--------------------------------------------------------------------------

Олег Михайлович Куваев - Чудаки живут на востоке

--------------------------------------------------------------------------

Скачано бесплатно с сайта http://prochtu.ru

Избранные пр. В 2-х т. Т. 1 - М.Мол. гвардия, 1988

Олег Куваев

Чудаки живут на востоке

1

Маленький город на берегу Охотского моря мало чем походил на знаменитых собратьев по океану. Через триста лет после основания он всё ещё оставался одноэтажным и деревянным. На улицах его в течение трёхсот лет росли лиственницы, согнутые под прямым углом. Жестокие зимние ветры не давали этим лиственницам расти прямо.

Начало городку положили бородатые мужики-землепроходцы. Мужики гнались за соболем аж от самого Урала,/ наткнувшись на Тихий океан, остановились, наверное, покурить, осмотрелись и решили остаться подольше. Так возник город.

К середине XX века здесь было: пять тысяч жителей, три магазина, положенное число городских и районных учреждений, гостиница, две школы, кинотеатр «Север».

Городок был административным центром большой таёжной территории. В тайге жили дикие звери и домашние олени, а также люди, которые охотились на зверя и пасли оленьи стада в широких речных долинах.

Летом к городу подходили рыбацкие сейнеры и малогрузные пароходы-снабженцы. В часы прилива пароходы заходили прямо в речное устье к деревянному причалу и выгружали из трюмов всё, что было необходимо людям города и тайги. Два раза в месяц сюда прилетали лёгкие зеленокрылые самолёты, привозившие почту и редких пассажиров.

По списку научно-культурных центров в городке числился краеведческий музей.

По списку хозяйственных предприятий – ателье мод и норковый питомник.

2

Ателье мод процветало, потому что в нём работал уникальный закройщик, грек Николай Згуриди. Згуриди мог всё. С одинаковым вдохновением он работал мелом и ножницами над бостоном, шевиотом и тёмно-синим трико для парадных костюмов. Весной и летом он шил жакеты из красного плюша с большими чёрными пуговицами. Осенью Згуриди изготовлял самостоятельного облика пальто с цигейковыми воротниками. Универсальность обеспечивала спрос и сбыт – основные факторы процветания. Словом, ателье мод в маленьком городе на берегу Охотского моря являлось экономически здоровым предприятием.

О норковом питомнике в городке говорили чрезвычайно мало и редко. Он был организован всего год назад и не успел ещё врасти в медлительное течение здешней жизни.

3

Жизненный путь Семёна Семёновича Крапотникова был извилист и сложен. Этот человек родился с концентратом идей под черепной крышкой. К сожалению, идей было слишком много, и они мешали друг другу, как мешали бы, допустим, друг другу птицы, заключённые в замкнутое пространство.

От беспорядочного полёта устают даже стрижи. Однажды утром, бреясь перед зеркалом, Семён Семёнович Крапотников вздохнул, рассматривая стариковские морщинки вокруг глаз, попробовал расправить их пальцем и вздохнул ещё раз, серьёзнее. Он заглянул в самую стеклянную глубину, пытаясь угадать: что дальше? Зеркало честно молчало. Заглядывай не заглядывай, а неизвестно, в чём была на земле роль Крапотникова. Дело, которого он ждал и неутомимо искал всю жизнь, которое мог понять и развернуть только он, Семён Семёнович Крапотников, обмануло, прошло стороной. Даже и неизвестно, что это было за дело. Так просто образовался в результате десятилетий маленького роста пожилой человек в неизменной мальчишеской кепке и неизменно стоптанных башмаках. В активе имелось только знание людей да жизненных ситуаций. Как считал Семён Семёнович, не очень весёлого свойства багаж.

Так повздыхав около месяца, он понял, что пора остепениться и осесть на месте. И лишь по привычке стал искать свой собственный, крапотниковский, вариант. Он решил уехать как можно дальше на восток, чтобы дальше и ехать было некуда.

«Тихий океан, – было сказано самому себе, – надёжный барьер для всякого человека. Берега океанов дышат вечностью. Тишина, века и размышления. Что ещё надо пожилому усталому человеку?»

4

Краеведческий музей городка размещался в бревенчатой избушке. Стены избушки помнили, наверное, екатерининские времена. В своё время здесь находился архив, где хранились кабальные, податные, ясачные и прочие записи с самых замшелых времён. В тридцатых годах один не в меру революционный товарищ приказал уничтожить архив как «вредную память царизма».

Жечь архив поленились. Его погрузили в телегу и свалили в яму, из которой испокон веку горожане брали песок для обмазки печек.

Полусгнившие останки архива спас случайный географ. Наиболее ценное было отослано географом в Москву. Оттуда же пришёл приказ организовать в городке краеведческий музей с документами истории края и прочими необходимыми экспонатами. Возникла штатная должность директора музея.

Веня Ступников шёл по счёту восьмым. Он учился на историческом факультете в одном чернозёмном городе. В начале четвёртого курса Веня бросил университет, так как не мог пережить трагедии: без всяких причин Она вышла замуж за какого-то нахала дипломника с геологического. Конечно, Веня решил уехать «далеко-далеко».

Ехать на знаменитую стройку было банальным, в моряки-рыбаки не хотелось – всё это было по кино и не соответствовало тонкости Вениных переживаний. Так, независимо от Семёна Семёновича Крапотникова он решил «добраться до точки».

Уезжать «далеко-далеко» легко только в теории. В практической жизни от решения до его исполнения лежит много неудобных мытарств: снятие со всевозможных учётов, поиски денег на дорогу. Только мстительное пламя любви помогло Вене преодолеть всё это и добраться до вагонной полки. К Вениному удивлению, «на точке» в конце железной дороги оказался громадный город с шумом, суетой и обилием на улицах презренного женского сословия. В управлении культуры ему впервые повезло. Забирая направление, Веня с наслаждением думал о том, как бы Она содрогнулась, увидев на карте дыру, в которой он себя похоронит.

Через два месяца Веня был счастлив. Посетители в музей не заходили. Коллекцию образцов горных пород, напоминавшую о ненавистном геологе, он самолично запрятал в самый дальний тёмный угол.

При музее оказалась отличная библиотека, собранная стараниями предыдущих директоров. В тишине этой библиотеки Веня понял, что должен стать писателем. К этому его обязывал долг пережитых мытарств.

5

Директорство в норковом питомнике Семён Семёнович Крапотников принял без удивления. Точно так же он согласился бы руководить раскопками, часовой мастерской или лесозаготовительной конторой.

Перед тем как принять назначение, он установил: норка относится к семейству куньих (смотри БСЭ, т. 6 (шесть), «Минёры – Первомайка»).

Объектом клеточного звероводства является так называемая американская норка, имеющая шкурку коричневого цвета (там же).

Мех норки имеет круглогодичный выход и чрезвычайно стабилен по цене на международном рынке.

Питается норка мелкими млекопитающими, рыбой и даже земноводными, то есть обычными лягушками. Более подробно о питании следует смотреть в работе кандидата биологических наук В. С. Попято «Рационы кормления при вольерном содержании пушных зверей».

Усвоив это, Семён Семёнович с лёгким сердцем расписался в акте приёмки двухсот зверьков, вольерных сооружений, домика конторы, некоторого количества специального комбикорма, а также выполнил ряд других формальностей.

Хозяйство располагалось в полутора километрах от городка в неширокой, заросшей травой долинке. Городок отсюда был виден как на ладони.

Прежний директор, одышливый волосатый мужчина, водил Семёна Семёновича по хозяйству и равнодушно тыкал коротким пальцем: «Это то, это то…» Дощатые заслонки вольера были подняты по случаю хорошей погоды. Коричневые, похожие на ласку зверьки ловко перебегали за проволочной сеткой, посверкивали тёмными бусинками. Семён Семёнович легкомысленно сунул за проволоку палец. Волосатый мужчина вздохнул и сказал: «Откусят. Очень уж до жратвы охочи».

Мимо быстро, так что раздувалась юбка, прошла молоденькая работница Соня. Обернула к начальству смуглое, явно с примесью туземной крови лицо.

– Егоза, – сказал ей вслед прежний директор и ушёл, тяжело ступая по обрезкам досок, испорченным кормушкам и разному хламу неизвестного происхождения. Ушёл насовсем.

Семён Семёнович остался у клеток. Несколько зверьков кончили возню и подошли к сетке, прижав к ней острые мордочки. Похоже, хотели спросить: каков будет новый директор, с каким характером человек? Один, по-смешному перебирая лапами, поднялся по проволоке в рост, показал светлое брюшко. Потом скорчился обезьянкой, притих, только бусинки любопытно косились на Семёна Семёновича.

6

Социологи не ломали копий из-за Топоркова, Бедолагина и Янкина. Они их просто не знали. Но если бы какой-нибудь пытливый исследователь пропластков человеческих судеб добрался до маленького городка на берегу Охотского моря, он смог бы применить к Топоркову и Бедолагину или Бедолагину и Янкину лишь два расплывчатых принципа:

а) все трое занимались тем, что добывали средства к существованию;

б) средства к существованию они добывали нерегламентированными путями.

Нижней границей в этом свободном предпринимательстве был уголовный кодекс (дэ), который все трое свято чтили. Верхний – абсолютная неспособность ежедневно начинать и кончать работу в одно и то же время.

Причина, которая поставила их на такой путь, затерялась в тумане времени.

Давняя дорога привела их в молодости на Север. Их можно было видеть со старательским лотком или с плотничьим топором в руках на какой-нибудь малокалиберной стройке. Возможно, их гоняла мечта о длинном рубле, возможно, просто страсть к перемещению, которая, как известно, принимает различные формы. Неизвестно также, какая причина привела их в маленький город на берегу Охотского моря. Их потребности состояли из чая, папирос, хлеба и сахара. Они умели делать всё.

Топорков был мал ростом и худ, Бедолагин высок, жилист и тощ. Янкин был просто волосатого вида мрачным мужчиной.

Все трое носили армейские гимнастёрки, купленные где-то по дешёвке, и хлопчатобумажные полосатые штаны, те самые, которые можно увидеть в любом сельском магазине от Чукотки до Прибалтики. Москвошвеевские кепки со сломанными козырьками и молчаливость ставили точку на внешней характеристике этих людей. Положенный для человеческого общения запас слов употреблялся ими лишь изредка в сериях: «а вот однажды…», «к примеру, возьмём…», «в одна тысяча девятьсот…», «снасть, она…» и так далее.

7

Тема первого Вениного романа наметилась сразу: «Жизнь сурового северного городка с мужественными людьми и романтическими судьбами главных героев». Веня для простоты мыслил стандартными формулировками.

Именно по этому плану Веня уже около месяца изучал жизнь. Опыта у него, конечно, не было. Он подолгу толкался в магазинах, ходил на морской берег, где пацаны в отцовских резиновых сапогах обманывали бычка на красную тряпочку, и выбирался на окраины, где у иных домов (вот он, колорит) подыхали от безделья косматые упряжные псы. Но всё оказалось не так просто, как думалось в тишине музейной библиотеки.

Главный герой с романтической судьбой был. Ехидно остроумный молодой человек, капитан институтской сборной по баскетболу и свой парень. Это вначале. А потом жизнь у него закручивалась вовсе не по стандарту.

Но никак не находился северный колорит. Не было мудрого старика, который закурил бы трубку и, глядя на огонь, сказал: «Ох-хо, тяжело вспоминать то время…»

8

Столпы хозяйственной жизни города – грек Згуриди и Семён Семёнович Крапотников – оказались соседями. Их разделяли только бревенчатая стена и полоса травы между дощатыми крылечками. Вначале дощатые крылечки были ареной знакомства, затем стали местом ежевечерних встреч. Семён Семёнович уже наизусть знал историю жизни этого тихого человека. Это была всё та же, обычная и необъяснимая история о том, как человеку «захотелось куда-то поехать».

– Хорошо, спокойно живём, – говорил Згуриди. – Очень хорошие люди. Всех знаешь, тебя все знают. Мы с Марусей думали: скопим денег, купим каменный домик на Чёрном море. Я раньше в Одессе жил. Очень хотел каменный домик. За три года хорошо скопили. Приехали туда. А, слушай, жарко, людей много. Понимаешь, мне, греку, жарко. Через полгода я этот город во сне стал видеть. Не понимаю сам почему, а вижу его во сне. Очень редкий грек я, вот что иногда думается.

Семён Семёнович слушал, поддакивал, с коротким смешком рассказывал забавные случаи из своей жизни. Так за несколько вечеров он узнал всю предысторию городка и всех его обитателей, достойных упоминания.

Однажды Згуриди рассказал о системе экономических взаимоотношений внутри города. Семён Семёнович слушал не очень внимательно.

По Згуриди, получалось так. Около пятисот жителей городка работали в разных учреждениях. Получали зарплату. Остальные жители перераспределяли её между собой. Остальными были «добытчики». Добытчики солили рыбу. Продавали огурцы и капусту из собственных парников. Поставляли свинину, дрова и кетовую икру.

Два человека жили тем, что жгли где-то известь для беления потолков. Получалось так, что городок жил натуральным хозяйством, забирая извне зарплату и не выдавая наружу ничего, если не считать функций административного управления краем.

– Чудеса, – охотно согласился Семён Семёнович. – Консервная банка без дырки.

На крылечке было тихо. В комнате Згуриди перестал шуметь примус. Значит, сейчас их позовут пить чай. С моря доходил дальний шум: где-то в океане бушевал шторм, и отголоски его разбивались о здешние тихие берега. Посреди вечерней улицы, размазывая по щекам безутешные слёзы, прошёл босоногий пацан. Наверное, сбежал из дому и шёл сейчас куда-нибудь в неизвестность, чтобы поселиться подальше от человеческой несправедливости.

– Чудеса, – повторил Семён Семёнович и вдруг почувствовал волнующий холодок рождающейся идеи. Идея возникла и мягко, но властно распёрла грудь.

Консервная банка без дырки? А норковый питомник? Как же он не мог понять этого раньше? Не жалкое ателье с плюшевыми жакетами, не одноэтажные учреждения с вывесками, не двести норок у одной кормушки, а грандиозный питомник – вот идея! В этом заключалась историческая, социальная, географическая и какая хотите роль городка. И личная задача С. С. Крапотникова. Это была идея!

Городок спал. Спали работники учреждений с вывесками «Рай…» и «Гор…», спали домохозяйки, похрапывали добытчики.

Плескался в отголосках шторма набитый рыбой Тихий океан. Гигантская кормушка для грандиозного питомника. Большинство женщин земного шара не думали в это время о норковых шубах. Министры финансов решали валютные проблемы без всякой мысли о том, что существует зверёк, мех которого равноценен самой твёрдой валюте.

Маленький взъерошенный человечек курил папиросу за папиросой.

9

Поняв внутренний смысл событий, Семён Семёнович Крапотников сразу же провёл удачную экономическую операцию.

По уставу питомника, до тех пор, пока он считался опытным, норок полагалось кормить комбикормом, специально доставляемым из далёких земель. Комбикорм стоил дорого. Поразмышляв над брошюрой В. С. Попято, Семён Семёнович понял, что надо поискать кормёжку подешевле. Разницу тогда можно пустить на расширение питомника.

Рыбу он достал почти даром. Её поставил экипаж загулявшего рыбацкого сейнера, промышлявшего вблизи городка. Настоящего хода не было, вдоль береговой полосы шла только несерьёзного значения рыба навага. Семён Семёнович получил три тонны наваги, экипаж получил возможность скрасить предстоящий промысловый рейд. В активе питомника осталась сумма. На эту сумму можно было купить новых зверьков.

…В лихорадочной деятельности облик Семёна Семёновича стал меняться самым заметным образом. Тихий грек Николай Згуриди посматривал на него с опасением. Как он раньше мог не замечать, что сосед бегает по улицам, как мальчишка, а когда речь заходит о питомнике, глаза у него вспыхивают фосфоресцирующим блеском? И странные разговоры о будущем процветании городка. О какой-то «социальной революции». Кому надо? Какая революция?

…Первая норка подохла через неделю после покупки наваги. Это был самый прожорливый и толстый зверёк во втором вольере. Теперь он лежал в углу скрючившись, безучастным ко всему миру комочком коричневой шерсти.

Через день подохли ещё две. Это было вопиющей каверзой природы.

После долгих колебаний Семён Семёнович послал в центр длинную радиограмму. Как колебания, так и длина радиограммы объяснялись тем, что перед этим в центр было послано письмо с радужным рапортом. С намёком на необходимость расширения.

10

Веня Ступников напрасно рылся на полках библиотеки музея. Никакой литературы о заболеваниях норок здесь не было. Перед этим, удивившись просьбе странного посетителя, Веня долго ходил около витрин с чучелами.

– Так такой зверь здесь не живёт, – ответил он, вернувшись.

– Должен жить, – ответил странный посетитель.

Теперь Веня шарил по полкам. Был найден двухтомник «Птицы и звери СССР», «Охотник» Джеймса Олдриджа, подшивка «Российского натуралиста» за 1879 год, «Кролиководство» Б. Бермана.

Растерянный человечек долго перебирал эти книги. Неуверенным жестом отложил «Кролиководство», «Птицы и звери».

– Берите, только принесите, – сказал Веня.

– Вы не знаете, как лечат пушных зверей?

– По специальности я историк, – с достоинством ответил Веня.

Забрав книги, человек ушёл. Веня снисходительно смотрел ему вслед: «провинциальная достопримечательность».

И, в который уж раз сладко вздохнув, Веня стал думать о том времени, когда он напишет сногсшибательную северную повесть. Редакцию будут заваливать письмами: где эти места и как туда проехать? И невдомёк им будет, что всё написанное не более как продукт его, Вениамина Ступникова, психотворчества.

Для тренировки Веня стал думать о только что ушедшем от него человеке. Он искал в неприметном событии яркую фабулу жизни. Получалась какая-то ерунда: замаскированный под видом безобидного чудака японский шпион прибыл, чтобы узнать тайну производства норковых шкурок, а также ряд других немаловажных секретов.

11

В деревянном домике конторы было тихо. На газетном листе лежал мёртвый зверёк. Восьмой по счёту. Положив норку на стол, Соня отошла к стене и остановилась там, сердито поджав губы. Румянец на щеках стал от этого ещё темнее.

– Ну как, Сонечка, – по привычке спросил Семён Семёнович, – сколько сердец разбито за вчерашний вечер?!

Соня презрительно фыркнула, потом застучала каблуками к двери. Семён Семёнович молча смотрел на зверька. Осторожно потрогал коричневый бок. Пальцы наткнулись на выступы рёбер. Оскаленные зубы норки молили о помощи.

– Старый хвастливый болтун, – сказал Семён Семёнович. – Несостоявшийся пушной Наполеон. Спасать зверей – вот что надо.

12

В каждом приморском городе есть свой «Шанхай». «Шанхаем» называется древняя окраина города, где беспорядочное скопище разнокалиберных домишек, во-первых, свидетельствует о пренебрежении наших предков к архитектурной планировке, во-вторых, внушает уважение к долговечности дерева, как строительного материала. «Шанхай» всегда располагается на морской окраине. Эта позиция свидетельствует о его обречённости. Новое строительство наступает из центра. «Шанхаю» отступать некуда.

В маленьком городе на берегу Охотского моря между крайними домиками и водой оставалось ещё порядочное пространство.

Часть его, огороженная бочками из-под горючего, служила посадочной полосой. В обычное время на полосе и рядом с ней паслись немногочисленные коровы и козы. Сегодня на полосу сел самолёт.

Топорков передал Бедолагину очередной кусок нанизанной на бечеву сети и сказал на всякий случай:

– Сел.

– Сел, – согласился Бедолагин.

– А ведь у меня где-то племяш в летунах служит,– сказал Янкин.

– Кокнулся, поди, твой племяш, – съехидничал Бедолагин.

– Полетай ты каждый день на такой фитюльке, небось тоже кокнешься.

– И никаких денег не надо, – миролюбиво заключил Топорков.

– Деньги всегда надо.

– Много у тебя их было?

– Бывало!

– Порастерял, значит, сберкнижки?

– До сберкнижки не доходило. Сам знаешь.

…Из самолёта выкинули мешки с почтой. Потом он вырулил к началу полосы, потарахтел немного мотором и легко, почти без разбега оторвался.

– Улетел, – сказал Топорков. – Всего-то из-за одного пассажира приходил.

– У меня племяш самостоятельный, – сказал Янкин. – Не кокнется.

13

Голова Я. Н. Беклемишева склонилась над «Экологией паразитирующих пресноводных». Вчера хитрющий, как сто цыганок, Баядера (дэ) упёк его в библиотеку выписывать из толстых томов всё, что связано с именем Дж. Б. Гупера и ещё пятнадцати таких же умных людей. Пока тетрадка лежала нетронутой, в голове Я. Н. Беклемишева бродили пустячные (шн) мысли, например: хотелось угадать, кто сидит напротив за уляпанным чернилами барьером. Из-за барьера высовывалась лишь зелёная макушка настольной лампы. Зелёные макушки торчали по всему залу, как квадратно-гнездовая посадка фантастических кактусов.

В дальнем конце зала светлело пустотой во всю стену зеркало. Зелёная россыпь кактусов уходила в нём в перспективу, в бесконечность.

Мысли перешли на «прану». Эта «прана» берётся утром из форточного воздуха. Потом, не дай бог, перетеплить душ. Вытираться надо снизу вверх, в последнюю очередь массируя кончики волос. После кончиков волос надо подойти к зеркалу и несколько раз беззвучно крикнуть «ых». Пятилетняя дурёха Катька специально просыпается, чтобы посмотреть, как он это делает. Эта система, как уверяют, поможет ему стать настоящим научным работником. Не хуже Баядеры (дэ), официально выражаясь, доцента Мироненко.

А сзади, видимо, о том же шептались два студента: «…И вот, понял, если две недели подряд это делать, понял, то все экзамены будут как котлетку съесть, понял…»

«Пойду домой, – решил Славка. – Сейчас пойду домой, а завтра приду, сяду прямо к микроскопу. Пусть Баядера (дэ) бесится, сколько влезет».

Он сдал «Экологию паразитирующих пресноводных» и с наслаждением сунул в карман пустую тетрадку. Девушка в регистратуре поставила ему в наказание штамп «12.00». В двенадцать дня из библиотеки уходят лишь патентованные бездельники.

14

По пустынным камням портала ветер гнал сухой листок. Троллейбусные провода качались в светлом небе. Мазнув по нему глазами, прошли две филологички. Славка понял, что они филологички потому, что услышал спор о «семантическом примитивизме Даля». На серой гранитной колонне карандашом были написаны стихи:

…

Миры вращаются в мирах…

Планетная система картотек и фолиантов

Лишь просто включена в огромный мир другой —

Из дальних океанов, островов

И неизвестных мне космических гигантов.

Дурёха Катя с соседским Аркашкой громко дразнили неизвестное лицо во втором подъезде. Когда Славка вошёл, неизвестное лицо крикнуло сквозь дверную щель: «А мне папка гончий велосипед купил!» Увидев Славку, Катя притихла, но всё-таки сказала достаточно громко: «И не бывает для детей гончих велосипедов». Вообще для пяти лет она была на редкость толковой девчонкой. Славка уже подымался по лестнице, когда она догнала его и крикнула:

– А к тебе дяденька приходил. Незнакомый.

Проходя мимо почтового ящика, Славка машинально выдернул задвижку. На пол упал ключ. Значит, мать уже ушла.

На тумбочке лежала написанная карандашом записка от матери. «Слава, к тебе приходил какой-то мужчина. Говорил, что тебе надо ехать к каким-то тайфунам. Ещё рассказывал про лиственницы. Ничего не понимаю».

Славка покрутил записку. Лиственницы, тайфуны. Чепуха сплошная.

Он положил записку на тумбочку. Налил в чайник воды. Поставил чайник на плитку. Голова всё-таки болела. Спираль начала тихо пощёлкивать, нагреваясь.

«Верь в интуицию, если она настораживает», – неожиданно решил Славка. Он подошёл к телефону. По голосу он узнал Миху Ступаря, ихтиолога из соседней лаборатории.

– Ты знаешь, что такое мир бризов и тайфунов?

– Так сейчас кругом миры. Мир фантастики, мир букинистов, мир искусства. Осталось узнать, где кончаются миры и начинается жизнь, – хладнокровнейшим голосом ответил Миха.

– А лиственницу знаешь?

– Хвойное дерево Лярикс. Подробнее в справочнике Мамушкина.

– Значит, ты ничего не знаешь, – вздохнул Славка. – Чёрнышев там?

– Ни, – сказал Миха. – У него доклад завтра. Думаешь, он?

– Что он?

– А ты о чём?

– Будь, – сказал Славка.

– Ага. Будь, – сказал Миха.

Они оба выжидательно молчали в трубку. У Михи были железные нервы. Славка отошёл от телефона.

Голова всё-таки болела. Славка поискал пирамидон, вздохнул, лёг на диван и решил, что завтрашний разговор с Баядерой (дэ) он начнёт с недавно прочитанной статьи. Статья была о машинном реферировании. (То, чем меня заставляют заниматься второй год, сейчас великолепно делают машины.)

15

«…Высочайший эмоциональный взлёт духовных сил, обусловленный глубоким чувством к любимой женщине, как объекту, олицетворяющему высшую гармонию мира, в том виде, как она представлялась художникам тех времён, дали нам множество поистине прекрасных произведений искусства… Данте и Лаура. Феерический взлёт пожилого Гёте в результате любви к молодой девушке. Платоническая любовь Бальзака…»

Всё было правильно. Страница 175-я книги В. Д. Авдёхина «Процесс психотворчества в художественной литературе» положительно рекомендовала состояние влюблённости как стимул литературного творчества. Веня с облегчением закрыл книгу.

…Это произошло случайно. В тот самый раз, когда он старательно вживался в образ Семёна Семёновича Крапотникова, Веня незаметно для себя пришёл к выводу, что он просто-напросто прошляпил единственного достойного внимания человека.

Двухдневная гонка по следу привела Веню в норковый питомник. Приземистое сооружение, вольеры и домик конторы стояли в узком распадке, закиданном предательски замаскированными камнями. Веня шёл, спотыкаясь о камни, и чертыхался.

Дверь в контору была открыта. Веня поднялся на крыльцо, растерянно прикидывая, как объяснить свой визит, и нос к носу столкнулся на пороге с девушкой, которая в одной руке несла лоток с мусором, а в другой держала веник.

– Ой! – сказала она.

– Извини… – начал было Веня, но поперхнулся.

Её звали по-русски Соня. Но у неё было второе местное имя – Каткаль, что в переводе значит «подснежная вода». Кроме того, закоренелый циник Крапотников назвал её как-то в шутку Тамерланом, потому что, по его мнению, целые улицы, поселения и города мужских сердец должны были разбиваться вдребезги при одном её появлении. И он был не так уж не прав.

Она унаследовала от матери хрупкую стройность таёжных женщин, женщин древнего охотничьего племени. Отец её был потомком бородатых мужиков, остановившихся покурить на берегу Тихого океана. Соня – Тамерлан – Каткаль.

Половины этого было достаточно, чтобы беспощадный меч Тамерлана опустился на забитую поисками экзотики Венину голову.

16

Утром Славка шёл в институт, чувствуя, что за ночь его голова как-то многозначительно опустела. На учёный совет он всё-таки опоздал. В тёмном коридоре стоял реставрированный бюст питекантропа. Пахло пылью и сигаретами. Из-за стеклянной двери доносился голос его бывшего однокурсника Тольки Чернышёва. Делового парнишки.

«…Концентрация данного вида вопреки экстенсивности распространения отдельных его разновидностей…» Речь шла об озёрных блохах, которые Толька Чернышёв решил двинуть на корм карпам.

Светловолосый круглолицый тихоня Толька до конца курса прошёл непонятным человеком. Он всё молчал и всё ходил на разные кружки, когда остальные просто с ума сходили по баскетболу. Потом стал председателем СНО, потом нашёл идею о водяных блошках. Попав в этот биологический институт, Толька быстро оперился. Стал носить хорошие костюмы и здорово научился рассказывать «научные анекдоты». «Мой реферат почти аннотация, моя аннотация почти диссертация, моя диссертация почти монография…» и так далее.

В лаборатории опять не убрали пыль. Пылесосом проползли лишь по ковровой дорожке. Славка стал прибирать свой стол. Выписки, списки, рефераты, папки с ярлычками и ярлычки с пометками разноцветной тушью. «Баядерская (дэ) нумерация». Его руководителя доцента Мироненко прозвали Баядерой (дэ) за умение хорошо, «соблазнительно» говорить.

«Пасьянс – вот основа открытий. Линней и Менделеев раскладывали пасьянс и получили системы». Проговорив что-нибудь такое, доцент Мироненко убегал, оживлённо работая ручками. Говорят, он работает над какой-то систематикой, которая даст ему докторскую диссертацию.

В коридоре возник сдержанный гул голосов. Чья-то голова ошалело заглянула в дверь и так же моментально исчезла. Вошел Чернышёв. Он вытирал платком испачканные мелом пальцы…

– Ну, как доклад? – вежливо осведомился Славка.

– Ничего доклад. Хороший доклад. А что?

– У меня идея для тебя. Вот, понимаешь, если бы заставить лягушек размножаться круглогодично…

– Ну? – заинтересованно спросил Чернышёв.

– Так чего «ну»? Тогда бы карпы запросто кормились их икрой.

– Чудишь всё, – недоверчиво сказал Чернышёв.

– Чудю, – согласился Славка. – Ты Баядеру (дэ) не видел?

– Нужен мне твой Баядера (дэ)!

– Ты подумай насчёт лягушек! – крикнул вслед Славка.

Чернышёв вернулся и, округлив глаза, постучал себя по лбу согнутым пальцем.

В ответ Славка молча поманил его к себе. От удивления Чернышёв приоткрыл рот и остановился.

Славка вынул из кармана мятую записку.

– Твоя работа?

– Ты о чём? – почему-то шёпотом сказал Чернышёв.

– Я про записку. Бризы там, тайфуны. Калиостро в тапочках!

– В тапочках?

– Можешь идти.

– Слушай, – сказал Чернышёв, – я вроде понял. – И что же тебя осенило?

– Ты вчера в библиотеку отписан был? Всё правильно. Прихожу я утром к директору. Ну, надо было. Секретарша сидит позёвывает. Говорит, занят. «Кто?» – говорю… Ну, знаешь, вдруг из китов кто. Иногда полезно подловить. «А!» – говорит она и машет рукой, Я – раз, в кабинет. А там сцена, смеха не хватит. Директор за столом красный весь. Пилит по горлу ладошкой. Отказывает. А напротив какой-то чудак. Видно, что от сибирских руд, и тоже себя по горлу ладошкой, надо что-то ему позарез. И спокойно сидит твой Баядера (дэ) и крутит пальчиками.

– Мы же не отраслевой институт, – колотит себя по груди шеф.

– Был в отраслевом, – отвечает тот, маленький.

– Нет у нас таких специалистов. Ну, скажите хоть вы, Мироненко!

А Мироненко этот твой так улыбается и шутит тонко:

– Агрессия, – говорит, – через головы ветеринаров, Вениамин Петрович.

Тут директора допекло; он сел и говорит так устало: «Решайте сами». Это Баядере (дэ). «Ваш, – говорит, – отдел». А тот говорит: «Не могу решать, у меня сейчас из сотрудников только один молодой человек Беклемишев». Тот сразу за карандашик: «Ага, Беклемишев. Hу, спасибо. Знал, что поможете». Шляпу в руки и с приветом. Те ему вслед: «Куда же вы?» А его уже нет. Это страшный человек, Славка. Поверь опыту.

– Ну, страшного ничего нет, – на всякий случай сказал Славка. Теперь он совсем перестал что-либо понимать.

Гул голосов затих в коридоре. Видимо, начался следующий доклад. Славка взглянул на приколотое к стене расписание. Вслед за Чернышёвым шла сенсация дня – доклад, который в институте ждали почти полгода. «Жаль, что опоздал», – подумал Славка. В комнате было тихо. Тёмная пылесосная дорожка лежала на ковре. За стеной Миха Ступарь дурашливо напевал песню о Марусе, решившей отравиться.

«Смотрит на увеличение 800 и радуется», – решил Славка.

17

Дверь открылась.

В комнату вошёл незнакомый человек. – Здравствуйте, – сказал он и снял шляпу.

Мудрые, чуть грустноватые глаза старого лешего были у этого человека. Оттопыренные уши и ехидных размеров нос составляли его лицо.

– Здравствуйте, – сглотнув от волнения слюну, сказал Славка.

Шляпа качнулась и опустилась, закрыв голый, как коленка, выпуклый череп мудреца.

– Здравствуйте, – повторил он. – Вы Беклемишев?

– Ага, – опять почему-то сглотнув, сказал Славка. – Вы это по интуиции или по информации?

Человек хитро улыбнулся. Сумасшедшая веселинка скакнула в его глазах.

– Крапотников, – представился он. – Директор норкового питомника. В местах отдалённых…

Славкина мысль обежала кругозор событий. Цепь фактов с лязгом сомкнулась. Он вежливо поклонился:

– Ярослав Беклемишев.

Странный человек широко улыбнулся. Славка улыбнулся ещё шире.

– Мне рекомендовали вас как лучшего специалиста по норкам, – вкрадчиво сказал незнакомец.

– Без меня меня женили, – осторожно отпарировал Славка. – Я узкий специалист по грызунам.

– Давайте напрямик.

– Идёт.

– У меня умирают маленькие коричневые зверьки, – серьёзно сказал странный человек. – Каждый день я кидаю на свалку золотые рубли международной валюты. Мне нужен толковый специалист. Я не упрашивал бы вас, как мальчишка, если бы вы не были последней надеждой.

– Ваша последняя надежда видела норок три раза в жизни: два на экскурсиях в музей и один раз на препараторском столе.

– Готова койка с видом на океан.

– Океаны принимаю только по распоряжению начальства, – насмешливо сказал Славка. – Какой океан?

– Тихий.

– Чёрт возьми! И всё-таки идите к начальству.

– Ваше согласие, и я через пять минут принесу вам командировочное удостоверение.

– Вы действительно страшный человек, – усмехнулся Славка. – Теперь я всё понял. У вас, не обижайтесь, паранойя. Идефикс (дэ), по-научному. С такими, как вы, невозможно бороться.

– А может, поговорим по-хорошему? Не боитесь поговорить по душам с параноиком? – Человек сказал это тихо, почти грустно.

– Идёт!

Они встали. За стеной Миха Ступарь озабоченно насвистывал румбу… Тихо пощёлкивала батарея отопления. Бюст питекантропа смотрел в темноту коридора слепым взглядом. Из-за стеклянных дверей доносился голос очередного докладчика.

18

Их встретила зелёная трава аэродрома. (Скажите, пожалуйста, здесь растёт трава!) И ветер донёс знакомый по мальчишеским снам солёный запах. (Это пахнет Тихий океан. Почему его не видно?)

Навстречу им двинулся жердеобразный человек в длинном, до пяток, плаще. Человек стеснительно пожал Славке руку и сказал баском: «Згуриди»

– Грек, – скороговоркой прокомментировал Крапотников. – Единственный грек на всё побережье. Единственный закройщик плюшевых жакетов на сто тысяч квадратных километров.

Обшарпанная «Победа» крутила их по узким деревянным улицам. Шофёр был в ковбойке и почему-то в зимней шапке. На поворотах он перекатывал папиросу из одного угла рта в другой. Уникальный грек с провинциальной вежливостью задавал вопросы о дороге.

«Победа» остановилась у деревянного одноэтажного домика. Полная женщина в ситцевом платье открыла им калитку.

– Прошу, – сказал Згуриди.

Низенькая чистая комната была тщательно убрана. Беклемишеву сразу понравилась эта комната, и даже горшки с фикусами у окон, и глупейшая картина рыночного производства. Полная женщина с церемонными извинениями накрывала стол. Згуриди принёс откуда-то цветной графинчик.

– За знакомство, – сказал он.

Только Крапотникову не сиделось на месте. Он рассказал Славке о вольерах, холодильнике, каком-то микроскопе. Было ясно, что ему очень хочется немедленно схватить Беклемишева за руку и потащить его в питомник к норкам. Полная женщина с улыбкой наблюдала за ним. Видимо, Крапотников был в этом доме свой человек.

– Молодой человек будет спать после дороги, – сказала женщина. – Ваших норок он посмотрит и завтра.

– Я живу здесь седьмой год, – сказал Згуриди. – Два года назад здесь работали геологи. Очень насмешливые молодые люди. Они всё удивлялись, почему я грек. «У тебя должна быть фелюга, Згуриди, – говорили они. – Какой же ты грек без фелюги?» Я послушал их. Действительно, живу, можно сказать, на берегу Великого океана, а фелюги нет. Я купил себе очень большую шлюпку. На ней есть мотор. «Мотофелюга» – так сказали геологи. Вы можете брать её себе когда угодно. Здесь много рыбы. Но редко бывает погода.

Они пили какой-то сладкий ликёр. Наверное, от него Славке в самом деле хотелось спать. Казалось, что он сидит в этой комнате сто лет. За тысячи вёрст отсюда остался город с библиотекой, курилкой, дурёхой Катькой, идеями доцента Мироненко и стихами о мирах, написанными карандашом на серой гранитной колонке.

– Фелюга должна быть с парусом, – сказал Славка.

– Не умею шить парус, – усмехнулся Згуриди. – Могу сшить юбку-кринолин, но не знаю, как делать парус. Кроме того, у настоящей фелюги мачта должна быть из дерева кипариса.

– Чепуха, – сказал Семён Семёнович Крапотников. – Исправный мотор – и все кипарисы.

19

Было обычное утро. Оно принесло с собой туман. Туман пах йодом и рыбой, потому что на берегах Тихого океана туманы всегда пахнут так. Он висел на иголках лиственниц и серебрил стены домов. Запах йода смешивался с запахом человеческого жилья и хвои.

В это утро Веня Ступников проснулся без пятнадцати семь. Его разбудил будильник. В сущности, Вене незачем было просыпаться именно в это время. После визита директора норкового питомника/ в музей не забрела ни одна живая душа. Но Веня-то твёрдо знал, что уважающий себя писатель должен начинать день чашкой кофе и сигаретой. И необходимо, чтобы это было пораньше.

Веня пил кофе, курил и мыслил. За окном стояла белая муть. В раскрытую форточку лезла сырость. Это был знаменитый туман Охотского побережья. Жизнь снова оказалась очень сложной. Из-за того, что в каком-то проклятом питомнике дохнут норки, он, Веня Ступников, не имеет ни минуты покоя. Каждый день он как идиот бредёт в эту долину. Два дня подряд доказывал, что он историк и ни черта не понимает в животноводстве. Потом ещё два дня по её просьбе толкался по всем учреждениям города в поисках помощи. Кажется, он узнал всех служащих городка. Директор питомника, тот самый злополучный чудак, исчез в неизвестном направлении.

По ночам память воскрешает далёкий чернозёмный городок, и… так или иначе приходится заниматься самокритикой. А кому это приятно? Соня – Каткаль – Тамерлан. Она заставила его даже к этим норкам относиться с уважением, хотя он с детства терпеть не мог кошек, ворон и прочую живность. И сама она похожа на норку. Движется быстро, бесшумно, и кажется, что тело её скручено из какого-то диковинно-упругого материала.

Сегодня ночью он нашёл идею. Питомник будет спасён. Он напишет громовую газетную статью. Статью, которую будут рвать из рук миллионы. В современном духе. Каждая фраза как бомба. Форма – это основное. Читатель ждёт форму. Любой может слазить в энциклопедию на букву Н, выписать оттуда всё, что относится к норке, вставить местные факты и фамилии – и готово дело. Веня Ступников сделает иначе. Он начнёт с песни Монтана о Мари, которая носила норковую шубку. Мари гуляла в норковой шубке по Парижу, и все девушки завидовали ей, а парни на улицах шли следом, как лунатики.

А разве наши девушки не имеют права ходить в норковых шубках? Далее можно написать о достоинствах норковых шкурок.

В грустной французской песенке Мари кончила плохо. Она состарилась, и состарилась её шубка. Мари стала никому не нужна.

Каждая девушка имеет право носить столько норковых шубок, сколько ей угодно. Но для этого нужны норки. "А что же творится в нашем питомнике? Далее сплошные разрывы гранат.

Веня кончил пить кофе и закурил ещё одну сигаретку. Материал о норках прекрасно складывался. Только надо всё хорошо обдумать.

20

В это обычное утро Славка Беклемишев был в питомнике с восьми утра. Он наблюдал, как кормят норок. Маленькие коричневые зверьки с хрустом уничтожали рыбу. Они были веселы и явно довольны жизнью. Потом Крапотников провёл Славку смотреть на больных. Это был полный контраст. Норки лежали у стенок вольер и безучастно смотрели на Беклемишева. В кормушках лежала нетронутая рыба. Один зверёк был, по-видимому, мёртв. Беклемишев попросил вынуть его. Зверёк был невероятно худ. Сквозь шерсть просвечивала синяя истощённая кожа. Никаких внешних следов заболевания не было видно. Беклемишев чувствовал себя отвратительно.

– Надо сделать вскрытие, – сказал он как можно увереннее.

– Прошу, – сказал Семён Семёнович. – Всё готово. Я знал, что вы будете делать вскрытие. – Он сказал это спокойно, но Славка заметил, как у него дрожат руки, когда он вытягивал из кармана папиросу.

Они прошли в домик управления питомника. Тоненькая смуглая девушка в халате ожидала их на крыльце.

– Это наша уборщица, – сказал Семён Семёнович. – Я зову её Тамерланом. В скором времени она уничтожит все мужские сердца города и окрестностей.

Вулканический румянец упал на щёки Тамерлана.

– А ну вас, – чуть слышно сказала она.

Славка неприлично долго нащупывал дверную ручку. Ему мешала дохлая норка, которую он держал под мышкой. Он услышал, как кто-то сдавленно засмеялся за его спиной, и услышал лёгкий топоток убегающих ног.

На обтянутом простынёй столе лежали несколько скальпелей, пинцет. А в стеклянном шкафу горделиво распределился малый хирургический набор. У некоторых инструментов были даже братья. Видимо, реквизиция медицинского оборудования в городке имела широкие масштабы.

– Не буду мешать, – сказал Семён Семёнович, тихонько притворив за собой дверь.

Славка закурил. Он ворошил в памяти обрывки лекций и практических занятий. Потом он попытался вспомнить статьи, читанные им в научных журналах. Он вспомнил Дж. Б. Гупера и его желудочных паразитов. Наверное, полевые мыши тоже худели, когда паразиты грызли их внутренности.

– С этого и начнём, – сказал Беклемишев. Он взял в руки ланцет… И вдруг ему стало чертовски хорошо. Лёгкая тяжесть ланцета в руке была свидетельством, что ему, Славке Беклемишеву, надо сделать сейчас нужное и полезное дело. Может быть, первое по-настоящему полезное дело в его жизни. Ему должно повезти. Ему не может не повезти.

Ночной таверны огонёк метнулся и погас.

Друзья, наш путь ещё далёк в глухой полночный час,-

тихо запел Славка.

Мёртвые оскаленные зубы зверька просили о помощи.

21

Веня, спотыкаясь, шёл вверх по долине. Лицо и плащ были мокры от мельчайших капелек тумана. Казалось, туман настолько плотно прижимается к земле, что его можно будет резать ножом. Веня тихонько бормотал вслух фразы из первой в его жизни статьи. Пока это был только черновик. Но сладостный яд успеха уже туманил голову. Она должна это оценить…

– Чёрт! – сказал Веня, споткнувшись о камень. Ботинок был порван. Пальцы ног остро заныли.

Ощупывая ногу, Веня вспомнил о том, что узнал по дороге сюда. Чудак, директор питомника, вернулся. Привёз с собой какого-то юного мужа науки. Наверняка очкарик. Аспирантишка.

Острая игла ревности кольнула Веню. А что, если это в самом деле молодой аспирант? Аспирант? Аспиранты – это такой народ. Всегда ухлёстывают за девчатами с младших курсов. И всегда с успехом. Кому, как не Вениамину Ступникову, знать это? И Веня поспешно похромал в туман. Туда, где его должна ждать Соня – Тамерлан – Каткаль.

22

Соня читала «Трёх мушкетеров». Крапотников строго-настрого запретил ей уходить. Она должна была ждать, пока тому, в соседней комнате, не понадобится помощь. Но в соседней комнате было тихо. Может быть, он там заснул? Такой смешной. Высокий, взрослый, а ищет дверную ручку не с той стороны. И дохлый хвост торчит из-под руки. Уж если сам директор не знает, отчего умирают норки, то где знать ему!

– Где директор? – раздался громкий вопрос. Соня – Тамерлан вздрогнула. Страшная голова смотрела на неё из соседней комнаты. Всклокоченные волосы, в зубах нахально дымилась папироса.

– Где этот Крапотников? – спросила голова ликующим тоном.

Соня опомнилась.

– Директор вышел, – обидчиво сказала она.

Но учёный чудак только рассмеялся. Он выскочил из комнаты и схватил Соню за руку. Он потащил её в ту самую комнату. От растерянности Соня даже не вырывала руку. На столе лежала растерзанная норка.

– Прошу прощения, – сказал голос за спиной. Соня тихонько потянула свою руку. Но Беклемишев ничего не замечал.

– Что это? – снова закричал он и сунул ей в нос пинцет с какой-то гадостью.

Снаружи хлопнула дверь. Кто-то сбежал по крыльцу.

– Слушай, Тамерлан, – свистящим шёпотом сказал Славка. – Немедленно тащи сюда этого гениального комбинатора. Я дам ему урок на всю жизнь. Быстро…

Соня послушно побежала.

23

– Таким образом, – лекторским голосом продолжал Беклемишев, – челюстные (сн) косточки этой рыбы не растворяются желудочными кислотами. Иногда они скапливаются в желудочном тракте и своими острыми краями вызывают многочисленные ранения, переходящие в язвы. Вы должны немедленно прекратить кормление зверьков этой рыбой.

Семён Семёнович Крапотников молчал. Он только что посмотрел под лупой злополучные челюстные косточки. Всё было ясно. Всё, кроме одного.

– А чем же я буду их кормить? – убитым голосом спросил он. – Я же отказался от запаса комбикорма.

И тут настала очередь Беклемишева растеряться.

– Можно отрубить головы, – сказал он. Семён Семёнович грустно покачал головой.

– Сконструировать специальную гильотину?

– Это уже ваше дело, – сказал Беклемишев. – Будем думать вместе, – поправился он.

– Я уже думаю, – сказал Семён Семёнович. – Я уже кое-что придумал… – Крапотников смотрел на Славку. Он выпрямил спину и улыбался. Два сатанинских чёртика прыгнули в его глазах. И исчезли.

– Я уже кое-что придумал, – повторил он. – На пару недель комбикорма хватит. И нам поможет не кто иной, как старый пройдоха Згуриди.

24

В этот туманный день Топорков, Бедолагин и Янкин кейфовали. Ставить сеть почти вслепую было бессмысленным делом. Выполнять те, взятые ранее обязательства по доставке дров, а также по ремонту сарайчика, очень нужного одному доброму человеку, как-то не хотелось. Вчерашней выручки за рыбу хватило на недельный запас чая, сахара и дешёвейших папирос «Байкал». Непривычный избыток материальных благ наводил на всякие мысли.

– Вот жжём мы, ребята, эти папироски. Тощенькие. Гвоздики, одним словом. А в Америке миллионеры сигары курят. В той сигаре этих гвоздиков целая пачка. И ведь курят, не умирают.

– Смерть своё сама знает. Может, она его через сигару брать не хочет.

– А через чего она тебя, интересно, выцеливает? – ехидно спросил Янкин.

– Я мужик тёртый, – ответил Бедолагин. – Меня выцелить трудно. Помню, в позапрошлом году я новую жизнь начал. Совсем было в экспедицию устроился. Хотите верьте, хотите нет, полный меховой комплект выдали. Ну и хэбэ само по себе, как положено. Консервов и курева завались на складе. Держался я две недели…

– Врёшь.

– Ну, полторы, – сказал Бедолагин и чиркнул спичкой.

– А я однажды жениться хотел, – вздохнул Топорков. – То ли с бабой не повезло, то ли сам виноват. Затосковал, в общем.

– Понятное дело. Я из-за такой тоски да за фартом столько исколесил, что и паровозу не наездить до самого слома. Может, я в этом месте потому и застрял, что надоело.

– А может, надо было всё-таки жениться.

В этот туманный день владелец мотофелюги Згуриди искал среди заросших корявыми лиственницами улиц «Шанхая» домик, где живут три деклассированных (дэ) элемента.

25

Веня Ступников не был алкоголиком. В институте он выпивал только по праздникам, а на четвёртом курсе вместе с ребятами заходил иногда в «чипок» под стипендию. Тем более он никогда не пил спирт.

Сегодня он купил в магазине бутылку спирта. Он нёс её к замшелому домику музея, старательно исследуя со всех сторон мысль о том, что в одиночестве пьют лишь совершенно пропащие люди.

Бутылка пустела очень медленно. После двух стопок мрачное настроение пришлось поддерживать искусственным путём.

– Все они такие, – убеждал себя Веня, наливая третью стопку.

Потом мысли приняли саркастическое направление. «Подумаешь, биология! Тоже мне, наука. Живчик-яйцеклетка. Печки-лавочки. Ах вы, сени, мои сени, вестибюль мой, вестибюль. – Веня начал тихонько раскачиваться на стуле. – В конце концов, я больше могу. Я всё могу, когда захочу. Только не отвлекаться. Плевал я на этого К. Д. Авдёхина с его толстой книгой… И пить брошу, хоть спирт пить я уже умею…»

26

Где-то внизу, на дороге, глухо профырчала автомашина. Соня подумала, что, наверное, приехал тот самый смешной очкастый чудак из Москвы. Может быть, он профессор и его положено каждый раз привозить на машине. Неожиданно с фокуснической ловкостью веник как-то сам, словно был одушевлённым, исчез за тумбочкой, и вместо него столь же неуловимо в руках возникло маленькое зеркало.

Между прочим, всё это было зря. Вместо загадочного московского человека появился Веня Ступников. Веня вёл себя странно. Сухо поздоровавшись, он по очереди заглянул во все комнаты, подёргал запертую дверь кабинета директора. Сел на табурет.

– Я принёс директору статью о питомнике. Думаю, что зверьков удастся теперь спасти.

– Их уже спасли, – хихикнув, сказала Соня. – А директор будет через полчаса.

– Сегодня в «Севере» новый фильм, – несущественным тоном начал Веня. – «Чайки умирают в гавани». Изысканная вещь.

«Пшчик, пшчик», – ответил ему веник.

27

…Крышка гигантского краба, служившая пепельницей, была полна окурков. Семён Семёнович расхаживал по кабинету, слушал Веню. Теперь это был не тот растерянный человек, который унёс из музея «Кролиководство» и «Российского натуралиста» за 1879 год. Его шаги были сдержанны, но энергичны. И только в силу чрезвычайного волнения Веня не замечал быстрого, ощупывающего взгляда своего собеседника.

– Нет, – сказал Семён Семёнович, – писать о случившемся инциденте сейчас неактуально. Вы же сами не хотите работать по мелочам. Я признаю ошибку и думаю, как её исправить. Нам надо срочно и дёшево добыть много корма. Посоветуйте. Старый Крапотников охотно слушает умные советы.

– Редакция сделает всё возможное, чтобы помочь питомнику, – растерянно сказал Веня Ступников.

– Может быть, редакция добудет кита? Это очень поможет! – саркастически усмехнулся Семён Семёнович.

– Идея, – сказал окончательно запутавшийся Веня. – В нашем районе ходит флотилия «Алеут». Можно дать кратко и убедительно: «Нужен кит». Они поймут, они помогут.

– Нет! – жёстко сказал Семён Семёнович. – Пресса – вот это идея! – Он поднял палец и посмотрел на Веню гипнотизирующим взглядом. – Нам нужна большая пресса. У нас колоссальные ресурсы. Питомник можно расширить до гигантского предприятия. Нам нужны деньги. Нужны новые зверьки. Нужны специалисты с высшим образованием. Пресса, наука и помощь – вот что нам надо.

– Чёрт, это в самом деле идея, – взволнованно сказал Веня. – Я же всё время думаю об этом. Вы чертовски правы. – Он схватил кепку и добавил: – Всё-таки я думаю помочь вам с кормом.

Справедливости ради надо сказать, что загадочная краткая телеграмма «нужен кит» была в самом деле получена флагманом флотилии «Алеут». К сожалению, корабли преследовали крупное стадо кашалотов за много сотен миль от маленького городка, а радист получил устное замечание от капитана за приём бредовых заявок.

28

Пятна облаков плыли с Тихого океана в глубь Азиатского континента. Иногда солнце прорывалось сквозь них, и тогда громадные жёлтые блики падали на город, на дорогу, на склоны сопок. Три небритых мужика, поднимавшихся по распадку к конторе питомника, не замечали, что они идут по разноцветным полянам света. Они подходили к бревенчатому домику серьёзно и молчаливо.

– Привет, зверобои! – бодро воскликнул навстречу им Крапотников.

Он выпорхнул из-за стола и как-то в одно мгновение успел окрутиться вокруг каждого из мужиков в отдельности.

– Нешто мы зверобои, – буркнул старик Топорков.

– Я однажды… – начал было Бедолагин.

– Заткнись! – тихо сказал Янкин и подозрительно посмотрел на Семёна Семёновича. Тот, потирая руки, прошёлся по кабинету.

– Я имею вам предложить, – торжественным и интригующим тоном начал Семён Семёнович.

Посвящённый Беклемишев, краснея от необычности момента, неловко поставил на стол бутылку. Отпетые личности, не переглядываясь, не обмениваясь ни одним словом, сомкнули ряды. Бутылка и хитрый тон предвещали многое.......................

В городском кинотеатре начался второй вечерний сеанс. Подстреленная полицейской пулей чайка второй раз падала в море в далёком бельгийском порту, а Соня – Тамерлан уже третий раз выносила панцирь-пепельницу. Потом ещё раз сообщила Крапотникову, что уходит. «И вообще она не обязана сидеть здесь до двенадцати».

Хлопнула дверь. Соня тихо сошла по ступенькам. На третий сеанс было ещё рановато.

В долине стояла тишина. По краю сопки шла странная оторочка из опалового воздуха. Соня подумала о том, что, может быть, это виден далёкий край океана. Сердитые камни долины казались розовыми. Соня остановилась, вздохнула и вдруг побежала вниз, легко угадывая дорогу между камнями............................

Между тем в комнате сгущалась обстановка. Семён Семёнович только что изложил свой план. Его идея была проста, как все великие идеи. Он решил организовать зверобойную бригаду. Свою собственную зверобойную бригаду из людей, знающих море, винтовку и удачу.

Карты были раскрыты. В комнате воцарилось молчание.

– Мы как-то больше по рыбе, – нерешительно сказал Топорков.

– Моржа или эту нерпу, конечно, можно.

– Снасть нужна, – буркнул, перебивая его, Янкин.

– А чего ты с этой снастью делать будешь? Морж не рыбина, об весло не оглушишь.

– И не надо об весло, – с необычной живостью заговорил Бедолагин. – Про моржа не скажу, врать не буду, но вот эту самую белуху, ну, тоже вроде бы моржа, большая очень, мы, значит, и сетьми ловили, и опять из винта ей под дыхало, надо бить на ладонь сзади, и всплывает, как миленькая, Тут не зевай, гарпунь, и сидит она у тебя на лине. Как хариус на леске вроде бы.

– Наслушался или сам видел? – подозрительно спросил Янкин.

– Зачем же наслушался. В Мандрякиной губе это было, возле самого Таймыра. В одна тысяча девятьсот тридцать восьмом году и в одна тысяча девятьсот тридцать девятом тоже.

– Мы, директор, люди серьёзные, – сказал Топорков. – Мы чего не умеем, того не знаем. Вот он про эту белуху говорит, значит, пробовал. Лет тому шесть назад я на "Утином мысу плотничал. Избы ставили для охотников. Охотники там чукчи все. Не говорю, что сам, но для баловства я с ними в море ходил раз десяток. Не промышлял, но приглядывался. И снасть ихнюю чинить приходилось.

– А белуха, она большая, – вздохнул над своим Бедолагин. – Тащить её на берег тяжело. Воротком, конечно, это делается…

– Нерпу, ту больше с берега хлещут? – задумчиво сказал Янкин. – Но опять же снасть нужна.

Семён Семёнович встал и прошёлся по комнате.

– Человеку свойственно быть добрым, – сказал он. – Хороший человек не бывает жадным. Именно поэтому единственный грек на побережье отдаёт нам бесплатно свою мотофелюгу. Сегодня я проверил дальние углы в трёх здешних складах. И я нашёл там разные вещи, которые, на мой взгляд, как раз приспособлены для морской охоты.

Славку Беклемишева давно уже подмывало вставить что-нибудь своё в этот чертовски волнующий разговор. Но, кроме всплывшей из какого-то учебника фразы «По насыщенности органической жизнью Охотское море напоминает уху…» – ничего не приходило ему в голову.............................

Опаловый край воздуха над сопкой давно уже исчез. Тёмная ночная прохлада заполняла долину.

Совещание в комнате заканчивалось. Топорков, Бедолагин и Янкин переминались на месте, слушая последнюю речь С. С. Крапотникова.

– Каждый желает, чтобы его уважали. Каждый хочет быть на своём месте. Разве не так?

Никто не возражал. Бедолагин с лёгким вздохом покосился на чуть тронутую бутылку спирта. Янкин осторожно дёрнул его сзади за штаны.

– От нас, в общем, нет возражения, – откашлявшись, сказал он. – Попробовать можно. Пошли мы.

Они повернулись к двери.

– Эй, товарищи! – спохватившись, крикнул Семён Семёнович. – Початую посуду не оставляют. Не годится.

– Непьющие мы, – постным тоном ответил ему Бедолагин.

29

Улетая, Славка Беклемишев не оставил адреса. Тем более он был удивлён, когда в питомник пришло письмо на его имя. Писал Миха Ступарь:

«Тут у нас недавно состоялось собрание. Представь, вспомнили о тебе. Шеф сказал, что наши специалисты работают сейчас в самых глухих восточных районах. За ним выступил Мироненко и резонно ответил, что „практика – воздух молодого учёного“. Только Чернышёв втихую съехидничал: „Практика практикой, а мимоза в тундре не цветёт“. Ты черкни, как там насчёт мимозы. И ещё: встретил я в библиотеке твоего приятеля-физика. Тот взял меня за пуговицу и стал допрашивать, как на востоке обстоит дело с самоорганизующимися системами. Я на всякий случай заверил, что очень хорошо»…

– Что-нибудь важное? – спросил Семён Семёнович.

– Так. Кое-что про систему Мироненко. Спрашивают, цветёт ли здесь мимоза.

– Она здесь цветёт по своей, особой системе, – серьёзно ответил Семён Семёнович.

Они сидели на камне возле крайней вольеры. В стороне оживлённо перетюкивались ножи. Десяток домохозяек, привлечённых сдельной оплатой, обрубали зловредные головы.

– Идёмте, – сказал Славка.

– Я думаю, может быть, организовать пацанов на ловлю бычка? У бычков нет этих косточек?

– Проверим, – сказал Славка.

30

– Куда гарпун кладёшь? – сердито спросил Топорков. – Или он тебе с левой руки нужен?

Мотофелюга «Старушка» третий раз отправлялась в море. Первый рейс был просто пробным. Во второй раз сорвавшийся откуда-то ветер загнал шлюпку обратно в речное устье.

За это время мотофелюга приобрела вид бывалого промыслового судна. Длинные шесты гарпунов аккуратно мостились вдоль борта. Зачехлённые от морской сырости винтовки лежали на банках. Портящие морской антураж посуда и примус прятались в носовом отсеке. Брезентовые полосы брызговиков не болтались как попало, а были аккуратно прикантованы бечёвкой. Толстый морской брезент укрывал одежду и продукты, и кольчатые свитки линей висели на нужных крючьях.

В этот раз на берегу не торчала толпа. Было раннее утро. Ленивые, почти неприметные для глаза валы океана с шорохом перекатывали гальку. Сплющенное рефракцией солнце висело над водой жёлтым блином.

– Куда они пойдут? – спросил Славка.

– В какую-то Татьянину бухту. Старожилы посоветовали. Говорят, по морскому зверю нет богаче места, – ответил Семён Семёнович.

Они стояли на берегу трое. Третьим был Веня Ступников. Он стоял в сторонке и, сосредоточенно дымя сигаретой, наблюдал за погрузкой.

– Пошли! – скомандовал Топорков и налёг плечом на корму.

Мотофелюга проскрипела килем по гальке и тихонько закачалась на воде. Затарахтел двадцатисильный двигатель. Никто из троих, сидевших в лодке, не оглянулся на берег.

Семён Семёнович Крапотников долго смотрел вслед шлюпке. Он размышлял о том, что такое удача и какова её вероятность. И, как бы отвечая на его мысли, Веня сказал:

– Они же дилетанты в морской охоте, а дилетантам всегда везёт.

– В «очко» им везёт, – сердито сказал Семён Семёнович.

Жёлтый круг солнца поднялся выше. Пылающая отблесками рябь усов тянулась за носом лодки, которая теперь казалась просто чёрным непонятным предметом.

– Чёрт возьми, – зачарованно вздохнул Славка. – Такое не каждый день увидишь.

– Конечно, если человек нездешний, – ехидно вымолвил Веня и, независимо сплюнув, зашагал от берега.

31

– Ну что ж, – сказал Славка. – Пожалуй, мне пора на крыло; Мавр сделал своё дело, мавр может уходить. А то как бы там институт без меня не обрушился.

В дверь постучали. С независимым видом вошла Соня.

– Семён Семёнович, – сказала она, – там бычков привезли три корзины. Принимать или не принимать?

– Соня, – сказал Семён Семёнович, – я объявлю вам выговор. Какой вы, к чертям, Тамерлан, если человек ни с того ни с сего собирается уехать!

– Может быть, человеку столичные нравятся, – дерзко сказала Соня.

Зазвонил телефон. Славка взял трубку. – Кит, – сказал чей-то хриплый возбуждённый голос. – К вам прибыл кит.

– Какой кит? – спросил Славка.

– Мёртвый, конечно, – ответила хриплая трубка.

32

Они обгоняли пешеходов. Пешеходы тоже шли к пристани. У них был необычный возбуждённый вид. Пешеходов становилось всё больше. Ещё издали они увидели на пристани толпу. Толпа стояла у причала, и оттуда шло глухое удивлённое молчание.

Мотофелюга «Старушка» покачивалась у деревянной стенки. Рядом с ней качался мёртвый сероватый кит. Топорков, Бедолагин и Янкин встали им навстречу.

– Как? – сиплым голосом спросил Семён Семёнович.

– Обыкновенно, – сказал Бедолагин.

– Кашалот. С зубами, – добавил Топорков.

«Нет, такого мне больше никогда не увидеть», – сказал сам себе Беклемишев. Но он ошибался. Ему предстояло увидеть ещё многое…

– Пресса, пропустите прессу, – раздалось сзади. Веня Ступников рассекал толпу, целясь в фотоаппарат. – Готово, – сказал он, переведя десятый кадр. – Теперь мне надо снять, как его будут резать.

– Обыкновенно, – сказал Бедолагин.

– Вытащить надо вначале, – добавил Янкин.

Кита удалось вытащить при помощи двух автомашин и одного трактора. Его отвели на отмель за пристанью. Теперь он лежал на песке. Беклемишев шевелил губами. Он вспоминал систему определения возраста кашалотов и их размеры.

Веня Ступников дощёлкивал вторую пленку. Топорков, Бедолагин и Янкин совещались о чём-то в стороне.

– Ну, – сказал Семён Семёнович, – транспорт ждёт.

Но никто не подходил к киту ни с топорами, ни с ножом.

– В чём дело?

– Большой он, – сказал Янкин. – Чем резать?

– Чем?

Кит лежал как монолитная скала. Семён Семёнович ожесточённо скрёб затылок. Беклемишев стоял в стороне и мучительно старался приспособить кита к системе раздела тушек грызунов. Но ни Мамушкин, ни Гупер в этой ситуации не годились.

Веня Ступников метался между Крапотниковым и Бедолагиным, между Янкиным и Топорковым.

– Идите к чёрту, – сказал ему наконец Янкин. – Я не знаю, как обдирают эту мышку.

«Я должен найти выход, – сказал сам себе Веня. – Я обязательно должен его найти». И он вспомнил.

– Моби Дик! – крикнул Веня. – Есть такая книга, где всё про китов. Увлекательный роман. Я бегу в город.

Веня бежал в город и обдумывал варианты поисков, если книги не окажется в библиотеке.

В это время кто-то осторожно дёрнул Крапотникова за рукав.

Трое темнолицых невысоких юношей стояли перед ним. На них были одинаковые чёрные костюмы с выпущенными поверх воротниками рубашек. Он узнал их. Это были юноши из зверобойного посёлка к северу. Они прибыли сюда катером и ждали самолёта. Все трое летели куда-то учиться.

– Что? – спросил Семён Семёнович.

– Мы можем, – сказал один из невысоких юношей. – У нас в колхозе это делают ножами. Нам нужны ножи, бруски и переодеться.

Через полчаса трое невысоких юношей деловито подошли к киту. В их руках были обычные ножи из мясного отдела гастронома. Толпа заинтересованно качнулась вперёд. Топорков, Бедолагин и Янкин вытянули шеи.

33

Человек спускался с горы, выписывая кривую по дороге. Какая-то машина долго сигналила сзади, потом обогнула его. Шофёр с руганью высунулся из кабинки. Веня Ступников рассеянно махнул ему рукой. Он держал в руках раскрытую толстую книгу в чёрной обложке. Он спускался с горы и на ходу пытался найти среди четырёхсот восьмидесяти девяти страниц всё, что относится к разделке китов. Ему даже некогда было гордиться собой, хотя он нашёл единственную книгу в городе. Он провёл пятнадцать интервью с её временными владельцами. Каждый из них высказывал своё мнение о китах вообще и о книге в частности, потом называл адрес человека, которому книга была дана «на два дня».

– Есть! – крикнул Веня. – Фленшерные лопаты. Нужны фленшерные лопаты, здесь есть рисунок. – Забыв о корреспондентской солидности, он хотел припустить бегом и… остановился. Бежать было некуда. Голый скелет кита лежал перед ним. Несколько усталых людей грузили в машину квадратные куски китовой туши. Какие-то невысокие юноши умывались около китового черепа.

– Опоздал, – ошалело выдохнул Веня. Песчаный кусок берега около пристани был пуст.

Трактор утащил останки кита на пустырь. Толпа разошлась, и волны прилива замывали следы людей. Последняя машина ушла, чтобы доверху заполнить выбитые в вечной мерзлоте ямы холодильника. Мотофелюга «Старушка» качалась в стороне у надёжной стенки причала.

Чуть подальше на траве сидели Топорков, Бедолагин и Янкин. Перед ними стояла бутылка водки и снедь, разложенная на газете. Ветер доносил обрывки горячего разговора:

– Ежели бы сразу правильный заход… – А я ему как…

Кучка болельщиков, стоя в стороне, слушала их в благоговейном молчании.

Закат падал на бухту. Из города шёл лёгкий неясный гул жизни. Плескался Тихий океан.

– Что мы есть? – глубокомысленно спросил Семён Семёнович Крапотников. – Букашки с жаждой невозможного. И мы делаем это невозможное. Когда я учился в частной гимназии, я узнал про броуново движение. Мелкие пылинки толкутся под микроскопом, мешая друг другу. Иногда люди также всю жизнь толкутся в крохотном объёме этой жизни величиной с каплю. Они не видят ничего за этой каплей. В частной гимназии я думал: что будет, если под микроскоп посадить к одинаковым пылинкам одну весёлую пылинку с большой жаждой движения? Сможет она взбудоражить всех?

Славка не отвечал. Ему вспомнился Витька-физик. «Самая самоорганизующая система из всех – это человек, вот что надо сказать ему», – думал он. И сказал вслух:

– Всё-таки я просто узкий специалист.

– Лезвие скальпеля и остриё иглы тоже узки, – усмехнулся Семён Семёнович. – Расчленять и соединять– вот благородная задача узкости. Не сводите её к понятию узкого лба. Я верю в то, что этот городок будут знать все. И самые широко известные узкие специалисты будут приезжать сюда за консультацией. А вы мне толкуете про мимозу к Восьмому марта.

Славка снова промолчал. Как ни странно, он думал теперь о не похожей ни на кого девушке -Соне – Тамерлане – Каткали. Глядя на носки ботинок, он сказал:

– Вы неплохой психолог, Семён Семёнович. Паустовский советует лоции читать. Может быть, лучше плавать.

В это время Веня Ступников сидел на камне около китового черепа и черкал в записной книжке первые строчки будущего романа:

«Я живу в том месте, где китов ловят на удочку и потрошат их перочинными ножами…»

--------------------------------------------------------------------------

Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на http://prochtu.ru

--------------------------------------------------------------------------