--------------------------------------------------------------------------

Василий Михайлович Немереж - М.О.Рфий

--------------------------------------------------------------------------

Скачано бесплатно с сайта http://prochtu.ru

Немереж Василий Михайлович

М.О.Рфий

***

МО РФ - Министерство обороны Российской Федерации.

Морфей - в греческой мифологии бог сновидений, сын бога сна Гипноса. Изображался обычно крылатым. Перен. - "погрузиться в объятия М." - уснуть и видеть сны.

Морфий - наркотическое и болеутоляющее вещество, добываемое из млечного сока мака. (С. И. Ожегов).

МО РФий - название моей книги. Так решил... (автор).

***

Светлой памяти "непобедимой и легендарной" посвящается.

В. Н.

Среди служилых людей с давних пор не было элемента настолько обездоленного, настолько необеспеченного и бесправного, как рядовое русское офицерство. Буквально нищенская жизнь, попрание сверху прав и самолюбия; венец карьеры для большинства - подполковничий чин и болезненная, полуголодная старость.

Генерал А. И. Деникин. Очерки русской смуты

1

"Артиллеристы, Сталин дал приказ"

Усатый прапорщик придирчиво изучал пропуск Корнеева, тянул время, явно демонстрируя высокую степень своей бдительности. Вот уже третий год по нескольку раз в день он пялился в этот красный кусочек картона и, конечно же, давным-давно наизусть знал не только фамилию, имя и отчество Корнеева, но и все штампы-допуски. Замысловатые значки, определяющие степень свободы в перемещениях по красным изрядно потертым ковровым дорожкам Министерства обороны. Прапор даже здоровался с офицером, если доводилось столкнуться, скажем, в лифте, но сейчас он на посту, а значит, надо ломать эту комедию, для видеокамеры, которая расположилась напротив. Кто знает, может быть, как раз сейчас командир роты охраны смотрит на него?

Корнеев терпеливо дожидался окончания действия спектакля "одного зрителя". Он не был новичком в армии. За время своей службы научился и ждать, и догонять. Два, как всем известно, самых противных занятия в жизни.

Он четыре года терпеливо ждал окончания училища, зачеркивая дни в календаре; пять лет ждал перевода "на большую землю", когда служил на Сахалине. Затем, когда, вдоволь помотавшись по отдаленным гарнизонам, впервые попал служить в крупный город (даже троллейбусы ходят!), четыре года ждал получения заветного ордера на свою первую офицерскую квартиру. Тогда Корнеев был уже подполковником. А сейчас (в этом он, правда, не хотел признаваться даже самому себе) он ждал увольнения в запас...

Прапорщик вернул пропуск, взял под козырек. Один шаг - и Корнеев оказался в сутолоке чуждого и непонятного для него "гражданского" мира. Министерство обороны при всем бардаке, который здесь почему-то называют военной реформой, при всем идиотизме (он здесь так же неистребим, как запах кирзы и несвежих портянок в солдатской казарме) все-таки было своим, знакомым миром. Восьмиугольное здание Министерства обороны, словно остывающий осколок Советского Союза, инородным телом торчало посреди одной из самых шумных, размалеванных иностранной рекламой улиц Москвы.

Корнеев не идеализировал атмосферу, царившую в министерстве, и в то же время не рисовал все черной краской. Он принимал её такой, какая она есть. Так спокойно умный человек встречает неизбежную старость, а за ней и смерть.

Шестьдесят два шага от третьего подъезда до входа в метро "Арбатская" Корнеев всегда старался пройти как можно быстрее, впрочем, не сбиваясь на бег. Хотя он был одет в гражданский костюм ("гражданку", как говорили офицеры), но шутливого правила не нарушал. Известно, что бегущий полковник в мирное время вызывает смех, а в военное - панику.

На гранитном ограждении здания любили "тусоваться" алкаши и всякая арбатская рвань. По какой-то непонятной ему причине их здесь не трогала милиция. Каждый рабочий день приходилось, словно сквозь строй, проходить мимо этой разношерстной, опустившейся публики: утром усиленно опохмелявшейся, вечером - пьянствующей заново. Их опухшие, обильно разукрашенные синяками и ссадинами лица вызывали омерзение и жалость одновременно. Здесь они пили дешевую водку, блевали и спали. Мочились чуть в стороне, за углом: у закрытого резервного входа в здание министерства. Когда запах мочи достиг носа командира комендантской роты, он стыдливо приказал этот угол здания отгородить. Так появилось между вторым и третьим подъездом Министерства обороны странное сооружение, чем-то напоминающее могильную ограду. Несколько намертво скрепленных между собой металлических звеньев ограждения, тех, что использует милиция для направления людских потоков на различных массовых мероприятиях, по идее коменданта, должны были стать непреодолимой преградой для нарушителей общественного порядка. Алкаши, правда, мочились здесь по-прежнему, но теперь их мутные вонючие струи хотя бы не добивали до двери Министерства обороны.

Корнеев, проходя мимо этого странного сооружения, невольно ловил себя на крамольной мысли: не за этой ли "могильной оградкой" покоится достоинство некогда великой армии?

Как-то в один из студеных январских дней здесь же, около третьего подъезда на гранитном парапете, Корнеев увидел труп перепившегося бедолаги. Тот лежал на спине с открытым ртом, из-под задранной рубашки желтела слегка припорошенная снежком кожа живота. Прохожие, боязливо бросали взгляды на "жмурика", шли своей дорогой. Тело пролежало до обеда, пока не приехала труповозка. В ту зиму она не справлялась с работой.

Раньше, при "проклятом социализме", здесь было ограждение. Здание Министерства обороны можно было обойти только против часовой стрелки, мимо кинотеатра "Художественный". Потом пришла "демократия", и общественность, конечно же, не смогла вынести такого ограничения свободы. Больше того, совсем рядом со зданием Министерства обороны был сдан участок земли под магазины.

- Интересно, кто истинный их владелец? Не иначе ЦРУ или "Моссад", - думал Корнеев каждый раз, проходя мимо магазинов. - Ведь и ежу понятно, что к зданию тянутся секретные кабели, да и современная шпионская техника может творить чудеса на таком близком расстоянии. Но кому до этого сейчас дело? Врагов, по мнению политиков, у нас уже нет - кругом одни заклятые друзья.

Моросил противный осенний дождь. Бичи жались под небольшим козырьком у входа в метро. Газета с остатками скудной закуски и пластмассовыми стаканчиками, оставленная на гранитном парапете, уже промокла. Открывать зонт Корнеев не стал, спешил. Его новая шерстяная полуспортивная куртка на "молнии" заискрилась капельками воды. Сегодня он был "при параде", так как намечалась встреча с Надей.

Их дружба была какой-то странной и непонятной. Трудно даже представить, что могло сблизить два таких совершенно разных человека. Ей чуть больше двадцати, ему сорок пять. Она из тех провинциалок, которые регулярно приезжают "покорять" Москву. Он же недолюбливал этот город. Просто жить именно здесь распорядилась его военная судьба. Случай, надо честно сказать, уникальный. Попасть в "Арбатский военный округ", как в шутку называют Министерство обороны, - заоблачная мечта офицеров дальних гарнизонов.

Надя от природы была хороша собой. Многих мужчин привлекала её стройная фигура с красивой пышной грудью. Впрочем, последнее обстоятельство с головой выдавало ее происхождение: у городских девушек такого бюста теперь не встретишь. Экология и стрессы, видимо, тому виной. Досадным изъяном фигуры Нади были разве что ноги: неестественно худые, невыразительные. "Кузнечик в юбке", - подумал Корнеев при их первой встрече. Так он ее и стал называть, скрывая "этимологию" этого ласкового обращения.

Корнееву нравилась эта девушка далеко не из-за внешности. Он видел в ней отражение самого себя. Ее упорство, самостоятельность (она была сиротой и привыкла надеяться только на свои силы) ему импонировали. Надя работала в главке уборщицей и очень тяготилась этой должностью. Ей, красивой молодой девушке, стоило больших душевных мук ходить со шваброй перед офицерами, но деваться было некуда. Это был единственный шанс в её жизни самостоятельно (не считая варианта удачного замужества) получить, пусть и нескоро, квартиру в Москве. Для нее и других женщин хозяйственной комендатуры это и было главным стимулом в работе. Зарплату им Министерство обороны платило очень скромную, почти символическую. Наде, так же, как и офицерам главка, приходилось, есть просроченные консервы, на всем экономить, во многом себе отказывать. И все равно к концу месяца она еле-еле сводила концы с концами в своем бюджете. Как и любой девушке, ей хотелось быть красивой и модно одеваться. К своим вещам Надя относилась очень бережно. Они всегда были идеально чистые, выглаженные, но выглядели очень скромно. Зато какой радостью светились её глаза, если удавалось прийти на свидание в обновке! Теплая и нежная волна подкатывала к сердцу Корнеева, когда Надя кружилась, показывая новую кофточку: "Как тебе, нравится?"

Он интересовался ценой, дескать, не дорогая ли покупка, хотя прекрасно видел, что эту обновку Надя приобрела далеко не в "бутике": сама связала крючком.

...Голова слегка шумела, хотя выпил он сегодня не больше двухсот граммов водки: норма по "арбатским" понятиям мизерная. Чтобы уменьшить до такого минимума "дозу", пришлось, имитируя питейную солидарность, чокаться минеральной водой, а водку тайком выливать в цветочные горшки или под стол. Просто отказаться от ставшей традиционной попойки в пятницу ("тяпницу", как ее называли офицеры) - означало бросить вызов коллективу, что он делать не хотел. Корнеев дорожил мнением своих товарищей, хотя и не одобрял их бесшабашное пьянство по поводу и без. А повод для возлияния всегда находился весьма благовидный: кто-то получил очередное звание, у кого-то день рождения или повышение по службе, кому-то вручили орден и так далее.

Вот и сегодня уже с обеда все дела незаметно отошли на второй план. Постороннему взгляду трудно было заметить перемену: офицеры так же сидели за своими рабочими местами, шуршали документами или стучали по клавиатуре своих компьютеров, но это была только видимость работы. Настоящая жизнь кипела в курилке. Здесь решались "глобальные" проблемы, по сравнению с которыми извечные вопросы русского бытия "что делать?" и "кто виноват?" просто бледнеют. Надо было определиться, во-первых, сколько купить бутылок водки, во-вторых, кто за ней побежит. Эти сложные вопросы обсуждали майор Степанов и подполковник Петренко.

- Слава, это я тебе говорю, формула проверена жизнью: от количества ртов надо отнять единицу, и получим искомую цифру. Скильки нас буде? - подполковник Петренко в подобные ответственные минуты нередко делал вставки на "ридной мове". Он загнал "Приму" в угол рта, зажмурил от едкого дыма один глаз и начал загибать короткие желтые от никотина пальцы. - Из нашего отдела Петрович, шеф, Студент...

Подсчитать заранее количество участников "тяпницы" - занятие, надо сказать, совершенно безнадежное. Офицерская пьянка - явление сродни стихийному бедствию, а значит, слабо поддающееся прогнозированию. У нее, как у революции, есть только начало. Гораздо легче угадать, какое число выпадет в рулетке, чем сколько ртов будет сегодня участвовать в "тяпнице".

Стоит только откупорить первую бутылку водки, как все расчеты летят к черту. Приходят какие-то новые люди, заглядывают с ополовиненными бутылками "делегаты" из соседних кабинетов: "от нашего стола вашему". Совершенно неожиданно появляются давно уже уволенные в запас офицеры. Трезвые, они, как правило, демонстрируют свои мобильные телефоны и "пейджеры", хвастаются крутизной, большими зарплатами: "Под тонну "баксов" ломит". А позже, когда изрядно примут на грудь, заводят совсем другую песню: "При всем при том здесь я чувствовал себя го-су-да-рст-вен-ным человеком! Понимаешь?! А там (неопределенный кивок в сторону темного окна, выходящего на Арбатскую площадь) я - дерьмо".

Сегодня организация "тяпницы" облегчалась: надо было купить только водки и хлеба. Накануне офицеры получили продпаек и каждый "заначил" от семьи его часть. Оправдание такого "урезания" семейного довольствия было стопроцентным. Просроченные рыбные консервы и тушенку, как шутили офицеры, поставленную еще американцами по ленд-лизу, можно было есть только под водку. Без такой "дезактивации" легко отравиться.

В последние годы армейские тыловики обнаглели до такой степени, что, не стесняясь, "впаривали" тухлятину даже офицерам центрального аппарата. Те матерились, но брали. Куда деваться? До зарплаты надо как-то дожить. Тем более что денежную компенсацию за продпаек не платили вовсе, а тут - хоть с риском для желудка, но все-таки можно было что-то съесть. Часть явно бомбажных банок выбрасывалась сразу, часть под водку съедалась в качестве закуски, остальное, более или менее съедобное, несли домой.

Собирались в самом дальнем кабинете, прозванном "греческим залом". Такая "дислокация" давала возможность большому начальству делать вид, что они не знают о пьянке. Стол с любовью накрывался белыми листами бумаги газетного формата. Кстати сказать, Корнеев никак не мог понять, откуда она бралась. С бумагой (да только ли с ней!) в главке была напряженка. Офицеры уже давно писали на обороте каких-то старых документов, оставшихся со времен Советской Армии, или в лучшем случае на пожелтевших бланках "Боевых листков". Секретные документы исполнялись на обороте топографических карт, разрезанных по формату стандартного листа. При этом, правда, существовало строжайшее правило: начальству на высочайшую подпись надо было нести документы, исполненные исключительно на дорогой офисной бумаге. Где ее взять, до этого начальству не было решительно никакого дела. Не генеральское это дело - вникать в такие пустяки!

Картриджи для принтеров, бумагу, папки, скрепки и прочую канцелярскую дребедень уже давно офицеры покупали вскладчину, что всегда вызывало недовольство. Впрочем, не очень бурное.

"Ни цента на военные расходы" - отпускал свою дежурную шутку Петрович и, уже совсем тихо что-то пробурчав себе под нос, первым начинал рыться в карманах в поисках мятой десятки, припасенной на бутылку пива.

...К сервировке стола не подпускался абы кто. Тут нужен был человек проверенный и выдержанный. Таким и был полковник Еремеев Иван Петрович, "в миру" просто Петрович. Службу он честно служил. В свое время славно помотался по гарнизонам, воевал в Афганистане, был в каких-то совершенно засекреченных заграничных командировках (о чем до сих пор помалкивал). И Москве успел пообтесаться, набраться житейского опыта. Был он человеком абсолютно бескорыстным и незлобивым. В его добрых глазах читалась мудрая фраза, сказанная древним пророком, "Все пройдет". Казалось, нет ничего на свете, что могло бы вывести его из душевного равновесия или удивить. Петрович раньше занимал высокие должности, имел в подчинении большие коллективы людей, но сейчас довольствовался весьма скромным положением старшего офицера и в отличие от других своих коллег не любил трепаться на дежурную тему: "бросить бы все к чертовой матери и уволиться".

Петрович выслужил уже все возможные и невозможные сроки службы, у него была квартира, но увольняться он не спешил. Проводы офицера в запас, когда было принято говорить только хорошие слова об увольняемом, он саркастически называл "генеральной репетицией похорон". Этот черный юмор не был беспочвенным. Давно известно, что два-три года после увольнения - критическое время в жизни каждого запасника. Трудно сказать, отчего, но многим офицерам именно этот срок отводится судьбой пожить на пенсии. А потом в холле главка рядом с часовым появляется старая солдатская тумбочка, покрытая красной тряпицей, на ней - фотография в черной рамке. Идущие на службу офицеры на мгновение останавливаются, пробегают взглядом по датам рождения и смерти, вздыхают, удивляются: "Недавно же на проводах гуляли". И спешат на свое рабочее место разгребать кипу документов, как всегда, жутко срочных и жутко секретных. "Memento mori" - мудрость не для них...

Петрович подходил к сервировке стола очень серьезно. Его как большого специалиста отпускали в "греческий зал" помогать виновнику торжества за час до времени "Ч". Как хирург, он тщательно и не спеша мыл руки, подходил к накрытому белой бумагой столу и начинал свое почти священнодействие.

Хлеб резал большими, но аккуратными ромбиками, горкой складывал их на крае стола. В центр ставил мастерски вскрытые банки с тушенкой, вокруг размещал бутерброды со всем, что Бог с начпродом послали. Бутерброды с кабачковой икрой неизменно украшались "олимпийскими" кольцами репчатого лука. Колбаса (если ее покупали) нарезалась не толще папиросной бумаги: главное, чтобы вид был. При особой предприимчивости очередного "виновника торжества" к столу подавалась горячая картошка. Путем сложных многоступенчатых переговоров с буфетчицей Клавой иногда удавалось раскрутить ее на такую щедрость. Небескорыстно, конечно. Но конкретные условия столь важной сделки всегда оставались мужской тайной.

С особым чувством Петрович резал на салфетки часть с таким трудом добытой офисной бумаги. Но никто из руководства не смел пресечь расточительство. Скажет, как отрубит: "На наши кровные куплена!"

Все в его руках летает, как у опытного картежника карты при раздаче, но ни тебе крошки, ни капли масла на бумажной скатерти не будет. Дай в распоряжение Петровича приличную посуду, а не разномастные плошки и чашки, он бы запросто смог и в Кремле стол по всем правилам накрыть.

Попытки нетерпеливых "дегустировать" блюда Петрович тут же строго пресекал. Офицеры знали это, потому давились слюной, но никто и близко к столу не смел подойти. И вот наступает торжественная минута. Петрович дает свою коронную команду, разделяя её по всем строевым законам на подготовительную и исполнительную: "Нале-е-е-е-вай!" И после этого уходит в тень, куда-нибудь в дальний угол комнаты. До конца пьянки его уже никто не услышит. Теперь слово командиру для первого тоста.

Корнеев не любил пить водку, но такие застолья были отдушиной в серых буднях. Только здесь после нескольких рюмок можно было вновь ощутить ту знакомую ему атмосферу офицерского братства, вспомнить дорогие сердцу эпизоды службы в прежней, Советской Армии.

После традиционного третьего тоста "За погибших" регламент, как правило, ломался. Все сразу начинали говорить каждый о своем, естественно, наболевшем. О чем бы ни заводили речь, неизбежно выходили на сравнение "тогда - теперь". Причем сравнение это всегда было не в пользу службы нынешней.

- Николай, представляешь, сегодня на складе мне выдали... красные носки! Раньше красными революционными шароварами награждали, а нас, значит, носками осчастливили. - Обращаясь к Корнееву, но нарочито громко, чтобы слышали другие, сказал подполковник Петренко. - Я у кладовщицы спрашиваю, мол, к парадной форме носки такие революционные положены или как? А она: "Не хотите, не берите, не я их закупала". Да если бы я в таких носках вышел на строевой смотр в училище, мой старшина скончался бы не приходя в сознание.

- Если нашим снабженцам хорошо на лапу дать, они и бабские колготки закупят вместо портянок. - Тут же поддержал тему полковник Кологуров. - Это у нас на складе ничего нет, зато на "Птичьем рынке" богатый выбор армейского обмундирования. Были бы "бабки".

- Что ж ты мне предлагаешь за свои кровные и форму покупать? Может, там же и пистолет прикупить, а то мой давно на складе пылится, - включился Степанов. Он был уже на взводе. В его руках была довольно вместительная "плошка", и он добросовестно осушал ее после каждого тоста.

- Что вы разнылись, им бедным "трусы в скатку" не выдали. Да с нами вообще считаться нечего, - разошелся тоже уже крепко поддатый полковник Маслов из соседнего отдела. Ему, видимо, удалось пообедать с пивом. - Все мы клят-во-пре-ступ-ни-ки. Такую страну проспали! Надо гнать взашей всех, кто говорил священные слова: "Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь..." Всех, засранцев, до единого!!! И гнев трудящихся, о котором мы с выражением говорили, на наши головы еще обрушится.

- Взашей! Ну, ты загнул. А кто же Родину защищать будет? - удивляется Петренко.

- На карту посмотри, защитничек сраный. Твоя "ридна хата" за границей оказалась, а ты глазом не повел. Все проспал. - Маслов набычился. В его руке хрустнул пластмассовый стаканчик, и водка сквозь пальцы потекла на стол. - У тебя полстраны втихаря оттяпали, ты эмигрантом стал, никуда не уезжая, а сейчас о носках каких-то плачешься, да о квартирке теплой московской мечтаешь, пенсии сытной. Тебе ведь все остальное по х... Только не будет тебе квартирки-то, не будет! И пенсии ты сытенькой не дождешься. Предатели ни в одной стране в чести не были. Их кормить никто не будет. И нас не будут! Пока последний офицер, присягавший Советскому Союзу на верность, не уйдет в отставку - армию будут бояться и держать на голодном пайке!

Страсти накалялись нешуточные, раз в ход пошла ненормативная лексика. И тут всегда важно найти такой тост, который всех бы успокоил, смягчил. Полковник Смоленский Николай Ефимович, заместитель Корнеева, а по призванию и зову души - вечный тамада, в этом деле толк знал:

- Предлагаю выпить за милых дам!

Как тут не выпьешь, не захрустишь соленым, пусть и чуть отдающим плесенью огурцом. Спор стихает. Компания распадается на группы. В каждой возникает новая тема. Все стараются выплеснуть, что на душе накипело, и в ответ получить так необходимое понимание. Кто-то вспомнил лето и свою пляжную "лав стори". Другой чуть ли не в ролях рассказал забойную историю, как начфин главка занимал деньги у знакомого директора ресторана, чтобы выдать офицерам командировочные перед отправкой в Чечню.

Когда все обиды и тревоги уже выплеснулись наружу, разговоры стихают. Душа просит песни.

- Не затянуть ли нам традиционную? - звучит риторический вопрос, и тут же несколько голосов затягивают: "Артиллеристы, Сталин дал приказ!"

Их с готовностью подхватывают остальные: "Артиллеристы, зовет Отчизна нас!"

Поют громко, не таясь, во весь голос, почти самозабвенно. И весь протест против беспросветной и унизительной нынешней жизни, вся горечь о безвозвратно ушедшем времени их офицерской молодости вкладываются в слова припева: "Артиллеристы, Сталин дал приказ!"

И плевать на то, что этажом выше у дежурного по главку крыша начинает ехать: он ведь в ответе за порядок и дисциплину. Плевать на все начальство разом (сейчас сюда оно не сунется, себе дороже). Плевать на прохожих, спешащих по своим делам по Знаменке, до которых доносятся слова теперь уже ставшей крамольной песни. На все плевать! Дрожат стекла в окнах Министерства обороны: "Зовет Отчизна нас!!!"

На этой высокой ноте Корнеев всегда и покидал "тяпницу". Знал, дальше уже ничего толкового не будет. Мужики вконец одуреют от водки, начнут нести разную чушь, потом обязательно (независимо от количества выпитого) пойдут куда-нибудь добавлять и "лакировать". Знал он и другое: Петрович уничтожит все улики "тяпницы". Все уберет, поручит кому-нибудь из крепко стоящих на ногах ответственную миссию: захватить с собой сверток с пустыми бутылками. (Оставлять в туалете тару строжайше запрещено). А если кто-то из офицеров совсем уж переберет свою норму, что случалось крайне редко, проводит домой. Иногда молодые офицеры даже в умеренном подпитии просили его об этой услуге. Дело в том, что никто так не мог успокаивающе влиять на женщин, как Петрович. Даже самых решительных и агрессивно настроенных жен он легко обезоруживал своей доброй, мудрой улыбкой.

И на этот раз Корнеев нашел причину вовремя покинуть "тяпницу". Дежурный по главку сообщил, что его срочно вызывает генерал-майор Скорняжный. Вызов в столь неурочный час ничего хорошего не предвещал.

2

Невлезай советует: "Не влезай!"

У памятника Пушкину на этот раз никого не было. Дождь усилился, и традиционное место встреч временно опустело. Корнеев сначала подставил лицо холодным струям дождя, затем раскрыл зонт и заступил на брошенный всей армией влюбленных москвичей "пост номер один". Свежий осенний воздух выгнал часть водочных паров, голова немного просветлела. Однако по-прежнему неоновая реклама светила неестественно ярко, а звуки улицы были особенно резкими. Корнеев знал: это верный признак опьянения.

Шагая по мокрым листьям, устилавших мостовую, он невольно вспомнил своего училищного "Невлезая". Курсантом, когда приходилось нести службу в карауле, охранять склад ГСМ, было у него одно развлечение. Чтобы как-то скоротать время, он мысленно разговаривал со... столбом. Точнее сказать, с табличкой, которая висела на нем. Черный череп, перекрещенные кости и внизу надпись: "Не влезай, убьет!" Табличку эту рисовал какой-то курсант, не лишенный чувства юмора, и черепушка получилась у него совсем не страшная, скорее даже трогательная, с каким-то хитрым прищуром. Вот её-то и назвал Корнеев "Невлезаем". С ним и вел свои мысленные диалоги.

"Привет, Невлезай!" - здоровался Корнеев со своим виртуальным другом при заступлении на пост и так же прощался с ним, когда приходила смена. За разговором, как известно, время летит незаметно. "Беседовали" они в основном о будущей лейтенантской жизни. Невлезай был замечательным собеседником: он в отличие от большинства товарищей Корнеева умел слушать.

- Представь, старина, просторную комнату, свет льется из окна, и я затаскиваю свой дембельский чемодан, ставлю его по центру, сажусь покурить. Курю долго, не спеша, в свое удовольствие. Эта комната - мой остров. Это часть моей суши, окруженной со всех сторон стенами. И уже туда никто не сунется без стука! Там никто не сможет устраивать шмоны, искать "гражданку" и другие "недозволенные курсанту вещи". Что захочу - то и прилеплю на стену. Хоть сто голых баб, хоть - "Битлов". Никто не посмеет сорвать! А если я положу на подоконник пачку сигарет, она там может лежать бесконечно долго и не испарится. Представляешь, какой это кайф!

- А как же Она?

- Замечание дельное, Невлезай. Может быть, и Она будет где-то рядом. Светлая, тихая, как лесной ручеек. Подойдет сзади, обнимет за плечи и спросит: "Ты не устал?" Да, именно это спросит. Вопрос, уж ты мне поверь, который никто никогда мне в жизни не задавал.

...Нади все не было. Корнеев посмотрел на часы: без четверти девять. Они договаривались встретиться в восемь. Николай чувствовал, что топчется здесь напрасно, но уходить не хотелось. Его ждала комната с традиционным холостяцким бардаком и пустым холодильником. После бурного разговора с генералом Скорняжным идти в свою холодную берлогу было особенно противно. Нет, он никогда не делился с Надей своими служебными делами, просто хотелось поговорить с кем-нибудь, заглушить эту ноющую боль одиночества.

В Москву он приехал уже холостяком. "Семейная лодка разбилась о быт", и как ни странно, после получения их первой офицерской квартиры. Её ждали, о ней мечтали, думали, что она принесет счастье в семью, но получилось наоборот. На какой-то период, правда, действительно все устроилось: обживали квартиру, жена нашла работу. А когда как снег на голову свалилось новое назначение (теперь ему предстояло служить на Кавказе), оказалось, что на этот раз ехать ему придется одному. Жена, уставшая от переездов по дальневосточным гарнизонам и вокзальной жизни, тихо, но решительно сказала: "Хватит".

Развелись они так же тихо и спокойно. Делить им было нечего: ни детей, ни богатства офицерская жизнь не принесла. Единственное, что было нажито, - просторная, светлая, хотя и однокомнатная квартира с окнами в тихий дворик. Затевать размен и дележ у Корнеева даже в мыслях не было. Он оставил жилье теперь уже бывшей жене, покидал рубашки в свой старенький "тревожный" чемодан и уехал на Северный Кавказ.

Заметим попутно, что перевод в Москву произошел гораздо позднее, когда, говоря газетными штампами того времени, "задули ветры перемен". Вот его "сквознячком" случайно и затянуло в Москву. Тогда, на стыке эпох, кадровики какое-то время с испугу притаились и перестали брать взятки. Одним словом, повезло. Ведь Корнеев принадлежал к тому очень редкому при всех режимах, а ныне и вовсе вымирающему "подвиду" управленцев, которые взяток не дают и не берут.

Он еще несколько раз, не торопясь, обошел свой пост у памятника классику, мысленно съехидничал: "Александр Сергеевич, облом сегодня вышел насчет "чудного мгновения". Затем скомкал и выкинул теперь уже ненужные билеты в кино и направился в метро.

Забыться хотя бы на время с Надей не удалось, и тяжелые мысли, которые он так усиленно гнал от себя весь день, вернулись. Предчувствие беды полоснуло по сердцу. Сам себе тихо сказал: "Коля, прислушайся к совету своего старого виртуального друга Невлезая. Не влезай в это дело!"

3

Секрет полишинеля

"Отвоевав" себе немного жизненного пространства в углу вагона метро, Корнеев достал газету и пробежался взглядом по заголовкам: "Громкое убийство в Сокольниках", "Проститутки отстаивают свои права", "Мать выкинула пятилетнюю дочку в окно". Читать не хотелось. Он целый день анализировал сводки происшествий и преступлений, совершенных в армии, и был сыт по горло чернухой.

Городскую молодежную газету Корнеев покупал регулярно, но не из-за большой любви к ней. Напротив, он презирал ее за пошлый, шутовской тон, за публикацию телефонов публичных домом под рубрикой "Досуг". За то, что при чтении материала на любую тему невольно в воображении возникал образ журналиста: эдакого наглого, самоуверенного, циничного и весьма сексуально озабоченного молодого повесы. Не о нем ли у Есенина:

"Длинноволосый урод

Говорит о мирах,

Половой истекая истомою".

И все же Корнеев покупал "Гальюн таймс", как он окрестил эту газетенку, там можно было прочитать многие армейские и прочие околовоенные новости "с душком", которые не смела публиковать официальная "Красная звезда". Не исключением был и сегодняшний номер.

Именно этой газетой угрожающе тряс сегодня вечером перед лицом Корнеева генерал-майор Скорняжный. Его лицо было красным и злым, он не особо подбирал выражения:

- Подонки! Кто посмел?! Что за "пятая колонна" у вас завелась?! Нет, вы отдаете себе отчет?! Вы понимаете, что это преступление?! Понимаете, я вас спрашиваю?!!

- Товарищ генерал...

- Молчать!!! Даю вам три дня на служебное расследование. Потом этим займется военная прокуратура. Тут же секретная информация. Кто имел к ней доступ?!

- Не готов доложить.

- Мне! Список!! Срочно!!! Всех проверить! Найти!!! Уволить!!! Нет, судить!!! Но пока идет служебное расследование, о нашем разговоре никто, слышите, никто не должен знать! Трое суток, товарищ полковник, вам. Все! Идите! Вон!!!

Корнеев, который раз уже за сегодняшний день перечитал публикацию журналиста Бергмана, но так и не мог понять: что так сильно вывело из себя генерала Скорняжного. Человека, о котором шла молва как о суперосторожном и суперживучем чиновнике.

Скорняжный Владимир Сергеевич был генералом а-ля Наполеон, правда, сходство это начиналось и заканчивалось его малым ростом. Разговаривая с человеком, имел привычку время от времени приподниматься на носки, он как бы весь рвался ввысь. При этом на его лице, изъеденном оспинами, блуждала улыбка, от которой веяло не теплом, а скорее вечной мерзлотой. Бегающие небольшие острые глазки, цепкие, как рыболовные крючки, только усиливали негативное впечатление.

СВ (прозвище, данное офицерами за его сибаритство) освоил науку выживания в центральном аппарате лучше, чем науку побеждать. Как осьминог в случае опасности испускает чернильное облако, так Владимир Сергеевич при малейшей опасности "испускал облако" справок, отчетов и планов. Его нисколько не смущало, что они, как правило, не имели ничего общего с реальной жизнью, главное - на хорошей бумаге и без исправлений. Благодаря этой его способности или другой, неизвестно, но факт остается фактом: только ему одному удалось пережить уже восьмое (!) реформирование главка. Больше того, он смог продвинуться по службе: сделал неплохую карьеру от старшего офицера до начальника ведущего управления. Злые языки даже новую единицу измерения придумали - один СВ. Это единица выживаемости. При десяти СВ человека можно смело выбрасывать в шторм за борт, при сотне - на Луну без скафандра, в обоих случаях человек обязательно выживет.

СВ с офицерами всегда был предельно вежлив. Он твердо усвоил истину: в центральном аппарате неизвестно "за кем кто стоит", поэтому не стоит нарываться. И сегодняшний срыв на крик должен был иметь под собой очень весомый повод. Не верилось, что обычный отчет о командировке в Чечню журналиста Бергмана тому причиной.

Корнеев хорошо знал, как пишутся подобные газетные материалы. Скупая информация официальных структур и мимолетная "экскурсия" в какую-нибудь часть второго эшелона не могли по понятным причинам удовлетворить журналистов. И они брались за самостоятельный сбор "фактуры". Начинали с местной столовой в Моздоке, где обедали офицеры. В ход шли все байки и небылицы. Иногда офицеры специально сливали "нужную" информацию, были и такие, кто от обиды на что-нибудь или кого-нибудь "невзначай" проговаривался. Но чтобы "сдать" секретные сведения... В это Корнеев не мог поверить.

В репортаже Бергмана, на первый взгляд, ничего особенного не было. Сначала журналист долго и несколько нудно описывал свои мытарства при попытке выбить хоть какую-то информацию от официальных представителей Минобороны, затем живописал свой визит на "передовую", где "только что отшумел ночной бой". "Федералам достались солидные трофеи: совершенно новая бронемашина иностранного производства, три гранатомета, цинки с патронами и несколько килограммов морфия. Как мне пояснили офицеры, наркотики они изымали не раз, но столь внушительная партия им попадается впервые. В эту же ночь был освобожден майор Валиев, накануне захваченный в плен бойцами полевого командира Уразаева".

В конце репортажа Бергман поместил фотоснимок, на котором он в окружении разведчиков красовался на фоне трофейного бронетранспортера. Правда, из-за низкого качества снимка и скученности людей толком рассмотреть технику было практически невозможно. Оставалось только верить журналисту, что "железо", действительно иностранное. Под снимком пояснение, кто есть кто, и обобщенные за месяц цифры потерь по всей российской группировке войск. Они были абсолютно точными, но не совпадали с официальным. Теми, которые озвучивала пресс-служба Министерства обороны.

Причина такого расхождения не была загадкой для Корнеева. По порядку перечисления цифр, некоторым замечаниям нетрудно было догадаться, что их взяли из последней шифротелеграммы из штаба Северо-Кавказского военного округа. Подобные шифротелеграммы регулярно приходят в главк для сведения руководства. Позднее на их основе пресс-служба составляет свое заявление о потерях. Текст заявления после многочисленных утверждений и согласований успевает состариться как минимум на неделю, прежде чем появиться на свет.

С формальной точки зрения цифры, приведенные в материале, явное разглашение военной тайны. В правом верхнем углу шифровки четко значилось короткое, но емкое слово "секретно". И если найти "источник" утечки - можно смело заводить дело и "впаять" виновному лет семь тюрьмы. Но с другой стороны, чисто человеческой, это явно был секрет полишинеля. Кто же не знает, что в Чечне практически ежедневно гибнут солдаты? И большая ли разница, что эти конкретные цифры пресса узнает неделю спустя? Но логика - это одно, а закон - другое.

Корнеев скрутил газету в трубку и спрятал во внутренний карман куртки: надо все еще раз внимательно перечитать, взвесить. Неужели кто-то из наших решил таким способом заработать гонорар себе на пиво? При всей бедности, которая давно уже поселилась в офицерских кошельках, этот вариант Корнееву был особенно противен. Он верил, что по такому же принципу, как и он (пусть бедный, но гордый), живут все окружающие его офицеры.

Но даже если действительно у газеты объявился "свой корреспондент", это еще не повод для столь бурной реакции генерала Скорняжного.

- Почему же наиулыбчивый и наитишайший так озверел? - размышлял Корнеев. - Нет, здесь что-то не так. Завтра обмозгую это дело, а пока - спать. Часика четыре можно себе позволить на отдых и протрезвление, а там за "основную" работу.

4

Ночной полет

Стакан крепчайшего только что сваренного кофе вместо бодрости принес лишь боль в висках и усилил сердцебиение. Корнеев, поеживаясь, брел по пустынной улице на автостоянку.

Через большие окна-витрины хорошо был виден пустой зал "Аквариума" - дешевого придорожного кафе. Там, сидя за столом, мужественно боролся со сном охранник. Свою голову, словно Сизиф камень, он с большим трудом поднимал в вертикальное положение, пытался там ее закрепить, но тщетно - она снова скатывалась на грудь, где гордо красовалась нашивка "Security". Через какое-то мгновение все повторялось.

Уличные торговки, напялив на себя с десяток шерстяных колготок, и от этого похожие на полярников, тащили на рынок свои необъятные сумки с товаром. Город, погрузившись на какой-то час в обморочное состояние полусна, вновь пробуждался.

Автостоянка располагалась в десяти минутах ходьбы от дома, где снимал комнату Корнеев. Там по "доброте душевной" знакомый сторож Федор Иванович разрешал в одном из пустующих боксов парковать видавший виды "жигуленок" Николая. Материальный эквивалент "доброты душевной" чаще всего выражался в бутылке водки и нехитрой закуске. Причем "плата" эта взималась не по количеству дней, которые машина провела на стоянке, а по факту появления владельца. "Семерка" могла неделями пылиться в боксе без оплаты, и дядя Федор (так его звал Корнеев) не промолвит ни слова. Но ни в коем случае нельзя было сдавать машину под охрану без пузыря. Обидится крепко.

Федор Иванович был из тех счастливчиков, которые уволились еще из Советской Армии и успели немного пожить на достойную пенсию. Но после "торжества демократии" бывшему командиру мотострелкового полка пришлось осваивать "смежную" профессию сторожа и донашивать остатки своей военной формы. Он носил брюки с красным кантом и неизменно в любую погоду, даже в мороз, выцветшую полевую фуражку старого образца с треснувшим пластмассовым козырьком. Из-под его стеганой фуфайки виднелась старого образца еще зеленая офицерская рубашка. Корнеев как-то предложил Федору Ивановичу почти новый камуфляж, но тот решительно отказался: "В наше время такую форму "натовцы" носили. Я уж свою, родную донашивать буду".

Пил дядя Федор безмерно, но это как раз и была его мера. Впрочем, под крепким градусом он удивительным образом сохранял способность к логическому мышлению и, что самое главное, "нес боевое дежурство" еще более бдительно. А так как перегаром от него разило постоянно, никто не мог определить, сколько огненной жидкости он влил в себя за время дежурства. Только Корнеев по цвету носа и степени замедления речи дяди Федора мог приблизительно определить: первую бутылку тот начал или уже вторую добивает.

Дядя Федор был склонен пофилософствовать, любил поучать. На его столе всегда лежала стопка пожелтевших газет (где деньги взять на свежие?), но неизменно им прочитанных от названия до подписи главного редактора. На этот счет у него имелось свое мнение: "Вот, скажем, отец меня учил полотно по металлу по всей длине использовать, а не ерзать туда-сюда одним участком. Так и газету, всю надо читать, а не выхватывать куски, точно волк голодный мясо из бока овцы".

Старик благоволил к Корнееву, но свое доброе отношение скрывал за грубоватым словом и ворчанием. На стук в зеленые ворота стоянки дядя Федор отозвался сердитым криком. Командирские нотки в его голосе еще отчетливо звучали.

- Кого это черти принесли среди ночи?

- Дядь Федь, это я, Николай. "Побомбить" надо. Открой.

- Тоже мне "бар...бар...дировщик". Все нормальные люди спят давно, а ты б... катать надумал. Да если бы ты в моем полку служил и додумался "калымить"... Да я бы... Да тебе бы...

Какие кары обрушились бы на его голову, Корнеев не расслышал. Ворота заскрипели ржавыми петлями, и под ноги к нему, виляя хвостом, бросился рыжий пес Кузя. Кузя сразу же начал тыкаться своим мокрым носом Корнееву в руки, обнюхивать карманы, стараясь определить, будет ему сегодня кормежка или нет.

- Кузя, утром будет гостинец, а сейчас, брат, нет ничего.

Это можно было и не говорить, Кузя и так безошибочно все определил, пару раз вежливости ради крутнулся вокруг Корнеева и побежал с лаем на другой конец стоянки.

- Суббота же сегодня. Мог бы и поспать, - уже более дружелюбно заговорил дядя Федор. - Всех денег не заработать, а у тебя вон уже и тени под глазами жизнь навела, как у твоих, прости Господи, пассажирок.

Насчет пассажирок дядя Федор безжалостно бил "ниже пейджера". Корнеева это страшно злило, и на его скулах играли желваки, но он промолчал. От правды никуда не деться.

В это время суток самый выгодный клиент, конечно же, проститутки. Одни уже отработали и возвращались на базу, другие вместе с подвыпившими клиентами из закрывающихся кабаков ехали "оттянуться" в гостиницы и на квартиры. В это же время затихают долбилки ночных дискотек, и ошалевшая от "колес" и грохота молодежь стайками тянется поближе к своему жилью. Но от них навара мало. Набьются в машину под завязку, а платит кто-нибудь один или вообще стараются прокатиться на халяву.

"Бомбить" Корнеев начал года два назад и уже имел опыт. Пару раз ему резали покрышки конкуренты, один раз и вовсе чуть не лишился своего железного коня: помог счастливый случай. В то время, когда Корнеева два бритых качка выкидывали из "жигулей", предварительно плеснув в глаза из баллончика какой-то гадости, мимо проезжала машина милицейского наряда. Ребята в ней ехали честные, не поленились догнать его, как думал Корнеев, уже навсегда упорхнувшую "ласточку".

Кто пробовал, знает: подрабатывать извозом по ночной Москве - занятие далеко не безопасное. Корнеев возил под сиденьем газовый пистолет, но понимал всю его никчемность. От удавки он не спасет, да и стрелять в салоне машины - все равно что под одеялом пукать: вони всем хватит, а толку никакого. Табельного оружия у него не было. Свой "макаров" ему пришлось сдать еще в 1993 году. Тогда, накануне октябрьских событий, никто не знал, на чью сторону встанут офицеры, и было принято решение "упорядочить хранение огнестрельного оружия". Упорядочили следующим образом: собрали и увезли куда-то за город на склады.

Недовольно рыкнув стартером, "семерка" завелась. Приветливо засветилась приборная доска, по-кошачьи заурчал вентилятор печки. В салоне быстро стало тепло и уютно. Запотевшие было стекла - верный признак, что водитель накануне употреблял, - прояснились.

В своей "семерке" (он ласково называл её "ласточкой") Корнеев чувствовал себя по-настоящему как дома. Ему нравилось все: и запах обивки машины, и монотонный звук работающего двигателя, и то, как на поворотах задорно ему подмигивают зеленые лампочки приборной доски.

Корнееву нужны были деньги, это - факт, но не только из-за них он почти каждую ночь садился за руль "жигуленка". Да, машина кроме денег, создавала ему иллюзию независимости и свободы. Но и это еще была не вся правда.

Дело в том, что в армию Николай ушел в семнадцать лет, и потому запах нового обмундирования на вещевом складе до сих пор ассоциировался у него с чем-то родным и близким, будил в нем почти детские воспоминания.

Он хорошо помнил, как в училище ему в числе счастливчиков, выдержавших вступительные экзамены, выдали форму б/у. Само это сокращение звучало по-мужски сурово и романтично. Хотя означало всего лишь: форма, бывшая в употреблении. До обеда Николай успел получить только сапоги. Дверь склада, где ровными рядами стояли стеллажи с коробками самой разнообразной формы, закрылась, словно вход в волшебную пещеру Али-Бабы. Но свою добычу Николай уже не выпускал из рук.

Сапоги были старые, изрядно поношенные к тому же на два размера больше необходимого. Его нога явно ощущала гвозди в подошве, но все это были мелочи, на которые просто не стоило обращать внимание. На обед Корнеев пошел в гражданском костюме, но уже в курсантских сапогах. Он страшно гордился ими и совсем не обижался на град насмешек, которые посыпались на него в столовой от курсантов старшего курса.

Теперь он вспоминал этот эпизод с грустной улыбкой. Но как ни крути, а впервые самостоятельным человеком, крепко стоящим на земле, он ощутил себя именно в этих стоптанных солдатских сапогах сорок пятого размера.

Так вот, вся правда заключалась в том, что машина для Корнеева была своеобразным "аппаратом" познания гражданской жизни. Той жизни, к которой он совсем не был готов и которая непрошеной гостьей стояла у порога его холостяцкой берлоги.

За рулем он черпал новые впечатления, старался внимательно слушать своих пассажиров. Как любому таксисту, Корнееву приходилось говорить с очень разными людьми, выслушивать массу запутанных жизненных историй. Так уж сложилось, что таксисту часто исповедаются в грехах и просто щедро делиться своими проблемами и заморочками. Это и была его "заочная школа" гражданской жизни.

Первого пассажира Корнеев посадил на Каширском шоссе, еще не доехав до основных мест своего промысла. Конечно, самые "нерестовые" места - это вокзалы и аэропорты, но туда лучше не соваться - себе дороже. Там все схвачено, и любого чужака вычислят в одно касание. Поэтому Корнееву приходилось колесить по менее прибыльным маршрутам, где пассажиры "косяками" не ходили и "поклевки" были весьма редкие.

- Командир, на Курский, за полтинник? - к приоткрытому окну наклонился мужчина лет тридцати в дорогом, но мятом плаще. В одной руке у него был пухлый новомодный портфель, в другой - зонтик. Наметанным взглядом Корнеев сразу определил в нем загулявшего командированного.

- Садись. - Корнеев слегка улыбнулся в свои густые усы и подумал: эх, родной, ты в "десятку" попал. У тебя сегодня извозчик - полковник Генерального штаба.

- Никто не останавливается! Блин! Твоя тачка пятая, - пассажир плюхнулся на сиденье и сразу же полез в карман за сигаретами. С его плаща стекала вода. - Я уж думал и ты мимо, а у меня поезд...

Мужик начал тараторить что-то о своих мытарствах, размахивал руками, дымил сигаретой, сыпал, как вулкан Везувий, вокруг себя пепел. Корнеев иногда кивал, поддерживая разговор, а сам думал о своем.

"Этот не опасен. Поддал в меру, не агрессивен, в городе явно не ориентируется. Такой расплатится честно и без фокусов", - мысленно подвел итог своим наблюдениям Корнеев.

Психологический портрет и прогноз дальнейших действий пассажира Корнеев делал каждый раз. После нескольких неприятностей это стало его непременным правилом.

"Жигули" с воем обогнал реанимобиль. Один только пестрый раскрас этой "кареты с того света" вызывал озноб.

- Опять где-то рвануло? - предположил мужик.

- Скорее авария. После дневных пробок водилы пьянеют от свободных дорог и нюх теряют. Гоняют по-черному. А дорога, видишь, какая. - Корнеев кивнул в сторону автомобильных дворников, которые едва справлялись со своей работой.

Предположение Корнеева вскоре самым неожиданным образом подтвердилось. Музыка оборвалась, и диктор "Авторадио", на волну которого постоянно была настроена автомагнитола, сообщил: "Как только что стало известно нашему корреспонденту, в туннеле под Калужской площадью случилась авария. По не установленной пока причине БМВ, за рулем которой находился известный военный корреспондент Бергман, на большой скорости врезалась в опору туннеля. Подробности в следующем выпуске новостей".

Резко притормозив, так что машину слегка занесло, Корнеев перестроился в крайний правый ряд. Он решил свернуть с проспекта Андропова на Нагатинскую набережную и уже по ней выскочить на Калужскую площадь. Высадить в дождь пассажира он не мог, и в то же время везти его сейчас, после этого сообщения, на Курский вокзал не было никакой возможности. Решил: покатаю командированного по ночной Москве, он все равно ни о чем не догадается.

Как и следовало ожидать, перед въездом в туннель уже скопились машины. В сторону Крымского моста можно было двигаться только по крайнему правому ряду со скоростью не более десяти километров в час. Два других ряда занимали разбитая в дым БМВ, машины милиции, пожарных, МЧС и врачей. По обилию мигалок нетрудно было догадаться, что сюда уже подтянулись довольно влиятельные люди.

Авария случилась на самом выезде из туннеля. Судя по тому, что у разбитой еще дымящейся машины никто не суетился, можно было догадаться - спасать уже некого. Корнеев понимал, что никто ему не разрешит здесь ни на минуту остановиться, поэтому максимально сбавил скорость. "Гибон" (так водители окрестили сотрудников ГАИ, переименованной в ГИБДД), матерясь, крутил светящимся полосатым жезлом, подгоняя машины. Корнеев откровенно похерил его призыв: за принижение скорости еще никого не наказывали. Только краешком глаза он следил за дорогой, а все свое внимание сконцентрировал на месте аварии. Он словно фотографировал мельчайшие детали увиденного. Передок БМВ был полностью смят, все, а не только передние стекла в машине были выбиты. На багажнике лежал довольно крупный фрагмент облицовки туннеля, в правой задней дверце зияло несколько отверстий с вывернутыми наружу рваными краями железа. В стороне под дождем, прикрытый черной полиэтиленовой пленкой, лежал труп.

- Такую тачку загубил. Сынок, наверное, чей-нибудь. С жиру бесятся, вот и... - пассажир хотел было развить свою мысль, но Корнеев его резко оборвал.

- Заткнись! - Потом уже тише, миролюбивым тоном добавил. - Извини, земляк. Помолчи, пожалуйста, немного. Я, можно сказать, знал этого человека.

5

Заблудившийся одуванчик

- Девушка, пожалуйста, бутылку "Гжелки", кило вареной колбасы, парочку упаковок вот этого салата, сыр, хлеб и бутылку "Спрайта". - Корнеев сделал свой ставший уже почти традиционным заказ. Еще немного - и этой бледной с усталыми глазами продавщице из магазина "Перекресток" можно будет говорить, как в иностранных фильмах посетитель бара официанту: "Мне, как всегда!" Только вместо киношного мартини со льдом она протянет наш, российский комплект - водку с колбасой.

"Бомбежка" сегодня оказалась неудачной. В кармане Николая мятыми купюрами различного достоинства набралось не более пятисот рублей. Из них надо вычесть деньги на бензин и часть отложить на зимнюю резину. Но все равно, если судить по заработку, трудно было разобраться: то ли он офицер Генерального штаба, в свободное от службы время занимающийся извозом, то ли таксист, который в перерывах между сменами подрабатывает защитой Родины в Генштабе. Если по деньгам судить - выходило второе. Профессия "Родину защищать" давала ему сто рублей в сутки, а извоз - пятьсот за три-четыре часа ночной смены.

Дядя Федор и Кузя, увидев в руках Корнеева пакет, заметно оживились. Федор Иванович, правда, изо всех сил сдерживал свои эмоции. Он тихонько сглатывал слюну, было видно, что его давит "сушняк", но, не торопясь, вел разговор, что да как. Кузя же визжал и гавкал от нетерпения, чуя колбасу.

- Федор Иванович, ты пока сообрази для нас завтрак, а я часок подремлю.

- Опять в машине спать надумал! - сердится дядя Федор. - Не положено по инструкции. Иди домой - там и спи.

- Дядь Федор, ну ты же знаешь, я боец опытный. Движок заводить не буду. В спальник залезу. Ребята из десантуры классный спальник подарили. В нем можно прямо на снегу спать. А домой идти - только время тратить. Да мне у тебя на стоянке и спится лучше - к земле ближе.

- Ладно, считай, что я не видел. - Федор Иванович принял без лишних слов пакет. - Сейчас яичницу мировую с колбасой и гренками сотворю, а ты пока покемарь.

В боксе с верхней полки Корнеев снял большой, изрядно запыленный зеленый брезентовый рюкзак и достал из него спальник. Рюкзак успел выцвести и постареть, но так ни разу и не побывал ни в одном походе. Николай бережно складывал в него всевозможные походные приспособления: тут был и туристический примус "Шмель", и одноместная палатка с противомоскитной сеткой, и наточенный туристический топор, и котелок, и десяток других очень важных и необходимых в походе мелочей. Все эти вещи Корнеев бережно собирал, и каждый год тешил себя надеждой выбраться во время отпуска на Дон. Но в последний момент появлялись какие-либо непредвиденные обстоятельства, и все его планы рушились.

В Воронежской области, в одном из сел на берегу озера, образовавшегося на месте старого русла Дона, прошли самые счастливые дни его жизни. Как раньше донские казаки отпускали бычков на свободный выгул в поле, так родители оставляли Николая на все лето у бабушек. Предоставленный сам себе, он вместе со своими двоюродными братьями вел беззаботную и полную захватывающих приключений жизнь. Ловили рыбу, собирали ягоды и грибы, воровали арбузы с колхозной бахчи, купались, загорали, словом, делали все, что только могли пожелать их мальчишечьи души.

Разложив сиденья "жигулей", Николай залез в спальный мешок и закрыл глаза. Несмотря на сильную усталость, сон не приходил. Разноцветные красные круги плыли перед глазами, дорога с какой-то очень замысловатой разметкой бежала и бежала навстречу. Пару раз он вздрагивал от того, что надо было резко тормозить перед появившимся откуда ни возьмись грузовиком. Нескоро полубредовое пограничное состояние "ни сна, ни бодрствования" сменилось настоящим глубоким сном...

...В хате сквозь запах восковых свечей явно проступал сладковатый запах смерти. Пылинки медленно кружились в тонком луче света, пробившемся сквозь закрытые ставни окна. На кровати, покрытой пестрым стеганым одеялом, лежала баба Наташа. Одна её рука теребила надорванный цветной лоскут, из которых был сшит верх одеяла, другая что-то прятала в зажатом кулачке.

- Пришел, родимый. Подойди, подойди поближе. Дай мне руку. У меня есть для тебя гостинец. На, кушай. - Сухенький старушечий кулачок разжался, и Николай увидел желтый фантик конфеты "Кара-Кум". Он даже четко рассмотрел нарисованных там верблюдов. - Кушай, кушай, родимый, она теперь твоя...

Корнеев, вздрогнув, проснулся. Какое-то мгновение разбирался, где сон, а где явь. Посмотрел на часы: половина десятого. Вот это называется "покемарил". Сделав над собой усилие, вылез из нагретого спального мешка в холод бокса.

Сон не выходил из головы. Он четко видел старческую сухую руку, похожую на узловатый торчащий из песка корень сосны, явно ощущал знакомый ему не понаслышке сладковатый трупный запах.

Баба Наташа умерла, когда ему было не больше десяти лет. Она болела долго и мучительно. У нее был рак, и она знала об этом. В последний свой день ей стало лучше, боль слегка отпустила, и она ясно поняла, что к вечеру умрет. Сказала об этом своей дочери, и та не стала переубеждать, поверила сразу. В хату потянулись родственники проститься. Николая тоже послали проведать бабушку и передали с десяток шоколадных конфет. Идти к малознакомой родственнице не особо хотелось, но ослушаться он не мог. Уговорил составить ему компанию своих двоюродных братьев Ваню и Петю. Поднимая пятками нагретую пыль дороги, ребята побежали на другой конец села. Уже перед самой хатой Николай остановился, развернул драгоценный сверток. И ведь чувствовал, что так делать нельзя, что гадко это и плохо, но, казалось, чей-то мягкий голосок подзуживал его: "Скажи, скажи". Он и сказал: "А давайте по конфетке съедим, бабка все равно умрет, ей столько не надо".

Сколько лет прошло, а этот случай занозой сидит в душе. Вроде бы пора списать его за давностью лет, ан нет. И вот теперь этот сон. К чему бы это? И вновь щемящая, ноющая тоска подступила к сердцу.

Умывшись холодной водой из бочки, Корнеев поднялся по крутым ступенькам в сторожку дяди Федора. Тот, надев на кончик носа очки, читал газету. На столе был готов завтрак: все разрезано и разложено. Однако ни к чему хозяин так и не прикоснулся - ждал Николая. Только бутылка водки была слегка почата. Рюмку для поправки здоровья он все-таки выпил в одиночестве, не утерпел.

Федор Иванович с готовностью отложил газету в сторону, засуетился.

- Яичница уже совсем задубела, а ты все дрыхнешь и дрыхнешь. - Дядя Федор первым делом взялся за бутылку и щедро "набулькал" себе почти две трети граненого стакана. Николаю тоже плеснул на донышко "чисто символически", знал, что пить днем тот не будет. Чокнулись. Дядя Федор в три глотка осушил стакан, с огромным облегчением вздохнул, на мгновение притих, как бы прислушиваясь к "внутренним процессам", и, только убедившись, что его зацепило, оживленно заговорил.

- Тут пока ты дрых, по радио передавали, что одного военного журналиста "замочили". Какого он звания, правда, не передали.

- Он не военный. Это его так называют, потому что он про армию писал и в Чечню ездил.

- Теперь понятно, а то я все в толк не возьму. Фамилия у него больно невоенная. На "ман" кончается.

- Иваныч, ты ничего не перепутал? Именно замочили? Я слышал, в аварию попал.

- Дело темное, факт. Одни говорят авария, а потом взрыв. Другие, наоборот, дескать, взрыв, а уж потом авария. Министр обороны ваш так и сказал, мол, есть свидетели, что он из Чечни гранату привез. Может, на ней сам и того. Поживем - увидим. Эксперты будут заниматься. Шишкой он, видно, приличной был. Даже президент соболезнование выразил родственникам. Во как! Маршалы умирают, он хоть бы хны, а тут - во как расшаркался... Да ты сам послушай, они об этом каждый час по радио тараторят.

Федор Иванович включил приемник, сторожку наполнили помехи эфира и позывные "Маяка". Выпуск новостей не прибавил ничего принципиально нового к "сообщению" дяди Федора. Корнеев наскоро перекусил, запрыгнул в свою "ласточку" и покатил к Наде.

Дверь открыла Клавдия Петровна, соседка Нади по общежитию. Это была женщина пятидесяти лет, никогда не бывшая замужем и потому имевшая стойкую антипатию к мужской половине человечества.

- Надежда, твой спонсор явился, - не без ехидства прокричала в глубь квартиры Клавдия Петровна и проследовала в свою комнату. Ни тебе здравствуйте, ни прощай.

Надя выпорхнула из ванной комнаты. На ней был розовый махровый халат. Мокрые волосы обхватывало полотенце.

- Николай, а я тебе все на автоответчик наговорила. Ты разве не прослушал? Ты дома не ночевал? А где был? Что такой хмурый? Что опять "бомбил"? Гаишники, небось, достали? А как на службе? Чай будешь? - Надя, как всегда, забросала Николая вопросами и, не дожидаясь ответа, стала говорить о своих проблемах.

- От кофе не откажусь.

- Ой, растворимое кофе, что ты прошлый раз приносил, уже кончилось. Клавдии Петровне оно очень понравилось.

- Он. Растворимый. Понравился, - не удержался от едкого замечания Николай. "Даже не извинилась", - с досадой подумал Корнеев. У Нади было явно приподнятое настроение, и её нисколько не смущало, что он вчера час мок под дождем.

- Ну вот, опять ты за свое. Какая разница. Главное, что его нет. Не злись, пожалуйста. Ну, хочешь я тебя поцелую? А меня на работу приняли. Теперь я, можно сказать, многостаночница.

- Куда, если не секрет?

- Бар новый открылся в Коломенском. "Пена" называется. Вот туда меня и взяли. С пяти до девяти отработаю и свободна. А зарплата, знаешь, какая? Ну, догадайся?

- Большая, - буркнул Николай. Он все еще сердился. Ни обещанного поцелуя, ни намека на раскаяние он так и не дождался.

- Угадал! Сто долларов в месяц! А работы там всего ничего - подготовить зал к ночной смене. Там днем просто пивная, в вечером уже пивной ресторан. Стриптиз и все такое, для новых русских. У них там даже есть "Крези меню". Любую твою придурь готовы за деньги выполнить. Скажем, разбить зеркало столько-то долларов стоит, хлопнуть по заду администратора - столько, поджечь бар - столько. А что такое "крези"? Ты знаешь?

- Знаю, но тебе не скажу. Кстати, сколько будет стоить уборщицу по заду хлопнуть?

- Ну, знаешь, сегодня с тобой невозможно разговаривать. Злой какой-то, ершистый. Меня там никто и видеть не будет. Уберусь и уйду.

- Ладно, беру свои слова назад. Давай куда-нибудь поедем, покатаемся? - Николай попытался обнять Надю, но та юркой змейкой выскользнула из его рук.

- Давай! Только недалеко. Мне к пяти часам надо в "Пену". А урок вождения у нас будет?

- Будет, будет. Одевайся скорее.

Надя умудрилась за несколько минут накраситься, надеть облегающую кофточку с большим вырезом, съесть бутерброд с колбасой и переговорить со своей теткой по телефону. Не обращая никакого внимания на ворчание Клавдии Петровны "да он тебе в отцы годится", выпорхнула на улицу.

Через полчаса "семерка" Корнеева вырвалась из удавки кольцевой дороги. Дождь прекратился еще ночью, и сейчас разыгрался очень редкий для осенней Москвы денек. Светило солнце, свод голубого неба был необычайно высок. Листва с деревьев уже почти вся облетала, и лес стоял прозрачный, тихий, о чем-то сосредоточенно думающий.

Надя меняла кассеты в магнитофоне, не дослушав ни одну до конца, пила пиво, хрустела картофельными чипсами и, не переставая, болтала о своей новой открывшейся перспективе. Корнеев её слушал в пол-уха, сам же вспоминал и сопоставлял все обрушившиеся на него за последние сутки новости.

В том, что Бергмана убили, у него не было ни малейшего сомнения. Перед глазами Николая еще живо стояли зияющие отверстия с вывороченными наружу краями в дверце БМВ. Такие дырки могли "насверлить" только осколки какого-то оболочного взрывного устройства. Загадка была в другом: что послужило поводом к такой жуткой расправе? И как все это сопрягается с ним, Корнеевым. Пусть невольно, пусть опосредованно, но он все-таки участвует вместе с покойным журналистом в каком-то непонятном действии. "Кто и какую роль мне отвел в этой трагедии?"

Свернув с асфальта и проехав несколько сот метров по проселку, "жигули" остановились у речки. Корнеев давно облюбовал это место для отдыха. Сюда было относительно легко добираться, и, что самое главное, здесь было безлюдно.

В этот год осень выдалась на редкость теплая. Несмотря на октябрь, еще вовсю зеленела трава. На скошенном поле сквозь стерню пробивались новые всходы. Надя сначала сбегала к воде, потом завернула к ближайшим кустикам. Для порядка прокричала: "Отвернись! Пиво просится наружу". И нисколько не стесняясь, грациозно присела на корточки за редкими прутиками кустарника. Корнеев не стал отворачиваться, только улыбнулся в усы и с горечью подумал про себя: "Что тебе надо от этого ребенка? Старый ты болван..."

Сделав свое дело, Надя как ни в чем не бывало стала обследовать окрестности.

- Смотри, боярышник какой крупный! Его можно сушить для чая. Ой, иди сюда скорее! Смотри! Смотри! Одуванчик заблудился!

- Одуванчик как одуванчик, что тут особенного?

- Эх ты, недотепа. А месяц сейчас какой? Он же заблудился во времени! Ему давно спать пора, а он цвести надумал, теплу и солнцу октябрьскому поверил... Скоро морозы будут, а он свою желтую панаму примерил. Вот глупый, замерзнет же.

6

Клапанище, клапанок и клапаночек

Сразу после традиционного для понедельника утреннего совещания всего главка Корнеев зашел в отдел кадров и взял для ознакомления личные дела офицеров отдела. Официальный повод - приближаются оргштатные мероприятия. На самом же деле Николай хотел подумать над мучившим его вопросом, кто стал подрабатывать в молодежной газете в качестве "надежного источника".

Изучать содержимое этих внушительных красных папок было делом малополезным. Все документы, находившиеся в них, писались казенным языком. Одна папка от другой отличались только фотографиями офицеров в конверте, приклеенном внутри папки с левой стороны да скупыми датами биографии: родился, поступил в высшее военно-учебное заведение, служил в должностях... Решительно никакой информации о характере человека, его склонностях там невозможно было почерпнуть. Все это Корнеев прекрасно знал и все-таки взял папки. Они его дисциплинировали.

Не успел он раскрыть первую, как в кабинет постучались. Это была Галина, ведущий специалист секретариата. В ее обязанности входило разносить всевозможные документы офицерам. И на этот раз в ее руках была внушительная по объему стопка бумаг.

- И это все, конечно, мне?!

- Нет, что вы, Николай Васильевич! Вам сегодня всего лишь семь документов. Распишитесь.

Всего лишь семь! Святая наивность. Да за каждой из этих бумаг, как правило, стоит такая проблема, что голова кругом идет. А у меня сегодня в наличии три офицера!

Первый документ был адресован на имя министра обороны, а значит, начинался с огромного клапанка, можно сказать, клапанища, а не клапаночка.

Для непосвященных должен сделать пояснение. Клапанок - это небольшой (как правило, 1/8 часть стандартного листа) кусочек бумаги, на котором старший начальник принимает решение и расписывает, какой конкретно младший начальник будет работать с данным документом. К сожалению, история умалчивает, кто изобрел этот гениальный в своей простоте бюрократический шедевр. По своей гениальности его можно сравнить разве что с "Черным квадратом" Малевича. Можно предположить, что клапанок находится в самом ближайшем родстве с теми записками, которыми на своих пленумах обменивались верные ленинцы.

По идее создателя, клапанок крепился к документу для того, чтобы на нем большой начальник написал свое отношение к данной теме и дал указание для меньшего начальника. Но вскоре большие начальники поняли, что неразумно ставить перед собой невыполнимых задач - для этого есть подчиненные. Этим открытием они вдохнули новую жизнь в его "величество клапанок". Теперь он служит чем-то вроде "черной метки", ищет несчастного ответственного за "провал безнадежного дела".

Так было и в этом случае. Документ требовал принятия решения по проблеме... проблеме..., ну, назовем ее для краткости проблемой "Н". Она по самым скромным подсчетам требует двух-трех миллионов рублей. Таких свободных денег у министра нет. Но дело важное - государственное. Прямой отказ общественность не поймет, опять же пресса... Как быть? Спасает его величество клапанок!

Итак, на клапанище, тот что из секретариата министра, начертано: "Начальнику Генерального штаба - исполнить!". Но начальник Генерального штаба, так же как и министр, хорошо знает, что на это дело нет решительно ни копейки. Ему тоже взять их неоткуда. Потому и он, не долго думая, крепит свой клапанок. На нем строго приказывает: "Исполнить!" - начальнику главного управления, в данном случае нашего.

Но и наш начальник не лыком шит! Он не глуп, и у него тоже нет денег исполнить то, что надо исполнить. Откуда он их достанет? Вот он и достает в свою очередь новый клапанок поменьше и тоже пишет: "Исполнить!" теперь начальнику управления генерал-майору Скорняжному. А уж СВ тем более стреляный воробей! Его на мякине не проведешь! Он крайним не останется ни-ко-гда! Его резолюция самая строгая и многословная: "Начальникам первого, второго и четвертого отдела! Срочно! Исполнить решение министра обороны! В двухдневный срок проработать и представить мне план реализации данного проекта".

Корнеев почесал затылок, взял ручку и уже на клапанке Скорняжного (ему как начальнику отдела по статусу не полагалось лепить свои клапанки) начертал: "Тов. Федорову С.Ф.! Срочно! Исполнить!"

Николай знал, не пройдет и пяти минут как Сергей Федорович робко постучится в кабинет. Затем, краснея и заикаясь, начнет по простоте своей душевной объяснять Корнееву то, что он и без него хорошо знает. Но таковы правила игры. Федорову уже не на кого сделать "распасовку". Потому поворчит, повозмущается и возьмет ручку, чтобы сочинять заведомо никому не нужный и невыполнимый "план по реализации плана". Затем его надо будет правильно "упаковать". Это тоже не простое дело. Целая "наука побегать" по инстанциям.

Надо подготовить текст письма на имя начальника управления за подписью начальника отдела с просьбой подписать письмо на имя начальника главка. Там же будут проекты писем начальника главка на имя начальника Генерального штаба и проект письма начальника Генерального штаба на имя министра обороны, в которых будет говориться приблизительно то же, что и в известном анекдоте: "С баней договорился. Бани не будет!" В каждом из этих писем (не дай Бог ошибиться!) ссылки на входящие и исходящие номера всех писем. Да все это положить в красивую папку, да напечатать на хорошей бумаге, да чтобы картридж новый! А чтобы начальнику долго и нудно не перечитывать весь этот гроссбух - внимание! Вот он момент истины! Вот вам переход количества в качество - в правом верхнем углу папки должен быть новый клапаночек! Теперь уже с кратким изложением сути дела (ведь начальству недосуг изучать тонкости дела). В данном случае он будет звучать приблизительно так: "О проблеме "Н".

А всего-то было - министру черкнуть на документе одно слово: "Отказать!"

Не успел Николай расписать (читай - распасовать) шестой документ, как в дверь, постучавшись, заглянула Ирина Петровна из отдела режима секретности.

- Какие секреты сегодня доверила мне Родина-мать? - дежурной шуткой встретил ее Корнеев. А про себя добавил: "Мать ее ..."

Последняя нецензурная мысль не имела отношения к Ирине Петровне. Это была вполне приличной и скромной женщиной лет сорока пяти с волосами, собранными в строгий пучок.

- Сводка происшествий и нарушений за Вооруженные Силы и шифротелеграмма. - Она присела на краешек стула и с готовностью стала ждать, пока Корнеев внимательно прочитает документ.

- Ирина Петровна, вас не затруднит принести шифротелеграмму за 1 октября. Мне надо кое-что уточнить. А я пока эти документы изучу. - Корнеев решил еще раз взглянуть на ту злополучную шифротелеграмму. Может, будет какая-нибудь зацепка.

Не успела закрыться за ней дверь, как в кабинет влетел полковник Лукин из организационного отдела:

- Николай Васильевич, кто от вашего отдела поедет в 42-ю дивизию в составе комплексной проверки? Вы не забыли, что сегодня срок сдачи ваших предложений в план строительства Вооруженных Сил до 2010 года. Предложения сдать в текстовом и электронном варианте в 110-й кабинет!

- Помню, старина, помню. А с фамилией определимся к концу дня, хорошо?

Через минуту зазвонил телефон служебной АТС министерства обороны, так называемый "эровский" (от сокращения АТС-Р). В трубке рассерженный голос заместителя начальника управления:

- Месяц уже начался, а вы до сих пор план работы отдела не утвердили! Не спите там! Срочно надо дать ваши предложения в календарный план главка и предложения в план проведения сборов с руководящим составом.

Не успел положить трубку - вновь звонок.

- Николай Васильевич, это дежурный майор Нечипоренко. Для вас распоряжение начальника главка. Читаю текст: "Сегодня в Культурном центре Вооруженных Сил проводы Маршала Советского Союза ...ва. Для участия в прощании выделить по два офицера из каждого линейного отдела. Отъезд от четвертой площадки в 13.00".

Все! Стоп! В армии выполняется последний приказ. Пачку документов в сторону - и все на прощание с маршалом.

Корнеев отдал соответствующее распоряжение полковнику Кологурову, подполковнику Петренко и майору Степанову. Заскочил в секретку, где уже в дверях столкнулся с Ириной Петровной. Набегу, но предельно внимательно еще раз перечитал злополучную шифротелеграмму.

Под предлогом участия в церемонии прощания Корнеев вышел из главка, но направился в противоположную от четвертой площадки сторону.

7

Единичка с задранным носиком

В баре Дома журналистов царил традиционный полумрак. Заказав себе чашку кофе и апельсиновый сок, Корнеев сел за свой любимый столик, тот, что слева в углу. Он любил сюда заходить. Здесь тихо, немноголюдно, а главное - можно выпить настоящий только что смолотый и сваренный кофе, а не ту растворимую коричневую бурду, какой торговали на каждом углу в городе. Ароматная с пенкой чашка кофе здесь стоила всего лишь пятнадцать рублей, а в любом кафе на Арбате это удовольствие было бы в два-три раза дороже. Таких расходов Корнеев уже не мог себе позволить.

"Итак, поиграем в Штирлица, - Николай отхлебнул горячей ароматной жидкости, достал из кармана коробку спичек и высыпал их на столик. - Прежде всего подсчитаем тех, кто кроме меня в тот день читал шифротелеграмму: полковник Еремеев, подполковник Петренко и Попов, майоры Степанов, Федоров".

Корнеев отложил в сторону пять спичек.

"И кто же из них стал "надежным источником" "Гальюн таймс"? Вопрос, конечно, интересный. Но как найти на него ответ? Прежде всего, попробуем нарисовать психологический портрет каждого.

Еремеев Иван Петрович - душа коллектива, отец-наставник. Мудрый и добрый. Служака. Гражданскую одежду очень редко надевает. Кто-то в рубашке, а он точно в портупее родился. Добросовестный трудяга. Бескорыстен и честен. Круг знакомых очень узок и, насколько мне известно, среди них вообще нет журналистов. С покойным не знаком. Насколько пессимистичен и медлителен. Неуступчив. Консервативен. Эту спичку можно сразу убрать. Петрович и двурушник?! Невозможно.

Попов Виктор Львович - генеральский сынок. Все рассчитано: к такому-то году - поступление в академию, в таком-то - защита диссертации, в таком-то - повышение по службе. Круг знакомых очень широк. Там каждой твари по паре. У отца в Москве все схвачено. С курсантских лет - служба в "Арбатском военном округе". Здесь же (сто пудов!) станет генералом. Энергичный, высокая работоспособность, все технические новинки схватывает на лету. Не болтлив. Карьерист. Был знаком с покойным, но какой резон Виктору из-за мелких заработков рисковать служебным ростом? У него (точнее у папы) нет проблем с финансами. А тут из-за копеек рисковать карьерой. Не похоже.

Степанов Вячеслав Иванович - товарищи в шутку зовут его "Слава Кпсс". Так его окрестили после известного анекдота, в котором горец делится своими впечатлениями о поездке в Москву: "И еще я узнал, что "Слава КПСС" - нэ чэловэк!" Трезвый, он был вполне приличным мужиком: тихий, скромный. Но стоило принять на грудь, и Слава уже "нэ чэловэк". Свинья свиньей. Разведен. Он, как и Виктор, арбатский "сын полка". Отец генерал-полковник, правда, в запасе. Но многие его друзья еще у власти. Через них-то он и спасает сына после очередного залета. А залетать Слава большой мастер. Он уже трижды! терял пропуск в Генеральный штаб. После третьего раза ребята в шутку посоветовали ему пропуск на груди выколоть - так надежней, не потеряешь. Любой другой на его месте был бы переведен куда-нибудь за Урал сразу после первого случая. Подобное нарушение здесь расценивается строже, чем в прежние времена потеря партбилета. Владеет свободно английским языком (если биологический язык не заплетается). Часто бывает здесь, только напротив - в пивном баре. Знаком с покойным. Как-то раз делился с офицерами: "Бергман? Любитель закладывать. Как ни приду в пивбар - он там сидит".

Эту спичку пока оставим. Пьяным мог хвастануть своей осведомленностью. Хотя вряд ли он в состоянии запомнить с опохмела все цифры. И потом, ему это надо?

Петренко Александр Николаевич - хозяйственный, оборотистый. Свой интерес не упустит. Взаймы не даст никому ни при каких обстоятельствах. Любит поесть, особенно за чужой счет. Постоянно что-нибудь жует. Слышал, что подрабатывает в шиномонтаже, но так ли это, неизвестно. Хотя он и мастер на все руки (может устранить неисправность в технике любой сложности), но несколько туповат. Такой для роли "источника" не подходит - слишком сложно. Эту спичку можно сломать: шансы пятьдесят на пятьдесят.

Федоров Сергей Федорович. Когда волнуется, краснеет и слегка заикается, чем становится похожим на студента, отвечающего на экзамене. Потому и прозвали Студентом. Старший "куда пошлют". Чаще всего посылают за водкой. Ворчит, но идет. Надежный помощник, но не лидер. Много читает. Всегда и везде с какой-нибудь книгой. Не пьет. Женат имеет двоих детей. Сам себе на уме. В тихом омуте... Эту спичку тоже сломаем.

Итак, что в итоге: две сломанные и одна целая. Нет, в итоге - полное дерьмо! Ну не верю я, что кто-то из моих ребят двурушник!"

Корнеев собрал со стола и швырнул все спички в пепельницу: "Сейчас же вернусь в главк, и напишу рапорт СВ".

Николай допил сок и направился к выходу. Совершенно случайно заглянул в открытую дверь пивного бара. В зеркале стойки отразились залысины Славы Кпсс... Тот цедил пивко и о чем-то балагурил с барменом. Вот так встреча! Выходит он тоже "пошел другим путем". Корнеев невольно замедлил шаг и прислушался к их разговору, но потом в сердцах махнул рукой, поспешил к выходу: "Ну ты, брат, быстро сжился с ролью Штирлица! Начал уже за подчиненными следить. Позор!"

Открывая дверь своего кабинета, Корнеев услышал, что все его телефоны звонят одновременно. Не успел сесть в кресло, как в кабинет влетел взволнованный и раскрасневшийся майор Федоров.

- Сергей Федорович, на вас лица нет. Что случилось? Русские оккупанты захватили Москву? Или Кальтенбруннер таки женился на еврейке?

- То-товарищ по-полковник, вас генерал-майор Ско-орняжный - срочно. Уже час разыскивает. Даже посыльного по-послал в Культурный центр. На церемонии вас не нашли, - слегка заикаясь выпалил офицер.

- Спасибо. Сейчас напишу один документ и поднимусь к нему.

Федоров недоуменно застыл:

- Он срочно...

- Я понял. Вы свободны.

Корнеев достал чистый лист бумаги, ручку, размашисто написал слово "Рапорт" и задумался. Тут Корнеева словно подбросило: он вдруг понял, что в шифротелеграмме его смутило, и почти бегом помчался на первый этаж в секретку.

Ирина Петровна удивленно вскинула брови, но, ничего не спросив - не положено по должности, - вновь достала шифротелеграмму за 1 октября.

Так и есть. В листе ознакомления Корнеев теперь уже четко увидел исправление: у единички кто-то аккуратно поднял носик и она в такой гордой позе стала сходить за четверку. А это означало, что первого ноября шифротелеграмму читал полковник Ребров, начальник второго отдела! Но по каким-то причинам кто-то это очень хотел скрыть, вот и задрал носик единичке. На следующий день был напечатан тот злополучный материал. Выходило, что утечка вполне могла исходить от него или офицеров его отдела!

Все эти умозаключения нисколько не успокоили Корнеева. Не мог же он сказать СВ, дескать, не я это, вы лучше тряхните моего коллегу... Одно он решил твердо - никаких расследований, пусть и служебных, он вести не будет.

8

Кавказский пленник

Генерал Скорняжный сидел, глубоко откинувшись в кресле, на его губах, словно кусочек масла на раскаленной сковородке, искрилась и плавилась улыбочка: "Иван Петрович, это вообще не проблема. Можно перевести племянника и на эту должность. Ну, вы же меня знаете! Да... Нет сомнений... Что вы говорите!" Увидев Корнеева, он слегка кивнул в сторону стула, приглашая сесть.

Пришлось набраться терпения и ждать. Николай невольно стал рассматривать кабинет. Впервые он сюда попал очень давно, еще до своей службы в Москве. Тогда только рассматривалась его кандидатура для перехода в главк. Занимал этот кабинет другой теперь уже уволенный в запас генерал. Так что Корнееву было с чем сравнивать.

От прежнего лоска и изысканности не осталось и следа. В кабинете уже давно не было ремонта. Грязные потолки, треснувшие обои, засаленные шторы. Пузатый книжный шкаф темной полировки пытался надувать щеки, показывая мудрость своего хозяина. Но от внимательного взгляда не уходило, что набит он старыми, никому сейчас уже не нужными, книгами. Там пылились опусы раннего генерала Волкогонова, когда тот еще боролся с происками западных идеологов, учебники по партийно-политической работе, какие-то совершенно древние наставления и уставы. Но и они не в силах были заполнить прореху, образовавшуюся после того, как из шкафа были выкинуты синие томики полного собрания сочинений вождя мирового пролетариата. Явно новыми единицами хранения здесь были маленькая икона святого Владимира и большой портрет президента. Мебель в кабинете, та, что смогла вместе со Скорняжным пережить все реформы главка, была разномастной. И дело тут совсем не в отсутствие хорошего вкуса хозяина кабинета. Причина такой "эклектики" Корнееву была понятна. Так уж получалось, что вместе с реформами в главке регулярно проводились списания имущества. Причем за выслужившее свой век имущество чаще всего почему-то принималась старинная мебель, картины, бронза. Под списание, к примеру, попали инкрустированный пластинками кости столик, что красовался раньше в углу, и часы, которые, если верить рассказам старожилов, перекочевали сюда после войны из бункера Гитлера вместе с другими трофеями. На какой из подмосковных дач они доживают свой век, никому не ведомо.

Скорняжный, наконец, положил трубку телефона и обратился к Корнееву, как будто продолжил только что прерванный разговор:

- Николай Васильевич, надеюсь, вы не обиделись на старика. Погорячился, погорячился. С кем не бывает. - Генерал помолчал, посверлил своим взглядом Корнеева. Потом, после какого-то колебания, добавил. - Я вас не спрашиваю о результатах служебного расследования, больше того, давайте забудем даже о том, что я ставил вам такую задачу. Договорились?

Корнеев не успел и рта открыть, как был культурно выставлен за двойную обитую кожей дверь.

"Вот так поворот! - думал он, шагая по грязным изрядно протертым дорожкам родного министерства. Его сердце бешено билось. - Выходит, дело вовсе не в утечке! СВ на это наплевать. Тогда что его взбесило? И вообще - что происходит? Из-за чего и, главное, кто рванул Бергмана? Статейка, пусть даже и острая, злая, еще не повод для таких разборок в стиле американских триллеров. Может, все дело в морфии, о котором покойный мимоходом упомянул в своем репортаже? Допустим, он случайно узнал что-то сверх того, о чем написал, и на этой информации попытался сделать бизнес?"

Для Корнеева не было секретом, что во время афганской войны были случаи, когда наши бойцы делали деньги на наркоте. Даже было заведено одно уголовное дело, и несколько офицеров попали за решетку. Но это все, как говорится, дела давно минувших дней.

"Почему Валиев, будучи в командировке, оказался в плену, да так удачно, что через день был освобожден? Причем именно вместе с партией морфия. Валиев, Валиев... Чует мое сердце, что этот хитрый татарин что-то знает такое, что ему знать не положено. А раз так, то жить ему осталось до того счастливого момента, когда самолет приземлится в Чкаловском. Как же я раньше о нем не подумал! Надо срочно звонить Потапову!"

Петр Потапов был старым другом Корнеева. Они учились в одном училище, но в отличие от Николая Петру со службой не подфартило. Обладая крутым, вспыльчивым характером, он не смог подняться выше планки командира батальона. Правда, батальонным он был отменным. Это о таких, как он, песня "батяня-комбат".

Сейчас батальон Потапова стоял южнее Ведено. Есть вероятность, что капитан Рябов из репортажа Бергмана именно его подчиненный.

В трубке ЗАС сквозь характерное бульканье послышался голос Потапова. Он, как опытный вояка, говорил медленно, специально растягивая слова. Только так можно было хоть что-то разобрать по этой очень древней и засекреченной линии военной связи.

- Под-пол-ков-ник По-та-пов на свя-зи.

- Корнеев. Петр, слушай меня внимательно и не переспрашивай. У тебя в батальоне находится майор Валиев?

- Есть такой му-ди-л-л-ла.

- Сделай все возможное, чтобы под любым предлогом задержать его до моего приезда. Да так, чтобы никто! Слышишь, никто, не знал об этом. Зашли его на самый дальний блок-пост, дай ему ящик водки и пусть "воюет" до белой горячки. Будет ерепениться, разрешаю в морду дать.

- На хре-на мне тво-е раз-ре-ше-ние. Мои бой-цы в ту ночь его уже от-мете-ли-ли, не разо-бра... (треск в трубке, сквозь который ничего нельзя было расслышать)... сей-час свои "бое-вые" ра-нения отма-чивает. С та-кими "те-нями" в Москву стыдно воз-вращаться. Вод-ку, что выжрет этот за-сра-нец, в дво-йном раз-мере воз-местишь, и сала прих-вати. Ко-нец связи.

Корнеев положил трубку ЗАС и взял "эровский".

- Толя, запиши меня в командировку.

- Николай, твоя фамилия не устоит. Начальник отдела там не нужен, - забубнил в трубке голос полковника Лукина.

- Толян, "бомбить" надоело, а деньги нужны позарез. Боевые пока исправно платят, хоть немного подзаработаю. Войди в положение, впиши - все остальное я беру на себя.

- Хорошо. С тебя сто грамм, пончик и пачка офисной бумаги. Но имей в виду, СВ точно тебя вычеркнет - так что рекомендую уже сейчас подумать о замене.

- За мной не заржавеет. Давай мне списки, я их сам завизирую у зама СВ. Потом договорюсь с Микки-маусом, чтобы он их сразу начальнику главка на стол положил.

Микки-маусом звали полковника Петрова, он "рулил" в приемной у начальника. Это был маленький, худенький, но очень самолюбивый человек. Как в таком маленьком тельце помещалась столь огромная амбиция, загадка природы. Но не только за свои более чем скромные размеры он получил весьма непрестижное прозвище импортной мыши. Дело в том, что во многих сложных (читай - денежных) делах он играл роль той мышки, без которой, как известно, "репку" слабо вытащить даже умудренному житейским опытом деду, каким себя по праву считал Корнеев.

Корнеев потер виски, посмотрел на часы: времени катастрофически не хватало. Надо было не только подписать все документы, но и подготовиться к командировке. А это тоже не простое дело. Взять, казалось бы, такой пустяк: у него не было ботинок, так называемых берцовок. Не поедешь же на войну в туфлях. Можно было бы на время взять у ребят, но вот беда: ни у кого не было его размера. То, что заветных берцовок нет на складе, Николай знал, но он знал и другое: если хорошо подъехать к начальнику вещевой службы Ефиму Карловичу, тот обязательно что-нибудь придумает.

"Итак, коньяк Ефиму Карловичу, бутылку водки Лукину, шампанское и коробку конфет Микки-маусу. Он натура утонченная - водку не пьет. Итого, приблизительно триста рублей надо отстегнуть от ночного заработка, чтобы поехать на войну, - грустно подсчитал Корнеев и не без иронии подумал, - Вот она - истинная арифметика патриотизма..."

Никакого плана у него не было, но он чувствовал, что ему обязательно надо разобраться в этой запутанной ситуации. Что-то большее, чем простое любопытство, большее, чем даже офицерская честь, было в нем задето.

...Долгожитель российских ВВС Ил-18 взмыл в небо со взлетной полосы подмосковного военного аэродрома Чкаловский. Как только самолет набрал высоту и лег на курс, разговоры в салоне прекратились. Кроме офицеров Генштаба на борту была группа спецназа. Семь бравых ребят, обвешанных с ног до головы оружием и диковинным снаряжением. По их серьезной и дорогой экипировке, по тому, что возглавлял группу целый генерал, нетрудно было догадаться: задание у них не из простых. Из какого ведомства эти рейнджеры, Корнееву не удалось узнать даже у командира корабля. Тот отмахнулся: "Не суй свой нос, куда не просят". Понаблюдав некоторое время за бойцами, Корнеев заснул.

...Шлюзовая камера медленно наполнялась водой. Николай находился в каком-то окопчике посередине камеры. По сюрреалистическим законом сна, вода в его укрытие не затекала. Окопчик чем-то напоминал тот, в котором еще курсантом его обкатывали танками. Окопчик казался довольно крепким и надежным. Николай пригнулся, рассчитывая пропустить через себя махину танкера. Вот показался нос корабля. Он закрыл полнеба и солнце. Танкер чем-то походил на огромный катамаран и одновременно танк. Вот уже со скрежетом по бокам окопчика загрохотало днище, брюхо корабля полностью закрыло небо. Теперь бежать было некуда: одно спасение - вжаться в дно окопчика, как он это не раз делал в училище, и переждать, пока грохочущая масса металла пронесется над головой. Николай так и сделал. Но в это же мгновение он с ужасом увидел, что расстояние между ним и брюхом танкера неуклонно уменьшается. Окопчик-то оказался вовсе ненадежным. Многотонный пресс медленно, но безжалостно надвигался на него. Метр, полметра, вот уже считанные сантиметры отделяют его от скользкого холодного обросшего водорослями днища танкера. Еще мгновение - и наступит жуткая развязка...

Корнеев, вздрогнув, проснулся. Расстегнул враз взмокший ворот куртки, глубоко вздохнул. На лбу у него выступила испарина. "Приснится же такое", - Николай посмотрел на часы. До Моздока оставалось лету не меньше часа. Попытался было заснуть, но стоило только закрыть глаза, как вновь перед ним выросло зловещее днище танкера.

"Нервы ни к черту. Пить надо меньше, товарищ полковник", - сам себя начал воспитывать Корнеев. Он прильнул к иллюминатору, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть сквозь плотную завесу облаков. Его мысли вновь вернулись к загадочным событиям последних дней.

До вылета в Моздок ему не удалось найти ответ ни на один из мучивших его вопросов, больше того, он получил дюжину новых, не менее загадочных. Через свою знакомую в строевой части Корнеев навел некоторые справки о майоре Валиеве. Бросилось в глаза, что этот, на первый взгляд, самый обыкновенный офицер явно был в большом фаворе у начальства. Только за последний год он умудрился пять раз побывать в заграничных командировках. Три раза в Турции и два раза в Германии. Каждый раз цель командировки определялась довольно туманно: оказание экспертной помощи негосударственной компании "Броньэкспорт". Все командировочные предписания были подписаны лично СВ.

О компании "Броньэкспорт" Корнеев слышал давно. Знал, что ее организовали отставные военные, в основном, бывшие комсомольские работники. Сразу после того, как произошла департизация армии, оставшиеся не у дел комсомольские вожди и организовали эту фирму. Пользуясь своими старыми связями, они выбили лицензию на право продажи оружия за рубеж. Офицеры поговаривали, что стартовым капиталом им послужили не сданные вовремя деньги комсомольских взносов.

Заветной мечтой каждого отставника главка было попасть на работу в "Броньэкспорт". Зарплата там была просто огромная по сравнению с нищенским офицерским денежным довольствием. Но попасть туда было делом непростым. "Экс-комсомольские вожди" в свой круг пускали далеко не всех.

Через одного знакомого накануне командировки Николай и попытался расширить свои знания о фирме, но тщетно. На призыв попить пивка и расслабиться его приятель откликнулся охотно. Они встретились в одном недорогом кафе, заказали пива и картофельных чипсов. После четвертой бутылки Николай попытался свернуть разговор на интересующую его тему, но не тут-то было. Его визави сразу протрезвел и, сославшись на занятость, ушел, даже не допив уже початую бутылку.

Обидно, что из-за всей этой суеты так и не удалось встретиться с Надей. Она просила заехать за ней в "Пену" после окончания рабочего дня, но сесть за руль после выпитого пива он не решился. Пришлось ограничиться звонком вежливости. Но и тут не повезло: трубку взяла Клавдия Петровна. Она пролепетала голосом, пропитанным сладким ядом: "Вашей "племянницы" сейчас нет. Гуляет где-то. Сами понимаете, дело молодое". Клавдия Петровна не без издевки называла Корнеева то дядей Колей, то спонсором, а Надю - племянницей и от этого явно получала удовольствие.

На вертолетной площадке под Ведено, куда прилетел Корнеев из Моздока, быстро нашелся попутчик к Потапову. Сержант, командир отделения, слушал долгое перечисление должностей Корнеева, уважительно кивал головой, но стоял на своем: "Не положено, товарищ полковник, без разрешения коменданта не могу взять". Николай не мог получить такое разрешение. Дело в том, что сразу же после приземления в Моздоке к нему подбежал посыльный и передал телефонограмму из Москвы: "Полковнику Корнееву срочно, первым же рейсом, вернуться в Москву". Николай расписался в потрепанном журнале и, ничего не сказав старшему группы, поспешил на вертолетную площадку. Там грел двигатель изрядно обшарпанный транспортный МИ-8. Корнеев сначала запрыгнул на борт, а уже потом узнал, куда летит вертолет. Оказалось, ему повезло: борт летел в Ведено.

Видя непреклонность сержанта, Корнеев выложил последний аргумент: "Потапов - друг мой училищный! Пойми ты это. Нужно мне с ним повидаться". Этот аргумент оказался решающим.

Корнеев довольно комфортно устроился на грязном старом матрасе на броне БТРа. Рядом с ним расположились солдаты с обветренными и прокопченными лицами. Это "блатное" место ему бойцы сами уступили. Такое уважение к "залетному москвичу" объяснялось очень просто. До ушей Николая донесся шепот сержанта: "Он к батяне. Дружбан училищный". Это оказалось лучшей рекомендацией.

Потапов не сумел удержать на лице маску строгого и равнодушного человека, он широко улыбнулся и обнял Николая. В училище они были неразлучны как братья-близнецы. И в самоволки вместе бегали, и на танцы. Много чего можно было вспомнить из их общей курсантской юности.

- Ну, здравствуй, братан. Если есть желание, после дорожки можно баньку истопить. У меня банька - высший класс. Наша спасительница. В батальоне ни одного завшивленного бойца не найдешь. Правда, с дровами проблема, но мои "архаровцы" вчера у кого-то забор позаимствовали, так что все готово.

- Спасибо за приглашение, но в баньку я и в Москве сходить смогу. Нет на это время. Разговор у меня к тебе серьезный.

- Хорошо. Тогда за обедом поговорим. Пошли в столовую.

- Петр, разговор у меня к тебе конфиденциальный...

- Брось эти штучки. У меня ребята надежные.

- И все же, давай к тебе в кунг.

- Как скажешь. Конспиратор,- ухмыльнулся Петр.

В кунге Николаю сразу бросился в глаза строгий порядок. Кровать была аккуратно заправлена синим армейским одеялом, все вещи лежали на своих местах. С небольшого столика улыбалась фотография Ольги. Николай первым познакомился с этой милой девушкой на танцах, но роман у них почему-то не сложился. А стоило появиться на одной совместной вечеринке Петру, как между ними словно разряд электричества пробил.

- Оля почти не изменилась.

- Снимок древний. Мне он очень нравится. Я ее сфотографировал еще в ЗабВО, когда она Пашку вынашивала.

- А это что за музейный экспонат! - Николай взял и слегка приподнял облупленную со всех сторон двухпудовую гирю. - Неужто училищная? Ты что очумел ее с собой таскать по свету?

- Перестань, - Петр слегка смутился. - Какое тебе дело до этой железяки. Это, может, мой талисман. И потом, я же не на себе ее таскаю. Тоже мне невидаль. Кончай таращиться по сторонам, тут тебе не музей. Ближе к делу.

- Хорошо. К делу так к делу. Петр, прочитай вот это для начала. - Корнеев протянул газетную вырезку с отчетом Бергмана. - Расскажи об этом бое подробнее.

Потапов внимательно прочитал материал. Пару раз скривился, словно от кислого яблока, пару раз улыбнулся.

- По сути, здесь все правда, приврал военкор самую малость. Бой был за трое суток до его приезда, с трофеями перебор. Мы ему показали сразу все, что насобирали за неделю, а он лепит, что за ночь взяли. А так - все правда. Да, собственно говоря, в чем дело? - Петр насторожился. - Ты что в особисты подался? Зачем тебе это?

- Зачем? Вопрос, конечно, интересный... А черт его знает, зачем! Сам знаю - не мое это дело. Только из-за этого материала меня и моих ребят дерьмом обмазали, а автора вообще замочили.

- Как это замочили? Брось! Из-за чего тут мочить?

- И я думаю, что нет повода. Но факт остается фактом: сам видел Бергмана в черную клеенку упакованного. Так что ты все, пожалуйста, вспомни. И про морфий расскажи подробней.

- Что тут рассказывать. Наркоту, мы взяли у "чехов" в тайнике за пару дней до приезда твоего писателя. Сдали особистам все пакеты до единого вместе с этим странным бэтром и другими трофеями. У меня в батальоне дурь спросом не пользуется. - Петр презрительно сплюнул сквозь зубы. - Ты мне лучше про своего Валиева расскажи, что это за кадр такой? От него за версту дерьмом разит. Гнилой человек.

- Во-первых, он не мой. Во-вторых, за что ты его так? Чем он тебя так достал?

- Если бы были факты, я бы его уже закопал. Тут закон - тайга. Только нет ничего. Но чует мое сердце, не пленный он вовсе, а с этими "чехами" у него какое-то свое дело было.

- Брось! Не может быть.

- А как понимать, что ключики от наручников, в которые он был закован, у него же в кармане лежали? И потом, в бронемашине мои ребята обнаружили пепел от каких-то бумаг. Руки Валиева в саже были испачканы, говорил, что его заставили какие-то документы спалить, что в них не знает. Ты бы поверил в такую туфту?

- Бред, конечно. Но и с другой стороны не больно гладко получается. Ты думаешь, что он сжег какие-то компрометирующие его бумаги и сам на себя браслеты накинул? А "чехи" что говорят?

- Мы их потрясти, как следует, не успели. Их сразу прямиком в Чернакозово. А по дороге они того... одним словом, при попытке к бегству...

- Выходит, сейчас расспрашивать некого?

- Какой ты догадливый!

- А где сейчас этот "кавказский пленник"? С ним надо потолковать.

- Как заказывал: на третьем блок-посту водку жрет. Тут его разыскивают все кому не лень. А я им, мол, убыл в медчасть, ничего знать не знаю.

- Петр, а что это был за "бетр"? - Корнеев задумчиво помял в пальцах сигарету, но закуривать не стал. - Какой страны техника?

- По виду не определишь. У нас таких нет однозначно. Машина серьезная и, что самое главное, нулевая, как будто только что с конвейера. Особисты за ним сразу примчались. В брезент упаковали, словно это ценность великая. Все жилы из меня вытянули своими расспросами. Кто в "бетр" залезал, кто фотографировал. - Потапов открыл деревянный ящик из-под снарядов, приспособленный для хранения личных вещей, порылся там немного и, хитро улыбаясь, достал фотоаппарат-мыльницу. - Можешь сам убедиться. Здесь есть кадры, мы вместе с журналистом на фоне трофейной железки.

- Выходит, надул особиста?

- Нет. Просто не все сказал. Бергман своим крутым аппаратом снимал, обещал фотки выслать, только я знаю этих журналюг. От них фоток никогда не дождешься. Вот мои ребята параллельно и щелкнули несколько кадров на эту "мыльницу". Я тебе кассету могу отдать, только с условием, что пленку проявишь и несколько фоток мне обязательно вышлешь. Я своим разведчикам обещал для дембельского альбома. Иначе не дам. Мне твое любопытство по боку.

- По рукам. А сейчас вези меня к своему "кавказскому пленнику". - Корнеев неловко спрыгнул с подножки кунга в вязкую грязь и с досадой отметил, что ноги он все-таки натер новыми берцовками.

9

Счетчик включен

В парке Сокольники, несмотря на будний день, было многолюдно. Большое количество разноцветных шатров-палаток летних кафе, дым мангалов, толпы праздношатающихся людей делали парк похожим на походный бивак времен монголо-татарского ига. Запах паленого мяса смешивался с запахом прелой листвы. Поздняя осень и холод не испугали хозяев многочисленных аттракционов, и они, как ни в чем не бывало зазывали к себе гуляющих по парку. Корнеев так засмотрелся на смешные неловкие движения одного подвыпившего оптимиста, который пытался забросить необходимое количество мячей в корзину, что даже не заметил, как подошла Надя.

- Николай! Ну и дела! Любимая прическа братков! - Она сдернула с Корнеева кепку и, проведя рукой по наголо остриженной голове, напела. - А где твой "чубчик, чубчик кучерявый"?

Потом, увидев, что Корнеев насупился, перестала смеяться и миролюбиво добавила:

- Не расстраивайся, тебе так даже идет, только уши больно торчат.

- Что ты предлагаешь? Может мне их скотчем прихватить? - Корнеев отобрал кепку и вновь водрузил ее на свой лысый череп. Он сразу заметил перемену в Наде. На ней были надеты кожаные черные брюки, новая модная чуть приталенная курточка.

- Нет, я предлагаю сходить в ресторан! - Надя вздернула носик, дескать, что слабо?

- Запросто. Выбирай любой.

- И не надейся, что выберу одну из этих забегаловок с брезентовым потолком! Пиво я люблю, но сегодня не такое настроение. Хочу коктейль "Б-52"! Тебе, как профессиональному "бомбардировщику", он всем понравится, кроме цены.

- Пусть об этом у тебя голова не болит. Сегодня я богат как Крез. Командировочные получил - бешеные деньги. Гулять, так гулять!

Из командировки он привез не только "боевые" за пять дней (по девятьсот пятьдесят рублей за сутки!), но и живой "гостинец". Покупать в аптеке лекарство от педикулеза у него не хватило духу, поэтому он утром принял кардинальное решение: расстаться со вшами вместе с волосами.

Парикмахерша, рыхлая женщина средних лет, подозрительно косилась из-под очков в роговой оправе на своего клиента. Видимо, ей удалось разглядеть в его волосах истинную причину резкой смены имиджа, но заказ все-таки выполнила. Не дождавшись даже оплаты, она схватилась за веник выметать зараженный волос. На лице ее было выражение гадливости и презрения. Корнеев красный, как обложка памятного адреса, положил деньги на столик и бочком-бочком пошел к выходу. Вдогонку ему парикмахерша все-таки не удержалась от обидного совета: "В баню чаще ходить надо, молодой человек". И уже тише, как бы разговаривая сама с собой, добавила: "А на вид не скажешь, что бомж".

Круглый зал кафе, куда зашли Николай и Надя, был слабо освещен и почти безлюден. За дальним столиком сидела компания молодых парней. Они допивали уже третью бутылку водки. А столик напротив занимала совсем юная парочка. Играла медленная музыка, но ни она, ни полумрак не создавали уюта. Корнееву казалось, что он сидит не в кафе, а на холодной арене провинциального цирка. Для полноты впечатлений не хватало посыпать пол опилками.

За стойкой бара дремал официант. Его коллега колдовал вместе с Надей над заказанным коктейлем "Б-52". У него все никак не получалось поджечь слой спирта в фужере. Именно в горящем виде, по утверждению Нади, этот коктейль положено подавать.

- У нас в "Пене" это фирменный коктейль. А вы, я вижу, совсем не умеете с ним обращаться. Может быть, слой спирта маловат?

С третьей спички удалось поджечь коктейль. Над фужером заметалось бледно-синее пламя. Официант победно заулыбался, будто он не коктейль "Б-52", а впрямь вражеский бомбардировщик поджег. Видно было, что он с огромным трудом все это время сдерживался, чтобы не отреагировать на все подколки и упреки Нади.

- Горячее будет чуть позже. Приятного отдыха, - с облегчением выдохнул он и поспешил ретироваться.

Корнеев выпил залпом сок и, достав из кармана чекушку коньяка, наполнил до краев освободившийся стакан янтарной жидкостью. Себе он не стал заказывать это баловство за сто двадцать рублей, а предусмотрительно купил в магазине плоскую двухсотпятидесятиграммовую фляжку коньяка.

Разговор явно не клеился. Корнееву хотелось поделиться с Надей своими впечатлениями о командировке, а ее, в свою очередь, переполняли новости с нового места работы.

- Ты представляешь, моему шефу очень понравился мой стиль в одежде, макияж, и он предложил должность визажиста. Зарплата больше, а работа простая: следить за внешним видом официанток. Я уже и аванс получила.

- Визажист - это что за хренатень такая? Кузнечик, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Больше этот добрый дядя тебе ничего не предлагал? - Корнееву не нравились эти новости, но и обсуждать их сейчас ему очень не хотелось. Он сделал большой глоток коньяка и насладился теплой волной, прокатившейся по всему телу.

- Имей совесть! У тебя одно на уме. Я ведь и обидеться могу. - Надя вынула из фужера и сломала трубочку.

- Молчу-молчу. Давай лучше потанцуем. Тем более никто нас не будет толкать.

Как по заказу зазвучала понравившаяся Корнееву песня из кинофильма "Титаник". Совсем недавно они вместе ходили смотреть этот фильм. В отличие от многочисленных западных триллеров, скроенных по одному лекалу, в этой ленте было что-то живое, душевное. Помнится, когда они вышли из теплого, но душного кинозала в холод вечера, он неожиданно сказал Наде:

- Мы ведь тоже с тобой на борту "Титаника". Так же громко на верхней палубе играет музыка, господа в своих люксовых каютах пьют, танцуют и не хотят поверить в надвигающуюся катастрофу. А тем временем на нижних палубах, на Кавказе, уже гибнут люди.

- О чем ты? Что за странные фантазии. - Надя обняла его руку и по своей привычке засыпала Николая риторическими вопросами. "Когда крен палубы нашего "Титаника" достигнет критических величин, тогда поймешь, о чем я говорил", - подумал Николай.

Надя с готовностью прижалась к нему всем телом. Николай почувствовал упругость ее груди, и новая теплая волна нежности набежала на него. Так бесшумно и властно набегает вечером на остывшую гальку черноморского берега прогревшаяся за день волна. Он вдыхал запах ее волос и думал, какой же он безнадежный кретин: сам загнал их отношения в тупик и теперь страдает от этого. Николай не мог сделать Наде предложение, так как не в его силах было реализовать сокровенное ее желание - получить квартиру в Москве. Права была парикмахерша - он самый настоящий бомж. Даже у тех офицеров, кто официально стоит в очереди на квартиру, получить заветный ордер мало шансов, у него же их нет и в помине. Квартиру от министерства обороны он уже получал - другой не положено. Сделать Надю просто любовницей он тоже не хотел. Николаю почему-то вспомнились давно забытые стихи, и он их тихо на ушко продекламировал Наде:

- В стекло, уткнув свой черный нос, все ждет и ждет кого-то пес.

Ты помнишь, пес, пора была, когда здесь женщина жила?

Но кто же мне была она?

Не то жена, не-то сестра,

А иногда казалось, дочь, которой должен я помочь.

Но все прошло, и ты притих, не будет женщин здесь других.

Мой славный пес, ты всем хорош,

Но только жаль, что ты не пьешь...

- Складно. Сам сочинил? - Надя остановилась и в своей манере, не дождавшись ответа, добавила. - А нам уже горячее подали. Пойдем, остынет.

Из кафе они вышли, когда уже стемнело. На центральной площадке парка громко заиграла музыка. Для подвыпивших гостей Сокольников она была так же притягательна, как свет для ночных бабочек. Не сговариваясь, пошли посмотреть бесплатное представление и Николай со своей спутницей. Он был в прекрасном расположении духа. То ли от выпитого коньяка, то ли от близости Нади. А может быть, от того и другого одновременно.

Перед сценой, где играл какой-то малоизвестный ансамбль, уже успела собраться толпа зевак. Одни просто стояли, другие топтались на месте и дергались в такт музыке. Черные звуковые колонки своей электронной начинкой заставляли пульсировать вокруг себя холодный осенний воздух. Даже глухой мог ощутить своей кожей эти незамысловатые ритмы. У самой сцены в одиночестве чуть ли не вприсядку выплясывала пьяная бомжиха. На ее перепитом, опухшем, разукрашенном синяками лице блуждала бессмысленная улыбка. Бомжиха приседала, размахивала руками и кричала в каком-то исступлении: "Опа-на! Опа-на! На-на-на!" Корнеев не мог оторвать взгляда от этой дикой картины. Ни жалости, ни осуждения он не чувствовал к этой падшей женщине. Скорее он ощутил какую-то вину. Неосознанную, неосмысленную, но все-таки вину. Словно именно он, а не кто другой, виновен в судьбе этой несчастной. Вспомнились слова подвыпившего коллеги: "Все мы клятвопреступники. Такую страну проспали!"

Он изо всех сил старался вернуть себе ту легкость и приподнятость, что ощутил при выходе из ресторана, но чувство вины навязчиво возникало вновь и вновь. Так бывает в осеннем лесу. Только с брезгливостью снимешь налипшую на лицо паутину, сделаешь пару шагов, и все повторится вновь.

- Пойдем отсюда. - Корнеев взял за руку Надю.

- А танцевать мы больше не будем сегодня? Куда ты спешишь? Дома детки некормленые? Или опять "бомбить" намылился ночью? - Надя говорила возбужденно и с нескрываемым вызовом. Корнеев хотел было списать эту перемену в настроении на счет крепости коктейля "Б-52", но все оказалось сложнее.

- А хотя бы и "бомбить". Что ты имеешь против?

- Против?! - Надя рассмеялась ему в лицо. - Не ценишь ты себя, Коля. С двумя высшими образованиями, академию на отлично закончил, голова на плечах, сам мужчина видный... А в итоге?!! Так и будешь мятые десятки по городу сшибать?! Проснись! Кругом уже совсем другая жизнь. Кому нужна твоя честность? И пойми, наконец, той страны, которой ты так уперто служишь до сих пор, уже нет! Распилили твою страну!

Вечер был безнадежно испорчен. Из последних сил Корнеев сдерживал себя, чтобы не наговорить лишнего, но грубость все-таки вылетела.

- Ну вот, уже визажисты меня учить жизни начали...

Надя вспыхнула быстрее и ярче сегодняшнего коктейля, ее каблучки застучали прочь по аллее.

Николай не планировал сегодня "бомбежки", но после размолвки ему захотелось как можно быстрее сесть за руль своей верной "ласточки". Именно за рулем он быстрее всего приходил в душевное равновесие. Дорога успокаивала его, дарила надежду. Если человек куда-то едет - значит у него есть цель.

...Скрипнув, ржавая калитка стоянки распахнулась. Дядя Федор закрывал ее на замок только после двенадцати ночи. Кузя не стал предательски лаять, радостно вилял хвостом и жался к ногам. Брюки Николая сразу же покрылись рыжей шерстью. Корнеев почесал Кузю за ухом и, пригнувшись, чтобы Федор Иванович из окна сторожки не заметил его появления, прошел к своему боксу.

Разложив по максимуму сиденья "жигулей", Корнеев, как всегда, помянул тихим и неласковым словом конструктора "семерки", который так ничего и не придумал, чтобы выровнять подголовники передних кресел с диваном задних сидений: "Чтоб ты всю жизнь спал на таких горбатых нарах".

Для Николая это неудобство было, пожалуй, самым значительным в его доме на колесах. Все остальные погрешности "бестселлера отечественного "автопрома" можно было устранить путем протяжки и регулировки.

Корнеев быстро согрелся в десантном спальном мешке и, немного поворочавшись в поисках оптимальной позы, уснул.

Проснулся Николай от какого-то непонятного звука: как будто кто-то кинул тяжелую мокрую тряпку на капот автомобиля. Он вздрогнул, открыл глаза и осмотрелся. В гараже было относительно светло: сквозь широкую щель между шифером крыши и стеной бокса бил яркий свет полной Луны. Легко можно было разглядеть не только стеллажи, но и всю рухлядь, которая на них располагалась. От выпитого накануне болела голова, давил страшный сушняк.

Причину шума удалось определить не сразу. Только присмотревшись, Николай разобрал, что черное пятно, расположенное прямо перед ним на ветровом стекле машины, не что иное, как брюхо огромной серой крысы. Она вцепилась передними лапами в дворники "жигулей" и с интересом их обнюхивала. Николай не издал никакого шума, а только открыл глаза, но крыса своим каким-то шестым чувством уловила опасность и притаилась.

"Вот так встреча! Здравствуй, Лариска, старая моя "заочница", - подумал Николай и, затаив дыхание, стал разглядывать ночную хозяйку своего гаража. О её существовании он знал давно. Погрызенные и просто съеденные вещи, "картечь" помета на стеллажах недвусмысленно говорили о присутствии незваного постояльца. Корнеев периодически рассыпал в боксе яд, ставил капканы, но проку ни от первого, ни от второго не было. Капканы покрывались пылью, яд съедался, а Лариска продолжала здравствовать и с энтузиазмом грызла все подряд.

Со временем Николай стал замечать, что он не травит, а скорее кормит крысу. Она с аппетитом сжирала новую порцию яда и с еще большим рвением крушила все своими зубами. В последнее время он стал думать, что Лариска просто подсела на его зелье. Одно утешало: его самая большая ценность - машина оставалась вне зоны поражения. И вот теперь, видно, и до нее очередь дошла. Лариска словно в отместку за то, что ей давно не приносили новую порцию дури, решила взяться за "жигули".

"Что, подруга, вижу, тебя "ломает". Вздумала на моей машине отыграться?" - Николай окончательно проснулся и лихорадочно соображал, как бы посильнее прищучить серую бестию. С каким удовольствием он огрел бы эту мерзкую жирную тварь своей увесистой резиновой дубинкой, какую всегда возил в машине! Но о том, что удастся тихо выбраться из спальника, выйти из машины и не спугнуть крысу, не могло быть и речи. Малейший шорох - и она серой молнией скроется в своей норе.

Николай как можно осторожнее высвободил руки из спальника, и все-таки его движение не осталось незамеченным. Крыса крутнулась волчком, затем замерла, и тут их глаза встретились. Корнееву стало жутко от этого осмысленного и полного жестокости взгляда. В нем чувствовались уверенность в безнаказанности и ненависть, ненависть, ненависть. В блестящих пуговицах крысиных глаз явно читалась угроза: "Будь я величиной хотя бы с кошку, тебе бы не поздоровилось. Я бы выгрызла у тебя живого еще теплые кишки".

Крыса была настороже, но не боялась Корнеева. Она понимала преимущество своего положения. В любую минуту ей не составит труда скрыться. На какое-то мгновение Николаю померещилось, что жирная крысиная морда расплылась в злой улыбке, обнажив свои острые желтые клыки. Он, кажется, даже ощутил мерзкий гнилостный запах ее пасти.

"Сейчас я поддам тебе адреналина!" - Корнеев быстро включил дальний свет, сигнал, дворники и омыватель переднего стекла. От яркого света, оживших дворников и воды Лариска, словно персонаж диснеевских мультиков, взмыла на полметра вверх, затем на мгновение зависла в воздухе и, перебирая всеми лапами одновременно, ракетой "земля - воздух - земля" исчезла в глубинах стеллажа.

Корнеев вышел из машины, перед его глазами, словно стоп-кадр, застыла крысиная морда, искаженная диким ужасом. Он улыбнулся в усы: "Будешь знать, кто в гараже хозяин!"

А уже через минуту ворота бокса завибрировали от еще крепкого кулака Федора Ивановича, раздался его сердитый и в то же время несколько испуганный голос.

- Кто здесь? Мать вашу! Выходи, а то стрелять буду. "Первый", "первый", нападение на стоянку, прошу выслать подкрепление. - Дядя Федор имитировал разговор по рации с мифическим "первым".

- Федор Иванович, успокойся, это я, Николай. - Он знал, что у дяди Федора и в помине нет радиостанции, а уж тем более - оружия. Знал он и то, что старику будет неловко перед ним за разыгранную комедию, поэтому он вышел из бокса и сразу перевел разговор на нейтральную тему.

- Ты знаешь, что у тебя на стоянке завелись крысы вертикального взлета?

Пересказал только что виденное, посмеялись, закурили. Николая слегка знобило: на улице заметно похолодало. Пока он спал, лужицы на стоянке покрылись тонким хрустким ледком, и в них уже не отражались звезды. У его ног вился Кузя. Он явно хотел загладить свою вину: только что по ошибке облаял своего кормильца. Федор Иванович был совершенно трезвый и грустный, он не стал, как обычно, ругать Николая за "несанкционированный сон на объекте, не стал по своей привычке бурчать и поучать, что тоже не было на него похоже.

- Опять "бомбить" поедешь?.. Когда ж в стране этот бардак закончится? - В голосе дяди Федора зазвучали какие-то совсем не свойственные ему нотки сострадания.

- Прорвемся, Иваныч, не грусти.

Николай пробил тонкий узорчатый ледок в пожарной бочке, сполоснул лицо обжигающе холодной водой. Голова прояснилась. Пока заводил и прогревал машину, дядя Федор сам открыл ворота стоянки, чего он никогда не делал. Когда Николай притормозил у сторожки, он нагнулся к приоткрытому окну "жигулей" и все-таки сказал то, что так трудно было ему сказать:

- Знаешь, Коль, я ведь сегодня струхнул по-настоящему... Возраст, наверное... Вот такая, блин, музыка. Какой из меня охранник... Дед старый. А отморозков, знаешь, сколько сейчас развелось. Вон на прошлой неделе на соседней стоянке сторожа забили до смерти. - Голос его звучал как-то необычно искренне и доверительно, словно был скинут "маскхалат", скроенный из напускной строгости и грубости.

- Брось, Федор Иванович. Ты еще боец! - Николай говорил банальные слова, и сам им не верил. Сейчас, в ярком свете полной Луны, он как-то по-особенному ясно увидел, что перед ним стоит старый, больной и очень одинокий человек.

Уже отъезжая от стоянки, Корнеев бросил взгляд в зеркало заднего вида и увидел, как дядя Федор сдернул с головы свою видавшую виды полевую фуражку и тайком неловко перекрестил удаляющуюся машину.

Стекла "жигулей" предательски запотели, напоминая о выпитом коньяке. Николай включил печку и достал из "бардачка" коричневые таблетки "Анти-полицай". Проверить их действие на практике ему еще не приходилось, и он не был уверен, что они помогут, случись на дороге проверка на алкоголь.

Проехав благополучно пост ГИБДД на пересечении Каширского шоссе и проспекта Андропова, он на радостях резко поддал газу, отчего зад "жигулей" слегка повело: "Пора "переобуваться", а то все деньги просажу по кабакам, а потом всю зиму на голой резине мотаться".

В районе Коломенского парка Николай обратил внимание, что за ним увязался черный джип. Он явно не торопился обгонять "семерку", хотя сделать это для такой мощной машины было пару пустяков. "Мицубиси паджеро" с сильно тонированными стеклами как привязанная шла в пятидесяти метрах сзади и повторяла все маневры "жигуленка". У светофора Николай перестроился в крайний правый ряд, включил указатель поворота. Джип повторил все маневры.

У Корнеева по спине пробежал неприятный холодок. Подобный эскорт не сулил ничего хорошего. На простых бандитов явно не похоже. На такой крутой тачке таксисты-конкуренты не ездят.

Дождавшись зеленого сигнала, Николай резко, так что аж задымилась резина, дал газу и, подрезав машины, стоявшие в левых рядах, резко свернул в проулок. Не ожидая такой наглости, водитель стоявшего в среднем ряду серого "Москвича" только и успел пару раз моргнуть дальним светом. Джип же спокойно свернул направо в сторону кинотеатра "Орбита".

"Ну вот, товарищ полковник, поздравляю, вы уже себе и манию преследования заработали. Так недолго и до зеленых человечков допиться. - Николай включил радио, закурил. Сердце колотилось в грудной клетке, словно он только что пробежал стометровку. Впереди у обочины голосовали два явно подвыпивших мужика. - Вот и парочка мятых десяток валяется. Бери - не хочу. Не хочу..."

Корнеев не стал тормозить и проехал мимо. Ему захотелось сейчас побыть одному и чуть успокоиться. Пусть даже в ущерб своему автобизнесу. Он хитрыми тропами через дворы проехал к Нагатинской набережной, вышел из машины. Кругом ни души. В редких окнах домов горел свет. Вода Москва-реки играла свинцовыми бликами. Окурок, описав дугу, бесследно исчез. Подумал: еще пару таких холодных ночей - и лед станет.

После командировки в Чечню Николай стал каким-то напряженным и раздражительным. Видимых причин для этого как будто не было. Никто не упрекнул его, что задержался с возвращением в Москву. Телефонограмма о срочном вызове объяснялась весьма прозаическим образом: требовалось подготовить выступление начальника главка, тезисы которого были записаны в секретной тетради Корнеева.

Отчасти его раздражение объяснялось тем, что он постоянно ощущал чье-то пристальное внимание к своей персоне. Но главное было в другом - Николай понимал: любопытство завело его слишком далеко. Житейский опыт да и просто благоразумие подсказывали: надо остановиться, но этого он уже не мог сделать. Он не контролировал ситуацию, не просчитывал свои последующие шаги. Его несло мощным потоком событий, как тупое бревно вниз по течению. И в то же время эта покорность судьбе увлекала Корнеева, он ощущал какой-то азарт безрассудства.

Николаю не удалось лично переговорить с "кавказским пленником": Валиев в самый последний момент улизнул с каким-то начальником, предварительно заблевав весь блок-пост. И все же "информации к размышлению" было предостаточно. Пусть это были всего лишь разрозненные факты, но внутренний голос подсказывал: еще немного и из этих "осколков" сложится мозаика.

Главная зацепка - фотопленка Потапова. Ее он успел проявить в самом обыкновенном фирменном пункте приема фотопленок "Кодак". Правда, прежде чем сделать выбор пункта, он долго кружил по городу, пока не убедился, что его никто не "пасет". На любительских снимках трофейная "железка" была заснята с разных сторон. У захваченной бронетехники сфотографировался, пожалуй, весь батальон. Корнеев попросил напечатать только пару снимков, где вовсе не было людей. Пленку он аккуратно завернул в фольгу и засунул в фонарик вместо третьей батарейки, да так хитро, что тот даже светил. Фонарик под благовидным предлогом оставил у Нади: "В следующий раз заберу".

- Командир, на Тверскую не подбросишь за полтинник? - Корнеев не заметил, как к нему подошла девица. "Боевой раскрас" лица, легкая курточка, коротенькая юбочка, из-под которой торчали худые ноги в черных колготках не оставляли сомнений в профессиональной принадлежности девицы. Вид у нее был довольно жалкий. Ее изрядно колотило от холода. Она прижимала к груди дамскую сумочку, словно старалась таким образом согреться. Тушь под левым глазом слегка расплылась, помаду на губах тоже повело.

- До Тверской - стольник. Но тебе, как жертве ограбления, скидка.

- Какого еще ограбления? А-а, мы шутки шутим... Меня, может быть, сейчас чуть не пришили, а тебе смехуечки. - Девица сразу вычислила в Николае профессионального "бомбилу", а значит, перед ним нет смысла ломать комедию благопристойности: все равно расколет. Таксисты большие психологи.

- Ну, раз так, то с днем рождения тебя!

В машине "ночная бабочка" быстро отогрелась, расправила свои "крылышки". Она ловко устранила все изъяны макияжа и вновь приобрела товарный вид. Согревшись, попросила тормознуть у магазинчика "24 часа". Вернулась с пачкой сигарет и пол-литровой банкой джина. Удобно расположившись в кресле, она ловко по-мужски одним пальцем вскрыла банку и с жадностью всосала в себя изрядную дозу джина. Только после этого закурила, сделала несколько глубоких затяжек и, уже не торопясь, смакуя, стала посасывать из банки. Ее глаза заблестели, на губах заиграла профессиональная улыбка.

- Ты не представляешь, на каких козлов я налетела. Сначала все тип-поп, а потом они то ли ширнулись, то ли крыша у них прохудилась, короче, такие понты бросать начали! Блин, еле ноги унесла.

- Давно в Москве? Откуда будешь?

- Третий месяц уже. Из Тирасполя. У нас там полная жопа: работы нет, денег нет. Соседка сблатовала. Она уже третий сезон в Москве работает.

- На Тверской стоишь?

- Нет, там центровые все держат. Мы с девчонками у ежей стоим. Я на Тверскую по делу. Там с одной мамкой перетереть надо.

- У каких еще ежей?

- Во, блин, дает! Водила, а где ежи, не знаешь! Ну в Химках при въезде.

Корнеев не сразу сообразил, что речь идет о памятнике защитникам Москвы, выполненном в виде противотанковых ежей.

Сразу за кинотеатром "Пушкинский" пассажирка небрежно кинула оговоренный полтинник и выпорхнула в холод ночи.

На Тверской, ярко освещенной фонарями и рекламой, ночная жизнь кипела вовсю. Невольнический рынок без особых проблем обосновался в самом центре столицы. Вдоль дороги через каждые двадцать метров стояли так называемые мамки: чаще всего вышедшие в тираж путаны, которые вели предварительные переговоры с клиентами. Сами же проститутки отсиживались в припаркованных машинах или топтались в темных переулках и дворах. На этой стометровке поднятая рука вовсе не означала, что кому-то понадобилось такси, поэтому лучше не тормозить.

Очередного клиента Николай взял сразу за Государственной Думой. Тот проехал буквально пару кварталов. Ни слова не говоря, швырнул полтинник и вышел. Не успел проехать и сотни метров - очередная "поклевка". На этот раз в "жигули" бочком протиснулся здоровенный негр.

- Готель "Кос-мос". Пожалуйст, - он с усилием выговорил русское слово.

- О"кей, сиддаун плиз, - выдавил из себя почти половину своего английского словарного запаса Николай.

"Видать масть пошла. Надо по максимуму слупить с этого нигерийского гостя столицы? - Глядя на то, как его новый пассажир с трудом втискивает свой необъятный зад в кресло "жигулей", Корнеев со злостью подумал: - Солидный "контейнер". Интересно, сколько дури он привозит в нем за раз?"

Николай не был расистом, а вспышка его злости объяснялась очень просто. Ни для кого не секрет, что у гостей столицы из Африки есть своя мафия, которая промышляет перевозкой героина в собственных кишках. Знать - одно, бороться -совсем другое. Имея большие деньги, даже негр может затеряться в московской толпе, стать совсем незаметным. Вот и курсируют с регулярностью курьерских поездов живые черные контейнеры, начиненные белой смертью.

Чтобы сократить путь к "Космосу", Корнееву трижды пришлось пересечь двойную сплошную линию. Такие пируэты безнаказанно можно совершать только глубокой ночью, и то - предварительно осмотревшись: нет ли где поблизости "специалистов машинного доения".

Негр порылся в барсетке, туго набитой долларами, и с трудом отыскал одну единственную российскую бумажку достоинством в сто рублей. Он неуверенно протянул ее водителю. Нигериец явно жмотничал, даже днем такая дорога стоила как минимум сто пятьдесят рублей.

- Ноу, ноу, литтл, - других английских слов у Николая не нашлось, чтобы объяснить этому жлобу, что за ночной сервис надо платить более щедро.

Негр заерзал на сиденье, он явно не хотел расставаться со своей валютой, но, взглянув на водителя, сжатого, словно пружина, понял, что экономия на проезде может обернуться расходами на аптеку. Несмотря на свои внушительные размеры, он был явно рыхловат, да и со здоровьем, видно, было не все в порядке: сильно потел, тяжело и часто дышал.

- О"кей, ка-ра-шо, - негр натужно улыбнулся и с обреченностью кролика, согласившегося "добровольно" залезть в пасть удаву, протянул зеленую пятидесятидолларовую бумажку. Надежды получить сдачу не было никакой.

- Так-то лучше, будь здоров и не кашляй, - Корнеев посильнее захлопнул за импортным пассажиром дверь и от души притопил педаль газа. Он открыл настежь окно: хотелось, чтобы поскорее выветрился из салона машины запахи чужого пота и дорогого дезодоранта. Как будто вместе с запахом исчезнут и неприятные для него мысли. Его раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, радовался хорошему навару, с другой - было противно: раньше за собой такой таксистской изворотливости по вышибанию денег клиентов он не замечал.

Теперь ему некуда было спешить: свою ночную норму он, как говорится, в одно касание перевыполнил. И все-таки черт его дернул вновь срезать путь и полезть через две сплошные. Тут-то все и произошло.

Черный джип появился неожиданно и того мгновения, пока Николай возился с ручкой стеклоподъемника, опытному водиле иномарки оказалось достаточно, чтобы организовать классическое столкновение при перестроении в правый ряд.

"Семерка" по касательной задев джип, со всего размаху врезалась в столб. Скрежет металла, звон битого стекла. Николай чудом сумел сгруппироваться и потому отделался довольно легко: он ушиб грудь о рулевую колонку и осколками стекла порезал лицо.

Чтобы выиграть время и оценить обстановку, Николай не спешил "приходить в себя", оставался на водительском месте. Без всяких сомнений, это был тот самый джип "мицубиси паджеро", который пас его у Коломенского парка. Из него выбежали три "качка" и стали в ролях разыгрывать спектакль с названием "Ну ты, мужик, влетел!" Играли они, правда, без особого вдохновения. То ли лень было выкладываться: и так дело бесспорно выигрышное, то ли их смущал видок Николая. Его рана хоть и была небольшой, но кровь из нее текла по киношному обильно. Сценарий же их пьесы явно не предусматривал трагического финала.

Убедившись, что драки пока не предвидится, Корнеев, покачиваясь, вышел из машины. Это возбудило "артистов", как возбуждает кота движение уже пойманной и слегка придушенной мыши. Мат зазвучал громче и агрессивнее. Молодой коротко остриженный парень с лицом не обезображенным интеллектом, ринулся было с кулаками на Корнеева, но, увидев в его руках тускло блеснувший пистолет, остановился как вкопанный.

- Я офицер Генерального штаба! Первого, кто попытается меня ударить, убью на месте! - Голос Корнеева звучал твердо, его окровавленное лицо и суровый взгляд не оставляли сомнений в серьезности данных обещаний. К тому же немецкий девятимиллиметровый газовый пистолет "Победа" в сумерках даже профессионалу трудно отличить от родного российского ПМ, что также придавало его словам особую убедительность.

10.

Беспроцентный кредит

Первый снег выпал ночью. Утром, когда Корнеев по своему обыкновению в нарушение всех госпитальных правил выскочил перекурить на лоджию, его глаза заслезились от яркого белого света, а легкие, словно меха баяна в один "растяг", с жадностью втянули в себя добрых четыре литра морозного, пахнущего арбузной коркой воздуха.

- Ляпота! - Николай впервые за последние три недели улыбнулся. Он запахнул полы коричневой больничной куртки: морозец хоть и небольшой, но легко пробрался до майки. Курить расхотелось. Понаблюдав некоторое время за суетой воробьев вокруг кормушки, им же сделанной из пустой пластиковой бутылки, он вернулся в палату с твердым решением: пора выписываться.

За порогом госпиталя его не ждало ничего хорошего. Даже думать о проблемах, обрушившихся на него в последнее время, было тяжело. Он мог еще тянуть время: в своей госпитальной берлоге вполне официально можно было отлеживаться еще как минимум две-три недели. Но, как говорится, лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Послеоперационные швы были уже сняты, что давало ему повод хлопотать о выписке.

Братки поставили его на счетчик. Теперь и без того немалая сумма долга за ремонт (в автосервисе ущерб джипу вполне официально был оценен в пять тысяч триста долларов) с каждым месяцем растет. Да и забрать "семерку" со штрафной стоянки задача не из простых. Там тоже "накапала" приличная сумма: в день за этот навязчивый бандитский, но вполне легальный сервис, надо было платить восемьсот рублей. С учетом затрат на ремонт можно было вообще забыть о машине - себе дороже. И все же Корнеев не отказывался от мысли как-то вызволить свой "жигуль" из плена. Он был привязан к ней, как к живому существу. И сейчас испытывал даже некоторые угрызения совести оттого, что он так долго отлеживается на госпитальной койке, а его "ласточка" тем временем томится в бандитском плену.

Но самое главное, Корнеев понимал, что в этот финансовый коллапс он попал не случайно. Братки пасли именно его. Они не были похожи на профессиональных автомобильных "кидал", чей бизнес как раз и состоял в организации аварий с богатенькими лохами. А раз так, то, значит, кому-то он крепко перешел дорогу. Но кому?

У Николая не было ни закадычных врагов, ни заклятых друзей. И сколько он ни бился над этим вопросом, ответа не находилось. Единственное здравое предположение сводилось к следующему: наезд как-то связан с его попытками пролить свет на загадочную гибель журналиста. Еще один вывод напрашивался сам собой: тот, кто загнал его в столь глубокую долговую яму, тот скорее всего и кинет ему спасительный канат на каких-то своих условиях, дескать, деваться тебе, служивый, все равно некуда. Таких денег ты до самой смерти не заработаешь.

- Николай, извини, что с просьбами... Займи стольник. Моя супруга завтра придет и деньги принесет, рассчитаюсь. Понимаешь, трубы горят после вчерашнего... Во как нужно. - Олег, молодой подполковник из соседней палаты, провел ручкой своего костыля по остро торчащему небритому кадыку. Вчера они только познакомились. Точнее Олег сам подошел и после первой минуты знакомства легко и бесхитростно вытряхнул перед Николаем всю свою жизнь, так дамочки в поисках чего-нибудь нужного вытряхивают из косметичек все содержимое.

Николай узнал, что Олег служил в Афганистане, потом его засунули в Чернобыль: стал ликвидатором. Там, видно, хватанул лишку радиации, из-за чего вскоре пошатнулось здоровье. По этой причине его тихо списали со строевой службы. Начальство сжалилось над молодым майором (кому нужен на "гражданке" химик-дозиметрист), и его устроили в военкомат на тихую денежную должность. Но и тут как-то не сложилось. Взяток он брать не умел и осваивать эту тонкую и подлую науку не хотел. Словом, для военкоматчика полная профнепригодность. Олег все-таки получил подполковника, но на этом его военная карьера закончилась. Он запил, и, если бы не эта госпитализация, его бы уже давно списали в запас.

Олег смущенно топтался на пороге, не решаясь зайти в палату. Он понимал, что их знакомство явно не созрело до подобных просьб. Но деваться было некуда: его сильно "колбасило" после вчерашней пьянки в теплой компании с сестричками из хирургического отделения.

- Вчера хоть оттянулся? Или выпили и разошлись по палатам смотреть передачу "Спокойной ночи, малыши"? - Не столько из любопытства, сколько из сострадания и желания снять неловкость спросил Николай.

- Колян, не гони волну. Все путем. Черненькая, ну та, что дежурила вчера, просто зверь-баба! После второго стакана - никаких проблем, - приободрился Олег, поняв, что вожделенную сотню на опохмелку все-таки получит. - Хочешь, тебя познакомлю? Она баба отзывчивая. В среду снова ее дежурство.

После вчерашнего короткого разговора Николай знал, что Олег в госпиталь попал из-за довольно редкой для его возраста болезни - тромбофлебита. Один из тромбов (если, конечно, Олег не привирал для жалости) у него оторвался и прошел благополучно через сердце. Случай, якобы, уникальный. С ним завотделением носится, как с писаной торбой: редкий материал и как раз по теме его диссертации. Второй тромб образовался в ноге, откуда его благополучно вырезали хирурги, потому и ходил Олег с костылем. Впрочем, все эти медицинские страсти нисколько не мешали ему крепко выпивать. Он даже объяснение своему пьянству находил: "алкоголь разжижает кровь, а это мне очень полезно".

- Я завтра выписываюсь, да и она, честно говоря, не в моем вкусе.

- Что так? Ты ведь говорил, что еще минимум неделю тебе здесь загорать, - на лице Олега отразилась тревога: неужто не даст на опохмел?

- Здоровье резко пошло на поправку. Видишь, морда лица уже зажила, а остальное - пустяки. - Николай не стал испытывать дольше терпение страдальца и достал из бумажника свои последние сто рублей. Расставаться с ними было легко: по сравнению с тем минусовым состоянием, которое дамокловым мечом висело над его головой, это вообще не деньги. Он надеялся завтра у кого-нибудь из ребят занять пару тысяч рублей, а там, что Бог даст.

- Я мигом слетаю. Тебе джин с тоником брать? - В глазах Олега вновь заблестела жизнь.

- Нет, спасибо, мне сейчас на процедуры, - схитрил Николай. - А ты не больно-то несись на костылях, тоже мне спринтер нашелся.

На удивление Корнеева, его просьба о выписке без единого слова тут же была удовлетворена. После того как военным медикам разрешили принимать так называемых коммерческих больных (проще говоря, любого, кто в состоянии оплатить лечение), офицеры сразу же перешли в разряд "халявщиков": не платят, а лечатся. Потому каждый врач и был кровно заинтересован в скорейшем освобождении офицером койки - это его живые деньги. И, судя по автопарку иностранных машин у КПП госпиталя, неплохие деньги.

Уже к обеду все документы (медицинская книжка, продаттестат и заключение военно-врачебной комиссии) были у Николая на руках. У лифта столкнулся и успел переброситься несколькими фразами с Людмилой, сестричкой из его теперь уже бывшего отделения, худенькой рыжеволосой девушкой лет двадцати пяти.

- До свидания, Люда.

- Вы уже уезжаете? Так скоро? - Она была явно растеряна, в голосе ее зазвучали нотки искреннего сожаления. Хотела еще что-то добавить, вскинула руку, но двери лифта сомкнулись, закрыв тем самым еще одну страницу в жизни Николая. Он понял, что не потерял способность нравиться женщинам. И это маленькое открытие ему явно пришлось по душе. Он пристально посмотрел в зеркало лифта и остался доволен: "В конце концов я еще не старик! Седина бобра не портит...- и тут же сам себе съязвил: А козла?"

Игривое настроение исчезло, стоило ему только подумать, что такой трогательной растерянности и тревоги он никогда не слышал в голосе Нади. Да она и в госпиталь-то так ни разу и не собралась приехать, говорила, что затеяла ремонт в своей комнате, клеит обои, некогда. Правда, звонила по вечерам на дежурный пост, подробно рассказывала о своих делах и хлопотах.

Одежда, в которой он попал в госпиталь, была явно не по сезону. Николаю пришлось изрядно поплясать на остановке, пока дождался автобуса. В салоне было тепло, он быстро отогрелся и стал с интересом смотреть в окно.

Мусор улиц припорошило снегом, и от этого город выглядел чище и наряднее. Вопреки здравому смыслу и элементарной логике Николаю казалось, что его жизнь сейчас начинается с чистого листа. Конечно же, он найдет выход из положения, выкрутится. Как говорил какой-то древний: пока человек живет - все возможно. Раз смерть прошла мимо, значит, он, наверное, не выполнил свою миссию на этом свете. Бог пока терпит его грехи, и дает еще время на покаяние.

...На операционном столе без видимых на то причин - хирург был уверен, что самое страшное уже позади - у Николая вдруг остановилось сердце. Пока бригада выполняла действия реанимационного цикла, Николай тихо соскользнул в бездну. Пролетая сквозь бетонные перекрытия операционной, он, казалось, видел структуру материи: замысловатые связи атомных решеток, разноцветные электронные поля. Только теперь они были бессильны его удержать. Их власть кончилась. Боли он не чувствовал, был страх. Страх всепроницающий, всеобъемлющий. Нечто подобное человек ощущает на краю пропасти. И еще на качелях в тот миг, когда, достигнув высшей точки, сиденье вдруг резко проваливается под тобой и где-то в животе возникает холодок страха. Но все это только жалкое подобие, черновой набросок с натуры. Тот страх исходил из самых глубин бытия. Он властно врывался во все его естество каким-то низким призывным голосом. Голос этот не был понятен, но чем-то походил на низкий звук огромного гонга, протяжно басом звучащего: "Ом-м-м-м-м!" Что было дальше, вспомнить невозможно: осталось только ощущение бесконечного одиночества и полета...

После госпитального покоя городская суета не раздражала. Николай с рассеянной улыбкой смотрел на спешащих людей и вновь пытался вспомнить те ощущения, которые он пережил во время клинической смерти. Мало того, что не хватало слов, сравнений, так еще Некто очень умело стер часть его памяти. Оставив при этом зудящее ощущение утраченного знания. Так у калеки болит давно ампутированная рука.

- Метро "Речной вокзал", конечная, - заученным голосом объявил водитель, и пассажиры стали толпиться у выхода. Николай быстро проскочил те тридцать метров холода, что отделяли автобус от вестибюля метро, и с готовностью влился в нескончаемый поток вечно спешащих москвичей. Была и в этом своя радость: вновь ощутить себя "рабочим муравьем" огромного мегаполиса.

Переодевшись в форму, Корнеев первым делом поспешил в главк. С одной стороны, он просто по-человечески соскучился по своим товарищам, с другой - не терпелось узнать накопившиеся новости.

Первым на лестничной площадке, там, где официально было разрешено курить, Николай встретил Славу Кпсс. Не нужно было обладать дедуктивным методом Шерлока Холмса, чтобы безошибочно определить: Слава опять в запое. Его глаза опухли и приобрели характерный для таких дней восточный прищур. На красном одутловатом лице изобразилось нечто похожее на улыбку.

"Загадочная улыбка, но не Джоконды, а анаконды", - мысленно съязвил Николай, но вслух спросил вполне приветливо:

- Как вы тут?

- Старик, у нас тут полный кузнец! Министр подписал приказ о реформировании главка. Сейчас всех вывели за штат. А новых должностей на треть меньше! Наш отдел, говорят, под корень срежут. Сам понимаешь, кому сейчас до работы. Бухалово сплошное. Народ в панике: кто на "гражданке" место подыскивает, кто просто в ступоре. Прикинь, даже Петрович на службу болт забил! Во дела!

- А ты, я вижу, не больно в печали. - Николаю очень не понравился этот фамильярный тон его подчиненного. Он сразу же отметил, что тот без обиняков перешел на "ты", а раньше в голосе его слышались медовые нотки угодливости. Он имел привычку обращаться к начальнику отдела не по уставу, но с почтением: товарищ командир. А сейчас - панибратское обращение старик.

Корнеев сразу оценил весь расклад: "Дела мои, видно, неважные". Слава Кпсс хоть и пьянь известная, но нюх у него на кадровые изменения сильный. Какие-то сплетни он узнавал через друзей своего отца, кое-что через своих многочисленных собутыльников. Его информированность порой просто поражала. Он всегда все узнавал раньше других. Для Корнеева он служил своеобразным петушком царя Додона: указывал, откуда ждать беды.

Кабинет Корнеева был открыт. В нем ощущался стойкий несвежий запах вчерашней закуски и водки. Он исходил из угла, где стояла картонная коробка с пустыми бутылками и остатками вчерашней "дружеской попойки". За его рабочим столом сидел Попов и пытался что-то найти в ворохе документов. Годами устоявшийся порядок в кабинете был нарушен. Все предметы, которые так долго и со смыслом собирал Николай, давал им прописку на своей "бюрократической планете" (так он, шутя, называл кабинет), были разбросаны. Любимые им милые безделушки, каждая из которых знала свое место, имела свою историю, и свой особый смысл, пылились на подоконнике, сваленные в коробку.

Увидев Кореева, Виктор встал и наигранно весело сказал: "Наконец-то. Ну, думали, не дождемся! А я тут вынужден был похозяйничать: Скорняжный требует срочно представить отчет за этот квартал. А я исходник найти не могу. Поможешь? Да, кстати, тобой сегодня СВ интересовался. Он уже знает, что ты выписался. Просил зайти, как появишься".

Корнеев понимал, что все это глупости, но никак не мог отогнать от себя ощущение разоренного и оскверненного дома. Кабинет для Николая был не просто служебным помещением. Здесь он проводил большую и, пожалуй, более содержательную часть своей жизни - у офицера, как известно, рабочий день не нормирован, да к тому же он и по природе своей был трудоголиком.

"Засранец, не мог подождать, пока я свои манатки соберу. Чертовски хочется юноше "погенералить", - со злостью подумал о Викторе. - Слава Кпсс ветер перемен правильно уловил. Плохи старичок твои дела - не иначе СВ на пенсию предложит уходить". Странная все-таки штука армия. У начальника только мысль в голове родится, и слова никому, кажется, не обронит о ней, а все во "вверенном гарнизоне" уже в курсе дела. Интуиция, блин!

Микки-маус встретил Корнеева в приемной сочувствующей улыбкой. В главке уже все знали, на какие "бабки" налетел Корнеев, и, конечно же, это усиленно обсуждалось. Поинтересовался здоровьем и, не дожидаясь ответа, доложил по внутренней связи генералу Скорняжному о посетителе.

- Ну, шумахер, заходи, заходи. Выглядишь неплохо, похудел, правда. Кости целы - мясо нарастет. - Владимир Сергеевич встал из-за стола, развел руки, как бы готовясь для объятий, которые, впрочем, не планировались, и пригласил присесть не за длинный полированный стол, где обычно проводились совещания, а в кресло у журнального столика. Там он угощал своих высоких гостей чаем. "Простому офицеру такая честь? Не к добру все это", - подумал Николай.

- Татьяна, не в службу, а в дружбу. Организуй нам чайку по высшему разряду. Как-никак наш офицер из госпиталя вернулся, как говорится, через огонь, воду и клистирные трубки прошел. - Говоря все это своей секретарше, Скорняжный ни на секунду не сводил своих глаз-буравчиков с Николая. Он, казалось, опутывал его сотнями незримых проводов, расставлял десятки сверхчувствительных датчиков, готовясь включить свой "полиграф".

Николай сел в новое кожаное кресло и сразу же глубоко, почти до пола, провалился. Да так, что его колени оказались чуть ли не вровень с головой. Кресло было мягкое, удобное, но в нем Николай ощущал себя скверно. Все его военное нутро протестовало и не хотело занимать такую вальяжную позу в присутствии начальника, но деваться было некуда.

- Усаживайся поудобней, не стесняйся. Разговор у нас серьезный намечается и, я бы даже сказал, доверительный. Положение у тебя сложилось несладкое, ну, как говорится, друзья познаются в бидэ. Последнее слово, превратившее известную поговорку в казарменную шутку, резануло слух Николая. От фразы повеяло холодом презрения, если даже не сказать ненависти.

Не успел Николай оглянуться, как Татьяна, слегка краснея и конфузясь, расставила на журнальном столике чайные чашки из тонкого фарфора, пузатые хрустальные рюмки, тарелки с нарезанными сочными апельсинами, солеными орешками, шоколадными конфетами и импортным печеньем. Тут же появилась початая, но еще довольно полная бутылка армянского коньяка.

До этого Татьяна работала консультантом в отделе у Корнеева, и между ними были добрые, но довольно сложные отношения. Справедливую требовательность со стороны начальника она воспринимала болезненно, как верный признак ее старения и затухания женской привлекательности. С молодости Татьяна привыкла видеть вокруг себя только влюбленный мужской пол. А влюбленные, как известно, все прощают и ничего не требуют.

СВ давно уже положил глаз на эту еще довольно моложавую и удивительно сексуальную женщину. Видя ее, он просто таял и нес всякую чушь. И хотя по штату Скорняжному не полагалась секретарша, правдами и неправдами он все-таки устроил дело так, что она стала работать у него.

- Николай Васильевич, прежде всего давай к чаю по маленькой. - СВ до краев наполнил рюмки и, от нетерпения крякнув, не церемонясь, разом опрокинул коньяк. - Хорош! С завода. Тут все без дураков. Да ты пей, пей. А позвал я тебя для серьезного разговора. Понимаешь, старина, тут такое дело. Реформируют наш главк. И твой отдел в новую схему не вписывается. Так что сдавай дела подполковнику Попову. Да, времечко ныне суровое. По-живому приходится резать. Говорить мне это, сам понимаешь, тяжело. К тебе и отделу у нас претензий нет. Работали хорошо, но время требует новых подходов, реформа одним словом. Опять же твои личные обстоятельства сложные. И это я знаю, оттого вдвойне трудно тебе это говорить.

Не обращая внимания на то, что Николай даже не прикоснулся к выпивке, СВ вновь наполнил свою рюмку до краев коньяком.

- Между первой и второй пуля не должна пролететь... Только не надо на меня волком смотреть. Мы здесь не звери. Ситуацию твою я хорошо понимаю - не завидная она. Но выход есть. Есть выход.

- Что-то я пока не то что света в конце туннеля, но и самого туннеля не вижу. - Николай нахмурился.

- А ты гордость-то и норов свой попридержи. Выслушай для начала старшего по званию и по возрасту, да на ус свой чапаевский намотай.

Вот тебе и туннель: как ты смотришь на то, если тебе главк сертификат на приобретение жилья выдаст? Сам знаешь, без квартиры увольнять офицера мы не имеем права. А сертификат, хотя и небольшие по нынешним меркам деньги и на московскую квартиру их не хватит, но в другом городе - запросто. В том же Подмосковье. Его и просто продать можно. Опять же со своими долгами рассчитаешься.

- Так мне вроде как и не положена квартира...

- Положена - не положена. Что ты как мальчишка тут рассуждаешь. Если я говорю - значит уже положено! Но я еще не все сказал. Да ты пей, может, соображать быстрее будешь. Денег с этого сертификата тебе, конечно же, не хватит, чтобы подняться. Разве что со своими бандюками рассчитаешься. А дальше? Бутылки собирать или ворота открывать в гаражном кооперативе "Брателло"? Такая перспектива тебе, полковнику, светит. И ты это не хуже меня знаешь, не пацан. Пенсии твоей сраной на хлеб и воду не хватит. То-то и оно... Но я тебе и "свет в конце туннеля" сейчас покажу. У меня хорошие связи в известном тебе агентстве "Броньэкспорт". Там, если я похлопочу, можно и ссуду взять беспроцентную, скажем, на обустройство жилья новоселу. Так что думай, прикидывай. Но недолго. Настроение мое, сам знаешь, переменчивое. Сегодня солнце, а завтра - град.

- А взамен что от меня требуется?

- Ни-че-го! Что ты дурочку валяешь! - СВ хотел было налить третью, но вместо этого зло припечатал бутылкой коньяка по столику, встал, налился кровью, как перед апоплексическим ударом, и понес по кочкам. - Тут с тобой никто не торгуется! Ты пыль, пустое место. У тебя нет ничего, что мне было бы надо. Ни-че-го!!! Насмотрелся боевиков про мафию. Тут тебе не Чикаго, тут все серьезнее. А ты не честный частный сыщик. Ты говно!!!

Николай тоже встал, инстинктивно вытянулся. По мере развития монолога начальника строевая стойка медленно, но верно трансформировалась в боевую. Татьяна заглянула в кабинет и, увидев сцену разноса, испуганно захлопнула дверь. СВ и не думал останавливаться:

- Тоже мне борец невидимого фронта. Я помощь тебе, как офицер офицеру предлагаю. Понимаешь ты это или нет? Тебя жена бросила, устав от нищеты и мытарств, тебя государство кинуло как фраера. Тебе как барану приказали стоять по стойке "смирно", когда страну делили. Ты и стоишь до сих пор. "Коммерцией заниматься вам не положено. Вы служите, мы о вас позаботимся сами". Ну что, позаботились? Ты от бомжа сейчас отличаешься только тем, что на тебе камуфляж чистый и новый. Все! Больше ничем! Ты такая же голь перекатная. Только поглажен и выбрит и от тебя пока одеколоном, хоть и дешевым, несет. Но это ненадолго. В подворотнях поночуешь, и такое амбре от тебя исходить начнет, что порядочные люди за версту обходить начнут. Понимаешь? Вот и попробуешь им тогда рассказать о своих принципах долбаных, о долге, о чести. А они сначала нос заткнут, а уж потом и уши. Посмотри вокруг себя! Какой-нибудь торгаш мелкий, у которого три палатки на рынке, на "мерине" ездит. Что он больше Родине-матери дорог, чем ты со своими двумя высшими образованиями и боевым опытом? Сегодня ты на своем стареньком "жигуленке" "бомбишь" за копейки, чтобы только до получки дотянуть. И не надо тут желваками играть и глазами зыркать, расслабься, знаю о тебе все. Думаешь, это временно, а дальше все устаканится? Нет! Завтра будет хуже! Завтра ты к этому торгашу на поклон пойдешь, будешь слезно просить взять тебя охранником его палаток. И будешь рад той сотне долларов, которую он тебе отстегнет в месяц. Сотню, которую он шлюхе за одну "палку" платит, ты будешь месяц отрабатывать как раб!

Скорняжный сел на свое руководящее кресло, зло сверкнул глазами и уже спокойным голосом добавил:

- Ладно, иди уже. Думай. Два дня тебе. И помни, голова тебе дана не только для того, чтобы фуражку носить. Не будешь думать, сомнет тебя жизнь, как красивый фантик, и выкинет. Время сейчас такое. На тарелочке с голубой каемочкой никто тебе достаток не принесет. И не надо тут из себя святую наивность корчить!

Было видно, что выпитый коньяк нисколько не взял Скорняжного. Он был трезвый и злой.

11

Петрович

Слава Кпсс по-прежнему стоял в курилке. По тому, как он, раскрасневшийся оживленно о чем-то говорил, жестикулировал, было видно, что рабочее время им не потрачено даром: уже принял на грудь для разгона. Он мог, конечно, легко уйти со службы и сейчас, никто бы ему не сделал замечания. Начальству ни до чего сейчас не было дела. Известно, что в период реформ, катастроф и других стихийных бедствий каждый живет своими проблемами. Но Слава не уходил, ждал восемнадцати ноль-ноль, чтобы сорваться в штопор в Домжуре.

- Слава, а ты Петровичу домой звонил? Что-то на него не похоже, чтобы просто так службу похерил.

- Звонил. Никто не берет трубу. Переживает, наверное, дед, что "дембель" подкрался незаметно. Ему ведь точно ничего не светит. Выслуга предельная, квартира есть, возраст...Все против него.

- А ты что уже по совместительству начальник отдела кадров?

- Старик, ценю твой гуманизм, но "Боливар не вынесет двоих". И это так же очевидно, как и то, что я сегодня нажрусь. Пардон, накушаюсь.

- Кто сегодня из наших на колесах? - Корнеев никак не мог привыкнуть к новому тону, с каким говорил теперь с ним его бывший подчиненный. Он его раздражал.

- Иван, кажется. Только на него, сам понимаешь, где сядешь, там и слезешь. - Слава сделал глубокую затяжку, оценивающим взглядом посмотрел на окурок и швырнул его в сторону урны, нисколько не заботясь, попадет ли он в цель.

Вокруг старой чугунной урны уже ковром лежали окурки, но никого это не беспокоило. Раньше в "старорежимное" время где-нибудь в отдаленном гарнизоне окурок, брошенный на плацу, запросто мог стать "инспекторским" фактом, и сыграть злую шутку с командиром гарнизона. "Но новые песни придумала жизнь".

В главке чувствовалось запустение. Он чем-то стал напоминать грязный вокзал. Некогда красные ковровые дорожки, признак особого шика и значимости заведения, сейчас больше походили на прессованную пыль, потолки в разводах, трещинах и копоти, затхлый воздух, в котором явно ощущался неповторимый "аромат" прелой бумаги и мышей. Дело даже не в том, что последний раз ремонт здесь делали еще в семидесятые годы и штат уборщиц был сокращен до минимума. Сами офицеры чувствовали здесь себя временщиками, и это создавало особую атмосферу вокзального бытия.

- Вода ушла - песок остался. Любовь ушла - опустел дом, - Корнеев произнес слова из старого кинофильма, чем сильно озадачил Славу.

- Это ты, блин, о чем?

- О жизни, Слава, о чем же еще.

В кабинете Кологурова пахло, как на продовольственном складе. Запах распространяли два мешка картошки, мешок лука и несколько кочанов капусты, сваленные в углу. Сегодня во внутреннем дворе министерства с машины продавали овощи. Продначальство нещадно эксплуатировало старую почти рефлекторную склонность советских людей к закрытым распродажам и устраивала (конечно, не корысти ради, а токмо для блага офицерских семей) осенние базары. Цены на них действительно были чуть ниже рыночных, хотя качество оставляло желать лучшего. Офицерам, привыкшим экономить на всем, и эта скидка казалась значительной. Кормить семьи чем-то надо. И, чертыхаясь и матерясь, покупали мешками "дары подмосковных хозяйств", тащили все это в свои кабинеты. Потом большой головной болью вставал вопрос, как все это богатство доставить домой и, главное, где его хранить зимой.

Иван не стал по своему обыкновению заливать о каких-то срочных встречах и неотложных поездках, которые, как назло, мешают воспользоваться его стареньким "москвичом". Напротив, легко согласился подбросить Корнеева, но с одним условием, если тот поможет ему в погрузочно-разгрузочных работах. Раньше никому из его подчиненных и в голову бы не пришло с таким предложением обращаться к Корнееву, но сейчас все иначе. Начальник кончился.

Корнеев проглотил и эту "пилюлю", пора привыкать к новому качеству никому не нужного отставника. Но его передернуло, с какой обыденностью Иван взвалил мешок лука на свой погон полковника и понес к выходу. Николаю почему-то вспомнилось, как его, курсанта Львовского высшего военно-политического училища, задержал патруль гарнизонной комендатуры за то, что он нес в руках сверток: "Вы форму унижаете! Будущему офицеру свертки и авоськи носить не положено!"

Деваться было некуда: назвался груздем - полезай в кузов... Сначала Николай нес мешок на вытянутых руках. Это было тяжело и неудобно. Затем с каким-то нездоровым азартом он тоже взвалил картошку на свой полковничий погон, зло подумал: "Пора, видно, и мне испачкаться". Он нес по коридору министерства обороны этот проклятый мешок картошки, как крест на Голгофу. А ему вслед удивленно смотрели офицеры, теперь уже его бывшие подчиненные.

Корнееву очень нужно было поговорить с Петровичем, услышать его спокойный голос, почувствовать его мудрый жизненный настрой: все пройдет. К тому же Николай волновался, почему не вышел на службу такой стойкий служака, каким был Еремеев. Банально прогулять он не мог. Значит, есть причина.

Старенький, но ухоженный "москвич" Кологурова довольно резво пробивался по загруженным московским улицам. Подвижный, словно ртуть, он то и дело перестраивался из ряда в ряд в поисках свободного пространства. Не всегда это удавалось, но тем не менее стоять в пробках практически не приходилось. Квартира Еремеева находилась на окраине Москвы, и сейчас, повинуясь ежедневному циклу приливов и отливов транспорта, железная волна автомобилей шла к окраинам мегаполиса, туда, где расположились спальные микрорайоны. Было видно, что Иван знает этот маршрут очень хорошо. Он то неожиданно сворачивал в какие-то узкие улочки и успешно проскакивал скопление машин на центральной трассе, то петлял по дворам, но непременно оказывался впереди прежних своих соседей по монотонно ползущему потоку машин.

У какого-то универсама Иван остановился и сбегал за свежеиспеченными пирожками, объяснил: "Здесь дешевле и качество выпечки хорошее. Пекарня только раскручивается, рекламная, можно сказать, распродажа". В машине, действительно, вкусно запахло пирожками с капустой, и Николай, таясь, сглотнул предательски появившуюся слюну. Он сегодня еще крошки во рту не держал, не считая рюмки коньяку и одного печенья, которое съел у СВ.

В другом месте Кологуров купил два пакета молока. "Палатка подмосковного хозяйства, всего по семь рублей! Считай даром. Это тебе не "Домик в деревне" по двадцать за литр!" - с гордостью бывалого москвича доложил Иван. Все это он делал легко и с настроением. Было видно, что он доволен собой и, своей хозяйственной хваткой.

Корнеев с удивлением заметил, как резко изменился Иван, покинув стены главка. Он повеселел, стал энергичнее и раскованнее. Словно какая-то зажатая в нем пружина резко распрямилась и стала раскачиваться из стороны в сторону и весело звенеть.

Петрович жил в старой панельной пятиэтажке, так называемой "хрущевке". Корнеев здесь был всего несколько раз. Однажды заскочил перед командировкой в Чечню, куда они ехали вместе с Петровичем. Машина ждала их у подъезда под "парами": опаздывали в аэропорт Чкаловский, но Еремеев все-таки затащил Корнеева за стол, угостил душистым крепким чаем, пирожками с рыбой, капустой и каким-то восхитительным паштетом собственного приготовления. "Людмила Петровна у меня мастерица по части "готовки", - в глазах Петровича играли трогательные огоньки, он нежно смотрел на свою супругу: рыхлую, полную женщину в стареньком халате.

Уже в прихожей Людмила Петровна распихивала по карманам шинели бутерброды, завернутые в фольгу, и голосом, не терпящим возражения, приговаривала: "На дорожку. Когда еще вас покормят. Да и кому вы там нужны".

А последний раз он здесь был по трагическому поводу: хоронили супругу Еремеева. Вернувшись с кладбища, Петрович сразу весь как-то съежился, постарел. Он сидел на кухне на белом табурете и повторял одну и ту же фразу: "Клава, ну как же так? Как же так..."

Корнеев опасался, что эту утрату Петрович не переживет. Но жизнь взяла своё. Еремеев, как хорошая рабочая лошадь, потащил свой жизненный воз дальше. Разве что теперь рубашки у него не всегда были такими свежими, как прежде, и на работе он задерживался по поводу и без.

Подъезд нисколько не изменился за эти годы. Тот же полумрак, исписанные стены, та же кошачья вонь и грязь. Фанерная дверь, обитая коричневым дерматином, оказалась незапертой. Сердце Корнеева забилось от нехорошего предчувствия.

- Петрович! Ты где? - громко позвал он в темноту коридора.

Ответа не последовало, но из комнаты доносился какой-то приглушенный шум. Корнеев толкнул дверь и сразу же увидел Петровича, лежащего на диване. Он был в форме, но ворот рубахи расстегнут, галстук валялся рядом, на полу. Потная прядь волос опускалась на лоб, его глаза были открыты. Увидев Николая, попытался изобразить что-то похожее на улыбку.

- Вот такая, понимаешь, загогулина. Что-то сердечко прихватило немного. Да проходи, что встал как вкопанный. Я сейчас... - Еремеев попытался, но тотчас снова рухнул на диван, побледнел.

- Петрович, лежать и не двигаться! Я сейчас врача вызову, понял?

- Какой врач. Ты попробуй, какое у меня крепкое рукопожатие, - он еще пытался шутить, - отлежусь немного и дело с концом. Ты мне лучше накапай валерьянки немного, она там, в шкафчике, на кухне. Который час?

- Двадцать минут девятого.

- Девять чего, утра или вечера?

- С тобой все ясно. Выходит, ты здесь весь день провалялся.

- Собирался на службу, и тут такое дело...Вырубился... Рад тебя видеть. Как здоровье после аварии? Машину сильно разбил?

- Лежи тихонько и молчи. Об этом после. Сейчас я тебе рюмашку валерьянки налью. - Корнеев пошел на кухню и без труда нашел в аптечке пузырек валерьяны. Дальше все оказалось сложнее. Позвонил в госпиталь, там его легко отфутболили в поликлинику: "Звоните в отдел госпитализации и вместе с медицинской книжкой и направлением уже к нам". В свою очередь в поликлинике ему популярно объяснили, что рабочий день у них уже закончился и вообще желательно звонить в городскую скорую помощь, а уже они... В "скорой" какая-то молодая стерва недовольным голосом ему сказала: "Ждите" - и повесили трубку... Корнеев по тону голоса понял, что ждать нечего. Он судорожно начал метаться по комнатам в поисках необходимых для госпиталя вещей. Благо, он хорошо помнил, что конкретно нужно в больничной обстановке. Туалетные принадлежности, спортивный костюм, тапочки и другая мелочевка.

Собрать все необходимое в чужой квартире оказалось делом не таким уж и простым. Он судорожно метался от шкафа к антресоли, из комнаты в комнату, но нужные вещи прятались от него. В шкафу висели пропахшие нафталином и давно вышедшие из моды кримпленовые костюмы, купленные еще в Германии. При виде этих немых свидетелей прошлого века Корнеева вдруг потянуло на философский лад, он подумал, что вещи - это те же верстовые столбы времени. По ним очень хорошо определять местонахождение человека в истории. Петрович явно остановился на рубеже восьмидесятых. Вот, скажем, эти кримпленовые костюмы были тогда модными, их десятками тащили из ГСВГ, что-то для продажи, что-то для себя. (Для тех, кто уже не знает, что такое ГСВГ, поясню - это Группа Советских войск в Германии). А этот синий шерстяной спортивный костюм со сломанной металлической молнией был, без сомнения, куплен в "Военторге", где-то в конце семидесятых. Тогда же Еремеев приобрел и электрическую бритву "Харьков" с плавающими головками - особый шик для того времени.

Когда все с горем пополам было собрано, Корнеев, матерясь, заставил Кологурова разгрузить картошку и взять на борт Еремеева. Было видно, что Ивана совсем не греет, отложить свои дела и колесить по ночной Москве. Но, увидев бледное сосредоточенное лицо Еремеева, он сразу понял всю серьезность ситуации, и больше его не надо было подгонять. Он вновь сделал все возможное, чтобы кратчайшим путем проскочить на Госпитальный вал, туда, где располагался военный госпиталь.

В приемном отделении с Корнеевым вновь начали было проводить краткий инструктаж о порядке госпитализации, но, после того как он, вооружившись железной стойкой старомодной вешалки, недвусмысленно дал понять, что разнесет весь приемный покой к "едреной фене", Еремеева быстро приняли и покатили на тележке в реанимационное отделение.

- Прекратить истерику!! Что вы тут себе позволяете?! Думаете, у нас сердца нет? Ну ведь есть определенный порядок! - золотая оправа очков начальника приемного отделения, казалось, раскалилась докрасна. Молодой полковник в белом халатике пытался было пристыдить Корнеева, но Николай, поставив на место железную вешалку, тихим голосом произнес.

- Если Вы так умирающих полковников встречаете, то как же хреново живется на белом свете простому солдату?

За воротами госпиталя Корнеев ощутил какое-то душевное облегчение. Звон трамваев, кружащиеся снежинки вокруг уличных фонарей, суета московских улиц - все успокаивало, дарило надежду. Поговорить с Петровичем все-таки удалось в машине, пока они ехали в госпиталь. Николай узнал от него очень важное, что могло помочь в его незавидном положении следователя-самозванца. Петрович назвал ему фамилию своего друга полковника Главного организационно-мобилизационного управления: "Знаю, тебе сейчас несладко. Слышал, что на тебя из-за чего-то Скорняжный наезжает. У меня есть друг. Друг настоящий, проверенный. Он служит в ГОМУ. Фамилия его, запомни, Павлов. Ты от меня ему привет передай, и он поможет. Он парень старой закваски и, главное, с головой".

"Не влезал бы ты в это дело, - эти слова Петрович сказал, уже лежа на белой металлической тележке, когда его катили в реанимацию. - Оно тебе надо?" - Он постарался улыбнуться своей неподражаемой философской улыбкой, но теперь она ему не удалась - была искажена болью.

Тележка в очередной раз противно скрипнула, строгая медсестра перед самым носом Николая захлопнула дверь: "Вам сюда нельзя!" Он вновь остро почувствовал, как очередная страница его жизни перевернулась.

Серая жижа снега чавкала под ногами, но Николай не выбирал дороги. (Кологуров, извинившись, уже умотал на своем "москвиче" за картошкой). На подходе к трамвайной остановке он остановился, думая о своем, вскинул в неприличном жесте руку и зло выругался: "Вот вам всем!" Стоявшие на остановке люди боязливо покосились в его сторону, как на психа. Николай только сейчас заметил людей, ему стало неловко от своей нелепой выходки, и он пошел дальше к метро месить московскую грязь. Ему очень нужна была разгадка этого дела. О последствиях думать не хотелось, а от одной мысли согласиться на подачки, которые сулил ему СВ, его просто физически подташнивало.

Как быть? Надо с Павловым посоветоваться. Опять же какую роль здесь играет Скорняжный? Почему его любимчик майор Валиев оказался так удачно "плененным"? Есть ли связь между его заграничными командировками и этой проклятой трофейной железкой?

Прорвемся. Как учил нас классик, ввяжемся, а там посмотрим!

Приняв такое решение, Николай, бросился звонить Наде. Захотел как можно быстрее взять пленку.

Телефонную трубку взяла Клавдия Петровна. Она не без ехидства в голосе проворчала:

- Ее нет. Такой молодой и красивой девушке по вечерам нечего делать дома. Это наше с вами дело старческое, телевизор смотреть, да телефон загружать пустыми разговорами. Впрочем, она, может быть, еще на работе. Ресторан "Пена", знаете? Там и ищите свою племянницу. Если найдете. - В трубке раздались короткие гудки.

12

"Пена"

В салоне "жигулей" стоял смрадный запах лука, перегара, горелого мяса и бензина. Водитель, пожилой, грузный и весьма хмурый мужик в серой кепке, сидел, словно влитой в пространство между сиденьем и рулем. Николай, когда приходилось подрабатывать извозом на своей "семерке", всегда опасался таких "бомбил" в кепке. Они никогда дороги не уступят, и от них всегда жди каких-нибудь неприятностей. Могут запросто колесо проколоть как конкуренту или ментам настучать, дескать, налогов не платит.

Рядом, на заднем сиденье (он, собственно, и распространял амбре на весь салон) вальяжно расположился среднего возраста мужчина кавказской внешности. Он был в изрядном подпитии. Корнеева, уже переодетого в "гражданское платье", такое соседство не радовало, но и особо не беспокоило. Неудобство Николаю приходилось терпеть из-за своего тощего кошелька. Хмурый "бомбила" в кепке взял с каждого всего по полтиннику, чтобы доставить их на Коломенскую. Цена, а это Корнеев знал не понаслышке, весьма скромная. Видно, "не клюет" сегодня, раз такой жлоб согласился за стольник ночью пилить в такую даль.

- Слюшай, дарагой, мне тоже в "Пену". Хароший кабак. Что такой хмурый? Может, выпьем? А хочешь, познакомлю с блондинкой? Шикарная телка! Сто "баксов" берет, но стоит все триста! Вах, какая женщина! - Лицо кавказской внешности вместе с запахом лука и перегара изрыгал сплошным потоком словесный понос: какую-то чушь про свою "телку", про то, какой он крутой бизнесмен, какие "бабки" зарабатывает здесь, но все-таки хочет уехать домой, на Кавказ, где его ждет мама, жена и три дочки (предавшись воспоминанию даже слегка захлюпал носом), что вот подзаработает еще немного и тогда...

Водила в кепке держал приличную скорость. Он совершал такие рискованные маневры и виражи, что Николай невольно ежился и думал: "Неужто цена нашей жизни - рваный стольник?"

Зимой темнеет рано. Над Москвой уже давно опустилась ночь, но из-за фонарей, огней домов и машин, рекламы на улице было светло, почти как днем. Город начинал жить своей особой ночной жизнью. Сегодня, как всегда, он принесет в жертву своим страстям чьи-то души и судьбы. Он жадно втягивает их в свое ненасытное болезненно развращенное нутро, как вдыхает наркоман очередную дозу кокаина. Ищущий наслаждений - находит скорбь.

Мимо проносились дома, сверкающие витринами и разноцветной рекламой. То и дело встречались продовольственные магазины с вывеской "24 часа", что красноречиво говорило: здесь можно купить водку и закуску круглые сутки. Чуть ли не у каждой второй автобусной остановки толкались проститутки. Это их своеобразное прикрытие. Если чужие менты накатят, можно попытаться отвертеться, дескать, автобуса ждем.

Николай, глядя на этих доступных красавиц, каждый раз вспоминал, как он с другом ездил на Иваньковское водохранилище порыбачить. Был чудесный день бабьего лета. Полная свобода. Солнце. Голубую гладь водохранилища весело резала их легкая пластмассовая посудина, взятая напрокат в доме рыбака. Не успели приплыть на место и размотать удочки, как увидели на поверхности, рукой подать, крупного леща. Не долго думая о причинах такого странного поведения, бросились в веселую погоню. Орали, смеялись, били веслом по воде, и брызги, играя на солнце, летели в разные стороны. Лещ в последний момент все-таки уходил. Наконец, когда он был пойман и забился жирными боками о дно лодки, Николай увидел в стороне еще большую спину такой же рыбины. И вновь крики, погоня, смех и брызги в разные стороны.

В кастрюле, над костром, аппетитно булькала картошка, ожидая рыбу для ухи. И тут-то все веселье и краски дня померкли в одночасье. Из вспоротого брюха первого, так легко добытого леща, вывалился, издавая зловоние и шевеля своими мерзкими чешуйками огромный солитер... Зашипела картошка, перевернутая в огонь... Водку пили прямо из горлышка, ею мыли руки, ножи, но ощущение гадливости и тошноты не отступало. Только тогда поняли, почему так много свободных лодок было на пристани дома рыбака. И ведь никто не предупредил, что вся рыба в водохранилище заражена...

После этого случая, глядя на "всплывающих" каждый вечер на обочины столичных трасс проституток, Николай брезгливо вспоминал тех несчастных рыб, пораженных солитером. И он вновь невольно ощущал прилив тошноты и гадливости. У этих призывно виляющих своими задами дамочек тоже свои "солитеры". У кого в крови - в виде спида или сифилиса, у кого в душе - где обжились сонмы бесов. Что ни говори, легкая добыча - опасная вещь. Здоровую рыбку так просто не поймать...

У многочисленных киосков топтались не дошедшие домой с работы мужья. Они лакировали выпитое пивом. "Жигуль", не сбрасывая скорости, выскочил на мост. Слева засветились пирамиды жилых домов, стоящих на набережной Нагатинской поймы. Улицы в основном опустели, скопление людей было заметно только вблизи станции метро "Коломенская". Подъехать, не нарушив правила дорожного движения, к ресторану "Пена", было весьма проблематично, и потому водила в кепке хотел было уже высадить пассажиров, но лицо кавказской внешности запротестовало.

- Камандыр! Дагаварывалысь до кабака! Вэзи!

Водила в кепке еще больше насупился, но головы не повернул. Он чуть притормозил и резко свернул на пешеходную тропинку, хорошо, что на ней никого не было. Через минуту езды по тротуару между стволами деревьев замаячила реклама "Пены": огромная кружка пива и красный рак.

- Приехали. - Ни к кому конкретно не обращаясь, обронил водила, но головы и на этот раз не повернув, тем, видно, выражая свое полное презрение к пассажирам.

- Камандыр, - вновь загалдел сосед, - падажды мынутку, стольник твой! Я тока телку возьму.

- Расплатись сначала, а там видно будет, - хмуро процедил водила в кепке.

Николай бросил на переднее сиденье свой мятый полтинник и хотел было выйти, как вдруг увидел стоящую у входа в ресторан Надю. Она курила, нервно посматривала по сторонам, на ней были надеты новые кожаные брюки и короткая легкая, не по сезону, курточка. Николай узнал ее сразу, несмотря на то, что она за время, прошедшее после их последней встречи, перекрасила волосы и стала блондинкой.

- Вон она! Камандыр посигналь! - попутчик выскочил из машины и побежал... к Наде. Та, увидев его, кокетливо улыбнулась, шагнула навстречу.

Первым желанием Корнеева было догнать "гостя столицы", сбить его с ног и бить, бить, бить по чему ни попадя. Николай чувствовал в себе пульсацию какой-то бешеной энергии, которая готова была вырваться наружу в безобразных формах насилия и разрушения. Кровь стучала в висках. "Визажистка", говоришь.

Сомнений не было. Они расцеловались, как старые друзья, и, мило беседуя, пошли к стоящей в полумраке машине.

Николай вышел из "жигуленка", хлопнул дверью, и тут их взгляды с Надей встретились. Попутчик, заподозрив неладное, остановился и открыл было рот, но сказать ничего не успел. Короткий удар справа с характерным противным капустным хрустом свалил его с ног...

...Красный туман перед глазами Корнеева стал рассеиваться только у турникета метро. Ему путь преградил милиционер, который потребовал показать документы. Это было вполне логично. Видок у Николая был еще тот: взлохмаченные волосы, безумно блуждающий взгляд. Кровью, которая текла из разбитой руки, он успел перепачкать все свое лицо.

- Вам нужна помощь? Что случилось? - сержант милиции взял из рук Корнеева удостоверение личности офицера и стал пристально всматриваться в фотографию двадцатилетней давности. Он тщетно пытался уловить сходство того юного полного сил и энергии, жадного до жизни лейтенанта, изображенного на фото, с седым располневшим и изрядно потрепанным жизнью мужиком, стоящим напротив. - Другие документы у вас есть? Это ваше удостоверение?

В свое время, когда Корнеев получил звание майора, он не обменял, как полагалось, свое удостоверение на новое. Время было "перестроечное", и то ли новых "корочек" на всех не хватило, то ли просто у отцов-командиров руки не дошли до таких пустяков, но остался он со своим старым, полученным еще в военном училище удостоверением. Ему только отметку поставили: "Перерегистрацию прошел". Чему и был Николай несказанно рад. Еще бы, ведь в этой зеленой корочке вся его служба видна как на ладони. Когда звание получал, кто приказы подписывал, кто командиром был.

- Пройдемте со мной, гражданин, - милиционер зажал в руке удостоверение Корнеева и направился в сторону опорного пункта милиции.

- Сержант, ты что, белены объелся! Я полковник Советской Армии! - Еще плохо соображая и неадекватно оценивая обстановку, прокричал Корнеев и схватил милиционера за плечо, пытаясь остановить. Но тот, как будто только и ждал такого развития событий.

- Нет такой армии! - Мент обернулся, быстро выхватил резиновую дубинку и ловким натренированным ударом превратил руку Николая в безжизненно висящую плеть.

- Ах ты, сученок... - только и успел прошипеть Корнеев, но тут уже град ударов пришелся по его голове и спине. Выскочившие из дежурки еще два мента с радостью включились в "процесс задержания". Какое-никакое разнообразие в их скучной и однообразной службе дежурных по станции.

...Из "обезьянника" Николая выпустили только под утро, и то только в руки прибывшего за ним наряда гарнизонного патруля. Начальник патруля, молодой майор - слушатель академии, несмотря на экзотический вид Корнеева: синяк под глазом, перепачканное кровью лицо - сразу же опознал его. Он не стал лезть с ненужными расспросами, а просто предложил: "Товарищ полковник, Вас подвезти домой?"

- Нет, спасибо. - Меньше всего сейчас хотелось Николаю попасть в свою холодную и пустую комнату. - Хотя, если не трудно, отвези меня в Химкинский госпиталь.

- Что, так сильно отдубасили?

- Нет, дружка хочу проведать.

- Николай Васильевич, а Вы, вижу, меня не узнали.

Корнеев внимательно посмотрел на майора, его крупная коротко остриженная голова, пышущее здоровьем лицо, действительно, были знакомы, но где и при каких обстоятельствах они встречались?

- Помните, командир батальона в Бикине? Вы тогда мне помогли направление в академию получить. У меня еще в батальоне "чепушка" была, и комполка на меня все свалить хотел, хотя я совсем ни при чем был. Вы не позволили. Помните?

Николай ничего не мог вспомнить (видно, бить резиновыми дубинками по голове - это не лучший способ укрепить память), но из уважения к майору сказал: "Где-то пересекались наши пути дорожки".

- Так вот я сейчас на третьем курсе. Скоро выпуск. Опять распределение. Буду проситься на Дальний Восток. Там хоть и тяжело, но все знакомо. Опять же ребята мои там еще служат. Николай Васильевич, может, Вам какая помощь нужна? Так я для Вас - всегда пожалуйста.

Понимая всю гнусность своей просьбы, ломая свои, казалось, такие незыблемые принципы, Николай пробурчал:

- Майор, одолжи триста рублей. Очень надо душу спиртом протереть. Тошно больно.

...Пробраться в палату к Олегу, минуя КПП и дежурных по этажу, не представляло никакого труда. Николай за время своего безделья в госпитале успел изучить все пути-дорожки. В руках у него был красный полиэтиленовый пакет, набитый водкой и едой. Ему нужен был человек, кто не отказался бы в такую рань выпить с ним и при этом не стал бы задавать ненужных вопросов. Перебрав в уме всех своих знакомых, он понял: Олег - самая подходящая кандидатура.

В палате было душно и пахло лекарствами. Олег полулежал на койке, хмуро уставившись в потолок. Он был один, соседние койки, хоть и небрежно, но все-таки заправленные, пустовали.

- Утро доброе. Скорую помощь вызывали?

- Утро добрым не бывает. - Олег увидел в руках Корнеева пакет и стал оживать. - Колян! Какими судьбами. Что с твоим фейсом? Кто посмел навести столь вызывающий макияж боевому офицеру? Надеюсь, обидчика уже закопали?

- Не все сразу. Сначала ответь мне на пару моих простых вопросов. Был ли уже утренний обход и где стаканы?

- Все понял. Уют, спокойствие и комфорт мы с тобой обретем в ординаторской у Любы, - Олег проворно соскочил с койки, достал из тумбочки и кинул Николаю белый халат. - На вот этот маскхалат накинь и за мной.

Первые полстакана выпили молча, не чокаясь, даже не распаковав закуску. Реанимационная доза. Потом, когда теплая волна, побежав по пищеводу, распространилась по всему телу, не спеша, под разговор стали доставать еду. Олег довольно умело кромсал колбасу скальпелем и раскладывал на какую-то медицинскую посудину помидоры, зелень, сыр. Люба покрутилась только для порядка и сразу ушла, почувствовав, что мужики настроены поговорить о своем. Она закрыла их на ключ, сказала, если что - звонить ей на пост.

Корнеев никогда по жизни не понимал людей, которые при первом же удобном случае стараются выплеснуть все свои проблемы и переживания другому человеку. Этакая гражданская исповедь. Встречаются незнакомые люди в купе поезда и начинают изливать свою душу. Но сейчас ему жизненно необходимо было выговориться. И он, не таясь, рассказал Олегу обо всем, что с ним приключилось в последнее время.

Они пили водку, хмелели, проклинали безвременье и радовались, как дети, что воспринимают эту жизнь одинаково. Каждый из них чувствовал, словно он в чужой и незнакомой ему стране вдруг встретил земляка. Землячество их было не географическим - временным. Они были, как это ни банально звучит, людьми прошлого века. Там, за горизонтом лет осталось все. Все, что они так любили, чем гордились, во что верили и чему служили. Они пили водку и, перебивая друг друга, вспоминали о прошлом, о том далеком времени, когда еще кошелек, набитый "баксами", не заменял человеку совесть, не был мерилом достоинств, когда слово "офицер" звучало гордо. Вспоминали милые сердцу эпизоды своей курсантской жизни, лейтенантские годы. То и дело звучало: "А помнишь, как раньше... А ты помнишь?.."

И казалось, сюда, в пропахшую медикаментами ординаторскую, ворвались громкие команды, искаженные мегафоном, грохот курсантских сапог, звуки духового оркестра, играющего марш "Прощание славянки". Николаю вспомнилась львовская теплая осень, голубое небо и желтые каштаны. Он идет в первой шеренге парадной "коробки", чеканит шаг по брусчатке "стометровки" (так курсанты называли центральную улицу Львова, берущую свое начало от красивейшего здания оперного театра). Его локоть упирается в идущего справа Степана, а слева он ощущает локоть Виталия. Ему очень важно чувствовать их соприкосновение, иначе распадется строй, не будет равнения. Выше ногу, четче шаг! Трибуны переполнены людьми, их так много, что Николай даже не делает попытки отыскать взглядом свою девушку. Но он твердо знает: она где-то здесь в толпе, она смотрит на него, она гордится им.

Тогда не имело значения то обстоятельство, что Степан по национальности украинец, а Виталий - еврей. Это выяснится позже, после распада Союза. А тогда у них было один шаг, одно дыхание. Одна страна.

Через много лет, когда судьба свела их вместе в Киеве, Степан с нескрываемым раздражением в ответ на приглашение Николая приехать в Москву бросил: "Ноги моей там больше не будет!" Виталий уехал на свою историческую родину. Распался их строй - распалась страна. Где причина, где следствие? Кто даст ответ?

- Заботятся они о нашем благосостоянии, блин! - голос Олега прервал воспоминание. - Законы принимают. Но меня от этой заботы воротит! Коль, прикинь, в каком ряду сейчас нас, офицеров, в этих законах ставят: "Многодетные семьи, инвалиды с детства и ... военнослужащие". Пожалели сирых и убогих! Низко кланяюсь вам за это, покорнейше благодарю!

Олег наполнил водкой стаканы и неожиданно предложил: "Давай выпьем не чокаясь. Помянем "непобедимую и легендарную". Он встал, поднял стакан, театрально отставил локоть в сторону и залпом выпил до дна. Николай повторил маневр и неожиданно для себя продекламировал:

- Четыре человека выпивали. Забыв про дом, забыв про все дела. Не выпивали, а летали. И комната - кабиною была...

Это были стихи его сослуживца по Дальнему Востоку. Изрядно поддающий майор-летчик их всегда читал только в сильном подпитии. Для его товарищей данные стихи были как тест на количество выпитого спиртного, как пресловутая фраза "Ты меня уважаешь?" От выпитой залпом водки сознание на мгновение прояснилось. Организм видно собрался с последними силами, чтобы переработать очередную дозу яда, так щедро влитого в его нутро. В хмельной голове Корнеева мелькнула разумная мысль: раз он вспомнил эти строки - пора завязывать. Но она, бедняжка, тут же утонула в водке.

Контуры окна стали расплываться, шкаф почему-то потерял свои строгие геометрические контуры, весь как-то перекособочился. Лицо Олега то приближалось, то удалялось. Он шевелил губами, но слова его доносились из какого-то далека, с задержкой.

- Колян, давай тряхнем твоих бандюков! Штрафная стоянка, где томится твоя ласточка, в моем районе находится. Я им, б..., повестку выпишу! На сборы! Пусть Родину-мать защищают. Пусть суки из теплого кунга свою жопу в поле вынесут! Ведь они, все эти "секюрити" хреновы, как правило, белобилетчики. От армии в свое время откосили и боятся нашего брата из военкомата больше, чем ментов. Они, конечно, торговаться начнут, то да се, а мы им условие: или - или! Клево, а?

- Но ведь ты еще неизвестно когда выпишешься? И потом бланки повесток кто подпишет, и вообще...

- Не будь таким наивным. Выписываться мне и не надо. Ребятам позвоню, они форму мне притащат. Печати, подписи, бланки - все это дерьмо вопрос. А форму эти шпаки хоть и не уважают, но побаиваются. И потом меня в районе вся эта белобилетная шпана знает и боится. Я ведь взяток не беру. "Мне за державу обидно!"

- Тогда по рукам! Завтра и начнем! - Николаю вдруг остро до боли захотелось снова сесть в свой "жигуленок". Вернуться в тот знакомый и привычный мир, прочувствовать запах обивки и бензина, послушать мерное завывание вентилятора, кошачье урчание мотора, увидеть приветливое мерцание лампочек приборной доски.

- Зачем завтра! Давай сегодня и начнем. Сейчас я позвоню ребятам, чуть вздремнем, а вечером на дело! - разошелся Олег. - Смерть немецко-фашистским оккупантам! За Родину! За Сталина!

- Артиллеристы, Сталин дал приказ! - Николай совсем уже очумел от выпитой водки и, забыв, где они находятся, затянул свою любимую.

- Артиллеристы, зовет Отчизна нас! - с готовностью подхватил Олег.

- И залпы тысяч батарей за слезы наших матерей! - уже вместе в полный голос грянули офицеры. Николай вместо барабана стал бить кулаком в дно большого никелированного бака стерилизатора. - Огонь! Огонь! Огонь!

- Прекратите это безобразие! Откройте дверь! Немедленно откройте дверь!!! - грозный голос главврача (его трудно было спутать) и стук в дверь оборвал дружное пение на полуслове. Дверь буквально ходила ходуном, да так, что в стоящем рядом шкафу угрожающе звенели какие-то медицинские склянки. Скандал был неизбежен.

Олег первый сориентировался в обстановке. Он ловко проковылял на костыле к окну, рывком раскрыл его настежь. В разные стороны полетела вата и бумага утепления, и прокричал: "Колян, отходи, я прикрою! Мне на костылях все равно не удрать, да и перед Любой неудобно. На себя все возьму!"

Николаю ничего не оставалось, как принять это предложение. "Второй скандал за одни сутки - это многовато", - подумал он, шагнув на подоконник. Белый халат развевался, как парашют, когда он летел со второго этажа в снег. Несмотря на свое далеко не трезвое состояние (а может, благодаря ему) приземлился удачно. Сгруппировался при падении, как учили. Даже связки не потянул.

Первое, что увидел Корнеев, вылезая из сугроба, как в открытом настежь окне стоял Олег и воинственно размахивал своим костылем. Он орал во всю глотку: "Хрен вам, а не морковка!!! Наших не возьмешь!!! Свободу советским "Жигулям"!!! Да здравствует Волжский автомобильный завод!!! Ура-а-а!!!"

13.

Последняя стоянка

Утро стрелецкой казни - добрая шутка по сравнению с тем состоянием, в каком проснулся Николай. В комнате, где и до этого не было особого порядка, царил поистине первозданный космический хаос, из которого, если верить философам, образовалась материя.

Он лежал на полу голым среди бутылок, книг, подушек, каких-то тряпок и одежды. Максимум усилий потребовался, чтобы сфокусировать свой взгляд и оглядеться. Но понять, что тут произошло, он так и не смог. Николай сдался, закрыл глаза и вновь провалился в "бессознательное".

Вторая попытка вернуться в реальность была более успешной. Он очнулся уже в ванной, голова раскалывалась от боли. Вода пенилась и бодро лилась на пол. Матерясь, он выскочил весь в пене из ванны и стал тряпкой собирать воду с пола. Было такое ощущение, словно в черепной коробке так же свободно плещутся его мозги, как и в ванной комнате вода. Он довольно быстро справился с наводнением и, накинув халат, с опаской оглядываясь по сторонам, вышел в комнату. Там никого не было.

Николай со вздохом облегчения опустился в кресло, но тут же вскочил и как ошпаренный бросился проверять свои документы. Удостоверение личности офицера, пропуск в Генштаб, водительские права, разрешение на ношение газового оружия - все было на месте.

Он вновь плюхнулся в кресло и стал восстанавливать в памяти события прошлого дня. Кинолента событий распалась на отдельные эпизоды сразу после того, как он, перемахнув через забор госпиталя, стащил с себя белый больничный халат и не без удовольствия надел его на слепленного детьми снеговика. Оставшись довольным собой и полученной в результате композицией "главврач Моргулис", побрел на платформу электрички.

Там зашел в пивную "отлакировать". Пил с каким-то услужливым мужичком пиво "Балтика ? 6", от которого приятно отдавало пригорелым черным хлебом. Дальше обрыв "пленки" - вспоминались отдельные, не связанные между собой "кадры" событий и впечатлений. Вот он едет в такси (откуда деньги?) Вот танцует в каком-то баре с блондинкой. Ее безжизненные, крашенные перекисью водорода волосы упорно лезут ему в рот. Опять пиво, какая-то шумная компания. Выяснение отношений, драка...

Николая бил противный озноб, тошнило, во рту ощущался какой-то металлический привкус. Из восстановленных в памяти эпизодов вчерашнего дня складывался довольно мрачный "документальный фильм". Было стыдно и противно. "Кретин, идиот, старый козел! Где тебя черти носили? Кого ты домой к себе притащил?" От этих риторических вопросов лучше на душе не становилось.

Большим усилием воли он заставил себя встать, прекратить нравственное самобичевание и навести в комнате относительный порядок. После этого залез с головой под ватное одеяло, как бывало в детстве, и вновь уснул.

Ему приснился сон: он жадно пьет воду из ручья, попутно глотая живых рыб, и никак не может напиться. Проснулся от жуткого "сушняка" во рту. Встал, шатаясь, побрел на кухню. Там надолго припал к крану и с жадностью путника, вышедшего из пустыни к оазису, пил противную хлорированную воду. Потом снова уснул, но теперь уже глубоким, спокойным сном.

Утром следующего дня он проснулся от телефонного звонка. Сразу подняться не было ни сил, ни желания. Пока он с трудом перемещал свое тело к телефону, сработал автоответчик. Бодрый голос Николая, записанный на пленку, пригласил позвонившего оставить короткое сообщение после длинного звукового сигнала, затем после паузы послышалось недовольное ворчание дяди Федора:

- Где ж его черти носят. Не хочу я с этой железкой разговаривать.

Красная лампочка автоответчика мигала, и Николай нажал клавишу, чтобы прослушать все ранее записанные сообщения.

Первым в квартиру ворвался взволнованный голос Студента. Сергей Федорович, как всегда заикаясь от волнения, выпалил:

- Т-товарищ полковник, Вас срочно п-просит зайти или по-позвонить генерал-майор Скорняжный. Доклад закончил, дежурный по главку майор Федоров.

Вторым после гудков, треска и шипения зазвучал голос Нади.

- Ты подлый шпион и псих. Что ты себе позволяешь?! Это мой знакомый. Просто знакомый. А ты... Ты... Не звони мне больше. Все.

От голоса Нади Николая вновь пробил озноб. Он со звериной тоской вспомнил запах ее кожи, волос. Ему захотелось плюнуть на все, броситься прямо сейчас к ней в общагу исключительно ради того, чтобы вновь услышать тысячу ее бестолковых риторических вопросов, ее беззаботное щебетание сразу обо всем на свете и ни о чем конкретно. Но потом он вспомнил "лицо кавказкой внешности", его смрадное, пропитанное луком и водочным перегаром дыхание, и ком подкатил к горлу.

Дальше следовал ряд малозначимых звонков каких-то людей, знакомых, которые мало что значили в его жизни. И только один голос его заинтересовал.

- Это Вас лейтенант Гордеев побеспокоил. Дело срочное. Я от Потапова. Нет, я от себя, но по поводу Потапова. Ну Вы, наверное, уже знаете... Нет, черт, опять не то. Одним словом, дело срочное. Встретиться бы надо, поговорить. Будет возможность - позвоните. Мой гостиничный телефон: 947-30. До следующей среды я буду в Москве.

"Гостинец, наверное, Потапов передал с оказией, а у лейтенанта отпуск кончается, вот он и завибрировал", - подумал Корнеев и направился в ванную приводить себя в порядок.

После контрастного душа мысль о еде уже не была столь отвратительной. Он заставил себя одеться, сходить в магазин за продуктами и свежими газетами.

Когда на сковородке уже скворчала глазунья, а в его любимой пивной кружке белел кефир, Николай раскрыл городскую "молодежку". В глаза сразу бросилась полоса с громкой "шапкой": "Убийцы военного журналиста арестованы". И уже более мелким шрифтом: "Кто заказчик - неизвестно".

- О, черт! - только и смог воскликнуть Николай, когда после беспорядочного шараханья по полосе его взгляд вдруг наткнулся на следующий абзац:

"...По всей вероятности, журналисту стало известно о преступном канале поставки морфия, за что он и поплатился жизнью... По подозрению в организации убийства уже арестован командир батальона Потапов и ряд его подчиненных".

Телефон, оставленный лейтенантом, как и следовало ожидать, молчал. Корнеев слушал длинные гудки, с трудом сдерживая себя, чтобы не швырнуть трубку и не броситься прямо сейчас на улицу. Сонливость похмельного утра бесследно исчезла. Николай почувствовал, как жизнь вновь "зацепила" его и властно требовала действий.

"Не суетись. Кто быстро соображает - ходит медленно, - сам себя поучал Корнеев. - Что толку мчаться в гостиницу, если "лейтехи" там нет? Пораскинь-ка лучше мозгами, если они еще у тебя полностью не проспиртовались. Итак, что мы имеем в сухом остатке. Потапов - организатор убийства. Этот бред, и он даже не обсуждается. Его просто подставили, но зачем? Какой с этого прок и кому это выгодно? Ну, во-первых, истинному убийце и тем, кто стоит за его спиной. Во-вторых, "раскрывается" громкое дело: убийство известного журналиста. Можно отрапортовать. И наконец, очень хороший повод еще раз облить дерьмом армию. Три в одном, как говорится в опостылевшей рекламе".

"Гладко излагаешь. Только вот нестыковочка: зачем вообще надо было взрывать журналиста? Что на это скажешь? Мотив где?" - сам с собой начал спор Корнеев.

"Где, где... Не нарывайся на рифмованный ответ! Сам знаю, что ни черта не знаю, видимо, поэтому я еще и существую..."

"Надо посоветоваться со знающими людьми, глядишь, и появится какая-то зацепка. С тем же Павловым из ГОМУ".

...На входе в Министерство обороны прапорщик не больше положенного изучал пропуск Корнеева, но эти секунды тянулись невыносимо долго. Николаю казалось, что уже все знают и о его пьянке, и о его вчерашнем прогуле, и от этого было противно и стыдно: "Раскис, как баба! Тоже мне трагедия: отобрали то, что тебе не принадлежало! Костры пионерские еще в заднице не догорели! А если кто-нибудь из знакомых тебя позавчера видел? Кстати, ты придумал героический рассказ о причинах твоего задержания милицией и чем объяснишь свой "макияж"?"

Корнеев, не заходя в главк, сразу же направился в Главное организационно-мобилизационное управление. Павлов, коренастый полковник с хмурым лицом, протянул для рукопожатия сухую крепкую ладонь и пригласил сесть на свободный стул. В кабинете была спартанская обстановка. Большой стол, на котором возвышались стопки папок с бумагами, и огромная карта мира во всю стену. На том месте, где чиновники обычно помещают портрет действующего вождя, у Павлова был прикреплен стандартный лист бумаги с известными словами Наполеона, о том, что тот народ, который не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: доверие такого человека заслужить будет очень трудно, но после упоминания Петровича, голос Павлова чуть потеплел.

- Чем могу быть полезен?

Николай сразу же проникся уважением к этому человеку и, не таясь, выложил на стол злополучную публикацию в "молодежке", фотографии, которые ему удалось сделать с пленки Потапова, и подробно рассказал обо всех свои мытарствах последнего времени.

Павлов слушал, не перебивая, а когда Корнеев закончил, протянул неопределенно: "Да уж..." И чуть помолчав, добавил: "А я-то чем могу..."

- Советом. Чувствую, разгадка где-то рядом. И если раньше я из-за принципа это дело раскапывал, то теперь на кону честное имя и, может быть, сама жизнь моего друга.

- Николай Васильевич, лучшего совета, чем Петрович, я не дам. Не надо лезть в это дерьмо. - Павлов встал, давая понять, что разговор закончен.

Последние его слова прозвучали для Корнеева как фраза из культового фильма "Белое солнце пустыни": "А пулемет я вам не дам!" Николай грустно улыбнулся своему сравнению и, направляясь к выходу, в тон киношному Сухову произнес:

- Павлины, говоришь...

Его намек был схвачен моментально. Сдержанность Павлова как ветром сдуло, он подошел к радиоприемнику и, включив его почти на всю громкость, сердито заговорил.

- Только вот этого не надо! Не надо, не надо из себя героя корчить. Николай, ты просто не понимаешь, насколько все тут серьезно. - Павлов перешел на "ты", и Корнеев понял, что разговор еще не закончен. - Ты знаешь, что за техника на этих снимках? Нет?! А я тебе скажу, чтоб ты со своими павлинами заткнулся. Это наш БМП-6! Да-да, наш родной российский БМП. Его еще никто в глаза не видел. Он весь из себя секретный. На его создание несколько НИИ работало. Туда тьма денег вложена и ума. По своим тактико-техническим характеристикам он превосходит все мировые аналоги. По защищенности ему вообще нет равных. Активная защита, с которой так сейчас все носятся, вчерашний день и детские шалости, по сравнению с этой разработкой. А существует эта чудо-техника только в секретных чертежах и двух экспериментальных экземплярах! Двух! Один из них на твоих снимках.

- Так как же он к "духам" попал? Наши хотели испытать машину в боевых условиях и профукали?

- Нет, мой дорогой, хуже. Никаких испытаний БМП-6 в Чечне не проводилось - это факт! Как офицер ГОМУ официально тебе говорю. А вот как попала секретная техника к "духам" - это вопрос. И ответ на него, по моему убеждению, не совместим с жизнью... Сам посуди. Одно дело - толкнуть "чехам" по сходной цене вагон бэушных калашей, а совсем другое - такой эксклюзив... Тут такое шило, которое в мешок просто не помещается... Вот так-то, товарищ Сухов. Впрочем, ты скорее Петруха. И упаси тебя Боже просить автора этой сделки показать свое личико...

- Что ты предлагаешь? Заткнуться и ждат, пока Потапова осудят за убийство? Раньше я еще мог бы остановиться и "не влезать", но сейчас...

Павлов вновь сел за свое рабочее место, помолчал.

- Ладно, тащи свою кассету, покажу знающим людям. Может, что они придумают. Только непросто все это. Уж больно высоко ниточка тянется. Пойми, в Чечне только кровь льется, а настоящая война - в Москве идет. И линия фронта между высокими кабинетами проходит.

И все-таки разговор с Павловым прояснил картину. Теперь по крайней мере понятен возможный мотив убийства журналиста. Конечно же, Бергман хоть и молодой, но хваткий, опытный репортер. Он не мог пройти мимо такого сенсационного факта, что у бандитов на вооружении появилась новая зарубежная техника. А именно так Бергман искренне считал, о чем и написал в своем репортаже "с колес". Очевидно, начал разрабатывать тему, собирать материал, интересоваться вопросом. Насколько он продвинулся в этом деле, теперь уже никто никогда не узнает... Его сенсация, "информационная бомба" была разрушена еще на подлете. Кто-то все очень тонко рассчитал. Получилось, как в современной активной танковой броне: снаряд разрушается встречным направленным взрывом. Видимо, кто-то справедливо посчитал, что громкое дерзкое убийство известного журналиста - это как раз то, что надо. Общественное внимание сразу переключилось на криминальную сторону дела, и "за кадром" осталась настоящая, пусть и не раскрученная сенсация - продажа современного секретного оружия бандитам.

"Если эта версия верна, то я до сих пор дышу московским воздухом только потому, что мои незримые доброжелатели не знают о существовании фотопленки. Стоп! А может, как раз и наоборот: именно пленка меня держит на этом свете!"

Николай вспомнил тот страшный "отходняк" после пьянки, странный металлический привкус во рту. Бывало и больше выпивал, но чтобы так отрубиться - никогда. И потом - этот жуткий переворот в квартире. "Конечно же, как я раньше об этом не подумал! Это был совсем не тот беспорядок, который оставляет пьяная компания. Скорее то была имитация безумной гульбы, маскировка элементарного обыска! Они ищут пленку!"

Корнеев невольно обернулся, ускорил шаг. Он чувствовал в себе прилив какой-то бесшабашной энергии, азарт и злость. С большим трудом заставил себя остановиться и дождаться зеленого сигнала светофора на переходе через улицу Знаменку. Опасность, которую он теперь физически ощущал всем телом, мобилизовала его и требовала действий.

Нет, он не был наивным мечтателем, оторванным от реальной жизни. Конечно же, догадывался, что кто-то двурушничает и вместо своих солдат снабжает и вооружает чеченских бандитов. Для этого не надо быть большим аналитиком, не надо даже ездить в Чечню. Достаточно посмотреть несколько репортажей из этой вечно "горячей точки". Наши солдаты - грязные, голодные, в стареньком обмундировании. А бандиты сытые, откормленные, в удобных современных "разгрузках", обвешанные оружием и радиостанциями. Все это так, но одно дело - объяснять этот бардак огромными деньгами, которые международные террористические организации вливают в Чечню, и совсем другое - знать, что завелась крыса в собственном доме. Крыса, которая, несомненно, наделена большой властью и связями: совершенно секретный образец новой техники с завода пьяный прапорщик утащить не в состоянии.

Корнеев прикидывал в уме те шаги, которые необходимо сделать срочно, но у входа в главк все планы пришлось перечеркнуть. Рядом с часовым на солдатской тумбочке, покрытой красной материей, стояла фотография в черной рамке. Петрович на ней не улыбался, как это бывало в жизни. Он был хмурым, только глаза из-под густых бровей смотрели на каждого входящего с какой-то пронзительной тоской...

Оглушенный этой новостью, Николай молча поднялся на второй этаж. Еще издали, завидев его, офицеры старались свернуть в сторону или зайти в первый попавшийся кабинет. Он чувствовал себя прокаженным. Никто не хотел подать ему руки, в глазах читалось презрение: "Петрович умер, а он в это время куролесил". Конечно, все уже знали и о его задержании милицией, и о прогуле. А разукрашенная синяком физиономия не оставляла ни у кого и тени сомнения в его виновности.

- Вот такие, блин, дела. Сегодня похороны. Автобус на четвертой площадке уже стоит. Поедешь? Помянуть старика надо. - Степанов, казалось, так и простоял все это время в курилке. Он старался не выдавать своих чувств, но в глазах у него прыгали все понимающие чертики. - Пивка дернуть не хочешь? У меня есть.

Николай ничего не ответил. Он остро почувствовал себя здесь чужим и ненужным. Петрович был, пожалуй, единственным человеком, мнением которого он дорожил. Ему и только ему можно было бы, не таясь, все рассказать и быть уверенным, что тебя выслушают, поймут и поддержат. Другим рассказывать - все равно что оправдываться. А он не хотел ни перед кем оправдываться. Корнеев развернулся и пошел на четвертую площадку.

Домодедовское кладбище встретило холодным, пронзительным ветром. Свинцовые тучи от тяжести снега, казалось, вот-вот упадут на землю и придавят все вокруг удушающей снежной ватой. Вид от административного домика кладбища открывался поистине батальный: в низине раскинулось широкое поле, где сурово, как воины перед сражением, плотно сомкнув свои ряды, стояли могильные кресты. Ни тебе кустика, ни деревца.

Пока шел траурный митинг и люди безуспешно пытались найти слова, соответствующие моменту, пошел снег. Густые лохматые хлопья буквально за считанные минуты присыпали отвалы свежей земли у могилы, они падали на лицо покойного и не таяли. Петрович лежал в гробу в форме старого, еще советского образца: парадный китель морской волны, белая рубашка. Такова была последняя воля покойного. Оказывается, он еще при жизни все продумал и подготовил. Ребята рассказали, что нашли в квартире завещание и полный комплект одежды для последнего парада. У Петровича не было детей, и он рассчитывал только на себя, вот и позаботился старик обо всем заранее.

Когда прибили фуражку с красным околышем к крышке гроба, отгремел последний салют и гроб с телом покойного опустили в яму, офицерам пришлось разгребать свежевыпавший снег, чтобы взять горсть земли и по обычаю бросить в могилу.

Николай не пошел вместе со всеми в автобус, сказал, чтобы его не ждали. И никто не стал его уговаривать: его присутствие всех тяготило. Корнеев стоял и смотрел, как споро и привычно работают могильщики. Они быстро засыпали яму, сделали аккуратный холмик и неспешно ушли. Теперь ему никто не мешал поговорить с Петровичем наедине. Снег пошел еще сильнее. Он быстро покрыл могильный холмик и следы людей. Только венки еще виднелись из-под белого савана. Не будь их, могилу найти было бы невозможно. Корнеев стоял один среди белого безмолвия с непокрытой головой: даже самые ближние ряды могильных крестов сейчас скрывала снежная пелена.

Где ты теперь, Петрович? Здесь, зарытый в Земной шар, или, может быть, уже шагаешь при полном параде со всеми своими честно заслуженными орденами и медалями где-то по Млечному Пути? Идешь на Божий суд смело, как и смело шел по жизни. Не хитрил и не гнулся. Простой советский офицер. Преданный стране и преданный страной...

До города пришлось добираться на попутке. Поток машин с трудом разбивал снег на дороге. Серая грязная снежная каша летела из-под колес встречных машин прямо в лобовое стекло. "Дворники" с трудом счищали ее. Водитель, согласившийся подбросить до ближайшего метро, что-то говорил о ценах на бензин у нас и в Америке. Ругался, никак не мог взять в толк, почему у нас, в стране, где добывают нефть, бензин стоит столько же, как и в штате Техас. "Ведь его же еще через океан вести надо? А цена - та же!" Николай его не слушал. Он был рад вновь оказаться в привычной спартанской обстановке родных "жигулей". Казалось, что он сейчас все бы отдал, чтобы опять очутиться за баранкой своей "ласточки". И вот так же куда-нибудь ехать, слушать привычную радиостанцию, перемигиваться с другими водителями фарами, предупреждая о коварных засадах гаишников, и ни о чем не думать кроме дороги.

"А что если, действительно, попробовать освободить из бандитского плена мою "ласточку"? Позвоню сейчас Олегу, пусть напрягает своих ребят из военкомата. Вдруг выгорит, - эта сумасбродная идея вывела из душевного ступора Николая. - Гори оно все ясным пламенем! Отремонтирую, там дел, по-моему, не так много: стекло заменить, фары, чуть передок поправить, и махну к своим братьям на Дон. Сходим на зимнюю рыбалку, детство вспомним, в баньке попаримся, водки попьем. Жизнь еще не кончается! Да и отсидеться мне какое-то время надо. А то, не ровен час, из-за этой пленки пошлют меня догонять Петровича на Млечном Пути".

У метро Николай вышел. Водитель денег не взял, и этот нормальный человеческий жест стал каким-то укором для Николая, почти профессионального "бомбилы". Спускаться в метро не стал, сразу пошел звонить. Дежурная медсестра подозрительно быстро отыскала Олега. Видно, рядом сидел, клинья подбивал. Звонку был рад. Тут же согласился провернуть дело. Договорились о времени и деталях. Он, как и в прошлый раз, твердо пообещал нагнать страху на охранников штрафстоянки, напомнив им о "священном долге Родину защищать".

- А меня в прошлый раз чуть не вышибли из госпиталя. Ох, и натерпелся! Если бы не мой лечащий, точнее его диссертация, мне бы несдобровать. Я, как ты знаешь, уникальный экземпляр для научных опытов. - Олег еще что-то там острил по поводу "собаки Павлова", но это говорилось уже явно не для Корнеева, а для сидящей где-то рядом медсестры. Николай слышал в телефонной трубке ее сдержанный смех.

Отыскать штрафную стоянку оказалось делом непростым. Облегчать автолюбителям поиск своих насильно эвакуированных машин не в интересах бизнеса. Тут уж точно: время - деньги. Чем дольше вы ищете штрафстоянку, тем больше платите. Потому ни указателей, ни точного адреса. Сервис с большой дороги приносит огромные деньжищи. Куда они потом идут - секрет. Одно известно точно - не в городскую казну. Потому ООО "Соловей-разбойник" процветает.

Уже стемнело, когда Николаю все-таки удалось найти высокий забор, за которым, как подсказал ему прохожий, и находится искомый объект. Штрафстоянка напоминала скорее зону строгого режима: колючая проволока, мощные прожекторы, лай собаки.

Николай дважды обошел вокруг всей территории, но Олега с товарищами все не было. Что-то, видно, у него не клеилось. Чтобы как-то скоротать время и согреться, зашел в небольшое кафе. Только сел за столик, понял, насколько он голоден. С утра ведь ничего не ел. Заказал две порции жареных сосисок, картофель фри, горячую лепешку, салат из огурцов и двести граммов водки. Хотелось помянуть Петровича, да и просто согреться после промозглого кладбищенского холода.

В кафе было тепло и уютно, тихо играла музыка. После выпитой водки и с жадностью съеденной закуски, Николай закурил. Он чувствовал себя сейчас как любовник у дома своей возлюбленной. Вроде рядом и встреча возможна, но ее все нет и нет.

Посмотрел на часы: все договоренности с Олегом рухнули. Но уходить ни с чем, да еще после того как он увидел через дыру в заборе свою "семерку", не хотелось. Заказал еще водки - не сидеть же без дела.

Кафе закрывалось, и пришлось вновь выходить в холод ночи. Снег по-прежнему падал густыми хлопьями. Ноги сами собой пошли к той прорехе в заборе, которую заметил Николай, обходя стоянку. Его "ласточку" уже накрыл слой снега. То, что это была именно его машина, он ни на минуту не сомневался. Корнеев легко бы узнал из тысячи одинаковых вишневых "семерок" свою. Даже то, что ее отремонтировали, нисколько не смутило Николая. Это была его машина. Просто хозяева автомобильной тюрьмы уже подготовили ее к продаже. Ведь срок прошел большой, а хозяин так и не появился. Сейчас выкупать - себе дороже. Вот и подсуетились ребятки. Это их бизнес.

С дальней стороны стоянки, там, где находилась сторожка, послышался крик охранника: "Альма! Ко мне! Пайка стынет!" В его руках была большая алюминиевая миска, от которой поднимался густой пар. Крупная лохматая кавказская овчарка с радостным лаем бросилась к нему и с жадностью стала есть. Охранник еще какое-то время постоял рядом, покурил. Потом красная точка окурка, описав дугу, упала в сугроб, и он вернулся в сторожку.

Николай с трудом протиснулся в дыру забора, тихонько подошел к "жигулям". Вот она стоит его "ласточка". Сердце учащенно забилось. Следов аварии почти не видно. Только в двух местах на кузове белела грунтовка: покрасить крыло еще не успели. Корнеев достал ключи, легко открыл дверцу и юркнул в салон. Лобовое стекло еще не все засыпало снегом, в оставшуюся узкую щель ему хорошо была видна вся стоянка, а его, напротив, никто не мог видеть. Собака у сторожки по-прежнему была занята едой.

Их разделяло приличное расстояние, к тому же охранники явно что-то праздновали. До слуха Николая доносились возбужденные пьяные голоса, магнитофон на всю округу тосковал о Владимирском централе. После небольшого колебания, Корнеев решил запустить двигатель. Он понимал, что сейчас, даже если бы ворота стоянки оказались раскрытыми настежь, выехать ему не удастся: машина превратилась в один большой сугроб. И все же он хотел узнать, на ходу или нет его машина. "Прорвемся! Только заведись, родная! А завтра Олег обязательно поможет, мы с тобой вырвемся на свободу - и поминай как звали!"

Стартер с трудом провернул коленвал, аккумулятор явно подсел, но уже вторая попытка оказалась удачной, двигатель заработал. Николай сразу сбросил обороты до минимальных, и машина тихонько по-кошачьи заурчала. Даже было слышно, как тикают часы в приборной доске. От печки повеяло теплом. Салон быстро нагрелся. Снежная занавеска на лобовом стекле стала намокать. Но на смену таявшим все падали и падали новые хлопья снега...

От выпитой водки, тепла печки Николая разморило. Он задремал.

И снилось ему, как мальчишкой идет босиком по луговой дороге к Дону. Черная растрескавшаяся от летнего зноя земля колет ступни ног. Вокруг жаркий летний день, где-то в голубой вышине заливается жаворонок, шурша своими цветными крыльями, то и дело перелетают через дорогу или плюхаются прямо под ноги крупные кузнечики. Луг напоен медовым запахом созревших цветов и трав. Этот зеленый ковер полон жизни и движения. Дядя Ваня (отец двоюродных братьев Вани и Пети), когда ему доводилось косить трактором траву на лугу, всегда приносил домой, то оставшегося без присмотра птенца, то зайчонка.

Далеко позади остались и сейчас уже почти не видны на склоне горы хаты села Прогорелого, купол полуразрушенной церкви. Перед самым обрывом дорога вдруг резко поворачивает в сторону леса, здесь открывается вид на остров, поросший ивняком. Дон сильными, но ласковыми рукавами бережно обнимает его с двух сторон. На ровной, как зеркало, глади воды отражаются белые горы облаков. С мальчишками, лежа кверху пузом на песчаном пляже, они любили поглазеть на этих небесных странников, помечтать: вот было бы здорово, если бы можно было бегать, прыгать, а главное, кататься на этих похожих на вату горах. Воображение мальчишек с такой достоверностью рисовало картину, открывавшуюся с высоты полета облаков, что дух захватывало.

Вот и сейчас Николай ощутил это неповторимое чувство полета. Он легко оттолкнулся от самого краешка крутого донского обрыва, но полетел не в холодную чистоту реки, как бывало в детстве, а вверх, к истоптанным в мальчишеских мечтах облакам.

...В доме напротив зажегся свет. Снег все падал и падал. Но его уже не видел Корнеев...

Душа его летела в вышине рядом с белыми облаками. Чудный вид предстал перед ней: вон там, обступив блюдце озера Лиман, стоят хаты родного села. Сразу за глинищем (так здесь зовут рукотворные яры, где раньше добывали глину) раскинулась желтая скатерть хлебного поля. Она упирается в сосновый лес, где, благоухая нагретой на солнце янтарной смолой, стоят корабельные сосны. Они цепляются своими верхушками за облака, пытаясь притормозить их скольжение по небу, но тщетно. Облака только смеются от этого ласкового прикосновения и уходят дальше за горизонт, туда, где сверкает на солнце мириадами бликов синяя лента Дона. Она режет меловые горы, теснит лиственные леса. Ничто не может удержать ее неторопливого, но властного течения. А рядом, в прохладе и тишине дубрав, прячутся, словно кимберлитовые трубки в земной коре, озера, образовавшиеся на месте старого русла реки.

Вот оно счастье! Останови свой бег, время, дай насладиться красотой родных мест! Дай напоследок надышаться напоенным запахом чабреца воздухом, дай глазам налюбоваться Доном, единственной рекой в мире, у которой нет ни истока, ни устья, ни начала, ни конца! Катит он свои воды из седой глубины веков, омывает потные бока лошадей кочевников Дикого поля, смывает вражескую кровь с мечей ратников Дмитрия Донского, проходит сквозь радиоактивные контуры Ново-Воронежской атомной станции, мимо грязных городов и смрадно дымящих заводов. Но наперекор законам природы грязь "времени сего" не пристает к нему. Дон в своей первозданной родниковой чистоте величаво течет дальше, за горизонт, в голубую даль будущих времен. Поди разберись, река это или, может быть, само время русской истории материализовалось в водную гладь!

Но не упросить даже на мгновение остановиться ту неведомую и безжалостную силу, какая влечет душу раба Божьего Николая все выше и выше. Вот уже и скрылись вдали красоты родных мест, померкли краски дня, холодный межзвездный мрак обступил со всех сторон. И уже сама Земля осталась позади и съежилась до размера медного пятака. А впереди - только темный туннель и трубный Голос, властно зовущий к себе...

...Утром охранника штрафстоянки разбудил вой собаки. Он вышел за угол по малой нужде, оставил на белом снегу рыжую проталину и, матерясь, вернулся в душное тепло сторожки. Долго ворочался на своем продавленном диване, но уснуть уже не смог. Вой не прекращался. Снова встал, накинул теплый тулуп и вышел на улицу. Светало. Кавказская овчарка на минуту стихла, увидев хозяина, подбежала к его ногам, но потом опять устремилась в глубь стоянки, уселась у вишневых "жигулей" седьмой модели и, задрав морду, залилась своим истошным воем.

Охранник удивленно посмотрел на отъезжающий от стоянки джип "мицубиси паджеро" с сильно тонированными стеклами, подумал: "Кому не спится в такое раннее утро?". Потом нехотя пошел к сидящей у "жигулей" овчарке.

Эпилог

...Корнеева похоронили на Домодедовском кладбище, недалеко от Петровича. Почти никто не пришел его проводить в последний путь. Приехала, правда, из Волгограда его бывшая жена, да двоюродные братья. Жена всплакнула, она сильно постарела за это время. Выйти замуж так и не удалось, скромно жила одна на зарплату учительницы литературы в той же квартире с окнами в тихий дворик.

Братья тут же на кладбище помянули Николая, распив бутылку холодной водки.

Уже после всех, тайком, к могиле принесла цветы Надя. Она еще дважды потом придет сюда. После смерти своего ребенка, родившегося семимесячным и очень больным. И второй раз, когда узнает, что результат её теста на ВИЧ положительный. А фонарик с фотопленкой того злополучного БМП она выкинет вместе с другим хламом, когда ее беременную выставят из общежития на улицу.

Генерал Скорняжный Владимир Сергеевич уволится и пойдет в политику. Станет не только губернатором, но и одним из учредителей "ума, чести и совести" нашей эпохи - новой партии, сильно озабоченной судьбой народной.

Его любимчик майор Валиев при загадочных обстоятельствах попадет под машину и, не приходя в сознание, скончается.

Попов Виктор дослужится до генерала и займет кабинет Скорняжного, заметно раздастся в размерах, станет вальяжным и неторопливым.

Полковника Павлова уволят в связи с организационно-штатными мероприятиями. Он попытается заняться бизнесом, но разобраться во всех этих "мерчандайзингах", "сейлз-промоушнах" и "коносаментах" так и не сумеет. Его голова, переполненная стратегическими планами развертывания, тактико-техническими данными вооружения и техники, напрочь откажется воспринимать новые, непонятные термины, за которыми, чаще всего, прячется обычная спекуляция - "купи-продай". Сальдо выйдет печальным. Он прогорит и будет вынужден обменять квартиру в Москве на дальнее Подмосковье. Вырученных в результате обмена денег аккурат хватит, чтобы рассчитаться с кредиторами.

Олега дважды будут оперировать в госпитале, но неудачно. Ему ампутируют ногу. Кстати сказать, не приехал он на штрафстоянку по уважительной причине: очередной тромб оторвался. Из горячих объятий медсестрички угодил сразу в реанимационное отделение.

Степанов Вячеслав, он же Слава Кпсс, несколько раз будет лечиться от алкоголизма, завяжет окончательно. Узелок, правда, окажется не очень крепким. Он зачастит в домжур, где станет регулярно напиваться в дым и читать своим случайным собутыльникам - молодым и страшно талантливым журналистам - чужие стихи, выдавая их за свои: "Нет, не шутка, честное слово, в загробные больше не верим края, но разве не могут молекулы снова, сложиться в такое как ты да я...". Однажды морозным вечером его, крепко выпившего, встретит у дома стайка молодых и безжалостных подонков. Из-за старенького мобильного телефона и пустого кожаного портмоне его долго будут бить ногами, затем пырнут ножом. От побоев и потери крови он потеряет сознание и не доползет пяти метров до спасительного тепла подъезда...

Подполковник Петренко удачно устроится на работу в шиномонтаж и станет хорошо зарабатывать. В воскресенье всей семьей он будет ездить на собственном, пусть и не новом "пассате" за продуктами в гипермаркеты "Ашан" и "Метро".

Иван Кологуров получит жилищный сертификат и уедет подальше от Москвы, где квартиры подешевле. Он станет жить в маленьком городке на Урале и безуспешно искать работу.

Потапова трижды будут судить и трижды за отсутствием улик оправдывать. Он уволится и будет жить от повестки до повестки. Вся его небольшая пенсия будет уходить на адвокатов и другие судебные издержки. Характер его испортится. Из боевого офицера он как-то незаметно превратится в старого брюзжащего старика, раздражительного и очень въедливого. По этой или другой причине, неизвестно, но от него уйдет жена. Вечерами, закутавшись в старый потертый халат, он будет на кухне читать юридическую литературу, многочисленные газетные вырезки, посвященные своему судебному процессу, и пить крепкий черный чай.

Вокруг Министерства обороны воздвигнут новый высокий забор. И вновь, как и прежде, на выходе из метро "Арбатская" москвичи и затерявшиеся в их потоке офицеры будут устремляться налево в сторону кинотеатра "Художественный". Свернуть направо и пойти маршрутом, по которому когда-то ходил на службу полковник Корнеев, уже никому не удастся.

Только у дяди Федора в жизни ничего кардинально не изменится до самой смерти. Он по-прежнему будет выпивать и в своей старой потертой полевой фуражке с треснувшим козырьком нести сторожевую службу на сто тридцать седьмой автостоянке. Старику будет не хватать Корнеева и рыжего пса Кузи. После смерти Николая собака затосковала, отказалась от еды и к февралю околела. Люди говорят, от старости. Может быть и так.

Недолог собачий век...

--------------------------------------------------------------------------

Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на http://prochtu.ru

--------------------------------------------------------------------------