Белый Шанхай - Эльвира Валерьевна Барякина


Эльвира Валерьевна Барякина - Белый Шанхай - Эльвира Валерьевна Барякина

Скачано с сайта prochtu.ru

1922 год. Богатый, полуколониальный Шанхай охвачен паникой: к гавани подошла военная эскадра — последний отряд разгромленной большевиками Белой армии. Две тысячи русских просят разрешения сойти на берег. У Клима Рогова не осталось иного богатства, кроме остроумия и блестящего таланта к журналистике. Нина, жена, тайком сбегает от него в город. Ей требуется другой тип зубоскала: чтоб показывал клыки, а не смеялся. Мужчина с арифмометром в голове и валютой под стельками ботинок. "Лукавая девочка, ты не знаешь Шанхая. Если Господь позволяет ему стоять, он должен извиниться за Соддом и Гоморру. Здесь процветает дикий расизм, здесь самое выгодное дело — торговля опиумом, здесь большевики готовят новую пролетарскую революцию".

Эльвира Барякина

БЕЛЫЙ ШАНХАЙ
роман о русских эмигрантах в Китае

серия “Грозовая эпоха”

книга 2

ОТ АВТОРА

Первая версия этой книги была опубликована в 2010 году, но когда я села за ее продолжение, то поняла, что в “Белом Шанхае” все должно быть по-другому. Так родилась вторая редакция, в которой от первоначального варианта остался только общий замысел.

ГЛАВА 1
ЭМИГРАНТЫ

1.

Записная книжка Клима Рогова “Доходы и расходы”

Представляю, в какой ужас мы повергли китайских часовых!
Всякие суда проплывали мимо форта Усун у слияния рек Янцзы и Хуанпу: резные джонки с парусами, похожими на крылья драконов, закопченные угольные баржи, океанские лайнеры и закованные в броню крейсера.
Но однажды, 5 декабря 1922 года, из тумана появились корабли-призраки — насквозь проржавевшие, с облупленной краской на бортах и посеревшим флагом несуществующей державы — Российской Империи.
Над кофейно-молочными волнами Хуанпу пронесся вой сирен — большие раненые звери прибились к чужому жилью и застонали в голос.
Когда в китайский порт заходят корабли, к ним устремляются десятки лодок-сампанов — местные жители пытаются сбыть морякам рыбу, фрукты и дешевые сувениры. К нам не подплыл никто. Беженцы, да еще в таком количестве, — зрелище не для слабонервных.
Мы стояли черной немой толпой на палубе и смотрели на плоский берег, присыпанный снежком, на сторожевой форт и на далекие крыши с загнутыми к небу углами.
Над крепостной стеной раздался пушечный выстрел: нам запретили двигаться вверх по реке, а то, не дай бог, мы потревожим покой Шанхая — города-мечты для плутоватых коммерсантов, невест и торговцев опиумом.
Мы покорно встали на якорь, и через час к нам прибыл катер с официальными лицами — англичанином и китайцем. Они оглядели нашу чумазую рать, выстроившуюся на палубе перед кухонными баками. На обед у нас была рисовая каша, сваренная без масла и соли.
Ветер трепал штаны и пеленки, сохнущие на зачехленных стволах орудий; с кормы доносилось глухое пение священников — там готовили к погребению женщину, умершую от пневмонии.
Капитан пригласил гостей в кают-компанию; туда же набились старшие офицеры и представители общественности. Мне, как великому знатоку английского, велели переводить.
— Мы — последний отряд Белой армии, потерпевшей поражение в русской гражданской войне, — объяснил я гостям. — Два месяца назад красные заставили нас уйти из Владивостока, и с тех пор мы пытаемся найти пристанище. Из Кореи нас уже прогнали, в северный Китай не пустили, так что теперь вся надежда на Шанхай.
Капитан оказался бестактным человеком и принялся доказывать англичанину, что в Лондоне, Париже и Вашингтоне засели конченные подлецы:
— Не будь вас, никакой гражданской войны в России не было бы! Это вы пообещали нашим генералам помощь, а потом бросили нас на произвол судьбы!
В его словах была доля правды: снабжение белогвардейцев полностью зависело от союзников. Но в Европе только что отгремела Мировая война, все от нее устали, и западные политики решили, что борьба с большевизмом — это не их дело.
Белые и так с трудом сдерживали Красную армию, которая в разы превосходила их по численности, а когда их лишили поддержки, разгром стал неминуем.
Увы, наша история не тронула официальных лиц. Они вообще плохо понимали, что происходит в России, и с какой стати Великобритания, а уж тем более Китай должны решать наши проблемы.
— Нет больше мира, где каждый сам за себя! — рявкнул на них капитан. — Даже если вы не хотите нас знать, куда вы денетесь? Теперь все общее: и политика, и войны, и беженцы. Вот жрите нас теперь с кашей!
— Сколько же вас? — раздраженно спросил англичанин. — Человек двести-триста?
Я объяснил, что нас около двух тысяч: скоро подойдут еще девять пароходов. Больше половины беженцев — это солдаты, офицеры и мальчишки-кадеты. Денег у нас нет, иностранных языков почти никто не знает. Как мы будем выживать, мы еще не придумали.
Англичанин спал с лица.
— Мы не можем принять столько людей! Если мы пустим вас в город, вы превратитесь в бродяг и преступников. Вам лучше уехать.
Нина, жена моя, тоже оказалась в кают-компании.
— Переводи! — велела она мне и повернулась к англичанину: — Если вы нас прогоните, мы погибнем. У нас почти не осталось угля, а еды и пресной воды хватит на две недели. Пароходы в аварийном состоянии: два уже затонули во время шторма.
Англичанин и китаец в тревоге переглянулись:
— Погодите… Две тысячи человек — это с утопшими или без?
Они пообещали доложить о нас отцам города и уехали. А через два часа прибыл китайский военный корабль и взял нас под прицел.
Весьма разумная мера предосторожности: а то кто нас знает — вдруг мы с отчаяния пойдем в атаку на мирный Шанхай? В трюмах у нас полно оружия, и его вполне хватит для небольшой войны.

2.

Унывать, наверное, не стоит: все самое плохое уже произошло — во всяком случае со мной. Рано или поздно нас пустят в город, так что сейчас надо думать, что мы будем делать, когда сойдем на берег.
Подавляющее большинство беженцев понятия не имеет, что такое Китай, а все виденные ими китайцы делятся на следующие категории:
- бандиты-хунхузы, совершавшие набеги на русский Дальний Восток,
- каратели, служившие в Красной армии,
- чернорабочие, приезжавшие в Россию на заработки,
- раскосые китайские дети, нарисованные на коробках с чаем.
Я пользуюсь среди беженцев небывалым авторитетом, потому что в юности недолго жил в Шанхае. По вечерам мы собираемся в кают-компании, и я делюсь тем, что знаю.
Русской цивилизации всего тысяча лет, и Китай старше ее примерно в четыре раза. Это — единственное государство древности, дожившее до наших дней. Здесь были изобретены книгопечатанье, бумага, компас, порох, фарфор и шелк. Здесь буддизм мирно уживается с даосизмом и конфуцианством. Громадное большинство жителей Китая принадлежит к нации хань, при этом пекинец ни слова не поймет из речи шанхайца или гонконгца. Все они говорят на разных диалектах, но могут переписываться — иероглифы для всех одинаковые.
Некогда Поднебесная Империя была самой могущественной, передовой и богатой страной мира, но она так и не смогла выбраться из тисков средневековья и с позором проиграла европейцам все войны прошлого столетия. Победители заставили Китай подписать неравноправные договоры и низвели местных жителей до положения “не вполне людей”. Презрение к ним таково, что китайских слуг, даже пожилых, называют “боями” — “мальчиками” и дают им номера: бой номер один, номер два, номер три и т.д.
По бумагам Китай — независимая страна, а на деле — почти колония. На случай бунта в крупных портах стоят военные корабли Великих Держав — Великобритании, Франции, Италии, США и Японии.
Нина из гордости делает вид, что ей нет дела до моих рассказов. Все-таки неудобно сначала послать мужа к черту, а потом прибегать к его услугам. Но ей больше некого расспросить о Шанхае, поэтому она стоит в коридоре и прислушивается к моим словам — мне видно ее отражение в стекле на двери.
По доброте душевной я стараюсь говорить погромче:
— Шанхай — самый крупный порт на Дальнем Востоке. Город поделен на три части: в китайской хозяйничает местный военный губернатор, французская концессия подчиняется Парижу, а Международное поселение находится в совместном ведении остальных Великих Держав. Общепринятыми языками являются английский, французский, местный диалект и “пиджин” — так называют жаргон, на котором китайцы общаются с иностранцами.
На куске оберточной бумаги я рисую примерную карту Шанхая, а потом “нечаянно” теряю ее, проходя мимо Нины. Она подбирает листок и долго разглядывает его. А я издали смотрю на нее.
Хрупкая фигура, темные кудри, бледное лицо с горящими серо-зелеными глазами… В Нине невероятным образом сочетается тонкая женственность и сила воли, твердый характер и трогательная беззащитность. С моей жены можно рисовать Царевну Лебедь, и пусть сейчас на ней выгоревшее сиреневое пальто и потертая каракулевая шапочка, я все равно не могу отвести от нее глаз. Вот уже три месяца это единственное, что мне позволено.
В последний раз Нина разрешила прикоснуться к себе, когда я подарил ей на день рождения пуанты. Ее ботинки развалились, и мне пришлось потратить последний доллар на розовые балетные туфли — увы, другой обуви на рынке не было. Я вручил подарок, поцеловал Нине руку, и на этой лирической ноте наши семейные отношения закончились.

3.

Я уехал из России еще мальчишкой и в конце концов осел в Буэнос-Айресе, где из меня получился весьма неплохой журналист.
Отец завещал мне особняк в Нижнем Новгороде, и черт меня дернул вернуться домой аккурат перед большевистским переворотом!
Мое богатство сгорело в огне революции, но жалеть о нем явно не стоило: я познакомился с Ниной и ради нее готов был пожертвовать всем на свете.
Мне казалось, что покуда мы вместе, нам ничего не страшно. Каким-то чудом мы сумели добраться до белогвардейского Приморья, а ведь сколько беженцев погибло, пытаясь вырваться из большевистского царства! Мы с Ниной явно были любимчиками судьбы — во Владивостоке мне даже посчастливилось устроиться в местную газету.
Но оказалось, что я рано радовался.
— Ты понимаешь, что белогвардейцы не удержат Дальний Восток? — то и дело спрашивала меня Нина. — Что ты намерен делать, если нам придется эмигрировать?
Я пожимал плечами: “Там видно будет”. Наверное, я сглупил: ведь она ждала от меня не предсказаний, а твердой уверенности в том, что я смогу позаботиться о нас.
Вдобавок ко всему Нина заболела тифом и ей постоянно мерещилось, что она замерзает в незнакомом городе среди чужих людей, которых не попросишь о помощи.
Я пытался объяснить ей, что ее страхи — это следствие болезни:
— Мы как-нибудь выкарабкаемся — где наша не пропадала!
Но Нина меня не слушала. Поправившись, она начала надолго пропадать из дому, а когда возвращалась, заявляла такое, что я немел:
“Мы слишком разные люди: ты человек легкомысленный и не способен думать о будущем”.
“Ты перекладываешь всю ответственность на меня”.
“Хорошо, что у нас нет детей. Тебе и кошку нельзя доверить”.
В общем, она от меня ушла.

Это сейчас я могу более или менее спокойно писать об этом, а тогда я целыми днями, как пьяный, шатался по городу и искал Нину. Приходил домой и дотемна ждал ее у ворот, надеясь, что она все-таки вернется.
Я понятия не имел, как мне быть: остаться во Владивостоке и ждать прихода красных? Сесть на один из пароходов контр-адмирала Старка, готовящихся к эвакуации? Я подкинул монету, мне выпал двуглавый орел, и вместе с тысячами других беженцев я присоединился к Старку. Капитаны вывели корабли в море, не представляя, куда мы, собственно, направляемся.
По чистой случайности мы с Ниной оказались на одном пароходе. Она делала вид, что не знакома со мной, но куда там! Через день о нашей драме знали ее соседки по каюте, а через неделю — весь корабль.
Нина сдружилась с бывшим чешским военнопленным по имени Иржи Лабуда, и, судя по тому, сколько времени они проводят вместе, этот бледный юноша занял в ее сердце мое место. Он знает языки и каждый день учит ее английскому. Надо думать, они не пропадут в Шанхае.
Я пытаюсь держать себя в руках и не слишком увлекаться ревностью и упоительными мыслями о самоубийстве — в мои тридцать три года еще рано ставить на жизни крест. Но, честное слово, я очень жалею, что это не наш пароход затонул во время шторма.

4.

Вот уже несколько недель русские беженцы сидели на кораблях, но власти Шанхая так и не придумали, что с ними делать. Хорошо еще, благотворители привезли рис, батат и несколько бочек питьевой воды, и угроза голода отступила. Но кто бы знал, как это тяжело — день за днем проводить в плавучей тюрьме и не ведать, когда и на каких условиях тебя выпустят на свободу!
Нина Купина мерила шагами проржавевшую палубу и зубрила английские глаголы: to come — приходить; to see — увидеть; to win — победить.
Молодой батюшка рисовал углем на стене рождественскую елку: родительский комитет мечтал устроить для детей хоть какое-то подобие праздника. Женщины стирали, мужчины мололи рис на самодельных ручных мельницах: судовой повар пообещал испечь к Рождеству лепешки, если будет мука.
На корме матрос размахивал сигнальными флажками: ему отвечали с другого русского парохода: электричество берегли и связь между судами поддерживали “вручную”. Иной раз спускали шлюпку, чтобы съездить в гости к соседям, но китайские военные каждый раз устраивали скандал: они боялись, что беженцы могут уплыть в город без разрешения.
Шанхай был близко, рукой подать... Мимо то и дело проходили океанские суда, рыбачьи лодки и прогулочные колесные пароходы. Все имели право сойти на берег, кроме русских.
Беженцы хоть и мечтали о Шанхае, но до стылого ужаса боялись его. Все понимали, что будет очень трудно, но утешали себя тем, что они приехали в Китай не навсегда.
“В России скоро будет антибольшевистское восстание и мы сможем вернуться домой”, — в это верили все поголовно. К удивлению Нины беженцы обсуждали не то, как они будут устраиваться на новом месте, а то, какой замечательной будет жизнь в России — когда-нибудь потом.
— Я дедовский сад в порядок приведу, — мечтал судовой батюшка. — Раньше все руки не доходили, но теперь уж точно и забор подновлю, и колодец вырою.
— А помните уху в ресторане “Волга”? — вторил ему пехотный офицер. — Мы туда обязательно сходим!
— В Московский университет поступлю! — клялся бывший студент. — Я ведь с первого курса на фронт попал, но так и не доучился.
Нина и сама то и дело вспоминала свой белый дом на Гребешке — так называлась высокая гора, откуда открывался изумительный вид на Оку и цветные домики Нижегородской ярмарки. Душа и вправду отказывалась принимать, что не будет ни черемухи весной, ни русской бани, ни катания на санях, ни колокольного звона на Пасху…
Потери были слишком велики, чтобы с ними смириться, но надо было признать поражение, собраться с силами и начать все заново.
“Если оглядываться назад и жить воспоминаниями, то лишь напрасно измучаешь себя и упустишь возможности, которые открываются здесь и сейчас, — думала Нина. — Остальные пусть как хотят, а я собираюсь преуспеть в Шанхае, и брошу на это все силы”.
Она пыталась представить, что будет, когда толпа беженцев хлынет в город. Нищие чужаки, особенно если их много, вызывают не сострадание, а страх и брезгливость — можно было не сомневаться, что шанхайцы возненавидят незваных гостей с севера. Русские, привыкшие считать себя национальным большинством, превратятся в племя отверженных и станут кем-то вроде цыган, столь презираемых в России. А в самой выгодной ситуации окажутся те, кто сойдет на берег раньше всех и устроится в городе до того, как русский акцент превратится в верный признак голодного попрошайки.
Но как добраться до Шанхая, Нина не представляла: сбежать с парохода было невозможно.

Спустились сумерки, и на лодках у пристани зажглись круглые бумажные фонари. Китайские рыбаки жили прямо на своих сампанах: тут же спали в шалашах, сооруженных из досок и тростника, тут же готовили в маленьких закопченных котелках.
Постепенно палуба русского парохода опустела — беженцы отправились спать, а Нина все стояла у борта, поеживаясь на ветру. К ней подошел Иржи Лабуда — невысокий сероглазый паренек с ярко-рыжими волосами и множеством конопушек на носу. На правой руке у него не хватало трех пальцев.
— Мадам, хотите, я вам зажигалкой посвечу, а то в коридорах темно — упасть можно.
Нину смешило стремление Лабуды услужить ей. Он был нахальным, как петушок-недомерок, и вечно строил из себя бог весть что, но так и не сумел завоевать уважения. Он ощущал себя чужим среди русских и был страшно рад, что Нина взяла его под крыло. Они договорились, что после высадки в Шанхае будут держаться вместе.
Иржи Лабуда был виолончелистом и ему прочили блестящую музыкальную карьеру, но когда началась Мировая война, его призвали в армию. После ранения он попал в плен и за три года, проведенных в лагере, выучил русский язык. Каким-то ветром его прибило к флотилии белогвардейцев, но Иржи и сам не знал, куда он ехал и зачем.
Нина догадывалась, что Клим ревнует ее к Лабуде, и это одновременно и возмущало и смешило ее. Как он мог подумать, что она влюбилась в этого клоуна? Иржи был насмешливым, суетливым и бестолковым, и расценивать его как любимого было совершенно невозможно — впрочем, как и остальных беженцев.
Вольно или невольно мужчины нарушали вековые традиции, согласно которым они были обязаны содержать и защищать свои семьи. Их женам приходилось браться за работу, к которой их никто не готовил, — иначе было не прокормиться.
Жалования, которое Клим получал в владивостокской газете, ни на что не хватало, и Нина вынуждена была торговать на базаре селедкой. Поначалу она бодрилась и старалась относиться к своей “профессии” как к чему-то временному, но вскоре ее стали посещать пугающие мысли: а вдруг это и есть ее судьба? Каждый день повторялось одно и то же: тяжелая, грязная работа, вечная простуда и слабость от голода.
Клим не понимал, что Нина не могла ждать, пока он встанет на ноги. Она видела вокруг себя бывших аристократок, купчих и сановниц, растерявших не только красоту, но и надежду на то, что их положение когда-нибудь исправится. Они мыли полы в вокзальных уборных и стирали солдатские подштанники, и уже никто не видел в них прекрасных дам. Если женщина превращалась в сырую болезненную тетку, у которой от недоедания выпала половина волос и зубов, на что она могла рассчитывать? Даже если ее супруг каким-то чудом разбогатеет, на него тут же начнут охотиться молодые девки, а перед красотой и юностью кто ж устоит? Впрочем, большинство мужчин и не мечтало о богатстве. Их уделом стали безработица, пьянство, незалеченные раны и горькие сожаления о пропавшей России.
Клима не в чем было упрекнуть, но после болезни Нина со всей очевидностью поняла, что она погибнет, если не уйдет от него. Без паспортов и без денег они не смогут эмигрировать ни в Европу, ни в Америку, а кому в Азии нужен журналист, который умеет писать только по-русски и по-испански? В английском у Клима было слишком много ошибок, а на шанхайском диалекте он мог разве что торговаться на базаре.
“Он не найдет работу, и мы будем жить под мостом и искать еду по помойкам, — в ужасе думала Нина. — Все это будет продолжаться до первой инфекции или потасовки с местными нищими”.
Нина постоянно пыталась обвинять Клима в несуществующих грехах — чтобы не было так стыдно за свое тайное намерение уйти от него. В последние дни перед эвакуацией она уже не могла находиться с ним в одной комнате.
Клим следил за ней встревоженным взглядом и то и дело пытался доказать ей, что не все потеряно.
— Ты сейчас злишься не на меня, — как-то сказал он. — После сыпняка у многих расшатываются нервы. Если не веришь, спроси у любого доктора! В России половина населения переболела тифом — думаешь, почему мы все такие ненормальные? Но это пройдет — просто нужно время!
Клим вдруг прервался на полуслове и прижал Нину к себе.
— Не бросай меня! — прошептал он дрогнувшим голосом. — Ты самое дорогое, что у меня есть.
Ей хотелось крикнуть: “Оставь меня в покое!”, но она не посмела, боясь, что с отчаяния Клим совсем потеряет рассудок.
На следующи й день Нина договорилась о месте на беженском корабле и перебралась туда, на всякий случай прихватив револьвер Клима. Еще не хватало, чтобы он пустил себе пулю в лоб!
Нина была уверена, что больше никогда не увидится с мужем, но вышло по-другому — во время эвакуации Клим попал на то же судно. Он не навязывался ей — ему гордость не позволяла, но было видно, что Нинино предательство подкосило его. Клим был на себя не похож: от его извечной жизнерадостности не осталось и следа. Время от времени он делал над собой усилие и устраивал на пароходе то лекции, то танцы, но потом снова замыкался и не хотел ни с кем разговаривать.
Нина убеждала себя, что одному ему будет проще, а при желании он всегда сможет найти себе барышню без особых запросов. Мало ли тех, кто готов влюбиться в стройного темноволосого господина, который к тому же не злоупотребляет спиртным?
“А мне требуется мужчина, который твердо стоит на ногах и от которого можно рожать детей”, — повторяла себе Нина.
С тех пор, как они поженились с Климом, она страшно боялась забеременеть: ведь если бы у них родился ребенок, они бы его точно не уберегли.

— Пойдемте спать, — позвала она Иржи, но он не двигался с места, напряженно вглядываясь в темноту.
Нина повернулась и вздрогнула: к пароходу приблизилась большая джонка с резным драконом на носу. На ее палубе, освещенной красными фонарями, суетились матросы.
— Missie, guns! My wantchee guns![1] — крикнул один из них, наряженный в шляпу-котелок и китайскую фуфайку.
— Что ему надо? — в недоумении спросила Нина.
Иржи двинул плечом:
— Вроде по-английски говорит, но ничего не понятно.
Китаец сделал вид, будто стреляет из пальца, а потом вытащил из кармана купюру и помахал ею в воздухе.
— Кажется, он хочет купить оружие, — догадалась Нина. — Спросите, револьвер подойдет?
Было бы не худо продать его и обзавестись хоть какими-то деньгами.
Китаец растопырил пальцы на обеих руках.
— Ему надо больше, чем один револьвер, — сказал Иржи.
— А сколько именно? Десять?
— More, more![2] — кричал китаец.
На палубу вышел капитан в сопровождении вахтенных матросов:
— Что тут происходит?
— Этот человек хочет купить револьверы, — взволнованно произнесла Нина. — Давайте продадим ему кое-что из нашего арсенала и заработаем денег?
Капитан посмотрел на нее как на сумасшедшую:
— В Китае эмбарго на ввоз оружия. Если нас поймают на нелегальной торговле, нас тут же депортируют.
— Сколько у вас наличности? — тихо спросила Нина. — Не русских фантиков, а валюты? Я слышала, адмирал Старк хочет продать суда нашей эскадры, а выручку разделить между героями гражданской войны. Вы герой? Если нет, то у вас не будет ни корабля, ни денег.
Капитан нахмурился:
— Я не имею права торговать оружием — оно мне не принадлежит.
— Но вы имеете право списать то, что пришло в негодность, — отозвалась Нина.
Иржи покосился на огни китайского сторожевого корабля:
— Интересно, как они пропустили эту джонку?
— Да они наверняка сами ее и вызвали, чтобы подзаработать на нас, — усмехнулась Нина. — Они в доле с контрабандистами.
Помедлив, капитан все же пригласил китайцев подняться на борт:
— Перебирайтесь сюда, только не шумите особо, а то у нас уже все спят.
Первым через борт перевалил толстый субъект в модной шляпе и кожаном плаще нараспашку.
— Вечер добрый! — сказал он по-французски.
Нина обрадовалась: она неплохо знала этот язык и могла объясниться с гостями.
Толстяк смачно поцеловал ее руку.
— Ого, какие персики водятся на этой посудине! Дон Фернандо Хосе Бурбано к вашим услугам.
Следом появились китайцы: тот, что вел переговоры, и еще один — огромный, страшный, с обожженным лицом и вытекшим глазом.
Нина предложила им услуги переводчицы, но Дон Фернандо сказал, что женщине не стоит вмешиваться в серьезные деловые разговоры.
— Английский тут кто-нибудь знает? — спросил он.
Иржи, как ученик на уроке, поднял руку, и Дон Фернандо радостно хлопнул его по плечу:
— Ну, пойдем, рыжик, посмотрим, что тут у вас имеется.
Капитан велел Нине идти к себе в каюту, но она отправилась вслед за мужчинами в трюм. Ей надо было продать Дону Фернандо револьвер: ведь за него наверняка можно было выручить пять-десять китайских долларов!
Матросы по очереди крутили ручку электрического фонаря, а капитан показывал Дону Фернандо свои запасы.
— Здесь у нас винтовки российского производства, ручные гранаты типа Mills Bombs, наганы, прицелы для пушек, военные перископы... — перечислял Иржи, и Нина удивлялась, что она, оказывается, кое-что понимает по-английски.
Торговались до глубокой ночи.
— Что вы мне зубы заговариваете?! — сердился Фернандо. — Берите, что дают, и дело с концом!
Одноглазый подал ему маленькие счеты, и Дон быстро защелкал костяшками:
— Патроны — двадцать ящиков, винтовки Мосина — старое дерьмо, наверняка наполовину сломанное, — десять ящиков... Плюсуем гранаты... Шестнадцать сотен долларов — больше не дам, хоть лопните!
Иржи перевел:
— Он дает только шестьсот долларов.
Нина хотела поправить его: шестнадцать сотен — это тысяча шестьсот, но капитан уже протянул Дону ладонь:
— Ладно, черт с вами! Только забирайте все побыстрее и проваливайте отсюда.
У Нины отчаянно забилось сердце.
— Шестьсот долларов вы заплатите капитану, — сказала она Дону по-французски, — а остальные деньги получу я, но не сейчас, а у вас на корабле. Вы должны будете довести меня и моего переводчика до Шанхая.
Дон Фернандо в удивлении посмотрел на нее, и понимающая улыбка осветила его щекастое лицо:
— Как скажите, мадам!
Капитан подозрительно посмотрел на Нину:
— Вы о чем-то договорились?
— Мы с Иржи едем в город. Лабуда, быстро собирайте вещи!
— По какому праву?.. — начал капитан, но Нина торопливо прижала палец к губам:
— Тише! Вы что, хотите, чтобы сюда сбежалось пол-парохода?
— А вы думаете, вы одна такая умная? Впрочем, езжайте: на берегу вас тут же арестуют как нелегалов.
— Что он вам сказал? — спросил Дон Фернандо.
Нина подмигнула ему:
— Капитан просил передать, что, если вы не доставите нас в целости и сохранности, он найдет вас и убьет.

5.

Когда купленное оружие было перенесено на джонку, Дон Фернандо отправился с визитом на китайский сторожевой корабль и вернулся оттуда только на рассвете — довольный и пьяный.
— Поехали домой! — велел он матросам.
Нина сидела рядом с Иржи на связке канатов и поглядывала по сторонам. От волнения, страха и холода ее трясло; ноги в балетных пуантах совсем застыли.
Куда она попала? Ведь это джонка контрабандистов! Ее тут изнасилуют и убьют… Ну и поделом будет дурочке — сама напросилась.
На высокой расписной корме стоял невозмутимый китаец и с усилием двигал тяжелую рулевую балку. Над головой скрипели мачты; влажный воздух пах водорослями и дымом.
Пошатываясь от качки, Дон Фернандо ходил вокруг ящиков с оружием.
— Идите сюда! — позвал он Нину и достал из внутреннего кармана стопку банкнот. — Вот вам тысяча долларов — ни одной фальшивой купюры.
Нина с опаской взяла деньги и пересчитала их: Дон действительно ее не обманул.
— Сам не знаю, чего это я таким рыцарем стал? — со вздохом сказал Фернандо. — Уж больно вы мне понравились. Глазки у вас блестят, как звездочки.
Нина отпрянула от него, но Дон и не думал к ней приставать.
— Эй, Одноглазый! — крикнул он помощнику. — Я пойду вздремну. Разбуди меня, как прибудем на место.
Спрятав деньги в карман, Нина перешла на нос джонки, над которым возвышалась голова резного дракона. Свежий ветер бил в лицо, корабль то и дело подпрыгивал над волнами, и каждый раз Нинино сердце сжималось в комочек то ли от страха, то ли от счастья. Подумать только — ни за что ни про что ей досталась тысяча долларов!
Чем ближе джонка подплывала к городу, тем чаще попадались пристани и пакгаузы. Над черепичными крышами виднелись плакаты на английском: “Покупайте сигареты «Великая стена»!”, “Лучшее средство от всех недугов — «Тигровый бальзам»!”
Заводские трубы, цеха, строительные краны… Вскоре река от берега до берега заполнилась лодками всех видов и размеров. Рядом с Ниной встал Одноглазый и принялся что-то кричать в рупор: видно, требовал, чтобы джонке дали дорогу.
Мимо прошла огромная баржа — речная мелочь расступилась перед ней и тут же сомкнула строй. Промчался на моторке полицейский в странной коричневой форме. Беззубый старик, проплывая мимо, показал Нине окровавленные свиные ноги:
— Купи, мисси!
Заметив Нинин испуг, Одноглазый рассмеялся:
— Вы что, крови боитесь? — спросил он на ломаном французском. — Вы же только что приехали с войны. Кстати, кто сейчас у русских император?
— Лев Толстой, — отозвалась Нина. Но Одноглазый не понял ее сарказма и долго повторял чудное имя, чтобы получше запомнить.
Справа показался железный мост и многоэтажные здания с куполами, башнями и колоннами. Фонари на набережной все еще горели, и их огни отражались в бесчисленных окнах.
Нина растерянно оглянулась на Одноглазого:
— Это правда Китай?
Тот ухмыльнулся:
— Это Банд — главная набережная Международного поселения. А Китай чуть подальше будет.
Наконец джонка причалила к одной из пристаней. Из каюты выбрался всклокоченный Дон Фернандо и, почесывая пузо, направился к Нине.
— Вам бы надо паспорт выправить, — сказал он добродушно. — Дамочке с вашими наклонностями обязательно нужны документы.
— Сколько это стоит? — спросила Нина.
— Триста долларов.
— Это за фальшивку? Не валяйте дурака!
Дон Фернандо пожал плечами:
— Ну как знаете. Разрешите ручку поцеловать на прощание?
Нина спрятала руки в карманы.
— Лучше скажите, как называется самая хорошая гостиница в Шанхае.
— “Астор-Хаус”. А вам зачем?
— Для общего развития.

Поднявшись на набережную, Нина и Иржи остановились, ошеломленно глядя на ряды глянцевых автомобилей, застывших вдоль тротуара.
— Я никогда не видела столько авто за раз! — прошептала Нина.
Из печных труб поднимался бурый дымок, по заиндевелой мостовой катили автобусы и одноместные коляски, запряженные людьми. Рикши — в ватных куртках, стеганых штанах и тапочках — подхватывали тонкие оглобли и неслись рысцой, ловко обгоняя “ломовиков” — тяжело нагруженные одноколесные тачки.
Несмотря на ранний час, тротуары были запружены толпой. Белые господа в дорогих пальто с меховыми воротниками покупали газеты у мальчишек, которые вопили по-английски:
— Последние известия! Советская Россия отныне называется “Советский Союз”!
Китайские служащие в почти одинаковых синих кафтанах и черных атласных шапочках спешили в конторы и лавки. Рабочие снимали с фонарных столбов еловые венки, перевязанные красными лентами — католическое Рождество уже прошло.
Мимо проскакал отряд чернобородых конников в синих мундирах и красных тюрбанах.
— Это полицейские сикхи, — объяснил Нине начитанный Иржи. — Англичане завозят их в колонии из Индии, чтобы они охраняли правопорядок.
Послышался звон колокольчика: торговец вез на тележке передвижную кухню — дымящуюся плиту, баки, плошки и чайники.
Иржи бросил на Нину смущенный взгляд: верно, ему страшно хотелось есть.
— Даже не думайте! — строго сказала она. — Сегодня мы будем завтракать в ресторане “Астор-Хауса”.
— Вы с ума сошли? — испугался Иржи. — Мы же нелегальные иммигранты! Нас сразу арестуют!
— Ерунда! Дорогой отель — это последнее место, где нас будут искать.
Нина решительно направилась к стоянке рикш:
— “Астор-Хаус”! — крикнула она.
К ней сразу подбежали несколько человек:
— Сюда, мисси! Сюда, пожалуйста!
Делая вид, что ничуть не смущается, Нина забралась в коляску. Рикша, молодой парень в драном ватнике, накрыл ее колени кожаной полостью.
Нина повернулась к Иржи:
— Вы со мной?
Тот стоял в нерешительности.
— Я не могу ехать на человеке!
— Только-только прибыли в Шанхай? — спросил его рикша на ломаном английском. — Ездить на людях — это хорошо! Людям надо кушать. Я приношу деньги моей семье.
Иржи махнул рукой, уселся в коляску, и они покатили по нарядной набережной.
Шанхай был залит утренним солнцем. Звенели трамваи, ревели клаксоны, стучали подковы лошадей — от уличного гама у Нины гудело в ушах.
Внезапно она заметила девушку-китаянку, которая шла странной вывороченной походкой. Потом еще одну, и еще… Бог ты мой, у всех у них вместо ступней были крошечные копытца, обутые в вышитые башмачки!
Нина долго думала, как правильно составить фразу по-английски, и когда рикша остановился на перекрестке, спросила:
— Что случилось с этими женщинами? Почему у них такие маленькие ступни?
— В Китае девочкам бинтуют ноги, — отозвался рикша, утирая пот. — Нельзя, чтобы ступни росли: это некрасиво.
— Да как же “некрасиво”?! — возмутилась Нина. — Ведь ваши женщины не могут ходить по-нормальному! А бегать тем более!
— Не надо бегать. А то жены будут от мужей сбегать.
Нина нахмурилась, вспомнив о Климе. Она собиралась поселиться в лучшей гостинице в Шанхае, а он так и остался на вонючем прогнившем корабле.
Ладно, что сделано, то сделано: разбитой вазы все равно не склеишь. Главное — самой не трусить и вести себя королевой.
Швейцар, стоявший у дверей “Астор-Хауса”, крайне изумился при виде потрепанных белых господ.
— Скажите ему, что мы вернулись с охоты, — велела Нина Иржи.
Тот покосился на ее истертые пуанты:
— О да… с лебединого озера.
Помявшись, швейцар все-таки пустил их в ярко освещенный вестибюль.
— Я уже забыла, что такое бывает! — выдохнула Нина, оглядывая мраморные полы и величественные люстры.
Не обращая внимание на онемевших носильщиков, она подошла к стойке портье:
— Вы говорите по-французски? Нам нужен номер на двоих. На месяц.
Тот растерянно хлопал глазами:
— Но это будет стоить сто пятьдесят долларов, и вы наверное не в состоянии…
— Вы хотите задаток?
Нина вытащила из кармана деньги, и портье окончательно растерялся:
— Нет-нет, мадам, задаток не нужен — в Шанхае все расплачиваются расписками. Мы выставим счет позже. А вы, простите, откуда прибыли?
— Из Лукоморья, — с достоинством отозвалась Нина. — Слышали про такую страну?
— Да, конечно… Приятного отдыха! Надеюсь, вам у нас понравится.
— А паспортов так и не спросили, — недоуменно проговорил Лабуда, когда они вошли в лифт.
— Белая кожа — вот наш паспорт, — сказала Нина. — Мне Клим говорил, что тут даже кредит дают под честное слово белого человека. Но, боюсь, все это скоро закончится.
Окна с витражами, ковры на полу, стены, обшитые красным деревом... Коридорный повел Нину и Иржи по галерее, обрамляющей внутренний двор. Внизу, под громадной стеклянной крышей, стояли столы с белыми скатертями и играл оркестр.
Нина остановилась, чтобы посмотреть на танцующие пары. Ого! Половина дам была с короткими прическами, а пояса на их платьях были завязаны не на талии, а на бедрах.
— Что это за музыка? — спросила Нина у Иржи.
Тот покачал головой:
— Не знаю. Я раньше такой не слышал.
— А еще артист! — развеселилась она. — Эх, мы с вами безнадежно отстали от жизни!
Коридорный сказал, что музыка называется “джаз”, а внизу ежедневно проходят “тиффины” — завтраки с коктейлями и танцами.
Он открыл замок на одной из полированных дверей:
— Месье, мадам, прошу!
В номере было слегка прохладно и пахло лавандовым мылом. Кинув шляпу на аккуратно застеленную кровать, Нина раздернула занавески на окне и расхохоталась:
— Иржи, я люблю этот город!

6.

Приняв ванну и позавтракав, они отправились за покупками.
Нину потрясла современность, богатство и деловитость Шанхая. По Нанкин-роуд гуляла нарядная публика, а в гигантских витринах красовались манекены в умопомрачительных платьях. Деревья были подстрижены, на тротуарах стояли урны, а на перекрестках размахивали жезлами молодцеватые регулировщики движения.
Это был европейский город — если не считать вывесок с иероглифами, рикш и прохожих, тащивших то уток в клетках, то связки капусты на бамбуковых коромыслах.
Теперь Нине было странно, что она так боялась эмиграции. Чего она забыла в несчастной, ободранной России? Шанхай — вот город, в котором стоило поселиться!
Пока они с Иржи бродили по универмагу “Винг Он”, Нине одновременно хотелось смеяться и плакать от счастья. Подумать только, еще вчера у нее не было нитки, чтобы пришить пуговицу, а сегодня она держала в руках американские фотокамеры, японские фарфоровые чашки, сумочки из английской кожи, золоченые самопишущие перья… Все было доступно без очереди и по смешным ценам.
Приказчики в длинных серых халатах валили на прилавки рулоны шелка, надрезали невесомую ткань и дальше разрывали руками.
— Bye-bye makee pay. My send chit.[3]
Оказалось, что и в магазинах никто не платил вперед: достаточно было дать визитную карточку отеля и расписаться.
— Я больше не могу… Иржи, разбудите меня! — шептала потрясенная Нина. Но Лабуда тоже онемел и оглох от Шанхая.
В уютно обставленных мастерских китайские портные принимали заказы на пошив платьев. У скорняков в витринах висели смешные объявления: “Сделаю манто из своей или вашей шкуры”.
На верхних этажах универмага — кинотеатр, пекинская опера и рестораны; на крыше — зимний сад. В “Винг Он” можно было зайти и пропасть там на целый день.
В отель Нина и Иржи вернулись другими людьми: нарядными, посвежевшими, с сумасшедшим блеском в глазах.
Нина подвела Иржи к большому — от пола до потолка — зеркалу.
— Посмотрите на нас! Вот теперь мы настоящие — такие, какими всегда должны были быть. А это наша “лягушачья кожа”. — Она показала на сверток со старой одеждой. — Нас кто-то заколдовал, но теперь проклятие снято!
Иржи покосился на свою искалеченную руку и спрятал ее за спину.
— Да, наверное.

Вечером Нина лежала в скользкой от крахмала постели и, как книжку, читала меню из ресторана:
— Филе каплуна с пюре из каштанов. Жареный фазан на гренках с соусом из мяса вальдшнепа, бекона, анчоусов и трюфелей. Холодная рыба “Мандарин” с диким рисом, приправленным шафраном.
Ноги гудели, голова кружилась от несуществующей корабельной качки. На полу валялись коробки с покупками — “предметы первой женской необходимости”, как когда-то говорил Клим.
Постучавшись, в комнату вошел Лабуда. Аккуратно подстриженный, в махровом халате с пояском, он выглядел совсем мальчишкой.
— Извините, что я вас тревожу, но хотелось бы знать, как мы будем за все расплачиваться. Ведь деньги однажды кончатся.
— Что-нибудь придумаем, — с уверенностью сказала Нина. — Можно напечатать в газетах объявление: “Поговорю об умном с умными людьми. Сто долларов в час”. Это лучшее из удовольствий.
Иржи хмыкнул:
— Я только что прочел такое объявление в газете. Здесь эти услуги оказывают гейши в японском квартале: им по два доллара за разговоры дают.

ГЛАВА 2
ДОМ НАДЕЖДЫ

1.

Ада Маршалл была похожа на невезучее деревце, семечко которого упало не в землю, а на поросшую мхом крышу сарая: вроде все на месте — ветки и корешки, но заранее ясно, что ничего путного тут не вырастет.
Мать Ады была русской, а отец — американцем. Он работал на Ижевском заводе по контракту, но в самом начале революции его убили, и Аде с мамой пришлось перебраться во Владивосток.
На беженском пароходе им досталось место в коридоре, и мама, простыв на сквозняке, заболела воспалением легких. В день, когда корабли Старка подошли к форту Усун, она умерла, и в пятнадцать лет Ада осталась круглой сиротой.
Невысокая, хрупкая и сероглазая, с мягкими каштановыми волосами, обрамлявшими круглое личико, она не замечала собственной прелести и старалась быть как можно незаметней. Она нашла себе укромное место за ящиком со спасательными жилетами: это был ее мирок — расстеленное на полу красное одеяло и стопка книг, которые мама прихватила для нее из Ижевска. Там Ада и просидела долгие недели, покуда адмирал Старк вел переговоры с шанхайскими властями.
Беженцам все-таки разрешили сойти на берег, но только без оружия, а пароходам было велено покинуть территориальные воды Китая.
На корабле поднялся радостный переполох.
— Пойдем, горемыка, с нами! — позвал Аду отец Серафим, высокий плечистый священник со спутанной светлой бородой.
— Я никуда не пойду! — испуганно прошептала Ада. Она понятия не имела, что ей делать в Шанхае.
— Ну, как знаешь, — вздохнул батюшка. — Корабли на днях отправятся в Манилу, а она далеко от России. Вот скинут большевиков, как ты назад вернешься?
Ада ничего не ответила.
Вскоре на пароходе остались только матросы-добровольцы. Ада бродила по пустым коридорам и непрестанно думала о том, как ей быть.
Несколько раз она натыкалась на Клима Рогова, который тоже отказался ехать в Шанхай. Никто так и не понял, почему жена бросила его: после войны все неискалеченные мужчины были наперечет, а Клим еще и по-английски говорил и танцевал так, что все ахали. У предательства Нины было только одно объяснение: маленький чех, Иржи Лабуда, лишь притворялся бедным и несчастным, а на самом деле у него была припрятана крупная сумма, которой он и соблазнил чужую супругу.
Встретившись, Клим и Ада смотрели друг на друга исподлобья и, не здороваясь, расходились по своим углам. Говорить ни о чем не хотелось.

2.

Ада вышла на палубу и увидела, как Клим, перебравшись через борт, спускается в лодку-сампан, где его поджидал старый китаец в стеганой куртке и рваном суконном треухе.
— Вы куда? — ахнула Ада.
— Я все-таки поеду в Шанхай, — отозвался Клим.
Она растеряно огляделась кругом. Ей вдруг показалось, что кроме нее на пароходе никого не осталась.
— Погодите, я с вами!
Ада вернулась в свой уголок, свернула красное одеяло и перевязала бечевкой книги. Брать их или не брать? Без книг, пожалуй, будет совсем тоскливо.
Спускаясь в лодку, она потеряла равновесие и чуть не упала в воду — хорошо, Клим успел ее подхватить! Странное это было чувство: сильные руки в последний момент спасли Аду от падения.
Клим усадил ее на циновку рядом со своим вещмешком и здоровым помятым самоваром, и старик, загребая широким кормовым веслом, повел сампан вверх по реке.
— У тебя остались какие-нибудь родственники? — спросил Клим у Ады.
Она покачала головой.
— Нет. То есть да... У меня есть тетя в Америке. Мама дала мне ее адрес и немного денег. Так что я напишу ей письмо.
Ада ждала, что Клим скажет, куда они направляются, и в тревоге грызла ноготь на большом пальце, вылезшем через дырку на варежке. А что, если они сейчас подплывут к Шанхаю, и Клим бросит ее на произвол судьбы? Куда ей тогда податься?
Она украдкой разглядывала его: густые брови были нахмурены, на щеках темнела многодневная щетина, ветер трепал выбившиеся из-под кепки давно не стриженные вихры.
— Почему вы решили остаться в Шанхае? — спросила Ада.
— Вчера на камбузе на меня снизошло озарение, — не глядя на нее, отозвался Клим. — Я подумал, что наша жизнь похожа на мешок с картошкой, где каждый день — это одна картофелина. Перед нами стоят два бака: один для супа, а другой — для гнилья, и только от нас зависит, куда мы кинем очередной день. В общем, гнить на корабле не имело смысла.
Ада улыбнулась: сравнение ей понравилось.
— А если картошка изначально гнилая? — спросила она.
— Умные люди из всего извлекают пользу.
Клим показал на проплывающую мимо лодку с огромной зловонной бочкой на корме:
— Знаешь, что это такое? Китайцы выгребают дерьмо из ночных горшков и делают из него удобрения для огородов. Все местные овощи выращены на нем.
Ада охнула и решила, что ни за что не будет есть китайскую еду.
Когда сампан добрался до Шанхая, лодочник хотел высадить их на роскошной набережной, но Клим велел ему плыть дальше.
Выше по течению рядом с пакгаузами и фабричными цехами стояли невообразимые лачуги, собранные из обломков досок и старых рекламных щитов. Над тростниковыми крышами тянулся бурый дым, на бамбуковых шестах висели одеревеневшие от холода рубахи.
Лодочник подвел сампан к кособокой пристани, вдоль которой выстроились самодельные лодки и плоты. Тут же сидели сонные рыбаки с удочками, тут же чумазые тетки чистили громадные медные котлы.
— У тебя есть деньги? — спросил Клим у Ады.
Она нахмурилась:
— Есть. А что?
— Я договорился, что отдам за проезд самовар, но эта штука стоит гораздо больше, чем двадцать центов. Денег у меня нет, так что решай сама — надо или не надо спасать мое имущество. Лично я думаю, что самовар нам пригодится.
Ада просияла: Клим сказал “нам”. Кажется, он не собирался ее бросать!
Она торопливо достала из кармана вязаный кошелек:
— У меня есть американский доллар!
Однако старик отказался принимать иностранные деньги и послал мальчишек-рыбаков за менялой.
— Местную валюту тоже называют долларами, — объяснил Клим Аде. — В одном шанхайском долларе сто центов, цент делится на копперы, а копперы — на медные китайские монеты с квадратной дыркой посередине. Правда, на них ничего не купишь, кроме кипятка у разносчика.
Вскоре явился маленький меняла в жилетке с потертой вышивкой. К его запястью была прикована железная касса, которую он носил под мышкой, как портфель.
Обменяв доллар на несколько тусклых монет с непонятными закорючками, Клим расплатился со стариком и повел Аду по шумной кривой улице, застроенной двухэтажными домами. Внизу помещались лавки, а наверху — жилые комнаты.
Ада с изумлением разглядывала черепичные крыши, забранные тонкими рейками окна и вертикальные доски, расписанные иероглифами.
— Это что — вывески? — спросила она.
Клим кивнул:
— Китайские тексты пишутся сверху вниз, а не слева направо.
Разносчики продавали арбузные семечки, подсолнухи и очищенный сахарный тростник; на лотках вдоль дороги высились горы соленых огурцов и моркови. Тут же торговки готовили на закопченных жаровнях то ли кузнечиков, то ли скорпионов.
“Боже мой!” — ахала Ада, тараща глаза.
Тачки с громадными колесами, рикши, паланкины... Двое молодцов несли на шесте огромный тюк и, задыхаясь, поочередно выкрикивали: “Айа-ха! Айа-ха!”
С грохотом пронесся набитый людьми автобус, засвистел полицейский, взвизгнул тормозами огромный лаковый автомобиль, и из него один за другим выскочили бритоголовые монахи в оранжевых одеяниях.
У Ады голова шла кругом: где она оказалась? В Азии? В Европе? Кажется, в этом городе немыслимым образом перемешались не только части света, но и эпохи — средневековье пополам с современностью.
— Куда мы идем? — жалобно спросила Ада. Она совсем выбилась из сил.
Клим остановился и серьезно посмотрел на нее:
— Ты только не пугайся, но мы идем в бордель.
— То есть как?.. — пролепетала Ада.
— Нам надо осмотреться и узнать новости.
Сбежать? Ада огляделась и вдруг увидела знакомую — она приплыла с ними на одном пароходе. Женщина кланялась до земли каждому, кто входил и выходил из продуктовой лавки, и просила милостыню. Ей никто не подавал.

3.

Клим привел Аду в маленький дворик позади кирпичного здания в два этажа. У стены стоял ржавый велосипед без колес, над головой на веревке развевались выстиранные подштанники.
Поднявшись на крыльцо, Клим забарабанил в облупленную дверь.
— Марта, открой! — крикнул он по-английски.
Ада с опаской озиралась вокруг. Сейчас она войдет в бордель — вот ужас-то!
Послышались шаги, и в смотровом окошке появился голубой глаз.
— Кто там?
— Марта, не узнаешь?
Дверь распахнулась, и к Климу бросилась маленькая плотная женщина с папильотками в волосах.
Какой у нее был халат! Ада в жизни не видела таких халатов! На спине красовались вышитые драконы, а рукава и подол были оторочены лисьим мехом.
Клим и Марта обнялись и расцеловались.
— Ну, красотка, как поживаешь? — весело спросил он.
Ада в недоумении посмотрела на него: он что, ослеп? У его подруги было одутловатое лицо, крупный нос и второй подбородок — какая из нее красотка?
— Идемте в дом, тут холодно! — поежилась Марта и повела гостей в прихожую.
Краснея и обмирая, Ада поднималась за ней по лестнице и глазела по сторонам. Так вот они какие, бордели! Стены были оклеены полосатыми обоями, ступени застланы ковровой дорожкой, а с потолка свисала пыльная люстра из цветного стекла.
На втором этаже располагалась большая нарядная комната с зеленым роялем, граммофоном и бархатными диванами. Там кто-то недавно кутил, и прислуга еще не успела подмести полы и убрать грязные бокалы.
— Откуда ты явился, мистер Рогов? Из тюрьмы? — спросила Марта, оглядывая истрепанный наряд Клима.
— С войны, — отозвался он.
— Много наград принес?
— А то! Орден Почетного легиона беженцев и Пурпурное разбитое сердце.
— Ты что, с русскими приехал? Садись и рассказывай!
Клим говорил о себе и спрашивал Марту о каких-то людях. Смущенная Ада сидела рядом — в обнимку со своим одеялом и книжками.
На круглом столе стояли вазочки с апельсинами и печеньем. Хорошо бы поесть предложили! Ада не ела печенья пять лет, а апельсины видела только на картинке.
Но Марта и не думала угощать гостей и только жаловалась на русских беженок, которые загубили ей бизнес:
— Раньше белую девочку можно было продать за хорошую цену, — распалялась она. — А сейчас подходи к русскому консульству и выбирай любую. Купишь ей кусок пирога, и она уже от счастья млеет: “Мой принц, мой принц…”
— Мне бы работу найти, — сказал Клим. — Денег нет ни гроша.
Марта вздохнула:
— С работой сейчас трудно. Китайцы готовы на все ради десяти центов в день, так что легко устроиться только девочкой в заведение.
Она перевела взгляд на Аду.
— А это кто с тобой?
Клим нахмурился:
— Ее мать умерла, и ей некуда идти.
— На что она собирается жить?
— Я знаю английский и могу давать уроки, — залившись краской, произнесла Ада.
— Дай-ка я на тебя посмотрю!
Марта потянулась, чтобы расстегнуть Адино пальто, но та в испуге отпрянула.
— Не трогайте меня!
Хозяйка засмеялась:
— Уроки она будет давать! Кому?
— Может, возьмешь ее такси-гёрл в “Гавану”? — предложил Клим. — Мы иногда устраивали вечеринки на пароходе, и я видел, как она танцует. По-моему, у нее неплохо получается.
Ада похолодела.
— Что такое “такси-гёрл”?!
— Платная партнерша для танцев, — объяснил Клим. — В Шанхае мужчин гораздо больше, чем женщин, и холостяки все вечера болтаются по ресторанам. Своих девушек у них нет, поэтому они танцуют с такси-гёрл. Это приличная работа — ничего общего с проституцией.
Клим скинул куртку и размотал шарф.
— Снимай пальто, — велел он Аде. — Давай покажем, на что ты способна.
Трепеща она приблизилась к Климу.
— Если Марта возьмет тебя, соглашайся! — шепнул он по-русски. — Будет трудно, но ты сможешь заработать себе на хлеб.
Марта покрутила ручку граммофона, и из рупора полились хриплые звуки танго. Обняв Аду за талию, Клим прижал ее к себе.
Снова ненормальная близость взрослого мужчины! Его дыхание было слишком горячим, взгляд слишком пылкий, будто Клим взял и влюбился в Аду — вот только что, минуту назад!
Она угадывала каждый его шаг и с тайной радостью отмечала, что у нее все выходит, как надо. Уж чего-чего а танцевать она всегда любила.
— Браво, браво! — захлопала Марта в ладоши. — Толк из девчонки выйдет.
— Бери ее на работу и придумай что-нибудь с платьем, — сказал Клим, выпустив Аду из объятий. — Она три года назад выросла из своих нарядов.
— Сейчас поищу, — отозвалась Марта и убежала в другую комнату.
Взволнованно дыша, Ада присела на край дивана. Она не смела поднять взгляд на Клима. Что между ними произошло? Пока они танцевали, он был так нежен с нею!
Ада искоса посмотрела на него. Странно: теперь в его глазах не осталось и намека на страсть — только отрешенная усталость.
Марта вернулась с двумя платьями на вешалках.
— Мерить не дам — ты ванну давно не принимала. Приложи к себе!
Ада молча повиновалась.
— Так, это пойдет, это тоже пойдет... — проговорила Марта. — Обуви у тебя нет? Покажи ногу!
Выдав Аде пару дорогих, но слегка поношенных туфель, она объявила, что даст ей полтора доллара в день и вычтет из заработка стоимость нарядов.
— А с тебя я три шкуры спущу, если девчонка удерет с платьями, — пригрозила Марта Климу.
— Куда она удерет? Назад к большевикам? — хмуро отозвался он.
— Ты ее привел — ты за нее отвечаешь. Где вы остановились?
— Нигде.
— Попроситесь к Чэню — он сдает комнаты. — Марта написала на бумажке адрес. — Все, идите отсюда — мне надо выспаться. В семь часов чтобы девка была в “Гаване”.
Клим поцеловал ей руку и пошел к лестнице; Ада со вздохом последовала за ним — апельсинов так и не дали.
На пороге Марта ухватила ее за плечо:
— Если ты девственница, я тебя умоляю: не спи ни с кем без моего ведома! — шепнула она, показывая взглядом на Клима. — С этого оболтуса ты все равно ничего не получишь, а я тебе такого клиента на первую ночь подберу — пальчики оближешь!

4.

После долгих блужданий Клим и Ада добрались до неказистого трехэтажного здания, построенного буквой “П”. Стены его белились, наверное, в прошлом веке, а решетчатые ворота были погнуты, будто в них врезался грузовик.
Над входом имелась вывеска с надписью по-английски и по-китайски: “Дом надежды и зарождающейся карьеры”.
— Представляю, каких успехов мы тут достигнем! — хмыкнул Клим.
Ада вошла вслед за ним во внутренний двор. В раскрытых окнах висели клетки с птицами, от стены до стены тянулись бамбуковые шесты с выстиранным бельем, а под навесом из драной циновки стояла печь, рядом с которой суетились смуглые женщины в стеганных жилетах поверх длинных рубах.
Клим спросил что-то у них, и они загалдели, показывая на покосившуюся дверь с ручкой в виде львиной головы.
— Посиди здесь, — велел он Аде и пошел договариваться с домовладельцем.
Ада молилась: только бы им удалось найти комнату! Работа и жилье в один день — это невероятное везение. Жалко, что у Клима совсем нет денег: значит, придется кормить его за свой счет. Ну да что поделаешь?
Интересно, откуда он знает Марту? Неужели таскался к ее девкам, пока жил здесь?
Ада вспомнила, как они танцевали танго, и у нее мурашки побежали по спине. А вдруг Клим действительно будет к ней приставать? При одной мысли об этом она покраснела и обхватила себя руками, будто защищаясь. Фу, какая гадость! Но с другой стороны, наверное это приятно, когда взрослые сходят от тебя с ума…
Клим вышел на порог:
— Вроде договорился: с нас десять долларов в месяц, с хозяина — ключ от комнаты и кипяток в общей кухне. Я сказал, что ты моя наложница — иначе бы нас не поселили вдвоем: у китайцев с моралью строго.
От смущения у Ады даже уши запылали. Клим рассмеялся:
— Не бойся — проверять никто не будет.
Чэнь, сутулый китаец с тощей косицей на затылке, повел их по рассохшимся ступеням наверх, но не в квартиру на третьем этаже, а выше.
— Он сдал нам что-то вроде голубятни, — шепнул Аде Клим.
— Прошу, прошу... — показал Чэнь на низкую растрескавшуюся дверь.
Крохотная комнатка, пахнущая отсыревшим деревом, была чуть больше железнодорожного купе. В углу стояла печь, сделанная из керосиновой бочки, а вдоль стены — двухъярусные нары, сооруженные из досок и бамбуковых шестов.
— А уборная где? — спросила Ада.
— В китайских домах нет канализации, — объяснил Клим. — Все пользуются горшками с крышкой, которые по утрам надо выставлять на улицу. Золотарь подберет их и опорожнит.
— Ванной комнаты тоже нет?
— Хочешь — таскай воду сюда, грей и мойся, хочешь — купайся в реке. Но я не советую — там холера.
— А вы будете таскать воду?
— Я в баню пойду.
Они принялись устраиваться: Ада расстелила на верхних нарах одеяло и расставила вдоль стены книги, а Клим раздобыл во дворе щепок для растопки самовара.
Взяв у Ады несколько центов, он сходил за едой и принес кулек с вареным рисом и шесть палочек, на которые было нанизано что-то коричневое.
— Что это? — спросила Ада, вспомнив про китайские удобрения.
— Это лягушачий мозг, местный деликатес, — отозвался Клим и тут же рассмеялся, видя Адин испуг. — Да ладно, шучу… Я сам не знаю, что это такое.
Китайская еда — жирная и несоленая — Аде не понравилась, но она все равно съела свою порцию.
— Чэнь поклялся, что у него нет насекомых, а это самое главное, — сказал Клим, вытряхивая остатки риса себе на ладонь. — Когда я снял свою первую комнату в Шанхае, мне достался настоящий клоповник: пришлось всю ночь спать в сарае на каком-то сундуке. А утром хозяин заявил, что это гроб его бабушки.
Ада улыбнулась. Все-таки ей повезло сегодня: за один день она завела себе покровителя, устроилась в ресторан при публичном доме, записалась в наложницы и съела “лягушачий мозг”. Рассказать девчонкам из Ижевска — они бы ни за что не поверили.

5.

Когда стемнело, Клим повел Аду назад к Марте.
В переулках царил кромешный мрак, зато на торговых улицах сияли громадные вывески с электрической рекламой.
Ада ахала и вертела головой:
— Красота какая!
Клим и сам удивлялся: города, который он помнил, больше не существовало. Здесь все поменялось: национальные флаги, автомобили, мода и вывески. Марта сказала, что на месте чайной компании, в которой он работал, теперь располагался магазин принадлежностей для верховой езды. Не было и маленького дома под красной черепицей, где Клим когда-то снимал комнату, — его давно снесли.
Все надо было начинать заново.
Наряженная в обновки Ада чувствовала себя Золушкой, едущей на бал. Ей было страшно и весело одновременно, и она беспрерывно болтала, пересказывая Климу, как ее мама впервые выезжала в свет и как ее пригласил на танец сын градоначальника.
Не дело пятнадцатилетней девчонке работать такси-гёрл! Но другого заработка ей не найти, а если Ада останется без денег, то ее судьба будет предрешена: она два-три дня поголодает, а потом отправится на панель.
Скрепя сердце Клим объяснил Аде правила, установленные в “Гаване”:
— Такси-гёрл сидят за особыми столиками, мужчины покупают в кассе билеты по пятьдесят центов и выбирают девушку. Если клиент совсем противный, ему можно отказать, но если будешь привередой, ничего не заработаешь. После танца надо просить, чтобы тебе купили вина и закуски — за это полагается процент.
— А если предложат выпить? — спросила Ада.
— Постарайся сделать так, чтобы тебе купили отдельную бутылку. Официант принесет яблочного сидра, но цену за него выставят как за шампанское. Если клиент будет настаивать, чтобы ты выпила из его бутылки, глотни, но только немного, иначе ты не сможешь танцевать. А если будет совсем невмоготу, сними туфли — это знак того, что ты устала.
— Откуда вы все знаете? — удивилась Ада.
— У меня подруга работала такси-гёрл.
— А где она сейчас?
— Вышла в люди... То есть замуж.
Первая любовь Клима, китаянка по имени Джя-Джя, приехала в Шанхай из Кантона,[4] где девочкам не бинтовали ноги. В “Гавану” не брали цветных, но Джя-Джя была так хороша, что для нее сделали исключение.
Клим влюбился в нее с первого взгляда. Он спускал все деньги, чтобы потанцевать с нею, каждый день провожал ее до дома и дрался с матросами, если они осмеливались назвать ее узкоглазой.
Хозяин чайной компании, где служил Клим, узнал, что тот собрался жениться на цветной, и подговорил своих дружков скинуться деньгами и выслать “паршивую овцу” из Китая. Шанхайские джентльмены свято блюли честь высшей расы и делали все, чтобы китайцы даже думать не смели о браках с белыми.
Клима скрутили и отвезли в порт, но русский пароход уже ушел, и ренегата посадили на судно, следовавшее в Буэнос-Айрес, — так Клим попал в Аргентину.
Надеясь скопить на обратный билет, он работал как проклятый — сначала в типографии, а потом в газете. Он писал Джя-Джя страстные письма и обещал увезти ее в Россию, но вскоре от Марты пришла телеграмма: какой-то купец забрал его душеньку к себе в гарем.
Джя-Джя так и не узнала, что Клим превратился в одного из лучших журналистов Аргентины и был вхож к самому президенту. Ну, дай Бог ей гаремного счастья!
Клим думал, что никогда не забудет ее, а вот поди ж ты — познакомился с Ниной, и опять все пошло по-новой: огонь в глазах, в голове — сладкая неразбериха. Но и эту женщину он потерял.

Войдя в “Гавану”, Клим отвел трепещущую Аду к гримерке, а сам отправился в ресторанный зал. Там уже было полно туристов и военных моряков с кораблей Великих Держав. Публика была исключительно белой: два здоровых вышибалы следили, чтобы в двери не дай бог не сунулись азиаты или негры.
Филиппинский оркестр наигрывал фокстрот, между столиками сновали официанты в белых куртках — они работали за чаевые и еду и из кожи вон лезли, чтобы услужить клиентам.
“Гавана” тоже изменилась. Теперь над столами висела реклама пива, подсвеченная лампочками, — а ведь раньше тут все освещалось газовыми рожками. Кирпичные стены отштукатурили и расписали фресками, сцену переделали… Только закопченный бар остался прежним — с его рядами разномастных бутылок, мутными зеркалами и золоченым божком удачи на верхней полке.
Из задних комнат показались такси-гёрл и чинно направились к своим столикам. Ада появилась последней: ей подмазали брови и губы и воткнули в волосы красный цветок. Два английских матроса сразу же бросились к ней с билетами, и Ада, растерявшись, стала искать взглядом Клима. Хорошо хоть управляющий подошел к ним и поделил, кому из кавалеров танцевать первым.
Грянула музыка, и Ада пропала в веселящейся толпе.
— Ну, с почином твою девицу! — сказала Марта, подсаживаясь к Климу. — Меня уже многие про нее спрашивали.
— Она еще совсем ребенок… — начал Клим, на Марта его перебила:
— Подумаешь! Когда я стала такси-гёрл, мне и тринадцати лет не было. А ты всю ночь собрался ее караулить?
Клим кивнул.
— Не бойся, ничего с ней не случится, — засмеялась Марта. — Я уже предупредила наших, что твоя цыпочка пока не будет работать наверху.

Для Клима была невыносима мысль о том, что ему придется жить за счет Ады. Но где и как он мог раздобыть денег?
Когда он девятнадцатилетним мальчишкой приехал в Шанхай, его первым коммерческим предприятием было разведение ворон. Дамы возмущались, что в городском парке невозможно гулять из-за птиц, гадящих на шляпы, и Муниципальный Совет объявил награду за каждую воронью тушку. Однако убивать птенцов было жалко, и Клим отпустил их, а сам устроился в чайную фирму, хозяин которой потом выслал его в Буэнос-Айрес.
Уже тогда было ясно, что Поднебесная Империя умирает и ее гражданам стоит готовиться к трудным временам, — и вот они наступили.
Уверенность в собственном превосходстве сыграла с китайцами злую шутку. Купаясь в отблесках былой славы, они даже не интересовались европейской культурой и наукой, а уж о том, чтобы учиться у “белых дьяволов”, не могло быть и речи. Все это привело к чудовищному отставанию во всех отраслях — от сельского хозяйства до военного дела.
Британцы наводнили Китай индийским опиумом, приносившим огромные барыши. В крупнейших портах были отгорожены территории, на которые не распространялись китайские законы, и за несколько десятилетий там выросли концессии, ничуть не уступавшие современным европейским городам. Белые видели в них форпосты цивилизации, китайские консерваторы — рассадник порока, а молодежь металась между страстной любовью и ненавистью ко всему западному.
Сила и богатство “белых дьяволов” ясно показали, что будущее за ними, но момент был упущен, и старательное копирование иностранных обычаев уже не помогало молодым китайцам. Даже если ты отучился в университете и вызубрил пять языков, тебя никогда не возьмут на хорошую должность в иностранную компанию. За границей на тебя будут смотреть, как на туземца, а белые дамы будут в ужасе выходить из лифтов и звать на помощь полицию, если ты попытаешься проехаться с ними в одной кабине.
Императору нечего было противопоставить обнаглевшим иностранцам, вера в его священную власть пошатнулась, и в 1911 году его сверги.
Страна раскололась на провинции, губернаторами которых становились наиболее жестокие и бессовестные бандиты, думающие только о военной добыче и гаремах. Чтобы держать в узде эту буйную вольницу, западные дипломаты еще усерднее ограничивали самостоятельность Китая, и постепенно подмяли под себя финансы, промышленность и таможню. Не отдавать же все это вчерашним разбойникам, бегавшим по лесам с мечами и револьверами?
Все боялись большой войны, всем было что терять, и Китай беспокойно бурлил, пытаясь найти выход из положения. Вдобавок ко всему его население стремительно росло, и из деревень нескончаемым потоком ехали необразованные, ничего не умеющие делать молодые люди. Города перемалывали их, как зерно: смертность, преступность и наркомания среди кули[5] были чудовищными, и эти проблемы только накапливались со временем.
Русские приехали в Шанхай в самый неудачный момент, когда цена на труд снизилась, а отношения с иностранцами обострились до предела. Единственное, что удерживало китайцев от восстания — это вера в то, что “белых дьяволов” невозможно победить силой: ведь они не знают поражений.
Русские беженцы подорвали эту уверенность. До их появления никто не думал, что представители белой расы могут просить подаяние, умирать на улицах или становиться любовницами китайских бандитов. Сама идея превосходства белых людей затрещала по швам. Европейцы и американцы старательно не замечали русских — мол, это какая-то ошибка природы, а китайцы с удовольствием травили беженцев: если ты унижен и оскорблен, что может быть приятнее, чем пнуть того, кто еще слабее, чем ты?
Нина была права, бросив Клима. Что он мог ей предложить? Работу такси-гёрл? Половину нар в комнате, за которую платила пятнадцатилетняя девчонка? Нищей паре было куда сложнее выжить, чем каждому по отдельности.

6.

Светало. Над крышами поднимались дымы, где-то вдали кричали петухи, а по улицам спешили первые разносчики с бидонами и корзинами на коромыслах.
Ада брела, опираясь на руку Клима: новые туфли в кровь стерли ей ноги.
— Спасибо, что вы подождали меня, — лепетала она пьяным голосом. — Я раньше думала: “А зачем мне вообще жить? Что меня ждет в будущем?” Но с вами мне совсем не страшно… Мы как-нибудь справимся, правда?
Клим вздохнул: а ему самому зачем жить? Чтобы доказать Нине, что он не конченый человек?
Ему хотелось иметь семью и заниматься любимым делом. Понятно, что с такими планами не станешь миллионером или полководцем — ну и что? Разве все должны мечтать об одном и том же?
По дороге к счастью совсем необязательно ломать свое “я”. Из пункта “А” в пункт “Б” ведет множество дорог, и главное — найти свой собственный путь и не бросить начатое на середине. Тогда непременно доберешься до цели — во всяком случае так говорится в душеспасительных притчах и сказках, где Добро всегда побеждает Зло.

Вернувшись в комнату в Доме Надежды, Ада упала на постель Клима и тут же уснула. Он вспомнил, как танцевал с ней и представлял на ее месте другую женщину. Все-таки танго — великая вещь! Пока оно звучит, ты можешь быть кем хочешь и с кем хочешь. Музыка смолкнет, жизнь вернется на круги своя, но перед этим у тебя будет несколько чудесных минут.
Клим накрыл Аду одеялом и подошел к окну, откуда открывался занятный вид: налево — дворцы, направо — лачуги, а посередине полуразрушенная башня, весьма похожая на придорожный камень со стертыми письменами.
Эх, подсказал бы кто витязю на распутье, куда ему направиться, чтобы разыскать Царевну Лебедь! Впрочем, толку от этого все равно не будет. Если он даже встретится с Ниной, то что скажет? Люблю? Новость давным-давно устарела, а больше ему нечего добавить.
Можно, конечно, поминать былые заслуги, но в данный момент они никого не интересуют. До тех пор, пока витязь не залечит раны, не начистит доспехи и не раздобудет приличного коня, о Царевне ему думать рановато.

ГЛАВА 3
ЧУЖАКИ

1.

Записная книжка “Доходы и расходы”

Говорят, что русских в городе уже больше шести тысяч: к тем, кто прибыл на кораблях Старка, прибавились беженцы, доехавшие до Шанхая на поезде. Новичков встречают бойкие вокзальные мальчишки и за небольшую плату рассказывают, где тут православная церковь, где лавки подешевле, и где можно переночевать.
Власти совершенно не знают, что с нами делать. Они учредили Бюро по русским делам и отправили телеграмму в Австралию с просьбой принять нас. Но из этой затеи ничего не вышло: лицам, не имеющим средств к существованию, въезд в Австралию воспрещен.
Шанхайские содержатели ломбардов озолотились на беженцах, которые приносят им остатки прежней роскоши: драгоценные камни, меха, иконы и даже нательные кресты.
У маленькой Богоявленской церкви разбит временный лагерь, где люди живут в самодельных палатках и хижинах, сколоченных из фанеры. На подворье шум, грязь и теснота несусветные. Заросший бородой солдат, член Православной дружины, разливает суп из бадьи — очередь с мисками тянется через весь двор, и конец ее исчезает на улице. Мыло для стирки взвешивают на аптечных весах: “По одному куску в руки!” Очередь за ведром — воды принести, очередь на веревку — белье посушить.
В воротах появляется подрядчик, желающий сэкономить на рабочей силе: “Десять человек на бойню — кишки таскать. Есть добровольцы?”
Толпа бросается к благодетелю: “Я! Я готов!”
Мыться приходится в китайских публичных банях. Второй этаж предназначен для богатых, и вода из их ванн поступает на первый этаж в широкую канаву, облицованную камнем. Этой водой моются бедняки и, разумеется, то и дело подхватывают кожные болезни.
Все мечутся в поисках денег. Первыми стали зарабатывать женщины, объявившие себя гадалками: их услуги пользуются огромным спросом среди соотечественников. Гадание и ясновидение запрещены на территории Международного поселения, но колониальные власти ничего не могут поделать: русские являются лицами без гражданства, и их дела должны рассматривать китайские судьи, а по местным законам предсказание будущего — вполне достойное занятие.
Кое-что удается заработать оркестру кадетского корпуса — его приглашают играть в кинотеатрах, на свадьбах и похоронах. Остальные пробавляются случайными заработками.
Самое трудное в эмиграции — начинать с нуля. Кому какое дело, что на родине ты был генералом или известным драматургом? Жизнь отбрасывает тебя в начало игры — к желторотым юнцам, которые к тому же намного лучше разбираются в местном языке и обычаях. Но тебе уже не 18 лет и тебе по возрасту положено иметь хоть какие-то заслуги! Но предъявить людям нечего, и ты теряешь ценность не только в общественных, но и в собственных глазах.
В надежде на чудо я обошел все редакции англоязычных газет, но меня даже на порог не пустили. Русский акцент — это проклятие! Стоит мне произнести хоть слово и все двери захлопываются перед моим носом: “С большевиками дела не имеем!” И кому я что докажу?
Моя родина превратилась в источник опасности: во всем мире голытьба, вдохновленная примером большевиков, мечтает отнять у “буржуев” собственность, и те, кому есть что терять, видят в русских возможных смутьянов и провокаторов.
Чтобы разобраться, кто из нас белый, а кто красный, нужны силы и время, и гораздо проще выставить подозрительного оборванца вон — на всякий случай.
Русские, включая меня самого, с затаенным бессилием ненавидят шанхайцев. Все-таки в глубине души каждый из нас верил, что в Китае мы будем иметь какой-то статус — хотя бы в память о том, что некогда Россия принадлежала к числу Великих Держав. Но на самом деле в общественной иерархии мы стоим ниже всех.
Нам кажется, что нас обманули и мы попали в ненастоящий, мифический Китай. Шанхайское общество похоже на обитателей волшебной горы Куньлунь из даосских легенд: на ее вершине восседают верховные божества — граждане Великобритании, Франции, США и Италии; чуть пониже располагаются бессмертные — белые люди из других приличных стран. Тут же летает Повелитель дождя и ветра с мешком, в котором спрятаны ураганы, — непостижимая Япония. Все они гуляют по райским садам, пьют эликсиры бессмертия и лишь изредка поглядывают вниз, на своих китайских подданных. Русские же, как и полагается низвергнутым богам, обитают под землей — без права на помилование.
Мне все-таки повезло с работой, и я несколько дней пилил тиковые бревна для мебельной мастерской. Два человека должны были от рассвета до заката орудовать громадной восьмифутовой пилой — пока не начинало сводить мышцы. Когда пилильщик выбывал из строя, хозяин тут же выгонял его и приводил свежую “раб”-силу. Лесопилки тут не в чести: какой смысл на них тратиться, если ручной труд дешевле грязи?
Временами я страшно завидую китайским детям, которые залезают по пояс в мутную ледяную реку и с помощью особых корзинок умудряются ловить рыбу. Они дрожат от холода, верещат и смеются и, судя по всему, неплохо проводят время. Такие ребята нигде не пропадут.
Впрочем, я тоже потихоньку учусь выживать в Шанхае. В особо удачные дни, когда мне перепадает серебряная монета, я не трачу ее сразу, а размениваю на медную мелочь. Потом ищу, в какой лавке получше курс и, оббегав полгорода, вновь меняю медяки на серебро, но уж с доплатой центов в десять. Для меня это означает ужин — именно столько стоит порция лапши или орехов в сахаре. Но смотреть надо в оба: торговцы продают еду на вес и частенько добавляют в нее песок для тяжести.
Если день совсем неудачный, то я обхожусь парой соленых огурцов за семь копперов или иду к французским монашкам-благотворительницам: они дают суп тем, кто посещает мессу.
Точно так же живет весь безработный Шанхай, а если кто добывает больше доллара в день, так преступлением: кто квартиры грабит, кто гоняет мелких торговцев: “Платите, а то худо будет!”

2.

В прокуренной гримерке такси-гёрл переодевались и красили губы и брови. Посторонний ничего бы не понял из их разговоров, но Ада уже начала разбираться в местном жаргоне.
Самых лучших клиентов — молодых, веселых и богатых — девушки называли “ящерами”, некрасивых богачей — “золотыми жилами”, а себя — “старательницами”. Скучный мужчина, не умеющий танцевать, — это “огурец”; мужчина без средств — “ложная тревога”. “Слесарь” — это тот, кто подкладывает в карман железки, чтобы они звенели и все думали, будто у него много серебра.
— Слыхали, Марта приказала гардеробщику убирать под замок мое пальто, чтобы я не убегала раньше времени с “золотыми жилами”! — возмущалась черноглазая Бэтти, красивая и буйная королева “Гаваны”.
Ада украдкой любовалась ею: алые губы, красное платье с разрезом чуть ли не до середины бедра — ни стыда ни совести. Сама Бэтти не обращала на Аду внимания. Лишь однажды она вырвала у нее папиросу: “Брось каку! Мала еще!” А сама говорила, что курение — лучшее средство от ангины.
В гримерку сунулся управляющий, и девушки завизжали, прикрываясь.
— Эй ты, русская, тебя хозяйка зовет! — бросил он равнодушно.
Марта сидела наверху в маленьком кабинете, украшенном расписными тарелками с видами Парижа, Вены и Флоренции, — она их собирала.
— Садись, — велела она, показав Аде на обитое парчой кресло. — Из муниципалитета опять прислали бумагу: хотят, чтобы я представила списки работающих в заведении. Как пишется твое полное имя?
Ада продиктовала.
— Национальность?
— Я американка.
Ада уже три раза ходила в консульство США, надеясь выправить себе бумаги, но злой морской пехотинец не пускал ее внутрь:
— Паспорт есть? Нет? Ну и проваливай!
— Но у меня папа из Техаса! — настаивала Ада. — И тетя Клэр!
— Проваливай!
В графе “национальность” Марта написала “русская“.
— Замужем? Скажем, что да.
— Мы с Климом просто снимаем комнату на двоих!
— Не имеет значения. Иди работай.
Ада медленно побрела вниз по лестнице.
В целом свете у нее не было никого, кроме Клима, и ей хотелось, чтобы их отношения были понятны и ей самой, и окружающим. Но на деле выходило черт-те что: она жила в одной комнате с мужчиной, который был старше ее на восемнадцать лет и не являлся ни ее супругом, ни родственником.
Клим провожал и встречал Аду, заботился о ней, смешил и учил жонглировать — и это умение помогло ей заработать немало чаевых. Но при этом он держался так, будто они были всего лишь добрыми приятелями.
Один раз Клим предложил Аде перебраться в детский дом, где жили русские девочки:
— Там тебя хоть вышивать научат. А в “Гаване” ты каждый день пьешь и табачищем дышишь…
— Сами меня туда привели! — огрызнулась Ада. Ее оскорбляла мысль о том, что Клим хочет от нее отделаться.
В “Гаване” ее приучили ценить в себе женщину, и она переняла у такси-гёрл их манеру соблазнять каждого встречного-поперечного. Но, несмотря на все усилия, Клим Аде не поддавался.
Иногда она специально начинала переодеваться при нем и ждала, что он скажет. Клим вздыхал и молча выходил в коридор. Ада злилась: чего он строит из себя? Он считает, что она его недостойна?
Уже из принципа Ада решила, что добьется своего. Однажды, когда он спал, она легла рядом с ним и, немея от собственной дерзости и распутства, положила руку ему на бедро.
Клим мгновенно проснулся и спихнул Аду на пол.
— Вы что, сдурели?! — завопила она, потирая ушибленный локоть.
Сев на постели, он скрестил руки на груди.
— Ада, прекрати! Ты же возненавидишь меня...
— Я и так вас ненавижу! — перебила Ада и заплакала. — Вы меня не любите!
— Дурочка, тебе еще замуж выходить!
Самое обидное, в “Гаване” все считали Клима ее любовником, и такси-гёрл то и дело поддразнивали Аду из-за этого. Как-то раз они заперли гримерку на ключ и прямо при ней начали обсуждать, кто как предохраняется от беременности — специально, чтобы научить ее уму-разуму.
— Ни один мужчина презервативов не любит, потому что резинки грубые и все время рвутся, — говорила белокурая Аннетта. — Твой Клим сто причин придумает, лишь бы ничего не использовать.
Другие такси-гёрл согласно кивали:
— Женщина всецело зависит от своего любовника. Ему-то что? Отряхнулся и побежал, а тебе аборт делать. Лучший способ — это сразу после этого дела подмываться уксусной водой.
— Нет, девочки, лучше американской кока-колой. Только надо потрясти бутылку, чтобы было побольше пены…
Ада закрыла уши ладонями, но ирландка Розалин силой заставила ее опустить руки.
— Я тебе про самое верное средство расскажу, — шепнула она Аде. — Берешь квадрат из тонкого полотна два на два дюйма, натираешь его свиным салом и закрываешь шейку матки.
Если бы Ада знала, где эта шейка находится! Дома она попыталась ее обнаружить и даже разглядывала себя в осколок зеркала, но так ничего и не нашла.
Утром после работы Ада забиралась на верхние нары и перед тем, как уснуть, долго лежала в обнимку с подушкой и наблюдала за Климом.
Он раздевался до пояса, и она с жгучим любопытством смотрела, как он отжимается от пола или подтягивался на деревянной палке, вставленной между косяками. На его широкоплечей спине перекатывались тугие мышцы; подтяжки были спущены и край штанов сдвигался так низко, что Ада замирала от сладкого ужаса: вдруг ей откроется что-то совсем непотребное?
Каждый день Клим куда-то уходил и добывал гроши себе на еду — кажется, какой-то поденной работой, о которой он никому не рассказывал. За комнату все так же платила Ада. Может, поэтому он не расценивал ее как свою девушку?
Ада отправила письмо в Техас и со дня на день ждала ответа.
— Тетя Клэр подтвердит, что я американка по отцу, — говорила она Климу. — Скоро мне вышлют денег на дорогу, а вы так и останетесь сидеть в Шанхае — один-одинешенек.
Ада чувствовала себя золотом под ногами слепого.

3.

Как только потеплело, русские иммигранты стали выходить на трудовой рынок в китайском городе. Сгребали сено, оставшееся после кормления буйволов и лошадей, и устраивались на нем в ожидании нанимателей. Цену за поденный труд писали мелом на подошвах ботинок: те, кто послабее, просили двадцать пять центов, молодые и сильные замахивались аж на доллар. Китайские подрядчики ходили между вытянутых ног и после нещадной торговли уводили с собой рабочую силу.
Трагическое и величественное зрелище: сотни людей продавали себя в рабство, на самую тяжелую каторгу, и были счастливы, когда на них находился покупатель. Они и рады были бы найти что-то получше или получить новую специальность, но на учебу нужны силы и время. А когда ты вкалываешь с утра до вечера, про книжки можно забыть. Да и откуда их взять? — они денег стоят. Впрочем, большинство иммигрантов все равно не могло их прочесть: в Шанхае не продавались учебники на русском языке.
Клима взяли на кожевенный завод — так назывались несколько сараев, стоящих среди гор мусора и склизких отходов. Земля вокруг была выжжена от химикатов; от бассейнов, где вымачивались свиные кожи, поднимались зловещие испарения, а запах гнилья стоял такой, что мутилось в голове.
Хозяин велел Климу и другим поденщикам вытаскивать шкуры и соскабливать с них полуразложившуюся шерсть. Невозможно было поверить, что из белесой сопливой дряни, к которой и прикоснуться-то страшно, однажды выйдет дамская сумка или изящный башмачок.
Известковая пыль поднималась в воздух и заслоняла солнце. Вскоре лица и одежда рабочих покрылись тонким белым налетом — будто их вываляли в муке. Бледные фигуры двигались, как призраки в клубах дыма и испарений — махали крючьями, перетаскивали стопки шкур и волокли тяжелые баки с красителями.
Китайцы посмеивались над Климом:
— Вот теперь ты стал настоящим белым человеком!
— На себя посмотрите! — огрызался он.
Вечером, когда все собрались перед кассой, к распахнутым воротам подкатил сверкающий лаком автомобиль, из которого вышла молодая, высокая, чуть сутулая дама с продолговатым узким лицом и светло-карими миндалевидными глазами. Она была наряжена в маленькую французскую беретку, мужские ботинки с замшевым верхом и дорогой клетчатый костюм, который ей совершенно не шел.
Запах гнилья настолько ошеломил ее, что она спала с лица. Рабочие загоготали.
— Тут кто-нибудь говорит по-английски? — громко спросила дама.
Ей не ответили. Китайцы смотрели на нее, как на глупую курицу, которая сама попросилась в суп: тут ненавидели богатых иностранцев.
— Я журналистка, — представилась дама, поправляя выбившийся из-под беретки русый локон. — Я работаю в газете “Ежедневные новости Северного Китая”, и мне надо написать статью о детях, работающих на вашем заводе.
Клим молча разглядывал ее: журналистка — надо же… Оказывается, такая профессия еще существует.
Он показал ей на стайку чумазых мальчишек, сидевших у забора:
— Вон ваши герои.
— О, спасибо! — обрадовалась она. — Вы не могли бы…
Подбежавший хозяин перебил ее:
— Кто вас сюда пустил?! — заорал он, мешая английские и китайские слова. — Езжайте в свою концессию и там вынюхивайте, что вам надо! А тут наша территория!
— Правильно! — загалдели рабочие. — Пошла вон!
Дама попятилась:
— Но я хотела…
— Убирайтесь отсюда!
Под свист и улюлюканье журналистка поспешно села в автомобиль, шофер завел мотор, и они уехали. Вслед им полетели комья грязи.
Клим с досадой смотрел на разгоряченных победителей. Он-то подумал, что ему выпал шанс познакомиться с сотрудницей английской газеты. Он мог бы помочь даме с переводом — за последнее время его шанхайский значительно улучшился. Но, видно, не судьба…
Клим получил свою плату и вышел за ворота. Вдоль дороги стояли бедняцкие хижины; багровые от натуги возчики толкали перед собой тележки, на которых по трое-четверо сидели работницы спичечной фабрики. У них были искалечены ступни и им приходилось нанимать кули, чтобы те возили их до проходной и обратно.
Сидя на крылечках, старики играли в маджонг — азартную игру с костяными фишками; рядом возились дети. У самых маленьких сзади на штанах были разрезы, и если ребенку надо было сходить по нужде, он приседал и делал свои дела на дорогу.
От усталости у Клима онемело все тело, в горле першило, а кожа на лице и шее горела, как от ожога. Еще месяц такой “работы” и точно подхватишь либо астму, либо туберкулез.
Загудел клаксон, и с Климом поравнялся давешний автомобиль.
— Садитесь, я подвезу вас, — сказала дама-журналистка, открыв заднюю дверцу.
Клим в изумлении смотрел на нее.
— Я вам всю машину измажу, — начал он, но дама отмахнулась:
— Ничего, почистим. Меня зовут Эдна Бернар. А вас как?
Клим представился.
— Значит, я правильно угадала, что вы русский! — просияла дама. — Вам куда?
— Во Французскую концессию.
— Ну и отлично. По дороге расскажете мне, что происходит с детьми на вашем заводе.
Когда Клим последний раз ездил в автомобиле? Несколько лет назад — да и то была разбитая белогвардейская колымага. А у Эдны Бернар имелся новенький красавец-“Бьюик” с полированной панелью, блестящими ручками и удобными кожаными сиденьями. Знала бы хозяйка, из чего эти сиденья делаются!
Клим рассказал ей, что на кожевенных предприятиях дети растягивают шкурки для просушки — каждую надо было прибить к доске десятком гвоздиков, чтобы кожа не покоробилась. Работа не самая трудная, но ею приходилось заниматься по двенадцать-пятнадцать часов в сутки без выходных. При этом ребенок постоянно глотал известковую пыль и дышал испарениями.
Детям полагалось по семь долларов в месяц, однако мало кто получал жалованье целиком — мастера штрафовали их за любую мелочь. Глазеешь по сторонам в рабочее время — минус пять центов, сбегал до ветру без разрешения — минус двадцать центов, громко плачешь — минус доллар.
Хозяин раньше нанимал сирот из приюта при католическом монастыре, но время от времени монахи приезжали и проверяли, как обращаются с их воспитанниками, и потом начинались нудные разбирательства с религиозными комитетами и обществом “Защитим детей”.
— Теперь хозяин берет только деревенских ребятишек, — сказал Клим. — Их родителям врут, что за время обучения детям дадут шестьдесят долларов и три смены одежды, а на самом деле их будут обирать и бить. Мало кто из них дотянет до двадцати лет, а те, кто выживут, превратятся в темных, затравленных и жестокосердных взрослых.
— Как же вы там работаете? — спросила потрясенная Эдна.
Клим пожал плечами:
— Как и все.
Шофер подвез его до авеню Жоффр.
— Мне еще надо наведаться на шелкопрядильную и спичечную фабрики и посмотреть, что там происходит, — сказала Эдна. — Хотите поехать со мной?
Клим покачал головой.
— Миссис Бернар, я работаю с шести утра.
— Я буду платить вам! Сколько вы хотите — пять долларов? Десять?
Для Клима пять долларов были недельным заработком, а для Эдны — мелочью, о которой даже не стоило думать. Она выдала ему аванс, и они договорились встретиться завтра в девять утра на том же месте.

4.

Отец Эдны был комиссаром полиции и весьма влиятельным человеком. Она ходила в лучшую школу в городе, увлекалась верховой ездой, автомобилями и парусным спортом и до совершеннолетия вовсе не задумывалась об общественных проблемах. Но после окончания колледжа в Великобритании Эдна вернулась в Шанхай другим человеком: друзья-студенты заразили ее мечтой о построении нового мира, в котором каждый будет иметь право на достойную жизнь.
Она решила, что ее призвание — быть журналисткой, и принялась писать статьи на злободневные темы. Однако белое население Шанхая было куда консервативнее лондонских студентов, и тут нельзя было в открытую призывать к социальной справедливости.
Колонистам казалось, что они установили систему, которая удерживает страну от кровавого хаоса, и любое отступление от нее приведет к беде. Отдай правосудие в руки китайцев — и они начнут применять свои дикие обычаи к белым людям. Верни Пекину контроль над таможней и финансами — и безмозглые генералы тут же погубят экономику страны. О равноправии речь вовсе не шла: европейцы были абсолютно убеждены в неполноценности людей со смуглой кожей и раскосыми глазами. Доказательства тому были очевидны: Европа смогла породить современную мощную цивилизацию, а Азия не смогла.
Эдна понимала, что расизм — это та преграда, которая делает бессмысленными все переговоры между белыми и китайцами. Причем речь шла не столько о расистских законах, сколько об убеждениях и обычаях. Никто не мог заставить британских джентльменов принять китайцев в Шанхайский клуб. Детям в привилегированных школах невозможно было приказать: “Играйте с маленьким Сяо!” Ведь они сызмальства приучались к мысли, что миром должны править белые люди, а китайцы пусть будут счастливы, если их берут в услужение.
Граждане Великих Держав получали гораздо больше, чем стоил их труд, и это считалось в порядке вещей. Начальство зарабатывало по восемьсот долларов в месяц, аренда усадьбы обходилась в двести долларов, а слуги работали за еду. В среднем доходы англичанина в Шанхае были в два раза больше, чем в Лондоне, а расходы — в два раза меньше, и при этом иностранцы не платили налоги в китайскую казну, а их товары облагались чуть ли не самыми низкими таможенными пошлинами в мире.
Белые считали, что они имеют полное право на эти привилегии: ведь только ради них они покинули родной дом и привезли свои знания и умения в чужую страну с невыносимым климатом, озлобленным населением и жуткой антисанитарией. Особый статус — это то, что привлекало белую молодежь в Азию. Если в метрополии ты был одним из бесчисленных трудолюбивых, но легко заменяемых клерков, то, устроившись на работу в Китае, ты сразу становился небожителем.
В последнее время среди китайцев начали распространятся радикальные идеи: горячие головы требовали отмены неравноправных договоров и изгнания “белых дьяволов”. Но кто даст Китаю кредиты, если в нем не будет иностранных банков? Что ждет фабрики, если исчезнут инженеры, бухгалтера, юристы и управляющие? Весь экспорт держался на иностранцах, а если их выгнать, кому и как страна будет продавать свои товары?
— Главная задача современной журналистики — искать и находить компромиссы, — говорила Эдна Климу. — Если наши расы не будут делать шаги навстречу друг другу, дело кончится войной. Белое общество вовсю превозносит технический прогресс, но наотрез отказывается от прогресса социального. Мы лишаем китайцев человеческих черт — ведь только так можно убедить себя, что расизм имеет право на существование. Кто будет горевать по раздавленному таракану? Никто. Точно так же никто не переживает из-за китайского ребенка, подхватившего чахотку на фабрике. В своей статье я хочу показать, что он тоже достоин сочувствия.
Увы, китайцы не особо стремились помогать Эдне. Они видели в ней либо хитрую злодейку, которая только притворяется добренькой, либо чудачку, сующуюся не в свое дело. Рассказывать о своих бедах они не собирались — а то ляпнешь что-нибудь, и хозяин тут же тебя уволит.
Эдна считала, что ей невероятно повезло с Климом: во-первых, он разделял ее убеждения, во-вторых, умел находить общий язык с китайцами, а в-третьих, он был наблюдателен и умудрялся подмечать детали, которые придавали репортажу особый колорит. Когда статья о китайских детях была опубликована, Эдна получила полторы сотни читательских откликов — для нее это был небывалый урожай!

5.

В качестве нового редакционного задания Эдне поручили написать статью о беженцах, и в течение нескольких дней они с Климом ходили по рынкам и трущобам и разговаривали с русскими иммигрантами. Чуда не случилось, и большинство из них действительно стали обитателями городского дна. Особенно тяжело было инвалидам войны и одиноким женщинам с маленькими детьми: они могли рассчитывать только на подаяние.
Как ни старались вожди эмиграции сплотить русских между собой, у них ничего не вышло, и отсутствие взаимовыручки только усугубляло положение беженцев.
Китайцы, приезжающие в Шанхай, были связаны друг с другом семейными связями, и те, кто прибыл раньше, помогали новеньким устроиться. А русские приплыли в Китай почти одновременно и потому были вынуждены сражаться друг с другом за работу, дешевое жилье и внимание благотворителей. Все беженцы были из разных мест и сословий, и даже политические идеалы у них были самые разные — от монархизма до социализма. Но, пожалуй, самой большой бедой было то, что люди упали духом. Если для китайцев переезд в большой город был шансом добиться успеха, то для русских Шанхай стал местом каторги, на которую они попали по несправедливому приговору судьбы.
Написав статью, Эдна отправила за Климом машину, чтобы он приехал к ней домой и проверил — не напутала ли она в деталях?
Ее автомобиль вызвал среди обитателей Дома Надежды большой переполох.
— Кем же вы теперь работаете? — спросила Ада, выскочив вслед за Климом на улицу.
— Экскурсоводом, — подмигнул он ей и, сев на заднее сидение “Бьюика”, уехал.
Посовещавшись, соседи решили, что Клим занялся торговлей опиумом. Как еще объяснить тот факт, что буквально за три дня он справил себе полный гардероб — от шляпы до парусиновых ботинок? Теперь у него даже носки имелись: девчонка-прачка всему дому об этом рассказала.

6.

Особняк Эдны представлял из себя немыслимую мешанину стилей. У ворот, украшенных рыцарскими гербами, скучал привратник в китайском халате; над балконом с витыми перилами высилась радиоантенна, а венецианские окна были завешены бамбуковыми жалюзи. Когда их поднимали, с улицы можно было разглядеть вентиляторы под расписным потолком с купидонами.
Все это приводило в ужас мистера Бернара, большого эстета и знатока искусств, но он постоянно был в разъездах, и Эдна обставляла дом по собственному вкусу.
Машина подвезла Клима к заднему крыльцу.
— Идите на кухню, — сказал шофер. — Мисси сейчас вас примет.
В кухне Бернаров можно было готовить не на семью из двух человек, а на целую роту. Полки ломились от дорогой посуды, в клетках попискивали цыплята, а громадный стол был заставлен корзинами с яблоками, зелеными помело и связками ярко-желтых бананов.
Старый повар по имени Юнь встретил Клима неласково и велел ему посидеть на табурете в углу — подальше от съестных припасов. Он считал, что белый человек, явившийся в гости без галстука, трости и слуги, не заслуживает почтения.
Громыхая шлепанцами, прибежала Эдна.
— Мисси совсем с ума сошла, — сказал Юнь нарочито громко. — Водит всякую рвань и только дом срамит.
— Молчи лучше! — отмахнулась Эдна. — Кто вчера без разрешения дал соседям мое столовое серебро?
Юнь прикрыл глаза и нудным голосом, как маленькой, принялся объяснять:
— Соседи должны помогать друг другу. У судьи Джексона был парадный обед, а ваше серебро красивее, чем ихнее.
— Вот вернется хозяин, я ему все про тебя расскажу, — пообещала Эдна.
— Это я ему расскажу, что вы голодранцев привечаете! — возмутился Юнь. — Серебра ей жалко! У самой будет праздник, небось побежит к Джексону и будет просить: “Дайте мне ваши бокалы, а то мне на всех гостей не хватает!”
Эдна поманила Клима за собой:
— Не обращайте на него внимания. Юнь просто боится, как бы наш дом не “потерял лицо”.
Она привела Клима к себе в кабинет, заваленный бумагами и вырезками из газет.
— Вот, посмотрите, что у меня вышло, — сказала она, подав ему несколько машинописных листов.
Клим дочитал статью и нахмурился.
— Что-то не так? — удивилась Эдна.
— Вы написали, что русские иммигранты — это бывшие помещики и капиталисты, и что их прогнал разгневанный пролетариат…
— Ну и?..
Клим невольно раздражался, когда иностранцы с пафосом рассуждали о русской революции и ее последствиях. Эдна писала, что белогвардейцы сами виноваты в своем поражении: они без зазрения совести угнетали народ и тот в конце концов взбунтовался. Разумеется, изнеженные баре были не готовы к трудовой жизни и, оказавшись в эмиграции, вконец опустились. Но все могло быть по-другому, если бы они вовремя одумались.
— Это миф, что власть в России взял пролетариат, — сдержанно произнес Клим. — И это миф, что на стороне красных стояла беднота, а на стороне белых — помещики и капиталисты. Кто в каком лагере оказался, определял случай, так что среди наших эмигрантов полно рабочих и крестьян, а среди большевистских вождей немало отпрысков дворянских фамилий.
— Так кто же, по-вашему, совершил Октябрьский переворот? — насмешливо спросила Эдна. — Неужели дворяне?
— Руководила всем кучка социалистов-теоретиков во главе с Лениным и Троцким, а исполнителями стали те, у кого на тот момент было оружие — дезертиры, солдаты запасных полков и уголовники, выпущенные из тюрем. Вы поймите: страна три года вела бессмысленную войну, надвигалась зима, а хлеба и дров не было. Нервы у всех были на пределе, и вооруженная толпа пошла за теми, кто пообещал ей немедленный мир с немцами и безнаказанность при грабежах.
— То есть за большевиками?
— Именно. Как только они взяли власть, к ним потянулись бесчисленные приспособленцы. Хорошая должность позволяла отбирать у других все, что ни приглянется, а чекисты и военные к тому же получили право убивать без суда и следствия. Каждый из нас оказался перед выбором: либо ты присоединяешься к разбойникам, либо становишься жертвой. При этом защищаться или хотя бы бежать было невероятно трудно: для этого требовались силы и деньги, а в условиях голода и эпидемий у людей не имелось ни того, ни другого. Так что не осуждайте нас: каждый русский пьяница, которого вы видите на улицах, прошел через ад. Просто силы человеческие не безграничны.
Эдна пристально посмотрела на Клима.
— А кем вы были до революции? Гвардейским офицером?
— Ни за что не догадаетесь — аргентинским журналистом.
Эдна выслушала его историю.
— Если бы вы хорошо писали по-английски и могли предоставить рекомендации, вы бы и дня не просидели без работы, — сказала она. — Я подумаю, как вам помочь.

ГЛАВА 4
АМЕРИКАНСКИЙ АДВОКАТ

1.

Иржи напрасно боялся, что их с Ниной будут искать: в городе обитали десятки тысяч людей без документов, и полиция ими нисколько не интересовалась. Шанхай жил по правилам переполненного вагона: тот, кто находился снаружи, был врагом, а те, кто уже пробрались внутрь, сразу становились своими.
Поначалу Шанхай казался Нине чуть ли не сказочным царством, но потом наступило отрезвление. Ей никто не объяснял местных правил и их приходилось изучать на собственных ошибках. Кто знал, что в магазинах можно и нужно торговаться? Что нельзя пить воду из-под крана, иначе заболит живот? Что прислуге надо давать на чай за малейшую услугу, даже если ты не просила о ней?
Деньги и уверенность в себе стремительно таяли: время шло, а Нина так и не придумала, на чем можно заработать.
Ее потрясала сложность и развитость шанхайской экономики. На фабрике могли трудиться мигранты из провинции Аньхой, управляли всем японцы, сырье поставляли из Кореи, станки — из Великобритании, сбытом занималась французская фирма, а страхованием — американцы. При этом конечный продукт отправлялся в Бразилию.
При всем желании Нина не могла влиться в этот сверкающий поток богатства, связей и возможностей: во-первых, она была женщиной, во-вторых, у нее не было гражданства и начального капитала, а в-третьих, Нина мало что понимала в коммерции.
— Давайте откроем кинотеатр? — предлагала она Иржи. — Снимем помещение и возьмем в прокат скамьи и проектор.
Но Лабуда каждый раз поднимал ее на смех:
— Замучаетесь утрясать дела с цензурными комитетами. В Шанхае их три штуки — международный, французский и китайский, и каждый требует вырезать из фильма что-то свое. Помните, мы с вами ходили на “Любовников ночи” и вообще не поняли, о чем шла речь? Когда публика недовольна, она ломает скамьи и аппарат. Кто будет платить за испорченное имущество?
— Может, возьмем подряд на ремонт дороги? — не сдавалась Нина. — Вы же видели, как тут чинят мостовые: булыжник выпадает, приходят кули и замазывают дыру глиной. Все это держится до следующего дождя.
Лабуда смотрел на нее, как на дурочку.
— Подряд вам никто не даст — это слишком доходное дело. Глина бесплатная, кули стоят меньше доллара в день, а за дорожные работы муниципалитет платит большие деньги. Подрядчик дает отцам города взятки и специально делает работу кое-как, чтобы на дороге как можно скорее появилась новая яма и его опять позвали ее заделывать.
Все чаще и чаще Нина впадала в тоску: “Я хочу домой! Не могу я тут!”
А где могу? В России? Ее больше нет!
Нина не могла смотреть на соотечественников без содрогания: вчерашние герои войны собирались у благотворительных кухонь и стояли с мисочками в затылок друг к другу. Какой позор!
Как Нина и предполагала, русские стали олицетворением злостных неплательщиков. Если раньше она могла набрать в лавке товару и расплатиться через месяц, то теперь, заслышав ее акцент, приказчики требовали деньги вперед. В банке клерк даже не захотел разговаривать с ней о кредите. “Лиц без гражданства не обслуживаем”, — сказал он и закрыл окошко.
Клим говорил Нине, что ей от природы свойственно необыкновенное упорство: “Ты не сдаешься, даже когда у всех вокруг опускаются руки”. Только этим она и подбадривала себя… А потом пугалась и злилась оттого, что опять вспоминает прошлое.
От Иржи не было никакого толку — он даже не надеялся на успех и прямо говорил Нине, что она проест деньги и превратится в мелкую уголовницу, а сам он сопьется и умрет. Он злился на себя из-за собственной никчемности, а еще больше на Нину — за то, что она пыталась трепыхаться и тем самым подчеркивала, что у нее больше мужества и силы духа. Порой он так надоедал ей своими мрачными предсказаниями, что ей хотелось запустить в него туфлю.
Как было бы хорошо найти себе нового мужа и передать ему все заботы! В надежде познакомиться с кем-нибудь Нина несколько раз выходила к тиффину в “Астор-Хаусе”, но эта затея с треском провалилась. Нина не понимала, в чем дело: она выглядела лучше всех в своем шелковом платье и жемчугах; ее приглашали танцевать, но никто из кавалеров не захотел продолжить с ней знакомство.
Она возвращалась в номер вне себя от гнева:
— Они какие-то ненормальные! — жаловалась она Иржи. — Сначала молчат, как рыбы, а потом и вовсе сбегают!
Тот только посмеивался:
— А я их вполне понимаю. Мужчинам нравятся веселые и беззаботные женщины, а у вас вид, как у злой сосачки. Ой... То есть у сосульки. Нет, я неправильно по-русски говорю... Как называется тот, кто пьет человеческую кровь?
— Комар, — раздраженно отозвалась Нина.

2.

Она давно хотела сходить в церковь, но не решалась пойти в православный храм, потому что там можно было наткнуться на старых знакомых.
Иржи позвал ее с собой на католическую литургию.
— Если вы будете делать то же, что и остальные, никто вам и слова не скажет, — заверил он Нину, и она согласилась.
Собор Святого Игнатия был самым высоким зданием Шанхая, и сюда ежедневно привозили туристов, чтобы они полюбовались на прекрасные витражи и увенчанные крестами шпили.
Из распахнутых дверей доносились звуки органа и запах ладана, но когда Нина и Иржи вошли в собор, оказалось, что там шла заупокойная месса.
— Подождите здесь, — сказал Иржи и куда-то исчез.
Расстроенная Нина опустилась на скамью. От молитвенного настроения не осталось и следа: украшенный венками гроб показался ей недобрым знаком.
Послышалось чье-то сопение, и рядом с Ниной уселся толстый человек в кожаном плаще.
— О, мадам, какая встреча! — прошептал Дон Фернандо и, не спрашивая позволения, чмокнул Нину в щеку. — Знаете, кто это лежит в гробу? Мой лучший друг Августо.
На лице Дона Фернандо не было и тени печали. Он принялся рассказывать Нине, что Августо не слушал его советов, полез не в свое дело и в результате получил пулю в сердце. Можно было не сомневаться, что Дон сам приложил к этому руку.
Нина молча слушала его. Дожила: единственный человек, который искренне рад ее видеть, — это портовый бандит.
Сидевший перед ними худенький старичок оглянулся и приложил палец к губам, призывая Фернандо к тишине, но тот так грозно посмотрел на него, что бедняга поспешно перебрался на другое место.
— Как вам Шанхай? — спросил Дон у Нины. — Процветаете? Или пока не очень?
— Вы были правы, — едва слышно произнесла она. — Мне нужны документы.
— Сделаем! Хотите испанский паспорт? Напечатают прямо здесь, в Чжабэе.
— Меня не интересуют фальшивки! — перебила Нина. — Мне требуется удостоверение личности, с которым можно получать кредиты.
— У-у-у, это триста долларов — не меньше.
— Почему так дорого?
— Потому что в Шанхае беженцев со всего мира — как крыс. Без паспорта вы никто, вас даже в библиотеку не запишут. Консулы не хотят рисковать: выдашь документ какой-нибудь аферистке, она натворит дел, а им отвечать.
— Значит, спрос на документы большой?
Дон Фернандо схватил Нину за руку:
— Пойдемте на свежий воздух — не будем мешать родственникам покойного.
Они вышли на улицу и сели на скамейку в церковном саду.
— Спрос есть только на бумаги приличных государств, — объяснил Дон Фернандо. — Например, с бельгийским паспортом можно получить визу в любую страну мира. Но лучше всего быть гражданином одной из держав с правом экстерриториальности.
— Что это такое? — не поняла Нина.
— Права белого человека! Если вы, скажем, гражданка Великобритании, то китайские власти ничего не могут вам сделать — вас должен судить английский консул. То же самое касается французов, американцев, мексиканцев и еще некоторых других. У русских раньше была экстерриториальность, но они ее просра... ой, пардон!.. В общем, либо равенство и братство, либо права белого человека.
Нина задумалась.
— В Шанхае есть консульство Чехословакии? — спросила она.
— Чего?
— Чехословакии. Это новая страна — она раньше входила в состав Австро-Венгрии, но после войны объявила о независимости.
Дон Фернандо сдвинул шляпу на затылок.
— Первый раз слышу. Консульства наверняка нет. В этой Европе такая неразбериха, что у нее не скоро дойдут руки до Китая.
— Значит, я сама открою чехословацкое консульство, — проговорила Нина. — И сама буду продавать паспорта. Что требуется, чтобы меня восприняли всерьез?
Дон Фернандо вытаращил глаза:
— Вы ведь шутите, да?
— Нисколько. Если вы можете подделать паспорт, вы легко напечатаете и консульские бумаги. Все сделаем честь по чести: маленькая республика желает охранять интересы своих граждан в Китае. Если здесь никто не знает о существовании Чехословакии, значит, никто не сможет оспорить подлинность моего учреждения. А настоящего чешского консула я им предоставлю: он вам и про политику, и про культуру, и про все, что хотите, расскажет.
— Вас посадят в китайскую тюрьму, — убежденно сказал Дон Фернандо. — Впрочем, знаете что? Дайте ручку поцеловать! Для начала вам надо поговорить с хорошим адвокатом: например, с Тони Олманом. Он меня много раз из дерьма вытаскивал.
— Какого именно?
— Уголовного, разумеется.
— Ваш Олман знает международное право?
Дон Фернандо начал загибать пальцы:
— Он знает и международное право, и морское, и французский Кодекс Наполеона, и право всех сорока восьми штатов США вкупе с решениями федеральных судов. Плюс ко всему, он отлично ездит верхом — а это для шанхайского адвоката обязательное требование.
— Почему? — не поняла Нина.
— Потому что все местные судьи увлекаются конным поло, и если адвокат играет с ними, у него заводятся нужные связи.

3.

Дон Фернандо нанял двух рикш и велел им везти себя и Нину на Пекин-роуд.
— Я всегда подозревал, что мужчины совершают большие поступки из храбрости, а женщины от отчаяния, — орал он, перекрывая шум улицы. — Хочешь стать свидетелем подвига — напугай даму до полусмерти!
Нина не отвечала ему. Она понимала, что ее затея безумна: Иржи в обморок упадет, когда узнает о ее планах; если полиция их поймает, то посадит в китайскую тюрьму — это верная смерть. Но отступать было некуда.
Адвокатская контора “Олман, Борман и Певзнер” располагалась в красивом пятиэтажном здании с лифтом. Дон Фернандо без стука ввалился в приемную и поманил Нину за собой:
— Сейчас я представлю вас лучшему юристу Шанхая!
На столе стоял невысокий, ладно одетый господин с подкрученными усами и вешал на стену старинный свиток. Ему помогали два китайца в европейских костюмах.
— Дон Фернандо, это вы?! — воскликнул усатый и спрыгнул на пол. — Мистер Янг, мистер Хе, оставьте поэмы — можно не торопиться.
Это был Тони Олман. Он представился Нине и объяснил на хорошем французском, что китайцы дарят ему подарки за удачно проведенные дела — образцы каллиграфии, поэмы и прочее.
— Клиенты хотят, чтобы их дары были все время на виду, а в конторе уже нет места, так что каждый день нам приходится все перевешивать — в зависимости от того, кому назначен прием.
Кабинет Олмана был наполнен книгами, спортивными кубками и охотничьими трофеями; у окна стояла подзорная труба на треноге, а на стене висела мишень для дротиков.
— Это адвокаты развлекаются, — объяснил Дон Фернандо. — Борман предсказывает котировки акций, подбрасывая монету, Певзнер кидает дротики, а Олман подглядывает за окнами брокерской конторы напротив.
Олман показал гостям на широкие темно-красные кресла:
— Присаживайтесь, пожалуйста! Чем могу быть полезен?
Нина чувствовала себя как неверная жена на приеме у венеролога. Она всеми силами пыталась строить из себя приличную даму, но волей-неволей должна была признаться в греховных делах.
Олман выслушал ее, не выказывая и тени удивления, — будто к нему каждый день приходили жулики, мечтающие заработать деньги на фальшивых паспортах.
— Консульство сделать можно, — сказал он. — Патент мы нарисуем, а экзекватура[6] будет настоящая: оформим ее через Комиссариат по иностранным делам. Как долго вы хотите продержаться?
— Как получится, — отозвалась Нина, немного осмелев.
Олман задумчиво подкрутил усы:
— Вы покушаетесь на чужой хлеб, так что другие консулы начнут выяснять, кто вы и что из себя представляете. Я дам вам совет: забудьте о паспортах и займитесь шампанским.
— Точно! — хлопнул себя по ляжкам Дон Фернандо.
— Что вы имеете в виду? — не поняла Нина.
— Таможенный сбор за ящик шампанского составляет девяносто пять долларов, — пояснил Олман. — Консулы имеют право закупать спиртное беспошлинно — для представительских целей, так что если вы закажете десять ящиков, то неплохо сэкономите.
— Но таможенники наверняка заподозрят неладное! Десять ящиков даже за месяц не выпьешь.
— В одиночку — безусловно. Но если чехословацкий консул будет устраивать небольшие приемы, то никто не станет считать, сколько выпили его гости.
— Мадам, сбыт шампанского я вам организую! — воскликнул Дон Фернандо. — А приемы будут по вашей части. Идет?
Нина не ожидала такого поворота.
— Кого я буду приглашать? Ведь я никого не знаю.
Олман повернул к ней фотокарточку, стоящую на его столе. На ней была изображена миловидная блондинка с ямочками на щеках.
— Я познакомлю вас с моей женой Тамарой. Она наверняка что-нибудь придумает.
Предприятие решили делать на паях: Нина брала на себя переговоры с Иржи и всю представительскую часть, Дону досталась продажа спиртного, а Олман пообещал оформить документы и договориться с китайскими бюрократами.

Выйдя на улицу, Фернандо послал в небо воздушный поцелуй:
— Пресвятая Дева, — я Твой должник!
Он повернулся к Нине:
— Вы не представляете, как нам повезло, что Олман вошел в наше предприятие! С ним мы ничем не рискуем — у него слишком большие связи. Ну и денег куры не клюют.
— Зачем же мы ему понадобились? — удивилась Нина. — Если он так богат, то несколько сотен долларов погоды ему не сделают.
— Это все из-за жены. Она была первой гранд-дамой Шанхая, но год назад свалилась с лошади и сломала позвоночник. Ей скучно сидеть дома, вот Олман и решил развлечь ее с помощью вашей аферы: она любит такие спектакли с переодеваниями. К тому же Тамара русская, как и вы, так что вам будет о чем поговорить.
— А вы когда-нибудь встречались с этой Тамарой? — спросила Нина. — Что она из себя представляет?
— О, это великая женщина! — благоговейно произнес Дон Фернандо. — Представляете, у нее все отсохло ниже пупа, а ее супруг даже по борделям не ходит. Вот такая у них любовь!

4.

Нина объявила Иржи, что он должен стать фальшивым консулом.
— Очень мило! — возмутился тот. — Вы будете зарабатывать на мне деньги, а случись что — в тюрьму сяду я?
— Если вы отказываетесь, мы расстаемся, — жестко ответила Нина. — У меня нет денег, чтобы содержать вас, так что можете собирать вещи.
Иржи сник. Он давно готовил себя к этому моменту, но только теперь в полной мере осознал весь ужас своего положения. Куда ему идти? Кому нужен музыкант с отрезанными пальцами?
— Хорошо, я буду консулом, — не поднимая глаз, произнес он.
Иржи понимал, что Нине тоже нелегко было решиться на преступление. Чтобы хоть как-то оправдать свои действия, она придумала себе врагов — граждан Великих Держав, которые “заставили” ее пойти по кривой дорожке.
— Они боятся нас и поэтому хотят выжить из Шанхая. Но мы не сдадимся без боя!
— Да хватит вам перекладывать вину на других! — вздыхал Иржи. — Мы с вами просто не умеем честно зарабатывать деньги.
Но Нина его не слушала.
— Я пыталась сделать все законным путем! А вы, вместо того чтобы помогать мне, целыми днями лежали на диване и читали фельетоны в газетах! Если уж на то пошло — вините себя!
Иржи разглядывал ее лицо, шею с тенью от серьги, плечо с родинками, похожими на созвездие Дракона… Как просто было бы ненавидеть это непоследовательную, страстную и жестокосердную эгоистку, если бы она не была такой... такой... Иржи не знал правильного слова ни по-чешски, ни по-русски.
Собираясь к Олманам, Нина и не подумала пригласить его с собой.
Иржи долго стоял у двери, прислушиваясь к гулу лифта, а потом подошел к комоду, в котором Нина хранила белье. Все, что ему было доступно, — это запускать искалеченную руку в ее шелковые сорочки и вдыхать нежный запах ее панталон. При малейшем шорохе сердце Иржи вздрагивало, и он в панике рассовывал все по ящикам, мучительно стараясь вспомнить, что где лежало.

5.

Нина подъехала к усадьбе Олманов в семь вечера. У ворот появился тихий слуга и повел ее по дорожке, посыпанной красным песком. Над газонами поднимался пар; в кронах деревьев чирикали птицы.
Нина волновалась, как перед первым свиданием. А что, если она не понравится Тамаре? Иржи был прав, когда сказал, что Нина отпугивает от себя людей: никому не охота быть рядом со взвинченной женщиной, которая способна думать только о деньгах. Хочешь, чтобы с тобой дружили, будь остроумной и беззаботной, приноси удовольствие и не доставляй хлопот.
Слуга вывел Нину к дому. В распахнутых настежь окнах надувались белые москитные сетки и за ними виднелась ярко освещенная комната с роялем, книжными шкафами и мягкими восточными диванами.
Трое голоногих мальчишек в скаутской форме строили на ковре крепость.
— Куда ты суешься? — кричал один из них по-английски. — Это же крыша! Сейчас все из-за тебя упадет!
— Ничего не упадет! Ма-а-ам! Ну скажи ему!
Под роялем две бело-рыжие борзые глодали огромную кость — каждая со своей стороны.
— Сюда, пожалуйста, — поклонился слуга, пропуская Нину в комнату.
Тамара сидела в кресле, обложенная вышитыми подушками. Рядом в узорчатой клетке прыгали маленькие разноцветные попугаи.
— Нина Васильевна? Очень приятно! — произнесла Тамара, протягивая ей бледную сухую руку. — А меня называйте без отчества — я от этого совсем отвыкла.
У нее были белые, совершенно седые волосы и молодое, но сильно исхудавшее лицо — от былых ямочек на щеках не осталось и следа. Голубое шелковое платье подчеркивало бирюзовый цвет глаз, а запястье украшала нить жемчуга — видно, очень дорогого.
— А ну, ребятки, брысь отсюда! — велела Тамара детям. — Роджер, забери своих псов, а то они мне все ковры перепачкали. Выпьете со мной кофейку, Нина Васильевна?
Тамара задавала вопросы, а Нина рассказывала о себе так, как это делал Клим, — подшучивая над собой и обстоятельствами. В ее жизни не было несчастий — только приключения. Пришлось удирать от большевиков через всю Россию? О да, это было незабываемая поездка! Всю дорогу Нина лечилась голоданием и принимала грязевые ванны — говорят, они очень полезны для здоровья. Общество в теплушках подобралось самое изысканное: московские профессора, офицеры Генштаба, оперные певцы и предводители дворянства. Все любезно помогали друг другу давить вшей и проклинать революцию.
Тамара с интересом слушала Нинины истории. Ее отец, служивший в Русско-Китайском банке, вывез ее из России двадцать лет назад, и она имела смутные представления о том, что творилось на родине.
Нина рассмешила ее до слез, рассказывая о камбале, которую она купила на рынке во Владивостоке. Рыба выпрыгнула из ее корзины и улетела под прилавок, и Нина целый час пыталась ее достать.
Это действительно очень “весело”, когда твой ужин удирает от тебя, весь рынок покатывается со смеху и дает советы, а ты чуть не плачешь, потому что другой еды у тебя нет и денег тоже — ни копейки. Впрочем, о таких подробностях лучше было не упоминать.
— Вы говорите по-английски? — спросила Тамара.
— Немного, — призналась Нина. — Но русский акцент все портит.
— Считайте его не недостатком, а изюминкой. Лично мой акцент никого не смущает.
Еще бы он смущал! Если ты живешь в роскошном особняке и имеешь такого мужа, как Тони Олман, можно говорить хоть с марсианским акцентом.
— Тони рассказал мне о вашей затее, — проговорила Тамара. — Давайте сделаем так: у нас есть дом рядом с ипподромом, и мы сдадим его вам за символическую плату. Там достаточно места для проведения балов.
— Каких “балов”? — не поняла Нина. — Ведь речь шла о небольших приемах…
— Если уж играть, то по-крупному, — с улыбкой отозвалась Тамара. — Я пока слушала вас, мне в голову пришла отличная идея. Давайте, мы представим вас как русскую графиню, приехавшую из Европы к своему родственнику, чехословацкому консулу. В честь своего прибытия вы устроите маскарад под названием “Через сто лет”. Я прочла в газете, что в Шанхай завезли новый материал под названием “целлофан” — предлагаю сделать из него наряды будущего. Расходы я возьму на себя, а вы заработаете на торговле шампанским. Сейчас мы решим, кого можно к вам пригласить.
Тамары взяла со столика карандаш и тетрадь и начала записывать фамилии:
— Спанта брать не будем — он дружит с британским консулом, а от настоящих консулов нам надо держаться подальше. Лучше пригласим Макграфов — они вообще политикой не интересуются. Когда-то Люсиль Макграф говорила, что я ее лучшая подруга, но она уже два месяца не заходила ко мне. Вот мы ее и проучим!
Со слов Тамары Нина поняла, что та смертельно обижена на своих знакомых. Ее вычеркнули из списков гостей, и старые друзья все реже и реже приходили к ней с визитами. Так молодые и здоровые отдаляются от стариков, чтобы те не напоминали им о смерти.
Тамаре казалось, что ее уже похоронили. Она не мыслила себя вне высшего общества с его балами, регатами, скачками и благотворительными базарами. Тело ее было разбито параличом, но она решила, что еще поживет светской жизнью через Нину, а заодно разыграет своих приятелей, подсунув им двух жуликов под видом европейских аристократов.
О дружбе с ней не могло быть и речи: Нину нанимали, чтобы она веселила хозяйку. Работа была опасная: “чехословацкого консула” и его “родственницу” в любой момент могли разоблачить и посадить в тюрьму, но зато и плата была щедрой.
“У меня нет другого выхода, — повторяла про себя Нина. — Сейчас главное — вставить ногу в дверь, а там будет видно”.

6.

Вернулся из конторы Тони Олман и слуги подали ужин. За столом было шумно и весело: Тамара учила сыновей делать катапульты из ложек и вязать морские узлы на салфетках. Тони, осипший после трехчасового выступления в суде, с аппетитом ел, больше всех смеялся и рассказывал о том, как полиция арестовала склад с контрафактными пластинками на двадцать тысяч долларов.
В Шанхае подделывали и копировали все, что рекламировалось в прессе, — от таблеток от кашля до тетрадей с нотами, и Олман вел дела компаний, которые пытались бороться с китайскими мошенниками. У него в штате состояло несколько сыщиков: они вынюхивали, на каких складах хранятся незаконно отпечатанные книги и пластинки, и после этого Олман добивался либо денежной компенсации, либо уничтожения товара. Но тем, кто занимался не копированием, а подделкой, спуску не давали, ибо преступники замахивались на святое — на репутацию фирмы.
— Как же вы отличаете контрафакт от подлинника? — спросила Нина.
— По этикеткам, — объяснил Тони. — Наборщики в местных типографиях не знают иностранных языков и часто ставят буквы вверх ногами или путают их местами. Еще один верный признак — в предложениях нет пробелов или знаков пунктуации. Когда мой сыщик находит подделку в магазине, он выдает себя за крупного оптовика и по цепочке выходит на изготовителя.
— А почему полицейские сами не ведут расследования?
Переглянувшись, Тони и Тамара рассмеялись.
— Любая чиновничья должность в Китае — это не место службы, а место кормления. Если полицейским не дать взятку, они палец о палец не ударят.
— А если изготовители контрафакта дадут взятку побольше?
— На этот случай у нас есть Дон Фернандо, — сказал Тони. — Он умеет решать подобные вопросы.
Нина усмехнулась: так вот почему Олман водил дружбу с портовым бандитом!
В течение всего вечера она приглядывалась к Тони. Он действительно боготворил жену: все его байки предназначались ей; он сам подливал ей апельсиновый сок и следил, чтобы ее не продуло на сквозняке. Первый раз в жизни Нина видела успешного, сильного и богатого мужчину, который предпочитал калеку всем остальным женщинам мира. Это было странно и восхитительно.
Когда горничная объявила, что за гостьей приехал таксомотор, Тони пошел провожать Нину до крыльца.
Спустилась ночь, и слуги зажигали гирлянды китайских фонарей вдоль подъездной аллеи.
— Спасибо вам! — тихо сказал Тони, пожав Нине руку. — Я очень рад, что Тамара познакомилась с вами: мы давно не видели ее такой веселой.
Нина смутилась:
— Не за что…
Клим говорил, что самое важное — это чувствовать себя любимым, здоровым и способным на великие дела. Из трех пунктов у Тамары присутствовал только один — любовь мужа и детей, и это позволяло ей держаться на плаву. А у Нины было только здоровье, но если бы она завтра сломала позвоночник, о ней никто бы не позаботился.

ГЛАВА 5
ГОЛУБОЙ ЭКСПРЕСС

1.

Записная книжка “Доходы и расходы”

Эдна привела меня в святая святых — редакцию “Ежедневных новостей Северного Китая”. Кто-то называет это издание “империалистическим рупором”, кто-то — “сборищем недотеп в розовых очках”, кто-то — “либеральной газетенкой”. Определенно можно сказать только одно: “Ежедневные новости” — это самая популярная, влиятельная и престижная иностранная газета, когда-либо созданная на территории чужого государства.
Увы, главный редактор, мистер Грин, не поверил, что из меня может выйти толковый репортер. Он выслал меня за дверь кабинета, но я слышал, как он втолковывал Эдне:
— Ваш протеже не в состоянии грамотно писать по-английски, и я не собираюсь нанимать для него отдельного редактора. Если у человека нет квалификации, ему надо работать курьером, а не журналистом.
— Прекрасно! — воскликнула Эдна. — Зачислите Рогова на должность курьера. Он будет моим личным помощником.
Ее супруг регулярно платит за размещение рекламы в “Ежедневных новостях”, поэтому мистер Грин не стал спорить.
Я делаю все, чтобы отплатить Эдне добром. Раньше ради одной статьи она полдня бегала по городу и еще полдня сидела за пишущей машинкой, а теперь мы делим работу пополам: я ищу сюжеты о лошадиных аукционах, трамвайных воришках, подпольных кулачных боях и т.п., а Эдна превращает все это в довольно остроумные заметки.
Среди журналистов идет постоянное соперничество: чьи статьи на этот раз передерет китайская пресса. Незаконную публикацию еще надо заслужить — такой чести удостаиваются только лучшие из лучших. Эдна на данный момент — безусловный лидер гонки, чем я весьма горжусь.
Как только у меня появилось постоянное жалованье, я сказал Аде, что настала моя очередь платить за жилье, и теперь она молится, чтобы меня не выгнали с работы. По ее мнению, меня занесло чуть ли не в Царствие Небесное: ведь я каждый день здороваюсь с местными знаменитостями. Они, правда, не кланяются мне в ответ, но это не имеет значения.
Мне все-таки хочется работать самостоятельно и я попробовал написать на английском статью об Улице Непрерывного Счастья — так называют несколько кварталов вдоль Фучоу-роуд. В тамошних Домах Поющих Дев богачи покупают себе иллюзию влюбленности.
Браки в Китае заключаются по сговору родителей, романы на стороне караются очень строго, а дружить и откровенничать с женами не принято — они живут в своей половине дома, а мужья — в своей. Для респектабельных господ Дом Поющих Дев — одно из немногих мест, где можно без стеснения проявлять свои чувства.
Клиент снимает номер и приглашает туда девушку, которая въезжают к нему на плечах слуг — сильно накрашенная, разряженная в шелка и надушенная терпкими духами. Пока гость ужинает, барышня поет ему или читает поэмы.
Никто не может прийти и заплатить за девушку как в обыкновенном борделе: за ней надо ухаживать, говорить комплименты и дарить подарки. Иной раз приходится потратить несколько недель, а то и месяцев, прежде чем тебе ответят взаимностью. И хоть вечер в обществе красоток обходится в шестьдесят-семьдесят долларов, спрос на их услуги не иссякает.
Участь самих девушек незавидна: когда им исполняется двадцать два года, их изгоняют с Фучоу-роуд, а в случае беременности или болезни это может произойти еще раньше. Если барышне удается что-то скопить, она открывает лавку или собственный Дом Поющих Дев, а если нет — дело кончается дешевым борделем.
Я был уверен, что написал вполне достойную статью, но Эдна исчеркала ее вдоль и поперек.
— У вас все есть: детали, чувства… только нет элементарной грамотности, — сказала она. — Я не знаю, что с вами делать!
Что делать — как раз понятно. Я засиживаюсь в редакции дотемна и пишу бесконечные изложения: просматриваю чужие статьи, а потом пытаюсь скопировать их по памяти. Дело идет туго, и у меня нередко опускаются руки. Но я утешаю себя мыслью, что талант — это непреодолимое желание заниматься своей работой, несмотря на неудачи и отсутствие прогресса. Впрочем, я больше не путаюсь в артиклях и глаголах — а это немало! Ведь когда-то мне казалось, что английская грамматика мне недоступна.

2.

Мистер Грин сказал, что прибавит Климу жалованье, если тот возьмет на себя переписку с китайцами, которые покупали “Ежедневные новости” ради изучения английского языка. Половина писем, приходящих в адрес редакции, содержала вопрос: “Я не могу найти в словаре такое-то слово. Что оно значит?”
Редакция была вынуждена отвечать, потому что китайская молодежь обеспечивала газете солидный доход. Все уже было проверено: если студент присылал конверт с маркой и не получал ответа, он принимался ругать “Ежедневные новости” на каждому углу и из чувства протеста подписывался на конкурентов. А если ему приходило письмо, он был сам не свой от радости и служил самым лучшим агентом по подписке.
Днем Клим не успел разобраться с почтой и на следующее утро явился в редакцию затемно. Стоило ему сесть за стол, как дверь распахнулась, и на пороге появился мистер Грин — маленький сухощавый джентльмен с растрепанной кудрявой шевелюрой и бородой.
— Где Эдна? — не здороваясь, спросил он. — Все еще в Кантоне?
Клим кивнул. Неделю назад Эдна отправилась на юг Китая — брать интервью у доктора Сунь Ятсена, убежденного националиста, возглавлявшего провинцию Гуандун. У этого господина были далеко идущие планы: объединить страну, отменить неравноправные договоры с Великими Державами и покончить с междоусобицей губернаторов. Китайская молодежь была готова носить Сунь Ятсена на руках, но иностранцы не воспринимали его всерьез: у доктора не было ни денег, ни кадров для создания армии, а без военной силы в Китае не решалась ни одна политическая проблема. Многие говорили, что доктор сбрендил на старости лет, но Эдна все-таки решила выяснить, что это за тип и на чем держится его популярность.
Грин скрылся у себя в кабинете, но вскоре вернулся.
— Рогов, вы слышали новость? — спросил он, озабочено хмуря седые брови. — На “Голубой экспресс” напали разбойники. Триста пассажиров захвачено в плен — в том числе множество иностранцев.
Клим присвистнул от удивления. “Голубой экспресс” был гордостью китайских железных дорог: его купили в США специально для того, чтобы обеспечить надежное и удобное сообщение между Пекином и Шанхаем, и билеты на него стоили так дорого, что им пользовались только богатые коммерсанты и чиновники.
Грин принялся названивать кому-то по телефону:
— Мне нужно послать корреспондента в провинцию Шаньдун. Майкл сейчас в отпуске, Эдна — в Кантоне, так что поедете вы. Вам надо добраться до городка Линьчэн — там уже организован штаб по спасению заложников. Что значит “не можете”?! Во всех газетах будут экстренные сообщения, а мы что поставим? Ну и что, что там бандиты? Вы думаете, они каждый день захватывают поезда? Не валяйте дурака — вы просто трус!
Обзвонив нескольких человек, Грин в сердцах швырнул трубку на стол.
— Рогов, сколько времени?
— Без пяти семь.
— Вот дьявол! Поезд отходит через два часа, а я не могу никого найти!
Сердце Клима жарко стукнуло: вдруг это и есть долгожданный шанс отличиться?
— Я могу съездить в Линьчэн.
Грин в раздражении посмотрел на Клима.
— А вы-то куда суетесь?
— Я прошел через войну и не падаю в обморок при звуках выстрелов. Провинция Шаньдун — это разбойничий край: там каждая деревня — крепость. Спросите Эдну, умею ли я собирать сведения…
— Да знаю, знаю! — перебил Грин. — Ладно, времени все равно нет… Возьмите мою машину и поезжайте на Ятс-роуд — там магазины уже открыты. Купите себе приличный костюм и сразу отправляйтесь на вокзал. Счет пусть пришлют на имя редакции. Как прибудете на место, отправьте мне телеграмму.
Получив от Грина удостоверение, Клим бросился вниз по лестнице. Он не сомневался, что сообщения о “Голубом экспрессе” займут первые полосы мировых газет.

3.

Наскоро сформированный поезд вез в Линьчэн журналистов, военных и чиновников. Вагон потряхивало, за окном тянулись персиковые сады и залитые водой поля с молодой порослью риса.
Клим удивлялся причудливости судьбы: еще с утра он был мелкой конторской сошкой, а теперь вдруг превратился в корреспондента солидной газеты — обладателя элегантного серого костюма, шляпы и купленных в ломбарде серебряных часов с надписью “За отличный глазомер”.
В коридоре вагона Клим познакомился с Урсулой, маленькой черноглазой журналисткой из нью-йоркского новостного агентства “Интернешенал Ньюз Сервис”. Они поболтали, вспомнили общих знакомых и договорились помогать друг другу.
— Вполне может быть, что “Голубой экспресс” захватили большевики, — задумчиво сказала Урсула. — Я была в России и брала интервью у тамошних красных вождей. Они прямо говорят, что построить социализм в отдельной стране невозможно и поэтому их конечная цель — Мировая революция и образование Всемирного Союза Социалистических Республик. По их мнению, Китай — самое уязвимое место в капиталистической экономике: ведь если тут будет гражданская война, Великие Державы потерпят огромные убытки. Север Китая уже наводнен большевистскими агитаторами, которые подбивают чернь взбунтоваться.
— Вряд ли они настолько глупы, чтобы захватывать поезда с иностранцами, — отозвался Клим. — Это же очевидный повод для войны.
Но Урсула считала, что большевики на все способны:
— Не ждите от них логичных действий! В России царит страшная разруха, совсем недавно в Поволжье и на Урале был голод, а советское правительство, вместо того, чтобы восстанавливать хозяйство, тратит огромные деньги на пропаганду за рубежом. Ох, вы бы знали, как я боюсь новой мировой войны!
Как бы невзначай Урсула положила руку на плечо Клима, и он не смог удержаться от улыбки. Если не считать Адиных выкрутасов, когда с ним последний раз кокетничали дамы?
В прошлой жизни.
Все-таки белые рубашки и шелковые галстуки способны творить чудеса.

4.

Провинция Шаньдун — дикий неприветливый край: отвесные склоны, непролазные леса и низкие облака, блуждающие над горами.
Газетчикам показали место крушения “Голубого Экспресса” и рассказали, как все случилось. В два ночи машинист увидел подозрительные тени, мелькавшие на путях, попытался затормозить, но было поздно: рельсы впереди оказались разобранными. Состав полетел под откос, спящие люди попадали с полок, а сверху на головы повалился багаж.
Раздались выстрелы и страшный вой. Охрана “Голубого экспресса” сообразила, что это налет, и попряталась кто куда. Нападавшие разбивали прикладами окна, перескакивали прямо из седел в купе и вышвыривали наружу вещи и людей. Босых, обряженных в пижамы пленников повели в горы, а грабеж продолжался до самого утра. Растащили все: от чемоданов до дверных ручек и пепельниц.
Присланные губернатором чиновники уже приступили к расследованию происшествия, но пока удалось выяснить только одно: на “Голубой экспресс” напали местные бандиты.
Клим ходил вдоль изрешеченных пулями вагонов. В одном из разбитых окон торчал кусок стекла, залитый засохшей кровью, а рядом на стене виднелись смазанные отпечатки ладоней: кто-то попытался выбраться наружу, да так и не смог.
Потом журналисты отправились в Линьчэн — маленький городок, окруженный высокой крепостной стеной.
По грязным кривым улочкам носились ошалевшие солдаты и чиновники. Местные старики сидели на крылечках и провожали чужаков затуманенными взглядами. Их коричневые лица лучились морщинами, а вокруг ввалившихся ртов расплывались клубы густого белесого дыма — бог весть от какой травы, набитой в крохотные глиняные трубки.
Клим отправил Грину телеграмму с описанием катастрофы и первыми сообщениями официальных лиц: гарнизон Линьчэна уже выслал отряд на выручку пленникам, однако солдаты не смогли к ним приблизиться, так как бандиты использовали людей, как живой щит.
В телеграфной конторе Клим вновь столкнулся с Урсулой, и та рассказала ему, что из Пекина прибыл представитель американской дипломатической миссии, Рой Андерсен, который должен был вести переговоры с похитителями.
— Где он остановился? — спросил Клим.
— В своем вагоне — все гостиницы забиты. Завтра в восемь утра мистер Андерсен пообещал встретиться с журналистами.
Клим и Урсула долго бродили по городу, пытаясь найти пристанище, и в конце концов даму взяли к себе итальянские коллеги, которые сняли на ночь крытый фургон. Климу места не хватило, и он отправился назад на станцию.
Из Шанхая пришел еще один поезд, и все пространство вдоль путей было забито солдатами, родственниками заложников и окрестными крестьянами, которые, испугавшись бандитов, перебрались под защиту крепости.
Народу было столько, словно в Линьчэне расположился военный лагерь. Пылали костры; кто-то рыдал, кто-то пел, кто-то предлагал на продажу хворост, чай и холодный рис.
Даже под вагонами сидели люди. Клим достал карманный фонарик: так и есть — между колес прятался целый выводок ребятишек.
Луч фонаря скользнул по подножке вагона и осветил дамские туфли и белый подол платья, расшитый красными маками. Клим поднял фонарь и замер. Господи боже мой… Нина!..
Она загородилась от света и попросила по-английски:
— Уберите фонарь!
Клим нажал на кнопку, и все провалилось во мрак.
— Хэлло, дорогая!
— Ты? — выдохнула она.
Глаза постепенно привыкали к темноте: в воздухе соткалось светлое платье с теперь уже черными маками, потом Нинино лицо в обрамлении кудрей — чудесный призрак, занесенный на край земли.
Клим ждал, что она скажет. Нина тоже ждала.
— У нас в вагоне электричество погасло, — наконец выговорила она. — Проводника нет — видно, убежал куда-то...
Удивляясь собственному хладнокровию, Клим протянул ей ладонь:
— Пойдем искать твоего проводника.
Она не оттолкнула его и, опершись на руку Клима, спустилась по ступенькам на землю.
В других вагонах с электричеством все было в порядке: Нина то входила в золотые квадраты света, лежащие на насыпи, то вновь пропадала во тьме. Под ногами шуршали мелкие камешки; в прохладном воздухе аромат Нининых духов мешался с запахом дыма.
Довелось же встретиться! По телу Клима перекатывались волны горячей дрожи; сердце оглушительно билось, по лицу гуляла недоверчивая ухмылка. Он и верил и не верил в случившееся.
— У тебя в Линьчэне дела? — спросил Клим.
— Да.
— Где ты живешь?
— В Шанхае.
— А чем занимаешься?
— Всем понемногу.
Нина не желала рассказывать о себе. Спрашивать ни о чем нельзя, ревновать нельзя, можно только смотреть на свою жену и внутренне содрогаться: “Как любил ее, так и люблю — ничего не изменилось”.
— Бог с ним, с проводником, — внезапно сказала Нина. — Я хотела почитать, но сейчас все равно поздно.
Вот, собственно, и все. Видению пора домой, в его сказочные миры.
— Ты где остановился? — спросила Нина. — Хочешь, в мое купе пойдем? У меня одно место свободное.
Словно удар невидимой бесшумной бомбы по груди:
— А Лабуда возражать не будет? — хмуро осведомился Клим.
— А я должна спросить у него разрешения?
Клим вошел вслед за Ниной в темный коридор вагона и включил фонарь, чтобы ей было легче найти свое купе. Он ждал подвоха, появления заспанного любовника или Нининых насмешливых слов: “Прости, я пошутила”… Но ничего подобного не произошло.
Она взялась за бронзовую ручку и отодвинула дверь в сторону.
— Заходи.
Купе первого класса: полуопущенная штора, смятая постель, безжизненная лампа над изголовьем.
— Чемодан закидывай на верхнюю полку, — распорядилась Нина. — Спать можешь на диване.
Клим повесил пиджак на одну из вешалок и развязал галстук. О, господи, зачем Нина позвала его к себе?
— Выключи, пожалуйста, фонарь, — попросила она и, встав одним коленом на постель, потянула вниз оконную штору.
Темнота была настолько густой, что возникла иллюзия громадного пространства — словно вокруг ничего не было, кроме вселенской пустоты.
Столько месяцев прошло, а каждый Нинин вздох, каждый шорох были знакомы. Вот она вынула гребень из волос, вот скинула туфли…
— Ты устроился в какую-то газету? — спросила Нина.
— Да.
— А где именно ты работаешь?
— В одной редакции. — Клим невольно подражал ее односложным ответам.
Что он мог сказать Нине? Что числится курьером и живет в Доме Надежды вместе с пятнадцатилетней девчонкой? Что все эти месяцы он ходил по городу и всматривался в лица прохожих, надеясь случайно встретить свою жену?
Нина стояла перед ним — родная, невидимая и абсолютно недосягаемая. Господи, не надо строить иллюзий: она никогда не вернется!
— Нам надо оформить развод, — произнес Клим ровным голосом. Лучше не ждать, когда Нина первой заговорит об этом.
— Ты кого-то себе нашел? — удивилась она.
— Брак — это как дом: если не живешь в нем, надо пустить жильцов или снести все и построить что-то новое.
Чуть слышно скрипнула половица, и шелковый подол скользнул по колену Клима. Нина была так близко, что он ощущал ее дыхание на своем виске.
— С разводом ничего не выйдет, — сказала она. — У нас нет свидетельства о браке, так что мы можем развестись, только поженившись заново.
Клим уже ни о чем не думал. Притянув Нину, он усадил ее себе на колени. Она слабо вскрикнула: “Ты что делаешь?!”, но он прижал ее голову к своему плечу и поцеловал в губы.
Штора на окне налилась пульсирующим красноватым светом — видно, снаружи что-то плеснули в костер. Невидимые люди запели хором варварскую песню — пронзительную и непонятную.
В голове у Клима царил радостный ужас: “А, будь что будет!” Его ладонь направилась по великому шелковому пути — вниз до Нининой талии, потом вдоль бедра, туго охваченного натянувшейся тканью. Нина стиснула руку Клима, словно не хотела пускать ее дальше, и тут же сама принялась расстегивать пуговицы на его рубашке.

Нелепое, восхитительное счастье: выяснить, что цепочки нательных крестов перепутались, а потом при свете фонарика разбирать их. Возиться, как подростки, устраиваясь на узком железнодорожном диване; решать, кому куда положить руку, а куда голову, чтобы обоим было удобно. Что-то шептать, смеяться, пытаться осознать случившееся и, засыпая, блаженно вздыхать:
— Да, докатились… Нет, так нельзя…

ГЛАВА 6
БЫВШИЕ СУПРУГИ

1.

Тони Олман был прав: небольшой взятки оказалось достаточно для того, чтобы оформить документы в Комиссариате по иностранным делам. Вскоре на одном из домов близ Тибет-роуд появилась полированная табличка: “Консульство Чехословацкой республики”, и в жизни Нины началась новая, маскарадная пора.
Тамара запретила Нине рассказывать посторонним об ужасах большевистского переворота:
— В вашем положении искать сочувствия не только бессмысленно, но и вредно. Люди способны жалеть ближних только тогда, когда представляют себя на их месте. Вы ведь не хватаетесь за сердце, когда вам говорят об урагане в Вест-Индии? Ну так и не ждите сострадания по поводу революции в России.
— Люди не сочувствуют нам, потому что ничего о нас не знают! — горячилась Нина. — А я могу многое рассказать…
— И тогда ваши гости решат, что вы принадлежите к неудачникам, которые проворонили свою страну. Джентльмены из Шанхайского клуба уверены, что на месте русских беженцев они бы повели себя по-другому и, доведись им командовать Белой армией, они бы точно выиграли гражданскую войну.
— Любой дурак может выигрывать войны, не выходя из курительной комнаты. Посмотрела бы я на этих вояк, если бы у них не было ни подкреплений, ни патронов, ни транспорта!
— Вы собрались их разубеждать? — улыбнулась Тамара. — Поверьте, будет куда лучше, если вы станете рассказывать о жизни европейской аристократии — эта тема всегда находит спрос.
У Тамары сохранились подшивки старых русских журналов, и Нина дни напролет изучала описания театральных премьер и дипломатических приемов, а потом пересказывала их перед зеркалом и заучивала подходящие к случаю английские слова.
Маскарад “Через сто лет” прошел с большим успехом: благодаря наставлениям Тамары, из Нины получилась прекрасная хозяйка. Китайская казна не досчиталась таможенных сборов на десять ящиков шампанского, и вскоре Дон Фернандо отсчитал Нине ее первый гонорар:
— Неплохо вам за танцульки платят, а? Почище, чем какой-нибудь балерине! Вы пляшите, пляшите — а мы будем денежки зарабатывать!
Через пару недель Нина пригласила новых знакомых на маскарад “Двойники знаменитостей”, и эта вечеринка тоже удалась на славу. Среди гостей были три чернокожих танцовщицы Флоренс Миллз, два усатых импресарио Томаса Бичема, четыре актрисы Мэри Пикфорд и один Лев Троцкий, который приставал к дамам и требовал отдать ему “награбленные бриллианты”.
Перед каждой вечеринкой Тамара давала Нине задание — ввернуть в разговор нужную фразу или немного пофлиртовать с указанным господином. Она получала большое удовольствие, мороча головы бывшим друзьям.
Все шло прекрасно, но Нина недолго радовалась успехам. Надо было смотреть правде в глаза: Тамара содержала ее — точно так же, как богатые господа содержат любовниц. Нинин белый особняк, мебель и платья принадлежали Тамаре; ее гости были знакомыми Олманов, а у самой Нины не осталось даже собственной биографии: она всем говорила, что переждала войну, катаясь на яхтах по Женевскому озеру.
Из-за бесконечных светских приемов фальшивое консульство было слишком на виду, и Нина содрогалась при мысли, что рано или поздно ее выведут на чистую воду.
— Я и так могу проводить вечеринки для ваших знакомых, — говорила она Тамаре. — Может, нам лучше закрыть консульство?
Но та с негодованием отвергла эту идею:
— Дон Фернандо сбывает ваше шампанское секретарю губернатора. Если не будет консульства — у Тони не будет этих связей, а их было не так-то просто наладить.

Нина начала ходить по антикварным магазинам: красивые безделушки служили для нее символами богатства и уверенности в завтрашнем дне. На Рю Монтоба она покупала дымчатые акварели, фарфор и лаковые шкатулки; в магазинах на Бродвее — тончайшие вышивки и бутылочки для духов из зеленого и белого нефрита. Вскоре ее дом стал напоминать музей, но это не добавило ему тепла и уюта. В жизни Нины не хватало главного: ее никто не любил, да и сама она никого не любила.
Ей вспоминалось, как она лежала в объятиях Клима в их мрачной, пропахшей старьем владивостокской комнате. Он спал, ни о чем не подозревая, а она готова была визжать от отчаяния и страха перед будущим. Стены и потолок в их конуре были густо исписаны матерной бранью в адрес большевиков: раньше там жил прапорщик, который однажды напился до белой горячки и выстрелил себе в висок. Хозяйка сдала Нине комнату подешевле, потому что та согласилась отмыть от печки засохшие мозги.
Нина клялась себе, что у нее непременно появится кровать, застланная шелковыми простынями, гардеробная комната и большая кухня с кладовой, набитой провизией. Она получила то, что заказывала, но теперь у нее было ощущение, будто она безнадежно заблудилась. Ей было непонятно, куда она идет и зачем, а без целей Нина жить не умела.
Каждый день, бывая в доме Олманов, она наблюдала, как Тони ухаживает за Тамарой, и с изумлением думала: “У меня было все то же самое! Как я могла не ценить этого?” А теперь единственное, что оставалось Нине, — это молча завидовать.
Разумеется, она не оставляла попыток найти себе мужчину, но в присутствии иностранцев ее одолевала напряженная неловкость, которую было нелегко скрывать. Кто бы знал с каким облегчением Нина провожала последних гостей, засидевшихся на ее вечеринках!
— Иржи, почему мы не вписываемся в шанхайское общество? — недоумевала Нина. — Люди заговаривают со мной о собаках или о матче по крокету, а мне зевать хочется от скуки. Неужели на свете нет более интересных тем? Как можно быть такими поверхностными?
Иржи разводил руками:
— Дело в нас самих. Мы с вами разучились жить по законам мирного времени, и это беда, что мы считаем глубокими только две темы — нашу эмиграцию и воспоминания о родине. Мы пострадали и, как поранившиеся дети, требуем к себе повышенного внимания. Война сделала из нас чудовищных эгоистов.
— Это мы эгоисты?! — возмущалась Нина. — Иностранцы вообще думают только о себе!
Иржи укоризненно качал головой.
— Когда вы в последний раз жертвовали на благотворительность?
— Ну… Я как раз собиралась…
— Вот то-то и оно. А ваши гости постоянно собирают деньги на приюты и больницы. И, поверьте, от этих “поверхностных” людей гораздо больше пользы, чем от дамочки, которая обворовывает китайскую казну.
Они ссорились, и после долгих баталий Иржи признавал, что он дразнит Нину только потому, что завидует ее энергии и целеустремленности.
— Нет у меня никакой энергии! — злилась она. — Больше всего на свете я хочу выиграть сто тысяч в лотерею и поселиться в замке с толстыми стенами — чтобы никого не видеть и не слышать.
— Так зачем вам выигрыш? — веселился Иржи. — Сдайтесь полицейским, и вас отгородят от внешнего мира на ближайшие десять лет.

2.

Однажды Нина пришла в гости к Тамаре и заметила на столе новую фотокарточку. На ней были изображены Тони Олман и белокурый джентльмен в свитере, какие носили члены яхт-клуба. Незнакомец был снят в профиль, и Нина сразу отметила его высокий лоб и волевой подбородок.
— Даниэль Бернар — один из самых удивительных людей, что я встречала, — сказала Тамара. — Вы знаете, что во время Мировой войны Китай выступил на стороне Антанты и отобрал у подданных Германии и Австро-Венгрии дома и предприятия? Бедных немцев согнали, как скот, в бараки, а когда началась эпидемия испанки,[7] наши доктора из патриотизма отказались их лечить. Только мистер Бернар проявил милосердие и на свои деньги организовал временную больницу для интернированных. Прошу заметить, что по национальности он чех, то есть представитель народа, который столетиями страдал от австрийских и немецких угнетателей.
— С таким господином не грех познакомиться, — сказала Нина. — Давайте пригласим его ко мне на вечеринку?
— Даниэля сейчас нет в Шанхае, — отозвалась Тамара. — Он уехал за границу, но скоро вернется.
Ни с того ни с сего знакомые начали рассказывать Нине о мистере Бернаре: он поставлял в Европу редкие сорта чая и произведения китайского искусства. Его образованность и утонченность уживались с мужскими страстями: спортом, политикой и охотой; при этом он был книгочей, успешный предприниматель и меценат.
Чем больше Нина узнавала о Даниэле, тем чаще поглядывала на снимок на Тамарином столе. Все складывалось одно к одному: Нина придумала чехословацкое консульство — и Даниэль оказался чехом; он отправился в Европу — чтобы Нина успела встать на ноги; он был приятелем Олманов, через которых она могла с ним познакомиться… Тамара явно хотела свести Нину с Даниэлем — верно, она решила поиграть в сваху. Ну так тем лучше! Возможно, это и есть Нинина судьба.
Когда в газетах напечатали, что мистер Бернар оказался среди заложников с “Голубого экспресса”, Нина в ужасе позвонила Тамаре:
— Что же теперь будет?
— Китайцев выкупят родственники, а представители Великих Держав поведут переговоры об освобождении своих подданных, — бесстрастно ответила миссис Олман.
Нина схватилась за сердце: за чеха Даниэля Бернара вступаться было некому.
— Мы немедленно выезжаем в Линьчэн! — объявила она Иржи. — Нам надо спасти вашего соотечественника.
— Да вы в своем уме?! — взвился тот. — Чем мы ему поможем? И с какой стати?
— Собирайтесь, вам сказано! — перебила Нина. Она не могла спокойно сидеть и ждать у моря погоды.

Линьчэн встретил их грязью и хаосом. Выяснилось, что переговоры об освобождении длятся месяцами, и Нина с Иржи действительно зря приехали.
Мест в гостиницах не было, и ночевать предстояло в вагоне.
— Я так и знал, что это была глупая идея! — повторял Иржи.
Нина словно очнулась: “Я сошла с ума… Нет никакого Даниэля Бернара — я его выдумала!”
Она долго сидела у себя в купе и думала о том, что ее жизнь кончена: все уже в прошлом, а впереди ее ждет не роман с прекрасным незнакомцем, а китайская тюрьма.
Лампочка в светильнике погасла, Нина отправилась искать проводника, вышла из вагона… и встретила Клима.

3.

Клим проснулся и обнаружил, что Нина перебралась к себе в постель: вдвоем спать на узком диване было слишком тесно.
Снаружи доносились голоса и фырканье паровоза — там сияло солнце и кипела утренняя суета. А в купе все еще царил нежный сумрак.
Клим приподнялся на локте и взглянул на спящую Нину. Уму непостижимо... Он не смел надеяться на встречу с ней, но чудо все-таки совершилось при самых невероятных обстоятельствах.
Сильная, несносная и ослепительная — Нина совсем не изменилась. Зубчатая тень от ее ресниц чуть подрагивала; рука, откинутая на подушку, отливала бежевым перламутром. Господи, сколь драгоценно было все это!
“А ведь мы с Ниной никогда больше не будем разговаривать по душам”, — с грустью подумал Клим.
Чтобы не отпугнуть ее, он должен был пускать пыль в глаза, уклоняться от расспросов и не требовать объяснений. Нина тоже не горела желанием откровенничать. Что теперь их могло связывать? Только постель?
Клим оглянулся кругом. М-да… Мечтать о примирении было глупо. Кто-то платил за Нинино купе, духи и наряды. Она наверное разругалась со своим ухажером и решила изменить ему, а Клим как раз подвернулся под руку. Кем он будет при Нине? Приходящим любовником? Кольцо на ее пальце стоило больше, чем он зарабатывал за полгода.
Взглянув на часы, Клим принялся торопливо одеваться: ох, без пяти восемь — не проворонить бы встречу с Роем Андерсеном!
Он снял чемодан с багажной полки, потихоньку выскользнул из купе и остановился посреди коридора. Может, все-таки разбудить Нину? Нет, пусть отсыпается. “Вернусь и поговорю с ней, а там будь что будет”, — решил Клим.
Он вышел на площадку вагона и зажмурился от яркого майского солнца. Мимо мчались люди — как на пожар.
— Слышали новость? — подлетела к нему Урсула. — Даниэль Бернар сбежал от бандитов!
— Муж Эдны?
— Ну конечно! Вы что, не знали, что он тоже попал в плен? Пойдемте быстрее: он сейчас будет рассказывать о своих приключениях! Говорят, у него на лице сильный солнечный ожог, и бандиты решили, что Даниэль заразился опасной болезнью. Они выгнали его, представляете?
Около станционного здания собралась огромная толпа, но солдаты пропускали внутрь только представителей прессы.
В зале ожидания в плотном кольце фотографов и репортеров сидел светловолосый человек в грязной полосатой пижаме и накинутом на плечи чужом пальто. Лицо его было неестественно красным, а на носу и над бровями кожа шелушилась мелкими белыми чешуйками.
Сразу было видно, что Даниэль Бернар смертельно устал и измучился: он два дня блуждал по горам, пока на него не наткнулись солдаты и не привезли его на станцию.
— Бандиты выстроили нас в колонну и погнали в горы, — рассказывал он. — Но триста человек — это слишком большой улов: у нас не было ни еды, ни питья, а у многих — даже обуви. Джентльмен, который шел рядом со мной, знал местный диалект и слышал, что бандиты собираются отпустить женщин и детей. По их понятию, мужчины — это более ценная добыча, за которую можно получить больший выкуп.
Невысокая Урсула не могла разглядеть Даниэля из-за чужих спин.
— Власти пытались передать продукты через парламентеров: вам что-нибудь доставалось из этих посылок? — выкрикнула она.
Даниэль покачал головой:
— Бандиты выкидывали все, кроме консервированной тушенки. Они боялись, что в еду может быть подмешано снотворное.
— Они выдвигали какие-либо политические требования? — спросил Клим.
— Ничего они не выдвигали. Деревенские парни становятся грабителями вовсе не из-за политики. У местных крестьян по пять-восемь детей, и они живут в страшной бедности из-за нехватки земельных наделов. Бандиты — это молодежь, которая не может прокормить себя ничем, кроме разбоя.
В толпу журналистов врезался невысокий пухлый господин с саквояжем под мышкой:
— Я доктор Пайпер. Прошу всех немедленно разойтись и не докучать мистеру Бернару. Ему нужен абсолютный покой!
Клим и Урсула отправились на телеграф, чтобы отослать очередные сообщения, но там уже выстроилась громадная очередь. Ждать пришлось несколько часов: где-то оборвался кабель и его далеко не сразу починили.
— Все-таки Эдне невероятно повезло, что ее муж сумел вырваться от бандитов, — повторяла Урсула.
Клим кивал, но думал совсем о другом. Если он предложит Нине начать все заново, что она ответит? “Давай останемся друзьями?” Или все-таки сменит гнев на милость? Может, она не случайно сказала, что с разводом ничего не выйдет?
Отослав телеграммы, Клим чуть ли не бегом бросился на станцию, но когда он вышел на платформу, ему показалось, что он попал не туда, куда надо: на путях стояли пустые вагоны товарняка.
— Где поезд, который вчера прибыл из Шанхая? — спросил Клим у молодого китайца в железнодорожной форме.
Тот посмотрел на него поверх круглых очков.
— Он давно уехал.

4.

Женщина всегда чувствует, когда близость с ней наполняется для мужчины особым смыслом и когда он испытывает пронзительное, остро переживаемое счастье от самой возможности обнимать ее.
Прошлой ночью все было именно так, и Нина страшно изумилась, когда обнаружила, что Клим исчез, не сказав ей ни слова.
Она сидела у окна и ждала его, но прошел час, другой, третий, а Клима все не было. Этому было только одно объяснение: он показал Нине, что она упустила, и ушел, не желая связываться с предательницей.
Теперь она проклинала себя: как можно было усомниться в Климе? Ведь он умный, талантливый и способный на большие поступки! Подумать только — не прошло и полугода, как он устроился в Шанхае и, судя по всему, гораздо лучше, чем его непутевая жена.
Нина бросила Клима не ради кого-то другого, а ради несуществующего “более подходящего мужчины”, который должен был появиться в будущем. Увы, свобода не принесла ей ничего, кроме добровольного, но все же унизительного рабства у Тамары. Что касается истории с фотокарточкой Даниэля Бернара, то это было свидетельство полного фиаско.
Если бы Нина не сбежала с Иржи, она бы получила все, что хотела, и при этом сохранила семью, доброе имя и чистую совесть. А теперь как быть? Проситься назад к Климу? Да примет ли он ее — тем более, когда узнает, в какую аферу она впуталась?
Раздался стук в дверь, Нина вскочила — но это был всего лишь Иржи.
— Даниэль Бернар сбежал из плена! — взволнованно проговорил он. — Он поедет в Шанхай на нашем поезде!
Обессилев от разочарования, Нина опустилась на диван. Да пошел он к черту, этот Даниэль Бернар! Какое ей до него дело?
В конце коридора послышался голос проводника:
— Господа, поезд отправляется через пятнадцать минут! Просьба приготовить обратные билеты.
Нина взглянула на часы: полвторого. Клим не вернется: он ведь сразу сказал, что хочет развестись.
— Вы в порядке? — обеспокоенно спросил Иржи. — На вас лица нет…
— Мы едем домой, — упавшим голосом отозвалась Нина.

5.

Иржи то и дело стучался в Нинино купе и пересказывал, что происходит с Даниэлем Бернаром: то он сходил пообедать в вагон-ресторан, то к нему с визитом явился начальник поезда.
Нина не выдержала и спряталась от Лабуды на открытой площадке последнего вагона — чтобы хоть немного побыть в одиночестве.
Стучали колеса, ветер гнал волны по зеленым полям гаоляна, а Нина стояла, вцепившись в поручень, и плакала.
Ее раскаяние сменились гневом:
— Мы еще посмотрим, кто кого! — шептала она. — Ты еще сам обо всем пожалеешь!
Двери разъехались в стороны, Нина повернулась и в испуге отпрянула: на площадку вышел человек с багровым шелушащимся лицом. Это был “герой ее романа”: Иржи описал Нине его внешний вид.
Закурив, Даниэль подошел к перилам, и они с Ниной долго стояли в молчании. Время от времени она бросала на него недоуменные взгляды: в жизни мистер Бернар оказался угловатым, взъерошенным типом с излишне резкими движениями.
Он тоже поглядывал на Нину.
— У вас очень интересное лицо, — произнес Даниэль. — Никогда раньше не видел такого.
Нина посмотрела на свое отражение в застекленной двери и охнула: она была чумазой, как шахтер. Оказалось, что поручень, за который она держалась, был перемазан в паровозной копоти и, вытирая слезы, Нина испачкала себе щеки.
— Что же вы ничего не сказали?! — возмутилась она. — У вас есть носовой платок?
Даниэль улыбнулся.
— Есть, но я его вам не дам. Если вы превратитесь в нормальную женщину, у меня не хватит духу разговаривать с вами. А так мы даже дополняем друг друга: красное и черное хорошо смотрятся вместе.
Нина растерялась, не понимая, над кем он иронизирует — над ней или над собой.
— Давайте считать себя драгоценностями, спрятанными под невзрачной оболочкой? — миролюбиво предложил Даниэль. — Вы когда-нибудь слышали историю об Императорской печати Китая?
— Вам что, поболтать не с кем? — нахмурилась Нина.
Даниэль пожал плечами:
— Мне показалось, что с вами болтать приятнее, чем с начальником поезда: он мне до смерти надоел. Так слушайте историю: давным-давно человек по имени Бянь Хэ нашел среди холмов кусок нефритовой породы и отнес его князю. Увы, беднягу прогнали со двора. Когда на престол взошел следующий правитель, Бянь Хэ предложил ему свою находку, но опять ничего не добился. Только третий князь распознал, что имеет дело с редким сокровищем. Он повелел вырезать из нефрита символ неба — ритуальный диск би, и вскоре слава об этом разнеслась по всему Китаю. За драгоценный би отдавали города и разрушали царства, и через сотни лет он оказался в руках императора Цинь Шихуанди, который сделал из него наследственную печать. Тот, кто владел ею, получал мандат Небес на правление империей. Мораль: не спешите отвергать неказистые куски породы.
Даниэль явно имел в виду себя, но Нине почудился в его рассказе намек на Клима.
— А где сейчас эта печать? — спросила она.
— Больше тысячи лет ее передавали из поколение в поколение, а потом она пропала при невыясненных обстоятельствах. Достоверно известно только одно: у последних двух династий не было мандата Небес, и дело кончилось распадом империи.
Оказалось, что Даниэль может бесконечно рассказывать о способах выделки фарфора, древних свитках и великих библиотечных катастрофах, во время которых завоеватели месяцами жгли трактаты, накопленные поколениями мудрецов. Его истории были настолько увлекательными, что Нина забыла даже о копоти на щеках.
Два часа пролетели как ни бывало. Можно было только удивляться тому, как быстро Даниэль сумел расположить ее к себе. Все-таки Нина не могла устоять против великолепного образования и чувства собственного достоинства, приправленного легкой самоиронией.
Но дело было не только в этом: им обоим была нужна доза “обезболивающего” — лишь бы не думать о недавних бедах. Нина боялась оставаться наедине с мыслями о Климе, а Даниэлю надо было прийти в себя и осознать, что не будет больше ни убийств, ни унизительных обысков, ни многочасовых переходов по горам. Теперь он мог стоять на площадке вагона и, покуривая хорошие сигареты, беседовать со случайной попутчицей об истории.
Они решили вместе поужинать. Нина сходила умыться и явилась в вагон-ресторан с подправленной прической и чуть подкрашенными губами.
— Если бы бандиты не забрали мой багаж, я бы тоже принарядился к вашему приходу, — сказал Даниэль. — У меня в чемодане имелся дивный немецкий противогаз, купленный на блошином рынке.
Тамара оказалась права: мистер Бернар был необыкновенным человеком.

6.

Всю дорогу до Шанхая Нина почти не расставалась с Даниэлем: ей было безумно интересно с ним.
“Может, это действительно судьба?” — в смятении думала она. Представить его своим любовником было невозможно, но ведь обгоревшее лицо заживет, а к неприятно резким движениям можно привыкнуть.
“Мне срочно нужна новая любовь, — повторяла себе Нина. — Клима все равно не вернуть, а жить одна я не могу”.
Наконец поезд подъехал к Северному вокзалу, и пассажиры высыпали на перрон.
Гудели голоса, раздавались свистки паровозов и выкрики носильщиков. По ногам гулял горячий воздух, вырывавшийся из-под платформы.
Нина так разволновалась, что позабыла все, что собиралась сказать на прощание. Даниэль тоже молчал и нервно вертел в руках ее визитную карточку.
— Я рад, что мы познакомились… — начал он, но тут к нему подлетела молодая женщина в клетчатом костюме.
— Жив! — крикнула она, бросаясь ему на шею.
Нина в изумлении смотрела на нее: господи помилуй, кто это?!
Лицо Даниэля приняло бесстрастное выражение — будто он находился на деловой встрече.
— Эдна, позволь представить тебе мисс Нину Купину. Нина, это моя жена Эдна.
Место миссис Бернар было уже занято.
Эдна поздоровалась с Ниной и тут же забыла о ее существовании.
— Пойдем, машина уже ждет нас! — позвала она Даниэля.
Он последовал за ней и даже не оглянулся. Потрясенная Нина смотрела им вслед.
— Неужели мистер Бернар не признался вам, что он женат? — съязвил Лабуда, появляясь на подножке вагона. — Какой негодяй! А вы сказали ему, что вы замужем? Нет? Наверное, тоже запамятовали.
— Когда-нибудь я вас выгоню, шут гороховый! — сквозь зубы процедила Нина, но Иржи лишь рассмеялся:
— Смиритесь, ваше величество: я — единственный мужчина, которого вы заслуживаете. И в отличие от ваших принцев, я никогда вас не брошу.

ГЛАВА 7
ДРАКА В РЕСТОРАНЕ

1.

Раньше никто из белых девушек Шанхая не соглашался танцевать с китайцами, но с приездом русских все поменялось. Для того, чтобы устроиться такси-гёрл, не надо было знать английский язык, и сотни иммигранток растеклись по портовым кабакам. Они кормили целые семейства за счет фокстротов, танго и единственной фразы: “Darling, one small bottle of wine please”.[8] Им было все равно, кто их приглашал — белые, желтые или черные, лишь бы клиенты платили деньги.
Все западное, а особенно танцевальные вечеринки, вызывало у молодых азиатов жгучее любопытство, и владельцы ресторанов быстро смекнули, что на китайских парнях и русских девушках можно заработать неплохие деньги.
Дела в “Гаване” шли плохо, и Марта тоже велела охране пускать цветных посетителей.
— Класс заведения падает! — возмущалась Бэтти. — Это что же получается? Теперь любой китаец сможет заплатить пятьдесят центов и прижаться к белой даме?!
Сама она была бразильянкой, и ее лишь с большой натяжкой можно было назвать белой, но на этот счет с Бэтти никто не спорил: оскорбившись, она могла дать в морду.
Она объявила хозяйке, что ни за что не станет танцевать с узкоглазыми, и Марте пришлось смириться: у Бэтти и так было полно клиентов, и ссориться с ней не стоило.
Остальным девушкам Марта велела не строить из себя недотрог, но такси-гёрл тайком договорились с управляющим, чтобы тот направлял всех китайцев к безответной Аде. А ей даже пожаловаться было некому: Клим уехал и оставил ее одну.
Ада была избавлена от позора только по пятницам: в этот день у американских морпехов была получка, они гуляли до утра и цветные даже не совались в “Гавану”.
Поначалу Ада надеялась познакомиться с каким-нибудь хорошим моряком, который влюбится в нее и увезет с собой в США. Между такси-гёрл ходили слухи о русской красавице из ресторана “Черные очи”, которая вышла замуж за капитана военного крейсера. Если у нее получилось, то почему у Ады не получится?
Но Марта, подслушавшая разговоры такси-гёрл, сказала, что американские офицеры не берут за себя портовых девок, а матросы и морские пехотинцы могут обещать все, что угодно, — им все равно не дают жениться без позволения начальства.
— Если хочешь замуж, пригляди себе богатого старичка: желательно лысого и беззубого, — советовала Аде Марта. — Такие привыкают, что женщины на них не смотрят, и на радостях могут не только жениться, но и завещать тебе весь капитал. Ты лет десять промучаешься с ним, а потом овдовеешь.
Аду аж передергивало от ее слов.

2.

В ту пятницу вечер с самого начала не задался: Аду никто не приглашал. К тому же в “Гавану” явились итальянские моряки с крейсера “Либия”, а у них с американцами были давние счеты, и такси-гёрл заранее нервничали: вдруг клиенты передерутся между собой?
Ада сидела за стойкой, щелкала семечки и смотрела, как итальянский матрос танцует с Бэтти. Он крутил ее так, что длинная бисерная бахрома на ее платье разлеталась, словно брызги.
За соседним столом развалился американский капрал: он был пьян, курил одну сигарету за другой и, если его окликали, огрызался, как старый бульдог. Он первым пригласил Бэтти, но она удрала от него к итальянцам, и теперь морпехи насмехались над ним.
“Хорошо бы охрана выпроводила его, а то он натворит дел!” — думала Ада, разыскивая взглядом управляющего.
Тот разговаривал с молодым японцем и показывал ему на Аду. Судя по вееру танцевальных билетов, клиент собирался потратить в “Гаване” немало денег.
Ада приосанилась, но по пути к ней японец нечаянно задел капрала. Ухватив парня за грудки, тот что есть силы толкнул его к итальянцу. Все вскочили, музыка оборвалась, и только дурной барабанщик продолжал размеренно бить колотушкой.
— Полиция! — тонко вскрикнула Ада, но на нее никто не обратил внимания.
Отодвинув Бэтти в сторону, итальянский матрос сначала ударил японца, а потом врезал по роже капралу. Морпехи кинулись их разнимать, такси-гёрл завизжали, а вскочивший на ноги японец вдруг выхватил револьвер и пальнул в обидчика.
Звук от выстрела был таким громким, что у Ады заложило уши. Она думала, что итальянец сейчас упадет, обливаясь кровью, но он продолжал дубасить поверженного врага.
Ада почувствовала обжигающую боль в левой лодыжке.
— Ее ранили! — заорала Бэтти, но Ада не поняла, о ком идет речь. Лица вокруг нее поплыли, и она потеряла сознание.

3.

По дороге в больницу Марта страшно ругала цветных — в особенности японцев, которые хватаются за оружие по любому поводу.
— Хорошо хоть он в тебя попал, а не в клиентов, — сказала она Аде. — А то бы мою “Гавану” мигом закрыли.
Ада кивала, всхлипывая и дрожа. Ее трясло не столько от боли, сколько от ужаса: “Ведь меня могли убить!”
Лысый доктор с моноклем на шнурке наложил Аде швы и забинтовал ногу.
— Ничего страшного: кость не задета, — сказал он. — Через месяц заживет.
Ада схватилась за сердце.
— Как же я буду танцевать?!
— Никак! — отрезал доктор. — Будешь дома сидеть, если не хочешь без ноги остаться.
— Очень мило… — пробормотала Магда и выругалась.
Она довезла Аду до Дома Надежды и помогла ей подняться в комнату.
— Где Клим?
— Я не знаю, — жалобно отозвалась Ада. — Он уехал две недели назад и даже не сказал, куда.
— Если полицейские сунутся к тебе, говори, что сама о гвоздь поранилась, — сказала Марта на прощание.
Ада долго сидела в темноте. Она не могла не то что сходить за провизией, а даже принести себе кипятка из кухни. Как она будет прыгать по лестнице на одной ноге? Даже вынос ночного горшка теперь был непосильной задачей, и Ада похолодела, подсчитав, сколько ей придется заплатить за это соседским мальчишкам.
Она попробовала ступить на раненую ногу. Ой, нет — больно!
Все кончено: этот японец убил ее. Клима нет и неизвестно, когда он вернется, а сама Ада не сможет работать и очень скоро умрет от голода. Чэнь придет за квартирной платой и найдет высохший трупик под одеялом.
Ада запалила свечу и достала из-под подушки мятую бумажную иконку.
— Господи, пожалуйста, сделай что-нибудь! Я ведь пропаду, понимаешь?
Намолившись и нарыдавшись, она попыталась забраться к себе на верхние нары, но не смогла и уснула на постели Клима.

4.

Утром Аду разбудили голоса, доносившиеся с улицы. Перед воротами Дома Надежды стояла Бэтти, разряженная в пышную юбку и красный жакет с воротником из перьев. Чэнь не хотел ее пускать, но та обдала его такой задиристой бранью, что хозяин отступил.
Бэтти поднялась в комнату Ады и, грохнув дверью о стену, остановилась на пороге.
— И ради этого скворечника ты готова танцевать с китайцами? Ну и дура!
Она подошла к столу и вытащила из сумки консервы, печенье и копченую колбасу.
— Вот тебе еда на первое время. Мы с девчонками решили, что будем навещать тебя, пока ты не поправишься.
— Спасибо! — растрогано прошептала Ада.
Бэтти уселась на табурет и, достав папиросы, закурила:
— Слушай меня: в твоем положении не иметь денег просто опасно. Лови момент, пока ты малолетка, и переводись на второй этаж. Я знаю, о чем говорю: мне тоже было несладко, когда я приехала в Шанхай. Я служила буфетчицей на пароходе, а меня списали на берег за приставание к пассажирам. Капитан сказал, что я тут сдохну, — а я, как видишь, не пропала.
Ада смотрела на нее такими глазами, что Бэтти расхохоталась:
— Я тебе добра желаю! Запомни: мужчины любят красивых, смелых и гибких. Ты на шпагат садиться можешь? Нет? Ну так научись! А еще смотри, что работает…
Бэтти выкинула окурок в окно и, сняв шляпку, согнулась пополам и встала на руки. Упавший подол накрыл ее с головой.
Ада изумленно смотрела на ее черные чулки и белоснежные панталоны с лентами.
— Ну как? — спросила Бэтти из-под юбки.
— Впечатляет, — сказал, появляясь в дверях, Клим.
Ада ойкнула.
Бэтти, махнув ногами, перевернулась и кокетливо поправила прическу.
— Здрасьте-здрасьте! А мы уж заждались тебя.
Она похлопала по плечу пунцовую от смущения Аду.
— Ты гляди, какой он у тебя красавец стал! И костюмчик новый, и галстук… Ну ладно, голубки, я пошла, а вы воркуйте на здоровье. Но ты, Ада, подумай над моим советом — а то твой сожитель исчезнет и оставит тебя без гроша.
Подхватив шляпку и сумку, Бэтти вышла.
— Я ей сто раз повторяла, что вы не мой сожитель! — возмущенно проговорила Ада.
Клим сел рядом с ней на постель:
— Что у тебя с ногой?
Ада рассказала ему про стрельбу в “Гаване”.
— Извини, — проговорил он, опустив глаза.
У него был такой вид, будто он обвинял себя в том, что случилось.
— У меня есть хорошая новость: меня повысили на службе, и теперь я стану получать по тридцать долларов в неделю. А потом, даст бог, еще больше.
Ада даже представить себе не могла такую кучу денег.
— Ой, как здорово! Значит, мы не пропадем, да? — У нее затряслись губы. — А ведь Бэтти уговаривала меня пойти в проститутки, и я думала, что соглашусь…
Клим нахмурился.
— Пообещай, что никогда не станешь продажной девкой!
— А вы пообещайте, что никогда не бросите меня! Вы ведь меня любите, правда?
— Ну… Как тебя не любить?
Клим встал и отошел к окну, словно испугался, что Ада бросится ему на шею.
— Не будь мы с тобой дураки, мы вполне могли бы быть счастливы, — задумчиво проговорил он. — Но нам подавай луну с неба: ты мечтаешь об Америке, а я бы хотел... — Клим вздохнул и закрыл окошко. — Ладно, не важно.
— Вы и вправду дурак! — вырвалось у Ады. — Вы что, до конца дней собрались хранить верность своей Нине? Нужны вы ей, как прошлогодний снег!
— Да я и сам себе не особо нужен, — вдруг разозлился Клим и вышел из комнаты.
Ада запустила ему вслед подушку. Как это унизительно, когда кто-то любит так сильно — и не тебя!

5.

Записная книжка “Доходы и расходы”

Благодаря репортажам из Линьчэна, продажи нашей газеты удвоились, и мистер Грин официально посвятил меня в журналисты. Отныне у меня есть собственный рабочий стол, ящик для писем и удостоверение “Пресса” с фотографией, на которой я выгляжу, как солдат с плаката “А что ты сделал для победы?”
Новости у нас такие:
Эдна вернулась из Кантона, и ее рассказ о националисте Сунь Ятсене произвел большое впечатление на публику. Оказалось, что неугомонный доктор нашел себе нового союзника — Советскую Россию. Москва не оставила планов совершить Мировую революцию и пообещала ему не только кредит на борьбу с империализмом, но и политических и военных советников. Большевики помогут китайским националистам реорганизовать их партию Гоминьдан в массовую боевую организацию наподобие ВКП(б), а красные командиры создадут на юге Китая сильную армию.
Но это еще не все! По приглашению Советов китайская молодежь десятками едет в Москву — учиться делать революцию. Потом этих юношей и девушек распределят по крупным городам — дабы они готовили почву для антиимпериалистического восстания.
Пополнив кассу русскими деньгами, Коммунистическая партия Китая начала стремительно разрастаться. Совсем недавно это был кружок воинствующих романтиков, а теперь в Кантоне, столице провинции Гуандун, заговорили о счастливом союзе коммунистов и националистов: мол, они сумеют объединить вокруг себя народ и взять власть в Китае.
Кого-то эти грандиозные планы пугают, кого-то смешат, а мне интересно: осознает ли Сунь Ятсен, что большевики мечтают не о свободном Китае, а о его вхождении во Всемирный Союз социалистических республик — под своим руководством, разумеется?
Видно, доктору не из кого выбирать, и он водит дружбу с теми, кто согласен помогать ему здесь и сейчас.

Я мог бы еще долго писать о мировых новостях: об отставке китайского президента или гиперинфляции в Германии, но, честно говоря, все это не оставляет в душе никаких следов.
Стоит мне хоть на миг снять маску деловитого и невозмутимого человека, как Ада начинает подтрунивать надо мной: “Опять жену вспомнили?” Я отнекиваюсь, но она, к сожалению, права: я все еще чувствую на себе отпечатки Нининых ладоней — как ссадины, когда крови нет, а больно.
Я все время думаю о своей жене.
Зачем люди совершают поступки, заведомо причиняющие им вред? Мы похожи на китов-касаток, которые выбрасываются на берег и медленно погибают от собственной тяжести. Кто нас заставляет так поступать? Какой-то неведомый инстинкт саморазрушения?
Нина взвесила мое сердце на ладони и отправила его в мусорный бак, и меня обуревает жажда найти ее и потребовать объяснений: что это было? Извини, но со мной нельзя так поступать!
Эх, неумение проигрывать — страшная штука!
Ада заставила меня снять двухкомнатную квартиру этажом ниже, и теперь у нас есть собственные уборная и кухня — правда, без электричества. Раны Ады зажили, но я отговорил ее возвращаться в “Гавану” и пообещал, что буду давать ей деньги на карманные расходы.
Моя доброта когда-нибудь погубит меня! Первым делом Ада купила у белошвеек развратные панталоны в кружевах и теперь целыми днями учится стоять на руках — с явным намерением соблазнить меня. Я скрываюсь от нее в своей комнате, но она ломится в дверь и просит подержать ее за ноги:
— Вы же не хотите, чтобы я грохнулась и сломала себе что-нибудь?
Она прекрасно понимает, что даже святых можно взять измором, и мне постоянно приходится напоминать себе, что Ада малолетка и я не должен брать грех на душу.
Сегодня мы заключили сделку: она поклялась не приставать ко мне, а я пообещал найти ей работу. В случае нарушения клятвы я немедленно сниму ее с довольствия и перееду на другую квартиру. Ада согласилась, но при условии, что наш договор будет действовать только до ее совершеннолетия. Она убедила себя, что через год я охладею к Нине и из меня выйдет отличный муж — состоятельный, заботливый и в меру ворчливый.
Я чувствую себя как перед кассой в синематографе: хочется посмотреть “Прекрасную леди”, но на нее не попасть, и все, что мне остается — это “Лишняя девушка”.

6.

Клим объявил Аде, что нашел для нее работу: миссис Эдне Бернар нужна была грамотная и аккуратная особа, которая сможет навести порядок в ее домашней библиотеке.
— Только держи язык за зубами и ни словом не упоминай о “Гаване”, — велел Клим. — Эдна состоит в Лиге Морального Благоденствия и не потерпит в доме девушку, которая работала такси-гёрл.
Ада была наслышана об этой Лиге: в нее входили богатые дамы, мечтающие изжить проституцию в Китае. В ход шли гневные статьи в церковных листках, страстные проповеди и даже пикеты у здания Муниципального Совета. Но сколько порядочные дамы ни воевали с пороком, у них ничего не выходило: слишком уж многие законодатели любили наведываться к проституткам.
Клим объяснил Аде, как доехать до Бернаров, и после упоительного путешествия на трамвае она добралась до тихой зеленой улочки, где не было ни одной души, если не считать китайского садовника, который подстригал живую изгородь.
Ада во все глаза смотрела на башенки с флюгерами и на ворота, украшенные чугунными завитушками. Ей казалось, что она попала в царство эльфов и ее сейчас непременно выгонят — простым смертным не место в сказке!
Когда молодой слуга впустил Аду в дом, она окончательно струсила. Никогда в жизни, даже в самом безумном сне, она не видела такой красоты! По углам стояли статуи, стены украшали картины, а под потолком висели вентиляторы — громадные, как крылья ветряных мельниц.
Господи, и за что людям такое богатство?! Чем они занимаются, чтобы заслужить все это?
Слуга ввел Аду в заваленный бумагами кабинет и, поклонившись, исчез. Вид хозяйки потряс Аду до глубины души: волосы миссис Бернар были закручены в пучок, но вместо шпилек из него торчали два карандаша; руки были перепачканы чернилами, а вокруг босой ноги обвился черный провод. В таком виде хозяйка сидела на столе и разговаривала по телефону.
Миссис Бернар сделала Аде знак подождать и закричала в трубку:
— Мы организовали фонд для спасения заложников с “Голубого экспресса”. Бандиты просили два миллиона долларов, но мы нашли посредника, который договорился на меньшую сумму.
Наконец хозяйка повесила трубку и повернулась к Аде:
— Мисс Маршалл? Клим Рогов дал вам самые лучшие рекомендации. Что вы можете рассказать о себе?
Говорить о себе Ада не умела. Не будешь же хвастаться: “Я красивая, добрая и очень сообразительная”?
Слава богу, миссис Бернар сама начала задавать вопросы, и слово за слово Ада поведала ей о своем детстве и о путешествии из Ижевска в Шанхай.
— Да, вам не повезло… — посочувствовала хозяйка. — Но если вы будете стараться, у вас все наладится.
Она отвела Аду в большую светлую комнату, заставленную коробками с книгами. Собрания сочинений лежали на полу и на стульях; что-то валялось на полках, а что-то было рассовано по шкафам.
— Ваша задача — составить подробный каталог и разложить книги так, чтобы их легко было найти, — сказала хозяйка. — Я буду платить вам двенадцать долларов в неделю. Идет?
Ошеломленная Ада кивнула. Она пыталась найти слова благодарности, но миссис Бернар было некогда ее слушать: в кабинете снова зазвонил телефон, и она убежала.
— Можете приступать к работе! — донесся ее голос из коридора.
Ада была потрясена: счастье, о котором она даже не смела мечтать, свалилось на нее слишком неожиданно. Двенадцать долларов в неделю — с ума сойти! И это за то, чтобы ходить на службу в прекрасный особняк и перебирать книги! А ведь Ада думала, что самое большее, на что она может рассчитывать, — эта работа билетерши при карусели.
Она с трепетом взяла в руки первую книгу, потом вторую, третью… Честно говоря, библиотека Бернаров ее разочаровала: “Сельское хозяйство в Центральном Китае”, “Промышленная революция в Англии” — кому это может быть интересно?
Все утро Ада подклеивала порвавшиеся корешки и выпавшие страницы, а в двенадцать часов в дверь постучал аккуратно подстриженный китайский паренек.
— Меня зовут Сэм, я бой номер пять, — представился он. — Наш повар Юнь велел, чтобы ты шла на кухню обедать.
По дороге он рассказал, что в доме служат пять боев, три горничных, два грума, конюх, садовник, прачка, судомойка, шофер, кухонный мальчик, экономка и посыльный.
— И это на семью из двух человек? — изумилась Ада.
— Много слуг — это хорошо, — с гордостью ответил Сэм. — Это значит, что у нас дом, в который не стыдно приглашать гостей. Тебя на время взяли или насовсем?
Ада пожала плечами:
— Не знаю. Но хотелось бы насовсем.
— Тогда придумай себе дополнительное задание, и когда закончишь с книжками, попробуй уговорить мисси, чтобы она тебя оставила. Только не делай чужую работу, иначе слуги подумают, что ты отнимаешь у них заработок. А если они тебя возненавидят, то точно выживут. Юнь недавно поссорился с горничной и несколько дней подкладывал ей в еду какую-то травку, от которой ее страшно пучило. С ней нельзя было находиться в одной комнате, и мисси ее уволила.
Ада схватилась за сердце:
— Я и не хочу…
— Да ты не трусь! — успокоил ее Сэм. — Мы тебя обижать не будем. Главное, сама ни с кем не ссорься.
Он провел Аду во вторую кухню — не ту, где готовили для господ, а ту, где стояла беленая китайская печь c целым выводком закопченных горшков.
В стенной нише висел покоробившийся портрет бога Цзао Вана, покровителя домашнего очага, а над разделочным столом колдовал Юнь — старик с медным лицом и редкой седой бородкой, заправленной за воротник куртки. Он доставал из корзины луковицы и за несколько секунд чистил их и рубил на полупрозрачные кольца. Звук от ударов его ножа был такой, словно строчила швейная машинка.
Старшие слуги уже отобедали и разошлись, и кухонный мальчик убирал посуду. Завидев Сэма и Аду, он налил им по миске супа с желтой лапшой.
— А ложку можно? — робко спросила Ада, когда он сунул ей палочки для еды.
— Нельзя! — отрезал Юнь. — Учись есть, как все люди!
Перепуганная Ада села рядом с Сэмом и попробовала подцепить лапшу палочками.
— Похвали Юня! — едва слышно шепнул Сэм.
— М-м-м, прелесть какая! — протянула Ада. Лапша и вправду была вкусной, но поймать ее было нелегко.
Ада пыталась есть как Сэм — держа пиалу у самого рта, но так получалось еще хуже: она только облилась.
— Сейчас будет второе блюдо, — пообещал кухонный мальчик.
Юнь достал из-под стола круглую плетенку, взял вилку на длинной ручке и вытащил из-под крышки… живую змею! В один прием он отсек ей голову и содрал с тела кожу.
На сковороде зашипело масло, из печи взметнулся огонь, и портрет Цзао Вана заволокло облако пара. Через минуту Юнь подсунул Аде два поджаренных куска мяса:
— Ешь!
Та сидела ни жива ни мертва.
— Лучше не отказывайся, — проговорил Сэм.
Послышались шаги, и в кухню вошел мужчина в костюме для верховой езды и с пробковым шлемом под мышкой.
— Юнь, дай-ка мне несколько яблок!
Сэм вскочил и поклонился ему:
— Добрый день, мистер Бернар!
Ада обомлела: за пару дней до своего ранения она видела этого человека в “Гаване”! Тогда ей показалось, что у него неестественно красное лицо, но сейчас он был в полном порядке.
— Опять будете лошадей баловать? — проворчал Юнь, наполняя пробковый шлем мелкими желтыми яблоками. — Белые люди совсем без ума: целый день скачут на конях или гоняют мячики по жаре — “гольф” это у них называется…
Мистер Бернар с хрустом надкусил яблоко:
— Не ворчи! Я купил новую лошадь, но она необъезженная, и ее надо приручить.
— А мы новую библиотекаршу приручаем! — ухмыльнулся Юнь, показывая на Аду.
Мистер Бернар повернулся к ней, и она с ужасом поняла, что он тоже ее узнал.
— Чем вы ее кормите? — спросил хозяин, заглядывая к Аде в тарелку. — Китайская крысиная змея… Юнь, имей совесть, не мучай бедную девушку!
— Я?! Мучаю?! Да это лучший деликатес в Поднебесной!
Мистер Бернар подмигнул Аде:
— Если он будет кормить вас всякой гадостью, попросите у него чай с молоком.
— Да это же варварство! — завопил Юнь. — Вы бы еще в пиво молока налили!
Когда хозяин ушел, Сэм потихоньку сказал Аде, что с удовольствием съест ее крысиную змею.
Она молча кивнула. Ее сердце дрожало, как овечий хвост. Что теперь будет? Ее выгонят?

Ада возвращалась назад через галерею, окружавшую внутренний дворик. Внизу два грума удерживали за поводья черную низкорослую лошадку, а хозяин пытался подманить ее яблоком. У него ничего не выходило: та смотрела на него диким взглядом и била передними ногами.
Мистер Бернар заметил Аду:
— Спускайтесь сюда!
Обмирая от страха, она повиновалась.
— Исключительная порода! — сказал хозяин, подойдя к Аде. — Этих лошадей отлавливают в монгольских степях, и, когда они попадают в Шанхай, им требуется четыре месяца, чтобы привыкнуть к хорошим кормам. У себя на родине они питаются только сухой травой, и не признают ничего другого.
Мистер Бернар снял пропыленные перчатки и бросил их на землю.
— Как вас зовут? Мисс Маршалл? Моя жена будет в ярости, если узнает, где вы служили раньше.
— Так вы ей не говорите! — взмолилась Ада. — А то она спросит, откуда вы меня знаете, и получится, что вы ходили в “Гавану”.
Мистер Бернар рассмеялся:
— И то верно. Ладно, идите работайте!
Вернувшись в библиотеку, Ада без сил повалилась в кресло. С ума сойти — в первый же день надерзила хозяину! Ведь это был почти шантаж: “Не выдавайте меня и я не выдам вас!”
Но мистер Бернар вроде не обиделся. Все-таки Бэтти была права: мужчины любят смелых.

ГЛАВА 8
ОХОТА НА ЧУЖОГО МУЖА

1.

Даниэль Бернар не прислал Нине карточки и не позвонил, а еще через несколько дней она узнала о проведении банкета в честь его возвращения — их с Иржи туда не позвали.
Нина не понимала, что происходит: Даниэль испугался, что его жена будет ревновать? Он морочил Нине голову только для того, чтобы развеять дорожную скуку?
Судьба будто издевалась над ней: показала сначала Клима — “Вот, смотри, кого ты упустила!”, а потом познакомила с Даниэлем: “Это на него ты хотела променять своего мужа? Так не получишь ни того, ни другого!”
Тамара несколько раз приглашала Нину в гости, но та ссылалась на мигрень: сама мысль о том, что ей придется говорить о своих неудачах, доводила ее до содрогания.
Но Тамара умела настоять на своем: она пожаловалась Тони, и тот напрямую спросил Нину:
— Вы что, поссорились с моей женой? Вы же знаете, что ей нельзя волноваться!
Нина поехала к Олманам, как на казнь. Она ожидала, что Тамара начнет расспрашивать ее о Даниэле Бернаре, но та ни словом не упомянула о нем и болтала о только что открывшейся в городе киностудии.
— Я хочу пригласить на вашу вечеринку оператора с камерой. Пусть он заснимет всех гостей: мне надо на них посмотреть.
Она долго расписывала свои идеи, но Нина слушала вполуха. Наконец она не выдержала:
— Зачем вы хотели свести меня с мистером Бернаром?
Тамара в удивлении подняла брови:
— Я?
— Не притворяйтесь, пожалуйста! В последнее время вы только и говорили о нем! Вы хотели, чтобы я поехала в Линьчэн, правда? Но ведь мистер Бернар женат!
Тамара ошеломленно смотрела на Нину.
— Дорогая моя, так нельзя…
— Вы сами подстроили все это! — перебила Нина. — Вы подсунули мне портрет мистера Бернара!
Она показала на фотографию, стоявшую на тумбочке, и осеклась. Все-таки это был портрет Тони, а Даниэль просто попал в кадр.
— Вы заинтересовались мистером Бернаром, и я рассказала вам о нем, — мягко произнесла Тамара. — А все остальное — это ваши домыслы.
Нина потерянно молчала. Ее разыграли? Или она действительно все придумала?
— Я смогу помочь, только если вы объясните, что произошло, — сказала Тамара. — Но если вам неприятен этот разговор, давайте о нем забудем.
Нина была не в силах оставаться наедине со своими мыслями. Не упоминая о Климе, она рассказала о поездке в Линьчэн и о том, что после возвращения в Шанхай Даниэль не захотел поддерживать с ней знакомство.
Тамара слушала и мрачнела на глазах.
— Я думаю, вы действительно понравились мистеру Бернару, — проговорила она изменившимся голосом. — Наверняка Даниэль навел о вас справки и догадался, что вы с Иржи — самозванцы. Ох, Нина, Нина!.. Я же сто раз повторяла: ничего не делайте, не посоветовавшись со мной! Вы понимаете, что вы натворили? Даниэль — чех по национальности, он постоянно ездит в Европу и водит дружбу со всеми дипломатами в Шанхае. Ему отлично известно, что никакого консульства Чехословакии тут нет и не может быть!
— Но вы сами хотели, чтобы я познакомилась с ним!
— Не говорите глупостей!
Нина опустила голову. Спорить было бесполезно.
— Сидите тише воды, ниже травы, — велела Тамара. — Ни при каких условиях не ищите встречи с Даниэлем. Вы все равно не сможете заполучить его: он женат на дочери комиссара полиции, и никогда не бросит ее ради русской аферистки.

Нина ехала домой в своем новом, только что купленном “Форде”.
— Мисси, я взял лицензию для авто, — сказал шофер, здоровый, обритый наголо китаец. — Но если вы хотите кататься по китайской территории, надо брать другую лицензию.
Нина безучастно кивнула. Ей опять показалось, что Тамара подталкивала ее к Даниэлю: “Вы действительно понравились мистеру Бернару”. Но и на этот раз придраться к ее словам было невозможно: Тамара как никто умела маскировать свои истинные намерения.
Впрочем, Нина и не собиралась отказываться от Даниэля: ее судьба не должна была зависеть от великодушия едва знакомого человека. Пусть он женат и на серьезные отношения с ним рассчитывать не приходится, но ведь можно вскружить ему голову, и тогда он не посмеет навредить ей.

2.

Нина то и дело встречала Бернаров у общих знакомых, в театре или на концертах. Лицо Даниэля зажило, но на Тамариной фотокарточке он выглядел лучше, чем в жизни.
Поздоровавшись, Даниэль делал все, чтобы избежать разговоров с Ниной, однако он поглядывал на нее украдкой, и это вселяло надежду.
Чтобы оценить свои шансы на успех, Нина по крупицам собирала сведения о миссис Бернар. Эдна была образована, бесстрашна и умна и не терпела, когда в ее присутствии ставили под сомнение таланты женщин.
Однажды Нина услышала, как Даниэль в шутку сказал, что женщины не способны создать ничего великого.
Эдна тут же вскипела:
— И ты тому лучшее подтверждение!
Многих возмутила ее грубость, но Нина втайне порадовалась, что зазнайке Даниэлю дали по носу. Ведь он первый оскорбил присутствующих дам!
Женственность с ее тайнами, мягкой силой и умением играть на мужских слабостях была несвойственна Эдне. Миссис Бернар настаивала на честных отношениях между полами и отвергала все уловки, позволяющие заманить и удержать мужчину. Ей хотелось договора, а не бури чувств; спокойных и разумных отношений, а не страстной интриги с непредсказуемым финалом.
Когда-то мама учила Нину: “Пусть мужчина думает, что он всему голова. А ты будь шеей и тогда сможешь развернуть его туда, куда тебе надо”. Именно этим Нина и собиралась заняться.
Она велела Иржи пригласить Даниэля на обед и аккуратно свести разговор на путешествие из Линьчэна в Шанхай:
— Выясните, что мистер Бернар думает обо мне.
Иржи долго подтрунивал над ней из-за этого, но все-таки согласился встретиться с Даниэлем.
К великой радости Нины тот принял приглашение, и в назначенный день она не находила себе места, дожидаясь возвращения Иржи.
“Никуда Даниэль не денется, — в азартном нетерпении думала Нина. — Я его все равно заарканю, а потом посмотрим, что на это скажет господин Рогов!”
Иржи явился только под вечер — пьяный и благостный.
— Что вы так долго? — раздраженно спросила Нина.
— Извините, ваше величество, мы были заняты: мы вспоминали Прагу.
— А обо мне Даниэль не вспомнил?
— Он посоветовал вам найти девятого сына дракона.
Нина нахмурилась:
— Что это значит?
— Понятия не имею. Наверное, это какая-то китайская загадка.
Знакомый антиквар по имени Гу Яминь разъяснил Нине, в чем дело:
— Девятый сын дракона — это Цзяоту.
Старик показал на бронзовую дверную ручку, сделанную в виде звериной морды с кольцом в зубах:
— Цзяоту не любит, чтобы его беспокоили и не пускает в дом непрошеных гостей.
Нина была вне себя от ярости: Даниэль вежливо послал ее к черту.
В ответ она отправила ему акварель с традиционным китайским сюжетом: большая рыба выпрыгивает из воды на фоне далеких ворот, стоящих посреди реки. Даниэль не мог не знать легенды о серебристом карпе, который, несмотря на трудности, преодолел водопад под названием Драконьи Врата и сам стал драконом.

3.

Четвертого июля американская колония в Шанхае отмечала День независимости США. В городском парке были установили полосатые навесы, а под ними — длинные столы с белыми скатертями. Здесь же располагались палатки с сувенирами, дымные жаровни, карусели для детей и огромная сцена с кафедрой, приготовленной для выступлений генерального консула США и председателя Муниципального Совета.
Жара стояла такая, что воздух слоился и дрожал. Над толпой разливался аромат ванильного мороженого вперемешку с мясным духом и горьким запахом пороха. Звуки духового оркестра перекрывали выстрелы и восторженные крики, доносящиеся из тира: там Нина расправлялась с бумажной мишенью, подвешенной под потолок.
Когда она одну за другой всадила пять пуль в яблочко, хозяин тира с благоговением снял шляпу:
— В первый раз вижу такое, мадам!
Нина передала ему карабин и пошла к выходу. Она знала, что мистер Бернар наблюдает за ней, но даже не повернулась в его сторону. Он сам должен был сделать первый шаг.
— Мисс Купина, постойте! — позвал Даниэль, когда Нина вышла на улицу.
Она изобразила приятное удивление.
— Вот так встреча! Как ваши дела?
— Прекрасно.
Они стояли посреди толпы и смотрели друг другу в глаза.
— Вы всегда попадаете в цель? — серьезно спросил Даниэль.
— Если я подозреваю, что промахнусь, то не начинаю охоту, — отозвалась Нина.
Он взял ее за запястье — весьма интимный и чувственный жест!
— В последнее время вы охотитесь за мной. Так чего же вам надо?
Нина с укоризной посмотрела на Даниэля и высвободила руку, как будто он сделал что-то неприличное.
— Мне нужен совет по части китайского искусства. Моему знакомому антиквару досталась необычная коллекция: старик хочет ее продать, но не знает, как это сделать.
У Даниэля был настолько растерянный вид, что Нина едва не рассмеялась.
— Ну, хорошо… давайте посмотрим вашу коллекцию, — произнес он. — Когда вы хотите встретиться?
К ним подбежала Эдна — пестренькая, как куропатка, в своем сером платье в мелкий цветочек.
— Извините, что перебиваю, но нас ждут в палатке организаторов.
Даниэль приподнял шляпу и поклонился:
— Прошу прощения.
Нина сжала кулаки с досады. Вечно эта Эдна путается под ногами!
Но с другой стороны, все было ясно: Даниэль смирился с неизбежным и разрешил себе мечтать о другой женщине. Остальное было вопросом времени.

4.

Он позвонил через два дня.
Накануне был испанский маскарад: Нина до трех часов танцевала фламенко и пошла спать только под утро.
Услышав звонок, она долго не могла нашарить телефонный аппарат, стоящий на прикроватной тумбочке.
— Алло!
— Доброе утро, — раздался голос Даниэля. — Вы все еще хотите показать мне ваш антиквариат?
Нина прижала руку ко лбу: мысли ее разбегались, а виски тяжело ныли с похмелья. Кажется, вчерашний херес не пошел ей на пользу.
— Давайте встретимся через два часа.
— Договорились.
С трудом встав с постели, Нина подошла к трехстворчатому зеркалу. Хороша красавица, нечего сказать! Под глазами краска, волосы дыбом, да еще голова раскалывается.
— Чьинь! — позвала Нина служанку-аму. — Принеси мне стакан зельтерской воды со льдом!

5.

Даниэль встретил Нину у входа на антикварный рынок, где среди бесчисленных палаток и навесов бродили туристы, зеваки и знатоки искусств.
Пахло старым деревом и дымом ароматических палочек, зажженных перед маленькими алтарями. В глубине лавок среди пестрой рухляди сидели невозмутимые продавцы и обмахивались веерами с изображением символов удачи. Тут и там вспыхивали споры о цене, к делу привлекались свидетели, боги и духи, и наконец товар — пара старинных кресел, древняя кочерга или храмовый колокол — переходил из рук в руки.
Нина повела Даниэля по торговым рядам, где продавалось все на свете: чайники, статуи, паланкины, фонари, старинные вышитые одежды, орудия пыток, гадальные кости с предсказаниями столетней давности и изображения Цзы-гу, богини отхожих мест, которой надо молиться о благополучии в семейных делах.
Антикварная лавка Гу Яминя занимала два этажа в старом доме со скрипучими лесенками и окнами из цветных стекол. Хозяину было лет сто, не меньше, и он так усох и потемнел от старости, что походил на скрюченную фигурку, вырезанную из дерева. Даже в жару ему было холодно и он бродил по дому в стеганном халате и войлочных туфлях.
Гу Яминь долго приглядывался к Даниэлю и расспрашивал Нину, кто этот господин и чего ему надо, но потом все-таки согласился показать ему свою коллекцию.
— Один нехороший человек проиграл мне эти вещи в карты, — сказал старик, направляясь в задние комнаты. — Он поклялся, что они стоят не меньше трех тысяч серебряных таэлей, но я не могу выручить за них и юаня, потому что продавать такие предметы запрещено законом.
В комнате, до потолка заставленной коробками, было темно, жарко и душно. Нина отодвинула в сторону резную ширму со сломанными рейками и открыла окно. Она думала, что Гу Яминь уйдет и оставит ее с Даниэлем наедине, но старик уселся на табурет и сложил руки на набалдашнике палки.
— Можете приступать, — сказал он.
Нина давно придумала, что и как должно произойти, когда она приведет сюда Даниэля. Но у нее так разболелась голова, что все ее планы пошли насмарку. К тому же Гу Яминь следил за ней укоризненным взглядом, будто догадываясь, что у нее на уме.
Даниэль открыл одну из коробок и достал футляр, обитый шелковой тканью. Внутри находился маленький нефритовый диск с изображением прекрасной девушки, лежащей на хризантеме с девятью лепестками. Ее обнаженное тело чуть поблескивало, глаза были прикрыты, а на губах застыла неясная улыбка.
Даниэль покосился на Нину и, ничего не сказав, вынул из коробки фарфоровый браслет. На нем был нарисован сад с пагодой и горбатым мостом, а на обороте — игривая женщина с высокой прической. Ее халат был распахнут, груди обнажены, а пояс красной змейкой скользил по животу и исчезал между ног.
В следующей коробке находился зуб мамонта, на котором было вырезано что-то вроде “Сада земных наслаждений”[9].
— Вы знаете, сколько стоит эта вещь? — спросил Даниэль Нину.
— Понятия не имею, — пробормотала она, растирая ноющие виски.
— Эту коллекцию можно продать за очень большие деньги, но не здесь, а в Европе.
Гу Яминь вдруг уронил голову на грудь и захрапел. Его седые усы трепетали от дыхания, как пакля на ветру.
Нина приблизилась к Даниэлю и шепнула ему на ухо:
— Если Гу Яминь попробует отослать эти вещи за границу, его обвинят в распространении порнографии и посадят в тюрьму. Собственно, поэтому я к вам и обратилась: ему нужен совет, что со всем этим делать.
— А что, если вывезти коллекцию под видом дипломатической почты? — отозвался Даниэль. — Вы можете провернуть это через чехословацкое консульство и заработать гораздо больше, чем на шампанском.
Нина похолодела: все-таки Даниэль знал, чем она занимается!
— А вы опасный человек… — с запинкой проговорила она.
Даниэль усмехнулся:
— Если бы я был опасен, вы бы находились не здесь, а совсем в другом месте.
— Я могу объяснить!..
— Не надо. Лучше помогите мне составить опись этих сокровищ.
Оставшиеся коробки они разбирали вместе. Там были альбомы с медными уголками и пряно пахнущими гравюрами, наборы расписных вееров с изображением самых немыслимых сцен, фарфоровые статуэтки, кружевные фигуры для театра теней… Даниэль разглядывал их на свет и шепотом пересказывал Нине содержание знаменитых средневековых романов о любви. А у нее хватало сил только на то, чтобы кивать и натянуто улыбаться.
Даниэль показал Нине пожелтевший от времени свиток: самурай выводил тонкие столбики иероглифов на бедре обнаженной дамы.
— Знаете, что тут написано?

Уснуть на рукаве твоем,
Хранящем тонкий аромат.
Перед рассветом
Качнулся полог на двери.
В сырой траве едва видны следы.

Гу Яминь вдруг проснулся и с укоризной посмотрел на Нину и Даниэля.
— Дались вам эти следы! — проворчал он и показал концом палки на большую коробку в углу. — Лучше туда загляните!
Даниэль достал оттуда седло с острым колом, торчащим посередине.
— Что это?
— Очень полезная вещь, — объяснил Гу Яминь. — Такое седло привязывали на спину ослу и сажали на него неверную жену — чтоб кол был там, чем она согрешила. А потом пускали осла вскачь.
Нина потянула Даниэля за рукав:
— Пойдемте отсюда. Мне надо на свежий воздух.
Он вывел ее на улицу.
— Не знал, что вы такая впечатлительная. Вы же понимаете, что Гу Яминь нарочно дразнит вас?
Нина кивнула, торопливо обмахиваясь веером. Ей было одновременно и холодно и жарко, а густой запах благовоний, расплывавшийся над улицей, вызывал нестерпимую тошноту.
— Если вы согласитесь вывезти коллекцию в Европу, я могу поспрашивать друзей, не захочет ли кто-нибудь купить ее, — сказал Даниэль.
— Хорошо, — отозвалась Нина. — Извините, но я пойду.
— Я вас чем-то обидел?
— Нет. Всего хорошего.
Нина чуть ли не бегом побежала прочь. Еще немного и ее бы стошнило прямо на Даниэля.

Вернувшись домой, Нина долго не могла прийти в себя. Что это было? Ее тело словно отвергало мистера Бернара: “Не вздумай связываться с ним!”
Тем не менее, когда Даниэль снова позвонил и предложил встретиться, Нина согласилась. Она верила в приметы, только если ей нравилось предсказание.

ГЛАВА 9
ТОЛЬКО ДРУЖБА

1.

Нина надеялась, что между нею и Даниэлем снова вспыхнет чувство взаимопонимания и интеллектуального родства — как тогда, в поезде. Однако все пошло иначе: они ввязались в странную, но увлекательную игру, в которой выигрывал тот, кто удачнее изображал равнодушие.
Даниэль оказался совсем не таким, как думала Нина: после визита к Гу Яминю он решил, что при ней не обязательно разводить церемонии и притворяться безупречным джентльменом. Теперь он без стеснения говорил скабрезности, нелестно отзывался об окружающих и ничуть не скрывал, что находит Нину “излишне привлекательной”.
— Слава богу, я циник и мизантроп и у меня хватает ума не заводить с вами романа, — посмеивался он.
— Это не у вас хватает ума, а у меня, — отвечала Нина. — От женатых мизантропов надо держаться подальше.
Она скоро выяснила, что Даниэль не любит Эдну.
— Китайцы считают, что если у женщины нет таланта — это уже добродетель, — говорил он. — А Эдна, к сожалению, чертовски талантлива.
— Чем же вы недовольны? — удивлялась Нина.
— Тем, что не могу зарыть ее талант в землю. Я прихожу вечером домой, а у моей супруги вдохновение. Муза витает над ней примерно до двух ночи, и все это время Эдна гремит на пишущей машинке.
— Купите себе тромбон и репетируйте в соседней комнате.
— Бесполезно! Во время войны Эдна жила в Лондоне и приучилась не обращать внимание даже на вой сирены.
Но дело было не только в таланте миссис Бернар. Ее мать умерла при родах, отец был грубым служакой, и Эдна, привыкшая находить утешение в церкви, выросла религиозной фанатичкой. Для нее все, связанное с постелью, было гадким и греховным, и она, не долго думая, предложила Даниэлю “блюсти чистоту”. Уговаривать или что-то разъяснять он считал ниже своего достоинства, и дело кончилось самым банальным образом — проститутками.
— Увы, я женился на камбале: холодной, плоской и односторонне развитой, — вздыхал Даниэль.
Его влекло к ярким и чувственным женщинам, и Нина беззастенчиво пользовалась этим, постоянно дразня его, но не подпуская близко. Даниэль не оставался в долгу и потешался над Нининой мечтой о законных доходах. Когда она делилась с ним очередной коммерческой идеей, он не без удовольствия ставил Нину на место:
— Объясните мне, почему вы так стремитесь заниматься мужскими делами? Эдну еще можно понять: у нее есть талант, а вы-то куда рветесь?
Подобные шуточки доводили Нину до белого каления. Каждый раз она клялась себе, что ничего не будет рассказывать Даниэлю, но потом снова спрашивала его мнение о своих задумках: она была слишком неуверенна в себе и ей хотелось заручиться чьей-нибудь поддержкой.
Однако у Даниэля невозможно было выпросить одобрение или похвалу.
— Вы заслоняете собой солнце! — возмущалась Нина после очередного разгрома.
— Я всего лишь пытаюсь уберечь вас от солнечного ожога, — пожимал плечами Даниэль. — Вы ведь хотите, чтобы вас расценивали как белую леди?
И все же он охотно помогал Нине: давал ей дельные советы по поводу финансов и подсказывал, как лучше замаскировать чехословацкое консульство.
Сфотографировав каждый предмет из коллекции Гу Яминя, Даниэль разослал карточки знакомым собирателям древностей.
— Если сделка состоится, можете забрать себе комиссию, — великодушно предложил он.
Нина была уверена, что Даниэль без памяти влюбился в нее. Он неоднократно заводил речь о том, что в ней очень сильно женское начало и ему невозможно противостоять.
— Слава богу, вы сами этого не осознаете, иначе вы не пытались бы заниматься чуждым вам делом. Вы можете себе представить Венеру Боттичелли в канцелярских нарукавниках и со счетами под мышкой?
— А в чем ее надо представлять? — спрашивала Нина. — Она же голая.
— Вот именно!
Все шло к тому, что Даниэль разведется с Эдной и позовет Нину замуж. Ее только беспокоил развод с Климом: они венчались в церкви — как расторгнуть этот брак? К тому же в Китае законы были всецело на стороне мужчины, и если он отказывался отпустить супругу, ей нечего было и думать о новой свадьбе.
Может, сделать вид, что они с Климом никогда не были женаты? Пусть попробует доказать, что это не так — ведь документов никаких не осталось! Да и откуда он узнает, что Нина снова вышла замуж?
На всякий случай она спросила у Тони, что полагается женщинам, которых обвиняют в многомужестве. Ответ ее ошеломил: им давали по девяносто ударов бамбуковыми палками.

2.

Из событий лета 1923 года Нина мало что запомнила, кроме ссор, примирений и отчаянного флирта. Она надеялась сохранить свои отношения с Даниэлем в тайне, но он с самого начала сказал, что не собирается “прятаться по углам”. Ему было плевать, что о нем подумает Эдна и весь остальной мир.
Всякий раз, когда Нина начинала переживать: “Ой, нас увидят!”, Даниэль поднимал ее на смех:
— Вам сколько лет? Тринадцать? Чего вы боитесь?
— Будто вы не знаете! — злилась Нина. — Мне нельзя привлекать к себе излишнее внимание.
Но Даниэль уверял ее, что, пока она находится под его защитой, ей ничто не угрожает. Он словно не понимал, насколько Нинино положение уязвимо, и переубедить его было невозможно. Он-то ничем не рисковал, а вот Нина теряла очень многое: дамы, которые раньше с удовольствием посещали ее вечеринки, стали видеть в ней разлучницу и дурной пример для девочек-подростков. Все чаще Нина получала карточки с вежливыми отказами: “Крайне сожалею, но мы не сможем приехать к вам”.
Иржи считал, что Нина сошла с ума, связавшись с Даниэлем.
— Вы погубите нас! — орал он на нее. — Чего вы добиваетесь? Чтобы Тамара выгнала нас из дому? Раз Даниэль до сих пор не сделал вам предложение, то и не сделает.
Слова Иржи пугали Нину.
— Да он жить без меня не может!
— Не обольщайтесь! Его тесть служит комиссаром полиции, и мистер Бернар не такой дурак, чтобы ссориться с ним.
“Надо предъявить Даниэлю ультиматум, — в который раз думала Нина. — Так дальше продолжаться не может: пусть либо женится, либо оставит меня в покое”.
Но мысль о победе пугала ее. Нину влекла к Даниэлю не страсть, а желание устроить свое будущее. Ее все время что-то раздражало: от него пахло табаком, у него был неприятный смех, а возмущаясь, Даниэль закатывал глаза, и его зрачки совершенно исчезали под верхними веками. В детстве родители стращали Нину “чудью белоглазой”, которая может схватить и унести в лес, — именно об этом она вспоминала, глядя на своего “суженого”.
А что если брак с ним будет несчастливым? Он вполне мог бросить Нину, если она ему чем-то не угодит или растеряет свое “женское начало”. Ждать от Даниэля любви до гроба, как у Олманов, не приходилось — порода была не та.
От переживаний Нина начала болеть: на нее накатывала то слабость, то головные боли, то тошнота, и порой ей было так плохо, что она вовсе не могла выйти из дома.

3.

Все разъяснилось в начале сентября — и совсем не так, как ожидала Нина.
Когда в Японии случилось большое землетрясение и Эдна уехала по делам газеты в Токио, Даниэль позвонил Нине и предложил ей отправиться в старый город.
Но прогулка с самого начала не задалась: пошел дождь, и им пришлось укрыться под аркой у входа в магазин специй.
Сняв пиджак, Даниэль накинул его Нине на плечи, и они долго стояли в сыром полумраке, слушая шум ливня и вдыхая терпкие ароматы трав, доносившиеся из дверей магазина.
— Может, все-таки добежим до машины? — предложила Нина.
Ей показалось, что Даниэль смотрит на нее по-новому — с досадой и нетерпением, будто промахнувшись на охоте.
Внезапно он притянул ее к себе.
— Вам не надоело играть в стыдливых школьников? И вы, и я знаем, чем все кончится.
Нина не ожидала, что он будет настолько прямолинеен. Она попыталась вывернуться из его рук.
— Вы хотите погреться об меня? Давайте я верну вам пиджак, а то вы мне все платье изомнете.
Но Даниэль не слушал ее — глаза у него были совершенно пьяные.
— Видит бог, я пытался пресечь это…
Он провел ладонью по ее груди, и Нина — сама не понимая, что делает, — залепила ему пощечину:
— Не смейте!
Даниэль отступил от нее.
— Так какого дьявола?.. — в раздражении начал он и, не договорив, вышел под дождь.
Остолбеневшая Нина смотрела ему в след: “Он что — бросил меня?!”
Через минуту автомобиль Даниэля пронесся мимо и исчез в дождливой мгле.

Нина долго искала рикшу и добралась до дому, только когда уже стемнело. Платье ее насквозь промокло, а зубы стучали от холода.
Что теперь будет? Даниэль наверняка оскорбился — но ведь он сам был виноват! Кто ему сказал, что Нину можно лапать, как какую-нибудь проститутку?
Пока ама готовила горячую ванну, Нина ходила из угла в угол по спальне. Она то бессвязно молилась, то в досаде швыряла на ковер вещи, то выкручивала себе пальцы, нарочно стараясь причинить боль.
А вдруг Даниэль расскажет кому-нибудь о фальшивом консульстве? Нет-нет, он не подлый! Надо успокоиться, взять себя в руки и разработать план действий. Ничего еще не потеряно… Завтра Даниэль позвонит, они помирятся и забудут про этот дурацкий случай.
Ама Чьинь появилась в дверях:
— Мисси, ванна готова!
Раздевшись, Нина опустилась в пахнущую лавандой воду, и Чьинь подала ей шпильку, чтобы повыше заколоть волосы.
— Я сегодня была в храме и зажгла красные свечи и ароматические палочки перед богиней Гуаньинь. Надеюсь она услышала меня и у вас будут удачные роды.
Вздрогнув, Нина посмотрела на нее:
— Какие роды? Ты о чем?
Ама широко улыбнулась:
— Ой, мисси, не надо от меня скрывать! Что я, беременных не видела? Под китайский Новый год у вас будет ребеночек. Вы бы тоже сходили в храм и попросили, чтобы Гуаньинь послала вам сына.

4.

Нина примчалась к Тамаре бледная и неприбранная. Та аж обомлела: “Что случилось с нашей модницей?”
Сев на низкую скамеечку, Нина плотно обхватила колени, будто у нее что-то болело внутри.
— Все кончено! — прошептала она, подняв на Тамару заплаканные глаза. — Даниэль бросил меня. Сегодня с утра он прислал мне вот это…
Она передала Тамаре визитную карточку, на обратной стороне которой было написано: “Я уезжаю на несколько месяцев в провинцию Гуандун. Берегите себя”.
— Ничего не понимаю! — пробормотала Тамара.
— Это еще не все, — упавшим голосом произнесла Нина. — Я… я беременна.
Некоторое время Тамара молчала, пытаясь осознать случившееся.
— Я не хочу детей! — зарыдала Нина. — Может, у вас есть знакомый врач… ну, который...
Мысли ее разбегались; она то ругала себя, что не догадалась обо всем раньше, то грозилась отравиться.
Тамара сама чуть не расплакалась от жалости к ней.
— Ну, полно, полно… Все будет хорошо. На каком вы месяце?
— На пятом.
М-да, живота у Нины почти не было видно — она только слегка округлилась.
— Рожайте ребенка — другого совета я дать не могу, — твердо сказала Тамара. — Дети — это лучшее, что есть на свете, а после аборта вы заработаете бесплодие или какое-нибудь осложнение.
— Но как я объясню, откуда взялся этот младенец? — простонала Нина.
— Мы что-нибудь придумаем. Но только обещайте, что не будете совершать необдуманных поступков!
— Хорошо, — едва слышно отозвалась Нина.

Вечером Тони принес Тамаре орхидею в пузатом горшке:
— Это тебе! Целуй своего победоносного мужа: сегодня я выиграл в суде, в поло и на бирже!
Тамара обхватила его голову и поцеловала в макушку. У его волос был особый запах — настолько тонкий, что он чувствовался только при первом вдохе.
— Приходила Нина, — сказала она. — Скажи честно, что ты думаешь о ней?
Тони поднял на нее смеющиеся глаза:
— Она милая. — И тут же отвлекся: — Давай после ужина сразимся в шахматы? Если ты меня обыграешь, я буду удивляться до конца недели. Сегодня я удачлив и хитроумен, как Одиссей!
Нежность… Любовь… Все-таки это безумно приятно, когда лучший из мужей абсолютно равнодушен к интереснейшей из женщин.
— Нина беременна, — сказала Тамара.
— О, господи! От кого? — охнул Тони.
— От Даниэля Бернара — от кого же еще? И счастливый отец тут же уехал в Гаундун, чтобы не нести ответственности.
Эта новость настолько поразила Тони, что он весь вечер не мог опомниться и все-таки проиграл в шахматы.

ГЛАВА 10
КАПИТАН ПОЛИЦИИ

1.

Поначалу Ада страшно боялась увольнения, но оказалось, что ее темное прошлое никого не интересует. Ее жалованье было настолько ничтожно, а она сама — настолько тиха и неприметна, что вечно занятая Эдна никогда не задумывалась: “А что эта девушка делает в моем доме?”
Впрочем, Ада и сама этого не знала. Книги мистера Бернара давно были расставлены по полкам и шкафам, и теперь ее работа заключалась в том, чтобы все время быть на месте и по первому зову хозяев приносить им словарь, адресный справочник или еще что-нибудь.
По совету Сэма Ада придумала себе дополнительное занятие: она ходила по книжным магазинам и переписывала названия новинок, а потом являлась к хозяевам с докладом. Иногда они что-то выбирали для себя, но чаще говорили Аде, чтобы она сделала покупку на свое усмотрение. Ада, разумеется, выбирала романы о любви, сама же их читала, а потом пересказывала Сэму.
Тот слушал с большим интересом, а потом делился с Адой новостями из жизни дома:
— Юнь открыл школу для поварят. Только ты никому не говори — это тайна!
Каждый день мальчики от десяти до пятнадцати лет пролезали в дырку в заборе и приходили на кухню для прислуги, чтобы учиться кулинарному мастерству.
Один раз Ада и Сэм спрятались за гаражом и подглядели, как ученики вручают старому повару маленькие конверты.
— Это плата за науку, — шепотом объяснил Сэм. — По доллару с носа. Двадцать детей — двадцать долларов. На что Юню такие деньжищи?
Иногда Ада с Сэмом вскладчину покупали лотерейный билет и мечтали о выигрыше.
— Ты что со своей долей сделаешь? — спрашивала Ада.
— Куплю библиотеку и найму тебя, чтобы ты там работала, — серьезно отвечал Сэм.
Ада хохотала и говорила, что ничего у него не выйдет, потому что она уедет в Америку. Потом они стояли над глобусом и искали на нем Сан-Франциско, Лос-Анджелес и Нью-Йорк.
Единственным человеком, который отравлял жизнь Аде, был отец Эдны — капитан Хью Уайер. Раз в неделю он являлся в гости к дочери и наводил ужас на весь дом. Только мистер Бернар его не боялся, но и ему было противно общаться со стариком, и как только машина капитана появлялась на подъездной аллее, он брал лошадь и отправлялся подышать свежим воздухом.
Больше всего на свете капитан Уайер любил “наводить порядок”. Он по очереди обходил комнаты, ко всему придирался и долго отчитывал прислугу. Аде уже несколько раз доставалось — то за неровно расставленные книги, то за скрипучую форточку. Каждый раз старик доводил ее до слез, и Эдна потом извинялась за него:
— Вы поймите, он уже немолодой человек и ему трудно сдерживать себя.
Сэм называл Уайера “тухлой рыбой”:
— Придет и испортит все, до чего дотронется! Вот мы выиграем в лотерею, и я найму бандитов, чтобы они его убили.

2.

Капитан Уайер появился у дома Бернаров ровно в восемь утра. Звук тяжелых подкованных башмаков загремел в вестибюле, и в зеркале отразилась высокая прямая фигура в мундире цвета хаки. Бой номер два с поклоном принял трость и пробковый шлем капитана.
— Подавайте завтрак! — гаркнул Уайер. — И скажите хозяевам, чтобы спускались. Я жду.
В кухне поднялась испуганная суета, зазвенела посуда, и через десять минут в столовую внесли шипящую яичницу желтком вверх, две полоски бекона, жареные томаты и картофельные пирожки.
Когда Сэм подавал кофе, у него так тряслись руки, что на кофейнике дребезжала крышка.
— Пьяный, что ли? — недобро покосился на него Уайер. — Пошел вон, идиот!
Эдны все не было, и капитан призвал к себе Аду:
— Где хозяин?
Она старалась не встречаться взглядом со стариком.
— Мистер Бернар уехал в экспедицию в провинцию Гуандун. Он ищет там поставщиков редких сортов чая.
— Он что, совсем сбрендил? Какая экспедиция? С чего это вдруг?
— Я… я не знаю…
— Сукин сын… — пробормотал Уайер. — Ладно, я с ним еще разберусь. Что у вас нового?
Ада мучительно соображала, о чем бы рассказать капитану. Тот бросил на тарелку надкусанный пирожок.
— Вот дура! Стоит и не может промямлить двух слов!
Наконец в столовую вошла Эдна.
— А-а, явилась! — закричал капитан, протягивая ей сухую желтую руку.
Поздоровавшись с отцом, Эдна велела налить себе кофе.
— Мисс Маршалл, посмотрите, пожалуйста, почту уже принесли? — попросила она.
Когда Ада вернулась с письмами, других слуг в столовой не было. Она нерешительно остановилась на пороге, не зная, можно ли прерывать хозяев, которые, кажется, говорили о чем-то важном.
— Эти потаскухи разбивают крепкие британские семьи! — гремел капитан, выкатывая глаза. — На прошлой неделе в Шанхайском клубе собирали подписи, чтобы изгнать всех русских из Китая за низкую мораль.
— Тогда надо изгонять и мужей, — отозвалась Эдна. — Их мораль тоже не на высоте.
— А-а, так ты все знаешь?
— Знаю “что”?
— Что твой муженек сделал ребенка Нине Купиной и уехал, чтобы ты сама с этим разбиралась.
Эдна сжалась, будто ее ударили.
— Это неправда! — едва слышно произнесла она, но отец ее не слушал.
— Даниэль не прижил детей с тобой, и это не дело, если у него появится наследник на стороне. А что, если он его усыновит? Получается, что все ваше имущество отойдет ублюдку?
Ада попятилась и неслышно выскользнула из столовой.

3.

Клим задержался в редакции, и Ада истомилась в ожидании: ей не терпелось рассказать ему новость о Нининой беременности.
Наконец в двери повернулся ключ, послышались шаги и движение по полу чего-то тяжелого. Ада выскочила в прихожую и увидела Клима, который затаскивал в квартиру большую коробку.
— Ой, что это?
— Граммофон “Виктрола”! — весело отозвался Клим. — Так, давай думать, куда мы его поставим… Хочешь, в твою комнату?
Он перенес коробку к Аде и вытащил из нее сверкающий полированный ящик.
— Ты посмотри, какая красота! Рупор спрятан внутри, а все детали сделаны из никеля.
— Сколько ж стоит ваш граммофон? — спросила Ада.
Беспечно отмахнувшись, Клим достал из конверта новенькую пластинку и завел мотор.
— Сеньорита танцует?
Из глубины шкафчика послышались звуки танго, и Ада положила руку Климу на плечо.
— Вам что, деньги некуда девать? Небось все жалованье потратили на свои игрушки.
— Если в жизни есть танго, то можно обойтись и без денег, — рассмеялся Клим.
Ада прильнула к нему: все-таки это было счастье, что он приходил домой, приносил всякие диковинки и танцевал с ней!
Потом они сидели на кухне и ужинали. Ада испекла пирог с яблоками, и в первый раз он получился так, как надо. Клим пил чай из недавно купленной расписной чашки и рассказывал о войне между двумя дансингами во Французской концессии. В один из них конкуренты принесли мешок со змеями и в разгар танцев выпустили их под ноги посетителям. А в другом заведении специально нанятые молодые люди заплевали весь пол жеваным табаком.
— А вы знаете, что у вашей жены будет ребенок от мистера Бернара? — спросила Ада. — Причем, как только она забеременела, он ее бросил.
Ада ждала, что Клим возмутится или расстроится, но он сказал, что об этом давно известно всей редакции.
— Многие завидуют Эдне и теперь моют ей косточки: мол, такова участь всех женщин, которые слишком много думают о работе и слишком мало — о семье.
Клима куда больше заботила репутация Эдны, чем своя собственная, и он долго рассуждал о сплетниках, которые зря обижают коллегу.
— Ну а вы-то что скажете? — не вытерпела Ада. — Все-таки Нина вам изменила.
— А мне какое дело? — пожал плечами Клим. — Я с ней год как не живу.
Он сослался на то, что ему завтра рано вставать, и, не допив чай, вышел из-за стола.
— Никому не говори, что мы с Ниной были женаты, — попросил он Аду. — Эдне необязательно об этом знать.

4.

Записная книжка “Доходы и расходы”

Наверное, мне было бы легче, если бы я не знал, кто такой Даниэль Бернар. Но я много раз приходил к Эдне и обменивался с ним рукопожатием. Вот так встречаешь человека и не догадываешься, что однажды он станет любовником твоей жены. Все-таки мир белого Шанхая невыносимо тесен.
Я плохо понимаю, почему мне так совестно за Нину. Я-то тут при чем? Наверное, схожее ощущение бывает у человека, который отдал последние деньги на храм, а потом выяснил, что его пожертвования пропили.
Я пытаюсь не думать о случившемся, но мой рабочий стол стоит у двери, и мне слышно все, что обсуждают не только в коридоре, но и в курилке.
Со стыда я начал избегать Эдну — женщину, которой я обязан всем. Она чувствует это и не понимает, в чем дело. А ей и так трудно: когда тебя предают, всегда кажется, что окружающие отвернулись от тебя и только потешаются над твоим несчастьем.
Но я не могу переступить через себя: вид Эдны, надломленной и посеревшей, вызывает у меня совсем уж дикие мысли. Я до мельчайших подробностей помню скандалы, которые закатывал мой отец, стоило маме улыбнуться кому-нибудь поприятнее и помоложе. Дурная папашина кровь начинает бурлить во мне, и я с превеликим трудом удерживаюсь от того, чтобы… Впрочем, не буду описывать то, что приходит мне в голову.
Я все-таки решил поставить точку в этой гнусной истории и, узнав адрес Нины, отправился договариваться о разводе.
Оказалось, что моя супруга живет в белом особняке с зеленой лужайкой перед крыльцом. Она получила все, о чем мечтала, хотя жаль, что она так быстро забеременела и потеряла всякую ценность в глазах любовника. Но тут ничего не поделаешь: век даже самых блистательных куртизанок не долог.
Интересно, что теперь будет с моей “поющей девой”? Кому она теперь будет нужна?
Пока я рассматривал Нинин дом, из ворот выехал черный “Форд” с желтыми фарами и колесами, и в окошке я разглядел Нину. Она меня то ли не заметила, то ли не захотела узнать, и наша встреча не состоялась.
В течение долгих месяцев я пытался угадать, что привело Нину в Линьчэн. Теперь, по крайней мере, все ясно: она поехала туда из-за Даниэля Бернара. Но как она могла зазвать меня в купе? Что случилось с моей девочкой? Какой дьявол вселился в нее? Боюсь, что на эти вопросы я уже никогда не найдут ответа.
Я пытаюсь осознать, что у Нины будет ребенок от другого… И хотя я уже давно не имею на нее никаких прав, для меня это какое-то святотатство, попрание самых главных законов бытия. Невозможно представить, что когда-то мы сидели в обнимку и придумывали имена для наших будущих детей. Мне хотелось назвать девочку Екатериной, как маму, а мальчика…
Впрочем, об этом тоже не стоит писать. По-моему, я сейчас занимаюсь тем, что ковыряю в ране ржавым гвоздем.

5.

Душа просит драк и безрассудства, и я подрядился вести колонку “Уголовная хроника”.
В Шанхае торговлей оружием, людьми и наркотиками занимаются несколько преступных организаций, самая влиятельная из которых называется “Зеленая банда”.
История ее возникновения довольно любопытна:
Несколько столетий назад лодочники, живущие вдоль Янцзы, создали гильдию, члены которой давали друг другу пищу и кров на время стоянок. В середине прошлого века в Китае началось восстание религиозных фанатиков тайпинов, приведшее к невиданным человеческим жертвам: торговля замерла, лодочники остались не у дел и, чтобы прокормиться, занялись контрабандой соли, продажа которой являлась императорской монополией.
Вскоре выяснилось, что завезенный британцами опиум куда прибыльнее, и благодаря ему лодочники не только разбогатели, но и сплотились в крепкую, хорошо вооруженную банду, основанную на принципах землячества.
Приезжает крестьянский парень в Шанхай — куда он пойдет, чтобы устроиться? К землякам. Они дадут ему работу и жилье, а за это потребуют беспрекословного подчинения. Надо принять участие в налете? Перепродать краденное? Укрыть раненого бандита? Все задания вышестоящих братьев выполняются беспрекословно.
Могущество Зеленой банды выросло настолько, что терпеть ее в иностранных концессиях стало невозможно, и торговля опиумом была объявлена вне закона. Вот так всегда: сначала выпустим джинна из бутылки, а потом думаем, как загнать его обратно.
Этим летом новым начальником отдела по борьбе с наркоторговлей назначили весьма примечательную личность — отставного британского офицера по имени Джонни Коллор.
Невысокий и плотный, Джонни носит мятый серый плащ и клетчатую кепку, которую не снимает даже в помещении. Через всю его кудреватую голову тянется розовый шрам от удара немецкой сабли, и Джонни называет его своей “главной извилиной”.
Он настоял, чтобы ему выдали пачку ордеров на обыск с подписью главного магистрата Смешанного суда:
— Графу с адресом оставьте пустой: я сам впишу, что надо. А если все делать по форме, так судейские крысы быстро сдадут меня наркоторговцам. Те им взятки дают, чтобы точно знать, когда и где будет следующий обыск.
Работа его отдела настолько успешна, что в городской тюрьме хватаются за голову: преступников уже некуда девать. Впрочем, толку от арестов немного: наркоторговцы перебираются на соседние улицы, во Французскую концессию или китайский город, и там все идет по-старому.
Я познакомился с Джонни на публичных слушаниях по проблеме организованной преступности — наши места в зале оказались рядом.
Эдна Бернар от имени Лиги Морального Благоденствия рассказывала о том, что в Шанхае каждый пятый мужчина курит опиум, и требовала жестоко наказывать не только торговцев, но и покупателей.
— Наркоманы выносят из дома все до последней плошки, а потом их дети вынуждены просить милостыню!
Мы с Джонни Коллором только переглядывались и вздыхали.
Если товар прибыльный, то гонения на него только взвинчивают цены и укрепляют власть бандитов. Никто не заставляет китайцев курить опиум — точно так же русских мужиков никто не заставляет пить водку. Это спрос рождает предложение, а не наоборот. Причина наркомании — отнюдь не в доступности зелья, а в отсутствии таких банальных вещей как смысл жизни и уважение к себе. Если человек не в состоянии изменить внешний мир, он меняет мир внутренний, и эта потребность настолько велика, что все полицейские мира не справятся с нею.
По словам миссис Бернар, Лига Морального Благоденствия каждый месяц открывает новые кружки и читальни — дабы отвлечь бедняков от пагубного пристрастия. Дело, конечно, полезное, но Джонни сказал мне, что богатство, которое Эдна расточает на благотворительность, основывается на лихоимстве, взятках и торговле наркотиками. Оказывается, папаша Эдны, будучи комиссаром полиции, двадцать лет пас опиекурильни и обдирал китайских купцов.
Шанхай не перестает меня удивлять: Добро и Зло тут не то что переплетены, а немыслимы друг без друга.

6.

Полицейские в штатском окружили дом с вывеской по-английски и по-китайски:

Аптека
ВОЛШЕБНОЕ ОБЛАКО
надежные средства для излечения всех болезней

Сгущались сумерки. Клим, Джонни и его помощник Феликс стояли за углом и ждали, когда вернется хозяин аптеки. По агентурным данным у него всегда можно было купить зелье оптом и в розницу.
Феликс — высокий, смуглый, горбоносый парень — оказался русским из числа бывших кадет.
— Вот мороз завернул! — ворчал он, пряча покрасневшие руки в карманы плаща. — Но это еще ничего… Это не летом в бочках на пристанях сидеть — сверху печет, а снизу москиты жалят. Я после одной такой засады две недели на задницу сесть не мог.
Джонни выглянул за угол:
— Ага, вот и наш аптекарь пожаловал! — Он махнул человеку на противоположной стороне улице: “Приготовьтесь!”
— Мы позавчера разгромили одну опиекурильню, — продолжал Феликс, не сводя глаз с окон “Волшебного облака”. — Ворвались в комнату, а там наркоманов — человек двадцать: валяются на лежанках, глаза — как пуговицы. “Господин, я болен. Я должен курить опиум — мне доктор прописал”. Знаем мы этого доктора! Он всем пациентам одно и то же прописывает — трубку с зельем. У него обезьяна есть, макака на цепочке, так она тоже курит — я своими глазами видел. А “лекарство” они из “Волшебного облака” получали.
Клим делал пометки в маленьком блокноте.
— Зря на рожон не лезьте, — предупредил их Джонни. — Тут такой народ: пулю всадят — и не моргнут.
Он посмотрел на часы, поднял руку и скомандовал:
— Пора!
Клим помчался вслед за остальными, влетел в аптеку и встал, щурясь от яркого света лампочки. Полицейские ловко, будто на тренировке, проводили обыск. Под ботинками хрустело стекло, в воздухе летал пепел из разворошенной печи.
Клим с любопытством оглядывал тесное помещенье. Вдоль стен стояли темно-красные шкафы со множеством ящичков, на полках громоздились запечатанные горшки, а на столе рядом с медными весами и письменными принадлежностями лежала большая белая кукла, утыканная длинными иглами. На ней были обозначены меридианы, по которым струится “ци” — энергия жизни.
На лестнице послышался стук тяжелых башмаков.
— Там сейф на втором этаже! — крикнул сержант Тротс.
Джонни схватил аптекаря за грудки.
— Спроси его, где ключи? — велел он переводчику.
Аптекарь принялся что-то тарахтеть, брызги слюны попали на Джонни, и тот с отвращением оттолкнул его.
— Что он говорит?
Переводчик скривился:
— Он ничего не понимает, сэр. Кажется, он из другой провинции и не владеет шанхайским диалектом.
— Врет, сволочь!
Джонни достал из кобуры револьвер и пальнул в стену. Аптекарь сдавленно охнул и, помертвев, упал ничком.
— Хлипкий народ… — сквозь зубы процедил Феликс.
Джонни обшарил ящики конторки:
— Вот ключи! Идемте.
Они поднялись наверх. В спальне на втором этаже стояла большая кровать с алым пологом; на ней, забившись в дальний угол, сидела женщина с двумя насмерть перепуганными детьми.
— Уберите! — поморщился Джонни, и полицейские живо вытолкали их.
За кроватью находился сейф, накрытый расписным покрывалом, на котором стояли бронзовые подсвечники и вазы. Джонни сдернул его и, повозившись с ключами, открыл дверцу сейфа.
Клим потянулся смотреть — что внутри.
— Ничего себе! — присвистнул он, увидев сложенные друг на друга пакеты.
Феликс достал из кармана нож и вскрыл несколько оберток.
— Индийский опиум, — сказал он, попробовав содержимое на язык. — И кокаин.
Джонни вытащил из сейфа папку с бумагами.
— Иди-ка сюда! — позвал он переводчика. — Что тут написано?
Тот пробежался взглядом по иероглифам.
— Сэр, это списки поставщиков... и время...
Глаза Джонни загорелись.
— Ого! — Он начал рыться в бумагах. — Да тут и по-английски, и по-французски есть. Ну, аптекарь наш сядет!
На лестнице снова послышался топот, и на площадку вылетел китайский мальчишка лет четырнадцати. Под его зеленой рубахой было что-то спрятано.
— Держи его! — завопили снизу.
Тротс вцепился китайчонку в плечо, но тот выхватил из-за пазухи револьвер и выстрелил. Обливаясь кровью, сержант повалился на ступени. Мальчишка метнулся к окну, врезался в Клима и снова поднял револьвер.
“Вот и приехали…” — пронеслось в голове у Клима, а дальше все смешалось: звук выстрела, детский вопль и стук чего-то тяжелого о пол. Только мгновение спустя Клим осознал, что случилось: Феликс запустил в мальчишку вазой и сломал ему кисть.

Прибыли еще полицейские, следом набежали репортеры и фотографы. Все поздравляли Феликса и что-то спрашивали у него, но он, смущаясь, прятался за спину начальника.
— Феликс Родионов — редкой породы парень, — хвастался Джонни. — Он пришел устраиваться к нам в участок, и комиссия хотела его забраковать: уж больно тощий был. Я его спросил: “Что ты умеешь делать?” А он мне: “Нападайте с ножом, не стесняйтесь!” И что вы думаете? Выбил, сукин сын! У меня выбил нож! Я давно говорил, что личный состав полиции надо пополнять по расовому признаку. Пусть уж лучше русские служат, чем китайцы.
Джонни пересел на своего любимого конька и начал рассуждать о том, что цветным ни в чем нельзя доверять, потому что они всегда сговорятся за спиной белых:
— У нас больше двух третей личного состава — китайцы и сикхи из Индии. Во Французской концессии та же картина, только у них вместо сикхов — вьетнамцы.
Джонни все больше распалялся, журналисты записывали за ним, а Клим, уже слышавший это тысячу раз, пошел переговорить с Феликсом.
Тот сидел на лавочке на заднем крыльце, курил и гладил толстую рыжую кошку, тершуюся у ног.
— Спасибо, что спасли мне жизнь, — сказал Клим, присаживаясь рядом.
Феликс шмыгнул носом.
— Не за что. И не надо меня на “вы” называть — чай, я не барышня.
Они разговорились. Феликс был сиротой родом из Омска, и его в числе других кадет эвакуировали сначала во Владивосток, а потом в Шанхай.
Один из купцов-благотворителей отдал кадетам свой дом, и они жили там в страшной тесноте — им даже спать приходилось по очереди. Кормить семьсот мальчишек было не на что, и французский консул разрешил проводить лотерею в пользу младших сирот, — тем они и пробавлялись. Выпускники зарабатывали, роя могилы и карауля склады, и только немногим, вроде Феликса, повезло устроиться на хорошую должность.
— Мне б до инспектора дослужиться! — мечтательно проговорил он. — Инспекторам по триста долларов в месяц платят и отпуск дают: хочешь — семнадцать дней в год, а хочешь — семь месяцев каждые пять лет. Но для этого надо отличиться.
— Ты уже придумал как? — спросил Клим.
Феликс кивнул.
— Мой знакомый работает вышибалой в кабаке “Три удовольствия”. Он говорит, что все спиртное, которым они торгуют, куплено без таможенных пошлин, а поставляет его здешний чехословацкий консул. Я давно предлагаю Джонни взять его, но он не хочет туда соваться, потому что это французская территория. Но ведь Иржи Лабуда живет в Международном поселении, а значит, он наш клиент!
— Как ты сказал? Иржи Лабуда? — ошеломленно переспросил Клим.
— Это фамилия у консула такая, — отозвался Феликс. — Хочешь, мы его вместе выследим? Тебе материал для газеты будет, а меня, может, по службе продвинут. Дело скандальное: шутка ли — дипломатический работник — и такой гнидой оказался!
Клим не знал, что и думать. Интересного дружка выбрала себе Нина!
— Да ты не сомневайся! — принялся уговаривать Феликс. — Этот Лабуда — парень хилый: ему в морду двинешь и готово дело. Только он с шофером все время ездит, а тот здоровый, как кабан. Но вдвоем мы их легко уломаем.
— Ну что ж, давай поохотимся, — помедлив, отозвался Клим.
Феликс просиял.
— Тогда приходи завтра в “Три удовольствия” — в семь часов.

ГЛАВА 11
ДОМАШНИЙ АРЕСТ

1.

Из-за беременности Нина отказалась проводить вечеринки, и Иржи устроил ей скандал:
— Как мы будем платить по счетам? Из вас мать — как из меня Наполеон. Сделайте аборт, пока не поздно!
Нина была готова его убить.
— Не смейте заикаться о моем ребенке!
Дон Фернандо тоже был недоволен тем, что Нина вышла из игры, и все пытался придумать новый способ заработать на чехословацком консульстве.
— Мадам, у меня гениальная идея! — приставал он к ней. — Как насчет поставок спиртного под видом дипломатического груза? В Америке сейчас сухой закон, и цены на пойло взлетели до небес. Предлагаю изготавливать здесь “французские вина” и переправлять их в США через Канаду.
С Доном Нина тоже рассорилась в пух и прах.
С ней происходило нечто невероятное — какой-то тектонический сдвиг, природный катаклизм, и сама мысль о том, чтобы расходовать себя на пойло, казалась Нине чудовищной.
Мир менялся на глазах: уличные запахи — бензина, табака и арахисового масла — вызывали тошноту, а нищие матери с детьми наводили панику. Нина не могла ни о чем думать, кроме своего ребенка. Величайшее удовольствие — набег на игрушечную лавку или мастерскую, где шьют приданое для младенцев. Величайшее горе — мысли о гражданстве: родится малыш — как выправлять ему документы?
Прошлое и будущее приобрели совсем иное значение. Совсем недавно разрыв с Даниэлем казался Нине чуть ли не катастрофой, а сейчас она была даже рада этому: “Слава богу, он не собирался на мне жениться. А то его бы удар хватил, если бы он развелся с Эдной, а потом узнал о моей беременности”.
О Климе Нина старалась не думать. Если разыскать его и во всем признаться, он решит, что она навязывает ему чужого ребенка — ведь добрые люди наверняка ему донесут, что Нина все лето крутила роман с Даниэлем Бернаром.
Ей хотелось, чтобы ее малыш был важен не только для нее самой, и она испытывала непреодолимое желание говорить о нем — пусть даже со слугами. Но они давали ей такие советы, что она терялась. По их понятиям молодая мать не должна была выходить из дома, мыть голову, шить и стоять на ветру.
Нина сбегала к Тамаре, которая, слава богу, тоже потеряла интерес к вечеринкам и теперь готова была часами обсуждать вопросы кормления и воспитания.
— Наверное меня все осуждают за то, что я решила родить ребенка неизвестно от кого, — вздыхала Нина. — Теперь ни одна порядочная женщина не пустит меня на порог. Кроме вас, разумеется.
— А вам никто, кроме меня, и не нужен! — весело отзывалась Тамара.
Нина благодарила ее за доброту, а сама думала о том, что теперь она точно никуда не денется от миссис Олман: нового мужа ей не найти, о собственных деньгах можно забыть, и роль приживалки — это все, на что она могла рассчитывать.

2.

— Мне надо съездить на Ятс-роуд, — сказала Тамара мужу. — Я хочу выбрать приданое для Нининого ребенка.
Тони пришел в ужас: “У тебя может смещение произойти!”, но все же заказал для Тамары особый паланкин. Перед тем, как посадить ее внутрь, он положил на сиденье яйцо и долго гонял носильщиков вокруг дома, чтобы удостовериться, что яйцо не разобьется.
Когда слуги вынесли Тамару на улицу, пошел снег. Она блаженно жмурилась и полной грудью вдыхала холодный воздух.
— Страшно представить, сколько времени я просидела взаперти!

3.

Англичане называли Ятс-роуд “Улицей Тысяч Ночнушек”, а американцы — “Штановой аллеей”: здесь можно было найти одеяние на все случаи жизни — от рождения до похорон.
Носильщики бодрой рысцой несли Тамару вдоль разукрашенных витрин, следом в машине Олманов ехала Нина, а в арьергарде двигались слуги с тачками: они должны были забрать покупки и отвезти их Нине домой.
— Вперед, к мистеру Букерсу! — кричала Тамара из своего паланкина.
Шофер кивал и медленно двигался следом, не обращая внимания на гудки обгонявших его автомобилей. Сидевшая на заднем сидении Нина смеялась: уж больно комичной выглядела их процессия.
Лавка “Букерс и Ко” была настоящим раем для беременных женщин. Нина потерянно ходила вокруг прилавков и разглядывала атласные одеяла, пологи на кроватку, белье с нежной вышивкой и серебряные погремушки — тысячи прелестных вещей от которых таяло материнское сердце.
— Глаза разбегаются, — вздохнула она, кутая живот в лисью шубу. — Не знаю, что и выбрать.
— Сидите и отдыхайте, — велела ей Тамара. — Я сама все сделаю.
Приказчики разложили перед ней кипы детского платья, но она не успела ничего посмотреть. Нина ахнула — подол ее платья был мокрым, а на пол натекла неприличная лужа.
Сердце Тамары забилось:
— У вас воды отошли! Быстро в авто!
Добраться до дома они не успели: на углу Вэйхайвэй-роуд столкнулись два грузовика, движение остановилось, и полсотни автомобилей застряли в пробке.
Девочка Нины родилась на заднем сиденье автомобиля. Шофер принимал роды, Тамара командовала им из своего паланкина, а носильщики отгоняли прочь любопытных.

4.

Кабак “Три удовольствия” находился на маленькой улочке, которую называли Кровавой Аллеей. Здесь дня не проходило без драк, но невозмутимые вьетнамцы-полицейские вмешивались только в случае поножовщины или стрельбы.
Каждый вечер Феликс оставлял служебный мотоцикл у коновязи, сажал рядом мальчишку, чтобы тот караулил его машину, и они с Климом шли в кабак — дожидаться появления чехословацкого консула.
За изрезанными столами собирался темный народ: военные моряки всех званий и национальностей, китайские генералы без армий и портовая шпана. Между ними ходили потные взлохмаченные девки и пытались сесть на колени к посетителям. Иногда из темноты появлялся карлик-малаец и предлагал трубки с опиумом:
— Если у вас нет денег, всегда можно купить опиумную воду за пять медяков, — соблазнял он.
“Вода” изготовлялась тут же, под прилавком: малаец вычищал из трубок остатки опиума и разводил их кипятком.
— Пробирает лучше кокаина! — клялся он и корчил рожи, показывая, какое блаженство доставляет его товар.
Феликс пил пиво и рассказывал Климу о своих друзьях-кадетах. В последнее время многие из них поговаривали о возвращении на Родину: в Китае им не было места, а в России можно было бесплатно выучиться на машиниста или зубного техника — об этом говорилось в листовках, которые подбрасывали на подворье Богоявленской церкви.
— Мы-то в полиции знаем, кто печатает эти бумажки, — горячился Феликс. — Большевики специально засылают в Шанхай своих агентов, чтобы они переманивали молодежь на свою сторону. Для них белые эмигранты — как кость в горле: в Кремле боятся, что мы соберемся с силами и отвоюем Россию.
— И что, есть те, кто верит большевикам? — удивился Клим.
— Да сколько угодно! Мой друг поехал во Владивосток и пообещал рассказать в письме — как оно там. Мы заранее уговорились: если в России все хорошо, он пришлет фотографию, на которой его заснимут стоящим. А если все плохо, то он будет сидеть на стуле. Знаешь, какая карточка мне пришла? Мой друг лежал на полу!

5.

Господин Лабуда появился в “Трех удовольствиях” через пару недель — расфранченный в шелковый цилиндр и темно-зеленое пальто c бобровым воротником.
Клим следил за его отражением в косом зеркале бара: Иржи пошушукался с высоким одноглазым китайцем, потом спросил у официанта пива и, посидев над кружкой минут десять, шмыгнул в коридор, ведущий в задние комнаты.
— Пойдем посмотрим, что он затеял! — шепнул Климу Феликс.
Они быстро прошли мимо дымной кухни и ряда дверей, из-за которых слышался женский смех. На полу рядом с черным ходом валялся то ли пьяный, то ли мертвый. Перешагнув через его ноги, Феликс выглянул наружу.
— За мной! — позвал он Клима и побежал назад в общую залу. — У Лабуды полная машина ящиков со спиртным!
Они вылетели на запруженную матросней улицу и чуть не попали под колеса “Форда”, выехавшего со двора. Клим оторопел — это была Нинина машина!
Феликс отвязал от коновязи мотоцикл и вскочил в седло:
— Поехали!
Они мчались по улице, ловко уворачиваясь от грузовиков и лошадей. У Клима содрогалось сердце: неужели Нина участвует в аферах Лабуды? Она же на сносях — куда ее понесло?!
Через несколько минут “Форд” пересек границу Международного поселения.
— Мы этого Лабуду тепленьким возьмем! — возбужденно крикнул Феликс. — У чехов нет права экстерриториальности, так что он не отбрыкается.
Когда “Форд” свернул в одну из пустынных улиц близ ипподрома, Клим понял, что Иржи направляется к Нине. На темной дороге никого не было; лишь в глубине заснеженных садов тускло светились окна богатых вилл.
Клим пригнулся к уху Феликса:
— Лабуду надо брать прямо сейчас! Иначе он приведет нас к своим дружкам, а нам с ними не справиться.
Феликс кивнул и, обогнав “Форд”, преградил ему путь. Завизжали тормоза и, чуть не вылетев на обочину, машина остановилась.
— Ты что, ослеп?! — заорал шофер, высунувшись из окна, и тут же осекся, увидев в руке Феликса бляху полицейского.
Клим соскочил с мотоцикла и рывком распахнул заднюю дверь машины.
— По какому праву?! — испуганно вскрикнул Иржи.
Подошедший Феликс сунул ему под нос револьвер и показал на наваленные на сиденья ящики:
— Что у вас тут?
— Н-ничего…
Клим достал перочинный нож, отодрал крышку… и замер: внутри лежали стволы от пулеметов.
— Это не мое! — завопил Иржи. — Меня заставили! Это Нина виновата…
Клим с силой толкнул его в плечо, не дав договорить:
— Заткнись!
У Феликса горели глаза от азарта.
— Документов на оружие нет? Ну что ж, прекрасно! Значит, поедем в участок разбираться. — Он сел на заднее сиденье рядом с Иржи и приставил револьвер к голове помертвевшего шофера: — Гони на Нанкин-роуд! Попробуешь дернуться — убью. Клим, будь другом, довези мой мотоцикл до участка!
Хлопнули дверцы, автомобиль сорвался с места и исчез в холодной мгле.
Клим стоял посреди улицы, глядя им вслед. Лабуда наверняка начнет валить все на Нину и ее арестуют…

6.

С непривычки Клим далеко не сразу сумел довести мотоцикл до полицейского участка на Нанкин-роуд.
В приемной его встретил Феликс.
— Ну и птицу мы с тобой поймали! — радостно воскликнул он. — Мы с Джонни потребовали у Лабуды документы и адрес его начальства в Праге, и знаешь, что выяснилось? Он самозванец! Он сам себя назначил консулом и задурил голову китайским чиновникам, чтобы не платить таможенные сборы за спиртное.
— А пулеметы у него откуда? — спросил Клим.
— Он говорит, что от немцев. Но, по-моему, он врет: все его стволы российского производства. Он намеревался продать их знакомым бандитам.
У Клима немного отлегло от сердца. Кажется, Лабуда ничего не сказал насчет Нины.
— У него истерика началась, — усмехнулся Феликс. — Вот не поверишь: рыдал в три ручья и бился башкой о стену. Мы его в камеру отправили — чуток охладиться, а я рапорт на имя Уайера составил.
К ним подошел Джонни Коллор и хлопнул Феликса по плечу:
— Да тебе медаль впору выдать!
Клима допросили в качестве свидетеля, а когда протоколы были подписаны, Джонни отправил его к комиссару полиции:
— Уайер хочет с тобой поговорить.

7.

Кабинет комиссара был обставлен дешевой казенной мебелью и украшен портретами королей и президентов.
— Садитесь! — велел Уайер Климу, показывая на потертый стул. — Вы освещаете уголовную хронику в “Ежедневных новостях“?
Клим кивнул:
— Да, я.
Уайер был простужен и то и дело с хрипом прочищал горло.
— Когда будете писать статью о сегодняшнем аресте, обязательно вставьте, что преступник сожительствовал с женщиной по имени Нина Купина и что он является отцом ее ребенка. Я понятно изъясняюсь?
Куда уж понятнее… Уайер хотел спасти честь Эдны и свалить на Иржи грехи своего зятя.
— Нина Купина только что родила, и мы посадили ее под домашний арест, — продолжил капитан. — Лабуда показал на допросе, что именно эта дама заставила его учредить фальшивое консульство. Я надеюсь, вы не забудете упомянуть об этом.
Клим похолодел: капитан явно собирался посадить Нину в тюрьму. А кто навел Уайера на ее след? Клим Рогов и Феликс Родионов.
— Для хорошего репортажа требуются детали, — сказал Клим. — Мне надо посмотреть на дом, в котором жили преступники, и поговорить с охраной.
— Это еще зачем? — не понял Уайер.
Ни до, ни после Климу не приходилось произносить таких страстных речей о сути журналистики. Он рассказывал о современных требованиях к репортажу и уверял капитана, что главный редактор не примет от него материал, если в нем не будет комментариев полицейских, которые сторожат подозреваемую.
— Вот чушь собачья! — пробормотал Уайер, но все-таки написал записку начальнику караула — чтобы тот посодействовал господину журналисту.

8.

Вернувшись к Нининому дому, Клим потребовал, чтобы ему разрешили поговорить с арестанткой, но толстопузый сержант ничего не хотел слушать:
— Приходите с утра — сейчас уже поздно.
— Мне нужно сейчас! — Клим сунул ему в руку серебряные часы с надписью “За отличный глазомер”.
Сержант взвесил их на ладони.
— Ну, попробуйте… Только мисси все равно вас не примет: ей не до интервью.
Караул играл в карты в разоренной обыском прихожей. При виде начальника полицейские вскочили и вытянули руки по швам:
— Мисси у себя, никаких происшествий не было!
Со второго этажа донесся плач ребенка, и, не дожидаясь разрешения, Клим бросился вверх по лестнице.
Он не сразу смог найти Нинину спальню в темной анфиладе комнат: ему казалось, что детский крик раздается отовсюду.
Наконец Клим увидел дверь, из-под которой выбивался слабый свет, и, постучав, вошел.
— Ну что вам еще надо?! — простонала Нина и замолкла, уставившись на него.
Она сидела на кровати — растрепанная, подурневшая, с темными кругами под глазами. На руках у нее извивался плачущий ребенок.
Полицейские и здесь все перевернули вверх дном: ковер был сбит в кучу, на полу валялось женское белье, бумаги и сломанный стул.
— Нина… — тихо позвал Клим.
Она прижала ладонь к губам и заплакала, содрогаясь всем телом.
Клим смотрел на нее, не зная, что предпринять: ребенок верещит, мать сама плачет…
Он скинул пальто и сел рядом с Ниной, старательно отводя взгляд от младенца.
— Я не могу покормить Катю! — сквозь рыдания проговорила Нина.
Она все-таки назвала дочь Катей — как они когда-то решили.
Девочка тыкалась в неестественно большую грудь Нины, но так и не могла ухватить сосок.
— Подложи ей что-нибудь под спину, — посоветовал Клим. — Тебе неудобно держать ее на весу.
Они долго возились, перекладывая младенца, и то и дело срывались на злой шепот:
— Ты что, не видишь — ее надо приподнять!
— Да ей так неудобно!
Наконец Катя разобралась что к чему. Нина откинула голову на подушку: от усталости у нее закрывались глаза.
— Если меня арестуют, ты позаботишься о Кате?
— Я не брошу твою дочь, — бесцветно отозвался Клим.
— Это и твой ребенок!
Только этого не хватало… Теперь, помимо Даниэля и Иржи, в отцы записали и самого Клима.
— Тебе не нужно лгать, чтобы получить то, что ты хочешь, — сказал он. — Раз я пообещал, значит выполню.
У Нины задрожали губы.
— Убирайся к черту! От такого папаши все равно никакого толка!
Клим едва сдержался, чтобы не наорать на нее, но сейчас было не время бороться за правду.
— У тебя есть адвокат? — спросил он.
Нина кивнула.
— Его зовут Тони Олман. Он уже приходил и пообещал спасти нас с Иржи.
— Это правда, что ты втянула его в аферу с чехословацким консульством?
— У меня не было другого выхода! Деньги кончились, и я не представляла, как еще можно заработать.
— И поэтому ты стала торговать пулеметами?
Клим описал, при каких обстоятельствах был арестован Иржи, и Нина совсем растерялась.
— Я ничего об этом не знаю! Мы продавали только шампанское и коньяк, и я вообще запретила Иржи заниматься этим, пока я не рожу.
— Ну, значит, он тебя не послушал, — вздохнул Клим. — Теперь Уайер хочет представить дело так, будто ты родила не от Даниэля, а от Иржи.
— А ты что, не сказал ему, что мы с тобой встретились в Линьчэне? С тех пор прошло ровно девять месяцев.
— Нина, прекрати!
— Я понимаю, что виновата перед тобой… Но ведь так нельзя мстить! Ты нарочно сделал все, чтобы я забеременела!
— Я сделал?!
— Ты исчез, не оставив мне даже записки! Я ждала тебя, ждала…
Клим настолько привык считать себя пострадавшей стороной, что Нинино объяснение не укладывалось у него в голове.
— Я опаздывал! Это ты приехала в Линьчэн развлекаться, а у меня была работа!
Сама мысль о том, что в действиях Нины не было злого умысла, повергла его в смятение.
— Что вы так долго? — крикнул из коридора сержант. — У меня сейчас смена закончится!
Клим поднялся — все еще разгоряченный ссорой, злой и непреклонный.
— Мне надо идти.
Подобрав с пола пальто, он направился к двери, но Нина остановила его:
— Погоди! Я… ну в общем… Спасибо, что ты пришел ко мне!
Впервые за полтора года, если не считать Линьчэна, Нина дала понять, что ценит своего мужа.
— Я вернусь завтра, — пообещал Клим и вышел из комнаты.

Трамваи уже не ходили, и ему пришлось добираться до дома пешком. Он быстро шагал по черно-белому городу и пытался осознать случившееся. Растерянность сменялась то возмущением, то надеждой: а вдруг Катя действительно была его дочкой? Клим был совершенно не готов к этой мысли и не представлял, что ему надлежит делать.
Он всегда хотел детей, но когда думал о них, ему представлялось, что у него есть дом, достаток и любящая и любимая жена, в верности которой не приходится сомневаться. А теперь что будет? С одной стороны, Клим не мог поклясться, что в ту ночь они с Ниной были особо аккуратны, но с другой стороны, поверить ей на слово мог только наивный человек. Нина уже много раз доказывала, что понятие “честность” не особо ее волнует.
Невероятно: осознавать все это и, тем не менее, замирать от неуместной, плохо объяснимой радости — Нина все-таки вернулась в его жизнь! А если она родила ребенка от Даниэля Бернара — ну пусть будет так. Многие воспитывают чужих детей — мир от этого не перевернулся.
Лишь бы Нину не упекли в тюрьму! Лабуда наверняка все будет валить на нее, да и капитан Уайер постарается поквитаться за свою дочь.
Каким богам молиться, чтобы все обошлось? Какие жертвы приносить?
Клим поднял глаза на роскошное зимнее небо: над крышами теснились бесчисленные звезды — как публика в Колизее, ждущая исхода боя.

ГЛАВА 12
ДВЕ ДЕВОЧКИ

1.

Нина двигалась, как в бреду: тело плохо слушалось ее, а ей надо было приспосабливаться к домашнему аресту и устроить все так, чтобы у Кати были чистые пеленки, а у нее самой — еда и уголь для печи.
Слуги с перепугу разбежались, полицейские могли в любой момент вломиться в комнату, телефон был отключен, и Нине казалось, что ее отрезали от всего мира. Она даже не знала, в чем ее обвиняют и что ей грозит.
Как Иржи мог заняться торговлей оружием? Ведь он был нерешительным, как овца, и единственное, на что у него хватало смелости — это подтрунивать над Ниной.
“Наверняка это Дон Фернандо подбил его! — думала она. — Ну я им задам, когда меня выпустят из-под ареста!”
Клим снова явился проведать ее, и Нина сразу поняла, что он не хочет даже смотреть на Катю. Он не пытался взять ее на руки, не спрашивал, как у нее дела, а когда Нина заговорила о ребенке, неуклюже попытался сменить тему:
— Сейчас главное — снять с тебя все обвинения.
Для Клима Катя была не подарком судьбы, а проблемой, и это оскорбляло Нину до глубины души.
— Почему ты взялся мне помогать? — напрямую спросила она. — Ты считаешь, что я тебе вру, и Катя — не твой ребенок. Но тогда чего тебе от нас надо?
— Ничего! — обозлился Клим и тут же начал придумывать объяснения: — В какой-то мере я виноват в том, что тебя посадили под арест… Мы, конечно, давно расстались, но ты мне не чужой человек… тем более, ты только что родила… Ну, в общем… ты сама все понимаешь.
Но Нина ничего не понимала. Клим играл в благородство? Пытался загладить вину? Или опять доказывал, какой Нина была дурой, когда сбежала от него?

После Клима явился Тони Олман.
— У меня две новости: одна хорошая, другая плохая. С какой начать?
— С хорошей! — с надеждой проговорила Нина.
Тони ввел в спальню китаянку с улыбчивым морщинистым лицом.
— Это няня, — объявил он. — Она будет помогать вам с ребенком.
Нина и слышать не хотела о том, чтобы доверить Катю чужой тетке, но Тони настоял на своем:
— Если вы будете ходить чумная от недосыпа, вы наговорите глупостей на допросах и вас посадят.
Страдая, Нина разрешила няне унести девочку.
— Эта женщина ходит, а за ней холодный воздух завихряется! — простонала она, когда за няней закрылась дверь. — Ну что вы смеетесь?! Ведь так можно простудить ребенка!
Тони не осуждал и не разубеждал ее.
— После родов Тамара тоже сходила с ума от каждого пустяка, — улыбнулся он.
— А какая плохая новость? — спросила Нина.
Лицо Олмана помрачнело.
— Вчера ночью Иржи умер в камере.
— Как?!
— Мне сказали, что у него было кровоизлияние в мозг.
Тони взял Нину за руки и посмотрел ей в глаза:
— То, что я скажу сейчас, покажется вам верхом цинизма, но для вас это единственный выход. Мы все должны валить на Иржи: он не посвящал вас в свои махинации и вы понятия не имели, что чехословацкое консульство является фальшивкой. О продаже спиртного и оружия вам тоже ничего не известно. Дона Фернандо сейчас нет в городе, шофер ни о чем не догадывался, так что полицейским не за что зацепиться.
— Я поняла, — проговорила Нина дрожащим голосом.
Тони потрепал ее по плечу.
— Мы с Тамарой возьмем на себя похороны Иржи. Жаль парня, ну да кто виноват в том, что случилось?
— Я виновата! — всхлипнула Нина. — Это я заставила его стать консулом!
— Иржи знал, на что шел, так что не принимайте на себя больше вины, чем можете унести. Тамара попросила, чтобы вы позвонили ей, как только вам разрешат пользоваться телефоном. Она передает вам привет и наилучшие пожелания.

2.

Записная книжка “Доходы и расходы”

Так и не дождавшись статьи об аресте чехословацкого консула, Уайер позвонил мне и потребовал объяснений. Я без лишних слов объявил Катю своей дочерью и сказал, что не могу приписать ее покойному Лабуде.
Я думал, что Уайер обрадуется этому повороту событий, но куда там! Он орал так, что мне пришлось отставить трубку от уха. Мне припомнили все: неудачную национальность, пороки моей родины и мои собственные недостатки.
— Сколько тебе заплатили за эту брехню?!
Капитана так взбесило невыполнение его приказа, что он даже не понял, насколько моя “брехня” облегчает жизнь и ему, и Эдне. Я не стал с ним спорить и повесил трубку. Надеюсь, моя свинская выходка не довела беднягу до припадка.
Вскоре Эдна позвала меня прогуляться по набережной.
— Мой отец сказал, что вы признали ребенка Нины Купиной, — растеряно проговорила она. — Я, конечно, благодарна вам, но вы не должны брать на себя грехи моего мужа. Сплетников все равно не унять: они решат что вы расплачиваетесь со мной за помощь. Вы хотя бы знакомы с этой Ниной?
Мне пришлось сказать, что женщина, причинившая Эдне столько боли, является моей супругой.
— Так что ж вы раньше молчали?! — ахнула Эдна и вдруг изменилась в лице: — Я, кажется, все поняла: вы познакомились со мной, узнали, что у моего мужа есть деньги и нарочно подсунули ему свою Нину. А ведь это умно: приписать Даниэлю свою дочь и потребовать, чтобы он откупился от вас!
Взывать к логике не имело смысла — Эдна уже не могла размышлять здраво. Ей хотелось найти виновника своего несчастья, а им, разумеется, не мог быть ее блудливый муж.
— Отец предупреждал меня, что все русские — беспринципные мошенники! — кричала она. — Но вы ничего не получите, так и знайте! Даниэль правильно сделал, что уехал из города!
Вернувшись в редакцию, Эдна собрала вещи и сообщила Грину, что увольняется.
— Радуйтесь! — сказала она мне на прощание. — Я дала вам работу, а вы выжили меня отсюда. Я бы могла устроить скандал и показать всем ваше истинное лицо, но мне противно даже находиться с вами в одной комнате!
Что я должен был отвечать? Что Эдна обманывает сама себя и ищет предлог, чтобы уйти с работы и забиться в нору — лишь бы никого не видеть и не слышать? Или мне надо было открещиваться от Нины и говорить: “Я тут ни при чем”?
Несправедливые обвинения приводят меня в бешенство, и после этого мне очень сложно бегать за кем-то и что-то доказывать. Я попытался написать Эдне письмо, но она не ответила. Не знаю, читала ли она мои объяснения или просто выкинула их в мусорную корзину.
Вероятно, в других обстоятельствах я бы нашел способ помириться с ней, но сейчас мне совсем не до этого: я ничем не могу помочь Нине, и ощущение бессилия перед тупой и неповоротливой юридической машиной вытягивает из меня все соки.
Я хотел поговорить с Феликсом о ходе расследования, но его что-то не видно. Ни Джонни, ни ребята в участке не знают, куда он пропал, и полагают, что ему предоставили внеочередной отпуск.
Но как он мог уехать, ничего никому не сказав?
Во время допросов Нина упорно стоит на своем: “Не ведаю, не помню, я ни о чем не знала”. Ей невероятно повезло с Тони Олманом — это действительно блестящий адвокат, и он нашел для нее хитрую юридическую лазейку: оказывается, полиция Международного поселения вообще не должна вести Нинино дело — ведь мисс Купина не совершала преступлений на ее территории.
Тони считает, что если как следует надавить на судью, который подписывал ордер на арест, то Нину непременно отпустят. Ирония судьбы: я всегда осуждал кумовство и крючкотворство, а сейчас готов молиться на хитроумного Олмана и его связи.
Нина все еще совестится и горюет из-за Иржи, но я не способен даже притворно сочувствовать негодяю, который переваливает свою вину на молодую мать — что бы там между ними ни происходило.
После долгих хлопот и обивания порогов мне разрешили окрестить Катю, и я привел к Нине отца Серафима.
В Шанхае живут десятки русских священников — служить им негде, и они пробавляются требами и случайными доходами. Отец Серафим здоров, как медведь, и его позвали выступать на ринге в развлекательном центре “Большой мир”. Там он работает кем-то вроде мальчика для битья: публика приходит в восторг, когда китайский боец побеждает такого огромного “белого дьявола”.
Отец Серафим ужасно конфузился из-за своего расквашенного лица, но я сказал, что мы с Ниной его не осуждаем: ведь ему надо на что-то жить.
На самом деле она очень недовольна тем, что Катю крестил священник-боксер с фонарем под глазом. Я надеялся, что общие заботы сблизят нас, но мы по-прежнему катимся по наезженной колее: я все делаю “не так”, а Нина если не осуждает меня в открытую, то имеет это в виду.
Я прихожу к ней — сдержанный, деловой и серьезный, и вечно осторожничаю, как сапер, которому предстоит разминировать адскую машину: взрыв может произойти в любую минуту и по самому незначительному поводу.
Когда Нина узнала, что я живу в одной квартире с Адой, она тут же устроила сцену. “Все понятно”, — произнесла она таким тоном, будто я пьяница, который обещал не пить и в тот же вечер надрался.
Как и в случае с Эдной, взывать к логике было бесполезно. “Ты что, за дуру меня принимаешь?!” — вот и все, что я получил в ответ. При этом сама Нина считает, что я должен забыть и об Иржи и о Даниэле Бернаре.
Эдне проще — она религиозна, и наверное что-нибудь придумает насчет всепрощения и молитвы за своих врагов. Я же потихоньку становлюсь оборотнем, который днем живет никому не нужной любовью, а ближе к ночи принимает облик угрюмого недоверчивого зверя, ненавидящего весь мир.
Ума не приложу, что мы будем делать, когда Нину освободят из-под стражи. Она скажет мне: “Спасибо, можешь быть свободен”? Или мы все-таки попытаемся жить вместе?
Но как быть с Адой? Бросить ее нельзя — она недостаточно взрослая, к тому же ее заработка не хватит на оплату достойной квартиры. А если я поселю моих дам вместе, мисс Маршалл тут же начнет ревновать, а озлобленный подросток — это тот еще подарочек. Да и Нина не потерпит рядом юную барышню, претендующую на мое внимание и деньги.
Ада пока не знает, что я в некотором роде помирился с женой, — свои поздние возвращения я объясняю тем, что у меня много дел. Ей нельзя говорить правду: если я заикнусь о Нине и Кате, Ада тут же начнет доказывать, что мне повесили на шею чужого ребенка, а я, признаться, уже думать не могу на эту тему.
Про младенцев всегда говорят, что они похожи на одного из родителей, и мне очень хочется отыскать в Кате свои черты. Но в отличие от нас с Ниной, она блондинка, и если походит на кого-нибудь, то на других новорожденных.
И в моем, и в Нинином роду было полно светловолосых людей, и все же я не забываю о золотистой шевелюре Даниэля Бернара и кляну дикую несправедливость: женщина почти всегда знает, от кого у нее ребенок, а мужчине остается только одно — верить ей на слово.
Я старательно убеждаю себя, что мне плевать на вопросы крови. Как бы там ни было, благодаря Кате у меня есть повод приходить к моей жене и надеяться, что в скором времени наша жизнь войдет в прежнее русло.

3.

Грин устроил Климу разнос:
— Вы о чем думаете? Где ваша голова?
Клим обещал написать статью о ворах, промышляющих в раздевалках китайских бань, но так и не принес ее.
— Я вас не узнаю! — кипятился Грин. — Может, вам нездоровится? Или у вас какие-то личные дела?
Клим смотрел в окно поверх его плеча. На улице хлестал дождь, снег стаял, и город окрасился в серые и коричневые тона.
— Идите домой и до понедельника не показывайтесь мне на глаза! — велел Грин.
Клим молча надел пальто, вышел на улицу и сел в трамвай.
Он и вправду не мог думать о работе. Благодаря хлопотам Тони Олмана, дела о контрабанде оружия и фальшивом консульстве были закрыты, и сегодня Нину должны были выпустить из-под ареста.
Клим и верил и не верил в то, что в его жизни наконец произойдут долгожданные перемены.
Вчера он купил для Кати коляску, выстланную розовым шелком. Нина была в восторге: “Теперь будем гулять!”
— Ты не думай, что я ничего не замечаю и не ценю, — сказала она, когда Клим собрался домой. — Просто на меня слишком многое навалилось, и я все время мечусь из стороны в сторону… Приходи завтра, ладно? К одиннадцати я уже вернусь из суда.

На перекрестке Нанкин- и Тибет-роуд Клим спрыгнул с трамвайной подножки и увидел большую толпу посреди проезжей части. Взобравшиеся на фонарные столбы мальчишки перекликались друг с другом:
— О, ничего себе! Видал? Видал?
По асфальту растянулся черный след шин, а на мокром газоне с едва пробившейся молодой травой валялась искореженная коляска, обитая розовым шелком.
Полицейский в дождевике врезался в толпу:
— Есть свидетели?
Народ загомонил:
— Никто ничего не успел заметить.
— Их сбил черный автомобиль!
— Уехал и даже не остановился, а няньку с ребеночком — сразу насмерть.
Клим подошел ближе. Ветер бросал в лицо мелкую изморось; отблески витрин в лужах плыли перед глазами. Боковое зрение выхватывало две фигуры на асфальте — большую и маленькую. Клим уже понял, что это такое, но не мог заставить себя посмотреть на них.

4.

Записная книжка “Доходы и расходы”

Я чувствую, как у меня внутри все каменеет и застывает хрупкими соляными кристаллами.
Нас с Ниной больше ничего не связывает, кроме непоправимой беды. Зачем нам встречаться? Что обсуждать? Глубину своего горя?
Нина то бьется в истерике, то ищет виноватых и смотрит на меня так, будто я и есть Катин убийца: если бы я не купил ту проклятущую коляску, Нина бы не отправила няню гулять.
— Ты ведь хотел, чтобы моей дочери не было на свете! — заявила она сегодня, а потом упала на диван и зарыдала: — Извини… просто я не могу так жить! Нет цели, нет смысла…
Я сам, разумеется, смыслом ее жизни не являюсь.

5.

На похоронах Кати было неожиданно много народу — многим было любопытно взглянуть на оскандалившуюся мисс Купину.
Нина уже ничего не понимала и не воспринимала. В церкви, а потом на кладбище она стояла отдельно от всех — тонкая и хрупкая, с густой черной вуалью поверх бархатной шляпки.
— Оставьте меня в покое, — безжизненно повторяла Нина, если к ней кто-то подходил с соболезнованиями.
После похорон Клим увез ее в Дом Надежды, чтобы ей не пришлось иметь дела с “сочувствующими”.
Она вошла вслед за ним в квартиру и села на табурет в кухне.
Перепуганная Ада смотрела на нее во все глаза.
— Ой, а что это у вас на груди? — спросила она, показывая на два небольших пятна, расплывающихся по траурному платью.
Нина перевела на нее затуманенный взгляд.
— Это молоко для моей дочери.
Лучше бы она плакала.

Сгустились сумерки. Ада хотела зажечь свет, но керосин в лампе кончился.
Клим поднялся:
— Я сейчас схожу в лавку.
Ему надо было что-то с собой сделать: он не мог сидеть рядом с Ниной и погибать от отчаяния.
Прихватив зонт, он вышел на улицу. Из буддийского храма на углу доносились низкие поющие голоса, перед воротами гомонили разносчики с переносными кухнями:
— А вот кому свежей каши из миндаля и семян лотоса! Горячий суп из креветок! Лапша! Рисовая лапша!
Сквозь выкрики торговцев Климу почудился плач младенца. Вот и слуховые галлюцинации начались…
— Ароматные чайные яйца! — надрывались разносчики. — Лепешки! Арбузные семечки!
Клим пошел вдоль храмовой ограды и чуть не споткнулся о комок ворочающегося тряпья, лежавшего под фонарем. Сам не зная зачем, Клим сдвинул ветошь кончиком зонта и вздрогнул от неожиданности.
Это была новорожденная китайская девочка с еще не отсохшей пуповиной. Она уже не плакала, а только судорожно дергала посиневшими ручонками.
Клим оглянулся по сторонам — мать, понятное дело, уже сбежала. Проститутки и нищенки часто выкидывали нежеланных детей на улицу — авось кто-нибудь подберет, а если нет — ну и ладно. Сколько младенец промучается? Час, два — и сразу на небо. В Шанхае ежедневно находили до сорока детских трупов — беспризорников и брошенных младенцев.
Клим расстегнул пальто и, как щенка, сунул ребенка за пазуху.
Мистика какая-то — словно добрые китайские боги сжалились над ним и переселили душу Кати в новое тело. Извини, но белой девочки у них не нашлось — это не по их ведомству.
Добежав до Дома Надежды, Клим взлетел на свой этаж и ворвался в квартиру. На кухне уже горел свет: Ада отыскала церковную свечку и прилепила ее на полку с посудой.
Клим схватил с гвоздя Адин передник, положил его на кухонный стол и бережно вынул ребенка из-за пазухи.
Нина в ужасе смотрела на лохматое большеголовое существо с глазами-щелками.
— Где ты это взял?! — ахнула она. — Отнеси ее назад!
— Уже поздно, — тяжело дыша, сказал Клим. — В Китае так: если ты спас чью-то душу, ты обязан заботиться о ней до самой смерти. Ребенка нужно покормить: у тебя груди болят от молока, и тебе самой будет легче…
— Да ты с ума сошел!
— Она умрет!
— Пусть умирает! Ты что, хочешь заменить Катю на… это?!
Ада уперла руки в бока:
— Если вы думаете, что я потерплю в квартире орущего младенца, вы глубоко заблуждаетесь. Ее надо отнести в приют к монахам — они принимают подкидышей.
— Моя будет, — упрямо сказал Клим.
— Как вы будете ее кормить? — закричала Ада. — Вы же работаете целыми днями!
Не сводя с Клима полубезумных глаз, Нина провела ладонью по груди.
— Мне действительно надо что-то делать с молоком.
У нее тряслись руки, но она все-таки принялась расстегивать пуговицы на траурном платье.
Ада взвыла от отвращения:
— Эта девчонка наверняка вшивая!
— Ты сама была вшивой, когда мы сюда приехали! — рявкнул на нее Клим. — Будь любезна, уйди отсюда!
Ада с оскорбленным видом вышла из кухни и так грохнула дверью, что огонек на свечке погас.
Нина всхлипывала в темноте.
— Ты правда хочешь взять этого ребенка? — У нее был такой голос, будто она собиралась покалечить себя, но все еще надеялась на спасение.
— Я не представляю, как мы с тобой будем, если не… — Клим запнулся и не договорил.
В темноте подвинулся табурет, ребенок тихо пискнул и зачмокал губами. Клим с облегчением выдохнул: все-таки Нина согласилась покормить девочку.
Нашарив спички, он вновь зажег свечу. Нина сидела с закрытыми глазами; из-под ее ресниц текли слезы.
— Ну вот, ты тоже о ней позаботилась... — произнес Клим, пытаясь улыбаться.
— Это оскорбительно для памяти моей дочери, — отозвалась Нина. — Ее никто не заменит.
— Я и не хочу замены! Просто нам нужен ребенок — иначе какая-то дыра в сердце…
Нина долго молчала.
— Это я виновата в гибели Кати, — произнесла она наконец. — Я тебе не говорила, но три дня назад, Уайер позвонил мне и посоветовал убраться из Шанхая. Он сказал: “Мне плевать, от кого вы прижили своего младенца. Общество считает, что его папаша — Даниэль Бернар, и я не хочу, чтобы вы позорили мою семью”. Я отказалась уезжать, и тогда он велел пенять на себя.
— Ты считаешь, что это Уайер подослал к Кате убийцу? — леденея, спросил Клим.
— Автомобиль нарочно въехал на тротуар и ударил няню с коляской. Если бы в тот день я сама пошла гулять с Катей, меня бы тоже не было в живых.
Нина застегнула платье и, перехватив поудобнее девочку, поднялась.
— Пусть ребенок пока останется у меня, а то я не знаю, как быть с молоком.
Клим медленно кивнул. Он все никак не мог осознать услышанное.

6.

Клим нанял таксомотор и поехал провожать Нину. В каждом встречном водителе ему мерещился подосланный убийца.
— Будь предельно осторожна, — повторял Клим. — Никому не отпирай дверь, закрой ставни… А что, если нам действительно уехать из Шанхая?
— На что мы будем жить? — отозвалась Нина. — Ты можешь работать только в крупной газете или новостном агентстве, так что нам подходят либо Пекин, либо Гонконг. Но ведь туда еще доехать надо, а у нас нет денег.
Положение и вправду было безвыходным: Клим жил от получки до получки, а все сбережения Нины конфисковала полиция.
Добравшись до Нининого дома, они обрядили китайскую девочку в оставшиеся от Кати вещи. Странно и дико было видеть ее лежащей в кроватке, где недавно спал совсем другой ребенок.
Нина снова расплакалась, и Клим поспешно вывел ее из детской.
— Мы не сломаемся и не сдадимся! — прошептал он, обняв Нину за плечи. — Ведь жизнь не кончилась, правда?
Клим боялся, что Нина скажет, что никакого “мы” нет и не может быть, но она промолчала, и, немного взбодрившись, он принялся расписывать, что им надо сделать, чтобы пережить несчастье. Это было сродни заклинаниям, проговариваемым вслух: “Все будет хорошо… все встанет на свои места…”
Нина посмотрела на него измученным взглядом.
— Тебе без разницы — что один ребенок, что другой, но зачем мне это высказывать? Особенно сейчас?
Клим опешил:
— Я пытаюсь тебе помочь!
— Вот именно. — Нина высвободилась из его рук. — Это не твое горе… Ты не со мной, а там же, где и все остальные — сбоку припека. Ты бы никогда не подсунул мне китайскую девчонку, если бы считал Катю своей дочерью. Ты смотрел на нее как на мою игрушку: ведь и правда, какая разница, с какой куклой возиться? Одна сломалась — найдем другую.
— Да будь же справедлива! — начал Клим. — Я люблю тебя…
— Черта с два! — гневно перебила его Нина. — Ты не принимаешь меня — точно так же, как ты не принимал Катю. Я для тебя всего лишь самка, которую жалко отдать другому!
У Клима все оборвалось внутри.
— А я для тебя кто? Временно исполняющий обязанности Даниэля Бернара? Если бы он не бросил тебя, ты бы меня и на порог не пустила!
Скандал получился отвратительный, безумный и бессмысленный. Они орали друг на друга, уже никого и ничего не стесняясь.
— Ты хочешь, чтобы я любил тебя не как самку, а как жену? — усмехался Клим. — Извини, дорогая моя, но для этого тебя надо хоть немного уважать.
Нина не оставалась в долгу:
— На тебя как проклятие наложили: к чему ты ни прикоснешься, все превращается в какую-то дрянь. Жена у тебя становится шлюхой, ребенок — бастардом… Ты даже свою Аду не смог сделать счастливой!
— Можешь не беспокоиться, к тебе я не буду прикасаться!
Все было выплеснуто наружу: они лупили по самому больному — так, что живого места не оставалось.
Клим решительно направляясь в детскую:
— Если тебе не нужен ребенок, я его заберу. Живи, как знаешь.
Нина встала у него на пути:
— Убирайся отсюда и не смей возвращаться!

Клим вышел на улицу и долго смотрел на светящиеся окна Нининого дома. В душе царил темный хаос: вместо того, чтобы утешать друг друга, они наговорили такого, что уже никогда не простится.
Нина была права: Клим давно разучился смотреть на нее любящими глазами. Она ждала душевного тепла, а он был не в состоянии его дать; она негодовала, а он еще больше замыкался.
Раньше Климу казалось, что однажды они выберутся из этого порочного круга — по крайней мере, попытаются… Но смерть Кати все перечеркнула, и китайская девочка не могла тут помочь.
“Моя будет! — упрямо повторял Клим, шагая домой. — Раз не сумел полюбить своего ребенка, значит, буду любить ничейного”.
Отчаяние постепенно перерастало в ярость. Уайер проехался по судьбе Клима и раскрошил ее — не потому, что желал ему зла (он вообще не думал о Климе), а потому что комиссар полиции Международного поселения привык решать вопросы силой. Он считал, что ему все позволено, а если при этом пострадают какие-то беспаспортные иммигранты — ну и черт с ними! В конце концов их никто не звал в Шанхай.
“Бог мне свидетель, я его достану! — мрачно думал Клим. — Не помогут ни должности, ни регалии”.

ГЛАВА 13
ТАЙНАЯ ОПЕРАЦИЯ

1.

В тот вечер, когда Клим отправился за керосином, Ада пересказала Нине сплетни, услышанные от слуг в доме Бернаров.
В юности Эдна и Тамара были лучшими подругами и их обеих угораздило влюбиться в Даниэля, который только-только приехал в Шанхай из Европы. Он сделал предложение Эдне, но слуги подозревали, что Даниэль польстился на связи ее отца, а не на нее саму.
Миссис Бернар знала, что ее муж время от времени наведывается в заведения с дурной славой, но ни разу не упрекнула его. Она не могла запретить ему таскаться по борделям и мстила за свое унижение не мужу, а проституткам — именно этим объяснялось ее упорство в борьбе с пороком.
Когда ей доложили, что у Даниэля появилась любовница, которая к тому же забеременела от него, Эдна чуть с ума не сошла от горя.
— Вы бы знали, Нина Васильевна, как она вас ненавидит! — вздохнула Ада. — Наша хозяйка думает, что вы роковая женщина.
— Это я-то роковая? — усмехнулась Нина. — Да я точно такая же дура-баба, как и твоя Эдна. Только в отличие от нее у меня нет ни денег, ни влиятельного папаши, готового за меня постоять.
Теперь Нина не сомневалась, что ее знакомство с Даниэлем Бернаром было не случайным. Тамара так и не простила бывшую подругу — и это несмотря на то, что ее собственный брак сложился намного удачнее. Скорее всего, и слухи о незаконнорожденном ребенке распустила именно она. Впрочем, вряд ли Тамара думала, что ее игра зайдет слишком далеко: она просто страдала от скуки и развлекалась, как могла.
Как бы Нине хотелось бросить ей в лицо: “Это вы погубили мою дочь!”, но она не могла позволить себе даже такую малость. Ее дом принадлежал Олманам: куда она могла переехать оттуда? К Климу и его Адочке?
К тому же Тони пообещал Нине вернуть деньги, конфискованные полицией, а в случае ссоры с Олманами об этой сумме можно было забыть.
Когда Тамара в очередной раз позвонила, Нина сказала, что не может прийти к ней в гости:
— Я удочерила китайскую девочку, найденную на помойке, и если я приду к вам с ней да еще начну кормить ее грудью, люди бог весть что о вас подумают.
— Зачем вы это сделали?! — ахнула Тамара. — От вас теперь все отвернутся! Вы бы еще мартышку удочерили!
— Поздно, я уже осквернилась, — с тайным злорадством ответила Нина.
Все-таки от маленькой китаянки была несомненная польза: она помогла Нине вырваться из-под опеки Тамары и в то же время не рассориться с ней.

2.

Несколько месяцев дело об убийстве Кати Роговой и ее няни перекладывали с одного канцелярского стола на другой, после чего следователь заявил, что подозреваемый скрылся на китайской территории и найти его невозможно.
Нина пыталась утешать себя мыслью, что почти все женщины сталкиваются со смертью детей: кто перенес выкидыш, кто аборт, кто гибель ребенка. Но легче от этого не становилось: каждую ночь Нине снилась ее родная дочка, а утром ей приходилось брать на руки Китти — именно так Клим назвал их найденыша.
Знакомые считали, что Нина сошла с ума, удочерив маленькую китаянку. Ведь заранее известно, что ее ждет очень непростая судьба: цветного ребенка никогда не возьмут в хорошую школу для белых детей и не позовут на праздник в приличном доме. Китти всю жизнь будет ходить как зебра в конском табуне: в китайское общество ей не влиться (с такими-то родителями!), а белые ее не примут.
Но Нина сразу поняла, что если она откажется от Китти, то потеряет Клима и останется совсем одна. Спорить с ним по поводу найденыша было бесполезно. Нина видела в его глазах знакомую одержимость: в самые трудные минуты Клим вдруг принимал решения, резко менявшие его судьбу, и уже ничто не могло свернуть его с намеченного пути. Так много лет назад он поссорился с отцом и сбежал из дома, отказавшись от родительских денег и положения в обществе; так из-за Нины он остался в революционной России. Все это обошлось ему очень дорого, но у Клима были свои взгляды на правильное и неправильное.
Хоть Нина и велела ему не возвращаться, он по-прежнему приходил к ней, приносил деньги и подменял ее, чтобы дать ей выспаться. Но при этом он смотрел на нее так, будто она была всего лишь кормилицей его дочки. Климу так было проще: он лишил свою любовь права голоса и надел на нее смирительную рубашку, как на опасного сумасшедшего, которого нельзя выпускать на свободу.
Нина с Климом поменялись ролями: теперь она тайком ревновала его к ребенку и выполняла родительский долг без всякой охоты и увлечения, а Клим напротив вел себя так, будто для него в целом свете не было никого дороже Китти.
Самым оскорбительным было то, что он больше не претендовал на Нину.
“Клим так и будет навещать меня время от времени? — в смятении думала она. — Или он считает, что Китти вырастет и во мне отпадет всякая надобность? Я не отдам ему ребенка — пусть даже не мечтает”.

3.

Записная книжка “Доходы и расходы”

Ада каждый день пытается убедить меня, я напрасно трачу силы на Китти и из моей приемной дочки все равно ничего хорошего не вырастет.
В ответ я говорю Аде, что она просто ревнует: “Обидно, когда твои мечты сбываются у других? Извини, но я не могу удочерить девушку, которая лезла ко мне с поцелуями”. От этих намеков Ада зеленеет и начинает ругаться, используя богатый словарный запас такси-гёрл.
Ада ничего не понимает в детях. Китти превратилась в прелестного малыша: у нее круглое лицо с черными, как смородины, глазами, носом-кнопкой и нерезко очерченными бровями, похожими на маленькие тучки. Недавно у нее прорезались два нижних зуба, и она применяет их на всем, до чего может дотянуться — начиная с собственной ноги и кончая счетом за электричество, который Нина забыла на стуле.
Странно думать о том, что когда-то меня заботил вопрос кровного родства с ребенком. Это совсем неважно! Китти излучает счастье, как лампочка — свет, постоянно смешит меня и сама заливается хохотом. Англичане называют младенцев “bundle of joy” — “сверток с радостью” — и это лучшее описание для моей дочки.
Нина тоже не смогла устоять перед обаянием Китти — а ведь поначалу ей было тошно смотреть в ее сторону. Теперь она поет ей песенки, учит есть кашу за маму и папу и заводит с ней уморительные беседы:
— Это что за девочка? А где она была сегодня? Ходила с мамой нанимать грузчиков, чтобы они нам мебель передвинули.
Китти внимательно смотрит на Нину и на каждый вопрос отвечает громким “А-а-а…” со всевозможными интонациями — от вопросительных до восторженных. Посмотреть на это представление сбегается вся прислуга.
Если мы с Ниной на удивление быстро сроднились с Китти, то наши собственные отношения далеко не так безоблачны. Мы как будто живем в кинофильме: все вокруг черно-белое, а герои с толстым слоем грима на лицах не могут поговорить друг с другом по техническим причинам.
Картина у нас получается в жанре вестерна, столь милого сердцу шанхайских зрителей: прекрасная дама попала в беду, а ковбой-одиночка поклялся за нее отомстить.
Не спрашивайте, на кой черт ему это надо, — он и сам этого не знает. Его месть ничего не исправит и не поможет прекрасной даме, но ковбой не в состоянии терпеть наглые выходки злого шерифа: извините, но негодяй должен быть наказан.
Уайер живет в Шанхае на правах подданного Великобритании, а я — на птичьих правах. Ему все можно, мне ничего нельзя — даже требовать правосудия. Но зато я могу писать довольно ехидные статьи и публиковать их в китайских студенческих газетах, где материалы о злоупотреблениях белых чиновников принимаются на ура. Нина сказала, что я уничтожаю все, к чему прикасаюсь, — вот и проверим ее теорию на капитане Уайере!
Я стал большим специалистом по его биографии. Оказалось, что в молодости Уайер жил в Лондоне, но его “сшанхаили” оттуда. В те далекие времена из-за страха перед экзотическими болезнями никто не хотел ехать в Китай, и матросов на торговые суда набирали так: напоят парня в кабаке и силком привезут на корабль — а там жалуйся Господу Богу, если хочешь.
Прибыв в Шанхай, юный Уайер сбежал от торговцев и записался в местный отряд самообороны, из которого впоследствии выросла полиция Международного поселения. Поначалу он торговал опиумом, потом стал прикрывать чужие сделки, а когда опиум запретили, сам же стал “бороться” с его распространением.
Я искренне удивляюсь тому, что происходит в мозгу этого господина: почему он гадит там, где ест? Допустим, Уайеру плевать на город, которому он служит: он планирует выйти в отставку и вернуться в Лондон. Но тут, в Шанхае, останется его дочь — неужели он хочет, чтобы Эдна жила среди наркоманов, взяточников и бандитов? Или он вовсе об этом не думает?
Чтобы “опозорить” капитана Уайера ничего не надо выдумывать: достаточно записать его собственную речь на каком-нибудь банкете и отдать ее китайским студентам на перевод:
“Империализм несет отсталым народам современную науку и учение Христа. Мы применяем к китайцам силу, ибо они не желают добровольно отказываться от невежества и антисанитарии. Почему цена китайской жизни — два медяка? Потому что она на самом деле столько стоит. Простой кули ничего не умеет делать, он заменяем, и если его прибьют, все только вздохнут с облегчением: слава Богу, место освободилось!”
Тиражи у студенческих изданий не особо велики, но каждый номер развешивается на сотнях заборов и его читает множество народу. Студенты изобрели особый лак, который намертво приклеивает лист к доске или кирпичной кладке, так что его не так-то просто сорвать. Власти пытаются закрасить крамольные статьи, но через несколько часов газета появляется на соседнем углу.
Уайер знает, что китайцы травят его в печати, но сколько он ни бесится, толку от этого нет: его ненавидит все местное население, включая полицейских, вынужденных исполнять его приказы. Неужели они будут стараться ради сохранения его “честного имени”?
Кроме того, Уайер сам приложил руку к созданию общества, в котором любой вопрос можно решить за взятку. Если неугодную газету закрывают, через неделю она выходит под новым названием. Деньги у студентов есть: часть дают патриотически настроенные купцы, а часть — советское правительство, которое надеется таким образом расшатать колониальную систему.
Лет через десять я буду рассказывать детям поразительные истории: “И вот мы с большевиками решили сместить комиссара полиции Международного поселения…”
Хотя с моей стороны говорить о детях во множественном числе — это неслыханное нахальство. Откуда они возьмутся, если по сюжету ковбой не имеет права даже поцеловать прекрасную даму? Увы, но этот эпизод был вырезан цензурой и восстановлению не подлежит.

4.

Чем дольше я занимаюсь расследованием дела Уайера, тем более интересные подробности выплывают на свет.
Оказывается, он создал в тюрьме Международного поселения небольшое рабовладельческое государство, в котором каждый заключенный пристроен к делу: кто плетет циновки, кто шьет форму для полицейских, кто вытесывает надгробия.
Рядовые охранники неплохо зарабатывают на поставках в камеры опиума, табака, еды и писем с воли, а мелкое начальство получает еще больше, выдавая освобождения от тяжелых работ и устраивая заключенным свидания с женами и проститутками. Но самые большие доходы приходятся на долю фирм, принадлежащих капитану Уайеру: именно они получают контракты на использование дармового труда заключенных.
Мне рассказали, что за тюрьмой есть небольшой пруд, куда гоняют заключенных, чтобы они стирали скатерти из ресторанов. Когда я пришел туда, выяснилось, что их охраняет ни кто иной, как Феликс Родионов.
Он сидел под деревом и следил за скованными цепью арестантами. Скорчившись на позеленевших от тины мостках, они колотили вальками по мокрому белью. Жуткое зрелище — нечесаные головы в колтунах, потные спины с выступающими ребрами, сизые, покрытые трещинами пятки.
Феликс обрадовался мне, как родному. Оказалось, что Уайер еще зимой отправил его в Гонконг — перенимать опыт у тамошней полиции, а когда Феликс вернулся, его перевели в тюремный штат. Бедный парень никак не ожидал такой “награды”, но разве с Уайером поспоришь? При нынешней безработице люди дорожат службой — какой бы она ни была.
Я объяснил Феликсу, что хочу написать статью о тюремных порядках, и мне нужен красочный пример из жизни заключенных.
Он рассказал мне о белогвардейцах, арестованных за погром в мастерской художника, который согласился нарисовать герб СССР на здании бывшего российского консульства. Китай не хочет ссориться с большевиками и пытается ублажить их, передав советской стороне все имущество Российской Империи. Это до глубины души возмущает наших эмигрантов. Сделать они ничего не могут, и поэтому вымещают злость на “редисках” — белых, готовых перекраситься в красный цвет ради денег или иных выгод.
Увы, обо всем об этом не напишешь в газетах. Казалось бы русские — третья по величине нация в Шанхае — после китайцев и японцев, но языковой и культурный барьер разделяет нас не хуже частокола. Всех интересуют собственные дела, а соседи приковывают к себе внимание, только если они страшно разбогатели или совершили неслыханное преступление.
В студенческую газету я решил отправить историю китайского резчика по дереву, который делает уток-манков, почти неотличимых от настоящих. Вот уже два года он находится под следствием: у него нет родственников, чтобы похлопотать за него, а сам он неграмотен и не может подать прошение. Когда его камеру навещает комиссия из Муниципального Совета, он пытается знаками обратить на себя внимание, но переводчик из тюремной администрацией не переводит ничего, что бросает тень на начальство. Капитан Уайер любит утиную охоту и не намерен расставаться с мастером: он распорядился, чтобы его не обижали, но и не выпускали.

5.

Феликс прислал мне записку: “Срочно приходи”. Я подумал, что у него появился новый материал, и, побросав все дела, примчался к нему на пруд. Но то, что он рассказал, превзошло все мои ожидания:
— Сегодня наш старший надзиратель явился на службу пьяным и ляпнул, что Иржи Лабуду задушили по приказу Уайера. Верно, “чехословацкий консул” стал давать не те показания, которые надо, — вот его и отправили на тот свет.
Феликс сам едва мог поверить в услышанное.
— Получается, что Уайер нарочно выслал меня из Шанхая, чтобы я не задавал вопросов насчет моего арестованного.
Мы припомнили все известные нам детали и попытались восстановить цепочку событий. Сначала Уайер решил устроить скандал из истории с чехословацким консульством и велел мне написать статью о Нине и Иржи. Но потом он осознал, что ему выгоднее замять эту историю, и, согласно его новому плану, Иржи должен был исчезнуть — будто его и не было.
Я долго не мог понять, почему Уайер оставил Нину под домашним арестом: вряд ли он сжалился над ней! Скорее всего, он просто не хотел привлекать внимание к фальшивому чехословацкому консульству: Нину многие знали, и если бы она попала в тюрьму, да еще с младенцем, репортеры, охочие до жизненных драм, начали бы копаться в ее деле и чего-нибудь нашли.
Уайер даже согласился выпустить Нину, если она уедет из города, но она отказалась, и тогда капитан подстроил “несчастный случай”, чтобы избавиться от Кати.
Дело Иржи Лабуды было похоронено; ребенка, который бросал тень на Даниэля Бернара, больше не было, и Уайер попросту забыл о существовании Нины. По его мнению, она не стоила того, чтобы тратить на нее время.
Мы с Феликсом так и не смогли разобраться, чем именно Иржи напугал Уайера. По всей видимости, его показания были связаны с оружием, которое он перевозил, и я решил спросить у Нины — может, она догадывается, кто поставлял Иржи пулеметы?
Услышав мой вопрос, Нина побелела:
— Нас это не касается! Христом-Богом прошу, не лезь в это дело! Ведь Уайер погубит тебя!
Возможно, с женской точки зрения Нина права: нам следует принимать жизнь такой, какая есть, и не бороться с власть имущими. Но я так не могу: я не согласен с тем, что мы не обладаем никакими правами и должны вечно утираться, когда нам плюют в лицо.
Уайер убил Катю, и если власти отказывают мне в правосудии, значит, я сам его добьюсь.

6.

Прошло два дня, и Нина сказала, что нам надо поговорить насчет Иржи. Все-таки она, как и я, ничего не забыла и не простила.
— У меня есть знакомый контрабандист по имени Фернандо Хосе Бурбано. Одно время он торговал оружием, и у них с Лабудой могли быть общие дела.
Сказать, что я удивился — это ничего не сказать. Я ведь помню Дона Фернандо по прежним временам: пятнадцать лет назад нам доводилось сидеть за одним карточным столом, и мы весьма неплохо проводили время.
— Ничего не предпринимай, не посоветовавшись со мной, — попросила Нина, когда я рассказал ей об этом. А потом вдруг добавила: — Я и не думала, что Катя была тебе дорога.
Мы с Ниной, как и все не особо счастливые супруги, не замечаем очевидных вещей и вместо этого приписываем друг другу пороки, которых нет в помине.

Я завел новую папку и начал складывать туда досье на Дона.
Он родился в Мексике, но его мамаша вышла замуж за китайца, работавшего на строительстве железной дороги, и вместе с новым мужем и маленьким Фернандо переехала в Шанхай. Там оказалось, что у ее благоверного есть другая жена и целый выводок ребятишек, и самое большее, на что могла рассчитывать сеньора Бурбано — это звание наложницы.
Добрая католичка не могла этого стерпеть. Бросив любвеобильного супруга, она устроилась судомойкой в монастырскую трапезную, где ей пришлось работать за право спать в чулане под лестницей. Все ее надежды были связаны с сыном, и она каждый день молилась за него Пресвятой Деве.
Фернандо начал карьеру с мелких грабежей, но потом занялся контрабандой оружия и действительно разбогател. Дела у него идут прекрасно: китайские губернаторы без конца дерутся между собой, а контрабандисты всех мастей наживаются, делая поставки и вашим и нашим.
Завтра я навещу Дона Фернандо и попробую выяснить, что связывало его, Иржи и капитана Уайера.

ГЛАВА 14
ЭРОТИЧЕСКОЕ ИСКУССТВО

1.

Над рекой, пахнущей тиной и машинным маслом, сияло ослепительное солнце, и стоявшие у дока торговые суда чуть не плавились от жары. Скрипели снасти, перекликались чайки, и где-то далеко стучали молотками клепальщики, чинившие обшивку корабля.
Клим приплыл к доку на сампане и велел лодочнику подвезти его к низко осевшему пароходу с золотой надписью на корме — “Святая Мария”.
— Вон, видишь, штормтрап с борта свисает? — сказал Клим, показывая на веревочную лестницу с деревянными перекладинами. — Я попробую подняться на пароход, а ты жди меня в лодке.
Лодочник кивнул, но стоило Климу подтянуться на нижней перекладине, как над его головой щелкнул затвор.
— Ты кто? — негромко спросил одноглазый китаец, целясь в Клима из револьвера.
Ахнув, лодочник принялся отгребать назад, и Клим повис над водой.
— Моя фамилия Рогов — я старый друг Дона Фернандо, — поспешно представился он.
Оглянувшись через плечо, одноглазый крикнул что-то на непонятном диалекте. Загремели шаги, и через несколько томительных минут Климу было позволено подняться на борт.
Палуба “Святой Марии” была завалена ящиками и тюками. Маленькие птички, посвистывая, скакали по ним и что-то выклевывали из лохматых веревок.
— Хозяин ждет тебя, — сказал одноглазый, показывая Климу на проход между ящиками.
Фернандо, обряженный в шляпу, несвежую майку и закатанные до колен штаны, сидел под навесом и ел арбуз. Рядом в почтительных позах стояли китайские бои.
— О, кого я вижу! — заорал Дон и, швырнув корку за борт, кинулся обниматься с Климом. — Ну и где тебя носило все это время?
— En Argentina y Rusia, — отозвался Клим, улыбаясь.
— Ба, да ты по-нашему заговорил! — воскликнул Фернандо, переходя на испанский. — Ну, рассказывай! Кофе будешь? Он у меня не простой, а растворимый — сделан по самой современной военной технологии!
Дон слушал о приключениях Клима и радостно гоготал.
— Слушай, а ты можешь переводить на английский технические документы? Видел, сколько у меня добра? — Дон Фернандо показал на лежащие на палубе ящики. — Мне завтра в Кантон плыть, а у меня половина бумаг только на русском.
Клим пожал плечами:
— Давай попробуем.
Было бы хорошо оказать Дону услугу, а потом попросить об ответной любезности.
Клим заглянул в принесенную боем папку и принялся листать помятые страницы, исписанные карандашом. Это был перечень военного имущества — гранат, артиллерийских снарядов, противогазов, полевых телефонов и прочая, прочая. Записи были сделаны по правилам старой орфографии — с ятями.
— Откуда у тебя это? — спросил Клим Дона.
— Купил у ваших казаков. У форта Усун стоит белогвардейский пароход “Монгугай”: он прибыл позже всех, и китайские власти запретили казакам высаживаться в городе. Уплыть они не могут — у них в машинном отделении все давно сгнило, жрать им нечего, вот они и распродают свой арсенал.
— И ты хочешь перепродать его в Кантоне?
Дон Фернандо кивнул.
— Там назревает одна заварушка, так что спрос на оружие огромный. Сунь Ятсен замучил кантонских купцов налогами на военные нужды, и Торговая палата собрала собственное ополчение, чтобы защищаться от него.
Дон Фернандо велел раздобыть для Клима перо, чернильницу и бумагу.
— Садись под навес и пиши! Мне раньше все переводил один чех, который хорошо знал русский язык. Ему хотелось попасть домой, в Прагу, а денег не было, вот он и согласился помогать мне за долю в сделке. Но его, к сожалению, отправили на тот свет.
Клим не сдержал улыбки: дело начало проясняться гораздо быстрее, чем он думал.
— Казаки сидят на пароходе почти целый год, — болтал Дон Фернандо, раскуривая сигару. — Китайский губернатор потребовал, чтобы они безвозмездно передали ему оружие, а его там на сто тысяч долларов — если не больше. Русские, понятное дело, отказались, и теперь военные моряки держат “Монгугай” под прицелом и ждут, пока казаки передохнут с голоду.
— А что говорят в иностранных концессиях?
— Ничего. Белый Шанхай делает вид, что знать ничего не знает.
“Идиоты! — разозлился Клим. — Совсем мозгов от жадности лишились! Ни за что ни про что мучают людей, и теперь оружие, которое можно было купить за бесценок, достанется Сунь Ятсену”.

Клим провозился с документами почти до вечера.
— Я ж забыл про “Авро”! — вдруг хлопнул себя по лбу Дон Фернандо. — Казаки предложили мне двухместный аэроплан — совсем новенький, в фабричной упаковке. Но он слишком здоровый, и я не взял его на “Святую Марию”. Надо бы поискать на него покупателя. Одноглазый, тащи бумажки, которые нам дали русские!
Клим ни слова не понял в описании аэроплана.
— Мне нужен технический словарь, — признался он. — У меня дома есть, так что завтра я смогу принести тебе перевод.
— Валяй! — согласился Дон Фернандо. — Сколько ты хочешь за свои услуги?
Клим сунул опись в бумажник.
— Мне надо взять у тебя интервью для одной газеты.
Дон Фернандо переглянулся с Одноглазым.
— Ого, о нас уже пишет пресса! Ладно, будет тебе завтра и интервью, и гонорар, и моя сердечная благодарность. Только не опаздывай: мы отплываем в десять утра.

2.

Тони Олман позвонил Нине и сказал, что ему удалось добиться возврата ее денег, изъятых во время обыска:
— Приходите и забирайте свое богатство.
Через полчаса шофер привез Нину на Пекин-роуд. У подъезда и на лестнице, ведущей к адвокатской конторе, стояла длинная очередь из молодых китайцев.
— Кто эти люди? — спросила Нина, войдя в кабинет Тони.
Тот только рукой махнул:
— Актеры.
Он рассказал, что кинокомпания “Метро-Голдвин-Майер” обратилась в его контору с просьбой добыть двух буйволов для фильма в китайских декорациях. Но оказалось, что буйволов нельзя вывозить из Китая, и тогда съемки перенесли в Шанхай. Прибыл режиссер и потребовал найти аборигенов для главных ролей.
Олман долго сопротивлялся: “Я не бюро по найму актеров!” и уступил, только когда ему пообещали права на прокат в Китае: за пределами Америки Шанхай был самым крупным рынком сбыта для кинопродукции.
— Сил моих нет с этими актерами! — жаловался Тони, отсчитывая Нине деньги. — Мы дали объявления в китайских газетах: “Требуются абсолютно здоровые особы двадцати лет, с приятной внешностью, отлично говорящие по-английски”. И что вы думаете? Приходят старые, прыщавые, с забинтованными ногами, по-английски ни слова не понимают. На что они надеются?
Зазвонил телефон, и Тони схватил трубку:
— Алло! Это не мое дело, что буйволы вам больше не нужны! Они куплены и сейчас находятся у меня в саду. Они жуют траву на моем газоне, и я прошу вас забрать их!
Нина помахала ему рукой и вышла из кабинета. Она была страшно рада, что у нее появились собственные деньги: из гордости она не брала у Клима ни цента на свои нужды и соскучилась по возможности покупать, да и вообще делать то, что хочется, а не то, что надо.
У подъезда Нина заметила тележку с мелочным товаром: папиросами, журналами и рекламными календарями с томными блондинками. Продавщица была русской: кто еще из белых станет торговать на улице в такую жару?
Нина купила у нее дамский журнал и тут же принялась его листать. Ага, в моду вошли шляпки-клош в форме колокольчика, талия на платьях по-прежнему занижена, а вот юбки явно стали короче.
— Календарь взять не желаете? — спросила продавщица, обмахивая ладонью раскрасневшееся лицо. — Белые господа их с удовольствием берут.
Нина подняла на нее взгляд.
— А китайцы?
— Они этого не понимают: им белые девушки кажутся некрасивыми.
К подъезду подкатил рикша и высадил на тротуар юную китаянку в малиновой шляпке и элегантном сером платье, украшенном гранатовыми бусами. Ноги у девушки были в порядке, не искалеченные.
Продавщица оживилась:
— Знаете, кто это? Хуа Бинбин, актриса. Про нее даже в английских газетах писали! Она снялась всего в одной картине и сразу стала знаменитой.
— А что за фильм? — спросила Нина.
— Про девчонку, которая наперекор отцу убежала в Шанхай со студентом. Это китайцам в диковинку: у них все браки заключаются по родительскому сговору.
Нина задумалась.
— Дайте-ка мне по одному из ваших календарей. И подпишите, какие лучше продаются, а какие совсем не берут.

Вернувшись домой, Нина разложила календари на полу в гостиной и долго стояла над ними, вглядываясь в розовощекие лица.
А что если рисовать не европейских дамочек, а китаянок вроде Хуа Бинбин? На улицах Шанхая появлялось все больше и больше девушек с короткими стрижками и в модных платьях. Если людям нравится современный стиль, спрос на календари с такими барышнями должен быть немалый.
Нина попробовала подсчитать, сколько денег ей потребуется на издательство. Нужно будет найти моделей и художников, снять мастерскую, заплатить за печать, за склады, за доставку. Сумма набегала немаленькая, и собственных средств Нине не хватало.
В банке кредит не дадут, просить в долг у Тамары не хотелось… Гу Яминь — вот у кого можно было занять денег!

3.

Всю дорогу до дома Клим ломал голову над тем, как помочь казакам с “Монгугая”. Если бы речь шла о женщинах и детях, можно было бы написать жалостливую статью и призвать благотворителей скинуться на обустройство беженцев. Но кому в городе нужна еще пара сотен мужчин, одичавших от войны, безделья и безысходности?
Раньше беженцы могли питаться в благотворительной столовой при православном храме, но ее закрыли по требованию советского консула. Пекин установил дипломатические отношения с СССР и подписал первый в своей истории равноправный договор с европейской державой. Для китайцев это было очень важное событие, и они во всем потакали большевикам.
При этом договор с Пекином ничуть не мешал Москве помогать мятежному Сунь Ятсену и вести в крупных городах революционную пропаганду. А чего стесняться, если в столице сидит буржуазное правительство? Буржуи — это не люди, и слово, данное им, стоит не больше, чем слово данное собаке. К тому же скоро грядет Мировая революция, а победителей, как известно, не судят.

Черный “Форд” с желтыми колесами нагнал Клима почти у самого дома.
— Садись! — возбужденно проговорила Нина, распахивая заднюю дверцу. — Мне надо с тобой поговорить.
Клим опустился на сидение.
— Что-то случилось?
— Ты наверняка скажешь, что я сумасшедшая, но ведь риск — благородное дело, правда?
Нина сцепила руки на колене и исподлобья взглянула на Клима.
— Я только что была у Гу Яминя: он переезжает на север к сыну и предлагает мне купить его коллекцию всего за тысячу долларов.
— А зачем она тебе? — удивился Клим.
— Эти вещи стоят раз в двадцать дороже! Тони вернул мне деньги, и если я вложу их в антиквариат, а потом перепродам его, у меня будет достаточно средств, чтобы открыть издательство календарей.
Нина сказала, что уже объездила десяток магазинов и складов печатной продукции и разузнала все про цены, спрос, объемы поставок и прочая, прочая. Колонки цифр были записаны в ее “бальной книжечке”, куда раньше Нина заносила фамилии кавалеров — чтобы не забыть, кому был обещан фокстрот, а кому — танго.
Бог ты мой, как давно Клим не видел Нину такой вдохновленной! Пусть делает что хочет: занимается календарями или торгует шедеврами порнографического искусства — лишь бы ее не покидало чувство азарта и желание свернуть горы!
Нина подозрительно взглянула на Клима.
— Что ты улыбаешься? Ты думаешь, мне не стоит заниматься коммерцией?
Клим сжал ее руку.
— По-моему, стоит. Поехали к твоему антиквару.
Он решил пока не рассказывать Нине о встрече с Доном Фернандо: незачем было зря беспокоить ее. Пусть стремится к своей мечте и не вспоминает о прошлом.

4.

Клим не особо разбирался в азиатском искусстве, но он сразу понял, что коллекция Гу Яминя стоит больших денег.
Пока он разглядывал альбомы и статуэтки, Нина напряженно следила за выражением его лица.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — нервно усмехнулась она. — “Никто не станет тратить деньги на такую мерзость”.
— Ты недооцениваешь любителей мерзостей, — отозвался Клим. — У меня есть знакомая содержательница борделя, и к ней то и дело заглядывают богатые джентльмены, охочие до экзотики. Если мы пообещаем ей хорошую комиссию, она наверняка сможет распродать это добро.
— Откуда ты ее знаешь? — нахмурилась Нина. — Ты что, пользовался ее услугами?
Клим рассмеялся:
— Я лично знаю нескольких наркоторговцев, наемных убийц и дам, шьющих бюстгальтеры. И, представь себе, ни разу не пользовался их услугами.
Нина то смущалась и оправдывалась, то благодарила Клима за поддержку:
— Ты бы знал, как я трушу! Будто я капитан корабля и мне предстоит выйти в море, а я совершенно не разбираюсь в навигации.
Она отсчитала деньги Гу Яминю и пообещала прислать грузовик и носильщиков, чтобы тн перевезли коллекцию к ней домой.
По дороге назад Нина еще больше разволновалась:
— А вдруг у нас ничего не купят, и я останусь без денег с тридцатью коробками порнографического добра?
— Не останешься, — заверил ее Клим. — Я завтра съезжу к Марте и обо всем договорюсь. Может, она откроет при своем борделе музей и будет брать деньги за осмотр экспозиции.
Он коснулся плеча шофера:
— Остановитесь и сбегайте в табачную лавку за сигаретами.
— Зачем они тебе? — спросила Нина, когда тот вышел из автомобиля. — Ты что, курить начал?
— При шофере было неудобно тебя целовать, — отозвался Клим и притянул Нину к себе.
Она обвила его шею горячей, чуть подрагивающей рукой и, помедлив, поцеловала — сначала едва касаясь губ, а потом с трогательной девчоночьей жадностью.
— Не покидай меня больше!
— Да я и не собирался… — начал Клим, но Нина не дала ему говорить:
— Ты уходишь от меня не вдаль, а вглубину. Когда ты физически рядом, но даже не смотришь на меня, я не знаю, что делать, и начинаю сходить с ума.
Клим прижал ее к груди.
— Я постараюсь не пропадать.
Вернулся шофер и протянул ему зеленую пачку с красным кругом на обертке. Клим подмигнул Нине, показывая на название сигарет:
— Lucky Strike — “Неожиданная удача”. Надо сохранить на счастье.
— Поедем ко мне? — предложила Нина.
Соблазн был велик.
— Если я приеду, то только насовсем, — проговорил Клим. — Чтобы уже не было дороги назад. Сейчас я отправлюсь домой — мне надо сделать кое-какой перевод, а завтра приду после работы, и ты мне скажешь, что решила.
— Да мне давно все ясно!
— Взвесь еще раз. Если ты передумаешь, будем считать, что мы не вместе, а нам просто по пути. Это тоже повод для того, чтобы быть рядом.

5.

Клим добрался до Дома Надежды с туманной головой: слишком неожиданно повернулась его судьба.
Все эти месяцы он вел трудные переговоры и позиционные бои не столько с Ниной, сколько с воображаемой женщиной, которая только и ждала, чтобы ударить его в спину. Он измаялся от этих боев, как солдат, которому уже плевать на победу, и хочется только одного — швырнуть винтовку в придорожные кусты и вернуться домой.
Нина тоже вела в голове бесконечные споры с Климом и проверяла каждое сказанное им слово: нет ли в нем подвоха? Не имел ли он в виду что-нибудь обидное?
“Почему мы стали такими злыми и недоверчивыми? — думал Клим, поднимаясь к себе в квартиру. — Накрутили вокруг себя колючей проволоки, наставили мин, и сами же без конца напарываемся на них”.
Разрыв с женой причинил ему такую боль, что Клим не мог допустить повторения владивостокской истории. Уж лучше заранее отойти в сторону и сделать вид, что “не очень-то и хотелось”.
Со своей стороны, Нина горько раскаивалась в случившемся и жила в предчувствии заслуженного наказания. У нее не укладывалось в голове — как можно любить предательницу, и она постоянно отыскивала в поведении мужа верные признаки надвигающейся катастрофы.
“Мы — глупые подранки, — с нежной грустью думал Клим. — Ну что ж, будем лечиться. Другого пути все равно нет”.
Ада вышла из кухни встречать Клима:
— Чего это вы такой довольный? Кошелек на улице нашли? — спросила она, вытирая руки о передник. — К вам заходил курьер от мистера Грина и велел срочно явиться в редакцию. Пойдете или сначала поужинаете? Я китайскую капусту потушила.
Клим взглянул на часы: было уже полдевятого. Какое такое собрание потребовалось созывать на ночь глядя?
— Я скоро вернусь, — пообещал он и вышел на улицу.

6.

Трамвай был заполнен веселой публикой, возвращавшейся из ресторанов. При повороте вагоновожатый резко затормозил, и к Климу на грудь упала нетрезвая дамочка с ярко накрашенными губами.
— Ой, извините! — залепетала она, глядя на отпечаток помады на его лацкане.
Клим чертыхнулся. Пиджак был испорчен — как теперь его отчищать?
Он добрался до Банда, когда уже стемнело. Окна в новом, только что отстроенном редакционном здании почему-то не горели — собрание закончилось и все разошлись?
Старик-привратник впустил Клима в полутемный вестибюль.
— У вас есть что-нибудь, чтобы отчистить жирное пятно? — спросил Клим.
Привратник принес ему банку, на которой алела внушительная надпись:

БЛЕСК
чудодейственное средство для вашего дома
Не пить и не поджигать

“Блеск” наверняка изготовили в ближайшем подвале путем смешения рисовой водки и воды из канавы, но пиджаку терять было нечего.
Клим поднялся на шестой этаж. Странно: в редакционной комнате никого не было. Кажется, Ада наврала насчет собрания: небось пригласила в гости Бэтти и решила это скрыть, чтобы ее не ругали.
Перевод для Дона Фернандо был не сделан, лацкан испачкан — прекрасное завершение романтического вечера! Закипая от досады, Клим швырнул пиджак на стол и залил пятно “Блеском”.
Химическая вонь была такой сильной, что Клим закашлялся. Час от часу не легче! Вряд ли запах выветрится к утру: завтра секретарши придут на работу и поднимут крик.
В коридоре послышались шаги, и в комнату ввалились два здоровых китайца.
— Вам кого? — удивился Клим и осекся на полуслове: за их плечами показался капитан Уайер, попыхивающий толстой сигарой.
— Садись! — велел он. — Поговорить надо.
Клим метнулся к дверям, но китайцы вывернули ему руки и вынудили сесть за стол.
Квадратная челюсть Уайера медленно двигалась, словно он что-то пережевывал.
— Чем это у тебя тут воняет?
Он распахнул окно, и по комнате пронесся сквозняк. Бумаги на столах зашелестели, а под потолком закачались лампы на длинных шнурах. Тень от одного из плафонов двигалась по стене, как маятник.
— Ты, верно, думал, что студенты не выдадут тебя? — усмехнулся Уайер. — Ошибаешься! Ни один китаец не станет рисковать жизнью ради второсортного “белого дьявола”.
Он вытащил из кармана коричневую склянку.
— Я гуманный и богобоязненный человек и не стану тебя убивать… во всяком случае сейчас. Знаешь, что находится в этом пузырьке? Лекарство, которое вылечит тебя от наглости, — четыре унции холерной воды. Раз тебе так нравится гадить, именно этим ты и займешься в ближайшие дни. Думаю, ты усвоишь урок — если, конечно, не сдохнешь от поноса.
Остановившимся взглядом Клим смотрел на голубой дымок, поднимавшийся от сигары.
— Покурить напоследок можно? — хрипло спросил он и достал пачку Lucky Strike. — Черт, я зажигалку забыл!
Уайер кинул ему коробок:
— Кури, раз это успокаивает твои нервы!
Клим чиркнул спичкой и бросил ее на пропитанный “Блеском” пиджак. Подхваченное сквозняком пламя взвилось чуть ли не до потолка; от неожиданности китайцы отскочили, и Клим пулей вылетел из комнаты.
— Не выпускайте его из здания! — заорал Уайер.
Клим помчался вниз по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступеней. Ударившись всем телом о тяжелую входную дверь, он выскочил на залитый огнями Банд и, расталкивая прохожих, побежал к мосту через Сучжоу Крик.
— Держи вора! — завопили ему вслед.
Клим оглянулся и увидел несущихся за ним китайцев. Едва не попав под машину, он перебрался через дорогу, но на мосту ему преградил путь регулировщик движения в красном тюрбане.
Получив бамбуковой палкой по шее, Клим упал на теплую, пахнущую железом мостовую. Регулировщик пронзительно засвистел, и автомобили встали.
Поднявшись, Клим метнулся к перилам моста. Внизу нескончаемым потоком шли катера и сампаны. Ни о чем не думая, он перемахнул через парапет и спрыгнул в первую попавшуюся моторку.
Удар был такой силы, что лодка чуть не повернулась. Сидевшая на корме китаянка смотрела на Клима дикими глазами:
— Ты кто?! Что тебе надо?!
— Стой, стрелять буду! — завопили с моста.
— Гони отсюда, или они потопят нас! — крикнул Клим женщине.
Моторка рванула вперед и через несколько секунд вырвалась на широкую гладь Хуанпу. Вслед ей загремели выстрелы.

ГЛАВА 15
ЗАПИСКИ БЕГЛЕЦА

1.

Записная книжка “Доходы и расходы”

Лодочница довезла меня до “Святой Марии”, а Дон Фернандо, узнав, что за мной гонятся люди Уайера, предложил поехать с ним в Кантон. Времени на раздумья было мало, и я согласился: тогда, в горячечной лихорадке после погони, мне показалось, что я отведу беду от своих близких, если исчезну из города.
Страх за моих девочек сводит меня с ума. Как Нина будет разбираться с коллекцией Гу Яминя? На что они с Китти будут жить? Что станется с Адой? Но больше всего я боюсь, что Уайер начнет вымещать на них зло.
Я должен был взять их с собой? На пароход с контрабандой, который в любой момент рискует попасть под обстрел?
Впрочем, я все равно не мог послать за ними, да Нина и не согласилась бы бросить все и удариться в бега — тем более с маленьким ребенком на руках.
Представляю, какими глазами она бы на меня посмотрела: “Тебя же просили не связываться с Уайером! Опять ты все испортил!”
О господи, только бы она догадалась, что я не по своей воле уехал из Шанхая! Какое-то беспросветное невезение: стоило нам с Ниной помириться и все опять обрушилось в тартарары.

2.

Вот уже третий день “Святая Мария” плывет по Восточно-Китайскому морю, и мы с Фернандо коротаем время за картами.
Мне не на что жить в Кантоне, и Дон предложил мне работу переводчика. В провинции Гуандун находятся десятки военных специалистов из России, и Фернандо мечтает подружиться с ними и получить заказы на поставки для армии Сунь Ятсена. Но для меня противна сама мысль о том, чтобы участвовать в подготовке гражданской войны.
Дон Фернандо не обращает внимание на мои протесты. “Куда ты от меня денешься?” — посмеивается он и тут же предлагает:
— Слушай, а может, тебе еще немецкий выучить? Раз ты такой способный к языкам, у тебя дело пойдет. Мне страсть как нужен переводчик с немецкого!
По словам Дона, Германия принимает самое активное участие в кантонских делах. Во время Мировой войны немцев выгнали из Китая, и они решили наверстать свое с помощью Сунь Ятсена.
Берлин тайком продает ему военное имущество: немецкие суда завозят его в соседние порты, а Дон контрабандой переправляет товар в Кантон. Раньше он все оформлял как дипломатическую почту, но после смерти Лабуды эта лазейка закрылась.
Помнится, Иржи говорил, что получил пулеметы от немцев, но пока мне не удалось выяснить никаких подробностей. Несмотря на наш уговор, Фернандо наотрез отказался отвечать на мои вопросы:
— Мы с тобой квиты. Ты ж за проезд не платишь? Вот и сиди — помалкивай!
Мне остается рассчитывать только на природную болтливость Дона.
По ночам мы спим на верхней палубе, и мне снятся Нина и Китти. Я просыпаюсь, как от электрического разряда, и долго смотрю на небо, наполовину загороженное тюками и ящиками. Звезд так много, что они напоминают светящийся ливень, застывший над миром. Прекрасные видения и оптические иллюзии — это все, что у меня осталось.

3.

Когда мы проходили мимо острова Формоза, наш пароход попал в тайфун. Каждые пять минут мы ныряли в кипящую бездну, переборки трещали, а над зеленоватыми волнами плясал неопадающий туман из мелких брызг — словно толпа морских демонов.
Как мы дотащились до Гонконга, я и сам не знаю — пароход дышал на ладан. С нашим грузом нельзя было становиться в док, и мы застряли на рейде, ожидая, пока Дон Фернандо договорится с нужными людьми в городе.
От нечего делать я разглядывал в бинокль поросшие лесом скалы, бесчисленные острова и вереницы кораблей, ждущих очереди на разгрузку. Жара стояла такая страшная, что воздух напоминал горячий кисель. Мне казалось, что от влажности отсыревает не только белье, но и кожа и волосы.
Как мне хотелось съездить в Гонконг и отправить Нине телеграмму! Но Дон и слышать не хотел об этом: он боялся, что я проболтаюсь о его грузе и таможенники арестуют “Святую Марию”. Чтобы я не нанял лодочника и не сбежал, он велел отобрать у меня все деньги, в том числе те, что я выиграл у него в карты. Бандит — он и есть бандит.
Наконец пароход починили, но Фернандо не торопился с отправкой. По слухам кантонские купцы окончательно рассорилась с Сунь Ятсеном, и Дон подумал, что чем больше будет накаляться обстановка, тем выше поднимется цена на оружие.
Мы снялись с якоря только когда в гавань вошел советский пароход “Воровской”. Большевики тоже снабжают Сунь Ятсена контрабандой: по документам они везут рояли, а вскроешь упаковку — там станковые пулеметы или патроны россыпью.
Дон подумал, что нам надо попасть в Кантон раньше конкурентов, и, прицепив к корме мексиканский флаг, мы двинулись вверх по Жемчужной реке.
Я всегда полагал, что южный Китай — это царство джунглей. Ничего подобного! Леса вдоль берегов давно вырублены, а земля расчерчена на квадраты рисовых полей. Над тростниковыми зарослями носятся стаи птиц; круторогие буйволы провожают пароходы удивленными взглядами, а мальчишки-погонщики прыгают по их горбатым спинам, как по торчащим из воды камням.
Не доплыв до Кантона, “Святая Мария” остановилась у острова Вампу, где находится военная академия, готовящая офицеров для армии Сунь Ятсена.
После долгой переклички на кантонском языке, в котором я не понимаю ни слова, нам разрешили сойти на берег.
— Мне надо встретиться кое с кем из русских, — сказал Дон Фернандо. — Ты будешь переводить.
Я сказал, что никуда не пойду, пока он не вернет мне деньги, и скрепя сердце Дон отсчитал мне сто долларов в гонконгской валюте:
— Подавись, зануда! Кажется, я зря спас тебя от Уайера.
Дону Фернандо уже доводилось бывать на острове Вампу, и он повел меня по плацам, на которых занимались маленькие смуглокожие кадеты. На вид им было лет пятнадцать-семнадцать, и в своих форменных шортах, рубахах с короткими рукавами, сандалиях и красных галстуках эти вояки напоминали безобидных бойскаутов.
В голове не укладывалось: неужели этих мальчишек отправят в бой? Впрочем, давно известно, что подростки — это самые преданные солдаты. Взрослые и опытные бойцы не бросаются в атаку ради идеи, а соплякам всегда кажется, что они могут перевернуть мир, если захотят.
Военными инструкторами на Вампу служат командиры Красной армии и бывшие немецкие офицеры. Кадеты учатся ходить строем и стрелять по соломенным мишеням, а в классных комнатах проходят занятия по марксизму, национализму и шапкозакидательству. Что еще нужно для превращения полуграмотного парнишки в идеальное пушечное мясо?

Оказалось, что мы прибыли на остров как нельзя кстати. После очередной стычки с Торговой палатой Сунь Ятсен перебрался на Вампу, и принялся готовиться к контрнаступлению. Узнав, что Фернандо привез оружие, начальник академии, Чан Кайши, срочно вызвал его к себе, а я остался ждать в теньке под банановым деревом. Там меня нашел молодой человек по имени Назар, присланный из Москвы на стажировку в большевистскую англоязычную газету “Народная трибуна”.
Русские моментально узнают друг друга на чужбине: даже если ты много лет провел за границей, в твоем лице и повадках остаются верные приметы “нашего человека”. Механизм этого узнавания для меня загадка: так, верно, птицы схожих видов интуитивно чувствуют, кто свой, а кто чужой.
Назару девятнадцать лет; он светловолос, розовощек и подвижен, как ягненок. Я сказал ему, что являюсь корреспондентом газеты “Ежедневные новости”, и Назар почему-то решил, что это советское издание.
— Нам повезло, что мы оказались тут! — воскликнул он. — Сейчас Кантон — это главная арена борьбы с мировым капиталом!
Когда Назар сказал, что он живет не на Вампу, а в городе, и за ним скоро пришлют моторную лодку, я напросился поехать с ним. Во-первых, мне надо было добраться до телеграфа и отправить весточку Нине, а во-вторых, я все-таки решил сбежать от самодура Фернандо.

Кантон поразил меня. Его трущобы раскинулись не на земле, а на лодках, заполонивших многочисленные каналы и заводи. В Шанхае я видел живущих на сампанах людей, но местные плавучие деревни — это явление другого порядка: по словам Назара в них обитает около двухсот тысяч человек. В реке стирают, из нее берут воду для питья, а на речное дно спускают покойников — даже тех, кто умер от инфекционных болезней.
Бесконечные вереницы плоскодонок с полукруглыми навесами из тростника заполняют все пространство речных заводей, и по ним ходят, как по улицам. Здесь же сидят рыбаки с сетями и удочками, здесь же бродят куры, привязанные за лапу бечевкой. Маленьких детей тоже привязывают за ногу, чтобы не свалились в воду, а роль спасательного жилета выполняет сухое полено, прицепленное к спине.
Назар подвез меня к острову Шамянь, на котором располагается иностранная концессия и телеграф, но я не смог туда пробраться. Стоило мне заговорить с солдатами, охранявшими мост, как на меня наставили револьвер:
— Русский? Коммунист? Проваливай отсюда!
В связи с последними событиями Шамянь перешла на осадное положение, и тех, кто говорит с русским или немецким акцентом, сразу записывают во враги.
Искать другую телеграфную контору было поздно, и выяснив, что мне некуда идти, добрый Назар пригласил меня к себе — в общежитие советских служащих.
До места мы добрались в паланкинах. Назар долго извинялся за вынужденную эксплуатацию трудящихся, но солнце уже село, а ходить пешком по ночному Кантону небезопасно. Тут настолько велика ненависть к “белым дьяволам”, что русским и немцам приходится носить на рукавах кусок материи со специальным иероглифом, чтобы сразу было понятно, что мы свои. Днем еще можно рассчитывать на эти повязки, а в темноте кто ж их увидит?
Мы сели в будки с резными решетками на окнах, носильщики подхватили нас и побежали, грохоча деревянными сандалиями по мостовой.
Переулки в Кантоне так узки, что в некоторых местах можно раскинуть руки и достать от стены до стены. Меня не покидало чувство, что мы попали в катакомбы, из которых нельзя выбраться.
Наконец нас доставили на тихую улочку, где в трехэтажном здании с балюстрадой находилось советское общежитие.
Назар жил в комнате, все убранство которой составляли портрет Ленина, расписной китайский шкафчик и циновки с голубыми фарфоровыми кирпичами в изголовье. Назар сказал, что это местная разновидность подушек — они приятно холодят затылок.
Ванная тоже произвела на меня большое впечатление — это был глиняный чан в половину моего роста, но настолько узкий, что мыться в нем можно только стоя.
Назар выдал мне кусок черного липкого мыла и средство от паразитов “Лизол”.
— Добавь в воду не меньше столовой ложки, иначе подхватишь чесотку или еще что похуже.
Когда я вернулся в комнату, там стояло удушливое зловоние, исходящее от тлеющего жгутика, скрученного наподобие змеи.
— Это средство от комаров, — пояснил Назар.
Некогда у него имелась москитная сетка, но перед уходом он сунул ее в шкаф, и она покрылась черной плесенью. Назар не решился до нее дотронуться: кто знает, какая зараза в ней поселилась?
Мы улеглись, и Назар принялся болтать о быте и нравах советской коммуны.
В нем уживаются два человека: один — вполне разумный, толковый юноша, который ценит блага цивилизации, разделение труда и личный комфорт. Его ничуть не смущает то, что комнаты советского общежития убирает прислуга, а одежду стирают прачки — это ни в коей мере не эксплуатация.
Вторая личность Назара явно не от мира сего. Она напрочь лишена самоиронии, свято верит в то, что частной собственности быть не должно, а эксплуатацию надо пресекать в зародыше.
“Второй Назар” разговаривает исключительно газетными штампами. В его глазах любой бедно одетый человек — это “угнетенный трудящийся, с надеждой смотрящий на советскую Россию”. Любой богатый является “ставленником мирового империализма”, а русский эмигрант — это по определению “продажная сволочь, которая беспрестанно готовит провокации против СССР”.
Я прикинул, какое из его определений подходит лично ко мне. Наверное, “буржуазный подголосок, трясущийся от ярости, видя, как неуклонно растет престиж Советского Союза”.
Вскоре Назар засвистел носом, а я так и не смог уснуть. Сижу сейчас у окна и при свете огарка пишу дневник.
Где-то рядом проходит железная дорога, и каждые десять минут по ней с грохотом носятся поезда. Зудят цикады, квакают лягушки, а с канала доносятся гудки катеров и трели свистков.
Все действительно познается в сравнении. Когда-то я жил в квартире, где над ухом зудела только Ада, и где одежду можно было вешать в шкафы без опасения, что через сутки она сгниет от сырости. У меня была достойная работа, я виделся каждый день с Ниной и Китти и имел наглость быть недовольным жизнью. Вероятно, китайские боги решили наказать меня за неблагодарность.
Я не представляю, что я буду здесь делать и как долго продлится мое изгнание.

4.

В те дни, когда закладывалась Москва, Кантон уже был городом с тысячелетней историей. Здесь начинался морской Шелковый путь из Китая на Средний Восток; здесь строили грандиозные корабли и покрывали тончайшей резьбой слоновую кость, янтарь и драгоценную древесину.
Кантон — город ремесел. Местные мужчины вышивают шелком полотна необыкновенной красоты, а женщины трудятся над знаменитыми кантонскими шалями с длинной бахромой. Это искусство было завезено сюда из Португалии и вскоре стало важной статьей экспорта. При этом сами китайцы шали не носят.
В районе Сигуань на каждой улице торгуют чем-то своим: серебром, расшитыми туфлями, парчовыми халатами или гребнями из панцирей черепах. Второй этаж домов выступает над тротуарами, пряча их от солнца, и горожане ходят по этим тенистым переходам, таская в руках железные кольца с крючками и прицепленными к ним покупками — эдакий заменитель хозяйственной корзины.
Есть торговые заведения с витражами в окнах и прилавками из полированного дерева. Есть лавчонки, где под потолком висят облепленные мухами свиные туши. На земле громоздятся бочки с рыбой, клетки с лягушками, змеями, курами и сверчками. Чуть в стороне стоят маленькие скульптуры будд, перед которыми теплятся тонкие свечи и палочки с благовониями. Жаркий ветер гоняет по тротуарам опавшие лепестки и обгоревшие бумажки — все, что осталось от вчерашних подношений богам.
Мне хочется рассказать Нине о Кантоне, но я не смею писать ей прямым текстом — если Уайер досматривает ее почту, он не должен догадаться, о чем идет речь.
Моя телеграмма выглядела так: “Ваш заказ №040789 (дата моего рождения) прибыл на склад и будет доставлен вам после прохождения карантина”.
Умница Нина тут же ответила: “Если надо, возьмите страховку. Главное, чтобы груз был в целости и сохранности”.
Все-таки это невероятное облегчение — знать, что она все поняла, как надо.
В Кантоне каждый день происходят столкновения между людьми Сунь Ятсена и торговцами, которых довели до отчаяния непомерными налогами. Еще издали слышны выкрики, грохот барабанов и стук деревянных сандалий по мостовой, и вскоре вся улица заполняется демонстрантами. Одни держат в руках портреты Маркса и китайских националистов, а другие — портреты заводил из Торговой палаты. Вскоре начинается драка, на которую с балконов любуются местные жители. Они заключают пари о победе той или иной команды, а потом швыряют друг другу проигранные деньги — прямо над головами поверженных бойцов.
Прибегают стражники и забирают тех, кто не успел удрать, а через несколько минут на поле брани появляются мальчишки-старьевщики и собирают истоптанные портреты.
Я решил, что пробуду в Кантоне еще пару недель и в конце октября попробую вернуться в Шанхай и забрать Нину и Китти. Куда мы поедем, я не знаю. Мировая война породила невиданное переселение народов и, как следствие, ужесточение визовых режимов, так что в других странах нас не примут. Мы осели в Китае только потому, что пекинское правительство не имеет ни сил, ни времени заниматься проблемой иммигрантов.
Денег в обрез, и я очень благодарен Назару за то, что он поселил меня в своей комнате. Я спросил, как мне его отблагодарить, и он сказал, что самый лучший подарок — это совместная революционная борьба.
Мне пришлось написать очерк о волнениях в Кантоне и отнести его в “Народную трибуну”. Там меня долго хвалили и даже выдали награду — третий том из собрания сочинений Ленина.
— Это прекрасно, что вы можете писать по-английски! — сказала мне редактор, милая американская девушка, влюбленная в социализм. — Давайте вы каждую неделю будете писать о прошедших в городе митингах и демонстрациях?
Если бы мне пообещали гонорар, то я, может, и согласился бы, но стараться ради еще одной книги Ленина я не готов. Мне и одной вполне хватило: она немного мягче фарфорового кирпича и служит мне вместо подушки.

5.

Советские работники в Кантоне называют себя “Южно-китайская группа” и живут трудной, духовной и замкнутой жизнью воинствующих монахов — с той лишь разницей, что советское государство платит им жалованье и позволяет заводить семьи.
Я с любопытством приглядываюсь к своим соседям по общежитию.
Они молоды и горячо преданы революции. Многие привезли с собой жен: часть из них служит стенографистками и переводчицами, часть занимается столовкой, кружковой работой и стенгазетой.
На Западе считается, что большевики — это материалисты. Какое там! Их жизнь подчинена строгой обрядовости — с песнями, проповедями и праздничными ритуалами, а любые вопросы решаются с помощью цитат из священных книг: “ветхого завета” от Карла Маркса и “нового завета” от Владимира Ленина.
Мои соседи — неплохие ребята и с ними вполне можно ладить, но как только речь заходит о борьбе, они превращаются в суровых крестоносцев, которые не испытывают никакой жалости по отношению к еретикам.
Если средневековые фанатики во всем видели козни дьявола, то большевикам то и дело мерещатся “паутины заговоров против СССР”. Роль Сатаны у них исполняет жирный господин в цилиндре и монокле — вездесущий и зловредный Империализм. У него есть прислужники, в том числе эмигранты, “изменнически перешедшие в лагерь врагов прогрессивного человечества”. Злые силы мечтают всех поработить, и, если бы не спаситель-Ленин, мир давно бы погрузился во тьму.
На первом этаже нашего общежития висит довольно любопытная карта мира. СССР на ней обозначен красным цветом, а Москва — звездой, от которой расходятся яркие лучи. Все остальные страны изображены черным. Когда-то точно так рисовали географические карты со священным центром в Иерусалиме и землями “поганых” на окраинах.
Забавно, что большевики называют “революционным сознанием” крайний консерватизм и приспособленчество к мнению начальства, а “реакцией” — малейшее отклонение от догмы. Истина уже установлена и ничего нового искать не нужно — достаточно толковать “священное писание”. За любые крамольные помыслы еретик должен “отвечать перед народом”, то есть публично каяться на партсобрании.
Вообще тема вины и искупления является ключевой в жизни нашего общежития. Мои соседи обрушивают “шквал пролетарской критики” друг на друга, а потом, как ни в чем ни бывало, сидят на кухне и пьют чай. Есть в этом какие-то отголоски хлыстовщины[10]: ты меня ударишь, я тебя, боль искупит наши грехи, и мы вместе спасемся.
Странный парадокс: цель коммунизма — светлое будущее, а прямо сейчас мы не имеем права быть счастливыми. Хороший человек обязан не радоваться жизни, а страдать за народ: собственно, этим и занимаются мои соседи. Они отправляются на край земли, чтобы подвергать себя опасности, терпеть адскую жару и комаров и регулярно болеть кожными и желудочными болезнями. Им трудно и страшно, они чувствуют себя отрезанными от всего мира — точно так же, как первые миссионеры, приехавшие в Китай несколько столетий назад. При этом они абсолютно уверены в том, что делают нужное дело.
Я недоумеваю: неужели они всерьез надеются совершить переворот в стране, которую они не знают и не понимают? Никто из них не говорит по-кантонски и у них нет возможности познакомиться с местным населением. Откуда им знать, о чем мечтают китайцы? Кто им сказал, что многомиллионному народу Поднебесной хочется устроить у себя то же безобразие, что и в России?
Ответ напрашивается только один: мы живем во времена, когда ни одна страна в мире не может позволить себе изоляцию. Всем есть дело до всех, все считают себя вправе совать нос в чужой огород. Раньше земной шар представлял из себя “деревню”, где у каждого была своя изба и хозяйство, а теперь мы превратились в горожан, живущих в многоквартирном доме: у нас общий подъезд, свет и канализация. Понятное дело, что каждый жилец мечтает обустроить дом по-своему и где силком, где уговорами перетягивает соседей на свою сторону. Бесполезно спрашивать — морально это или аморально: такова плата за прогресс и коммунальные удобства.
На самом деле никакого “торжества пролетарской идеи” в Кантоне не будет — за отсутствием пролетариата. Кантон — это город, населенный ремесленниками, рыбаками и торговцами. Тут нищие толпами следуют за любым белым человеком и выпрашивают деньги: “Комсо! Комсо!” Тут портреты Маркса украшают цветами, как изображения Будды, а бóльшая часть города выглядит так, словно на дворе не двадцатый, а шестнадцатый век.
Я затылком ощущаю готовность Кантона к насилию, но если взрыв действительно произойдет, то на почве национализма или противоречий между правящими кланами. А большевики тут — богатые дядюшки на чужой свадьбе, которых пригласили только потому, что они делают щедрые подарки.
В нашем общежитии никто не спрашивает друг друга о прошлой и нынешней службе, потому что каждый выполняет секретное задание по линии партии, Разведывательного управления, Наркомата по иностранным делам, Коминтерна и ОГПУ.
Сегодня ко мне подошел тихий молодой человек, числящийся завхозом, и стал осторожно расспрашивать: кто я и откуда. Я сурово посмотрел на него и попросил не задавать лишних вопросов.
На мое счастье в Южно-китайской группе правая рука не знает, что делает левая. Такая несогласованность в действиях объясняется просто: телеграфное сообщение с СССР стоит очень дорого и многие ведомства выделяют фонды всего на десять-пятнадцать машинописных страниц в год. Курьеры из Кантона добираются до Москвы по три-четыре недели, так что если обо мне и был сделан запрос, то на него еще не ответили.
Пожалуй, мне надо съезжать из советского общежития, а то кто-нибудь обнаружит мой дневник или выяснит, что “Ежедневные новости” — это далеко не пролетарская газета.

Запись, сделанная чуть позже

Мне пришла в голову замечательная мысль: надо отправить этот дневник Аде, но не в Дом Надежды, где его могут перехватить соглядатаи Уайера, а на адрес Бернаров. На конверте можно написать, что это каталог какого-нибудь издательства.
Я попрошу Аду передать мои записи Нине. Думаю, это лучший способ связаться с ней и рассказать, что со мной приключилось.

6.

Назар предложил Климу написать статью о пилотах, живущих при аэродроме на острове Дашатоу. Вербовщики Сунь Ятсена нанимали их по всей Европе, и в Кантоне собрался самый что ни на есть интернациональный авиаклуб.
— У вас получится прекрасный материал для “Народной трибуны”! — уговаривал Клима Назар. — Эти пилоты — настоящие герои: они летают без метеосводок и ориентируются по горным вершинам и железной дороге. У них ведь даже карт нет! Вы бы рискнули подняться в небо без карты?
Особенно Назара поражал товарищ Кригер, который заведовал техническим обеспечением аэродрома.
— Он немец по происхождению, но вырос в Праге, а инженерное образование получал в Америке. Кригер прибыл в Китай во время Мировой войны, и ему очень помогло то, что он свободно владеет чешским и английским языками. Он выдал себя за чеха, и никто не догадался, кто он такой.
— Зачем же он приехал сюда? — удивился Клим.
— Немцам надо было снабжать свою армию, а связи с колониями были практически оборваны. Победа на войне может зависеть от любой мелочи — скажем, не будет порошка, которым чистят паровозные котлы, и транспорт встанет. Вот Кригера и направили в Китай, чтобы он переправлял всякое добро в Германию и Австро-Венгрию. Русские и немцы пострадали после Мировой войны, и теперь мы помогаем друг другу в борьбе с так называемыми Великими Державами. Кригер — это потрясающий человек: он не только поставил на ноги наш аэродром, но и научился летать лучше всякого аса. Он влюблен в авиацию: это будущее войны!
Климу самому было интересно познакомиться с летчиками Сунь Ятсена и он согласился взять у них интервью.
До острова Дошатоу пришлось добираться под дождем, а потом бежать через залитый водой аэродром к “столовке” — так назывался длинный стол и лавки под тростниковой крышей.
Там уже собрался десяток загорелых, перепачканных в машинном масле пилотов.
— Здорово, пресса! — заорали они и, обменявшись с гостями рукопожатиями, усадили Назара и Клима на почетные места — на бочки из-под керосина.
Дождь полил сплошной стеной, и под навесом стало сумеречно, как будто уже наступил вечер. Вымокшие до нитки слуги принесли горшки с рисом, разжаренной тушенкой и овощами. Вместо тарелок пилоты использовали банановые листья, а вместо стаканов — армейские жестяные кружки.
Болгарин Константин разлил байцзю, китайскую рисовую водку:
— За победу социализма! — провозгласил он тост.
Все выпили и заговорили, перебивая друг друга — кто по-русски, кто по-английски, кто по-немецки.
Клим записывал в блокнот истории пилотов. Все эти парни родились в разных странах, но их судьбы были на удивление похожи: они попали на фронт сразу после школы и научились выживать, смеяться в лицо опасности и ценить боевое товарищество больше всего на свете. Женщины стали для них добычей, дети — обузой, и любое гражданское занятие казалось им скучным.
— Какой ты, к черту, мужчина, если боишься драки? — негодовал кудрявый Пьер, бельгиец. У него вся грудь была в медалях, но после окончания Мировой войны ему так и не удалось устроиться на постоянную работу: начальству не нравилось, что он то и дело затевает потасовки с клиентами.
— За что именно вы собираетесь воевать? — спросил Клим у летчиков.
— За справедливость, — отозвался австриец Рихард и тут же принялся рассказывать о боевой операции против мятежников, взбунтовавшихся против Сунь Ятсена: — Тут я разворачиваюсь и даю очередь по цепи! Машина — вдребезги, цистерна взорвалась, а солдаты так и посыпались из кузова! И штаны на задницах горят!
Пилоты захохотали. Здесь, в Кантоне, они чувствовали себя богами войны, летающими на тучах и сеющими ужас среди врагов.
— Поскорей бы начался поход за объединение Китая! — воскликнул Константин. — Но сперва Сунь Ятсену надо разгромить “бумажных тигров” из Торговой палаты.
— Не уверен, что это у него получится, — осторожно произнес Клим. — Купеческая гвардия заняла район Сигуань и не пускает туда правительственные войска. А это конторы, лавки и склады — так что Сунь Ятсен больше не сможет собирать с них деньги.
— Ничего, мы вдарим по ним артиллерией — и вся недолга! — крикнул раскрасневшийся от водки Назар. — У Чан Кайши есть горные орудия! Правда, снаряды, которые ему привезли из Шанхая, к ним не подходят, но наши бойцы вручную укорачивают каждую гильзу, так что скоро мы всем покажем, где раки зимуют!
— Чан Кайши собрался обстреливать собственный город? — переспросил Клим.
— Не весь город, а только предателей из Сигуани.
Откуда-то выскочил мокрый, перепачканный в грязи бассет.
— Это наш Муха! — захохотал Назар, отбиваясь от пса, который норовил лизнуть его в лицо. — Да пошел ты к черту — от тебя тухлятиной пахнет!
Под навес шагнул человек в плащ-палатке, и Клим не поверил своим глазам: это был Даниэль Бернар!
— Товарищ Кригер, заберите свою зверюгу! — со смехом попросил Назар, но Даниэль ему не ответил.
— Что здесь делает этот человек? — спросил он, показывая на Клима. — Это белогвардейский шпион! Я его знаю — нам доводилось встречаться в Шанхае!

7.

Клима обыскали и втолкнули в полутемную караулку, увешенную покоробившимися от влаги плакатами. Крыша кое-где протекала, и на полу были расставлены консервные банки, в которые с гулким звоном капала вода.
Двое солдат с маузерами встали за спиной у Клима.
— Это Эдна велела тебе проследить за мной? — осведомился Даниэль.
Клим хмуро смотрел, как тот роется в его вещах, разложенных на столе.
— Я понятия не имел, что вы в Кантоне.
Дело было дрянь: Даниэль явно не хотел, чтобы в Шанхае узнали о его второй сущности, и у него был только один способ сохранить тайну — закопать старого знакомого в ближайшем овраге.
Климу стоило большого труда изображать спокойствие.
— Меня попросили написать статью для “Народной трибуны”, и поэтому я…
За стенкой послышался надрывный голос Назара:
— Я встретил его в академии Вампу и подумал, что он наш, советский… А-а-а! За что?! Не бейте меня!
Клим похолодел. Слава богу, он успел отправить в Шанхай свою записную книжку: если бы ее нашли и перевели, Клима бы точно расстреляли как врага революции.
Дождь пошел сильней, и капли бешено забарабанили по консервным банкам. Бассет Муха попытался сунуться в караулку, но Даниэль притопнул на него:
— А ну не лезь сюда!
Он вытащил из бумажника Клима сложенные вчетверо листки и, подойдя к окошку, внимательно просмотрел их.
— “Авро-504”, — усмехнулся Даниэль. — А говоришь — “не шпион”! Тебя послали переписать, какие у нас есть аэропланы?
— Эта машина принадлежит белым казакам, застрявшим в Шанхае, — отозвался Клим. — Они попросили Фернандо Бурбано найти для нее покупателя, а я помогал ему с переводом.
Даниэль поднял на него удивленный взгляд:
— Дон что, прибыл в Кантон? Ну наконец-то!
Он вышел на крыльцо и что-то приказал солдатам.
У Клима как пелена спала с глаз: Фернандо и Иржи были знакомы с Даниэлем и работали с ним в одной связке. Нина свела их между собой, и они начали использовать фальшивое чехословацкое консульство для поставок оружия Сунь Ятсену. Когда Лабуду арестовали, тот дал показания против Даниэля, и Уайер заткнул ему рот — лишь бы не пошел слух о том, что его зять является немцем и помогает большевикам и китайским националистам.
— Дон Фернандо может поручиться за меня! — сказал Клим, когда Даниэль вернулся в караулку. — Мы знаем друг друга пятнадцать лет — он подтвердит, что я не шпион!
Даниэль забрал документы на “Авро”.
— Это мы сейчас выясним.
Когда он ушел, солдаты посадили Клима на лавку и, скрутив ему руки за спиной, уселись играть в карты.
Время тянулось невыносимо медленно, и под конец он потерял всякую надежду на помилование. Даже если Дон еще не уехал из Кантона, он наверняка откажется поручиться за Клима. Сбежал от старины Фернандо? Ну так получи пулю в голову!
Вода из переполненных консервных банок растеклась по полу, но солдаты не обращали на это внимание. Они так ожесточенно лупили картами, словно пытались прихлопнуть ползавших по столу насекомых.
Интересно, Эдна знает, чем занимается ее супруг? Скорее всего, нет. Вот так годами живешь с человеком и не подозреваешь, что он совсем не тот, за кого себя выдает. Нина тоже польстилась на этого негодяя… Жаль, что ей никто не расскажет о том, во что вылилось это знакомство.
Наконец послышался плеск луж и голоса.
— Сукин сын! — заревел Дон Фернандо, появляясь в дверях. — Я из-за тебя вымок, как тюлень! Потащился в такую даль! Делать мне больше нечего, как вызволять тебя из-под ареста!
Он подошел к Климу и, схватив его за грудки, поставил на ноги.
— Эй вы, развяжите его!
Переводчик, смуглый мальчишка в линялых армейских шортах, что-то сказал охранникам, и те перерезали веревку на запястьях Клима.
— Спасибо! — растроганно проговорил он, пытаясь размять онемевшие ладони.
Фернандо пнул стоявшую на полу консервную банку.
— Я тебя сам на цепь посажу! Ты у меня в кочегарке будешь работать вместе с китайцами! Пошли отсюда!
Снаружи их поджидали охранники с зонтами наготове.
— Сейчас едем к Михаилу Бородину, — объявил Дон. — Его прислали из Москвы, чтобы он служил главным политическим советником Сунь Ятсену. Будешь мне переводить! И попробуй только снова удрать — я тебе самолично все ребра переломаю. Понял?
— Понял, — кивнул Клим. — Я твой должник.

— Что ты сказал Даниэлю Бернару? — спросил он, когда они сели в лодку и отплыли от Дашатоу.
— Я дал ему честное слово, что ты не вернешься в Шанхай и не будешь трепать о том, чем мы тут занимаемся, — отозвался Дон. — Мы едем во Владивосток, мой мальчик! Большевики хотят устроить революцию в Китае, а для нас это возможность заработать хорошие деньги на перевозках и человеческой глупости.
Час от часу не легче! Ладно, сейчас не время спорить. Главное — убраться подальше от Даниэля Бернара.
Дождь прекратился, и сквозь низко идущие облака, показалось ярко-синие небо.
— Какого черта ты сбежал с Вампу? — проворчал Дон Фернандо. — Ведь я хотел познакомить тебя с полезными людьми в штабе Сунь Ятсена. Ты что, не понимаешь, какой шанс ты упустил?
— Дон, я пять лет провел в стране, где шла гражданская война, — поморщился Клим. — Я досыта нахлебался всего этого…
— Ты просто не на той стороне оказался! — рассмеялся Фернандо. — Если бы у тебя были мозги, ты бы принял сторону красных, а не белых.
Моторная лодка подплыла к берегу, и вслед за Доном и его телохранителями Клим выбрался на кособокую пристань.
— Пойдем пешком — тут недалеко, — сказал Фернандо.
Они направились вверх по залитой водой улице. Вокруг не было ни души, на лавках висели замки, а окна были заставлены деревянными ставнями.
Климу показалось, что на одной из крыш мелькнула черная тень. Он посмотрел наверх из-под ладони и чуть не споткнулся о труп с рассеченной шеей. Рядом лежали еще трое… Ручьи, текущие по мостовой, были красны от крови.
— Что за… — ругнулся Дон Фернандо, поскользнувшись на человеческих мозгах.
— Хозяин, надо уходить! — побелев, сказал один из телохранителей.
Они бросились в узкую улочку, полутемную из-за бесчисленных рекламных полотнищ и тростниковых навесов над окнами. В глубине улицы что-то двинулось, и в ту же секунду раздалась пулеметная очередь. Оглушительное эхо загремело, как в колодце; вывески, разбитые в щепы, повалились, цепляясь одна за другую.
Клим скатился в сточную канаву и закрыл голову руками. Потоки дождевой воды перекатывались через его тело, и он ощущал, как течение шевелит рубашку на его спине.
От мостовой поднимался пар, то тут, то там подсвеченный золотистыми столбами света. Вдалеке показались человеческие фигуры с винтовками в руках и, судя по истошным воплям, принялись кого-то добивать штыками.
— А-а-а! — громко застонал Фернандо.
Клим повернул голову: схватившись за бедро, Дон беспомощно бился в кровавой луже.
Телохранителей нигде не было видно.
— Фернандо, молчи! Притворись мертвым! — зашипел Клим, но Дон ополоумел от боли и ничего не понимал. Глаза его вылезли из орбит, и он то ревел, то с хрипом втягивал в себя воздух.
Внутри у Клима все сжалось в нервный комок: “Убьют! Непременно убьют!”
Он подполз к Фернандо и, ухватив его под мышки, поволок к стенной нише, в которой стояла большая золоченая статуя богини Гуаньинь.
С великим трудом ему удалось втиснуть Дона в узкое пространство между статуей и стеной. Самому спрятаться было негде.
— Сиди здесь и постарайся не выдать себя, — прошептал Клим.
Дон не откликался: глаза его закатились, а на посеревших губах выступила пена.
Послышался плеск воды и топот деревянных подошв. Цепкие руки выдернули Клима наружу, и он со всего маху ударился о каменную курильницу, стоявшую перед Гуаньинь. Черные тени склонились над ним, блеснул окровавленный штык… И в этот момент раздался оглушительный грохот.
Последнее, что видел Клим, — это стремительно надвигающееся на него лицо Гуаньинь.
“Поцеловать меня хочет?” — с удивлением подумал он и потерял сознание.

ГЛАВА 16
КИТАЙСКАЯ АКТРИСА

1.

Когда Клим сказал Нине, что готов переехать к ней, она вернулась домой сама не своя от радости. Все будет хорошо: издательство календарей принесет им много денег, и их хватит не только на хорошее образование для Китти, но и на собственный дом и путешествия по миру.
Привезли коробки от Гу Яминя, и Нина велела перетащить их в кладовку на втором этаже. Их надо было разобрать, но мечты о будущем настолько поглотили Нину, что она не могла думать о делах.
Бог с ними, с деньгами! Все, что ей требовалось, — это чтобы они с Климом вновь могли откровенничать друг с другом. Помогать, смешить, удивлять, бережно ухаживать — вот что самое главное! Запираться в спальне и, подрагивая от нетерпения, целоваться. Еще надо родить ребенка, а лучше двух — чтобы семья была большая и крепкая…

В девять вечера затрещал дверной звонок, и в кабинет влетела перепуганная ама:
— К нам пришли из полиции!
Нина бегом спустилась в прихожую, где ее поджидал хмурый офицер и трое сикхов:
— Мы ищем Клима Рогова.
У Нины кровь отлила от сердца.
— Его здесь нет. А что случилось?
— Поговорить надо, — отозвался полицейский и потребовал, чтобы ему показали дом.
Он не предъявил ордера, а когда Нина начала протестовать, то попросту оттолкнул ее:
— Не путайтесь под ногами, дамочка, а то мы и вас в участок заберем.
Что с Климом? За что его хотели арестовать? Спрашивать было бесполезно — полицейские не отвечали на вопросы.
Наглый произвол выбивал почву из-под ног, и Нина со стыдом и ужасом поняла, что не может взять себя в руки. Голова ее плыла, а мышцы скрутило так, что каждое движение давалось с усилием.
Один из сикхов принялся допрашивать аму, но та притворилась, что не понимает, о чем идет речь:
— Так вы нашего сапожника ищите? Его зовут не Рогов, а Исиро, он японец. Зря вы к нему придираетесь: у него хоть и вся рожа в шрамах, но он добрый человек!
Осмотрев первый этаж, полицейские вломились в детскую. Китти заплакала, и Нина поспешно взяла ее из кроватки:
— Тихо… тихо, маленькая…
Когда офицер открыл дверь в кладовку, где стояли коробки Гу Яминя, Нина чуть не потеряла сознание. Не дай бог, полицейские узнают, что там лежит! Но они не стали заглядывать внутрь: им нужен был только Клим.
— Если Рогов объявится, дайте нам знать, — велел на прощание офицер.
Они уехали, а Нина еще долго стояла на крыльце, онемевшая и обессиленная. Из-за черных деревьев доносилось заунывное пение и тихий звон ритуальных колокольчиков — китайцы отмечали один из своих бесчисленных праздников.
— Пойдемте в дом, мисси, — робко позвала ама. — Сегодня на волю вышло много голодных духов… Слышите голоса? Это люди стараются их умилостивить: поют им, жгут благовония и разбрасывают по улицам рис. Может, к нам заходили вовсе не полицейские, а духи? Говорят, они на всякое способны.
— Помолчи, пожалуйста! — взмолилась Нина.
Через десять минут раздался телефонный звонок. Нина схватила трубку и сдавленно ахнула, узнав голос капитана Уайера:
— Если я узнаю, что Рогов приходил к вам, а вы мне не позвонили, я засажу вас в китайскую тюрьму, из которой вы выйдете без зубов и с запущенным сифилисом. Я понятно изъясняюсь?
Нина молчала в оцепенении.
— Мои ребята будут приглядывать за вами, — продолжил Уайер, — так что будьте умницей.
Нина всю ночь просидела у Китти, не смея оставить ее одну. Она то принималась молиться, то сдавленно рыдала в кулак. Клим наверняка выведал что-то о комиссаре полиции, и тот решил расправиться с ним.
На рассвете в туманном полусне Нине начало казаться, что за окном висит полупрозрачное нечто и терпеливо ждет случая, чтобы влететь в дом. Чуть живая от страха, она подошла к окну и раздернула занавески, но оказалось, что это у соседей что-то сгорело и столб черного дыма поднялся до самой крыши.
Краем глаза Нина увидела свое отражение в зеркале: в лице у нее не было ни кровинки. Она будто очнулась. Ладно, не так страшен черт, как его малюют… Надо успокоиться и хотя бы попытаться выяснить, что произошло.

Через полчаса Нина сидела на кухне в Доме Надежды.
— Клима вызвали в редакцию, и после этого он не возвращался, — сказала ей зареванная Ада. — А потом к нам пришли с обыском.
— Ты не говорила полицейским о нас с Китти? — спросила Нина.
Ада с возмущением посмотрела на нее:
— Нет, конечно! Я сказала, что понятия не имею, с кем Клим дружит и куда ходит после работы. Они стали наседать, а я пригрозила, что нажалуюсь на них миссис Бернар.
Нина сжала Адину руку:
— Спасибо! Если что-нибудь узнаешь о Климе, сразу сообщи мне.
В “Ежедневных новостях” ей сказали, что никакого совещания вчера не было. Старик-привратник, дежуривший прошлой ночью, тоже поклялся, что Клим не приходил в редакцию.
С тяжелым сердцем Нина вернулась домой.
— Мисси, у нас уголь кончился, — сказала вышедшая ей навстречу ама. — И люди, которые стригут газон, спрашивают, когда вы с ними рассчитаетесь.
— Позже, — бесцветно отозвалась Нина.
Она, поднялась наверх и вошла в кладовку, где лежали коробки Гу Яминя. Как теперь от них избавляться? Предложить в первый попавшийся бордель? Но ведь ее наверняка обманут или, того хуже, сдадут в полицию как торговку порнографией.
Вот и все… вот и доигрались: даже если Климу удастся спастись от Уайера, он не сможет вернуться к ней.

2.

Каждый день Нина с трепетом разбирала почту в надежде получить весточку от Клима. И в то же время боялась: вдруг полицейские пришлют ей поддельное письмо, чтобы посмотреть, донесет она о нем или нет?
Беспокойство и неопределенность вконец измучили ее. Она постоянно вела воображаемые разговоры с Климом, споры с Уайером и выступления в суде, к которому ее привлекут если не за порнографию, то за что-нибудь другое. При этом во внешнем мире ничего не менялось — только сборщики платежей все чаще появлялись на крыльце ее дома.
Ама решила поговорить с Ниной:
— Когда умер мой муж, я пошла к монахам и сказала, что очень скучаю по нему. Они мне ответили, что я глупая женщина и пытаюсь изменить то, что изменить нельзя. Если муха хочет полакомиться сахаром, а окно в кухню закрыто, ей не стоит биться о стекло. Надо искать другую еду — пусть не такую сладкую, но сытную.
Нина аж вздрогнула, услышав слова “когда умер мой муж” — она и сама не раз спрашивала себя: а вдруг Клима убили? Но все-таки ама заставила ее призадуматься: с одиночеством и беспокойством за Клима действительно ничего нельзя было сделать, но Нина все-таки могла заработать денег и избавиться хотя бы от страха перед нищетой.
Просматривая газету, она увидела статью об иезуитах, которые собирали пожертвования на художественную школу для сирот. По их словам в стенах монастырского приюта выросло немало блестящих художников, чьи работы находили спрос не только в Китае, но и в Европе.
Нине пришла в голову безумная мысль: а что если предложить иезуитам коллекцию Гу Яминя? Раз они занимаются искусством, значит, у них есть связи с коллекционерами. Разумеется, монахи могли сдать Нину полицейским, но она знала, что святые отцы не особо щепетильны, когда дело касается извлечения прибыли. Они занимались всем на свете — от театральной рекламы до колбасных кишок: игровые автоматы в шанхайских барах принадлежали миссии Общества Святого Франциска Сальского; под покровительством августинцев делались фальшивые духи, а в других миссиях “перерабатывали” суммы, присланные Муссолини на пропаганду итальянского языка и католицизма — их вкладывали в недвижимость.
Нина прочитала все, что смогла достать о монастыре иезуитов, расположенном в районе Сиккавэй на границе Французской концессии. Он был основан около шестидесяти лет назад и за это время превратился в город в городе. Здесь были построены колледжи, обсерватория, музей, библиотека, общежития, больницы и несколько храмов. Особой гордостью иезуитов стали знаменитые детские приюты, куда ежемесячно приносили до четырехсот подкидышей. Смертность среди них была чудовищной, но те, кто выживал, получали образование и специальность. Мальчики плотничали и работали в подсобном хозяйстве, а девочки шили, вышивали или обучались завезенному из Европы искусству кружевниц. Жизнь там была суровой, сиротской, но это все-таки была жизнь, а не смерть. А особо одаренные дети учились в художественных мастерских — лучших во всем Китае.
Нина отправилась в Сиккавэй, как нахальная русалочка в гости к морской ведьме: “Пусть меня лишат голоса, пусть моя затея изначально глупая, но мне надо наконец встать на ноги!”
Оставив машину в тени платанов, Нина поднялась по раскаленным ступеням крыльца и постучала в двери главного монастырского корпуса. Мальчик-послушник отвел ее в кабинет отца Николя, стройного седовласого монаха в темной рясе.
— Чувствуйте себя как дома! — сказал он по-французски.
Нина скорее ощущала себя в кабинете директора гимназии: вокруг стояли шкафы с книгами и пыльными чучелами, а по углам громоздились свернутые в трубки географические карты.
Нина еще дома решила, что будет вести себя подобно бесстрастному искусствоведу, но, рассказывая отцу Николя о своем предложении, она так смутилась, что ни разу не взглянула ему в глаза.
— Мне надо посмотреть на ваши предметы, — проговорил иезуит, и Нина поспешно выложила на стол зуб мамонта с тонкой резьбой.
Отец Николя долго изучал его через лупу.
— У вас есть полная опись коллекции?
— Вот, пожалуйста!
Он не торопясь читал, и Нина с тоской ждала, когда иезуит доберется до слов “Мужской половой орган, аметист, цвет сиреневый”. О, господи, сейчас будет скандал, на крики примчится вся братия, и Нину отведут в тюрьму…
Вскоре она уже готова была все бросить и бежать на край света.
— Я должен посоветоваться с братьями, — сказал отец Николя, оторвавшись от бумаг. — Это непростое дело, но если остальные предметы под стать этому, возможно, мы договоримся.
Нина сама не помнила, как вышла на улицу и села в автомобиль. Неужели все обошлось? Ей одновременно хотелось и хохотать и плакать от чувства невероятного облегчения. Кто сказал, что у нее ничего не получится? Главное — осмелиться и сделать первый шаг, а там видно будет.

3.

В течение двух недель Нина жила как в угаре: что решат иезуиты?
“Даже если они согласятся дать тебе денег, ты их просто проешь, — шептал ей внутренний голос. — Ты знаешь, что тебе не преуспеть. Покупай швейную машинку и строчи простыни — именно это тебе на роду написано, как родителям”.
Наконец ей позвонили из Сиккавэя:
— Мы согласны принять вашу коллекцию, — сказал отец Николя. — К сожалению, у нас нет наличных денег, чтобы расплатиться с вами, но вы можете забрать какой-нибудь товар с монастырских складов. Например, кружевные зонтики или воротнички. Вы деловая женщина, так что без труда сможете продать их.
Иезуиты догадались, что Нина находится в отчаянной ситуации и решили сбыть ей лежалую рухлядь. Но она готова была взять любой товар — лишь бы им можно было торговать на законных основаниях.
Нина приехала в Сиккавэй, и отец Николя повел ее по складам:
— Возьмите изображения Иисуса и Святой Девы, — предлагал он, показывая на стопки плакатов, пахнущие свежей типографской краской. — Сейчас все молят Господа о мире, так что ваш товар не залежится.
Нину поразило качество плакатов — они были великолепно нарисованы и отпечатаны на прекрасной бумаге.
— Это работы наших учеников, — объяснил отец Николя. — А печатается все тут, в Сиккавэе. Мы недавно закупили самое современное типографское оборудование.
Нина попросила отвести ее в художественные мастерские. Там, в небольших светлых комнатах трудились десятки молодых художников-китайцев. Только часть из них занималась изображением святых, а остальные рисовали вывески, открытки и киноафиши.
В мастерскую вошел невысокий кривоногий китаец и встал к мольберту. Нина посмотрела на его работу: на холсте, как живой, был нарисован усатый генерал.
— Как зовут этого художника? — спросила она у отца Николя.
— Это Шао. Он занял у нас крупную сумму и не смог расплатиться, так что мы подыскиваем ему заказы, чтобы он мог отработать долг.
Вернувшись в кабинет, Нина сказала отцу Николя, что согласна “пожертвовать” монастырю свою коллекцию, если ей дадут пятьсот долларов деньгами, позволят забрать Шао и еще четверых художников, а также выпишут кредит на печать в типографии. Она все-таки решила открыть издательство календарей.
Бумаги были подписаны, и мальчики-сироты, присланные отцом Николя, вынесли из Нининого дома коробки Гу Яминя.

4.

Нина позвонила Олману и спросила, не знает ли он китайских актрис, которые согласятся позировать для ее календарей.
— Обратитесь к Хуа Бинбин, — посоветовал ей Тони. — Это моя давняя клиентка — очень хорошая и умная девушка из приличной семьи.
По его словам отец Бинбин был прогрессивным человеком и запретил бинтовать ей ноги, а когда девочка подросла, ее отправили в католическую школу — изучать иностранные языки и математику. Однако после смерти отца брат забрал Бинбин из школы и выдал замуж за управляющего шахтами далеко на севере. Он считал, что образование женщинам ни к чему.
Супруг был старше Бинбин на тридцать лет, и у него было еще две жены, которые возненавидели ее за “огромные лапы” и за отчаянную тоску по школе и друзьям. Она не ценила то, что было смыслом их существования, — милость господина, и каждый раз плакала, когда он даровал ей счастье, оставаясь в ее покоях.
Через месяц Бинбин сбежала назад в Шанхай. Брат отказался ее принять, мать кричала, что она навеки опозорила семью, а от мужа приходили грозные телеграммы: “Если ты не вернешься, ты пожалеешь, что родилась на свет”.
Директор киностудии “Белая звезда” увидел Бинбин на улице и предложил ей роль в новом фильме. Она долго сомневалась: играть на потеху публике — ниже пасть некуда, но ей так отчаянно нужны были деньги, что она согласилась.
Успех фильма обернулся для Бинбин бедой. Брат подал на нее в суд: своим фиглярством она опорочила честь семьи и оскорбила память предков. Если бы Олман не отстоял ее, Бинбин передали бы родственникам для расправы.
— Статус женщины в Китае настолько низкий, что родня может убить ее за нарушение традиций, — объяснил Тони Нине. — Мы пришли к соглашению: Бинбин сменила настоящую фамилию на Хуа и поклялась, что никогда не будет упоминать о своих родственных связях.

5.

Нина договорилась встретиться с Бинбин на Банде и пришла немного раньше. Волнуясь, она ходила взад-вперед мимо бронзовых львов у входа в “Банкирскую корпорацию Гонконга и Шанхая”. Львиные лапы были отполированы бесчисленными туристами, которые прикасались к ним на удачу. Нина не утерпела и тоже погладила нагревшие на солнце когти: “Только бы все получилось с Бинбин!”
Как вести себя с ней? Как с ровней? Или не терять достоинства белой леди? Уму непостижимо: Нина полтора года жила в Шанхае и, если не считать Китти, слуг и продавщиц, еще ни разу не разговаривала с китаянкой.
Мимо с грохотом носились автомобили, на пристани кули выгружали бочки, на стройке нового здания таможни забивали сваи. Нина в нетерпении крутила на плече зонт от солнца и вглядывалась в лица прохожих. Ей уже не верилось, что из ее затеи выйдет что-то хорошее: Бинбин либо откажется позировать для календарей, либо запросит огромную сумму.
— Здравствуйте! — наконец послышался женский голос.
У Бинбин было круглое лицо, тонкий рисунок бровей и нежно-розовые губы. Две черные пряди выбивались из-под шляпки и завивались в колечки под ушами.
Нина не знала, то ли подавать ей руку, то ли нет. Может, это не принято? Тони говорил, что китайцы не терпят прикосновений чужих людей.
— Давайте пойдем в парк и обсудим наши дела? — предложила Нина.
Бинбин смерила ее недоумевающим взглядом:
— Собакам и китайцам вход в городские парки воспрещен — они существуют только для белых людей.
Нина сконфузилась: Бинбин наверняка подумала, что ее специально хотели унизить.
Перейдя через дорогу, они молча пошли вдоль набережной, но Бинбин, слава богу, придумала, как прервать затянувшуюся паузу:
— Я почти ничего не знаю о России. Это удивительно: у наших стран такая протяженная граница, но даже образованные китайцы вряд ли назовут больше трех русских городов.
— У нас тоже мало что знают о Китае, — осторожно отозвалась Нина. У нее немного отлегло от сердца: кажется, Бинбин не обиделась на нее.
Они начали рассказывать друг другу, что китайцы думают о русских, и что русские — о китайцах.
— Вы не показываете, что у вас на уме, — произнесла Нина. — Совершенно непонятно: то ли вы не хотите разговаривать с нами, то ли что-то скрываете, то ли вовсе ничего не чувствуете.
— В Китае неприлично выставлять себя на всеобщее обозрение, — объяснила Бинбин.
— Наверное, белые кажутся вам страшно невоспитанными?
— Мы понимаем, что вы другие.
Когда Нина завела речь о китайском кинематографе, ледок окончательно растаял.
— До выхода нашего фильма я думала, что эта история никого не заинтересует — у каждого дома такое “кино”, — рассказывала Бинбин. — Но многие узнавали в героях себя или своих дочерей, и те, кто никогда никому не сочувствовал, вдруг осознавали, каково это — быть вещью с бьющимся сердцем. Искусство — это единственное, что заставляет тирана посмотреть на мир глазами жертвы и усомниться в своей правоте.
Нина никак не ожидала услышать такие рассуждения от китайской девушки. Ей даже сделалось не по себе: вдруг ее задумка покажется Бинбин слишком приземленной? Ведь календари с хорошенькими актрисами вряд ли могли считаться настоящим искусством.
Но когда Нина описала свою идею Бинбин, та аж просияла:
— На этом наверняка можно заработать! Цветной плакат — единственное украшение в доме бедняка, а сколько этих бедняков в Китае?
Бинбин попросила всего пять долларов в день: оказалось, что шанхайские киноактеры не были избалованы высокими гонорарами.
— Договорились! — воскликнула Нина и на радостях стиснула ладонь Бинбин.
Та не только не отшатнулась, но и ответила ей крепким рукопожатием.

6.

Случилось чудо: Нина получила весточку от Клима и окончательно воспрянула духом. Жив! Пусть их разделяли сотни миль, пусть будущее было до крайности неопределенным, но Нина уже не смела жаловаться на судьбу.
Обмениваясь телеграммами, полными иносказаний и намеков, они договорились, что Клим тайком вернется в Шанхай, а потом они переедут в другой город. Для этого нужны были деньги, и Нина с головой ушла в дела издательства.
Под мастерскую она сняла небольшой домик на Бабблинг-Уэлл-роуд. В качестве моделей Бинбин пригласила подруг, и Нина усадила художников за работу.
Времени на рисование было в обрез: торговцы календарями съезжались в Шанхай в ноябре и собирались в чайной “Павильон зеленого лотоса”, чтобы посмотреть образцы и назначить цены, исходя из продаж предыдущего года.
Художник Шао, ворчун и пессимист, сказал, что десять лет назад кто-то уже пытался продавать календари с китаянками, изображенными на европейский лад, но дело не пошло.
— Мы только время зря теряем, — бормотал он, пожевывая конец тонкой кисточки.
Бинбин сердилась на него:
— Времена меняются! На премьеру моего фильма людей приходилось заманивать: в жару им обещали полотенца, смоченные в ведре со льдом, а первую катушку крутили бесплатно. До нас никто не делал ничего подобного, но мы попробовали и добились успеха! Продолжение фильма хотели смотреть все!
Нине было приятно, что Бинбин вступается за ее детище: ей хотелось видеть в ней не только наемную сотрудницу, но и подругу. Их многое сближало, но различий и разногласий тоже хватало. Нина мечтала об открытости, страсти к работе и посиделках до полуночи за разговорами по душам. А Бинбин хотелось предсказуемости и гарантированного обеда в двенадцать часов. Было совершенно непонятно: она старается угодить хозяйке или для нее действительно важен успех предприятия?
Бинбин быстро поняла, что Нина взялась за дело, в котором ничего не смыслит, и это выводило ее из себя.
— Почему вы попросили модель закинуть руки за голову? — спрашивала она.
Нина оправдывалась:
— А что она сидит, как в церкви?
— Китайцы — добродетельный народ, и если поза девушки будет вульгарной, ваши календари купят только пьяные солдаты!
— Руки за головой — это вульгарно?
— Конечно! Это приглашающий жест!
Кроме того, они не могли разговаривать о политике. Бинбин считала, что Китаю нужна революция, которая сметет преступных губернаторов и покрывающих их “белых дьяволов”.
— Вы не понимаете, чем это кончится! — в сердцах говорила Нина. — Революция — это голод и произвол в тысячу раз худший губернаторского!
— А это не произвол, что китайцев в их собственной стране не считают за людей? — возмущалась Бинбин. — Что, по-вашему, надо сделать, чтобы белые начали вести себя как гости, а не как завоеватели?
Лучше было не затрагивать эту тему, чтобы не ссориться.
К началу закупок у них была готова дюжина календарей, и торговцы из “Павильона зеленого лотоса” согласились взять на распространение пробные партии. Нина и Бинбин были так счастливы, что устроили в мастерской пир для художников и моделей.
Шао с опаской пробовал русские пирожки и говорил, что мир сошел с ума: люди едят невесть что, делают то, что не положено, и забывают молиться духам предков.
— Вот погодите: добром это не кончится! — ворчал он, поглаживая себя по сытому животу.
На следующий день Нина отправила телеграмму в Кантон: “Товар ушел, ждем приезда поставщика для обсуждения планов работы”. Но Клим не ответил ни на это послание, ни на последующие.

ГЛАВА 17
НЕМЕЦКИЙ АГЕНТ

1.

Даниэль Бернар работал на немецкую военную разведку и считал, что у человека его профессии могут быть связи, но не привязанности. С каждой из своих женщин он был щедр и любезен, но тут же оставлял их, если они посягали на его свободу.
Он женился на Эдне только потому, что ему надо было войти в шанхайское общество и наладить связи с капитаном Уайером. Тот был незамысловатым типом, и управлять им было проще, чем вьючным ослом. Капитан боялся сильных, презирал слабых и при этом постоянно путал, кто есть кто. Насчет себя он тоже заблуждался: ему казалось, что если люди уступают ему дорогу, то это происходит из-за особой почтительности. Уайеру даже не приходило в голову, что то же самое случается, когда в трамвайный вагон влезает вонючий пьяница, и все шарахаются от него, боясь запачкаться или подхватить вшей.
Даниэль уверил свекра, что является отпрыском знатной фамилии, и этого оказалось довольно, чтобы заручиться поддержкой полиции во всех делах: как и многие разбогатевшие мужланы, Уайер испытывал священный трепет перед аристократией. Во время войны он с гордостью рассказывал о грандиозных операциях, которые проводил его зять, не догадываясь, что хлопок, шелк, свинец, медь и прочее сырье, вывозимое Даниэлем из Китая, предназначались вовсе не для нейтральной Испании, а для воюющих на два фронта Германии и Австро-Венгрии.
Даниэль пытался быть заботливым супругом — он чувствовал себя в долгу перед Эдной, но она настолько не соответствовала его идеалам, что временами он едва выносил ее. В ней было не больше женственности, чем в самке верблюда.
После того, Мировая война окончилась позорным поражением Германии, Даниэль надолго впал в тоску, плохо понимая, что ему теперь делать. Он мог бы стать успешным коммерсантом, но его не прельщали деньги как таковые.
В начале 1923 года его вызвали в Берлин. Германия мечтала о реванше и потому стала втайне поддерживать китайских националистов и даже пошла на сотрудничество с Советской Россией, через территорию которой немецкие товары попадали на Дальний Восток. Для Сунь Ятсена Германия была образцом модернизации, и с ее помощью он надеялся создать армию, способную объединить Китай и вышвырнуть из него обнаглевших иноземцев. Даниэль получил приказ поступить к нему на службу и делать все, чтобы закупки для зарождающейся китайской авиации велись через немецкие фирмы.
Он возвращался из Европы в Китай в предчувствии трудной, но интересной работы. Наконец-то можно было уехать от постылой Эдны и перебраться в бурлящий Кантон! Но во время нападения на “Голубой экспресс” разбойники похитили документы, чертежи и деньги, которые Даниэль должен был доставить в штаб Сунь Ятсена, и ему пришлось провести несколько месяцев в Шанхае, дожидаясь, пока начальство разберется в ситуации.
Видит Бог, Даниэль не собирался заводить роман с Ниной Купиной, но эта женщина притягивала его, как блуждающий огонек в ночном лесу. Она напоминала ему сказочных лисиц, умеющих принимать женский облик — в Китае их называли хули-цзин, а в Японии — кицунэ.
Лисичка-оборотень дурачит мужчин и влюбляет их в себя — горе тому, кто не разглядит лисий хвост под шелковым одеянием! Даже если она сама полюбит простого смертного, ничего хорошего из этого не выйдет: рано или поздно лисица обнаружит свою истинную сущность.
Даниэлю нравилось подмечать в Нине верные признаки лисьего духа: острый подбородок, высокие скулы и довольно легкомысленное отношение к человеческим законам. У нее даже имелось подобие “звездного шарика”, дающего способности к волшебству, — на шее Нина носила маленькую жемчужину.
Даниэль пытался свести все к игре двух взрослых людей, которые стремятся к изысканным радостям бытия, ироничным спорам и упоительному, но ни к чему не обязывающему разврату. Но Нина была настроена серьезно, и это обескураживало. На что она рассчитывала? На свадьбу? Но ведь это абсурд!
— Вы неправильно истолковываете добродетель, — не раз говорил ей Даниэль. — Я бы многое дал, чтобы вы были более законопослушной, и менее целомудренной.
— Ну так дайте — все в ваших руках! — подначивал его Нина.
Даниэль с тяжелым сердцем ждал приказа ехать на юг и заранее предчувствовал, как его жизнь сомнется в бесформенный ком — будто праздничный шатер, в котором подрубили главную стойку. Не будет ни мучительно-радостного ожидания новой встречи, ни раздевающих взглядов, ни обмена двусмысленными и остроумными колкостями, о которых так приятно вспоминать в конце дня.
Он пытался придумать выход: позвать Нину с собой в Кантон? Но в качестве кого? Роль любовницы ее не устраивала, а разводиться с Эдной Даниэль не собирался. Да и нельзя было, чтобы Нина узнала о том, где и кому служит “товарищ Кригер”!
Безобразная сцена, когда она влепила Даниэлю пощечину, была достойным финалом их отношениям.
По приезде в Кантон он не вылезал из кабины аэроплана, спал по шесть часов в сутки и ел что придется, нарочно изматываясь и не оставляя себе времени на воспоминания. Что толку сожалеть о том, что все равно не сбудется?
Сунь Ятсен долго не решался расправиться с Торговой палатой, так как сам осуждал военных губернаторов, жестоко подавлявших бунты на своей территории. Но русские политические советники убедили его, что если он не разгромит “бумажных тигров”, дело его жизни будет загублено.
Оплот оппозиции, торговый район Сигуань, был расстрелян из горных орудий: погибло около двух тысяч человек, а пожары повлекли убытки на миллионы долларов. Население массово покидало Кантон, но авторитет Сунь Ятсена не только не пострадал, а даже укрепился. В Китае не судили победителей: раз ты выиграл битву, значит, силы Небес на твоей стороне, а им виднее, кто прав, а кто виноват.
Дон Фернандо, через которого шли все поставки для нужд аэродрома, оказался в Сигуани в тот момент, когда на нее начали сыпаться привезенные им снаряды. Его тяжело ранили, и хирург сказал, что Дон проведет в больничной койке не меньше полугода.
Даниэлю пришлось возвращаться в Шанхай и самому налаживать связи c контрабандистами. Поездку нельзя было откладывать: русские давно хотели подмять под себя авиацию кантонской армии, и если бы они узнали, что Даниэль не может обеспечить ее оружием и запчастями, его бы моментально отстранили от дел.
Михаил Бородин, главный советник Сунь Ятсена, старался расставить коммунистов на все ключевые посты, и в Берлине всерьез опасались, что однажды именно он станет основной политической фигурой в южном Китае. Если бы это произошло, Германии нечего было и думать о восстановлении своего влияния на Дальнем Востоке. Русские видели в немцах “полезных буржуев”, которые помогают им бороться с Великими Державами, и с самого начала было ясно, что, расправившись с основными врагами, большевики повернут оружие против недавних союзников.
Даниэль смотрел на советских “коллег” как на бойких, но невежественных фанатиков. Они полагали, что за ними будущее, но в силу куцего образования не замечали, что все их лозунги и стремления обращены в прошлое. Они старались создать общество, вроде Империи Инков с ее всеобщим планированием и полной экономической зависимостью граждан от власти.
Основной внешнеполитической задачей большевиков было разжигание Мировой революции — то есть включение в СССР новых социалистических республик. Это был тот же империализм, только под другим флагом. Между тем золотой век территориальных захватов давно прошел: теперь для управления империей требовались целые армии полицейских, солдат и чиновников, и в результате метрополия начинала пожирать себя изнутри, растрачивая драгоценные ресурсы не на собственное развитие, а на поддержание заведенного порядка. Большевики пытались сесть в поезд, который уже сошел с рельсов.
Не собираясь в открытую вмешиваться в китайские дела, Германия действовала аккуратно и незаметно. Зачем трясти грушу и ломать ветки, если при правильном уходе плод сам упадет тебе в руки? Пусть Советы за все платят и делают грязную работу, пусть китайцы воюют с Великими Державами, а немцы будут тайно помогать им и, завоевав доверие партии Гоминьдан, основанной доктором Сунь Ятсеном, потихоньку перетянут на себя наиболее выгодные контракты.
Вернувшись в Шанхай, Даниэль вновь надел на себя личину успешного коммерсанта и безукоризненного джентльмена. Никто не догадывался, что его стараниями в порту создается тайная перевалочная база для поставок на юг оружия, топлива и запчастей.
Совместно с большевиками Даниэль провел блестящую операцию: они выделили ему средства на покупку “Авро”, а он уговорил казаков с парохода “Монгугай” потратить деньги на починку судна и закупку угля. Генеральный консул СССР пообещал им амнистию, если они вернутся на Родину, и легковерные простаки увели судно во Владивосток. Там их прямо в порту арестовали чекисты.
Большевики одним ударом расправились с белогвардейцами и заполучили пароход с оружием, а Даниэль получил “Авро” и теперь каждый день поднимался в воздух, чтобы проследить за перемещениями военных кораблей по Хуанпу и Янцзы. Собранные им сведения были крайне важны для штаба Сунь Ятсена и весьма укрепляли авторитет “товарища Кригера”.

2.

Когда ребенок Нины погиб, Эдна с ужасом осознала, что радуется этому. Добрая христианка не должна была испытывать подобных чувств, и, устыдившись, Эдна с удвоенным рвением принялась заниматься богоугодными делами.
После того, как в Великобритании ввели ограничения на эксплуатацию детей, особые низенькие станки, на которых раньше трудились Джоны и Мэри, были перепроданы в Китай, и теперь за ними стояли Фэны и Ли. Эдна и ее подруги пытались добиться запрета на детский труд — хотя бы в пределах Международного поселения, но дело не двигалось с мертвой точки. Многие из отцов города сами нанимали малолеток: во-первых, им можно было меньше платить, а во-вторых, дети не устраивали забастовок.
Эдна решила, что, когда Даниэль вернется, она ни словом не упрекнет его за роман на стороне. Им надо было начать все сначала, а лучше всего — заняться совместным делом: например, спасением ребятишек, которых мучают на фабриках. Она не сомневалась, что Даниэль заинтересуется ее идеей — ведь он всегда был горячим сторонником прогресса.
Но все пошло не так, как рассчитывала Эдна. Даниэлю было некогда: он постоянно куда-то спешил, а по вечерам пропадал в Шанхайском клубе.
Она тщетно названивала туда:
— Мой муж у вас?
— Нет, мисси, — бойко отвечал портье. — У нас никогда мужей не бывает.
Он знал, что его не только не уволят за грубость, но еще и похвалят. Шанхайский клуб был территорией, куда не пускали надоедливых жен.
Эдна совсем потеряла покой. Даниэль каждый день оскорблял ее — не словами, а холодностью и откровенным нежеланием оставаться с ней наедине. Он вообще приехал не домой — и это чувствовалось во всем: как он разговаривал со слугами, как искал и не мог найти галстук в собственной гардеробной… Даниэль был даже не “в гостях у Эдны”, а в “гостинице” — временном пристанище, которое ничего для него не значило.

3.

Даниэль вновь задержался до ночи, и Эдна легла спать, так и не дождавшись его.
Слух улавливал малейшие звуки, доносившиеся с улицы: вот прошуршал колесами автомобиль, вот кто-то прошел… Даниэль вернулся? Нет, это соседи…
Эдне страшно хотелось пить, и, одернув закатавшуюся до подмышек сорочку, она вышла из спальни и направилась в столовую. В доме было темно и тихо — как на старом кладбище. Ковры казались мягкими, словно мох, а темные силуэты мебели напоминала надгробия.
Увидев человека у окна, Эдна вскрикнула.
— Это я, — бесцветно проговорил Даниэль. — Ты чего не спишь?
Она подошла к нему и села на подоконник. В саду свистела ночная птица; пахло табачным дымом и влажной землей.
Даниэль отодвинулся в тень, и Эдна не могла разглядеть его лица.
— Ты что-то хотела спросить? — произнес он.
— Мне нужна твоя помощь… по части одного законопроекта.
Эдна понимала, что ее слова звучат неуместно — какие еще законопроекты в час ночи? Но что она могла сказать мужу? “Пожалуйста, не мучай меня”? “Дай мне понять, что ты меня любишь”?
Даниэль отступил к двери, и она испугалась, что он сейчас уйдет и никакого разговора не получится.
— Хозяева шелкопрядильных фабрик заставляют маленьких девочек вылавливать из кипятка коконы, — торопливо произнесла Эдна. — У этих детей вечно ошпарены руки, а мы носим шелковое белье и знать не хотим, какой ценой оно достается! Лига Морального Благоденствия составила законопроект, запрещающий эксплуатацию малолетних, но оказалось, что сами китайцы не хотят спасать своих детей!
Даниэль взял спички с каминной полки и прикурил. Оранжевое пламя на несколько секунд осветило его усталое лицо.
— А тебе известно, что зачастую эти ребятишки — единственные кормильцы больших семейств? Их родители не могут найти работу, и если вы завтра поувольняете еще и детей, все они будут обречены на голодную смерть.
Эдна опешила:
— А что ты предлагаешь? Оставить все, как есть? Пусть дети ходят с ожогами, пусть дышат хлопковой пылью в цехах? Они не играют и не учатся, и если они умирают, их место тут же занимают другие малыши, присланные из деревень. У них нет никаких перспектив!
— Чтобы у бедных китайчат появились перспективы, надо чтобы родители могли хотя бы прокормить своих детей, — вздохнул Даниэль. — Какая учеба — бог с тобой! Тут даже у взрослых сознание находится на самом примитивном уровне. Предел их мечтаний — это отнять деньги у богатых.
— Вот именно! — воскликнула Эдна. — Если ничего не делать, бедняки превращаются в коммунистов! У нашей библиотекарши, Ады, есть друг, который живет в Кантоне. Он прислал ей письмо, в котором рассказано, как он жил среди большевиков…
— Как его зовут?!
Голос Даниэля прозвучал так странно, что Эдна напугалась.
— Я не знаю — спроси у нее. А в чем дело?
Даниэль швырнул недокуренную сигарету в камин и, подойдя к Эдне, взял ее за руку.
— Пойдем спать — уже поздно, — ласково сказал он.
Эдна не знала, что и думать. Минуту назад перед ней стоял законченный сноб, объяснявший бедной дурочке прописные истины, и вдруг его словно подменили: он проводил Эдну в спальню и даже поцеловал ее, пожелав спокойной ночи.
Она так отвыкла от проявлений нежности, что мгновенно растаяла: “Все-таки он любит меня! Он просто устал и ему нужен отдых”.

4.

Ада встретила на улице Бэтти, и та позвала ее в кафе — пить горячий шоколад.
— Ну, рассказывай, как у тебя дела!
Ада призналась, что Клим больше не живет в Доме Надежды, а самой ей не под силу платить за двухкомнатную квартиру. Время шло, и хозяин стал грозить, что заберет за долги ее вещи.
Чтобы выцыганить у миссис Бернар прибавку, Ада предложила ей завести аквариум с рыбками:
— Я бы могла заботиться о них.
Но Эдне было не до того: Даниэль вернулся домой и отношения между ними не складывались. Слуги шептали на кухне, что у него опять завелась любовница.
— Вот она, глупость белых людей! — ворчал повар Юнь. — Китайский хозяин привел бы к нам наложницу, и все были бы счастливы: она бы помогала нашей мисси по хозяйству и во всем ее слушалась. А так только деньги на посторонних баб из дома уходят.
Бэтти долго смеялась, выслушав рассказ Ады, а потом серьезно сказала:
— Если ваш Даниэль действительно охоч до женщин, ты должна его соблазнить. Тогда он и жалованье тебе поднимет и подарки будет дарить.
Идея Бэтти настолько поразила Аду, что теперь она всеми днями думала о мистере Бернаре.
Пару недель назад она получила посылку из Кантона, в которую был вложен запечатанный пакет — Клим попросил передать его Нине. Но Ада и не подумала выполнять его просьбу: она так скучала по Климу, так волновалась за него, а он написал ей всего три строчки, да и те были почти в приказном тоне: пойди да сделай то, что ему надо!
Ада сама не знала, как так получилось, что она вскрыла чужой пакет — ей было любопытно, что Клим послал своей жене.
Это оказался его дневник, и то, что Ада прочитала в нем, довело ее до слез: Клим называл ее “лишней девушкой” и “озлобленным подростком”.
Эх, как было бы здорово, если б хозяин действительно влюбился в Аду — она бы разом утерла нос и Климу, и его драгоценной супруге! Нина наверняка позеленела бы от зависти, узнав, что мистер Бернар променял ее на прелестную юную библиотекаршу!
Конечно ж, Аде не хотелось обижать Эдну, но ведь хозяева и так не ладили между собой. Что плохого будет в том, если двое из трех несчастных людей обретут любовь?
Эта мысль окончательно успокоила Аду, и она решила ждать подходящего случая.

5.

Даниэль сразу догадался, что кантонским другом мисс Маршалл мог быть только Клим Рогов: ведь именно он привел к ним новую библиотекаршу. Даниэлю не давал покоя вопрос: когда Клим отправил свое письмо — до или после их встречи на аэродроме?
В течение нескольких дней он наблюдал за Адой и вскоре заметил, что она начала приходить на службу с подкрашенными губами. Стоило Даниэлю выйти из своих комнат, как Ада тоже выбиралась из библиотеки и делала все, чтобы обратить на себя внимание:
— Мистер Бернар, а вы видели новый каталог из книжного магазина?
Или:
— А вы читали Эдмунда Гуссерля? Он написал “Идеи к чистой фено… фениморо…” А, вспомнила! “Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии”. Вам, наверное, понравится — вы любите такое…
Из озорства Даниэль начал поддразнивать бедное дитя: встретившись с Адой, он томно щурил глаза, а потом резко отворачивался, словно был не в силах смотреть на такую красоту. Заливаясь краской, Ада убегала к себе.
Однажды, когда она ушла обедать, Даниэль заглянул в библиотеку и обнаружил на столе промокашку, сплошь изрисованную сердцами, голубями и инициалами “Д. Б.”

6.

Эдна отправилась на собрание благотворительниц и разрешила прислуге уйти домой пораньше. Даниэль видел из окна, как Ада, размахивая сумкой, выскочила за ворота и зашагала по улице.
— Подайте автомобиль, — приказал он Сэму.
Даниэль нагнал Аду на перекрестке. Она хотела зайти в овощную лавку, но ее окружила стайка нищих китайчат лет шести-семи.
— Нет мамы, нет папы, нет виски с содой, — канючили они и протягивали ей грязные ладошки.
Прижимая сумку к груди, Ада пятилась в испуге.
— А ну брысь! — гаркнул Даниэль на китайчат и несколько раз нажал на клаксон. Ребятишки кинулись врассыпную.
— Садитесь! — велел он Аде, и она поспешно юркнула в машину. — Что вы, даже с маленькими детьми справиться не можете?
— Я этих беспризорников до смерти боюсь! — отозвалась она. — Они могут укусить, а у них, между прочим, в слюне бешенство содержится. Чего вы смеетесь? Об этом в газете писали!
Даниэль действительно не мог сдержать улыбки. В этой девочке немыслимым образом сочетались отчаянная трусость забитого зверька и уверенность в собственном уме и неотразимости.
— Хотите, я подвезу вас до дома? — предложил Даниэль.
Ада оторопела:
— Что, правда? Ой, да не стоит! Чего вы зря бензин будете жечь?
Даниэль все-таки выпытал у нее адрес и повел машину в сторону Французской концессии.
Всю дорогу Ада сидела притихшая и взволнованная, как школьница, неожиданно получившая высший балл.
— Эдна сказала, что вы зарабатываете двенадцать долларов в неделю, — произнес Даниэль, когда они остановились у ворот Дома Надежды. — Как вы можете жить на такие деньги?
Ада мучительно покраснела:
— Ну… мне не хватает, конечно… Наверное, меня скоро выгонят отсюда.
— Покажите мне ваши счета, — попросил Даниэль.
Он поднялся вслед за ней в скромную, но чистенькую квартиру, пахнущую крепким запахом увядших цветов, и Ада вынесла ему целую пачку грозных посланий от домовладельца.
Даниэль бегло просмотрел их.
— Неужели у вас нет ни друзей, ни родственников, готовых помочь вам?
— А кому я нужна? — насупилась Ада. — Раньше у меня был сосед, Клим Рогов, но он уехал в Кантон.
У Даниэля екнуло сердце: значит, он правильно угадал!
— Я знаю, что Рогов прислал вам кое-какие бумаги. Можно на них взглянуть?
Ада изменилась в лице.
— А… а зачем они вам? Вы ж по-русски не понимаете.
— Я веду дела на юге, и мне важно знать, что там происходит. — Даниэль вынул из бумажника десять долларов. — Это ваш гонорар за услуги переводчика.
— Я не могу — это частный дневник! — запротестовала Ада. — Клим послал его не мне, а Нине Купиной!
— А она тут при чем?
— Они еще в России поженились. Но она его сроду не ценила — впрочем, и остальных мужчин тоже.
Даниэль достал сигареты, но сколько ни чиркал зажигалкой, не мог прикурить — палец все время срывался с кнопки. Ада услужливо поднесла ему спичку.
— Я правильно понял, что вы не отдали Нине дневник? — спросил Даниэль, глубоко затянувшись.
— Мне было некогда — я целыми днями на службе.
Он отсчитал Аде еще сорок долларов:
— Этого хватит, чтобы расплатиться с вашими долгами. Переведите мне то, что написал Клим.
Ада посмотрела на деньги, потом на Даниэля и, чуть не плача, кивнула:
— Хорошо.

7.

Ада сидела у открытого окна и, путаясь в словах, переводила записи из небольшой книжки с потертыми углами.
Дневник Клима Рогова ошеломил Даниэля. Теперь ему стали понятны намеки, которые делали знакомые: оказывается, у Нины родилась дочка, и весь белый Шанхай решил, что ее отцом является мистер Бернар.
Он то и дело стискивал до боли челюсти и кулаки, с шумом выдыхал воздух, пытаясь расслабиться, но через минуту мышечное напряжение возвращалось.
Это была жгучая, удушливая ревность, от которой не было спасения. Кого он ревновал? Женщину, которую сам решил оставить? И к кому? К беспаспортному неудачнику?
Добравшись до очередного объяснения в любви, Ада поднимала на Даниэля глаза:
— Вам, наверное, это неинтересно?
Но каждый раз он криво усмехался:
— Продолжайте.
Слава богу, Клим не упомянул ни о товарище Кригере, ни о кантонском аэродроме. Дочитав дневник до конца, Ада хотела спрятать его в стол, но Даниэль не позволил ей:
— Дайте сюда!
Ада молча протянула ему записную книжку.
— Я увеличу вам жалованье, чтобы вы могли платить за квартиру, — пообещал он и, сухо распрощавшись, вышел на улицу.

Во дворе филиппинки развешивали белье, а из раскрытого окна доносилось неумелое пиликанье на скрипке.
Даниэль физически ощущал дурноту — будто его отравили. Он не помнил, как сел в автомобиль, добрался до дома и заперся в своем кабинете.
Оказывается, женщина-лисичка, сводившая его с ума, была беременна от другого… Даниэль то негодовал, проклиная себя и Нину, то смеялся хриплым смехом, то листал дневник Клима, усеянный мелкими славянскими закорючками.
Ох, надо было сразу пристрелить этого сукина сына!
В тот же вечер Даниэль отправил в Кантон телеграмму с требованием выяснить, куда подевался Рогов.
Он и сам не знал, почему в нем вдруг вспыхнула столь сильная ревность к Климу, — завидовать-то было нечему! И все же он ощущал себя горбатым уродом, случайно подглядевшим, как вдохновенный танцор ведет в танго прекрасную даму.
Мистер Бернар добивался чужих целей ради весьма абстрактных идеалов. Неведомые люди в Берлине решали, где и с кем он окажется на следующий день, и что для него возможно и невозможно.
Жизнь Клима Рогова не была отягчена особым смыслом, но зато в ней были головокружительные взлеты и падения, невероятная полнота чувств и страстный роман с женщиной, о которой Даниэль мог только мечтать.
Климу было о чем писать в дневнике!
А мистер Бернар — при всем своем богатстве и личной значимости — не имел права распоряжаться ни своим временем, ни своим сердцем. Все, что он мог себе позволить, — это девиц, дававших себя тискать в обмен на несколько долларов. Они уходили, и что оставалось?
Пустота.

ГЛАВА 18
ИНЬ И ЯН

1.

Дон Фернандо прислал Даниэлю ответ: Рогов попал вместе с ним под обстрел и ему на голову свалилась статуя богини Гуаньинь. Небесные силы явно решили помочь Даниэлю.
Теперь он уже не понимал, как можно было уступить Нину другому. На что он ее променял? На службу у Сунь Ятсена? На брак с Эдной? Неужели она и ее папаша стоили этого?
Тогда, в 1923 году, Даниэлю надо было под любым предлогом увезти Нину с собой. Ведь она была готова любить его — он знал это наверняка. Нина была беременна? Ну и что? Сделали бы аборт.
Даниэлю казалось, что он упустил шанс, выпадающий раз в жизни. Ему было тридцать восемь лет, впереди его ждала туземная война и, возможно, нелепая гибель, а он до сих пор не испытал даже бледного подобия любви, которая выпала на долю Клима Рогова.
Нина предстала перед ним в новом свете. Раньше он видел в ней сказочную женщину-лисичку — не вполне реальную и втайне враждебную ему. Мечтать о ней не имело смысла, потому что у нее все было “невзаправду”; церемониться с ней тоже не стоило — у оборотней не может быть человеческих чувств. Но оказалось, что Даниэль все это придумал в порядке самозащиты — лишь бы не увязнуть в отношениях, которые могли стать для него слишком важными.
Он добился своего и не увяз — и что?
У него появился новый ритуал: поднимаясь в небо, он пролетал над Нининым домом. Иногда внизу мелькал женский силуэт, и каждый раз сердце Даниэля падало, как в бездну.
“Я верну ее”, — повторял он, но не отваживался направиться к Нине. А что если после всего случившегося она не пустит его на порог?
Через Олмана Даниэль выяснил, что Нина занялась календарями и наняла в качестве модели актрису по фамилии Хуа. Бинбин мечтала сама снимать фильмы и написала сценарий о девушке, в детстве просватанной за парня из другой деревни. Жених умер, но согласно уговору невесту обвенчали с поминальной дощечкой, на которой было написано имя покойного.
На съемки нужны были деньги, а взять их было неоткуда. Кино — дело ненадежное: сегодня картина пошла, а завтра нет, и желающих рисковать не находилось. Владельцы синематографов не особо жаловали китайские фильмы и предпочитали продукцию Голливуда, которая не касалась местной политики и традиций. А тема, которую хотела затронуть Бинбин, была более, чем щекотливой, и картину могли попросту запретить.
Даниэль придумал, как подружиться с Бинбин: он рассказал о ее задумке супруге, и Эдна тут же раскошелилась на благое дело.
Бинбин не знала, как благодарить Бернаров. Она с увлечением принялась готовиться к съемкам и с утра работала в издательстве календарей, а вечером репетировала с друзьями-актерами. Теперь, вместо Шанхайского клуба, Даниэль ездил к ней на съемочную площадку и между делом расспрашивал о Нине.
Оказалось, что поначалу дела издательства шли неплохо: первый тираж был распродан, и Нина подписала несколько договоров о рекламе. На новых плакатах в центре помещалась девушка, внизу — календарь, а по углам — виньетки с изображением лавандового мыла, гребней или зубного порошка.
Все было готово к печати, но иезуиты не отправляли Нинин заказ в типографию. Они работали с ней в счет долга, и у них всегда находились более важные клиенты, платившие деньгами. Отец Николя ссылался на нерадивых исполнителей, исполнители — на дурное начальство, и дело не трогалось с места. А между тем конкуренты прознали, что на календари с китаянками имеется спрос, и тут же наводнили рынок похожим товаром.
— Мисс Нина вряд ли сумеет выкрутиться, — вздыхала Бинбин. — В последнее время у нее все из рук валится: она ждет от кого-то вестей, а этот человек не пишет ей, и она с ума сходит от беспокойства.
Даниэль понял, что визит к Нине откладывать нельзя.

2.

Нина отказалась принять Даниэля. Он долго стоял перед ее домом и раздумывал, как быть. Земля вокруг была усыпана белыми цветами акации, и Даниэль тростью вычерчивал среди них вопросительные знаки.
Сверху послышался шорох, он поднял голову и увидел в окне второго этажа колеблющуюся гардину.
Даниэль снял шляпу.
— Доброе утро, Нина!
— Что вам угодно? — сердито спросила она.
— Нам надо поговорить. Я знаю, что вы на грани разорения из-за жуликов-иезуитов.
Нина все-таки велела впустить Даниэля. Он пошел вслед за амой по дому, примечая подробности Нининого быта: на стойке не было мужских зонтов, по полу были раскиданы кубики, салфетки и погремушки. На всем лежал отпечаток торопливой небрежности — как бывает у хозяев, которым некогда заниматься домашними делами.
Нина ждала Даниэля на залитой солнцем террасе. Она сидела на плетеном диване — бледная и напряженная. В руке у нее мелко подрагивал черный атласный веер.
Кресло для гостя стояло у ступенек, сбегавших в сад, — как можно дальше от Нины, но Даниэль сел на диван рядом с ней.
— Рассказывайте, что у вас происходит.
Сперва Нина хорохорилась и говорила, что сама может справиться со своими проблемами, но потом вдруг сдалась и выложила Даниэлю все как есть — и о крушении чехословацкого консульства, и о своей Китти, и о попытках заработать на календарях.
— Монахи пользуются тем, что я не могу подать на них в суд, — возмущалась Нина. — Ведь тогда мне придется признать, что я торговала порнографией. Да и какие у меня шансы выиграть у ордена иезуитов?
Даниэль с умилением смотрел на нее: глупая девочка, ну зачем надо было лезть не в свое дело? Неужели она рассчитывала, что кто-то будет воспринимать ее всерьез?
— Если вы позволите, я помогу вам, — мягко сказал он.
Нина закрыла веер и скрестила руки на груди.
— И что попросите взамен? Давайте уж сразу играть начистоту, чтобы потом не было недоразумений… как в прошлый раз.
— Вы не верите в мое бескорыстие?
— Нисколько.
— Где у вас телефон?
Они пошли к Нине в кабинет, и Даниэль сделал два звонка: генеральному консулу Франции и настоятелю в Сиккавэе.
Через пятнадцать минут отец Николя перезвонил Нине и сообщил радостную новость: “Ваши календари завтра уйдут в печать”. При этом он долго извинялся и просил передать самый горячий привет многоуважаемому мистеру Бернару.
Повесив трубку, Нина перевела изумленный взгляд на Даниэля.
— Вас впору записывать в чудотворцы!
Она вышла из комнаты и вскоре вернулась, держа на ладони небольшой диск из слоновой кости.
— Это единственная вещь, оставшаяся у меня от коллекции Гу Яминя. Мне понравилась эта женщина, спящая на хризантеме. Возьмите ее на память.
Даниэль не мог поверить своим глазам: это была японская лисичка-кицунэ! То, что Нина приняла за лепестки хризантемы, на самом деле являлось девятью хвостами — знаком наивысшей мудрости и магической силы лисицы.
— Вы знаете, что это такое? — спросил Даниэль.
Нина покачала головой.
— Это нэцкэ — в Японии с его помощью крепят к поясу специальные коробочки для всякой всячины. В кимоно ведь нет карманов.
Даниэль не стал говорить Нине, что нэцкэ могут быть еще и амулетами. И тут все совпало: у кицунэ нельзя просить материальные блага — она в любом случае подсунет вместо монет камни или древесную кору. Но в ответ на услугу женщина-лисица могла сделать куда более ценный подарок: амулет, дарующий счастье в любви и умение читать мысли.
Прощаясь с Даниэлем, Нина не пригласила его прийти снова, но он уже знал, что в следующий раз она не заставит его стоять у крыльца.

3.

Даниэль постоянно искал встречи с Ниной, а она каждый раз давала понять, что между ними ничего нет и не может быть — разве что мимолетные разговоры и оказание дружеских услуг.
Она все еще злилась на Даниэля? Или Бинбин была права, и ее хозяйка ждала весточки от Клима? Нина никогда не упоминала о нем, и сказать наверняка было невозможно.
Она выпустила новую партию календарей, но момент был упущен, и ее дела шли все хуже и хуже. Маленькая фирма не могла соревноваться с крупными издательствами: они перекупали друг у друга художников и моделей, и себестоимость плакатов постоянно росла, а прибыль падала. Нина начала задерживать своим работникам плату и уже два раза выписывала Даниэлю векселя, занимая у него деньги на текущие расходы.
Он тоже нервничал: его в любой момент могли отозвать в Кантон — и что тогда? Снова отказаться от Нины? Выход был только один — взять ее с собой, но как уговорить ее бросить все и поехать в полусожженный, наводненный большевиками город? И что делать с Китти? Пристроить ее в какой-нибудь закрытый пансион? Но Нина никогда не пойдет на это: Даниэль видел, как она возится со своей китайской девчонкой — кажется, она ее любила.
Он осторожно намекал, что издательство календарей заведомо убыточно, и чем быстрее Нина оставит его, тем лучше.
— Если у вас не будет сильного покровителя, вы не продержитесь и до лета: конкуренты вас съедят.
— Это у вас называется “дружеской поддержкой”? — хмурилась Нина.
Даниэль одновременно боялся и обнадежить, и оттолкнуть ее.
— Меня восхищает, с каким упорством вы сражаетесь за место под солнцем. Но если дорогой мне человек совершает ошибку, я должен предупредить его об опасности.
Дело кончилось тем, что распространители отказались брать Нинины плакаты. “Небесный пион”, самое большое издательство в городе, давало полугодовую отсрочку платежа, а Нина не могла себе этого позволить.
Она была в отчаянии, и Даниэль не знал, что ему предпринять. Напомнить, что ее предупреждали об этом? Вновь посоветовать закрыть фирму? Ему следовало радоваться: ведь если у Нины не будет заработка, она станет куда сговорчивее. Но Даниэль поступил вопреки всякой логике:
— Я дам вам в долг, чтобы вы могли удержаться на плаву, — сказал он, проклиная себя последними словами. — Завтра я весь день буду на лодочных гонках: приезжайте туда, и я привезу вам деньги.

4.

Шанхайские англичане ежегодно проводили “Королевскую регату”, все правила и обычаи которой были переняты со знаменитых лодочных гонкок, устраиваемых в Англии близ городка Хенли.
На соревнования приехало чуть ли не все белое население города. На берегу установили трибуны, а на воде выстроилась армия сампанов, нанятых болельщиками. Играл оркестр, радостно визжали дети, над примятой травой стлался голубоватый дым — повара жарили на вертелах бараньи и свиные туши.
Даниэль напряженно оглядывал сидевших под зонтиками дам: Нины нигде не было видно. Его попросили быть судьей на соревнованиях, но он не мог ни на чем сосредоточиться и попросил найти себе замену.
Когда был дан старт, Даниэль сошел с трибуны и медленно побрел между пустыми столами, приготовленными для торжественного обеда. Нина не приехала и ждать было нечего.
Даниэль терялся в догадках: она решила не связываться с ним и нашла себе другого кредитора? Или с ней что-то случилось?
Внезапно в белой беседке, стоявшей в стороне от трибун, мелькнула знакомая шляпка с алым пером. Все-таки Нина была здесь! Даниэль чуть ли не бегом бросился к ней.
— А я уж и не надеялся увидеть вас! — проговорил он, усаживаясь рядом на скамейку.
Нина поздоровалась и достала из сумочки черный атласный веер — странную, траурную вещицу, так не подходившую к ее белому платью с красным поясом.
— Я все принес, — сказал Даниэль, доставая из кармана пачку денег. — Пересчитайте: тут пять тысяч долларов.
Нина благодарно улыбнулась.
— Спасибо, но не надо. Вы говорили, что скоро поедете в провинцию Гуандун. Возьмите меня и Китти с собой!
Даниэль был готов к чему угодно, но не к этому.
— Вы шутите?
— Нисколько.
Он хотел поцеловать ее руку, но не выдержал и крепко обнял Нину.
— Я так рад, что вы больше не сердитесь на меня!
Она попыталась отстраниться.
— Нас же увидят!
— Пусть видят!
— Как вы добираетесь до Кантона? Пароходом? — спросила она, высвободившись из его объятий. — Я знаю, что сейчас на юге неспокойно, и это неподходящее место для женщины с маленьким ребенком… Но если вы проводите меня, я буду вам очень благодарна.
Даниэль долго смотрел ей в глаза.
— Я что-нибудь придумаю.
Все было ясно: Нина собралась в Кантон, чтобы найти Клима Рогова.

5.

Ночью Даниэль так и не заснул. Сказать Нине, что ее супруга давно нет в живых? Но тогда пойдут расспросы, и, кто знает, может, она вообще откажется от поездки в Кантон?
Даниэль сидел у окна и курил, пока его не начало мутить. Он прекрасно знал, чем кончаются азиатские сказки: если женщина-лисица изранена, ей требуется мужчина, который поделится с ней жизненной энергией — тогда она восстановит свои силы, а он сойдет с ума. Кем надо быть, чтобы добровольно приносить себя в жертву?
Утром следующего дня Сэм доложил о приезде капитана Уайера.
— Меня нет дома, — сказал Даниэль и торопливо направился на конюшню.
Там пахло сеном и конским потом; сквозь узкие окошки под потолком пробивались столбы света.
Конюхи вывели из стойла золотисто-рыжего Ангела, но как только Даниэль вставил ногу в стремя, в дверях показалась высокая фигура капитана Уайера.
— Пошли вон! — рявкнул он на конюхов, и те тут же исчезли.
Даниэль спешился и взял лошадь под уздцы.
— Я не знал, что вы тут.
— Все ты прекрасно знал! — отрезал Уайер. — Но мне плевать, что ты бегаешь от меня, как вор от садового сторожа. Я насчет Эдны… Ходи к проституткам, как все порядочные люди, и тебе слова никто не скажет. Но не заводи любовниц!
У Даниэля кровь прилила к лицу; он выпустил повод, и Ангел испуганно отступил в стойло.
— Занимайте своими делами, а не моими! — тихо произнес Даниэль. — Иначе на старости лет можно не только оказаться без гроша, но и попасть под суд!
— Ты мне угрожаешь? — усмехнулся Уайер.
— Если в Лондоне узнают, что вы покрываете контрабандистов и наркоторговцев, вас не только снимут с должности, но и посадят.
— Я покрываю тебя, сукин сын!
Достав из планшета пачку фотографий, Уайер сунул их зятю. Это были снимки, сделанные у Нининого дома: фотограф запечатлел каждый визит Даниэля.
Вчерашняя встреча с Ниной тоже была заснята: на одной из карточек Даниэль предлагал Нине деньги, на другой — обнимал ее, а на третьей они вместе усаживались в автомобиль.
— Я давно слежу за твоей любовницей, — проговорил Уайер. — И если тебя еще раз застукают с ней, я покажу эти снимки Эдне. Когда она разведется с тобой, мы поднимем дело о чехословацком консульстве и припомним все, что рассказал о тебе Иржи Лабуда. Так что хорошенько подумай, чем эта история может обернуться.
Не говоря ни слова, Даниэль вернул Уайеру фотографии.
— Надеюсь, ты понял, что я не шучу, — сказал капитан и вышел на улицу.
Некоторое время Даниэль стоял посреди конюшни, похлопывая себя стеком по голенищу сапога. Ладно, не все так плохо: скорее всего, Уайеру ничего не известно о деятельности “товарища Кригера”. В любом случае им с Ниной надо было немедленно уезжать из Шанхая.
А как быть с аэропланом? Его нельзя было перегнать в Кантон по воздуху — для этого требовались карты с проложенным маршрутом. Да и где заправляться по пути следования? К югу от Шанхая тянулась бесконечная китайская провинция, и там даже электричество был в диковинку.
На крыльце Даниэль столкнулся с Адой.
— Добрый день, сэр! — поздоровалась она.
Он внимательно посмотрел на нее. На всякий случай аэроплан следовало оформить на подставное лицо, желательно нейтральное и ничего не понимающее в военной технике. Когда Дон Фернандо подлечится, он сможет перевезти “Авро” морем.
— Мисс Маршалл, завтра мне потребуется ваша помощь, — объявил Даниэль. — Я заеду за вами в шесть утра.
— Мы куда-то поедем? — изумилась Ада. — А куда?
— Это будет сюрприз. Только не говорите никому ни слова.
Бедная девочка так растерялась, что едва смогла пролепетать: “Да, сэр… Как вы скажете…”
Даниэль заговорщически подмигнул ей и отправился к себе.
Через час, проходя мимо библиотеки, он заглянул в приоткрытую дверь: Ада танцевала, напевая популярную песенку “Я так ждала тебя, мой милый”. Руки ее были округлены, будто она обнимала невидимого мужчину.

ГЛАВА 19
СТУДЕНЧЕСКАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ

1.

Клима отыскали добровольцы Красного Креста, которые в течение нескольких дней обходили завалы в районе Сигуани. Золоченая богиня Гуаньинь разбила ему голову, но в то же время прикрыла его своим телом от падающих обломков.
Климу несказанно повезло: его — как белого человека — отвезли в госпиталь, устроенный в гостинице “Виктория” на острове Шамянь. Несколько дней он пролежал без сознания в коридоре, и там на него наткнулся Одноглазый, пришедший навестить Дона.
По настоянию Фернандо, Клима поместили рядом с ним в номере люкс.
— Ты только не помри теперь! — ласково шептал он. — А то обидно будет: ты меня спас, а сам в ящик сыграешь. Глянь, какие нам апартаменты достались! У нас тут бар, балкон и граммофон с пластинками! Мы с тобой встанем на ноги и ванную сходим посмотреть: там, говорят, краны позолоченные и светильники в виде голых баб.
Вскоре в госпиталь приехал знаменитый английский хирург.
— Озолочу! Век твоим должником буду — только спаси моего лучшего друга! — молил его Дон Фернандо.
Доктор сказал, что и без него разберется, и забрал Клима в операционную.
Позже Дон прочел записи в его медицинской карте: открытая черепно-мозговая травма, колотая рана груди, плюс внушительный список мелких порезов и ушибов.
— Плохо, что его по башке ударили, — сказал Дону Одноглазый. Он когда-то служил палачом и разбирался в ранах лучше всяких докторов. — Если Клим выживет, то у него в голове может заклинить: тут помню, а тут не помню… Или еще чего похуже.
Клим постоянно бредил, перемежая русскую, испанскую и английскую речь, и Дон несказанно удивился, когда понял, что его спаситель женат на Нине Купиной.
— Нашел с кем связаться! — возмущался он. — Конечно, формы у нее — что надо, но жениться на такой — упаси Господь! Ты что, не знаешь, что она крутила роман с Даниэлем Бернаром?
— Знаю, — тихо отозвался Клим.
Дон Фернандо вздрогнул.
— Отдыхай-отдыхай! Я ничего такого не говорил: тебе все приснилось.
Получив телеграмму от Даниэля, Фернандо ответил, что Рогов погиб во время обстрела. Вряд ли мистер Бернар хотел пожелать ему скорейшего выздоровления, а Дон поклялся отплатить Климу добром за добро.
Между тем его дела шли хуже и хуже. В красочном и весьма достоверном бреду Клим много раз видел, как его переваливают на носилки и хоронят.
— Напиши Нине, что я, кажется, отстрелялся, — то и дело просил он.
Дон шикал на Клима:
— Я написал ей, успокойся! Уже пять писем отправил и десять телеграмм. — Он стал суеверным, как китайская бабка, и боялся даже заикаться о смерти.
Целыми днями Дон молился Святой Деве, чтобы она оставила Клима в живых:
— Ну что Тебе стоит его спасти? Хочешь, я “Радуйся, Мария” тысячу раз прочитаю? Или пожертвую всем нашим священникам кожаные подметки для башмаков — у меня есть запас на складе!
Фернандо дошел до того, что пообещал Святой Деве встать на путь истинный и больше не иметь дела с преступным миром. После этого Клим сразу пошел на поправку.
— Мы теперь как братья! — радовался Дон. — Ты меня вытащил из-под пуль, а я тебя отмолил у смерти. Ты ведь не католик? Ну тогда бы ты сразу попал в ад. А так еще поживешь и порадуешься на свете.
Но Клим и не думал радоваться: он стал неразговорчив и угрюм, и каждый день после раздачи писем, отворачивался к стене и отказывался говорить с людьми.
Фернандо догадывался, что Клим ждет весточки от супруги, но не смел сказать ему, что ответа не будет.
Считать Дон умел, а вот писать — не очень, и, отправляя послание Нине, он умудрился переврать ее адрес. Письмо вернулось, и Фернандо каждый день клялся себе, что попросит Клима написать на конверте название города и улицы. Но ему было так стыдно, что он постоянно “забывал” об этом. К тому же он считал, что Нина — это неподходящая партия для его друга: она всем приносила несчастье.
Между тем в стране произошли важные события: неожиданно Сунь Ятсен умер от рака печени, и его соратники принялись делить, кто станет его приемником. Партия Гоминьдан раскололась на два крыла: левые тяготели к союзу с коммунистами, а правые во главе с Чан Кайши не хотели менять одних иностранных “покровителей” на других.
Клим всем этим мало интересовался.
— Из Шанхая новостей нет? — спрашивал он каждый раз, когда Фернандо заводил речь о политике.
Дон притворялся, что не понимает, о чем идет речь.
— Там решили запретить эксплуатацию детей, увеличить причальный сбор с мелких торговцев и ввести цензуру в китайской прессе. Студенты каждый день протестуют и устраивают митинги с мордобоем, так что мы вовремя уехали из этого гадюшника. Предлагаю остаться в Кантоне и начать праведную жизнь. Мы заново оснастим “Святую Марию” и будем с нее осьминогов ловить.
Но Клим твердо решил вернуться в Шанхай.
— Что мне с ним делать? — жаловался Дон Святой Деве. — Если я не отвезу его в Шанхай, он проберется на пароход с кули, подхватит заразу и опять начнет помирать. Ты же видела: от него только кожа да кости остались — он без меня пропадет.
Напрасно Фернандо крестился и посылал в потолок воздушные поцелуи: Святая Дева ему не отвечала.
— Ну тогда я тоже поеду в Шанхай! — решил Дон. — Только учти: там от моего благочестия ничего не останется.

2.

На рассвете Даниэль подъехал к Дому Надежды и, трижды просигналив, стал дожидаться Аду. Через минуту она выскочила из ворот и бухнулась на переднее сидение:
— Доброе утро, сэр!
На нее нельзя было смотреть без умиления. Вкуса у нее не было совершенно: она не ценила своего главного богатства — юной прелести и изо всех сил старалась подражать киноактрисам. Брови ее были выщипаны в тонкую линию, губы подкрашены красным канцелярским карандашом, а на шее болтался розовый атласный бантик. Даниэль видел его на подарочной коробке, которую преподнесли Эдне ее подруги.
— Так куда мы едем? — спросила Ада и, достав из кармана леденец, сунула его за щеку. В машине нежно запахло мятой: предусмотрительная Ада явно готовилась к поцелуям.
Даниэль покосился на ее острые коленки под слегка помявшейся юбочкой.
— Сейчас вы все сами увидите, — пообещал он.
Несмотря на ранний час, на улицах то и дело попадались китайские студенты в традиционных длиннополых халатах. Кто-то тащил свернутые знамена, кто-то расклеивал плакаты; многие собирались у кухонь разносчиков и что-то деловито обсуждали.
— И чего им мирно не живется? — недоумевала Ада. — Если бы у меня были богатые родители, которые могут заплатить за учебу, я бы сидела тише воды ниже травы.
Даниэль вырулил на узкую улицу, с одной стороны которой тянулась живая изгородь, а с другой — бесконечный ряд китайских домов с черепичными крышами.
Ада разглядела среди ветвей лакированное крыло и аж подпрыгнула на сидении:
— О господи, это же аэродром! Мы аэропланы будем смотреть?
— Не только, — отозвался Даниэль.
Он подвел машину к воротам из тонких бамбуковых стеблей, переплетенных проволокой. Сторож торопливо распахнул створки, и, зашуршав гравием, автомобиль покатил вдоль летного поля.
Ада прилипла к стеклу, во все глаза глядя на аэропланы.
— А нам можно подойти поближе? Ой, вот бы засняться рядом! Я бы такую фотокарточку до самой смерти хранила!
— Потом сфотографируетесь, — с улыбкой отозвался Даниэль. — Сегодня мы полетим в Сучжоу.
— То есть как?.. — ослабевшим голосом произнесла Ада. — Мы же… я же…
Выйдя из автомобиля, Даниэль повел ее к выкрашенным красной краской ангарам.
— Вы правда хотите лететь? — ахала Ада. — А ваш аэроплан не упадет? А что, если мы заблудимся в небе? — Ее переполняли то страх, то недоверчивость, то жажда приключений. — Вы наверное меня разыгрываете! Ну как вам не стыдно?
Техники выкатили из ангара “Авро”, и Даниэль помог Аде надеть шлем и кожаный плащ — в небе могло быть холодно.
Она опустила на нос очки:
— Я похожа на стрекозу?
— Один в один, — подтвердил Даниэль и показал на второе сидение аэроплана: — Забирайтесь!
Устроив Аду, он сел в кресло пилота и приказал запустить винт. “Авро” побежал, покачиваясь, по летному полю и взмыл в праздничные небеса.
— А-а-а! — восторженно визжала Ада.
Развернув аэроплан, Даниэль полетел над городом, усеянном тенями от облаков. Его реки сверху напоминали сверкающие на солнце киноленты, а здания были похожи на рассыпанные костяшки цветного домино.
Проносясь над домом Нины, Даниэль по привычке представил, как он скидывает вниз невидимую бомбу, которая должна была разрушить ее прошлую жизнь и дурные воспоминания.
— Я все устрою, — прошептал он. — Можешь быть спокойна.

3.

Добравшись до Сучжоу, города горбатых мостов и плакучих ив, Даниэль повел Аду кататься по узким каналам, вырытым еще в прошлом тысячелетии.
Смуглый парень-лодочник медленно двигал веслом, и от каждого гребка на воде появлялись маленькие водовороты.
Крылечки побеленных домов выходили прямо к мосткам, где у потемневших от старости свай покачивались украшенные резьбой плоскодонки. Из раскрытых окон доносились голоса детей и женский смех.
Измучившись от восторга, Ада сидела на носу рядом с Даниэлем. В ногах у нее лежали свертки: шелковый халат, ручное зеркало и вышитый веер, купленные в лавке, попавшейся на пути.
Аде уже было страшновато при мысли о том, что она может стать любовницей мистера Бернара. Вдруг Эдна узнает об этом? Ведь тогда можно не только потерять работу, но и нарваться на месть капитана Уайера. Ада слышала, как он орал по поводу Нины: “Я ее со свету сживу!”
— Этому городу две с половиной тысячи лет, он ровесник Конфуция, — задумчиво произнес Даниэль. — Когда-то Сучжоу был столицей княжества У, славящегося своими шелками и красавицами-невестами.
— Такими? — нервно засмеялась Ада, показывая на толстую тетку, полоскавшую в канале белье.
— Не совсем. — Даниэль кивнул на отражение Ады в воде: — Что-то в этом роде. Знаете, есть одно стихотворение:

Далекий колокол, на лодках — фонари,
Лиловый вечер, нестерпимо длинный.
Опять не спать сегодня до зари,
Смотреть на крыши пагоды вдали
И вспоминать черты моей любимой.

За то, чтобы их снова увидать,
Я все на свете ей готов отдать.

— Таки все? — приподняла брови Ада. — Что-то не верится.
— Хотите, я подарю вам аэроплан? — тихо произнес Даниэль. — Вы ведь наверняка в детстве хотели научиться летать — так почему бы не осуществить вашу мечту?
Это было настолько нелепо, что Ада только отмахнулась:
— Ой, да перестаньте!
— Я прямо сейчас переоформлю на вас документы. Только прошу вас: дождитесь моего возвращения — я скоро уеду по делам и меня не будет несколько месяцев.
Ада испуганно заморгала:
— Вы или врун, каких свет не видывал, либо совсем из ума выжили…
Даниэль поднес ее руку к губам:
— Я выжил из ума. И очень доволен этим.
До последнего момента Ада была уверена, что он шутит, но они действительно пошли к китайскому чиновнику, и тот вручил ей документ, который свидетельствовал, что аэроплан “Авро-504” отныне принадлежит ей.

4.

Они вернулись в Шанхай на таксомоторе: Даниэль сказал, что аэроплан лучше оставить в Сучжоу, чтобы Эдна не проведала об их секрете.
— Мистер Бернар, я так не могу! — повторяла Ада. — Вы так добры ко мне… Вы все время делаете для меня что-то хорошее, а я даже не знаю, чем вам отплатить.
Даниэль только улыбался:
— Я ничего не требую от вас.
Они въехали в город и покатили по Бабблинг-вэлл-роуд. Стоило им обогнуть ипподром, как движение автомобилей застопорилось: на Нанкин-роуд толпа студентов перегородила дорогу. Водители сигналили, рикши ругались, но молодежь не обращала на них внимание и продолжала хором выкрикивать лозунги.
— Чего они хотят? — спросила Ада.
— Равноправия, справедливости и отмены законов, которые ухудшают положение бедноты, — отозвался Даниэль.
Он расплатился с водителем и вышел из машины.
— Пойдемте, Ада, иначе мы здесь надолго застрянем.
Прижав подарки к груди, она пошла вслед за ним между гудящими автомобилями.
Напротив полицейского участка толпа сгустилась.
— Пропустите! — рычал Даниэль, но его никто не слушал.
Навстречу им торопились китайцы — студенты, монахи, конторские служащие и кули. На афишной тумбе сидел щуплый парнишка и, потрясая кулаком, произносил пламенную речь. Толпа ему бешено рукоплескала.
Когда Даниэль и Ада добрались до противоположной стороны улицы, у ворот полицейского участка завязалась драка. Студенты принялись швырять камни; кого-то повалили и начали бить ногами.
Оглянувшись, Даниэль увидел офицера в пробковом шлеме.
— Последнее предупреждение! — крикнул тот, показывая на команду сикхов, вооруженных карабинами. — Если вы не разойдетесь, я не отвечаю за последствия!
Что толку им объяснять? Они все равно не понимают по-английски.
Даниэль взял Аду за руку: “Надо уходить отсюда!” И тут грянул ружейный залп.
Вздрогнув, толпа с животным воем кинулась врассыпную, снося все на своем пути.
— Они растопчут нас! — крикнул, задыхаясь, Даниэль, когда его плашмя прижали к стене.
Они с Адой сунулись в узкую облупленную дверь и очутились в крохотном ресторане, где обедали китайцы в длинных синих халатах. Над их плошками поднимался пар; под потолком крутился старый вентилятор.
Увидев Даниэля и Аду, здоровый, как кабан, слуга надвинулся на них:
— Сюда нельзя!
Он хотел вытолкать их наружу, но тут в дверь повалили насмерть перепуганные люди. В общей свалке Даниэль заметил растрепанную русоголовую женщину: она сползла на пол и закрыла голову окровавленными руками.
— Эдна! — заорал он.
Бросив подарки, Ада кинулась к ней:
— Миссис Бернар! Что с вами?!
Они оттащили ее в кухню.
— Дай полотенце! Не видишь — кровь! — рявкнул Даниэль на остолбеневшего повара.
Тот кинул ему влажную тряпку.
— Какого черта ты сюда полезла? — злился Даниэль, обтирая глубокий порез на лбу у Эдны.
Она смотрела на него дикими глазами; губы ее тряслись, челка слиплась от крови.
— Новости — моя работа…
— Надо забрать ее отсюда! — прошептала Ада. — А то, не дай бог, китайцы прознают, что она дочь Уайера!
Взяв Эдну под локти, они вывели ее через заднюю дверь в заваленный мусором двор и, поплутав по кривым переулкам, свернули на пустынную нарядную улицу.
Сквозь кроны деревьев рябило яркое солнце, где-то далеко звенели полицейские свистки и надсадно ревели автомобильные клаксоны.
Даниэль никогда не ходил по этой улице пешком и, только увидев знакомый белый особняк, понял, что они вышли к Нининому дому.
Внезапно Эдна потеряла сознание.
— Она умерла! — взвизгнула Ада.
— Да не орите вы! — прикрикнул на нее Даниэль.
Они уложили Эдну на траву.
— Сидите здесь: я сейчас вернусь! — сказал он Аде и, добежав до Нининого дома, забарабанил в дверь.
На его стук вышел худой темноволосый человек.
— Что вам угодно? — холодно спросил он с русским акцентом.
— Нина дома? — спросил Даниэль и только тут осознал, что перед ним стоит Клим Рогов.

5.

Блокнот “Для эскизов”, новый дневник Клима Рогова

В юности я не раз представлял себе собственные похороны: на них присутствовало не меньше пятисот человек, военный оркестр и убитая горем прекрасная дева. А что мог предложить мне Кантон? Двух кули с лопатами и Дона Фернандо в качестве плакальщицы?
Наверное, я выжил из чувства протеста: весьма неприятно думать, что твоя драгоценная жизнь оборвется так глупо. В любом случае я должен был узнать, что произошло с Ниной и почему она не написала мне. Ведь Дон Фернандо отправил ей несколько писем!
Перед отъездом я попытался послать Нине весточку, но у меня ничего не вышло: в Кантоне во всю борются со шпионами, и без удостоверения личности телеграммы не принимают.
Я ехал домой, мысленно готовясь к самому худшему. С Ниной стряслась беда? Уайер арестовал ее из-за меня? Или, может, она нашла себе очередного поклонника и решила забыть о моем существовании?
30 мая 1925 года “Святая Мария” прибыла в Шанхай, и Дон Фернандо милостиво согласился подвезти меня до Нины.
— Если застанешь жену с любовником, возвращайся ко мне, — сказал он и уехал.
Я уже был взвинчен до последнего предела. Припекало солнце, чирикали птицы — красота да и только! — а я чувствовал себя так, будто мне предстояло выслушать смертный приговор.
В это время Китти с амой возвратились с прогулки. Моя дочка так выросла, что я едва узнал ее: ведь когда я уехал, она еще не ходила.
Китти подобрала с земли ветку и протянула ее мне: “На!” Я присел на корточки и, растроганный, принялся спрашивать у нее, как дела, а она с большой готовностью отвечала мне на своем детском, абсолютно непонятном языке.
Ама позвала Нину, и та вылетела на крыльцо — в белом банном халате и с мокрыми волосами. Прежде чем я успел произнести хоть слово, она бросилась ко мне на шею и заплакала: “Почему ты мне не писал?!”
Оказалось, что Нина ничего не знала о моем ранении. Так и не дождавшись вестей, она решила поехать меня искать: в ее гостиной уже стояли чемоданы, а на столе лежала карта Кантона и дюжина путеводителей.
Мы были ошеломлены и растеряны: за эти месяцы каждый из нас придумал по пьесе о предательстве и смерти, и нам трудно было поверить в их несостоятельность. Ведь эти постановки шли в наших головах каждый день, да не по одному разу!
— Уайер не наведывался к тебе? — спросил я.
Нина рассказала, что с ней произошло. Слава богу, капитан ограничился угрозами, но ей все равно было невероятно трудно: ее обманывали иезуиты и разоряли конкуренты, а денег вечно не хватало. Как моя храбрая девочка пережила все это?
Я тоже описал ей свои приключения. Узнав о моей встрече с Даниэлем Бернаром, Нина ахнула:
— Он мне ни слова об этом не сказал!
У меня внутри будто оборвали высоковольтный провод: один конец упал и пробил током все вокруг.
— Даниэль приходил сюда?
Нина перепугалась и начала объяснять, что она знать его не желает. Раздался стук в дверь и на пороге появился сам мистер Бернар, легок на помине.
Надо ли объяснять, какие у нас были лица? Нина первой пришла в себя и принялась выпроваживать незваного гостя:
— Уходите отсюда!
Я видел, какими глазами Даниэль смотрел на нас: моя жена разбила ему сердце.
— Вы слышали выстрелы? — начал он. — На Нанкин-роуд полицейские разогнали демонстрацию; Эдну ранили, и она потеряла сознание…
— Я велю шоферу, чтобы он доставил вас в больницу, — отозвалась Нина.
Она буквально вытолкала его на улицу и захлопнула дверь.
— Надо узнать, что с Эдной, — сказал я, но Нина встала у меня на пути:
— Не ходи туда! Прислуга все сделает без нас. Ты что, не понимаешь, что вы сейчас переубиваете друг друга?
Я видел в окно, как Нинин автомобиль выкатил из ворот: Даниэль посадил в него Эдну и Аду, и они уехали.
— Мне лучше уйти и не навлекать на вас с Китти беду, — сказал я. — Мистер Бернар постарается убрать меня с дороги, да и Уайер вряд ли забыл о моих прегрешениях.
Но Нина была уверена, что у нас есть в запасе один день. Полиции сейчас не до нас, а Даниэль понимает, что я уже все рассказал своей жене и с этим ничего нельзя поделать.
Мне мучительно хотелось выпытать у Нины о ее связях с Бернаром, но я решил помалкивать: эти подробности не принесут нам ничего хорошего. Нам надо начать все заново, с чистого листа, и я предложил хотя бы поиграть в счастливую семью.
В детстве не имеет значения, кем ты являешься на самом деле: любой мальчишка может стать отважным героем, а любая девочка — прекрасной принцессой. Если они согласны видеть друг друга в новом свете, то получают несказанное удовольствие от игры.
До самого вечера мы пировали, возились с Китти, танцевали и целовались. Наши жизни стремительно прорастали друг в друга, и это потрясло меня до глубины души. Самые обыденные дела, вроде совместного умывания или просьбы подать мыло за душевую занавеску, приобретали особый смысл. Кто бы мог подумать, что я имею на это право!
Сейчас полдвенадцатого ночи, по телу разливается разнеженная усталость, но я не могу уснуть. Я сижу в Нининой спальне за туалетным столиком и, сдвинув в сторону щетки и пузырьки с духами, пишу новый дневник. “Доходы и расходы” сгинули в недрах китайской почты, но я не жалею об этом: надо забыть о некоторых подробностях своей биографии.
Мне хочется постоянно оглядываться на жену, чтобы проверить: Нина здесь, со мной, и мне ничего не приснилось. Она спит, и москитная сетка колеблется вокруг нее, как разводы тумана. Сердце мое поет благодарственные гимны, и мне ужасно жаль, что я не могу поднять трубку телефона, позвонить Богу и поблагодарить его за доброту.

ГЛАВА 20
ВСЕОБЩАЯ ЗАБАСТОВКА

1.

Блокнот “Для эскизов”

30 мая на Нанкин-роуд погибли тринадцать студентов и еще несколько десятков получили ранения. На следующий день китайские профсоюзы объявили всеобщую забастовку, и теперь в иностранных концессиях нет ни телефонной связи, ни газет, ни водопроводной воды.
Хозяева гаражей не продают иностранцам бензин, трамваи не ходят, а рикши отказывались возить белых седоков. Верно, этим и объясняется то, что пока нас с Ниной никто не тронул: головорезы Уайера наверняка бастуют, а Даниэлю Бернару лень ходить пешком по жаре.
У Нины появилась новая идея: учредить агентство телохранителей и нанять бывших белогвардейцев, чтобы они охраняли и нас, и клиентов. Спрос на такие услуги немалый: сейчас все, у кого есть деньги, боятся погромщиков. В особо трудном положении находятся богатеи, приехавшие из разоренных войной провинций: в Шанхае у них нет ни друзей, ни родственников, полиция бастует, а нанимать китайцев небезопасно — твои охранники запросто могут оказаться членами банды.
Русские в такой ситуации — это идеальный вариант: они не говорят на местном диалекте и не могут иметь связей с преступными сообществами. У них есть боевой опыт; кроме того, они, намучившись от безработицы, относятся к своим обязанностям с большим рвением.
Нина уже кое-что понимает в коммерции, и со знанием дела рисует схемы и подсчитывает, сколько денег потребуется для аренды помещения и обучения людей. А я наблюдаю за ней и думаю, что открытие собственной фирмы — это такое же творчество, как литература, живопись или изобретательство. Как бы ни ругали большевики коммерсантов, но это те самые люди, которые создают из хаоса рабочие места, продукты и услуги, и не будь их, мы бы не знали не только паровозов и телеграфа, но даже пуговиц.
Пора подумать, что я буду делать, когда моя жена начнет зарабатывать больше меня. Я мерю успех тиражами, а Нина — прибылью, поэтому если мы будем делать свою работу хорошо, меня ждет слава, а ее — богатство, и угнаться за ней я точно не смогу. Ну что ж, будем считать, что я долго заботился о Нине, как садовник о любимой розе, и в один прекрасный день она расцвела.
Возвращаясь в Шанхай, я готовился к долгой безработице, но забастовка сыграла мне на руку: спрос на новости из Китая взлетел до небес и я устроился корреспондентом агентства “Рейтер”.
Раньше вести из Китая не особо волновали мировую общественность, но сейчас как никогда видно, насколько мы все связаны друг с другом. Всеобщая забастовка в Шанхае привела не только к падению биржевых котировок: где-нибудь на нью-йоркской чулочной фабрике не получили шелковую пряжу, в парижские универмаги не завезли фарфор, в Италии простаивают доки, а в английских кантри-клубах нет привычного чая… и так далее до бесконечности. Теперь мир ждет объяснений — что же у нас случилось.
Работа у меня непростая: китайцы не очень-то охотно разговаривают с белыми журналистами, а то и вовсе прогоняют нас со своих митингов — мы же “все равно все переврем”. От полицейских нам тоже достается: для разгона манифестаций они применяют конные отряды и пожарные шланги, так что я уже несколько раз возвращался домой в синяках и мокрый с ног до головы.
Белый Шанхай затаился и ощетинился, как загнанный в угол дикобраз: была объявлена мобилизация волонтерского полка, а с иностранных кораблей высажены военные моряки. Китайцы видят в этом не меры по защите, а приготовления к оккупации, и страсти только накаляются.
Капитан Уайер стал для шанхайцев символом несправедливости, жестокости и лихоимства, и именно его считают главным виновником событий 30 мая (хотя в ту субботу он охотился на уток и узнал о случившемся только на следующий день).
Кажется я не зря потратил столько сил, прославляя Уайера. Брошенные мной семена дали обильные всходы, и теперь капитан превратился в самого ненавидимого человека в Шанхае: весь город оклеен самодельными плакатами “Смерть комиссару полиции!”.
Я не жажду крови Уайера — все-таки он приходится Эдне отцом. Пусть просто уезжает — чтобы духу его тут не было.
Полиция наотрез отказалась признавать свою вину в гибели студентов: мол, во всем виноваты подстрекатели, которые подбили толпу напасть на участок.
Джонни Коллор и другие убежденные расисты считают, что с китайцами вообще нельзя садиться за стол переговоров.
— Вы поймите: они хотят выгнать нас из страны! — витийствует он. — Если сегодня мы уступим им, то завтра они потребуют национализации наших домов и предприятий. Коммунисты и националисты из партии Гоминьдан играют на самых низменных чувствах толпы и настраивают ее против нас. Мы каждый день получаем сводки о том, что творится на собраниях рабочих: они жаждут крови — моей и вашей!
В головах расистов не укладывается идея равноправия. В их мире кто-то обязательно должен быть господином, а кто-то рабом, кто-то агрессором, а кто-то жертвой. В китайском лагере происходит то же самое, и выход из ситуации пока не проглядывается.
Жить интересно, трудно и страшновато.
Все политические волнения последних десятилетий — это битва за Мечту. Раньше, когда богатство зависело от наличия земли, крестьянин не претендовал на многое и был доволен, если у него имелась соломенная крыша над головой и горсть риса на ужин. Он понимал, что ему никогда не стать помещиком, и мог надеяться на перемены только в загробном мире.
А сейчас сословные предрассудки рушатся на глазах, мировая экономика развивается с невиданной скоростью, и молодежь уже не хочет жить так, как их деды и бабки.
В силу географического положения, плотности и пестроты населения Шанхай превратился в полигон, на котором отрабатывается будущее человечества. Как мы будем договариваться друг с другом? Что нам делать с отжившими порядками, которые тянут нас назад? Как нам построить справедливое общество? Как погасить взаимную ненависть и страх?
Думаю, мы наломаем немало дров, прежде чем добьемся хоть каких-то результатов. Джонни, без сомнения, прав, когда говорит, что темные крестьянские парни вместе с оковами стряхнут с себя остатки миролюбия. Они убьют и ограбят любого белого, считая, что это и есть борьба за свободу Китая. Им совершенно без разницы, кто окажется перед ними — я, капитан Уайер или монашки, раздающие суп голодным сиротам.
Увы, в этом конфликте я не могу принять ничью сторону и потому считаю “своими” только жену, дочь и нескольких добрых знакомых.

2.

Похоже, Нинина идея насчет телохранителей пришлась как нельзя кстати.
По Международному поселению кочуют слухи о том, что рабочие забивают камнями иностранных мастеров и грабят лавки китайцев, заподозренных в сотрудничестве с “белыми дьяволами”. На волне всеобщего страха перед погромщиками Нина сразу получила официальное разрешение на охранное агентство и набрала три десятка белогвардейцев, живущих на авеню Жоффр.
Новое дело совершенно поглотило ее: заниматься календарями ей некогда и она оставила их на Бинбин, а сама целыми днями ходит по клиентам и подписывает договоры об охране складов, магазинов и свадеб.
По вечерам, усталые и довольные, мы с ней встречаемся в детской — возимся с Китти и устраиваем то танцы втроем, то театральные представления с плюшевыми зверями.
Я уже немного научился понимать Китти. Оказывается, она лепечет аж на трех языках: русские слова предназначаются для родителей, английские связаны с игрушками и детской площадкой, а шанхайский диалект, которому она обучается у амы, идет в ход во время еды, купания и сидения на горшке.
Кто бы сказал мне три года назад: “Ничего не бойся! То, что ты сейчас расцениваешь как непоправимую беду, послужит основой для глубокой, сильной и безусловной любви”.
Теперь мне смешно оглядываться назад и вспоминать, каким я был болваном. Недоверие и обиды подобны пыли на окнах: если ее не смывать, то уже не видно, что происходит вокруг, и из-за нехватки света ты не можешь правильно оценивать события. Ты совершаешь один промах за другим, а между тем в комнате становится все темнее и темнее, но ты винишь в этом кого угодно, кроме себя.
Жаль, что Ада повторяет мои ошибки. Я сходил к ней в Дом Надежды, но она отказалась со мной разговаривать и даже не открыла мне дверь. “Вы меня бросили, я вас ненавижу” — вот и все, что мне было сказано.
Ада не допускает мысли о том, что она неправильно истолковала события, и пока ей самой не захочется все исправить, я ничего не смогу доказать. Пусть живет как знает — она уже большая девочка, а мне, если честно, некогда выяснять с ней отношения.
Мы с Ниной не можем надышаться своим счастьем. Я заново вспоминаю, как это здорово — натыкаться под одеялом на ее руку и тихонько гладить ее — просто так.
Или вот еще один обычай, который мы завели совсем недавно: Нина устраивается у меня на груди, мое дыхание убаюкивает ее буквально за минуту, а я еще долго лежу с открытыми глазами и перебираю в пальцах ее кудри.

3.

Слуги Олманов присоединились к забастовке, и по вечерам Тамара с детьми сидели одни и ждали возвращения Тони. Он служил в волонтерском полку и после работы патрулировал город.
Последние полтора года Тамара жила с чувством вины перед Ниной: она, как Пандора, из любопытства открыла кувшин с несчастьями — но только не своими, а чужими. Теперь ей самой было непонятно: а чего она, собственно, хотела? Отомстить Эдне? Уязвить Даниэля?
На самом деле Тамара давно потеряла интерес к бывшей подруге и ее мужу. Она просто заигралась: упустила момент, когда маскарад кончился, и дело приняло серьезный оборот.
Теперь она осталась в окружении детей, собак и птиц — совершенно беспомощная и никому не нужная. Телефон молчал, и за время забастовки ни одна из ее приятельниц не предложила ей помощь.

На входной двери зазвенел колокольчик.
— Папа вернулся! — крикнул Роджер и помчался открывать.
Но это была Нина. Серьезная и деловитая, она вошла в комнату и поставила на стол керосинку:
— Я так и думала, что у вас даже воду вскипятить не на чем. Сейчас будем ужинать.
Сыновья Тамары во все глаза смотрели, как Нина варит кашу: они ни разу не видели, чтобы белая женщина сама готовила еду.
— Через пять минут будет готово, — объявила она. — Мальчики, несите тарелки!
Не успели они сесть за стол, как в комнату влетел Тони, и в воздухе сразу запахло конюшней, костром и сладкой помадой для усов.
— Здравствуйте, леди! О, мисс Нина, как я рад вас видеть! Держите печенье: благотворительницы из Антизабастовочного комитета сегодня одаривали всех волонтеров.
— Как дела в конторе? — спросила Тамара.
Тони махнул рукой:
— Мы накрыли партию контрафактных пластинок, но китайские сторожа бастуют, и товар на двадцать тысяч остался без охраны. Я обычно договариваюсь с хозяевами: они платят компенсацию, а мы возвращаем им имущество. Но если склад разграбят, у нас у всех будут убытки.
— Хотите, я пришлю вам моих ребят? — спросила Нина. — Я создала охранное агентство из бывших белогвардейцев, и они могут заменить ваших сторожей. Кстати, русские безработные способны решить проблему с водопроводом и электростанцией. Что, если их устроить на места бастующих китайцев?
Тони отложил салфетку.
— А вы уверены, что сможете быстро их собрать?
— Если повесить объявление в русской церкви, то у вас через час отбоя от кандидатов не будет.
Тони вскочил, с грохотом отодвинув стул.
— Тамара, нам надо срочно ехать в Муниципальный Совет и переговорить с мистером Стерлингом! Мальчики, присмотрите за мамой! Мы с мисс Ниной скоро вернемся.

4.

Блокнот “Для эскизов”

Поначалу жители Белого Шанхая были уверены, что всеобщая забастовка не продлится долго: китайцам надо что-то есть, и они не могут обходиться без работы.
Но забастовку начали финансировать китайские предприниматели, потому что она разоряет иностранных конкурентов, и повышает спрос на местную продукцию. Вся китайская пресса наполнена призывами покупать только отечественные продукты, а простой народ и рад стараться — лишь бы вставить шпильку ненавистным колонизаторам.
Поражаешься тому, насколько люди нелогичны: борьба за народное счастье в будущем всегда начинается с отмены счастья в настоящем.
Небольшое повышение причального сбора привело китайцев в ярость, а когда из-за забастовки резко повысились цены, никто не возмутился, — хотя результат получился в десять раз хуже.
Рабочие боялись, что запрет на детский труд лишит их важного источника дохода, но теперь вообще нет никаких доходов, кроме бесплатного риса, раздаваемого благотворителями.
Кто-нибудь задумывается о том, что будет после стачки? Если люди разорят своих нанимателей, где они будут искать новую работу? Ведь бесплатный рис однажды кончится.
Профсоюзы согласились прекратить забастовку, если будут пересмотрены неравноправные договоры, но Муниципальный Совет — это всего лишь орган самоуправления, и он не уполномочен изменять международные документы. Организаторы забастовки прекрасно это понимают и специально раздувают конфликт, доказывая простонародью, что “белые дьяволы” не хотят мирного решения проблемы. Чем больше вреда будет нанесено колонистам, тем больше уступок смогут выторговать профсоюзы.
Нина выступила посредником между Муниципальным Советом и нашими иммигрантами, и благодаря ей в три дня удалось восстановить работу водопровода и почты. Вдохновленный успехом Антизабастовочный комитет организовывал для бывших белогвардейцев биржу труда и начал распределять их по фабрикам.
В течение нескольких лет граждане Великих Держав воротили нос от русских, позорящих гордое имя “высшей расы”, но отцам города все-таки пришлось признать неприятный факт: белое общество, точно так же, как и китайское, делится на образованных и неграмотных, простых и интеллигентных, расторопных и не очень.
То, что на Дальнем Востоке белые люди заработали себе репутацию могущественных богачей, обладающие тайным знанием, — это заслуга не расы, а обстоятельств: билет в Азию стоит дорого и бедные люди сюда просто не добираются. А если прислать в Китай большую, стихийно сложившуюся группу людей, вроде русских беженцев, то миф о превосходстве белой расы тут же развеется.
Белогвардейцы не могут залатать все дыры в экономике города: на настоящий момент бастует более двухсот тысяч китайцев, а русских в Шанхае в двадцать раз меньше. Но все-таки штрейкбрехеры хоть немного облегчили нам жизнь: Шанхай и так не отличался особой опрятностью, а когда кули перестали чистить выгребные ямы, по улицам распространился тяжелый запах гнилья. Теперь, слава Богу, хоть окна можно открывать.
Председатель Муниципального Совета, мистер Стерлинг, пообещал наградить Нину за заслуги перед концессией и исхлопотать для нас американское гражданство. Мы молимся, чтобы ничего не сорвалось: с такой защитой нам даже Уайер не страшен! Впрочем, в последнее время его не слышно и не видно, и я понятия не имею, куда он делся.

5.

За время забастовки Шанхай подурнел, будто его чем-то заразили. Зато по прихожанам Богоявленской церкви сразу видно, что дела русских пошли на лад: публика принарядилась и повеселела, а с подворья исчезли палатки, в которых ютились самые обездоленные.
Нищий старичок дядя Ваня, живущий на паперти, где-то раздобыл гармонь и теперь выпрашивает милостыню под музыку:

Дорогие господа,
Не ходите мимо.
Подавайте иногда
На шашлык и пиво.

На авеню Жоффр тоже заметны перемены: появились русские продуктовые лавки, дамские салоны и даже детский сад. Как только мои земляки стали получать жалование, открылись заведения, где его можно потратить.
Нина могла бы отнести все эти достижения на собственный счет, но спасительницы русского народа из нее не вышло. В Муниципальный Совет повадились ходить руководители казачьих, православных и прочих союзов: им хочется, чтобы именно они, а не какая-то Нина Купина, представляли интересы русских иммигрантов перед лицом иностранной общественности.
Я слышал, как в церкви Нину называли самозванкой и грозились “найти на нее управу”, а Феликс Родионов передал мне слухи, что моя жена — большевичка и работает на ОГПУ.
Нину страшно расстраивает беспочвенность и несправедливость этих обвинений. Она силится найти логику в действиях недоброжелателей и приходит к неизменному выводу: “Не делай добра — не получишь и зла”.
На самом деле логика очень простая: офицеров Генштаба и купцов первой гильдии возмущает сам факт, что Стерлинг ведет переговоры не с ними, а с дамочкой, которая неизвестно откуда взялась, и непонятно, кого представляет. И уж совсем оскорбительно то, что они в лучшем случае водят таксомоторы, а Нина не только обзавелась собственной фирмой, да еще и преуспела.
Большинство русских понятия не имеет, почему Муниципальный Совет пригласил их на работу. А те, кто знают, что за этим стояла Нина, поблагодарили ее один раз и на этом все закончилось. Только дураки и завистники не оставляют ее в покое. Они не ведают, через что Нина прошла и сколько она работала для того, чтобы у нее хоть что-то начало получаться. Они осуждают ее уже за то, что она — одна из очень немногих — сумела войти в высшее общество Шанхая. Ведь если такая женщина делает добро своим соотечественникам, то только для того, чтобы обмануть и ограбить!
Слава богу, Нине некогда спорить и оправдываться. Ей надо решать тысячи вопросов: ее бойцам нужны клиенты, форма и оружие, а на каждый чих надо получать официальное разрешение.
Нине очень повезло с полковником Лазаревым, который согласился руководить ее бойцами. Это блестящий командир и организатор, и он пользуется непререкаемым авторитетом среди белогвардейцев. Я съездил посмотреть, как он обучает будущих телохранителей, — это незабываемое зрелище!
В заброшенном фабричном цеху с высокими потолками собираются несколько десятков мужчин — они садятся в круг и внимают тощему кривоносому офицеру, похожему на взъерошенного беркута.
— Если риск высок, клиент не должен выезжать из дому без сопровождения двух бронированных автомобилей с охраной, — объясняет Лазарев новичкам. — Когда клиент прибывает на место, телохранители выстраиваются в шеренгу и образуют живой коридор — от автомобиля до крыльца. Особо следует опасаться членов Зеленой банды и других преступных групп. Бандиты любят тайные знаки и всевозможные ритуалы — это их слабое место. Будьте особо внимательны, если человек заламывает шляпу на одну сторону или закатывает рукава халата и выставляет манжеты. Вы должны примечать все: как люди обмахиваются веерами и как двигают папиросу на губе. Любая мелочь может оказаться условным сигналом для бандитов.
Все это описывается не только словами, но и жестами и гримасами, так что перед слушателями разворачивается целое представление.
Сотрудники Нининой фирмы не хотят признавать, что ими руководит женщина, и постоянно подчеркивают, что их командир — это полковник Лазарев и никто иной. Нина однажды призналась, что они подсмеиваются над ней и даже придумали для нее кличку “Бой-дама”.
Она не знает, как к этому относиться. Не обращать внимания? Уволить охальников? Неуверенность в своих силах так давит на нее, что порой Нина перегибает палку, стараясь добиться уважения, — и только зря мучает себя и других.
Ей хочется поделиться своими переживаниями с подругами, но Тамара думает, что даме вообще не пристало зарабатывать деньги, а Бинбин обижается на Нину, потому что та совсем забросила издательство и почти не появляется там.
Календари висят на Нининой шее, как камень.
— Я столько времени пыталась возделывать неплодородную почву, а ее сколько ни поливай — ничего не вырастет, — жалуется она.
Но “поливать” все равно приходится: если Нина уволит художников — на что они будут кормить свои семьи?
Она слишком много взвалила на себя, ей тяжело, и единственный выход, какой она видит, — это передать мне часть своего груза. Но дело в том, что я не хочу заниматься коммерцией.
Мы с Ниной заранее договорились, что не станем заставлять друг друга делать то, что нам не интересно. Журналистика по определению — не особо доходное ремесло, и Нина знает, что для меня это больной вопрос: мне довольно трудно объяснить себе и другим, почему моя жена зарабатывает больше, чем я. Нина старается не задевать эту тему, но я вижу, что в глубине души она считает свои дела более важными: ее раздражает, что я трачу время на “всякие глупости”, вместо того, чтобы ехать с ней в контору.
Однажды у Нины все-таки вырвалось: “А вот Даниэль помогал мне!” Сказав это, она испугалась и долго просила прощения за бестактность.
Я ответил, что у меня хватает ума не обижаться на случайные оговорки.
На самом деле не хватает.
Насколько я знаю, Даниэль уехал из Шанхая сразу после начала забастовки, но меня охватывает мрачная тоска каждый раз, когда я слышу это имя. Мистер Бернар стал для меня символом всех бед, какие только могут свалиться нам на голову: предательства, болезни и смерти.

ГЛАВА 21
ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА

1.

Когда Даниэль снова уехал, Эдна даже обрадовалась: отныне ей не надо было гадать, где и с кем он пропадает.
Правда, теперь ей каждый день приходилось встречаться с отцом, которого отправили в отпуск “до выяснения обстоятельств”. Ему хотелось сочувствия и внимания, и его визиты выматывали Эдне все нервы.
— Русские коммунисты хотят свергнуть законную власть в Шанхае и подбивают китайцев на бунт! — бушевал он, распаляясь все больше и больше. — В Шанхае полно оружия, и, как только представится возможность, коммунисты поднимут восстание. Я предупреждал об этом Стерлинга, но он ничего не желает слушать!
Между тем полицейские, поддержавшие забастовку, рассказали газетчикам о том, как капитан Уайер получал взятки от контрабандистов и отдавал распоряжения не досматривать склады с оружием из Советской России.
Что Эдна могла сказать? “Папа, ты сам во всем виноват”? Но отец никогда и ни в чем не считал себя виновным. Ему казалось, что он олицетворяет прогресс, Британскую Империю и благочестие, а выступать против него могут только дикари и коммунисты-богохульники. Если же ему указывали на факты, то он либо отметал их, либо вспоминал, как мистер Х. или Y. поступали еще хуже. Эту линию самообороны не могли пробить ни логика, ни здравый смысл, ни призывы иметь совесть.
Вскоре Уайера вызвали в Муниципальный Совет на закрытое заседание, посвященное событиям 30 мая. В зале сидели высшие чиновники, богатейшие коммерсанты и наиболее доверенные журналисты иностранных газет. Китайцев туда, разумеется, не пустили.
— Мои враги нарочно подстроили бойню на Нанкин-роуд! — кричал с трибуны Уайер. — Они подкупили демонстрантов, раздав им по пять долларов на брата. Они готовы пойти на все, лишь бы скомпрометировать меня и подточить нашу оборону. Но люди белой расы никогда не уйдут из Китая! Мы построили здесь цивилизацию, и мы не позволим уличным хулиганам диктовать нам свою волю!
Эдна думала, что ее отца поднимут на смех: о да, студенты пошли умирать за пять долларов! Но к ее удивлению речь капитана вызвала бурные аплодисменты: Уайер был совсем не одинок в своих воззрениях. Страх перед огромным, враждебно настроенным Китаем вытворял с колонистами странные фокусы. Им хотелось верить в собственную неуязвимость и исключительность, и они упорно отказывались признавать, что мир изменился, и жить так, как раньше, уже не получится.
Поднявшись на трибуну, Стерлинг поблагодарил капитана Уайера за безупречную службу.
— С забастовкой будет покончено в самое ближайшее время, — пообещал он собравшимся. — Шанхайская промышленность работает на нашем электричестве, и мы отключим энергию всем фабрикантам, которые финансируют забастовщиков. Если они выступают против европейской цивилизации, пусть попробуют обойтись без наших технических достижений.
Речь Стерлинга была встречена с еще большим восторгом. Чиновники и коммерсанты хлопали друг друга по плечам, хохотали и грозились перевешать на фонарях всех организаторов забастовки. А Эдна с горечью думала о том, что в Шанхае к власти пришли совсем уж незатейливые люди — без чувства прошлого и будущего, без горизонтов и без миссии. Сама система была устроена таким образом, что наверх пробивались только те, кто не имел принципов и считал насилие идеальным решением любого вопроса. Разумеется, люди с более тонкой душевной организацией не могли сработаться с ними и уходили в другие сферы, а законодательство, вооруженные силы и казна оставались в руках тех, кто не отличался особой политической мудростью.
Шанхайских правителей ни в коем случае нельзя было назвать глупцами — они прекрасно справлялись с делами, которые не требовали сложных расчетов и исторического предвидения. Они были тактиками, а не стратегами, но в силу должностей принимали именно стратегические решения, медленно, но верно вымывая почву у себя из-под ног.

Уайер был уверен, что после выступления в Муниципальном Совете его снова призовут на службу, но спустя неделю тот самый Стерлинг, который так горячо восторгался заслугами капитана, объявил прессе, что скоро в Международном поселении появится новый комиссар полиции. Уайер же выйдет в отставку и вернется в метрополию.
Взбешенный капитан примчался к Эдне:
— Этот негодяй даже дату прощального обеда назначил, не спросив меня! — заорал он, ворвавшись в кабинет к дочери. — Я знаю, это его Нина Купина настраивает против истинных патриотов Британии! Она втерлась в доверие к Стерлингу, и теперь эта русская дрянь ему дороже, чем все мы вместе взятые!
Эдна нехотя оторвалась от книги.
— Ты прекрасно знаешь, что мисс Купина тут ни при чем.
Лицо Уайера перекосилось.
— О, так ты защищаешь ее?! А как ты посмотришь на эти снимки?
Он вытащил из планшета пачку фотографий и бросил их на письменный стол.
— Я показал их Стерлингу, но его не волнует, что творит эта мерзавка. Может, тебе тоже все равно?
Эдна покосилась на карточки, на которых были изображены Даниэль и его любовница, и бросила всю пачку в мусорную корзину.
— Мне все равно.

2.

Ада очень надеялась, что прислуга Бернаров присоединится к бастующим, и тогда ей предложат место горничной, а если повезет, то и экономки. Но Юнь собрал всех слуг у себя на кухне и сказал, что тот, кто обидит мисси, станет его личным врагом.
— Один мой ученик работает поваром у губернатора, а другой — у главы Зеленой Банды, так что я найду на вас управу, — грозно пообещал старик.
Аде ничего не оставалось, как ждать возвращения мистера Бернара и мечтать о том, что он купит ей ресторан или магазин, чтобы у нее появился надежный источник дохода.
Однажды Сэм ворвался в библиотеку и сунул Аде неровно сложенную пачку фотографий:
— Смотри, что у меня есть! Я выносил мусор из кабинета мисси, а там в корзине вон что лежало!
Ада охнула. Сначала она подумала, что это старые фотографии, сделанные два года назад, когда мистер Бернар ухаживал за Ниной Купиной. Но потом она узнала новую, недавно купленную шляпу Даниэля, да и волосы у Нины были куда длиннее, чем раньше.
— Интересно, откуда взялись эти карточки? — спросил Сэм. — И что теперь с ними делать?
— Я оставлю их себе, — едва слышно отозвалась Ада.
С того дня она потеряла покой. Если мистер Бернар был влюблен в Нину Купину, то зачем он морочил голову Аде и с какой стати подарил ей аэроплан?
Объяснение могло быть только одно: “Авро” был краденый, и Даниэль решил использовать Аду как подставное лицо, чтобы в случае чего свалить на нее вину. Это было идеальное прикрытие: Ада не могла ни продать свою машину, ни воспользоваться ею — она даже не запомнила, где они ее оставили.
Кто поверит, что хозяин подарил своей библиотекарше аэроплан стоимостью в несколько тысяч долларов? Хозяйка точно не вступится за Аду, а про Клима и говорить нечего: она так нагрубила ему в прошлый раз, что он никогда ее не простит.
От беспокойства Ада похудела, и за обедом Юнь стал подливать ей лишний половник супа.
— Ты что, беременная? — спросил он. — Или у тебя глисты завелись?
— Моя двоюродная тетка очень хорошо умеет лечить все болезни, — встрял в разговор Сэм. — К ней даже один мясник ходит бородавки выводить.
— Оставьте меня в покое! — взвыла Ада и убежала к себе в библиотеку.
По вечерам она разглядывала фотографии, принесенные Сэмом, и чуть не плакала от обиды.
Почему мужчины, которые ей нравились, никогда не влюблялись в нее? На одном из снимков Даниэль Бернар целовал руку Нине Купиной и смотрел на нее такими глазами, будто перед ним стояла королева. Что в ней такого особенного? Она же старая — ей почти тридцать лет!
Домовладелец Чэнь сказал Аде, что недавно встретил Клима.
— Он теперь рядом с ипподромом живет — вместе с женой и дочкой. Говорит, что у него все в порядке. Тебе от него привет.
Стало быть, Клим поселился у Нины… Интересно, он знает о том, что она опять наставила ему рога? Судя по всему, нет.
В голове у Ады начал вызревать план: хорошо бы Клим поссорился с женой и вернулся в Дом Надежды! Он умный и наверняка придумает, как можно спастись от Даниэля Бернара.
Раз он передавал Аде привет, то, стало быть, не держит на нее зла. В любом случае с ним надо было поговорить!

3.

Ада поднялась на крыльцо Нининого дома и хотела позвонить, но увидела, что входная дверь слегка приоткрыта. От страха и стеснения у нее тряслись коленки, но, пересилив себя, она вошла внутрь.
Из полукруглого окна под потолком падал косой луч света. В прихожей был беспорядок: зонты, шарфы и перчатки лежали грудой на тумбочке, а под обувницей валялись детские сандалии. Аду поразило, что они были из настоящей кожи — не то что ее собственные парусиновые туфли.
Из-за раздвижных дверей, ведущих в гостиную, послышались сердитые голоса:
— Мисс Нина месяцами задерживала наше жалованье, но мы терпели, потому что хотели помочь ей встать на ноги! — возмущалась какая-то китаянка. — Мы думали, что наша хозяйка не такая, как другие белые! А потом выяснилось, что она прислала русских штрейкбрехеров на фабрики и они свели на нет все, чего мы добились во время забастовки!
— Нина всего лишь хотела помочь своим соотечественникам найти заработок, — холодно отозвался Клим.
— О да, это ее оправдывает! Ваши русские приехали в Шанхай и начали отбирать у нас работу! Это наша земля, а вы тут гости, и вы не имеете права вмешиваться в наши дела! Передайте мисс Нине, что у нее больше нет издательства: и я, и все остальные сотрудники увольняемся.
Двери с грохотом разъехались, и мимо Ады пролетела заплаканная китайская девица. Она торопливо надела шляпку, схватила зонт и выскочила на улицу.
Клим тоже вышел в прихожую и в изумлении уставился на Аду.
— А ты что тут делаешь?
Она уже поняла, что явилась не вовремя.
— А-а… Нина Васильевна дома?
— Нет. А что?
Ада достала из сумки фотографии и передала их Климу. Он распустил их веером и тут же сложил обратно в стопку.
— Где ты это взяла? — тихо спросил он.
— Их выкинула мисс Эдна, а мой друг Сэм дал их мне.
— Иди домой, — проговорил Клим и, сунув Аде фотографии, исчез за раздвижными дверями.
Она совсем растерялась. Клим не пригласил ее пройти, не спросил, как у нее дела, и даже не поблагодарил за предоставленные сведения. Его что — совсем не интересуют подробности?
Ада в досаде швырнула фотографии на пол и вышла на улицу, даже не закрыв за собой дверь. Вот придут к Климу воры, стащат у него всю обувь — будет знать!

4.

Нина засиделась у Стерлинга. Это был полный, белокожий блондин с добродушным лицом. Он носил галстук-бабочку, волосы зачесывал набок, а в его роговые очки были вставлены такие толстые стекла, что за ними не было видно глаз.
Стерлинг рассказал, что к нему опять приходили общественные деятели из числа русских. Между делом они упомянули, что мисс Купина натравливает бандитов на купцов, чтобы те нанимали ее охранников.
— В следующий раз они обвинят меня в полетах на метле, — нервно усмехнулась Нина.
Ей уже казалось, что соотечественники поголовно ее ненавидят. Клим говорил, что она судит по горстке несчастных и потому озлобленных людей, но до Нины доходило только их мнение и она невольно приписывала его всем.
Ей хотелось ощущать себя частью родной стаи, но эта стая не принимала ее — и вовсе не потому, что она была Гадким Утенком, а потому что она оказалась Лебедем. Кто ж из уток захочет плавать рядом с ним и постоянно делать сравнения не в свою пользу?
— Мне плевать на этих дураков! — говорила Нина Стерлингу. — У меня есть семья, успешная фирма и деньги. А что мне еще надо?
— Еще больше денег, разумеется, — улыбался он. — Иначе вы бы проводили время не со мной, а со своим мужем. Но я только приветствую такое стяжательство!

5.

Нина вернулась домой совсем поздно.
Войдя в темную спальню, она скинула халат и голышом забралась к Климу под простыню. Он не двинулся, но по дыханию Нина сразу поняла, что он не спит.
— Я сегодня получила контракт на охрану стоянки муниципальных рикш, — проговорила она, прижимаясь к Климу. — Нам стоит подумать о том, чтобы завести собственное транспортное предприятие. Я уже все подсчитала: коляска стоит сто долларов и служит пять лет, а аренда коляски — доллар в сутки. Если она сломается, за ремонт платит кули, так что прибыль — больше тысячи семисот процентов.
Нина провела пальцами по груди Клима, но он вдруг снял с себя ее ладонь.
У нее екнуло сердце: еще ни разу в жизни он не отказывался от нее.
— Ты обиделся, что я так долго?
— Нет.
— А в чем дело?
— Ни в чем, — отозвался Клим. — Не связывайся с рикшами — это грязный бизнес. Кули в любую погоду бегают по двенадцать часов в день и зарабатывают при этом двадцать центов. Мало кто из этих людей доживает до сорока лет.
— Да ведь их никто не заставляет наниматься ко мне! Тот, кто не может работать головой, работает ногами, и этим кули тоже нужны рабочие места.
Ничего не ответив, Клим поднялся.
— Ты куда? — Нина испуганно села на кровати. — Бог с ними, с рикшами… Если ты против, я не стану ничего открывать.
— У меня горло болит, — отозвался Клим. — Пойду что-нибудь приму.
По шагам Нина догадалась, что он направился не в ванную, где висел аптечный шкафчик, а в комнату к Китти.
Нина ждала Клима десять минут, двадцать… Потом подхватила с пола халат и побежала следом.
В детской горел ночник, а на ковре валялись плюшевые звери. Клим сидел в изножье кроватки — спина сгорблена, локти уперты в колени. У него был такой вид, будто он узнал о чьей-то смерти и все еще не мог в это поверить.
— Папа, дай одеялко! — проговорила Китти во сне.
Он накрыл смуглые ножки.
— И зайца дай.
Дал зайца.
Нина хотела войти, но Клим замахал на нее рукой:
— Иди, иди — разбудишь!
Он так и не вернулся в спальню и ночевал на диване в кабинете. А утром Нина нашла на своем столе конверт с пачкой фотографий и запиской:

Хуа Бинбин рассказала, что твое издательство было на грани банкротства и держалось на плаву только благодаря Даниэлю Бернару.
Я понимаю, что тебе надо было кормить себя и Китти. Но мне все же потребуется некоторое время, чтобы осознать случившееся и решить, как быть дальше.

6.

Блокнот “Для эскизов”

Забастовка сошла на нет: как только китайским фабрикантам перекрыли электричество, они тут же стали ратовать за примирение с иностранцами.
Вожди рабочего движения пропадают без вести, а потом их находят мертвыми на свалках и в заброшенных домах. Все улицы заклеены листовками, в которых говорится, что лидеры профсоюзов прикарманивают забастовочный фонд и нарочно затягивают переговоры.
В выигрыше от беспорядков остались спекулянты и Зеленая банда. Китайское государство не в состоянии защищать жизнь и имущество граждан, и его место постепенно заняла организованная преступность. Уголовники собирают налоги с подвластных территорий, вершат суд и формируют боевые отряды. Их влияние растет день ото дня, и совладать с Зеленой бандой может только армия. Но наш губернатор берет у бандитов кредиты и потому не собирается с ними воевать, а Великие Державы не хотят устраивать чистки, чтобы не раздувать конфликт с местным населением.
От забастовки также выиграли русские, получившие работу. Наш статус существенно повысился, и мы стали полноценными “белыми дьяволами”.
Теперь уже мало кто из наших говорит о вынужденном примирении с большевиками. Мы обзавелись друзьями и привычками, пристрастились к китайской кухне, собачьим бегам, дешевому массажу, зеленому чаю и поездкам на море. Вспоминая о довоенной России, мы пересыпаем речь английскими и китайскими словами, а местные политические новости интересуют нас больше международных. Можно сказать, что мы пустили корни в Китае.
У нас с Ниной все “хорошо”: Уайера выслали в метрополию, а об издательстве календарей все забыли. Охранное агентство процветает, я по-прежнему работаю в “Рейтер”, и со стороны кажется, что наша жизнь наконец наладилась.
На самом деле все просто катится под откос. Я уже ничего не чувствую и, кажется, даже думать не могу о Нине, не проклиная себя последними словами.
Она то злится, то плачет, то пытается объяснить, что ее и Даниэля связывала только дружба. Самое невыносимое — она начинает рассказывать о том, куда они ходили и что делали, и каждый раз мне хочется поехать к Дону Фернандо и раздобыть у него револьвер.
Выхода из положения нет. Если я опять сделаю вид, что все в порядке, разве это что-нибудь изменит? Пока я погибал в госпитале и был не в состоянии помочь Нине, она вновь сошлась с мистером Бернаром. Для нее в этом не было ничего ужасного — ведь по натуре она не жена, а куртизанка.
Как я не догадался, что она хотела поехать в Кантон не за мной, а с Даниэлем? Ее коммерческая затея провалилась, а он, видимо, предложил ей место содержанки — чем не выход из неприятной финансовой ситуации?
Я вернулся раньше, и ему немного не повезло. Или, может, я наоборот принял огонь на себя и избавил Даниэля от неприятных сюрпризов в будущем.
Мне нужен угол, нора, место, в которое я могу вернуться с полной уверенностью, что меня будут ждать, и где меня примут, какой я есть. А жить с Ниной — это постоянно сходить с ума при мысли “А не уйдет ли она к другому? Не подумает ли, что я что-то проворонил или в чем-то ошибся, и делать на меня ставку глупо?”
Сегодня Нинино сердце принадлежит мне, завтра — Даниэлю, а послезавтра — кому-нибудь еще. Извините, но мне это не подходит.
Недавно мы пили пиво с Феликсом и он жаловался, что чувствует себя не охранником, а заключенным: ведь он проводит в тюрьме почти все время! У меня возникает схожее чувство: я могу в любой момент “уволиться”, но все равно сижу за решеткой, потому что сам подписал себе приговор.
Я бы ушел от Нины, не оглядываясь, но как быть с Китти? Я ее никогда не брошу, а забрать ее с собой — это лишить ребенка матери и родного дома. Кто будет присматривать за ней, если я целыми днями работаю? Какие-то чужие люди?
Наверное, самое правильное решение — уклоняться от ссор и не требовать многого ни от себя, ни от Нины. Мы друг другу ничего не должны; жизнь — короткая штука, и надо наслаждаться тем, что есть, а не грезить о несбыточном.
Иногда я думаю: а что, если бы не было той проклятой встречи в Линьчэне? Я бы до сих пор работал в “Ежедневных новостях” и, вероятно, встретил бы другую женщину. Не было бы ни войны с Уайером, ни бегства на юг, ни шрама на моей безумной голове… Но если бы все сложилось иначе, Китти бы умерла в день своего рождения.
Я не погиб и не сломался — хотя для этого были все основания. У меня есть ребенок, работа и крыша над головой — разве этого мало? Из пункта “А” в пункт “Б” могут вести тысячи дорог, и кто сказал, что мое счастье должно заключаться в Нине?

7.

В парки Французской концессии китайцы допускались, но только в опрятной, европейского покроя одежде. За порядком следил охранник с пистолетом; он же проверял входные билеты — по двадцать центов штука.
Клим привел Китти на детскую площадку, но стоило ей появиться у качелей, как белые мамаши подхватили детей и унесли подальше. Грозная Китти с хохотом погналась за ними и, вернувшись, целый час единолично наслаждалась горками и деревянным городком.
— Папа, идем камешки в пруд кидать! — позвала она.
Это лучшее из развлечений: смотреть, как плоский голыш подпрыгивает над водой и исчезает под ветвями ив.
— Кого я вижу! — вдруг раздался знакомый бас.
Клим повернулся: неувядаемый Дон Фернандо шел к нему, раскрыв объятия. В одной руке — шляпа, в другой — мороженое на палочке. В отдалении маячили Одноглазый и телохранители.
— Ба! — воскликнул Дон, завидев Китти. — Ты что, бросил мисс Нину и завел себе китайскую бабу с дитем? Ну и правильно! Китаянки — они надежнее. А если так уж хочется белую девочку, всегда можно к Марте сходить. Она хоть и дерет три шкуры, но у нее все девки чистые — их доктор каждую неделю осматривает.
Клим взял Китти на руки.
— Фернандо, перестань!
Дон показал Китти козу и рассмеялся:
— Ах, какие мы недотроги! Ладно, раз я тебя встретил, давай поговорим о деле. Ты знаешь, кто такая Нелли Мельба?
— Нет, — хмуро отозвался Клим.
Дон подкатил глаза.
— Это же всемирно известное сопрано! Раньше Мельба только в театрах появлялась, куда билетов не достать, а теперь ее каждый дурак может слушать. Понимаешь, куда я клоню?
Клим исподлобья смотрел на Фернандо. Черт знает, что за идеи гуляют в этой неуемной башке!
— Нам радио нужно — вот что! — захохотал Дон. — Здесь, в Шанхае! И знаешь, кто его будет делать? Ты! Я уже помещение снял и передатчик поставил. Как тебе работенка, а?
— У меня уже есть... — начал Клим, но Дон Фернандо ничего не хотел слушать:
— Даже не думай отказываться! Это ведь чудо какое-то — беспроводная телепатия!

ГЛАВА 22
РУССКИЙ НАЕМНИК

1.

После забастовки шанхайская молодежь переродилась: отрицая Запад, она в то же время не хотела ни в чем ему уступать. Девушки из богатых семей начали носить платья, сочетающие европейский покрой и китайские воротнички и застежки. Самые смелые модницы дошли до того, что стали ходить с голыми ногами. Они не собирались всю жизнь сидеть в женской половине дома: им хотелось свободы, флирта и права самим выбирать себе мужей.
Русские дамы тут же воспользовались этим и открыли множество салонов красоты, где китаянок учили подвивать волосы и выщипывать брови. Из дверей танцевальных студий доносились звуки патефонов — там разучивали танго, вальс и фокстроты. Проходя мимо, Ада мечтала: вот бы продать аэроплан и на вырученные деньги открыть модный дансинг!
Это было золотое дно: из провинции в Шанхай потянулись тысячи девушек, мечтающих подцепить богатого покровителя. Раньше им негде было познакомиться с состоятельными господами, а на танцевальной площадке можно было и себя показать, и на других посмотреть. Главное, чтобы у тебя ноги были не искалечены.
За все время Даниэль не написал Эдне ни одного письма, и постепенно Ада убедила себя, что он не вернется. Ей было обидно до слез: по бумагам она была неслыханно богата, а на деле ей приходилось по нескольку месяцев копить на зимнее пальто.
Досаднее всего было то, что Клим поступил на службу на радио и вскоре прославился на весь Шанхай. У Эдны в гостиной стоял приемник, и Ада каждый день слушала передачи о политических новостях и новинках музыки: Клим устраивал перед микрофоном целый спектакль с шутками и прибаутками.
Как можно было упустить такого завидного жениха? Когда Ада думала об этом, то теряла последнюю веру в свои женские чары. Она вглядывалась в будущее и видела себя худой, бедной тридцатилетней старой девой.
Между тем миссис Бернар совсем выжила из ума.
Все началось с китайской актрисы Хуа Бинбин, которая привела к ней двух девочек лет двенадцати-тринадцати. Сэм и Ада подслушали под дверью их разговор и узнали, что это малолетние проститутки, сбежавшие из борделя. Бинбин встретила их в храме и, узнав, что девчонки хотят покончить с собой, решила их спасти.
Бинбин призналась, что и сама подумывала о самоубийстве. Она потеряла работу в издательстве и у нее так и не получилось снять фильм — во время забастовки воры пробрались в съемочный павильон и вынесли оттуда всю технику.
— Мы не имеем права жаловаться на судьбу, — сказала Бинбин Эдне. — Что мы знаем о страданиях? Этим детям живется в тысячу раз хуже, чем нам, и им некуда бежать от своих мучителей. А мы с вами даже ни разу не голодали.
С того дня Эдна и Бинбин начали силой отбивать у бандерш малолетних проституток. С топором в руках, с несколькими полицейскими в арьергарде, миссис Бернар врывалась в публичные дома и рубила двери, за которыми прятались насмерть перепуганные дети. Бинбин уговаривала их поехать с ними в церковный приют, где девочек учили ремеслам и английскому языку. Через несколько месяцев бывшие проститутки уже могли зарабатывать себе на плошку риса.
Не раз и не два под ворота Бернаров подкладывали отрубленную собачью голову и записки с угрозами.
— Торговлю детьми покрывает Зеленая банда, а с ней шутки плохи, — вздыхал повар Юнь.
Он был уверен, что их всех скоро убьют, и на всякий случай купил себе гроб. А Сэм приобрел у бродячего монаха амулет и подарил его Аде.
— Я за тебя каждый день молюсь, — серьезно сказал он.
Но ей от этого было не легче.

2.

Еще на Чапу-роуд Ада заметила, что за ней следят. Она остановилась у витрины, чтобы разглядеть своего преследователя: вид у него был очень подозрительный — надвинутая на глаза кепка, серый плащ и планшет. Она прибавила шагу, но преследователь не отставал.
Сердце у Ады дрожало, как заячий хвост: это наверняка был убийца из Зеленой банды! Она нащупала в кармане мамины маникюрные ножницы — в последнее время она не выходила из дома без оружия. Бэтти сказала, что в случае чего врага надо колоть в руку, ногу или зад: так до смерти не убьешь, но выиграешь время, чтобы удрать.
Преследователь нагнал Аду почти у самого дома. Она увидела его тень на стене, вскрикнула и обернулась:
— Что вам надо?!
Парень снял кепку.
— Здрасьте! Вы меня не помните?
Ада исподлобья взглянула на него: он был худой, сильный и плечистый и возвышался над ней на две головы.
— Я Феликс Родионов, — шмыгнув носом, представился парень.
Ада вздрогнула: так звали приятеля Клима — он упоминал о нем в своем дневнике.
— Мы разве встречались? — осторожно спросила она.
— Я вас еще во Владивостоке приметил, когда мы грузились на корабли, — отозвался Феликс. — Я вам тогда чемодан помог дотащить, а потом мы вместе в очереди к полевой кухне стояли. Вы сказали, что приехали из Ижевска и ваш покойный папаша был американцем.
— Ах да, я вспомнила вас, — солгала Ада.
— Мне о вас Клим рассказал, — продолжил Феликс. — Я как услышал вашу фамилию, так и подумал, что это судьба. Собственно, вот, держите…
Он протянул Аде конверт, на котором значилось: “Приглашение на ежегодный бал Кадетского общества в Шанхае”.
Она совсем растерялась.
— Что это? Откуда?
— Бывшие кадеты скинулись деньгами: сняли зал и наняли оркестр.
— Так вы меня на танцы приглашаете? — Ада не знала, что и сказать.
— А вы пойдете? — с надеждой спросил Феликс. — Я, честно говоря, думал, что вы меня прогоните: “Что пристал, дурак долговязый?”
Они два часа простояли у ворот, вспоминая Россию и путешествие до Шанхая. Вернувшись домой, Ада присела на кровать и замерла, не смея поверить в случившееся. Господи, кажется, она действительно понравилась этому Феликсу! А вдруг он ухаживать за ней будет? Вдруг он влюбится в нее и позовет замуж?
Подумав об этом, Ада рассмеялась: Феликс всего лишь пригласил ее на танцы, а она уже свадьбу сыграла.
Ада достала бумажную иконку и, вздохнув, встала перед ней на колени — чего обычно не делала.
— Милый Боженька, мне очень нужно, чтобы меня любили!

3.

На кадетском балу Феликс не танцевал с Адой и только хмуро смотрел, как она вальсирует с другими.
— Что ж вы меня ни разу не пригласили? — спросила Ада, когда они вышли на улицу.
Феликс смутился:
— Я танцам не обучен. Учитель в корпусе от холеры помер, а после никого не нашли: жалованье нечем было платить.
— Но другие парни танцевали.
— У них способности имеются. Я для вас билеты взял: вы, женщины, это дело любите.
Каждый раз, когда у Феликса не было дежурства, он приходил к дому Бернаров встречать Аду. Ей было странно, что он относился к ней с такой бережностью, будто она была княгиней: с тех пор как мама умерла, никто не смотрел на Аду как на чудо.
— Расскажите о себе, — просила она. — О чем вы чаще всего думаете?
— Ну... о политике, — конфузился Феликс.
— А если говорить о личном? — Аде ужасно хотелось, чтобы он признался в любви.
— А вы смеяться не будете?
— Не буду.
— Я мальцом читал одну книгу про моряка, спасшегося после кораблекрушения. “Робинзон Крузо” называется. Мне бы тоже хотелось пожить на необитаемом острове, чтобы испытать себя: смогу пожрать добыть — выживу, не смогу — сдохну. Думаю, я бы смог — хоть бы мышами питался.
Ада в недоумении смотрела на него: необитаемый остров? Мыши? А как же она?
В мире Феликса все истины были по-солдатски просты, а добродетель и грех определялись так, как учили в кадетском корпусе. Жаль, конечно, что он работал тюремщиком — такой профессией особо не похвастаешься, но зато этот парень был честен, тверд в убеждениях и делал добро, ничего не требуя взамен. Когда отца Серафима жестоко избили на ринге, он устроил его охранником в тюрьму — чтобы тот мог прокормиться и подлечиться.
Феликс терпеть не мог “разряженных баб, которые невесть что о себе возомнили”, и выбрал Аду, потому что посчитал ее скромной и порядочной девушкой. Теперь она с ужасом вспоминала, что когда-то ей хотелось затащить в постель Клима или Даниэля Бернара. Вот уж действительно уберег Господь! Если бы Феликс обнаружил, что Ада не девственница, он бы потерял к ней всякое уважение.
Как ей хотелось замуж! С какой стороны Ада ни смотрела, он был идеальным кандидатом в супруги — способным содержать семью и защищать ее от любых напастей.
“Мой Феликс даже Даниэля Бернара не испугается! — с гордостью думала Ада. — Ох, поскорее бы он сделал предложение!”

4.

Ада все обдумала: ей надо было убедить Феликса поехать в Соединенные Штаты. Бэтти сказала, что у стюардов с туристических лайнеров можно купить краденые американские паспорта и перебраться по ним в Мексику, где подлинность документов никто не проверяет. Если открыть в приграничном городке фирму (любую — хоть по скупке куриных мозгов), это даст право пересекать границу “по делам коммерции”. А обратно можно не возвращаться.
Ада решила разыскать и продать “Авро” и на вырученные деньги купить билеты на пароход. Она была уверена, что Феликсу понравится ее идея, но никак не осмеливалась заговорить об этом — ведь тогда пришлось бы рассказать, откуда у нее взялся аэроплан. Вдруг Феликс начнет ревновать к Даниэлю Бернару? Или того хуже — подумает, что Ада замешана в его преступлениях?
Наконец она не выдержала, и когда Феликс вновь пошел провожать ее, прямо спросила о его планах на будущее.
Он так долго молчал, что у Ады затрепетало сердце: а что, если он не намерен на ней жениться?
— Я не хотел вас пугать, но, видно, придется сказать правду, — произнес Феликс. — В Китае скоро будет большая война.
Ада потерянно посмотрела на него:
— С чего вы взяли?
— На юге националисты из партии Гоминьдан сговорились с русскими большевиками и китайскими коммунистами: они создали НРА, Национально-революционную армию. Она уже сейчас проедает пять шестых доходов провинции, и так долго продолжаться не может. Летом армия двинется на север, чтобы захватить весь Китай и уничтожить иностранные концессии.
— Шанхай им все равно не по зубам… — начала Ада, но Феликс перебил:
— В китайском городе все население настроено против “белых дьяволов”. В Шанхае ждут прихода НРА! Как только она приблизится к нам, тут вспыхнет восстание.
— Поедемте со мной в Америку! — воскликнула Ада.
Феликс покачал головой.
— Я хочу жить в России, а не в Америке. Сейчас многие белогвардейцы записываются в отряд при армии китайского генерала Собачье Мясо. У нас есть боевой опыт, так что мы достойно встретим гостей с юга! Сначала мы уничтожим большевизм в Китае, а потом пойдем войной на Советы. Я уже уволился из тюрьмы и сегодня хотел попрощаться с вами. Отец Серафим тоже едет со мной.
Феликс явно сошел с ума, но отговаривать его было бесполезно.
— Как вы не понимаете?! — кипятился он. — Это наш шанс возродить Белую армию! Кем я буду в вашей Америке? Мне что — опять идти в тюремщики?
— Но ведь можно открыть гостиницу… — лепетала Ада.
— Я не лавочник и не содержатель гостиниц! Я солдат! Я сам себя не уважаю, если не занимаюсь своим делом!
Ада не стала рассказывать ему об аэроплане: мечтать о Лонг-Биче не имело смысла.
Феликс пообещал написать ей, как только прибудет в часть; она поклялась, что будет молиться за него. Все свершилось очень просто и буднично.
— Ну что ж, прощайте, — тихо сказала Ада, когда они дошли до Дома Надежды.
Она пожала Феликсу руку и направилась к воротам. Голова ее гудела, а в глазах застыли непролитые слезы. Все было кончено.
— Ада, постойте! — Феликс догнал ее. — Если вас кто-то будет обижать, обратитесь к моему другу, Джонни Коллору. Он служит в полиции Международного поселения, в участке на Нанкин-роуд.
— Хорошо, — бесцветно отозвалась она.
— Адочка!
Феликс вдруг схватил ее за плечи и поцеловал — жадно и неумело.
— Не сердитесь на меня, Адочка! И знайте, что я полюбил вас с первого взгляда.
— Я тоже! — прошептала Ада и, зарыдав, побежала к себе.
Счастье пронеслось мимо нее, обдав горячим ветром, и пропало вдали.

ГЛАВА 23
РАДИОВЕДУЩИЙ

1.

Нина не понимала, что происходит: Клим добился своего и вдруг резко охладел к ней. Да, она была виновата перед ним, да, история с фотографиями вышла отвратительная… Ну так что ж теперь — ставить на себе крест?
Хуже всего было то, что Клим упорно отказывался “выяснять отношения”.
— Как я могу что-то исправить, если ты не говоришь со мной? — злилась Нина.
Клим делал удивленное лицо:
— А я разве не говорю?
— Ты все еще обижаешься на меня?
— С чего ты взяла?
Он отвечал вопросом на любой вопрос, и пробиться сквозь эту стену было невозможно.
Клим придумал героиню для своих развлекательных передач — девушку Анну, которой он якобы звонил во время эфира. Именно ей доставалось все, чего так не хватало Нине: он рассказывал Анне анекдоты, делился с ней мыслями и находками в прессе, говорил комплименты, обсуждал проблемы… Никакой Анны, разумеется, не существовало, но Клим настолько талантливо разыгрывал эти монологи, что вскоре стал кумиром для тысяч радиослушателей.
Как ни странно это звучало, но Нина ревновала к Анне и, желая отомстить, рассказывала Климу о своей дружбе со Стерлингом и намекала на крупные сделки и важные переговоры, в которых ей доводилось участвовать.
— Неужели тебе не надоело заниматься самодеятельностью? — подначивала она Клима. — Ты что, всерьез хочешь быть актером на радио? Найди себе приличную работу!
— Мне и на неприличной хорошо платят, — отзывался он. — Извини, моя дорогая, но я не буду менять работу только для того, чтобы произвести впечатление на твоего Стерлинга.
С недавних пор Клим стал называть Нину не иначе как “моя дорогая”, а если она возмущалась, переходил на “золотце” или “сокровище”.
Ей казалось, что он приходит домой только для того, чтобы провести время с Китти. Клим бессовестно баловал ее и в конце концов ребенок стал видеть в Нине “строгую маму”, которая все запрещает, а в Климе — “доброго папу”, с которым всегда весело и интересно.
Нина еще на что-то надеялась. По утрам она вторгалась к Климу в ванную и долго не уходила, делала вид, что ищет какую-нибудь мелочь.
Придвинувшись к зеркалу, он брился: одна щека в мыле, другая уже гладкая. Нина смотрела на его усеянную родинками спину и коротко постриженный затылок с клочком несмытой пены за ухом.
— Тебе что-то нужно? — не поворачиваясь, спрашивал Клим.
Нина отступала к двери.
— Если у тебя есть любовница, так и скажи!
— Как только появится, ты будешь первой, кто об этом узнает.
Она брела к себе в спальню и без сил опускалась в кресло. Неужели Клим не понимает, что так жить нельзя?
Может, самой завести любовника? Страстного двадцатилетнего мальчика с мускулистым загорелым телом? Или азиата — чтобы нарочно пасть ниже некуда? Нина как-то встретила на Нанкин-роуд высокого, модно одетого узкоглазого красавца. Они оба приметили друг друга и, разойдясь, оглянулись. Упаси Господь!
Выход был только один: идти в аптеку и просить успокоительных порошков — чтобы уже ничего не хотеть и ничего не чувствовать.
“Клим переболел мной, как оспой, — в отчаянии думала Нина. — Шрамы остались, но у него теперь все в порядке”.
Это “в порядке” было особенно нестерпимым.

2.

На свой день рождения Клим позвал неожиданно много гостей.
— Где они все разместятся? — изумилась Нина, прочитав список приглашенных.
— Можешь ни о чем не беспокоиться — я сам все устрою, — пообещал Клим.
В назначенный день в дом явились веселые девицы самых разных национальностей — от шведок до филиппинок. Клим представил их как своих подруг, и они кинулись накрывать на столы и украшать комнаты.
Нина пыталась ими руководить, но на нее никто не обращал внимание. Она чувствовала себя лишней в собственном доме.
Затрещал телефон, и Нина сама взяла трубку. Это был секретарь из Муниципального Совета:
— Вам пришли бумаги из Вашингтона. Можете приехать и забрать их.
У Нины перехватило дыхание. Несколько месяцев назад Стерлинг пообещал выяснить в Иммиграционном бюро, может ли она в виде исключения получить американское гражданство вне квот и не въезжая в США.
Ничего не сказав Климу, Нина села в автомобиль и велела шоферу ехать в Муниципальный Совет. От волнения у нее пересохли губы. Что ответили в Иммиграционном бюро? Дадут или не дадут гражданство?
У Стерлинга были посетители, и Нине пришлось долго ждать в приемной. Секретарь принес ей кофе и свежие газеты, но она ни на чем не могла сосредоточиться.
Гражданство! Тот, кто получает его при рождении, никогда не поймет, насколько это важно — быть человеком, на которого распространяются законы цивилизованного мира! Без этого чувствуешь себя беззащитной, как мышь, пойманная детьми: твоя личная ценность равна нулю, и что с тобой станется, зависит от игры, в которую будут играть ребятишки.
Наконец Стерлинг освободился.
— Ну, могу вас поздравить! — сказал он, выходя Нине навстречу. — Я написал кое-кому о ваших заслугах во время забастовки, и вопрос был решен положительно.
— Спасибо! — растроганно проговорила Нина.
— Есть только одно “но”, — добавил Стерлинг. — Вы подали заявление на себя, на мужа и приемную дочь, однако, согласно Иммиграционному закону тысяча девятьсот двадцать четвертого года, лица китайского происхождения не имеют права на получение гражданства. Так что если вы с Климом захотите перебраться в Америку, вы не сможете взять свою китаяночку. Я сейчас еду ужинать в “Астор-Хаус” — составите мне компанию?
— Да, конечно… — отозвалась Нина.
Всю дорогу она старательно улыбалась, но на душе у нее было мерзко, будто она стала свидетелем наглого грабежа. Кому будет легче от того, что Китти останется без документов?
На Нину вдруг нахлынул приступ ненависти к Стерлингу: он даже не посочувствовал ей, как будто речь шла о болонке! Впрочем, Нина была уверена, что он и к ней относится без особого трепета. Она была нужна Стерлингу лишь для отвода глаз: по Шанхаю ходили слухи о его гомосексуальных наклонностях, и ему приходилось доказывать, что с ним “все в порядке”. Нина подходила для этого как нельзя лучше: после истории с Даниэлем Бернаром у нее была репутация роковой женщины, но при этом она не требовала от Стерлинга любви и не лезла в его личную жизнь.
За ужином он болтал об американском футболе, Нина привычно поддакивала и косилась по сторонам. В ресторан “Астор-Хауса” стали захаживать разбогатевшие соотечественники: за соседним столиком сидела шумная компания агентов по недвижимости, а в другом конце зала чествовали русскую балерину.
Нина не ощущала никакой связи с этими людьми: они были от нее так же далеки, как и все остальные посетители ресторана. Как могло получиться, что она растеряла своих, но не прибилась ни к кому другому?
Сгустились сумерки, и Клим, верно, уже вовсю отмечал день рождения. Сегодняшний праздник был для него важен как символ успеха: десять лет назад, в Аргентине, Клим жил многотрудной, яркой и насыщенной жизнью любимца публики, и теперь он сумел вернуть все на круги своя. А Нина не только не поздравила его, но и уехала, сознательно желая уязвить.
Они докатились до того, что стали ежедневно доказывать друг другу: “Ты не имеешь власти надо мной и никогда не сможешь ранить меня, потому что мне нет до тебя никакого дела”. Разумеется, это было не так, и маховик взаимной ненависти раскручивался все больше и больше. В конце концов они вообще перестали стесняться в средствах.
Нине оставалось только ужасаться: “Боже мой, что мы делаем?! Ведь назад пути не будет!”
Она распрощалась со Стерлингом и села в поджидавший ее автомобиль.
“Надо все-таки извиниться перед Климом и сказать, что я ездила за американскими документами, — решила Нина. — А насчет Китти мы что-нибудь придумаем: в любом законодательстве есть потайные лазейки”.

3.

Когда она вернулась домой, праздник был в самом разгаре. На веранде играл оркестр и кружили пары; веселые гости то и дело провозглашали тосты за здоровье Клима, но его самого нигде не было видно.
К Нине подскочил раскрасневшийся Дон Фернандо.
— Мадам танцует? — заорал он, пытаясь ее обнять.
Она вырвалась из его рук:
— Отстаньте от меня!
— Ну, как хотите. Встретите супруга, передайте, что я его обожаю!
Дон Фернандо схватил со стола бокал с шампанским, выпил залпом и побежал танцевать с какой-то барышней.
После долгих поисков и расспросов Нина обнаружила Клима за домом на скамейке, окруженной зарослями бамбука. Рядом в инвалидном кресле сидела Тамара.
Они были так увлечены разговором, что не заметили Нину, даже когда она подошла почти вплотную.
— Смысл жизни либо в творчестве, либо в заботе о ближних, — говорил Клим.
Тамара вздохнула.
— Мне и о себе-то позаботится трудно, а мое творчество вообще никому не нужно.
— Оно нужно вам — ваши собственные потребности тоже считаются! Когда человек из праха создает что-то хорошее, у него вырастают крылья: он делает этот мир лучше и становится… соавтором Бога, если хотите.
Клим и Тамара были едва знакомы, но она поверяла ему сокровенные мысли и признавалась, что вот уже несколько лет не понимает, зачем живет на свете. А он, вместо того, чтобы веселиться с гостями, участливо слушал ее.
— Приезжайте ко мне на радиостанцию, — предложил Клим. — У вас приятный голос, а на акцент не обращайте внимания — такие мелочи смущают только мистера Стерлинга и его подпевал. Радио — демократичная штука, так что нам на них плевать.
Нина невольно сжалась: под “подпевалой” Клим подразумевал ее — кого же еще? Он был готов спасать кого угодно — даже женщину, из-за которой погибла его дочь, а на долю Нины у него не оставалось ничего, кроме колкостей.
Пакет с документами выскользнул из ее пальцев и упал под скамейку.
Клим обернулся:
— Тебе чего?
Нина торопливо собрала разлетевшиеся бумаги.
— Мне… вернее, нам с тобой дали американское гражданство.
— Поздравляю! — воскликнула Тамара.
Но Клим нисколько не обрадовался.
— Надеюсь, ты благополучно доберешься до Америки. О нас с Китти можешь не беспокоиться.
Нина онемела. Для Клима лучшим подарком был ее отъезд, и он, ничуть не стесняясь, заявил об этом в присутствии Тамары.

4.

Когда последние гости уехали, Нина вышла вслед за Климом на террасу, где все еще стояли накрытые столы. Он взял персик из вазы и, несколько раз подкинув его на ладони, предложил Нине:
— Хочешь подкрепиться? Впрочем, шофер мне сказал, что ты ужинала в “Астор-хаусе” — в компании мистера Стерлинга.
Нину трясло от еле сдерживаемой ярости.
— Не твое дело с кем я ужинаю! Убирайся из моего дома!
Клим положил персик на тарелку и принялся разделывать его резкими ударами ножа.
— Это не твой дом, — произнес он холодно. — Я узнал у Тамары, что все это время ты платила ей символическую плату, хотя давно не нуждаешься в деньгах. Мы договорились, что я буду вносить полную сумму.
— Ты с ума сошел?!
— Нет, дорогая моя, это ты сошла с ума. Ты не замечаешь, что постоянно используешь людей, и даже не задумываешься о том, что они чувствуют. Ты играешь с Китти только под настроение — и тебе плевать, что ребенок скучает без матери. Ты погубила Лабуду, ты не платила жалованье сотрудникам издательства — хотя могла бы заложить посуду или все это барахло, которым ты завалила дом!
Клим швырнул нож во фруктовую вазу, и тяжелая рукоятка разнесла ее вдребезги. Апельсины запрыгали по столу, сбивая на пути фужеры с недопитым вином.
— Прекрати! — вскрикнула Нина, но Клим и не думал униматься. Он перечислял ее ссоры с полковником Лазаревым и телохранителями, сомнительные сделки, дружбу с нечистоплотными клиентами и все вольные или невольные грехи.
Нина была поражена: она думала, что Клим не интересуется ее делами, но оказалось, что он следит за каждым ее шагом и подмечает любой промах.
— Знаешь, чем ты сейчас занимаешься? — зло бросила она. — Ты пытаешься доказать себе, что меня не за что любить. Ты сам устроил себе ад и населил его демонами, которых не существует в природе.
Нина вышла, хлопнув дверью, и замерла, пораженная странной мыслью:
“А я ведь никому тут не нужна. И не потому что я сделала что-то неправильное, а потому что я не такая, какой меня хотят видеть. Телохранителям досадно, что я женщина, а не мужчина; председателей комитетов злит, что я дружу со Стерлингом, а Клима возмущает, что я совершаю ошибки и веду себя как живое существо, а не как безгрешный ангел. Что я тут делаю?”

5.

Клим привез Тамару на радиостанцию, до потолка заполненную фантастическими приборами. Он был здесь правителем: бойко переговаривался по-шанхайски с техниками, гонял охрану за пирожками, писал новые скетчи и бездумно, по привычке, жонглировал яблоками, принесенными секретаршей.
Когда он включал микрофон, работники собирались перед стеклом, отгораживающим эфирную студию, и с нетерпением ждали веселья.
Даже хозяин станции, толстый Дон Фернандо, втягивался в этот карнавал.
— Герой! — кричал он, потрясая очередной хвалебной статьей в газете.
Клим, единственный из всех, не считал Тамару списанной рухлядью, которую остается лишь пожалеть. Он был тысячу раз прав, когда сказал, что творчество окрыляет. Тамара больше не ждала, как милости, внимания знакомых, и теперь ей было некогда тосковать и изобретать хитроумные планы отмщения.
Слушатели знали Тамару не как инвалида, а как остроумную, полную энергии даму, которая рассказывает им о новых фильмах и книгах. Нередко они с Климом разыгрывали сценки из шанхайской жизни: Тамара была за мальчишку-попрошайку и за белую леди, а Клим — за ее ухажера.
— Эй, мастер, подайте сироте! Нет папы, нет мамы, нет виски с содой… — хныкала Тамара.
Клим гнал ее, а она дразнилась:
— Эй, мастер, у тебя новая мисси? Или ты старую мисси почистил?
“Белая леди” негодовала, “ухажер” оправдывался, “попрошайка” демонически хохотал.
Все звуковые эффекты создавались на столе перед микрофоном. Топот ног изображался с помощью резиновой подметки, автомобильный мотор заменял вентилятор, а гомон толпы был записан на патефонную пластинку. Тамара научилась ловко применять в эфире полицейские свистки, священные колокольчики, бумажные пакеты, ножницы, будильник и множество других предметов. А если требовалось передать голос животного, они с Климом приглашали талантливого китайского паренька, который мог подражать и рыку льва, и кваканью лягушки.
Когда Тамара возвращалась домой, дети встречали ее и наперебой восторгались:
— Мама, мы тебя слушали — это было так здорово!
А Тони целовал ее руки и просил передать Климу привет:
— Я так рад, что вы подружились!
Тамара была бы абсолютно счастлива, если бы не тревожные вести с юга: 9 июля 1926 года Национально-революционная армия начала наступление на северные провинции. По оснащению авиацией, артиллерией и стрелковым оружием она намного превосходила полубандитские армии китайских генералов и те откатывались перед ее натиском.
— Если война дойдет до Шанхая, нам придется уехать в Японию, — вздыхал Тони.
На всякий случай он велел упаковать наиболее ценные вещи и заранее отправил их в Нагасаки.
Тамара холодела при мысли об эвакуации: в Японии у нее не будет ни работы, ни друзей.
Она спросила Клима, что он собирается делать.
— Мы с Ниной еще не решили, — отозвался он и тут же сменил тему.
Насколько Тамара поняла, он почти не разговаривал со своей женой.

ГЛАВА 24
СЕВЕРНЫЙ ПОХОД

1.

Вернувшись в Кантон, Даниэль с головой погрузился в подготовку к Северному походу. Его начало постоянно откладывалось — в первую очередь из-за того, что правое и левое крыло Гоминьдана все никак не могли поделить должности и полномочия. Победил, как всегда, тот, у кого в распоряжении были войска, и к лету 1926 года в руках Чан Кайши сосредоточилась вся полнота военной, гражданской и партийной власти.
Большевиков это, разумеется, не устраивало — слишком уж норовистым был этот тощий бритоголовый китаец, который, в отличие от Сунь Ятсена, не тяготел к идеалам Маркса и Ленина. Будучи последовательным националистом, Чан Кайши постоянно подчеркивал свое китайское происхождение и желание видеть страну полностью независимой.
Большевистские военные советники пытались сместить Чан Кайши и заменить его на более сговорчивого политика, но Даниэль, принимавший самое активное участие в закулисной борьбе, успел шепнуть кое-кому пару слов, и заговорщики были арестованы.
Чан Кайши предъявил Москве ультиматум: либо она не претендует на власть в Китае, либо на союзе между Гоминьданом и коммунистами будет поставлен крест. Большевикам пришлось согласиться, но Даниэль отлично понимал, что они не отступят от своих планов и лишь подождут более удобного момента для нападения.
Вступив в должность главнокомандующего НРА, Чан Кайши немедленно приказал выступать в поход. Даниэль, пилоты и обслуживающий персонал аэродрома одними из первых тронулись в путь, и очень скоро обнаружили, что участвуют не столько в войне, сколько в бессмысленном уничтожении материального и человеческого ресурса.
Голоногие солдаты НРА топали под палящим солнцем через зеленые холмы. Тропы были настолько узкими, что никакая повозка не могла по ним пройти, и все приходилось переносить на руках. Каждая пушка разбиралась на шесть частей, на каждую часть приходилось по четыре носильщика; следом кули тянули боеприпасы — пятьсот снарядов в разномастных ящиках. Бурые пятки месили грязь, пот тек ручьями, колонны растягивались на десятки миль.
Войска преодолевали ущелья по подвесным мостам, и, если ветхие канаты не выдерживали, целые отряды валились вниз, на камни. Холера выкашивала сотни солдат только потому, что в качестве докторов набрали чьих-то родственников, не знавших основ гигиены. Все, на что они были способны, — это устроить религиозную процессию с хлопушками, дабы отогнать злых духов.
НРА спасало то, что у северян дела обстояли еще хуже: губернаторы-милитаристы вовсе не берегли людей и посылали солдат с мечами против пулеметов.
Даниэль ежедневно ругался с Василием Блюхером, главным военным советником из числа большевиков: запаса топлива нет, обоз с запчастями отстал и никто не знает, где его искать… Из карт имелись только двухверстки, на которых маршрут в триста миль занимал десять футов бумаги. Как по ним ориентироваться в небе?
Летчики рвались в бой, и медленное продвижение войск доводило их до исступления. Они подлетали к походным колоннам и проносились мимо на бреющем полете. Со страху пехотинцы палили по аэропланам, но никогда не попадали: необученные, набранные по деревням солдаты не знали принципов баллистики и понятия не имели, для чего нужен ружейный прицел. Меньше половины из них могли попасть по неподвижной мишени, — чего уж говорить об аэропланах?
Русские и китайские командиры хоть и ругали “крылатых богов”, но и не думали их наказывать: высшим прощалось даже то, за что низших давно бы расстреляли.
Безнаказанность еще больше подрывала дисциплину. Подумаешь, Константин посадил аэроплан посреди затопленного рисового поля! Кули как-нибудь вытащат. И наплевать на то, что при этом будет потрачена уйма сил и казенных денег — война все спишет.
Даниэль спасался цинизмом. Он повторял себе, что гражданская война — это такой способ избавить страну от перенаселения, и если китайцы сами себя не жалеют, то он и подавно не будет. Его задача — служить Германии, и он исправно выполнял свой долг: внимательно следил за русскими коллегами и отправлял шифровки с донесениями в Кантон, откуда их пересылали в Берлин.

2.

НРА вышла к Янцзы в районе громадной крепости Учан. В этом месте река разливалась на полмили, и на том берегу смутно виднелись города Ханькоу и Ханьян с их потухшими домнами и трубами военных заводов. Согласно донесениям лазутчиков, тамошняя беднота с нетерпением ждала НРА и уже вовсю грабила дома сбежавших иностранцев.
От трехградья Ханькоу, Учан и Ханьян можно было вести наступление в направлении Шанхая, но крепость, окруженная мощными средневековыми стенами, отказалась сдаваться на милость победителей. Осадных орудий у Блюхера не было, а стрелять по Учану из легких полевых пушек не имело смысла: снаряды не могли причинить ему ни малейшего вреда.
На рассвете Даниэль и Блюхер поднялись в воздух, чтобы осмотреть позиции. Вода во рву, окружавшем крепость, почти высохла, и он превратился в грязное болото. Море черепичных крыш вздымалось и опускалось по склонам холмов — в Учане жило около полумиллиона человек.
— Придется бомбить! — крикнул сквозь рев мотора Блюхер. — Ну да ладно: мы не вегетарианцы.

В последний день лета начался штурм. Даниэль следил в бинокль, как солдаты лезли на стены по бамбуковым лестницам. Защитники лили на них смолу и валили камни и бревна, и густая грязь во рвах кишела ранеными.
Время от времени кому-то из атакующих удавалось забраться наверх, и тогда над каменными зубцами вздымались огненные облачка от разрывов гранат.
Издалека доносился тяжелый грохот: это летчики сбрасывали на осажденных бомбы. Дикое зрелище: штурм по всем правилам средневековой науки, а в небе — гудящие боевые аэропланы.
Вскоре дым от пожаров заволок все вокруг; командиры опустили бинокли — разглядеть ничего было нельзя. Наконец связной принес радостное известие: бойцы перевалили через стену.
Командиры пожимали друг другу руки; Блюхер — напряженный, с горящими от возбуждения глазами, — курил одну самокрутку за другой.
— Ничего, прорвемся! Ночевать будем в городе.
Прошел час. Командующий послал к крепости уже трех вестовых, но ни один из них не вернулся.
К вечеру в штаб ввалился летчик с окровавленной повязкой на голове:
— Там ловушка! За внешней стеной все было заминировано.
Блюхер рассчитывал взять крепость слету, но дело кончилось изматывающей осадой. Со стороны реки к крепости подходили джонки с подкреплениями и продовольствием. Солдаты НРА их топили, а схваченных лодочников жестоко пытали, пытаясь узнать, что творится в городе. Сведения были самые противоречивые: одни пленные говорили, что запасов в городе достаточно, другие утверждали, что Учан готов капитулировать.
По приказу Блюхера летчики сбросили холерные нечистоты в пруды, откуда учанцы брали воду, и вскоре в крепости началась эпидемия.
Но победу удалось одержать только тогда, когда один из командиров осажденных согласился открыть ворота — в обмен на большие деньги.
Блюхер призвал солдат проявить сознательность революционных бойцов, но стоило южанам пробиться в крепость, как начались массовые грабежи и убийства. Единственное, что могли сделать русские командиры, — это записать мужское население Учана в свою армию — дабы восполнить боевые потери.
“Война — штука заразная, — думал Даниэль, глядя на очереди добровольцев перед столами войсковых писарей. — Зимой тут будет нечего есть, так что у населения только два выхода: либо помирать с голоду, либо становиться солдатами и грабить соседей”.
Из Кантона прибыли агитаторы-коммунисты и принялись убеждать народ, что все беды происходят от плохих иностранцев — англичан, японцев, американцев и французов, но если послушать хороших белых людей — таких, как русские, в Китае скоро начнется совсем иная жизнь.
Древнее трехградье было переименовано в Ухань, и туда перебрались штабы коммунистов и партии Гоминьдан. В ноябре 1926 года с большой помпой было объявлено о создании нового национально-революционного правительства.
Все это время Чан Кайши находился в своей ставке в Наньчане, и власть в новой столице захватил его главный политический советник — Михаил Бородин. Поползли слухи, что русские снова решили отстранить главнокомандующего от дел.
Вскоре Даниэль получил новую шифровку из Берлина: ему предписывалось делать все, чтобы дискредитировать большевиков в глазах правых гоминьдановцев.
Для этого не надо было особо стараться: теперь даже самые наивные видели, куда клонят русские. Михаил Бородин пообещал сделать из Ухани образцовый коммунистический город, где не будет ни частной собственности, ни эксплуатации человека человеком. Чернь бешено ему рукоплескала, а китайские офицеры, члены партии Гоминьдан, в открытую возмущались, что их страна поменяла одних белых узурпаторов на других. А разве за это сражалась НРА?
После напряженного дня, наполненного переговорами и интригами, Даниэль возвращался “домой” — в реквизированный купеческий особняк. Боязливая кухарка подавала ему горшок вареных бобов, и после ужина Даниэль укладывался спать на сломанной хозяйской кровати.
Он доставал из кармана нэцкэ с изображением лисички кицунэ, смотрел на поблескивающую фигурку с девятью хвостами и думал о Нине.
Что с ней стало после его отъезда? Уайер натравил на нее своих людей? Но даже если все обошлось, Нину ждало страшное будущее: когда солдаты НРА ворвутся в Шанхай, озверевшая толпа перебьет всех “белых дьяволов” в иностранных концессиях.
Нина предпочла остаться с Климом Роговым, бежать ей было некуда, и Даниэль ничем не мог ей помочь.

3.

Большевикам казалось, что стоит им взять власть в Ухани, и там сразу настанет коммунистический рай. Но при новых руководителях городское хозяйство полностью развалилось: ничего не работало, преступность росла, и каждый день из трехградья уходили бесчисленные лодки с беженцами.
Однако усомниться в коммунистических идеалах никто не смел. К сонму внешних врагов были добавлены внутренние — шпионы, вредители и буржуи, мечтавшие уморить рабочий класс. А кого еще винить в том, что на рынке нет ничего, кроме подгнившего риса?
Денег в казне не хватало даже на содержание госпиталей, и новое правительство решило продать часть военных трофеев в пользу Красного Креста.

Двери старинной усадьбы на окраине Ханькоу были распахнуты, по полу растекалась снежная грязь, нанесенная с улицы, а между столов с предметами искусства бродили хмурые военные. Сокровища, оставшиеся от прежнего правителя, были выгодным приобретением, но никто не решался первым показать, что у него есть деньги: это было равносильно признанию в мародерстве.
Время от времени в залы заглядывали скромно одетые чиновники, сделавшие состояния на подпольной торговле продовольствием и углем. Пронесся слух, что если продаж не будет, Красный Крест снизит цены, и спекулянты терпеливо ждали своего часа.
Даниэль ничего не собирался покупать — он пришел сюда для того, чтобы встретиться со старым другом, прибывшим из Шанхая. Переходя из зала в зал, он разглядывал вазы цвета неба после дождя; легкие, как дыхание, вышивки и лаковые шкатулки, хранившие секреты многих поколений красавиц.
Наконец в дверях появился Дон Фернандо в компании Одноглазого и телохранителей.
— О, здорово! — гаркнул он и, пожав Даниэлю руку, ткнул толстым пальцем в картину на рисовой бумаге. — Это что за мазня?
Даниэль снисходительного улыбнулся.
— “Шум тени, колеблемой ветром”. Семнадцатый век, династия Мин.
Дон Фернандо поманил к себе Одноглазого:
— Вели, чтобы мне завернули эту “династию”. И вон ту статую с красной мордой тоже.
— Это Гуань-ди, бог боевого братства и праведности, — пояснил Даниэль.
— Э, не… Мне чужих богов не надо, — нахмурился Дон. — А то Святая Дева обидится на меня. Лучше возьму вон ту бабу с дудкой — и, пожалуйста, не говори мне, кто она такая!
Велев Одноглазому отнести покупки в автомобиль, Дон Фернандо поманил Даниэля в засыпанный снегом дворик, посреди которого темнел давно не чищенный пруд.
— Как дела в Шанхае? — спросил Даниэль, поеживаясь: тонкий плащ совсем не спасал от холода.
— Все мечутся, как крысы в пустом ведре, — усмехнулся Фернандо. — Полиция Международного поселения на всякий случай “потеряла в архиве” уголовное дело Чан Кайши — а то вдруг с ним придется вести переговоры?
Даниэль хмыкнул:
— Какая предусмотрительность!
По словам Дона за последние месяцы в Шанхай прибыло больше ста тысяч беженцев, которые спасались не только от НРА, но и от отступающих северян. Из-за наплыва людей и летней засухи цены на продукты выросли почти вдвое, и власти опасались голодного бунта.
— Губернатор совсем ополоумел от страха, — рассказывал Фернандо. — По его приказу стража хватает любого, заподозренного в симпатиях к коммунистам или Гоминьдану. Мест в тюрьмах нет, так что арестованных казнят прямо на улице, а потом засовывают отрубленные головы в клетки и вешают на фонарные столбы.
Дон Фернандо предложил Даниэлю египетскую сигарету с золотым ободком. Тот не курил такие уже несколько месяцев.
— Большевики усвоили уроки всеобщей забастовки, — проговорил Дон, выпуская дым себе под ноги. — Китайцы поднимаются на борьбу, только когда есть жертвы среди мирного населения. А раз так, значит, жертвы надо предоставить. Сейчас в Шанхае создаются отряды рабочих, которые по сигналу пойдут громить иностранные концессии. В ответ Великие Державы высадят в городе войска и перебьют несколько тысяч узкоглазых, а это приведет к восстаниям по всей стране. Большевики надеются их возглавить и на этой волне захватить власть в Китае.
Дон Фернандо заглянул Даниэлю в глаза.
— Я приехал к тебе с поручением от Большеухого Ду.
— Главаря Зеленой банды?
— Его самого. Мы знаем, что у Чан Кайши проблемы с русскими и что он не может в открытую ссориться с ними, потому что они оплачивают его счета. Если Чан Кайши не тронет иностранные концессии и вычистит из своей армии коммунистов, Шанхай сдастся без боя, а у вашего главнокомандующего появится другой источник доходов.
— От торговли опиумом?
— Не только. Великие Державы хотят договориться миром, а это означает международную поддержку и кредиты. Так что сейчас у Чан Кайши есть возможность найти себе более выгодных союзников.
— Я узнаю, готов ли он к переговорам, — пообещал Даниэль.
В тот же вечер он отправил экстренную шифровку в Берлин. Ответ пришел незамедлительно: Даниэль должен был принять участие в переговорах и выяснить все подробности.
Они с Фернандо вылетели в ставку главнокомандующего и вскоре отправились в Шанхай с известием о том, что Чан Кайши с удовольствием выслушает заинтересованные стороны.

ГЛАВА 25
РОЖДЕСТВО

1.

Вот уже несколько месяцев Нина жила в состоянии воробьиной паники перед надвигающейся грозой. Она выстраивала собственную линию обороны: в ее охранном агентстве работало больше сотни вооруженных бойцов, и ей хотелось верить, что они вступятся за нее, если дело дойдет до уличных столкновений.
Иностранные концессии патрулировали пять тысяч моряков и волонтеров, но этого явно не хватало, чтобы отразить нападение НРА. Муниципальный Совет умолял Великие Державы о подкреплениях, и к марту те обещали прислать сорок военных кораблей. Впрочем, никто не знал, успеют ли они прийти вовремя.
Вокруг белого Шанхая возникло кольцо баррикад, у которых денно и нощно дежурили ополченцы. Дорог был каждый человек, способный носить оружие, и Стерлинг подписал приказ о создании Русского волонтерского отряда, куда тут же записались все Нинины служащие.
— Извините, мадам, но мы должны защищать Шанхай, — сказал ей полковник Лазарев. — Нам отступать некуда.
Нина не могла поверить в случившееся. Еще вчера она была хозяйкой крупной фирмы, а сегодня у нее не осталось ничего, кроме опустевшей конторы с непрерывно звонящим телефоном: клиенты требовали прислать обещанных телохранителей и грозили Нине судом за неисполнение договоров.
За окном то и дело проезжали грузовики с домашним скарбом: все, кто мог, увозили семьи и имущество в северные провинции, Корею или Японию. А Клим так и не предложил Нине эвакуироваться.

2.

Во время ужина Клим читал газету, а Нина смотрела на него в упор — напряженная и несчастная. В резных фонарях на столе мерцали свечи; Китти уговаривала плюшевого медведя попробовать яблоко:
— Съешь и вырастешь умным и сильным!
Нина чувствовала, как внутри у нее нарастает волна черной, густой, как смола, ненависти. С трудом сдерживая себя, она велела аме увести Китти в детскую.
— Ты знаешь, что Комитет по обороне забрал у меня всех служащих? — спросила Нина, когда они с Климом остались одни.
— Знаю.
— И тебе нечего сказать по этому поводу?
Клим даже не оторвался от статьи.
— А что ты хочешь услышать?
Нина вырвала у него газету и швырнула ее в угол.
— Приди в себя, наконец! Кругом война, мы можем погибнуть…Неужели ты не понимаешь, что нам надо помириться и что-то предпринять — хотя бы ради самосохранения?
Клим достал из кармана монету и положил ее на фонарь со свечкой.
— Возьми ее, — предложил он Нине.
Она в недоумении посмотрела на него.
— Бери-бери, не стесняйся! — подбодрил Клим. — Это чистое серебро — ценная вещь.
— Да я пальцы обожгу! — возмутилась Нина. — Она же нагрелась!
— С чего ты взяла?
— Я знаю, что будет, если я дотронусь до твоей монеты!
— Вот и я знаю, что будет, если мы помиримся.

3.

Перед Рождеством цены на многие товары упали: продавцы пытались сбыть товар до того, как война докатится до Шанхая.
Универмаг “Синсир” объявил о грандиозной распродаже. Барышни в красных платьях совали прохожим открытки: “Каждому покупателю — изумительная вышитая скатерть”. Ниже мелким шрифтом уточнялось, что скатерти даются только тем, кто потратит в универмаге больше десяти долларов.
Нина бесцельно бродила из отдела в отдел. В одной из витрин она увидела муляж: разукрашенная коробка с бантом олицетворяла дорогой подарок, но внутри ее было пусто. Чем не аллегория к Нининой жизни?
Она направилась на второй этаж, где от пола до потолка возвышались полки со спиртным. Бутылка виски — вот все, что ей хотелось купить себе на Рождество. Клима все равно не будет дома — у него эфир, Тамара пригласила Китти на детский праздник, так что стесняться будет некого.
Нина заметила на стене рекламный плакат: девушка в купальном костюме готовилась нырнуть в бокал с вином. Ну что ж, можно считать это предзнаменованием.
Нина повернулась, чтобы идти к кассе, и лицом к лицу столкнулась с Даниэлем.
— Вы?! — ахнула она.
Он был коротко острижен, его лицо осунулось, а на висках появилась первая седина.
— Что вы тут делаете? — в изумлении проговорила Нина.
— Я уже минут тридцать хожу за вами, — улыбнулся Даниэль. — Как ваши дела?
Нина не знала, что ответить.
— Все хорошо, — отозвалась она и, покраснев, поставила бутылку на место.
Даниэль неодобрительно покачал головой.
— Пойдемте куда-нибудь посидим?
По рассказам Клима Нина знала, что этот человек служит в НРА. Ясно было, что он приехал в Шанхай неспроста, и тем не менее она не подняла крик и не указала охране на Даниэля. Вместо этого они вместе поднялись на третий этаж и, купив билеты в кино, прошли в полупустой зал.
Механик запустил катушку с фильмом, и под треск проектора и звуки пианино Нина рассказала Даниэлю, что с ней произошло за последнее время.
— Это вы во всем виноваты! — в отчаянии прошептала она. — Вы разрушили мою жизнь!
— Значит, мне ее и восстанавливать, — серьезно отозвался Даниэль. — У меня есть кое-какие дела в Шанхае, а потом я вернусь в Ухань. Вы должны поехать со мной.
— Да бог с вами!
— Поверьте, в ближайшее время в Шанхае будет крайне неуютно.
Нина похолодела:
— Начнется осада?
— Может начаться все, что угодно. Я вам очень советую купить билет на советский пароход “Память Ленина”, который отправляется в следующий четверг до Ухани.
— Да там же война!
— В Китае нет единой линии фронта, — пояснил Даниэль. — Сражения ведутся там, куда одновременно забредают войска противников. Янцзы патрулируют военные корабли англичан и американцев, и торговые суда как ходили вверх по реке, так и ходят.
Нина долго смотрела на черно-белый экран, где красавец-актер, Рудольф Валентино, сражался за любовь прекрасной дамы.
Безумные приключения, страсть сильного мужчины и слабой, но гордой женщины — люди считают, что так бывает только в кино. Они живут своей серенькой жизнью, от которой хочется удавиться, и не допускают мысли о том, что все в их руках. Хочешь быть героем — будь им, соверши хоть один безумный поступок, о котором будет интересно вспоминать!
В Шанхае Нину уже ничего не ждало. Клим сам подталкивал ее к роковому решению: отказавшись мириться с ней, он превратил свои худшие подозрения в пророчество. Пусть Даниэль крайне ненадежный человек, но он готов был вытащить Нину из ловушки, в которой она оказалась. Если она отправится с ним в Ухань, у нее будут новые знакомые, дела и возможности. И плевать, что Даниэль служит китайским националистам — или кто там сейчас за главного? Если он смог ужиться с этими людьми, то и Нина сможет.
Она чувствовала на себе его напряженный взгляд.
— Вы поедете со мной? — спросил Даниэль.
— Я не знаю…
Нина передохнула: неужели все бросить? Ведь назад дороги не будет! Но если она останется, то просто сорвется и сделает что-нибудь с собой.
— Я ничего не обещаю… — начала Нина, но Даниэль не дал ей договорить:
— Я буду ждать вас на пароходе.
Не досмотрев картины, Нина первой вышла из зала: нельзя было, чтобы их с Даниэлем видели вместе.

4.

Ада считала дни: “Я не видела Феликса месяц”, “Я не видела его полгода”… Ночами она представляла, как они встретятся: она вернется от Бернаров, а он будет поджидать ее у Дома Надежды. Эти мысли не давали ей спать — сначала полночи, потом час, потом десять минут.
От Феликса пришло всего одно письмо: он благополучно добрался до штаба и записался в русскую команду на бронепоезде “Великая стена”. Неизвестно было, жив ли он или его давно убили.
Слова “битва за Шанхай” звучали для Ады как “конец света”. Она робко спрашивала Эдну: может, им стоит эвакуироваться на север? Но хозяйка даже слышать об этом не хотела. Торговля детьми приняла чудовищные размеры — родителям-беженцам нечем было их кормить, и они отдавали “лишние рты” любому, кто обещал им еду.
Члены Зеленой банды продавали детей постарше в бордели и на фабрики. Младенцев разбирали профессиональные нищие, которые нередко уродовали их, чтобы выклянчить побольше денег. Даже если малыш избегал этой участи, его ждала быстрая смерть от голода: чтобы он не плакал, ему давали пососать тряпку с опиумом, и через несколько дней нищий выкидывал синий трупик в канаву.
В Эдну как бес вселился: она без конца выступала по собраниям и собирала пожертвования. Ада несколько раз ездила с ней и Бинбин в приюты, и каждый раз ей хотелось выть от ужаса.
Сирот нельзя было спасти от самого ужасного, что есть на свете, — от рабства: в приютах их унижали, заставляли работать с утра до ночи, никуда не выпускали и часто били. Миссис Бернар считала, что она несет в мир добро, а Аде казалось, что лучше смерть, чем такой “подарок судьбы”.

На Рождество Эдна решила подарить сиротам пятьдесят пар трусов и засадила всю прислугу за шитье. Аду отправили в универмаг за нитками.
Чтобы подольше не возвращаться, она решила поглазеть на афиши последних фильмов, и вдруг заметила Даниэля Бернара, входящего в кинотеатр.
У Ады душа ушла в пятки. Не так давно ее навестил друг Феликса, Джонни Коллор:
— Мы арестовали наркоторговцев в порту, и узнали от них, что Даниэль Бернар поставляет на юг оружие, — сказал он. — Если ваш хозяин вернется, дайте нам знать.
Ада сразу не решилась рассказать Джонни об аэроплане, а потом было поздно: выходило, что все это время она покрывала мистера Бернара.
Теперь Ада смотрела, остолбенев, на вращающиеся двери, за которыми исчез Даниэль. “Если я промолчу, меня наверняка сочтут его сообщницей”.
Ада побежала к полицейскому участку.
— Мой хозяин вернулся! — выкрикнула она, когда дежурный вызвал Коллора в приемную. — Я видела, как мистер Бернар вошел в кинотеатр в универмаге “Синсир”!
Джонни кинулся к телефонному аппарату:
— Мне нужен десяток вооруженных людей! — заорал он в трубку и бросил Аде через плечо: — Никуда не уходите!

Даниэля привезли в наручниках. Его долго допрашивали, потом Аду вызвали на очную ставку, а потом приехала миссис Бернар, вся помертвевшая от ужаса и стыда. Ее тоже повели к следователям.
— Может, я пойду? — спросила Ада у Джонни.
Но он велел ей сидеть на месте и ждать, пока ее позовут.
Ада вновь опустилась на казенную скамейку. Мимо носились люди, за стеной гремели пишущие машинки, а у окна плакала женщина с ребенком, привязанным за спиной. Малыш с любопытством смотрел на Аду и жевал край тряпки, в которую был завернут.
Ада слышала, как Джонни кричал кому-то: “По законам военного времени его расстрелять мало!”
А вдруг Даниэля и вправду казнят? Ада так распереживалась, что у нее начало болеть сердце — будто в него воткнули что-то тупое и тяжелое.
Хлопнула дверь и в приемную влетела разъяренная Эдна.
— Я тебе доверяла! — крикнула она Аде. — Я тебя кормила, а после этого ты донесла на моего мужа!
— Он ведь был… — начала оправдываться Ада, но хозяйка не дала ей сказать ни слова:
— Чтобы ноги твоей не было в моем доме! Ты уволена!

5.

Спускались сумерки. Ада сидела в своей комнате и плакала: у нее не осталось ни работы, ни денег, ни друзей.
Она хотела пойти к Климу и попросить помощи или хотя бы совета, но на радиостанцию ее не пустили.
— Он вас приглашал? — спросил охранник.
— Нет.
— Ну и идите отсюда.
— Я его знакомая!
— Все вы, поклонницы, знакомые... Не велено пускать!
Ада знала, что ее ждет: чтобы прокормиться, она продаст все вещи, останется в одной рубахе, и Чэнь выгонит ее на улицу.
За стеной слышался смех и бренчание гитары — несмотря на войну, в иностранных концессиях праздновали Рождество.
Ада поднялась: надо идти в “Гавану”! Бэтти наверняка работает — сейчас, когда многие мужчины отправили жен на север, у нее было полно клиентов. Может, Марта разрешит подождать Бэтти в уголке? Лишь бы к людям! Лишь бы не сидеть одной!
Нацепив пальто, Ада выскочила на улицу. Шел снег и тут же таял, едва долетев до земли. Озябшие рикши курили одну папиросу на троих; на мокрых тротуарах расплывались отблески фонарей.
Из подворотни показались две японки: их деревянные сандалии стучали по тротуару, как молотки.
— Эй, девочки! — заорал пьяный матрос в берете. — Пойдем с нами!
Японки захихикали, прикрывая рты ладонями, и убежали.
Чем ближе к Северной Сычуань-роуд, тем гуще была толпа. “Боксерское кафе-буфет”, “Хрустальный сад”, “Эльдорадо” — из каждой двери доносилась музыка и звон посуды. Пьяные плясали прямо на тротуарах.
“Пир во время чумы, — с ненавистью думала Ада. — Вот придет Чан Кайши и всех вас перережет!”
В “Гаване” яблоку негде было упасть. В углу стояла настоящая елка, пахло хвоей и табаком, а на сцене шло представление: обезьяна в рыжем парике гонялась за клоуном. Публика умирала со смеху.
Ада протолкалась к бару:
— Где Бэтти?
— Она у нас больше не работает, — отозвался бармен. — Какой-то итальянский торгаш влюбился в нее и увез в Неаполь.
Ада сама не знала, зачем она пошла к Марте. Поплакаться на жизнь? В рождественскую ночь?
Она медленно поднялась по лестнице и застыла у раскрытой двери хозяйкиного кабинета.
Марта сидела за конторкой и разбирала счета.
— Ну что стоишь? Заходи, — кивнула она Аде.
Не вставая со стула, Марта потянулась к стеклянном шкафчику и вытащила рюмку и початую бутылку коньяка.
— На, запивай свое горе!
— Откуда вы знаете… — начала Ада, но Марта ее перебила:
— Ты пришла ко мне ночью — глаза на мокром месте, юбка до колен в грязи. С большой радости, что ли?
Ада выпила коньяк, и хозяйка принесла ей платье, туфли и черную бархатную маску.
— Переодевайся и иди вниз. Напейся в хлам: завтра голова начнет трещать — тебе не до горестей будет.
— А маска зачем? — удивилась Ада.
Марта засмеялась:
— Да ты глянь на себя в зеркало! У тебя вся рожа красная.
Ада разделась и натянула на себя вульгарное ярко-алое платье с бантом на бедре.
Марта повязала ей маску и подкрасила губы.
— Ну вот — теперь на человека похожа!
— Налейте мне еще коньяку, — попросила Ада.
Выпив залпом вторую рюмку, она побрела вниз по лестнице.
— Улыбайся! — крикнула ей вслед Марта.
— Что?
— Улыбайся! Мужчины здесь платят не за постель и вино, а за то, что у нас нет проблем, которые им надо решать.

6.

Даниэль попросил Фернандо привезти из Сучжоу его аэроплан, и Дона весь день не было в Шанхае. “Авро” разобрали, рассовали по ящикам и отправили в порт.
Когда Фернандо вернулся в город, его ждал сюрприз: оказалось, что Даниэля арестовали. Дон очень сочувствовал своему другу, но при этом он сразу понял, что судьба дала ему шанс самому поиграть в большую политику. Он наведался к Олману и объяснил, что ему надо срочно встретиться с председателем Муниципального Совета.
Тони с изумлением выслушал его.
— Я правильно понял, что Чан Кайши хочет избежать большого кровопролития и готов к переговорам?
Через два часа к дому Большеухого Ду подкатил неприметный таксомотор. Из машины вышли Дон Фернандо, Тони Олман и мистер Стерлинг.
Их провели в гостиную, у входа в которую стояли два пулемета. Комната была обставлена на европейский манер: вот радиоприемник, электрическая лампа и телефон. А вот Ду — существо из другого мира, из другого столетия: высокий, сутулый, с двухдюймовым ногтем на мизинце. Голову Большеухого прикрывала черная шапочка, а на костлявых плечах болтался серый шелковый балахон. Только ботинки у Ду были европейские, привезенные из Италии.
Гости уселись в кресла, слуги принесли чай, и Олман принялся переводить Стерлингу тихую речь Большеухого:
— Главную опасность для нас представляет не Чан Кайши, а коммунисты, которые готовят восстание в Шанхае. Сейчас на северных окраинах окопалось около четырех тысяч вооруженных рабочих, которых называют “красногвардейцами”. Но чтобы полностью захватить город, требуется в три раза больше бойцов. У коммунистов есть резервы, но пока этих людей нечем вооружить.
— Коммунисты ждут пароход из Владивостока, который привезет им новую партию контрабандного оружия, — встрял Дон Фернандо. — Мы должны первыми нанести удар по красногвардейцам, иначе они разобьют нас — численный перевес будет на их стороне.
Стерлинг смертельно побледнел.
— У нас есть договоренность с китайским военным комендантом — он не допустит восстания!
— Я бы на вашем месте не особо рассчитывал на него, — отозвался Большеухий. — Губернатор намерен вывести солдат из Шанхая, чтобы сохранить армию; корабли Великих Держав далеко, так что у нас нет иного выхода: мы должны перекупить Чан Кайши и договориться, чтобы он стал нашим союзником в борьбе с коммунистами. Если он вычистит их из армии и пообещает не громить Шанхай, Зеленая банда сама разделается с красногвардейцами. Но для этого моим ребятам нужны пять тысяч винтовок с боеприпасами и пропуска на территорию Международного поселения. Красногвардейцы точно не ждут, что на них могут напасть с стороны иностранных концессий.
— Мне надо посовещаться с коллегами, — упавшим голосом проговорил Стерлинг.
Когда они сели в машину, Олман тяжело вздохнул:
— Если мы вооружим людей Большеухого, они запросто могут присоединится к коммунистам.
— Этого не будет, — заверил его Дон Фернандо. — Коммунисты не станут делить власть в городе с Зеленой бандой и первым делом натравят разъяренную толпу на ее главарей. Ду прекрасно это понимает.
— А если Большеухий сначала расправится с красногвардейцами, а потом с нами? — спросил Стерлинг.
— И этого не будет. Сами подумайте: если Зеленая банда тронет иностранцев, то завтра в гавань войдут корабли Великих Держав, и расстреляют всех к чертовой матери. Кому это надо? Большеухий Ду так же, как и вы, мечтает, чтобы все разрешилось миром.
— Дай-то бог! — нервно усмехнулся Стерлинг. — Ну что ж, надо собирать Муниципальный Совет и принимать решение.

Распрощавшись с Тони и Стерлингом, Дон Фернандо зашел в церковь помолиться за успех предприятия. Он ощущал себя гением дипломатии. Если ему удастся помирить Чан Кайши, Большеухого Ду и иностранцев, Шанхай будет спасен, а у самого Дона появятся надежные связи на самом высоком уровне. Уже никто не посмеет называть его бандитом: он превратится в респектабельного джентльмена, и ему будут рады в лучших домах Шанхая.
“Женюсь! — с восторгом думал Дон Фернандо. — Возьму за себя банкирскую дочку — чтоб и на рояле тренькала и в бассейне ныряла, как рыбка”.
Вспомнив о Даниэле, Фернандо поднял глаза на статую Девы Марии.
— Я мог бы попросить за него, но тогда он заменит меня на переговорах, а это нежелательно. Ты меня знаешь: я добрый человек и никому не желаю зла. Сделай, пожалуйста, чтобы Даниэля просто подержали в тюрьме, а потом выпустили!
Но рассчитывать на это не приходилось. Даже если Стерлинг договорится с Чан Кайши и объявит амнистию для всех пойманных шпионов, это случится не скоро, и к тому времени Даниэля уже расстреляют по закону военного времени.
Ему некого было винить, кроме себя. Он должен был сразу отправиться в Муниципальный Совет, а не шляться бог весть где: тогда бы сегодня вечером он сидел не в камере, а в хорошем борделе и праздновал Рождество в кругу нарядных девиц.
Что касается “Авро”, Дон Фернандо решил продать его правительству в Ухани — большевики испытывали острую нехватку в аэропланах и были готовы платить за них большие деньги.

7.

Каждый номер на верхнем этаже “Гаваны” был обустроен по-своему: французский будуар, каюта на пароходе, конюшня с хомутами на стенах и охапкой сена на полу...
В комнате, доставшейся Дону Фернандо, все было оклеено театральными афишами. Кровать напоминала сцену с тяжелым бархатным занавесом, а в сундуках хранились костюмы на любой вкус.
Юная проститутка, которую Дон Фернандо подцепил в ресторане, была поистине великой актрисой! Девчонка так трогательно изображала невинность, что у Дона щемило сердце.
Она нацепила маску, будто боялась, что ее узнают. Один вихор был прихвачен узлом от завязок и смешно торчал над затылком.
“Хочет казаться взрослой... Делает взрослые вещи... — с пьяным восторгом думал Дон Фернандо. — А сама растерялась: села на кровать и коленки сжала”.
Как эта деточка нравилась ему! Крепкий живот с выступающими по бокам косточками, талии никакой, грудь едва-едва намечалась — будто ей было лет тринадцать-четырнадцать.
Дон Фернандо любил ее нежно: смотрел в ее расширенные зрачки сквозь прорези маски и целовал в темную прядку, прилипшую ко лбу.
— Как думаете, из меня выйдет дорогая проститутка? — спросила девушка, когда все было кончено.
Дон Фернандо прижал руку к груди:
— Вы будете великой шлюхой! Мужчины будут молиться на вас! В смысле, лежа на вас. — Дон представил себе эту картину и загоготал.
Потом он смотрел, как она одевается. Платье ее было нарядное, а бельишко — истертое от бесконечной стирки, словно барышня и не собиралась сегодня работать и пришла в “Гавану” просто повеселиться.
Ох, сколь мудры и изобретательны женщины! Им нет равных в составлении прекрасных иллюзий.
Уходя, Дон Фернандо бросил на кровать сто долларов — пусть у девчонки будет подарок на Рождество!

ГЛАВА 26
ПРОЩАЙ, ШАНХАЙ!

1.

Клим сидел в кресле и с мрачным видом следил за сборами Нины.
— Так куда ты собралась?
— В Ухань.
— Решила заранее сдаться в плен? Не забудь оставить в чемодане место под сухари: в тюрьме всегда кормежка плохая. И папиросами запасись: это первая валюта в местах заключения.
Нина — бледная и разъяренная — повернулась к нему:
— Янцзы патрулируют военные корабли, так что ничего плохого случиться не может. Кроме того, Стерлинг сказал мне, что он уже ведет мирные переговоры с Чан Кайши.
Клим поднялся.
— Ну что ж, счастливого пути! Пиши письма, если будет время и желание.
Нина захлопнула крышку чемодана и затянула ремни. В дверях показался слуга.
— Отнеси вещи! — приказала она ему.
— Могу я узнать, почему ты бросаешь нас с Китти? — все-таки спросил Клим.
— Потому что я не могу жить с человеком, который меня не любит.
— Надо полагать, в Ухани тебя заждался любвеобильный поклонник? Это случаем не Даниэль Бернар?
Не попрощавшись, Нина вышла из комнаты и спустилась в прихожую. Постояла, послушала… Безнадежно: Клим и не думал останавливать ее.

2.

Нина смотрела из окна автомобиля на низкие облака и флаги, трепещущие на ветру.
— Поезжай через авеню Жоффр, — приказала она водителю.
Четыре года назад это была сонная улочка во Французской концессии, а теперь тут кипела жизнь: куда ни посмотришь — везде русские пекарни, парикмахерские и рестораны. Книжная лавка Щербакова с прекрасным выбором книг и журналов, роскошный магазин модной одежды “Балыков и Григорьев”…
Библиотеки, школы, театры, мастерские… Это был мир не сдавшихся людей, которые сумели не только выжить, но и создать из праха маленькую Россию — такую, какой она могла бы стать без большевиков.
Теперь над ней нависла смертельная угроза и бывшие белогвардейцы готовились ее защищать — как свой дом.
Водитель остановил автомобиль, пропуская отряд, марширующий под российским триколором.
— Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Москва, спаленная пожаром,
французу отдана? — выводил запевала, и полсотни голосов подхватили песню.
Нину удивляло собственное спокойствие. Куда она ехала? С кем? С мужчиной, которому она не очень-то доверяла? Что она будет делать в Ухани? Ведь там, по слухам, засели те самые большевики, от которых они с Климом бежали на край света.
“Сильные люди не боятся начинать все заново, — думала Нина. — А я сильная”.
Чему ее научил Шанхай? Тому, что все страхи существуют только в наших головах. Когда-то эмиграция пугала Нину до стылого озноба, но в декабре 1922 года она сделала отчаянный шаг и ринулась навстречу неизведанному. И что же? Оказалось, что она преуспела намного больше других.
“Смелость города берет”, — повторяла про себя Нина, но когда она увидела скошенную трубу “Памяти Ленина”, у нее заныло сердце. Вдоль бортов были установлены стальные щиты на случай обстрела, а на носу и корме под брезентовыми чехлами угадывались тупые рыльца пулеметов.
Война…
Но отступать было поздно, и Нина решительно двинулась к сходням.
На верхней палубе она встретила Дона Фернандо, попыхивающего сигарой.
— Ба, и вы здесь?! — удивился он. — А ваш муж знает, куда вы собрались?
Нина неохотно кивнула — ей было досадно, что Дон Фернандо станет свидетелем ее романа с Даниэлем. Впрочем, это даже к лучшему: пусть расскажет об увиденном Климу.
Время шло, но Даниэль так и не появился. Нина прохаживалась вдоль борта и настороженно косилась на матросов, говоривших по-русски. Уму непостижимо: пару недель назад они были в Советской России — в другом, параллельном мире.
Нина не выдержала:
— Вы не видели мистера Бернара? — спросила она у Фернандо. — Он должен быть на этом пароходе.
Дон странно посмотрел на нее.
— Э-э… Мистер Бернар уже уехал.
— Куда?!
— В Ухань. У него там срочные дела.
Нина охнула: что же делать? Вернуться домой? Мерзавец Даниэль опять поставил ее в глупое положение — куда она поедет без него?
Бросившись вниз по трапу, Нина зацепилась рукавом за поручень и так сильно ударилась локтем, что у нее потемнело в глазах.
Раздался протяжный гудок, якорная цепь с грохотом потянулась наверх, и пароход отчалил от пристани.
Зажимая ладонью ушиб, Нина опустилась на ступеньку: вот и все — она ехала в Ухань. Чему быть, того не миновать.

3.

Нина пыталась угадать, почему Даниэль не сообщил ей, что уехал раньше времени. Ждал ли он ее? Или тогда, в кинотеатре, он просто подшутил над ней?
Чтобы хоть немного успокоиться и забыться, Нина принялась листать новые советские книги, которые она нашла у себя в каюте. Без привычных ятей читать было трудно, но еще сложнее было понять логику авторов. Большевики хотели уничтожить класс эксплуататоров и видели революционную доблесть в травле, грабежах и убийствах “буржуев”. Причем кто есть кто, определяло происхождение человека: если он родился в семье коммерсанта, священника или аристократа, то на нем можно было ставить крест.
Неужели никто не замечал, насколько эта идеология походила на банальный расизм? Время, что ли, такое, что во всем мире люди судят друг друга не по личным заслугам, а по принадлежности к “племени”?
Отложив книгу, Нина подошла к иллюминатору и раздвинула занавески с надписью “Слава труду!” Гудела паровая машина, от борта тянулась мутная, как кисель, волна, на противоположном, чуть присыпанном снегом берегу виднелись заброшенные крестьянские домики.
Интересно, Клим беспокоится о своей жене? Или наоборот рад, что избавился от нее?
— Эй, мадам! — раздался за стенкой голос Дона Фернандо. — Ужин принесли! Я велел все подать в мою каюту: будем вместе лопать, чтоб нескучно было.
Нина усмехнулась: ее шанхайские приключения начались с Дона Фернандо и им же заканчивались.
Взяв с собой сумку с деньгами и документами, она отправилась в гости. Одноглазый посторонился, пропуская ее в узкую дверь.
— Заходите и располагайтесь, как дома! — поприветствовал Нину Дон.
Она села за накрытый стол и вдруг заметила рядом со своим прибором опиумную трубку с серебряной чашечкой в виде головы демона. Только этого не хватало!
— Что же вы не пошли ужинать в кают-компанию? — нервно спросила Нина.
— Вот еще! — проворчал Дон Фернандо. — Знаете, кто с нами едет? Фаня Бородина, жена главного политического советника. Она вместе с советскими дипкурьерами возвращается в Ухань.
Фернандо долго ругал Бородину за то, что она прилюдно назвала его жуликом и лгуном.
— Сама-то Фаня не врет? Сказала властям, что она “мирный житель”, а на самом деле ее послали помогать шанхайским коммунистам.
Нина вспомнила слова Даниэля о том, что скоро в Шанхае будет крайне неуютно.
— Откуда вы знаете Бородину?
— Я много кого знаю. Я вообще очень полезный человек.
Дон показал Нине на трубку.
— Хотите покурим? А то вы вся бледная и несчастная — смотреть больно. Опиум вам пробовать не надо — вы к нему в два счета привыкнете, а вот гашиш для вас — самое то. Поужинаем, расслабимся, а потом можно в постели побарахтаться.
Нина вскочила:
— Да идите вы к черту!
— Ну чего вы из себя недотрогу строите? — укоризненно сказал Фернандо. — До Ухани ехать несколько дней — мы ж тут со скуки умрем! Климу вы не нужны — все знают, что вы давно не ладите друг с другом, а Даниэлю мы ничего не скажем.
Нина похолодела при мысли, что Фернандо расценивает ее как шлюху, которая сбежала от мужа к любовнику. Она молча швырнула салфетку Дону в лицо и вышла из каюты.
Стоило ей вернуться к себе, как он принялся увещевать ее через стенку:
— Я не могу гарантировать, что вы встретите Даниэля в Ухани, а одной вам лучше не ходить по улицам. Там убивают не то что за каракулевую шубу — там вас треснут булыжником по голове и чулки с вас снимут, причем вместе с поясом и панталонами.
Кажется, Дон решил, что если ему не удастся затащить Нину в постель, то можно развлекаться, изводя ее с помощью грязных намеков и похабных песенок:

Душа моя изнемогает —
Горят и сердце и штаны!
И лишь Святая Дева знает,
Какую страсть внушаешь ты!

Нина решила потребовать другую каюту — подальше от Фернандо, но стоило ей выйти в коридор, как она наткнулась на Одноглазого.
— Не туда идешь, — мрачно сказал он и показал на дверь Дона: — Хозяин тебя там ждет.
Нина попятилась. Черт, угораздило же ее вляпаться в эту историю! Ни в какую Ухань она не поедет: надо попросить, чтобы ее высадили на ближайшей пристани, а там она наймет таксомотор или хотя бы повозку и вернется в Шанхай.
Одноглазый схватил Нину за руку, но она вырвалась и побежала по коридору.
В кают-компании горел свет и из-за неплотно прикрытых застекленных дверей доносились голоса. Нина влетела внутрь и тут же закашлялась, поперхнувшись табачным дымом — таким густым, что щипало глаза.
За накрытым столом сидели трое мужчин и толстая темноволосая женщина.
— Откройте окошко — дышать нечем! — велела она по-русски.
Нина покосилась на Одноглазого, маячившего за стеклом.
— Добрый вечер! — произнесла она, натуженно улыбаясь. — К вам можно?
— Конечно, можно! — отозвалась женщина. — Вы из Москвы будете? Меня Фаней зовут, а вас?
Нина догадалась, что Бородина приняла ее за коллегу-большевичку. Кто еще из русских поедет вверх по Янцзы — тем более на советском пароходе?
Ей налили чаю и предложили варенье из смородины.
— Чего этому типу от вас надо? — спросила Фаня, заметив, что Нина то и дело поглядывает на силуэт Одноглазого.
— Я не знаю… Он преследует меня.
Фаня вылезла из-за стола и, громко шаркая стоптанными ботинками, подошла к двери:
— Тебя что, подслушивать прислали? — рявкнула она на плохом английском. — А ну пошел отсюда!
К удивлению Нины, Одноглазый исчез. Она не знала, как благодарить новую знакомую.
— С такими типами пожестче надо! — строго сказала Фаня.
— Если он будет к вам приставать, мы ему в лоб дадим, — пообещал один из дипкурьеров — крепкий молодой человек с густыми пшеничными усами.
Он снял со стены гитару и подкрутил колки.
— Ну, что петь будем?
— “Интернационал”! — предложила Бородина и первой затянула:

Вставай, проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой идти готов.

Нина, оказывается, помнила слова пролетарского гимна: пока они с Климом жили в советской России, эта песня доносилась отовсюду. Но до нее только сейчас дошел истинный смысл “Интернационала”: голодные рабы с кипящими мозгами решились на убийство. Впрочем, ей уже было все равно.
Дипкурьеры наперебой ухаживали за Ниной, и предлагали ей то баранки, то конфеты с портретом — господи помилуй! — председателя ОГПУ Дзержинского.
Фаня смеялась над соратниками:
— Совсем замучили бедную Ниночку! Чего вы лезете к ней? Дайте человеку посидеть спокойно!
Постепенно Нина успокоилась и расхрабрилась. Грустная нелепица: ее пригрели враги, которых она боялась больше всего на свете, а “свои люди”, в том числе и Клим, не хотели ее знать.
Нина просидела с большевиками до утра: они пели песни, рассказывали истории, а потом затеяли игру в преферанс на спички.
Наконец Фаня поднялась из-за стола и сладко зевнула:
— Слушайте, уже светает — пойдемте спать!
И тут над рекой раздался пушечный выстрел.

4.

Белогвардейцы вступали в армию генерала Собачье Мясо с тем, чтобы возродить белое воинство. Какое там! Из-за недостатка денег, повсеместного воровства и проклятого расового вопроса организовать ничего не удавалось. Русские и китайские офицеры беспрестанно грызлись между собой, а тылы съедала всеобщая неразбериха и пьянство.
Интенданты за взятки покупали несвежие продукты, и половина армии страдала от болезней. Медицинская помощь почти не оказывалась, с оружием и вовсе была беда — стволы износились до последней степени. Из каждых четырех горных орудий два никуда не годились; из шестнадцати пулеметов семь можно было отправлять на свалку.
Только на бронепоезде “Великая стена” еще сохранялось подобие порядка; в остальных частях бойцы интересовались не тем, где находится противник, а тем, где хранятся запасы продовольствия.
Феликс сидел на бревне, курил самокрутку и смотрел на алое солнце, встающее над Янцзы. Невдалеке суетились китайские артиллеристы: вышел приказ срочно переправить пушки на другой берег.
Рядом с Феликсом опустился отец Серафим — заросший, косматый, в ватнике с повязкой Красного Креста на рукаве.
— Ну, что слышно? Денег дадут или как? Совсем совесть потеряли: пять месяцев жалование не платят.
— Собачье Мясо думает, что мы будем служить за еду, — мрачно проговорил Феликс.
Русским наемникам некуда было деваться, и они давно уже дрались не за деньги, а за возможность протянуть еще один день. Тех, кто попадал в плен к солдатам НРА, водили на проволоке, продетой сквозь уши, и после долгих пыток убивали.
Феликс поднял голову и увидел, как из-за излучины реки показался небольшой пароход.
Среди артиллеристов поднялась суета.
— Видите красный флаг на корме? — крикнул, пробегая мимо, китайский офицер. — Это советское судно! Его надо остановить — оно наверняка везет продовольствие в Ухань!
Китайцы дали предупредительный залп, и пароход встал посреди реки.
Феликс, как знаток русского языка, вызвался проводить досмотр.
Поднявшись на борт, он велел капитану подать транспортные накладные, но по бумагам выходило, что “Память Ленина” идет в Ухань за чаем, а в трюмах у него — запчасти для электростанции.
— Какой чай может быть в Ухани? — разозлился Феликс. — Там жрать нечего!
Он повернулся к солдатам:
— Начинайте обыск. Команду под арест, всех пассажиров собрать в кают-компании.

5.

Дверь в каюту Дона дрожала от нетерпеливых ударов.
— Открывайте! — орал кто-то с русским акцентом.
Фернандо никак не ожидал, что солдаты Собачьего Мяса могут остановить “Память Ленина”: между пекинским правительством и СССР были заключены торговые соглашения, и, несмотря на войну, советские суда беспрепятственно плавали по рекам Китая.
Дон заметался по каюте. Если люди Собачьего Мяса обнаружат в трюме аэроплан, дело могло кончиться расстрелом.
Раздался тяжелый удар, треск, и дверь слетела с петель. В каюту ввалился высокий горбоносый парень с револьвером в руках; позади него толпились китайские солдаты.
Фернандо поспешно протянул им паспорт:
— Я подданный Мексики! У меня есть право экстерриториальности!
Парень просмотрел документы и с ухмылкой перевел взгляд на Дона.
— Фернандо Хосе Бурбано? Вот так встреча!
Дон совсем струхнул.
— Вы меня знаете?
— Кто ж тебя не знает? Я служил в полиции Международного поселения: у нас твоя фамилия то и дело мелькала в сводках.
Фернандо прижал руки к груди.
— Да это клевета! Я честный коммерсант, у меня радиостанция в Шанхае…
Но парень не дал ему говорить:
— Что ты делаешь на советском пароходе?
— Выполняю секретное задание мистера Стерлинга. Мне велели договориться с Михаилом Бородиным об эвакуации иностранных беженцев из Ухани. Кстати, вы знаете, что его жена находится здесь, на пароходе?
— Ты чего несешь? — нахмурился парень. — Мы просмотрели списки пассажиров…
— Так она по поддельным документам едет!
Парень схватил Дона за плечо и поволок его в кают-компанию, где уже собрались насмерть перепуганные пассажиры.
Привалившись к стене, Фернандо в тоске поглядывал на бледных большевиков. Нина тоже была тут: она сидела на диване и тряслась, как от озноба.
Где-то внизу заколотили железом о железо — в трюме начался обыск. У Дона покатилось сердце: “Ну все, сейчас найдут аэроплан!”
В кают-компанию вошел китайский офицер и через переводчика спросил женщин:
— Кто из вас мадам Бородина?
Нина взглянула на Фаню, но та промолчала.
— Я не советую вам запираться, — сказал Дон Фернандо. — Если китайцы подумают, что вы — мелкая сошка, вас попросту утопят, чтобы вы не вздумали жаловаться на произвол.
Фаня выступила вперед.
— Ну я Бородина. А в чем дело?
Китаец перевел взгляд на Нину.
— А это кто?
— Моя кузина. Хочу предупредить: если с наших голов упадет хоть волос, у вас будут большие неприятности!
— Вы подтверждаете слова этой дамы? — спросил китаец у Нины.
— Д-да, — с запинкой ответила та.
Горбоносый парень вернулся в кают-компанию и, ни слова не говоря, вытащил Фернандо в коридор.
— Кому принадлежит разобранный аэроплан в трюме? — прошипел он, ухватив Дона за воротник.
— Я… я не знаю…
— Врешь! Мне матросы сказали, что это ты заправлял погрузкой!
Парень подсунул Дону какую-то бумагу.
— Тут сказано, что хозяйкой “Авро” является Ада Маршалл. Я лично знаком с этой девушкой: у нее нет денег на чулки — не то что на аэропланы!
Фернандо в панике оглянулся на застекленную дверь, за которой виднелась сжавшаяся фигура Нины.
— Это все она! Если вы служили в полиции, то должны знать, что мисс Купина занимается контрабандой оружия. Верно, она переписала груз на вашу знакомую, чтобы использовать ее как подставное лицо. У нее наверняка была договоренность с матросами: в случае чего — оболгать невинного пассажира!
— Это ты про жену Рогова?
Час от часу не легче — кажется, все русские в Шанхае знали друг друга!
— Клим давно выгнал эту тварь за то, что она изменяла ему с Даниэлем Бернаром, — придушенным голосом произнес Фернандо. — Ее любовника неделю назад арестовали в Шанхае за шпионаж, а ей удалось бежать. Кстати, вы знаете, что мисс Купина является родственницей Бородиной? Она только что в этом призналась!
Парень выругался по-русски.
— Откуда ты все знаешь?
— Я вообще очень полезный человек! — Дон попытался улыбнуться. — Вы можете направить телеграмму в шанхайский Муниципальный Совет: мистер Стерлинг подтвердит, что он послал меня в Ухань.
— Направим, не беспокойся, — пробормотал парень, выпуская воротник Дона. — Если ты соврал, мы отрубим тебе голову, а если Стерлинг все подтвердит, можешь ехать, куда тебе надо.
Он замолчал, и лицо его немного смягчилось.
— За Бородину и ее родственницу спасибо. Без тебя мы бы в жизни не догадались, что это за птицы.
— Не за что! — Дон Фернандо заглянул ему в глаза. — Мой вам совет: если вы хотите, чтобы Аду Маршалл не привлекли к делу, лучше заранее уничтожить все документы на “Авро”. А в протоколе напишите: “Аэроплан изъят у вражеской лазутчицы Нины Купиной”.
Парень кивнул и препроводил Дона назад в кают-компанию.
От облегчения у Фернандо ослабло все тело: ему хотелось упасть на колени и благодарить Святую Деву за чудесное спасение.
“А мисс Нина сама виновата — нечего было ломаться и сердить меня! — подумал Дон и, подняв глаза к потолку, начал молиться: — Святая Дева, Ты же видишь — бес попутал! Но я все отмолю: денег на новую ризницу пожертвую… Только не отрекайся от меня, ладно? Мне без Твоей помощи никак нельзя!”

ГЛАВА 27
ДРЕВНЯЯ СТОЛИЦА

1.

Блокнот “Для эскизов”

Китти то и дело спрашивает меня, когда вернется мама, а я отвечаю, что не знаю. Она злится: “А почему ты не знаешь? Ты должен знать!”
Как объяснить трехлетней девочке, что с нами случилось?
Мы с Ниной встретились, когда весь мир вокруг рассыпался в прах, и мы оба искали прекрасное и безгрешное существо, которое полюбит нас и спасет от бедствий. “Любовь все побеждает” — нас так учили.
Увы, идеальных людей, как и дистиллированной воды, в природе не существует, и со временем наш религиозный восторг сменился недоумением: мы вдруг обнаружили, что не являемся святыми и, соответственно, не подходим на роль ангелов-хранителей.
Чувствуя себя обманутыми, мы начали мстить друг другу за несбывшиеся мечты. Я выиграл эту войну и заполучил все трофеи — от дома до права воспитывать Китти.
А дальше что?
Я хожу на работу, сообщаю гражданам плохие новости, а после пытаюсь поднять им настроение с помощью новомодной песенки “Надеюсь, что ты счастлива теперь”. С выдуманной девушкой Анной покончено, и, хотя публика настойчиво требует ее возвращения, у меня нет ни сил, ни желания ею заниматься.
Каждый день секретарь вручает мне стопку писем от юных барышень, которые утверждают, что любят меня. Я мечтал, чтобы меня ценили? Я хотел преданности и искренних чувств? Получите — распишитесь. Воистину Господь — великий насмешник!
В китайском городе постоянные стычки вооруженных банд, в иностранных концессиях все заняты размещением белых беженцев с юго-запада. Только за январь 1927 года их прибыло больше восьми тысяч.
Единственная хорошая новость: в порт начали приходить суда с подкреплениями — в основном это туземные войска из Индии. У нас зима, а они приехали в шортах и рубахах с короткими рукавами, и после ночи в неотапливаемых казармах почти все подкрепление слегло с простудой.
Жители иностранных концессий не знают, как им ублажить военных. Они изо всех сил стараются проявлять гостеприимство — в надежде, что солдаты охотнее будут сражаться за Шанхай. Все женское население шьет теплые штаны и куртки; в церкви Святой Троицы читают познавательные лекции, в Американском клубе открыт круглосуточный ресторан, где самые лучшие блюда продаются за гроши.
Каждую ночь во Французском спортивном клубе, в “Маджестике” и “Астор-Хаусе” гремят балы. Девушки флиртуют с офицерами и с надеждой заглядывают им в глаза: “Вы ведь не оставите нас, правда?”
А мне, честно говоря, на все уже плевать — гори оно огнем! Если бы не Китти, я бы пошел добровольцем на бронепоезд “Великая стена”. Солдаты Чан Кайши или красногвардейцы непременно его подорвут — что, собственно, и требуется.

2.

Члены Шанхайского клуба приняли Клима в свои ряды — вот она, вершина счастья!
Парадная лестница из белого сицилийского мрамора, ресторан, где подается прекрасный ростбиф, седло барашка и пирог с почками. К услугам членов клуба — сорок комнат, армия прислуги и газеты, отглаженные утюгом — дабы их было приятнее держать в руках.
Главной достопримечательностью Шанхайского клуба являлся знаменитый “Длинный бар” из красного дерева. Чем ближе ты сидишь к окну, тем выше твое место в клубной иерархии. Согласно обычаю, у самого подоконника были места лоцманов, знавших все мели на Янцзы. Директора крупных компаний и банков шли следом, а в середине и с краю могли располагаться люди попроще — вроде Клима Рогова.
За окнами быстро сгущались грустные зимние сумерки. Седой официант зажег свечи в толстостенных стаканах, стоявших на барной стойке.
Клим в одиночестве потягивал розовый джин и прислушивался к голосам, доносившимся из зала заседаний:
— Для обороны города потребуется не меньше дивизии…
Достав из кармана монету, Клим положил ее на край стакана со свечой. На аверсе были изображены феникс и дракон — символы счастливого союза инь и ян, женского и мужского начала.
Немного подождав, Клим столкнул нагревшуюся монету себе на ладонь: боль была такой, будто кисть пробили ножом. Прикрыв глаза, Клим терпел ее, отбывая заслуженное наказание. Пусть останется шрам на память.
Послышались шаги, и в бар влетел взволнованный Тони Олман.
— Мистер Рогов! Как хорошо, что я вас застал! У меня только что был Дон Фернандо: он сказал, что солдаты Собачьего Мяса арестовали Нину и отвезли ее в нанкинскую тюрьму.
Клим вздрогнул, и монета, звеня, покатилась по барной стойке.
— Кажется, вашу жену подозревают в помощи коммунистам, — добавил Тони. — Я уже ничего не понимаю! Как Нина оказалась в Нанкине?
— Я ее отговаривал, но она все равно поехала. — Клим замолчал, пытаясь собраться с мыслями. — Вы поедете со мной в Нанкин?
— Сейчас там войска Собачьего Мяса, а они вконец озверели с голодухи и отчаяния. Но, с другой стороны, Янцзы патрулируют британские корабли…
— Вы поедете со мной? — с усилием повторил Клим.
Тони развел руками:
— Тамара меня не простит, если я брошу Нину в беде. Да я и сам себя не прощу.

3.

Состав до Нанкина отправлялся в одиннадцать ночи. Клим и Тони взяли купе на двоих, но на одном из полустанков в поезд набились сотни солдат и кули, ехавших возводить укрепления.
Вагон тут же наполнился запахом чеснока, пота и дешевых папирос; чистенькая уборная за тридцать минут была совершенно загажена. Теперь, чтобы добраться до нее, надо было перешагивать через наваленные на пол мотыги и уснувших людей.
Купе Клима и Тони заняли шестеро вооруженных солдат. Рассевшись на диванах, они принялись давить вшей в складках рубах и играть на пальцах в “Камень, ножницы, бумагу”. Каждые несколько минут дверь с грохотом отлетала в сторону, и в проеме появлялись разносчики с горячим чаем, арбузными семечками и зелеными ломтиками маринованных яиц.
Протестовать не имело смысла. Клим с бешенством смотрел, как солдаты жрали, смачно рыгали и плевали на пол. Один из них спал с открытым ртом, другой, нимало не стесняясь, достал из мешка спиртовку и спичечную коробку с опиумом. Насадив комок грязно-коричневой смолы на шильце, он слегка подпалил его на огне, а потом переложил в трубку, которая тут же пошла по кругу.
Тони поднял раму, чтобы свежий ветер хоть немного проветрил купе. Стучали колеса, за окном проносились искры из паровозной трубы, пахло угольной гарью. Вскоре солдаты захрапели, неловко положив головы куда придется, а Клим все смотрел на трепещущую закопченную занавеску и думал о Нине.
Перед отъездом он встретился с Фернандо. По словам Дона, Нина ехала в Ухань к своему любовнику, но солдаты остановили ее пароход, разграбили багаж, а пассажиров сдали властям.
— Она, конечно, первостепенная стерва, но мне ее все равно жалко, — сказал Дон. — Я заплачу Тони Олману, чтобы он вытащил вашу Нину из тюрьмы, — пусть это мне зачтется на том свете.
Когда Дон Фернандо услышал, что Клим тоже собрался в Нанкин, с ним чуть припадка не было.
— Куда тебя несет?! — орал он. — Тебе мало того, что она разбила твое сердце?
Действительно, ради чего надо было трястись в переполненном вагоне, слушать солдатский храп и опасливо коситься на винтовку в руках спящего парнишки? Она заряжена? Нет? Ее ствол был направлен прямо на Клима.
“Можно сколько угодно геройствовать: награды в любом случае не будет, — думал Клим. — Если я и спасу Нину, то не для себя и не для Китти, а для Даниэля Бернара”.
Впрочем, глупо было задаваться вопросом “Что я с этого получу?” Клим уже получил десять лет страстной любви — а это не так мало.

4.

В семь утра поезд подкатил к пригороду Нанкина, где располагались вокзал, порт и торговые предприятия. Наняв велорикшу, Клим и Тони направились в город.
Когда-то Нанкин был одной из величайших столиц мира, но пятьсот лет назад императорский двор перебрался в Пекин, и город постепенно пришел в упадок. От двухмиллионного населения осталось двести тысяч; на месте бывших кварталов темнели голые поля и шелестели бамбуковые рощи. Древние каналы давно высохли, и поперек улиц возвышались каменные мосты со скульптурами львов, давно истребленных в Китае. Однако величественная городская стена, самая протяженная в мире, все еще стояла, почти нетронутая временем, и на ее сторожевых башнях развевались цветастые флаги.
Тони увидел колонну арестантов с деревянными колодками на шеях и начал рассказывать Климу о том, что китайцы делают со своими преступниками. Многие казни были официально отменены, но судьи до сих пор развлекали и запугивали народ публичными экзекуциями — от закапывания живьем до срезания мяса по кусочку, пока не обнажатся кости.
Клим и слушал и не слушал. Зрение, слух и обоняние выхватывали ничтожные детали: Тони засмеялся, и от его верхних зубов к нижним протянулась ниточка слюны; из открытого окна послышался звук упавшей кастрюли; из корзины в ногах донесся нестерпимый запах копченой колбасы. Это была тюремная передача: по совету Тони Клим взял для жены продукты, теплое шерстяное одеяло, чулки, средство от клопов, англо-китайский разговорник и дезинфицирующее средство… Господи, как все это было неприменимо к Нине!
— А еще преступников сажают в бамбуковые клетки… — продолжал Олман, совсем забыв, кому и что он говорит.
— Заткнитесь, Христа ради! — рявкнул на него Клим и так стиснул руку Тони, что тот взвыл.

Начальник городской тюрьмы объяснил, что пароход “Память Ленина” был затоплен посреди Янцзы, команду в кандалах посадили в яму, а Фаню Бородину и ее сообщников уже отправили в Пекин.
— Ну что ж, здесь нам делать нечего, — сказал Тони, выйдя на улицу. — Поехали домой.
Клим молчал всю дорогу до вокзала. Молчал, пока Тони без толку бегал от кассы к кассе: железнодорожные служащие внезапно забастовали и все было закрыто. Молчал в порту, глядя на присыпанные снегом холмы и серые громады военных кораблей. Небо было низким — будто на землю упало мягкое войлочное одеяло.
— Кажется, мы тут застряли, — проворчал Тони. — Следующий рейс до Шанхая будет только послезавтра.
Единственный на весь город европейский отель оказался занят офицерами кавалерийского полка. В китайских гостиницах и подавно не было мест — все заполонили беженцы.
Тони и Клим вернулись в тюрьму и попросили начальника приютить их. Тот удивился, но все-таки выделил им камеру с печкой и даже без клопов.
— Здесь безопаснее, чем в гостинице, — сказал Тони и, осекшись на полуслове, участливо заглянул Климу в глаза: — Как вы?
Тот отер ладонями лицо.
— Ничего. Все в порядке.
Они поужинали припасами из корзины, Тони лег и сразу захрапел, а Клим еще долго не мог уснуть.
Странное это чувство, когда самое дорогое, что у тебя есть, в глазах остальных не стоит ни гроша.
Странное это чувство, когда ты вдруг осознаешь, что у тебя самое дорогое, — так ощущают внезапную нехватку воздуха.
Раньше, когда Нина уходила, когда Клим сам уходил, всегда имелся подстрочник: я могу вернуть и вернуться. Сейчас — беспомощность раненного в живот. Болевой шок, острое понимание, что из тебя вырвали кусок плоти и это необратимо. Учись, дорогой мой, жить с ампутированной сердцевиной.

Утром Клим и Тони проснулись, услышав ружейные выстрелы. Олман в одних кальсонах вылетел в коридор:
— Что случилось?!
Навстречу ему бежал начальник тюрьмы.
— Не выходите на улицу! — вопил он. Глаза его были полны ужаса. — Солдаты НРА ворвались в город!

ГЛАВА 28
БРОНЕПОЕЗД “ВЕЛИКАЯ СТЕНА”

1.

Каждый день в Шанхай прибывали все новые и новые суда с подкреплениями, и в заведении Марты гульба шла круглосуточно. Хозяйка вычисляла наиболее состоятельных гостей и “по секрету” сообщала им, что ночью в в “Гавану” приходит девушка в маске — платья все заграничные, из Европы, в ушах — бриллианты. А как танцует — умереть можно!
— И кто она? — заинтересованно спрашивал клиент.
— Аристократка! Даму из общества всегда по манерам видно. Она, представьте, сама выбирает себе мужчину.
— Неужели?
— Истинная правда! И уж если выберет — тому счастье. Танцует с ним, заказывает шампанского, а потом они уходят наверх... У богатых, знаете ли, свои причуды. Она никому не говорит своего имени, и мы зовем ее Мессалина — как римскую императрицу, которая из озорства переодевалась в проститутку.
Клиенты были уверены, что мадам нарочно придумала эту историю, но все равно приходили посмотреть на девушку в маске. Она появлялась в полночь: бледная, с кроваво-красными губами и в платье с разрезом до середины бедра. За ней следовал негр в тюрбане и с кривой саблей в ножнах.
Оркестр замолкал, и все взгляды устремлялись на Мессалину. Наконец она протягивала руку растерявшемуся счастливчику:
— Добрый вечер!
Марта ревниво оберегала тайну Мессалины: такси-гёрл и обслуге строго-настрого запрещалось знакомиться с ней. Клиентов тоже предупреждали: если кто попытается сорвать с нее маску — тому голова с плеч. Когда незнакомка запиралась с клиентом в номере, у дверей вставал ее телохранитель с обнаженной саблей в руках.
Перед рассветом Мессалина исчезала, а Марта запирала в сейф мятые купюры. Внезапный отъезд Бэтти принес ей немалые убытки, и она больше не хотела рисковать. Девушка в маске — это было гениальное изобретение: если она выскочит замуж или, не дай бог, вскроет себе вены, ее всегда можно заменить другой барышней.

2.

Когда НРА приблизилась к Шанхаю, красногвардейцы подняли мятеж и заняли районы вокруг Северного вокзала. Губернатор бежал, дорога на город была открыта, однако солдаты Чан Кайши почему-то не спешили на помощь восставшим.
В “Гаване” всю ночь обсуждали тайные намерения южан, но разобраться что к чему было невозможно.
Наконец гости разошлись, и Марта с Адой отправились наверх, в хозяйский кабинет. Марта включила настольную лампу и принялась отсчитывать Аде гонорар:
— Двадцать, тридцать, сорок...
Пухлые руки ловко раскладывали купюры портретами вверх.
— Я не понимаю, о чем думают наши мужчины, — ворчала хозяйка. — В городе восстание, враг у ворот, зато половина иностранных офицеров гуляла сегодня по борделям. Я, конечно, ничего не имею против, но…
Она не договорила: послышался мощный раскат, и во всем квартале зазвенели стекла.
— Это бронепоезд “Великая стена”! — ахнула Марта, с тревогой глядя в окно. — Он сейчас ходит в районе Северного вокзала.
Побледневшая Ада сгребла деньги в сумку и торопливо застегнула пальто.
— Мне надо идти!
— Куда? Вернись! — крикнула ей вслед Марта, но та уже выскочила из дома.
Несмотря на ранний час, улица была запружена народом. Свистели полицейские, мимо мчали пожарные машины. Полнеба загораживало огромное облако дыма.
Ада заметила свободную коляску рикши.
— Мне надо к Северному вокзалу!
Кули покачал головой:
— У вокзала стреляют — туда даже военные не суются.
Ада кинулась к прохожему, ведущему за руль велосипед.
— Продайте мне его! Сколько вы хотите?
Заплатив за ржавую рухлядь пятьдесят долларов, она — как была в нарядном платье, меховом жакете и ботинках на каблуках — села в седло и помчалась вдоль по улице.

3.

Командование велело передвинуть бронепоезд в направлении Нанкина, но оказалось, что в десяти милях от города пути разобраны, а насыпь срыта.
“Великой стене” пришлось дать задний ход, и когда красногвардейцы обстреляли ее, полковник Котляров приказал ответить артиллерийским огнем. Тяжелые орудия разнесли сотни лачуг, а начавшийся пожар довершил дело. Вскоре вдоль железнодорожного полотна остались лишь обгорелые руины.
Вернувшись на Северный вокзал, Котляров созвал офицеров в штабной вагон:
— В китайском городе резня и грабеж. Красногвардейцы захватили полицейские участки и оцепили кварталы вокруг вокзала. Подкреплений не будет, а отступать нам некуда: пути разобраны и спереди, и сзади.
Офицеры склонились над китайской картой, где поверх иероглифов были написаны русские названия предместий.
— Днем красногвардейцы вряд ли осмелятся атаковать, — сказал Феликс Родионов. — А ночью устроят тут ад с припеком и будут ждать, пока у нас кончатся боеприпасы.
Котляров оглядел офицеров.
— Какие еще будут мнения?
Все загомонили: кто-то предлагал послать за помощью к иностранцам, кто-то — вступить в переговоры с командованием НРА.
— Сдаваться в плен — это идти на верную смерть, — отозвался Котляров. — Как стемнеет, будем отходить в направлении иностранных концессий.
Он промокнул лоб рукавом и на вспотевшей коже остался черный след от копоти.
— Борисов, вам сформировать группу добровольцев, которая будет прикрывать отход.
— Слушаю, господин полковник!
— Пирогов, всем выдать паек на два дня и провести инструктаж. Родионов, вы должны добраться до Международного поселения и договориться, чтобы наших бойцов пустили за баррикады.
— Слушаю, господин полковник!
Феликс вышел из вагона и ступил на платформу, обшитую тяжелой корабельной броней. Солдаты из пулеметного расчета поднялись ему навстречу.
— Разрешите обратиться, господин капитан! Что говорят-то?
— Будем пробиваться к союзникам, — буркнул Феликс.
Пахло гарью. Хлопья пепла летали в воздухе, как черные снежинки.
По платформе загрохотали сапоги, и к Феликсу подбежал отец Серафим.
— К тебе Ада приехала!
— Кто?!
— Она ждет тебя — там, на перроне.
Феликс выскочил из вагона и сразу увидел ее, стоящую в компании двух стрелков.
— Жив! — взвизгнула Ада и бросилась ему на шею. — Родной мой!
Он обнял ее трясущимися руками.
— Ой, дура! — горестно вздохнул отец Серафим. — Ты зачем сюда приехала?
— Я смотрю — она на велосипеде по перрону едет, — возбужденно рассказывал часовой. — Думал, шпионка какая, хотел ее подстрелить, а потом слышу — она по-русски кричит.
Феликс растерянно перебирал пальчики Ады.
— Что же мне теперь с вами делать?
— Я не могла без вас... — повторяла Ада.
Вокруг столпились солдаты.
— Уйдите все! Не стойте над душой! — взмолился Феликс.
Как быть? Отправить Аду назад через горящие, наводненные мародерами кварталы?
Совсем близко загрохотал пулемет.
— В укрытие! — крикнул Феликс и, схватив Аду за руку, втянул ее в вагон.
Тяжело дыша, они сели на тюки с песком, наваленные вдоль стены. Бронепоезд дернулся и, гремя, покатил по рельсам.
— Почему вы раньше не писали мне? — всхлипывала Ада. — Я так ждала! Так ждала!
Феликс обнял ее.
— Я человек военный: меня могли прихлопнуть в любой момент. Чего, думаю, вас зря беспокоить? А не убили бы, я б к вам вернулся.
Душа Феликса разрывалась от жалости к Аде, к себе и к боевым товарищам, которые непременно погибнут в ближайшие несколько часов. За что они боролись? Кому нужна их смерть?
Ответа не было.

4.

Весь день бронепоезд передвигался по оставшемуся отрезку путей и обстреливал развалины, в которых засели красногвардейцы. Когда стемнело, Котляров приказал Феликсу готовиться к высадке:
— Ну, с богом! Скажите англичанам, что нас шестьдесят четыре человека и среди нас есть опытные артиллеристы, пулеметчики и военные инженеры. Мы можем влиться в состав Русского волонтерского полка и защищать иностранные концессии.
Машинист сбавил скорость, и Феликс с Адой выпрыгнули из вагона.
Скатившись вниз по насыпи, Ада вскрикнула: что-то холодное полоснуло ее по руке. Феликс зажал ей рот:
— Тихо!
Они побежали прочь от железной дороги. Под ногами хрустело битое стекло, из-за дыма было трудно дышать, а сквозь подошвы ботинок чувствовался жар тлеющих углей.
Несколько раз Феликс и Ада натыкались на неведомые отряды: кто это были — красногвардейцы, полицейские или солдаты губернатора, понять было невозможно.
— Если нас арестуют, будем говорить, что мы заблудились в китайском городе, — шепнул Феликс Аде и, помолчав, добавил: — Вы... то есть ты… пойдешь за меня?
Ада сжала его руку.
— Да! Мы поедем в Америку…
Феликс растрогано смотрел на ее лицо, освещенное пламенем пожара.
— Потом... все потом… — проговорил он и быстро поцеловал Аду в щеку.

5.

Холодный дождь — лучший полицейский на свете. Всю ночь гремела стрельба, но к утру все стихло, и на улицах не осталось никого, кроме патрульных и очередей у газетных стендов, где вывешивали списки убитых.
Кто победил? Чем кончилось дело? — никто не знал. На мостовой валялась серая форма губернаторских солдат и красные повязки палачей.
Пропускной пункт на Баундэри-роуд вторые сутки осаждала толпа беженцев, мечтавших пробраться на территорию иностранных концессий. Поникшие шляпы и унылые зонты заполняли всю улицу.
Позади баррикады из мешков с песком стоял броневик. На него время от времени забирался британский офицер с зонтом и рупором в руках.
— Повторяю еще раз! — кричал он. — Китайским полицейским и военнослужащим входить на территорию иностранных концессий не разрешается. Запрещено носить флаги, транспаранты и любые вещи агитационного характера на любом языке. Запрещена любая военная форма, кроме перечисленных ниже...
Ада слушала его, с тоской глядя на обмотанные колючей проволокой ворота. Она была перемазана сажей с головы до пят; с волос стекали капли дождя, а на руке горел воспалившийся порез.
Феликс так и не смог выполнить поручение Котлярова: они с Адой два дня без толку метались вдоль оцепления. Из-за русского акцента их принимали за большевиков и гнали, обещая пристрелить. Точно так же от одного пропускного пункта к другому бегали брошенные солдаты губернаторской армии — израненные, голодные и продрогшие до костей.
Накануне Феликс и Ада встретили трех офицеров с “Великой стены”.
— Все кончено, — сказали они. — Красногвардейцы подорвали бронепоезд и перебили всех наших. Кажется, только мы и спаслись.
— А как же отец Серафим? — ахнула Ада.
— Получил пулю в голову.
На Баундэри-роуд Феликс увидел стоящего в карауле Джонни Коллора, и тот пропустил его за ворота — переговорить с начальником поста.
— Я добуду вам пропуска! — пообещал Феликс Аде и офицерам, но прошел час, другой, а его все не было.
Наконец британского офицера на броневике сменил Джонни Коллор.
— Представители белой расы, в том числе русские военнослужащие, могут войти на территорию Международного поселения! — крикнул он в рупор.
Толпа всколыхнулась. Китайцы, знающие английский язык, начали переводить его слова.
В воротах показался Феликс.
— Иди сюда! — позвал он Аду.
Она кинулась к нему, но стоявший рядом китаец схватил ее за плечо.
— Все вместе пойдем! — рявкнул он злобно.
Русские офицеры заспорили с ним; началась драка, крик, визг. Выбежав за ворота, Феликс попытался прорваться к Аде, но десятки рук оттащили его в сторону. Китаец вытянул из ножен саблю, взмахнул, и что-то горячее брызнуло Аде на щеку. Толпа, взвыв, отпрянула, и Феликс упал с разрубленной шеей.
— К воротам! — закричал кто-то по-русски и поволок Аду за собой.
Поверх голов громко застучал пулемет, толпа кинулась врассыпную, и русские офицеры успели втащить Феликса за ограждение.
Его положили на плащ-палатку и отнесли в брошенный кондитерский магазин неподалеку. Ада билась в руках Джонни, но он не давал ей приблизиться к медикам, колдовавшим над Феликсом.
Их усилия ни к чему не привели: через час он умер.

ГЛАВА 29
НАНКИНСКИЙ ИНЦИДЕНТ

1.

За время, проведенное в камере-одиночке, Даниэль многое передумал. Сначала была дикая злоба: на себя, дурака, и на Нину — он был уверен, что именно она донесла на него в полицию.
Затем пришел страх смерти — Даниэль отравился тюремной баландой, и его несколько дней беспрерывно рвало. Он попросил Эдну о помощи, но та ничего не ответила. Охранник, отнесший ей записку, сказал, что его не пустили на порог. Даниэлю не полагалось ни докторов, ни лекарств и ни сочувствия.
При обыске у него не отобрали нэцкэ с изображением волшебной лисички: невежды-полицейские решили, что это один из грошовых амулетов, которые во множестве продаются на базарах. Через охранника Даниэль отправил нэцкэ знакомому врачу, любителю древностей, и тот прислал ему лекарственные порошки. Сама того не ведая, Нина спасла Даниэлю жизнь.
Его дело так и не дошло до суда: следователям и прокурорам было некогда — они целыми днями маршировали на учениях волонтерского полка. К извечной бюрократической волоките добавилась проблема подсудности: кто и по каким законам должен судить Даниэля Бернара?
Чтобы не возиться с ним лишний раз, его передали китайским властям, но стоило НРА появиться на подступах к Шанхаю, как надзиратели открыли камеры и разбежались кто куда.
Выйдя за ворота тюрьмы, Даниэль побрел по запруженным народом улицам. Знамена и портреты Чан Кайши виднелись во всех окнах, во всех витринах. Откуда они взялись? Ведь совсем недавно Шанхай замирал от страха перед вторжением — во всяком случае тот Шанхай, который был знаком Даниэлю.
Теперь у каждого второго китайца имелись значки или нашивки с эмблемой партии Гоминьдан — белым солнцем на голубом поле. Лотошники бойко торговали папиросами с патриотической символикой на пачках: оказалось, что табачные фабриканты заранее приготовились к падению Шанхая и выпустили подходящий к случаю товар.
Лица прохожих были счастливые, глаза блестели.
“Национализм вытворяет с людьми забавные штуки, — с усмешкой думал Даниэль. — Простым людям хочется чем-то гордится, хотя бы принадлежностью к народу, способному напугать чужаков. Чан Кайши прищемил хвост “белым дьяволам” и в одночасье превратился из бандита в отца нации. И кому какое дело, что в реальности этот господин разорил и погубил несчетное количество китайцев?”
Вскоре Даниэль сидел в квартире своего шифровальщика, сына немецкого пастора и китаянки.
— Где вы пропадали? — ахал тот. — Мы с ног сбились, разыскивая вас!
Даниэль объяснил, что с ним случилось, — разумеется, не упомянув о Нине.
Шифровальщик принес ему кусок мыла и смену одежды.
— Приводите себя в порядок и отдыхайте! Я доложу в Берлин, что вы вернулись в строй.

2.

Нескольких дней Даниэль собирал информацию о том, что приключилось в городе. Дон Фернандо рассказал ему о захвате парохода “Память Ленина”.
— Стерлинг дал телеграмму, что я свой человек, и меня отпустили, а мадам Нину взяли под стражу.
— Она поехала за мной в Ухань? — изумился Даниэль. — Я думал, это Нина на меня донесла…
— Да бог с тобой! Она в тебя влюбилась, как кошка. Когда ты исчез, мы с ней все морги оббегали — у меня даже сердце из-за тебя начало болеть! А я ведь еще должен был спасти город.
Даниэль почувствовал, как тепло разливается у него по груди.
— А где сейчас Нина?
— Понятия не имею, — скорбно отозвался Дон. — Пропала дамочка!
По словам Фернандо, он усадил за переговоры людей Чан Кайши, Большеухого Ду и Стерлинга, и они сошлись на том, что бандиты и иностранцы дадут Гоминьдану денег в обмен на разрыв с коммунистами.
Было решено, что НРА подождет, пока красногвардейцы и солдаты губернатора перебьют друг друга, а потом беспрепятственно войдет в город. Штурма концессий не последовало; более того, Чан Кайши договорился с “белыми дьяволами” о сотрудничестве и некоторых уступках.
Китайцам разрешили ходить в городские парки Международного поселения, и в течение нескольких дней на Банде стояли громадные толпы из желающих попробовать запретный плод. Полицейские-сикхи следили за порядком: “Гуляем, не задерживаем очередь! Посидели на лавочке — дайте другим!”
Для коммунистов — как русских, так и китайских — все это было как гром среди ясного неба. Пытаясь спасти положение, Михаил Бородин призвал не подчиняться предателю Чан Кайши, но красногвардейцы не могли воевать с объединенными силам иностранцев и Гоминьдана. Стало ясно, что никакой пролетарской революции в Китае не будет — во всяком случае пока.
Для Германии это была патовая ситуация. Даниэль не участвовал в переговорах между Чан Кайши и “белыми дьяволами” и не выторговал для немцев никаких привилегий. Теперь они уже не являлись единственными западными союзниками правых гоминьдановцев, и немецким промышленникам вряд ли стоило рассчитывать на особые поблажки в торговле.
В Берлине решили, что на настоящий момент лучшая стратегия — это сталкивать лбами русских, китайцев, англичан и их союзников. Вскоре Даниэль получил приказ срочно выехать в Пекин и провернуть там одну хитроумную операцию.

3.

Пока иностранцы праздновали бескровную победу, пришло известие, что в соседнем Нанкине произошла катастрофа: ворвавшиеся в город солдаты НРА разграбили местную концессию, убили вице-президента университета и ранили британского консула.
Белый Шанхай замер от ужаса: как же так? Ведь мы договорились с Чан Кайши о мире!
За один день были скуплены все билеты на пароходы, отправлявшиеся в Европу и Америку. Теперь даже те, кто не хотел верить в худшее, паковали чемоданы.
От беспокойства за Тони и Клима Тамара разболелась и два дня просидела дома в обществе нахохлившихся птиц. Казалось, даже они ощущали все нарастающую тревогу.
— Мама, включи радио! — крикнул, вбегая к Тамаре, Роджер.
Она торопливо повернула ручку приемника.
— Американские миссионеры, прожившие в Китае не один год, массово покидают страну, — говорил незнакомый ведущий. — Их церкви сожжены, а крестьяне вовсю грабят их дома.
— Вероятно, все это время китайцы ждали прихода Чан Кайши, а не Спасителя, — послышался голос Клима.
У Тамары отлегло от сердца: вернулись-таки!
— Расскажите, что случилось в Нанкине? — попросил ведущий.
— Мы с Тони Олманом прибыли в Нанкин за день до резни, — произнес Клим. — Ночевать пришлось в городской тюрьме: оказалось, что солдаты губернатора ненавидят “белых дьяволов” ничуть не меньше, чем южане, — так что в камере было безопасней. Когда начался погром, все иностранцы собрались в доме мистера Хобарта на вершине холма: нас было около пятидесяти человек, включая военных моряков с радиопередатчиком.
— Откуда они там взялись? — спросил ведущий.
— Их прислал капитан британского корабля, чтобы они наблюдали за обстановкой и сообщали по радио о том, что происходит в городе.
Тамара слушала и чувствовала, как ее тело наливается ртутной тяжестью. А что, если Тони погиб?
— К нам начали ломиться мародеры, — продолжал Клим. — Чтобы оттянуть время, мы выкинули из окон все ценные вещи и, пока солдаты дрались из-за них, мы успели послать по радио сигнал бедствия. Американские и британские корабли открыли огонь по городу, и при первых залпах мародеры разбежались.
— Сколько китайцев погибло при артобстреле?
— Не знаю. Мне известны только наши потери: погибло восемь иностранцев и около десятка было ранено.
По щекам Тамары текли слезы: она уже не сомневалась, что Клим назовет Олмана среди погибших.
— Мы сделали веревки из простыней и перебрались через городскую стену, — сказал Клим. — Сначала мужчины с оружием, потом женщины и дети. На берегу нас ждали шлюпки британского десанта.
— Вы уверены, что вас преследовали солдаты НРА, а не коммунисты? — спросил ведущий. — Ведь между нами установлено перемирие.
— Вы считаете, что командиры НРА полностью контролируют свои войска? — отозвался Клим. — Они делают, что хотят. Это гражданская война: граждане убивают граждан, потому что им так хочется.
— Стало быть, обстрел Нанкина был оправдан?
Клим вздохнул.
— Я, знаете ли, счастлив, что сижу здесь и разговариваю с вами. А мог бы валяться в канаве с перерезанным горлом.
Ведущий поблагодарил Клима и зачитал последние шанхайские известия. Новый военный комендант, назначенный Чан Кайши, велел разоружить красногвардейцев, засевших в северных районах города, но те отказались ему подчиняться и организовали собственное коммунистическое правительство.
Тамара выключила радио. “А я ведь не смогу спасти детей, если начнутся уличные бои,” — в тихом ужасе подумала она.
За окном послышался шум мотора. У Тамары потемнело в глазах: “Если сейчас скажут, что Тони погиб, я тут же умру!” Но через минуту в дверях показался знакомая фигура.
— Тони! — ахнула Тамара.
Его голова была в бинтах, а рука висела на перевязи.
— Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-Болтай свалился... потому что не выдержала веревка из простыни, — с виноватой улыбкой сказал Тони. — Клим и британский лейтенант доволокли меня до шлюпки.
— Это ничего, — проговорила Тамара, плача от счастья. — Мы обязательно вылечим Шалтая-Болтая!

4.

Даниэль зашел к Дону Фернандо на радиостанцию, чтобы забрать новый, только что изготовленный паспорт на имя австрийского коммерсанта.
Дон сидел у себя в кабинете и слушал передачу Клима Рогова, который рассказывал о погроме в Нанкине.
— Я должен попрощаться со слушателями, — произнес он. — Сожалею, но это мой последний эфир. Я отправляюсь в Пекин по личным делам.
— Что?! — завопил Дон Фернандо. — А кто за тебя будет работать?
Позабыв о Даниэле, он выбежал за дверь, и через минуту его трубный голос послышался в коридоре:
— Ты рехнулся?! — орал Дон на Клима. — Зачем ты собрался ехать в Пекин? Чтобы спасти Нину? Она бросила тебя, а ты, как последний дурак, готов бегать за ней?
У Даниэля екнуло сердце: Нина сейчас в Пекине?
Он вышел в коридор и увидел Клима и Фернандо, стоявших напротив ярко освещенного окна.
— Я все разузнал, — проговорил Клим. — Генерал Собачье Мясо продал Фаню Бородину и остальных пленников в Пекин. Тамошнему маршалу, Чжан Цзолиню, житья нет от диверсантов из СССР, и он решил устроить показательный процесс над видными большевиками.
— Там заранее все решено! — воскликнул Дон Фернандо. — Чжан попросту казнит их — чтобы другим было неповадно. Чего ты туда попрешься?
— Не отговаривай меня, — отозвался Клим.
Даниэль в упор смотрел на него: этот тип вообще не имел права заикаться о Нине после того, как дважды вынудил ее бежать!
Он решительно подошел к Климу.
— Нине нужна помощь на дипломатическом уровне. У меня есть кое-какие связи в Посольском квартале, так что я сделаю все возможное.
— Нина попала под арест из-за вас… — ледяным тоном начал Клим.
— А у кого хватило ума отпустить ее в Ухань?!
Дон Фернандо схватил их за руки.
— На вашем месте я бы сначала вытащил даму из тюрьмы. А то палач разделит ее и одному вручит голову, а другому — все остальное.
Даниэль вспомнил о деле, которым ему предстояло заняться в Пекине: ему требовался человек, говорящий по-русски.
— Фернандо прав, — примирительно сказал он. — Поедемте в столицу вместе.
Он протянул ладонь, и Клим, помедлив, брезгливо пожал ее.
— Идиоты оба! — укоризненно начал Дон Фернандо, но тут же махнул рукой: — А, ну вас к чертям собачьим! Святая Дева, сделай так, чтобы они не поубивали друг друга в дороге! Образумить их не прошу: это даже Тебе не под силу.

5.

В четыре часа утра завыли сирены военных кораблей, и по улицам Международного поселения понеслись грузовики, наполненные вооруженными людьми.
Перепуганные жители вскакивали с постелей и выглядывали в окна: кто это? кого едут убивать? Но машины исчезли так же внезапно, как и появились, а через несколько минут на северных окраинах загремели выстрелы.

Утренние газеты не принесли, телефон отключили, и Эдна до полудня ждала своего водителя, чтобы съездить в редакцию “Ежедневных новостей” и узнать, что случилось. Но шофер так и не явился на службу.
— Пешком дойду! — объявила Эдна прислуге. — Кто со мной?
Все потупили глаза.
— Куда вы пойдете?! — охнул Юнь. — Вы гляньте, что делается! Ливень с утра как зарядил, так и не перестает. Да и вообще на улицах стреляют!
— Ну как хотите! — разозлилась Эдна и, схватив зонтик, выскочила под проливной дождь.
Стоило ей выйти за ворота, как к ней подбежала Бинбин. Пальто ее было расстегнуто, мокрые волосы висели вдоль бледных щек.
— Зеленая банда перебила ночью всех красногвардейцев! — тяжело дыша, проговорила Бинбин. — Бандиты проехали через территорию концессий, мимо всех постов — то есть “белые дьяволы” и Чан Кайши заранее знали о резне!
Эдна опешила:
— Не может быть!
— Трупы грузовиками вывозили — я сама видела! — всхлипнула Бинбин. — В знак протеста люди вышли на митинг перед штабом НРА, нас было несколько тысяч, и гоминьдановцы начали стрелять по нам из пулеметов!
Только сейчас Эдна заметила, что все пальто Бинбин было забрызгано мелкими пятнами крови.
Зонтик выпал из ее рук и, подхваченный ветром, исчез в дождливой мгле.
Эдна обняла подругу.
— Зачем ты пошла на этот митинг?! Ведь тебя могли убить!
— Я не могла не пойти! Мы так ждали нашу армию! Так надеялись, что Чан Кайши восстановит мир и справедливость… а он сговорился с бандитами и “белыми дьяволами”…
— Ступай ко мне домой, — велела Эдна. — Юнь позаботится о тебе, а я сейчас пойду в редакцию “Ежедневных новостей”. Обо всем случившемся надо писать в газетах!

6.

Эдна не помнила, как добралась до Банда и влетела в редакционное здание. Сверху спустился лифт, и из него вышел мистер Грин, обряженный в клетчатый плащ и кепку.
— Миссис Бернар, что с вами?! На вас лица нет!
— Чан Кайши сговорился с бандитами Большеухого Ду, — задыхаясь, проговорила Эдна. — Они устроили резню!
— Я знаю, — кивнул Грин. — Надеюсь, коммунисты надолго усвоят этот урок.
Эдна обомлела.
— Так вы что — не будете писать об этом?
— Почему? Будем. Мы уже отправили экстренный выпуск в типографию: Чан Кайши — это благородный, решительный и дальновидный политик, который спас наш город от ужасов большевизма.
— Вы называете его “благородным”?! По-вашему, убийство без суда и следствия — это нормально?
Грин странно посмотрел на нее.
— Мне казалось, что вы разбираетесь в политике.

Выйдя на Банд, Эдна остановилась. Куда теперь?
“Надо пойти на радиостанцию к Климу, — решила она. — Что бы между нами ни произошло, но он все-таки должен выслушать меня и рассказать в эфире о случившемся”.
Улицу затопило, и Эдна брела по щиколотку в воде, уже не стараясь уворачиваться от брызг, вылетавших из-под колес автомобилей.
На ступеньках перед входом на радиостанцию она заметила скорчившуюся девушку в дождевике.
— Мисс Маршалл? — в изумлении позвала Эдна.
Ада вздрогнула и подняла на нее затуманенный взгляд.
— Меня зовут Мессалина. Я проститутка из “Гаваны”.
Эдна схватила ее за плечи:
— Да что с вами?!
— Ничего. Моего жениха убили, а Клим уехал из Шанхая.
Ада встала и, сгорбившись, побрела прочь.
Обомлевшая Эдна смотрела ей вслед. Она выгнала мисс Маршалл в пылу гнева и стыда и с тех пор ни разу не вспомнила о ней. У Ады не было ни сбережений, ни профессии — как она могла прокормить себя? Кажется, главная воительница с пороком своими руками толкнула беззащитную девочку на панель.
— Мисс Маршалл, постойте! — крикнула Эдна и побежала вслед за Адой. — Нам надо поговорить!

ГЛАВА 30
ПЕКИН

1.

Поначалу арестантов с “Памяти Ленина” поместили не в тюрьму, а в чиновничью усадьбу, огороженную высокой стеной. Охрана держалась почтительно, еда была сносной, и они каждый день уверяли друг друга, что скоро их обменяют на пленных офицеров.
У Нины была и своя потаенная надежда: Даниэль узнает о случившемся и найдет способ сторговаться с Собачьим Мясом. Но дни проходили за днями, и ничего не менялось: заключенных навещали только следователи, военные и переводчики.
— Вы хотя бы скажите, в чем нас обвиняют! — требовала Фаня.
— Ни в чем, — ответили ей. — Вы заложники, а не преступники. Если ваш муж будет вести себя хорошо, вас отпустят.
Генерал Собачье Мясо считал, что, испугавшись за жену, Михаила Бородина уговорит Чан Кайши остановить наступление.
Сколько Нина ни просила позвать к ней американского консула, на ее требования не обращали внимания. Следователи думали, что она, как и остальные русские, путешествовала по поддельному паспорту.
Нину изводили сомнения: надо или не надо было называть себя родственницей Бородиной? Может, стоило намекнуть на свои связи в Муниципальном Совете? Но это могло обернуться еще худшей бедой: Стерлинг наверняка заподозрил бы Нину в шпионаже. Как еще объяснить то, что она сбежала из города и оказалась в компании коммунистов, направлявшихся в Ухань?
Тревога и неопределенность вытягивали из Нины все силы. Даниэль так и не приехал, а рассчитывать на Михаила Бородина не приходилось: в одном из газетных интервью он с пафосом заявил, что “доверяет свою жену китайскому народу, который наверняка поступит с ней по справедливости”. Это означало, что он не готов идти на уступки.
— Собачье Мясо всерьез думал, что он сможет шантажировать Мишу? — усмехалась Фаня. — Не на того напали! Мой муж — старый большевик, и он не пощадит ни себя, ни меня ради победы Мировой революции!
“А Клим, пока любил меня, был готов на все ради моего счастья”, — думала Нина.
У Фани имелось хоть какое-то объяснение, почему за нее никто не вступился, а у Нины не было и этого. Ей казалось, что ни одна живая душа не интересуется, где она и что с ней произошло. Единственные друзья, которые у нее остались, — это Фаня и дипкурьеры.
Каждый вечер они рассаживались на ступенях крыльца во внутреннем дворике и устраивали занятия по “политподготовке”.
Фаня и ее соратники ничуть не сомневались, что коммунисты имеют право затевать “освободительные войны”, “приходить на помощь трудящимся” других стран и уничтожать “социальных паразитов” по всему миру. Они были уверены, что на их стороне “историческая неизбежность” и поэтому решали, где, как и кому стоит жить, а кого пора “отправить на свалку истории”.
— Мы воплощаем вековую мечту народов о справедливости! — убежденно говорила Фаня. — При коммунизме мы все будем делать сообща, а результаты труда будем делить поровну!
“Много вы понимаете в “вековых мечтах”! — с раздражением думала Нина. — Вы посуду не можете помыть сообща, а все туда же — лезете управлять миром”.
Впрочем, спорить с коммунистами было бессмысленно: у них были свои ценности и святыни. Нина однажды заикнулась о том, что счастье — это семья, здоровье и любимое дело, но Фаня тут же начала стыдить ее за мещанство. Для нее счастьем могло быть только ощущение собственной правоты.
“Я этнограф, — повторяла про себя Нина. — Я изучаю религию племени под названием «коммунисты»”.
Вскоре пленников перевели в нанкинскую тюрьму и, продержав там несколько дней, посадили на поезд, следовавший в Пекин.

2.

По дороге в столицу Нина дважды пыталась бежать, и после второй поимки начальник конвоя заставил ее целую ночь простоять в тамбуре с привязанными к поручню руками.
Ее охранял паренек с винтовкой. Нина предлагала ему за себя выкуп, но он делал вид, что не понимает по-английски, и развлекался тем, что задирал кончиком штыка Нинину юбку.
— Это было последнее предупреждение с моей стороны, — сказал начальник конвоя, когда Нина пожаловалась на своего мучителя. — В следующий раз я скажу солдатам, что они могут наказать вас так, как сочтут нужным.
Когда-то Нину до крайности возмущало то, что на нее, как на лицо без гражданства, не распространялись законы цивилизованного мира. А сейчас у нее вовсе не было прав: если ее изнасилуют и убьют, никто даже не почешется, а убийцы скажут: “Застрелили при попытке к бегству”.
Полное бесправие — это то, что очень сложно принять. У тебя нет точки опоры, ты не можешь рассчитывать ни на справедливость, ни на уважение к себе. Причем твою судьбу будет решать мелкий тупой садист, получающий удовольствие от твоего унижения.
Все это было настолько чудовищно, что Нина буквально онемела и до самого Пекина просидела в углу, прижав колени к груди и втянув голову в плечи.

3.

Поезд подъехал к вокзалу, и пленников пересадили в закрытые паланкины, которые тащили по две лошади — одна спереди, другая сзади. Стражники с карабинами выстроились по бокам, и конвой двинулся вдоль ухабистой немощеной улицы.
Паланкин качался из стороны в сторону, и Нина то и дело хваталась за сиденье, чтобы не упасть. Снаружи гремели цимбалы и выли трубы похоронной процессии: на кладбище несли важного покойника.
— Ничего, Бог не выдаст — свинья не съест, — нарочито бодро повторяла Фаня. — Хотя насчет Бога — это просто поговорка такая.
Наконец лошади встали, и конвоир велел пленникам выходить. Спрыгнув на землю, Нина подняла голову и увидела еще один недобрый знак: все небо над тюремным двором было затянуто сплетением проводов — будто кто-то собирался накрыть ее рыболовной сетью.
— Мы никогда не сдадимся! Да здравствует социализм! — крикнула Фаня, когда тюремщицы повели их в разные стороны.
Нину посадили в камеру-одиночку, все убранство которой состояло из ведра, кружки и грубо сколоченных нар с двумя нечистыми одеялами.
Вскоре пришла надзирательница — лысая старуха с гнилыми зубами и когтями непомерной длины.
— Обыск, обыск… — повторяла она, с трудом выговаривая непривычное английское слово.
Нина хотела раздеться, но старуха объяснила знаками, что сама снимет с нее одежду. Оставалось только закрыть глаза и терпеть: “Сейчас все кончится, сейчас все кончится”.
Две молодые надзирательницы проверили Нинины вещи: разодрали каждую обтянутую материей пуговицу, прощупали все складки и швы. Посовещавшись, они вернули ей только юбку, кофту и ботинки и унесли все остальное, вплоть до нижнего белья.
Одевшись, Нина долго сидела на нарах, до боли сцепив руки на колене. Ей казалось, что тюремщицы стоят за дверью, толкаются, как крысы у кормушки, и в сладострастном любопытстве приникают к глазку: “Ну, как она там? Трясется? Плачет? Боится ли нас?”

4.

Ночью Нину отвели в комнату для допросов и поставили в центр нарисованного на полу квадрата, где надлежало стоять преступникам. Сидевший за столом пожилой следователь в военной форме задавал вопросы, переводчик переводил, а писец быстро вычерчивал на бумаге ровные столбики иероглифов.
— Итак, кем вы приходитесь Михаилу Бородину?
Нина исподлобья взглянула на следователя.
— Послушайте, это ошибка: я не знаю Бородина, я познакомилась с Фаней на пароходе… Я солгала, что я ее родственница, потому что надеялась на снисхождение.
Нина снова потребовала пригласить кого-нибудь из американского посольства и направить телеграммы в Шанхай — Климу, Тони Олману и полковнику Лазареву.
Переводчик бубнил, военный кивал, но писец отложил кисточку и даже не думал заносить Нинины слова в протокол.
— Вы что, не верите мне? — испугалась она и отступила на шаг.
В ту же секунду охранник грубо схватил ее за локоть и толкнул назад в центр квадрата.
Следователь вздохнул:
— Давайте сначала: кем вы приходитесь Бородину и какова ваша цель пребывания в Китае?
Он сам задавал вопросы и сам отвечал на них: Нина Купина была советской шпионкой и, кроме того, она занималась контрабандой военной техники и укрывательством еще более опасной преступницы — Фани Бородиной.
— Какая еще техника?! — простонала Нина. — Вы что, с ума все посходили?
Следователь показал на мятую бумагу, исписанную химическим карандашом:
— Согласно протоколу обыска парохода вы везли в Ухань военный аэроплан “Авро-504”.
— Это неправда!
— Вам лучше не запираться: у нас имеются свидетельские показания.
На бумаге вырастали крошечные паутинки иероглифов, и Нина поняла, что ей уже не вырваться.

5.

Раз в сутки Нине позволяли гулять во дворе, со всех сторон окруженном выбеленными каменными стенами. Кроме нее там никого не было — ей запретили общаться с другими заключенными.
На уровне второго этажа в стенах были проделаны узкие зарешеченные окна, и Нина слышала доносившиеся оттуда разговоры, кашель и детский плач. Но кто были женщины, сидевшие в тех камерах, так и осталось загадкой: снизу было невозможно разглядеть их лица.
Во время одной из прогулок Нина нашла у стены растение, пробившееся между каменными плитами. Она набрала воды из лужи и полила чахлый росток. Через несколько дней он окреп и выпустил ярко-зеленые листья, но охранник, наблюдавший за Ниной, растоптал его. Жалко было — словно убили птичку.
Днем — зной и вытягивающие силы догадки: что ее ждет? Суд? Тюремное заключение? Если посадят, то насколько?
Ночью — клопы, скрип железных дверей и чей-то далекий плач.
На рассвете Нина подходила к окну и долго вглядывалась в двускатные черепичные крыши. Они тянулись в одном направлении, как идущие на нерест гигантские рыбы с костистыми спинами.
В розовеющем небе поднимались дымы; кроны деревьев на глазах меняли цвет и превращались из темно-серых в ярко-зеленые. Птицы устраивали веселый гвалт, и наконец над городом проносился густой, низкий звук сигнального колокола.
Однажды Нина увидела, как утреннее небо закрывает стремительно надвигающееся желтое облако. Через минуту окно дрогнуло от удара бешеного ветра, и в комнате стало темно, как ночью: до Пекина докатилась пылевая буря из пустыни Гоби.
Несколько дней заключенные провели, не выходя из камер, — прогулки были отменены. За окном в коричневом мареве едва просматривались коньки крыш, а в тюрьме царила жуткая тишина. Нине казалось, что все уже погибли и она одна осталась в живых.
Раньше она старательно гнала от себя воспоминания о Климе — чтобы зря не травить сердце, но клубы пыли, проносившиеся мимо окна, слишком уж напоминали дым от пожарищ в Новороссийске в 1920 году.
Тогда прижатые к Черному морю беженцы и разгромленная Белая армия пытались спастись на кораблях союзников, но судов на всех не хватило, и в городе началась паника, поджоги и мародерство. Нина и Клим могли эвакуироваться по отдельности: ее брали на английский пароход, а у него была французская виза, но, не сговариваясь, они остались в Новороссийске — лишь бы не разлучаться.
Все, что произошло потом — путешествие на Дальний Восток и эмиграция, было расплатой за то безумное решение. Бог словно испытывал Нину и Клима на прочность: хотите быть вместе? Ну хорошо… А как вы справитесь с этим? И вот с этим?
Они не справились и развалили все не в минуты смертельной опасности, а когда самое худшее было позади.
И, тем не менее, почти все светлые воспоминания Нины были связаны с Климом.
Однажды она вскользь упомянула, что ей хотелось бы почитать книгу итальянской оперной певицы Лины Кавальери — “Мои секреты красоты”. Нина даже не просила Клима купить ее, а просто сказала: “Мне интересно, о чем она пишет”. Через несколько недель книга появилась у нее на туалетном столике.
Такие подарки были важнее бриллиантов и мехов. Клим запоминал то, что интересовало Нину, и стремился порадовать ее — при этом сам он не видел ни малейшей ценности в сочинениях сеньоры Кавальери.
Клим оставлял для Нины записки:
На зеркале в прихожей: “Красавица!”
На буфете: “Загляни на верхнюю полку” — там лежали конфеты с марципаном — ее любимые.
На стене в уборной: “Люблю тебя, даже когда ты здесь”.
Или вот еще одно воспоминание: Клим лежал на кровати, Нина наклонилась к нему, чтобы поцеловать, а он вытащил из подушки белое перо, дунул, и оно пролетело сквозь оттянувшийся вырез ее кофточки и выскользнуло ему на живот. Глупости, пустяки — но как Нина и Клим смеялись тогда! Помнит ли он об этом?

Наконец ночью разразилась гроза, и к утру черепица на крышах блестела, как новая, а за тюремной оградой расцвело большое дерево.
Теперь Нина каждый день любовалась им и смаковала воспоминания о своей бестолковой, невезучей, но такой драгоценной любви: как они танцевали с Климом танго, а он напевал ей по-испански песню, которую играл оркестр… Как они придумывали себя в старости — стройными патриархами бойкого и талантливого семейства…
Поначалу Нине казалось, что она быстро истощит запас воспоминаний, от которых теплело на сердце, но за десять лет знакомства с Климом их накопилось невероятно много.
Она пыталась отыскать в памяти нечто подобное, связанное с Даниэлем. Умные разговоры, саркастическое поддразнивание друг друга, волнение и накал страстей — этого добра было сколько угодно, но в присутствии мистера Бернара у Нины никогда не возникало чувства легкости, свободы и абсолютного доверия. Про остальных поклонников и говорить было нечего.
Как ни крути, Клим был единственным мужчиной, которого она любила по-настоящему, хоть в этой любви и случались жуткие и постыдные провалы. Но Бог свидетель, Климу тоже было о чем вспомнить с теплотой и нежностью.

ГЛАВА 31
СОВЕТСКОЕ ПОЛПРЕДСТВО

1.

Даниэль и Клим страшно раздражали друг друга, но им приходилось держаться вместе, чтобы благополучно добраться до Пекина: вдвоем было проще караулить чемоданы, добывать еду и отбиваться от китайских офицеров, желавших занять места в их купе.
Даниэль не упускал ни единой возможности, чтобы задеть Клима за живое. Он в подробностях рассказал ему о своих отношениях с Ниной и о том, что под конец она была готова бежать куда угодно — лишь бы подальше от супруга.
— Самое нелепое в этой истории — ты совершенно напрасно изводил ее, — деланно вздыхал Даниэль. — Мы с ней не были любовниками. Кстати, как ты представляешь себе вашу встречу? Ты кинешься к ней с криком: “Прости!”? Или, может, встанешь в театральную позу и скажешь: “Выбирай — либо он, либо я!”?
Временами Климу хотелось двинуть ему в ухо, но он не мог позволить себе даже ссору с мистером Бернаром: ему было не спасти Нину в одиночку.
— Она не достанется ни мне, ни тебе, — сказал он Даниэлю. — Ты давно мог отбить ее у меня, да только она тебе не нужна — точно так же, как Эдна и все прочие дамы сердца. Ты думаешь не о Нине, а о победе над соперником.
Даниэль только расхохотался:
— Вот что делает с людьми привычка к славе! Если рядом нет ни одной сумасшедшей радиослушательницы, ты готов видеть поклонника даже во мне. Извини, но я о тебе не думаю. Хотя меня восторгает твое умение испортить жизнь себе и окружающим.

2.

В Пекине Даниэль и Клим поселились в “Сентрал-отеле”, где можно было снять более-менее приличный номер за девяносто долларов в месяц.
В первый же день Даниэль съездил в Посольский квартал, но ему не удалось встретить никого из русских знакомых. Оказалось, что, пока они с Климом были в пути, солдаты Чжан Цзолиня вломились в советское полпредство — под предлогом того, что там укрывались китайские коммунисты.
Чжан нарушил сам принцип дипломатической неприкосновенности, но это никого не волновало: во время обыска были найдены неоспоримые доказательства того, что СССР ведет подрывную работу на территории Китая.
Советы всегда подчеркивали, что не имеют никакого отношения к “освободительной борьбе” за рубежом (мол, это инициатива местных коммунистов), и вот, пожалуйста: документы о поставке оружия и валюты, инструкции для диверсантов, списки агентуры, шифры и прочее. Агентам прямо предписывалось организовывать провокации, грабежи и убийства — лишь бы это настраивало население против Запада и китайских правителей.
Газеты всего мира публиковали найденные бумаги и возмущались коварством большевиков, но тех невозможно было смутить. Приняв оскорбленный вид, Наркоминдел направил в Пекин ноту протеста и объявил себя жертвой хорошо спланированной акции, направленной против всех трудящихся мира.
Чжан Цзолинь, осатаневший от такой наглости, велел расстрелять китайцев, захваченных на территории полпредства. Советских граждан тронуть не посмели, боясь, что это приведет к военному вмешательству СССР.
— Мистер Рогов, нам крупно не повезло, — сказал Даниэль, вернувшись из очередной поездки в Посольский квартал. — Москва в знак протеста отозвала поверенного в делах и всех его сотрудников. Остались только несколько человек для ведения консульской работы и защиты подсудимых по делу Бородиной.
— Так все-таки Советы вступятся за них? — с надеждой спросил Клим. — Мы можем записаться на прием в полпредстве?
— Смеешься? У русских теперь нет дипломатической неприкосновенности, и они в каждом незнакомце видят либо шпиона, либо убийцу. Мне надо как следует подумать, как найти к ним подход.

3.

У врага, у злодея, который хотел убить Нину, не было лица — Чжан Цзолинь наверняка и не подозревал о ее существовании. Ее судьба определялась не доказательствами, а “политической необходимостью”. Это была человеческая жертва, которую надо было принести, дабы вымолить удачу у несуществующих богов.
Клим разыскал городскую тюрьму, но ему так и не удалось узнать, там ли содержится Нина или где-нибудь еще.
Пекин — город заборов. Дома, учреждения, театры и целые кварталы — все было окружено непреодолимыми стенами. Бродя по китайской столице, Клим чувствовал себя в лабиринте, состоящем из каменных прямоугольников и квадратов.
Однажды он поднялся на древнюю башню, с которой было видно полгорода. Наверху висел исполинский колокол, который служил пекинцам вместо часов — на нем отбивали время.
— Господин может кинуть в колокол денежку, — намекнул сторож. — А если при этом загадать желание, то оно непременно сбудется.
Клим понимал, что тот надеется поживиться за счет легковерного “белого дьявола”, но все равно достал кошелек. К великому разочарованию сторожа подброшенная Климом монета словно испарилась в полумраке под потолком, беззвучно упав в толстый слой пыли на вершине колокола.
— Все, уже поздно, башня закрыта! — рассердился сторож.
С тяжелым сердцем Клим отправился назад в гостиницу. В голову лезли безумные идеи: связать сторожа и азбукой Морзе отбить на колоколе послание для Нины: “Я здесь”. Впрочем, она все равно не знала телеграфного языка.
У гостиницы Клим столкнулся с Даниэлем.
— Переодевайся к ужину — велел тот. — Сейчас мы кое-куда поедем. Я придумал, как нам связаться с русскими большевиками.
Через полчаса они вошли в небольшой европейский ресторан в двух шагах от Посольского квартала. За круглыми полированными столами сидели шумные компании иностранцев. Бегали официанты, гремела посуда, а под высокими потолками в сизом сигаретном дыму покачивались флаги Великих Держав.
Клим и Даниэль поднялись на верхний полуэтаж и сели за крошечный столик у перил, откуда было видно, что творится в общей зале.
— Сейчас Китай стал Меккой для социалистов со всего света, — сказал Даниэль, кивая на публику внизу. — Как правило, это богатые романтики, которые могут позволить себе не работать и путешествовать по миру. Они начитались восторженных книжек о большевистском перевороте и рванули сюда — чтобы быть свидетелями новой революции, которой, разумеется, не будет.
— Зачем мы пришли сюда? — не понял Клим.
Даниэль таинственно улыбнулся.
— Эти господа олицетворяют для Москвы “прогрессивную мировую общественность”. Половина из них состоит внештатными корреспондентами левацких газетенок с тиражом в пятьсот экземпляров, и когда большевикам надо распространить какую-либо информацию, они посылают сюда своего человека. Видишь курчавого юношу в полосатом галстуке? Это Анатолий Левкин, юрист советского полпредства. Время от времени он запускает тут очередные газетные утки, “прогрессивная общественность” их подхватывает и отправляет депеши в свои редакции. А потом в СССР начинается ликование: “Трудящиеся Запада проявляют солидарность с советским руководством!”
— Этот юрист имеет отношение к делу Бородиной? — нетерпеливо спросил Клим.
— Именно.
Левкин показался Климу похожим на комара: маленький, длинноносый и глазастый, он вместе со своим переводчиком перелетал от стола к столу, суетился и угощал всех папиросами. Даже на балконе было слышно, как он горячо доказывал, что в буржуазной прессе были опубликованы сфабрикованные документы:
— Китайские сатрапы изъяли в нашем полпредстве самые обычные деловые бумаги, а потом приписали нам фальшивки, чтобы скомпрометировать первое в мире социалистическое государство. СССР никогда не покушался на суверенитет других стран.
Оставалось только изумляться: как можно столь бессовестно врать? Но, судя по одобрительным выкрикам, “прогрессивная общественность” верила Левкину.
— Люди всегда готовы обманываться, если ложь соответствует их потаенным желаниям, — сказал Даниэль. — Этим господам хочется, чтобы большевики были Силой Добра, за которой можно следовать без оглядки, и поэтому они заранее отметают факты и здравый смысл.
Левкин расплатился за ужин, отпустил переводчика и направился к выходу.
— Подойди к нему и представься коммунистом из Шанхая, — шепнул Даниэль Климу. — Скажи, что у тебя есть связи в немецком посольстве и тебе намекнули, что в Европе тоже скоро будут налеты на советские полпредства.
Клим в недоумении посмотрел на Даниэля: еще не хватало впутаться в шпионский скандал!
— Что ж ты сам не подойдешь к Левкину?
— Я не знаю русского языка.
Клим не двигался с места, и Даниэль начал злиться.
— Не упускай свой шанс! Сейчас Левкин уйдет, и мы уже не сможем связаться с ним! Если ты намерен отсиживаться в кустах, то какого черта тебя понесло в Пекин?
Проклиная все на свете, Клим встал и быстрым шагом направился к лестнице.
Он нагнал советского юриста, когда тот уже садился в машину, но слова Клима не произвели на Левкина никакого впечатления.
— Извините, мне некогда, — сухо сказал он и велел шоферу заводить мотор.
Когда его автомобиль исчез за поворотом, Даниэль тоже вышел на улицу.
— Дело сделано! — сказал он, хлопнув Клима по плечу. — Оставь бармену свой адрес и жди. Левкин скоро тебя найдет.
У Даниэля был такой вид, будто он сорвал джек-пот.

4.

В течение нескольких томительных дней Клим сидел у себя в номере и читал газеты. После разгрома советского полпредства в Пекине началась охота на коммунистов, и вскоре антибольшевистская истерия распространилась на весь Китай, вне зависимости от того, кому принадлежала власть в той или иной провинции. Чан Кайши тоже присоединился к травле бывших союзников — ему надо было доказать, что резня красногвардейцев в Шанхае была жесткой, но необходимой мерой.
Михаил Бородин ничего не мог с этим поделать: социальный эксперимент в Ухани не удался, и у него не осталось ни денег, ни сил, ни союзников, чтобы предотвратить катастрофу.
Русские политические и военные советники спешно эвакуировались из Китая. Консульство СССР в Тяньцзине было разгромлено, в Шанхае — осаждено бывшими белогвардейцами. В провинциальных городах провокаторы могли ткнуть пальцем в человека: “Вот коммунист идет!” — и беднягу убивали на месте. Доходило до того, что девушек с короткими стрижками казнили как большевичек, а потом подкладывали их отрубленные головы в гробы мужчинам: “Вы хотели равноправия? Ну так получите!”
В такой обстановке надеяться на благоприятный исход Нининого дела было бессмысленно.
Прошла неделя, и наконец коридорный принес Климу визитную карточку советского юриста.
— Он ждет вас внизу.
Клим выбежал в вестибюль и чуть не столкнулся с Левкиным.
— Вы не могли бы приехать в наше полпредство? — спросил тот, не поднимая глаз.
Они сели в машину, и всю дорогу Клим изнывал от желания расспросить Левкина о Нине, но пока он не имел права задавать вопросы.
Автомобиль подвез их к высокой крепостной стене, окружавшей Посольский квартал. Часовые проверили пропуск Левкина и открыли тяжелые, обитые металлическими пластинами ворота.
Невероятно: проехать под аркой и тут же из громадного китайского города перенестись в Европу. Вдоль широких улиц, обсаженных деревьями, стояли нарядные особняки; здесь же располагались торговые представительства, банковские и страховые конторы. В фонтанах плескалась вода, в уличных кафе обедали изысканно одетые люди.
Единственный намек на Китай — коляски рикш, поблескивающие черным лаком и медными украшениями. Кули, возившие их, щеголяли в опрятных синих рубахах и штанах и прикрывали головы новенькими соломенными шляпами.
Автомобиль Левкина проехал сквозь решетчатые ворота, охраняемые красноармейцами в богатырках, и остановился возле большого белого дома с пучеглазыми каменными львами у крыльца.
Клим вышел из машины и огляделся кругом. Трава на лужайках была вытоптана, а цветы в позеленевших вазонах засохли.
— Нам тут не до садоводства, — сказал Левкин, заметив недоуменный взгляд Клима. — Мы живем событиями не частного, а мирового масштаба.
Старый китаец в выцветшей гимнастерке впустил их в полутемный вестибюль и вновь принялся смахивать пыль с мраморного бюста Ленина, стоявшего в углу.
Клим направился вслед за Левкиным по коридору. В здании не было ни души; двери в кабинеты были распахнуты, ковры и занавески убраны, и звуки шагов эхом отдавались под потолком.
Левкин впустил Клима в тесную неуютную комнату, провонявшую запахом бумажной гари.
— Я сейчас вернусь.
На письменном столе громоздились пустые скоросшиватели, а в жестяном ведре, заменявшем мусорную корзину, валялись окурки и клочки сожженных документов.
Клим принялся разглядывать развешенные на стене открытки с фотографиями членов Политбюро ВКП(б). Они располагались в виде пирамиды, и выше всех в солнечном квадрате света висел портрет усатого кавказца по фамилии Сталин.
Через минуту Левкин вернулся в сопровождении хмурого высокого мужчины в вышитой рубахе.
— Валдас, — представился тот. — Рад знакомству.
Его круглая голова была обрита наголо, под носом топорщились светлые с проседью усы, а мощная шея алела от солнечного ожога.
— Ваши сведения подтвердились, — сказал Валдас, усаживаясь на скрипучий казенный стул. — Вчера англичане устроили налет на советскую торговую миссию в Лондоне. Полицейские действовали по тому же сценарию, что и здесь, и изъяли документы, разоблачающие нашу работу в Великобритании. Теперь все это окажется в печати.
— Наркоминдел уже направил ноту протеста? — спросил Левкин.
— Англичане плевать хотели на наши протесты, — отозвался Валдас. — Они объявили советское руководство бандитами и будут настаивать на экономической блокаде СССР. Наша задача — сделать так, чтобы им никто не поверил, а для этого желательно, чтобы с разоблачением выступила третья, как бы незаинтересованная сторона. Например, Германия.
Валдас перевел на Клима светло-голубые глаза.
— Насколько я понял, у вас есть знакомый в немецком посольстве, который симпатизирует СССР. Я могу узнать, с кем именно вы дружите?
Клим назвал один из псевдонимов Даниэля.
— Мы высоко ценим помощь вашего знакомого, — произнес Валдас. — И догадываемся, что он имеет отношение к разведке. Передайте ему, что если немцы помогут нам выкрутиться из этой заварушки, военное сотрудничество между нашими странами перейдет на новый уровень.
Клим наконец понял, что происходит. Знающие люди в Шанхайском клубе рассказывали, что советское правительство разрешило немцам проводить на своей территории испытания вооружений. Германия жаждала реванша за Мировую войну и в обход Версальского договора усиленно развивала авиацию, бронетехнику и химическое оружие. Страны-победители знали об этом, но ничего не могли доказать: СССР был закрыт для международных комиссий.
Даниэль, скорее всего, и вправду работал на немецкую разведку и пытался выторговать для Германии поблажки в военных контрактах с русскими. Но чтобы не подставлять свою голову безумным большевикам, он отправил к ним Клима: ведь если что-то пойдет не так, от него всегда можно будет откреститься.
— Как именно немцы должны помогать вам? — спросил Клим.
— Пусть они обнаружат в Берлине белогвардейскую типографию, в которой изготовили документы, найденные в наших миссиях, — отозвался Валдас. — Надо провести несколько показательных арестов и предъявить прессе парочку озлобленных русских иммигрантов, исподтишка вредящих своей Родине.
Клим смотрел на спокойно улыбающихся Валдаса и Левкина и не знал что сказать. Политика — грязное дело, но всему должен быть предел!
— А как эти “фальшивки” попали в полпредства? — не удержался он от сарказма.
— Враги подбросили, — усмехнулся Левкин. — Мы тоже кое-кого арестуем и укажем на конкретных вредителей.
“Они действительно уголовники, — в бессильной злобе подумал Клим. — Только они действуют не от имени мелкой Зеленой банды, а от имени государства. И самое нелепое — “прогрессивная общественность” пойдет у них на поводу, потому что в таинственную теорию заговора хочется верить больше, чем в откровенную наглость и подлость”.
Клим должен был уйти, не подав руки новым знакомым, но ради Нининого спасения ему приходилось переступать через себя.
— Я передам ваши слова моему другу, — пообещал он.
Левкин пошел проводить его. Выйдя в вестибюль, Клим остановился:
— Мне говорили, что вы будете защищать Бородину и ее людей. Среди арестованных есть одна женщина, Нина Купина. Мы с ней старые друзья, и мне хотелось узнать, как она…
— Мы увидимся в ближайшее время, — сказал Левкин. — Чжан Цзолинь хочет соблюсти видимость законности, поэтому у подсудимых будут адвокаты.
У Клима немного отлегло от сердца.
— Я могу что-нибудь передать Нине?
— Нет. Всех русских тщательно охраняют и обыскивают. Впрочем, если хотите, можете написать несколько слов — я постараюсь показать их Купиной.
Левкин принес карандаш и чистый лист бумаги.
— Я напечатаю на другой стороне копию доверенности и пронесу ее в тюрьму, — сказал он после того, как Клим написал короткое послание. — Вы не беспокойтесь за свою подругу: товарищ Сталин приказал сделать все возможное, чтобы спасти наших людей.
Клим поблагодарил его и вышел на залитую солнцем улицу. Звенели цикады, пахло жасмином и горячей пылью…
Не надо себя обманывать: какие адвокаты смогут противостоять китайской судебной системе?

Вернувшись в гостиницу, Клим рассказал Даниэлю о переговорах с Валдасом.
— Отлично! — просиял тот. — Фальшивку об изготовлении фальшивок мы организуем.
— Как думаешь, почему Сталин решил вступиться за Фаню Бородину? — спросил Клим. — Ведь ее муж так и не смог захватить власть в Китае. Какой смысл тратить время и силы на супругу неудачника?
Даниэль многозначительно улыбнулся.
— Ты не понимаешь сути большевистской политики. На примере супругов Бородиных Сталин показывает, что он не бросит своих сторонников в беде, даже если в них отпала необходимость. Так создается сплоченная и безгранично преданная вождю партия в партии. Товарищ Сталин знает, что делает, и, поверь мне, скоро этот человек станет первым лицом Советского государства.

5.

Старуха с когтями отвела Нину в комнату для свиданий, где ее ждал хорошо одетый темноволосый молодой человек.
— Левкин Анатолий Яковлевич, — представился он по-русски и крепко пожал Нине руку. — Я буду вашим защитником на суде.
— Кто вас прислал? — изумилась Нина.
— Полпредство СССР — я состою там юридическим советником. Следствие по вашему делу закончено и передано в предварительный суд. Вас обвиняют по сто первой статье: приговор — или пожизненное заключение, или смертная казнь.
Левкин светился от радости, как начинающий хирург, который наконец дорвался до самостоятельной операции.
— Вы, наверное, хотите узнать, что с Фаней? Она в полном порядке и передает вам привет.
Нина едва понимала, о чем он говорит. Господи боже мой, смертная казнь… Но за что?!
— За попытку государственного переворота и контрабанду оружия, — объяснил Левкин. — Ой, ну что же вы стоите? Присаживайтесь и располагайтесь как дома. Волноваться не из-за чего: обвинительный акт составлен нелепо и совершенно бездоказательно, поэтому, я думаю, до открытого суда дело не дойдет. Мы пригласили лучших китайских адвокатов — судья будет охотнее прислушиваться к их доводам. Мне нужно, чтобы вы подписали доверенности на меня, на господина Ма Дэчжэна и господина Го Тингбао. Это очень хорошо, что они согласились представлять ваши интересы: они никогда не берутся за дела, которые нельзя выиграть.
— Все мои деньги в Шанхае… как я им буду платить? — спросила Нина.
Левкин с укоризной посмотрел на нее.
— За все платит советская сторона.
Он достал из портфеля бумаги и подсунул их Нине, но она была не в состоянии разобрать, о чем там говорилось: строчки плыли у нее перед глазами.
Левкин пододвинул ей чернильницу:
— Давайте поторапливайтесь! Мне еще в мужскую тюрьму ехать к дипкурьерам.
Нина расписалась на одной копии, на второй, на третьей и тут заметила на полях карандашную надпись: “Я здесь. Мы что-нибудь придумаем”.
Это был почерк Клима.
Перо выпало из рук Нины.
— Он приехал?!
Левкин показал глазами на стоящего в дверях охранника и быстро стер надпись резинкой.
— Ну, всего хорошего! Я побежал.
После встречи с адвокатом Нину вновь обыскали. Она едва могла дождаться, когда тюремщицы уйдут. Внутри у нее все клокотало от радости и досады, что она ничего не успела передать Климу.
Вокруг было все то же — серая камера, нары и обшарпанная дверь, впереди Нину ждала либо казнь, либо бессрочное заключение, но несколько слов, написанные рукой Клима, наполнили жизнь смыслом. Нина закрыла лицо руками и заплакала от счастья.

ГЛАВА 32
ПРИГОВОР

1.

Здравствуй, Китти!

Если ты получила это письмо, значит, меня арестовали и, скорее всего, казнили. Страшновато писать такие вещи, но мне все равно придется идти ва-банк.
Я понимаю, что это несправедливо — ведь я рискую не только собой, но и твоим будущим, но Олманы пообещали, что позаботятся о тебе, так что я должен позаботиться о твоей маме. У нее нет шансов спастись, если я не сделаю то, что задумал: буквально все — китайские власти, иностранные дипломаты и русские иммигранты — жаждут ее крови. В лице Бородиной и ее “подельников” они хотят наказать Советскую Россию, и поди докажи им, что мама не имеет никакого отношения к коммунистам.
К сожалению, я вынужден участвовать в грязной политической игре. Я не буду описывать все подробности, и скажу только самое главное: в результате переговоров, которые начались тут, в Пекине, Германия отказалась поддерживать экономическую блокаду СССР, а взамен получила право на проведение испытаний химического оружия под Саратовом.
Сейчас в СССР набирает силу новый вождь по имени Иосиф Сталин. Чтобы заручиться его поддержкой, немцы решили помочь ему разобраться с делом Фани Бородиной и через свою дипмиссию прислали двести тысяч долларов — на взятку судье Хо Цуну.
В отличие от большинства китайских чиновников, Хо Цун славится своей неподкупностью. Он уже отправил в застенок несколько десятков человек, которые осмелились сунуть ему деньги, поэтому сотрудники советского полпредства не рискуют подойти к нему с деловым предложением.
В Пекине все боятся связываться с русскими, и мы так и не смогли найти посредника, которому можно было бы доверить столь щекотливое дело.
Время идет, тянуть дальше нельзя, и я сам вызвался поговорить с судьей. В полпредстве одобрили мою кандидатуру: выяснилось, что судья родом из-под Шанхая, а я как раз знаю шанхайский диалект и могу обойтись без переводчика.
Раз в неделю Хо Цун слушает пекинскую оперу в старинном театре “Чжэнъицы”, и мы решили, что его следует ловить там.
Я уже ходил туда на разведку.
Актеры в замысловатых костюмах разыгрывали пьесы на основе древних легенд, а в зрительном зале за чайными столиками сидели обряженные в шелка купцы, важные чиновники и иностранцы, ничего не понимающие в китайском оперном искусстве.
Все время, пока шел спектакль, я смотрел не на сцену, а на судью — человека, который может подарить жизнь твоей маме. Луч света из запыленного окошка падал прямо на его столик, и время от времени в него входила желтая старческая ладонь с чайной пиалой.
Я все пытался поймать взгляд Хо Цуна, но каждый раз, когда он поворачивался в мою сторону, в его руке раскрывался бумажный веер и прятал от меня лицо судьи.
Сказать, что я боюсь, — значит ничего не сказать. Если бы это был поединок или хотя бы уличная драка, была бы боевая злость и возможность оценить шансы на победу. А тут чувствуешь, что прыгаешь в колодец.
Я прекрасно понимаю, что не разобьюсь только при одном условии — если во время полета меня произведут в ангелы и снабдят лебедиными крыльями. Но надежды на это маловато.
Эх, Китти, я не знаю, зачем я это пишу. Тебе всего три года и когда ты подрастешь, ты не будешь меня помнить. Обидно, черт возьми, пропасть без следа, но у меня нет иного выхода. Я просто хочу, чтобы ты знала, что со мной приключилось.
Ну что ж, пора спать — вернее, маяться, ворочаться и молиться Богу, в которого я не очень-то верю.

Люблю тебя,
Папа

2.

С тех пор, как Нина получила весточку от Клима, она целыми днями думала о нем. Левкин каждый раз приносил ей новые записки от мужа — слова ободрения и короткие стишки, которые Клим сочинял, чтобы рассмешить ее.
Он никогда не писал о любви и не предлагал помириться, и Нина не знала, как это понимать. Клим не желал, чтобы Левкин знал о его чувствах? Или он поддерживал жену только из сострадания?
С другой стороны, ради Нины он бросил свое ненаглядное радио и даже оставил Китти — Клим написал, что она в Шанхае у Олманов. Может, он все-таки хотел начать все сначала?
Нина без конца спрашивала себя: “Если меня выпустят, что будет дальше?” Обжегшись на молоке, Клим всегда дул на воду, и эту особенность характера нельзя было исправить. Возможно, он сделает вид, что все в порядке, но любая Нинина оплошность могла вызвать очередной виток ревности и отторжения.
Им было куда проще любить друг друга во время бедствий, когда следовало забыть о мелочах и решать важные проблемы. Но в том-то и дело, что личное счастье — это драгоценные пустяки, которые украшают существование. Разумеется, без них можно обойтись, как люди обходятся без книг, музыки и прочих “излишеств”, но при этом их жизнь стремительно обесценивается — прежде всего, в их собственных глазах. Теперь-то Нина как никто понимала это.
Вскоре Левкин добавил ей мучений:
— Вам привет от Даниэля! — шепнул он во время очередного свидания. — Мы с ним недавно встретились, и он попросил передать, что желает вам удачи.
Нина ахнула:
— Клим знает, что он тут?
— Да, они вместе приходили в наше полпредство. Кажется, они большие друзья.
Нина уже не знала, что и думать.

3.

Наконец начались судебные заседания — тоскливые, как уроки бездарного учителя.
В недавно отремонтированном гулком зале никого не было, кроме участников процесса, писцов и конвоя — все происходило за закрытыми дверями.
Перед каждым заседанием Левкин напоминал подсудимым:
— Главное, держите себя в руках, а мы с китайскими коллегами все устроим!
— Встать, суд идет, — без всякого выражения шелестел переводчик.
Старый судья в вышитом халате и шелковой шапочке казался Нине не человеком, а духом, медленно плывущим над полом.
— Садитесь.
Подсудимых допрашивали по очереди:
— Назовите свое имя. Сколько лет вы прожили в Китае?
Слушал ли Хо Цун показания русских “белых дьяволов”? Понял ли хоть слово из того, что говорили ему адвокаты? Нина напряженно вглядывалась в его восковое лицо: в какой-то миг ей померещилось, что у судьи вовсе нет глаз и между набрякшими веками находятся не черные зрачки, а пустота. Он вообще был полый изнутри и на кресле сидела только морщинистая оболочка, обряженная в шелка.
Было совершенно непонятно, как Хо Цун относится к подсудимым. Однажды он сказал Фане через переводчика, что ее муж — недобрый человек:
— Из документов, изъятых в вашем полпредстве, известно, что Михаил Бородин называл доктора Сунь Ятсена “много воображающим о себе простаком”. Это очень нехорошо — осуждать господина за его спиной.
Фаня заерзала на скамье, и Нине показалось, что она сейчас ляпнет что-нибудь ужасное. Но та, слава богу, ответила, как ее научил Левкин:
— Я всего лишь женщина и не вмешиваюсь в дела моего мужа.
Саму Нину долго расспрашивали об аэроплане: откуда он взялся и кому она собралась его передать.
— Меня оклеветали! — страстно говорила она. — Вызовите сюда людей, которые подписали протокол об обыске — пусть они докажут, что это мой аэроплан!
Судья произнес что-то и переводчик замотал головой:
— Это для вас невыгодно — иначе рассмотрение дела затянется еще на несколько недель.
Нина беспомощно оглянулась на адвокатов. Что судья имел в виду? Он хотел побыстрее разделаться с нею? Или вправду желал ей добра?
Защитники говорили и говорили по-китайски: о чем — бог весть.
Если Хо Цун все-таки велит казнить подсудимых, что с ними сделают? Нина много раз видела во сне, как ее ведут сквозь бранящуюся толпу, а она шарит взглядом по чужим лицам и не может найти Клима. Зовет его так, что срывает голос от крика, а Клим не отзывается…
Судья объявил перерыв. Все встали, он вышел, и конвойные повели измученных подсудимых из зала.
— Хо Цун вроде прислушивался к Ма Дэчжэну, — шепнул Нине один из дипкурьеров.
Она безучастно кивнула: ей так и не удалось запомнить, кто из китайских адвокатов был Ма, а кто Го.

4.

В ночь перед последним заседанием Нина не спала. “Я себя доведу…” — повторяла она, но именно этого и хотелось: уснуть и не проснуться. Впрочем, ждать осталось недолго.
Она проводила ладонями по шее: сзади — там где под волосами была ямка, которую так любил целовать Клим; спереди — по дергающемуся от судорожных рыданий горлу. Вот тут пройдется лезвие кривого китайского меча, и все, что было тобой — такое живое, теплое и драгоценное, — за одну секунду превратится в кровавые останки, до которых страшно дотронуться.
Еще ни разу в жизни, даже во время войны, Нина не испытывала такого отчаянного страха смерти.
Когда-то в детстве она видела олененка со сломанными задними ногами: охотники нашли его в лесу и принесли показать ребятишкам. Нина помнила, какими глазами он смотрел на нее — весь трясущийся от животного ужаса, со слипшейся шерсткой на грязной сопливой мордочке.
Потом сосед принес маме кусок еще теплого мяса с налипшими рыжими шерстинками:
— На, побалуй ребятишек!
Теперь Нина чувствовала себя таким же беззащитным, переломанным и заранее обреченным существом, которого следует прирезать хотя бы из милосердия.

5.

Снова душный зал, наполненный солнцем и невыветрившимся запахом краски. Хо Цун читал вступительную часть приговора; переводчик, зевая, пересказывал его слова.
Нина не сводила тяжелого взгляда с судьи. “Они сейчас будут меня убивать…”
Хо Цун ударил печатью по бумаге, сказал что-то — тихо и бесстрастно. Вот оно...
Переводчик поскреб щеку.
— Судья Хо Цун от имени Республики провозглашает вас… невиновными.
Фаня и Нина плакали, дипкурьеры обнимались и восторженно орали. Кто-то схватил Нину за плечо, и она изумилась, увидев напряженное, смертельно бледное лицо Левкина.
— Уходим! — зло прошипел он. — И поторапливайтесь, если хотите жить!

6.

Хо Цун решил, что двести тысяч долларов — это сумма, достаточная для того, чтобы уйти на покой и обеспечить себя до конца дней.
Клим договорился, что половину денег судья получит до оглашения приговора, а половину — после, и ждал его в мастерской по ремонту газовых фонарей, которую большевики использовали в качестве конспиративной квартиры. Она находилась в двух шагах от здания суда, и сразу после заседания Хо Цун должен был прийти туда и забрать сверток со ста тысячами.
Клим бродил между ящиками с инструментами, маялся и то и дело поглядывал на часы. Не верилось, что если все пойдет, как надо, он скоро увидит Нину — ее должны были освободить в зале суда и сразу отправить в советское полпредство.
Как они встретятся? Что скажут друг другу?
За день перед оглашением приговора Левкин сказал Климу:
— Товарищ Нина просила не поминать ее лихом. Или нет: как-то она по-другому выразилась… Не покидать ее? Или не забывать ее? Ох, черт, — я уже не помню!
Клим знал, что Даниэль тоже что-то передавал Нине через Левкина. Когда-то ему казалось, что он готов с гордым видом отойти в сторону и не впутываться в их отношения, но сейчас при одной мысли об этом у него сжимались кулаки: “Нина — моя. Теперь точно никому не отдам! Надо будет — вообще увезу ее из Китая”.
Одиннадцать утра… Судья уже должен был объявить приговор. Клим подошел к стеклянной двери с надписью “Закрыто” и хотел выглянуть наружу, но мастер-ремонтник, старый польский коммунист по имени Янек, остановил его:
— Сидите тут!
Время текло так медленно, что Климу казалось — его часы встали. Сердце судорожно вздрагивало каждый раз, когда на двери мелькала тень прохожего.
Ничего-ничего, все будет в порядке… Главное — не терять головы и действовать по плану.
Даниэль обещал пригнать автомобиль и привезти пропуск в Посольский квартал, чтобы судья мог укрыться у немецких дипломатов. Но машины пока тоже не было.
А вдруг Даниэль обманет? Что если он решил избавиться от соперника и намекнул полицейским, где они смогут поймать взяточника-судью и большевистского агента Клима Рогова?
Наконец послышались шаги и костлявый палец заколотил в стекло. Клим метнулся к двери и впустил Хо Цуна, уже переодевшегося в европейский костюм и шляпу.
— Где деньги? — спросил судья и, получив сверток, вывалил пачки долларов на верстак.
— Вы отпустили подсудимых? — в тревоге произнес Клим.
Судья кивнул и принялся считать купюры.
От навалившейся радости и облегчения Климу хотелось обнять старика.
— Спасибо, — тихо сказал он, но Хо Цун не обратил на него внимание.
Время шло, а Даниэля все не было. Хо Цун сбился со счета и начал заново перебирать купюры.
— Быстрее! — торопил его Янек, поглядывал сквозь жалюзи на улицу. — Если нет машины, уходите так, пешком!
Внезапно его лицо посерело.
— Вот и приехали…
Клим бросился к окну и увидел вдалеке полицейских.
— Здесь есть черный ход?
У Янека задрожала челюсть.
— Да, но он выходит на подъездную аллею, а там тупик с выходом лишь на главную улицу.
Клим ругнулся и перевел взгляд на судью: тот стоял, прижав к груди пачки денег.
— Полиция меня ищет?
— А кого еще? — угрюмо отозвался Клим. — Соседи, кажется, видели вас: вон они на нашу мастерскую показывают!
Он заметил у стены ряд ржавых газовых фонарей.
— Карбид! Они ведь на карбиде работают, правда?
Судья испуганно взглянул на него:
— Что?
Клим отодвинул его в сторону и скинул на пол крышку с железного ящика, на котором была намалевана химическая формула: CaC2.
— Янек, мне нужна какая-нибудь емкость: фляга, графин — все что угодно! Нам надо шугнуть полицейских!
Мастер сразу все понял и вытащил из-под стола пару пивных бутылок. Клим натолкал туда осколков карбида, залил их водой, потряс и, выскочив на улицу, оставил обе бутылки на тротуаре.
Китайцы кинулись к нему, и Клим едва успел забежать внутрь мастерской. Подряд грохнули два взрыва, витрина разлетелась, и полицейские с воплями бросились врассыпную.
— Они перебьют нас! — взвыл судья.
— Еще бутылки есть? — рявкнул Клим.
Послышался рев мотора, и в подъездную аллею влетел черный автомобиль.
— Ну где вы там? — крикнул Даниэль. — Быстро в машину!
Клим, судья и Янек повалились на сидения. Раздалось несколько выстрелов, но было уже поздно: автомобиль свернул в кривой переулок и понесся прочь, подпрыгивая на ухабах.
Хо Цун все еще прижимал деньги к груди; Янек сидел рядом с ним, схватившись за голову.
— Что у вас произошло? — спросил Даниэль, оглядываясь на Клима.
Тот нервно рассмеялся.
— Небольшое представление. Мы, когда делали радиоспектакли, изображали звуки взрывов при помощью карбида кальция. Сейчас пришлось сделать то же самое. А где Нина?
— У Валдаса, — отозвался Даниэль.
Клим с облегчением вздохнул. Уму непостижимо — как они смогли провернуть эту операцию? Ему все еще не верилось, что все закончилось хорошо.
Въехав на территорию Посольского квартала, машина подкатила к воротам советского полпредства, где уже собрались журналисты и фотографы.
Даниэль высадил Клима и Янека.
— Узнайте, что происходит, а я пока отвезу судью.
С бьющимся сердцем Клим подошел к взволнованной толпе.
— Не напирай! — орали красноармейцы, стоявшие на часах.
— Где находятся Фаня Бородина и остальные подсудимые? — выкрикнули из толпы по-русски.
— Ничего не знаем!
Клим и Янек протолкались к воротам и, показав пропуска, вошли на территорию полпредства.
На крыльце дома со львами их встретил незнакомый человек во френче:
— Товарищ Бородина и ее спутники были здесь, но уже уехали.
— Куда? — изумился Клим. — Они должны быть здесь!
— Сожалею, но я не в курсе.
— А где Валдас?
— Тоже уехал.
— А Левкин?
— Все прежние сотрудники полпредства эвакуированы в СССР.
Клим схватил его за плечи.
— Да вы что, издеваетесь?! Куда вы их дели?!
Оттолкнув человека во френче, он вошел в здание и отправился по комнатам, рывком распахивая двери. Примчалась охрана и, заломив Климу руки, вышвырнула его за ворота.
Он стоял в гомонящей толпе и смотрел на ограду, похожую на частокол из копий. Нину куда-то увезли, не дав ему с ней поговорить… Но ведь это невозможно! Левкин давно понял, что они не просто друзья!
“Мы всего лишь разминулись, — в смятении думал Клим. — Чжан Цзолинь сейчас готов перевернуть весь город, лишь бы разыскать подсудимых. Их где-то спрятали, и это правильно… Надо найти нужный адрес!”
Клим бросился к немецкому посольству, но и там ничего не добился: один за другим он называл псевдонимы Даниэля Бернара, но охранники отвечали, что понятия не имеют, кто это такой.

7.

В течение двух недель Клим метался по городу в безуспешных попытках отыскать Нину.
Он страшно жалел, что устроил безобразную сцену в полпредстве, и теперь его даже на порог туда не пускали. Впрочем, Клим понимал, что ему никто не скажет, где скрывается его жена. Весь Пекин был оклеен портретами продажного судьи Хо Цуна и освобожденных им политических преступников — за их головы была обещана баснословная награда.
На Клима напала черная тоска: теперь он безвылазно сидел в номере “Сентрал-отеля” в нелепой надежде, что кто-нибудь позвонит ему. Несколько раз он напивался до бесчувствия, потом тяжело болел, потом часами бродил по городу, плохо понимая куда и зачем он идет. Все случившееся казалось ему затянувшимся бредом.
Наконец на пороге его номера появился Даниэль Бернар — худой, небритый и осунувшийся. Клим поднялся ему навстречу:
— Тебе что-нибудь известно о моей жене?
Даниэль покачал головой.
— Я по дороге загадал: “Если Клим еще не уехал, значит, он тоже не нашел Нину”. Ну что ж, будем жить прошлым.
Он достал из кармана потертую книжку “Доходы и расходы”, открыл ее на середине и вырвал вторую, уже исписанную половину страниц.
— Держи русскую часть, а я оставлю себе немецкую.
Клим пролистал свой изуродованный дневник. С внутренней стороны обложки были нарисованы аэропланы и несколько Нининых портретов — довольно похожих.
— Счастье — это искусство составления удачных воспоминаний, — сказал Даниэль. — Если тебе есть, о чем вспомнить с любовью, значит, все было не напрасно.
Он ушел, не подав руки, а через минуту коридорный принес Климу телеграмму от Тамары: “Китти очень скучает по тебе. Возвращайся скорее”.
На следующий день Клим купил билет до Шанхая.

ЭПИЛОГ
НАЗАД В СССР

1.

Клим сидел в студии перед микрофоном и зачитывал мировые новости:
— На фоне конфликта с Великобританией и другими Великими Державами в СССР прошла “Неделя обороны”: население училось стрелять и пользоваться противогазами. В Вене продолжаются столкновения между полицией и социалистами…
Когда Клим попрощался со слушателями, к нему заглянул Дон Фернандо.
— Слышал, что Марта учудила? Какой-то тип ходил к ней в бордель, пользовался девочками в кредит, а платить — не платил. В прошлое воскресенье она явилась в церковь, и, когда стали собирать пожертвования, опустила в корзину его расписки: “Подателю сего уплатить в счет долга в публичном доме…” Скандал был дикий!
Клим рассмеялся:
— Прелесть какая! — И тут заметил, что сидевший за стеклом техник отчаянно машет руками. — Ого, кажется, мы микрофон забыли выключить!
Дон Фернандо сначала хохотал, потом ругался, а потом решил, что так и надо: теперь о его оплошности будут говорить в каждом трамвае. Бесплатная реклама!
В студию постучалась секретарша Оленька, любимица Дона. В руках у нее была русская газета.
— Клим, смотрите, что пишут! Вам, наверное, будет интересно.
Он взял у нее газету и вздрогнул: на первой полосе был отпечатан крупный заголовок: “Побег от китайских сатрапов: интервью с Ф. Бородиной”.
Фаня рассказывала, что в течение месяца, пока все вокзалы и дороги из Пекина были перекрыты, они вместе с Ниной Купиной и дипломатическими курьерами жили у русского ученого-востоковеда. Постепенно страсти улеглись, и беглецов вывезли в СССР вместе с дипломатами, военными советниками и видными членами Коммунистической партии Китая.
Клим передохнул. Значит, Нина сейчас в России…
Он поднялся:
— Я поехал.
Дон Фернандо схватил его за рукав.
— Опять?! Куда тебя на этот раз понесло?
— В советское консульство за визой.

2.

Климу удалось получить визу только в октябре, и он сразу купил билеты на советский пароход, следовавший до Владивостока. Оттуда по железной дороге можно было добраться до Москвы, где Клим надеялся разыскать Фаню Бородину и узнать у нее о судьбе Нины.
Оставить Китти на неопределенный срок было нельзя, и он решил взять ее с собой. Все знакомые говорили, что это безумие — ехать в страну, в которой заправляют коммунисты-фанатики. Из СССР приходили пугающие слухи: в магазинах ничего не достать, всюду очереди, а в гостиницах такие цены, каких нет в лучших отелях Парижа и Нью-Йорка.
— Если ты хочешь покончить жизнь самоубийством, спроси у Одноглазого, что и как сделать, — ворчал Дон Фернандо. — Он в этом понимает.
— СССР каждый год посещает множество американских туристов, и мы с Китти затеряемся в их толпе, — отозвался Клим. — Я уже вписал ее в свой паспорт. Это, конечно, незаконно, ну да кто об этом знает?
Клим собирался на Родину, как на северный полюс: прислуга нагрузила двенадцать чемоданов консервами, мылом, постельными принадлежностями и прочими запасами на все случаи жизни. Люди, бывавшие в СССР, посоветовали Климу одеваться, как можно шикарнее: это в некоторой степени защищало от произвола советских начальников — они боялись связываться с важными иностранцами.
Для поездки в Москву Клим справил себе и Китти умопомрачительный гардероб. Тони Олман, встретивший их на пристани, расхохотался, увидев Клима в элегантном темно-сером пальто, шляпе-хомбург и малиновом шелковом шарфе в мелкую крапинку.
— Вы заметили, что вас только что сфотографировал советский репортер? — шепнул Тони, показывая на молодого человека с портативной камерой в руках. — Теперь ваш портрет появится в каком-нибудь советском журнале с подписью: “Кровавый эксплуататор, наживающийся на честном труде простых рабочих”.
— Откуда вы знаете, что это советский репортер? — спросил Клим.
— Он приехал встречать моих клиентов, моряков с “Памяти Ленина”. — Тони показал на группу обтрепанных мужчин, ждущих посадки. — Я, как последний идиот, взялся за их дело и полгода ездил к ним в тюрьму. В Шанхайском клубе со мной теперь не здороваются: все считают, что я продался большевикам. А как я откажусь, если люди заживо гнили в яме без суда и следствия? Состава преступления нет, зацепиться не за что… Едва уговорил китайцев, чтобы они депортировали русских на родину.
— Передавайте привет Тамаре, — сказал Клим, пожимая ему руку.
Глаза Тони потеплели.
— Обязательно передам.
Таможенный офицер позвал его к морякам, и он побежал устраивать своих подопечных.
— Господин Рогов, вы тоже уезжаете? — послышался женский голос.
Клим обернулся и увидел Аду, наряженную в дорожный костюм и фетровую шляпу. Рядом стоял китайский парнишка с двумя саквояжами в руках.
— Мы с Сэмом в Америку плывем! — объявила Ада. — Миссис Бернар выправила нам визы через Лигу Морального Благоденствия.
— Мечта сбылась? — удивился Клим.
Ада гордо взглянула на него.
— У меня всегда все сбывается!
С катера, доставлявшего пассажиров на океанские суда, раздался гудок.
Ада перекрестилась:
— Ну все, мы отплываем. Даст Бог — свидимся.
Сэм перехватил саквояжи поудобнее.
— Куда идти?
— За мной.
Он смотрел на нее влюбленными глазами и, кажется, был совершенно счастлив.

2 февраля 2008 г. – 6 ноября 2014 г.

Если вам понравился роман “Белый Шанхай”,
не забудьте оставить на него отзыв в Интернете!

Книги Эльвиры Барякиной
www.baryakina.com

СЕРИЯ “ГРОЗОВАЯ ЭПОХА”
исторические романы

1. Аргентинец — роман о русской революции 1917 года
2. Белый Шанхай — роман о русских эмигрантах в Китае
3. Князь советский — роман об иностранных журналистах в СССР

СЕРИЯ “НЕОНИКИ”
детская литература
www.neoniki.com

СЕРИЯ “АГЕНТ МАРДЖ”
юмористическая проза

1. Женщина с большой буквы Ж
2. Ж. замечательных людей

ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА
www.avtoram.com

Справочник писателя: Как опубликовать и разрекламировать свою книгу

Чтобы получать уведомления о выходе новых книг Эльвиры Барякиной, подпишитесь на новости на ее сайте — www.baryakina.com


[1] Мисс, оружие! Мне нужно оружие! (пиджин)
[2] Больше, больше (англ.).
[3] Потом заплатите. Я пришлю счет. (пиджин)
[4] Кантон — старое название города Гуанчжоу в провинции Гуандун.
[5] Кули - чернорабочие в странах Юго-Восточной Азии.
[6] Консульский патент — документ, удостоверяющий полномочия консула. Экзекватура — разрешение принимающего государства на деятельность консула.
[7] Испанка — самая страшная пандемия гриппа за историю человечества. В 1918—1919 годах за 18 месяцев от испанки умерло более 50 миллионов человек.
[8] Дорогой, одну маленькую бутылку вина, пожалуйста (англ.)
[9] “Сад земных наслаждений“ — знаменитый триптих нидерландского художника Иеронима Босха (1450—1516), получивший свое название по теме центральной части, которая посвящена греху сладострастия.
[10] Хлыстовщина — христианская секта в России, требующая от своих последователей самобичевания.


Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru