--------------------------------------------------------------------------
Джеймс Олдридж - Последний дюйм
--------------------------------------------------------------------------
Скачано бесплатно с сайта http://prochtu.ru
ПОСЛЕДНИЙ ДЮЙМ
Хорошо, если, налетав за двадцать лет не одну тысячу миль, ты и к сорока годам всё ещё испытываешь удовольствие от полёта; хорошо, если ещё можешь радоваться тому, как артистически точно посадил машину; чуть-чуть отожмёшь ручку, поднимешь лёгкое облачко пыли и плавно отвоюешь последний дюйм над землёй. Особенно когда приземляешься на снег: плотный снег очень удобен для посадки, и хорошо сесть на снег так же приятно, как прогуляться босиком по пушистому ковру в гостинице.
Но с полётами на «ДС-3», когда старенькую машину поднимешь, бывало, в воздух в любую погоду и летишь над лесами, где попало, было покончено. Работа в Канаде дала ему хорошую закалку, и не удивительно, что заканчивал он свою лётную жизнь над пустынями Красного моря, летая на «Фейрчайльде» для нефтеэкспортной компании Тексегипто, у которой были права на разведку нефти по всему египетскому побережью. Он водил «Фейрчайльд» над пустыней до тех пор, пока самолет совсем не износился. Посадочных площадок не было. Он сажал машину везде, где хотелось сойти геологам и гидрологам, — на песок, на кустарник, на каменистое дно пересохших ручьёв и на длинные белые отмели Красного моря. Отмели были хуже всего: гладкая с виду поверхность песков всегда бывала усеяна крупными кусками белого коралла с острыми, как бритва, краями, и если бы не низкая центровка «Фейрчайльда», он бы не раз перевернулся из-за прокола камеры.
Но всё это было в прошлом. Компания «Тексегипто» отказалась от дорогостоящих попыток найти большое нефтяное месторождение, которое давало бы такие же прибыли, какие получало Арамко в Саудовской Аравии, а «Фейрчайльд» превратился в жалкую развалину и стоял в одном из египетских ангаров, покрытый толстым слоем разноцветной пыли, весь иссечённый снизу узкими, длинными надрезами, с потёртыми тросами, с каким-то подобием мотора и приборами, годными разве что на свалку.
Всё было кончено: ему стукнуло сорок три, жена уехала от него домой на Линненстрит в городе Кембридж, штата Массачусетс, и зажила, как ей нравилось: ездила на трамвае до Гарвард-сквер, покупала продукты в магазине без продавца, гостила у своего старика в приличном деревянном доме — одним словом, вела приличную жизнь, достойную приличной женщины. Он пообещал приехать к ней ещё весной, но знал, что не сделает этого, так же как знал, что не получит в свои годы лётной работы, особенно такой, к какой он привык, не получит её даже в Канаде. В тех краях предложение превышало спрос и когда дело касалось людей опытных; фермеры Саскачевана сами учились летать на своих «Пайперкэбах» и «Остерах». Любительская авиация лишала куска хлеба многих старых лётчиков. Они кончали тем, что нанимались обслуживать рудоуправления или правительство, но такая работа была слишком благопристойной и добропорядочной, чтобы подойти ему на старости лет. Так он и остался ни с чем, если не считать равнодушной жены, которой он не был нужен, да десятилетнего сына, родившегося слишком поздно и, как понимал в глубине души Бен, чужого им обоим — одинокого, неприкаянного ребёнка, который в десять лет чувствовал, что мать им не интересуется, а отец — посторонний человек. Резкий и немногословный, не знающий, о чём с ним говорить в те редкие минуты, когда они бывали вместе. Вот и сейчас было не лучше, чем всегда. Бен взял с собой мальчика на «Остер», который бешено мотало на высоте в две тысячи футов над побережьем Красного моря, и ждал, что мальчишку вот-вот укачает.
— когда станет совсем ничего и тебя стошнит, — сказал Бен, — пригнись пониже к полу, чтобы не запачкать всю кабину.
— Хорошо. — У мальчика был очень несчастный вид.
— Боишься?
Маленький «Остер» безжалостно швыряло в накалённом воздухе из стороны в сторону, но перепуганный мальчишка всё же не терялся и, с ожесточением посасывая леденец, разглядывал приборы, компас, прыгающий авиагоризонт.
— Немножко, — ответил мальчик тихим и застенчивым голоском, непохожим на грубоватые голоса американских ребят. — А от этих толчков самолет не сломается?
Бен не умел утешать сына, он сказал правду:
— Если за машиной не следить и не проверять её всё время, она непременно сломается.
— А эта… — начал, было, мальчик, но его сильно тошнило, и он не мог продолжать.
— Эта в порядке, — с раздражением сказал отец. — Вполне годный самолёт.
Мальчик опустил голову и тихонько заплакал.
Бен пожалел, что взял с собой сына. У них в семье великодушные порывы всегда кончались неудачей: оба они были такие — сухая, плаксивая, провинциальная мать и резкий, вспыльчивый отец. Во время одного из редких приступов великодушия Бен как-то попробовал поучить мальчика управлять самолётом, и хотя сын оказался очень понятливым и довольно быстро усвоил основные правила, каждый окрик отца доводил его до слёз…
— Не плачь! — приказал ему теперь Бен. — Нечего тебе плакать! Подыми голову, слышишь, Дэви! Подыми сейчас же!
Но Дэви сидел, опустив голову, а Бен всё больше и больше жалел, что взял его с собой, и уныло поглядывал на расстилавшееся под крылом самолёта бесплодное пустынное побережье Красного моря — непрерывную полосу в тысячу миль, отделявшую нежно размытые краски суши от блёклой зелени воды. Всё было недвижимо и мертво. Солнце выжигало здесь всякую жизнь, а весной на тысячах квадратных миль, ветры вздымали на воздух массы песка и относили его на ту сторону Индийского океана, где он и оставался навеки на дне морском.
— Сядь прямо, — сказал он Дэви, — если хочешь научиться, как идти на посадку.
Бен знал, что тон у него резкий, и всегда удивлялся сам, почему он не умеет разговаривать с мальчиком. Дэви поднял голову. Он ухватился за доску управления и нагнулся вперёд. Бен убрал газ и, подождав, пока не сбавится скорость, с силой потянул рукоятку триммера, которая была очень неудобно расположена на этих маленьких английских самолетах — наверху слева, почти над головой. Внезапный толчок мотнул голову мальчика вниз, но он её сразу же поднял и стал глядеть поверх опустившегося носа машины на узкую полоску белого песка у залива, похожего на лепёшку, кинутую на этот пустынный берег. Отец вёл самолет прямо туда.
— А почём ты знаешь, откуда дует ветер? — спросил мальчик.
— По волнам, по облачку, чутьём! — крикнул ему Бен.
Но он уже и сам не знал, чем руководствуется, когда управляет самолётом. Не думая, он знал с точностью до одного фута, где посадит машину. Ему приходилось быть точным: голая полоска песка не давала ни одной лишней пяди, и опуститься на неё мог только очень маленький самолёт. Отсюда до ближайшей туземной деревни было сто миль, и вокруг — мёртвая пустыня.
— Все дело в том, чтобы правильно рассчитать, — сказал Бен. — Когда выравниваешь самолёт, надо, чтобы расстояние до земли было шесть дюймов. Не фут и не три, а ровно шесть дюймов! Если взять выше, то стукнешься при посадке и повредишь самолёт. Слишком низко — попадёшь на кочку и перевернёшься. Всё дело в последнем дюйме.
Дэви кивнул. Он уже это знал. Он видел, как в Эль-Бабе, где они брали напрокат машину, однажды перевернулся такой «Остер». Ученик, который на нём летал, был убит.
— Видишь! — закричал отец. — Шесть дюймов. Когда он начинает снижаться, я беру ручку на себя. На себя. Вот! — сказал он, и самолёт коснулся земли мягко, как снежинка.
Последний дюйм! Бен сразу же выключил мотор и нажал на ножные тормоза — нос самолета задрался кверху, и машина остановилась у самой воды — до неё оставалось шесть или семь футов. Два лётчика воздушной линии, которые открыли эту бухту, назвали её Акульей — не из-за формы, а из-за её населения. В ней постоянно водилось множество крупных акул, которые заплывали из Красного моря, гоняясь за косяками сельди и кефали, искавшими здесь убежища. Бен и прилетел-то сюда из-за акул, а теперь, когда попал в бухту, совсем забыл о мальчике и время от времени только давал ему распоряжения: помочь при разгрузке, закопать мешок с продуктами в мокрый песок, смачивать песок, поливая его морской водой, подавать инструменты и всякие мелочи, необходимые для акваланга и камер.
— А сюда кто-нибудь когда-нибудь заходит? — спросил его Дэви.
Бен был слишком занят, чтобы обращать внимание на то, что говорит мальчик, но всё же, услышав вопрос, покачал головой:
— Никто! Никто не может сюда попасть иначе, как на лёгком самолёте. Принеси мне два зелёных мешка, которые стоят в машине, и прикрывай голову. Не хватало ещё, чтобы ты получил солнечный удар!
Больше вопросов Дэви не задавал. Когда он о чём-нибудь спрашивал отца, голос у него сразу становился угрюмым: он заранее ожидал резкого ответа. Мальчик и не пытался продолжать разговор и молча выполнял, что ему приказывали. Он внимательно наблюдал, как отец готовил акваланги и киноаппарат для подводных съёмок, собираясь снимать в прозрачной воде акул.
— Смотри не подходи к воде! — приказал отец.
Дэви ничего не ответил.
— Акулы непременно постараются отхватить от тебя кусок, особенно если поднимутся на поверхность, — не смей даже ступать в воду!
Дэви кивнул головой. Бену хотелось чем-нибудь порадовать мальчика, но за много лет ему это ни разу не удавалось, а теперь, видно, было поздно. Когда ребёнок родился, начал ходить, а потом становился подростком, Бен почти постоянно бывал в полётах и подолгу не видел сына. Так было в Колорадо, во Флориде, в Канаде, в Иране, в Бахрейне и здесь, в Египте. Это его жене, Джоанне, следовало постараться, чтобы мальчик рос живым и весёлым. Вначале он пытался привязать к себе мальчика. Но разве добьёшься чего-нибудь за короткую неделю, проведённую дома, и разве можно назвать домом чужеземный поселок в Аравии, который Джоанна ненавидела и всякий раз поминала только для того, чтобы потосковать о росистых летних вечерах, ясных морозных зимах и тихих университетских улочках родной Новой Англии? Её ничто не привлекало, ни глинобитные домишки Бахрейна, при ста десяти градусах по Фарен гейту и ста процентах влажности воздуха, ни оцинкованные поселки нефтепромыслов, ни даже пыльные, беспардонные улицы Каира. Но апатия (которая всё усиливалась и, наконец, совсем её извела) должна теперь пройти, раз она вернулась домой. Он отвезёт к ней мальчонку, и, раз она живёт, наконец, там, где ей хочется, Джоанне, может быть, удастся хоть немного заинтересоваться ребёнком. Пока что она не проявляла этого интереса, а с тех пор, как она уехала домой, прошло уже три месяца.
— Затяни этот ремень у меня между ногами, — сказал он Дэви.
На спине у него был тяжёлый акваланг. Два баллона со сжатым воздухом весом в двадцать килограммов позволят ему пробыть больше часа на глубине в тридцать футов. Глубже опускаться и незачем. Акулы этого не делают.
— И не кидай в воду камни, — сказал отец, поднимая цилиндрический, водонепроницаемый футляр киноаппарата и стирая песок с рукоятки. — Не то всех рыб поблизости распугаешь. Даже акул. Дай мне маску.
Дэви передал ему маску с защитным стеклом.
— Я пробуду под водой минут двадцать. Потом поднимусь, и мы позавтракаем, потому что солнце уже высоко. Ты пока что обложи камнями оба колеса и посиди под крылом, в тени. Понял?
— Да, — сказал Дэви.
Бен вдруг почувствовал, что разговаривает с мальчиком так, как разговаривал с женой, чьё равнодушие всегда вызывало его на резкий, повелительный тон. Ничего удивительного, что бедный парнишка сторонится их обоих.
— И обо мне не беспокойся! — приказал он мальчику, входя в воду. Взяв в рот трубку, он скрылся под водой, опустив киноаппарат, чтобы груз тянул его на дно.
Дэви смотрел на море, которое поглотило его отца, словно мог что-нибудь разглядеть. Но ничего не было видно — только изредка на поверхности появлялись пузырьки воздуха.
Ничего не было видно ни на море, которое далеко вдали сливалось с горизонтом, ни на бескрайних просторах выжженного солнцем побережья. А когда Дэви вскарабкался на раскалённый песчаный холм у самого высокого края бухты, он не увидел позади себя ничего, кроме пустыни, то ровной, то слегка волнистой. Она уходила, сверкая, вдаль, к таявшим в знойном мареве красноватым холмам, таким же голым, как и всё вокруг.
Под ним был только самолёт, маленький серебряный «Остер», — мотор, остывая, все ещё потрескивал. Дэви чувствовал свободу. Кругом на целых сто миль не было ни души, и он мог посидеть в самолёте и как следует всё разглядеть. Но запах бензина снова вызвал у него дурноту, он вылез и облил водой песок, где лежала еда, а потом уселся у берега и стал глядеть, не покажутся ли акулы, которых снимает отец. Под водой ничего не было видно, и в раскалённой тишине, в одиночестве, о котором он не жалел, хотя вдруг его остро почувствовал, мальчик раздумывал, что же с ним будет, если отец так никогда и не выплывет из морской глубины. Бен, прижавшись спиной к кораллу, мучился с клапаном, регулирующим подачу воздуха. Он опустился неглубоко, не больше чем на двадцать футов, но клапан работал неравномерно, и ему приходилось с усилием втягивать воздух. А это было изнурительно и небезопасно. Акул было много, но они держались на расстоянии. Они никогда не приближались настолько, чтобы можно было, как следует поймать их в кадр. Придётся приманивать их поближе после обеда. Для этого Бен взял в самолет половину лошадиной ноги; он обернул её в целлофан и закопал в песок.
— На этот раз, — сказал он себе, шумно выпуская пузырьки воздуха, — я уж наснимаю их не меньше чем на три тысячи долларов.
Телевизионная компания платила ему по тысяче долларов за каждые пятьсот метров фильма об акулах и тысячу долларов отдельно за съёмку рыбы-молота. Но здесь рыба-молот не водится. Были тут три безвредные акулы-великаны и довольно крупная пятнистая акула-кошка, она бродила у самого серебристого дна, подальше от кораллового берега. Бен знал, что сейчас он слишком деятелен, чтобы привлечь к себе акул, но его интересовал большой орляк, который жил под выступом кораллового рифа: за него тоже платили пятьсот долларов. Им нужен был кадр с орляком на подходящем фоне. Кишащий тысячами рыб, подводный коралловый мир был хорошим фоном, а сам орляк лежал в своей коралловой пещере.
— Ага, ты ещё здесь! — сказал Бен тихонько.
Длиною рыба была в четыре фута, а весила, один бог знает сколько; она поглядывала на него из своего убежища, как и в прошлый раз — неделю назад. Жила она тут, наверно, не меньше ста лет. Шлепнув у неё перед мордой ластами, Бен заставил её попятиться и сделал хороший кадр, когда рассерженная рыба неторопливо пошла вниз, на дно.
Пока что это было всё, чего он добивался. Акулы никуда не денутся и после обеда. Ему надо беречь воздух, потому что здесь, на берегу, баллоны не зарядишь. Повернувшись, Бен почувствовал, как мимо его ног прошелестела плавниками акула. Пока он снимал орляка, акулы зашли к нему в тыл.
— Убирайтесь к чертям! — заорал он, выпуская огромные пузыри воздуха.
Они уплыли: громкое бульканье спугнуло их. Песчаные акулы пошли на дно, а «кошка» поплыла на уровне его глаз, внимательно наблюдая за человеком. Такую криком не запугаешь. Бен прижался спиной к рифу и вдруг почувствовал, как острый выступ коралла впился в руку. Но он не спускал глаз с «кошки», пока не поднялся на поверхность. Даже теперь он держал голову под водой, чтобы следить за «кошкой», которая постепенно к нему приближалась. Бен неуклюже попятился на узкий, поднимавшийся из моря выступ рифа, перевернулся и преодолел последний дюйм до безопасного места.
— Мне эта дрянь совсем не нравится! — сказал он вслух, выплюнув сначала воду.
И только тут заметил, что над ним стоит мальчик. Он совсем забыл о его существовании и не потрудился объяснить, к кому относятся эти слова.
— Доставай из песка завтрак и приготовь его на брезенте под крылом, где тень. Кинь-ка мне большое полотенце.
Дэви дал ему полотенце, и Бену пришлось смириться с жизнью на сухой, горячей земле. Он чувствовал, что сделал большую глупость, взявшись за такую работу. Он был хорошим лётчиком по неразведанным трассам, а не каким-то авантюристом, который рад гоняться за акулами с подводным киноаппаратом. И всё же ему повезло, что он получил хоть такую работу. Два служивших в Каире авиаинженера американской компании Восточных воздушных линий организовали поставку кинофирмам подводных кадров, снятых в Красном море. Обоих инженеров перевели в Париж, и они передали своё дело Бену. Лётчик в своё время помог им, когда они пришли проконсультироваться насчет полётов в пустыне на маленьких самолетах. Уезжая, они отплатили услугой за услугу, сообщив о нём Телевизионной компании в Нью-Йорке; ему дали напрокат аппаратуру, и он нанял маленький «Остер» в египетской лётной школе.
Он всё это вспоминал, молча перематывая плёнку французского киноаппарата, затем откупоривая бутылку пива, он снова вспомнил о мальчике.
— А ты что будешь пить?
— Придётся пиво, — неохотно ответил Дэви. — Воды нет…
Бен и тут не подумал о сыне. Как всегда, он прихватил с собой из Каира дюжину бутылок пива: оно было чище и безопаснее для желудка, чем вода. Но надо было взять что-нибудь и для мальчика.
— Открой бутылку и попробуй, но не пей слишком много.
Ему претила мысль о том, что десятилетний ребёнок будет пить пиво, но делать было нечего. Дэви откупорил бутылку, быстро отпил немножко прохладной горькой жидкости, но проглотил её с трудом и сплюнул. Покачав головой, он вернул бутылку отцу.
— Что же ты мне не напомнил, — попрекнул Бен своего сына.
— Открой банку персиков.
Банка персиков не могла утолить жажду в полуденный зной, но выбора не было. Поев, Бен аккуратно прикрыл аппаратуру влажным полотенцем и прилёг. Мельком взглянув на Дэви и удостоверившись, что он не болен и сидит в тени, Бен задремал.
— А кто-нибудь знает, что мы здесь? — спросил Дэви.
— Почему ты спрашиваешь?
— Не знаю. Просто так.
— Никто не знает, что мы здесь. Мы получили от египтян разрешение лететь в Хургаду; они не знают, что мы залетели так далеко. И не должны знать. Ты это запомни.
— А нас могут найти?
Бен подумал, что мальчик боится, как бы их не изобличили в чём-нибудь недозволительном. Ребятишки всегда боятся, что их поймают с поличным.
— Нет, пограничники нас не найдут. С самолёта они вряд ли заметят нашу машину. А по суше никто сюда попасть не может, даже на «виллисе». — Он показал на море. — И оттуда никто не придёт, там рифы…
— Неужели никто-никто о нас и не знает? — тревожно спросил мальчик.
— Я же говорю, что нет! — с раздражением ответил отец. – И никто не должен знать, что мы здесь были.
Но вдруг он понял, хотя и поздно, что Дэви беспокоит не возможность попасться, он просто боится остаться один.
— Никогда и ничего не бойся, когда ты один, — проговорил Бен грубовато. — Запомни это, и тогда с тобой ничего не случится.
— Поднимается ветер, — сказал Дэви как всегда тихо и слишком серьёзно.
— Знаю. Я пробуду под водой всего полчаса. Потом поднимусь, заряжу новую плёнку и опущусь ещё минут на десять.
Перед тем, как погрузится вторично, Бен присел на берегу и закурил, молча поглядывая вдаль. Дэви, подойдя к отцу, хитро подмигнул и съязвил:
- По-моему тебе не очень хочется лезть в воду.
- С чего это ты взял?
- Просто так, мне кажется.
- Пусть тебе ничего не кажется, - сурово ответил Бен, и прихватив приманку из конины, исчез среди волн. Приманку он положил на хорошо освещённую коралловую ветку, а камеру установил на выступе. Потом он крепко привязал телефонным проводом мясо к кораллу, чтобы акулам было труднее его отодрать. Покончив с этим, Бен отступил в небольшую выемку, всего в десяти футах от приманки, чтобы обезопасить себя с тыла. Он знал, что ждать акул придётся недолго. В серебристом пространстве, там, где кораллы сменялись песком, их было уже пятеро. Он был прав. Акулы пришли сразу же, учуяв запах крови. Бен замер, а когда выдыхал воздух, то прижимал клапан к кораллу за своей спиной, чтобы пузырьки воздуха лопались и не спугнули акул.
— Подходите! Поближе! — тихонько подзадоривал он рыб.
Но им и не требовалось приглашения. Они кинулись прямо на кусок конины. Впереди шла знакомая пятнистая «кошка», а за ней две или три акулы той же породы, но поменьше. Они не плыли и даже не двигали плавниками, они неслись вперёд, как серые струящиеся ракеты. Приблизившись к мясу, акулы слегка свернули в сторону, на ходу отрывая куски.
- Старайтесь не обращать на меня внимания. Каждый должен заниматься своим делом. Рыбы рыбьим, а человек человеческим.
Он заснял на плёнку всё: приближение акул к цели; какую-то деревянную манеру разевать пасть, словно у них болели зубы; жадный, пакостный укус — самое отвратительное зрелище, какое он видел в жизни.
— Ах вы, гады! — сказал он, не разжимая губ.
Как и всякий подводник, он их ненавидел и — очень боялся, но не мог ими не любоваться. Они пришли снова, хотя плёнка была уже почти вся отснята. Значит, ему придётся подняться на сушу, перезарядить кинокамеру и поскорее вернуться назад. Бен взглянул на камеру и убедился, что плёнка кончилась. Подняв глаза, он увидел, что враждебно настороженная акула-кошка плывёт прямо на него.
— Пошла! Пошла! Пошла! — заорал Бен в трубку.
«Кошка» на ходу слегка повернулась на бок, и Бен понял, что сейчас она бросится в атаку. Только в это мгновение он заметил, что руки и грудь у него измазаны кровью от куска конины. Бен проклял свою глупость. Но ни времени, ни смысла упрекать себя уже не было, и он стал отбиваться от акулы киноаппаратом.
У «кошки» был выигрыш во времени, и камера её едва задела. Она выскочила из рук и пошла на дно, затерявшись среди подводных камней.
Дэви был очень встревожен, когда отец показался на поверхности воды, весь перепачканный кровью. Мальчик бросился к нему с криком отчаянья. Бен не сразу расслышал его, всё ещё прибывая в шоке.
- Папа, папа, ты здесь!
Наконец он обернулся к нему и грубо осадил.
- Чего ты орёшь?
- У тебя кровь на руке.
- А ерунда. Вымазался когда привязывал мясо.
Потом он нервно закурил. Никогда ещё Дэви не видел отца таким растерянным.
- А где камера? - осторожно спросил мальчик.
Отец молча сделал несколько длинных затяжек, потом, стараясь сохранять хладнокровие, ответил.
- Мне нужно вернуться за ней.
Отбросив недокуренную сигарету, Бен направился к воде.
- Ты куда?
- Я сейчас приду.
Дэви был смышлёным мальчиком и понимал весь риск в сложившейся ситуации. Отступая назад, словно пытаясь разглядеть масштаб нарастающей беды, Дэви настойчиво произнёс:
- Не ходи.
- Но ведь там осталась камера.
- Всё равно не ходи. Прошу тебя!
И тогда Бен заговорил с ним, как со взрослым.
- Ты считать умеешь? Камера 600 долларов, и то, что в ней, не меньше тысячи. Ну, что скажешь.
- Не ходи!!!
- Подарить такую сумму акулам?! Я не так богат.
Бен был невозмутим, и направился к морю. Дэви бросил к отцу и схватив его за ногу, перекрикивая чаек, он издал жуткий вопль.
- Не пущу!!! Не могу!
- Что ты, мальчик?
- Не пущу!
Бен склонился над сыном и поднял его над собой.
- Перестань! Ты же мужчина, Дэви. Разве можно так?
- Можно, можно! – залепетал мальчик, роняя слёзы.
- Спокойнее, малыш, - урезонил отец сына, опуская его на песок, - Я сейчас же вернусь. Даю тебе слово, с тобой ничего не случится.
- А с тобой?
Бен ласково потрепал сына, взъерошил ему волосы.
- И со мной, тоже…
Он зашёл по пояс в разбушевавшееся море, и перед тем как погрузиться в воду, помахал сыну рукой. Дэви расположился на песке, на том месте, где оставались следы отца. Набегавшие волны жадно слизывали их, и мальчик с тревогой поглядывал в сторону необъятной синевы. Что же происходило там, в морских глубинах? Хищная акула, терзаемая разбуженным голодом, оживилась, завидев человека. Боковые резцы с размаху схватили правую руку Бена, чуть было не задели грудь и прошли сквозь другую его руку, как бритва. От страха и боли он стал размахивать руками; кровь его сразу же замутила воду, но он уже ничего не видел и только чувствовал, что акула сейчас нападёт снова. Отбиваясь ногами и пятясь назад, Бен почувствовал, как его резануло по ногам: делая судорожные движения, он запутался в ветвистых коралловых зарослях. Бен держал дыхательную трубку правой рукой, боясь её выронить. И в тот миг, когда он увидел, что на него кинулась одна из акул помельче, он ударил её ногами и перекувырнулся назад. Он всё же успел подобрать камеру, и крепко сжимая её в руке начал стремительно подниматься вверх. Кое-как он выкатился из воды и, обливаясь кровью, рухнул на песок.
Когда Бен пришёл в себя, он сразу вспомнил, что с ним случилось, хотя и не понимал, долго ли был без сознания, и что произошло потом, — всё теперь, казалось, было уже не в его власти.
— Дэви! — закричал он.
Откуда-то сверху послышался приглушённый голос сына, но глаза Бена застилала мгла — он знал, что шок ещё не прошёл. Но вот он увидел ребёнка, его полное ужаса, склонённое над ним лицо и понял, что был без сознания всего несколько мгновений. Он едва мог шевельнуться.
— Что мне делать? — кричал Дэви. — Видишь, что с тобой случилось!
Бен закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями. Он знал, что не сможет больше вести самолёт; руки горели, как в огне, и были тяжёлые, как свинец, ноги не двигались, и всё плыло, как в тумане.
— Дэви, — еле выговорил Бен, не открывая глаз. — Что у меня с ногами?
— У тебя руки… — услышал он невнятный голос Дэви, — руки все изрезаны, просто ужас!
— Знаю, — зло сказал Бен, не разжимая зубов. — А ноги, ноги у меня есть?
- Есть, но они все в крови и изрезаны.
— Сильно?
— Да, но не так, как руки. Что мне делать?
Тогда Бен поглядел на руки и увидел, что правая почти оторвана совсем; он увидел мускулы, сухожилия, крови почти не было. Левая была похожа на кусок жёваного мяса и сильно кровоточила; он согнул её, подтянул кисть к плечу, чтобы остановить кровь, и застонал от боли. Он знал, что дела его совсем плохи. Но тут же понял, что надо что-то сделать: если он умрёт, мальчик останется один, а об этом страшно даже подумать. Это ещё хуже, чем его собственное состояние. Мальчика не найдут вовремя в этом выжженном начисто краю, если его вообще найдут.
— Дэви, — сказал он настойчиво, с трудом пытаясь сосредоточиться, — послушай… Возьми мою рубашку, разорви её и перевяжи мне правую руку. Слышишь?
— Да.
— Крепко перевяжи мне левую руку над ранами, чтобы остановить кровь. Потом как-нибудь привяжи кисть к плечу. Так крепко, как сможешь. Понял? Перевяжи мне обе руки.
Понял?
Бен не слышал ответа, потому что снова потерял сознание; на этот раз беспамятство продолжалось дольше, и он пришёл в себя, когда мальчик возился с его левой рукой; напряжённое, бледное лицо сына было искажено ужасом, но он с мужеством отчаяния старался выполнить свою задачу.
— Это ты, Дэви? — спросил Бен и услышал сам, как неразборчиво произносит слова. — Послушай, мальчик, — стащи с меня акваланг. Он меня душит.
Десятилетнему ребёнку предстояло выполнить дело нечеловеческой трудности. Но всё должно идти по порядку…
Бен приподнял голову и удивился, как трудно ему даже шевельнуться. Попытка двинуть шеей снова довела его до обморока; на этот раз он провалился в чёрную бездну мучительной боли, которая, казалось, никогда не кончится. Он медленно пришёл в себя и почувствовал какое-то облегчение.
— Я снял с тебя акваланг, — услышал он дрожащий голос мальчика. — Но у тебя по ногам все ещё течёт кровь.
— Не обращай внимания на ноги, — сказал Бен, открывая глаза. Он приподнялся, чтобы взглянуть, в каком он виде, но побоялся снова потерять сознание. Он знал, что не сможет сесть, а тем более встать на ноги, и теперь, когда мальчик перевязал ему руки, верхняя часть туловища тоже была скованна. Худшее было впереди, и ему надо было всё обдумать.
- Знаешь, что мы с тобой сделаем. Расстели полотенце возле меня, я перевалюсь на него, и мы кое-как доберёмся до самолета.
С этими словами Бен с трудом повернулся на бок, и когда полотенце было расстелено, он с помощью Дэви, опять лёг на спину.
- Теперь, тащи к самолёту.
Дэви ухватился за края полотенце и напряг все свои силы, но их явно не хватало десятилетнему парнишке.
- Я не могу! – выкрикнул он, сознавая свою беспомощность.
- Можешь!!!
Единственной надеждой спасти мальчика был самолёт, и Дэви придётся его вести. Не было ни другой надежды, ни другого выхода. Но прежде надо обо всём как следует поразмыслить. Мальчика нельзя пугать. Если Дэви сказать, что ему придётся вести самолёт, он придёт в ужас. Надо хорошенько подумать, как сказать об этом мальчику, как внушить ему эту мысль и убедить всё выполнить, пусть даже безотчётно. Надо было ощупью найти дорогу к объятому страхом, незрелому сознанию ребёнка.
- Постарайся понять, малыш. Тебе придётся всё делать самому. Так уж получилось…
Он пристально посмотрел на сына и вспомнил, что уже давно не говорил с ним по-доброму.
- Что ты на меня так смотришь?
- Я никогда не мог тебя, как следует разглядеть. Ну, давай…
И вот начался непосильный труд, от которого зависело спасение. Ноги мальчика вязли в горячем песке. Солнце нещадно обжигало две человеческие фигурки, которые боролись со стихией, боролись за жизнь, наперекор злой судьбе.
- Ты умрёшь, - неожиданно заявил мальчик во время очередной передышки.
- ничего, - успокаивал его отец. Я бывал и не в таких переделках. Помнишь, как я покалечился в Канаде?
- Тогда ты был в больнице.
«Он, кажется, парень развитой», — подумал Бен, удивляясь странному ходу своих мыслей. Этот мальчик с серьёзным лицом был чем-то похож на него самого: за детскими чертами скрывался, быть может, жёсткий и даже необузданный характер.
- Тебе, наверно, пить хочется, а, воды-то и нет, а?
— Я умею терпеть.
— В следующий раз мы захватим дюжину кока-колы. И лёд, тоже.
— Ну, давай, тяни, малыш, а я буду отталкиваться пятками. На толчки не обращай внимания, главное — поскорее добраться!
— Как же ты поведёшь самолет? — спросил его сверху Дэви.
Бен закрыл глаза: он хотел представить себе, что переживает сейчас сын. «Мальчик не должен знать, что машину придётся вести ему, — он перепугается насмерть».
— Этот маленький «Остер» летает сам, — сказал он. — Стоит только положить его на курс, а это нетрудно.
— Но ты же не можешь двинуть рукой. Да и глаз совсем не открываешь.
— А ты об этом не думай. Я могу лететь вслепую, а управлять коленями. Давай двигаться. Ну, тащи.
Он поглядел на небо и заметил, что становится поздно и поднимается ветер; это поможет самолёту взлететь, если, конечно, они сумеют вырулить против ветра. Но ветер будет встречный до самого Каира, а горючего в обрез. Он надеялся, надеялся всей душой, что не задует хамсин, слепящий песчаный ветер пустыни. Ему следовало быть предусмотрительнее — запастись долговременным прогнозом погоды. Вот что выходит, когда становишься воздушным извозчиком. Либо ты слишком осторожен, либо действуешь без оглядки. На этот раз — что случалось с ним не часто — он был неосторожен с самого начала и до конца. Долго взбирались они по склону; Дэви тащил, а Бен отталкивался пятками, поминутно теряя сознание и медленно приходя в себя. Два раза он срывался вниз, но, наконец, они добрались до самолёта; ему даже удалось сесть, прислонившись к хвостовой части машины, и оглядеться. Но сидеть было сущим адом, а обмороки всё учащались. Всё его тело, казалось теперь, раздирали на дыбе.
— Как дела? — спросил он мальчика. Тот задыхался, изнемогая от напряжения.
— Ты, видно, совсем измучился.
— Нет! — крикнул Дэви с яростью. — Я не устал.
Тон его удивил Бена: он никогда не слышал в голосе мальчика ни протеста, ни тем более ярости. Оказывается, лицо сына могло скрывать эти чувства. Неужели можно годами жить с сыном и не разглядеть его лица? Но сейчас он не мог позволить себе раздумывать об этом. Сейчас он был в полном сознании, но от приступов боли захватывало дух. Шок проходил. Правда, он совсем ослабел. Он чувствовал, как из левой руки сочится кровь, но не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни даже пальцем (если у него ещё остались пальцы). Дэви самому придётся поднять самолет в воздух, вести его и посадить на землю.
— Теперь, — сказал он, с трудом ворочая пересохшим языком, — надо навалить камней у дверцы самолёта. — Передохнув, он продолжал:
— Если навалить их повыше, ты как-нибудь сумеешь втащить меня в кабину. Возьми камни из-под колёс.
Дэви сразу принялся за дело, он стал складывать обломки кораллов у левой дверцы — со стороны сиденья пилота.
— Не у этой дверцы, — осторожно сказал Бен. — У другой. Если я полезу с этой стороны, мне помешает рулевое управление.
Мальчик кинул на него подозрительный взгляд и с ожесточением снова принялся за работу. Когда он пытался поднять слишком тяжёлую глыбу, Бен говорил ему, чтобы он не перенапрягался.
— В жизни можно сделать всё что угодно, Дэви, — произнёс он слабым голосом, — если только не надорвёшься. Не надрывайся…
Он не помнил, чтобы давал раньше сыну такие советы.
— Но ведь скоро стемнеет, — сказал Дэви, кончив складывать камни.
— Стемнеет? — открыл глаза Бен. Было непонятно, то ли он задремал, то ли опять потерял сознание. — Это не сумерки. Это дует хамсин.
— Мы не можем лететь, — сказал мальчик. — Ты не сможешь вести самолет. Лучше и не пытаться.
— Не смей так говорить, дурак!
Мальчик на какой-то миг обиделся и отошёл в сторону.
- Дэви. Сейчас не время. Ну прости меня. Ветер сам отнесёт нас домой.
Ветер мог отнести их куда угодно, только не домой, а если он задует слишком сильно, они не увидят под собой ни посадочных знаков, ни аэродромов — ничего.
— Давай, — снова сказал он мальчику, и тот опять принялся тащить его, а Бен стал отталкиваться, пока не очутился на самодельной ступеньке из коралловой глыбы у дверцы. Теперь оставалось самое трудное, но отдыхать времени не было.
— Обвяжи мне грудь полотенцем, лезь в самолет и тащи, а я буду отталкиваться ногами.
Эх, если бы он мог двигать ногами! Верно, что-нибудь случилось с позвоночником; он уже почти не сомневался, что в конце концов всё-таки умрёт. Важно было протянуть до Каира и показать мальчику, как посадить самолёт. Этого будет достаточно. На это он ставил единственную свою ставку, это был самый дальний его прицел.
И эта надежда помогла ему забраться в самолёт; он вполз в машину, согнувшись пополам, теряя сознание. Потом он попытался сказать мальчику, что надо делать, но не смог произнести ни слова. Мальчика охватил страх. Повернув к нему голову, Бен это почувствовал и сделал ещё одно усилие.
— Ты не видел, я вытащил из воды киноаппарат? Или оставил его в море?
— Он внизу, у самой воды.
— Ступай, принеси его. И маленькую сумку с плёнкой. — Тут он вспомнил, что спрятал заснятую плёнку в самолёт, чтобы уберечь её от солнца. — Плёнки не надо. Возьми только аппарат.
Просьба звучала буднично и должна была успокоить перепуганного мальчика; Бен почувствовал, как накренился самолёт, когда Дэви, спрыгнув на землю, побежал за аппаратом. Он снова подождал, на этот раз уже дольше, чтобы к нему полностью вернулось сознание. Надо было вникнуть в психологию этого бледного, молчаливого, настороженного и слишком послушного мальчика. Ах, если бы он знал его получше!..
— Застегни покрепче ремни, — сказал он. — Будешь мне помогать. Запоминай. Запоминай всё, что я скажу. Запри свою дверцу…
«Снова обморок», — подумалось Бену. Он погрузился на несколько минут в приятный, лёгкий сон, но старался удержать последнюю нить сознания. Он цеплялся за неё: ведь в ней одной было спасение сына.
Бен не помнил, когда он плакал, но теперь вдруг почувствовал на глазах беспричинные слёзы. Нет, он не намерен сдаваться. Ни за что!..
— Расклеился твой старик, а? — сказал Бен и даже почувствовал лёгкое удовольствие от такой откровенности. Дело шло на лад. Он нащупывал путь к сердцу мальчика. — Теперь слушай…
Он снова ушёл далеко, далеко, а потом вернулся.
- Передвинь рычаг газа на дюйм, не больше. Сразу. Сейчас. Поставь всю ступню на педаль. Хорошо. Молодец! Теперь поверни чёрный выключатель около меня. Отлично. Теперь нажми вон ту кнопку, а когда мотор заработает, подвинь рычаг газа ещё немного. Стой! Поставь ногу на левую педаль. Когда мотор заработает, дай полный газ и развернись против ветра. Слышишь?
— Это я могу, — сказал мальчик, и Бену показалось, что он услышал в голосе сына резкую нотку нетерпения, чем-то напоминавшую его собственный голос.
— Здорово дует ветер, — добавил мальчик. — Слишком сильно, мне это не нравится.
— Когда будешь выруливать против ветра, отдай вперёд ручку. Начинай! Запускай мотор.
Он почувствовал, что Дэви перегнулся через него и включил стартёр, и услышал, как чихнул мотор. Только бы он не слишком резко передвинул ручку, пока мотор не заработает! «Сделал! Ей-богу, сделал!» — подумал Бен, когда мотор заработал. Он кивнул, и от напряжения ему сразу же стало плохо. Бен понял, что мальчик даёт газ и пытается развернуть самолет. А потом его всего словно поглотил какой-то мучительный шум; он почувствовал толчки, попробовал поднять руки, но не смог и пришёл в себя от слишком сильного рёва мотора.
— Сбавь газ! — закричал он как можно громче.
— Ладно! Но ветер не даёт мне развернуться.
— Мы встали против ветра? Ты повернул против ветра?
— Да, но ветер нас опрокинет.
Он чувствовал, как самолёт раскачивается во все стороны, попытался выглянуть, но поле его зрения было так мало, что ему приходилось целиком полагаться на мальчика.
— Отпусти тормоз, — сказал Бен. Об этом он забыл.
— Готово! — откликнулся Дэви. — Я его отпустил.
— Ну да, отпустил! Разве я не вижу? Старый дурак… — выругал себя Бен.
Тут он вспомнил, что из-за шума мотора его не слышно и надо кричать.
— Слушай дальше! Это совсем просто. Тяни ручку на себя и держи её посредине. Если машина будет подскакивать, ничего. Понял? Замедли ход. И держи прямо. Держи её против ветра, не бери ручку на себя, пока я не скажу. Действуй. Не бойся ветра…
Он слышал, как усиливался рёв мотора по мере того, как Дэви давал газ, чувствовал толчки и покачивание машины, прокладывавшей себе дорогу в песке. Потом она стала скользить, подхваченная ветром, но Бен подождал, пока толчки не стали слабее, и снова потерял сознание.
— Не смей! — услышал он издалека.
Он пришёл в себя — они только что оторвались от земли. Мальчик послушно держал ручку и не дергал её к себе; они с трудом перевалили через дюны, и Бен понял, что от мальчика потребовалось немало мужества, чтобы от страха не рвануть ручку. Резкий порыв ветра уверенно подхватил самолёт, но затем он провалился в яму, и Бену стало мучительно плохо.
— Поднимись на три тысячи футов, там будет спокойнее! — крикнул он.
Ему следовало растолковать сыну всё до старта: ведь теперь Дэви будет трудно его услышать. Ещё одна глупость! Нельзя терять рассудок и непрерывно делать глупости!
— Три тысячи футов! — крикнул он. — Три.
— Куда лететь? — спросил Дэви.
— Сперва поднимись повыше. Выше! — кричал Бен, боясь, что болтанка снова напугает мальчика. По звуку мотора можно было догадаться, что он работает с перегрузкой и что нос самолёта слегка задран; но ветер их поддержит, и этого хватит на несколько минут; глядя на спидометр и пытаясь на нём сосредоточиться, он снова погрузился в темноту, полную боли. Его привели в себя перебои мотора. Было тихо, ветра больше не было, он остался где-то внизу, но Бен слышал, как тяжело дышит и вот-вот сдаст мотор.
— Что-то случилось! — кричал Дэви. — Слушай, очнись! Что случилось?
— Подними рычаг смеси.
Дэви не понял, что нужно сделать, а Бен не сумел ему этого вовремя показать. Он неуклюже повернул голову, поддел щекой и подбородком рукоятку и приподнял её на дюйм. Он услышал, как мотор чихнул, дал выхлоп и снова заработал.
— Куда лететь? — снова спросил Дэви. — Почему ты мне не говоришь, куда лететь?!
При таком неверном ветре не могло быть прямого курса, несмотря на то, что тут, наверху, было относительно спокойно. Оставалось держаться берега до самого Суэца.
— Иди вдоль берега. Держись от него справа. Ты его видишь?
— Вижу. А это верный путь?
— По компасу курс должен быть около трёхсот двадцати! — крикнул он; казалось, голос его был слишком слаб, чтобы Дэви мог услышать, но он услышал.
«Хороший парень! — подумал Бен. — Он всё слышит».
— По компасу триста сорок! — закричал Дэви.
Компас находился наверху, и шкалу его было видно только с сиденья пилота.
— Вот и хорошо! Хорошо! Правильно! Теперь иди вдоль берега и держись его всё время. Только, бога ради, ничего больше не делай, — сказал Бен; он слышал, что уже не говорит, а только неясно бормочет. — Пусть машина сама делает своё дело. Всё будет в порядке, Дэви…
Итак, Дэви всё-таки запомнил, что нужно выровнять самолет, держать нужные обороты мотора и скорость! Он это запомнил. Славный парень! Он долетит. Он справится! Бен видел резко очерченный профиль Дэви, его бледное лицо с тёмными глазами, в которых ему так трудно было что-либо прочитать. Отец снова вгляделся в это лицо. «Никто даже не позаботился сводить его к зубному врачу», — сказал себе Бен, заметив слегка торчащие вперёд зубы Дэви, — тот болезненно оскалился, надрываясь от напряжения. «Но он справится», — устало и примирительно подумал Бен. Да и мальчику повезёт, если он вернётся назад. Но, теряя почву под ногами, теряя самого себя, Бен ещё успел подумать, что хамсин крепчает и надвигается мгла, а сажать самолёт уже придётся не ему… Теряя сознание, он повернул голову к дверце. Оставшись один на высоте в три тысячи футов, Дэви решил, что уже никогда больше не сможет плакать. У него на всю жизнь высохли слёзы. Только однажды за свои десять лет он похвастался, что отец его лётчик. Но он помнил всё, что отец рассказывал ему об этом самолете, и догадывался о многом, чего отец не говорил. Здесь, на высоте, было тихо и светло. Море казалось совсем зелёным, а пустыня — грязной; ветер поднял над ней пелену пыли. Впереди горизонт уже не был таким прозрачным; пыль поднималась всё выше, но он всё ещё не терял из виду море. В картах Дэви разбирался. Это было несложно. Он знал, где лежит их карта, вытащил её из сумки на дверце и задумался о том, что он будет делать, когда подлетит к Суэцу. Но, в общем, он знал даже и это. От Суэца вела дорога в Каир, она шла на запад через пустыню. Лететь на запад будет легче. Дорогу нетрудно разглядеть, а Суэц он узнает потому, что там кончается море и начинается канал. Там надо повернуть влево.
Он боялся отца. Правда, не сейчас. Сейчас он просто не мог на него смотреть: тот спал с открытым ртом, полуголый, весь залитый кровью. Он не хотел, чтобы отец умер; он не хотел, чтобы умерла мать, но ничего не поделаешь: это бывает. Люди всегда умирают.
Ему не нравилось, что самолёт летит так высоко. От этого замирало сердце, да и самолёт шёл слишком медленно. Но Дэви боялся снизиться и снова попасть в ветер, когда дойдёт до посадки. Он не знал, как ему быть. Нет, ему не хотелось снижаться в такой ветер, не хотелось, чтобы самолёт опять болтало во все стороны! Самолет не будет тогда его слушаться. Он не сможет вести его по прямой и выровнять у земли.
Может быть, отец уже умер? Он оглянулся и увидел, что тот дышит порывисто и редко. Слёзы, которые, как думал Дэви, все уже высохли, снова наполнили его тёмные глаза, и он почувствовал, как они текут по щекам. Слизнув их языком, он стал следить за морем.
Бену казалось, что от толчков его тело пронзают и разрывают на части ледяные стрелы; во рту пересохло, он медленно приходил в себя. Взглянув вверх, он увидел пыль, а над ней тусклое небо.
— Дэви! Что случилось? Что ты делаешь? — закричал он сердито.
— Мы почти прилетели, — сказал Дэви. — Но ветер поднялся выше и уже темнеет.
Бен закрыл глаза, чтобы осознать, что же произошло, но так ничего и не понял: ему казалось, что он уже приходил в себя, указывал курс мальчику, а потом снова терял сознание. Пытка качкой продолжалась и усиливала боль.
— Что ты видишь? — закричал он.
— Аэродромы и здания Каира. Вон большой аэродром, куда приходят пассажирские самолёты.
Качка и толчки оборвали слова мальчика; казалось, потоком воздуха их поднимает вверх на сотню футов, чтобы затем швырнуть вниз в мучительном падении на добрые две сотни; самолёт судорожно раскачивался из стороны в сторону.
— Не теряй из виду аэродром! — крикнул Бен сквозь приступ боли. — Следи за ним! Не спускай с него глаз. — Ему пришлось крикнуть это дважды, прежде чем мальчик расслышал; Бен тихонько твердил про себя: «Бога ради, Дэви, теперь ты должен слышать всё, что я говорю».
— Самолёт не хочет идти вниз, — сказал Дэви; глаза его расширились и, казалось, занимали теперь всё лицо.
— Выключи мотор.
— Выключал, но ничего не получается. Не могу опустить ручку.
— Потяни рукоятку триммера, — сказал Бен, подняв голову кверху, где была рукоятка. Он вспомнил и о щитках, но мальчику ни за что не удастся их выпустить, придётся обойтись без них.
Дэви пришлось привстать, чтобы дотянуться до рукоятки на колесе и сдвинуть её вперёд. Нос самолета опустился, и машина перешла в пике.
— Выключи мотор! — крикнул Бен.
Дэви убрал газ, и ветер стал с силой подбрасывать планирующий самолет вверх и вниз.
— Следи за аэродромом, делай над ним круг, — сказал Бен и стал собирать все силы для того последнего усилия, которое ему предстояло.
Теперь ему надо сесть, выпрямиться и наблюдать через ветровое стекло за приближением земли. Наступала решающая минута. Поднять самолёт в воздух и вести его не так трудно, посадить же на землю — вот задача!
— Там большие самолёты, — кричал Дэви. — Один, кажется, стартует…
— Берегись, сверни в сторону! — крикнул Бен.
Это был довольно никчемный совет, но зато дюйм за дюймом Бен приподнимался; ему помогало то, что нос самолёта был опущен. Привалившись к дрожащей дверце и упираясь в неё плечом и головой, он упорно, из последних сил, карабкался вверх. Наконец голова его очутилась так высоко, что он смог упереться ею в доску с приборами. Он приподнял насколько смог голову и увидел, как приближается земля.
— Молодец! — закричал он сыну.
Бен дрожал и обливался потом, он чувствовал, что из всего его тела осталась в живых только голова. Рук и ног больше не было.
— Левей! — кричал он. — Дай вперёд ручку! Нагни её влево! Гни больше влево! Гни ещё! Хорошо! Всё в порядке, Дэви. Ты справишься. Влево! Жми ручку вниз…
— Я врежусь в самолёт.
Бену был виден большой самолёт. До самолёта было не больше пятисот футов, и они шли прямо на него. Уже почти стемнело. Пыль висела над землёй, словно жёлтое море, но большой четырёхмоторный самолёт оставлял за собой полосу чистого воздуха, — значит, моторы запущены на полную мощность. Если он стартовал, а не проверял моторы, всё будет в порядке. Нельзя садиться за лётной дорожкой: там грунт слишком неровный.
Бен закрыл глаза.
— Стартует…
Бен с усилием открыл глаза и кинул взгляд поверх носа машины, качавшейся вверх и вниз; до большого «ДК-4» оставалось всего двести футов, он преграждал им путь, но шёл с такой скоростью, что они должны были разминуться. Да, они разминутся. Бен чувствовал, что Дэви в ужасе потянул ручку на себя.
— Нельзя! — крикнул он. — Гни её вниз…
Нос самолета задрался, и они потеряли скорость. Если потерять скорость на такой высоте, да ещё при этом ветре, их разнесёт в щепы.
— Ветер! — кричал мальчик; его личико застыло и превратилось в трагическую маску; Бен знал, что приближается последний дюйм и всё в руках у мальчика…
Оставалась минута до посадки.
— Шесть дюймов! — кричал он Дэви; язык его словно распух от напряжения и боли, а из глаз текли горячие слёзы.
— Шесть дюймов, Дэви!.. Стой! Ещё рано. Ещё рано… — плакал он.
На последнем дюйме, отделявшем их от земли, он всё-таки потерял самообладание; им завладел страх, им завладела смерть, и он не мог больше ни говорить, ни кричать, ни плакать; Он силился крикнуть: «Пора! Пора! Пора!» — но страх был слишком велик; в последний, смертный миг, который снова вернул его в забытьё, он ощутил, как слегка приподнялся нос самолёта, услышал громкий рёв ещё не заглохшего мотора, почувствовал, как, ударившись о землю колёсами, самолёт мягко подскочил в воздух, и настало томительное ожидание. Но вот хвост и колёса коснулись земли — это был последний дюйм. Ветер закружил самолёт, он забуксовал и описал на земле круг, а потом замер, и наступила тишина.
Ах, какая тишина и какой покой! Он слышал их, чувствовал всем своим существом; он вдруг понял, что выживет, — он так боялся умереть и совсем не хотел сдаваться.
В жизни не раз наступают решающие минуты и остаются решающие дюймы, а в истерзанном теле лётчика нашлись решающие всё дело кости и кровеносные сосуды, о которых люди и не подозревали. Когда кажется, что всё уже кончено, они берут своё. Египетские врачи с удивлением обнаружили, что у Бена их неисчерпаемый запас, а способность восстанавливать разорванные ткани, казалось, была дана летчику самой природой.
Всё это потребовало времени, но что значило время для жизни, висевшей на волоске?.. Бен всё равно ничего не сознавал, кроме приливов и отливов боли и редких просветов сознания.
— Всё дело в адреналине, — раскатисто хохотал кудрявый врач-египтянин, — а вы его вырабатываете, как атомную энергию!
Казалось, всё было хорошо, но Бен всё-таки потерял левую руку. («Странно, — думал он, — я бы мог поклясться, что больше досталось правой руке».) Пришлось справиться и с параличом, который курчавый исцелитель упорно называл «небольшим нервным шоком». Потрясение превратило Бена в неподвижный и очень хрупкий обломок — поправка не могла идти быстро. Но всё-таки дело шло на лад. Всё, кроме левой руки Бена, которая отправилась в мусоросжигалку, но и это было бы ничего, если бы вслед за ней не отправилась туда же и его профессия лётчика.
Однако, помимо всего, был ещё мальчик.
— Он жив и здоров, — сказал врач. — Не получил даже шока. — Кудрявый египтянин отпускал весёлые шутки на прекрасном английском языке.
— Он куда подвижней вас.
Значит, и с парнишкой всё в порядке. Даже самолёт уцелел. Всё обстояло как нельзя лучше, но решала дело встреча с мальчиком: тут либо всё начнётся, либо снова кончится. И, может быть, навсегда.
Когда привели Дэви, Бен увидел, что это был тот же самый ребёнок, с тем же самым лицом, которое он так недавно впервые разглядел. Но дело было совсем не в том, что разглядел Бен: важно было узнать, сумел ли мальчик что-нибудь увидеть в своём отце.
— Ну, как, Дэви? — робко сказал он сыну. — Здорово было, а?
Дэви кивнул. Бен знал: мальчуган вовсе не думает, что было здорово, но придёт время, и он поймёт. Когда-нибудь мальчик поймёт, как было здорово. К этому стоило приложить руки.
— Расклеился твой старик, правда? — спросил он.
Дэви кивнул. Лицо его было по-прежнему серьёзно.
Бен улыбнулся. Да что уж греха таить, старик и в самом деле расклеился. Им обоим нужно время. Ему, Бену, теперь понадобится вся жизнь, вся жизнь, которую подарил ему мальчик. Но, глядя в эти тёмные глаза, на слегка выдающиеся вперёд зубы, на это лицо, столь необычное для американца, Бен решил, что игра стоит свеч. Этому стоит отдать время. Он уж доберётся до самого сердца мальчишки! Рано или поздно, но он до него доберётся. Неладно что-то устроено на этом свете, грустно размышлял Бен. Это кажется единственное, что он понял в жизни. А ему с сыном надо было понять всё до конца, до последнего дюйма. Хорошо если Дэви это удастся. Последний дюйм, который разделяет всех и вся, нелегко преодолеть, если не быть мастером своего дела. Но быть мастером своего дела — обязанность лётчика, а ведь Бен был когда-то совсем неплохим лётчиком.
--------------------------------------------------------------------------
Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на http://prochtu.ru
--------------------------------------------------------------------------