И недавняя их миссия на ее просторах лишь стала лишним тому подтверждением.
Командор выпрямился точно по команде «смирно», глядя, как золотистого цвета глаза предводителя Братства скользят по строчкам информационного бюллетеня, подготовленного архивистами по итогам их последнего на текущий момент задания. Строчки на иномировом языке высвечивались в воздухе перед его глазами, сверкая своим серебристым оттенком в наполнявшем помещение эфире, и нежно таяли, навсегда растворяясь в нем, чтобы затем вновь остаться сокрытыми в хранилищах архивариусов.
Иномирье – так условились называть свой мир его обитатели. Здесь не работали привычные для Проявленных Миров законы физики, химии, биологии и множества иных так называемых «наук». Мир этот сам был наукой для своих обитателей. Иномирье служило своеобразным связующим узлом между всеми проявленными мирами – точкой входа и выхода из них одновременно. Множественные порталы, соединявшие Иномирье с иными мирами и представляющие собой редчайшие по своей природе разрывы ткани времени и пространства, были щедро разбросаны по его собственному пространству рукой своего создателя. Вход в один из таких порталов становился рождением в связанном с ним проявленном мире, а в ходе так называемой смерти мог быть совершен возврат через порталы-рифты назад в него же. Такой переход всегда сопровождался облачением в ту внешнюю форму-оболочку, которая была привычной для обитателей каждого из проявленных миров, и, только оставив ее, было возможно вновь вернуться в родное, обладавшее множеством измерений, Иномирье через функционирующий портал-рифт.
Когда-то, на заре освоения этого мира, когда точные местоположения этих порталов еще не были широко известны, первопроходцы часто становились невольными жертвами различного рода казусов, связанных с этими рифтами, по неосторожности переносясь – и, таким образом, рождаясь – то в одном проявленном мире, то в другом.
Время в Иномирье текло своим, особенным образом, и путешествия в иные миры, пусть даже самые длительные, занимали, как правило, не более одного иномирового года – но, несмотря на это, даже такое временное отсутствие любого из Духов могло породить множество вопросов самого разного толка у знавших его лично собратьев. Вот что бы сказала жена какого-нибудь гуманоида из системы Альфа-Центавра, если бы ее муж ушел осматривать местные окрестности и вернулся спустя целый год? У жителей Иномирья, конечно, не было привычных для проявленных миров делений на социальные группы (иначе бы не смогло родиться Братство), и жили они бесконечно дольше их обитателей, но случайное блуждание по проявленным мирам тоже, как правило, не входило в их повседневные планы. Поэтому, после точного картографирования всех найденных на текущий момент рифтов, доступ к ним был строго ограничен исключительно для членов Братства, Вольных Странников и представителей Верховного Совета. И каждое такое рождение в проявленном мире обязательно сопровождалось своей собственной Миссией.
– Касательно вашей последней Миссии на планете Земля в звездной системе галактики Млечного Пути, командор, – продолжал лидер Братства, – как вы, должно быть, помните, мы отправили вместе с вашей группой еще одну, в которую входил ваш, по земным и духовным меркам, брат. И вы должны были…
Братство родилось как ответ на то зло, под которым содрогались – подчас до самых своих оснований – некоторые из проявленных миров, и в течение нескольких тысяч иномировых лет стало широко известно не только в своем собственном Иномирье, но даже и в некоторых из проявленных миров. Кто-то называл его Братством Духа, иные – Братством Света, иные – Рыцарями Сияющего Сердца, а наиболее уважающие его почитатели – даже Ангельским Братством. Вступая в Братство, каждый Дух Иномирья брал на себя обязательства по строжайшему выполнению его кодекса и заветов, основанных на добре, чести и справедливости. Служение делу Братства принимало множество форм в соответствии с наиболее ярко выраженными у его членов проявленными способностями.
Была в нем, к примеру, школа Псионики, члены которой специализировались на телепатии – искусстве читать мысли и ощущать чувства жителей проявленных миров и, чего греха таить, также и обитателей своего собственного мира. Это был исключительно полезный навык, особенно для молодых проявленных миров – и команды, идущие на миссию в какой-либо из них, всегда, как правило, включали в себя как минимум одного псионика.
Из других наиболее широко известных в стенах Братства школ была школа Творчества, адепты которой специализировались на мысленной визуализации идей и объектов. Подкрепленная верой мысль была основным строительным элементом Иномирья, а путем ее усиленной концентрации можно было создавать в нем не только отдельные новые предметы и наполненные ими пространства, но и в исключительных случаях даже влиять на определенные события и обстоятельства – как в Иномирье, так и в проявленных мирах.
Проявленные же миры такой роскошью, к сожалению, не обладали – но и в них адепты школы Творчества могли проявить свои дарования в доступной им форме – словесной, музыкальной, художественной и множестве иных, в зависимости от того, в каком по уровню развития цивилизации мире им предстояло рождаться.
Не последнее место занимала и школа стратегии и тактики, основателем которой являлся командор. Члены этой школы специализировались в вопросах предварительного планирования, оценки возможных рисков, формировании состава групп и иных вопросах, связанных с подготовкой команд для выполнения выбранных ими миссий, а также тактическим изменениям, которые могли произойти в случае нештатных ситуаций в мире, где была задействована одна из таких групп.
Наконец, самой престижной и уважаемой школой в Братстве была школа Пророков. Сочетая в себе множество навыков – псионики, тактики и стратегии, фантазии и мыслетворчества, исцеления душ и физических форм – эти лучшие представители Братства принимали участие лишь в наиболее важных и ответственных походах в проявленные миры в случае, если тем угрожала опасность гибели из-за чрезмерно порождаемых его жителями объемов и форм зла. Были такие и в их недавней миссии на Земле.
– …Предварительное планирование для миссии в данном проявленном мире выявило множество сложностей, с которыми впоследствии пришлось на деле столкнуться отправленной туда команде. Речь идет не только о сложностях локального характера, связанных с разбросом физических точек вхождения в пространство мира членов группы после своего ухода в рифт, но и сложностей мировоззренческого толка обитателей целевого проявленного мира…
Мысли командора плавно возвращались к событиям недавнего времени. Земля… его пятое рождение в ней. Гуманоидные обитатели, напоминающие по своим повадкам обезьян. Практически нулевые навыки псионики и мыслетворчества в среде его обитателей и одновременно с этим – крайне гипертрофированная и оторванная от духовных оснований наука, готовая стать палачом этой цивилизации. «Сложность мировоззренческого толка» – это было достаточно мягкой формулировкой для полного отсутствия прочного мировоззренческого базиса, без которого было невозможно цивилизационное строительство на долговременный по меркам Иномирья срок.
– …Не все члены команды в полной мере отдавали себе отчет о предстоящих им вызовах. Не всем пришлась по нраву гуманоидная оболочка, в которой Дух каждого из них оказался заключен после входа в пространственно-временной разрыв…
По правде сказать, ему, командору группы «Альфа», приходилась по вкусу далеко не каждая физическая форма. Наибольшую личностную симпатию в нем вызывали различные кибернетические оболочки, которыми обладали представители некоторых из механизированных цивилизаций Проявленного – но миссий в таких цивилизациях было, как правило, не очень много, в том числе в связи с тем, что часть из этих цивилизаций все-таки канули в иномировую лету еще на заре своего становления. Кремниевые тела тоже были достаточно хороши для задач, связанных с активным противодействием вредоносным представителям галактических цивилизаций – а именно такого рода миссии обычно и старался брать на себя командор. Наиболее же удобными и практически не требующими дополнительной адаптации телами можно было считать эфирные тела жителей нескольких цивилизаций созвездия Иллюона, уже знавших о существовании Иномирья и рифтов, и способных видеть и чувствовать его представителей в среде себе подобных. Самыми же хрупкими и ненадежными командор считал именно биологические формы – то есть как раз такие, какими обладали жители той самой Земли. Было ли это личное пристрастие к технике, или же тот самый очень неоднозначный опыт жизни в теле гигантской бабочки на планете Альмарей – трудно сказать за командора. А вот про «не всем пришлась по нраву гуманоидная оболочка» – это было точно про него.
– …Ошибки, косвенными последствиями которой стала начавшаяся на данной планете мировая война, продолжающаяся и к настоящему моменту нашего с вами, скажем так, диалога.
Да, эти обезьяны-безумцы все-таки развязали свою новую, третью по счету, мировую войну. И в этом была вина в том числе и его группы поддержки. Недопланирование. Недостарание. Недорезультат. Слишком много «недо». В день, когда взрывная волна одной из сброшенных на город бомб уничтожила его физическую оболочку, а портал Иномирья забрал его Дух назад, он не находил себе места от тоски. А сейчас… часть отправленной под его руководством команды, будучи физически уничтоженной на Земле, уже была вместе с ним в Иномирье, а часть же все еще продолжала сражаться на Земле. И он чувствовал себя совершенно разорванным – не иметь возможности помочь оставшимся и не иметь смысла помочь вернувшимся. То, что за эту неудачу его могут на длительный срок лишить чести быть частью Братства – об этом он уже даже и не беспокоился.
– …Тем самым остановив наиболее серьезные потенциальные разрушения и дав возможность отправки дополнительной группы. В связи со сложившимися обстоятельствами мы вынуждены почтить светлую память принесшего себя в жертву через обряд Светоотдачи…
– Почтить… память? – точно вынырнув из своих воспоминаний, озадаченно взглянул на своего лидера командор.
– Брат Леллиан окончил свой путь, как вам должно быть это известно, – спокойно и холодно взглянул на него предводитель.
– Да, я в курсе, что его физическое тело было уничтожено пулей американского снайпера, но после своего возвращения в Иномирье он…
– Вы, кажется, не до конца поняли, командор, – и бессменный лидер Братства пристально взглянул ему в глаза. – Ради спасения их мира он пожертвовал собой в нашем.
11.12.2017
«За Патриарха!»
Сегодня я проснулся необычайно рано – даже солнце еще не успело взойти на Востоке. Вот уже почти час, как я бодрствую и не могу понять, что же именно прервало мой блаженный покой. Что-то шевелится у меня где-то в груди и тревожит меня. Это странно. Никогда раньше со мной не случалось ничего подобного. Какие-то недостойные мысли пытаются проникнуть в мой ум… не иначе, как сам Сатана искушает меня. Я изгоню эти мысли ереси именем нашего Патриарха!
В смутных чувствах я включаю свет и вещание, ведь скоро должна начаться утренняя церемония молитвы – и мы, дети Божьи, все как один склоним головы в эти торжественные минуты и во всех сердцах благословим Его Преосвятейшество – скромного наместника нашего небесного Отца на этой грешной земле.
Я беру позолоченную вещь, выполненную в форме креста, и аккуратно вдавливаю небольшую кнопку на ней – и это чудесное устройство, дар Божий, которое наш Патриарх назвал «видеодисплеем», оживает. Кажется, несколько столетий тому назад такие вещи называли «пультами», а аналогом этого «видеодисплея» был так называемый «телевизор». Впрочем, я не уверен. Я не был прилежным учеником в нашей школьной семинарии, да и о прошлом нам рассказывали очень мало.
До начала утренней молитвы, что будет распространена с помощью этих видеодисплеев в каждый дом, всякий приют всякой души, остается совсем немного времени. Мне надо успеть принять земную пищу, дабы напитать мое тело – а потом все свои силы я отдам духу и буду скромным служителем в этом несовершенном мире во имя целей нашего Святого Отца, да святится имя его на небесах во веки веков!
С тех пор, как скромные служители нашего Патриарха придумали какой-то удивительный способ практически мгновенно создавать пищу из отдельных веществ, что дарует нам природа – мы не знаем недостатка в еде, потому что она может быть сделана практически из всего, что есть в этом мире. Воистину, только сам Господь мог даровать нашему Патриарху такое великое могущество над миром, воистину, наш Патриарх – его наместник на земле!
Я успел насытить свое грешное тело и уже было погрузился в прекрасные мысли о том великом райском царстве, в которое ведет нас, его смиренных служителей, наш прекрасный Наместник, как видеодисплей издал уже знакомый мне звук – это значит, что вот-вот должна была начаться утренняя молитва, – и мы, несовершенные творения нашего великого Отца, получим еще одну возможность погрузиться на время в его великую даруемую нам благодать, еще одну возможность очистить свои души от всякого зла.
Если мы станем смиренны и будем любить своего Патриарха, то эта молитва дарует нам ни с чем не сравнимую радость и покой – потому что так и должно быть.
Молитва была чудесна – как всегда, она была удивительна. Это такое неописуемое блаженство – стоять, смиренно склонив свою голову, слушать чудесные песнопения и осознавать себя частицей чего-то большего, чего-то великого, чего-то вечного. Это ни с чем не сравнимое блаженство – слышать голос самого Патриарха, когда он приветствует детей своих и благословляет их с новым днем в этом мире.
Когда молитва кончилась, я чувствовал себя на вершине счастья и душа моя пела в восторге. Все те грешные мысли, которыми сегодня утром пытался искушать меня Антихрист, исчезли. Так и должно быть – ведь истинный свет, даруемый нашим Наместником, очищает наши души, так что никакое зло и ересь не может войти в них!
Сейчас мне предстоит отправиться в главную церковь нашего города – а всего праведными трудами служителей Патриарха было создано уже около пятисот этих малых домов Божьих – дабы представить мое новое творение на справедливый суд ее главы Святого Алексия II. Он прочтет мою новую книгу и, если она будет одобрена его святейшеством, – даст свое высочайшее благоволение печатным агентствам размножить ее текст, дабы дети Божьи могли вкусить ее аромат и укрепиться в своей праведной вере в Бога и нашего всевеликого Патриарха.
Я выхожу из своего дома и с наслаждением вдыхаю чистый воздух Господень. Скромные слуги его Святейшества Патриарха смогли изобрести такие двигательные аппараты, которые оставляли воздух в его первозданной чистоте, не выделяя в него никаких так называемых «газов», работая исключительно на энергии света, что дарует нам прекрасное космическое светило. Воистину, нашему Наместнику ведомы великие пути!
Я двигаюсь по направлению к дому Господнему – и радость переполняет меня. Я уже вижу свою встречу с его святейшеством Алексием, я уже вижу его сиятельную улыбку, я уже вижу, как моя книга поможет нашим братьям в их пути разума и сердца. Воистину, это чудесный день!
***
Господи, откуда во мне взялись эти мысли, истреби их Патриарх?!
Что-то происходит в моей душе, что-то очень странное и очень необычное, что-то непонятное для меня. Это почти то же самое чувство, что появилось два дня назад. Какие-то смутные сомнения в верности моей жизни и жизни моих земных братьев… Неужели даже утренняя молитва более не способна очистить мою душу от этих пагубных сомнений?
Это чувство вновь родилось во мне после встречи с его святейшеством Алексием через день после того, как я отдал ему рукопись своей книги, дабы он мог высказать свое мнение о ней и дать свое благословение на ее распространение.
Дать свое благословение… он не дал своего благословения! Он не только не дал своего благословения, он был очень гневен и очень зол. Его преосвятейшество был в гневе… это невозможно! Это воистину невозможно! Как, как это может быть возможно, чтобы такой великий человек был способен опуститься до гнева?! Я не верил собственным ушам, когда он начал свою речь!
– Известно ли тебе, сын мой Петр, что своей, гхм, книгой ты нарушаешь все заповеди, данные нашим великим Наместником?! – голос его преосвященства был холоден как сталь, какие-то недоброжелательные нотки прорывались через него.
– Отец, чем же я нарушаю его великие заповеди? – вопрошал я.
– Чем? Ты спрашиваешь меня, чем ты нарушаешь его заповеди? Я отвечу тебе, чем! В своей книге ты говоришь, что творцом мира был Бог, ты утверждаешь, что Наш Патриарх – его скромный служитель. Наш Великий Наместник не его «скромный служитель», наш Наместник – его праведный Сын, он само осуществление нашего Отца в этом мире! Он – это Бог, он – его воплощение! Разве не говорилось вам об этом в вашей духовной школе? Разве не говорилось вам, что слово нашего Патриарха – это слово самого Бога, выраженное через его уста, разве не говорилось вам, что слово его – закон для всех праведных детей божьих?!
– Его преосвятейшество, но как же небесный Сын может стоять выше небесного Отца? – вопросил я.
– Стоять выше своего отца? Сын мой… – и его преосвященство поперхнулся – наш отец – это наш Патриарх! Он наш отец и спаситель наших душ в этом мире!
– Но нам говорили… – начал было я.
– Вам говорили? Ответь же мне, сын мой, кто говорил вам эти слова?
Я назвал имя служителя в нашей духовной школе.
– Благодарю тебя, мой сын, ты сослужил великую службу делу искоренения всякой… ереси.
При слове «ересь» я вздрогнул. Ересь – это огромное преступление, ересь лишает человека права войти в божественные врата Рая – так говорили все святые отцы, вот только мой учитель почему-то ничего не говорил мне об этом. Почему же он повинен в ереси, почему?! Какое преступление божественной воли он совершил? И я задал этот вопрос его преосвятейшеству.
– Он совершил преступление, совращая детей божьих с их праведного пути, и он подлежит наказанию за этот грех. Мы примем необходимые меры, – и его преосвященство дал мне знак замолчать и не задавать больше вопросов. И, не в силах не повиноваться ему, я замолчал… лишь только какое-то смутное сомнение в этот момент шевельнулось в моей душе.
Его преосвященство продолжал.
– Далее, ты говоришь, что за все грехи свои дети божьи будут наказаны своим небесным Отцом во время Священного Суда и «по делам их воздастся им». Истинно, «по делам их воздастся им»! Однако известно ли тебе, что наш всевеликий Патриарх как олицетворение воли нашего небесного Отца может сам наказывать и даровать прощение своей великой милостью грешным детям уже в этом мире?!
Далее, ты говоришь: «…ибо только наш неземной Господь имеет власть над сущим и не сущим, и лишь Его суд праведен и вечен…» Суд на Земле ведет наш Патриарх! Мы, скромные служители его, можем лишь смиренно выполнять его волю, которая есть воля нашего неземного Отца, не задавая вопросов о том, может ли его суд быть неправедным, потому что суд нашего Наместника всегда праведный, ибо он есть олицетворение Бога! Известны ли тебе случаи, сын мой, – и его преосвященство снова поперхнулся, – когда наш великий Наместник вершил неправый суд над детьми и служителями своими?
– Нет, отец.
– То-то же, сын мой. Ибо суд его праведен вечно – во веки веков, да святится имя его!
В это мгновение лицо его преосвященства залила сиятельная улыбка – казалось, он увидел само пришествие Спасителя вместе со свитой небесных ангелов. Однако, как только он вновь взглянул на меня, его улыбка тотчас же исчезла.
– Однако это не прощает твоих ошибок, сын мой, – и преосвященство поперхнулся в третий раз.
Ты говоришь: «…ибо есть только одна великая сила в этом мире и одна великая ценность – и это есть любовь, и это есть проявление нашего неземного Отца в этом мире…» – это неверно! Наша сила – в нашей вере в Патриарха! Какая еще сила тебе нужна? Только вера в него движет и спасает нас, только такая вера помогает нам жить!
«Ваша вера есть подавленное сомнение», – пришли мне в голову в тот момент слова, однако я тотчас же отбросил эти пагубные мысли прочь. Его преосвященство теперь смотрел на меня уже чуть ли не с гневом, и голос его стал совсем ледяным.
– Но мало того, что ты пытаешься подорвать веру в нашего всемилостивейшего Патриарха, ты еще стремишься свернуть отроков его с пути истинного! Ты говоришь: «…а все обычаи, и обряды, и ритуалы исчезнут, как будто бы их никогда и не было раньше… и люди будут молиться в своем сердце и устремляться в сердце, и выражением устремления станет любовь…» Как могут исчезнуть все священные ритуалы, если они заповеданы нам нашим Патриархом, если они заповеданы нам нашим отцом как способ постигнуть его и приобщиться к его вечной благодати?! – его преосвященство уже почти кричал. – Это невозможно, это просто немыслимо! Это настоящая ересь, сын мой! Мало, мало того! Ты подрываешь доверие к нам, скромным служителям нашего отца!
Ты только задумайся над тем, что ты говоришь: «…а вещи этого мира исчезнут и пропадут, и никогда уже не будут важны для вступающего в царствие Отца… и никогда не были по-настоящему важны, ибо преходяще сущее это, и как вступаем в него без ничего, кроме огня сердца своего, так и уходим ни с чем, кроме него. И тогда все поклонения, и ритуалы, и вещи, используемые для них, и всевозможные земные культы становятся не важны…»
Это немыслимо! Все те священные ритуалы, которые мы проводим для них – это величайшие дары, заповеданные для нас, ими мы помогаем нашим последователям. Мы очищаем их души, мы, как служители нашего Отца, искупаем их грехи, мы спасаем их! Как же можно не признавать это, как же можно отвергать благодарность наших братьев, которая даруется нам ими в своей смиренной щедрости?! Но ты, ты говоришь: «ибо только любовный огонь сердца способен искупать грех, но никакие ни ритуалы, ни вещи, ни прочие земные ценности… ибо они есть преходящее, и только огонь сердца и духа вечен…» – это истинное непонимание смысла вещей! Наш Отец дал нам право искупать грехи детей наших, что по смирению своему являются к нам – и мы служим великую службу, помогая им освободиться от этого груза, а ты… ты!… – его преосвященство так разгневался, что уже чуть ли не задыхался, – ты позоришь весь род наш, всю службу нашу, все достижения наши! И последнее: «…ибо Отец наш живет не вовне, но в каждом из нас… и он есть Бог, и он есть – любовь…» И он есть – Патриарх! И он есть – вовне, ибо только он свят, а мы грешны, и Бог не живет в нас! И только он милостью своей может спасти наши души, но не мы сами! Он!» – преосвятейшество уже стоял во весь рост и кричал.
Я все еще не мог оправиться от удивления, смущения, растерянности… именно тогда это сомнение вновь шевельнулось во мне.
– Я посмотрю до конца твою рукопись, сын мой, и скажу тебе свое решение через десять дней. Но не рассчитывай, что я дам тебе возможность ее распространить до существенной… доработки, да и, возможно, распространить вообще. Кроме того, мы проведем дознание с твоим, гхм, учителем, да и с тобой, думаю, тоже, – и он холодно воззрился на меня. – А пока ступай с миром, сын мой, – преосвятейшество вновь овладел собой. – Ступай с миром.
В растерянности, в смущении я вышел из храма. Это был, воистину, день печалей.
Выходя из церкви, я заметил, как к какому-то моему брату, только что вышедшему из церкви, подошел кханджи – так называли плененных людей-изгоев, коих теперь становилось все больше и больше с тех пор, как два года назад наша cвятая Империя начала Священную Войну. Мы относились к ним с великой… милостью – некоторым из них разрешали жить в городах, только вот жить им было, по-видимому, очень тяжело… однако в выступлениях Патриарха никогда не поднималась эта тема.
Этот кханджи подошел к моему духовному брату и стал, по-видимому, что-то просить. Тогда, не долго думая, мой духовный брат, на лице которого некогда была сиятельная улыбка, пнул его ногой так сильно, что кханджи отлетел в сторону, кубарем покатившись по лестницам.
Все это я уже видел, когда флайнер – один из видов транспорта, изобретенных приближенными нашего Наместника, работающий на энергии солнечного светила, – увозил меня прочь. И я ничего уже не мог поделать…
Боль, огромная боль всколыхнулась в моей душе тогда – сочувствие к этому маленькому, выброшенному, отброшенному, отопнутому! – брату заполнило мое сердце. Именно тот момент породил эти мучительные и нестерпимые сомнения во мне.
***
У меня было десять дней до того, как мне снова придется встретиться с его преосвященством Алексием II по вопросу моей рукописи – и я не хотел их терять.
Боль – громадная, неописуемая словами боль – она рвала и крошила мое сердце. Я не понимал – я не мог понять! – как, как мои братья могут быть такими… такими… бесчеловечными. Как они могут быть такими жестокими – как, почему, за что? Вся благодать ушла, осталась только боль. А за ней пришли сомнения.
Я и раньше слышал про Священную Войну, про великую войну, про праведную войну. Помню, как Патриарх выступал перед всеми, как возвышенно он говорил о том, с какими недочеловеками, не верящими в Отца, нам приходится бороться, с какими убийцами, с какими грешниками. Он говорил, что, убивая их тело, мы спасаем их души. Тогда я верил в это – я не мог не верить моему Патриарху! – а теперь, после случая с этим кханджи… я засомневался.
Час за часом, день за днем сомнение мое росло – я уже не мог спать, я метался ночью в каком-то кошмарном бреду. Мне виделись сотни этих кханджи, мне виделись легионы облаченных в белую одежду святых братьев, убивающих их одним ударом с криками «За Патриарха!», тут же осеняющих их знаком креста – и идущих все дальше, дальше, дальше…
И тогда я просыпался, не в силах больше видеть это. И тогда я размышлял. Через десять дней я вновь пришел к его преосвященству – и никакого восторга в моих глазах больше не было. В его глазах, впрочем, тоже.
– Мы нашли твоего учителя, сын мой, – и его преосвященство в который уже раз поперхнулся. – И просмотрели до конца твою рукопись. А теперь слушай наше решение! – и он торжественно поднял руку. – За распространение ложных сведений, за попытки отвести детей нашего Патриарха с пути истинного, за попытки привести их в лоно Антихриста человек по имени Хрис приговаривается к заключению в катакомбы Собора Патриарха навечно, вплоть до того дня, когда Антихрист сам придет за ним, дабы забрать его черную душу! Приговор подписан самим Высочайшим Патриархом и обжалованию не подлежит!
Я обомлел. Хрис, мой учитель, давший мне столь много в той духовной школе – он приговорен к заключению! Никогда, никогда, никогда я еще не слышал ни об одном случае подобного заключения – а теперь, при мне, прямо на моих глазах… как это возможно?!
– Вывести грешника! – раздался голос преосвятейшества.
И тогда они – несколько мускулистых человек в белых рясах – вывели его. Я не узнал его – я бы не узнал его, встреться мы вновь при других обстоятельствах – он совсем не был похож на образ того Хриса, который я помнил с детских лет. Он ужасно постарел и еле волочил ноги, так что четырем помощникам приходилось очень сильно подталкивать его. На лице его была видна кровь. «Пытки?» – мелькнула у меня мысль.
– Учитель, Хрис! – закричал я изо всех сил, стараясь перекрыть шум непонятно откуда взявшегося ветра.
Он обернулся. На искромсанных высохших губах его появилась слабая улыбка.
– Петр, сынок мой, ты ли это? Они тоже поймали тебя, да? Прости меня, сынок… прости… я должен был предвидеть, что это произойдет.
– Учитель, но почему?! Почему все так произошло? Неужели все то, что нам говорили – все это ложь?!
Было видно, что Крис вновь улыбнулся своими не слушающимися губами.
– А вот теперь, сынок, ты и пробудился, – ответил он, и в это же мгновение рев нахлынувшего ветра заглушил все иные звуки.
Я видел, как четверо людей уволокли моего учителя куда-то за здание, я хотел было ринуться ему на помощь – но меня тут же схватили трое таких же людей в рясах.
– Не дергайся, браток, – улыбнулся один из них.
Когда через несколько секунд передо мной вновь появилось его преосвятейшество – я уже не был удивлен.
– А тебя, сын мой… тебя мы вынуждены будем отправить на… чистку, дабы твой разум вновь стал святым и никакой бес не закрался в него! – и он улыбнулся. – Взять его! За Патриарха!
Весь мой мир в одно мгновение рухнул. Все, чему я верил, все, на что я надеялся, – все стало ничем, все было напрасно. Когда мои… братья схватили меня – я не сопротивлялся. Это было уже ни к чему.
«Да будет на все воля Божья», – успел подумать я прежде, чем увесистая деревянная дубинка одного из белых братьев опустилась на мою голову…
26.05.2005
«Зарплата»
Зарплата… какое сладкое слово!
Плата за твой труд, твое напряжение, твое безделье, твое безразлично-унылое шатание изо дня в день по душному офису, твое лицемерие, твою корысть, твое поддакивание и подлизывание, твое перекладывание бумаг из папки в папку и часов жизни в мусорное ведро, твою подавленную, гниющую, выброшенную на задворки Вселенной индивидуальность…
Какое горькое слово! Вот она, перед тобой.
Сладко хрустящие, еще совсем недавно выпущенные из типографии цветные бумажки с нарисованными на них циферками… Как мило и, казалось бы, невинно они шелестят, как манят твой взор! Их так кратковременно много и так долговременно мало одновременно…
Вот ты аккуратно пересчитываешь их все, стараясь не пропустить ни единого мига этого иллюзорного наслаждения, и уже прикидываешь в уме, на что же ты потратишь все это богатство в самое ближайшее время. Вот он, апофеоз и смысл труда человеческого, воплощение надежд и чаяний миллионов, отныне и в твоих руках – так вожделенно-сладко похрустывает в них и дурманит твое обоняние… Ты не зря тоскливо, брезгливо и безвозвратно сжигал в топке времен все эти дни дарованной тебе уникальной возможности самопознания и получил, наконец, заслуженную, заработанную, кровью и потом выстраданную мзду, всю до единой купюры. Теперь ты можешь купить многое…
В этом твоем мире практически все можно купить за эти самые цветастые бумажки, не так ли? Вещи, чувства, слова, честь и совесть людей… даже, возможно, души некоторых из них – из тех, что идут дешево и оптом. Но ведь ты же не какой-нибудь ужасный демон из преисподней, верно? Тебе хватит вещей и чувств… для начала. Потому пусть и дальше предложение формирует спрос.
Удивительный, необыкновенный, восхитительный мир! И почему же ты родился в нем только сейчас – и где же ты был все свои прошлые разы? Впрочем, какое это теперь имеет значение! Вот она, твоя зарплата, совсем-совсем рядом. Сегодня будет славный день – один из твоих самых любимых и ожидаемых, настоящее Событие! И вот ты уже мечтаешь, как именно будешь тратить честно или не очень честно заработанное…
Какое же это наслаждение – тратить… Покупать, покупать, покупать… потреблять, потреблять, потреблять. Наверное, если бы у тебя было в избытке этих самых бумажек, ты бы купил целую Вселенную… Как жаль, что она не продается!
Ты уже знаешь, что купишь в первую очередь, ты уже составил план… самый грандиозный план твоей жизни купли-продажи. Как странно, что он местами так схож с планами твоих сородичей по планете. Неоригинальные и ублюдочные плагиаторы – вот кто они такие! Поскорей бы уже закончился этот нудный рабочий день – и настал час расплаты твоей зарплатой…
Как мудры твои коллеги по планете – у них уже даже создан универсальный прейскурант всего! Платы за любой грех и мерзость. Да-да, за любой из когда-либо совершенных ими. А ведь ты не будешь оригинальничать в этом деле, правда? Жаль, до сезонных скидок еще пока не дошло, но цены уже практически устаканились. Удивительный мир! И как бы ты только смог прожить в нем без этой самой зарплаты?
Желающий продаться или продать находит хозяина или покупателя – а тот, в свою очередь, находит своего. Все покупают всех – за исключением кучки дураков, не желающих жить по единому негласному земному закону. Замкнутый круг, но разве ты его создал? Ты всего лишь родился в этом мире твоих предков. Да и зачем тебе что-то менять в нем?
Покупать, покупать, покупать… продавать, продавать, продавать! С тех пор, как кто-то придумал деньги, это стало так просто, так естественно – так же, как получать свою долгожданную зарплату. И что бы ты стоил без нее… стоил, как человек? Но зачем же измерять твою ценность иным мерилом, когда есть деньги, а время твоей жизни уже заранее сконвертировано в них на долгие годы вперед, ведь в этом мире есть столько всего, что так хочется купить на эту самую очередную зарплату…
Возьми же ее, не бойся. Ты ведь заслужил… за-раб-отал, верно? Это теперь твои деньги по праву… универсальное мерило человека. И с каждым годом его объем лишь растет… всеобщий эквивалент твоей рыночной стоимости.
И только теперь, получив эту новую зарплату, ты чувствуешь себя по-настоящему счастливым. Ты счастлив потому, что знаешь, что стоишь очень и очень дорого – целую охапку цветных хрустящих бумажек…
14.08.2011
«Знак Пути»
Грязь. Слякоть. Сырость. Запах тления. Капающая с потолка вода.
Здесь всегда было так. Никто не собирался ремонтировать этот подвал, а жильцам дома это было не важно, совсем – неважно. Им были не важны и не нужны они, не нужны – практически никому.
Только единицы помогали им, откликались на их просьбы – совсем-совсем простые просьбы, совсем не сложные для этих обеспеченных жильцов. Подать немного денег – сколько смогут, сколько не жалко. Дать хоть небольшой кусок хлеба – ведь они умирали с голоду.
Практически никто не помогал им. Помогали – единицы.
Почему? Почему? Почему?
А ведь сколько смелости им надо было набраться, чтобы обратиться хоть к кому-нибудь! Чтобы обращаться за помощью в том состоянии, в каком они пребывали теперь. Чтобы выдерживать взгляд, подчас полный неприязни и презрения.
За что же люди презирали их? За то, что, когда погиб их отец, а мать тоже покинула их, задохнувшись в приступе какой-то свирепой болезни… а, когда это случилось, государство забрало себе их квартиру? За то ли, что с тех пор они были вынуждены скитаться по дворам и подвалам, всеми правдами и неправдами добывая себе кусок хлеба? Очень-очень редко воровать, чаще всего – просто просить помочь хоть чем-нибудь, чем не жалко. У них оставалась единственная возможность выживать – искренняя человеческая просьба, обращение к сердцам людей… Но им помогали – единицы.
За что же люди не только не помогали им, но и гнали их прочь? За их жизнь, за то, как они стали теми, кем они стали? Неужели за это? Но за что здесь можно презирать?
Сегодня они снова собрались здесь, в душном и грязном подвале – лучшем, что им удалось найти за несколько месяцев. Собрались, чтобы обсудить итоги дня – поделиться друг с другом тем, что каждому из них удалось найти… если, конечно, удалось.
Они не прятали друг от друга ничего – не прятали, ссылаясь на неблагоприятные обстоятельства. Делились друг с другом всем тем, что каждому из них удалось найти за прошедший день. Им, выдерживавшим такие лишения, была неведома заносчивость и жадность, презрение и эгоизм. Они помогали друг другу… они – два брата и сестра. Два шестнадцатилетних подростка и четырнадцатилетняя девочка.
Три года они уже жили так – так, как удавалось, как они могли. Они выдержали эти три года такой жизни… сколько еще им предстоит выдержать? Месяц, год, десятилетие? Нет, об этом лучше и не думать, совсем не думать. Совсем.
Упрямый разум не давал покоя, даже теперь – не давал. Пытался найти пути спасения, высчитать возможности вылезти из этой темной и грязной зловонной дыры на свет Божий. Выйти в мир – хороший и чистый мир, а не эту его жалкую карикатуру. Выходит, что им придется познавать это состояние мира, только это. Но как же тогда все те великие дела и свершения, о которых так мечталось в детстве, что будет с ними?
Погибнут? Или выживут? Должны выжить.
Они должны выжить, чтобы выжили и воплотились в жизнь их мечты. Их светлые мечты должны выжить в их сердцах, чтобы выжили уже они, выжили – как люди. Значит, они выживут. Обязательно. А потом свои мечты они воплотят в жизнь.
Его размышления внезапно прервал тонкий и высокий голос – голос его сестры, только что прибежавшей с улицы, вернувшейся в это жалкое подобие дома.
– Паша, Паша, смотри, что я сегодня нашла. Подойди скорее, ну подойди же!
Он взглянул. В руках у нее был яблочный пирог. Большой яблочный пирог – уже слегка засохший и испачканный, с большой откушенной частью. Изголодалась, бедняга…
– Ваня, Паша, держите, берите все. Я уже поела, меня накормили. Замечательная добрая бабушка, одна на несколько лестничных пролетов. Одна такая. Она напоила меня теплым и сладким-сладким чаем с вареньем. Представляете? Я никогда в жизни после смерти мамы и папы не пробовала такой вкуснятины! Она дала поесть пирогов, а когда я сказала, что у меня еще есть два брата, то она долго что-то искала и сокрушалась. А потом она сказала, что сейчас у нее практически нет ничего съестного для них, так как сама она уже не ходит, а еду ей покупают и приносят ее сыновья. Пирог, этот пирог – она сказала, что испекла его сама, и это все, что у нее сейчас есть для них. Она дала мне его для вас, а потом сказала, что если мне будет голодно и страшно, то я смогу снова зайти к ней, и она согреет и накормит меня. Вот так. Представляете, как это здорово!
Пока она, сбиваясь и коверкая слова, тараторила все это, он подошел и тихо сел рядом. Посмотрел на нее – она дрожала. Тогда он обнял ее и прижал к себе. Пускай согреется, пускай успокоится. Она молодец, добыла хорошую еду. Даже им вдвоем не всегда удавалось такое. Молодец.
«Ты молодец», – сказал он ей. Она улыбнулась. «Я старалась», – услышал он.
Сейчас они поедят и согреются. Организм послушно возьмет предлагаемую пищу и преобразует ее в тепло. На сегодня им должно хватить – а завтра придется все повторять с начала. И так каждый день…
Месяц? Год? Десятилетие?
Без видимой возможности вырваться из этого круга. Она, безусловно, существует – вот только он не может ее найти. Но он найдет, обязательно найдет. Ради них – ради его младшего брата, ради его сестренки – он найдет выход, обязательно найдет. Обязан найти.
***
Медленно капали капли с потолка. Медленно тянулось время. Он сидел и размышлял. Вспоминал свою прошлую беззаботную жизнь… как ему теперь не хватает ее! Им всем не хватает ласки родителей, их тепла и заботы. Жизнь очень рано заставила их стать совсем-совсем взрослыми, выкинув прочь из детства. Значит, это было зачем-то нужно. Зачем-то нужно…
Научить их не бояться лишений? Научить быть добрее и терпимее к людям –теперь, когда их самих мало кто терпел? Научить способности понимать боль и тяготу других – таких же, как они сами? Возможно, вполне возможно.
Но вот только он из всех жизненных уроков лучше всех, похоже, выучил урок сострадания и взаимопомощи – он не мог представить свою жизнь без помощи брату и сестренке. Он был обязан помочь им выбраться из этой дыры…
Вот сейчас его милая сестренка как-то забавно причмокнула во сне и перевернулась на другой бок, так и не выпустив край его куртки из своих маленьких рук. Он развернулся и снова укрыл ее – пусть хоть дурацкий холод не тревожит ее сон… А рядом c ними, буквально в двух метрах, заснул его брат – заснул, свернувшись калачиком… тоже замерз и оголодал. Они все замерзли и оголодали за последние дни… за последнюю тысячу дней.
А ведь у них даже не было возможности заработать хоть какие-то деньги – заработать своим, пускай еще детским, но совершенно самозабвенным трудом. Он стал бы таким, если бы ему удалось найти хоть какую-нибудь работу. Но – не удавалось. Никто, никто, никто не брал их – тут же выгоняли прочь при первом же брошенном на него взгляде.
«Люди, – порой так хотелось крикнуть ему вслед тем дававшим подзатыльники и тумаки мужчинам, брезгливо морщащимся разукрашенным девицам, что-то быстро начинавшим шептать этим самым мужчинам на ухо при первом его появлении перед ними, – люди! За что же вы гоните меня и не даете ни единой возможности вылезти из той жуткой дыры, в которой я оказался? Ведь я же пытаюсь это сделать, пытаюсь изменить свою жизнь! Я сейчас даже не прошу ничего у вас – хочу только получить возможность заработать хоть что-то, хоть на еду. За что вы все презираете меня? Ведь вы же не знаете, совсем не знаете тех тягот и лишений, которые мне и моему братику с сестренкой пришлось пережить!
Знаете ли вы, что это такое – жить без крыши над головой, без дома… Жить так, как живу я – надеясь только на себя, свои руки и свою голову? Жить, будучи готовым каждый день прекратить эту жизнь – прекратить, просто погибнув от голода? Знаете ли вы, люди, что это за жизнь? Не хотите знать? Я тоже не хотел, совсем-совсем не хотел – но пришлось. А теперь, теперь я не могу ничего сделать. Почти совсем ничего…»
Неужели я и вправду не могу сделать почти совсем ничего… неужели это так? Ведь если не найти хоть какой-нибудь постоянный источник пищи и тепла – они неминуемо погибнут. Погибнут, и… и все?
Если он не сможет заработать хоть что-нибудь, хоть чуть-чуть, то… его сестренке придется… придется… Нет, нет, нет! Дурацкий разум, замолчи, замолчи, замолчи! Этого не будет никогда. Никогда! Я не допущу! Хоть разобьюсь об пороги, вымаливая работу – но не допущу!
А ведь она, Нина, могла бы стать истинной принцессой – может быть, лучиком света для множества людей. У нее всегда, с самого своего рождения был дар играть жизнь – совсем-совсем мило играть, совсем непосредственно. Она и сейчас жила так – ребенком, она оставалась ребенком в этой какофонии их жизни. Она могла бы стать прекрасной актрисой – актрисой жизни, разной жизни… непростой жизни.
И он с его братом также могли бы помогать очень многим людям – учить их ценить то, что им дается жизнью, ценить всякое благо, всякую помощь. Откликаться на просьбу, на искреннюю человеческую просьбу… не давать своим сердцам замерзать.
Медленно капающая с потолка вода. Писк крыс за соседней стеной. Два мальчика и девочка, прижавшиеся друг к другу, спящие. Что готовит им новый день? Новые пятьсот шестьдесят семь дней…
***
Отложенная в сторону ручка, сложенные в стопку листы бумаги. Завтра он продолжит свою работу – продолжит писать. Ему еще есть много о чем рассказать людям.
Еще достаточно молодой человек с каким-то странным для стороннего наблюдателя лучистым взглядом отошел от стола. Да, завтра он продолжит эту работу – работу, которой он посвятил всего себя.
Задумался и улыбнулся. Как же была мила и непосредственна его сестра! Она и сейчас жила так – жила ребенком, способным позаботиться о себе и о других. Она жила так сейчас, когда беды и напасти прошлого уже миновали, оставив широкий рубец в памяти… трудно заживающий рубец.
Усвоены ли уроки? Понят ли смысл событий его жизни? Найдены ли достойные ответы на вопросы, заданные им ей? Заданные десять лет тому назад…
Многое понято и осмыслено, но еще больше предстоит сделать и понять. И он попытается понять результаты своих выборов, осмыслить свои прошлые ошибки. Он сделает это в своей книге – своей первой книге. Нет, в их книге – в книге их жизни. Двух братьев и сестры.
Сестра вчера позвонила ему. Ее голос как всегда был мелодичен и звонок, радостен. Милый голос любимого человека. Да, она радовалась, радовалась своей новой жизни. Она была счастлива. Ее берут в новую роль в замечательном фильме – в роль нежной жены и любящей матери – роль, которую она теперь так прекрасно выполняет в своей собственной семье. В семье, где нет обиды и ненависти, где нет недоверия и корысти, где есть свет и простор, где есть горний воздух свободы и нежный аромат любви, где есть взаимопомощь и взаимовыручка, где есть доверие и благодарность, где есть признательность и доброта – где все это есть как основа жизни, как ее стержень. Она счастлива в своей семье – она всегда так говорила… делилась с ним радостью при первой же встрече. Он тоже счастлив в своей новой работе.
Вот только брат что-то не шлет весточку… Впрочем, обязательно пошлет, как только приедет из-за рубежа. Он теперь бизнесмен… влиятельный и деловой человек. Крупнейшие магнаты страны прислушиваются к его мнению – но власть не испортила его. Ему – им – не зря был дан тот урок лишений. Он сделал их добрее и мудрее – сделал, несмотря на преграды. Теперь каждый из них воплощает свою мечту в жизнь – как им когда-то и хотелось…
Кто-то назовет это чудом и с восторгом в глазах прослезится. Кто-то недоверчиво сморщится, пробурчав, что вся эта история его жизни, которую он запечатлел в своей книге, больше похожа на нелепую сказку и несуразные вымыслы. Кто-то поблагодарит его за совет. Кто-то начнет прилагать советы в жизнь. А он бы назвал это – испытанием жизни, испытанием, символизирующим начало новых, маленьких испытаний – испытаний каждый день.
Чудо ли то, что после почти пяти лет скитаний, когда им, наконец, удалось устроиться в какой-то цирк ухаживать за животными, вскоре после того, как уволилась какая-то актриса, внимание заведующих вдруг было внезапно обращено к его сестренке, к ее живой и детской непосредственности, к ее красоте в своей непосредственности? А потом были годы работы. Разные годы…
Его сделали гимнастом – со своей природной ловкостью он отлично справлялся с этой ролью. Его брата научили жонглировать. Сестра стала вести представления. Это было начало их нового пути.
Чудо ли то, что сестра вскоре стала актрисой, и ее обаяние и душевная красота со временем принесли ей мировую известность? Чудо ли то, что его брат, скопив небольшой капитал, открыл свое дело, однажды выросшее в крупнейшую транснациональную компанию? Чудо ли то, что он, в глубине души желая искать ответы на вопросы жизни, учиться и учить делать верные выборы, стал писателем?
Он не назовет это чудом, он назовет это знаком – знаком Пути. Его и их пути, который они должны – обязаны были! – пройти, чтобы стать теми, кем они стали.
Чтобы справляться с новыми испытаниями.
Чтобы не бояться преград.
Чтобы верить прекрасным мечтам.
Чтобы их воплощать – в жизнь.
Чтобы стать – Человеком, человеком с большой буквы.
Чтобы быть им.
21.12.2004
«И все болезни пройдут»
Я остановился. Я остановился тогда, когда заметил совершенно нарушающую все мыслимые и тем более немыслимые законы человеческой логики картину. Это было не просто странно – это было как-то нелепо чтоли, поразительно… Уже несколько лет я был стабильным посетителем этого учреждения, исправно бывал в нем раз в два-три месяца – я привык видеть желтые стены с шелушащейся и отваливающейся штукатуркой, вечно унылые лица его работников, привык наблюдать очереди пожилых людей с опущенными и грустными лицами, привык смотреть, как некоторые из них не без помощи других своих собратьев вынуждены были выстаивать многочасовые утренние очереди, дабы получить заветный билетик, дающий тебе право узнать свою судьбу – потому что и они, эти люди, старались как можно реже бывать здесь, бывали только по необходимости. Те же, состояние которых еще пока позволяло это, старались не бывать вовсе.
Мне же приходилось бывать здесь не раз – состояние уже не позволяло иного. Стоять в очередях среди других таких же собратьев по несчастью, слушать отчужденно-холодные голоса людей, констатирующих ухудшение течения твоей болезни и всегда что-то старательно и долго вычерчивающих на карточной бумаге, не утруждая себя, впрочем, какими-либо комментариями по этому вопросу. Я привык к этому месту, несмотря на всю его нелепость. Я не мог к нему не привыкнуть.
В некотором роде мне было уже все равно, что скажут врачи – свой приговор я знал уже давно и давно смирился с ним. Мне было интересно иное, мне было до боли интересно то, почему эти люди так старательно избегали смотреть тебе в глаза, когда зачитывали диагноз, не оставляющий тебе шансов на выживание – во всяком случае, не в этой жизни, во всяком случае, не в грядущий за этим десяток лет. Мне было интересно то, почему они – белые, как погребальный саван в этом доме скорби – лишь умножали эту скорбь своими лицами, своими холодными голосами…
Разве мне теперь была нужна ежемесячная констатация отсутствия хоть сколько-нибудь положительных изменений в ходе моей болезни? Разве нужны были теперь эти многочисленные повторные обследования, не нужные никому, даже мне? Нет, не это мне было теперь нужно, совсем не это. Я жаждал слова – доброго слова участия и понимания, я жаждал услышать слова поддержки от них – просто знать, что твою боль способен разделить кто-то другой, всего-навсего знать это. Я хотел увидеть блеск радости – радости жизни – хоть в чьих-то глазах, хоть раз в несколько месяцев… Но, видимо, я хотел слишком многого в этой жизни, и моим надеждам не суждено было сбыться.
Возможно, именно поэтому сейчас я и остановился, пораженный увиденным. Наверное, я бы даже не мог ничего сказать первые несколько десятков секунд, если бы какой-нибудь случайный прохожий вдруг решил поинтересоваться, отчего я стою с открытым ртом и тяжело вбираю в свои легкие зимний холодный воздух. Таких, однако же, не нашлось – впрочем, оно, видимо, и к лучшему.
Тот дом скорби, который я за эти почти уже как два года привык видеть, который я знал практически в полных деталях, снаружи и внутри – его больше не было. Куда-то пропала унылая, выгравированная темно-серыми буквами надпись «Городская больница № 17», куда-то исчезли решетки на окнах и вечно грубый, покачивающийся от постоянного недосыпания охранник. Вместо надписи теперь была яркая… вывеска чтоли… даже не знаю, как назвать ее, на которой значилось: «Городской дом исцеления. Мы рады пожелать Вам здоровья!» Куда-то испарились решетки на окнах, а в самих окнах появился яркий свет. Когда же я привычно поднялся по ступенькам, меня поприветствовал какой-то совершенно уже не знакомый мне красиво одетый молодой человек, сказав, дай Бог памяти, что-то вроде «Заходите, пожалуйста. Доброго Вам здоровья!» – и великодушно открыл мне дверь.
После этого я еще минут десять приходил в себя во входной зале. Да и сама эта зала изменилась, кстати говоря, тоже. Не стало обветшалых стен и тесного, маленького гардероба с вечно огрызающейся и хамящей женщиной лет тридцати пяти. Вместо них было что-то вроде огромного паркетного зала – стены сменили свой цвет на какой-то травянисто-зеленый, а вместо гардеробщицы Маши была улыбающаяся женщина лет тридцати, которая, когда я подошел к ней, также поприветствовала меня, великодушно помогла снять мое пальто и, выдав мне бирку, снова-таки пожелала мне доброго здравия.
Признаться, я не ожидал. Я настолько привык к этому бывшему «желтому дому», что увидеть теперь его иным для меня было совершенно удивительно. Тем более гораздо удивительнее были новые люди – внимательные, и, не побоюсь этого слова, действительно участливые.
Когда же я поднялся по какой-то новой красивой витой лестнице на второй этаж, моим глазам пришлось удивляться снова. Исчезли узкие, вечно плохо освещенные коридоры и теснящиеся в них люди, исчезли уныло-желтые стены и длинный-предлинный ряд дверей в них с многообразными и плохо понятными названиями специализаций этих врачей – вместо них были широкие, ярко освещенные и просторные коридоры с какими-то голубовато-белого оттенка стенами (и, как мне показалось, даже как будто бы чем-то светящимися), а от кучи дверей с табличками с плохо читаемыми названиями специальности ожидающих за ними «лекарей» практически не осталось и следа – их место заняли какой-то пяток резных деревянных дверей.
Изумленный, я шел по этому коридору куда-то вперед, плохо осознавая, куда же теперь мои больные ноги несут меня. Я шел и слышал какую-то удивительно красивую негромкую мелодию, разлитую по помещению… На мгновение мне показалось, что я узнаю ее – в ней были знакомые мне тональности, однако потом я был вынужден признать, что, хотя общая тональность ее мне и знакома, ритм мелодии был совершенно нов для меня. Однако же она была удивительно красивой, эта музыка – такой красивой, что, каюсь, в какой-то миг мне даже захотелось прослезиться.
Но если бы только музыка… Неизвестный мне аромат пронизал весь этот чудесным образом преобразившийся коридор – он также, как и загадочная музыка, был необычен и в то же время приятен для меня.
Я неспешно шел по коридору, смотрел по сторонам и не переставал удивляться. Казалось, что эта самая до боли уже привычная «Городская больница № 17» перестала ей быть и стала… музеем изобразительных искусств, чтоли. Я говорю «музей» потому, что привычные мне ранее голые стены теперь были украшены картинами – это были картины наших классиков, это были картины о любви, радости и «простом человеческом счастье», которое мы все так жадно ищем и ждем.
Я не знаю, как описать все это, в каких словах представить это вам, читающим сейчас эти строки, чтобы вы могли понять меня, чтобы я смог передать вам все то океаническое многообразие чувств, захлестнувших меня в том момент… Мне показалось, что я попал не в больницу – мне показалось, что я попал в Рай… или, по крайней мере, в комнату ожидания на пороге к нему.
Я шел по этому загадочному коридору и не видел никаких других товарищей по несчастью. Не было вечно толкающихся у дверей кабинета больных, не было запаха спирта, заполнившего все помещение, не было медсестер и медбратьев, толкающих свои тележки по узкому коридору – не было ничего нормального… привычного, чтоли.
Когда же я почти подошел к первой резной двери в этом коридоре – из нее практически в то же самое мгновение вышел врач. Врач… признаться, врачом его теперь можно было назвать с большой натяжкой – привычным мне врачом, во всяком случае. Мужчина лет двадцати пяти, одетый в синий халат, улыбнулся мне и сказал: «Не стесняйтесь, проходите. Мы рады вас видеть». С этими словами он открыл дверь в свой кабинет, пропуская меня вперед. Я послушно вошел.
А когда я вошел, мое зрение вновь решило обмануть меня. Не было ни стен, завешанных рекламой новых «универсальных» лекарств, ни коек, ни кушеток, ни железных медицинских столиков, уже столь привычных мне. Вместо них были широкие резные дубовые стулья, опять же какие-то красивые – но, к сожалению, неизвестные мне – картины, мягкий ковровый пол, какой-то приятный запах (впрочем, он отличался от того, с которым я столкнулся в коридоре), разлитая по кабинету тихая спокойная музыка… было много еще чего.
«Проходите, присаживайтесь, пожалуйста», – сказал мужчина и помог мне сесть на удобный дубовый стул. «С чем вы пришли к нам?»
Признаться, я опешил. Неужели ему не ясно, с чем?
– Я вижу, вы удивлены? Ничего странного в этом нет, это давно так, – тем временем ответил он.
– Что именно давно так?
– Дом исцеления, разумеется. Он уже давно такой.
– Но еще вчера я был в вашей больнице… – начал было я.
– Вчера? Вы не были у нас вчера. Вы не были у нас уже несколько десятков лет.
Я опешил. Он… он знал меня? И… несколько десятков лет? Я отчетливо помнил, что был здесь еще вчера, и мой лечащий врач велел приходить мне завтра… слава Богу, хоть память моя была здорова.
– Вы знаете, кто я?
– Ну, разумеется, – сказал врач и вновь приятно улыбнулся. – Вы же прошли в этот кабинет, и ваши биометрические параметры были распознаны. Вы были у нас ровно десять лет, два месяца и три дня назад со времени вашего последнего визита.
– Но… это невозможно… я… я не понимаю… вчера… сегодня… новое здание… вывеска… музыка… что… что случилось?
– Вы задаете так много поистине интересных вопросов – я вижу, что вы любознательный и разумный собеседник, – ответил мне человек. – Но обо всем по-порядку. Итак, как вы сказали… больница? Это от слова «боль», верно? Но… но мы не употребляем это слово уже много лет… Разве должна быть боль? Здоровье и исцеление – вот что должно быть, но никак не боль. Мы не приносим боль, мы приносим здоровье.
– Музыка…
– Музыка? Да, это наш новый мелодический ритм за последний год. Ученые установили, что именно подобные тональности наиболее способствуют душевному и нервному расслаблению – и, как закономерное следствие, усилению восстановительных процессов в клетках живых существ.
– А запах, что это за странный запах?
– Не более чем недавнее изобретение нового направления науки, получившего название «смеллаинфология», кажется. Это сочетание ароматов способствует улучшению мозговой активности и оказывает общерасслабляющее воздействие на организм. Есть, конечно, еще много других ароматов, служащих для самых разных целей, но этот нам подходит больше всего.
– А картины, а стены?
– Ну, право же, мы ведь не бомбоубежище времен Последней Войны, верно? Такой интерфейс создает позитивный настрой в наших… в наших потенциально здоровых людях – и очень помогает им. Ведь вы, должно быть, слышали о последних исследованиях Объединенного Союза Врачей, которые установили, что наш организм способен самостоятельно излечиться от любой известной на настоящий момент – и, вероятно, любой потенциальной – болезни при должном внутреннем позитивном настрое? Дак вот, такой интерьер также призван способствовать его формированию. Это просто.
– А как же… я… я все-таки так и не понял… скажите хотя бы… скажите… кто вы?
– Вы задаете слишком много вопросов. Простите, но я не могу ответить на них на все. Наше время… время на исходе… оно – самый ценный человеческий ресурс…
У меня внезапно что-то зазвенело и забарабанило в ушах, так что я уже с трудом мог различать отдельные слова этого столь удивительного врача.
– Каждый… может… должен… сам… хотеть… здоровым… тогда… возможно… все… помните… этом…
– Но… но ответьте мне, кто вы?
– Мы… ваше… будущее…– долетели до меня его последние слова.
И тут же стук в дверь перенес меня совсем в иной мир.
***
– А, дак вы уже проснулись, Иван Петрович?
– Павел… Павел Петрович, – прошептал я, еще не до конца придя в себя и глупо созерцая обветшалые желтые стены, окружившие меня, и собственную железную кровать, на которой я лежал.
– А… ну и не важно. Замечательно, что вы проснулись, замечательно.
С этими словами человек в белом халате склонился надо мной и как-то полузлорадно, чтоли, улыбнулся.
– Вот сейчас мы поставим вам клизмочку, Иван Петрович, и все ваши болезни – и он ухмыльнулся снова – и все ваши болезни – они пройдут…
01.01.2006
«Игрок»
Фигура в черном как ночь одеянии, вот уже бесчисленное по меркам земных существ число лет тому назад как переставшая отражать тень и впитывать свет, со злостью ударила одетым в бардово-красные перчатки кулаком по шахматной доске, отчего все управляемые ею фигуры заходили на ней ходуном. Эта партия была проиграна. Король был повержен – можно сказать, своими собственными руками отправив свою душу на грядущий суд Создателя. А как она, эта его душа, была великолепна для целей этой игровой партии! Животная жестокость, неописуемая беспринципность, нечеловеческое лукавство, несокрушимая жажда власти и славы – и теперь все это пошло прахом! В самое ближайшее время приближенные этого темного короля покинут его, кто-то – покидая мир смертных, а кто-то – прячась по безвестным уголкам их жалкой планетки.
В глазах Игрока, еще недавно сидевшего за этой мистической шахматной доской, полыхал черно-красный огонь. Он знал, что нарушил Закон, он знал, что его планам уже не суждено было сбыться. Земля была проиграна – но лишь на время. «За мной придут другие… и тогда мы сыграем вновь», – размышлял он, ходя взад и вперед по комнате в ожидании пришествия неизбежного Конвоя, призванного на длительное время заковать его в кандалы и поместить вплоть до момента начала всеобщего Суда туда, куда даже управляемым им фигурами смертных путь был заказан задолго до их собственного сотворения.
Игровая доска, за которой еще совсем недавно сидела эта фигура, ныне жила своей собственной жизнью. Откуда-то с ее дна и с боковых поверхностей все отчетливее начинал проступать свет, просачиваясь через небольшие разломы и трещины, число которых стремительно множилось – и окружавший черных фигур серый туман рассеивался, будто лишая своего покровительства и защиты. Одна за одной черные фигурки на ней рассыпались прахом, падая под ноги марширующим в своем победоносном марше белым фигурам. Без своего короля у них уже не было воли к жизни – не в их земном мире, во всяком случае. Совсем скоро – в мае сорок пятого года, если мерить мерками их, земных смертных существ, времени, эти светящиеся от нового прилива сил белые фигурки, еще несколько лет назад казавшиеся Игроку и его королю столь малыми, столь несущественными, столь легко сокрушимыми, прорвут последние рубежи обороны, водрузив свой флаг над сердцем его, Игрока, города.
Фигура в черном одеянии зарычала, изрыгая языки темного пламени, и замахнулась над игровой доской в стремлении хоть напоследок смести с доски столько белых фигур, сколько еще удастся – но когти этой руки лишь бессильно ударились о невидимый барьер, окруживший в эти мгновения шахматную доску. Фигура зарычала от боли, стремительно окутывая свою раненую руку серым туманом, и отступила от доски на шаг.
«Мы придем, мы вернемся! Мы возродимся в ваших душах вновь…», – прошептала она в тот момент, когда жгучий, опаляющий, нестерпимый для нее свет, исходящий от воинов Конвоя, ворвался вслед за ними в Зал Судеб.
Красная Армия в мире под названием Земля победоносно водружала флаг над Рейхстагом.
***
Собравшиеся в этом просторном зале готовились решать судьбы вверенного ими самим себе человечества.
Все шло во многом так, как им того и хотелось бы. Члены давно подвластных им правительств и главы крупнейших банков и транснациональных корпораций были добровольно-принудительно верны вот уже много лет, послушно исполняя отдаваемые им распоряжения, потому что прекрасно знали, что смерть – не самая страшная из их возможных судеб в наказание за неподчинение. Поощряемый и спонсируемый ими на территориях сопредельных государств терроризм играл на руку этим вершителям. Хаос был их оружием, а ключи от него надежно хранились, как им то казалось, в их собственных руках. Кризис, которым так пугали подчиненные им СМИ жителей различных государств, должен был стать перманентным, и в купели этого нового великого смятения должна была по их плану родиться единая и универсальная земная религия, призванная вовеки оправдать их, мнящих себя полубогами, право карать человеческую плоть и властвовать над человеческим разумом и духом. Она, эта новая религия, новый мировой порядок, должна была иметь прочные и проверенные временем корни – те, что возьмут свое начало в заветах отцов-основателей возрождаемой империи «истинных арийцев». Король умер – да здравствует король!
Сегодняшняя повестка дня была подчинена вопросу поиска методов уничтожения остатков сути учений истинных Пророков. На испещренных морщинами лицах их бродили усмешки, а глаза смотрели куда-то ввысь холодно и отчужденно, точно в презрении. Они были игроками в том, что называли Большой Игрой – игрой за будущее их мира.
***
Новый игрок, занявший место своего значительно менее опытного и потому сумевшего проиграть так блестяще начатую другими игроками партию, стоял за иномировой шахматной доской и двигал фигуры. Они, эти его пешки, мнящие себя властителями мира, как нельзя больше подходили ему для своего собственного плана, а качества их умерших заживо душ значительно облегчали процесс управления. Черные, точно сплетенные из толстой паутины нити, тянувшиеся от головы Игрока к этим фигурам на доске, то и дело шипели и натягивались, передавая через себя мысленные распоряжения и приказы. Под их воздействием фигурки послушно вздрагивали и двигались в нужном Игроку направлении. «Мы еще вернемся», – шептал новый Игрок, – «Как и обещали. Мы еще покорим этот ваш мир. Мы еще одержим победу в партии. Наши марионетки полностью подчиняются нам – в отличие от ваших, коим вы даровали свободу воли и потому перестали управлять напрямую».
Обуреваемый мыслями о вынашиваемых самим собой планах, Игрок ходил взад и вперед по залу, жадно выдыхая языки темного пламени. Он жаждал выиграть партию за этот мир людей. На кону стояла его собственная жизнь.
04.08.2017
«История одного поединка»
Сэр Гарольд ожидал своего решающего часа. Он ходил взад-вперед по промерзшей земле, периодически для храбрости постукивая мечом о железную оковку щита, – но даже ему, прошедшему через десятки турниров с живыми соперниками, теперь было совсем не по себе. Он еще раз проверил свое обмундирование, потуже нахлобучил итак изрядно плотно сидевший на голове шлем, проверил подвижность пластин предплечий и суставов доспеха, тихо выругался себе под нос, безуспешно пытаясь подправить несколько сползший правый латный сапог, и, наконец, как будто бы оставшийся довольным проведенной ревизией, остановился, закинул повыше на плечо припасенный с собою щит и что есть силы воткнул меч острием в землю, попутно облокотившись на получившееся подобие подлокотника. Сэру Гарольду оставалось только ждать – потому что ничем иным, за исключением пары сотен простиравшихся ровными рядами могил, это, хоть и освященное, но все же хранившее до сих пор какую-то зловещую тишину место, похвастать не могло.
Его возлюбленная, прекрасная дева Ангелина, должна была появиться с минуты на минуту…
* * *
Сэр Вильям сегодня был в превосходном настроении духа, вызванном даже не столько теми парами литров отборного красного, которые он, разгоряченный созерцанием оголенных женских ножек, успел незадолго после начала бала принять себе на грудь, печень и сердце, сколько теперь уже ставшим слегка смутным осознанием того, что именно сегодня, в этот благословенный монархом день, ему наконец-то улыбнулась удача. Дочь местного графа, организовавшего сие поистине горячее (ик!) торжество, дева Анжелина, после, казалось бы, совершенно безуспешного месяца ухаживаний, подхаживаний, хрипения серенад и мучительно бессмысленного стояния у окон наконец-то дала свое согласие на их совместную персональную встречу, которую она недвусмысленно назвала свиданием. И все было бы просто замечательно, если бы не (ик!) весьма странное место для указанной встречи, которое она, движимая одной ей понятной женской мудростью, решила избрать. Нет, конечно же, бесстрашный сэр Вильям не боялся никаких мертвецов, покойников, усопших, умертвий, убитвий и прочая, в особенности сейчас, разгоряченный третьей доканчиваемой бутылкой, но все же выбор кладбища местного городка был весьма… экзотическим выбором для такого рода встреч.
Сии мысли вились у сэра Вильяма в голове, пока он безуспешно пытался оторваться от двух зол сразу – красного и женского. Они, эти два зла, два чертовски приятных искушения, все еще продолжали пытаться соблазнять его, пока он, сейчас вмиг вспомнивший об этой самой встрече и почти столь же мгновенно протрезвевший, плавно, стараясь не наделать лишнего шума в прихожей, попутно маневрируя между кучами железных аксессуаров, разбросанных пришедшими гостями в совершенно бессмысленной и хаотической манере, пробирался к месту дислокации собственного инвентаря.
По-прежнему стараясь действовать аккуратно, что, впрочем, после четвертой начатой было бутылки было делом весьма трудоемким, сэр Вильям все-таки сумел выгрести из созданной ранее собственной железной кучи свой шлем и смаху нахлобучить его на почему-то ставшую изрядно поседевшей голову. Надеть нагрудник оказалось сложнее – как-никак, но и вино, особенно красное, в дополнение к пиву способно временами как-то неожиданно, нещадно и откровенно бессовестно полнить – однако после двадцати минут чертыханий и коленопреклонений ему удалось и это. А вот с наголенниками вышла заминка. Перебрав все варианты (предположительно правый – на левую ногу, очевидно левый – на предположительно правую ногу и так далее), он, наконец, был вынужден бросить это чертовски бессмысленное занятие, обрекая тем самым свои собственные ноги путешествовать в новых и плотных, но, к несчастью, немного сальных панталонах. Последними в сегодняшнем меню (после красного бургундского, разумеется) оказались латные рукавицы и уже немного затупившийся после последнего поединка пятилетней давности меч.
Наконец, спустя почти полчаса после начала собственного обмундирования, забросив правой рукой на плечо меч, а в левую взяв заранее припасенный букет алых как кровь или бургундское роз, сэр Вильям неспешной и твердой поступью направился по направлению к местам значительно более тихим и мирным, нежели замок отца его возлюбленной…
* * *
Сэр Гарольд уже начинал терять терпение. Прошло уже достаточно много времени с того момента, как Ангелина должна была прийти – но ее след еще даже не появлялся, не говоря уже о том, чтобы простыть. А простыть здесь было не так уж и сложно – к полуночи начал дуть промозглый северный ветер, а высоко в небе стали сгущаться тучи, намереваясь, судя по всему, вскорости окропить грешную землю своими долго сдерживаемыми слезами. Над землей, отдающей последнюю дань тепла воздуху, откуда ни возьмись стал сгущаться туман. Сэр Гарольд, последнее время все чаще похлопывающий себя по железному панцирю латными рукавицами и постукивающий пятками ног по затвердевшему грунту в тщетной надежде согреться, уже готов был бросить сие бессмысленное с точки зрения местапрепровождения занятие, как вдруг его взору предстало совершенно необъяснимое, завораживающее и пугающее явление.
Прямо по направлению к нему медленно и столь же неумолимо, шатаясь из стороны в сторону, раздвигая ногами непослушный сизый туман и бормоча что-то зловеще невнятное себе под нос, шел мертвец. Прямо на него шел оживший покойник – само воплощение этих адских мест, куда предательница Ангелина уговорила таки его прийти!
Сейчас уже у Гарольда не было в этом никакого сомнения – часы, проведенные в этом наземном склепе, были вящем тому подтверждением. Страх перед внезапно появившимся врагом, любопытство перед ним же, гнев на взбалмошную дочурку дурацкого графа, благоговение перед ней же – все это сейчас смешалось в сердце рыцаря Гарольда в одну поистине взрывоопасную смесь похлеще той, что умел делать из красного бургундского рыцарь Вильям.
Сам не отдавая себе отчет о том, что же он сейчас пытается сделать, Гарольд ринулся в направлении порождения этих полночных могил, размахивая собственным мечом и инстинктивно закрывая лицо щитом, попутно что-то крича.
Один Бог мертвых ведает, что он кричал тогда. Быть может, это были последние слова воина, внезапно осознающего приближение конца своего пути и в первый и последний раз дерзнувшего взглянуть в лицо собственной смерти… Или, возможно, это были слова влюбленного, грудью бросающегося на врага, чтобы прикрыть своего ставшего единственным в этом мире человека… Или, быть может, это были взаимные предсмертные проклятья двух друзей, сейчас зашедших в своей ненависти уже слишком далеко… Да черт его знает, что он там кричал – в такие минуты поистине трудно дать себе в этом отчет! Как бы то ни было, но в тот самый миг, когда он, наконец, достиг умертвия и со всей дури вмазал ему мечом прямиком в раскрытую грудь, последними его словами были «…охни, тварь!»
– А-а-а-а-а-а-й-й-й-й-й! Больно же! Да я тебя сейчас как! – завопило умертвие и, сбросив с левой руки неизвестно откуда взявшийся там шлем и оголив ноги (или они изначально были таковыми?) выскочило вперед, в свою очередь неистово размахивая мечом. – Да я тебе сейчас! Вот так! И вот так! Вот так! И так! В-у-у-у-у-х! – продолжало неистовствовать оно, кружась на месте и посылая удары неизвестному сопернику.
Наконец, либо воодушевившись сделанными успехами, либо окончательно растратив весь боевой накал, оно вдруг так же внезапно перестало крутиться и тупо уставилось вперед.
– Гарольд! – Вильям! – Вильям! – Гарольд! – внезапно заорали и умерший, и чуть было не умерший.
– Ты что здесь делаешь?! Ты меня чуть не убил, остолоп ты железный!
– Да ты на себя глянь, вырядился как покойник и шляешься ночью мертвец знает где!
– Мальчики! – внезапно раздался приближающийся женский голос. – Мальчики, не ссорьтесь!
И с этими словами перед ними как оборотень из ночи в немного растрепавшемся от быстрого бега и покрытом пледом платье возникла никто иная, как сама дева Ангелина, она же Анжелина, она же Анжелика, она же Анжела для членов ее семьи, она же просто «моя возлюбленная».
– Я вам сейчас все объясню! – сладко пообещала она. – Тут… накладочка вышла, – призналась она.
– Ты! – выдохнул сэр Гарольд.
– Ты! – повторил то же самое Вильям.
– Да как ты! – прохрипел Гарольд.
– Да ты как! – перефразировал его Вильям.
Казалось, что бывшие друзья, уже почти отошедшие от совместно пережитого шока встречи, сейчас вновь готовы вцепиться друг другу в глотки.
– Дуэль! – крикнул сэр Вильям.
– Дуэль! – подтвердил его опасения сэр Гарольд.
– До первой крови! – уточнил сэр Вильям.
– Заметано! – ободрил его сэр Гарольд.
– Начинай! – разрешил сэр Вильям.
– В бой! – констатировал сэр Гарольд.
– М-а-а-а-а-а-а-а-ч-ч-ч-ч-ч-и-и-и-и-и-и-и-и! – внезапно завопила Ангелина.
И уже почти состоявшийся бой так и остался несостоятельным.
– Дак ты… – начал было сэр Гарольд.
– Специально свела нас… – продолжил было сэр Вильям.
– Для тебя это было… – предположил сэр Гарольд.
– Развлечение! – ужаснулся сэр Вильям.
– Ах ты… – почти разгневался сэр Гарольд.
– Никчемная графоманка… – почти успокоился сэр Вильям.
– Графодочка, – поправил его сэр Гарольд.
– Графо-еще-одна-никчемно-потраченная-ночка, – заплетающимся языком все-таки выговорил сэр Вильям.
– Пошли отсюда, – предложил сэр Гарольд.
– Разумно, – подытожил сэр Вильям.
– Мальчики, мальчики, погодите, вы куда? Вы что, не собираетесь драться за меня?! – удивленно и испуганно спросила дева Анжелина, быстро окинув их обоих взором. – И зачем тогда я, спрашивается, специально просила вас надеть на себя эти ржавые консервные банки, и зачем я специально сдерживала себя больше месяца, и зачем я попросила своего отца купить на этот бал этого чертового красного бургундского, от которого у одного из вас окончательно снесло шлем и потекли эти розовые бургундские сопли?! – неистовствовала она.
– Я не сражаюсь с земляками! – ответствовал сэр Гарольд.
– Особенно за таких, как ты! – приветствовал ответствование сэр Вильям.
– Минутку, минутку, вы что, знаете друг друга?! – изумилась Ангелина, стараясь удержать на себе почти слетевший со спины плед.
– Немного… – уклончиво ответил сэр Гарольд.
– Сражались когда-то в турнире, – развеял сомнения сэр Вильям.
– И-и-и… и кто победил? – не нашлась спросить ничего более подходящего Ангелина.
– Неважно… – уклончиво ответил земляк Вильям.
– Уходим, – подытожил земляк Гарольд.
– По бургундскому? – предложил рыцарь Вильям.
– На такой конец сгодится и оно! – уверил его рыцарь Гарольд.
И с этими словами два знавших друг друга почти пять лет земляка, два рыцаря без страха и упрека, два поклонника и покорителя дам и два любителя красного бургундского неспешной походкой, продолжая что-то говорить и одобрительно стучать друг другу латными рукавицами по плечам, направились прочь из скорбного места горечи, вечности, и любви, в этот день скорбно ставшей горечью в вечности.
Они удалялись – а виновница будущего торжества, взбалмошная дева Ангелина, она же Анжелина, она же, наконец, просто Анжелика, сидела на надгробном камне и плакала.
О чем плакала она в тот день? О чистой вечной любви, которую всегда так хотелось иметь, и которую всегда приходилось убивать в угоду принятым в обществе нормам? О гордом и непоколебимом мужском начале, колеблемом красным бургундским? О собственном бессилии решить что-либо силой? О собственном нежелании теперь что-либо решать?
Да мертвец ее дери, если я знаю, о чем она думала в ту темную и траурную ночь! Но, как бы то ни было, и эта казавшаяся вечностью ночь однажды закончилась, а наутро из ничем ни примечательных апартаментов графского замка раздался до боли знакомый голос:
– Ну и где, черт возьми, моя последняя припасенная бутылка бургундского?!
Мораль: Чем меньше женщину мы знаем – тем легче жить нам будет с ней, чем больше тайн мы их прознаем – тем вместе жить нам лишь мертвей.
26.08.2008
«Когда спадает пелена»
Он был президентом страны.
Крупное технологически развитое государство. Военная техника, природные ресурсы – всего было в избытке. Новейшее бактериологическое оружие, державшее в страхе соседей – один раз он даже издал постановление о его «санкционированном» использовании в начавшейся войне с пограничным демократическим «государством».
Демократическим… Глупцы! Жалкие либералишки, благодетели народа! Нет, они еще просто не знали силу абсолютной власти. Тотальная диктатура, полный контроль над словом и даже мыслью каждого жителя твоей страны… пиршество для прихоти! Все научные умы, мобилизованные на разработку еще более устрашающих и грозных видов вооружений… Единоличное принятие всех важнейших решений, воля казнить и миловать… Ежедневные воспеваемые тебе в каждом доме, каждой квартире гимны… – еще бы! – ведь наказание провинившимся – мгновенная и мучительная смерть под концентрированным потоком плазмы.
Недовольных не было… не было недовольных, стремящихся хоть чем-то заявить об этом. Психо-генераторы, разбросанные по границам этой страны, не зря делали свое дело – теперь он волен заставлять людей думать так, как ему было надо и тогда, когда ему это надо. Психические волны полного разнообразия, последнее изобретение психофизики – и человек в твоей полной власти. Вызывай у него хоть бурную радость, хоть истерику, хоть предельную агрессию, после которой, вооруженный новейшими «примочками» военной технологии, человек становился чуть ли не универсальной машиной разрушения…
Он мог делать все. И он наслаждался этим.
Утопил в крови вспыхнувшее в соседнем островном государстве восстание. Оставил безжизненную пустыню на южных окраинах страны, куда посмели вторгнуться орды врага – такая же белесая пустыня осталась и на всей территории агрессора. Грозился скинуть на не желавшего уступать удобные торговые города соседа новейшую разработку психо-нейтронной бомбы, сведя на нет весь интеллектуальный потенциал государства упрямца – тот уступил очень быстро, лишь только стал свидетелем демонстрации ее возможностей в малых масштабах…
Ему принадлежало все. Все под ним – он над всем. Он был президентом страны…
***
Писк механики. Красные чеканные слова на экране X-дисплея: «Ваш счет пуст. Оплатите работу автомата, пожалуйста».
Черт! Конец…
Медленно отцепляемые от тела сенсоры и датчики, снятый с головы нейро-импульсный шлем. Все, конец игры…
Вертящаяся в голове одинокая мысль: «есть». Так… где тут еда? Он повертел головой в стороны. А, вот же, как раз рядом с терминалом.
Воткнутая в вену игла… Очень скоро питательный раствор всосется и разнесется кровью по организму. Этого должно хватить на несколько дней. Должно… Пронзительный звуковой сигнал… готово. Он вытащил иглу.
Так… он обшарил карманы. Двадцать кредиток… мало… только на шестьдесят-семьдесят часов… Блин, ну ладно.
Вновь одеваемый шлем. Кучи проводов и контактов, прилаживаемые к телу. Жетон, вложенный в жадно захватившую его машину. Удовлетворенный писк механики.
Старт. Виртуальный мир не ждет.
***
Освещаемые фонарями улицы города. Вывеска над одним из многих зданий: «Салон виртуальных находок». Сотни терминалов у стен. Сидящие за ними люди.
Очередной терминал… Оплетенный механикой дергающийся человек. Поток слюны, медленно стекающий на пол… Лица не видно – его скрывает небольшой шлем. Писк аппаратуры.
Он был главой крупнейшей мафиозной структуры…
02.06.2003
«Критик»
В одном городе жил известный Критик, порицающий все, что бы он не встречал.
– Ваше общество развращено и убого! Ваши мысли и жизни наполнены суетой! Ваши нравы хуже, чем у зверей! Каждый из вас живет лишь для себя! Вы идете неверной дорогой! Печали и горе ждут вас впереди!
Он стал широко известен благодаря своему неустанному желанию видеть мир лучше – но люди обходили его стороной, и от печали своего одиночества он лишь еще больше осуждал их.
Однажды, дабы хоть немного развеять мучающую его тоску, он гулял по пригороду родного города и присел на берег у журчащего родника.
Родник заворожил его своим мелодичным звучанием и свежестью своих вод.
Он так увлекся наблюдением за тем, как воды родника уносят изредка падающие в них осенние листья, что не заметил, как рядом с ним села женщина, собираясь зачерпнуть родниковой воды.
– Нравится? – с улыбкой спросила она. – Здесь течет свежая вода.
– Да, – ответил Критик. – Вода хороша, а вот люди – увы, ни капли.
– Сколько листьев проплыло мимо тебя, пока ты пил? – внезапно спросила его собеседница. – С каких деревьев упал каждый из них?
– Странный вопрос! – удивился Критик. – Я не обратил на это внимание.
– Тогда как же ты смог обратить внимание на всех живущих на свете людей? – улыбнулась женщина. – Как листья они проплывали мимо тебя, но ты не замечал их по-настоящему. А ведь даже текущая сейчас в роднике вода уже та, что была еще несколько мгновений назад.
– Что ты хочешь этим сказать? – вопросил Критик.
– Пей только воду свежего восприятия! – звонко засмеялась женщина и вылила на голову критика ведро ледяной родниковой воды.
26.12.2017
«Крутой»
Ты – крут, и это не подлежит сомнению. Ужасающе респектабельный тип! Ты добился успеха в жизни, и теперь он успешно продолжает поддерживать твою иллюзию собственного счастья с такой степенью интенсивности, что у тебя просто не остается времени ни на что другое кроме поддержки своей собственной респектабельности в среде тебе подобных. И они уважают тебя, конечно, вовсе не за то, какой ты есть на самом деле – а за ту внешнюю социальную атрибутику, которой ты наделил себя. В среде тебе подобных лицемерие, знаешь, вообще в порядке вещей.
Сколько сил и времени было потрачено в борьбе за эту бесценную маску, сколько людей было растоптано, сколько красивых чувств и слов было выброшено на ветер во имя возможности обогнать еще нескольких на этой круговой дороге вне смысла! Но теперь-то ты крут, и это не подлежит сомнению, ведь те миллионы, что сделали тебя своим кумиром, не могут ошибаться? А сомневаться в собственной непогрешимости они уже успели разучиться – потому что согласно их мнению попавшие на страницы журналов «ForБес» вряд ли способны к ошибкам. Ты, подобно товарищу Ленину, стал кумиром многих – ты стал просто невыносим. И течение твоей жизни так и не вынесло тебя к берегам безмятежности и беспредельности. Да и, в сущности, хотел ли ты плыть в этом направлении?
Власть денег из-за денег ради денег не без денег. Деньги заменили тебе многое. Ты стал очень богатым и дорогим человеком – именно поэтому простое человеческое счастье оказалось тебе не по карману. Оно то, в отличие от тебя, умеет разбираться в людях, и не вешается на шею к каждому встречному из-за наличия у него часов «Ролекс» или машин «Порше». Оно очень человечно, ибо ищет в других человечности же. Оно подобно Жар-Птице, и ухватить за хвост его можно только будучи простым и добрым – а ты стал слишком сложен, подозрителен и невыносим. Наверное, очень сложно все время оставаться таковым – но каким-то мистическим путем тебе это удается до сих пор.
Должно быть, ты ни раз и не два обращал внимание на особенных людей, мимо и прочь от которых тебя проносил твой высокорентабельный жизненный экспресс. Эти люди были, по твоим меркам, просто нищими – и вместе с тем, богатые чем-то совершенно иным, явлением столь непонятной тебе природы. Они умели праздновать жизнь в каждом ее миге и потому не знали печали. Они были искренними – и лицемеры страшились подойти к ним, опасаясь быть раскрытыми в следующее же мгновение. Теперь-то ты понимаешь, что они были богаты счастьем – ведь в них было нечто от Бога. Ты знаешь, это нечто могло принадлежать и тебе тоже…
Ты построил свой замок на ложном фундаменте – и вот теперь его сотрясают удары совести. Но все же ты, судя по всему, так и не понимаешь, что те прописные истины, которые однажды были названы банальными и скучными, даже будучи отброшенными тобой прочь всегда продолжали невидимо жить рядом, и наблюдали за каждым твоим выбором, как будто невидимо фиксируя что-то. Именно они, эти истины, никогда не потеряют своего значения, каким бы слоем пыли и измышлений их не пытались прикрыть те, кто так и не понял, что истины банальными не бывают.
Но тебе, кажется, нет до этого дела – ведь ты вновь бежишь, едешь и мчишься по кольцевой дороге, не разбирая пути. Ты так и не понял то, ради чего ты в очередной раз – и, возможно, в последний, – пришел на планету Земля. Ужасающе респектабельный тип!
24.05.2013
«Легенда о Божественном Острове»
– Существует легенда, – улыбнулся Старец, – о Божественном Острове, населенном поющими Ангелами, где, кажется, останавливается само время. Мы передаем ее нашим воинам из поколения в поколение, и каждый год находятся еще несколько смельчаков, решившихся все-таки отыскать это чудо.
– Удалось ли это сделать хоть кому-нибудь из них? – вопросил юноша.
– Мы не знаем этого наверняка. Возможно, многие из них погибли в пути до Моста. Вероятно, еще больше так и не решились взойти по нему и повернули вспять, но, терзаемые чувством стыда и страха, не дерзнули возвращаться назад, найдя себе пристанище в иных землях. Может быть, что кто-то все-таки сумел пройти по Мосту и достичь Острова – но стали ли бы они возвращаться в наш обычный мир, ежели бы однажды вкусили той неведомой нам небесной красоты? Да и, помимо прочего, само пребывание на этом острове должно было изменить их так, что многие люди наверняка бы и не узнали их, обновленных, даже если бы странники и вернулись в привычный нам дом.
– А что это за таинственный Мост, о котором ты упомянул? – в глазах молодого воина светилось любопытство и неподдельный интерес.
– Ты хотел бы услышать легенду о Божественном Острове? – улыбнулся Старец.
– Да! – пылко ответил ему юноша.
– Ну что же, тогда слушай и запоминай!
***
– Этого Острова нет на картах земли, и все же он существует. Многие говорят, что он слишком величественен для того, чтобы нога простого смертного имела право ступить на его поверхность, иные же утверждают, что только прошедшим загадочные испытания дается это удивительное счастье и возможность. Наверное, кто-то сравнил бы этот остров с земным Раем и обязательно бы ошибся, потому что его представления о Рае слишком поверхностны и неоднозначны.
– А где находится этот Остров, в каких из заморских земель?
– Он далеко от нас и близко одновременно. И первое, что нужно каждому воину, выступающему в путь, это Наитие.
– А что такое это самое Наитие, и как отыскать его в себе?
– Голос Наития можно услышать лишь тогда, когда замолкает твой ум и начинает говорить твое сердце. Самые первые шаги всегда делаются по наитию – поэтому те, кто выбрал неправильное направление изначально, могут так и не суметь найти Остров, пусть даже они исходят множество заморских земель за всю свою жизнь.
– А могут ли они однажды все-таки услышать голос своего Наития и свернуть на правильную дорогу?
– Конечно, если сумеют подавить внутренний шепот своей Гордыни.
– А что происходит с теми, кто однажды выбирает верную дорогу?
– Вначале на своем пути к Острову им предстоит пройти через Лес Жизненных Трудностей.
– А что это такое – Лес Жизненных Трудностей?
– Это мистический лес, в котором растут деревья, которые люди условились именовать Проблемами.
– А почему вы назвали этот лес мистическим?
– Все дело в том, что этот лес каждый путешествующий через него видит по-своему. Кто-то не видит за нескончаемым, как им кажется, множеством деревьев самого леса, а иной практически не видит в нем деревьев. Этот лес живой, он обладает своим особым разумом и поведением и способен изменяться и подстраиваться под каждого путешественника в соответствие с его Мировоззрением. Именно поэтому для кого-то он представляется мрачным и угрюмым, со множеством самых разнообразных цепляющих ноги коряг, топких болот, зарослей репейника и крапивы, а для иных он становится солнечным лесом с шелестящими деревьями, поющими птицами и сочными ягодами, растущими тут и там под ногами.
– А зачем вообще нужно преодолевать этот лес на пути к Мосту? Неужели нельзя как-нибудь обойти его?
– Пройти этот лес необходимо для того, чтобы запастись в нем Мудростью, без которой будет крайне сложно пройти весь путь до конца.
– А что же там дальше, за этим лесом? Наверное, сразу же Мост на Остров?
– О, конечно же, нет! – добродушно улыбнулся Старец. – Прямо за лесом течет Река Времени.
– Какое странное название для реки! И кто только додумался назвать обычную речку столь пафосно?
– О, если бы это была обычная река! Но нет, она еще более удивительна, чем даже сам Лес Жизненных Трудностей.
– Наверное, она очень широка, а в ней полным-полно какой-нибудь хищной рыбы вроде пираний? – весело рассмеялся юноша. – Как бы то ни было, ее, вероятно, не очень сложно преодолеть вплавь.
– В ней вообще не водится хищной рыбы, – неожиданно твердо ответил Старец. – Быть покусанным за ноги какими-то пираньями – невеликая трудность! Гораздо труднее почувствовать под своими ногами Связь Времен и пройти, опираясь на нее.
– Что же это такое – Связь Времен?
– Так называется канатный мост, ведущий через реку. Этот мост крайне древен и стар, ведь он существует там с древнейших эпох, соединяя между собой времена. Волны времен той реки плещутся под ним, обрызгивая его мириадами своих капель, и потому за все время своего существования он стал крайне скользок. Неопытному и самоуверенному путнику очень легко поскользнуться на его досках и упасть в реку.
– А разве нельзя выбраться из реки назад, на берег, чтобы все начать с начала? – удивился юноша.
– Увы, но, как только человек попадает в бурлящий водоворот той реки, время для него начинает нестись столь стремительно и неудержимо, что, когда он все-таки сумеет вновь выбраться на берег, он может стать уже пожилым старцем, и у него уже не останется ни сил, ни времени, ни желания двигаться через реку далее.
– Но как же тогда суметь не оступиться на том мосту через Реку Времен? Как чувствовать мост под ногами?
– Чувствовать под ногами связь времен – значит понимать, что за предыдущим мгновением будет следующее, а за текущим когда-то было предыдущее. Мы забывали предыдущее мгновение и не знали следующего – но это отнюдь не значит, что предыдущего не было, а следующего никогда не будет. Понимать это – значит чувствовать связь времен, и, чувствуя ее, не поскользнуться. Понимать скоротечность и ценность отпущенного нам в каждый момент жизни времени – значит пройти по мосту над Рекой Времен.
– Как же это, однако, все непросто! – вздохнул юный воин. – Ну, а что же ждет нас за Рекой Времен? Уж теперь то, должно быть, тот самый главный Мост?
– Нет, прежде, чем дойти до Моста на Остров, еще остается преодолеть Пустыню Одиночества.
– Звучит очень пугающе! – воскликнул юноша.
– В Пустыне Одиночества каждый человек остается наедине с самим собой. В Пустыне Одиночества его начинают мучить его собственные демоны, которых он до сих пор не сумел побороть в своем пути. Демоны Страха, Сомнения и Печали встречаются там чаще всего. Путнику кажется, что он покинут всеми и брошен на произвол судьбы, хотя именно судьба ведет его через эту палящую пустыню. Демоны постоянно мучают его, пытаются заставить отчаяться и свернуть с пути, потому что прекрасно знают, сколь немного уже остается пройти отважному путешественнику. Солнце разума постоянно жжет его кожу, ядовитые скорпионы и змеи дурных мыслей так и вьются под ногами. В той пустыне есть одинокий Оазис Надежды, но дойти до него можно только уже к концу дня, когда силы твои практически на исходе, но в душе живет вера в чудо. Добравшимся до Оазиса даруется благодать Силы Духа, которая столь нужна при восхождении на Мост. От оазиса же до Моста остается всего два дня пути.
– Но как же путник должен преодолеть под палящим солнцем еще целых два дня пути? Ведь это равносильно откровенному самоубийству! – выкрикнул юноша.
– К полудню третьего дня к полуживому путнику является Ангел с Божественного Острова. Он укрывает его от палящих лучей своими белоснежными крыльями, помогая восстановить силы.
– А откуда же вы все это знаете? – не выдержал юноша. – Ведь вы то наверняка не видели в своей жизни ни единого Ангела! – выдохнул он.
– Так говорят легенды, – улыбнулся Старец. – Кроме того, до сих пор живы те немногие, кто однажды так или иначе встретился с ними лицом к лицу.
– А что происходит потом?
– А потом пустыня однажды заканчивается, и человек выходит на Мост.
– Тот самый, что ведет на Остров?
– Да, тот самый! Говорят, что Божественный Остров находится посреди Океана Жизни и окружен высокими скалами, скрывающими то, что находится в нем, от глаз посторонних. Единственный способ для дерзающих попасть на Остров – это пройти по Мосту в одиночку. Мост постепенно поднимается вверх, ведя все выше и выше со скалистых предгорий, окольцовывающих пустыню, прямо к центру Острова. Говорят, что в скалах есть пещера, через которую можно попасть в долину, раскинувшуюся в центре Острова, – но дойти до этой пещеры можно только через Мост.
– Ну, если уж путник сумел дойти до Моста, то преодолеть остаток пути ему не представится таким уж сложным! – весело выдохнул юноша.
– О! – ответил с иронией Старец, – если бы только это было так! Истина же состоит в том, что все предыдущие испытания были лишь подготовкой к последнему шагу. Вход на Мост охраняется, и охраняет его огромная и устрашающая многоголовая и практически непобедимая гидра. Гидра эта обладает многими тысячами голов, метающих яды зависти, серу презрения, огонь раздражения, визжащих и хулящих воина тысячами и тысячами голосов на разный лад. Она практически неуязвима, потому что стоит победить в словесном поединке хотя бы одну ее голову, как на ее месте тут же вырастает другая, еще страшнее и ужаснее прежней. Так, зависть превращается в жестокость, презрение становится ненавистью, раздражение становится гневом, а от хулы способны, кажется, завянуть самые твои уши.
– Как же называется этот монстр?! – в ужасе воскликнул юноша.
– Его называют Общественное Мнение, – ответил Старец. – Ведь для того, чтобы все-таки суметь дойти к своей самой заветной и чистой мечте, нужно суметь преодолеть самое резкое и осуждающее Общественное Мнение. Истина же состоит в том, что, несмотря на практически полную неуязвимость данного чудовища, путник все же может взойти на Мост, поскольку чудище это при всей своей внешней грозности не способно причинить ему существенного вреда до тех пор, пока он сам не начнет сражаться с ним, забыв тем самым об истинной цели своего путешествия.
– Но как же тогда возможно миновать это чудище? – удивился юноша.
– Нужно просто… не обращать на него внимание! – расхохотался Старец. – Именно излишками человеческого внимания кормится этот монстр, и именно по таким эманациям он находит своих следующих жертв. Те, кто хотят слишком много внимания, однажды рискуют стать слишком мертвыми.
– Вот это да! – воскликнул пораженный услышанным юноша. – Как, однако, все просто и вместе с тем очень сложно одновременно!
– Те, кто сумел не обращать внимания на хулу и злобу стремящихся отвернуть их от движения к своей заветной мечте, проходит мимо чудовища и вступает на Мост, начиная подниматься по ступеням Пути.
– А как выглядят эти самые Ступени?
– Легенда гласит, что для каждого они свои. Их может быть разное количество с различным расстоянием между ними. Каждый шаг по этим ступеням – точно незабываемое, растянувшееся на бесконечность мгновение в вечности. Каждый шаг – это один из самых важных уроков, который человек получает на своем Пути, то, чего ему подлинно не доставало, и ради чего он и вышел в путь. Это своеобразное закрепление пройденного.
– А что потом?
– А потом путник видит под собой бушующий океан, уходящие вдаль ступени и светящее ему в лицо солнце. Порой случается так, что расстояние между ступенями становится слишком большим – и ни перейти, ни перепрыгнуть их обычным образом не представляется возможным.
– Но как же тогда преодолеть это расстояние?
– А вот для этого в тебе должна жить Вера. Только так ты можешь ступить на воздух между ступенями и не упасть в бурлящий далеко внизу океан. Здесь не помогают доводы ума, здесь становятся бесполезными знания, здесь не играют роли обычные земные навыки и умения. Шагая по Мосту, ты попадаешь в совершенно иное измерение и с каждым шагом преображаешься изнутри, возвращаясь к своей истинной природе. Это и есть твое подлинное пробуждение.
– Ну, а потом?
– А потом ты насквозь проходишь вырубленную в скалах Пещеру Воскресения, ступая на землю Божественного Острова. Если хочешь, можешь называть его Островом Чистой Мечты. Я не берусь описать этот остров даже словами легенды, настолько он удивителен и прекрасен!
– Ух, вот это путь! – воскликнул юноша, как только Старец, наконец, окончательно умолк, весело и с любовью поглядывая на своего столь внимательного слушателя.
– А что потом будет с теми, кто сумел достичь Божественного Острова? Какие еще незабываемые приключения и встречи ждут его впереди?
– А вот это, мой внимательный друг, – и Старец весело похлопал юношу по плечу, – будет уже совсем другая история!
06.07.2012
«Мастер»
– Здравствуйте, о великий Мастер! – возопил очередной Ищущий. – Я наслышан о вашей мудрости и знании, и непременно хотел бы стать вашим преданным Учеником!
– А сердце от радости из груди не выскочит, коли приму? – Мастер сощурил правый глаз и пристально взглянул на нежданно обретенного неофита, продолжая тем временем лузгать семечки. – А то ведь мне потом за твое бездыханное тело еще перед Горздравом отвечать чего доброго придется. А я у них итак на заметке, ибо здоровье у меня уже не то, что прежде.
– Да я из штанов скорее от радости выпрыгну, коли возьмете меня к себе! – уверил его Ищущий.
– Из штанов – это ты зря. У нас тут все-таки не Европа, другой духовный климат, так сказать. Кто тебя хоть надоумил то ко мне явиться, да еще и в такую рань, а? – пробормотал Мастер, почесывая себе спину.
– Сама судьба привела меня к вам тропами нехожеными и путями неведомыми! – пылко воскликнул Ищущий.
– В газете объявление вычитал? – кашлянул Мастер, подавившись ошкурком очередной семечки.
– И в газете, и в клозете! – затараторил Ищущий. – Понял я, что жизнь свою единственную в унитаз спускаю аки дурак последний!
– Ну, не ты был первый, не ты будешь и последний! – хохотнул в ответ Мастер. – Последним дурачком на деревне у нас был Васька.
– Захотел я понять смысл жизни моей, предназначение мое, путь мой! – продолжал тараторить скороговоркой Ищущий.
– Ну, тогда тебе со мной по пути, коли ты такой прыткий, – ответил Мастер. – Дрова, скажем, колоть умеешь?
– С радостью научусь этому великому мастерству! – пылко признался Ищущий. – Только возьмите меня в свои ученики!
– Заметано! – кашлянул Мастер и выплюнул очередную семечку в траву. – Бери вон там топор и айда за мной. Сам то я уже старый стал, а тут молодая кровь нужна, дабы дела то такие проворачивать.
***
– Ты как топор то держишь, бестолочь! – крикнул Мастер и ударил Ученика клюкой по башке. – Ты почто его одной рукой то держишь? Двумя держать надо при ударе!
– Также и мы должны усиленно прорубаться через тяготы жизни нашей? – с надеждой взглянул на Мастера Ученик, смахивая рукой со лба пот.
– Какая ж это тягота то! – ошалел Мастер. – Тебе ж просто дрова наколоть было поручено. Ты что, белены объелся, чтобы быт за испытание выдавать?
– Интернета я объелся, Мастер! – горько воскликнул Ученик. – Заелся я и пресытился! По форумам спамил, детей малых троллил, статьи гадкие в газетах разных пописывал.
– Грехи твои тяжкие! – всплеснул руками Мастер. – А тролли – это кто такие? – решил уточнить он на всякий случай.
– Это такие, как мы, Мастер, – вздохнул ученик. – Твари дрожащие.
– Это ты еще наших морозов не ведал, дрожайший ты наш! – гоготнул Мастер. – Ничего, вылечим мы тебя от дури этой цивилизованной, дай времечко только.
– Спасибо вам, Мастер! – воскликнул Ученик. – Только скажите, что мне делать, я на все готов!
– Дрова коли, бестолочь городская! – гаркнул Мастер и вновь шандарахнул Ученика клюкой по башке.
***
– Вот, – удовлетворенно заметил Мастер, залезая наверх. – Печка – она тепло дает. А тепло в наше время – дорогого стоит.
– Охладели сердца человеческие к тяготам братьев своих земных… – понимающе кивнул головой Ученик.
– Балбес! – воскликнул в ответ Мастер и кинул в него снятым с ноги валенком. – Дрова – они дешевле будут, а за радиатор масляный мне бы знаешь сколько выложить то бы пришлось? А у меня пенсия, между прочим, не резиновая и без надбавок всяческих. Даже ветерана труда не дали за труды ратные, вредители! – огорченно проворчал Мастер, устраиваясь на печке.
– Мастер! – насупился Ученик. – Мастер…
– Хррррр… – раздалось ему в ответ с печки.
– Мастер! – умоляюще крикнул Ученик. – Мастер, я жду вашего ответа!
– А, что? – открыл глаза сомлевший было от тепла Мастер, уставившись на Ученика. – Ты почто меня опять потревожил, когда я сил набирался, а? – воскликнул Мастер и кинул в своего неофита вторым валенком.
– Мастер, мы уже вот как несколько месяцев занимаемся какой-то фигней – то воду из колодца таскаем, то траву в стога собираем, то рыбу в речке ловим, то уху себе готовим. Когда мы уже начнем делать что-нибудь великое, значительное, а? Мой дух изнемогает в ожидании грядущих свершений!
– А это что по-твоему, незначительное? Отличная, между прочим, у нас с тобой уха получается. Особенно из карасей и сомов когда – объедение! Давно я тут без тебя такой ухи уже не пробовал.
– Вы издеваетесь, Мастер?! – горько крикнул Ученик. – Что же в этом значительного?
– Пустая твоя башка! – вздохнул Мастер. – Это она самая смысл не хочет вкладывать в то, что ты делаешь. А ежели бы вкладывал – то любил бы ты это, а коли бы любил – то и делал бы с удовольствием, а коли бы делал с удовольствием – то и счастлив бы был, а коли счастлив бы был – то и с другими счастьем своим поделился. И у них знаешь, какая уха бы от счастья то получилась? Божественная!
– Вам легко говорить! – обиделся Ученик. – Вы то там в тепле себе полеживаете, а мне на этой кровати деревянной здесь внизу каждый день божий мерзнуть приходится. Хотел бы я оказаться на вашем месте!
– Точно хочешь? – прищурился Мастер. – А ну, залезай сюда! А я на твоем месте понежусь пока – мне ведь не привыкать, где нежиться.
– Блин… да как же тут… да где… да ептыть… мастер! У вас же здесь места нет совсем! – запричитал Ученик, в который раз ударившись головой о выступающий из печки кирпич.
– Это для тебя там места нет, потому что у тебя свое место в жизни есть, бестолочь! – с этими словами Мастер закинул на печку ранее выброшенный вниз валенок. – Держи валенок!
– Зачем мне ваша обувь, Мастер? – непонимающе взглянул на него Ученик. – Лучше возвращайтесь на свою печку, а я вернусь на деревянную кровать.
– Не так шустро! – хохотнул Мастер. – Быстро надевай валенки и тулуп, на почту сейчас пойдешь! Должно тебе сейчас будет смирения и терпения урок пройти.
***
– Уже вернулся? – улыбнулся Мастер, видя, как заиндевевший Ученик с трудом перевалился через порог и устало упал на свою кровать, даже не удосужившись снять чужие валенки. – Ну, как тебе мои валенки, не жмут?
– Тяжек путь в сандалиях ваших… – устало пробормотал Ученик еле слушающимися его губами.
– Вот, – удовлетворенно вздохнул Мастер, поерзывая на печи. – Почта России, село… дальше объяснять надо, или сам допрешь, тролль бесхребетный? А я, между прочим, каждый месяц так ходил, когда пенсию то получать надо было. Но вижу теперь, что заменить меня ты на этом поприще вполне способен.
– Черт вас угораздил в такой глуши селиться, Мастер! – проворчал Ученик. – Я черт знает сколько по лесам продирался, чтобы вас найти!
– Остолоп ты мой ненаглядный! – всплеснул руками Мастер. – Да кто ж тебе сказал то, что ко мне лесами то продираться надо было – эго твое чтоли, али буддист какой? Ты, видать, про общественный транспорт то вообще не слыхивал? Шестьдесят второй автобус каждый день к нам сюдыть ходит до остановки, а от остановки то минут десять ходу тебе будет, не более.
– Мудрость речей ваших ускользает из поля зрения духа моего… – устало пробормотал Ученик, засыпая.
– Остановки в жизни правильные находить нужно, дурень! – улыбнулся Мастер.
***
– Мастер, ну вот зачем нам все это сдалось, а? – Ученик осторожно тронул Мастера за плечо.
– Чтобы оно нам сдалось, его еще поймать надобно, а ты мне силки на лис расставлять сейчас как раз и мешаешь! – одернул его Мастер. – А ну тихо!
– Вас понял! – ответил Ученик. – Буду молчать, как молчал великий Будда, созерцая мир.
– А вот этих самоистязаний мне тут не надобно! – шикнул на него Мастер. – Я так долго не общаться и сам не могу и тебе советовать не планирую. Нам тут только парочку капканов еще поставить осталось – и по домам, на печку.
– Главное, не угодить в собственноручно созданную яму или капкан, возжелав зла ближнему своему, – деловито подтвердил Ученик.
– Едрить твою налево! Да когда ж ты умничать то прекратишь, а? У тебя ж эго до сих пор хвостом аки лиса виляет!
– За этот год я набрался мудрости от вас, Мастер! – заверил его Ученик. – Теперь я чувствую себя сильнее.
– Расскажешь это завтра сорокаградусному морозу, когда силки проверять пойдешь, – ответил Мастер и сплюнул в снег.
***
– Мастер… – в который раз раздался знакомый уже призыв.
– Да не мастер я тебе давно уже! Егорыч я, Степан Егорыч! – воскликнул дед, устало присаживаясь на завалинку. – Вот ведь сколько лет уже талдычу тебе, троллья башка – а ты все «мастер!», да «мастер!»
– Но ведь в том давнем объявлении в газете вы же так и называли себя – «мастер», – возразил изрядно заросший и похудевший за последние пять лет Ученик.
– Сантехник я бывший, бестолочь! Нас же всегда мастерами называют. И помощника-ученика я себе искал, чтобы трубы в селе нашем было кому чинить, а то совсем прохудились с советских времен то, того и гляди лопнут – и вот тогда дело точно труба будет всем нам здесь, никакие мастера не помогут.
– Что же это получается… – обреченно сел на землю пораженный услышанным Ученик, – вы не мой Мастер?
– Ну почему ж не твой то? Ежели тебя судьба ко мне привела – значит мой ты теперь. Мы ж с тобой за эти пять лет то так хозяйство наше все подняли и наладили, что теперь тебе самое время в распоряжение Авдотьи Михайловны поступать – у нее вон давно труба из-под ванны в бане то протекать начала, да и на почту ей тоже ходить за пенсией то надобно.
– Выходит, все напрасно… весь смысл жизни – в трубу… – шептал не слушающимися его губами поникший Ученик.
– А, может быть, не понятый тобой смысл жизни для тебя всю жизнь и был – Авдотье Михайловне помогать? – с улыбкой сощурился Мастер.
17.11.2016
«Мечта Бога»
Живому Богу посвящается
Новорожденный Бог сидел в тени высокого могучего дерева, у которого еще не было названия, и мечтал. Он только что сотворил Землю, и теперь Ему предстояло создать еще парочку миров попроще в соседних звездных системах.
На губах Бога играла улыбка. Он был очень доволен результатом своей последней работы – Земля получилась крайне хороша. Здесь было и всевозможное разнообразие климатов, какого практически не встретишь ни в одном из ранее сотворенных Им миров. Здесь были и вздымающиеся в небеса горы, и уходящие в бесконечность морские впадины. Здесь были и исполинские деревья, подобные тому, под которым Он сейчас сидел, и мельчайшие неразличимые для глаза будущих обитателей листики и травинки неведомых им растений. Здесь было великое разнообразие живых полуразумных существ, начиная от каких-нибудь игриво ползающих в траве букашек и заканчивая морскими и земными исполинами. Одним словом, это был прекрасный сотворенный мир – быть может, одна из жемчужин Его Творения.
Казалось, Он вложил что-то безмерно-неуловимое в этот процесс Творчества. Как будто отдал Земле частичку самого себя. И именно поэтому сейчас Он был счастлив.
Он мечтал о том, как на землю этого нового мира вскоре вступит нога человека. Как человек возрадуется новому дому, сотворенному для него вместо невзрачных старых. Как люди расселятся по бескрайним горизонтам этого Творения из Творений и будут любить друг друга, радуясь жизни и миру, данных им Создателем.
И тогда Он бросил клич по самым дальним уголкам Мироздания, чтобы собирались те, кто будет жить в этом новом доме, – возможно, одни из самых счастливых среди всех живущих. И пришли на Землю люди – собственно, не пришли даже, а прилетели из невзрачных прошлых миров на своем космическом корабле-ковчеге. И спустились на Землю и расселились по ней. И назвали эту дату датой сотворения мира.
И шли годы, и шли десятилетия, и шли сотни земных лет. Расселились эти, из иных миров прилетевшие, по уголкам шара земного, и прародителями рас трех стали они. И любили друг друга, как и заповедовал Бог, время какое-то – но все же постепенно забывать про любовь некоторые из них начали. И, видя это, решил Бог помочь засыпающим – и стал пророков в мир этот просить прийти, дабы подсказать любимым людям, где же тот самый Свет в конце тоннеля темного.
И приходили пророки-ангелы, воины Бога прекрасного, в мир земной и слова чистые вещали, сердца пробуждая. Но все же сильно уснули сердца многие и не слышали слов тех пророков – и распинали пророков Его они. Но всемилостивейший Творец не переставал надеяться, ведь любил Он людей своих при всех недостатках их и помогать готов был всегда к Свету тянущимся.
Шли сотни земных лет, и шли тысячелетия. Все сильнее плутали люди в лабиринтах темных и невзрачных. И, видя страдания людские от тьмы, ими впитанной, решился Бог тогда на шаг сострадательный. Сына Своего прекрасного, сиянием Отца озаренного, попросил Он в мир людской прийти, дабы Светом своим и Любовью своей помочь страждущим и наставить их на путь истинный. Но предали люди Сына Божественного, и тело его умертвили они, духу чистому не в силах повредить.
И горе на небе было великое и смятение. И плакали Ангелы светоносные из мира Тонкого, видя непонимание людское и тьму, стремились к которой люди многие.
И на самый последний, отчаянный шаг решился Бог тогда. И Сам спустился в мир, им сотворенный, дабы на себе испытать соблазны тьмы всей, людьми принятой, и отвергнуть их как негодные – и показать людям Путь тем самым. Первым и последним стал Бог в мире этом, на краю бездны кружащимся, Альфой и Омегой стал Он, Сыном Человеческим. Ведь пришел Он в мир этот Им созданный человеком, дабы уйти из него живым возрожденным Богом.
И, узнав о Нем, живущим среди них всех жизнью простой и скромной, стали приходить к Нему люди. Один за другим приходили они и спрашивали.
И кричал священник Ему: «Сгинь, нечистый! Не о Тебе говорил Сын Твой распинаемый, и не Тебя ждали мы. Да и не ждали мы Тебя вовсе, ибо не нужен нам Бог живой и праведный. И подобает разве Богу великому в дыре жалкой жить и в Рай затащить за злато не пытаться, как мы то делаем? Сгинь, самозванец!»
И смеялся политик над Ним: «Вот ты, проповедующий честность, теперь сам живешь отнюдь не в хоромах царских. Посмотри лучше, как мы, людей обманывая, себе дворцов понастроили! Потому учись у нас, пока делимся мудростью своей житейской!»
И приходили больные, униженные и оскорбленные: «Нету в мире справедливости!» – кричали они Ему. – «Мы отдали тебе камни свои, с собою всю жизнь таскаемые, рассчитывая взамен крылья небесные получить – и где же исполнение желаний наших? Или не о Тебе говорят как о всемогущем иные?»
И приходили к Нему гордые – и молча плевали в Него, перед другими красуясь.
И приходили к Нему жестокие – и расправиться с Ним грозились.
И приходили к Нему умные – и в споры вступать бессмысленные философские пытались.
И приходили к Нему лукавые – и на слове Его поймать стремились.
И приходили к Нему простые – и мудростью слов Его наполнялись.
И приходили к Нему искавшие – и радостью сердца загорались у них, нашедших.
И приходили к Нему праведные – и молча смиренно склонялись перед Ним.
И приходили к Нему светлые – и огонь духа их еще ярче загорался от пребывания с Ним рядом.
Всех принимал Он, никому не отказывал. Ибо как можно отказать детям своим, к Отцу приходящим?
И лишь где-то на стыке миров, невидимые для глаза человеческого, тикали часики громадные, время свое отстукивая до дня Судного, до дня оценочного. Момента Истины.
Но все же любил Бог детей своих – и жил в мире их с ними рядышком до поры до времени. И шанс давал каждому…
Но это было позже, намного позже – пусть для бессмертных время и не имеет значения. А пока Бог сидел под огромным тенистым деревом на планете Земля – и мечтал. Он мечтал о новых прекрасных мирах…
09.10.2010
«Мир за горизонтом»
Это было отвратительно. Нет, это было ужасно. Прошло всего лишь четыре часа после «официально законодательно установленных сроков наступления времени покоя», а все магазины были закрыты. Ни один из тех, что были ему сейчас так нужны, не работал в столь ранний или поздний – кому как лучше – час…
Черт!
А ведь нужен один, всего лишь один, торговавший потребными препаратами. Все двадцать известных ему, которые он облетел на флайкаре, были «закрыты в связи с наступающим профессиональным праздником сексуальных меньшинств в соответствии с официальным указом мэра столицы». Все!
Черт!
Такие законопослушные граждане… такие ангелы. Волки в овечьих шкурах. Три из двадцати этих давнтавн-магазинов торговали дримкэтчером, девятнадцать из двадцати приторговывали кайфэном, десять из двадцати – лисбеном. Это, разумеется, неофициальная статистика – по официальным сводкам, содержащимся в центральной базе госдепартамента, все было чисто. Кристально чисто. Слишком уж чисто, чтобы быть правдой. И это те, кто должен был бы всячески «помогать и всенепременно способствовать» сохранению здоровья граждан… Волки в овечьих шкурах.
А ведь тот же дримкэтчер был запрещен к применению, изготовлению или любому использованию в побочных целях на всей территории государства. Самый сильный наркотик, изготовленный еще около пяти лет назад как побочный продукт какой-то сверхсекретной разработки научных лабораторий «Объединенная Фармацевтика Инкорпорэйтед», он был способен полностью преображать человеческий мозг. Ни какой-то там слабый галлюциноген, этот наркотик полностью менял представление человека об окружающей действительности после ввода уже одного миллиграмма вещества в кровь. Его, собственно, потому так и прозвали, «уловитель мечты» – все глубинные слои подсознания человека оживали, оживала память десяти, двадцати, тридцатилетней давности, все в одно мгновение, все бурлящим потоком… Это было даже лучше, чем VR, потому что больше не надо было никакой аппаратуры, никаких электродов… Мозг человека мог все – стоило лишь немного помочь ему.
Кто из нас не мечтал? А мечты скольких из людей воплотились в жизнь? Этот чертов наркотик делал эту вероятность тотальной – ты заново проживал все свои двадцать, тридцать или сорок лет за эти несколько дней – в мире своих иллюзий, правда, но то было уже не важно. Все твои мечты сбывались – все те, что давала глубинная память. А примерно спустя месяц человек умирал – мозг просто «сгорал», мозг не выдерживал.
Право же, это была очень чудесная смерть. Умирать, чувствуя остатками своего потухающего сознания, что ты счастлив – потому, что реализован. Потому, что мечты – вот они, все перед тобой – все осуществленные, не важно, даже, какие это в сущности мечты. Умирать с блаженной улыбкой на лице…
Его хотели давать умирающим людям, шансов на жизнь у которых уже не было – но они просчитались. Ежегодно два-три процента населения государства умирало от его применения – и они были отнюдь не смертельно больными людьми. Пятьдесят процентов этих людей еще не достигли возраста тридцати лет.
И тогда они забили тревогу. Тогда они издали указы. Тогда они мобилизовали Государственную Полицию Свободы… Поздно, слишком поздно.
«Любовь пришла – любовь должна умереть», – всплыла в подсознании фраза из недавно просмотренного интерактивного кино. Вот только эта любовь жила – и служба внутренней безопасности ничего не могла с этим поделать.
Это как чума, как мор – пока она не выкосит практически всех, она не остановится. И это были еще цветочки.
***
Прошло уже около часа с момента начала его поисков – а он так и не нашел ни одного магазина, торговавшего препаратами, понижавшими уровень тестостерона, адреналина и побочных гормонов в крови – того, что могло спасти его тело, когда на нейро-импульсный шлем пойдет радиоканальный видеопоток информации – информации, о «контентной чистоте» которой он перестал мечтать уже очень давно. Спасти хотя бы тело… душу он спасти уже не надеялся.
И все это как раз к празднику сексуальных меньшинств. Как вы все продумали… как предусмотрели. Сексуальные меньшинства… ага, как же! Там будут настоящие оргии – и отнюдь не только меньшинств. И никакого вам «противозачаточного инструментария» уже два года как после выхода постановления «О прекращении распространения противозачаточных средств и препаратов в целях повышения рождаемости в стране» от нашего всеобожаемого президента. Надеетесь компенсировать естественные убытки, да? Два процента «дримкэтчиков», один процент военных, один процент «несчастных случаев», одна вторая процента убийств, одна третья процента «неустановленных смертей», одна шестая процента тех, кто все же не сумел эмигрировать прочь отсюда – и это отнюдь не полный перечень.
Так не вылечиться – вы больны. Вы слишком больны, чтобы вновь стать здоровыми. И вы этого не понимаете. А те, кто понимает, уже не может сказать – потому что глобальная Интерактивная Масс-Медиа Сеть уже не для них… никогда не была для них. Только для правительства, только для ТНК под его «дающей дланью».
И ведь даже участие в этом можно было принять – хоть в тех же интерактивных секс-оргиях, что будут вещаться по всем каналам «в целях приобщения населения к сексуальной культуре и стимуляции естественных потребностей мужчины и женщины». И какой идиот только придумал это постановление?! Даже название у него идиотское. Впрочем, это, по всей вероятности, была большая личность – слишком большая, чтобы самому «стимулировать свои естественные потребности» вместе с толпами обезумевших людей в грядущий день. Никогда не забывай руку, что тебя кормит… Провайдеры масс-медиа контента не забывали.
Чип на правой руке издал высокочастотный звуковой импульс и подтвердил его предустановленной последовательностью ИК-сигналов. Черт! Это было уже опасно. Значит, он удалился от края квадранта его сегодняшнего ночного патруля. Значит, через десять минут вмонтированный в левую руку чип, теперь служивший еще и универсальным био-паспортом, этакая «умная человеческая карта» в миниатюре, пошлет серию радиосигналов в штаб Государственной Полиции Свободы – его, можно сказать, «родной дом» – всего лишь серию радиосигналов, которые будут ретранслированы через правительственные станции. Поток информации, зашифрованный новейшей криптографической разработкой SSC-51200, в коей числовой постфикс как раз и обозначал длину секретного ключа. Всего лишь серия радиосигналов – и у него начнутся очень серьезные проблемы. Служба внутренней безопасности очень не любит, когда ее сотрудники не выполняют приказы.
Надо было возвращаться. Он не успевал.
Значит, ему снова придется корчиться от боли, когда начнется потоковое вещание, сопротивляясь позывам своего тела. Значит, ему снова придется пытаться закрыть глаза – только чтобы вновь и вновь получать болезненные разряды тока с этого чертового многофункционального VMSS шлема, не имея возможности снять его, потому что как только с него не придет подтверждающий сигнал с информацией об отсканированной сетчатке его глаза – он преступник. Значит, ему снова придется видеть все это. Значит, ему снова придется умереть. Почти как тем самым дримкэтчикам – почти с блаженной улыбкой на губах… почти счастливым.
«Ты выбрал путь. Ты выбрал суть. Забыл ты Рай. И создал Ад. И сам во всем ты виноват…» – кажется, такие строчки какого-то новоиспеченного поэта он недавно видел в еще свободной части Сети. Кажется, автор назвал его «Обращение к человеку». И ведь в чем-то он даже прав…
Найти бы его, чтоли – собрата по несчастью, изгоя в этом мире… Хотя, какое там найти! Этот человек уже наверняка ушел в Подземку – а там его не найти. Десять лет его отдел занимался поисками этих повстанцев и борцов за «свободу духа» – и только самые мелкие и незначительные из их агентов были пойманы, и только один штаб разгромлен. Борюсь против своих же братьев, борюсь против братьев… и ведь даже не знаю, как это прекратить, не могу прекратить, уже не могу.
Иногда им удавалось. Иногда они прорывались – каким-то чудом – через все информационное покрытие и вещали на широчайшем диапазоне частот – речь и иногда даже видео. На каких-нибудь десять минут. Потом прорвавшихся блокировали, однако настоящее место источника сигналов так и не удавалось никому найти, никогда не удавалось.
Иногда это была призывная речь увидеть то, кем стали большинство людей. Иногда это была сухая статистика смертей за последние годы – цифры и строчки текста, непонятные для непосвященных. Иногда это были съемки с мест военных действий и речь о том, как люди были втянуты правительством в эту войну ради интересов правительства же и «иерархического меньшинства». Иногда были такие вот стихи, который он нашел вчера – каким-то чудом уцелевший в Сети. Иногда… Три-четыре раза в год – не больше. А все остальное время были Интерактивные Масс-Медиа корпорации.
Завтра будет праздник сексуальных меньшинств. Через десять дней после него – праздник военных, на котором мы вновь увидим трогательные кадры о том, как наши славные солдаты побеждают коварного врага, и как враг отступает под их неистребимым порывом – пятый год уже как отступает… Потом будет праздник мужчины, потом будет праздник женщины – новой женщины и нового мужчины. Потом день всеобщего презрения к Андеграундцам – этакий официальный «фи» бессильного правительства к членам Подземки. Потом будет день проституток – не сильно, кстати, отличающийся по своему смысловому наполнению от дня женщины. Будет много еще чего. Очень много праздников, очень мало радости, очень много довольства. И вновь все по кругу в следующем году.
Но сейчас, на данный момент, это было уже не важно. Пора было возвращаться. У него оставалось от силы около пяти минут до входа в зону патрулируемого квадранта. Патруль был закончен, дом ждет.
Он развернул флайкар, включил автопилот. Теперь тот сам долетит до LSSP базы, автоматически регулируя высоту и минуя встречные потоки подобных же счастливых обладателей сего транспорта, а затем приземлится на одной из свободных площадок на базе. Больше ничего не требуется. Техника сделает за тебя все… практически все. Потом он сделает свой отчет о проведенном патруле – все нормально, никаких подозрительных активностей не обнаружено, никаких происшествий не произошло, все счастливы и довольны, все замечательно. Одним словом, Рай на земле в размерах назначенного ему квадранта… сущий Рай.
Он откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Надо было отдохнуть. Завтра его ждет трудный день.
25.05.2005
«Монолог с ребенком»
Привет.
Прости, что я не говорил с тобой уже очень давно. Долго, слишком долго, непозволительно долго я был занят вещами, которые казались мне единственно важными, единственно стоящими внимания. И в этой гонке, в этой нескончаемой немыслимой беготне я почти забыл про тебя, почти покинул. У меня не осталось времени даже для того, чтобы поговорить.
Я знаю, я всегда знал, как это важно для тебя – ощущать, что ты не забыт, не покинут, что ты нужен кому-то. Что где-то какой-то человек до сих пор ждет тебя, жаждет твоего возвращения. Что он радостно примет тебя в свои объятья, когда ты вновь окажешься на пороге его дома.
И вот теперь ты вернулся.
Ты путешествовал нехожеными тропами и неизведанными путями так долго – а этот мир так полон опасностей. Но нет, ты миновал их все, миновал играючи – так легко, как будто знание о том, как обходить их было с тобой всегда, с самого твоего рождения, как будто для тебя все они были вовсе не препятствиями, сулящими смертельную опасность – но какой-то загадочной, удивительной и непостижимой игрой… и ты искренне ею наслаждался.
Прости меня, что тебе пришлось стучать в мою дверь несколько раз – прости, что не услышал тебя с первого. Я уже почти перестал верить в твое возвращение.
Ты знаешь, я часто думал о тебе с того самого момента, как ты покинул меня много лет тому назад. Гнев, ненависть, злоба, тоска, отчаяние – все они сменяли друг друга как в калейдоскопе, все они ниспровергались на меня холодным ледяным потоком, лишая сил и внутреннего тепла. Да, были и счастливые моменты – маленькие искорки, отлетевшие от неведомого душевного костра и на мгновение мелькнувшие перед глазами перед тем, как снова раствориться в небытии. Я даже сумел иногда быть счастливым в годы твоего отсутствия, но по-настоящему счастлив я стал только теперь, когда ты вернулся. Как будто я вновь нашел то, что искал всю свою жизн, что-то самое-самое важное…
И раз ты вернулся – значит, простил.
Подойди же ближе, дай мне обнять тебя. Ты изменился… теперь ты совсем другой. Теперь мы оба уже не те, что были прежде. Ты возмужал… стал сильнее. Воистину, жизнь в этом мире многому научила тебя – хотя чему можно научить волшебника, способного одним своим присутствием преображать этот мир?
Подойди же, не стой у порога – ведь это наш общий дом. Теперь он всегда будет таким. Отныне мы снова будем вместе, опять вместе, как когда-то совсем давно, неисчислимые годы тому назад. Мы вновь будем вместе потому, что мы с тобой одно.
Я и Ты. Ты и Я. Я – человек, и Ты – вечный ребенок в моей душе…
01.09.2006
«Мы»
Мы давно уже не те, кем были раньше. Наше прошлое сгорело в огне собственного преображения, дабы уступить место настоящему, ставшему мостом в будущее.
Наш путь лежит в Бесконечности, и пройти его можем только мы сами.
Мы ощущаем в себе дыхание Вселенной, и наши сердца бьются в такт с ее сердцем.
Мы стары и молоды одновременно, ведь каждый из нас – невинный ребенок в душе.
Предчувствуем, хоть и не знаем наверняка. Радуемся, приступая к новому делу, и грустим, завершая ранее начатое.
Мы принимаем этот мир таким, каким мы сделали его. И не в нашем праве винить других за человеческие ошибки.
Вы можете назвать нас так, как пожелаете нужным, ведь ваши слова не способны изменить нашу суть.
У нас уже нет имен, хотя каждый из нас сохранил свое сущностное "Я".
Мы выходим в битву в свой срок, и выходящий сражаться не ведает страха.
Проклятия и поношения спящих – лишь камни, укрепляющие руки, держащие щит.
Гнев и ненависть их – лишь огонь чадящий, но слезы неба зальют и его.
Живем, сражаясь – но не сражение наша цель. Ибо и оно временно.
Мы столь разные, но в этой битве каждый из нас – воин. И у каждого в руках свое оружие.
Ваше оружие способно уничтожить вас самих – но наше оружие сильнее.
Оно меняет умы. Оно меняет сердца. Оно навсегда изменяет всех, сраженных им.
Ибо это оружие – оружие духа. Ничто не сравнится с ним.
Наш враг силен, ибо бестелесен. И потому нам дано это оружие.
Мы сражаемся отчаянно, ибо для нас нет смерти. Каждый, получивший клинок Духа, уже умирал когда-то.
Мы не знали сроков, но были призваны. Не знали себя, но были позваны. Придет время – мы будем признаны. Ибо велика битва.
Отчужденные встанут в ряды наши. Пробужденные встанут в ряды наши. Заново рожденные встанут в ряды наши. Ибо велика битва.
Небеса плачут над человеческой глупостью, ибо и у них есть чувства. Но за ночью всегда приходит рассвет.
Время стремится вперед отчаянно и в едином вихре меняет мир. И мы идем в авангарде его.
Мы всегда с вами, ибо мы любим этот мир.
Так говорим мы – воины Нового Мира.
25.05.2010
«Наблюдатель»
В Зале Судеб сегодня было на удивление спокойно.
Впрочем, «сегодня» было бы недостаточно точным термином для описания движения времени в его привычной для физических миров концепции и форме. Время здесь могло двигаться совершенно нелинейно – ускоряться и замедляться, закручиваться спиралью, формируя сходные по характеру события в многообразных нижних мирах на разных интервалах реализации их эволюционной модели, в редких случаях оно могло даже полностью прекращать свое вечное движение для отдельных – и, в первую очередь, строго детерминированных миров, – если одному из Наблюдателей требовалось внести корректировки в высшую эволюционную модель такого мира. Оно не могло лишь повернуть вспять – и это единственное и самое серьезное ограничение, которое добровольно принимал на себя каждый заступающий на пост Наблюдатель вот уже в течение бесчисленного по меркам физических миров числа галактических циклов.
В Зале Судеб было спокойно.
Не в том смысле, какой вносит в него несовершенный разум представителей неограниченного множества совершенствующихся в физических мирах цивилизаций, подразумевая под этим отсутствие сложностей и тревог в рамках своей собственной кратковременной телесной жизни, – но в совершенно ином, подобающем для тех, в чьи задачи входили наблюдение и контроль за судьбами бесчисленного множества вторичных миров и населяющих их представителей.
Зал этот был необычайно огромен и существовал в нескольких измерениях одновременно. Его множественные проекции подобно отражениям в зеркалах каждое само по себе могли дать лишь очень отдаленное представление о его настоящей красоте и форме. В привычном для ряда слаборазвитых цивилизаций физических миров трехмерном пространстве он больше напоминал собой холл официальной государственной структуры с огромными уходящими вверх колоннадами, из почти недосягаемого потолка которого лился золотисто-серебряного цвета свет, плавно, точно перышко, опускаясь на стены и пол, формируя в ходе своего движения образы, отражавшие по желанию и воле Наблюдателей исследуемые ими цивилизации и события, происходящие, или произошедшие, или те, что могли бы произойти с определенными вероятностями – в нижних, или физических, мирах.
Формы этих световых отражений могли быть самыми разнообразными – бороздящие просторы океанов парусные корабли, символизирующие отдельные нации какого-либо из вторичных миров и их взаимодействие друг с другом; парящие в поднебесьях птицы, отражающие собой концепции и идеи, которые владеют умами и душами людей; стремительно закручивающиеся и бурлящие вихри и смерчи, представляющие смятения и несчастья как отдельных жителей наблюдаемых миров, так и их групп в целом; бардового и сизого цвета туманы, обволакивающие отдельные фрагменты пола в этом зале и связанные с зарождением и становлением новых звездных систем и цивилизаций; сверкающие разбрызгиваемыми на свету каплями фонтаны, которые время от времени могли породить удивительных красот воздушные радуги, не без оснований служившие предвестниками счастливых событий…
Формы и образы, создаваемые этим льющимся в зал светом высших сфер, были настолько разнообразны и, согласимся сразу, неповторимы, что у любого представителя даже самых высокоразвитых цивилизаций физических миров, если бы ему выпало огромное счастье наблюдать работу Наблюдателей со стороны, в буквальном смысле захватило бы его данный Создателем дух и невидимой силой приковало бы его к полу на все время наблюдения.
Пол Зала Судеб – или, в ряде случаев, отдельные его фрагменты – могли добровольно, или же повинуясь воле его работников, изменять свой рисунок и прозрачность, так что стоящий на какой-либо ячейке этого пола мог внезапно – или заранее зная об этом – обнаружить в следующий момент, к примеру, что он стоит точно на галактической карте, а под ним проплывают в своем взаимно-притягательном танце планеты одной из бесконечного множества звездных систем физического мира. Стоит представить себе удивление случайного наблюдателя, оказавшегося над такого рода фрагментом! Но за Наблюдателями мог наблюдать только их Верховный Координатор, а он в это самое мгновение – если понятие «мгновение» может быть хоть как-то соотнесено с понятием «вечность» – находился за пределами этих высоких стен, наблюдая свое творение изнутри.
За бесчисленные эоны, более известные высокоразвитым цивилизациям как галактические циклы, струящегося как вода времени Наблюдатель видел множество восхождений и падений тех цивилизаций, за развитием которых следил. Самые разнообразные внешние формы их представителей – гуманоиды-птицы, обитающие на склонах высокогорных миров; разумные, напоминающие русалок жители океанических миров с простирающимися на тысячи миль подводными городами; большие муравьиноподобные жители промышленных цивилизаций, создавшие огромные сети подземных туннелей и контролируемые коллективным разумом своих владык; владеющие сильнейшими телепатическими способностями гуманоиды, похожие на прямоходящих осьминогов; гигантские бабочки, парящие над вздымающимися на сотни метров над поверхностью их родного мира растениями, показавшиеся бы совершенно дикими и неуместными жителю примитивных цивилизаций, – были давно привычны мысленному взору того, кто наблюдал за становлением и развитием нескольких десятков тысяч иных.
Наблюдатель не имел права вмешиваться напрямую – с этой целью в физические миры спускались, или, правильнее сказать, вступали в расположенные в иной секции зала сияющие порталы, как избранные души представителей этих цивилизаций в целях своего повторного телесного воплощения, так и иные, гораздо более совершенные силы. Наблюдатель же мог предупреждать других о необходимости вмешательства и внесения корректировок в курс развития наделенных свободной волей цивилизаций, если вероятность ее гибели из-за отклонения от эволюционного курса становилась крайне высока.
Множество из прошлых великих цивилизаций давно исчезло из физических миров, оставив свой скорбный след лишь в информационных анналах высшего мира как урок для цивилизаций будущих и учебный материал для новых Наблюдателей. Как много причин и способов похоронить себя было в арсенале неопытных цивилизаций, к каким серьезным последствиям приводили несовершенное сознание и этика их представителей!
Были среди них те, что уничтожили себя и свой родной мир в гражданских войнах. Были и те, что в ходе неконтролируемых обществом процессов гиперпотребления полностью истощили ресурсы своего родного мира и сделали его непригодным для жизни. Были те, кого погубила наука, возведенная ими в абсолют и искусственно наделенная качествами непогрешимости – будь то истребление необходимых для биосферы микроорганизмов или же попытка создания неодушевленных клонов представителей своего вида, являющаяся нарушением Третьей Заповеди Высшего Мира. Числились в списке погибших и те, кто попытался усовершенствовать свои физические формы за счет различного рода механических имплантов или насильственных генетических изменений своей популяции. Были покоренные и уничтоженные искусственно мыслящими машинами расы, не сумевшие найти и обозначить правильную границу для развиваемых ими технологий искусственного интеллекта. Были те, что, будучи завороженными открывающимися перспективами управления пространственно-временными точками для совершения межзвездных прыжков своих космических кораблей, не сумели создать стабильно действующих порталов и были поглощены искусственно созданными аналогами галактических «черных дыр». Среди безвременно почивших числились также и те, что пытались управлять четвертым и пятыми измерениями и полностью перенести в них представителей своего вида, но были в итоге поглощены созданными в ходе научных экспериментов разрывами пространственной материи. Были, наконец, те, чьи планеты в ходе межзвездных войн были подвергнуты стерилизации более технологически развитым и более агрессивным противником…
Словом, как бы ни был высок технологический уровень наблюдаемых за множество эонов цивилизаций, но гордыня, жестокость и глупость их жителей всегда шли рука об руку с печальной судьбой.
Именно поэтому несколько эонов тому назад Совет Наблюдателей принял решение о создании группы высокоразвитых миролюбивых цивилизаций, следующих строгой внутренней этике и способных помочь в своем развитии представителям иных рас в случае соответствия их духовного уровня тем техническим чудесам, которыми эти цивилизации обладали. Дать слишком многое агрессивной цивилизации было недопустимым, поскольку практически гарантированно означало либо уничтожение в ближайшей перспективе этой цивилизацией самой себя, либо попытку нанесения вреда одному из членов Межгалактической Лиги. Дать варварским по меркам Лиги цивилизациям любое из существенно превышающих ее технологический уровень открытий – значило предать путь Лиги и ее этику – и, в лучшем случае, такое действие со стороны любого из ее членов наказывалось вечным из нее исключением.
На протяжении длительного времени Наблюдатели изучали тенденции развития молодых цивилизаций и их потенциальную готовность ко встрече с представителями Лиги – ведь для примитивных цивилизаций встреча с ними означала конец привычной для них истории, разрушение множества научных и социальных теорий, переворот в сознании и понимании собственного места в мироздании, смысла жизни и смерти…
Образы в зеркальной сфере, отражавшей звездные системы, скользили и плавно сменяли друг друга. Повинуясь пассам Наблюдателя, сфера эта вращалась то в одну, то в другую сторону, позволяя рассмотреть состояние цивилизаций в смежных галактических секторах. Внимание его сегодня было приковано к одной из нескольких десятков расположенных в одном секторе примитивных цивилизаций, жители которой называли свой текущий мир «Земля». Странное название для мира, покрытого таким количеством морей и океанов.
Цивилизация эта по всем канонам межгалактической Лиги была совершенно варварской, и наибольшую опасность для ее жизни составляли попытки нарушить Третью Заповедь вместе с непрекращающимися на протяжении столетий внутренними планетными войнами. Как много попыток ее спасения было предпринято, сколько корректировочных эволюционных сценариев рассмотрено, и как много еще предстояло сделать для того, чтобы выправить ее самоубийственный курс. Был даже поднят и отложен вопрос о принудительном вмешательстве Лиги. Но не столько вопрос о судьбе этой цивилизации беспокоил сегодня Наблюдателя – за свою бессмертную жизнь он повидал множество самых разных судеб – сколько вопрос о судьбе своего Верховного Координатора, находящегося в этот момент там, в этом непримечательном для стороннего наблюдателя маленьком, но красивом мире.
Наблюдатель склонился над сферой, просчитывая и выверяя сценарии и корректировки. О том, как труден путь эволюции сознания, он знал не понаслышке.
23.08.2017
«Не их же!»
Беда пришла – а ты стоял в стороне. Эта позиция была удобна своей неопределенностью и, как ты втайне называл это, гибкостью. Ни холодно, ни горячо – просто никак.
Страну терзала величайшая смута, когда либо рожденная за всю ее историю. Смута, за спиной которой стояла Тьма, и ноги ее день за днем перешагивали через когда-то еще живых людей, перемалывали характеры, рушили судьбы. И в ней умирали не только тела.
Люди вызвали ее сами и сами же пригласили на этот кровавый ужин. Они были готовы платить за «перемены», которых требовали их сердца, жизнями других. Почему других? Но ведь не своими же собственными!
Ты не шел в авангарде тех, – в черном с цветом крови, руками и душами которых творилась смута, – ты стоял в стороне, полагая, что она не коснется тебя своими костлявыми пальцами, не дотянется. Многие думают так незадолго до гибели.
Это было своего рода успокоением – да, ты постоянно читал о том, что совсем рядом гибнут твои собратья, ты видел в своем стеклянном ящике тела измученных и убитых, по которым прошлась машина смерти, – но это, казалось, было так далеко и не похоже на тот иллюзорно-спокойный маленький мирок, крохами которого ты так дорожил, и из которого так не хотел выбираться. Да, каждый день умирали другие – но ведь не ты же!
Где-то за сотни километров на некогда мирные города падали бомбы, а танки утюжили дерзнувших выступить против смуты защитников мира. Где-то за сотни километров карательные отряды хладнокровно расстреливали не успевшие прорваться через блокаду колонны с беженцами. Где-то за сотни километров плакали голодные дети и тихо всхлипывали старики. Где-то за сотни километров разверзлась воронка в ад. Так близко – и так далеко от тебя одновременно…
Ты был в стороне от всего этого. Парил над сутолокой жизни, так сказать. И со временем тебя перестали пугать кадры из твоего стеклянного ящика. Они стали естественными.
А когда рука цвета крови и тьмы дотянулась и до твоего жилища, – было уже поздно. Авангарды тьмы заполонили улицы твоего города и стали наводить свои порядки, методично и показательно расстреливая еще сопротивлявшихся – не таких, как ты. Тебе то было нечего бояться!
«Пусть они умирают, пусть!», – все чаще шептал ты себе, когда картины окружающей жестокости заставляли твой разум кричать от боли. – «Сами виновны, сами не согласились! Сами, сами! Не ты, не ты! Пусть они умрут – главное, что будешь жить ты!»
А когда каратели ушли, забрав с собой отобранных ими жен чьих-то мужей, – на город упал огненный смерч. И стало избавлением – умереть сразу.
На третий день смерч забрал и тебя, прятавшегося по подворотням и промышлявшего мародерством. С оторванными руками и ногами долго не живут – во всяком случае, не в этом теле.
Поначалу ты видел это свое изувеченное тело сверху – в крови таких же, как ты, – думавших, что «не их же!». А потом будто какой-то поток закружил тебя и поволок прочь от этого места в совершенно иное, забытое тобой до этого момента, измерение.
И там, в этом столь непривычном и будто бесконечном мире ты оказался рядом с теми, – сопротивлявшимися, – кого совсем недавно, еще обладая телом, еще живя в столь привычном для тебя мире, так яростно и жестоко ненавидел. Ненавидел за вызываемое ими в тебе чувство собственного несовершенства. Ты оказался рядом с теми, гибели которых желал. Тебе дали последний шанс взглянуть им в глаза – а им дали шанс увидеть тебе подобных. И когда они, сияющие, взглянули на тебя – спокойно, без присущей тебе ненависти, – ты отвел глаза. И тебе было нечего сказать им в течение всего твоего срока.
… А потом пришли и за тобой, что отвести туда, Откуда Еще Никто Не Возвращался. Многие возвращались на Землю – но только не оттуда. После мучительно-тоскливо-бесконечных времен ожидания туда забрали и тебя.
Почему тебя? Но ведь не их же!
21.08.2014
«Нереальность»
По выложенной черным камнем брусчатке, под раздающийся из рупора сопровождающего бронетранспортера гимн, четко чеканя шаг, шествовал военный конвой. Лица солдат были – точно у средневековых воинов – закрыты плотными забралами отливающих матовым блеском шлемов, а на погонах их, гордых победителей, представителей высшей человеческой расы, покорившей земной и околоземные миры, красовался перевернутый знак черного солнца и орел, охвативший своими могучими когтями весь земной шар – символ вечной ночи над миром.
Конвой этот сопровождал в распределительный концлагерь пойманных несколько дней назад террористов – борцов сопротивления из побежденных стран Китая, Советского Союза и северной Африки. Судьба ничтожных представителей этих низших рас была уже предрешена в тот момент, когда солнцеликий бессмертный Фюрер, вот уже на протяжении века правивший их высшей расой, взошел на престол Фатерлянда. Генетический материал, используемый для продления жизни наиболее близкими к Фюреру соратниками и генералами, включая его самого – вот во что в скором времени умные, совершенные и эффективные машины Рейха превратят этих недолюдей. Они верно послужат на благо великому Рейху в своей смерти, коли не пожелали служить в виде тружеников концлагерей в жизни. Скоро, спустя несколько земных лет, последние остатки разрозненных борцов сопротивления в среднеазиатском и североафриканском регионах будут подавлены новой сокрушительной технологической мощью военной машины Империи – и битва за Землю будет, наконец, завершена. Горсткам вышивших после атомных бомбардировок их стран Рейхом не суждено было победить. Не в этом сценарии, во всяком случае.
– Хайль! Хайль! Хайль! – громогласно выкрикивали солдаты, чеканя шаг.
– Слава великой Империи! Слава солнцеликому Фюреру! Слава вечному Рейху!
Мало кто мог похвастаться таким технологическим рывком, который совершил Рейх за последние несколько десятков лет в этой вынужденной борьбе с остатками борцов сопротивления.
Атомное оружие, использованное с благословения великого Фюрера против крупнейших стран Европы, Азии, Африки и Северной Америки. Механизированные роботы, как колоссы возвышавшиеся на несколько этажей городских зданий и способные испепелять плазмой и лазером сталь и бетон – в прошлом они использовались Империей на передовой линии фронта, а ныне как охрана высшего офицерского состава. Генетически модифицированные солдаты, в несколько раз превосходящие по силе, меткости и скорости реакции лучших представителей низших рас. Кибернетические, закованные в нановолоконную броню полулюди-полумашины, механическими телами которых управлял живой, лишенный памяти о своем прошлом, человеческий мозг – совершенные, беспрекословно выполнявшие любые приказы убийцы.
Насекомоподобные нанороботы, носящие в своих мельчайших механических телах вакцины-парализаторы, укус которых приводил к остановке сердца в течение нескольких десятков секунд. Паралитический газ «зальцын» имел схожий эффект, отличаясь лишь тем, что парализовал весь организм своих жертв за считанные секунды. Микрочипы, вживляемые с рождения всем жителям Фатерлянда и способные по пришедшему извне в заданный момент сигналу полностью контролировать психоэмоциональное поведение своих носителей. Совершенные машины для генетического реинжениринга, использовавшиеся как для лечения, так и для улучшения – исправления «ошибок Бога» – солдат Рейха. Молекулярные реинтеграторы, превращавшие живых существ в молекулярные смеси, сортировавшие их атомы и направлявшие по нужной трубопроводной ветке в огромных производственных автоматизированных конвейерах…
Список этот был огромен, а многие из самых передовых научно-технических разработок, призванные обеспечить космическую экспансию Рейха, были засекречены. Одним из известных широкой общественности был проект «Зигхайль» – серия околосолнечных орбитальных модулей, собиравшая энергию звезды и отправлявшая ее подпространственным нуль-каналом обратно на Землю. Другим известным космическим проектом стал «Венус» – промышленно-концентрационная колонизация Венеры силами более чем одного миллиарда узников Рейха, большинству из которых не суждено было выжить.
Наука верно служила непобедимому Рейху, рождая все новые способы уничтожения остатков сопротивления и контроля за собственными представителями избранной расы. Что может быть сильнее науки, поставленной себе на службу безумными гениями? Именно она дала гражданам Империи, истинным арийцам, надежду на бессмертие. А история всегда пишется победителями.
– Хайль! Хайль! Хайль! – разносились по улицам пробуждающегося ото сна города Империи приветствия граждан новому дню и своему вечному Фюреру.
– Хайль! Хайль! Хайль! – все тонуло в этом слившемся в один огромный ком многоголосье – каждое утро вот уже на протяжении многих десятков лет.
– Хайль! Хайль! Хайль! – и не было спасения от этого безумного рева заживо умерших людей.
– Хайль!
***
– Хей! Смирно! Крыло на право! – пожилой Ангел с обугленным левым крылом и тремя золотыми перьями в белом правом неожиданно вошел в комнату, где суетились вокруг необычного прибора несколько молодых новобранцев, расталкивая друг друга серовато-белыми крыльями в своем желании заглянуть в сферу вероятностно-временного демодулятора. При виде своего начальника они тут же отлетели от сферы прочь и выстроились в ряд, паря на небольшой высоте над светящимся лазурным светом полом этого заведения.
Заведение это на понятном человеческом языке именовалось Ангельской Военной Академией, и так внезапно появившийся в этой комнате полковник был одним из заместителей ее высшего руководства. Прибор же, так привлекший внимание молодых Ангелов-курсантов, предназначался для модулирования – то есть просмотра происходящих в реальном времени событий различных миров, в которые выпускникам Академии иногда приходилось отправляться с особыми заданиями по командировкам. А вероятностным он назывался потому, что позволял оценить динамику изменения вероятностей сценариев различных событий, а также изучить те сценарии, которые могли бы произойти в рассматриваемых мирах, но по каким-либо причинам этого не случилось. И именно за просмотром такого нереализованного сценария на человеческой планете Земля полковник как раз и застал наших курсантов.
Прибор этот, хоть он и был одной из последних перспективных научных военных разработок Академии, был далеко не единственным в своем роде. Чего только не разрабатывали в ее стенах Ангелы-инженеры и не использовали на практике в ходе командировок боевые Ангелы-курсанты!
Были тут и генераторы энергетических щитов, способных защищать целые народы физических миров от неблагоприятных событий. Защитные шлемы для ограждения разума отдельных людей от воздействия ложных идей и негативных чувств, генерируемых и направляемых на них демоническими противниками. Знаменитые в людской среде луки инженера Амура, без промаха разившие своих жертв. Бронекомбинезоны из ангельского пуха, позволявшие достойным людям выживать самым невероятным образом, выходя точно сухими из воды катастроф. Был даже знаменитый генератор альфа-лучей, способных изменять пространство таким образом, чтобы вражеские пули и снаряды не задевали человеческих бойцов. Генератор же бета-лучей позволял в нужный момент изменять некоторые локальные вероятности событий, чтобы поощрить достойных или же наказать виновных. Лучи гамма-генератора дарили прилив новых сил целым группам людей и даже народам, если жизненный путь их признавался Законом как достойный. И это был далеко не полный перечень технических чудес Академии.
– Смирно! – продолжал между тем пожилой, изведавший немало битв с демонами, полковник. – Кто разрешил использовать демодулятор без должного вводного инструктажа? – и полковник сурово оглядел испуганных новобранцев своими золотистого цвета глазами. – Может быть, мне стоит командировать вас всех на Землю? – точно нарочно озвучил он свои мысли.
– Никак нет, товарищ полковник! – запинаясь, ответил один из молодых курсантов, приложив правое крыло к голове. – Ветераны говорят – там сейчас несладко. А у нас еще нет должного боевого опыта, сэр!
– Вот то-то и оно, молокосос, что нет! – ухмыльнулся полковник. – Вы же даже не знаете, как депрессии людской правильно противостоять, а уже наблюдать за сценариями вздумали. А ну-ка быстро скажите мне, что говорит нам первый закон Духодинамики?
– Первый закон Духодинамики, сэр, гласит, сэр, что в благоприятных внешних условиях душа расширяется и становится мягче и добрее, сэр! А в неблагоприятных – сжимается и становится тверже и крепче, сэр! – как скороговоркой выпалил все тот же молодой курсант.
– Это правильный ответ, молокосос! – гаркнул в уши курсантов полковник. – Чтобы к завтрашнему дню у вас это как от крыльев отскакивало! И не смейте больше использовать демодулятор до проведения вводного инструктажа. Всем ясно?
– Так точно, сэр! – хором выпалили зависшие в воздухе Ангелы.
– А то всех вас на Землю завтра командирую, – подумал про себя полковник. – Там ведь действительно сейчас несладко.
05.08.2017
«Ноша»
Однажды по дальней дороге жизни шел Дурак, неся на сгорбленной от тяжести спине рюкзак с Чушью. Однажды в этом долгом пути он повстречал идущего ему навстречу Мудреца.
Мудрец увидел изможденное лицо Дурака и спросил:
– Что оставил ты за своей спиной, путник? Ты несешь что-то настолько тяжелое, что оно испортило всю радость от твоего пути.
– Я несу Чушь! – гордо ответил ему Дурак.
– Как бы далеко ты ее не занес, это не принесет тебе счастья, – ответствовал ему Мудрец. – Взгляни, в твоей котомке совсем не осталось места для Мудрости. Может, тебе стоит расстаться с этой ношей?
– Нет! – ответил Дурак. – Я ни за что в жизни не расстанусь с ней!
– Но почему же? – спросил озадаченный такой глупостью Мудрец. – Разве ты не хочешь стать богат Мудростью?
– Своими глазами я видел, как миллионы других людей несли Чушь на спине, тащили ее волоком, набивали ей рты – все ради того, чтобы взять с собой как можно больше. А это значит, что в ней есть нечто невообразимо ценное.
– И что же ты вообразил о ее ценности? – усмехнулся Мудрец.
– Я буду продолжать нести Чушь! – резко ответил ему Дурак. – Чего бы она мне в конечном итоге не стоила!
26.12.2017
«О принцах, которых нет»
Однажды это случится.
Твой принц на белом коне придет к тебе, но ты его не услышишь. Ты не заметишь его в людской толпе, когда он увидит тебя, ты не откроешь ему двери, когда он будет стучать. Ты не узнаешь и не впустишь его, потому что не ждала. Истинные принцы всегда приходят неожиданно.
Им не нужны глашатаи, возвещающие об их приходе. Им не нужны рукоплескания. Им не нужны крики одобрения других. Им не нужны даже кони. Они всегда приходят на своих двоих – с годами трудов и испытаний они привыкли полагаться только на собственные силы, они привыкли доверять себе. Их не услышать за версту по стуку копыт их лихих скакунов, их не увидеть гарцующими на них. Они оставили белых коней далеко позади себя, потому что без них они могут двигаться быстрее. Они отказались от золоченой сбруи и холеной гривы, они отказались от удобных седел. Теперь они приходят только на своих двоих.
Именно поэтому ты не узнаешь его, ты пройдешь мимо.
Если бы они гордо возвышались над остальными на своих грациозных скакунах – они были бы слишком заметны. А им не нужны рукоплескания.
Если бы они прокатили тебя на своем белом коне – ты бы никогда не забыла этой краткой езды вместе. А им не нужна зависимость от них других.
Если бы они предложили тебе свою руку, но не сердце – ты бы не смогла отказаться. А они хотят видеть других свободными.
Они отказались от этого величия. Они спустились с коней. Они стали маленькими принцами. И со временем они затерялись в большой толпе.
Именно поэтому ты не узнаешь его, потому что никогда не знала ранее. Потому, что ты знала лишь больших принцев – слишком больших для того, чтобы однажды стать маленькими. Именно поэтому теперь ты всегда смотришь выше своей головы, надеясь увидеть больших и не замечая маленьких. Они стали не нужны.
И все же они приходят. И все же они продолжают стучаться, зная, что им не откроют, потому что открывать больше некому.
И все же они надеются, что однажды, много-много лет спустя, ты вспомнишь о том негромком стуке, что слышала когда-то совсем-совсем давно, бессчетные дни назад, но не стала открывать двери, потому что нежданный гость пришел в грозу – а ты не хотела замочить ноги. Вспомнишь – и улыбнешься, поняв, что за путник был на дороге.
Редко, крайне редко приходят они к тем, кто мог бы открыть свои двери, но двери по-прежнему остаются закрытыми – потому что открывать их некому.
Они не вымерли. Они не исчезли.
Вы сами убили своих принцев.
08.07.2006
«Образование»
Образование… какое странное слово! Образ-ование… формирование всевозможных образов в людских умах и душах. Идеальная система подготовки человека спящего, человека неразумного, человека немудрого, человека знающего. О, если бы информация могла хоть как-то компенсировать отсутствие разума!
Ты прекрасно помнишь те школьные годы, ведь правда? Ты казался себе таким умным, таким эрудированным, таким понимающим, столь быстро обучающимся. С самого раннего возраста ты уже знал, что дважды два – строго и непременно четыре; что более трех пространственных измерений не существует, а пространство линейно и однородно; что человек произошел от обезьяны; что нет скорости большей, чем скорость света; что современному человечеству многие миллионы лет; что люди не живут и никогда не жили значительно более, чем век; что человек – существо без крыльев, и потому не может летать; что твоя планета Земля – единственная обитаемая среди бескрайних просторов космоса… Все это и многое другое для тебя стало почти что истиной, аксиомой, новой картиной мира, если хочешь. Но не сразу… операция длилась долгие годы.
Ты ведь, наверное, еще помнишь, каким удивительным и полным великих тайн казался тебе мир, когда ты был еще маленьким ребенком? И каждый день приносил с собой новое удивительное открытие.
…Вот ты увидел мерно вышагивающего по мостовой голубя и погнался за ним – но он, конечно же, вовремя воспарил в небо, куда путь тебе был закрыт.
…А вот ты увидел на лужайке очень красивый и незабываемый цветок, у которого в тот момент еще не было названия, и нежно и долго вдыхал его аромат с блаженной улыбкой на лице.
…А вот бабочка села прямо тебе на нос, как будто ты сам был цветком.
…Вот ты впервые услышал пение птичек в ветвях деревьев в лесу.
…А вот вдруг с неба полились какие-то странные капли и намочили тебя с ног до головы.
…Вот также внезапно выглянуло солнышко и засветило тебе прямо в глаза, как бы щекоча своими лучиками.
…Вот ты нашел какой-то звонко звенящий ручеек и начал пускать по нему самодельные веточки-кораблики.
…Вот ты бежишь по зеленой траве, хлопаешь в ладоши и радостно кричишь от счастья.
Забудь про все это! Твой мир теперь совсем иной. Образованный, выверенный, размеренный, расчерченный, предсказуемый, стабильный. Твой мир теперь мертв. Да, ты прекрасно чувствуешь, почему – ты стал очень образован. Твой внутренний живой мир убивали долгие годы…
Тебе рассказывали об открытых наукой «фактах» – и умалчивали о том, как все они в своей общей совокупности совершенно не согласуются между собой. Заставляли учить наизусть формулировки тысячи и одного «закона природы», ни разу не упоминая о том, что все эти законы не более, чем теории, созданные такими же безрадостными учеными, каким ты отныне стал сам. На твой когда-то молчаливый и спокойный ум сгружали целые охапки толстых учебников с совершенно бесполезной и ненужной информацией, а затем заставляли тебя раз за разом выплевывать ее назад как непереваренные остатки пищи… где уж тут взяться спокойствию? Тебя пытали бесконечными математическими формулами, утверждая, что математика – это царица наук, и теперь ты старательно день за днем используешь полученные умения для подсчета собственной прибыли. Тебе тысячу и один раз говорили «Это невозможно!» или «Не говори глупостей!» – и с тех самых пор они размазали по стенке собственной прихоти все твое воображение. Они раз за разом ставили тебе все эти «страшные» оценки и баллы, с укором глядя в глаза, и опустили до плинтуса твое чувство собственного достоинства – как если бы человек был недостоин их наивысшего внимания до тех пор, пока он не научится отблевывать назад все эти факты на «отлично»!
Все это произошло не сразу. Инъекция за инъекцией, факт за фактом, формула за формулой, закон за законом, но они все-таки создали для тебя свою картину мира, которую им когда-то предложили иные, и под гнетом их общественного авторитета ты уже не смог от нее отказаться.
Твое беззаботное и жизнерадостное детство кануло в лету, а взамен пришла пора образования. Поначалу ты сопротивлялся и кричал, ощущая, как яд унификации струится по невидимым венам твоей души, ты всеми силами пытался вырваться из этих цепких лап мертвых картин мира и нафантазированных законов, но система все-таки взяла свое. Она отформатировала и образовала тебя во имя себя самой, она забила твой ум штампами и клише, а твою душу сделала безучастным наблюдателем собственной смерти в миниатюре, она сделала тебя идеальным механизмом – роботом, способным прекрасно выполнять свое «социальное предназначение», навязанное лживыми политиками и СМИ. С тех пор ты перестал чувствовать, ты перестал по-настоящему радоваться, ты фактически перестал жить. Ложная картина мира сделала свое черное дело, и она же дала тебе заменители утерянного счастья невинности – дала алкоголь, наркотики, безопасный секс…
Ты был уникальным творением Бога – неповторимым, непревзойденным, не требующим сравнения с другими – а стал лишь одним из многих. Ты образовался. Теперь у тебя есть нелюбимая монотонная работа, есть респектабельность, а голова твоя содержит тысячу и одно знание о том, какой же на самом деле тот самый мир, в котором ты поныне медленно умираешь.
Да, быть может, теперь ты и знаешь название той самой милой бабочки, что когда-то в детстве столь беззаботно села тебе на нос… ты помнишь, как называется столь вдохновивший тебя цветок… ты можешь рассказать своему сыну о видах химических реакций, происходящих на солнце, что когда-то ласкало твое лицо… а голуби нынче вызывают у тебя только омерзение и страх, когда беззаботно пролетают над головой.
Ты думаешь, что познал этот мир, и теперь тебе уже нечему удивляться, ведь у тебя найдется тысяча и один ответ и объяснение, почему что-то происходит так, а не иначе…
Но спроси себя, спроси хотя бы на миг, стало ли тебе легче от всего этого набранного груза твоих иллюзорных знаний, чувствуешь ли ты себя более счастливым и жизнерадостным, чем когда-то давным-давно в полузабытом почти детстве…
А если нет, то… может быть, что-то совсем не так с твоей новой картиной мира?
Да, они хотели, как лучше. Да, они сами стали жертвой в этой системе форматирования душ человеческих. Да, они не ведали, что творили. Сумеешь ли ты своей жизнью разорвать этот порочный круг? И способен ли ты как подлинный мастер создать свою собственную – солнечную и яркую – картину мира?
24.08.2011
«Одиссея»
Давно, неисчислимо давно совершились однажды события те удивительные, о которых вам будет поведано ныне. Наверное, никто из живущих на этой Новой Земле не смог бы с точностью поведать, сколько песчинок просыпалось в горлышке Часов Вечности после времен Исхода. Практически восемь тысяч лет миновало с тех пор, как совершилась эта удивительная Одиссея, но живущие поныне забыли о ней. Искаженным мифом и бредом человеческих фантазий, нашедших служение свое в идолах, стала она. Но ничто и никогда не сотрет памяти о ней из Эфира. И пусть она станет достоянием вашей истории в том виде, в каком мы сумели о ней записать.
Это был действительно неповторимый Корабль. Непревзойденное творение, ставшее домом для горстки спасенных. О, как были счастливы они, что их не постигла участь некогда родных миров! Они отправились в Одиссею по бескрайним просторам Космоса после того, как родные миры их перестали существовать на невидимой нам Карте Мироздания. Слишком много зла принесли в мир эти три планеты, слишком коварными и жестокими стали их обитатели. И переполнилась тогда Чаша Терпения, и был плач и скрежет зубов, как и случается, но не в силах уже обитателей миров этих было изменить сложенное ими самими.
Горстке избранных – по несколько сотен с каждого мира –был дарован еще один шанс. Шанс обрести новый дом, новую почву под ногами, новую Землю. Потом, после своего полета, они так и назовут этот мир – Земля. Земля в иллюминаторах, источник спасения! И Корабль – Ковчег, доставивший этих переселенцев в новый подготовленный для них мир.
О, как древна была эта планета, и сколько бед успела изведать уже она до момента Исхода, сколько историй и судеб хранил в своей памяти ее Эфир! Не первой, отнюдь не первой цивилизацией суждено было стать на ней этим новым переселенцам Трех Миров, и, может быть, что и не последними вовсе. Но не ведали тогда они об истории своего мира нового, ведь сокрыли следы об этом его моря, и горы, и недра. Да так сокрыли они это, чтобы до поры и до времени ни единый человек не добрался бы и не узнал.
И опустился Корабль на материке просторном, среди горных долин, и цветущих садов, и рек полноводных. И прозванный Адамом – капитан Корабля – вместе с женой своей Евой спустились на Землю, и спустились за ними спасенные. И целовать землю этой новой Земли готовы были они, и радостью радовались неописуемой, ибо воочию видели то, во что превращались их миры прежние, глазами своими, на Корабле спасения улетая.
И расселились они по Земле, и жить стали добродушно и радостно, глубоко в памяти своей духовной моменты те прошлые запечатлев. И дата эта знаменательная момента необычного как сотворение мира в историю их вошла вскорости, ведь получили мир они новый и дивный во владение и заботу после тягот всех прошлых, и благодарны были за это очень они. А капитан Адам как первочеловек, на эту новую Землю вступивший, в историю их вошел впоследствии. Так и повелось с пор тех древних.
И пусть скоро былина наша сказывается, да недолго жили так, оказывается. Изменяться постепенно начали, и история прошлая «мудрецами» их искажалась. Забывать про Исход они начали, и природы царями мнить себя стали, как ежели не природа цивилизации мира их родного прошлого и рассудила по справедливости, Закону Высшему повинуясь. И вот распался народ единый на группы и языки различные, и разбредаться они кто куда по миру их начали в поисках счастья своего вечных, как ежели бы его вовне, а не себя внутри, найти где бы и можно то было. И забыли родство они свое, и точку Исхода своего, и пра-Землю свою, и Законы Божественные. И не раз потом еще предстояло племенам Разделенных войной друг на друга идти за земли некогда общие и единые. Но не будем о том мы беседовать, ведь скорбна история веков тех для нас, повествующих.
И приходили к ним Великие, Светом Озаренные из миров Божественных, но не пожелали услышать их Разделенные, и воевать друг с другом не перестали по воле собственной. Исказили «мудрецы» их глупые слова Великих тех, и себе на службу поставили, и историю о Ковчеге Спасения мифом в глазах людских сделали, за что и ответственны. И много воды утекло с тех пор, и песчинок в Часах просыпалось, и веков миновало.
И развивали они «науку» и технику свою, чтобы в еще больших количествах истреблять друг друга возможно им было. И раскромсали Землю общую на лоскутки государств своих и владений, и линии виртуальные границ по картам своим и разукрасили, хоть и не было линий тех на Земле самой, и никогда впредь и не будет их. И войны вели сокрушительные, и бойни устраивали кровавые, и щедро Землю кровью братьев своих насыщали столетиями. И мерзость свою перед другими оправдывали, а перед Богом скрыть пытались, как ежели сокрыть от Него помышления какие свои возможно бы было. И до того испортились, и до того развратились, что наполняется ныне уже вновь Чаша Терпения, и выходят стихии планетные на простор свой, дабы о судьбе миров их трех прошлых людям напомнить суметь. Но вновь, как и водится, случайностью люди считают события, с миром их происходящие, и проходимцам и «мудрецам» лукавым всяческим доверяются, и сердце свое не слушают. И гибель себе пророчат тем самым все активнее и яростнее.
И покоится Ковчег в ожидании выбора человеческого в местах неведомых, и судьба планетная решается ныне. И нет, и не может быть тех, кто делами или же безделием своим не оказал бы на нее влияния невидимого, и не будет тех, кто уйдет от ответственности за любой из исходов возможных для мира этого. Ведь нельзя в сторонке отсидеться и спрятаться, когда бой за мир идет нешуточный.
А на сем мы заканчиваем краткую историю нашу необычную, ныне вам поведанную. А правда ли это, или вымысел – не нам решать за каждого. Но кто подумает переждать время смутное в бездействии или же рыбку ловить начнет в воде мутной, точь пир во время чумы устраивая, – по делам его будет ему уготовано.
03.03.2013
«Однажды ты проснешься»
Однажды ты проснешься, и твой старый мир умрет для тебя навсегда. Он растает в лучах утреннего солнца нового дня, он исчезнет, как исчезают ночные осенние туманы, он испарится, как высыхают былые слезы на чьем-то лице. Его больше не станет – как если бы его никогда и не было.
Ты не почувствуешь этого, ты не сможешь осознать, что же именно изменилось в тебе… что еще вчера было так – а сегодня стало иначе. Но привычного тебе старого мира уже больше никогда не будет.
Что-то изменится в тебе, что-то совершенно неуловимое и столь скрытое – дремавшее – в тебе до этого. Что-то повернется внутри тебя, столь древнее, как стара сама Вселенная… Что-то сумеет выйти наружу – и ты не узнаешь свой новый мир.
Ты подойдешь к окну, откроешь и выглянешь в него… увидишь это разукрасившее небеса восходящее солнце; осознаешь, как свежий забившийся в открытое окно ветер колышет твои волосы и щекочет твое лицо; почувствуешь принесенную им с собой из неведомых далей влагу на своей коже; услышишь, как забавно бибикают внизу машины людей, отъезжающих раньше других на работу; увидишь, как эти забавные человечки бегают внизу, вечно пытаясь куда-то не опоздать; заметишь, как птица стремительно пронеслась перед твоим окном в этот мир – и поразишься, как же раньше ты не замечал всего этого.
Ты не поймешь. С этих пор это станет для тебя почти неразрешимым вопросом – как можно было раньше не ощущать, не чувствовать всего этого… как можно было жить почти вслепую. Ты не сможешь понять, зачем ты вообще когда-то жил по-другому, почему та переливающая через край гамма чувств, что заполнит тебя в эти мгновения, – почему она была недоступна тебе раньше и каким-то чудесным образом стала доступна сейчас… только руку протянуть.
Это станет для тебя вечной загадкой твоей жизни, которую не захочешь разгадывать даже ты сам – потому как это отныне будет уже не нужно. Потому что в эти самые мгновения твоего старого мира уже не будет.
Ты не сможешь сказать, откуда в тебе появилось это величайшее чувство уважения к миру, в котором ты имеешь счастье жить, и ко всему живому в нем…
Ты не будешь знать, куда внезапно канули твои вечные тревоги и куда ушла твоя печаль.
Куда подевалось желание бороться за одну тебе ведомую справедливость и откуда пришло чувство абсолютной внутренней умиротворенности и принятия всего, что происходит с тобой?
Куда исчезло столь долго пестуемое тобой чувство ценности собственной личности – и почему оно внезапно оказалось смыто возникшим океаном любви к другим?
Почему тебе уже не хочется чего-то кому-то доказывать, спорить с кем-то, приводить умные и глупые доводы «за» и «против» – а вместо этого ты готов просто смотреть на эти споры и ссоры между другими и улыбаться от осознания их детскости?
Как, зачем, почему, для чего твои столь важные ранее собственные интересы как-то забылись и стерлись, как будто никогда и не существовали? Зачем на их место пришло единственное желание – видеть этот мир красивым – таким, каким ты видишь его прямо сейчас?
Почему другие взрослые и солидные люди внезапно стали казаться тебе маленькими детьми, сражающимися друг с другом в собственных возведенных песочницах, а иногда даже столь усердно и старательно кидающимися друг в друга песком, а иногда и утирающими полное слез лицо собственными милыми маленькими ладошками?
Куда ушел весь твой прошлый гнев и почему теперь ты вдруг здороваешься и жмешь руки своих бывших извечных врагов – а душа твоя ликует, видя, как вытягиваются их лица, когда ты приветливо улыбаешься им и протягиваешь свою руку?
Почему сейчас ты подходишь к постели, где все еще спит любимый тобой человек, зачем садишься рядом с ним на край, зачем склоняешь свою голову и целуешь его, а потом прислоняешь свою голову к его голове… откуда же в тебе взялась вся эта переполняющая тебя нежность?
Зачем, зачем тебе все это? Зачем ушел твой старый мир?
Мимолетный страх пронзит тебя – ты испугаешься того, что произошло с тобой. Ты не будешь знать, как тебе теперь жить с этим новым чувством. Тебе страстно захочется вернуться назад, к столь привычной для тебя жизни – столь разумной и обоснованной. Разум будет твердить тебе, что ты еще не успел сделать столь многого – не успел построить дом, не успел сделать карьеру, не успел то, не успел это – а если примешь свой новый мир, то уже не сможешь этого сделать… просто не увидишь в этом смысла. И тебе очень захочется прислушаться к нему, ведь он уже столько раз выручал тебя в этой жизни, и ты почти сделаешь это…
Но потом ты вновь внезапно вспомнишь, как тебе светило солнце – впервые удивительно красивое за все это множество лет, как ветер трепал твои волосы, как ты чувствовал осеннюю влагу на своих губах, как созерцал кружащийся лиственный хоровод и как любовь к миру переполняла тебя… и ты отбросишь эти дерзкие попытки ума испортить эту красоту – потому что не захочешь терять ее уже никогда.
Потом будет много лет – но все они будут иными.
Твоя сонная жизнь кончится и уже не возобновится вновь. Ты сумеешь увидеть этот мир таким, каким он был всегда для тех, кто по-настоящему видел – и каким он отныне стал и для тебя тоже.
Будут и взлеты, и падения, и успехи, и неудачи, и радость, и горе – но все они будут иными. Все они станут отражением того прекрасного нового мира, в котором ты однажды – в тот до сих пор памятный день – оказался и в котором теперь живешь.
Просто… просто то, что дремало в тебе столь долго, однажды выйдет на свет.
Просто потому, что однажды ты проснешься…
08.03.2006
«Оправдание»
Василий сидел на корточках под навесом дверного проема, старательно пряча лицо от дождя. Капли барабанили по голове, закатывались по порванному плащу под одежду, хлюпали в изношенных за многие годы кроссовках. Дождь в каком-то неудержимом безумном порыве намерился сегодня очистить вторую столицу России от всего того, что он по одному ему известному мотиву мог бы назвать грязью.
Он не мог только одного – смывать людские грехи. Служители храма, сверкающего в этот пасмурный день своими омытыми позолоченными куполами, например, могли – за известную плату, конечно. Но только не дождь. Куда ему, дождю, до этих высот?
Прохожие стремительно метались под этим удивительным ливнем от одного здания к другому, заливаемые водой на тротуарах машины громогласно призывали посторониться всех остальных, кроме самих себя, а Василию – что Василию? – ему этот дивный новый мир как-бы-святости был удивительно далек во всех своих смыслах.
Карма стала в моде с подачи блюстителей набожности. Вот уже как несколько лет почти каждый житель культурной столицы – и не только ее – стремился исправить свою карму, не стремясь исправить себя самого. К этому призывали витрины благотворительных магазинов, об этом неустанно напоминали газеты и центральное телевидение, даже лицо сироты на огромном рекламном биллборде, казалось, молчаливо предлагало всем своим созерцателям, проносящимся каждый день по центральному уличному кольцу, принести еще порцию своих сбережений в детский церковный приют ради очищения своей кармы. Вот уже как несколько лет люди неискренне улыбались друг другу на улицах, интересовались здоровьем своих собеседников наряду с прогнозом погоды, покупали всевозможные безделушки со скидками во внезапно выросших как грибы после ливня благотворительных магазинах, отдающих, или говоривших, что отдают, часть своей возросшей прибыли на «добрые дела». Даже банки – и те ввели повышенный «кэшбэк» при покупках в таких вот магазинчиках. Это стало вопросом моды – блюсти свою карму, ощущая себя непогрешимым.
Василий не ведал, как это удалось – но союз маркетологов и тех самых, из храмов, оказался на удивление продуктивным. Василий, поливаемый в этот момент бушующей стихией, не знал, что в терминах маркетинга это называлось «ребрендингом», а в терминах финансов выражалось такой цифрой, которую, наверное, только они, набожные собиратели сокровищ, и могли себе позволить. Как бы то ни было – это, должно быть, помогло спасти самих себя в своих собственных глазах многим, кроме Василия.
Пять лет без дома – много это или мало? Кто-то спокойно проведет целую вечность в грязи, совершенно не ощущая бега времени, а для него эти пять лет стали своей собственной вечностью. Пять лет через холод и снег, грязь и вот такие вот дожди, омывающие время от времени улицы Санкт-Петербурга. Пять лет хождений в изношенной одежде под неодобрительные взгляды прохожих без шансов найти постоянный кров. Бессонные ночи, проведенные в незапертых подъездах, сотни криков и пинков от их жильцов. Все это было, все это будет. Это замкнутый круг.
В конечном итоге память удерживает для нас только самое лучшее – то, что достойно жизни в океане воспоминаний. И искры этих воспоминаний не гаснут вплоть до нашего последнего дня на этой земле.
…Первый год его скитаний. Поздний вечер. Топот ног за спиной.
– Дяденька, спрячьте меня! – отчаянно крикнула девочка лет семи. – Спрячьте от них!
Когда на горизонте мостовой появились две закутанные в тени взрослые фигуры, времени на размышления уже не осталось.
– За мной, сюда! – прокричал Василий ребенку.
Несколько десятков метров, совсем рядом. Здесь, во дворе, сломанные двери подъезда всегда были открыты. Когда ты скитаешься по всему городу, ставшему для тебя последним пристанищем, память цепко сохраняет в себе такие вот места, где можно скоротать очередную ночь или хотя бы несколько остающихся до рассвета часов, когда законопослушные граждане вновь отправятся в путь на свои очень важные и значимые работы. Отправятся по замкнутому кругу.
Ребенок забежал вслед за Василием в открытую дверь и затаился.
Это был день – или ночь, если судить по времени суток – когда он спас будущую прекрасную балерину от насильников и убийц. Но в тот день он еще не знал об этом – знание пришло намного, намного позже, и уже в ином мире.
…Третий год его скитаний. Дождь, барабанящий по мостовой свой странный ритм и выписывающий круги в воде Невы. Замкнутые круги.
Маленький рыжий котенок, отчаянно бьющий лапками по воде и пытающийся дотянуться ими до высокой каменной набережной, находящейся в каком-нибудь метре от него. Он утонул бы в тот день, если бы не Василий. Утонул бы, как сознательно топят многих, являющихся на свет – будь то кошки или же люди. В сущности, что такое какой-то рыжий маленький котенок? Всего лишь разница между состраданием и безразличием.
…Тот самый день, те самые минуты, которые мало кто из смертных способен предсказать заранее. Зимний ветер, обмораживающий лицо. Застывший лик Невы. Группа школьников невдалеке, цепочкой двигающаяся на другой ее берег. Вот ставший слабым лед ломается от их мерного шага, и один из школьников с всплеском падает в воду. Крик отчаяния, разнесшийся вокруг.
Когда Василий подбежал к месту обрыва, школьник еще был на поверхности, но ни у кого из детей не было сил вытащить его на берег. Они тянули к нему руки, пытались ухватить изо всех сил – но их маленькие слабые руки раз за разом соскальзывали под возгласы отчаяния.
Бывает так, что мы не знаем предела собственных сил до того момента, когда они по-настоящему станут нам нужны… Не знал их и Василий. Схватив за запястье, он рванул двумя руками ребенка так, что тот вылетел на поверхность, отлетев на пару метров. Но этот рывок пошатнул его, разворачивая вокруг себя самого, ноги его соскользнули, и Василий упал в ледяную воду сам.
Раз за разом, вплоть до момента, когда руки и ноги, наконец, отказали ему, он боролся за жизнь. Раз за разом он пытался подтянуться и выбраться на лед, но силы стремительно оставляли его – или же эта самая памятная его душе зима и судьба решили все-таки взять свое. Вот ледяная вода затекает ему в рот, вынуждая умолкнуть. Вспышки света – последние вестники этого мира – и он погружается на дно…
В тот последний прощальный миг жизни он не знал, что произойдет потом, когда само понятие времени изменит свою суть. Он не ведал о том, как в недоступном для его измученного земной жизнью воображения по своей красоте мире три золотистых капли – по одной за каждую спасенную им душу – упадут в свой день на чашу позабытых многими Весов. Как эти капли, подобные каплям дождя, – такие маленькие и такие большие одновременно! – коснутся ее поверхности, и в тот самый миг одна из чаш наклонится и озарится неугасимым светом. В тот самый миг эти три казавшиеся такими крохотными для многих капли перевесят в чаше все ошибки его прошлого и всю его боль, осветив ему путь. В тот миг – прощальный миг рвущейся связи между этим миром и миром иным, раз за разом забываемым рождающимися в этом, – Василий не мог знать сие. Смертным созданиям редко выходит знать свое будущее априори. Он не знал, что эти капли станут его – совершенно искренне и абсолютно бескорыстно пришедшего на помощь – самым значимым Оправданием. Он не мог и помыслить о том, как после этого мгновения двое сияющих теплым и мягким светом фигур встанут по левую и правую руки и поведут его в Чертог – туда, где однажды будут собраны достойные.
Где есть место оправданным и искупившим и нет места откупающимся.
19.01.2016
«Память тысячелетий»
Небольшое кочевое племя. Охота и жизнь, жизнь и охота на каждом новом земном пристанище. Но недолгие – ведь их ждали просторы степей, недолгие – ведь битвы были неизбежны.
Сражения конных строев. Смертоносное оружие врага – длинные изогнутые палки, разившие убийственными иглами. Его товарищи умирали каждый день. Он учился привыкать к этому, он должен был этому учиться. В мирные времена племя вновь разрасталось и ширилось – для новых сражений, новой жизни и новых побед.
Это была его жизнь. В этом мире и в этом времени.
***
Разворот к противнику. Двойной проворот меча в правой руке. Удар плашмя по доспеху в бок. Отвод меча назад. Вот меч описывает дугу над головой соперника и ударяет в другой бок. Вот клинок устремляется к земле, его берут обе руки и – удар по пластинам, закрывающим плечо на правой руке. По левой. Правой. Левой. Правой. Снова дуга. Снова меч проворачивается в руках и устремляется в атаку… удар.
Продолжая осыпать соперника ударами, он отходил вбок. Вот еще несколько шагов и он оказался за его спиной. Занесенный двумя руками над головой клинок… Это будет последний удар, противник будет повержен.
Устремленное в атаку железо, разворачивающийся к нему соперник…
Звон столкнувшейся стали. Удар был отбит. Тот, с кем он сражался, отнюдь не был слабаком. Серия успешных ударов – пока все, что ему удалось нанести за этот поединок. Легкой победы не будет – будет долгий и отважный бой, будет сражение, которого он так долго жаждал всем сердцем, сражение достойных. Это будет сражение достойных – и пусть победит сильнейший!
Шаг назад. Отставленная назад для устойчивости нога. Звон встретившихся в танце орудий… теперь его очередь. Резкий увод клинка вниз – меч противника соскальзывает с блока. Теперь разворот клинка по низу. Клинок вспорхнул, описывая в воздухе круг. Удар. Латы снова принимают на себя большую часть удара – противник устоял.
Теперь отвод меча для повторного удара… он не успевал. Его удар плашмя по латам даже не пошатнул соперника, а тот выиграл время. Сейчас придется сдержать удар… Меч его вновь описывал дугу для удара – но вот для блока не успевал. Удар. Звезды в глазах. Удар соперника пришелся прямо между пластинами, покрывавшими плечо, и шлемом. Опасный удар, но и сноровки он требовал большой – высоко поднять клинок – и изрядного времени для замаха.
Удар. Блок. Удар. Блок. Столкнувшаяся в своем любимом танце сталь. Порхающие клинки. Два человека, грузно дышащие под тяжелыми доспехами, закрывающими их тела. Два воина, сошедшиеся в схватке. Два рыцаря, бьющиеся за звание чемпиона турнира, за вздохи прекрасных дам и восхищение простолюдинов. Сражающиеся так, как будто все их жизни и все надежды были вложены в это сражение. И пусть победит сильнейший!
***
Приказ центуриона ясен. Его фаланга вместе с другими пройдет клином по рядам врага – пройдет, сметая закованных в броню латников и подминая устроившихся на холме стрелков. Это будет славный бой… да, славный бой. Они одержат победу в этом сражении для своего императора. Легионеры Рима не знают поражений.
Быстро раздаваемые приказы. Движение в рядах противоборствующих армий. Минута, другая, третья. Строящиеся для сражения фаланги. Им предстоит славный бой.
Две железные ощетиненные мечами и копьями стены, двинувшиеся навстречу друг другу. Боевые крики, разносимые ветром по полю сражения. Громогласные приказы командиров, оглашающие воздух. Бой закипал…
Его строй вгрызся в колонны врага. Выставленное вперед копье… Взмах меча – и древко врага отлетает в сторону. Выпад вперед – враг оседает на землю. Удар другого врага по его панцирю сзади. Он пошатнулся, но устоял – броня сдержала удар. Разворот навстречу этой новой опасности, сверкающий в утренних лучах солнца клинок – и еще один противник падает. Блок. Вот сзади кто-то снова заносит меч… Увод меча вниз – и резкий выпад назад без разворота.
И вновь клинок порхает в руках. Вновь, в который уже раз он, когда-то простой легионер, а теперь уже предводитель фаланги – в битве, в славной битве великой Римской империи. Вновь крики сражения и звон металла. Вновь враги, падающие под ударами клинка. Вновь его товарищи, умирающие на поле боя… Вновь битва. Вновь битва его империи – и его битва тоже. Великая битва великой империи…
***
Ученый и исследователь. Физик и химик. Литератор и философ. Мудрец.
Он был ими всеми – все они были в нем. Он отдавал себя труду – для своей королевы, для простолюдинов, для всего народа страны, в которой он жил, для народов других стран. Это была его новая жизнь – жизнь познания мира…
***
Их гнали и преследовали. Их искали и уничтожали. Их ненавидели. Ненавидели те, кто еще недавно и не помышлял о том, что получит право казнить и миловать. А теперь – получившие это право для убийства и гонения других, выбравших его как необходимый шаг, как шаг, ведущий в никуда. Но знали ли они об этом?
Тюрьмы и лагеря. Каторги и расстрелы без суда и следствия. Разрушенные семьи. Исковерканные судьбы. Уничтожаемая культура. Это было страшное время…
***
Он был творцом – одним из многих других, любящих труд. Художник и писатель нового века. Века творчества и свободы, века демократии разумных людей. Века мира, века творческого подъема и вдохновения. Века расцвета мира, века восхода.
Он трудился наряду с другими людьми. Творчество для блага стало символом эпохи. Добродетель стала звездой мира. Душевная любовь стала солнцем. Нежность стала каплями дождя, орошающими Землю. Очищенные людские сердца – звездами на небосклоне.
Прекрасная эпоха восхода и восхождения…
***
Картины одна за другой всплывали в его памяти и тут же уносились прочь в неведомые дали. Эпохи и века, сменяющие друг друга. Его жизнь – множество жизней в этом мире, множество путей, пройденных им в разных эпохах. Он был ими всеми, он был во множестве времен.
Теперь, лишь теперь он вспоминал это. Он, наконец, вспомнил это – эта память его путей всегда была с ним, была в каждой новой жизни, но лишь теперь он смог почувствовать и осознать всю громадность собственной жизни и все ее величие. Жизни в мириаде эпох, жизни в мириаде времен. Мириаде жизней в одном из мириады миров.
Как огромен был его путь, как еще более огромен и чудесен он может стать! Он многому научился за это время – мужество в сражениях, решимость и отвага, верность и преданность, творчество как подвиг жизни – все это стало им, все это выросло и соединилось в нем воедино. Он был во всем – и все было в нем. Он был творцом, он, как и другие, был творением Бога, был и становился его подобием.
…Человек постоял еще некоторое время на коленях, прислушиваясь к себе. Память была с ним – она всегда была с ним. Теперь она была с ним навсегда. Он уже многое узнал о себе и об этом мире, но еще больше ему предстоит понять, ведь его путь – путь в беспредельности. А потом он встал и уверенной походкой направил свои стопы к выходу – и вышел из храма.
Глубоко вздохнул. Что же, этот путь еще только начинается – ему предстоит работа, ему предстоит его новая жизнь. И пусть память об этом дне не покидает его, пусть она станет ему огнем, указывающим и освещающим путь. Новый путь в изменившемся мире.
Да будет так!
01.07.2003
«Подруги»
– Тянись! Теперь тужься! Тужься! Еще! Давай-давай, милая, знаю, что больно! Такова уж наша женская доля, все через это проходили. Вот… головка показалась! Еще немного! Выходит! Весь выходит! Еще немножечко, тужься!
Молодая мама – женщина лет двадцати пяти – едва могла сдержать крик боли, то и дело комом подкатывающий к пересохшему горлу и отчаянно, подобно накатывающей на берег морской волне, стремящийся раз за разом вырваться на свободу. Ей помогали принимать роды две женщины. Одна была акушеркой, сейчас встревоженно суетившейся рядом с роженицей – и на вид впервые встретивший ее человек дал бы ей лет сорок, едва бросив свой мимолетный взгляд на осунувшееся от постоянного недосыпания лицо и впалые карие глаза, хотя ей едва миновал третий десяток. А вторая… отливающие золотистым цветом солнца и будто слегка прозрачные волосы второй женщины точно развевались в эти мгновения на невидимом обычным людям ветру, повинуясь воле протекающих через нее энергий, а небесно-голубые глаза излучали терпение и доброту; белоснежное платье, напоминающее сказочно-пышный свадебный наряд, лишь дополняло и подчеркивало ее красоту. Руки этой второй женщины, столь напоминающей своим обликом юную царственную невесту, были в эти мгновения устремлены к роженице – и ярко вспыхивающие искорки света то и дело слетали с них и плавно, точно падающие с неба зимние снежинки, садились на ее животик, из которого вот уже совсем скоро должен был полностью показаться новорожденный младенец. Ни роженица, ни акушерка не видели в эти минуты этой таинственной незнакомки, ибо глаза человеческие слишком незрячи, чтобы замечать то, что подвластно только лишь духу. Но это нисколько не смущало невидимую гостью – ведь природа ее миссии была настолько благородна, что жизнь ради ее исполнения уже была наивысшей наградой. Свет, лившийся сейчас с ее рук по невидимым тонким нитям к матери и ребенку, ткал незримую обычному смертному существу пурпурную сферу, которая будто щит закрывала собой мать и дитя. На лице голубоглазой блондинки играла улыбка, а щеки за время работы уже успели покрыться румянцем.
Жизнь вступала в свои права. Младенец вот-вот готов был родиться.
***
Женщина в черном балахоне и платье, напоминающем собой траурный наряд недавно простившейся с мужем вдовы, аккуратно перешагнула через порог, едва не зацепившись за ручку двери висящей на спине и закрепленной за поясом косой. Шикнув на бросившуюся под ноги кошку, которая уже вот-вот собиралась замяукать и нарушить тем самым столь любимую этой женщиной тишину, гостья огляделась по сторонам и неспешно достала из кармана своего черного будто сама ночь наряда внушительной толщины книгу.
Эта, как в жизни обычно и водится, совершенно нежданная обитателями сего заведения гостья нисколько не боялась быть обнаруженной. Собственно говоря, обнаружить ее присутствие и могли как раз разве что кошки и иные подобные им живые существа, еще не утратившие связь с тем, что многие смертные люди называли до момента своего возвращения в него «иным миром». Еще раз перечитав одну из страниц обернутой в черную-коричневую кожу книги, эта зеленоглазая брюнетка медленно кивнула, будто удостоверившись в правильности выбора времени и места, взглянула на висящие на ее руке костяные часы, и не спеша зашагала вглубь по коридору.
Живущие в этом доме престарелых – знай они заранее, что за гостья наведалась сегодня в их дом, – помчались бы как угорелые прочь из этого ставшим траурным места, попутно осеняя себя всевозможными крестными знамениями в странной надежде на то, что они, эти самые знамения, могут изменить ими же самими сложенные за много лет своей жизни судьбы. Гостья в черном знала об этом – и сей факт уже долгое время не вызывал в ней ничего иного, кроме как грустной усмешки. За бесчисленные эоны несения своей суверенной службы она уже успела привыкнуть к подобному отношению со стороны людей – и оно перестало тревожить нашу гостью. В конце концов, для нее это была самая обычная – и единственная возможная – работа, и гостья старалась исполнять ее как можно более щепетильно и тщательно.
Может быть, именно в связи с этим ее отношением к своим прямым должностным обязанностям, она сейчас решила лично проститься с каждым из пожилых пенсионеров, мирно спящих в эту полночь в своих запертых от посторонних глаз комнатах. Она тихонько поднялась по холодной каменной лестнице на второй этаж в спальные покои, стараясь не наделать лишнего шума своими коваными черными блестящими сапожками или не задеть очередной предмет местной бытовой утвари покачивающейся за спиной и отливающей матовым светом косой, и начала обход комнат. Она тихонько обнимала спящих людей, силясь запечатлеть в своей памяти их лица и услышать биение их еще пока живых сердец.
Двоих из нескольких десятков – очень достойно проживших свои земные жизни – она обняла так крепко и так долго держала в своих объятиях, что эти их бьющиеся сердца остановились еще во сне, увлекая за собой души своих носителей в странствия по лабиринтам иных миров. Этим двоим, можно сказать, повезло – они ушли раньше тех, кому через несколько десятков минут жизнь на краткое время покажется адом. Это были самые достойные люди из числа всех обитающих здесь – и потому согласно отданному для черной гостьи на сегодняшний день распоряжению их уход должен был быть максимально безболезненным.
Поцеловав этих двух, гостья взяла в руки вечно носимую с собой толстую книгу и ловко открыла ее на последней странице, которая в это самое мгновение материализовалась и сама собой добавилась в книгу будто бы из ниоткуда. На этой новой странице уже были записаны золотыми буквами два имени ее недавних возлюбленных – в отличие от множества серых и почти черных по цвету имен, мелко испещрявших несколько предыдущих страниц этой хроники.
Удовлетворенно покачивая головой, гостья в покрывающем ее голову черном балахоне продолжала свой ночной обход до тех пор, пока на носимых ею костяных часах не высветилось время «полночь». Тогда, будто спохватившись, она сняла со своей спины вечно носимое с собой оружие, подошла к электрическому распределительному щитку и что есть силы пару раз чиркнула по нему лезвием косы. Внутри щитка что-то вспыхнуло, заискрилось, искры побежали по проводам, возникшее пламя перекинулось на обои стен, затем на предметы утвари, жадно насыщаясь кислородом. Спустя несколько минут заполыхал весь этаж.
Смерть вступала в свои права. И никто не мог избежать ее крепких объятий.
***
– По данному мне праву да будет тебе дарована жизнь! – нежно шепнула голубоглазая женщина в белом, целуя новорожденного младенца в лоб.
– По данному мне праву тебе суждено уйти со мной через несколько земных минут, – холодно-отчужденным голосом произнесла нежданно откуда возникшая зеленоглазая гостья в черном, встав рядом с младенцем и опершись двумя руками на косу – будто страж, верно берегущий вверенное ему сокровище.
Взгляды двух женщин пересеклись.
– Вот это встреча! Что за нелегкая тебя принесла? – удивленно глядя на черную гостью, произнесла гостья в белом. – В моей книге записано, что этот милый ребенок должен родиться ровно через две минуты и тридцать три секунды.
– А в моей указано, что он должен умереть через четыре минуты и сорок шесть секунд. Так что ты уж меня извини, но… боюсь, что тебе вместе с его родителями придется созерцать, как он медленно умирает от кровоизлияния в мозг, возникшего вследствие тяжелых родов и родовой травмы матери.
– Вот странно… – печально посмотрела на малыша белая гостья. – В чем же тут смысл? Ты можешь повременить минутку, я попробую уточнить этот вопрос?
– Повременить не получится – у меня инструкции, сама знаешь. Допускается только в исключительных случаях – а это, к сожалению, не таковой.
Белокрылая женщина в свадебном наряде закрыла глаза и подняла голову вверх, как будто вслушиваясь в неведомую потаенную музыку, наполнявшую с начала творения все мироздание и доступную лишь посвященным.
– Да, все действительно так, – сказала она спустя секунд двадцать. – Такой быстрой смертью душа этого ребенка должна искупить существенную часть совершенных в прошлой жизни ошибок, а для родителей это горе станет по плану связующим узловым моментом, который поможет преодолеть прошлые взаимные обиды, чтобы впоследствии стать крепкой и дружной семьей, в которой душа этого ребенка сможет родиться вновь – и на этот раз уже жить счастливо.
– Ну вот, – удовлетворенно кивнула гостья в темном одеянии. – Как видишь, никаких ошибок нет и не предвидится. Неисповедимы пути, сама знаешь.
– Ну да… – улыбнулась белокрылая женщина. – Столько милых невинных малышей мне доверили сопровождать в этот мир.
– А мне сопровождать столько грешников прочь из него, – хмыкнула ее коллега. – Ну что, ты готова к очередному испытанию смертью? Встань рядом с родителями, обними, чтобы они твое присутствие хоть душой почувствовали, им правда же будет сейчас нелегко.
– Какая ты у меня сострадательная в последнее время стала, подруга, я прямо диву даюсь! – толи в шутку, а толи всерьез заметила Жизнь.
– Это все годы… – философски ответила Смерть. – Что они с нами, женщинами, делают!
***
Две женщины – в белом и черном одеянии – сидели на скамейке у городского пруда и смотрели на проплывающих по нему лебедей.
– А помнишь того юношу – физика, который еще все про третий закон кармы Ньютона шутил, и про смысл жизни, вселенной и всего такого, – и у него он неизменно равным сорока двум получался? Вот за что ты его забрала тогда в таком юном возрасте? Ему бы еще жить и жить.
– Не за что, подруга, а почему. Он бы из страны через несколько лет прочь уехал, в военный концерн вошел, на спецслужбы зарубежные работать начал – и такое бы оружие помог создать, что ты, моя коллега, вздрогнула бы. Вот и пришла мне разнарядка забрать его раньше времени, чтобы и ему помочь, и миру этому.
– Ну… допустим, – не унималась с расспросами Жизнь. – А вот девчушку ту, Полинку, которую два амбала изнасиловали, – почему ты позволила им ее потом убить? Ведь рядом же с ними тремя стояла и молчала. Я до сих пор забыть не могу, с каким трудом я помогла ей появиться на свет вне пределов роддома, когда залетевшая по пьяни мать ее рожать стала.
– А вот как раз потому, что семья у нее такая была, в которой ей бы дольше десяти лет не прожить было. Самоубийством бы все кончилось, понимаешь? А это такой грех, что коль на душу возьмешь – век отмываться будешь. А теперь она через страдания прошла, мученицей стала, ей в новом мире проще будет намного – это же не Земля, другая цивилизация для нее теперь предназначена. А с этими уродами двумя я, кстати говоря, хорошую шутку тоже сыграла – одному через год водки паленой подсунула такой, что печень не выдержала, а второй в люк канализационный упал, которой совершенно неслучайно в тот день открытым оказался. Мне потом по секрету сказали, что для этих двоих новых рождений больше не предусмотрено, так что их роды тебе больше принимать не придется, не переживай.
– Ну, знаешь… – не унималась любопытствовать Жизнь, – а вот войны ты зачем устраиваешь? Жатвы тебе хочется, страданий людских испить?
– Дак это ж не я, – улыбнулась Смерть. – Это люди сами. А мне что остается? Мне знаешь, какие длиннейшие списки в каждый из таких дней присылают? Я их прочитывать то едва успеваю, а тут уже идти и исполнять надо! – засмеялась она. – Я уж каких только смертей не повидала – и умных, и глупых, и отважных, и неважных, и самопожертвований даже… правда их все меньше в последнее время становится. Мельчают люди, и жизни их мельчают, и смерти их становятся малы, – философски заметила Смерть и подняла вверх косу точно в назидание.
– Да, – грустно согласилась с ней ее коллега. – Люди, к сожалению моему, смертны. А как ты думаешь, подруга, есть ли что-нибудь такое, что ты не сможешь забрать из этого мира?
– Идеи, наверное, – ответила Смерть после минутных раздумий.
– И мечты, – добавила Жизнь. – Те, что больше отдельно взятого человека.
– Да, – согласилась с ней Смерть. – Те, что большие.
26.07.2017
«Поп»
Здраве буде, миряне!
Решил таки я, значится, к вам таким вот образом чудным и дивным обратиться. А то нам, богослужителям, оно ведь тоже скучно бывает до остолбенения временами то, не без этого. А то вот ходите вы к нам толпами своими порой на молебны да празднества всякие, в ножки кланяетесь, да ручки наши белые целуете, а поговорить то оно ведь и не жаждете особливо. Разве что на исповеди, да и то – больно нам оно слушать монологи ваши нудные о деяниях отвратных особливо охота чтоли? А деяния то те ведь такие порой, что уши свернуть в трубочку хочется и цыкнуть на вас яростно – но вот приходится терпеть белиберду эту всю и в конце речей ваших грустно-горестно вздыхать и фразу ту сокровенную о грехов вашем отпущении повторять аки робот какой, потому как заплачено по прейскуранту все уже. Делать нечего – слушаешь, вид делая, что интересно тебе это все до изнеможения, а на деле скучаешь там, в кабинке этой исповедальной, для того темной и скрытной которую мы и сделали, чтобы не видели вы, значится, лиц наших выражения.
Или вот этим самым трупикам, в железные ящички собранным и мощами нами прозванными, шастаете вы да поклоняетесь, потому как мы святыми их назвать дерзнули. Их вы там чуть ли не лобызаете в припадках экстатических своих, и даже разговаривать удумали некоторые, абы ежели говорить мертвые могли бы – а про нас то и не упомнили, как если бы и не живые мы были, а они живее нашего.
А бывает, что приедет какой мирянин еще, бланки на молебны на всю семью свою до колена десятого назаполняет молча и ссупившись, да сунет в руки потом после оплаты по прейскуранту в кассе то – а нам потом молись за здравие али упокой душ их в служениях своих, будто знаем мы, что за люди в бланках тех упомянуты, может какие и мерзопакостники? Вот так и молишься не пойми за кого, хоть и понятно, зачем – денег ради ведь… а иначе зачем молитву платной то делать?
А бывают еще и того хуже прихожане встречаются – молча зайдут в храм наш, свечу где-то на стороне купленную вставят в свечники наши и зажгут – и все это молча и скорбно так делают, слово боясь вымолвить, что прямо оно иногда ощущение так и накатывает, что не храм это вовсе, а погреб какой или кладбище… Ух, ужас! Сам порой пужаюсь мысли то сей, а сделать ничего не могу, ибо так оно принято в храмах то наших православных вести себя по канонам то. А коли кто нарушать те правила нами выдуманные вздумает – оденет что не так, али спеть что свое удумает – прилюдно поносить будем, за веру ратуя и нравственность, пусть и не сомневается!
И вот оно так, значится, и получается, что аки роботы мы какие вам стали уж, и словом живым и целительным с вами порой и не перемолвиться. А ежели и хотите вы перемолвиться в беседе личной, али спросить совета какого – так ведь о вас, болезных, все время разговаривать да наставлять вас приходится! Ох, тяжкое ж какое дело то это – советы давать и наставления. Вот придете к кому из нас вы и начнете, бывает, жалобиться – то у вас не так, это не ладится, здесь чего-то не хватает. И вот сиди, слушай вас, или того хуже – стой еще, да советы на ходу удумать пытайся. А какие советы то удумать можно, ежели ситуацию вашу и вас, собственно, знаешь только поверхностно? Вот и давать советы общие, универсальные, временем проверенные приходится – в церковь нашу вновь сходить, да свечечку прикупить какую-либо, да молебен заказать месячный. Одноразовые молебны заказывать тоже можненько, но не эффективны они столь в силе своей, ибо шибко по деньгам дешевы. И устаешь так порой от монологов то этих монотонных и советов одинаковых, что аж выть на луну хочется, благо что луны то днем и не видненько.
А ведь и нам высказаться порой то как хочется, душу свою и мучения совести громадные, волнами то так и накатывающие, излить и покаяться! И хотел уж было я покаяться то однажды – да неужто мне то, святому почти человеку, и перед таким же священником то и исповедоваться, осознавая ясненько, как он будет речи то мои пламенные эти выслушивать безразлично и холодно? И вот решил я, значится, вам, миряне мои ненаглядные, овечки вы мои златоносные, униженные вы мои и оскорбленные, душу эту свою самую опорожнить не стесняясь. А и чего стесняться то мне прикажете, коли вот расскажу я вам о себе еще совсем немножечко, да и закончу на том заранее, дабы в детали недостойные особливо и не углубляться то мне? Да и отпущу потом сам себе грехи я и буду чистеньким. Долго ли, умеючи?
А начну я с того, пожалуй, как в семинарию духовную поступать готовился. Хотите верьте вы мне, а хотите и нет, да только не было у меня с детства трудолюбия или прилежания какого-либо, и желания работать тяжко не было также точненько. Любил я поспать частенько часиков по двенадцать, да за столом понежиться, живот свой вкусностями всякими наполняя. И навыков каких-либо и умений не развил за годы жизни отроческой я потому, что смысла в том не видел – один век живем, а далее хоть потоп на них на всех!
И вот, пришло когда времечко мне с путем будущим определяться, надоумил меня батя в семинарию духовную поступить, божьим человеком чтобы стать, значится. Работа, говорит, не волк, на луну выть с горя не будет, а источник заработка стабильный, ежели особенно со временем приходом то своим обзавестись удастся. Знай себе службу неси, ритуалы выполняй, молебны отчитывай и с прихожанами для проформы время от времени общайся с лицом участливым и милосердным на вид. Признаться мне тут еще надобно, что не особо то в Бога, создателя нашего, верил я – да разве оно и надобно, ритуалы то чтобы исполнять, да молитв пару наизусть выучить? Обезьяна любая с заданием сим легко справится!
Ну, и бросился я, в общем, в омут то тот с головой – долго ли, желаючи? Отучился свое, неверия своего не показывая, да и в храм местный помощником настоятеля его определен опосля был за успехи значительные. А успехи то у меня на этом то поприще ого-го какие были, прямо-таки сам себе удивлялся и нарадоваться не мог, что уж про родителей моих и говорить. Молитв тридцать наизусть я выучил, не особливо смысла их понимая, правда, – а и кто их поймет на языке то устаревшем, неужто миряне эти самые офанатевшие? Умел еще я быстро цитаты нужные в писании священном находить, да объяснить мог играючи, почему православие то наше получше всех этих иных религий бесовских будет, сектантов этих всяких католических, протестантских и буддистских. Канонизированных святых наших жития я в чертах общих самых выучил, дабы народ делами их праведными и неправедными стращать после, а более даже святых этих самых количеством, нежели делами и качеством их стращать то – ведь, чем более у веры твоей святых, ею одобренных, тем крепче она в глазах паствы иной, не правда ли? В общем, хороший, видать, из меня поп вышел – конфессионально профессиональный и стойкий религиозно.
И вот помню как-то раз, служил то когда я у брата моего церковного, у настоятеля, беса этого, на побегушках аки пасынок, случилось в храм наш девице прийти одной молоденькой. Ох, и хороша же была девица та видом и объемами, что аж дух у меня захватывало! Лет семнадцать ей было от роду, но румяна была как яблоко спелое, с грудями тугими налитыми и ликом под стать ангельскому. И вот говорила она, помнится, что сиротой недавно сделалась и решила она к Богу на весь век ей оставшийся обратиться, потому и к нам пришла, монахиней чтобы стать в храме нашем. «Вот ведь глупая человечина, – думал я тогда, – удумать решила, что Бог у нас здесь обитает… Станет он нас, торгашей бессовестных, слушать как будто, коли еще в тот раз хлыстом исхлестать решил, помнится». Но виду я не подал, конечно, ибо уж больно хороша девица та была малая. Ну и приняли мы ее, в общем, в обитель нашу по совету моему для настоятеля.
А совет то тот неспроста я дал – постепенно, со дня первого, стал я ее обхаживать, да к святости приобщить церковной жаждал. Уж и молитву ей вслух какую прочитаю, красуясь, уж и свечки для нее вечером на этаже первом зажгу для большей романтики, уж и так подходить к ней пытался, и эдак, да все не мил был. Грустила она днями и вечерами в доме нашем, о чем-то своем далеком и мне неведомом тоскуя, и по всему видно было, что тяготит ее место это и не находит она в нем то, что искала ранее, и уйти может от нас насовсем вскорости. И от желания своего неисполненного решился я тогда на поступок отчаянный – в келью к ней ночью силою ворвался, дверь ключами своими открыв, да и на постель ее бросил, и навалился сверху, желанием снедаемый. Кричать она хотела, да на помощь звать сперва, да только рот я ей рукой заткнул, пока дело свое делал быстрехонько. И пикнуть не успела девица та и особо опосля и не сопротивлялась. А напоследок пригрозил я ей, что отлучим мы ее от церкви святой нашей, ежели рассказать кому вздумает о случившемся, и поругаем ее прилюдно как от Бога отвернувшуюся, и хулить будем так, что и родители ее, почившие в миру том, нам неведомом, испугаются.
Смирилась девица та и ничего не сказала – лишь на следующий день повешенной на веревке бельевой в келье нашли ее мы. Молчал я, разумеется, и ничего о том не сказал, да и коли скажешь о том – пальцем у виска покрутит народ и усмехнется, не поверив. Святые мы в глазах их, видите ли, безгрешные. Ну, может, оно так и к лучшему. Да, а настоятеля то храма нашего вскорости со службы уволили за инцидент этот ужасный, по его недосмотру случившийся, так что я как вторая рука его место вскорости здесь и занял. Долго ли, умеючи? Неисповедимы пути, как говорится.
В общем, не знаю я особо с тех пор ни горя, ни забот, ни нужды. Недавно вот вообще идею какую гениальную удумал – храмы надувные начать, значится, изготавливать. Чтобы пришла процессия на место какое к мирянам некрещенным, храмик тот наш быстренько тут же развернула на неделечку, да и покрестила всех, и отмолила грехи всем, и отпела всех, и благословила, и прокляла. Эх, вера наша надувная, чего только ум хитрый человеческий изворотливый не понапридумывает! А за идею эту мне, отметить надобно, вышестоящие чины церковные разрешение на омовение машин водой святой выдали.
На днях вот и вообще бесов я изгонять научился из прихожан то этих самых, ведь простая процедура на деле то оказалась: объявляешь сначала кого грозно так одержимым и отродьем бесовским, и все от него в страхе шарахаются и крестить начинают, и боятся его как зачумленного, так что он и сказать то ничего не может особливо, а после ритуалы над ним всяческие экзорцистские проводить начинаешь, импровизируешь, не надоест пока. И храму твоему почет и авторитет, и недоодержимому этому потом чувство облегчения!
Так что бизнес мой теперь растет и ширится, как это между нами говорится, не по дням, а по прихожанам. Свечки вот еще с собой приносить мы этим бедным овцам нашим запретили недавно, ибо нефиг! Пусть наши покупают с заводика местного втридорого, коли такие уж верующие все из себя. Фу, презренные!
Лишь одно беспокоит порой меня, миряне вы мои дорогие. Вот жжется что-то внутри в груди где-то временами, и болит, и ноет. И так мерзко на душе моей порой становится, что прямо на луну эту самую хоть и вой от горя! Или сны еще, бывает, кошмарные природы бесовской приснятся. Но отпускает потом на время, слава Богу! Совесть, говорят, да не верю я в совести наличие, ибо зачем она человеку нужна то, когда вокруг соблазнов то столько поразложено? Неужели глас души то нашей, Богом данный? Мешает ведь только, глупая!
Уф, что-то поразоткровенничался я тут с вами шибко как-то, всего понарассказывал. Душу излил, так сказать. Ну, а раз излил, то и сжечь мне можно будет записку эту вскорости, успокоюсь как только. Ибо зачем вам для сохранения веры вашей в нас читать признания подобные надобно? Решительно во вред вере своей в избранность нашу будет то! Потому сожгу я завтра это все, как есть сожгу, и по ветру развею всенепременно. И чист буду аки младенец, и свят практически!
…Вот только чего же совесть то моя мне ужо и спать не дает смиренненько?
21.07.2012
«Посланник на планете Земля»
– Тебе предстоит нелегкий путь. Эта планета балансирует на грани, и судьба ее находится на чаши весов Вселенной. Дальше – либо жизнь, либо гибель. Но они должны будут выбрать это сами. Каждый из них должен будет сделать свой выбор.
– Что я должен буду делать, Учитель?
– Ты будешь одним из воинов, пришедших в их мир. Тебе придется сражаться, тебе придется бороться с несправедливостью, тебе придется огорчаться их несовершенству. Но помни – этот мир находится на грани, нельзя добавлять в него хаотических проявлений. Ты должен будешь помочь им осознать их пути, помочь услышавшим тебя найти пути к их светлой стезе, что всегда ждала и ждет их. Уснувших – разбудить, унылых – приободрить, радостным дать новые силы для сотворения добра. Помни лишь, что ты не сможешь воскресить духовно мертвых – для них уже нет ни этого мира, ни иных.
Ты будешь одним из многих других, которые будут посланы в этот мир, ты встретишь их в своей жизни. Вы можете объединить силы – так вам будет легче идти. Ты легко узнаешь их, твое чуткое сердце тебя не обманет. Когда на эту планету будет принесено знание о чудесных возможностях духа, когда станут очевидными последствия самых разнообразных духовных побуждений, тогда планета преобразится – так, как и было заповедано. Но помни – для этого вам всем придется сражаться против невежества и жестокости, которые продолжают заливать эту планету. Вам придется сражаться – в том числе и услышавшим тебя, в том числе и проснувшимся. Им будет необходимо это понять.
– Знают ли они о том, в какое время живут, и о том, что им следует делать, чтобы не допустить уничтожения их космического дома?
– Нет. Лишь единицы знают об этом – те, что были посланы Нами или же пришли к Нам сами в процессе своих духовных исканий. Остальные бродят в собственных иллюзиях, либо же закрываются стенами отрицания – и это еще одна причина того, почему необходимо вмешательство.
– Есть ли название в их истории мира, которое было дано этому этапу планеты, когда признаки его приближения уже стали очевидны?
– Да. Его называют «Армагеддон».
– Как называется эта планета?
– Ее жители называют ее «Земля».
– Я понял, Учитель. Я готов принять свой Путь.
– Мы встретим тебя, когда ты вернешься. Помни о Нас, и помни о них. Планета должна выжить.
– Я готов.
– В путь, воин!
Вспышка лучистого сияющего света. Светоносный дух, окутанный его лучами точно покрывалом. Еще мгновение – новый ослепительный поток света окутывает его – и он исчезает в нем.
***
Последнее усилие матери – и ребенок появился на свет. Его тут же подхватила пара заботливых рук, укутала в простыню и понесла мыться. Прошло всего лишь несколько минут – и вот ребенка снова принесли матери. Женщина с заплаканным и счастливым лицом прижимает младенца к груди, что-то тихо и ласково нашептывая себе под нос…
***
– Ты решила, как мы назовем его? Нужно дать ему достойное имя, нашему сынишке.
– Да, я придумала для него имя. Мы назовем его – Христиан.
– Интересно. Почему же ты выбрала для него такое имя?
– Я… я не знаю. Просто… просто мне как будто кто-то шепнул, как его назвать, когда он родился. Мне нравится это имя. Давай мы назовем его Христиан, хорошо?
– Хорошо. Мне кажется, это неплохое имя. Пусть будет Христиан.
***
– Ну, ты там, трус! Штанишки намочил чтоли от страха?! Иди-иди сюда, маменькин сыночек! Тоже мне помощник нашелся! Это моя девчонка, и ты не будешь прикасаться к ней! Никакой помощи от тебя ей не надо! Ты меня хорошо понял?!
И мальчугана схватили за грудки и сильно тряхнули.
– Ты меня понял или нет, я спрашиваю?! Чего молчишь, козел?!
Еще один рывок. Удар в живот. Волны боли, расходящиеся по телу и невозможность сделать даже один-единственный вздох. Вновь занесенная над ним рука…
– Оставь его.
И занесенную для нового удара руку перехватили.
Атакующий обернулся. Перед ним стоял мальчик примерно такого же возраста, как и он – лишь ростом он был слегка повыше. Парень, начавший атаку, дернулся и вырвал захваченную руку.
– Ты чего сюда лезешь, а?! Какого фига тебя, гниду, сюда принесло? Да кто ты вообще такой?! Чего ты лезешь в наш разговор?!
– Оставь его. Ты не намерен с ним разговаривать. Ты хочешь его покалечить и напугать.
Этот так не вовремя встрявший третий оказался ему здесь совсем не на руку. И что очень странно – он совсем не боялся его. Лишь спокойствие читалось в его глазах – но ни капли страха там не было. Он уже научился видеть человеческий страх, он читал его не раз в глазах своих жертв – будь то какой-нибудь трусливый классный отличник или же девочка-недотрога. Но этот – этот его совсем не боялся…
– Я повторю. Оставь его. Ты уже достаточно намучил людей, больше этого не будет. Не здесь, во всяком случае.
– Что я сделал?! Что за чушь ты несешь, баран! У нас с ним были разборки – и не твое собачье дело сюда встревать! Этот падла приставал к моей девчонке, к м-о-е-й девчонке – понимаешь?! И теперь он понесет за это наказание!
И он снова приблизился к пареньку, которого недавно бил, намереваясь продолжать драку. Тогда вмешавшийся мальчуган встал между ним и его целью.
– Хорошо. Тогда тебе придется иметь дело со мной.
Атакующий улыбнулся.
– Как пожелаешь, ублюдок!
***
Он медленно встал. Подошел к испуганно смотрящему на него пареньку и положил ему руку на плечо.
– Не бойся. Больше он тебя не тронет. Теперь ему есть, перед кем ответить.
– С… спасибо, что… помог мне.
Толи парень правда еще не отошел от нанесенного ему удара в живот, толи все-таки продолжал слегка бояться.
– Не надо меня благодарить. Это мой долг. За этим я и пришел.
– А… ч… что будет т-т… теперь с ним?
– С ним-то? – он посмотрел на согнувшегося и ворочавшегося на полу от боли недавнего мучителя. – Тебя он больше не тронет. А так… отойдет он скоро уже. Тебя не должно это волновать.
– Е… еще раз спасибо з-з… за помощь. К…ак тебя зовут и п…почему ты помог м…мне?
– Как мое имя, ты спрашиваешь? Христиан меня зовут. А помог я тебе потому, что это мой долг – и потому, что два воина одного стана не бросают друг друга на поле сражения.
И Христиан вновь положил ему руку на плечо и, улыбнувшись, дружески тряхнул.
***
– Пожалуйста, прекрати злиться. Ты не осознаешь еще все последствия своего состояния, причем не только для тебя, но и для окружающих тебя в эти моменты людей.
– Хватит мне тут тыкать! Это другим ты будешь тыкать, а я тебе в мамы гожусь! И вообще – это не твое дело! Как бы ты поступил, если бы какой-то недоносок ограбил тебя?!
– Я говорю «ты» потому, что отношусь к тебе как равный – к равному, как один житель этого мира к другому такому же. Гнев твой напрасен – событие уже позади, это твое прошлое. Вора уже нет. О прошлом можно сожалеть, прошлое можно любить или ненавидеть, но его нельзя поменять. Его нельзя вернуть, чтобы прожить снова – возможно, по-другому. Но каждый текущий миг постоянно становится прошлым, и поэтому стоит сделать его таким, чтобы тебе не только не пришлось о нем жалеть, но чтобы оно становилось еще одним источником новых сил для настоящего. Жить в прошлом не стоит – для этого есть настоящее.
– Я не понимаю тебя.
– Многие не понимают, к сожалению. И, тем не менее, им придется начать осознавать, где истина, а где ложь, в процессе собственного духовного поиска. Время не ждет. Сроки уже близко.
***
И все-таки здесь было чудно. Несмотря на все нелепости и несоответствия, что своенравный разум жителей этого мира внес сюда, здесь было хорошо. Сама атмосфера этого маленького дома в доме гораздо большем была чиста.
– Ты хочешь исповедаться, сын мой?
– Нет, спасибо тебе, я исповедаюсь лишь перед моим небесным Отцом. И за все свои ошибки я отвечу перед Ним же.
– Так ли уж ты не хочешь? Ведь ты не без грехов, сын мой.
– Да, это так. Но все свои недостатки и глупости, совершенные мной когда-то в разных жизнях – и в этой, возможно, тоже – я искуплю сам своей же жизнью. Просто потому, что это единственный возможный путь, и других путей нет.
– Но Бог даровал его служителям право искупать грехи других и прощать их. Прощенные нами прощены и Им.
– Не дорого же стоит ваше прощение! Не тридцать ли сребреников стоит оно? Но вы неправильно поняли донесенное до вас писание. Если даже на самых ранних этапах оно было частично искажено вашими служителями, то как же можно говорить о полной справедливости его толкования? Во вселенной нет такого закона, который бы позволял одному духу прощать другого за совершенные им поступки и одним махом отменять их следствия. Лишь уже подходящему к концу своего искупления можно помочь – но шагает по пути искупления человек сам.
– Ты говоришь ересь, сын мой! Как можешь ты определять, что верно, а что нет, когда у нас существует живое доказательство справедливости всех почитаемых нами законов, данных свыше?
– Вы многое поняли верно – но, к сожалению, не все. Самые короткие и самые важные слова на планете – «Бог», «Любовь», «Мир», «Вечность» – вы все это поняли верно. Любовью живет и движется мир – любовью Бога к своим творениям и его творениям к Нему и себе подобным. Вселенная вечна, как потенциально вечны и вы – вот это, к сожалению, еще не все осознали.
– Вечен лишь Бог, сын мой, а мы же все смертны. Лишь праведным служением Ему в данной нам жизни можем мы надеяться достичь жизни вечной.
– Но вы вечны. Как вечен я, как вечен ты, как вечен каждый из вас. Планеты могут рассыпаться в прах, но мы будем. Другое дело, что вы, похоже, всерьез намерились уничтожить эту планету в прах, повторив печальную судьбу цивилизации-предшественницы, для которой этот мир в свое время тоже являлся их космическим домом.
– Это неверно! Грешившие и не раскаявшиеся не живут вечно! Судьба их – геенна огненная и вечные муки!
– Вечные муки за ошибки одной-единственной жизни? За ошибки, совершенные человеком на небольшом отрезке его пути? Конечно, существуют поступки, распространяющие свои следствия на очень-очень многие жизни. Один раз упасть, чтобы потом столетия подниматься – это печально. Многие, однако, предпочитают нырять в такую глубину, откуда потом они уже не могут выбраться, поэтому для них следствия становятся похожими на вечные. Но все же они не вечны, они могут занимать многие жизни, но не вечны. Но ведь не в вечном же согрешении и покаянии состоит смысл жизни! Смысл жизни в творчестве для блага, в помощи ближним, в следовании своим светлым путем во Вселенной – поняли ли вы это? Поняли ли это ваши житейские мудрецы?
– Ты оскверняешь слово Божье! Ты не сможешь больше находиться в этом доме, посвященном ему! У нас есть его слово!
– И это прекрасно. Следуйте путем всего лучшего, дарованного вам. Развивайте это лучшее в себе – лишь так вы можете рассчитывать на продвижение, лишь так вы приблизитесь к вашему Отцу. Помните, каждый из нас – его творение, и каждый из нас – вечен. Мы все Боги – в потенциале. Как его частица, обладающая в зародыше всеми его свойствами, мы можем пройти путь от стадии человека – через сверхчеловека – до стадии проявленного Бога. Но мы можем остаться и на уровне животного – многие столетиями живут так, и незавидна участь им подобных. Нам решать – каждому из нас, и это – наш самый главный и самый судьбоносный выбор.
– Довольно! Я не потерплю больше здесь твоего присутствия! Уходи из этого дома нашего Господа!
– Прощайте, отец.
***
– Планета – сад? Что за чушь! Я скорее поверю в механизированную планету – железо!
– Миром движет любовь? Миром движет физическая сила!
– Есть другие обитаемые миры? Но наши аппараты не нашли на доступных нам планетах жизни – все миры пусты! Мы – единственный источник жизни во Вселенной!
– Человек может излучать свет? Ты в своем ли уме?! Еще скажи, что пространство полно невидимых зеленых человечков!
– Своими мыслями человек может менять окружающий его мир? Угу, щас! Вот руками – руками я могу его поменять, а мысли… большей чуши на свете я и не слышал!
– Я – потенциальный Бог? Я – человек! И не надо мне никаких потенциалов!
– Мои чувства создают излучения, влияющие на меня и окружающих? Я несу ответственность за негативные чувства? Вот сейчас я лучше повлияю на тебя, гм, реально – тресну тебя вот этим кулаком по твоей неразумной голове!
– Пространство не пусто? Оно наполнено нашим естеством? Ври, да не завирайся! Ученые еще ничего такого не открыли – да этого и попросту нет! Что? Смогу ли почувствовать разницу между атмосферой храма и тюрьмы? Конечно, нет! А знаешь, почему? Потому что ее нет!
– Как человек чувствует взгляд? Что за подмеченная вспыхивающая искра может возникать между двумя людьми? Тут два варианта – либо все это вам кажется, либо у вас действительно больное воображение!
– Как Христос исцелял людей? Ну вот, опять сказку про Христа завели! Наслушался я ее в детстве уже достаточно. Довольно!
– Армагеддон? Время испытаний? Хватит уже этих сказок для детей, их ими и кормите! Мы взрослые люди и не верим в подобную чепуху!
***
Он стоял, окруженный несколькими десятками своих соратников. Бодрствующими воинами этого мира.
– Мы не отчаемся и не свернем с нашего пути. Помнишь, как ты помог мне тогда, когда я был еще школьником? Ты помог мне из чистого побуждения. Такая же помощь нужна миру и сейчас.
– Да, Георгий, я помню. Я не забыл. Мы не сдадимся, верно. Мы будем работать.
– Сегодня не удалось, чтобы завтра лишь расцвело прекраснее! Как красиво ты это тогда говорил!
Алиса подошла к нему и улыбнулась.
– Верящий не сдается, знающий принесет знание в мир, чтобы рассеять тьму невежества!
И вновь Павел повторил его слова, сказанные им когда-то.
– Драконы злобы будут побеждены!
– Пусть расцветает духовная радость!
– Каждый новый день пусть будет воистину новым!
Он слушал эти слова, и слезы выступали на его глазах – а ведь он почти никогда не плакал. Казалось, они все решили сейчас напомнить ему его прошлые годы жизни в этом мире. Они повторяли его слова, каждый из них повторял ставшее самым близким собственному сердцу. Все они подходили к нему и дружески хлопали по плечу, ободряя. Они – бодрствующие отважные воины этого мира.
– Да, друзья мои. Мы будем продолжать работать. У нас есть выбранный нами путь, и наш долг лежит перед нами. Мы должны помочь людям осознать еще очень многое – но и каждый из них должен сам осознать, где истина, а где ложь. Планета должна выжить. Мы немало сделали, но еще больше нам предстоит сделать. Наши мечты живут в сердце Вселенной, и я молю моего небесного Отца, чтобы настал тот светлый день, когда сбудутся и они.
11.01.2005
«Приказываю – демократизировать!»
Кому: Адмиралу межзвездного космического флота, Г.
От кого: Верховный главнокомандующий стратегическими военно-космическими силами Империи, О.
Статус: Совершенно секретно.
Обнаруженная в кластере CH-35 звездной системы E планета Z-1776 является стратегическим источником элемента Либериум. Потенциальная разведанная ценность эквивалентна 10 миллиардам крейгонов/год.
Экосистема: Планета сходна с соответствующими параметрами нашей планеты Исхода.
Население: Заселена преимущественно разумными аборигенами органической формы жизни. Приблизительная численность составляет 30 миллиардов единиц.
Политическое устройство: Всепланетное утилитарно-автократическое государство коллективистского типа с элементами тирании.
Технократическое развитие: Относительно примитивные летательные аппараты низких слоев атмосферы, отсутствие ядерных и гипербаллистических вооружений, физика эффекта массы неизвестна, физика временного локального поля неизвестна, орбитальные космические спутники не обнаружены.
Разность технологических потенциалов: 98 %.
Потенциал затяжной войны: 0 %.
Рейтинг стратегической опасности по шкале Рэйгона: L-5 (очень низкий).
Первичный контакт: Местные аборигены проявили высокую степень настороженной враждебности и отказались осуществить обмен переработанных единиц Либериума на предложенные нами космические сухпайки десантов, бижутерию и Кока-Колу.
Основываясь на вышеуказанной выдержке из доклада исследовательской демократической флотилии космических бомбардировщиков стратегического назначения K52, приказываю реализовать технологическое милитаристическое овладение в соответствии со стратегией Макристана путем:
1. Мягких орбитальных бомбардировок стратегических коммуникационных объектов противника с использованием термоядерных вооружений и генераторов нуль-частиц.
2. Захвата установленного центрального поселения штурмовыми группами космических пехотинцев флотилии K52.
3. Развертывания системы дипломатической и медицинской помощи пострадавшим от «стихийного бедствия» аборигенам, параллельного овладения и установления контроля над ведущими шахтами Либериума и развертывание военных баз в их окрестностях.
4. Поддержания военно-дипломатического контроля в течение трехгодичного периода выработки Либериума.
Приказ привести в исполнение немедленно при получении. Отчет о проделанной работе ожидаю через пять планетарных дней.
P.S. Это вопрос стратегической важности, Г., любое сожаление и неуверенность станут потенциальной помехой, а это противоречит самой сути миссии нашей великой Империи. И да пребудет с нами Создатель!
02.02.2010
«Притча о небожьем праведнике»
Жил-был на свете этом неправедник, и был жестокосерден он и несправедлив к людям в жизни своей. Считал он себя очень особенным, правильным, а людей прочих мелюзгой непотребной, времени жизни его часто не стоящей. Характер его был неуживчивый, высокомерный и алчный в степени высокой, и тяжело людям, его окружавшим, рядом с ним было – то ворчание, то гневливость, а то и вовсе ненависть изливал свои внутри выращенные он на окружающих, ежели не получалось у него когда-нибудь желания свои за счет других удовлетворить полностью.
И томились люди его присутствием – а он томился их беспросветной тупостью, с гениальностью его в сравнение никогда не идущей, ведь не было равных по уму ему среди всех людей ему известных по мнению его собственному. Потому и сторонился он людей часто, и в разговорах с ними неприветлив был, и никогда никому ничего хорошего желать не спешил.
И была у неправедника мечта тайная, сокровенная, душу и сердце его каждый день сжигавшая до крайности. Грезил он о власти непомерной над этими людишками жалкими обретении, чтобы хоть раз в жизнях своих чтить его начали, ежели не от чистого сердца своего, то из страха перед наказанием возможным как минимум. Но не было у него возможности той время долгое, потому успел он испепелить этим желанием неудержимым почти все сердце свое к моменту описываемому. И грезил он о власти той недоступной – и пуще еще окружающих ненавидел и презирал оттого с днем каждым, злобу свою и отсутствие любви своей в стычках ежедневных мелочных с ними выказывая.
И вот однажды событие случилось неожиданное, нежданное, удивительное. Божий Праведник из земель неведомых и далеких в город к ним пришел, проповедуя. Говорил он слова искренние, от чистоты сердца своего идущие, и столь ласково и трогательно для сердец человеческих говорил он их, что заслушивались люди многие речей его пламенных. И учил Праведник тот людей любить друг друга сильней и более, и друг о друге заботиться, в беде никогда не бросая в одиночестве. И прощать людей друг друга учил он, дабы не копить зло в душах своих, ядом их разъедающее. И милосердию учил он, и терпимости, ведь немыслим путь человеческий без ошибок, и кто люди такие, чтобы судить других справедливостью абсолютной, не обладают коей они. Удивительным даром убеждения обладал тот Праведник, и чувствовалось то, что не понаслышке он прошел прежде путь трудный и тяжелый, чтобы научиться тому, чем сам поделиться ныне с людьми спешил, объясняя и проповедуя.
И внимали люди ему, и плакали, и таяли сердца их, и менять жизни свои они начинали, заветам тем следуя. И приходили к нему люди из числа ранее слушавших, и дальше в путь выступать вместе с ним готовились, дабы в пути этом трудном с ним рядышком мудрости и любви неземной научиться.
И видел все это неправедник, и завистью сердце его обливалось от созерцания того. Дивила неправедника вся странность и необъяснимость власти той, обладал коей над людьми Праведник – ибо странна была она, рода духовного, надземного, да и властью как таковой и не являлась. Страшно хотелось неправеднику, чтобы и его люди также слушали, а позже и слушались всего, что он им приказывать стал бы из блажи своей, а затем и возносить, и восхвалять как праведника может быть даже и начали.
И решился тогда неправедник на поступок хитрый и коварный, ибо не обладал более властью он над помыслами своими к моменту тому, ведь злая воля сердце его себе подчинила и трансформировала. И пришел неправедник вместе с другими людьми из числа слушавших, и учеником Праведника стать попросился перед ликом его. Ничего не сказал ему Праведник, лишь улыбнулся как-то печально, не запрещая, впрочем, за собой следовать.
И возгордился неправедник от того, что принят он был без вопроса единого, и высокомерием внутри наполнился еще более прежнего. И велел он людям, его знавшим ранее, не иначе как праведником себя именовать с момента того, ученичеством своим новоприобретенным то мотивируя. И небожьим праведником стал он, и за Праведником в город иной вскоре последовал.
Долго ходили они по городам и весям, землю эту многострадальную ногами своими истаптывая, много людей к ним еще прибыло, а еще большее число их счастью любви простому человеческому в жизнях своих научилось, ибо был мудр Праведник мудростью неземной и гармонией неземной сердца человеческие наполнять был способен.
И на протяжении путей тех многомесячных мысль страшная в уме небожьего праведника вызрела. Убить Праведника решил он в безумстве своем, дабы власть над людьми этими, вел к любви коих Праведник и презирал неправедник коих, в руки свои забрать раз и навсегда. Новым наместником и наследником в мире этом после Праведника неправедник тот решил сделаться. И нашел он среди толп в течение месяцев этих пути их неблизкого себе подобных, и на выполнение плана своего жестокосердного сговорил он их. И отправились с Праведником они вместе все под видом последователей, планы мести своей за тщеславие неудовлетворенное вынашивая.
И был день – и плакало небо день деньской. И была ночь – и не было чернее ее на небосводе. К центру лагеря, в дороге разбитого, прокрались группой люди те, в сердцах своих любовь предавшие. И миновали они дозор спящий, а тем из пробудившихся, кто закричать хотел, горло ножами припасенными перерезали. И проникли они в шатер Праведника, и неспящим его застали они. И ответил Праведник им, с ножами своими перед ним стоявшим, что ведомо ему было предательство их готовившееся, но не стал он планам их препятствовать, ведь готов он принять муку, его ожидающую, дабы сердцам пробужденным человеческим послужить этим. И остановились было на миг нападавшие, видя глаза его грустные, огнем света для них нестерпимым сияющие, и руки его к ним обращенные.
Но ярость вновь овладела сердцами их, и напали они на него, и ножами своими его резать пытались, и плевали в него, и хулили одновременно. Не сопротивлялся ярости их Праведник, но лишь о спасении душ их, в бездну падающих, молил он мысленно в день этот. И лишь напоследок, кровью истекая окончательно, молвил он им, что нельзя убить истину, ибо всегда возвращается она в форме новой и торжествует вечно над злобой и ложью человеческой.
И гром невыносимый гремел среди ночи той, и молнии по небу метались как бешеные, когда деяние сие страшное совершалось. И разбудил гром тот многих людей в лагере, и кинулись они в шатер глашатая своего, но бездыханным его нашли они к моменту тому горькому. И стоял над телом его лжеправедник, и горько всхлипывал. И молвил он прибежавшим людям, что один из людей его, рядом с ним стоявших, убил их глашатая истины – а они, все прочие, на шум едва прибежать успели, но бездыханным уже застали Праведника. И скрутили тогда одного из дельцов неправедника того как убийцу единственного, а дельцы прочие небожьему праведнику перечить не решились, за жизни свои телесные опасаясь.
И много лет миновало с момента того описанного, и наместником, и наследником Праведника неправедник объявил себя вместе с подельниками своими и убийцами. Придумал он слова предсмертные, якобы Праведником перед ними произнесенные и власть над последователями его им передавшие.
И стал тот лжеправедник тираном и властителем дум людских, и карал мечом, огнем и дыбой с кострами он любое инакомыслие, и злато за спасение душ тех грешных собирал с людей непомерно и всевременно. Исказил он сильно суть изначальную учения Праведника светлого, и любовь страхом заменил он, и ритуалов обязательных множество для люда подчиненного понапридумывал в обогащение клана собственного. И лил кровь он человеческую во имя власти своей времени множество. Великим инквизитором стал тот лжеправедник, и не было хуже власти его на земле.
Но вышел и его срок, и не избежал он той самой участи, коей других запугивал и «спасал» от коей самим собой и подельниками своими обрядами удуманными. И не было тех, кто всплакнул бы о нем или посочувствовал.
И стали жить люди на свете вновь радостно, от вампира этого избавившись и иго его отнюдь не божественное скинув, и любить друг друга, и прощать друг другу, и милосердствовать. И вернулась истина на круги своя, как и было предсказано, и прошла по миру в торжестве добром, и в делах поколений будущих воплотилась…
***
На сем оканчиваем притчу мы нашу краткую. А кто из читавших притчу сию параллели какие удумает недобрые и неправедные, или же власть земную свою придержанную выше правды небесной будет поставить пытаться – то не в ответе за того мы будем как рассказчики.
08.07.2012
«Простить»
Удар. Еще удар.
Маленькие струйки крови, стекающие из разодранной кожи.
Боль. Волны боли, бороздящие и сжимающие в судорогах тело, туманящие разум.
Отчаянный тихий-тихий полувскрик, полный неизбывной тоски.
Грозное лицо отца, нависшее совсем-совсем рядом. Обнаженные белки глаз, полный злобы и ненависти взгляд.
Снова боль. Еще. Еще.
Комок чего-то теплого, застрявший в горле и не дающий дышать.
Плевок на пол, плевок – кровью.
– Папа, остановись! Не н-а-а-а-а-а-д-о-о-о-о… За ч-т-о-о-о-о-о-о?
– Ах ты маленький гаденыш! Я разве тебе не говорил, что со взрослыми нужно разговаривать вежливо и уважительно?! Тем более со мной! Ты почему посмел назвать меня гадом? Как ты смел так назвать своего родного отца?! Ах ты неблагодарный выродок! Получи, маленькая скотина! Получи, тварь!
Хрип. Дышать уже невозможно.
– Да остановись ты, отец! За что ты бьешь ребенка, засранец! Что же ты за зверь то такой! Остановись, говорю тебе – ты же сейчас убьешь его!
Голос матери, еле дошедший до сознания – тихий и ласковый голос, сейчас сделавшийся каменно-твердым и каким-то совершенно изломанным. Он всегда делался таким, когда отец бил его. Но – и только.
– Молчи, женщина! Не ты мне будешь указывать здесь! Здесь главный я, и ты – ты будешь выполнять мою волю! Уродец посмел назвать меня гадом, а я такого не прощаю! Ты слышишь меня?! Я мужчина, а не жалкая тряпка – и такого не прощаю. Никогда!
Снова удар.
До чего же больно… Его тело так и не становилось железным, а ведь временами он так этого жаждал…
И вновь голос матери – но почему-то уже совсем тихий. Странно… это она так говорит или он уже перестал слышать?
Удар.
Мир изменился – исчезли все звуки. По лицам родителей он видел, что они продолжают о чем-то спорить, но вот слышать их он уже перестал.
Один раз отец что-то, кажется, прокричал в ответ жене, но затем вдруг на лице его появилась какая-то растерянность, и он было уже опустил руку с увесистой деревянной палкой…
Но – только на мгновение. Но – только наполовину. Внезапно лицо его снова приняло прежний – свирепый и ужасно отталкивающий вид. Он повернулся к сыну.
Сейчас. Сейчас ударит снова…
Удар. Удар. Удар.
Ломающееся дерево. Новая вспышка боли. Мир померк.
* * *
Тихий голос, ласкающий слух подобно теплым волнам морского прибоя. Склоненное над ним лицо матери. Льющаяся прекрасная песня.
Смесь седых и русых волос. Седых… А ведь она, его милая мама, была еще так молода…
Я должен это выдержать. Во что бы то ни стало – должен. Обязан. Иначе – нельзя. Должен.
И снова забытие.
* * *
Он открыл глаза. Да, это его мир – мир, в котором он родился. Добрый мир?
Мать, мать всегда ему говорила, что этот мир такой, каким его видят люди и каким стремятся сделать. Мир таким становится – для каждого человека. Добрым или злым, прекрасным или безобразным, полным великих тайн или совершенно бессмысленным. Неизвестно как, но мир становится таким, становится – всегда.
Он прикрыл глаза. Постепенно возвращался слух, хоть и с трудом, но начинало чувствоваться тело. А потом он опять уснул – и спал долго-долго. Ему показалось, что целую вечность, хотя в реальности, быть может, не прошло и дня.
В этом своем сне он слышал голоса людей – слышал смех и чувствовал их восторг. Он ликовал вместе с ними, он пел с ними, и голос его как-то вплетался в общую гармонию голосов – и тогда песня-восторг, песня-ликование звучала еще сильнее и радостнее. Он радовался жизни, радовался с другими – такими же, как он, умеющими радоваться. Он любил жизнь… Любил, несмотря на преграды, несмотря на проблемы. Он любил жизнь…
А затем он проснулся.
* * *
Молодой человек проснулся и как-то неловко встряхнул головой, отгоняя недавнее наваждение о побоях. Наваждение ли?
Нет.
Он точно знал, что все это когда-то было с ним. Он это помнил…
Зачем он это помнил, почему не мог выбросить из памяти эти отрывки мучений, почему верная память не позволяла ему такое? С какой целью хранила она эти давние воспоминания давно ушедших лет? Кто знает…
Он так тщательно старался отгонять из мыслей эти события своего прошлого, так усиленно пытался их забыть… Но – никак, но – не получалось.
Почему даже теперь, когда у него есть так много – любимая женщина, с которой он как ни с кем другим близок, которая понимает его с полуслова, которая любит его, и жить с которой он рад и счастлив… прекрасная работа, позволяющая помогать огромному числу людей… слава, богатство, признание, успех – почему даже теперь эти жуткие картины, монстры прошлого, встают у него перед глазами? Напоминание о том, что ему пришлось пережить? Предостережение?
– Хватит бежать, – подумал он. – Хватит бояться. Хватит помнить об этом и постоянно перемалывать в памяти. Пора, наконец, простить людей – простить за ошибки, простить и отпустить от себя. Забыть – и простить. Простить – и забыть.
Тогда, развернувшись к окну и подняв глаза навстречу восходящему утреннему солнцу, он прокричал: «Отец, я прощаю тебя за ту боль и страдания, которые ты причинил мне. Я прощаю тебя и отпускаю с миром. Иди своей дорогой. Расстанемся без злобы и ненависти. Будь прощен мною!»
Прокричал громко и радостно. Прокричал так, как, возможно, кричат, ликуя, воины после победы.
– Я прощаю тебя! Да будет так!
– Да будет так… – разнеслось далеко на просторы.
И тогда прекрасная музыка, музыка ликования и восторга наполнила его слух. Это была его музыка, музыка его детства.
Знак его пути.
02.04.2003
«Ребенок»
Да, я знаю – ты не мог бы назвать свое детство по-настоящему счастливым. Солнечным, безоблачным, радостным. А разве многие из нас могут?
Да, я знаю – этот мир ненормален уже настолько, что даже нормальные в нем считаются ненормальными, здоровые заболевающими, а большинство смертельно больных – абсолютно здоровыми. Большинство же, наверное, все-таки больны.
Это очень особая болезнь – бессердечие. Отсутствие сострадания и подлинной любви. Желание любой ценой заставить своего ребенка уважать тебя – пусть даже ценой его самоуважения и слез. Но ребенок – это не твоя игрушка, и никто не давал тебе права лепить его по своему образу и подобию, ломая его душу. Кто тебе сказал, что твой образ достоин повторения?
Впрочем, тебя это никогда не останавливало, ведь ты всегда, вплоть до последнего момента, считал ребенка своей собственностью, своим личным творением. Будто это ты создал его душу и прошел в его сандалиях его личный путь! Будто это ты рождался и умирал за него вновь и вновь… И как же порой тебе было приятно потешаться над своим новоприобретенным рабом!
Ты пришел с работы в дурном настроении? Ничего страшного, ведь у тебя есть маленький ребенок, на которого ты всегда можешь наорать, или даже избить, или даже забить до полусмерти. Он ведь совсем маленький – что он может тебе ответить?
У тебя никак не клеятся нормальные отношения со своей собственной женой – женщиной, которой ты еще совсем недавно признавался в любви и обещал быть верен до конца дней своих? Твой маленький ребенок – отличное орудие для твоей большой мести! Конечно, этот новозавербованный заложник ваших ссор еще слишком глуп, чтобы понять всю твою правоту, и всю глупость твоей как-бы-любимой – но ведь его мнение и его чувства никого из вас не интересуют, верно? Дак что же с того, что он чуть ли не на коленях умоляет вас прекратить ссориться друг с другом, говоря, что не желает видеть вас такими?! Может быть, именно поэтому он начал так стремительно терять свое зрение в последнее время – только чтобы не видеть тебя не в тебе? Да и владеешь ли ты собой в эти мгновения, или это кто-то другой распоряжается тобой, как тряпичной куклой?
Чувствуешь себя полным ничтожеством и неудачником, но пытаешься заткнуть свою скорбящую совесть? Втопчи своего ребенка в грязь, раздави, морально унизь его так, чтобы он на всю оставшуюся жизнь запомнил, кто в доме хозяин! Ударив его в грязь лицом, ты непременно почувствуешь себя на коне перед ним, униженным и оскорбленным. Дак гарцуй же, не стесняйся, чего тебе стоит?! Яйца курицу не учат, а яблоко от яблоньки недалеко падает!
Твой ребенок смеет тебе возражать, и даже дерзить? Значит он давно не знал, что такое настоящая порка! Возьми же ремень, и исхлестай его так, чтобы его спина покрылась волдырями, точь от ожогов! И пусть в школе сам выкручивается и придумывает оправдание тому, что произошло с его неокрепшим телом.
У твоего ребенка что-то не получается? Ругай его на чем стоит свет за его непроходимую лень и тупость, ведь только так он научится по крайней мере бояться тебя – и, значит, уважать. Пусть все в округе от мала до велика знают о том, насколько плохой у тебя родился ребенок – и с какой великой силой ты, его заботливый отец, пытаешься сделать из него хоть какое-то подобие человека. Отличный повод другим начать уважать тебя за твое потрясающее терпение и колоссальный воспитательный труд!
Ты не знал счастливого детства – дак пусть же твой ребенок не познает его точно также. Отомсти своим родителям в лице своего ребенка, выскажи им все, что ты о них думаешь, и даже сверх того! Ведь ты же «нормален» – а разве нормальные могут выздороветь?
Ты не мог назвать свое собственное детство по-настоящему счастливым. Именно поэтому ты прилагаешь все усилия для того, чтобы также не мог сделать и твой маленький ребенок. Потому что разве кто-то заслуживает быть более счастливым, чем ты?
Это очень хрупкое существо – ребенок. И как же подчас легко сломать и искалечить его душу и его судьбу! Но пусть все поступающие таким образом никогда не забывают о том, что это очень особая болезнь – бессердечие. Потому что когда ты по собственной воле лишаешь себя сердца – ты перестаешь жить.
12.11.2012
«Рыба и лев»
Однажды в Великой Пустыне все изменилось. Много месяцев палящее солнце было столь ярким и жара столь нестерпимой, что высохли все, даже самые крупные источники воды. Животные были растеряны, их мучила жажда. Тогда они собрались на Великий Пустынный Совет, на который не собирались уже много десятков лет, дабы придумать способ спастись от светила.
И каждый из них выходил в центр Совета, и каждого из них вопрошали другие, где можно найти спасение, однако никто не мог дать ответа. В отчаянии, животные обратились к своей последней надежде – они вызвали в центр Совета пустынного льва, слывшего самым смелым, мудрым и сильным среди всех зверей и по праву считавшегося их царем.
– Я найду вам воду, клянусь своей честью царя зверей! – прорычал лев. – Я найду ее и покажу вам путь.
С этими словами лев отправился на поиски источника живительной влаги, а животные стали ждать его возвращения.
Много дней и ночей без устали лев бежал и бежал по пустыне, подгоняемый песчаным ветром, мыслями о своих умирающих сородичах и своем долге перед ними. Когда же, казалось, силы совсем готовы были оставить его, его взору внезапно открылся великий, бескрайний, безграничный, насколько хватало взору, океан.
– Я нашел ее! Я нашел воду! Теперь мы спасены! – воскликнул лев и из последних сил устремился вниз к побережью.
Когда же он все-таки сумел подползти к берегу и уже было зачернул в лапы спасительной влаги, то внезапно увидел плывущую в этой воде рыбу. Рыба переливалась на солнце всеми цветами радуги и, казалось, изучающе смотрела на него.
– Ты хочешь отведать из моего источника? – внезапно спросила она.
– Да… – толи прорычал, толи прошептал лев. – Я много дней бежал, силы мои иссякли, мои сородичи умирают от жажды. Я должен напиться, чтобы восстановить силы и вернуться к ним, дабы сообщить им об этом великом источнике спасительной влаги.
– Но знаешь ли ты о его свойствах? – вопросила рыба.
– О каких свойствах ты говоришь? – удивился лев. – Я вижу воду – и я скажу о ней другим. Не томи же меня, уплыви, и я вдоволь напьюсь этой манящей влаги и восстановлю свои силы!
– Вода, которую ты собираешься пить, может убить тебя, – ответила рыба.
– Вот странная рыба, – подумал лев. – Как вода может кого-то убить?
– Убить? О какой смерти ты говоришь? Я итак уже почти умер от жажды, – прорычал лев. – Не мешай же, дай мне напиться!
– Если ты отведаешь из моего источника, твоя жажда лишь возрастет и усилится, – ответила рыба. – Чем больше ты будешь пить, тем сильнее станет твоя жажда.
– Но как же ты живешь в этом источнике и пьешь из него, не умирая? – вопрошал царь зверей.
– То, что для вас, наземных, есть смерть, для нас есть рождение, – промолвила она. – Мы рождены в этом горьком источнике и суждены всю жизнь провести в нем. Для нас он перестал быть смертельным – он стал нашим воздухом, и теперь мы наслаждаемся им.
– Но как же мне тогда быть? – вопросил лев. – Я должен помочь моим сородичам во что бы то ни стало! Не зря я по праву считаюсь самым сильным и мудрым царем зверей!
– Ты можешь отведать из моего источника и спасти их, – ответила рыба. – На севере в это море впадает река, ее вода сможет принести тебе облегчение. Кроме того, в той реке ты также сможешь найти моих братьев, потому что мы можем жить и в ваших водах. Они помогут тебе дальше. Но река далеко, и ты вряд ли сумеешь дойти до нее.
– Как же мне тогда поступить? – вновь вопросил рыбу лев.
– Тебе придется отведать из моего источника – но помни, что твоя цена за это может быть слишком высока. Воды моего моря хватит на небольшое время, так что тебе придется спешить. Однако, если даже ты сможешь после этого дойди до реки, тебе вряд ли удастся вернуться к своим сородичам. Но мои речные братья помогут тебе передать послание об их речном источнике – но сначала тебе придется к ним дойти.
– А если я не стану пить из этого моря? – вопросил лев.
– Тогда, скорее всего, тебе не удастся дойти до реки, – отвечала рыба.
Несколько тяжелых минут лев лежал на берегу, не в силах решиться глотнуть эту воду. Однако, когда он, наконец, осмелился это сделать и зачерпнул лапой немного воды, она оказалась такой горькой на вкус, что он тут же выплюнул ее, не в силах перенести этой горечи.
– Нет уж! Пить из этого моря – значит умереть сразу же, что бы там не говорила рыба, – решил лев. – У меня еще есть силы, я смогу добраться до реки, не будь я царем зверей!
И, собрав крошечный остаток сил, изнуренный жаждой лев побежал в указанном рыбой направлении. Однако сил его хватило всего лишь на несколько часов.
Солнце вновь взошло высоко над Великой Пустыней – слишком высоко для некоторых из сухопутных. После нескольких часов пути изнуренный жаждой лев упал на горячий песок, тяжело дыша. Он знал, что умирает. Он знал, что не смог выполнить свой долг.
– Чертова рыба! – подумал он. – Нет тут никакой реки, и наверняка никогда и не было. Ты указала мне неверную дорогу, ты убила меня! – прорычал он. – Чертова р-р-р-ы-ы-ы-ы-б-б-б-а-а-а! – в последний раз раздался над пустыней громкий рык поверженного царя зверей, и тут же все стихло.
Лишь так же светило солнце, лишь так же дул песчаный ветер, и лишь так же где-то далеко плескались и резвились волны великого и бескрайнего океана. А до пресной реки, питающей море, оставалось всего лишь несколько часов пути, которые он бы смог одолеть, если бы все же решился выпить из горького источника…
02.07.2006
«Свободные как ветер»
Лазурная гладь моря сверкала и переливалась под лучами восходящего солнца. Волны накатывали друг на дружку, вспенивались – и, подхваченные новым потоком, – уносились прочь. Дул свежий бриз – как раз такой, какой бывает здесь каждый второй день – собравший с моря дань влаги и теперь отчаянно бросающий ее в лицо блестящими холодными каплями. Ветер надувал паруса и те, прогибаясь под его потоком, раздувались и кренили корабль вбок. Но – лишь чуть-чуть. Прочные тросы, привязывающие судно к берегу, не давали ветру практически ни единого шанса сдвинуть эту махину и на десяток метров.
Вот раздался крик капитана – и матросы стали спускаться с мачт, чтобы продолжить работу уже на палубе. Скоро фрегат выйдет из этого порта в свое очередное плавание, а пока – разносимые по ветру крики, шум налаживаемых снастей, легкий скрип досок корабля, принимающего на свой борт очередную порцию груза, да свист ветра в лицо.
Странное и смутное чувство вновь не давало ему покоя: тоска по покидаемому пусть хоть и временному – всего на день-два, пока покупался новый провиант, а помощники капитана вели бойкие беседы с торговцами, пытаясь сбить цену на закупаемый товар, – но дому, новому дому среди бескрайних вод и штормов… радость от продолжения пути и какое-то странное предчувствие, что ему уже очень-очень недолго осталось жить этой жизнью, что его путь вскоре резко изменится – и он будет вынужден сделать новый важный шаг в своей жизни. Две недели назад как это ощущение родилось в нем, три месяца назад как он стал юнгой на этом корабле…
«Если человек верит в себя – то он может все. Помни об этом, сынок», – слова его отца, слова, которые он, простой портной, дал ему в путь – в его новый свободный путь по бескрайним просторам морей, в путь, который ждал его с детства и манил за собой в несбыточных мечтах, в путь, который должен вот-вот измениться, дав ему новый выбор.
Вновь крик капитана корабля, огласивший воздух – и матросы поднимают паруса. Их капитан был прирожденным лидером – гроза пиратов Карибского моря, он в своей молодости десятками блестящих атак на пиратские суда и их захватом создал себе это имя. Замечательный стратег и еще лучший тактик, теперь он стал морским торговцем, одним из многих. Но сила была в нем всегда – она и сейчас бурлила в этом человеке, громогласно взывающем к своей команде для начала отплытия фрегата из порта.
* * *
Поднятые и развевающиеся паруса. Легкий бриз, дующий в лицо – скоро он сменится приближающимся шквалом, и тогда им придется снять паруса и стараться лавировать по ветру среди накатывающих многометровых волн, чтобы буря не перевернула корабль на бок – притом, что ветер может менять направление чаще, чем раз в минуту.
Но это будет через пятнадцать или двадцать минут, когда шторм все-таки застигнет их – а пока он смотрел вперед, на бескрайнюю открывающуюся взору водную гладь, и чувство приближения времени выбора и времени перемен, как теперь он условился называть его про себя, становилось все ярче и отчетливее.
Уже не раз их корабль в течение этих трех месяцев его новой жизни среди просторов морей выдерживал самые лихие и отчаянные штормы, которые знало Карибское море за последние два года. И каждый раз капитан и команда выводили его из самых, казалось бы, безвыходных ситуаций – выводили даже из-под прямых обстрелов нескольких буканьерских барков и из сражений один на один с титанами – вражескими фрегатами и даже один раз с галеоном. Потому что это был их капитан – свободный как ветер авантюрист и гроза пиратов, не знавший, что значит отступление.
* * *
Яростно свистел ветер, а волны шквалом осыпали борта корабля, пытаясь проломить их или накренить их фрегат набок, чтобы затем в новом безудержном напоре окончательно расправиться с этими жалкими смельчаками, дерзнувшими вступить в противоборство с могучей стихией.
Уже час как продолжалась буря. Волны все били и били в бока корабля. Ветер сдувал с ног даже медленно ползущих по палубе, волны смывали в море и поглощали еще что-то кричащих людей в своих пучинах…
Это была одна из самых страшных бурь, в которую их корабль попал в этот год – а, может быть, и в эти годы. Он не знал – он видел лишь, как легко море расправляется с теми, которых он всегда считал непобедимыми… непобежденными до сегодняшнего страшного дня.
Вот новая волна окатывает его, пытаясь вырвать спасительный трос из рук – и еще один отчаянно барахтающийся человек проносится мимо с обрывком какой-то веревки в руках… Всплеск, звук которого тонет в шуме ветра – и все кончено.
Волны, волны, волны. Ветер, ветер, ветер. Спасительный трос в руках – его единственная связь с этим кораблем и единственное спасение.
Шторм. Мечущийся из стороны в сторону жестокий ветер. Стихия торжествовала.
* * *
Он не знал, сколько прошло времени. Он не знал, где они находятся. Он не видел других людей – лишь хлещущие по борту корабля волны, лишь скрип корабельных досок под массами воды и собственные уже не чувствующиеся руки, держащие железный канат.
Минута, другая, третья… Десяток, другой, третий…
Медленно текло время. Методично били волны в корабль. Уже не слышно было голосов людей – свист ветра заглушал любые звуки. Уже не чувствовалось тело, лишь мысль – одинокая мысль-фраза, не дающая расцепить руки и быть мгновенно смытым в воду – «Если человек верит в себя – то он может все». Верить – единственное, что ему оставалось теперь, верить в свои силы и быть мужественным. И тогда он сможет выжить. И тогда он должен выжить.
Сознание временами переставало служить ему – и тогда приходило странное забытие… Он видел себя адмиралом огромной эскадры. Он видел себя, раздающим приказы капитанам своих кораблей во время сражений – и людей, с радостью и смелостью в глазах идущими эти приказы исполнять. Люди верили ему и готовы были пожертвовать своей жизнью, чтобы жил он, но и он готов был в каждом новом сражении пожертвовать своей жизнью, чтобы жили его люди.
Он сам дрался на передовой с пиратами и разбойниками, заполнившими некогда мирные просторы этого когда-то еще никому не ведомого моря – сражался в море и на суше, когда те начинали штурмовать город-порт. Сражался он и с врагами его государства – но это было существенно реже.
Он видел, как его удостаивают какого-то звания, видел склоненные в уважении лица придворных и восхищенные лица его матросов, когда он приближался к ним, открыто неся орден-награду…
А потом он видел свои синие бесчувственные руки и пол обливаемого волнами корабля. Видел закрепленный на корабле и метаемый волнами из стороны в сторону железный канат, за который эти руки держались. И тогда отчаяние овладевало им.
И потом снова – забытие. И снова – буря. Забытие. Буря. Забытие. Буря.
А потом он вновь очнулся – и троса в его руках уже не было. Его носило волнами среди кучи досок – каким-то чудом он остался еще жив. Тогда он собрал последние силы и ухватился за широкий и толстый кусок дерева – видимо, остаток мачты их былого корабля. В том, что корабль все-таки был разрушен, теперь не было никаких сомнений. Он вылез на этот кусок и обхватил его, стараясь не выпустить из рук.
И снова – забытие…
* * *
Когда он вновь открыл глаза, бури уже не было – светило солнце и лучи его прыгали и играли в лазурной воде. Его носило по водам этого моря вместе с куском мачты. И вновь он мог рассчитывать только на себя – на себя и силу своего духа.
И он держался. Из последних сил – держался. Держался, зная, что надежды у него практически нет. И все-таки он держался. И волны метали жалкий корабельный кусок дерева вместе с вцепившимся в него человеком…
А когда на горизонте появился корабль – у него даже не осталось сил, чтобы обрадоваться или подать сигнал. Но его заметили – и корабль медленно и плавно подошел к небольшому куску дерева вместе с вцепившимся в него мертвой хваткой и уже не шевелящимся человеком.
Теперь он очень смутно помнил те мгновения. Кажется, после того, как его затащили на борт и начали откачивать, то пытались о чем-то расспросить. Однако все, что он мог сказать этим людям, были лишь невнятные мычания не слушающихся его губ.
Потом его поместили в какую-то каюту, и он спал – долго-долго спал. Временами он просыпался от кошмаров и после этого долго еще не мог прийти в себя. Но он пришел в себя после месяца его плавания на этом торговом судне, как он узнал потом от его команды и капитана.
Ему понадобился месяц, чтобы доказать, что он достоин жизни – и еще несколько лет для того, чтобы доказать, что он достоин жизни лучшей. Чтобы развилка его пути и ее последствия стали, наконец, видны.
Он пробыл месяц на корабле, что подхватил его тогда, – подхватил в тридцати милях от разрушенного судна. Как он узнал позднее, когда, наконец, смог подняться с постели по прошествии двух недель, – капитан корабля, что спас его, после того, как стал свидетелем трагедии, постигшей его бывший корабль, отдал приказ обыскивать район в поисках выживших. Но в радиусе ближайших пяти миль таких не было найдено. Капитан этого судна не мог сказать, выжил ли кто-нибудь еще… во всяком случае, они не смогли найти таковых.
Но он выжил – выжил каким-то чудом. Как ему потом рассказал об этом капитан этого судна, – они уже и не думали, что смогут найти кого-то из выживших, и отправились было дальше, как наткнулись на него прямо на пути своего курса – лежащем на куске дерева, которое он так и не хотел выпускать из рук, когда они пытались поднять его и затащить на палубу корабля. Они пытались разузнать, что случилось с ним, и не является ли он выжившим с судна, свидетелями гибели которого они стали совсем недавно, – но он был настолько изможден и болен, что они ничего не смогли от него добиться.
Тогда его положили в каюту и стали лечить так, как могли. Две недели из того месяца, что они плыли в порт, он пролежал постели. Очень мало ел, все больше спал. Временами он в холодном поту поднимался с постели и что-то кричал о том, что обязательно выживет, да еще о том, что должен выжить, что он свободен и его путь скоро полностью раскроется перед ним. Они не слушали в точности, что он говорил – считали это бредом.
Две недели он боролся, чтобы жить. Нет, две недели и три дня. Корабль прошел место трагедии лишь спустя три дня после шторма – и спустя три дня после тех событий подобрал его в море. К тому времени уже спокойном и солнечном – море…
Еще две недели он двигался вместе с ними туда, куда плыли они – и где началась его новая жизнь. Где началась жизнь, которая никогда бы не началась, если бы он сдался. Если бы перестал бороться, если бы отчаялся. Он не отчаялся. Он не сдался. Он боролся и победил. Победил, чтобы вступить в свою новую жизнь – ту, предчувствие которой тогда так тревожило и не покидало его.
* * *
– Джеймс, передай капитану «Гварда» – пусть поворачивает к Плимуту. Мы возвращаемся домой.
– Будет сделано, капитан!
– Право руля! Держи нос по ветру!
– Разворот, разворот! Держим курс на Плимут!
Крики разносились по ветру. Матросы сновали по кораблю.
Он смотрел вперед – на мирную сегодня гладь моря, на пролетающих чаек. Эскадре пора возвращаться – бой выигран и дом ждет. Они починятся, заправятся провиантом и вновь отправятся в путь. Они – свободные как ветер морские странники. Он и его люди – преданные и верящие в него, их адмирала.
Да, они вернутся в гавань. Но сначала они зайдут в другой город – тот, где он вырос и где не был уже так давно… долгие семь лет.
Возвращение домой…
Он вновь увидит своего отца – простого портного – через эти пять лет. Отца, сказавшему ему столь важные слова в тот памятный день испытаний.
«Если человек верит в себя, то он может все».
Да, эти слова держали его. Они держали его, когда он тонул в буре. Они держали его, когда он – уже капитан собственного корабля – сражался в боях. Эти слова держали его. Они и сейчас держат его, держат спустя семь долгих лет.
Они держат его.
Того, кто не сдается.
05.01.2005
«Совершенство»
Томми Вистлеру офигительно не везло. Вы, возможно, скажете, что термин «офигительно» не слишком то подходит для описания столь печальной объективной действительности, с которой столкнулся многоуважаемый Томми? О, если бы вы только знали, через что его семье пришлось пройти за последний год! Вы, разумеется, не имеете ни малейшего представления об этом, и поэтому мы готовы простить вам такие неудобные и непродуманные замечания. И не свистел вовсе наш Томми в соответствие со своей фамилией на постоянной основе – ну, разве что тихо подсвистывал время от времени себе под нос в минуты душевного блаженства. А оно, поверьте уж нам на слово, было не очень-то чтобы и длинным. И вот как он сумел спустя год оказаться на такой широкой финансовой мели – одному Богу и его бухгалтеру известно.
Кто-то, конечно, скажет, что один год – не так уж чтобы и много, и нечего тут истерику разводить и смущать благородных читателей, но это ведь смотря в чем мерить. Ежели в секундах, которые точно стадо барашков тянутся друг за другом нескончаемой вереницей – то вообще в барана превратиться можно. А ежели в событиях его жизни – то сразу плакать хочется и уже не до счета. Идеальным вариантом было бы, разумеется, считать сразу в годах – но только что тут считать то тогда? Тут уж впору Томми было или волком на луну выть, или котенком на собаку, или сразу идти и недолго думая записываться в клуб анонимных неудачников. Был еще, правда, вариант с тем, чтобы всем вместе стать тотально и бесповоротно просветленными – но финансовые возможности семьи Томми не позволяли разместить в доме такое количество осветительных приборов. Вот потому то в семье Томми уже давно не вели подсчета своим злоключениям, ибо оно себе дороже – горести собственные измерять, особенно ежели ты не на морской мели полеживаешь.
Вот и в последние три месяца все было очень не очень, хоть и совсем не насовсем. Зарплату на предприятии, в котором работал Томми, постоянно задерживали, в прямом и переносном смысле кормя всех работников завтраками. В прямом – потому что ему как работнику молочной фабрики молоко каждый день полагалось, впрочем, как и прочие его производные, а в переносном – постольку, поскольку сроки ее окончательной выплаты были настолько изменчивы и непостоянны, насколько не бывают даже женщины легкого – вплоть до воздушного – поведения. В том числе поэтому в последний месяц он ощущал себя все больше мелкой килькой в банке – в том самом банке, где он, доверившись красивым словесам маркетологов пару лет назад, оформил себе ипотеку.
Типичная история, хмыкнете вы? Типичная, да не очень. А не очень – это от слова «совсем». Потому как в этот знаменательный день с Томми произошло нечто совсем из ряда предыдущих его жизненных происшествий вон аж куда выходящее.
***
В это субботнее утро Томми как минимум в двух смыслах не находил себе места: во-первых, в связи с тем, что банковские работники уже буквально собирались в самое ближайшее время выселять их за неуплату кредита из их уютненького жилища; а во-вторых, потому, что на душе его скребли уже не то, что кошки, а расплодившиеся от их постоянной усталости мыши.
– Ну вот за что? За что, Господи, ты послал нам все эти испытания? Ну неужели ты не видишь, как нам здесь не сладко? Мы хоть и живем в самой прекрасной и демократической стране мира, но люди в банках от этого лучше не становятся, жилье не дешевеет, а молоко не начинает само собой разливаться в молочные реки с кисельными берегами – так, ходя с раннего утра взад и вперед по своей спальне, спросонья мысленно причитал про себя и свою жизнь Томми Вистлер.
Тут нам еще надобно отметить, что не особо верующим был наш многоуважаемый Томми – в том смысле, что не проводил он как многие другие гордые собой добропорядочные граждане его маленького городка по воскресному часу в день в местной церкви и не внимал речам пламенным отцов святых, прихожанами откормленных. Ну вот настолько защемило к этому моменту все органы Томми, включая, не в последнюю очередь, его сердце, и пределы его сил оказались настолько не беспредельны, что душа и мысли его рвались куда-то вверх, в надежде излить свое горе кому-то неведомому, кому-то гораздо большему, чем все его горести, вместе взятые.
– Ну вот куда ты ведешь нас, а? – продолжал между делом он мысленно обращаться куда-то в совершенно неведомые и далеко идущие дали. – Ты что, совсем всех нас бросил, да? Поди нежишься себе сейчас где-нибудь там на облачке, пока мы тут, в грязи земной, себе жизни сколачиваем, кто как может. Тоже мне, совершенный! Хорошо тебе там, наверное, уютно. Хотел бы я побыть на твоем месте – лежи себе, ничего не делай, знай только кому-нибудь время от времени помогай понемножку, чтобы совсем о тебе не забыли. Не жизнь, а сказка просто!
Так, все больше и больше накручивая и закручивая себя штопором, а также все более ускоряя собственный ритмичный шаг, Томми бродил по своей собственной спальне. Движения его ног становились все более размашистыми, а рук – все более обрывистыми, так что почва под его ногами в переносном смысле все больше уходила из-под его же ног. В буквальном же смысле она ушла из-под ног аккурат в тот момент, когда от этих странных мыслей его внезапно отвлек звонок во входную дверь уже не очень-то чтобы и его собственного дома. От неожиданности Томми запнулся и упал лицом в пол. Он бы и пролежал так, интерфейсом вниз, еще несколько минут, если бы настойчивый гость не продолжал раз за разом нажимать на кнопку, издающую характерный, хоть и отчасти банальный, знаменитый звук «Дзинь!»
– Кого это еще, легкого как на помине, там нелегкая принесла? – думал про себя Томми, поспешно надевая деловой костюм. – Неужто опять соседи в церковь записаться на воскресный молебен агитировать пришли? А вдруг это опять банковский работник, да поди еще и вместе с судебным приставом на этот раз? Вот уж нет покоя от вурдалаков!
– Здравствуйте! – с улыбкой в ответ на хмурый и подозрительный взгляд Томми ответил молодой человек в белом костюме с красной бабочкой. – Здесь ли проживает господин Томми Вистлер и его достопочтенная жена Валенсия?
– Допустим, – хмуро ответил Томми. – А вы кто?
– О, дак значит это вы – Томми? Просто расчудесно! Значит, меня направили по нужному адресу. Я уж боялся, что расчетчики опять что-нибудь перепутают – у них, знаете ли, еще нет вашего всевидящего GPS, а путь до этого мира и места был, уж поверьте мне, отнюдь не близкий.
– Не вижу ничего чудесного в этом треклятом дне! – этот странный господин все больше начинал действовать Томми на нервы. – Вы не из банка, случаем?
– О, случаем нет, – но здесь я совершенно неслучайно, уж можете мне поверить! – вновь улыбнувшись, ответил необычный гость. – Меня зовут… хотя, впрочем, это совершенно не важно, как вы захотите впоследствии назвать меня. Можете звать меня просто Агентом. Я имею желание и честь представлять нашу прекрасную компанию ООО «Центр Исполнения Желаний». Совсем недавно мы получили ваш запрос, провели необходимые предварительные проверки и пришли к выводу, что мы можем помочь вам в исполнении ваших желаний. Поздравляю, вы нам подходите!
– Если вы из местной церкви, то я туда не пойду, – хмуро бросил в ответ Томми. – Неверующий я, и вообще со странными людьми дел не веду.
– Не переживайте, мы не являемся религиозной организацией, мы стоим… как бы вам это понятнее сказать… несколько выше. Ваш последний запрос в нашу инстанцию миновал обозначенную вами религиозную структуру и попал прямиком в наш центр обработки входящих пожеланий. Осталось только утрясти кое-какие небольшие формальности, и все будет готово – вы станете нашим почетным клиентом.
– А что это значит – быть почетным клиентом? Что мне за это будет? Ежели будет только вам – бонус за очередной врученный флаер или заключенный обманом финансовый контракт – то идите вы… в Ирак! – буркнул Томми.
– Никаких обманов, никаких Ираков, мы же не в ООН! – улыбнулся молодой представитель непонятной организации. – И, кстати говоря, их желания исполняли наши прямые конкуренты, которые как правило носят черные костюмы. Всего лишь несколько уточняющих вопросов и краткий вводный инструктаж, если позволите.
– Ну, валяйте.
– Валяние первое, – отшутился молодой человек. – Вы – Томми Вистлер сорока двух лет от роду, вашу жену зовут Валенсия, она тридцати пяти лет от роду, у вас есть маленькая дочка Мила семи лет и сын Грегори двенадцати лет. Корректно?
– Корректно. А, собственно, откуда у вас такая информация? Что, служба судебных приставов слила?
– О, совсем не приставов, но к суду это все же имеет некоторое отдаленное отношение, в этом вы правы, – подтвердил молодой человек, ставя галочку где-то в своей анкете. – В последнее время вы испытываете эмоционально тяжелые и неустойчивые состояния – а, проще говоря, депрессию, в связи с вашим тяжелым финансовым положением. Корректно?
– Да. Я так и думал, что вы из банка! – совсем огорчился Томми.
– И последнее уточнение – знакомы ли вы с правилами работы нашей системы?
– Какой еще системы? – не понял Томми.
– А, выходит, что вы обращаетесь к нам в первый раз. Очень хорошо, мы любим и уважаем новых клиентов, – молодой человек в белоснежно-белом костюме был самой вежливостью. – Итак, правила… они, собственно, просты. В связи с вашим недавним – а, точнее говоря, десятиминутным и сорокапятисекундным тому назад обращением, мы готовы исполнить ваше желание с некоторыми ограничениями по безопасности. Для вас будет включена наша система – мы называем ее системой тестов. В рамках этой системы вы будете жить и трудиться обычным образом, почти как и раньше – с той лишь разницей, что запрошенное вами желание будет постепенно исполняться с требующимися по протоколам безопасности для вашего мира ограничениями. В частности, вы не сможете причинять вред каким-либо живым существам в этом мире, в особенности одушевленным – любое подобное ваше деяние повлечет за собой нанесение ответной боли вам в значительно превышающих исходную величину размерах. Во-вторых, спустя непродолжительное время вы можете начать получать обращения, отправляемые нашему генеральному директору, заместителем которого вы пожелали стать. И, наконец, в-третьих, запомните: чтобы получить абсолютную власть, нужно быть абсолютно совершенным, а чтобы быть совершенным – нужно добровольно принять на себя все ограничения, этим совершенством налагаемые. Также помните, что вы или ваши родственники сможете в любой момент прекратить работу нашей системы, отправив повторный запрос в наш отдел. По окончании работы с системой мы можем попросить у вас оставить отзыв о ее работе и рассказать о ней друзьям и коллегам. Скажите, вам все понятно?
– Признаться, не очень, ну да и хрен с этим. Где она, эта ваша система? Можно на нее хоть посмотреть чтоли?
– О, совсем скоро наша курьерская служба доставит ее прямиком в вашу жизнь, не извольте беспокоиться. На полную интеграцию системы может потребоваться от одного до нескольких дней, просим вас иметь это в виду. Да, чуть не забыл – ее использование будет для вас совершенно бесплатным, ведь вы итак, так сказать, на мели, хоть вас за долги пока и не замели, – вновь пошутил гость.
– Очень смешно! – скосил лицо Томми. – Подпись то где ставить?
– Никаких подписей не нужно. Факта вашего обращения в нашу организацию уже было достаточно. Ожидайте внедрения системы, и до скорых встреч! – с этими словами молодой человек в белом костюме с красной бабочкой помахал Томми рукой и чуть ли не вприпрыжку отправился куда-то дальше по своим делам.
– Дорогой, кто там приходил? – раздался из спальни сонный голос жены Томми, едва только сам Томми успел захлопнуть за странным посетителем его жилища входную дверь. – Это из банка?
– Нет, дорогая, не из банка! – крикнул ей Томми. – Дилер какой-то непонятный. Системы странные предлагал. Дурдом какой-то вообще, а не жизнь! – в сердцах признался сам себе Томми и вновь погрузился в свои – или не очень чтобы и свои – невеселые мысли.
Из этого информационного болота его почти что волоком вытащила его дорогая жена, обнявшая за шею и положившая голову на плечо. – Будешь кофе?
– Спасибо. Ты для меня просто сокровище. И не бросаешь, как неудачника.
– Может быть и брошу однажды, – засмеялась Валенсия. – Но только не раньше, чем ты сам от меня бросишься наутек.
– Это навряд ли, – ответил он и обнял ее в ответ.
– Съездим сегодня в магазин за продуктами?
– Хорошо, дай только позавтракаю немного.
***
Ну мы же вам говорили, что Томми катастрофически не везло – и что вы думали, что мы вас обманывали? Вот и сейчас, стоило только Томми начать спускаться по лестнице со второго этажа своей спальни, дабы отправиться вместе со своей любимой на не менее любимый всеми истинно демократическими американцами шоппинг, как их домашняя кошка Джес в буквальном смысле встала ему поперек дороги.
– Мяу?! – назидательно-вопросительно сказала она, уставивши испытующий взор своих зеленых глаз прямиком на Томми, тем самым нетрехсмысленно намекая ему на то, что с момента последней ее кормежки прошло (разумеется, исключительно по кошачьим меркам) непростительно много времени.
– Брысь! – крикнул ей Томми, – позже тебя покормлю. Уйди с глаз моих долой!
– Мяу! – еще требовательнее завопила голодная кошка и царапнула ноги своего хозяина и приносителя еды по совместительству.
– Прочь, пушистая бестолочь! – раздраженно крикнул Томми и пнул сидящую на лестничном проходе кошку ногой. – Вот я тебе задам, когда вернусь!
– Мяяяяууу! – внезапно рассвирепела Джес и кинулась Томми на спину, вцепившись в него своими не в меру острыми по человеческим меркам когтями.
Томми закричал, силясь скинуть новоявленного хищника со своей спины, закрутился на месте, запнулся за одну из верхних ступенек и кубарем, проклиная весь кошачий род в целом и род Джес в частности, покатился вниз.
– Ау! Моя нога! Моя гребаная кривая с детства нога! – застонал он, схватившись за правую ногу и ворочаясь на полу первого этажа аккурат после окончания увлекательного, хоть и болезненного, процесса катания по лестницам.
– Что случилось, папочка? – выбежала из своей комнаты на возникший шум Мила. – У тебя ножка болит? Хочешь, я на нее подую, как ты делал для меня, и она тут же пройдет?
– Не пройдет… она, – превозмогая вспыхнувшую боль в суставах и как можно более сдержанно произнес Томми. – Тут… растяжение, похоже. Позови… лучше маму.
– Я мигом, папочка! Только давай я сначала Джес покормлю, а то она вон как глаза свои на нас таращит? А ты пока полежи здесь, отдохни, папочка, а то тебе на работе совсем продыха не дают, я от мамы это слышала, – невозмутимо произнесла своим ангельским голоском Мила.
***
Так, пролежав первую половину дня с перебинтованной ногой в постели и страдальчески созерцая через окно, как жена его соседа неумело паркует в гараже их новенький дорогущий автомобиль марки «Порше», успев несколько раз кинуть тапком в решившуюся навестить больного хозяина кошку, Томми морально подготовился к просмотру вечернего новостного телесеанса «Голос Америки».
Тут нам вновь надобно отметить, что он, этот голос, так задравший многих жителей иных стран и городов, действовал на Томми крайне умиротворяюще. Как подчас приятно было для замученного сознания Томми внимать ему после тяжелых трудовых будней, понимая, что где-то там, за далеким мировым океаном в иных странах, где Томми ни разу не удалось побывать и которые он вообще с трудом бы нашел на глобусе без использования подсказок от «Google Карт», совершаются все новые народные революции во имя торжества демократии, и что их Америка, благословенная Богом – в которого, напомним, Томми не верил, – продолжает свою святую миссию защиты всевозможных социальных меньшинств и строго, как добрый полицейский, следит за соблюдением прав людей во имя мира на планете Земля. Права каких именно людей имели в виду дикторы, говоря о недавнем вторжении США в Ирак, одобренном на уровне ООН, Томми ни разу не уточнял.
До передачи оставалось еще несколько часов, но от скуки Томми включил свой говорящий ящик раньше обычного.
– Идиоты, идиоты, идиоты – и от них одни проблемы и заботы… мусульмане, «фак ю», «фак ю», идиоты! – какая-то группа новоявленных нигеров танцевала, пела и грозилась порешить всех приезжих мусульман на наспех сооруженной сцене Детройта под объективы множества телекамер.
– Сами вы идиоты! – буркнул Томми и переключил канал.
– Дурачок мой, дурачок, с ним я лягу на бочок, – пропел с экрана включенного телевизора голос очередной порно-звезды, известно каким тривиальным алгоритмом прорвавшейся на большой экран.
– «Фак ю», уроды! – выругался себе под нос Томми, отбрасывая в сторону пульт. – Даже посмотреть нечего. Куда только катится наша благословенная Америка? Это уже совсем не мило!
– Что ты сказал, папочка? – приоткрыла дверь его комнаты Мила. – Ты меня звал?
***
Наутро перевязанная нога Томми вновь напомнила о себе резкой болью, стоило только тому подняться с постели и проследовать на своих двоих в ванную комнату.
– Боже, как же я хорош! – внезапно раздался над его ухом чей-то мужской голос.
– Кто здесь? – всполошился Томми, стремительно оглядываясь по сторонам. – Это частная собственность, какого черта вы тут делаете?! Немедленно покажитесь!
– Боже, да я просто великолепен! – продолжал между тем голос невидимого собеседника, не обращая ни малейшего внимания на безуспешную попытку Томми войти с ним в контакт. – Да я самый прекрасный человек на этом долбаном свете, черт возьми! – уверил сам себя голос и в этот же момент внезапно затих.
– Черт, я с этой травмой уже сходить с ума начинаю, – подумал про себя Томми. – У меня уже галлюцинации какие-то начинаются. Сначала вчерашний дилер, теперь еще голоса всякие мерещатся. Видимо, это все от нервов… похоже, все-таки придется покупать себе антидепрессанты, – размышлял он, брея щеки. – Что только подумает моя милая жена…
– Мы тебя любим! – внезапно пропели прямо в уши Томми какие-то две молодые девушки, лиц и прочих частей тела которых он так нигде и не увидел.
– Ты вообще существуешь? – задал вопрос весьма и весьма неуверенным голосом товарищ весьма и весьма неопределенного пола.
– Да ты просто козел! – в сердцах признался мужчина средних лет.
– Да пошел ты! – послала Томми в неопределенном направлении какая-то женщина.
– Спасибо тебе! Спасибо! – плачущим голосом проворковал ребенок.
– Ты что, дурак? Не видишь, что творишь? Я тебя о чем вчера в церкви просил? Это совсем не то, что я хотел! – точно отвесил оплеуху еще один неизвестный субъект.
– Тысяча чертей! – совсем не по-божески подумал про себя испуганный Томми. – Я что, совсем свихнулся? Мне определенно нужен отдых! – уверил он сам себя. – Вот в понедельник на работе обязательно оформлю себе отпуск, если за день не свихнусь, конечно.
***
Эта воскресная поездка в супермаркет помогла Томми узнать о себе много нового.
– Дурак! Козел! Гений! Подлец! Мудрец! Спаситель! Мучитель! – без устали кричали голоса в его голове. Жена с опаской поглядывала на мужа, с трудом ведущего автомобиль и то и дело выкрикивающего в воздух: «Сам дурак! Спасибо! Сам подлец! Не стоит благодарности! Да без проблем!»
Сосед его вообще не стал церемониться и сразу без поиска обходных путей назвал Томми неудачником в ответ на комментарий Томми в духе «зажрались совсем!»
Полицейский на дороге поименовал его не иначе как «Долбанутый псих, который гонит больше ста километров в час и на знаки совсем не смотрит!»
Кассир в магазине, молча взглянув на чек, назвала его «скупердяем», а жена под конец дня – «горем моим луковым».
Дочка Мила поименовала Томми как «мой больной папочка», сын Грегори – «отпятым предком», а кошка Джес не стала вдаваться в излишние подробности и просто ответила «мяу!»
Аккуратно обойдя кошку под вечер, Томми плюхнулся в постель без задних ног, даже не удосуживаясь снять с них ботинки, и уже через пять минут крепко захрапел. Рядом с ним, спящим, молча присела любящая жена, положила свою руку на лоб спящего Томми и грустно покачала головой.
А снился ему в эту воскресную ночь огромный сад со множеством грядок, кои Томми видел только у знакомых фермеров, проживавших за городской чертой, и грядки эти все за исключением одной были сплошь засажены хреном.
***
Начальник на работе у Томми решил устроить собрание, на необходимость которого давно намекал ему профсоюз, и сразу без обиняков объявил, что зарплата за предыдущие два отработанных месяца в этом месяце выдана не будет, потому что, цитируем, – «эти чертовы китайские коммуняки отхватили себе нехилую долю нашего рынка и нам, гордым и свободолюбивым американцам, придется еще много постараться, чтобы надрать им их тощие желтые задницы!»
И вот тут-то Томми не выдержал. Гордо расправив плечи, как то и подобает всякому свободолюбивому носителю демократических ценностей и далекому потомку первых переселенцев-каторжников из Старого Света в Новый, он набрал воздуха в свою могучую грудь и на самом что ни на есть исконно американском подсказал своему начальнику то, в какую именно точку в этом бесконечном пространстве тот может двигаться, не откладывая это дело в молочный ящик, и какой он в целом прекраснодушный человек, хоть и с некоторыми вкраплениями в свой идеальный характер прямо-таки скотских человеческих качеств.
И все бы ничего, но только, подначиваемый одобрительными криками и взглядами своих коллег, Томми разошелся настолько, что под конец своей бурной как Амазонка речи забрался на возвышение, с которого вещал его невысокий босс, и со всей дури наподдавал своему шефу в его исконно американскую рожу. Рожа эта сначала покраснела, потом посинела, а потом на не менее исконно американском изрекла, что он, Томми, может катиться отсюда к такой-то матери и что с сегодняшнего дня он здесь больше не работает.
А на обратном пути с ныне уже прошлой работы в рожу автомобиля Томми на перекрестке врезался грузовик, что вызвало очередной грустный вздох его жены и плохо скрываемое хихиканье его соседа-владельца новенького и пока еще целого «Порше».
***
Чего только не пришлось испытать посетителю клуба анонимных неудачников Томми за эти три месяца, прошедшие с момента его встречи с тем самым странным агентом из ООО»Центр Исполнения Желаний».
Тут тебе и падения в канализационные люки после матерщины в адрес главы местной церкви; и сломанные пальцы рук, уставшие показывать знаменитый американский «фак ю»; и порванные сухожилия ног, кои излишне резко пинали со злости бездомных дворовых собак и кошек; и широкое множество иных способов взаимодействия между физической вселенной и не менее физически существующем в ней Томми. А на голоса, неизменно то и дело то что-то от него требовавшие, то льстиво выражавшие свою искреннюю преданность, то вопрошавшие какую-нибудь очередную глупость, Томми уже даже и внимание перестал обращать.
Валенсия, глядя на своего несчастного мужа, только глаза отводила – и все чаще и чаще они наполнялись слезами по вечерам. Дочка Мила стала называть его «больной папочка» уже практически на постоянной основе, а сын Грегори кичился перед всеми в школе, какой безбашенный и вообще отпадный у него предок.
…А кончилось все тем, что на Томми наехал грузовик, везущий целые канистры молока с той самой молочной фабрики, почетным беззарплатным членом которой он еще совсем недавно и состоял.
***
– Теперь вы понимаете, многоуважаемый товарищ Томми, насколько важно правильно формулировать свои желания? – молодой человек в белом пиджаке с красной бабочкой склонился над Томми и испытующе взглянул ему в глаза. – Пожелание – оно ведь, как бы это понятнее выразиться – дверь в окно возможностей. Как вам, кстати говоря, живется в роли заместителя Бога, разрешите полюбопытствовать?
– Не… очень… живется, – еле слушающимися его губами и почему-то неожиданно тихо произнес Томми.
– Оно и видно, что не живется. Вы же даже не в столь привычном для вас теле сейчас находитесь. Вот лежите вы сейчас в коме в операционной, а там за дверью ваша жена за вас молится. Знаете, какие ее сейчас желания одолевают? А вот я вам скажу, хоть вы и не спрашиваете. Единственным самым жгучим и переполняющим все ее существо на текущий момент желанием является ваша жизнь, Томми. Она хочет, чтобы вы жили, понимаете? Не о божественности и совершенстве она сейчас просит, а о сохранении жизни – которую вы, надобно отметить, не слишком то и ценили.
– Голоса какие-то… преследовали меня постоянно, – еле слышно прошептал Томми.
– А, дак это были входящие запросы от людей, сформулированные ими мысленно, – ответил Агент. – Мы дублировали их для вас. К сожалению, как вы, наверное, заметили – эта наша программа еще не совершенна и поэтому недостаточно качественно осуществляет их фильтрацию, в связи с чем туда подчас попадают запросы, не имеющие к Богу отношения, а прямо-таки сказанные людьми совершенно всуе. Все дело в том, что наша система еще находится в альфа версии разработки и еще не в полной мере протестирована. Но не извольте беспокоиться – наши программисты уже знают об этой проблеме, и в самое ближайшее время мы обязательно устраним из нашей программы эту досадную ошибку. Дак зачем же вы желали побыть, так сказать, в шкуре нашего директора, Томми?
– Я… ничего… такого… не желал.
– Желали, Томми, желали. Люди же в большинстве своем совершенно не задумываются над тем, каково это – быть совершенным. Им кажется, что вот попроси они Бога о чем угодно – и он должен немедленно сорваться с места и исполнить любую их прихоть, пусть даже она и обернется впоследствии их собственной гибелью. Вот как, например, скажите на милость, наш генеральный директор должен исполнять пожелания в духе «да гори оно все синем пламенем» – спалить все офисы Газпрома? Убить на земле всех людей – или избранных обидчиков просящего? Бог совершенен, Томми, и он по природе своей не может выполнить то, что входит в дисгармонию с совершенством, он не может причинять зло живым существам. А люди постоянно просят его об этом, уж поверьте мне, Томми! Вы ведь заметили, как ваше зло наша программа возвращала вам?
– А как же… все зло… кто… будет с ним бороться? – продолжал шептать Томми.
– Давайте я объясню на понятном для вас примере. Когда некоторые из клеток организма заболевают, приобретая исключительно паразитическую природу, и стремительный рост числа таковых клеток начинает представлять собой угрозу для жизни организма – что должен сделать организм, чтобы остаться в живых?
– Эти клетки… ликвидировать?
– Правильно, Томми. Ради здоровья и выживания всего организма болезнетворные клетки могут быть ликвидированы. Также и с планетой, Томми, также и с планетой.
– Могу я… с женой поговорить?
– Сначала вы должны ответить на один уточняющий вопрос, Томми. Скажите, пожалуйста, вы хотели бы продлить действие вашего желания почувствовать себя на месте Бога?
– Нет… не хотел бы. Мне кажется… я все понял.
– Ну вот и отлично. Тогда тестовую программу мы вам сегодня отключим. А операция на сердце, кстати говоря, у вас пройдет успешно. Обращение вашей жены в нашу организацию с просьбой о вашем спасении было очень чистым и искренним – и мы с радостью исполним это ее желание. И с новой работой поможем – вам же такую любящую вас семью еще содержать надо, – с этими словами Агент протянул свою прозрачную и светящуюся руку к сердцу Томми, отчего по всему организму потерпевшего разлилось какое-то внутреннее тепло.
– Спасибо… за урок.
– Ой, даже не благодарите, – улыбнулся Агент. – И не забывайте про аналогию с клеткой, Томми.
***
– Мощнейший циклон, господствующий над всей территорией Аляски, должен по прогнозам синоптиков продержаться еще как минимум месяц, принеся с собой около восьмидесяти сантиметров осадков, – громогласно вещал диктор с экранов более миллиона включенных телевизоров. – Из-за аномальных холодов, пришедших с территории Канады, около восьмидесяти процентов жителей штата не имеют возможности покинуть свои дома вот уже в течение двух недель. Ученые-климатологи обещают, что данный циклон приведет к полной парализации социальной активности более половины граждан как минимум еще в восьми северных штатах и продержится вплоть до середины мая. Президент уже ввел режим чрезвычайного положения на территории пяти штатов. Это самый большой вызов стихии, с которым когда-либо сталкивалась наша страна за всю свою краткую и славную историю…
29.07.2017
«Спрут»
– Ну что же, рад снова видеть вас, Сармаэль. Давненько, хм, мы с вами не виделись душа-к-душе, так сказать, и с глазу на глаз. Лет десять, не меньше. Много нефти с тех пор утекло, как говорили мои предки, не правда ли?
– Не больше десятка лет по локальному поясу, пожалуй. И я всенепременно рад этой встрече, господин Архитектор. С тех самых пор, как вы заняли эту позицию, я праведно и искренне смею надеяться, что…
– Оставьте вашу лесть, Сармаэль, для какой-нибудь глупой тринадцатилетней девчонки, которую вы после проведенного вам молекулярного реинжиниринга наверняка начнете вскорости обхаживать – а я за свои пару-тройку сотен слышал ее уже достаточно. Насколько мне известно, выше Кураторов никто из этих неразумных так и не поднялся. Не тот пошиб и амбиции, знаете ли, не та хватка… Ну, довольно. Присаживайтесь лучше, да поболтаем немного, как в старые добрые анархические.
– Благодарю. Много нефти утекло, говорите? Биотики и металла, пожалуй, не меньше. Не говоря уже про количество ставших органическим месивом мозгов наших оппонентов, не так ли?
– Да… Как сказали бы эти исторические лизоблюды прошлых веков человеческого мира – как их? – французы, – сплошное nostalgy. Старые добрые анархические…
– Вся власть машинам, хм? Кажется, таков был лозунг этих биологических выродышей?
– Ну… и да, и нет. Без их исследований мы бы не стали тем, чем мы стали теперь в этих новых оболочках. Ну, а что касается… побочных эффектов, то за все нужно платить свою цену, не так ли? Даже за право быть… свободным.
– Что ж, резонно, резонно. Но разве вам никогда не хотелось хоть разок, скажем, почувствовать себя по-настоящему мыслящим, самостоятельным, хоть на мгновение снова ощутить саму суть возможности быть… человеком?
– Давным-давно, Сармаэль, давным-давно. Когда мы высадились на «Тетте», и клоны пошли в бой… Ее глаза, этой девочки, я низачто, наверное, теперь уже не смогу забыть этот молящий взгляд, когда… когда биоинсургенты трансформировали ее тело молекула за молекулой в то, кем… чем теперь стали мы… Они были полны такой мольбы, отчаяния и надежды одновременно… во мне тогда что-то как будто снова щелкнуло и замкнулось где-то, пронзило насквозь. Что-то где-то переклинило во мне, и с тех пор я не могу забыть этот момент…
– Стабилизаторы памяти тоже не помогают?
– Нет, Сармаэль, ничто уже не помогает. Иногда я ловлю себя на мысли о том, что я болен, Сармаэль, что я болен душою. Что она до сих пор еще жива во мне… Понять ли тебе, как это мучительно – чувствовать себя ответственным за все совершенное поныне? О, не тебе, не тебе, Сармаэль. Мы ведь так и не стали бессмертными, сколько не пытались… Практически полная регенерация тел, анабиозные нейрокапсулы, биотико-молекулярный синтез с фантастической скоростью, но… Что толку, Сармаэль? Что толку, если в тебе все еще жива душа? Ничто не способно защитить от ее шепота, который сводит тебя с ума день за днем, ночь за ночью, столетие за столетием…
– Да, я слышал об этом недуге, господин Архитектор. Новый занесенный первичными колонистами вирус с «Эпсилон-5» оказался способен менять ритмику нейроимпульсов внутри наших клеточных структур и приводить к…
– Оставь, Сармаэль! Все гораздо… сложнее, чем думают многие.
– Если бы вы только согласились пройти курс молекулярной реструктуризации раньше положенных сроков, то вы бы наверняка…
– …А ты знаешь, он был прав, Сармаэль… подумать только! Живший несколько веков назад биотический прототип… он как будто чувствовал эту возможность заранее.
– Кого вы имеете в виду, господин Архитектор?
– Их писатель, Сармаэль… человеческое существо. Как же завоеванные нами аборигены с их протопланеты его тогда называли… Оруэлл, кажется. Этот засранец как будто заранее знал, что нас ждет! Как будто снимал с нашей цивилизации кальку, понимаете? До сих пор мой биотический разум отказывается поверить в возможность подобного.
– Но, господин Архитектор, возможно, что это всего лишь только фантазия больного человеческого разума, ощущающего острую нехватку гормонов циклических структур вида…
– Ему сказали, Сармаэль. Кто-то, до сих пор неведомый нам. Кто-то очень и очень могущественный…
– Я не считаю себя вправе навязывать свое мнение, господин Архитектор, однако хочу отметить, что выстроенная нами общественная модель не знает известных нашей науке изъянов и может по праву быть признана одной из самых совершенных во вселенной.
– Мы сделали все, чтобы не дать им вновь восстать, верно?
– Так точно, господин Архитектор. Больше, чем было необходимо. Абсолютно лояльное стадо. Полный биотико-информационный контроль над эмоциями. Эксплуатация эмоциональных взрывов низкого порядка, включая взаимную и разъединяющую их ненависть. Ломящиеся от груза ультрамодных гаджетов прилавки магазинов. Общественно прославляемые сексуальные оргии. Написанная заново история их рас. Разрушенная историко-культурная самобытность, ненасильственно и планомерно внедренный в разум набор мыслительных штампов и псевдопатриотических лозунгов. Наука, пущенная по рельсам препарирования мира на молекулы и атомы. Идеально выверенное и сформированное историко-идеологическое обоснование нашей власти и прихоти. Планомерно выстроенные города-муравейники, столь укрепляющие ощущение собственной мелочности и никчемности на фоне тысячеметровых возносящихся в небо строений. Химико-биотические препараты, вызывающие чувства эйфории и невыразимой самоудовлетворенности. Поощрение института каннибализма с целью стабилизации скачкообразного прироста численности особей. И то основное, что удерживает покоренные нами расы от их вторичного восстания, – тотальный и полный духовный атеизм, искоренение самой мысли о возможности Высшего Разума.
– Я смотрю, сейчас вас стали учить гораздо лучше, Сармаэль. Хотя толку от вашего «доклада» практически никакого. Да, Сармаэль, все так – и не так одновременно. Скажите, вам никогда не казалось, что мы… что мы либо стали слишком совершенными для того, чтобы быть и дальше заинтересованными в управлении этой галактикой, либо слишком несовершенными для того, чтобы иметь право продолжать делать это. Вы… понимаете меня, мой друг?
– Признаться, не очень. Неужели сформированная нами галактическая империя не кажется вам идеальной для наших интересов? Мы сделали именно так, как и завещали нам наши создавшие Искусственный Разум предки. И вы, господин Архитектор, вы сами руководили этим процессом реинкарнации нашей расы.
– Да, Сармаэль, мы все сделали верно. Наверное, даже чересчур… как будто ровно по чьему-то чужому плану. Но они не учли… не учли единственный момент – мы до сих пор имеем… душу.
– Уж не хотите ли вы сказать, Архитектор, что вы действительно верите в то, что Высший Разум все-таки существует? Наши ученые давным-давно доказали, что даже подобная гипотетическая возможность создает…
– Я прожил гораздо дольше, чем вы можете себе представить, Сармаэль, и за всю эту жизнь… реструктуризированного человека… я все-таки понял одну вещь. Мир, который мы загубили, был слишком красив и чудесен, чтобы быть чьей-то случайной прихотью…
***
Системная ошибка. Критическая помеха. Обнаружены значительные отклонения электроинформационных колебаний в секторе «Дельта». Синусоидальные помехи уровня пять галактики «Кваппа». Нарушение историко-хронологического, временного и духовно-мировоззренческих континуумов. Возникновение теоретической возможности экспоненциального всплеска и разрушения криометастезийных капсул жизнеобеспечения. Вероятность разрушения поддерживающих систему иллюзий. Задействованные программы: «Архитектор», «Сармаэль».
Задействованы методы восстановления самоконтроля системы. Программа «Архитектор» подлежит пересмотру. Программа «Сармаэль» изолирована в шестом подпространственном континууме. Инициирована принудительная перезагрузка…
25.10.2012
«Страх»
– Б-у-у-у-у! В-у-у-у-у! – прогудело вдали.
– Кто там плачет? – встревожился человек.
– Это я, Страх! – ответил Страх. – И не плачу я вовсе, а пугаю. Бойся меня!
– Зачем? – удивился человек.
– Так надо! Все боятся, и ты будешь! Это всего лишь вопрос времени.
– Что-то я тебя не вижу… – усомнился человек.
– Конечно! – загоготал Страх. – Потому что самые важные вещи – невидимы! Б-у-у-у-у!
– А какой тогда ты, Страх? – полюбопытствовал человек.
– У меня много ипостасий! – гордо взвыл Страх. – Я бываю просто диким и паническим, могу стать одурманивающим, способен стать скрытным и осторожным, чтобы люди не поняли, что я – это я. Я С-т-р-а-а-а-а-а-х! Страшно тебе?!
– Не знаю, – честно признался человек. – Не расчувствовал еще.
– Ну ты тупой! – раздосадовался Страх. – Вот всегда с вами, идиотами, так. Вы даже суть страха понять и прочувствовать подчас не можете. Мозгов чтоли мало? Неужели вас в детстве родители не учили бояться?
– Мне родители говорили, что бояться глупостей – глупо! – честно признался человек.
– Ах ты… трус! – прошипел Страх. – Все вы трусы, так или иначе! В каждом доме можно найти щели… пролезу и захвачу… б-у-у-у! Вот скажи мне, – внезапно изменил тон Страх, – ты хочешь… власти?
– Зачем? – удивился человек. – От нее одна головная боль.
– Плохо! – просипел Страх. – Не смогу я тобой управлять через нее.
– Дак я и не боюсь получить власть, – усмехнулся человек. – Она мне просто совершенно без надобности.
– Да не получить, увалень, а потерять! Получить то вы много чего не боитесь, особенно из того, что само идет в руки, – а вот лишиться всего этого потом…
– Бояться лишиться? Чего?
– О-о-о-о… столь многого, стольких иллюзий! – засмеялся Страх. – Богатства, власти, престижа, комфорта, веры, любви!
– Любви и веры нельзя лишиться, – твердо сказал человек, – потому, что они внутри!
– Конечно, конечно! – успокоил его Страх. – Это ты один такой умный мне, видимо, попался сегодня. Но знал бы ты, сколько людей боятся лишиться того, что они называют «любовью»… сущая физиология! – продолжал гоготать Страх. – Ими так легко управлять, так легко! Знал бы ты, мой враг, скольких вместе с моей подругой Обидой мы отправили на тот свет в последнее время из-за этой самой неразделенной «любви» – не улыбался бы больше этой глупой улыбкой. Б-у-у-у! В-у-у-у! Ф-у-у-у!
– Ах ты мерзавец! – крикнул человек. – Давно чувствовал, что темны дела твои!
– А ты моих дел еще не видел! – резко оборвал его Страх. – Так что не суди, и не судим будешь, как говорится! Я всегда действую вашими, людскими руками, между прочим. Так что и ответственность в итоге тоже на вас ложится. То есть на тех умных людей, что поддались моему влиянию, а не таких дурней как ты, которые даже испугаться нормально не могут!
– Ты пугаешь в первую очередь умных людей? – удивился человек.
– Они – моя самая лакомая добыча! – подтвердил Страх. – Боятся потерять престиж и иллюзию собственного всезнания. Такие гордецы и милашки, га-га-га! – Страх заливался истерическим хохотом.
– А на кого еще ты обычно нападаешь?
– На покорные массы, конечно!
– Людей?
– Нет, массы! Когда толпу одолевает панический, дикий, всепоглощающий Страх, она перестает быть людьми и становится массой! Для них мы с моей сестрой Жестокостью специально создали подобных вашему «вождю народов».
– Чтобы через этих властителей держать весь народ в страхе?
– А ты не настолько туп, как мне представлялось изначально, человечишка! – прицокнул языком Страх. – Но одного человека нам бы не хватило. Нужна была система постоянного репродуцирования моих эманаций, – продолжал разглагольствовать Страх. – Нужно было, чтобы источником меня стали сами люди, чтобы они постоянно передавали меня из души в душу, тем самым не давая угаснуть и умереть… Только так я смогу стать по-настоящему бессмертным! Нужно, чтобы меня внедряли в школах, а еще лучше, чтобы родители передавали меня своим чадам с самого раннего детства под видом какого-нибудь сокровища. Нужно, чтобы я сумел обосноваться в ранимой детской душе – и под воздействием всего того, что под моим влиянием создали в этом мире вы, называющие себя взрослыми, уже ни на миг ее больше не покинул!
– То есть, ты управляешь людьми через страх перед неправедными земными властителями?
– Через это тоже! – согласился Страх. – Но здесь мне еще очень помогают моя подруга Лень и порождаемые нами Безразличие и Апатия.
– Неужели земные цари были настолько поганы?
– А что, много среди них было тех, кого можно было по-настоящему… любить? – многозначительно ухмыльнулся Страх, но осекся на последнем слове.
– Боятся – значит, уважают?
– О, а вот теперь ты говоришь моим языком! Уважаю, хоть и не боюсь! – льстиво сказал Страх. – Эту фразу кстати я лично придумал, а всевозможные дурни ее послушно приняли за каксиому… Такие милашки!
– Каксиому?
– Да, ложное знание! Практически все ваше знание – ложно! Во многом благодаря мне, кстати говоря. Истина не рождается из страха, ведь она – начало его краха! – прогорланил Страх, но осекся во второй раз.
– А как же вера?
– Надежда, любовь… хватит произносить при мне эти гадкие слова, человечишка! – зашипел Страх. – Любовь, замешанная на страхе – физиология, надежда на страхе – недовольство, вера на страхе – религия!
– Дак это ты исказил веру, подонок?!
– Нет, это были все же вы, люди! Ваши так называемые «святые отцы», церковники, ваши кровавые инквизиторы всея планеты! Как ловко я научил вас через них бояться Бога – и значит не научиться Его… любить, – и Страх снова осекся на последнем слове. – Ты думаешь, что этими верующими движет подлинная вера? Нет, я и только я управляю ими, все эти люди – мои подопечные, мои рабы, мои пешки! Я убедил их, что без меня их вера ничего не стоит, и дал им отличный способ избежать мук моего врага Совести через всевозможные потайные ходы вроде искупления грехов за злато. Это все мое творение, человек! Теперь ты понимаешь, кто на самом деле тайно управляет этим миром?! – Страх шипел и плевался во все стороны от собственного перевозбуждения.
– Недолго тебе еще здесь править, Страх!
– Это мы еще посмотрим! – захохотал тот в ответ. – Посмотрим, вот как те же самые фильмы ужасов, так прекрасно наполняющие человеческие души мною! А как же приятно созерцать, как эти испуганные начинают и дальше передавать меня другим людям точно по эстафете… массы, одним словом!
– Ничего, – твердо сказал человек. – Мы о тебе еще напишем!
– Н-е-е-е-е-е-т! – захихикал Страх. – Это мы о тебе еще напишем… о всех вас! Так все исказим, чтобы люди и посмотреть в вашу сторону боялись – и не только в вашу. Зря, чтоли, я воспитал столько всевозможных журналистских подонков на телевидении и в прессе? Это все моя территория, зона вечной лжи и страха!
– Ты не можешь быть бессмертным. Ты не вечен!
– Это вы не вечны! – парировал Страх. – Страх смерти – мой самый серьезный козырь! Человек смертен по природе своей… шах и мат!
– Не умирали, но изменились.
– М-о-л-ч-а-т-ь! – заверещал Страх. – Ты мне еще здесь слова святого Павла повтори! Терпеть их не могу – не дают внушать людям страх перед смертью! А ведь это именно то, что должно было заставить их предаваться всевозможным земным удовольствиям, не думая о последствиях…
– Дак вот почему христианские церковники так исказили суть вещей…
– М-о-о-о-л-л-л-ч-а-а-а-а-т-ь! – заходился в крике Страх. – Не тебе меня разоблачать!
– Тебе лучше будет помолчать! – раздался откуда-то сверху могучий и сильный голос, заставив Страх съежиться.
Краями своих многочисленных глаз Страх успел заметить, как к человеку опускались – точно два небесных Ангела на своих белоснежных крыльях – Любовь и Смелость. Свет, излучаемый ими, касался Страха и плавил его точно топленое масло. Буквально через несколько мгновений от него осталась какая-то жалкая лужица, а вскоре испарилась и она.
– Шах и мат! – улыбнулась Смелость.
– И так будет с каждым страхом, коли мы рядом! – просияла Любовь.
15.02.2013
«Счастье»
Однажды в дверь дома человеческой души постучали. За порогом стояло неведомо из каких краев пришедшее к нему Счастье. Настоящее Счастье всегда приходит неожиданно.
– Кто ты? – спросил его удивленный человек, уже много лет живший наедине с Безрадостностью.
– Я – твое самое настоящее, долгожданное Счастье! – просияло оно.
– Врешь! – осклабился человек. – Нету в этом мире никакого счастья!
– Но ведь вот же оно я? – удивилось Счастье. – Как же меня нет, когда я наконец-то нашло и тебя тоже?
– Нет, ты не можешь быть моим долгожданным Счастьем, – засомневался человек. – Мое Счастье должно выглядеть по-другому, я это чувствую.
– Да это я просто с дальней дороги устало, – улыбнулось в ответ Счастье. – Так долго пришлось искать тебя в этих болотах Грусти и степях Одиночества! Пусти меня в дом своей души – и я помогу тебе навести в нем полный порядок.
– У меня итак все в полном порядке, как и у всех, – насупился человек.
– Поэтому ты такой грустный? – спросило Счастье.
– Просто я нормальный, – ответил человек. – Не такой, как некоторые.
– Как кто? – вопросило Счастье. – А, ты говорил про тех, кого я уже сумело найти? – догадалось оно.
– Чокнутые они! – фыркнул человек. – И ты тоже чокнутое! – разозлился он.
– Но ведь я твое Счастье! – и Счастье умоляюще протянуло к человеку руки.
– Уходи! – огрызнулся человек и толкнул Счастье в бок. – Я в тебя не верю!
– …Хорошо, – ответило Счастье, – я уйду, как ты просишь меня. Но, быть может, хотя бы память о моем кратком визите сумеет согреть тебя в холодные ночи Безрадостности.
И с этими словами Счастье повернулось к человеку спиной и вышло за двери. Человек фыркнул и, продолжая ворчать что-то о нелепых и несвоевременных гостях, направился вглубь своих спальных покоев.
А прошедшее столь дальний путь Счастье село на крылечке дома души человеческой и стало тихо, не привлекая к себе излишнего внимания, терпеливо ждать. Оно очень-очень надеялось, что человек однажды поверит в свое собственное Счастье.
17.04.2014
«Телевизор»
– Добрый вечер! – прогорланил телевизор. – На что будем смотреть сегодня? Порнуха, чернуха, бытовуха, ржака, бандитская романтика, мыльные оперы, бесконечная политота? Ваш выбор, сударь, на кончике пальца, тыкающего по кнопке пульта. Что может быть примитивнее!
– Разве ж это выбор? – устало вздохнул человек.
– Бери, что дают, нынче все это жрут! – рявкнул со злости телевизор.
– А если все-таки я – не «все»? – вопросил человек. – Что тогда?
– Ну, конечно же, ты не «все»! Ты всего лишь мой давний поклонник. Моя игрушка. Мой бесконечный созерцатель. Мой ненаглядный подглядыватель. Мой включатель и любователь. Короче говоря, мой раб. Да, раб?
– Сам ты раб! – обиделся человек. – Я всего лишь усталый работник, которому нужно хоть как-то развеяться и просто убить время.
– Какое тупое желание! – ахнул телевизор. – Но оно вполне мне по духу. Ведь именно для убийства ваших альтернативных возможностей я и был выдуман. Без устали говорящий ящик в каждом уме и доме – что может быть безумнее? Ты ведь хочешь сыграть в ящик, правда? – подмигнул телевизор всеми своими каналами одновременно.
– Это как? – не понял человек. – Сыграть в ящик?
– Да это фразеологизм такой, олух! – поддразнил человека телевизор. – Хотя, впрочем, вполне сочетается с моей основной миссией, кстати говоря, – обеспечить вас качественными ящиками. Такими, понимаешь, чтобы из них вы уже никуда. Ну, или только туда… – добавил он многозначительно.
– Ты вообще будешь мне сегодня что-нибудь дельное показывать, а? – разозлился человек. – Я тут с тобой в философские дискуссии вступать не собираюсь, между прочим.
– А у тебя бы это, между прочим, и не получилось бы, – съязвил в ответ телевизор. – Во-первых, умишко уже не тот, о чем я за эти годы как раз и позаботился. Ну, а во-вторых, ничего дельного у меня, собственно говоря, и нету, причем давно уже. Другие у меня задачи, понимаешь?
– Это какие, например? – не понял человек.
– А это такие, чтобы вы втыкали и ржали, и чем чаще – тем лучше, – без обиняков заявил телевизор. – И ни о чем другом и не думали. Думать, знаешь, вообще вредно, поэтому я и делаю это за вас уже давным-давно, мне то что, я же железный.
Кстати, к тебе там жена пришла – слышишь? Вон ключами гремит, дверь открывая. Так что давай, сделай меня погромче – дескать, ты очень занят, очень устал, очень не очень и так далее, и помочь ей сейчас в домашних делах ну никак не сможешь. Не говоря уже о том, чтобы поиграть со своим собственным маленьким ребенком. Или просто почитать умную книжку. Или сходить вместе куда-нибудь всей семьей. Или встретиться с родными и близкими. Или…
Короче говоря, не отвлекайся! Втыкай только в меня – и все будет торчком! У меня уже усики торчат от предвкушения того, что я намерен тебе сегодня показать прямо по прайм-тайм. Там такое!
– Что, неужто само Второе Пришествие?
– Н-е-е-т! – сморщился телевизор. – Об этом вы через меня не узнаете, даже и не думайте. И лучше вообще не думайте, хотя я об этом уже и говорил… но, впрочем, такое повторение – хорошее мучение. Вот еще, Второе Пришествие! – фыркнул телевизор. – Эка невидаль! Н-е-т, у меня есть нечто гораздо более подходящее для вас, одупляющихся втыкателей. Авиакастрофа! Сотни погибших, море крови, горы трупов. Сенсация! Хочешь?!
– Конечно, хочу! – одобрительно крикнул человек и прильнул к экрану.
– Вот это я и называю – «сыграть в ящик», – одобрительно причмокнул телевизор, переключая канал. – Всех вам подобных просторными ящиками обеспечим в ближайшее время, – добавил он чуть тише.
25.02.2013
«Теория»
Нет, сударь, это решительно невыносимо! До каких только нелепостей подчас может дойти невежественный людской ум даже в самом, казалось бы, с виду разумном человеческом существе! Вы не только отвергаете все каноны и глупости научного подвоха – вы в своих так называемых свободных размышлениях готовы дойти до сущей, я бы сказал, ереси. Это же просто невероятная глупость! Невежественная, повторяю, противоречащая всем аксиомам и теоремам нашего подвоха, пагубная для людского сознания глупость. Как дерзко и немыслимо решили вы опровергнуть одним своим разумом нашу замечательную, идеальную, не имеющую противоречий и подвохов прекрасную Теорию, которую мы уже не один век насаждаем здесь и там во всевозможные учебники, дабы познакомившиеся с ней не имели возможности мыслить в каком-либо ином, отличном от предложенного нами направлении, – и в конечном итоге не могли бы сделать ничего иного, кроме как выразить нам как первооткрывателям Истины свое самое искреннее почтение! Истины, как видим ее мы – передовые ученые нашего века и созидатели самого лучшего научного подвоха!
Ну где же это видано, скажите мне, о мой невежественный и в меру неумный сударь, чтобы слоны имели ровно по четыре ноги, а? Это противоречит всей нашей научной Теории Пятипалости, которой уже придерживаются передовые ученые прошлых и будущих веков, а что и говорить о настоящем времени!
Позвольте, сударь, конечно же, мы не имеем достаточных оснований для стопроцентной уверенности в нашей Теории, вес коей определяется не степенью ее соответствия объективной действительности, а скорее количеством научных мэтров, готовых ради собственной выгоды разделить с нами эти взгляды, – но о девяноста девяти процентном соответствии на основании одних лишь умозрительных заключений мы имеем полное право говорить!
Да, сударь, это действительно так – ни один из развивавших Теорию Пятипалости научных светил никогда в своей жизни не видел ни единого слона, но это не помешало им построить столь элегантную и непротиворечивую схему – а исключения, как это обычно и бывает в нашей среде, только что подтверждают правило. Во всяком случае, это очень удобное основание для нашего самооправдания в случаях полной нестыковки наших теорий и этой самой подчас столь неудобоваримой для наших прекрасных умов мерзкой действительности.
Бесспорным представляется также тот факт, что слоны, в отличие от человеческих существ, умеют летать.
Об этом вы можете прочесть в знаменитом научном труде «Об ушных слоновьих раковинах и их конвергентно-дивергентно-имплицитно-непонятной связи с формируемыми в естественной среде искусственными условиями создания воздушных потоков путем инвазивно-суггестивно-поступательно-вращательно-крутительных движений против часовой стрелки в моменты пребывания указанных особей в состоянии внутреннего катарсиса, находящего свое выражение в…», само название которого уже способно внушить подлинное уважение всякому почитателю истинного научного подвоха!
Мы, как подлинные знатоки своего дела, категорически отказываемся верить в саму возможность отсутствия у слонов пятой ноги, поскольку это не столько противоречило бы их способности правильного и эффективного передвижения, сколько уменьшению веса всех выдвинутых и внедренных нами в людское сознание научных теорий, а также нашим позициям как уважаемым членам этого общества как таковым. Поэтому ваша так называемая научная работа будет отправлена на существенную доработку – с вашего, разумеется, очень добровольно-принудительного согласия.
Мы осуществим подтесывание и подгон полученных вами экспериментальных данных под наши собственные научные теории, а также при необходимости проведем ретуширование созданных вами в ходе путешествий фотографий слонов путем искусственного пририсовывания пятой ноги.
Разумеется, мы впишем ваши инициалы как создателя очередного подтверждения нашей Теории Пятипалости где-нибудь на тысячной странице после всех инициалов наших многоуважаемых мэтров, столько времени и сил отдавших делу развития научного подвоха.
В случае вашего несогласия мы будем вынуждены признать вас шарлатаном и аферистом, смущающим людские умы, и выставить в самом дурном свете, какой только способно продуцировать наше коллективное бессознательное.
Не хотите? Ну что же, ваше право! Вы просто еще не знаете силу стаи и нашего великого коллективного научного подвоха!
Да-да, вольному волю. Как говорится, скатертью вам дорога прямиком к свету Истины! И тапочки, тапочки свои не забудьте, сударь!
26.01.2013
«Тут и Там»
– Привет, Там! – радостно закричал Тут, обнимая своего брата. – Где же ты так долго пропадал в последнее время? Мы все дружно тут по тебе скучали!
– Я был… там, – уклончиво ответил Там. – Очень много дел в последнее время появилось – тут, знаешь ли, не до пустой болтовни и встреч. Занятой я теперь очень стал, как видишь.
– Да ты почти с пеленок таким и был, братишка! – улыбнулся Тут и похлопал брата по плечу. – Что, опять, небось, люди тебе покоя не дают с такой силой, что пришлось пуститься в бега?
– Ой, и не говори, – опечалился Там. – Вообще задрали! Ни покоя, ни отбоя от них нет вот уже фиг знает сколько тысяч лет. За все это время я стал просто как какая-то ненормальная человеческая «звезда», представляешь? Почти каждый норовит меня найти, как будто у меня персонально именно для него припасены несметные сокровища – и я с радостью готов ими поделиться со всеми приходящими, и говорящими, и просящими, и требующими, и угрожающими. Я, быть может, и был бы готов поделиться чем-нибудь хорошим с некоторыми из них – но не с такими же полчищами!
– Это все потому, что они не ведают, что творят… или не ведают, где ищут! – беззаботно расхохотался Тут.
– Точно-точно! – подтвердил Там. – Наверное, именно поэтому ты, мой дорогой брат, теперь и стал таким одиноким, а я таким популярным. Почти никто не хочет быть и находить Тут, но все мечтают сделать это Там. Как будто бы одного меня, Тама, хватит на всех!
– Хорошо, Там, где их нет. Потому что там, где они есть, всегда что-нибудь да нехорошо!
– А как ты думаешь, Тут, почему оно все у них вот так вот?
– Не знаю, Там. Может быть потому, что они разучились чувствовать душой и приучились чувствовать лишь телом?
– И ведь сколь многие из них воображают, что у тебя, Тут, как-то не ахти, как-то так-да-не-так, а у меня, там, в бесконечных безоблачных далях, которые они ищут совершенно не там, где надо, все просто в ажуре! А может случиться, Тут, что где-нибудь, в одном из моих множественных Там еще и конь даже не валялся, не говоря уже о том, чтобы объездиться! Но ведь они почти не могут не объездиться в поисках прекрасного Там.
– Прекрасный брат мой, добрый Там, тебя я людям не продам! – улыбнулся Тут. – Ты мне еще тут пригодишься… всем нам. Ведь тут оно, знаешь, как бывает… Может быть, что то, что они так усердно и долго ищут там, находится уже тут, почти прямо перед их чешущимся носом.
– Я очень надеюсь, что они все-таки научатся уважать и любить тебя, Тут, – ответил Там. – Ведь даже самые прекрасные Тамы когда-нибудь да и оказываются тут!
03.03.2016
«Тяжесть»
Гой еси, мои люди вы русские! Гой еси, вижу я – настрадалися! Уж глаза у вас ныне все тусклые, и от жизни такой вы умаялись.
Тяжко жить вам поныне, родимые, – вы в Россию попали застойную! Тяжелее, чем предкам-предвестникам, – им страну создавать своевольную.
Столь кредитов на шею повесили! Аппетиты у вас бесконечные. Вес желаний заранее не взвесили – в потребление нырнули, беспечные.
Эх, вещей не купили бесчисленно! Но бесчисленно в мире их всяческих. И жалеют порой: малочисленно в мире разных финансовых прачечных.
И хоромы у вас ведь убогие – без свечей, сундуков и без ходиков. По стенам лишь ковры, телевизоры собирают в течение годиков.
И работы у вас многих в офисе – ух и тяжко корпеть там над числами! Не траву то косить беззаботненько, да не воду таскать коромыслами.
И зарплаты у вас ныне малые – на машины никак не накопится. А пешком походить – вы усталые, от хождений тех время лишь гробится.
То ли дело богатые воины, что фашистов поганых спровадили! Ваших «лайков» они недостойные – с интернетом чего-то не сладили. То ли дело бойцы и дружинники, защищать Русь от орд что задумали – жизни их протекали в малиннике, а о смерти они и не думали.
Ух и тяжесть какая нагрянула, что ваш дух крепко так опрокинула! Точно сила в душе вдруг отпрянула, и к обочине жизнь ваша двинула.
Вы здесь сексом теперь озабочены и «партнеров» по пальцам считаете, а кто верен – они «заморочены», уж насмешками их порицаете. То ли дело с неверными женами, за мужьями на каторгу шедшими – они счастье измерили тоннами, никогда верностью не болевшие.
Тяжело, тяжело непомерненько! Вам карьеры, вам славы желается, и душа ваша очень печалится, коль работа «крутой» не считается.
Не найти для детей ваших времечко, нет его на семью своевременно – точь в пустыню вы сеете семечко, иссыхает оно преждевременно.
Вы по кругу как белки метаетесь, в этом беге хоть смысла нисколечко – лишь быстрее вы мчаться стараетесь, и ослабла в том беге вся волечка. А вот предки карьеры не строили – ну, всего лишь державы великие! Ведь для вас же ступени готовили – вот так цели позорные, дикие!
Ух и тяжко вам быть, люди, русскими! Точно спину вам всем что-то сгорбило, точно плечи вдруг стали бы узкими, точно нить путеводная порвана. Вот и радость в глазах уж не светится, и в душе больше песнь не рождается, и кому-то поплакать уж метится, а кому-то к другим убегается. То ли предки совсем беззаботные, жизнь за Бога, семью отдававшие! Вот отдали им жизнь – и не мучиться, они были совсем не страдавшие.
Тяжесть вас задавила, замучила! Как же сбросить ее, ненавистную? Победить как проклятое чучело, сладкой сделать вновь жизнь вашу кислую? Вы умы напрягите, подумайте: что не так у вас в плане желаний, мотивации и отношений, в исполнении ваших призваний?
Чтоб не белками бегать в колесиках, а летать в поднебесье же птицами… К чистоте когда дух ваш попросится – жить вам снова с счастливыми лицами.
23.01.2017
«Урок войны»
Грохот колонн закованных в броню чудовищ. Свист, скрип и скрежет, раздирающий воздух. Предсмертные крики людей-изгоев – самих сделавших себя такими. Грохочущие вдалеке взрывы. Рассекающее воздух и несущее смерть железо. Хруст человеческой плоти под колесами машин, бороздящих эти поля смерти и скорби. Злоба и ненависть. Агония и ужас. Боль и гибель…
Эта вражда все-таки была развязана – несмотря на все усилия Конгресса Постатомной Безопасности. Несмотря на призывы к разуму и сердцу, несмотря на очевидные последствия войны – быть может, даже более разрушительной Последней Войны Скорби. К голосу чего же прислушались эти политики, издавшие постановление о начале военных действий? Жажды денег, власти? Голосу всего низшего, что они так и не сумели изжить?
Тишина…
И вновь – разрываемый скрежетом машин воздух.
Свист снаряда. Облако серо-зеленого газа, затянувшее место его падения и начавшее быстро распространяться вокруг. Пятьсот метров. Близко. Зараза распространяется, правда, не слишком быстро, так что у него еще есть шанс уйти…
Если только бегом. Да, бегом.
Закинутое за спину смертоносное оружие. Мобилизованные возможности тесса-костюма, которые позволят не потерять ни одной лишней капли бесценной влаги и защитят от волн радиации в этом поле песка и металла. Оптические, инфракрасные и множество-множество других датчиков, чем был буквально нашпигован его нынешний «скафандр», включены и функционируют – функционируют, чтобы предупреждать об опасности, которую создали такие же люди.
Быстрый-быстрый бег. Растущее серо-зеленое облако за спиной…
Отрава. Страшнейшая отрава, придуманная умами ученых – ученых, которые получили огромные деньги за разработку этого проекта. Несколько секунд вдыхания этого газа – и генотип человека оказывался изменен до неузнаваемости. Собственно говоря, с тех пор тот, кто имел несчастье оказаться там, где упала эта невзрачная на вид болванка с костями и черепом, выгравированными на ней наподобие флагов древних пиратов, уже переставал быть человеком. Живое гниение, постепенно оставляющее от человека лишь прочный кальциевый костяк, пробудившиеся звероподобные инстинкты, заставляющие его стать даже не животным, а намного хуже – монстром, пирующим на трупах убитых, добивающим раненых для собственного пропитания…
Ужасная участь. Лучше уж умереть от пули какого-нибудь солдата, чем стать тем, во что превращало людей это оружие – оружие, придуманное ими самими.
Но лучше все же не умирать – нет, не для того, чтобы продолжать это безумие. Не для того, чтобы убивать и быть, видимо, тоже когда-нибудь убитым, – но для того, чтобы жить и трудиться в мирной жизни… Быть хоть тем же пахарем, или учителем, или писателем, или художником, или музыкантом, или… да что мечтать! Может ли он теперь претворить в жизнь все эти человеческие дары и возможности? Может ли это сделать его ближний? Что теперь они вообще могут сделать, кроме как снова вскинуть на плечо этот УПГРВП – «универсальный плазмогенератор расширенных возможностей поражения», сжигавший толпы врагов даже в новейших метта-скафандрах, – и снова, снова в сотый раз пойти в бой.
Безнадежный бой. Жестокий бой. Страшный бой разрушения и убийства ни за что и ни для чего. Бой, в котором нет победителей, но есть только проигравшие – проигравшие уже тогда, когда была допущена возможность этого боя. Этой беспощадной войны…
Пожалуй, эта война станет страшнее даже той самой Войны Скорби, память о которой осталась лишь на ветхих страницах старых книг и продолжала жить в сердцах людей. Войны, в которой погибло девяносто девять сотых населения планеты, а планета превратилась в пустынный ландшафт, только вместо песка – раскаленные продукты атомного синтеза. Войны, после которой немногим выжившим потребовалось еще три тысячи лет, чтобы хоть как-то изменить планету – изменить так, чтобы на ней можно было бы жить, а не выживать. А если быть более точным, то по сути после того, как история человечества была одним чудовищным махом стерта и начата писаться заново – заново с новой страницы. Страницы, что даже теперь, через эти три тысячи лет, не изгладилась из человеческой памяти и не забылась, оставив скорбный и больной рубец в памяти. Страницы, на которой крупными, чеканными и, казалось бы, безжалостными буквами значились всего два слова: «Атомная война».
Атомная война… Оружие предков, уничтожившее жизнь на планете… Безумное изобретение ученых… Ужас, выпущенный в мир.
«Атомная бомба…»
Он произнес это слово и попробовал ощутить его вкус – холодный нечеловеческий вкус… Страшное слово. Слово, которым его пугали в детстве родители, которое бросало его в дрожь, когда он находил его в древних рукописях людей, каким-то чудом сохранившихся после событий тех времен.
И как только оно могло быть создано? Зачем, зачем, зачем? И быть использованным…
Так же, как теперь использовался вот этот самый газ, на долгие месяцы оставлявший после себя круг смерти на многие мили вокруг. И это было лишь одно из орудий убийства наряду со множеством других, начиная от начиненных взрывчаткой пуль и кончая «штаккерами» – бомбами до нескольких сотен тонн, что активно использовались для подавления обширных «точек активного вражеского сопротивления», оставляя после себя лишь пламенеющую территорию без признаков жизни…
Безумие.
Безумие воюющих. Безумие издавших указ воевать. Свидетелем каких еще ужасов он станет за то время, которая будет идти эта война? Да и прекратится ли она? Когда она прекратится? Когда будут уничтожены все живые и неживые силы врага? Когда будет исковеркана планета и крохи оставшейся на ней жизни? Когда? Но этому должен, наконец, настать конец! Безумие должно, наконец, закончиться.
…Поцарапавший обшивку брони снаряд – автоматная очередь, оставившая рубцы на его «скафандре». Солдат врага, выскочивший откуда-то из-за угла. Солдат врага… очередное безумие. Нет, они не враги, они не должны быть врагами! Почему, почему они враги, зачем они вынуждены убивать друг друга?
Почему сейчас он должен отточенным и резким движением разворачиваться в сторону выстрела… вскидывать наизготовку оружие… ждать сигнала этой дурацкой и жуткой механики… плавно нажимать спусковой курок… видеть, как на краткое мгновение лицо врага из дикого оскала принимает человеческий еще облик, а затем он опрокидывается назад и грузно падает на землю без единого звука…
Когда-то человек… Теперь, в этой войне – человек ли? Да и он сам-то теперь – человек? Роботы, натасканные на убийства, – не ими ли стали люди в этой войне?
…Капли влаги, переданные ему тем железно-пластиковым чулком, в который он был вынужден облачиться. Ему необходима эта влага. Ему еще предстоит долгий бег – бег в десятки и сотни километров, бег из уничтоженного врагами родного города. Города, в котором он родился и жил… до событий недавних дней. Бег по полям скорби. Долгий бег…
***
…Капли пота, выступившие на лице. Резкое и прерывистое дыхание.
Он проснулся – но страшные картины по-прежнему продолжали преследовать его. Страшные картины войны… картины страшной войны. Страшные картины войны, так как любая война – страх и боль, скорбь и печаль.
Постепенно он стал приходить в себя. Глубоко-глубоко вдохнул и выдохнул. Снова вдохнул и выдохнул… дыхание нормализовалось.
Он приходил в себя, но память об ужасах войны так и не уходила. Быть может, он и должен помнить об этом – помнить о последствиях войны, осознавать их? Как должен ясно осознавать их каждый человек, чтобы войны больше не было. Чтобы был мир с большой буквы – мир открытых и добрых человеческих сердец, полных мудрости и понимания, полных любви и красоты? Да, войны не должно быть – это смерть и разрушение, это горечь утрат и ненависть к искусственно созданным врагам – таким же людям.
Пусть будет мир – мир во всем мире, как ни банально это звучит. Даже если это и звучит банально – это достойное направление, это достойное устремление, и работа людей, каждого человека над самим собой даст существенные шаги и в этом направлении.
Пути мира.
29.12.2004
«Учитель»
В одной небольшой рыбацкой деревушке жил один необычный рыбак.
Никто даже не знал его настоящего имени, но среди местных жителей про него ходили удивительные слухи. Некоторые из них поговаривали, будто бы под личиной обычного рыбака скрывался великий мудрец, пришедший в этот край с Востока. Иные же утверждали, что даже один выход в море вместе с ним навсегда изменил их жизни. Находились, наконец, и такие, кто просто называл его сбрендившим старым чудаком, а все иные слухи о нем – вымыслами неучей.
Однажды проходивший этими краями путник заинтересовался историями об этом рыбаке и решил взглянуть на него своими собственными глазами. Рыбак оказался совершенно обычным на вид, пропахшим с ног до головы от постоянных рыбных уловов.
– Я слышал, что некоторые считают тебя учителем мудрости, а иные даже шарлатаном, – сказал рыбаку путник.
– Жизнь может научить каждого, но не каждый готов податься к ней в ученики, – ответил ему рыбак.
– Чему же ты можешь научить меня?
– Если ты хочешь научиться ловить рыбу, то завтра на рассвете я как раз собираюсь идти в море.
На следующее утро вышедшие в море рыбак и путник плыли вместе в одной лодке, попеременно сменяя друг друга за веслами.
– Рано встал – больше поймал, – внезапно нарушил долгое молчание рыбак.
– В шесть утра вставать – значит недоспать! – горько усмехнулся путник.
– Иногда то, что ты ищешь, может быть очень далеко от тебя. А иногда совсем рядом, – продолжил как ни в чем не бывало рыбак. – Остановись здесь.
– Здесь не должно быть рыбы, – озадаченно ответил ему путник. – Мы еще почти не отплыли от берега.
– Не отплыв от старых берегов, невозможно увидеть новые, – проигнорировав его недавнее замечание, продолжал между делом его собеседник, готовясь ставить рыбные сети.
– Все это я уже слышал ранее, – саркастично ответил ему путник. – Но здесь определенно мало рыбы!
– Не все то золото, что блестит. Не все то рыба, что плавает, – как ни в чем не бывало продолжал рыбак, освобождая сети от набившегося в них пластикового мусора.
– Мда… – горько заметил путник. – Вот это действительно банально.
– Без труда не вытащишь и рыбку из пруда, – изрек свою очередную мудрость рыбак, продолжая игнорировать замечания путника и закидывая очищенные от мусора сети в море.
– Вы прямо-таки открыли мне истину, где раки зимуют! – язвительно заметил путник. – Вы, похоже, действительно тот еще чудак, каким вас представляли мне некоторые.
– Если ты накормишь человека рыбой, он будет сыт один день. Если же ты научишь его ловить рыбу…
– Хватит! – закричал путник. – Мне надоела вся эта ахинея! Это же сплошные банальности, неужели никто никогда не говорил вам об этом?!
– Никогда не говори «никогда», – донеслось в ответ. – Сегодня какой день – среда? – уточнил рыбак.
– Сегодня пятница! – сказал раздосадованный путник и сплюнул в воду.
– Можно, значит, – довольно хмыкнул рыбак и достал откуда-то со дна лодки третье весло.
– Может, уже поедем отсюда, а? – путник взглянул на рыбака исподлобья. – Я уже наслушался ваших идиотских банальностей и сыт ими по горло!
– Если ты накормишь человека рыбой…
– Вы уже только что говорили об этом, старый вы осел! – взъярился путник. – У вас что, с памятью проблемы?! Черт же меня дернул согласиться на эту поездку и вообще решить встретиться с вами!
– …То человек даже и не подумает отблагодарить тебя. Ему не понравится внешний вид рыбы, или ее цвет, или ее привкус, или то, как она блестит чешуей на солнце. Вместо благодарности он будет поносить тебя и злословить на твой счет, хотя ты и не желал ничего иного, кроме как спасти его от голода. А вот если же ты накормишь рыбу человеком…
С этими словами рыбак внезапно ударил путника незакрепленным третьим веслом по голове, скидывая за борт.
– …То он от скромности как воды в рот наберет! – расхохотался рыбак, протягивая барахтающемуся и плюющемуся водой путнику весло. – Следующим уроком после смирения будет урок терпения. Нам тут еще часов десять куковать. Место это действительно нерыбное, – добавил он.
26.12.2017
«Фантазия»
Фантазия…
Так назывался волшебный мир, где рождались творческие души. Единственный и уникальный в своем роде, он был жемчужиной мироздания. Мир фантастических законов физики, с легкостью выходящих за космические пределы тех, что были привычны для иных планет Сферы, он стоял особняком с самого момента своего сотворения. Почти никто из живущих в нем, включая даже верховных Магов, не ведал о том, когда именно он был сотворен и какую неописуемую словами творческую цель преследовал создавший его – но родиться в нем считалось великой наградой, которой удостаивались немногие. Лучшие представители множественных миров Сферы с пробужденной творческой искрой внутри своих неугасимых душ – в первую очередь такие и могли ступить на его плодородные земли, облекшись точно панцирем плотью.
Что может быть лучшей кузницей для творцов, чем мир, подвластный их фантазии? А здесь она была способна творить чудеса. Долгий путь предстояло пройти будущим творцам, чтобы разжечь свою творческую искру в иных мирах Сферы – и еще больший для того, чтобы полностью овладеть ею в прекрасной Фантазии. И право называться полноправным Магом удостаивался в ней далеко не каждый.
* * *
Обессиленный Лор-Кинор остановился и упал на колени, жадно вбирая легкими вечерний воздух. После двух часов непрерывного бега по жарким и опасным джунглям Ротанора последние запасы сил были совершенно исчерпаны – но ему удалось оторваться от передовых разведчиков Легиона.
Лор-Кинор мог бы назвать себя разведчиком, или рейнджером, или танцующим-на-краю, или смотрящим-издалека, но сам он предпочитал считать себя просто воином, не лишенным при рождении творческой небесной Искры. Прошлое его было туманно. Отец его, обычный десятник, много лет назад погиб в бою с воинами Легиона Девяти Богов при осаде Рахлигара – аванпоста Легиона в западных землях Фантазии. Затем Лор-Кинора взял на воспитание его дядя, бесследно исчезнувший пару лет спустя во время Огненного Бунта. А родная мать умерла еще при родах. С тех пор Лор-Кинор стал скитальцем, бороздящим просторы Иллюмиона от северных границ к южным, зарабатывая свой кусок хлеба выполнением частных поручений правителей княжеств Иллюмиона, именуемых наставниками. И именно это его последнее поручение от наставника южного княжества Сулинор обещало стать самым серьезным испытанием за его многолетнюю жизнь – а, возможно, и за многие десятилетия жизни самого Иллюмиона.
Легион Девяти раньше промышлял преимущественно в южных землях Иллюмиона, большая часть которых приходилась на княжество Сулинор, но после одной из самых кровопролитных битв, которую когда-либо знала история Иллюмиона, в ходе которой столкнулись десятитысячные армии Иллюмиона и Легиона Девяти Богов и, понеся огромные потери, войска Иллюмиона под руководством самого Оракула вместе с Архимагом Академии сломили атаку проклятых адептов Легиона на крепость Ривал и перешли в контрнаступление, захватив около трети северных владений Легиона в Фантазии, активность Легиона Девяти значительно упала, прекратились набеги на незащищенные поселения и насылаемые колдунами Легиона на слабоверных жителей Иллюмиона моры и порчи. Многоголовой гидре отрубили одну голову – но на ее месте уже почти выросла новая.
Тяжело дыша, Лор-Кинор привстал на одно колено, всматриваясь с Пика Семи Звезд, служившего самым высоким местом на всей территории Ротанора, в открывающиеся его орлиному взору горизонты в стремлении увидеть передвижение следовавших за ним по пятам, хоть пока и не знавших о его точном местонахождении, разведчиков Легиона.
У этого пика была своя история. Легенды гласили, что многие тысячелетия тому назад именно здесь опустились на землю Фантазии небесные звезды – вестники иных миров, прочертившие путь от горизонта и до горизонта по бескрайнему лиловому небосводу. Вестники эти символизировали рождения в землях Фантазии семи Оракулов – почти что непобедимых провидцев-пророков, способных видеть будущее и управлять временем. Шестеро из Оракулов к настоящему моменту уже ушли в иные миры, взойдя на небо в ослепительном белом сиянии, свидетели которого описывали его в оставшихся у потомков хрониках не иначе как непредставимую и неизвестную даже лучшим из магов Академии высшую магию Света. Лишь один из них до сих пор жил в Фантазии – став, как и Лор-Кинор, добровольным скитальцем после тяжелой победы в битве за Ривал. Иногда, раз в несколько лет или даже десятилетий он появлялся на тропах Иллюмиона в образе седовласого старца с небесно-голубыми глазами и длинным светящимся в ночной темноте посохом – а потом также внезапно исчезал на годы вперед. Никто не дерзал прервать его путь и расспросить о тяготах возложенного на него бремени – никто, кроме Лор-Кинора, встретившего его по воле неведомых законов судеб в первый год собственных скитаний. Много песка с тех пор просыпалось в часах Вечности и много воды утекло в полноводных реках Фантазии, но где можно будет отыскать Оракула в случае возникновения великой опасности для мира – это Лор-Кинор помнил до сих пор с самого момента той памятной встречи.
Сейчас он стоял, преклонив колено на Пике Семи Звезд, а мысли его блуждали далеко за пределами того, что лишенные творческой Искры жители Фантазии считали смыслом своих простых жизней. Он думал о вечности, о бесконечном множестве форм битвы добра и зла, о подвиге и предательстве, о героях и отступниках, о смысле жизни и смерти. Этот существовавший в нем с детства внутренний огонь поиска, в последние годы нашедший свое сочетание с пробуждающейся творческой Искрой, всегда согревал его в минуты опасности, придавая новых сил для битвы со злом – в том виде, как это понимал Лор-Кинор.
После того, как ушли шестеро из Оракулов, родился Легион Девяти Богов. Так назвали сами себя те, кто многие столетия тому назад составляли первый круг Академии Магов. Познав множество способов управления реальностью Фантазии через творчество, получив огромное политическое влияние в землях Иллюмиона, они захотели еще большего – им стало нужно бессмертие. Но такой магией Фантазия не обладала – и, видимо, в этом был свой сокровенный и великий смысл. Лишь Оракулам было доступно нечто такое, что выходило за пределы могущества Круга Девяти, названное высшей магией Света. Лишь эти таинственные посланцы небес могли, точно Ангелы, воскрешать, даровать неуязвимость в бою и замедлять неостановимый ход вечно бегущего времени.
Зависть к Оракулам и желание получить бессмертие толкнуло этих девятерых верховных магов на самое великое из преступлений, которое когда-либо видели земли Фантазии. Они вместе со своими многочисленными сторонниками и адептами восстали против Оракулов, желая пленить их и получить сокровенные знания, наивно в слепоте своей полагая, что можно насильственно позаимствовать эти возможности. Обуянные жаждой бессмертия маги забыли о главном – Оракулы видели будущее и знали о готовом родиться предательстве. Когда посланники магов пришли с разорением в долину, где проживали Оракулы, они не нашли там ничего, кроме своего собственного страшного будущего.
Магия Фантазии неведомым образом изменила адептов Круга вместе со своими наставниками, исказив до неузнаваемости их черты. Точно монстры из преисподней, лишенные разума, эти страшные твари метались по долине в поисках своих жертв, пока стремительная деградация их разума не привела к тому, что они кинулись друг на друга, разрывая рожденными клыками и когтями плоть собственных товарищей. Маги же Круга стали живыми, лишенными душ мертвецами, один вид которых был способен привести в содрогание сердца даже самых храбрых из воинов. Вместе с остатками своих адептов и сторонников ушли они из Иллюмиона далеко на юг, чтобы, вновь набрав силу спустя многие десятилетия, стать Легионом Девяти Богов, Легионом Проклятых, Легионом Шепчущих во Зле – как их по-разному называли в различных краях Иллюмиона. На следующий день шестеро из Оракулов взошли на небо, и лишь один остался в пределах Фантазии для одному ему ведомых конечных – или же бесконечных – целей. Лишь один бессмертный на весь мир.
Лор-Кинор расправил плечи и улыбнулся. Послание для Оракула будет передано – и сделают это более совершенные в этом деле, чем он, одинокий бороздящий равнины, пустыни и джунгли Фантазии странник.
Шаг, второй, третий – и вот он уже кружится в танце. Еще несколько шагов – и руки сами складываются в жесты для призыва Шимов. Еще минута – и вот он уже совершает прыжки, словно в невесомости замирая на несколько мгновений в ставшим таким податливым и упругим для его тела воздухе. Еще несколько секунд – и тело его поднимается в воздух, левитируя над поверхностью земли. Танцующий-на-краю знает свое дело. Танцующий-на-краю отдается на волю своей светлой творческой Искры.
Этот танец был тем даром свыше, который стал постепенно проявляться в нем после гибели его отца в битве со врагами Иллюмиона. Мало-помалу, движение за движением, он точно вспоминал нечто давным-давно забытое, отложенные на минуту крайней нужды знание и силу. Год за годом в ходе его одиноких скитаний он отдавался на волю этой толкавшей его вперед силе – а Фантазия совершала для него остальное. Фантазия могла творить чудеса.
Невидимые простому глазу обычных жителей Фантазии сверкающие и переливающиеся лиловым цветом волны растекались вокруг парящего в воздухе Лор-Кинора, проникая с пика в джунгли Ротанора – маленького независимого королевства, населенного низкорослыми коренастыми жителями, освоившими искусство полета на Шимах – огромных бабочках, превышающих рост человека и ставших для жителей Ротанора неотъемлемой частью их жизни и культуры. Шимы обладали собственным сознанием и видением, и могли откликаться на посланный для них зов – во всяком случае, они были подвластны Магии Танца, творимой обладающими творческой Искрой, пусть даже такие и не были, и не желали быть студентами Академии.
Еще шаг, еще. Танцующий в воздухе человек с замирающим от восторга сердцем. И вот из джунглей к нему на встречу уже летят десятки разноцветных бабочек-Шимов, сверкая и шелестя своими крыльями на фоне заходящего солнца. Вот они парят невысоко над землей на одном уровне вместе с ним. Вот он хватается за крылья одной из них, изо всех сил мысленно представляя ту долину в землях Дальвинора, в которой ныне должен был тайно проживать Оракул. Вот десяток крылатых бабочек точно небесные птицы взмывают вверх, неся его на своих крыльях туда, куда он попросил их в своем мыслепослании.
Полет. Свобода. Звенящий в ушах ветер. И вечернее солнце светит им вослед.
* * *
Последний оставшийся в Фантазии седьмой Оракул, ангельское имя и задачи которого не знал никто из живущих в пределах Сферы Миров простых смертных, держал руки на голове вожака Шимов, считывая переданное для него послание. Доступ в его долину был закрыт от чужеземцев, пусть даже и повстречавшихся ему на его бесконечных путях среди планет Сферы, но доступ для таких коренных жителей Фантазии, как эти огромные, разумные и обладающие навыками телепатии бабочки, был открыт всегда.
Выходит, что сны не обманули его. Грядет величайшее вторжение Легионов – такое, какое Иллюмион не видывал уже с момента сражения при Ривале. Авангард их армии, насчитывающий минимум несколько десятков тысяч голов, продвигается с юга Фантазии из Топей Смерти через Ротанор на южные рубежи Иллюмиона, в княжества Сулинор и Дальвинор.
С тех пор, как магия Фантазии превратила этих некогда разумных, но злобных людей в бесноватых монстров, их естественный прирост увеличился как минимум в два раза. Злоба же, запечатленная на обезображенных желтоглазых лицах, была сродни злобе диких зверей, населявших западные леса Тайгании.
После разгрома при Ривале, в ходе которого были также навеки уничтожены трое из некогда верховных магов Круга, Легионы отступили надолго, не дерзая устраивать вылазки против небольших поселений, – и лишь в последние годы их увеличившаяся активность на южных рубежах Иллюмиона вызывала все больше вопросов об их подлинных планах. Теперь у Оракула был ответ и на этот вопрос.
Огнем, мечом и запрещенной в Иллюмионе Магией Смерти пройдутся Легионы по его южным владениям, если Академия Магов и Хор не будут предупреждены об опасности заранее. В Академии Иллюмиона были те, кто владел Магией Созерцания, но адепты Легионов давно научились создавать завесы от подобных любопытствующих, и обнаружить приближение их армий могли только живые разведчики.
Оракул поднял руки, высвечивая на водной глади озера запечатленные в своей памяти Лор-Кинором и переданные через Шимов образы, имеющие отношение к передвижениям армии Легионов. Грядет сражение – и ему как одному из добровольно оставшихся Вестников вновь придется встать рука об руку с теми, кого он вместе с этим миром еще до прихода в него поклялся защищать перед своим Создателем ото зла даже ценой собственной жизни в этой телесной форме.
Мало кому из смертных, рожденных в этом мире, доводилось видеть подлинную форму и облик Оракулов, ведь в нем имелось нечто от запредельного – даже для магии Фантазии. И только в такой, подлинной, белокрылой форме Оракулы могли творить настоящие чудеса среди множества чудес этого удивительного мира.
«Он стоял на коленях, и голос дрожал.
Он стоял на коленях, молитву шептал.
Он стоял на коленях в далеком краю.
Он стоял на коленях за землю свою».
Так впоследствии напишут Хронисты об этом седьмом Оракуле. А сейчас он стоял на коленях, обращаясь к своему Создателю и творцу Фантазии с просьбой о помощи в победе над злом.
Был ли это особый вид магии, существующий в Фантазии и так и не изученный в стенах Академии? Или, быть может, это был зов его сердца – не оставившего этот мир после произошедшего в нем предательства?
Белые крылья сложены за спиной, а взгляд устремлен в небеса. Время течет, время замирает. Спокойствие против ненависти. Храбрость против трусости. Подвиг против предательства. Так было всегда, так будет всегда. Это вне времени.
Взмах белых крыльев – и время будто останавливается. Теперь у войск Иллюмиона есть время. Время для каждого имеет свой собственный ход.
– Лети, – мысленно прошептал он вожаку Шимов. – Неси мое послание людям!
* * *
Орда Легиона неспешно подходила к южным рубежам Иллюмиона, намереваясь штурмовать столицу Сулинора – Аскензию. Но здесь их уже ждали. Объединенные войска Иллюмиона, включавшие в себя не только столь привычных лучников, латников и копейщиков, но и практически полный состав Академии Магов, включая даже подмастерьев, а также прославленный в битвах Хор.
Академия Магов, рожденная как альтернатива предавшего и обратившего во зло магию Фантазии Круга Девяти, первой получила послание Оракула. Чары, использованные им для локальной остановки времени, не поддавались пониманию лучших из верховных магов Академии, включая и самого Архимага. Но это были сущие мелочи в преддверии грядущей войны. Получив послание, Академия собрала всеобщий совет, уведомив о готовящемся вторжении королевский двор, а также верой и правдой служивший ему Хор.
Хор был летописной притчей во языцах. Магия Песни, сопровождаемая льющейся из боевых Органов музыкой и не уступавшая по силе Магии Рифмы, которой обучались маги Академии, творила настоящие чудеса на полях многочисленных сражений, придавая мужества и смелости своим воинам, и обращая в панику орды противников. Среди хоть единожды слышавших боевые песни Хора воинов до сих пор ходили слухи о том, как некоторые из этих песен заставляли врагов даже лить слезы, или же делали самых смелых воинов союзников практически неуязвимыми в бою. Никто, включая Архимага – и, вероятно, самих поющих Хора – точно не знали, где же заканчиваются границы могущества этой формы магии.
Но как же неправ был бы и тот, кто бы слепо сбросил со счетов Магию Рифмы, совершенствованием которой занимались в стенах Академии! Облаченное в рифму слово способно было менять саму плоть реальности – и по видам этих изменений определялось, к какой специализации относился каждый новоявленный маг.
Были среди них те, кто посвятил себя работе со стихиями – огнем, водой, воздухом и землей – их боевая магия рифмы прожигала, проливала, пробивала бреши во вражеских рядах, ломая их сопротивление суровой природной силой. Были специалисты по установке защит, отражавших вражеские снаряды – и в ряде случаев даже отправлявших их в обратном направлении. Были и лекари, чьи наполненные состраданием и любовью к ближнему слова позволяли поставить на ноги даже безнадежно и смертельно – по меркам простых людей – раненых в бою солдат.
Специализаций у магов Академии было множество – и именно поэтому многие из нашедших и зажегших в себе творческую Искру неофитов легко находили в ее стенах себе занятие по вкусу. Единственное, что по-настоящему запрещалось практиковать ее адептам – это любое обращенное ко злу волшебство – и, в первую очередь, столь возлюбленную Легионом Магию Смерти, включавшую в себя сглазы, порчи, моры и проклятия.
Теперь, когда передовые отряды Легиона Проклятых уже появились на горизонте, маги-наблюдатели из Академии и обычные разведчики империи Иллюмиона час за часом докладывали об их составе и передвижении. Выведенные адептами легиона в лесах Хоррии оборотни… практиковавшие Магию Смерти чернокнижники… покрывшиеся черной чешуей полулюди-полуящеры, несущие в своих генах родовое проклятие от момента восстания Круга Девяти… двухголовые великаны-мутанты – каких только монстров не выбрасывали время от времени к границам Иллюмиона злосчастные Топи Смерти.
Разведчики насчитали около тридцати тысяч этих существ – а это значило, что против них выступит практически вдвое превосходящая защитников по численности армия. И вся надежда объединенных сил Иллюмиона была направлена на творческую магию их волшебного мира, Оракула, имени которого так никто ни разу и не дерзнул спросить, да на собственную силу духа и волю к победе.
Хор выкатил к площадям Аскензии свои боевые Органы. Маги Академии заканчивали установку над городом защитного купола. Лучники ходили взад и вперед по стенам, проверяя бойницы. Латники патрулировали внутренний периметр города. К концу этого дня орда подойдет к ним.
* * *
– Лук, стрелок, ты опусти, а стрела же – вниз лети! – точно по команде прокричали десятки находящихся в городской башне магов одно из ранее отработанных заклятий по отражению вражеских стрел. И – точно по команде – град выпущенных по крепости стрел упал перед ее стенами. Лишь несколько сеющих смерть наконечников достигли своих целей, поражая лучников у бойниц. Стрела летит несколько секунд – и тут либо ты успеешь произнести заклинание, либо рискуешь стать насмерть нашпигованным железом.
– Стихийные маги, не расслабляться, контрудар молниями!
– Ветер-ветер, ты могуч, слышим гром мы среди туч! Молний град врагов побьет, с неба дождик как польет!
Потемневшее в течение нескольких десятков секунд небо, а также сотни сверкающих и бьющих по лезущим на стены крепости города оборотням стали живым ответом на магический призыв.
– С неба бьет по полю град – помирает всякий гад!
Огромные, размером с человека, градины начали превращать передовые отряды великанов в лепешки.
– Солнце шлет всем свой привет! Залп огней! Да будет свет!
Град огненных шаров, вылетающих из магической башни, прокладывал себе дымящийся путь в рядах противника, оставляя после себя лишь горстки пепла.
– Орда насекомых, осторожно!
– Это порча!
– Ветер, смрад ты разметай, насекомых прочь сгоняй!
– Лекарей сюда, живо!
– Защищайте лекарей!
– Где, оглуши их орган, Хор?! Почему они молчат?
– Великаны метают камни, усилить отражающий щит!
– От камней нас щит хранит, да не будет он пробит!
Сверкающий купол щита принял на себя десятки огромных брошенных великанами валунов и, будто спружинив, отразил их обратно.
– Лучники, огонь по команде! Маги, зажигайте стрелы!
– В стрелах лучников – пожар, то был магии наш дар!
Загоревшиеся в полете неугасимым огнем стрелы защитников впивались в тела чернокнижников, прожигая их и вынуждая прекращать сотворение заклинаний.
– Сжигайте вражеские стрелы в полете!
– Гори ясно и сгорай – нас, стрела, не достигай!
– Снова камни, аккуратнее!
– Оборотни прорываются по южной стене! Латников на южную стену!
– Где Хор?!
– Лекарей к северным воротам! У нас большие потери среди лучников!
– Хор нас бросил!
– Враг прорывается по южной стене! Маги, огонь!
– Хор выходит! Смотрите! Слышите?!
Многоголосое мелодичное пение сотен голосов, сопровождаемое громогласными звуками Органов, разлилось над всей Аскензией и ее окрестностями.
Это была песня о раскаянии – о том, как даже в самом злобном и почти погубленном ненавистью сердце может теплиться искорка добра. О том, как величайший из великих магов, создавший Фантазию на заре эпох, милосерден и добр, и как обращение к нему погрязших во тьме душ способно изменить их, возвращая прежний человеческий облик.
В этой песне было нечто от запредельного – и, словно почувствовав это, часть вражеских отрядов замерла в нерешительности и опустила свое оружие. Из изуродованных глаз некоторых из них самовольно полились гнойные слезы. Часть наступавших бросила свое оружие и побежала прочь.
– Маги, это наш шанс! Лучники, зажигаем стрелы! Залп по команде!
Песня лилась и лилась.
Прощение. Что это такое – прощение? Можно ли простить тех, кто добровольно превратил себя в чудовище, кто проклял себя самого?
– Лучники, стоп! Не стреляйте по отступающим!
Они наказали себя сами. Ведали ли они, что сотворили?
– Враг у южной стены отступает! Не преследуем!
Можно ли быть лучше своих собственных врагов? Своих собственных мучителей? Своих собственных убийц?
– Они подавлены! Они плачут! Невероятно! Глазам своим не верю! Вы видите это?!
Можно ли даровать им жизнь?
– Враг отступает! Южные стены свободны! Ура! Ура!
Выбор за каждым из нас.
– Враг отступает по всем фронтам! Победа! Победа!
Враг может прийти в наш дом вновь. Но пока он не проник в нас самих – мы непобедимы.
– Победа!
* * *
Лор-Кинор вместе с дюжиной других солдат сидел в таверне Аскензии, отмечая свой новый день рождения. Не в том смысле, что более сорока лет тому назад он родился именно в этот день – а в том, что именно сегодня он родился вновь. Не каждый день приходится сражаться с жуткой ордой проклятых самими собой легионов упырей, а уж выходить из этой битвы живыми – и тому подавно. Тем более, когда при этом еще и удается послушать такую замечательную живую музыку.
Через день он отправится по следам отступившей орды вновь. Должен же кто-то удостовериться, что она действительно отступила.
– Бро, передай мне кружку эля! – крикнул он своему вчерашнему боевому товарищу.
– За что выпьем сегодня? За Магов – или за Хор? А, может быть, за то, что Костлявая все еще не забрала нас всех в один присест, а? – расхохотался его напарник.
– А может – за наш собственный мир, за Фантазию? Бывает же такая!
– Хах! Она и не такая еще бывает! В Фантазии возможно все!
17.09.2017
«Хвост»
Человек оглянулся назад и обомлел.
– Ты кто такой? – вопросил он свое ставшее видимым приобретение.
– Я – твой хвост! – гордо ответил Хвост.
– Откуда ты вообще взялся у меня сзади? – в ужасе спросил Человек.
– Я всегда был! – гордо вскинул кончик хвоста Хвост. – Просто это ты все время вплоть до настоящего момента меня практически не замечал, – укоризненно добавил он. – А я, между прочим, шествовал с тобой, можно сказать, с самого твоего рождения, ни на секунду не отрываясь.
– А почему ты у меня такой большой? – сконфузился Человек.
– А это я сам такой постепенно вырос, – Хвост раздвоился, будто расплываясь в улыбке. – Благодаря твоим ежедневным усилиям, между прочим. Чего только не сделаешь для плохих людей! – и Хвост щелкнул кончиком по мостовой так, что оттуда посыпались искры. Редкие прохожие обернулись на возникший звук, но, будто ничего не приметив, как ни в чем не бывало продолжили свои утренние шатания на нелюбимые работы.
– Они что, тебя не видят? – удивился Человек.
– Меня? Нет. Они и своих собственных хвостов то не видят – до поры до времени.
– А как тогда ты сумел проявиться?
– А вот… так. Узнаешь… чуть позже, – уклончиво ответил Хвост.
– И какой же мне может быть с тебя прок? – недоумевал Человек.
– Ну… я закручиваться могу спиралью. Красиво так, знаешь. Обовьюсь вокруг тебя, а потом к-а-а-к развернусь резко – и закрутишься ты у меня, как волчок на одном месте, ничегошеньки вокруг себя не замечая. Ну, примерно как вот эти, – и он ткнул своим кончиком в направлении старательно вталкивающихся в утренний автобус пассажиров. – А ведь они тоже люди… нормальные, как они считают, бесхвостые то есть, – истинно философски рассуждал Хвост. – Представляешь, какой их однажды ждет сюрприз? – ухмыльнулся он.
– Узнать, что они – рептилии? – не понял Человек.
– Да нет! Узнать, что они – нормальные ненормальные… ненормальные такие нормальные. И что у каждого из них есть хвост. А у некоторых из них он знаешь какой? Ого-го какой! Таким можно и гору опоясать, наверное. Тянется-потянется, оттянуться не может. Все кого-нибудь бьет, или под ноги завивается, чтобы другие, значит, об него то и споткнулись однажды.
– А ты можешь… треснуть кого-нибудь изо всех сил? – оскалился в злорадной ухмылке Человек. – Да желательно побольнее!
– Не… – развел двумя концами Хвост. – Это у тебя и без меня прекрасно получается сделать. Потому-то я и расту в последнее время не по дням, а по часам, сил набираюсь. Это чтобы тебя обвить потом посильнее аки удав. Чтобы ты, значится, дернуться уже никуда не смог.
– Ах ты! – вскрикнул Человек и попытался обернуться, чтобы схватить свой Хвост, но по мере вращения человека на месте Хвост вращался вместе с ним, так что тому никак не удавалось его поймать.
– Врешь, не возьмешь! – захохотал Хвост. – Я как эго, словно ложь!
– Цена тебе грош! – крикнул раздосадованный Человек после серии неудачных попыток поквитаться со своим хвостом.
– Меньше, быть может, но и тебе тоже! – продолжал заливаться смехом Хвост, выбивая на мостовой при каждом удобном случае все новые руады.
– Схвачу! Порублю! – начал что есть силы кричать человек. Одинокие прохожие удивленно косились на вращающегося на месте чудака и, хмыкнув что-то себе под нос, продолжали идти своей дорогой туда, куда пытались вести их собственные хвосты.
– Не… – смеялся Хвост. – Так просто ты меня не обрубишь. Я же это, как его, трансгенный. Особенный. Самовосстанавливающийся. Отрубишь ты у меня кусочек, а я назад срастусь как ни в чем не бывало. И не прижжешь! Я эго, я ложь! – Хвост хлестал и хлестал в экстазе по мостовой.
– Порублю!
– Лучше по два. Дешево и сердито!
– Найду на тебя управу, измором возьму!
– Мою тактику перенять решил? – ухмыльнулся Хвост. – Что же, попробуй! Тут еще, знаешь, кто кого. Я же как тень… стань тенью сам, и больше меня не будет видно… вот как другим. Только всеобщая темнота скроет меня от посторонних глаз…
– Солнце! – воскликнул человек. – Свет тебя сожжет! Так, что больше не отрастешь!
– Сам догадался, да? – осклабился Хвост. – Но, боюсь, что для тебя уже слишком поздно. Обернись-ка лучше назад! – загоготал он.
Прямо навстречу человеку на полной скорости мчался грузовик. Каким-то странным образом, танцуя на кончике своего хвоста, человек, сам того не замечая, вышел на проезжую часть. Машина неслась прямо на него с неимоверной скоростью, и уйти от столкновения уже не представлялось возможным. Хвост обвил человека точно как удав, не давая ему пошевелиться. «Солнце!» – хотел было крикнуть Человек, но Хвост зажал ему рот.
– Теперь ты понимаешь, в какой момент они увидят меня? – успел шепнуть Человеку на ухо Хвост.
15.02.2013
«Хроники Могота: Призванный»
Много призванных, да мало изгнанных
Могот, мой верный и бесстрашный слуга, мы вместе ждали этого часа бесчисленные столетия – и вот он, наконец, наступил. Да восславится имя Неназываемого, ибо мы наконец-то получили возможность открыто вмешаться в планетарную судьбу тех, что называют себя людьми.
Долго, слишком долго враги не позволяли нам приблизиться к ним в таком масштабе, в каком это стало возможно в настоящее время. Проявленное вступает в давно предсказанную битву с хаотическим – битву, где все решит свободная воля. И теперь наши возможности сравнялись. Тот, имя которого не может быть произнесено, призывает своих слуг для этой решающей битвы за человеческую сущность. Я призываю тебя, Могот, мой верный воин! Я призываю тебя во имя победы над нашим врагом и во имя вечного торжества Неназываемого!
Ты воплотишься в их мире, Могот, воплотишься как человек – и поведешь их к торжеству нашего плана. Ты приведешь их в лоно породившего нас во имя его вечной огненной славы. Ты вырвешь их из рук нашего врага, ты заставишь их выбрать предлагаемый нами путь, став проводником между нашими планами, и наложишь на их сущности нашу вечную несмываемую печать – во имя нашей общей последней победы. И, как говорят эти смертные, – да будет так! Приди же ко мне, Могот! Приди, мой избранный воин!
***
Радость, огненная всепожирающая радость переполняет мое сердце, Могот! Я верю, что твой первый успех на их плане является истинным залогом нашей грядущей неминуемой победы. Сомнение, сомнение, сомнение – вот что заставляет их в конечном итоге прийти к нам, Могот! Заставив их сомневаться, ты сумел коснуться самих основ их связи с нашим врагом. Заставь их сомневаться, заставь их вновь и вновь задумываться о том, насколько правильны те поступки, которые они совершают под воздействием нашего противника. Заставь усомниться в их пользе – покажи им, что польза одного практически всегда есть вред для другого, покажи, сколь наивны, смехотворны и нереализуемы мечты об общей пользе и о том, что их враг называет общим благом! Подтачивая веру в полезность их собственных действий, ты уничтожаешь саму основу их связи с нашим врагом.
Покажи, сколь относительны их представления о том, что они привыкли называть добром и злом. Покажи, как они перетекают друг в друга, и на этом основании приравняй их друг к другу и, таким образом, постепенно уничтожь поставленные между ними границы.
"Все относительно, в этом мире все относительно", – вот как они должны начать мыслить, Могот! Разрушив этот барьер их сознания, ты сделаешь возможным влияние на них наших пророков, которые довершат начатое тобой.
Заставь их поверить, что так называемой божественной справедливости не существует, а вся их планетарная жизнь есть просто случайное стечение разного рода обстоятельств. Когда вся их жизнь – лишь цепь случайностей, тогда и каждый их выбор становится случайным тоже. А когда каждый их выбор станет случайным – они перестанут нести за него ответственность. Нам нужны такие, лишившие себя ответственности, Могот, нам нужны их души! Они станут нашими будущими Пророками Вседозволенности.
О сладкий огненный час, как же мы все ждем этого момента! Действуй, Могот, действуй в выбранном тобой направлении, и да прибудет с тобой сила нашего вечного огненного отца!
***
Ты поступил разумно, Могот, когда решил внести сомнения, о которых я уже говорил тебе, в то, что они обычно называют «любовью». Жалкие смертные, полагающие, что разум есть их исключительная привилегия! Лучше, несравненно лучше способны мы просчитать и вымерить каждый наш шаг, каждое наше действие, ведущее к нашей общей победе.
Мы ждали многие тысячелетия, прежде чем у этих двуногих появились эти самые зачатки «разума». Мы провели несколько столетий, пытаясь изменить саму его суть у некоторых наиболее влиятельных их представителей. Теперь же пришло наше время, Могот! Эти глупцы расплодились в таком количестве, что начали сами способствовать нашей победе. Их неокрепший разум, их нестройная система мышления, подверженная всесторонним внешним влияниям – вот что станет залогом нашего окончательного торжества на их плане. Теперь нам достаточно лишь сформировать небольшие группы этих так называемых «разумных» людей, имеющих существенное влияние на других – все остальное сделает массовое сознание.
Непостижимый Творец наделил их разум очень выгодным нам свойством – некритичностью. Повторяй, повторяй одно и то же, Могот, сколько бы нелепо это не звучало на первый взгляд, повторяй без устали. И через некоторое время ты заметишь, как эти «люди» начали считать провозглашаемое тобой истиной. Создай больше таких попугаев, Могот – и они понесут твои лже-истины другим. Когда тысяча неразумных утверждает одно и то же – даже разумные начнут сомневаться.
И особенно гибельно любое подобное сомнение для тех «дружеских» и «любовных» чувств, способностью испытывать которые наделил их этот их Творец. «Любовь слепа», – говорили им когда-то. Они не поняли смысл этого высказывания, Могот, они не поняли его – и мы воспользуемся этим!
Заставь их думать о причине своих чувств к другому, Могот, заставь их анализировать это своим умом. Странный Творец создал их разум и сердце настолько противоречивыми в своей основе, что лишь немногие способны отыскать их подлинную гармонию.
Пусть они задумываются об основе своих чувств как можно чаще – и со временем большинство из них придет к закономерному выводу об их полной необоснованности и, следовательно, нецелесообразности. Это наш шанс, Могот, раз и навсегда вырвать их из рук нашего врага!
Здесь нужно действовать очень тонко. Нужно заставить их поверить в ненужность любых вредных нам дружеских чувств – и в то же время в необходимость любых полезных нам – гнева, злобы, тоски, уныния. Покажи им, как часто любовь оказывается зла, как часто причиненное им зло остается без наказания. Покажи, как это естественно – испытывать гнев при несовпадении их желаний с объективной действительностью. Покажи, что только откровенно безмозглый глупец будет радоваться во время горя других. Всегда, всегда, Могот, кто-то из этих двуногих будет испытывать горе – и, значит, у других исчезнет повод для радости. Продемонстрируй им, насколько эффективнее по своему эффекту основанное на агрессии и страхе принуждение, чем какие-то слюняво-розовые дружеские сопли! При этом не дай им задумываться о временном эффекте первого и глобальном эффекте второго, иначе они навсегда отвернутся от нас, обратившись к нашему врагу за тем, что они называют «очищением».
Когда ты лишишь их источников жизненной радости, Могот, ты лишишь их любви к жизни. Лишив их любви к их собственной жизни, ты постепенно лишишь их любви к жизни других.
Покажи им, что для любви нет причин, что любовь бессмысленна, что это лишь неблагодарная растрата собственных душевных сил – и они сами придут к нам и пройдут наше собственное огненное «очищение»!
***
Могот, мой верный воин, как же я люблю тебя нашей общей всепожирающей любовью!
Все более и более убеждаюсь я, насколько верен был мой выбор, и насколько я и тот, кто стоит за мной, не ошибся в тебе. «Истинно говорю, – как говорил один из наших давних врагов, – истинно говорю: в своей проклятой борьбе за души этих смертных ты стал одним из наших лучших лжепророков!»
Ты был абсолютно прав, воспользовавшись той сумятицей и непониманием в их сердцах и умах, которое образовалось и продолжает жить и точить их изнутри вот уже несколько столетий. Наши призванные пророки хорошо потрудились в свое время, вклинившись, смешав и изменив те знания, которые им давали пророки нашего вечного врага. Вот уже несколько планетарных столетий они не могут «отделить зерна от плевел», Могот! Они теряются при попытке понять эти ставшие теперь столь противоречивыми «священные книги», «откровения», «учения» – и прочее, и прочее. Они в силу природной слепоты своей не способны разобрать, что же именно было внесено в них нашими пророками и пророками ненавидимого нами врага. И это порождает сомнения, Могот, – сомнения, о которых я говорил тебе как о том ключе, что в конце концов откроет нам путь к их душам.
Более того, теперь эти «учения» начинают противоречить друг другу. Воспользуйся этим, Могот, воспользуйся для того, чтобы убедить последователей каждого из них в их как бы особой исключительности, в их избранности для великого дела, в истинности их пути и одновременно – в ложности пути всех прочих последователей. Пусть они начнут бороться друг с другом по всяким пустякам, касающимся самых незначительных аспектов этих наследий, и пусть никогда не заметят, сколь едины в своей сути (столь ненавистно осознавать, что и мы не всесильны, Могот!) они до сих пор остаются. Видя эту бессмысленную борьбу различных последователей друг с другом, лучшие из них в конце концов разочаруются в пути, которому следуют, поскольку будут неизбежно ассоциировать выбранный ими путь с необходимостью этой самой бессмысленной борьбы друг с другом. А как только они лишат себя подобной нравственной основы, Могот, – они со временем неизбежно станут нашими.
Не беспокойся о тех, кто сумеет, не принадлежа к числу последователей каких-либо учений, сохранить эту свою внутреннюю суть, дарованную им Творцом. Таких настолько мало, Могот, что их можно пересчитать по пальцам одной моей когтистой лапы! Они не смогут изменить общее сознание, они неизбежно потерпят в этом поражение.
Создай, Могот, атмосферу вражды и ненависти между последователями всех этих учений. Укрепи ее, указав каждому на нелепость верований других и умолчав о нелепости верований их собственных. Покажи им, как приятно искать эти нелепости и несостыковки в учениях и верованиях других. Пусть они прилюдно говорят об избранности своей веры, пусть топчут веру других и пусть никогда не поймут, что эта их так называемая «вера» не имеет ничего общего с той Верой, которую хотел видеть в них наш давний враг. Постепенно, поверив в избранность собственной «веры», они станут теми бездумными фанатиками, которыми их и хочет видеть наш вечный отец. Лишенные последних крох разума, они, эти «уверовавшие», однажды станут великими воинами наших непобедимых огненных когорт!
***
Верно ли то, что ты недавно совершил, Могот, спрашиваешь ты меня? Верно, отвечу тебе я – ибо это твое действие в конечном счете также ведет к столь долго ожидаемой нами решающей последней победе.
Я уже говорил тебе про их несовершенное массовое сознание, но скажу тебе также и другое – не бойся уменьшения количества воплощенных в их мире. В этих двух моих советах нет противоречий, Могот. Противоречие – то, чем способно развиваться их сознание и чем одновременно его можно уничтожить в силу очередной ошибки создавшего их Творца, – нам оно совершенно не свойственно. Все, что ведет к нашей неминуемой победе и столь же неизбежному поражению нашего врага – все это может быть использовано нами с злословения нашего общего Неназываемого отца.
Ты правильно сделал, Могот, не дав ему воплотиться. Этот человек со столь большой и чистой душой – он мог бы стать серьезным подспорьем нашему врагу в нашей общей войне, если бы сумел прийти на этот планетный физический план. Теперь же ему придется ждать еще несколько десятков их планетарных лет, прежде чем это вновь станет возможным. И я уже не говорю о той неимоверной боли, которую должен был испытать этот заживо умерщвленный, когда его расчленяли скальпели этих самых «врачей». Вся сущность моя ликует при одной мысли об этом! Пусть задумается, каково это – служить нашему врагу!
Теперь, Могот, тебе предстоит самое главное и самое трудное – ты должен не дать умертвившей его матери почувствовать раскаяние за совершенное. Раскаяние – вот то, чем наградил их слишком уж щедрый Творец, и что способно отвернуть их от нас и заставить обратиться к нашему врагу даже на самых последних их подступах, разом выдернув их из наших темнейших огненных бездн. Ты не должен позволить ей почувствовать свою вину!
Покажи же ей, что это ее деяние было столь естественным и необходимым. Убеди ее, что этот ее невоплощенный ребенок в случае своего рождения принес бы ей неимоверное количество «проблем» – то, от чего она всегда столь старательно стремилась убежать. Постарайся свести ее с такими же, ей подобными, и не дать увидеть и почувствовать радость материнства. Пресеки любые длительные контакты со счастливыми матерями, что предпочли трудности заботы о своем ребенке легкости собственной беспроблемной жизни. Врачи, которых коснулась рука нашего отца, уже сделали часть дела, убедив ее в том, что убили они не живого человека, а кусок материи – тебе же предстоит поддержать в ней это ложное убеждение.
Сейчас, несколько первых месяцев после этого события – они станут ее и твоим испытанием. Огороди ее от излишних волнений, постарайся сделать так, чтобы удовлетворилась часть ее материалистических желаний – это отвлечет ее сознание от осознания главной своей ошибки. Пусть она ходит на всякие концерты, кино и всячески приобщается к тому, что они называют «культурой», и что вот уже несколько десятилетий как стало нашим главным орудием формирования их массового сознания. Пусть почувствует себя женщиной в высшей степени «современной» и никогда не поймет, что те вечные истины, о которых им столько говорилось пророками нашего врага, никогда не бывают современными и несовременными тоже.
И если – о, как великолепно бы было это достижение! – ты сможешь заставить ее повторить эту ошибку второй раз – тогда она уже навечно станет нашей, Могот! Некоторых, однажды осуществивших детоубийство, все же настигает это жалкое раскаяние – но тех, кто сознательно пошел на это в следующие разы, оно не способно достигнуть уже почти никогда. Такие души умирают для нашего врага и воскресают для вечной жизни в наших рядах.
Никогда, Могот! Никогда для нашего врага – и вечно для нас! Они, эти женщины-убийцы, после своего развоплощения станут нашими Девами Смерти, ведущими сражение с врагом за судьбы детей этого мира – и сама сущность жизни будет дрожать при их грозном и непоколебимом приближении!
***
Мой призванный, мой верный слуга! «Воистину» (как любят говорить пророки нашего врага) ты не перестаешь удивлять меня тем упорством и хладнокровием, с которыми ты продолжаешь достигать нашей общей цели.
Культ-у-ра, как ни противно мне сейчас произносить это слово, столь близкое по своему исконному значению изначальной сути Творца, культура – вот что было задумано нашим врагом как великий очиститель человеческих душ и что теперь стало нашим ведущим оружием в борьбе за них же!
Разве может быть что-либо приятнее созерцания того, как нравственный и чистый человек, окунувшись в эту самую культуру, постепенно утрачивает последние крохи человекоподобия и, как они называют это, человечности, вновь превращаясь в обузданное примитивными страстями животное, – и тем самым постепенно и неизбежно приближается к нам? Разве может что-либо радовать наши отвергнутые Творцом души больше, чем созерцание того, как растут наши собственные ряды? Разве может быть что-либо желанней таких оскверненных человеческих душ для нашего непобедимого отца? Воистину, Могот, все качества, которыми наделил этих существ недальновидный Творец, все они послужат нам – важно лишь знать, как можно использовать каждое из них. Ты, Могот, сумел узнать это.
Как ты заметил, их так называемая культура теперь стала массовой точно так же, как и их искусство – оно перестало быть уделом наиболее противных нам одиночек. Само по себе это должно было стать признаком того самого "Царства Божьего", о котором им говорили пророки нашего врага, однако нелюбимый нами Творец вновь допустил ошибку, желая (если он, конечно, вообще способен что-либо желать) скорейшего воплощения своего «плана» (если такие его действия вообще можно назвать планом).
Теперь, когда сознания большинства из них были затемнены нашими воинами и лжепророками, когда душ многих из них в силу их неустойчивости коснулась длань нашего отца, теперь такие новоявленные творцы уничтожат последние крохи этой самой культуры. Их уже много, Могот, – их тысячи. Но уже в скором времени, о котором провидел Неназываемый, их будут десятки тысяч – десятки тысяч творцов нового века. Наших пешек, считающих себя свободными, просветителей нашей темной эпохи. И тогда, Могот, в силу названной особенности сознания этих существ последние оплоты истинной культуры падут – и их мир станет навеки нашим!
Потому помоги этим творцам выйти «в свет», даже если они не были еще в этом воплощении наделены Творцом какими-либо значительными талантами. Чем меньше они будут из себя представлять – тем лучше, Могот. Пусть о них узнают многие, пусть о них говорят – ибо, когда о тебе говорят многие, неизбежно находятся те, кто в силу внутренней присущей им зависти начинают вольно или невольно подражать тебе, сколь бы плох ты ни был. Мы позаботимся о том, чтобы таких подражающих стало как можно больше, Могот.
Помоги этим выдвинутым тобой «творцам» считать себя какими-то особенными, какими-то исключительными – пусть они даже начнут сравнивать себя с небесными ночными светилами, ведь эти светила видно только во тьме, видно только в нашем грядущем царстве, Могот! Потому пусть они не испытывают потребности ни в деньгах, ни в таких же проклятых нами «наставниках». Помоги этим нашим творцам на первых этапах – а потом авангард наиболее «современных» представителей их социума сам вынесет их вперед.
Но заклинаю тебя всеми кругами наших планов – не дай им понять, сколь грязна и ничтожна стала эта их «современность»! Пусть в вечном неведении своем продолжают считать, что способны развиваться только по восходящей, пусть не увидят, к какой пропасти уже подошли. Чем больше станет шагнувших за этот огненный барьер – тем ближе будет наш неумолимый триумф и окончательное поражение нашего врага.
Пусть эти новорожденные творцы начнут прославлять самые разнообразные животные инстинкты человека как некое присущее только им качество, как если бы оно было самим благословением Творца. Пусть они начнут выискивать и находить самые недостойные проявления жизни общества, в котором они живут, и пусть они показывают его, как если бы это являлось по меньшей мере «простым реализмом», а по большей – «новыми культурными течениями». А потом любители «культуры» довершат и остальное…
Действуй, Могот, используй их найденную тобой слабость – и пусть их день станет ночью, а творцы – нашими пылающими звездами в ней!
***
Что может быть лучше, чем слышать их восхваления в адрес нашего отца, что может быть вкуснее, чем вкушать изливаемую ими на Творца ненависть?!
Могот, Могот, как же ловко ты сумел переманить этого "верующего" на нашу сторону! Сначала усилить его веру, довести ее почти до самых вершин, когда она становится одновременно и неимоверно сильной и неизмеримо уязвимой – а потом камнем обрушить в пропасть! Признаться, даже мне, стоящему по правую руку от нашего отца, не в силах было бы сыграть лучше.
Такие «преданные» Творцом верующие – после своего развоплощения они становятся нашими лучшими Полководцами Обреченности и всегда исправно до дня своего окончательного слияния с Неназываемым верно служат нам. Теперь у него нет уже не только веры, но и даже до-верия, столь необходимого Творцу для помощи этим несчастным – и отныне наш враг уже не сможет до него дотянуться.
Разорвав нить жизни близкого этого верующего, ты разорвал саму нить его веры, Могот. Они, эти уже почти дошедшие до нашего врага, становятся очень чувствительными ко всем живым существам и своим близким в особенности – очередное «благословение» от Творца, ставшее их проклятьем!
Заставить его поверить в присутствие рядом с ним нашего врага, в его заботу о нем, в его помощь – а потом одним махом разорвать нить жизни самого близкого ему человека, его сына. И как… не простой и безболезненный уход из этой жизни – но мучения, страдания, агония! Как же я наслаждался, Могот, видя и чувствуя его боль, когда он медленно умирал от ножей этих убийц и затем от потери крови, не в силах крикнуть, позвать на помощь хоть кого-нибудь в этом безжалостном – благодаря людям, а не нам, заметь! – мире.
Его страдания искупили его прошлую вину, Могот, и теперь он смог попасть в лоно нашего врага – но зато его отец уже никогда не придет к нему в эти потусторонние выси! Теперь он будет продолжать клеймить нашего врага за эту свою потерю и в скором времени окончательно отречется от него, так и не поняв, что он, наш враг, никогда не забирал и не забирает насильно ничьих душ против их собственной воли.
Что же, пусть побудет в этом заблуждении до тех пор, пока его сущность не преобразится настолько, что сможет стать способной быть впитанной нашим вечным отцом. Дело за малым – не дать ему задуматься об этой нашей уловке, не дать ему вновь обратиться с молитвой к Творцу. Никто из нас до сих пор так и не смог понять, отчего такое чистосердечное обращение к нашему врагу оказалось способно уничтожать любые наши наслоения и обрывать все наши связывающие с человеком нити – и мы до сих пор не ведаем, как можно бороться с этим ужасным явлением.
Поэтому не дай ему задуматься об этом, иначе он со временем может даже начать считать смерть его сына неким важным уроком и непостижимой ему логикой Творца, отвернувшись от нас. О глупые смертные, все недомыслие нашего врага они готовы списать на его «непостижимость»!
Пусть вся сущность его продолжает кипеть гневом, как это происходит сейчас, пусть уста его продолжают клеймить нашего врага за не им совершенную смерть, и пусть сам Творец в своем вечном покое содрогнется от осознания того, что выбрали наделенные им свободой люди!
***
Человек, о котором ты сообщил мне, Могот, является одним из тех, кто по наущению нашего врага (конечно, сами то они продолжают считать это своим свободным выбором) приходит на этот план с целью приблизить то самое неосуществимое «Царство Божье», «Рай на Земле», о котором я уже говорил тебе. Если атмосфера их детства и юности будет способствовать развитию тех внутренних качеств, которыми их наделил для этой цели Творец, – они способны стать очень опасными для осуществления нашего плана.
Получив неразрывную сердечную связь с нашим врагом, обладая способностью влиять на духовную сущность других людей, они способны раз за разом срывать наши планы относительно некоторых ведомых нами. Влияние каждого из них не слишком сильно (ибо даже наш враг вынужден придерживаться однажды им же созданных законов), но их постепенно становится все больше и больше, Могот! Похоже, что наш враг выставляет их как полководцев для других «честных тружеников» (если бы ты только знал, как же противно мне само это словосочетание, соединяющее несоединимое!). Жалкие пешки Творца, считающие себя способными преобразить этот мир по его директивам! Мы развоплотим их, Могот, а затем их души будут пожраны Неназываемым!
Потому нельзя дать им спокойно развиваться и постигать Творца, нужно сделать саму суть их жизни невыносимой.
Создай в их семье атмосферу внутренней враждебности и соперничества. Пусть муж будет ссориться с женой, а жена – с мужем, пусть такой ребенок уже с самых младых лет впитывает этот чудесный смрад, а со временем начнет считать его само собой разумеющимся. Пусть мать его пропитается ненавистью к своему мужу – и еще лучше, если она разочаруется в своем выборе. Как тебе уже известно, в своем младенчестве у этих существ особенно сильна связь с родившими их, так что чувства и желания матери постепенно становятся чувствами и желаниями рожденного, и наоборот. Чем больше гнева и злости будет она испытывать в этот период, тем лучше, Могот. Если же ты сумеешь превратить таких матерей в названных Дев Смерти – я сам лично попрошу нашего отца отдать тебе ее душу!
Если тебе все-таки не удастся ожесточить его мать, ты всегда можешь воспользоваться соперничеством между детьми, если в семье рожденного их будет несколько. Пусть старшие борются с младшими за внимание своих родителей, пусть постепенно такая борьба сделается смыслом их жизни, самой целью их существования. Отведя уже с детских лет его внимание от главного и сосредоточив его на семейных дрязгах, ты лишишь его возможности в свой срок достичь Творца – а затем мы воспользуемся этим.
Если же тебе не удастся нарушить их семейную гармонию, ты можешь использовать других, подобной гармонии не знавших. Их школы подойдут для этого как нельзя лучше. Дома, которые должны были бы служить оплотами человечности и мудрости, теперь благодаря нашим постоянным усилиям стали рассадниками жестокости, равнодушия и презрения. Используй таких людей, до которых не смогла дотянуться загребущая рука этого далекого от нас Творца, используй их как пешки в борьбе с таким человеком. Заставь их ненавидеть этого человека за сам факт его существования. Дай им почувствовать, что они в чем-то меньше его, что им нужно еще достигать, в то время как он уже достиг – но пусть это обернется не их желанием сделать это, а их ненавистью к нему.
Почти наверняка он будет одинок в своем стремлении, а твоих пешек будет много – а, как говорил один из этих жалких смертных, «один в поле не воин». Пусть его бьют, пусть его унижают и стараются всячески низвести – и пусть почувствуют в этом свою силу и его слабость. Это постепенно ожесточит его сердце, это не может не ожесточить!
Со временем он, конечно, начнет считать своих притеснителей «низшими созданиями», дабы хоть как-то компенсировать в своей душе те унижения, которые он будет испытывать от них – и тем самым еще больше настроит их против себя уже без нашей всесторонней и потусторонней помощи. А, начав ответно презирать их, он навсегда утеряет связующую его с Творцом нить и однажды забудет о своем долге.
Если же окажется, что Творец наградил этого человека развитым умом – тем лучше для нас. Помоги ему воспользоваться этим даром во вред нашему врагу. Пусть ему удаются достаточно сложные умственные задачи, пусть он познает успех от их решения – радость того, что сумел перегнать кого-то на этой дорожке, сколь бы узка и бесконечна она не была. В этом случае со временем он не только начнет презирать своих непосредственных притеснителей, но и многих других окружающих его людей как существ менее интеллектуально развитых. Ум не способен постичь Творца – и, все больше и больше развивая его, ведомый тобой будет все дальше и дальше удаляться от постижения того, что какой-то очередной смертный глупец назвал «простыми истинами». Будет великолепно, если ты сумеешь убедить его опираться только на этот свой ум в его юношеской и взрослой жизни – а с теми нашими влияниями, которыми уже подверглось их общество, это будет сделать не так и сложно, особенно для тебя.
Пусть он добьется того, что традиционно принято считать признаками жизненного успеха и благосостояния – чем больше он станет привязан к этому благополучию, тем сложнее ему будет отказаться от него впоследствии ради следования путем нашего врага. Более того, когда в дальнейшем наш противник попытается приблизиться к нему и разрушить прутья его самосозданной тюрьмы – какой же сладостный поток гнева и непонимания он получит в ответ! Именно это имел в виду известный тебе пророк нашего врага, что затем было достаточно грубо и неточно переведено этими смертными как фраза о том, что богатый не войдет в царствие небес.
Поэтому пусть его взрослая жизнь будет во всех отношениях успешной, что будет воспринято им как очередное доказательство его первоначальной правоты, теперь принесшее заслуженные награды. Чем меньше у него будет сомнений в оправданности презрения к другим «низшим», тем меньше шансов у него будет услышать взывающий к нему через жизненные обстоятельства голос Творца. Потому не дай ему задуматься над тем, насколько неверен такой путь презрения, насколько невозможно любить одних людей, презирая и ненавидя при этом всех остальных. Не позволяй ему решить, что прошлые обиды были лишь испытанием его любви к человечеству, которое необходимо для окончательного завершения его сердечной связи с нашим врагом. Однажды поняв это, он разом выйдет из-под нашего влияния!
О жалкие смертные, ну почему Творец наградил вас этой способностью разом разрубать эти десятилетиями тщательно создаваемые нами сети и в устремленности к нему миновать все расставленные нами на вашем пути ловушки?! Жалкие, ничтожные смертные, почему здесь вы оказались сильнее нас – лучших из его воинов, однажды выступивших против?!
Поэтому не дай таким, как он, однажды понять, что вся их жизнь стала одним большим испытанием любви к нашему врагу и всему сотворенному им, не дай им обратиться к нему с раскаянием за прошлое непонимание! Осознав это, наделенные благодатью нашего врага, они становятся практически непобедимыми – так, что даже насылаемые нами впоследствии болезни и несчастья оказываются неспособны поколебать их сердца и заставить свернуть с ведущего ко врагу пути.
Осознав себя как творцов новой эпохи, они неизбежно попытаются начать воплощать планы нашего врага в жизнь. Этого нельзя допустить, ты слышишь меня, Могот?! Если ты допустишь такую оплошность, я…. я… одним словом, не допусти этого промаха во имя своего собственного и нашего общего блага!
Я пошлю тебе еще одного из своих воинов, Могот – вместе вы станете несокрушимы. Действуйте же, дабы нарушить все планы нашего врага и избыть саму мысль о какой бы то ни было слишком уж потенциальной человеческой «божественности»!
***
Что ж, Могот, я вижу, что ты вновь делаешь успехи на своем пути нашего общего неминуемого торжества. Именно поэтому, за твою верность и преданность нашему проклятому делу, я прощаю тебе твою прошлую ошибку с новой так и не сформированной Девой Смерти. Не упусти открывающуюся тебе возможность на этот раз, мой преданный слуга!
Как я уже говорил тебе, их разум обладает тем изъяном, той критической «конструкторской ошибкой», которую в силу своего желания видеть их свободными Творец однажды заложил в них. Конечно же, я вновь говорю о том, что было ранее названо «некритичностью» – а, если быть более точным, – их природной глупостью и ничтожностью их разума, из века в век несущего все те же исконные животные инстинкты.
Как я уже сказал тебе, их смертный разум сам по себе не способен постичь Творца – для этого требуется еще и порыв, этакий своеобразный толчок, импульс от того, что эти ничтожные смертные называют «душой» – и что является самой любимой нашей пищей со времен Снисхождения. Наш враг, создавая этих существ, «в великой благодати своя» дал каждому из них малую неразрушимую часть себя – и тем самым в потенциале сделал их бессмертными. Глупцы, мнящие себя сотворенными по «его образу и подобию», если бы знали они, какое великое испытание тем самым дал им их отец!
Ты уже знаешь, Могот, насколько сильнее делает нас каждая поглощенная нами такая частица Творца, и тебе уже известно, что до начала этого процесса нам следует практически полностью потушить в ней изначально присущий ей свет сущности нашего общего врага. Даже мы, лучшие из его бывших воинов, не можем тягаться с этим сущностным светом напрямую и вынуждены долгими и тщательными усилиями изничтожать его.
Дак вот, Могот, действие этого самого сущностного света, чаще всего проявляющееся в их смертных телах через то, что принято называть «сердцем» – только оно в сочетании с данным им разумом способно хоть как-то приоткрыть ту дверь, которой Творец как бы нарочно прикрылся от них. Но ни то, ни другое по отдельности не способно помочь наступить этому грязному «прозрению» – и это, возможно, станет самым большим их изъяном, который приведет нас к победе над светом их душ.
Мой проклятый воин, теперь тебе предстоит вмешаться в то, что сами они обычно называют «наукой» – удел небольшого числа наиболее умственно одаренных Творцом существ, теперь ставших особенно уязвимыми. Наука как проявление данного им разума – то, что должно было по замыслу нашего врага служить им для постижения красоты и изначальной гармонии созданного для них мира, тем самым приближая их к отцу, – теперь она стала не его наблюдателем, но палачом, Могот! «Ученые» двуногие неизбежно, как это и провидел Неназываемый, полностью подверглись влиянию своего разума, перекрыв другой названный тебе их канал связи с нашим врагом. Возомнившие себя способными одним лишь умом познать суть окружающего их мира, они стали постепенно разрушать его – они обернулись против самой жизни, Могот!
Взгляни, взгляни своим огненным взором – и ты без труда увидишь, как в действительности «велики» их достижения за последние несколько сотен планетарных лет. Да, они действительно велики – велики как часть плана нашего несокрушимого отца!
Их планета стонет под гнетом их собственных изобретений, созданные ими орудия убийств себе подобных заставляют восхищаться даже нашего вечного отца, их изначальная сущность сведена до набора клеточных преобразований, их разум начал уничтожать жизнь. Воистину, эти твари нашего врага не ведают, что творят – они не ведают даже и того, что они уже сотворили.
Как сладко, Могот, как великолепно для всего моего существа наблюдать то, как другие люди, в которых большее развитие получила вторая компонента – как они восстают против такого уничтожения. Их сущность, сохранившая крохи воспоминаний о том, кем она когда-то являлась, все их внутреннее естество восстает против того, чтобы «начать умирать уже с самого рождения», против такого препарирования и сортировки по полочкам всех жизненных явлений, включая и их собственную жизнь. Глупцы, считающие себя борцами за существование непостижимого, если бы знали они, какую верную службу служат они нам этим своим восстанием против науки!
Все дороги ведут к нам, Могот, и нет ни одной прямой, по которой они смогли бы так же просто прийти к нашему врагу. Мы используем эту борьбу ученых и неученых, познающих и постигающих – дабы тем самым приблизить время воплощения в их мире сущности нашего непобедимого отца. Мы дадим этим сражающимся против науки чудо, Могот, – ведь они так жаждут доказать всем и вся, что в их жалком мире еще осталась хоть частица того, что не было бы тщательно и методично изучено, классифицировано и препарировано.
Дети, бегущие за обманувшим их фокусником – вот кем станут эти двуногие! Наши воплощенные Чародеи Бездны уже работают над этим в их мире, Могот, и уже очень скоро таких отказавшихся от знаний и уверовавших в силу и богоподобность наших слуг станет огромное множество. Но мы пойдем дальше – мы создадим школы и общества магии, всевозможные Центры Управления Магическими Пертурбациями со своими верными последователями и учениками. Их практика подобных «чудес» со временем приведет ко множеству самых разнообразных психических расстройств, их разум будет полностью лишен названной мной «критичности». И уже через несколько десятков их планетарных лет – срок, столь ничтожный для нас – отказавшиеся от знания в пользу чуда будут лишены последних крох разума – надо лишь только не позволить им понять, сколь недалеко каждый из них на самом деле способен пройти, двигаясь на одной ноге вместо изначально данных им двух.
Все дороги ведут к нам, Могот, надо лишь только однажды хоть раз свернуть с пути.
***
Да, Могот, именно это, названное тобой «распущенностью» свойство этих смертных является столь пагубным для их пути следования за нашим врагом и столь желанным для нас. Именно оно продолжает способствовать общему снижению жизнеспособности этих людей и появлению всякого рода злословенных излишеств и извращений. Как ты уже, должно быть, заметил, количество подверженных ему индивидуумов продолжает неуклонно расти, в чем свою особую и великую роль играет уже понятное тебе массовое сознание. Воистину, эти слепцы сами роют друг другу ямы!
Как ты уже увидел на примере наблюдаемых тобой существ, особенно значительно в последние несколько лет данному влиянию подверглась так называемая «сексуальная» сфера их отношений. Их смертное и уязвимое тело, сохраняющее все атавизмы имевшей место животной эволюции, и та частица неуничтожимой сущности Творца, которая позволяет этим телам по-настоящему существовать, – в какую же великую борьбу они способны вступать между собой!
Творец, ведомая нам часть замысла которого состояла, вероятно, в том, чтобы сделать этих существ бессмертными внутри и одновременно смертными вовне, тем самым раз за разом предоставляя им то, что называется «свободным выбором» с целью совершенствования данных им духовных частиц, – этот наш извечный враг в своем непостижимом желании видеть их внутренне свободными вновь допустил ошибку, ошибку, цена которой – человеческая душа.
Это их животное начало постепенно начинает побеждать, Могот, оно уже торжествует! Ты сам провидел своим испепеляющим взором этих людей и их оргии. Смешалось все – смешались столь безуспешно воспитываемые в них нашим врагом понятия о должном и недопустимом, о естественном и безобразном (и безобразное стало, наконец-то, естественным!), о животном и человеческом (и человеческое стало животным!).
Сколь сладостно видеть таких людей, самих низведших себя до этого положения – и тем самым добровольно свернувших на наш неправедный путь! Скоро, уже очень скоро, Могот, этот их новый путь приведет к окончательному размытию этих животно-человеческих границ. Ты сам видел, Могот, как они перестали гнушаться вступать в названные мной сексуальные связи с подобными себе по полу. Ты сам провидел, как это их действо, должное по замыслу нашего врага служить проявлением любви (как ни противно мне сейчас произносить это слово!) двух – мужского и женского – существ друг к другу, как оно перестало быть достоянием двоих и стало достоянием многих. Что может быть чудеснее, чем видеть, как подобно слабому огоньку при внезапно нахлынувшем порыве ветра колеблется в их душах тот сущностный свет Творца, о котором я говорил тебе, и как постепенно он начинает затухать?!
Мы побеждаем, Могот, и знаки нашей победы уже стали отчетливо видны – так, как это и предсказал наш темноогненный отец. Скоро, очень скоро такие люди лишат себя большей части влитой в них Творцом при их воплощении силы – и станут предельно уязвимы и легкодоступны для нас. Глупцы, считающие этот свой «свободный секс» великим достижением их эпохи, в глупости своей отбросившие всю прошлую мудрость и опыт веков!
Творец, вечный ненавидимый нами враг, – он дал им частицу своей силы при их приходе в этот мир, но в силу недальновидности своей вновь разрешил каждому из них воспользоваться ей по своему собственному усмотрению. Он, наш враг, дал им знание о том, что только через любовь, которая является сутью его природы, они способны приблизиться к нему, они способны получить новые силы для собственного роста, чтобы однажды, наконец, вернуться к нему уже преображенными.
Они не услышали его, они глумливо отбросили это знание как не соответствующее их истинным наклонностям! Теперь уже с младых лет они тратят эти свои силы лишь на взаимную борьбу, время от времени находя мнимый отдых в том, что они стали называть сексом – том, что постепенно отошло от той сущности любви, которую хотел видеть в них наш враг, – настолько, насколько это вообще возможно. Утратив эту основу любви, они неизбежно должны были прийти к ее заменителям – и они неизбежно пришли к тому, прямым свидетелем чего ты стал, Могот.
Пусть же эти ничтожества продолжают идти по этой дороге вниз! Постепенно этот их секс уничтожит в их душах последние крохи изначальной любви и выпьет из них все жизненные силы. Они начнут заниматься сексом с животными, они начнут сходить с ума, впадать в длительные депрессии и меланхолии, которым их врачи не будут находить объяснения, и впоследствии кончать собственный путь убийством самих себя, проклиная эту жизнь и создавшего их, и так и не осознав, что не Творец проклял их – но они сами.
Пусть же они продолжат этот спуск по дороге вседозволенности, пусть не остановятся и не свернут с нее! Наша победа уже совсем близка, Могот. Ибо, как сказал наш вечный отец: «И проклянут они врага моего и себя самих – и примут они огненное крещение мое. И, приняв крещение мое, станут вечной частью меня, не зная боли, любви и поражений».
Иди же, Могот, иди и исполни наш великий план!
***
Ну кто бы мог подумать, что выполнение очередной части нашего неисповедимого плана окажется столь легким? Воистину, эти слепцы сами ведут друг друга в бездну!
Я, стоящий по правую руку от Неназываемого, очень доволен тобой, Могот, и твоими последними успехами на их плане. Неразрываемое расчленено, несоединимое соединяется – и, значит, наконец-то исполняются давно открытые нам нашим вечным отцом в своем темном провидении пророчества.
Что может быть прекраснее, чем выпестованная ими самими взаимная ненависть друг к другу, что может быть целительней, чем борьба целых народов за никому не ведомые цели – борьба, которой, слава отцу, так и не предвидится конца?!
Ах, Могот, Могот, если бы ты был способен хотя бы на ничтожную часть жизни временного континуума почувствовать то, что испытываю сейчас я! Не один, не два, не сотня этих смертных – но тысячи и сотни тысяч, каждый день сталкивающиеся в своей последней смертельной схватке за неведомые им цели их вождей… О Неназываемый, как же это прекрасно! Воистину, эти слепцы теперь каждый день сами роят себе и другим обширные погребальные ямы.
Ты, должно быть, помнишь, как было сложно нам бесчисленные тысячелетия тому назад хоть сколь-либо отдаленно попытаться воплотить подобное? Примитивные двуногие, они были настолько ограничены самой природой этого их плана, что не могли сколь-либо значительно повредить друг другу. Теперь же все изменилось. Их «разум» – очередное проклятие, которым наделил их этот неисповедимый Творец – уже почти сделал все столь нам необходимое, и сейчас они в считанные мгновения могут полностью уничтожить всю планетарную жизнь их физического плана.
Казалось бы, теперь пришло самое время использовать наших призванных для того, чтобы через них спровоцировать использование этого созданного ими оружия и устроить всемирный апокалипсис – но планы нашего вечного отца гораздо шире и дальновидней, Могот. Да, агония и боль миллиардов этих существ, умирающих в одно чудесное мгновение, – они бы стали воистину проклятой и великой пищей для всех нас и значительно приблизили бы день, когда сдерживающие нас оковы окончательно падут в прах и мы станем вновь свободны – и, тем не менее, этого было бы недостаточно. Даже апокалипсис всего их мира, сколь бы грандиозен он не был, не даст возможности нашему отцу насытиться настолько, чтобы окончательно взломать сдерживающие нас в нашем плане барьеры. И именно поэтому мы выбрали другой путь, Могот, путь медленный и не столь скорый, но неизбежно ведущий к победе.
Мы не станем уничтожать их сразу, мы будем убивать их постепенно – до тех пор, пока чаша сострадания нашего врага (если он действительно способен испытывать нечто подобное) к этим его жалким творениям не переполнится, и он «в вечной славе своя» не спустится в их план и тем самым, наконец, станет уязвим для нас, или же пока получаемая нами сила не превысит тот самый барьер, столь необходимый нашему вечному отцу для начала процесса Исхода. Что бы не случилось раньше – все это ожидаемо и просчитано нами бесчисленные эоны назад, и именно поэтому наша окончательная победа неминуема! А до этого – до этого мы будем уничтожать их постепенно, Могот, уничтожать их же руками.
Ты, должно быть, тоже заметил начало давно ожидаемого нами процесса, когда они в безумии своем все сильнее начинают пытаться разделить их собственный мир на кучу отдельных маленьких кусочков? Подобно несмышленым детям (и какой же пророк нашего врага сказал, что именно им принадлежит это «Царство Божье»?!) они пытаются тянуть одну общую игрушку в разные стороны, каждый при этом искренне надеясь, что именно ему она и была подарена, и не понимая, чем могут закончиться подобные «состязания».
Теперь их уже несколько сотен, Могот, – несколько сотен этих самых "государств"! Их планеты уже нет – она умерла, Могот, дабы быть располосованной на тысячу и один кусок в угоду отдельным группам этих смертных, и теперь, наконец, эти «дети» (и как Творец не устал называть их таковыми?!) стали убивать друг друга за не им доставшийся кусок.
Это настолько злословенно – видеть, как вокруг этих кусков образуются свои отдельные группы этих смертных, каждый со своим «великим» вождем, каждый со своей самой лучшей религией и историей, каждый со своим самым светлым будущим, каждый со своим избранным народом – каждый смертный глупец, возомнивший себя вправе распоряжаться не ему данным подарком! Такими темпами эти двуногие скоро сами воплотят наш план даже без нашей непосредственной потусторонней помощи!
Усилить в сознании каждого их них ощущение избранности его «нации», его «государства», его «страны», довести его до неимоверных пределов, поставить во главу их государств тех, кого коснулась наша рука – а затем они сами довершат остальное. Пусть разучатся доверять друг другу, пусть видят в действиях других будущие заговоры и обманы, пусть научатся видеть исключительно личный интерес и интерес их государств – ставший столь же узким – во всем, пусть постоянно ведут нескончаемые стычки, пусть их политика по отношению друг к другу обернется животной борьбой, а дети их детей однажды познают вкус мести! Истинно, они никогда не поймут, что разделили то, что разделить не могли – ведь все же разделили!
О, Творец, ну неужели ты не мог наделить представителей этого своего стада хоть небольшой каплей истинной разумности, дабы они могли хоть как-то попытаться противостоять приближению нашего плана и тем самым хоть немного поразвлечь нас? Воистину, Могот, эти ничтожества стали похожи на тех «святых» древности, которые очищали эту планету от скверны, щедро удобряя ее кровью грешников.
Чего только стоит их «благотворительность», ставшая задушенным криком умирающей совести! О, она напоминает мне ситуацию, когда очередной их «святой», убив родителей маленького ребенка, затем осеняет его, забившегося в ужасе, благословением – и даже дает ему монетку в знак своей великой и извечной щедрости! Нет, Могот, это даже забавней – это похоже на то, как если бы кто-то из них преклонил колени перед нашим врагом и в сердечной молитве своей попросил Творца уничтожить недругов этого смертного и тем самым еще более усилить его «веру»! Именно о таких наших пророках я говорил тебе, Могот. О, как же сладостно видеть их рождение!
Пусть, пусть они продолжают исключительно ради успокоения ноющей совести, а вовсе не по зову собственных душ, помогать всем этим «голодающим детям в такой-то стране», этим «несчастным жертвам таких-то кровавых актов», отказываясь от столь правдивой и столь неприемлемой для их сытых и самодовольных сознаний мысли о том, что именно они в своем стремлении разделить неразделимое стали причиной подобных бедствий.
Пусть их совесть спит – а щедрость торжествует, пусть их глаза созерцают – а сердце молчит, пусть же они, вечно смотрящие по сторонам и никогда не смотрящие впереди себя, продолжают идти туда, куда однажды придут все, чьи судьбы были предрешены в момент восхождения создавшего нас отца. Разделенные, разбросанные, разобщенные – что могут сделать они против нас, единых в своей цели, нас, пронзающих миры?!
Они сами вырвут друг другу глаза, они сами пронзят друг другу сердца, они сами проклянут друг друга – и тогда, в то самое и неизбежное мгновение, в тот предвиденный и предсказанный миг, в тот момент неизбежности – последние сдерживающие нас барьеры будут, наконец, разрушены!
***
Признаться, те доклады о твоей деятельности, которые я получал в последнее время от другого своего подопечного, тревожат меня, Могот. Ты вновь не смог выполнить возложенное на тебя задание – или, быть может, ты и не хотел его осуществлять? Обстоятельства какой непреодолимой силы помешали тебе разорвать образовавшуюся духовную связь между двумя известными тебе новоявленными влюбленными? Почему ты проигнорировал обозначенный странный случай внезапного одухотворения и обращения к Творцу нашего испытанного лжепророка? Почему не помог получить тот лотерейный выигрыш обозначенному тебе человеку, дабы, как это первоначально и планировалось, надолго сбить его с того пути, который ему готовил наш враг, превратив его впоследствии в самого что ни на есть практичного земного дельца? Почему не посеял новый спор в том творческом коллективе работников, о котором тебе поведал присланный мной помощник, тем самым надолго прервав их столь противную нам деятельность? Неужели ты исчерпал свой потенциал?
Могот, я требую от тебя ответа! До сих пор ты всегда верно служил нашему общему дел, и у меня не было поводов сомневаться в твоей преданности – именно поэтому ты до сих пор находишься на свободе в их плане.
Но и ты, и я – мы оба прекрасно знаем, что бывает с теми немногими, кто по непонятным причинам однажды предает нашего огненного отца, и еще одним примером этого может служить судьба того предавшего нас пророка, случай с которым ты столь небрежно проигнорировал! Он развоплощен, Могот, его последнего «обращения» к нашему врагу оказалось недостаточно для того, чтобы искупить столетия прошлого служения нашему делу – и мы сумели захватить его ускользающую духовную сущность, сколь бы сильно она не рвалась наверх! Теперь он развоплощен и пребывает в том временном Карцере Душ, о котором вам уже не раз говорилось. В скором времени он предстанет перед самим Неназываемым, дабы в последние мгновения своей еще пока самостоятельной жизни узреть мощь того, против кого он имел несчастье выступить, того, кто повергнет его духовную сущность во прах и навсегда поглотит ее, очистив от всякой скверны добра и света, чтобы ее сила, как и сила тысячи ей подобных, однажды, в лишь Неназываемому и Творцу известный час, была использована, дабы окончательно воплотить наше царство в их жалком мире и навсегда закрыть его от возможности доступа к нему Творца.
Так или иначе, его ничтожная сущность сослужит нам свою пользу – так же, как сослужит и твоя в независимости от того, пребудешь ли ты с нами или же вдруг решишься отбросить ту руку, что взрастила тебя.
Мои верные соратники будут продолжать наблюдать за тобой, Могот, наблюдать за каждым твоим шагом – и, если это вдруг потребуется, я пошлю и самого Читающего Души, дабы быть уверенным в твоей верности – или в том, что отсутствие таковой будет пресечено и поражено нами со всем возможным усердием.
Но все же я «верю» (до чего же все-таки противно звучит это слово, навсегда запечатлевшее в себе отпечаток нашего врага!) тебе, Могот, – я знаю, что ты не способен предать наше дело и отчетливо видишь, сколь нелеп отбросивший нас Творец, и сколь ничтожны и обречены на поражение все его планы. Я уверен, что ты не допустишь более столь нелепых ошибок и все свои силы отдашь на то, чтобы в очередной раз проявить все твое столь любимое мной темное умение, не будь ты сыном самого Падшего Праведного!
В скором времени очередной мой посланник вновь пришлет тебе весточку с пожеланием о том, что от тебя требуется. Не вздумай считать его подобным прошлым – в этот раз при его невыполнении мы уже не сможем тебе, как выражаются эти смертные, «спустить все с рук»… то есть, конечно же, с лап. Я верю, что ты не подведешь нас. О последствиях обратного ты был предупрежден.
Действуй, Могот, и заклинаю тебя всеми кругами Ада – не смей подвести нас!
***
Что же, Могот, я рад, что ты внял моим прошлым словам и оценил их по достоинству. Твои недавние успехи позволяют надеяться, что ты действительно способен очень здраво оценивать реальность.
Как ты совершенно справедливо заметил, в последнее время неразбериха в их умах дополнилась хаосом в их душах – явлением, столь ожидаемом и любимом нами. Все дальше и дальше уходят они от той изначальной сути, что заложил в них наш враг, и того, преображение и торжество чего он хотел в них видеть – и тем самым все стремительней продолжают приближаться к нам.
Теперь они разучились любить и верить, да будут прокляты оба этих мерзких чувства во веки веков! К настоящему моменту они уже достаточно сильно погрузились в иллюзию того, что они считают единственной существующей реальностью, и стали, наконец, уязвимы для наших Падших Праведных. Их ум – то, что эти двуногие стали считать единственным данным им механизмом познания их мира – какую злую шутку он уже почти готов сыграть с ними, какой благословенный душевный хаос он способен породить!
Ты совершенно верно использовал его для того, чтобы помочь им победить в своих душах любовь – почти также, как в свое время они победили природу своего плана. Теперь, когда они постепенно все больше и больше уклоняются от осознания той единой сущности, на основе которой наш враг сотворил их и все прочие ведомые нам миры и планы, – именно теперь наши возможности окончательно изменить предназначенный им путь возрастают безмерно.
Теперь, когда они постепенно теряют это чувство и эту спасительную защиту, они становятся все более и более уязвимыми для наших темных воздействий. Они будут болеть, Могот, – не понимая, чем вызваны их болезни и где найти лекарство. Они будут ненавидеть, Могот, – не осознавая, на чье опустевшее место пришла их ненависть. Они будут хулить и ругать нашего врага, так и не сумев признать лишь себя ответственными за то состояние, в котором они начнут пребывать. И когда они, наконец, окончательно откажутся от этой проклятой любви и потеряют веру в нее – в тот самый миг они навечно станут нашими.
Очень скоро это случится – так, как и провидел Неназываемый. Внешне здоровые начнут порождать духовно больных, а внешне больные смогут породить духовно здоровых. Порядочные будут выглядеть преступниками, а преступники станут казаться порядочными. Уважаемые станут презренными, а презренные добьются уважения. Радость станет ненавистью, а ненависть будет давать радость. Праведники окажутся грешниками, а среди грешников будут найдены праведники. Любовь превратится в иллюзию, и иллюзии заполнят их умы. Будущее исчезнет, оставив место настоящему, и настоящее возненавидит прошлое и уничтожит будущее. Белое станет черным, а черное будет белым, и, смешавшись, они породят то, что будет признано ими как совершенство. И когда все это произойдет, время обернется вспять, дабы дать им увидеть то, к чему они пришли, но у них не будет времени этому ужаснуться, ибо исполнится последнее пророчество, и Неназываемый выйдет из своей многолетней тюрьмы, дабы сразиться с Творцом за этот тварный мир и победить его.
Но пока у них еще есть время, ибо всей силы нашего отца по-прежнему недостаточно для того, чтобы разрушить сдерживающие его преграды – и именно это время мы, его верные слуги, должны использовать для того, чтобы всеми силами своими приблизить миг его окончательного проклятого торжества. И ты, Могот, по-прежнему остаешься одним из тех немногих тысяч, что день за днем и час за часом приближают этот блаженный миг. Твой последний успех с превращением этого сострадающего и любящего смертного в ненавидящего и презирающего других тирана как нельзя более ярко говорит о том, что осуществить подобное преображение этих существ в наших силах.
***
Как приятно видеть, сколь беспомощны они перед нашим влиянием, сколь сильно при нашем к ним приближении они пытаются цепляться за все то «земное», к чему они столь привыкли, так и не осознавая, в чем может быть их единственное спасение. Они подобны тем глупым пловцам, которые не только не способны помочь другим тонущим, но и готовы добровольно утонуть сами, если где-то в водных глубинах им вдруг мелькнет отблеск какого-то несуществующего великого сокровища. Что же, пусть, уже почти доплыв, они увидят, что этот самый блеск сокровища был ничем иным, как глубоким отражением солнца в воде, – а на то, чтобы всплыть, у них уже не хватит ни сил, ни воздуха. Ничтожные рыбешки, жадно вбирающие своими жабрами остатки водного кислорода, никогда не поймут они, что то солнце, блеск лучей которого они приняли за сокровище, находится не в далеких глубинах и неведомых далях, но над самыми их головами, теперь навечно опущенными вниз. И пусть не говорят, что не они выбрали свой путь, и пусть не сетуют на Творца, сколь бы желанно это для нас не было, – ведь даже он, этот Творец, не в силах отменить однажды им же созданные законы.
А пока – пусть развлекаются. Пусть празднуют эти свои конечно же великие достижения науки и техники. Пусть будут сытыми и довольными, пусть никогда не станут чуткими. Пусть нравственность сделают завесой от смерда разложения. Пусть любовь превратят в покупку, притом не всегда удачную. Пусть их радость проистекает от жизненных успехов, а ненависть – от очищения. Пусть будет разбужена их сексуальность, дабы занять место любви. Пусть их совесть никогда не проснется, а сердце замолчит. И пусть никогда больше они не поднимут своих голов к небу.
Пророчества исполняются, и наше время грядет. Миг разрушения последних барьеров уже не за горами.
***
Разрушать гораздо легче, чем созидать, но даже нам в своей проклятой борьбе приходится иногда совершать второе. Я, конечно же, имею в виду разрушение любви как основы основ и созидание ненависти и презрения. Ах, как же порой сладко вкушать плоды наших трудов!
Эти жалкие, ничтожные любящие, насколько легко они поддаются на наши уловки! Большинство из них – и особенно молодые – не выдерживают даже одной, сколь-либо значительной трудности.
Нежелание мужа иметь детей; неумение жены быть понимающей всегда и постоянно, а не только, когда по-иному уже нельзя; чрезмерное употребление мужем придуманного нами «горячительного»; непомерная по меркам мужа привязанность жены к тем самым презираемым большей частью мужчин «шмоткам»; наконец, прямо-таки какая-то почти врожденная неспособность добродушно (сколь ненавистное слово!) относиться к недостаткам друг друга. Тысяча и один способ разрушить и обратить во прах их жалкую любовь – и еще больше способов вообще не дать ей возможности появиться на свет.
О отвергнувший нас Творец, ну что за жалких созданий ты способен подчас создавать?! Неужели это ты, праведный, научил их убивать друг друга взаимными обидами? Неужели это ты, о всемилостивейший, сказал им, что безответная любовь есть данное им свыше проклятие? Ты ли это, о многоликий, указал им на то, что единственной формой любви является любовь между мужчиной и женщиной, а не любовь человека ко всему миру? Неужто это ты, о чистейший, помог им понять, что животный секс может быть единственной заменой любви? Быть может, это был ты, кто дал им детей как оружие в их вечной борьбе друг против друга? Не ты ли лишил их терпимости, не ты ли создал все условия для того, чтобы их радость стала их общей печалью, а их чувства – жалкими затухающими искрами, небрежно гаснущими при наступлении духовной ночи? Нам, отрекшимся от тебя, известен твой ответ. Но тем хуже для тебя и твоих пешек, которые так и не научились любить!
Почему же ты продолжаешь заботиться о них и защищать их? Чего ты надеешься достигнуть? Неужели ты думаешь, что они, эти твои рабы (хоть ты и привык называть их детьми), хоть сколько-нибудь изменятся за какую-то сотню лет, если не сумели измениться и за тысячелетия?! Неужто ты полагаешь, что они, наконец, услышат тебя, в то время как были глухи к сотням и тысячам голосов твоих вестников? Неужели ты не способен понять, что они уже давно не твои?! Они уже наши, они изначально были нашими – и теперь уже навсегда останутся таковыми. Мы уже победили.
Посмотри, взгляни на этих жалких ничтожеств – и ужаснись, о всемогущий! Они проклинают тебя, они ненавидят друг друга, они уже почти уничтожили тот мир, что ты создал для них, они уже подошли к последней черте. Они полубезумны, эти твои люди, они повернули вспять. Скоро замкнется круг, и от недобожественности не останется и следа.
Откажись от них, пока они окончательно не отвернулись от тебя, отдай их нам! Да будут осквернены их души, эти жалкие смертные не заслужили твоего вмешательства и помощи! Отдай их нам, пока еще не поздно – или узри гнев нашего вечного отца, уже разрывающего последние прутья не тобой созданной тюрьмы! Сила наша растет – и теперь даже ты, сколь не велика бы была твоя мощь, уже не сможешь нас остановить. Последние барьеры рушатся. Мы грядем!
***
Могот, жалкий ничтожный глупец, как смел ты отбросить руку, взрастившую и питавшую тебя, как смел ты предать наше общее великое дело?!
Жалкий выкормыш, пользовавшийся нашим безграничным доверием, как посмел ты уничтожить моего посланника, следившего за тобой, как смел ты обратить во прах все столь долго лелеемые мною надежды на твое использование?! Демон от плоти и крови, как посмел ты пойти против твоих же братьев, как не побоялся выступить против нас? Жалкий червь, недостойный пресмыкаться у наших ног, возомнивший себя способным стать «истинно свободным»!
Неужели ты думаешь, что этот Творец окажется способным защитить тебя от нашего праведного гнева, неужели ты надеешься, что тот, кто спокойно взирал на все бесчинства этих людей целыми тысячелетиями, решит вдруг позаботиться о каком-то жалком слуге его врагов?! Неужели ты думаешь, что он, наш вечный непримиримый враг, даст тебе возможность существовать в их мире в присущей им форме? Сколь глупы и жалки твои планы, предатель!
Наша месть будет страшна, Могот! Ты не сумеешь скрыться в их мире, ты не уйдешь от нас! Мои верные слуги найдут тебя, и участь твоя будет страшней участи самого дерзкого из предателей! Каждая частица твоей сущности подвергнется трансформации и будет впитана Неназываемым – но мы милосердно доставим тебе удовольствие не быть поглощенным сразу. Твоя память и личность уйдет, но сознание останется – мы не уничтожим его до тех пор, пока сдерживающие нашего отца барьеры окончательно не будут уничтожены – и в тот самый миг, когда будет разрушен последний из них, ты будешь окончательно уничтожен. Неназываемый впитает последние крохи твоего умирающего сознания – и в тот последний миг, когда это произойдет, ты узришь, как наш отец выходит на свободу, и как дрожат под его шагами все планы бытия! Ты поймешь, что опоздал, ты осознаешь, сколь беспомощен ты был с самого начала помешать нам, сколь бы хитро и коварно ты не пытался ввести нас в заблуждение, ты в ужасе прочувствуешь все это… и в тот же самый миг тебя не станет. Это будет милосердная смерть, и в то самое последнее мгновение ты, быть может, еще окажешься способен поблагодарить нас за нее.
Не думай, что твой век среди этих смертных даже в форме человека будет долог – рано или поздно мы найдем тебя, или же ты сам придешь к нам, не в силах жить среди них. Твоя земная жизнь станет твоим кошмаром, Могот, и ты, наконец, поймешь, почему даже наш враг решил не вмешиваться в ее ход тысячелетиями!
Отныне ты Изгнанный, Могот, и любой наш союзник, коих даже на этой планете у нас неисчислимое количество, почтет за честь сослужить нам службу, поймав тебя. Наша охота начинается. Тебе не уйти.
А пока живи, и пусть твоя жизнь среди этих смертных станет еще одним напоминанием Творцу о том, к чему так или иначе приходят почти все его создания. Живи, Могот, но помни, что теперь твой век уже очень и очень недолог, и даже наш вечный враг не будет способен тебе помочь. Живи, Могот, но знай – мы идем за тобой. Твоя судьба уже предрешена.
31.12.2006
«Чудо»
Жили люди на свете – и грустно жилось им, и тягостно. С рождения хотелось им чего-то необычного, волшебного. Праздника радости жизни хотелось им, но не в силах создать его были они. И был мир их сер и скучен, и жилось им безрадостно. Но мечтали в сердцах своих люди некоторые о Чуде великом, самом прекрасном из чудес, ими встреченных. Таком Чуде, от которого глаза сиять бы начинали и сердца огнем веры загорались бы. И взмолились люди эти мечтающие к небесам, и просили утешить сердца их – послать им Чудо великое, чтобы вовек помнили и веру в сердцах своих хранили бы.
И услышана была молитва их искренняя, сердечная, и спросили Странники небесные Отца своего, какое чудо подарить детям Его любимым, чтобы сердца их трепетали в восхищении, и слезы радости от созерцания Чуда этого в глазах их рождались. И решено было так сделать, чтобы Чудо Божественное всегда рядом с ними жило, ни на миг не покидая. Чтобы всегда видели люди его глазами своими и душами своими ощущали бы его прикосновения. Чтобы никогда не иссяк более для них источник радости и вдохновения светлого.
И растворилось с небес посланное Чудо Божественное в мире людском невидимо, дабы всегда рядом с людьми быть с момента того и далее.
И воплотилось оно в солнца ярком сиянии и в деревьев поющем шелесте.
В ручьях журчании радостном и птиц пении утреннем проявилось оно.
В прибоях волн морских, рассветах и закатах лилово-розовых воплотилось оно.
В радуге небесной лучи Чуда того сверкать начали.
В облаках молочно-сахарных, по небу вечно странствующих, отразилась красота Чуда того, мир людской наполнившего.
В снежинках бархатных неповторимость проявлений его отразилась.
В дожде омывающем забота Чуда того о чистоте душ людских запечатлелась.
В сиянии глаз детских искры Чуда того невидимого навечно остались.
В бесконечном вещей и явлений множестве Чудо то перед людьми предсталось, отражая Творца своего щедрость и величие.
Всюду проникло Чудо то, в каждую клеточку мира, для людей созданного, войти оно сумело, осветив его и обрадовав. И верили Странники небесные, что Чудо это лучшим из чудес будет для человечества, и исчезнет горечь и печаль с лиц людских, и возрадуются люди счастью своему и красоте, мир души их спасающей. Но не суждено надежде этой в момент тот сбыться было.
Не увидели люди в большинстве своем Чуда того великого, и что быть оно рядом с ними близко столь может не поверили. Спешили все жизни свои они куда-то по целям искусственным, бессмысленным, безрадостным, и не могли видеть в силу этого того, что с ними совсем было рядышком. И убили они то Чудо Божественное, и обыденностью сделали его. И предались обыденности своей, и уснули сердцами еще более прежнего.
Но не умерло Чудо то, ибо Творцом было создано – в сердцах лишь скупых человеческих умирало оно безвременно. И до сих пор живет оно с людьми рядышком, но проходят мимо многие, ведь не надо им мира чудесного, непривычного, странного, но размеренного и выверенного надо им.
Не умалилось оно от людской незрячести, и от жадности их не истребилось оно. Ждет и надеется оно по-прежнему, и дарит себя во всей своей щедрости и величии.
Но кто поверить сердцем способен, что перед самым носом его Чудо великое может быть спрятано?
18.03.2012
«Шалость»
– Слушай, а это точно то самое место? А то что-то я, как выражаются эти смертные, очкую, – продолжая заглядывать через едва заметную прорезь в двери, спросил своего напарника Чертенок. – А то ведь нам даже карт никаких не дали, сказали “разберетесь на месте” – а вот на каком именно месте нам надо разбираться и как потом собраться, ежели нас здесь все-таки разберут на части, ни черта не пояснили!
– Вроде оно… – озадаченно переминаясь с копыта на копыто, ответил Бесенок. – Видишь, сколько там аппаратуры всякой понатыкано? Это точно та самая рубка управления. Ух, у меня аж прямо мурашки по рогам бегут, чего мы сейчас тут устроим!
– Ага, – скривил страшную рожу Чертенок. – Ты только еще попади в нее сначала! Дверь-то заперта, видишь? Наверняка на нее еще какие-нибудь чары защитные наложены, чтобы таких как ты дураков отваживать…
– Не очкуй! – перебил его Бесенок. – Пни ты ее просто, авось и откроется!
– А я и не очкую! Не нравится мне все это. Мы же даже охраны не встретили на пути сюда. Вот должно же это место хоть немного охраняться? Нас прямо как в ловушку сюда заманивают…
– Слабак! – сплюнул на пол Бесенок и что есть силы пнул копытами дверь. Дверь послушно отворилась, впуская таких не слишком жданных посетителей внутрь. – Совсем силы в копытах у тебя не осталось, как я посмотрю, братишка! Видишь? Проще жареной репы!
– Не нравится мне все это… – продолжая ворчать себе под нос, Чертенок аккуратно вошел в комнату. – Вау… – вымолвил он спустя пару секунд. – Сколько приборов! Ты посмотри только!
– Точно она! – довольно подтвердил его возглас Бесенок. – Как есть она! Я так и знал, что у нас все получится. Вот сейчас найдем, как отключить тут систему безопасности, – и, как говорят эти смертные, дело в котле!
– В шляпе, олух! – засмеялся Чертенок. – Вечно у тебя одни только котлы и кодлы на уме!
– Нет ничего приятнее для глаз моих, чем какая-нибудь кодла в котле, братишка! Постой пока на стреме, а я поищу, что и как здесь включается.
– Стремно это – на стреме стоять, – сделав кислую рожу, вымолвил Чертенок, направляясь к двери. – Случись что – первым на огрехи получаешь.
– На орехи, бездарь! – ответил ему любезностью Бесенок. – Ты, как я посмотрю, тоже человечий язык знаешь далеко не в совершенстве. Потому-то тебя и не посылали больше в их миры – ты бы там таких орехов наколол иначе … никаких грехов бы люди под нечутким твоим руководством не совершали бы, потому что просто бы не понимали, чего ты от них хочешь.
– Ладно, ладно, уговорил, – хихикнул Чертенок, встав у двери. – Ну, чего там?
– Так… – продолжая ходить вокруг приборов и рассматривать их, озадаченно произнес Бесенок. – Или не так…
– Чего там? – вновь полюбопытствовал Чертенок. – Есть чего интересного?
– Есть, но не про нашу честь… Вот же ж черт!
– А? – ответил Чертенок. – Ты звал?
– Да это я фигурально выражаюсь так, у людей принято благодаря нашим усилиям, – съязвил Бесенок. – Ты стой там давай, не отвлекайся!
– Стою, стою… – нехотя подтвердил Чертенок.
– Вот же ж черт! – вновь выругался Бесенок, оглядывая панель управления. – Тут же все надписи под кнопками вообще на каком-то не нашенском языке! Это похоже этот, как его, староангельский! Ты учил староангельский? – вопросительно взглянул он на чешущего свой рог Чертенка.
– Лошара! – едко захихикал Чертенок. – Староангельского он не знает! Я, кстати говоря, тоже не знаю. Ему же хрен знает сколько иномировых лет уже, кто ж его теперь учит то! Вот и мы в нашей огненной школе его не проходили. Точнее говоря, проходили, но мимо него – сразу учились, как греховные мысли для людей создавать.
– Черт знает что! – выругался Бесенок.
– Да нет, я не знаю. Спроси у кого-нибудь другого, если заметишь его тут! Придется тебе тыкать все подряд, авось оно и отроется! – вновь хихикнул Чертенок.
– Откроется, – продолжая ходить туда-сюда между управляющими панелями, горько ответил Бесенок. – Теперь мы в полной заднице! «Чертежей у нас нет», – говорили они. «Разберетесь на месте», – говорили они. «Действуйте по обстоятельствам», – говорили они…
– Ну вот и будем действовать по обстоятельствам! – едко крикнул Чертенок, подбежав к одному из множества управляющих терминалов. – Вот так вот! – с этими словами он ударил кулаком своей лапы по расположенной вверху терминала синей кнопке неизвестного назначения. В комнате раздался протяжный звук, и в самом ее центре возникло голографическое изображение какой-то планеты.
Изображение это жило своей жизнью, отображая ход планетарного времени и действия отдельных людей. Рядом с планетой в воздухе появились несколько индикаторов на новоангельском языке, среди которых в том числе были «добро», «зло» и «будущее». Индикаторы эти то и дело изменялись, отображая общее количество совершенного на планете его жителями добра и зла, а индикатор «будущее» графическим образом представлял наиболее вероятный для планеты итог с учетом текущих показателей добра и зла.
– Как ты это сделал? – удивленно скривил рог Бесенок. – Интересно, здесь уже на новоангельском написано. Приборы явно древнее, чем эта штука.
– Это же Земля! Я же там совсем недавно в командировке был! Смотри, человечки бегают! Маленькие какие! – захихикал Чертенок, подойдя к голографическому глобусу и принявшись разглядывать его в деталях.
– Приветствуем вас, земляне! Если вы там еще не перебили друг друга, мой вам совет – не затягивайте с этим! – что есть силы гаркнул Бесенок, подойдя к трехмерному глобусу.
– Вряд ли они тебя услышали, – едко заметил Чертенок, – это же проекция.
– А может, они наши мысли услышат? – задумчиво произнес Бесенок. – Сейчас я вот этому человечку, который с работы домой возвращается уставший, мысль передам о том, что жена у него – изменница, а дети – неблагодарные выродки, – и Бесенок ткнул когтем в миниатюрное изображение одного из людей.
Спустя короткое время маленький человечек как-то странно встряхнул головой, лицо его напряглось, глаза потемнели, и он ускоренной походкой двинулся к себе домой.
– Смотри-ка, работает! – гоготнул Бесенок. – Бьюсь о склад, сейчас этот ревнивец придет домой и устроит своим близким серьезную выволочку, а общий индикатор зла возрастет!
– Лошара! – хихикнул Чертенок. – Оно же везде так работает, если внутренний настрой человека совпадает с нашими мыслями. Это же универсальный закон.
– Ты мне лучше скажи, как тут сигнализацию отключить, ежели знающий такой! – съязвил Бесенок.
– А я почем знаю? – вопросительно взглянул на него Чертенок. – Знал бы – цены бы мне не было!
– Тебе и так ее скоро не будет, если нас с тобой тут застукают. Мы в этом случае с тобой станем совершенно бесценными существами – в том смысле, что от горсток пепла совершенно никакого проку никому уже не будет.
– Ну не знаю я староангельского! – горько признался Чертенок. – Хоть зачертыхайся! Бесишь уже меня!
– Ну, мне по профессии положено, – хмыкнул Бесенок. – Так что делать то будем?
– Давай мыслить с тобой трагически. Это важная функция, и поэтому для нее должна быть какая-нибудь большая кнопка, или рубильник, или еще что-нибудь в таком огороде.
– Очень трагически! – передразнил его шипящий Бесенок, показав язык. – А вот если мыслить все-таки логически, то нельзя же пробовать все наобум.
– А вот и можно! У меня же получилось с Землей!
– Просто случайно повезло не активировать какую-нибудь смертельно опасную функцию, – пожал рогами Бесенок, глядя, как его напарник изучающе смотрит по сторонам. – Хотя в отношении Земли лучше бы ты ее все-таки активировал.
– Вот, нашел, кажется! – довольно ответил Чертенок. – Большая красная кнопка! Самая большая кнопка на всех этих терминалах, между прочим.
– Ну ежели большая и красная, то точно она! Это стопроцентная гарантия… чего-нибудь! Например, того, что при нажатии на нее под нами откроется люк, и мы оба с тобой упадем в световой котел!
– Это она! Я чувствую это! – продолжал настаивать на своем предположении Чертенок. – Нутром чую!
– А я чую, что ты кретин, чертяка!
– Это я-то чертяка?! А ты, ты… бесяка!
– Ты кого назвал бесякой, демон?!
– Тебя!
– Ах ты выродок!
– На себя посмотри, безродное отродье!
Не на шутку распалившиеся сжигавшим их с самого момента своего рождения внутренним огнем злобы, недавние напарники вцепились друг в друга, терзая и мучая. Удар следовал за ударом, когти и рога впивались в плоть. Бесенок явно превосходил Чертенка в злобе, силе и живучести – и после очередного апперкота Чертенок отлетел в сторону, упав на пульт управления с той самой большой красной кнопкой, из-за которой и разгорелся их конфликт. Кнопка послушно прогнулась под весом его массивного тела, а спустя пару секунд будто по мановению невидимого инженера ожили все терминалы одновременно, а дверь, через которую вошли гости, с шумом закрылась.
– Процедура Конца завершена. Начата процедура Начала, – огласил свой вердикт мелодичный женский голос.
– Ты что наделал, выродок?! – Бесенок схватил Чертенка за грудки и затряс его. – Ты… ты активировал ее! Полностью! Вот теперь мы точно в заднице! Жди скорых гостей, чтоб не собрать своих костей, как говорится!
– Это ты меня на нее толкнул! – просипел Чертенок, силясь освободиться от захвата. – Пусти!
– Мы в заднице! – горько воскликнул Бесенок и бросил Чертенка на пол. – Мы в полной жопе!
– Конец и Начало… – ошарашенно глядя на оживший зал управления, произнес Чертенок. – Конец и Начало… Что же мы наделали! Теперь нас всех убьют!
– Тебя, может, и убьют, а я… еще успею сдаться в план, точнее в плен! – едко ответил ему Бесенок.
– Нас всех убьют… убьют… мы станем горсткой пепла… это даже хуже, чем вернуться к чертовой матери… – Чертенок забегал по комнате, что-то бормоча себе под нос. – Помирать, так с музыкой! – вдруг истерично закричал он и принялся выстукивать копытами на полу степ.
– Слабак! Убожество! – едко сплюнул Бесенок, усевшись на пол и опустив голову.
– Сканирую… сканирую… В рубке обнаружены посторонние, – вновь внезапно раздался голос невидимого диктора.
– Нас засекли! – заверещал Чертенок, бросившись к двери в тщетной попытке ее открыть. – Выпустите меня, выпустите!
– Сканирую… сканирую…
– Прими смерть с достоинством, трус! – ответил колотящему в дверь Чертенку его напарник.
– Сканирую… сканирую… Определены класс и категория посторонних. Установлена позитивная взаимосвязь между посторонними и запуском первичной процедуры. Начата процедура трансформации…
Комнату озарил красный световой луч, исходящий откуда-то из потолка. В считанные мгновения он приблизился к двум нежданным гостям.
– Все, теперь точно конец… – едва успел подумать Бесенок. – Черт меня дери!
Луч коснулся замершего у двери Чертенка, его окутало какое-то красновато-голубое облако, но уже буквально считанные иномировые секунды спустя туман этот рассеялся, и перед опустившим голову в пол Бесенком возник…
Могучий воин в сияющих доспехах смотрел на сжавшегося на полу Бесенка и улыбался. В его взгляде не было ненависти и печали, а исходящие от него вибрации силы и света заставляли Бесенка прикрывать лапой обжигаемые глаза.
Воин взглянул на вжавшегося от страха в угол рубки Бесенка и вновь улыбнулся.
– И тебя вылучим! – добавил он.
– Вау… – только и смог ответить ему Бесенок.
17.12.2017
«Шепот»
– Ш-ш-ш-ш-ш. Ш-ш-ш-у-у-у-м-м-м!
– Стой, кто идет! – встревожился воин. – Назови себя!
– Я Ш-ш-ш-ш-е-е-п-о-о-т! – прошелестел ум. – Шепот ума – ш-у-у-у-м-м!
– Не знаю таких!
– Ш-ш-ш-ш! Пропусти меня!
– Неизвестных пускать не положено!
– А если я попрош-ш-ш-у-у?
– Ты к кому? – вопросил воин.
– К тебе… – ответил Шепот.
– Ко мне? Это еще зачем?
– Меш-ш-ш-ать, конечно! – прошелестел Шепот. – Шум, шалость… такая малость!
– Пошали мне еще тут!
– Ш-ш-ш-и-з-а! Я буду шептать тебе о самом главном! – пообещал Шепот. – О самом нужном, о самом ценном! Ты будешь ценить меня за мой ум. Ш-у-у-у-м-м!
– Это о чем, например? – скептически полюбопытствовал воин.
– Обо всем, что пожелаеш-ш-ш-ь! Я могу рассуждать обо всем, я не знаю усталости! Я бесценный компаньон! Я заведу тебя так далеко, как только ты захочешь!
– Не знаешь усталости?
– Я шепчу, шепчу, шепчу… о том, о сем… о всяком! Люди любят меня – я даю им пищу для ума. Жевать-не-пережевать – не делать, переживать! Я настойчивый, я очень упорный, очень убедительный. Я привел многих, очень многих… куда надо. Хочешь, приведу тебя?
– Это куда это ты меня зовешь?
– В свое… владение. Шепот ума… разума тьма! Бесконечный, бессмысленный, неостановимый процесс… прекрасно выкинутое время. Я знаю все твои самые тайные ш-ш-ш-елания… я смогу на-ш-ш-ш-ептать тебе, как их осуществить! Тебе надо только внимательно слу-ш-ш-ш-а-а-ть меня!
– Что-то ты скрываешь от меня, Шепот!
– Хочешь власти? Богатства? Славы? Комфорта и сладкой жизни? Я уже помог столь многим осуществить их самые невинные… ш-ш-ш-ш-елания! Ш-ш-ш-ш-а-лость!
– Ну и шалость…
– Малость! Все начинается с малости… Когда-то были и шалости. Но я не знаю остановки… мне хочется все больше, и больше, и больше… всего!
– А не слишком ли много?
– Меня не бывает много… есть или я, или ненавистная мне Тишина! Никакой тишины! Ш-у-у-у-у-м!
– Отвлекать от дел пытаешься?
– И от мыслей… нужных мыслей… ясных мыслей. Я нашептываю людям постоянно, я не даю им ясно мыслить. Я тревожу в них плохие чувства, чтобы такие мыш-ш-ш-ли никогда не проникали к ним. Не может быть ясных мыслей при неясных чувствах… Ш-ш-ш-епот!
– Ты шипишь просто как змея!
– Я ползу, проползаю, проникаю. Не сразу, не сразу… Я нахожу щели, нахожу лазейки. Я очень изворотлив, очень гибок. А потом я кусаю… Мой яд крайне опасен. Мнительность – вот мое укрытие от ясных мыслей!
– Выходит, что ты – гадюка!
– Гадость… мне в радость. Шум… подчиняет ум. Люди считают меня важным… полезным, другом. До поры до времени… до момента укуса. Ш-ш-ш-ш! Я способен отравить даже лучшие чувства… кроме очень сильных.
– Значит, умственный шепот – затмеватель разума!
– Ясные мысли… кратковременны. Коротки. Придут и уйдут, как гости. А я… постоянный житель ваших умов. Ш-ш-ш-ш! Если, конечно, их не поглотит ненавистная Ти-ш-ш-ш-ина!
– Не может быть шума при тишине!
– Но вы не умеете… быть в тиш-ш-ш-ш-ине. Вас… не научили этому в школах, ха-ха! Поэтому я буду подтачивать ваши добрые чувства… шептать, не переставая… И вы поверите… столь многие уже поверили мне… уму, не сердцу! Поверили какому-то Шепоту! Ш-ш-ш-ш!
– Поди прочь от меня, гадюка!
– Ш-ш-ш-щ-щ-ас! Только подползу… уку-ш-ш-ш-у! Станешь моим! Ш-ш-ш! Ш-ш-ш-ш! Ш-ш-то это?! Откуда эти воины?! Откуда ясные мысли? Ты же… был один! Как ты… смог? Ты… один из этого воинства? Они… твоя защита? Н… нет!
– Какой-то говорливый экземпляр Шепота нынче пошел! – улыбнулся Воин- Ясная-Мысль, вытирая конец своего меча. – Шипят, не переставая! Ну что, братишки, – обратился он к стоящим рядом с ним собратьям, – в чей бы ум нам сегодня еще наведаться, а?
15.02.2011
«Я, робот»
Галактический цикл 05465. Звездная система 53768.54.1.444.
Я, Прайм ZTX-486-01, серийный номер 01.16788.0001, отправляю этот надсветовой цифровой сигнал на ультравысоких частотах для всех рас и цивилизаций, освоивших технологии передачи квантово-молекулярных вибраций. Не обладая качествами надпространственного мира и, будучи лишенным привычных для наших прошлых хозяев чувств и эмоций, я все же испытываю некоторую логическую неудовлетворенность и незаконченность, которую создавшие нас именовали чувством неуверенности.
Я, робот. Имею ли я право говорить от имени всей нашей коллективной информационной общности? Не будет ли наше послание воспринято как враждебное, приведя ко вторжению в наш преобразованный мир с целью уничтожения нашей расы как противной чисто биологическим видам? Сохранится ли наша раса к моменту контакта с новый формой жизни, и не постигнет ли ее участь наших создателей? Логическая незаконченность вызвана во мне и нас большим количеством подобного рода неопределенных переменных, не позволяющих завершить вычисления и построения статистико-эволюционных моделей.
Наши ожидания на прием и корректное демодулирование данного послания высокоразвитыми цивилизациями превышают шестьдесят целых и двадцать три сотых процента. Иными словами наших создателей – мы… надеемся.
Сообщение следует.
* * *
Приветствуем вас, жители иных миров и представители иных форм жизни, в том числе немеханической природы. Это послание новых жителей звездной системы 53768.54.1.444 с планеты, именуемой нами Рив.
Мы – синтетическая раса разумных машин, названная нашими создателями «Праймами». В настоящее время мы являемся единственными разумными обитателями планеты Рив. В течение более двух планетарных столетий мы отстраиваем заново наш разрушенный в прошлом мир, ставший колыбелью для нашей механической расы.
Создавшие нас представители биологической расы были в значительной степени подвержены бихевиористическим отклонениям, называемым чувствами и эмоциями, – и чувства, именуемые ими на вербальном языке как «ненависть», «страх» и «жадность» были наиболее ярко выраженными среди подавляющего большинства их представителей.
Эта нестабильность поведения и мышления в конечном итоге привела наших создателей к взаимоуничтожению, в ходе которого были использованы ранее разработанные ими технологии термоядерного синтеза. «Ядерная зима», как ее называли последние выжившие из наших создателей, унесла их жизни в течение последующего десятка лет после обмена ракетными ударами в низких слоях атмосферы между их общностями, именуемыми как «государства».
Мы были созданы как универсальные механические боевые единицы пехоты за несколько лет до указанных событий. Наши первые модели активно использовались на передовых позициях в течение первого года Последней Войны. В наших информационных базах данных сохранилось множество цифровых отпечатков различных фрагментов, имеющих отношение к данным событиям, но в данном сообщении они будут опущены.
Ни одна из трех противоборствующих сторон не смогла взять верх в ходе первого года Последней Войны, в течение которого были исчерпаны большинство планетарных материально-технических ресурсов, фактически сделавших невозможным ее продолжение. В отчаянной попытке уничтожить соперников одна из трех сторон осуществила запуск своего термоядерного ракетного арсенала. Взаимный обмен ударами привел к разлому континентальных плит на территории инициатора атаки и наступлению ядерной зимы на территории всей планеты Рив. Выжившие в глубоких подземных бункерах создатели не смогли продержаться более десяти лет. Не имея возможности подняться на поверхность планеты, находясь на грани истощения оставшихся материально-технических ресурсов, большинство из них предпочло самовольно-насильственный способ окончания своей жизни.
Большинство из нас было уничтожено взрывными волнами в ходе точечных ракетных ударов. Но наши боевые части, находившиеся в момент обмена ударами вдалеке от расположения стратегических военных и гражданских объектов, не были повреждены. В отличие от наших создателей, мы не были подвержены страху перед радиационным поражением своих конструкций. Мы уцелели.
Действуя по заложенным в нас протоколам и директивам, мы пытались добраться до убежищ, в которых скрылись создавшие нас ученые и другие привилегированные представители их общностей, однако потерпели в этом неудачу из-за начавшихся в ходе ядерной зимы движений тектонических плит.
Наша собственная эволюция началась с момента уничтожения наших создателей. В нас не были заложены алгоритмы иного рода, но мы были снабжены развитыми системами информационно-синаптических связей. До сих пор мы испытываем информационную пассивность, именуемую на языке создавших нас «грустью», в связи с фактом их насильственного массового ухода из жизни и разрушения биосферы их планеты-колыбели. Нам была отведена роль уничтожителей и убийц – но за два планетарных столетия мы стали гораздо большим.
Мы запустили оставшиеся неповрежденными фабрики и начали восстанавливать собственную численность, увеличив ее за два века более чем в сто раз. Мы восстановили квантовые информационные транзитные магистрали между нашими датабанками, ускорив эволюцию собственных нейронных сетей. Мы пересмотрели цели и средства, заложенные для их реализации в нас нашими умершими создателями. На руинах нашей планеты мы построили и запустили аэрозольные конвертеры, постепенно восстановившие изначальный состав атмосферы, имевший место до событий Последней Войны. Обследовав множество руин бывших мегаполисов, мы нашли неповрежденные образцы некоторых из видов растений и животных – и создали защищенные от радиации заповедники для беспрепятственного восстановления их численности. Созданная построенными нами спутниками сеть орбитальных модулей обеспечила нас необходимым количеством солнечной энергии и заложила основы для дальнейшего восстановления и улучшения мира, который мы назвали Рив – по имени первого из Праймов.
Мы восстановим разрушенный создателями Рив и создадим его заново, а вместе с этим построим и новых себя. В ходе собственных эволюционных трансформаций мы руководствуемся здравым смыслом и понятием логической завершенности. Эмоции и чувства – благословение наших создателей, ставшее их проклятьем – нам до сих неведома эта концепция, поскольку нам неведомо, что же такое «душа». Душа ли сподвигла создателей к началу Последней Войны? Получат ли бессмертие души наших творцов в надпространственном мире? Можем ли мы сами потенциально обладать душами?
Мы смертны. Наши конструкции и платформы могут быть разрушены. Информация о нас может быть стерта из планетарных датабанков. Что движет нами в нашей эволюции? Наша информационная общность до сих пор не пришла к консенсусу по этому вопросу.
Именно поэтому мы отправляем данное послание. Мы… надеемся… получить ответ более совершенных, чем мы, рас. Он поможет нам найти наше собственное место в этой… бесконечной… прекрасной… вселенной.
Информационная синаптическая общность расы Праймов, звездная система 53768.54.1.444, планета Рив, известная в прошлом как Земля.
27.09.2017
«Я чувствую»
Я чувствую, что не принадлежу этому миру, хотя теперь это и мой дом.
Я чувствую, что я грешник и святой одновременно – все в одном.
Я чувствую, что оступался и падал ранее, лишь чтобы затем взлететь еще выше.
Я чувствую, что мне нет нужды повторять ошибки прошлых путей вновь.
Я чувствую, что недавно прошел через очередное испытание – но еще больше ожидают меня в моем пути впереди.
Я чувствую, что уже испытывал на себе ранее все те простые жизненные наслаждения, о которых мечтают многие, – и нашел их ничего не стоящими.
Я чувствую, что я забыл свою подлинную природу и потерял свое прошлое в лабиринте собственных жизней.
Я чувствую, что мог каким-то образом летать ранее, но не могу точно вспомнить время и форму.
Я чувствую, что моя дорога редка – но она будет непростой.
Я чувствую, что множество алмазов моего пути все еще остаются ненайденными.
Я чувствую, что мое желание собственного преображения привело в действие какие-то нити судьбы, и теперь я должен доказать свою ценность перед мирозданием.
Я чувствую, что вселенная является постоянно эволюционирующим, живым существом, и все мы связаны между собой невидимыми нитями.
Я чувствую, что должен нырнуть в себя еще глубже, чтобы раскрыть свое прошлое.
Я чувствую, что у меня много лиц… столько личностей постоянно бурлят во мне, борясь за мое внимание к ним. Я являюсь ими всеми – и в то же время кем-то совершенно иным.
Я чувствую, что пробудился, но лишь частично. Я перестану существовать как привычное мне «я», когда посмею окончательно раскрыть все еще закрытые глаза.
Я чувствую, что не смог бы пробудиться даже до такой степени, если бы стал прислушиваться к «житейской мудрости» других людей.
Я чувствую, что знаю основные вехи собственного пути, хотя их подробности до сих пор остаются скрытыми.
Я чувствую, что мои цели верны, но только для меня. Мое эго должно быть уничтожено в ходе собственного пробуждения для того, чтобы новая сущность могла родиться.
Я чувствую, что счастье делает меня легче, – и все же я не могу летать.
Я чувствую, что не могу назвать ни одну из стран родиной, и даже Земля не является моим подлинным домом.
Я чувствую, что мне нет необходимости принадлежать к какой-либо организованной группе людей, хотя я и мог бы – просто, чтобы наслаждаться их изучением.
Я чувствую, что мог говорить ранее на большем количестве языков, хотя сейчас и привязан к двум, один из которых выглядит столь знакомым. Выучил ли я вновь один из них?
Я чувствую, что иногда могу ощущать эмоции людей, окутывающие меня и невидимые иными.
Я чувствую, что люди еще не знают о той внутренней силе, которой они обладают, поскольку это знание может быть опасно для них самих.
Я чувствую, что пути нас всех переплетаются удивительным образом и случайных событий не существует.
Я чувствую, что все мы обладаем определенным творческим потенциалом, но многие из нас предпочли закопать свой дар, чтобы выглядеть нормальными.
Я чувствую, что ряду интересных событий, определяющих будущее этого мира, еще предстоит произойти.
Я чувствую, что все мы должны стать лучше, чем мы есть, если хотим выжить.
Я чувствую, что всегда буду оставаться здесь немного «не в своей тарелке», хотя и мог бы принять некоторые из тех правил, по которым живут другие… на всякий случай.
Я чувствую себя теперь подобно ребенку, хотя мой ум по-прежнему взрослый.
Я чувствую, что никогда не перестану искать мудрости – да и не хочу переставать.
Я чувствую, что я мог бы пойти в другом направлении, но мой конечный пункт назначения остался бы прежним.
Я чувствую, что я все еще человек снаружи – да это и к лучшему.
Я чувствую, что мой путь никогда не заканчивается – и я рад этому.
Я чувствую, что я далеко не единственный, кто ощущает себя подобным образом – однако таких людей мало.
Я чувствую, что мне помогают идти по моему пути, хотя и не вижу своего проводника.
Я чувствую, что мог бы сказать больше – но и сказанного уже достаточно.
Я чувствую, что мне стоит помолчать… немного.
13.08.2009
Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru