--------------------------------------------------------------------------
Эдуард Крутков - Между прошлым и будущим
--------------------------------------------------------------------------
Скачано бесплатно с сайта http://prochtu.ru
Эдуард Крутков
МЕЖДУ ПРОШЛЫМ И БУДУЩИМ. Книга первая
Предисловие
Книга вчерне написана в 2001 году. Первоначальная версия книги была очень пухлая и лежала у меня в столе не востребованной. Напечатать ее из-за моих финансовых трудностей никак не удавалось. Может быть, это и к лучшему. Потому что я периодически возвращался к книжке и капитально переделывал ее. Как мне кажется, книжке это пошло на пользу. Она серьезно похудела. Остался один "субстрат" - слово Солженицына, без лишнего многословия, в котором иногда теряется мысль. В книжке рассказывается о нелегких испытаниях, которые пришлось пережить простому человеку оказавшемуся в переломный момент истории Родины в водовороте тех событий, которые относительно недавно происходили в нашей стране. Личная трагедия героя соединилась с общенациональной, когда в результате политики "Большого хапка" Ельцина страна превратилась в «гуляй-поле» батьки Махно. Новая власть пилила и грабила страну и о народе не думала. Человек остался один на один со своими проблемами. Как их приходилось решать герою в какой-то мере тема книжки. В результате из казалось бы безнадежной ситуации он вышел победителем. Известное утверждение, что "один в поле не воин" оказывается иногда может давать осечку. В книге есть рассказы из прошлого моего героя, я их называю ремиксами, мне кажется они хорошо встраиваются в основное повествование. "Между прошлым и будущим"- это прежде всего рассказ о безвременье, которое мы все пережили, когда многому научились и к любым новым "вождям", которые, как грязная пена на воде, иногда вновь появляются на политической сцене, наученные горьким опытом, относимся теперь пристрастно, особенно к их обещаниям. Потому что действующие вожди тоже много чего обещали и сейчас уверяют нас, почти дословно цитируя товарища Сталина, о том что жизнь стала лучше, жить стало веселей. Вот только кому? Той кучке олигархов и нуворишей кого они обслуживают? И еще, наверно, собаке Путина, черному лабрадору.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЭЙНА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В сберкассе очередь в окошко по вкладам была небольшая, всего несколько человек. Я решил постоять, и пополнить свой вклад, увеличить сумму своих сбережений. Деньги у меня сейчас были, но купить что-то из необходимого я не мог, ничего нужного мне в магазинах не было. Вклад у меня был 'срочный' и для вкладчика неудобный, положенные на него деньги 'замораживались' на срок вложения, снять со счета, раньше установленного срока, необходимую мне сумму я не мог, и все же 'лишние' деньги я решил положить на свой срочный вклад, привлекал более высокий процент по этому вкладу. Другого способа легальной капитализации накоплений не существовало. На вкладе сейчас лежало 2.0 тысячи рублей, и даже 3.0 тысячи рублей сумма, до которой я хотел сейчас его довести, погоды не делала, вклад все равно оставался незначительным, крупную покупку на него не сделаешь. Обойтись без этих денег я мог, а проценты по вкладу, которые я получу, когда закрою его, превратятся в дополнительную сумму к нему, пускай небольшую, но не лишнюю. Инфляция была заморским чудом о том, что она вдруг появится у нас, не верил никто. Правительство гарантировало сохранность вкладов их неприкосновенность, стабильность. Политические коллизии, которые уже бушевали за окнами, казалось, к Сбербанку не имели никакого отношения, гарантами спокойной, без потрясений, жизни народа стали: избранный Президентом страны М.С. Горбачев, и премьер-министр, правительства СССР, В.С. Павлов. Люди верили им и бесстрашно держали накопленные на все случаи жизни деньги в банке: на дорогую вещь и на свадьбу, откладывали на похороны, делали завещания. В своих планах на будущее я хотел, имея сейчас такую возможность, довести срочный вклад до приличной суммы и знать, чтобы не случилось со мною, у меня есть средства обеспечить себе сносное существование и не надеяться только на пенсию. Последнее время меня беспокоило здоровье и если, не дай бог, я заболею, вклад выручит меня. Я внес в кассу деньги, женщина кассир ласково улыбнулась мне, отдавая мою сберегательную книжку. Дома я положил её туда, где лежали другие документы, и деньги на текущие расходы и на время забыл о ней.
Я приехал на работу. Юра Найгас, как всегда, сидел на рабочем месте, на телефонах. Увидев меня, он поздоровался и сказал, что все нормально. ЧП, неприятностей, ничего беспокоящего нет, есть два договора на охрану и их надо оформить. Юриста у нас пока не было, и я занялся договорами сам, просмотрел их, один был на приличную сумму. Мы, влезли в дело всерьез, и, казалось, надолго. Охранный бизнес, когда все вокруг разваливалось, оказывалось брошенным, растаскивалось, тому, кто еще что-то производил или оказывал населению услуги, особенно торговле, нарождающемуся частному бизнесу, был просто необходим. Нестабильность в стране сказывалась на всем. Предприятия терпели большие убытки от хищений продукции и комплектующих. Ведомственная охрана справиться с 'беспределом' не могла, а частенько и сама грешила тем, что воровала то, что должна была охранять. Конкурентов у нас, практически, не было, на работу к себе мы брали только милиционеров, охрана объектов и охраняемого имущества организовывалась профессионально, поэтому даже крупные предприятия старались заключить договор на охрану с нашей фирмой.
Было 18 августа 1991 года. Я закончил оформление договоров, оставалось подписать их у заказчика. Я решил, что сделаю это завтра. Позвонил Сергей Овчинников, из ГУВД.
Он спросил: - Ты ничего не слышал?
- Нет, - ответил ему я.
- Включите телевизор, - сказал он, - в Москве переворот. Ельцин пытается захватить власть. Для его нейтрализации, и экстремистских сил, которые он возглавляет, создано ГКЧП. Бунтари из всякого псевдодемократического отребья, поддерживающие Ельцина, призывают народ к бунту, к гражданскому неповиновению, призывают его не признавать ГКЧП, который заменит Горбачева до его возвращения из Фороса. Я сейчас приеду, - сказал Овчинников и повесил трубку.
В ожидании Овчинникова я вышел на Невский. Царило обычное оживление. Был теплый день, и только группка лохматых хиппи, с триколором в руках, осаждала троллейбус. Прикатил Овчинников на милицейском 'козле'. Мы пошли в рюмочную на углу ул. Рубинштейна, выпили водки, поговорили о том чего можно ожидать от бунтовщиков.
- Ничего, - сказал Овчинников, - очередная буча непризнанного вождя. Жаль что недосягаем, депутат, а так аккуратно бы ёбнули, чтобы стал заговариваться, оратор сраный, и помнил бы только детство, сиську просил, или в речке, где уже тонул, утопили. И все бы сразу успокоились. А все оттого, что не помнят заветов вождя всех народов. Что он говорил: 'Есть человек, есть проблемы. Нет человека и нет проблем'. Таких провокаторов, как Ельцин, надо сразу же отстреливать, как взбесившихся в стаде животных, чтобы не будоражили других.
Мы выпили ещё и поехали домой, по дороге я купил себе бутылку шампанского. Сел на балконе пил и смотрел сверху на зеленеющий у дома сквер, наслаждаясь теплом и покоем. Я рано лег спать. Утром на работу поехал в метро. Вокруг всё было спокойно. К разговорам я не прислушивался. Думал о том, что бухгалтерский учет надо переводить на компьютер, это удобно и быстро, а главный бухгалтер нашего предприятия, Сережа Матвеев сопротивляется, у него свой резон. Это был упрямый и не уважающий мнение других, себе на уме, грубый человек. Надо было с ним ссориться. Обращаться к Овчинникову, чтобы тот ему вправил мозги, я сейчас не хотел. Овчинников был единственным человеком в нашей команде кого он боялся, тот пригласил его на работу; мне казалось спешить не стоит и вопрос решиться сам собой.
Место моей работы находилось во Дворце Штакеншнейдера, у Аничкова моста, напротив исполкома Куйбышевского Совета депутатов трудящихся. Первое, на что я обратил внимание, подходя к месту своей работы, это развевающийся на здании исполкома триколор, старый российский флаг, больше известный как флаг армии предателя, генерала Власова, созданной гитлеровцами во время Отечественной войны. Я подумал, что эта очередная выходка дерьмократов но, придя на работу, понял, что это не так. В последнее время новоявленные российские демократы, которых народ скоро прозвал 'дерьмократами' сделали триколор своим символом и использовали на своих мероприятиях, метили себя, места своих собраний, как волков в загоне. Они даже чем-то напоминали их. Такие же голодные, нетерпеливые, готовые перегрызть глотку любому оппоненту. В основном, это были обиженные властью люди, евреи, и те, кому при коммунистах пробиться к 'кормушке' с привилегиями без партийного билета не удалось. Они сбежали из страны, а сейчас, почувствовав, что пахнет жареным, вернулись, рассчитывая, что когда власть коммунистов рухнет, новая власть их стенания за рубежом не забудет, и все они окажутся при деле, где-нибудь на кремлевской кухне, и насытятся. Этих людей называли диссидентами.
Ельцин, ещё задолго до 19 августа 1991 года, почувствовал, что ему не удержаться в Кремлёвском ареопаге, в Политбюро. Он был кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС. Кремлёвские старцы и Горбачёв, наелись им досыта и не собирались и дальше терпеть его в составе Политбюро, оставаясь только наблюдателями его неумной шумной политической игры, по существу направленной против них, терпеть самовлюблённого индюка, его глупость, пьянство, они больше не хотели и собирались выгнать его из Политбюро, ему грозила политическая смерть, ибо человек пиарящий себя, скандалами с власть предержащими, человек по своим деловым качествам неспособный быть дельным руководителем никому был не нужен. Несмотря на всю свою примитивность, чтобы не исчезнуть в политическом небытие, Ельцин всё-таки нашёл выход из казалось безнадёжной для него ситуации, превратился в оборотня, устроил театрализованное представление в зале заседаний Верховного Совета СССР, где отрекся от партийного прошлого и сдал Горбачёву свой партийный билет, таким образом, публично порвал с коммунистами, обвинил старцев из Политбюро в его травле за демократические взгляды, и вскоре стал лидером набравшего силу демократического движения в стране. Ему поверили, тем более, Горбачёв всё время публично критиковал, закусившего удила, потерявшего чувство реальности, своего коллегу, с трибуны Съезда Советов. 'Борис, ты не прав' - говорил он ему. Скоро эта фраза стала весьма популярной благодаря артисту эстрады Максиму Галкину.
В результате народ стал смотреть на Ельцина как пострадавшего за правду, опального, преследуемого коммунистами бунтаря. Страсть русских людей к таким властью обиженным людям и юродивым известна, он стал самым перспективным политическим деятелем в стране, развил бурную уличную деятельность и скоро стал вождём маргинальных слоёв населения, которые не очень разбирались в политике, но жаждали, как и весь народ демократических перемен. Ельцин, чувствуя, что у коммунистов почва уходит из-под ног, решил не упустить подходящего момента взять власть в свои руки. Таким 'моментом истины' стало 19 августа 1991 года. Политическая обстановка в стране была настолько накалена, что без армии, введения войск в крупные города, без объявления чрезвычайного положения успокоить страну уже было невозможно. Кровопролитие было неизбежно. Горбачёв испугался развития событий, необходимости стать диктатором и сбежал 'отдыхать' в Форос, вместо себя оставив ГКЧП, который должен был любыми мерами успокоить страну. Бегство Горбачёва, неприятие народом ГКЧП, его бездействие, дали так необходимый Ельцину карт-бланш.
В результате контрреволюционного переворота, он вошёл в историю России, как «бархатная революция», Ельцин получил власть, практически брошенную коммунистами, она свалилась в первые, подхватившие её руки. К сожалению, она попала в руки авантюриста, лжеца, человека случайного, не обладающего и толикой харизмы необходимой вождю, но такова была воля Всевышнего, в который раз обрекающего страну и народ на новые испытания.
Не смотря на то, что власть в стране поменялась, пока кроме внешних признаков, стали громиться, сноситься или меняться символы прежней власти, других существенных перемен, которые негативно отразились бы на нашем существовании или нашей деятельности мы не ощущали. И даже наоборот, период, когда новая власть обозревала свои владения и расставляла на местах своих людей, когда составлялся план первоочередных мероприятий, когда власть ещё только собирала силы для тотального захвата страны, готовилась к «Большому Хапку» царило безвластие, силовые структуры были охвачены параличом, потихоньку стал раскручиваться маховик махновщины, мы это сразу почувствовали, наше предприятие, ориентированное на охранную деятельность, ощутило небывалый всплеск спроса на наши услуги, которые мы по-прежнему исправно оказывали. Конечно, нас это радовало. Правда такая наша монополистическая деятельность продолжалась недолго.
Вскоре вышел «Закон об охранной деятельности», который разрешал практически любому гражданину России заняться частной охранной деятельностью. Первыми частные охранные предприятия организовали бывшие милиционеры. В законе при организации охранного бизнеса им отдавалось предпочтение. По началу у охранных предприятий были проблемы с оружием. Смешно, но оружие, по новому закону частным охранным предприятиям иметь не разрешалось. Но скоро это препятствие было преодолено. Подзаконными документами была разрешена аренда оружия в своих территориальных управлениях МВД, но только бывшим работникам органов МВД, КГБ и военнослужащим, принимавшим участие в боевых операциях в составе воинских контингентов воевавших за рубежом. Под завесой Закона, создали свои охранные предприятия бывшие «афганцы», настоящие, и те, кто там никогда не был, имел фальшивые документы, занимался рэкетом и одновременно давал «крышу» своим предпринимателям, не позволял грабить их другим. Эти охранные предприятия, как правило, состояли из кавказцев. Они стали делить охраняемые территории на свои и чужие, стали заниматься оптовой торговлей, организовали рынки, там хозяйничали разные этнические группировки, в основном, азербайджанцы и чеченцы, последние сохранили свой бизнес, и когда в Чечне началась война, они передали своё дело подставным лицам, а сами ушли в подполье. В таких предприятиях грань между охранником и бандитом была неразличима.
После такого поворота событий нам ничего не оставалось, кроме санации своего бизнеса. Благодаря хорошим отношениям Овчинникова с командиром ОМОНа милиционеры его отряда по-прежнему работали на наших объектах, но дело глохло, люди не хотели у нас работать, в других местах им платили больше.
Наконец мы нашли выход. Прикрыли охранный бизнес и организовали производство штемпельно-граверовальной продукции. Тогда этот бизнес был не поднятой целиной. ПО 'Парус' давно монопольно занималось выпуском этой продукции и конкурентов у него не было, разрешительная система ГУВД строго следила, чтоб так было и дальше. Единственное в городе, не считая 'закрытой' типографии ГУВД им.Урицкого, оно не справлялось с объемом заказов. И все же директор ПО 'Парус', когда ему предлагали помощь, был против, не хотел появления конкурентов. Но начавшийся бум предпринимательства, огромные очереди на приемном пункте, большие сроки выполнения заказов, недовольство людей, заставили Ленгорисполком и 'разрешителей' пойти на расширение производства печатей и штампов и отрыть еще одно предприятие.
У «разрешителей» уже лежало подготовленное мною письмо в адрес Ленгорисполкома с просьбой разрешить нашему предприятию заниматься производством печатей и штампов. Все было разыграно как по нотам. Овчинников переговорил со своим начальником, разрешители подчинялись ему, и они после разговора с ним, с его визой на моём письме, поехали в Ленгорисполком. В итоге появилось распоряжение Ленгорисполкома за подписью Щелканова, тогда председателя Ленгорисполкома, разрешающее производство штемпельно-граверовальной продукции двум предприятиям города: ПО 'Парус' и нашему предприятию. Заканчивалось распоряжение словами: 'считать дальнейшее расширение производства печатей и штампов в городе и области нецелесообразным'. Ура! Это была наша победа. Первое время у нас, как на 'Парусе', стояла очередь заказчиков. Опять появились деньги, но надо было всё время думать о будущем. Не смотря на распоряжение горисполкома, потенциальные конкуренты уже ходили вокруг нас.
Пока наши дела шли хорошо, будущее не особенно волновало нас. Мы иногда бросали все дела и уезжали куда-нибудь расслабиться. Большим любителем по устройству таких мероприятий был у нас главный бухгалтер, Сережа Матвеев. В городе мы часто по его инициативе заезжали в кафе 'Пельчевар', тем более, что оно находилось рядом с моим и его домом. Было удобно. Если кто-то из нас перебирал или перебирали мы оба, дом был всегда рядом. Нас считали в одной команде, жили мы по соседству, нас связывал общий бизнес. Я доверял ему, старался не обижаться на ту заносчивость, с которой он вел себя, на попытки командовать и принимать решения не согласованные со мной, я хотел жить с ним дружно, все-таки главный бухгалтер, но ничего не получалось и не по моей вине. Несмотря на его поведение, я вел себя по отношению к Матвееву лояльно. Работать с ним было архитяжело, но его привел Овчинников, он знал Матвеева, и свой выбор главного бухгалтера сделал сам, не согласовывая этот вопрос со мной. И теперь я вынужден был терпеть неудобного, тяжелого в общении человека. Единственным утешением было то, что бухгалтер он был действительно неплохой. Правда, на работе это сказывалось странным образом. Он много пил и поэтому часто запускал дела, и мы платили налоговой инспекции штрафы, деньги для нас совсем не лишние. Но каким-то образом ему удавалось эти штрафы аннулировать или переводить в зачёты по другим платежам. Его расхлябанность не касалась сроков сдачи балансов, которые он всегда сдавал вовремя; балансы и годовой и квартальные принимали у него с первого раза, что удавалось не каждому.
Матвеев дружил с Овчинниковым, кроме того, у них все время были какие-то дела, и он участвовал в этих интригах. Овчинников в совершенстве владел мастерством подковёрной игры. Он был вдохновителем и организатором всей 'кухни' предприятия, считая себя выше всех, полагал, что он мотор всего дела и без него все рассыплется. Он работал в ГУВД и считал себя 'куратором' нашего предприятия, без его ведома не принималось ни одного решения. Даже 'крышу' предприятию организовал он. Если возникала угроза нашему бизнесу или людям, занятым в нём Овчинников привлекал ОМОН, с командиром которого был в приятельских отношениях. Он участвовал во всех наших пьянках, так как на них часто решались все наиважнейшие дела предприятия, которое он считал своим. Пока мы занимались охранным бизнесом, я, естественно, находился в сильной зависимости от него. Людей в милицейской форме для наших объектов подыскивал Овчинников. Он договаривался с командирами подразделений ГУВД и МВД о выделении милиционеров для работы у нас. Теперь с ликвидацией охранного бизнеса я стал зависеть от него намного меньше. Акцент в распределении ролей сместился, и это раздражало его. Внешне все было хорошо, но идиллии отношений в нашем треугольнике не было.
На этот раз мы поехали в Жихарево, местечко под Выборгом, на базу отдыха гостиницы «Ленинград». Была весна, было чистое голубое небо, было тепло и кое-где в городе, на солнце, распускалась черемуха. Мы ехали отдыхать и радовались как дети. У всех было хорошее настроение. Овчинников взял с нами своего приятеля Кирилла, у него был микроавтобус РАФ, и мы ехали в нем. РАФ, принадлежащий нашему предприятию, я гнал за нами, на всякий случай. Мы ехали, смеялись, рассказывая, друг другу какую-то чушь, пили, закусывали, в общем, отдыхали после тяжелой рабочей недели. На базе нас должны были кормить, но для импровизированных фуршетов на свежем воздухе, в каком-то ресторане по пути мы взяли много вкусной и разной провизии.
Был праздник, страна отмечала День Победы, и поэтому на базе мы собирались пробыть два дня. Машину трясло, пить было неловко, и мы часто останавливались где-нибудь в понравившемся месте. Присаживаясь или стоя, пили под тост или просто так. Овчинников взял удочки, они у него были фирменные, и собирался рыбачить. Ему было невтерпеж, и если мы останавливались у воды, у какого-нибудь водоема, он доставал удочку и пробовал закинуть крючок с приманкой, но почти везде стоял лед, открытая вода была только у берега, и у него ничего не получалось. Мы смеялись над ним, он прятал свои снасти, и мы ехали дальше.
На базу мы приехали вовремя. Нас ждал обед. На базе были еще какие-то гости, небольшая группа туристов из Эстонии, работники гостиницы «Интурист» из города Пярну. Редкие гости по нынешним временам. Не смотря на существующую теперь границу, люди продолжали дружить и ездить друг к другу. Они приехали на выходные в гостиницу «Ленинград», с которой у них были давние партнёрские отношения. В группе, в основном, были молодые девушки. Мы были уже навеселе и немедленно стали знакомиться с ними. Матвеев галантно раскланивался и загадочно улыбался. За обедом решили объединиться. Мы с Овчинниковым сели за стол с двумя прелестными эстонками. Одну звали Эйна, другую Ыйя. Запоминающиеся имена. Ыйя хорошо говорила по-русски, у Эйны был небольшой акцент делающий её речь очаровательной, тем более она почти не делала ошибок при произношении русских слов. За обедом к общим для всех блюдам мы поставили на стол из своих запасов шампанское и водку. Все радостно зашумели. Обед, как говорится, прошел в теплой и дружественной атмосфере.
После обеда мы пошли прогуляться к озеру и пригласили новых знакомых. Ыйя и Эйна пошли с нами. Овчинников взял с собой спиннинг. Кирилл, зная заранее, что тот ничего не поймает, рыба еще спит и клева не будет, взял из наших запасов два свежих сига. Рыба была большая и красивая и наверно еще вчера плавала в Ладоге. Овчинников был настроен решительно и вечером собирался из пойманной рыбы варить уху. Кирилл ничего не сказал ему. Матвеев и Юра Найгас несли шампанское и водку.
Озеро было в низине. Довольно крутой берег зарос деревьями и кустами, и чтобы спуститься по нему, надо было продираться сквозь чащу леса. Как ни странно льда на озере почти не было. Овчинников обрадовался. Мы собрали сухостой и зажгли костер. Овчинников ходил по берегу и забрасывал снасть с хитрыми импортными приманками. Но все было напрасно. Никто не хотел попасть к нему на крючок, рыбка еще спала и ждала лучших времен. Я позвал Овчинникова к костру. Девочки по-деловому, быстро и умело приготовили и разложили закуску. Вылетела пробка от шампанского и мы выпили опять за знакомство, потом за рыбку, чтобы ловилась большая и маленькая. Овчинников все еще надеялся что-нибудь поймать. Выпили за дружбу. Дружба соединяет людей и приносит всем много радости и счастья. С нами у костра сидел шофер с нашей машины, человек не пьющий. Ехать ему было никуда не нужно, радостная, приподнятая атмосфера встречи подействовала и на него, и он тоже решил выпить с нами и немного расслабиться. Первый, второй и третий тосты следовали почти без перерыва. С непривычки, от спешки, с которой чередовались тосты, шофер опьянел. Девочки пили мало. Мы же, наш коллектив, такие бойцы, как я и Овчинников, привыкли к космическим нагрузкам. Когда взяли первую высоту, нагрузились немного, решили сделать небольшой перерыв между тостами, сидели ловили кайф. Рассказывали девочкам о себе, о жизни в большом городе и о проблемах связанных с жизнью в этом большом муравейнике, о недоброжелателях и завистниках, которых в нём полно. Они мешают нам мешают нам радоваться и дышать свободно. Кирилл взял спиннинг Овчинникова и ушел к озеру. Эйна и Ыйя работали в бухгалтерии гостиницы. Матвеев стал рассказывать им, как непросто нам живется: - «Все кто может грабит нас, забирают заработанное. Испортить нам жизнь стремятся и налоговые органы и бандиты, я подсчитал, - сказал он, - что если всем отдавать что просят, то при выручке в 100 рублей придется поборов отдать 101 рубль, один рубль добавить из своего кармана. И идти по миру с протянутой рукой. «Горе от ума», и только, если голова на плечах и знаешь, как делать деньги. Если честно помогаешь государству накормить убогих, тех, кто не может заработать себе на хлеб, то имеешь одни неприятности». «Так жить нельзя», - еще одной цитатой завершил он свой монолог.
Конечно, Матвеев кокетничал, пускал девочкам «пыль в глаза». Он хорошо знал, что официальной «крыши» у нас нет, и бандитам мы ничего не платим. Была история, когда пришли к нам какие-то кавказцы, мы только открылись, и охраны у нас не было. Был обед, и в приемном пункте было пусто. Бандиты стали требовать выручку: Ольга, приемщица заказов, успела снять трубку прямого телефона с Овчинниковым, тот, к счастью, оказался на месте и моментально примчался сам и ОМОН вызвал в подкрепление. Кавказцы не успели даже удивиться, так все быстро произошло, ребята из ОМОНа сложили их как дрова и увезли. Hа озере мы находились уже довольно долго. Вечерело. Солнце опустилось за деревья, его стало не видно, только отдельные лучи пробивались сквозь голые ветки деревьев. На озере потемнело. Мы стали собираться на базу, пора было ужинать. Пришел Кирилл и принес две давеча заготовленные рыбины, показал их нам, чем вызывал восторг присутствующих. Сказал, что поймал. Овчинников недоверчиво смотрел на него. Рыба была холодная и мокрая. Сережа поверил и расстроился. Похолодало. Мы выпили на дорожку и полезли вверх на дорогу. Чистить рыбу, охранять костер и имущество, преимущественно водку, остался Кирилл и Виктор-шофер. Виктор был заметно пьян, но держался и все соображал. Мы быстро поужинали, взяли все необходимое для ухи и опять пошли к озеру. Наши эстонки сказали, что немного отдохнут и придут к нам. «Не забудьте взять ложки побольше, - пошутил Овчинников, и добавил: - и тарелки на всех, а то есть уху не с чего».
На озере было совсем темно. Белый дым от костра шел в нашу сторону. Скоро, сквозь деревья, внизу у озера, мы увидели и сам костер. Теперь продраться к нему было нелегко. В темноте мы натыкались на деревья, прутья кустов стегали нас и лезли в глаза. У костра все было готово. Рыба была почищена, картошка, специи, лучок лежали рядом. Мы закинули все это в большую кастрюлю, которую взяли на кухне. Виктор повесил кастрюлю над костром, и мы стали ждать, когда уха закипит. Пока уха варилась мы выпили за удачную рыбалку, за то, чтобы уха получилась вкусная. И тут Овчинников вспомнил, что для густоты и вкуса ухи нужна бы еще и рыбная мелочь: - «Ершей, карасиков бы хорошо», - мечтательно вздохнул он. Ему не давала покоя пойманная Кириллом рыба: - «Послушай, Кирилл, а в каком месте на озере ты поймал сигов? - спросил он Кирилла и хитро сощурился: - Завтра покажешь»? Хоть и пьяный, но он понимал, что его разыграли.
Уха была готова, ждали к столу гостей: Матвеева, который с нами не пошел и эстонок. Уху сдвинули на край костра, чтобы не кипела, подбросили валежник, чтобы было светлей, и белый дым, который повалил от костра, указывал к нам дорогу. Опять выпили. Юра Найгас пошел встречать девочек и привел их. Они не забыли и принесли тарелки и ложки. Матвеева с ними не было.Пока девочек не было, все притихли, присутствие красивых эстонок будоражило наших мужчин. Ах, природа мать, влечение полов, и знаешь, что ничего не будет, но что-то уже не так, кровь бежит быстрей, по-другому, и болтаешь, говоришь глупости, и водку пьешь чаще. Чтобы заметили? Чтобы быть на виду? А зачем? А вот нет их и тишина и говорить не о чем. В природе тоже безмолвие, никто не щебечет, не ухает. Трещит, догорая костер, от костра по деревьям ползают какие-то страшные тени, голые ветки, словно чьи-то руки, цепляются и норовят утащить от костра, в темноту, прочь. Весна, но все еще спит, и все равно хорошо. Этот покой, и выпитая водка наводят беспричинную грусть.
Пришли наши эстонки все встрепенулись, опять приободрились. Виктор стал разливать всем уху. К нему потянулись тарелки. Он стоял у костра и пошатывался. Ыйя взяла у него разливную ложку и стала раздавать уху сама. Уха удалась на славу с дымком, и получилось её много. Я сказал: - «Завтра, кто захочет, сможет попробовать заливной ухи. Всю сегодня не съесть будем доедать завтра. Она с похмелья хорошо идёт», - вспомнил я свой личный опыт.
Никто не отозвался. О завтра никто еще не думал, не закончили пить сегодня. Было совсем темно, медленно догорал костер. Кругом было тихо и таинственно. Казалось мы в глухом лесу. Оставшуюся уху и водку мы решили оставить здесь, чтобы завтра прийти сюда похмелиться. Чувствовалось, что все устали. Овчинников обнял Ыйю. Они сидели, накрывшись его кожаной, на меху, милицейской курткой. Эйна сидела с Юрой Найгасом. Они молчали. Надо было собираться домой, на базу. Стали гасить костер. Виктор стоял, наклонившись к нему, и заливал его водой из ведра. Костер зашипел и погас, вырвавшийся белый дым устремился куда-то вверх. Стало совсем темно, вдруг, видимо, оступившись, Виктор потерял равновесие и рухнул в костер. Искры от еще не погасшего костра разлетелись из-под него в разные стороны. Виктор был массивный мужик килограммов сто с лишним весом. Еще минута и он бы сварился в костре. Мы с Овчинниковым изо всех сил тащили его прочь, медленно вытягивая его из костра, и только подбежавший Найгас спас нашего товарища, схватил его за пояс, приподнял над костром и перенес в сторону от него. Виктор был цел и невредим, и поджарить себе ничего не успел. Он лежал у костра, не поднимался, и, как Герасим в 'Му-му', что-то мычал. Одежда была тоже цела, только вся испачкана пеплом. Сначала мы растерялись, а теперь пришли в себя и радовались, что все закончилось благополучно. Наверх, на дорогу, через кусты, которые во тьме стали непроходимыми, Виктора мы несли на руках. Кирилл пригнал с базы, до которой было метров двести, автобус, все погрузились в него и поехали.
В холле, в мягком кожаном кресле, дремал Матвеев. Ему, видимо, было до нас не дойти, рядом стояла початая бутылка водки. От шума он очнулся, посмотрел на нас, и пьяным голосом спросил:- С кем сыграть в шахматы на бутылку'?
С Виктором, - предложил ему Овчинников, мы несли того на руках мимо дежурной. Дежурная не удивилась, увидев нас с поклажей, спокойно смотрела, как мы заносим пьяного товарища в номер: - 'А грязи-то на нем сколько'! - ужаснулась она и дала нам щетку. Пришлось Виктора чистить. Мы поставили его у стены дома и пытались привести его одежду в порядок. На ногах он не держался и все время норовил присесть, а одежду оставлял в руках того, кто его держал. Выполнив поручение дежурной, все получили от неё ключи от своих номеров. Виктора занесли в один из них, и сами разбрелись по своим номерам.
Наши номера были на втором этаже. У меня был номер на двоих с Овчинниковым. Большой и неуютный. Мебель самая необходимая. Кровати скрипели и, видимо, были из списанных, из гостиницы 'Ленинград'. Был еще стол, два стула, по коврику у кровати, вешалка, зеркало и умывальник. Туалет в коридоре. Я спросил Овчинникова:
- Какие у нас на сегодня планы и чем будут заниматься наши новые знакомые? Я подумал, что у костра он сидел с Ыйей и, наверно, должен знать, чем они собирались заняться сегодня вечером. Он сказал, что по программе у нас поход в гости к девочкам из Пярну. 'Они приведут себя в порядок, и попозже мы пойдем к ним с визитом вежливости. Они пригласили нас'. Пришел Матвеев все с той же недопитой бутылкой водки.
-Тебе что, все никак не справиться с нею? - спросил я его.
- Да уж помоги, - предложил он.
Мы выпили. Я понял, что он пришел к нам, как это было принято у нас, поговорить о делах наиболее важных, и которые на трезвую голову решались трудно, они касались нас самих или близкого окружения кого-то из нас, и тут без обид и ссор ничего не делалось. Оказалось, ошибся. Матвеев выглядел, усталым, расслабленным и настроенным благодушно. Он в своей манере пьяной душевной расхлябанности приставал к Овчинникову: - Ну, давай, ну сыграем со мной в шахматы на бутылку - уговаривал он того. Овчинникова за шахматами я вообще никогда не видел. Он не играл ни в какие игры.
Помню на даче обкома комсомола, на Суходольском озере, зимой, пьяный, он любил прятать в снег водку и затаптывал это место. А утром чтобы похмелиться водочкой 'со слезой' искал её, доставляя себе мазохистское наслаждение от поиска и не всегда удачных раскопок. Психовал если не находил бутылки, бросался на всех, уговаривая: - 'Отдайте, ведь также нельзя, садисты, на вас креста нет, вы не знаете какая это мука, я не выдержу этой пытки'. Конечно, никто не собирался его мучить, ему наливали из другой бутылки, и он затихал. Как свежий ветер налетал на него первый кайф, становилось легко и безоблачно, глупое счастье стучало в висках, ему казалось, что он видит, как под снежным покровом расцветают фиалки, в ушах звучала музыка; его охватывала сладкая дрожь, он опять праздновал короткие именины сердца. А потом, летом, я находил спрятанную зимой водку где-нибудь у дома в траве.
Когда мы с Овчинниковым работали в обкоме комсомола, первыми секретарями были Александр Калякин, а потом его сменила Валентина Матвиенко. Калякин на дачу приезжал часто, попить водочки, поохотиться, а Матвиенко была здесь всего несколько раз, ей все нравилось, но она считала, что очень далеко от города и нет телефона, поэтому предпочитала отдыхать на госдаче, в Репино. Были и другие гости, но большее время года дача пустовала.
Дача была в ведении управлении делами обкома комсомола, в котором мы работали, и, практически, находилась в нашем распоряжении. Тут было хорошо и зимой и летом; в стороне от посёлка, у самого озера. Тихо, пустынно. Это место когда-то выбрал и построил здесь свой дом писатель и хороший человек, Василий Лебедев. Его первая книжка об этих местах. Дом был зимний, он жил в нем круглый год, писал книжки и в соседнем посёлке учил детей грамоте.
Случайно, познакомился с Ростиславом Николаевым, тогда первым секретарем обкома комсомола, они подружились, тот приезжал сюда к егерю поохотиться, теперь стал останавливаться у писателя.
Как это практиковалось в то время, Николаев, попросил в Союзе писателей, чтобы на молодого, самобытного, писателя, пишущего о деревне, обратили внимание. Тогда о писателях из глубинки, 'деревенских писателях', только заговорили, 'открывать' их было модно, появился даже литературный жанр, «деревенская проза». Распутин, Проскурин, стали самыми заметными и талантливыми представителями этого направления в советской литературе и именно тогда заговорили о них.
Василий Лебедев благодаря покровительству Николаева стал членом Союза писателей, а скоро получил за первую и пока единственную книжку: 'Маков цвет', премию Ленинградского комсомола. Свой дом он продал обкому комсомола, а на другом берегу озера построил новый, большой двухэтажный дом, тоже на отшибе, подальше от людей. Добраться до него можно было только на лодке, по озеру, или от поселка Лосево по шоссейной дороге, протянувшейся до Ладоги, на автобусе.
У молодого, но уже отмеченного высшей наградой Ленинградского комсомола, писателя были большие творческие планы. Исторический роман «Рябиновый цвет» он еще не написал, а по нему уже что-то ставили или снимали. Не дописал он роман. Он был очень близорукий и рассеянный человек и водил машину. Погиб он трагически, случайно. Навстречу ему по шоссе, под гору, спускался молоковоз с бочкой. Была ранняя весна, по утрам ещё примораживало, на дороге лёд, скользко, и водитель стал притормаживать, бочку занесло на встречную полосу, и она смяла «Москвич», на котором ехал писатель.
Старый дом развалили и на его месте построили, как он официально назывался во всех документах: лагерь комсомольского актива. Территория под дачей обкома комсомола стала больше, её огородили забором. Кедр, который посадил писатель недалеко от своего старого дома, теперь был на её территории. Не знаю хуже это или лучше по нынешним временам, дом приватизировали, и никто не знает, что делается за забором, которым обнесли теперь бывшую дачу комсомольских вожаков. Когда писатель жил здесь, мы как-то шли по участку, подошли к дереву, которое прижилось, быстро росло вверх, набирало силу, радовало свои жизнелюбием, погладил шероховатый ствол, потом как бы в шутку, улыбаясь, продекламировал строчку стихотворения А.С.Пушкина: - «Я памятник воздвиг себе нерукотворный», - и добавил: - «Вот посмотри, лучшая память, о человеке. Посади такое дерево. Живет пятьсот лет и больше. Представляешь, сколько всего случится за это время на земле. Прах забвения останется от нашего времени, обычная земная пыль, а дерево все будет расти, зеленеть, и память о наших днях оно будет хранить в самом сердце, в сердцевине, в самых маленьких годовых кольцах ведь они его юность».
Когда, в последний раз, а это было давно, я видел кедр, который посадил когда-то писатель, он был совсем взрослым и уже плодоносил, на ветках красовались кедровые шишки. На даче был водопровод, газ, камин, бильярд, роскошный, старинный. Он долго стоял в Смольном, там, в пятом подъезде, размещался обком комсомола до переезда в здание Дома политического просвещения. Когда переезжали в новые помещения обкома ВЛКСМ места для бильярда не нашли или не захотели компрометировать себя этой игрой. Играть в бильярд на публике секретарям обкома комсомола было несподручно. Игра не запрещенная, но и не культивируемая среди комсомольцев как какой-нибудь вид спорта, например, 'городки'. Бильярд считали игрой азартной, как карты, кое-где в него играли на деньги. Какая-то нехорошая тень падала на руководителей комсомола города и области, играют в бильярд, да ещё почти на рабочем месте. В общем, кто-то распорядился убрать бильярд с глаз долой, куда-нибудь подальше. Так он оказался на даче обкома комсомола, но прежде Юра Мелешин, из управления делами, свез его в город Пушкин на бильярдную фабрику и отреставрировал. Специалисты на фабрике дали высокую оценку раритету и бережно, как какой-нибудь музейный экспонат, приводили его в порядок. Потом, на даче, без ухода, он опять быстро принял затрапезный вид, таким он стоял в Смольном, как и там кто теперь только не играл на нём. А в каком виде? Как правило, за игру принимались, когда игроки уже плохо стояли на ногах, плохо видели, и плохо соображали.
Как-то зимой, мы с Овчинниковым провели на даче целый месяц. На станцию Громово пришел целый состав с домиками для организации лагеря комсомольского актива. Нам надо было решить эту проблему. Это был 1980 год. Уже было ясно, что Олимпиада-80 провалилась. Стране, мировое сообщество объявило бойкот. 'Империя зла' начала войну в Афганистане, языком переговоров с ведущими государствами мира стала ядерная мощь СССР. Это не нравилось никому.
ЦК ВЛКСМ, где-то в Сибири, с каким-то заводом, заключил договор на поставку нескольких тысяч домиков, переделанных из строительных вагончиков, для организации олимпийского лагеря, где-то под Москвой. Теперь, когда стало ясно, что олимпиада пройдет по другому сценарию и будет намного скромней и количество участников олимпиады ожидается меньше, и в таком количестве домики не понадобятся, волевым решением, никого не предупредив, ЦК ВЛКСМ составил для завода разнарядку, по которой тот стал эшелонами рассылать домики по обкомам и крайкомам страны. Они приходили в города, неделями простаивали на станциях, пока решали, куда их деть. Их разворовывали, обкомам и крайкомам ВЛКСМ, ЦК ЛКСМ республик, железной дорогой выставлялись огромные штрафы за простой вагонов. В конце концов, все, кто как мог, решили вопрос с домиками и куда-то пристроили их. Продавать домики, ни частным лицам, ни организациям, не разрешалось.
Мы свезли свои домики к даче обкома ВЛКСМ. Помогали военные летчики. Их часть стояла рядом. Целый месяц мы сидели на даче и занимались домиками. От станции до дачи 16 километров. Свозили домики на санях тракторами. Стояли сильные морозы. Обогревали мы себя, трактористов и всех кто работал с нами спиртом, которым выручали летчики. К летчикам мы ездили не только за спиртом возникали и другие вопросы, которые без их помощи мы решить не могли.
Летная часть стояла недалеко от железнодорожной станции и шоссе, которое шло вдоль полотна железной дороги. Были видны въездные ворота и метров за двести до них, на бетонном основании большие буквы лозунга: 'Слава КПСС'.
Как-то мы ехали к командиру части с очередной просьбой. По шоссе проехали мимо станции и метров через сто свернули на дорогу, ведущую к летной части. Дорога от снега не чистилась и стала совсем узкой, оттепели и морозы превратили её в каток. Мы ехали на стареньком 'Москвиче', у которого барахлили тормоза. Это было в субботу, накануне выборов в Верховный Совет СССР. По дороге, навстречу нам, двигалась большая машина 'МАЗ', с краном, из летной части. 'МАЗ' перекрыл почти всю дорогу, нам было с ним не разъехаться. Наш шофер запаниковал, нажал на тормоза, и его понесло прямо на 'МАЗ'. Молоденький солдат, шофер 'МАЗа', чтобы избежать столкновения, сделал то же самое. Его машину развернуло, она нырнула в сугроб и стрелой крана снесла часть букв на бетонном сооружении, поставленном вечно славить КПСС. Наша машина остановилась. Мы, с Овчинниковым вышли, чтобы перевести дух. Онемевший от страха шофер остался за рулем. К нам бежал солдат и прапорщик-крановщик. Мы посмотрели туда, куда нырнула машина и остолбенели. Оставшиеся буквы бетонной здравицы, славили другую организацию: 'Слава СС', - прочитали мы. Солдат почти плакал, что-то причитая, прапорщик грозно ругался матом. Бетонное сооружение было специально поставлено так, чтобы его можно было видеть отовсюду и с шоссе, и с железной дороги. Разговор с прапорщиком был короткий и эмоциональный, он виртуозно владел матом и хотел пустить в ход монтировку и кулаки, но, взглянув на Овчинникова, бить нас передумал. Тот стоял, расставив ноги, заложив руки за спину и сурово, насупив брови, из-под очков, смотрел на прапорщика, как на человека только что совершившего тяжкое преступление. Всем своим видом он показывал, что говорить с ним не о чем, драка только усугубит положение, и нары и так ему уже обеспечены. Прапорщик присмирел.
Командира части не было. Замполит и помощник по комсомолу обещали принять срочные меры и убрать провокационный призыв. Мы уехали. Вечером к нам на дачу пожаловали чекисты из части. Мы рассказали свою версию происшедшего на дороге. Что они написали в своем донесении, не знаю. Нас больше никто не трогал. На выборы мы поехали в летную часть, а не в совхоз, который был намного ближе. Когда проезжали мимо места, где вчера попали в неприятный переплет, увидели, что здравицы в честь КПСС нет, осталось одно бетонное основание. Мы проголосовали за кандидата в Верховный Совет СССР, доярку с рекордными надоями молока, и зашли к командиру части. У него сидел какой-то невзрачный мужичонка, в ватнике защитного цвета, без погон, в валенках. Мы поздоровались. «Вот наш герой, - показал на мужика в ватнике командир части, - газорезчик Петров. Это он вчера спас нас от больших неприятностей. Сегодня уже звонили из политотдела округа, пришлось объясняться. Приказано славу партии, попранную стрелой крана, восстановить. Виновные, солдат и прапорщик уже наказаны. Газорезчик Петров беспартийный, - сказал генерал, - а политический момент оценил правильно, трудился вчера до самого вечера, но задание выполнил. Будем рекомендовать его в партию».
Генерал нажал на столе кнопку от звонка. Из приемной в кабинет, с графином в руке, вошел помощник по комсомолу.
- Слушаю, товарищ генерал, - вытянулся он.
- Наливай, - показал ему на графин генерал.
Мы выпили. В графине был разбавленный спирт. Выпили за героя, спасшего честь полка и нерушимый блок коммунистов и беспартийных. Мы поблагодарили генерала, пожали ему руку, потом герою, сказали генералу, что приезжали к нему по делу, он замахал руками: - 'Давайте не сегодня', - попросил он, и вежливо выпроводил нас из своего кабинета.
Я сидел отключившись. Сладкая волна воспоминаний захватила меня. Я смотрел на водку, которую налил мне Овчинников и не пил. Они, с Матвеевым о чем-то с явным удовольствием, улыбаясь друг другу, тихо говорили; как это бывает только у нас, когда много выпито, объяснялись в любви друг к другу. Бутылку они допили без меня, только тогда Матвеев встал и сказал, что пойдет к Найгасу играть в нарды. Он ушел. Хлопнула дверь, я совсем очнулся, омут прошлого отпустил меня.
- Ну, как ты? - спросил меня Овчинников.
- Я ничего. Хочешь ещё выпить?
- Я не о том. Пора. Надо идти к девочкам. Наверно не дождались нас, легли спать, тогда не пустят, - сказал он.
Я достал бутылку водки. Овчинников с удивлением посмотрел на меня: - Тебе что мало?
- Нет для храбрости, и ощущения раскованности, я, как приемник, мне надо настроить себя на хорошую волну, хочу быть приятным во всех отношениях.
- Ты смотри, чтобы у тебя в штанах все было настроено, не опозорься перед иностранками. По тебе они будут судить обо всех русских. Ты своеобразный эталон поведения россиянина без штанов, - засмеялся он: - Ты должен оттрахать их так, чтобы они запомнили тебя хотя бы до Пярну, помнили тот Эдем, который ты им подарил, и ночь сексуальных фантазий, вспоминали бы тебя и ни на кого другого не обращали внимания. Ты способен на такой подвиг? Если нет, я не возьму тебя с собой. Мы пойдем с кем-нибудь другим.
Я выпил водки и сказал: - Сережа, ты не прав. Во-первых, почему всю ответственность, за успех нашего визита к милым эстонкам ты перекладываешь на меня одного, а где будешь ты? Во-вторых, они не вчера родились и русских, как и все эстонцы, они отлично помнят, от той грязи, хамства, набегов на магазины по воскресным дням они не оправились и сегодня. Их всех долгие годы оккупации русские 'трахали' ежедневно. Так что с этим у них должно быть все в порядке. В третьих, девушки ведут свободный образ жизни, узы Гименея, не 'пояс верности' и слабеют от шампанского и когда они хотят экзотики, они не отказывают себе в этом, и я уверен, что 'новые русские' уже побывали у них в постели. И последнее: опозорить Россию тем, что вдруг у меня забарахлит 'инструмент', а я уверен, этого не случится, я не в состоянии. Не мой уровень возможностей сделать что-то позорящее страну. То, что я могу, это так микроскопически мелко, не выше сплетни, что у русских все импотенты. Россию уже сделали, если говорить на уголовном слэнге, уголовники сегодня в почёте, они заказывают музыку; Россию опустили, титаны мерзости, подлости, злодейства, сексуальные маньяки-извращенцы, её продали, как девку из борделя, на турецком базаре, её трахают во все дырки!
- Хватит трендеть, ты чего разошелся? Оставь эти риторические упражнения на потом, - остановил меня Овчинников. Время тикает не в нашу пользу. Ты готов, ничего не забыл, помыл шею, уши, мама мне всегда напоминала об этом, когда я шел на свидание с девушкой.
- Вот как? Мне почему-то казалось, что у тебя никогда не было свиданий.
- Ты думал, что я как ты все время втихаря онанирую, стою над унитазом, вроде писаю, а сам занимаюсь этой ерундой?
- Нет, я в плане того, что это лишнее, платоническое, цветочки, поцелуйчики, на тебя не похоже, ты такой мужественный, у тебя отношения с женщиной складываются по-другому: - 'Пришел, увидел, победил'. Ты свои победы куешь не на поле брани, как Александр Македонский, а в постели, просто модернизировал его кредо и подражаешь военному быту героя: видишь, моешь шею, уши, прости, уточню, очень важно, в какой последовательности?
- Сначала мою хер с мылом, подмываюсь, понял?
- Мылом, хозяйственным?
- Нет, французским, и натягиваю розовый презерватив с пупырышками, чтобы как корчетка, продирал, и путана орала от вожделения и умоляла ещё. Всё? Тебе больше ничего объяснять не нужно? Ликбез окончен. Больше ко мне не приставай. А то несешь какую-то ахинею. Давай наливай, дёрнем, ты меня достал.
Я налил и мы выпили: - Ты, прямо садист какой-то, на девушку с корчеткой, а потом у неё бешенство матки будет, у меня в практике был такой случай, но сейчас не время, напомни, потом тебе расскажу. Надо идти, а то опоздаем, я уверен, они ждут нас. Во всех отношениях приятных молодых людей, пахнущих хорошими духами, хорошим табаком, немножко ажиотированных в предвкушении предстоящей встречи и выпитого вина, сверкающих проборами модных причесок и белизной свежих манишек. Овчинников загоготал: - 'Особенно молодой у нас ты', - не унимался он, зная, что моложе меня на девять лет.
- Ладно, успокойся, это совсем не препятствие, и в данной ситуации не имеет ни какого значения. Мы же не стометровку с тобой побежим? Ты лучше скажи, у тебя есть хорошие духи? Надо позаботиться о впечатлении, которое мы произведем на наших новых подружек. Ты же будешь сегодня целоваться, а от тебя разит, как от винной бочки.
- Какие поцелуи? С чего ты взял? Я лично сегодня, - проинформировал он меня, - собираюсь налаживать международные связи, серьёзно подпорченные импотентами политиками. Соединиться в коэтусе с юной прекрасной эстонкой если не навечно, то хотя бы этой ночью. И доказать, что конец распрям между странами, как и конец любой глупости, часто находится не там, где его ищут, в данном случае он находится у меня в штанах, и сегодня я это докажу: на местном уровне наведу с Эстонией мост дружбы. Вообще у меня к сегодняшней встрече научно-практический интерес. О практической части предстоящего коллоквиума я тебе рассказал, а вторая касается вопроса, вернее претензий русских шлюх на какое-то особенное, недосягаемое для остального интернационала блядей место в мире. Их в нашей поднебесной обители, почему-то считают, начитавшись Достоевского и Марининой, супершлюхами. Бесспорно, многие из них красивы. У них есть душа, сострадание, им птичку жалко, их волнует, словно это кровиночка, слеза, пролитая бездомным ребёнком. У меня не было эстонок, мне кажется, сегодняшний вариант поможет пролить истину на такой для меня животрепещущий вопрос. Выяснить какие шлюхи лучше? Иностранные или наши. Как ты думаешь? Ведь Эстония - это уже Европа.
- Безусловно. Это значит, твои интимные места должны сверкать как медный таз и благоухать как цветочная клумба.
- А если в неё кто-нибудь насрал?
- Ложка дёгтя не испортит бочки мёда.
- А я слышал наоборот.
- Не слушай врагов народа. Ты же 'мент', а не дипломат и должен быть бдительным.
- Не будем пикироваться. Лучше закончим наши сборы.
- Ты мне так и не ответил. Есть у тебя духи?
- Конечно, на туалетной полочке рядом с зубной пастой. Какой-то 'спрэй' уничтожает запах пота при выполнении тяжелой физической работы, по моему тебе в самый раз. Возьми и надуши у себя всё, что ты хочешь. Не забудь про свой 'прибор'.
- Ты думаешь, он мне сегодня понадобится?
- Если так будешь лакать водку, то нет.
-Тебе кто нравится?
- Мне Эйна, - признался я: - А тебе?
- Мне тоже, - засмеялся Овчинников.
- Как будем делить?
- Пилить. Пойдем, - сказал он, - а там будет видно.
Глава вторая
Эйна была красивая девушка, светлые волосы свободно падали на плечи, темные брови, сероглазая, ямочка на щеке, хорошая улыбка. Ярко накрашенные губы подчеркивали белизну зубов. Среднего роста, стройная, она была в джинсовом комбинезоне и клетчатой, в крупную синюю клетку, рубашке, на голове красная кепка с большим козырьком, которая ей очень шла.
Ыйя была менее эффектна, одета скромней, светлый плащ, хорошее шерстяное платье, с открытой головой, тоже светловолосая, тоже белозубая, но какая-то бледная. Ей не хватало каких-то ярких красок, чтобы её внешность заиграла и стала более броской и запоминающейся. Волосы были гладко причесаны и сзади стянуты красивой резинкой. Она не красилась, не подводила глаза, была какая-то домашняя. Наверно она любила всё натуральное и не хотела меняться от косметики, как хамелеон.
- Ты думаешь, у нас что-нибудь выйдет? Я с Эйной и парой слов не обмолвился, ты всё время старался переговорить меня. Наверно, боялся остаться в тени, остаться незамеченным, - пытаясь определить свои шансы на успех, слегка поддел я Овчинникова. Он не обиделся. Сказал: - Ты что не понимаешь? Всё зависит от тебя. Если будешь ныть и строить из себя галантного кавалера и ждать у моря погоды, то сегодня опять будешь дрочить в углу номера, в лучшем случае на её фотографию, которую у неё выпросишь. Нужен кавалерийский наскок и уверенность, что именно сегодня и только тебе она хочет показать свою тайну, свое чудо между ног.
- Сережа, мне почему-то не нравятся твои наскоки времен гражданской войны. Я привык, что всё делается само собой, без спешки, без кавалерийской атаки. Моя сексуальная практика, если хочешь, опыт общения с прекрасным полом настраивает меня не только скептически к твоему методу покорения неприступной цитадели, но и требует проявлять определенную осторожность со спешкой сорвать покрывало или если хочешь трусики с места, которое не зря окутано тайной и недоступно просто так, оно стоит того, оно для этого так устроено и поэтому находится между ног. Как-то надежнее перспектива, когда знакомство не заканчивается кавалерийским наскоком. Как известно, из учебника кавалерийской стратегии под редакцией маршала Буденного, можно получить и отлуп за атаку, всё зависит на кого попадёшь, а он, говорят, насчёт тайны между ног, и не только лошади, был чрезвычайно хорошо осведомлен, тот был ещё кобель. Но я не о том. Естественное развитие отношений полов без спешки, с поцелуями, охами, вздохами, гуляньем при луне, предполагает, что проникновение в тайну между ног происходит целомудренно, без нажима, без натиска, но не менее страстно и с таким же азартом, как ты предлагаешь. При кавалерийском наскоке ты в спешке можешь не рассмотреть чудо между ног, тем более насладиться им досыта. Хорошо если кончишь до того, как тебя сбросят в сторону. И вся Love Store. И ещё одно очень важное обстоятельство заставляет меня учитывать мой сексуальный опыт, перед нашим походом в Эдем. Это последствия кавалерийской атаки. Я не буду портить тебе праздничное настроение, но ты должен помнить плакаты на стенах всех вендиспансеров: «Оберегайтесь случайных половых связей». Ужасно, когда воспоминания о прекрасной даме ассоциируются у тебя с болью в мочеиспускательном канале или какой-нибудь ползающей у тебя в штанах тварью, которая сводит тебя с ума, особенно, когда ты начинаешь потеть. Ты буквально выпрыгиваешь из штанов.
- Это хорошо, что ты такой осторожный, - заметил Овчинников, - однако мой сексуальный опыт говорит о том, что это не тот случай. Твоё половое воспитание отличается от моего тем, что ты приобрел его в общежитиях лимиты, в парикмахерских, где дешевые шлюхи обслуживали тебя по полной программе: сначала стригли, а потом делали минет, в грязных кабаках, у грязных официанток или с вьетнамскими проститутками, которых одно время ты очень любил и даже защитил в университете дипломную работу по использованию
иностранной рабочей силы на ткацких предприятиях города. У тебя было трудное сексуальное детство. Плохие воспитатели. Поэтому ты перестраховщик. Знаешь пословицу: «С кем поведёшься от того и наберешься». У тебя не было приличных женщин, может быть это твоя беда, а может быть, ты извращенец и я не знал об этом? - Я посмотрел на Овчинникова с неудовольствием: - Нет, я не о том, о чём ты подумал. В том плане, что есть такая порода мужиков для них, чем женщина хуже, тем вкусней. Но тогда, тебе делать со мной нечего, оставайся в номере.
Я не стал развивать эту тему с Овчинниковым и тем более спорить, что-то опровергать - Ты много знаешь обо мне, как и положено «менту», - сказал я, - но говорить это своему товарищу совсем не обязательно, меня твои домыслы не трогают. Но в том, что ты сказал, есть сермяжная правда и поэтому я на тебя не обижаюсь. Более того, я не только не обижаюсь, я благодарен тебе за возможность, которой без тебя у меня бы не было. Твои способности к кавалерийскому натиску в общении с прекрасным полом позволяют мне забыть о моём тёмном сексуальном прошлом, оказаться среди красивых женщин, и надеяться, что сегодня вечером мы не зря проведём время. Я твой раб, учи меня и дальше: сей доброе, разумное, светлое, - стал валять я дурака, - я готов, как пионер, брать с тебя пример. Твой призыв к кавалерийской атаке я принимаю, как руководство к действию. Со своими страхами я, конечно, старомоден. И потом средство от лобковой вши продаётся на каждом углу. Мы в безопасности. Я хочу увидеть тайну между ног. Будь моим поводырём и дальше. Я верю в тебя.
- Слушай, - сказал мне Овчинников, - кончай свои упражнения в ослоумии. Пойдём. Ты, увидишь, всё устроится само собой, ты только сам ничего не испорти. Не налегай так на бутылку, мне за тебя неудобно. Что наши подружки подумают о тебе?
- Но я же не напился. Я, как пионер, всем ребятам пример. Всегда готов выполнить поставленную задачу.
- Молодец, вот это ты сегодня и должен будешь доказать иначе я тебя перестану уважать, не подведи меня, - сказал Овчинников, - я провел большую подготовительную работу. Я девочкам рассказал о тебе, напустил тумана, они, наверно, подумали, что ты какой-нибудь крутой, - рассмеялся он, - теперь тебе ничего не остается, как быть им, и не разочаровывать их. Ты уж постарайся. Я не такой жмот, как ты.
Помнишь одну историю на даче, - вспомнил он, - когда ты не дал мне трахнуть свою Ольгу и Катаняну тоже, никому, и сам не трахнул её, она тебе не дала.
- Не мог же я допустить, чтобы при мне её изнасиловали, а Катанян, просто напугал её своим прибором, по даче ходил совсем голый, «нудист» сраный. Они с подружкой приехали на дачу отдохнуть, а не затем чтобы здесь их оттрахала вся команда. И потом Ольга не блядь и не какая-нибудь тебе проститутка. Она никогда не трахалась за деньги. Таких женщин, как она много. Они просто любят породистых мужиков. Это идет у них на уровне подсознания. Им не надо смотреть мужику в штаны. Определитель сексуальности не там, он в породе, такие, как Ольга, определяют её также хорошо, как знатоки породистую лошадь.
- Помнишь Федорова, доцента из университета? – спросил меня Овчинников.
- Да, помню - ответил я.
- Когда ты уснул, она пошла к нему, и они трахались, она так орала, что мешала всем спать. Это к твоей теории сексуальности.
- Ну и что. Я был пьян и она не хотела трахаться с пьяным, даже не бойфрендом, а просто приятелем и бывшим начальником. А Фёдоров? Что ж, здесь никакого противоречия сказанному нет. «Свято место пусто не бывает», наверно он ей понравился и был рядом, в отличие от вас, тоже пьяных, молодой, здоровый, трезвый мужик. Она почувствовала в нем породу, её потянуло к нему, и она оказалась у него в постели. Ладно, - сказал я, - давай закончим эту тему. Когда это было. Я уже все забыл. Ольга в Голландии, любящая жена и заботливая мать. Порядочная женщина. Пишет письма, вспоминает тебя, не может забыть Катаняна, а его фаллос произвел на неё неизгладимое впечатление, говорит в Голландии таких не видела. Он мог бы стать символом «мужского достоинства» России, представлять страну на конкурсах стриптизеров, вместо шлюх, которых привозят сюда на конкурсы красоты, это единственное чем теперь может гордиться страна. Товарный экспорт: черная икра и шлюхи. Ольга знает его историю с Бакинскими кондиционерами, которые он взялся продавать в Африке и попал в Буркина-Фасо, в маленькой африканской стране, за решетку и теперь неизвестно, сколько лет проведет в тюрьме. Там нет даже российского консульства, связи с ним нет. Она говорит, что Катанян со своим инструментом любви, viola d’amore, (скрипка любви), мог поехать на Запад, там есть мужской стриптиз, и заработать кучу денег. «Какая ужасная несправедливость», - жалеет его Ольга.
А по поводу моего полового воспитания, о котором ты имеешь такое негативное представление, безусловно, признавая твои заслуги в деле кавалерийских наскоков, где ты большой мастер, и как возможно мог это сделать Семён Михайлович Буденный, ты тоже способен написать трактат, например, по тактике и стратегии действий в отдельных сопредельных с гинекологией областях, в частности, такой малоизученной области, как кавалерийская сексология, кандидатскую, или докторскую диссертацию, на тему: «Введение в женские гениталии мужского полового члена с помощью метода убалтывания», и привлечь к обсуждению этой фундаментальной проблемы широкую, быть может, даже и зарубежную общественность. Я должен тебе сказать, и ты сам напомнил об этом той дачной историей, что твоё утверждение, по поводу того, что только ты обладаешь отменным вкусом, в отношении женщин, бездоказательно. Приписывать себе, этот талант разбираться в женщинах и спать только с необыкновенными, удивительными, достойными восхищения экземплярами этой породы homo sapiens, по меньшей мере нескромно. Чем ты лучше таких, по твоим словам, падших, как я? Я лично не вижу разницы между нами в этом вопросе. Когда тебя припрёт или перед твоим носом у тебя спящего кто-то поводит женскими трусиками ты цепенеешь, глаза наливаются кровью и не только они, твой гульфик трещит по швам, оттопыривает штаны так, что находиться с тобой рядом просто неприлично, сексуальный маньяк, да и только. Где твоё половое воспитание, которым ты так кичишься? В этот момент ты готов оттрахать кого угодно. И если ты обвиняешь меня в неразборчивости и приклеиваешь мне ярлык извращенца, то позволь мне напомнить тебе один эпизод из твоей сексуальной биографии, одну невинную забаву с друзьями, у которой были последствия. Случай показательный для ниспровержения тебя с пьедестала плейбоя.
С одной из вьетнамских проституток, да, я действительно дружил, я спал с ней и не хотел делиться ни с кем. Однажды, мы все пьяные, наша тогда постоянная компания: я, ты, твой друг морской волк Виталик, ещё кто-то и эта вьетнамская девушка приехали ко мне домой из Репино, где пьянствовали в «шайбе», и уже у меня продолжали пить. Скоро все напились, но домой никто не поехал, остались у меня. Я лёг со своей вьетнамской подружкой на то ложе, сплю на котором по сей день: прежде чем отдаться Морфею, оттрахал её и заснул. Утром вы разбудили меня, и стали смеяться надо мной, говорить, что у меня крепкий сон, и я проспал свою подружку. Теперь она всем нам сестра, а мы все молочные братья. Тхо тихо плакала и боялась, что я накажу её и выгоню.
Через несколько дней, ты вдруг стал бросаться на меня, грозился прибить и говорил, что я нехороший не предупредил тебя, что моя девушка больна и наградила всех триппером. Оказалось, был болен твой друг Виталик. А мы с Тхо ни при чём. Мы даже не заразились. Так бывает. Не зря люди говорят: «Бог шельму метит». Зачем я тебе сейчас в преддверии блаженства, в столь торжественный, одухотворенный предстоящей случкой с красивыми девушками момент рассказываю эту далеко неизящную историю? А только потому, что ты разозлил меня, рассказываю я для того, чтобы больше не задирал нос со своим арийским половым воспитанием. Веди себя, мой друг, Серёжа, скромнее, - отчитал я приятеля.
- Хорошо, - выслушав меня - как мне показалось, даже не обидевшись, подвёл жирную черту под нашим половым прошлым Овчинников. Наверно потому, что впереди нас ждало светлое будущее с девушками из Эстонии, шампанским и утехами, на которые он уже рассчитывал, как на билет в самолёт, заказанный заранее. Настроенный благодушно Овчинников решил облагодетельствовать меня. Он сказал: - Я так и быть не буду претендовать на девушку, которая тебе нравится. Если Эйна пойдет с тобой, я не буду препятствовать твоему выбору. Пошли. И не забудь шампанское.
Номер наших эстонок был рядом. Мы постучали. Нам ответили и мы вошли. Девушки сидели за столом у окна и играли в карты.
- Во что играем? – спросил я.
- В подкидного дурака, - ответила Эйна.
- А нам можно? – спросил я разрешения присоединиться к играющим.
- Пожалуйста, я не против, присаживайтесь, - пригласила она нас.
Мы присели к столу. Помолчали, ждали, когда закончится партия. Девочки смешали карты, не закончив игру.
Надо было с чего-то начать разговор. Я не придумал ничего лучше, сказал:
- А у нас шампанское, будете пить? - спросил я девушек: - Быть может с ним нам будет веселее?
- Если только немножко, - согласилась Ыйя, - целый день гуляем. Устали. И у нас только два стакана.
Я сходил к себе в номер за стаканами и, прихватив еще одну бутылку шампанского, вернулся к девочкам. Овчинников, увидел у меня в руках вторую бутылку шампанского, пробурчал: - «Не пей Иванушка много, а то козленочком станешь». Девочки засмеялись, Эйна оторвалась от карт и посмотрела на меня внимательно, будто увидела только сейчас. Внутри что-то дрогнуло, я почувствовал, какой-то озноб, лёгкое волнение, словно кто-то легко прикоснулся ко мне, и это прикосновение было чрезвычайно приятно. Со мною что-то происходило, и это было связано с Эйной, её присутствие действовало на меня так, как будто кто-то испытывал на мне старинный приворот, я был очарован ею, сражен, повержен, и принадлежал уже только ей. Сила, приковавшая меня к ней, не тяготила. Мне это пленение нравилось. Я разлил шампанское по стаканам, и мы выпили, чокнувшись, без слов. Эйна раздала карты, и мы стали играть. Мы играли парами. Я с Эйной и Овчинников с Ыйей. Мы выигрывали. Овчинников посмотрел на меня, на мой стакан, который я опять наполнял шампанским, девочки пить больше не стали, и сказал: - «Везет дуракам и пьяницам». Он разговаривал на озере с Ыйей, расспрашивал о Пярну, о работе, о семье, и многое уже знал о наших новых знакомых. Я же узнавал многое о жизни девушек только сейчас. Самое главное, из того, что я узнал, они подтвердили слова Овчинникова, действительно, обе были замужем. Ыйе было 27 лет, а Эйне - 25. Детей у них не было. Поэтому они были свободны насколько это можно, имея мужей, и дома старались не сидеть. Занимались спортом: Эйна увлекалась спортивными танцами, Ыйя любила горнолыжный спорт. Дома, у себя в Пярну, они любили посидеть в каком-нибудь ресторанчике, послушать музыку, потанцевать. У них было много друзей, и поэтому всегда был повод собраться у кого- нибудь: отмечали праздники, дни рождения свои и друзей, какие-то события, связанные с изменениями в личной жизни, приезжали в гости друзья из других городов – в общем, особенно скучать не приходилось. Иногда, как сейчас, они уезжали из дома, ездили куда-нибудь отдохнуть, развлечься. Раньше Ыйя ездила в горы, любила Домбай, там она каталась на лыжах с гор.
- «А как вы оказались здесь, на базе»? - спросил я девушек. Ыйя сказала, что попали они сюда случайно. Приехали в Ленинград и как всегда должны были жить в гостинице и провести эти дни в городе. Была намечена какая-то культурная программа. Магазинами они не интересовались и в праздники они не работали. Хотели сходить в ресторан. Им очень нравилась «шайба», гостиницы «Ленинград». Потом они собрались на экскурсию, в Приозерск, там их ждала знакомая, администратор гостиницы «Корелла». На праздник в город приехало много гостей: ветераны войны, участники обороны города. В нарушение установленной квоты, часть гостей, Управление гостиниц обязало администрацию гостиницы «Ленинград» принять на остающиеся у гостиницы места, которые были уже распределены. Все делалось, как всегда, в авральном порядке и отменить визит эстонских друзей не успели. Хозяева, принимавшие гостей из Пярну, как вариант, не очень надеясь на то, что те согласятся, предложили им базу отдыха гостиницы. Пообещали все удобства, хорошее питание, поход в ландшафтный парк Карельского перешейка, где все будут наслаждаться удивительной природой заповедного места, дадут автобус, чтобы они могли ездить куда захотят, например, в тот же Приозерск. Служебный транспорт, доставит их туда и обратно. В общем, их уговорили, и они согласились.
- Приозерск, - я посмотрел на Овчинникова и засмеялся, - мы хорошо знаем этот город, у нас когда-то было много связано с ним.
- Да, подтвердил Овчинников, мы там раньше часто бывали. В гостинице «Корелла» нас всегда хорошо принимали. Мы всегда жили в «люксе», на третьем этаже. С администрацией гостиницы поддерживали дружеские отношения, - сказал он и хитрая, загадочная улыбка, при воспоминании об одном эпизоде из прошлого, тенью пробежала по его лицу.
Приозерск и дача обкома комсомола, это был небольшой эпизод из нашей жизни с Овчинниковым, счастливого времени, когда мы работали с ним в обкоме комсомола. На даче, как правило, мы жили только летом. Зимой останавливались в гостинице в Приозерске на даче было холодно и мы прежде должны были протопить её приготовить к приезду каких-нибудь гостей, или когда сами управлением делами проводили какое-нибудь увеселительное мероприятие. Как-то справляли на даче Новый год, однажды мой день рождения. Всё было с размахом. Приезжали на несколько дней.
Когда я с Овчинниковым вспоминаю те времена, у него сразу начинается зуд он несколько дней ходит и строит планы нашей поездки в Портовое, забывает, что давно уже другие времена и на даче живут другие люди. Когда случился переворот в 1991 году, комсомола не стало, дачу за бесценок продали. Теперь там вокруг дачи шумно. Недалеко от бывшей комсомольской дачи построила свой коттедж В. И. Матвиенко. Стоят там дачи и другие бывшие комсомольские вожаки, полюбившие эти места, теперь они их обживают уже в качестве полноправных хозяев.
Играть в карты больше никто не хотел, и мы отложили их в сторону. Делать было нечего. Эйна попросила нас: - Расскажите какую-нибудь интересную историю, связанную с Приозерском, вы, я так понимаю, когда-то часто бывали в нем, с удовольствием вспоминаете город и гостиницу, в которой жили. Наверняка в этом городе у вас было какое-нибудь романтическое приключение, и возможно, я думаю, не одно. Мы поедем в этот город, и нам будет интересно. И на места вашего «прекрасного далёко», мы будем смотреть совсем по-другому, как вы, вашими глазами, и, быть может, тоже немножко грустить, по ушедшему прошлому. Овчинников отчего-то стушевался, стал говорить, что бывал в Приозерске, в основном, по работе и ничего интересного не помнит. Я не стал ломаться и рассказал девочкам одну историю нашего пребывания Приозерске, и приключения связанного с гостиницей, и почему нас там долго помнили.
Была зима, и было жутко холодно, а из Ленинграда мы выехали вечером, и было уже темно, валил густой, хлопьями снег. Поехали мы в Приозерск на УАЗе, машине с брезентовым верхом, правда, утепленным «байкой» и с печкой. Но всё равно было холодно. Где-то за Парголовом, на шоссе, в лесу, машина остановилась и заглохла. И не заводилась. Пока водитель, молодой парень, его, как и Овчинникова, звали Сергей, и самое главное, без чего не было бы этой истории, у них совпадало и отчество, возился с машиной Овчинников достал бутылку «Посольской водки» и мы отхлебнули из неё по приличному глотку. Сергей, покопавшись в машине, вылез из-под капота и сказал, что не знает в чем дело, и машину не завести. Машина была без хозяина, новая, предназначалась для поездок по области секретарей обкома комсомола. Но они любили комфорт, трястись на УАЗе им не хотелось, и поэтому в область ездили тоже на своих «Волгах». Сергей возил первого секретаря горкома комсомола на новенькой «Волге», и впервые, только потому, что его попросил Овчинников, отказать он ему не мог, сел за руль УАЗа. Перед поездкой было всё некогда, и он выехал на новой машине, даже не осмотрев её.
Спешка, молодость, безответственность, надежда на то, что машина новая и подвести не должна, сыграли с ним злую шутку, машина не заводилась, и мы по его вине оказались на шоссе одни, среди леса, в мороз. Надо было принимать какое-то решение. На шоссе не было ни одной машины. Снег густыми хлопьями заваливал все кругом. Он падал на капот машины и уже не таял. Машина стремительно остывала. Мороз был наверно градусов двадцать. В командировке я был старшим. Неуверенно, не зная, что делать, я сказал шофёру: - «Ну что, Сергей, закрывай машину, сливай воду, пойдем в город по шоссе пешком, может быть, кто-нибудь подберет, поможет. В Парголове зайдем в воинскую часть попросим помощи».
Я видел, как Овчинников закипал, словно медный чайник, да и водителю, который был легко одет, такая перспектива не нравилась. Овчинников закрутил руками, как это делал всегда, когда психовал, подошел ко мне, насупившись, стекла очков заиндевели, он ничего не видел и зло сказал: - Ты что, с ума сошел, оставлять здесь машину. Её, пока мы ищем помощь, угонят, или разграбят, все что можно снимут с неё.
- Что ты предлагаешь? - спросил я. Он молчал. Я предложил ему: Давай тогда впрягайся, потащим машину бечевой, как бурлаки на Волге, заодно и согреемся.
- Ладно, - сказал Овчинников, - кончай, не до шуток, надо как-то завести машину. Сергей, - с угрозой в голосе обратился он шофёру: - делай что хочешь, но чтобы машина через десять минут завелась, иначе твоей трудовой биографии на автобазе обкома КПСС конец. Если мы здесь сейчас не замерзнем, будешь помнить меня всю жизнь. Уж я расстараюсь, чтобы тебе выдали соответствующий документ, с которым на работу тебя нигде не возьмут, и если говночистом устроишься, то только по великому блату.
Водитель дрожал от холода, как церковная мышь; он и сам понимал что машину бросать нельзя и до Парголово мы не дойдем, замерзнем. Но всё равно огрызнулся: - «Да пошел ты», - но куда, сказать Овчинникову не решился. И полез под капот. Овчинников знал, что Серега напропалую халтурит, копит деньги на свадьбу и за место держится. Машина первого секретаря горкома комсомола была со специальными номерами, и её никто не проверял и не останавливал. Вдруг под капотом раздался треск электрического разряда, оттуда вырвался сноп искр, машина дернулась, и Серега свалился с неё в снег. Он заматерился и опять полез под капот, но был там не долго; снова вылез, и, не закрывая капота, сел за руль. Попробовал завести машину. Машина не сразу, но завелась.
- Ну, вот можешь, когда припрет, - сказал ему Овчинников.
Серега закрыл капот, мы сели в машину и, до самого Приозерска, доехали без приключений. Серега сидел за рулем злой как черт и молчал. На одной руке пальцы у него были черными, как будто сажей измазаны. Я спросил его: - Что с рукой?
- Ничего, - неприязненно ответил он, - в руку коротнуло.
В гостиницу мы приехали за полночь. Входную дверь уже закрыли. Мы постучали. Нам открыл милиционер, который здесь отогревался. Он позвал дежурного администратора. Нас ждали. Мы оформили на троих «люкс» и пошли спать. Часа в три ночи нас разбудил стук, пришел первый секретарь горкома комсомола г. Приозерска. Он поздоровался с нами и спросил: - Вы что так поздно? Я уже звонил в Ленинград, дежурный по обкому сказал, что давно уехали. Поздно вечером позвонил в гостиницу, мне сказали, что никто не приехал. А сейчас шел из гостей, зашел, говорят тут твои, ну, думаю, слава богу, а у меня и грибочки солененькие, несу из гостей, бутылку сейчас сообразим.
- Не надо, - остановил его Овчинников, - у нас всё есть. Грибочки это хорошо, не отравишь? – в шутку спросил секретаря Овчинников.
- Ну, ты же не Моцарт, а я не Сальери и делить нам нечего. Хотя, спохватился он, - а кто будет платить за «люкс»? «Дружба, дружбой, а служба, службой», - нашел он убедительный аргумент, - так что денюшки врозь. У меня весь бюджет горкома на сутки проживания в «люксе».
- Вот его и пропьем, - засмеялся Овчинников: - Ты не прибедняйся, оплатишь из внебюджетных.
- Откуда они у меня? За субботники, за лотерею, за какие-то марки - все перечисляю вам. Хозрасчетной деятельностью не занимаюсь, кружков: по «дзю-до», или бальных танцев нет. Городской клуб пустует, танцы, да кино.
- Слушай, Саша, не ной, не мне тебя учить, где найти денег. Попроси на мебельном комбинате, скажи, ревизия приехала.
Овчинников достал еще одну бутылку «Посольской водки» и открыл банку красной икры: - Давай, - сказал он секретарю, и разлил по стаканам водку, - мы уж думали не доберемся. Мороз, машина застряла, не заводится, кругом ни души, уже начали замерзать, еле завелись. Чудом спаслись. Кому-то испытать нас хотелось. Наверно надо было всю дорогу молиться о спасении, а мы водку пили, литровую бутылку одолели, пока ехали и не в одном глазу, вот как перенервничали. Ладно, давай выпьем за то, что пронесло и мы здесь, и мы живы. Я фаталист. Чему быть того не миновать, мы живем в России и кругом я наблюдаю играют в одну игру, в «русскую рулетку», все подвиги и герои у нас от потери чувства, не страха и не опасности, а самосохранения. Вся страна живет, надеясь на авось. Когда-нибудь пуля в барабане и ствол совпадут, и всем придет пиздец, так выпьем же за то, чтобы это случилось не так скоро.
Мы выпили, не чокаясь, помолчали, потом Саша сказал:
- По-моему ты, Сережа, очень усложняешь и даже драматизируешь ситуацию вообще и в частности, ту переделку, в которой вы оказались. Настоящему партийцу и комсомольцу чужды эти нотки обывательского малодушия. Бороться до конца и побеждать - вот наш девиз. Ну и что? Застряли в пути. Снег, мороз, ерунда, тут нет безысходности. Взяли, утеплили машину, в машине есть печка. У тебя есть «кубик Рубика»?
Овчинников посмотрел на секретаря горкома как на сумасшедшего.
- Сиди и верти его, решай головоломки, и спокойно жди помощи, ты должен быть уверен, тебя уже ищут. Как только я позвонил в обком и сказал, что вы пропали, дежурный по обкому стал звонить в ГАИ. И, потом, с таким солидным багажом «скорой помощи», - он посмотрел на стол: - «Посольская водка», икра - вы и сами не пропали бы.
Саша говорил это Овчинникову, словно хотел ему доказать, что тот не прав и проявил малодушие.
- Забыл героев комсомольцев, Павку Корчагина и других.
Говорил убедительно, серьезно, казалось, он даже отчитывает Овчинникова. Тот дождался, когда секретарь закончил свою пламенную речь и спросил его:
- Это всё?
Саша с невозмутимым видом спросил Овчинникова:
- Тебе что, того, что я сказал мало?
- Нет, вполне достаточно, чтобы после твоего словоблудия почувствовать желание послать тебя подальше и пожалеть, что тебя не было с нами. Ты что? Боишься моих откровений? Говоришь как с трибуны. Ночь на дворе, а ты из роли комсомольского «гуру» никак не выйдешь. Я бы посмотрел, как ты крутишь «кубик Рубика», с отмороженными яйцами, «голубыми, как у дрозда».
Саша засмеялся и обнял Овчинникова: - Здорово я тебя сделал? А ты поверил, я видел, как ты смотрел на меня, готов был трахнуть по голове бутылкой. Растерялся от неожиданного и незаслуженного нравоучения. И сразу не сообразить, что сказать, она казалась последним аргументом.
- Нет, почему же, я всё сказал. Если бы я не знал тебя и твои розыгрыши, конечно бы обиделся.
- Ладно, прости, больше не буду, ты с дороги, устал. Давай выпьем за то, что всё хорошо кончилось, вы в Приозерске, где живут самые лучшие в мире комсомолки, завтра мы организуем с ними вечер встречи, само собой порезвимся, отдохнешь, забудешь о происшествии, потом можно будет и о работе подумать. Я так думаю.
Последние слова он произнес с кавказским акцентом. Мы выпили. Хлеба не было, водку мы заедали красной икрой и грибами. Сергей-водитель проснулся и присоединился к нам. Он уже отогрелся, теперь выпил, стал сразу «веселый и хмельной» и его потянуло на подвиги, он стал одеваться, достал громадный в чехле, охотничий нож и собрался уходить.
- Ты куда? – спросил его Саша.
- Пойду, прогуляюсь.
- Все закрыто. В городе ночь. Ты не местный, с ножом, наживешь неприятности.
- Нож в чехле, на всякий случай, от шальных людей. Или вдруг кабан попадется, в город забежит чем-нибудь поживиться.
- Не дури. Какие здесь кабаны? Людей напугаешь, и в милицию заберут. Но Сереги и след простыл. Мы допили бутылку, и секретарь засобирался домой. Было уже пять утра.
- Ну, вы отдыхайте. Саша стал с нами прощаться: - Я скажу, чтобы в номер подключили телефон. Созвонимся и решим когда завтра встретимся, определимся с программой.
Мы с Овчинниковым приехали в Приозерск, провести ревизию финансово-хозяйственной деятельности горкома комсомола. Рассчитывали не спеша, за неделю управиться. Саша оделся и ушел, мы завалились спать. Овчинников заснул сразу, а я все вертелся и не спал, когда пришел шофёр. Он разделся, но ложиться не спешил, сидел за столом, склонившись над ним, и скреб чем-то по столу, звук был противный, словно в номере завелась мышь, я, подумал, съест наши запасы и с этой нелепой, полусонной мыслью, наконец, заснул.
Гостиница была провинциальная, ничего особенного, роскоши никакой. То, что называлось номером «люкс» была большая комната с окном-«фонарем», во всю стену, выходящим в торец здания. В «люксе» была пальма, ковер, полированный стол, трюмо, двухспальная кровать, на которой мы спали с Овчинниковым, диван и пара мягких кресел. В номере были туалет и ванная комната. Овчинников курил «Беломор», курил постоянно, казалось, без папиросы он не бывает. С окурками не церемонился, распихивал, приклеивал их куда попало. Через день кадка с пальмою была завалена окурками. Они валялись на ковре, были приклеены к обратной стороне крышки стола. Из «люкса» мы практически не выходили и уборщице не позволяли убирать у себя в номере. Всю необходимую документацию доставили из горкома сюда в номер.
На следующий день Саша был занят. У него была учеба в горкоме партии, нам пришлось скорректировать программу, имея документы, мы стали работать. Решили сначала заняться ревизией, закончить проверку, а уж потом расслабиться и отдохнуть.
Финансовые документы оказались в порядке. Все было в пределах разрешенного, никаких сомнительных финансовых операций, объем работы небольшой и мы её скоро закончили. Наконец, мы покинули номер, и пошли в горком партии, который был рядом, доложить о результатах проверки. Туда приехал и Саша. Услышав, что мы ревизию закончили, нарушений финансовой дисциплины не обнаружили, и акт проверки будет без замечаний, обрадовался. Мы поехали на его машине в горком комсомола, который был рядом с гостиницей, в деревянном двухэтажном доме.
Мы закончили проверку досрочно, и Саша был не готов отметить радостное событие. Он быстро провел мобилизацию аппарата горкома и в авральном порядке превратил свой кабинет в банкетный зал. Девочки из сектора учета быстро сбегали в магазин и накрыли стол заседаний под портретом генералиссимуса Брежнева в кабинете Саши. Скоро мы сняли напряжение рабочих будней, расслабились. Саша, как и обещал, пригласил отметить с нами его успех, лучших комсомолок города Приозерска. Мы отлично провели с ними время. Он был прав, самые лучшие комсомолки в мире живут в Приозерске. Это были очаровательные, милые, ласковые, отзывчивые девушки, они хотели того же чего хотели и мы, единодушие было полное. С ними было легко и весело, мы пили на «брудершафт», целовались, и уже хотели большего, но жалко было комкать вечер, он еще только начинался, и не здесь же под портретом генералиссимуса, который осуждающе смотрел на нас, потому что Овчинников уже забрался к одной из комсомолок рукой в штанишки. Она весело смеялась и на его почин ответила встречным движением, держала его член в своих руках и иногда исчезала под импровизированной скатертью, переходящим знаменем ЦК ВЛКСМ, «Победителю конкурса «Умелые руки»». Нам было хорошо! Но мы знали, будет еще лучше. Мы уже решили продолжить вечер, не расставаться и пойти к нам в гостиницу, в гости.
Однако, как это иногда бывает, в бочку с медом попала ложка дегтя. За Сашей пришла жена, и это нарушило наши планы. Мы с Овчинниковым как-то были у Саши дома, его жена милая приветливая молодая женщина, была вся в хлопотах, пришли друзья Саши, он предупредил её об этом заранее, и ей хотелось, чтобы было всё хорошо и понравилось нам. И все же чувствовалось в её стараниях, прежде всего, желание услышать похвалу Саши, угодить ему, и таким нехитрым способом привлечь его внимание к ней как женщине и жене. Саша был очень занятый человек, она часто оставалась одна и конечно скучала и поэтому ревновала его ко всем, кто отнимал его у неё, особенно женщинам. Саше часто звонили, он подходил к телефону, и она каждый раз спрашивала: - «Саша, кто звонил»? Её очень беспокоили его комсомолки, его активистки, с которыми он проводил очень много времени. Их активность не шла ему на пользу, он приходил после встреч с ними пьяный, от него пахло духами. Она интересовалась у него: - «Почему»? Её интеллигентную женщину коробили его ответы: - «А ты хотела, чтобы от меня пахло коровьим говном? Увы, - пьяно ухмылялся он, - виноват, собрание проходило не в коровнике, а среди девушек и женщин нашего гастронома, где мужчины только грузчики».
Вот и сейчас женское чутье не подвело её. Саша гулял с комсомолками. И опять с активистками из гастронома. Разрумянившиеся от вина, смеющиеся от любого пустяка, зима, а они легко одеты, открытые платья, возбуждающие наготой мест, которые в подобных учреждениях принято держать закрытыми, вызывающе нескромные, и кажется, такие доступные, и соблазн так велик, она вовремя оказалась здесь, неизвестно чем бы все это закончилось. Ей это не нравилось.
Вся жизнь в Приозерске кипит в центре города. Это одна центральная улица, здесь и находится всё: органы власти, (горком партии и горисполком), которые разместились в одном здании, не подрались, живут мирно и всем хватает места, не то, что в других городах области; здесь же на центральной улице и торговля и учреждения быта, милиция, гостиница, почта, хлебозавод и немножко в стороне, дом культуры. А за гостиницей горком комсомола и пивной ларек. Зачем поставили? Пива в нем всё равно никогда нет. Наверно, по генеральному плану положено было. Немного поспешили. Дом Саши был в метрах пятистах от горкома комсомола, гостиница от него находилась в двухстах метрах.
Саша в коридоре тихо сказал Овчинникову: - Я скоро вернусь.
- Ты усыпишь жену? – шутливо спросил его Овчинников.
- Нет, у неё курсы домохозяек и она скоро уйдет.
Саша с женой ушли, а мы с девочками оделись и пошли в гостиницу. Саша закрыл горком на амбарный замок.
Жена Саши, оберегая их семейное счастье, самостоятельно овладела агентурной работой. Она знала все места, где Саша мог задержаться со своими комсомолками. Гостиница была таким местом. И если Саша был здесь, администратор обязательно сообщал ей об этом.
В гостинице мы продолжили вечер. Девочки не отставали от нас, и пили наравне с нами. Опьянение нарастало, ощущение вдохновения, легкости, исчезло, я все больше погружался в вату дурмана, а мне этого не хотелось, требовалось изменить ситуацию, обострить обстановку, возбуждение из другого источника должно было оживить мозг, наверно, это ощущали все. Напиться для того, чтобы забыться? Нет, это был другой случай. Овчинников первый сделал шаг в правильном направлении. Нашептывая что-то на ухо, очень симпатичной комсомолке они пошли в ванную комнату и уединились там, видимо, надолго, чтобы не мешать мне за это время определиться с выбором, и перейти с одной из оставшихся комсомолок, тоже приятной девочкой, из-за стола на что-то мягкое и более удобное для других занятий, перестать заниматься словоблудием, что по причине выпитого, делать становилось всё тяжелее, и трахаться, к чему я сейчас был более расположен, тем более именно это мероприятие было центральным пунктом программы сегодняшнего вечера, а возможно и ночи.
Я только собрался сменить стол на двуспальную кровать как пришел Саша. Он не нашел Овчинникова и расстроился, но не из-за того что не нашел приятеля, а потому, что он увел в ванную комнату его любимую комсомолку. Он выпил почти стакан водки, посидел с нами молча, надеясь, что просто его подружке стало плохо и Овчинников, как настоящий джентльмен, пошел помочь ей, скажем, наклониться, чтобы было удобней, и делает всё, для того чтобы ей стало лучше, и сейчас они выйдут. Я не стал разубеждать его в этом, так как из ванной стали доноситься еле сдерживаемые вопли, наверно, действительно, все было хорошо, оздоровительные процедуры они видимо уже заканчивались, и Сережа с любимой подружкой секретаря горкома комсомола скоро появится здесь. И все же Овчинникова он не дождался, опять пришла жена и увела его домой, теперь уже совсем. Нам ничего не оставалось делать, как продолжить вечер без него.
Отсутствие «визави» не смутило оставшуюся без партнера комсомолку, и мы славно провели время. Все вместе в номере мы оставались до утра. Серега-шофер, который появился откуда-то позже, молодой, курчавый, на цыгана похожий, понравился комсомолкам и тоже не остался обделенным любовью и лаской.
Утром, с похмелья хмурые и как будто чем-то расстроенные, наверно, от сознания того, что «не повторяется такое никогда», мы разбежались, пообещав, друг другу, встретиться снова, когда приедем в следующий раз. Сами пошли позавтракать в столовую, которая находилась в соседнем доме, а когда вернулись, и проходили мимо администратора, мне показалось, она как-то по-особому посмотрела на нас. Мы вошли к себе в «люкс» и буквально опешили, он был пуст, из него исчезла часть обстановки, отличающая номер от других, и превращающая его, по мнению администрации гостиницы, в «люкс»: не было ковра, пальмы, унесли трюмо. Полированный стол, который всегда был накрыт скатертью и стоял у стены, поставили в центре номера, скатерть исчезла, и он сверкал полированной крышкою. Я подошел к столу и увидел, что на крышке стола по полировке аршинными буквами были вырезаны инициалы: «С. А.» . Когда Овчинников увидел изувеченный стол, он на какое-то время онемел. Потом он спросил нас присутствующих в номере:
- Кто это сделал? Кто? Кто это? Зачем? – повторял он вопрос, надеясь услышать ответ от кого-нибудь из нас ответ. Я и шофер молчали.
Овчинников, растерянный, не зная, что делать, наклонился над столом, как бы любуясь работой «доброжелателя» оказавшего ему такую недобрую услугу, оставив память о его пребывании в номере «люкс», и тотчас отпрянул, так как в дверь постучали. Он бросился к кровати, хотел взять покрывало и накинуть его на стол, но его не было. Вошла администратор. Она имела гордый и неприступный вид, была возмущена тем, что обнаружила уборщица. Администратор заявила, что ей поручено сказать нам следующее:
- Мы, принимая вас, и предоставив вам лучший в нашей гостинице номер, никак не думали, что он попадет в руки вандалов, которые к тому же устраивают ночные оргии и мешают отдыхать соседям. Мы вынуждены были сообщить о вашем поведении в горком партии. Мы согласовали меры, которые примем в отношении вас. Сообщим о вашем поведении по месту работы и, кроме того, взыщем с вас за испорченный стол его полную стоимость. Мы стояли и молча переживали случившееся. Отпираться было бессмысленно. Как доказать что это не мы? Ситуация преглупейшая. Администратор, не дожидаясь наших объяснений, повернулась и пошла к выходу.
- И, кстати, - выходя из номера, сказала она, - ваше проживание в «люксе» не оплачено до сих пор.
Пришел Саша. Мы сидели и молчали, всё это могло обернуться для нас с Овчинниковым очень плохо. Когда шофёр куда-то вышел Саша сказал: - Я, думаю, знаю, кто оказал вам такую медвежью услугу. Вспомните ту ночь, когда вы приехали, шофер ходил гулять и у него был охотничий нож. По моему он болен, псих, но никто не обращает на это внимание, а ему нельзя пить. Милиционер, который дежурил у гостиницы, видел его. Он ходил по городу, как в лесу, держал нож так, словно кабана хотел завалить. Милиционер не задержал его только потому, что видел с вами. Стол он испортил этим ножом. Инициалы на столе его. Ведь он тоже Сергей Александрович? – спросил он Овчинникова.
Я вспомнил той ночью, когда мы приехали, скребущий звук, вспомнил сидящего за столом, склонившегося над ним, шофера и сказал об этом Овчинникову.
- Саша, кажется, прав, это он.
- Я ему голову отверну, - сказал Овчинников, - пусть идет извиняется, отмазывает нас, не знаю что хочет делает, но чтобы с нас обвинение сняли.
- Слушай, Сережа, тут не только стол, а и уделанный номер, превращенный в помойку, вчерашняя пьянка, оргия до утра. Испорченный стол это только предлог. Покаяние водителя ничего не даст. Уезжайте, я все улажу. Пусть шофёр съездит на мебельный комбинат и привезет другой стол. Я позвоню, чтобы стол ему отпустили в долг. Потом заплачу.
- И скажи, чтобы заплатили за «люкс», - попросил Сашу Овчинников.
- Хорошо. Только вы уезжайте. Чтобы здесь никого не дразнить. Посидите на даче, отдохните несколько дней, я всё улажу и позвоню егерю, он вам мой привет передаст, тогда спокойно можете возвращаться в Ленинград.
Из «Кореллы» мы уехали в тот же день. Снова в Приозерске мы оказались только летом. Секретарём горкома был уже другой наш товарищ из орготдела обкома ВЛКСМ. В «Корелле» мы опять жили в «люксе». Саша выполнил своё обещание, здесь всё забыли и зла на нас не держали. Я иногда напоминаю Овчинникову тот эпизод в Приозерске, пугаю его, говорю, что тёзка в ту ночь мог кого-нибудь из нас принять за кабана и по ошибке завалить. Ему не смешно. Когда я закончил рассказывать свою историю, то почувствовал, что это совсем не то чего ожидали и хотели услышать от меня наши эстонки.
Еще в начале своего рассказа я понял, что совершил ошибку. От меня ждали если не рождественской сказки то веселой, забавной истории, небольшой рекламы Приозерска, где присутствовали бы природа, достопримечательности города и интрижка, кого-то из нас, с местной красавицей. Они надеялись, когда приедут в город смогут побродить по тем местам, о которых шла бы речь в моем рассказе, почувствовать бег времени, загрустить или развеселиться, на минуту почувствовав себя свидетелями невыдуманной истории, а я им рассказал довольно неприятный эпизод одной нашей поездки в Приозерск. История, которую я им рассказал, как бывают документы внутреннего пользования, которые не предназначены для посторонних, не для развлекательного рассказа, ничего интересного для них в ней, конечно, не было. Глупо было пытаться развлечь ею кого-то, особенно молодых девушек. Здесь я рассказал историю нашей рабочей поездки с Овчинниковым без купюр, ничего не приукрашивая, и, естественно, в таком виде рассказать её девушкам я не мог. Мне пришлось на ходу импровизировать, присочинять, непристойное убирать, и в результате остался, как выражается Солженицин, скучный «субстракт», в нем фигурировали: псих-шофер, совпадение инициалов, испорченный стол, бегство из гостиницы и Приозерска. Об Овчинникове я постарался рассказать в теплых мажорных тонах. Сделать его привлекательным. Идеальный мужчина. Настоящий товарищ. Я дезавуировал его вредные привычки, но у него «чесались» руки, без курева он не мог, попросил у девушек разрешения закурить, задымил как паровоз и уже норовил незаметно приклеить хабарик к ножке или крышке стола, так как пепельницы не было. Когда он пытался куда-нибудь засунуть окурок, я толкал его и делал строгое лицо. Он сразу понимал в чём дело и сопливую размочаленную мерзость зажимал в кулаке, не зная, что с ней делать.
Чем больше я пил, тем больше мне нравилась Эйна. Я не отводил от неё глаз. Когда мы встречались глазами, она смущённо отводила взгляд. Шампанское я практически выпил один и наверно это было заметно, потому что Овчинников посмотрел на меня и сказал: - «Козленочком станешь»! Он встал и освободил стул рядом с Эйной. Я пересел на него. Мы больше не играли. Сидели и ничего не делали, о чём-то всё время говорил Овчинников. А я как завороженный смотрел на Эйну. Какая красивая девочка бесконечно, как на испорченной пластинке, повторял я назойливо крутившиеся у меня в голове слова. Её красота привела меня в транс, я не мог ни о чем другом думать, все мысли, как пузырьки от выпитого шампанского, улетучились, осталась одна, самая глупая. Предложить ей погулять? А вдруг не откажет, пойдет, мне так хотелось этого. Жгучее желание быть рядом с ней, остаться, стать ей необходимым, иметь возможность смотреть на неё, охватило меня. Конечно, я был пьян, но здесь не было оптического обмана, вино не увеличивало, оно обостряло мое чувство. Я хотел как-то проявить себя, сказать ей что-нибудь приятное, чтобы она почувствовала, как она мне нравится, но ничего не придумал, сказал, то единственное что у меня было на уме, сказал ей глупый комплимент:
- Эйна, ты мне очень нравишься и ты не представляешь себе какая ты красивая.
Она засмеялась и посмотрела на меня. Но на этот раз своего взгляда не отвела. Я взял её за руку и заглянул в бездонную глубину её глаз.
- Что ты предлагаешь? – спросила она.
- Погулять.
Она посмотрела в окно, а не на часы, сказала: - Уже поздно. Фонари не горят и холодно, - и зябко передернула плечами.
- Тогда я не знаю, что предложить тебе. Танцев здесь нет, музыки тоже, гости развлекаются, кто как может. Пойдем к нам у нас есть шампанское. Где-то есть конфеты.
- Нет, - отказалась она, - шампанского не хочу, да и тебе, наверно, достаточно, ты и так, по моему, им слишком увлекся. А конфеты? Прибереги к чаю, вместе завтра его пить будем, - она загадочно улыбнулась и опять посмотрела мне в глаза.
Я вздрогнул, сердце часто, часто застучало в груди.
- И Сережа с Ыйей тоже наверно будут, - добавила она и засмеялась.
Наверно так могло продолжаться долго: вздохи восхищения, молчание, выжатые из себя ничего не значащие слова, хождение вокруг да около самого главного, я хотел её, но не знал, как об этом сказать. «Прагматик» Овчинников взял на себя роль ведущего, мне оставалось следовать в фарватере его действий. Ыйя ушла от стола и сидела на покрытой покрывалом кровати, откинулась к стене, под спину положила подушку. Овчинников сел к ней на кровать, посидел рядом и обнял её.
- Я знаю, чего ты хочешь, - сказал он. - Тебе хочется остаться с Эйной наедине и смотреть на неё как на живое воплощение неземной красоты, молиться в какой-нибудь угол и благодарить судьбу за подарок и говорить ей любовные глупости.
Он засмеялся: - Что смотришь? Бери за руку скучающую, от твоих угрюмых взглядов и нечленораздельного бормотания девушку и веди её к себе в номер пить чай с конфетами. Эйна, сделай ему крепкого чая, чтобы он пришел в норму, а то он от шампанского совсем потерял голову, у него состояние прострации, он не замечет вокруг ничего, смотрит на тебя, как на икону, и сейчас будет объясняться тебе в любви. Спаси нас с Ыйей от этой сцены. Завтра будут другие конфеты, у нас, их много. Он хороший, он сказочник, если ты любишь сказки, то послушай его, рассказывает он интересно, тебе понравится.
Ыйя встала с кровати взяла Эйну за руку и отвела к окну. Овчинников подмигнул мне. Пошептавшись о чем-то, и, видимо, всё, решив для себя, Ыйя вернулась к Овчинникову и сказала ему: - Эйна решила, что мы с тобой пойдем к вам в номер, а они с твоим другом сказочником чай будут пить здесь.
Овчинников все также сидел на кровати. Ыйя, наклонилась к нему, оценивающе посмотрела на него, погладила по щеке: - «У, небритый, - сказала и добавила, - ну что пойдем»?
Мы остались одни. Боже! Как ждал я этого мгновения. Я стоял рядом с Эйной у окна и держал её за руку. Потом положил ей свои ладони на плечи, хотел обнять, но в эту минуту без стука в номер вошел Овчинников. Он принес конфеты и бутылку шампанского. Всё это поставил на стол, погрозил мне желтым от табака пальцем, и предупредил: - «Много не пей». Повернулся, вышел из номера, и захлопнул за собой дверь
«Всё», - подумал я. Мы, с Эйной, по-прежнему стояли у окна. - «Погаси свет», - попросила она. В комнате, стало темно, и несколько мгновений я видел, только окно и её силуэт. Я подошел к ней, обнял её и стал целовать. Какое-то время мы стояли так, наслаждаясь предтечей ожидающего нас блаженства. - «Подожди», - освободилась она от объятий, отошла к стулу и стала раздеваться. Я расстелил постель и стал раздеваться сам. Эйна уже лежала, я лег рядом, потом наклонился над ней, передо мной было дивное создание, я поцеловал её в губы, стал целовать её всю, руки, которыми она меня обнимала, шею, грудь, живот, опустился ниже. Мы ничем не укрылись. Как чиста и прекрасна была она. Я чувствовал огромное желание и нежность, Эйна поцеловала меня в губы, прижала к себе и прошептала: - «Я хочу тебя». Не знаю, сколько времени длилось это счастье. Она была гибкая, как змея и все время находилась в движении. Я устал, когда устала она, лег рядом и молчал. Она тоже успокоилась и тихо лежала ничем не прикрытая.
-Тебе не холодно? - спросил я её.
- Нет, - ответила она.
В окно светила полная луна. Она освещала комнату и нас. Я почему-то вспомнил одно стихотворение Ивана Алексеевича Бунина: - «Я к ней вошел в полночный час. Она спала - луна сияла в её окно, - и одеяла светился спущенный атлас. Она лежала на спине, нагие раздвоивши груди, - и тихо, как вода в сосуде, стояла жизнь её во сне».
Я хотел прочитать эти строчки вслух, но передумал.
- О чем ты думаешь? – спросила меня Эйна.
Она повернулась ко мне и обняла меня.
- О том, как мне было хорошо с тобой и о том, какими должны быть слова, чтобы передать то, что я испытал. Я знаю одно, мне хочется, чтобы эта ночь никогда не кончилась. И чтобы ты навсегда осталась со мной. Это было так прекрасно! Но я знаю другое, что это невозможно. То, что было между нами всего лишь божественный каприз, волшебный случай и такое никогда не повторяется. Но как любой эгоист, или собственник я не хочу в это верить, я думаю: «Почему это божественное создание, эта богиня не может принадлежать только мне? Что для этого нужно? Мне хочется крикнуть: «Эйна! Я хочу наслаждаться тобою один. И пусть как сейчас нам светит луна. Луна превращает наше занятие в какое-то волшебное действие, освещает тебя нагую и такую прекрасную. Если бы не было лунного света, в темноте, исчезла бы красота всего происходящего с нами и вокруг нас. Наши чувства стали бы беднее. Мы бы не видели друг друга. Возбуждение, желание не стало бы меньше, просто луна, как свет рампы придает действию совсем другое настроение и краски. Магия лунного света привносит дополнительную красоту, таинственность, покой и тишину. Лунный свет превращает тебя в богиню из мрамора.
- Не хочу быть богиней из мрамора, хочу быть живой и настоящей. Мне тоже было хорошо с тобой. Правда. Она поцеловала меня:
- Давай поспим немножко? Ладно? Отдохнем. А утром повторим всё сначала, - предложила она и через минуту уже спала.
Я лежал на спине, слушал, как тихо дышит Эйна во сне, и не заметил, как уснул сам. Утром я проснулся раньше её. Я спал на боку у стены, Эйна, безмятежно раскинувшись на спине, досматривала последние сны. Мы были укрыты одеялом. Она так сладко спала, я не удержался и тихонько поцеловал её в губы. Она проснулась и открыла глаза. Потянувшись, улыбнулась, сказала:
- Здравствуй, милый. Что уже утро? Сколько сейчас времени? Наверно совсем еще рано.
Я встал, часы лежали на столе, посмотрел время. Был седьмой час утра:
- Да, - сказал я Эйне, - еще, пожалуй, рано, ты права, прости, что разбудил, можно ещё долго и сладко спать.
И лег к ней опять. Оперся на локоть и смотрел на неё. Было уже светло. Утро не сделало Эйну хуже, она была без косметики, но выглядела свежей и такой же красивой. Разве что чуть-чуть незнакомой. И я любил её, только еще больше. Это было неумно, по крайней мере. Я отлично всё понимал, и вроде был уже трезв, своего добился, однако рассчитывать на дальнейшее развитие наших отношений не приходилось, слишком далеко, во всех отношениях, была она от меня. Но вопреки всему Эйна как заноза уже сидела в моем сердце. Это было плохо, это было ужасно плохо, я это знал. Я хорошо изучил себя. Я моментально привязываюсь к людям, которые нравятся мне, особенно к женщинам и, конечно, к тем с кем у меня что-то было. Мы провели с Эйной только одну ночь, а я уже хотел от неё чего-то особенного, невозможного, невыполнимого, хотел, чтобы она стала моей, полюбила меня, скучала бы без меня и ждала, если меня долго нет. Мне хотелось приручить её. Это была чистейшей воды фантазия, явно расстроенного ума, но мне так хотелось.
Я думал, что Эйна спит, и тихо сказал вслух:
- Эйна, я люблю тебя.
- Не надо, - не открывая глаз, попросила она.
- Прости меня, я думал ты спишь.
- Нет, я не сплю, - она открыла глаза, - я чувствую себя выспавшейся, - положила мне руку на грудь и стала гладить её, - и у нас еще столько времени, только не надо мне объясняться в любви, это пустое, если хочешь, поговорим об этом потом.
Откинула одеяло, приникла ко мне, и, глядя мне в глаза, улыбаясь, сказала: - Любовь требует доказательств.
Это была слишком длинная фраза, я больше не мог вынести напряжения неудовлетворенной страсти, и мы как голодные любовники, соскучившиеся от долгого воздержания, бросились друг к другу в объятия. Теперь не луна, а уже восходящее солнце освещало наши извивающиеся, задыхающиеся от любви и объятий тела.
- Я люблю тебя, Эйна, - задыхаясь, повторял я все время.
- И я тебя, - со стоном сладостного изнеможения отвечала она.
Освещенная розовым солнцем, она была прекрасна в экстазе приближающегося оргазма. Разметавшиеся волосы, искаженное сладкой мукой лицо, стоны, напрягшееся, прогнувшееся, на встречу моим движениям, как у кошки тело. В какой-то момент она застыла, прижавшись ко мне так сильно, как будто хотела, чтобы мы слились в единое целое, превратились в сиамских близнецов, потом вся как-то ослабла, отпустила меня и с вырвавшимся последним, сладостным стоном затихла. Иногда вздрагивая, она постепенно успокоилась. Отдыхала и лежала молча. Потом повернулась ко мне и спросила:
- Ты доволен? Мне было хорошо с тобой.
Она поцеловала меня и добавила:
- Если б ничто не мешало нам, не существовало непреодолимых препятствий, я была бы свободна, то, наверно, могла полюбить тебя. И мы были бы вместе.
- Нет, - поправил я её - ты сказала, что любишь меня.
- Конечно, когда мы занимались любовью.