Эрик Найт - Лесси возвращается домой -2 - Эрик Найт
Скачано с сайта prochtu.ru
Глава 14
ПЛЕН В НИЗИНЕ
Местность изменилась. Больше не было зубчатых хребтов и вереска Горной страны; не было зеленых гор и овечьих пастбищ. Здесь было много больше городов и много больше шоссейных дорог. И собака уже не могла идти никем не замеченная, в обход городов, и не могла идти так, чтобы не быть на глазах у людей, потому что люди были всюду. Сколько Лесси ни старалась сторониться их, она, чтобы совершать свой путь на юг, неизбежно должна была держаться у них на глазах.
Пришлось усвоить в отношении людей новую тактику. Лесси держалась от них как можно дальше, но, когда бывала вынуждена проходить мимо них совсем близко, она их как бы не замечала.
Впрочем, надо сказать, люди этой страны внушали ей меньше недоверия, так как они во многом были сходны с теми, среди которых она выросла. Лица у них зачастую были черны от копоти, как у жителей Гринол Бриджа. Их одежда была пропитана угольной пылью, а у мужчин в руках или на головах были шахтерские лампы.
Поэтому Лесси, в общем, вела себя с ними, как с этими прочими жителями своего родного поселка, только куда осторожней: она их принимала, но не отвечала приветом никому из них, не подходила так близко, чтоб они могли до нее дотронуться, и не слушалась их команды.
А они пытались командовать. Потому что в промышленной Нижней Шотландии, как и в Йоркшире, есть немало людей, знающих толк в собаках. Они умеют отличить хорошую собаку и с одного взгляда распознают бродячую. И часто бывало, что такой человек скажет вдруг:
- Смотри, Арчи! Бродячая собака! И хорошая к тому же… Эй, дружок, сюда! Сюда, ласонька!
Он протягивал руку и щелкал пальцами и подзывал добрым голосом. Но, хотя Лесси нередко слышались в команде звуки, сходные с ее именем, она никогда не отзывалась.
В одном шахтерском городке одна молодая женщина как-то вечером за ужином посмотрела на мужа и сказала:
- Странный случай был у меня сегодня, Айвор. С собакой.
- С собакой? Чьей?
- Не знаю, кто ее хозяин. Я сидела с ребенком у наших дверей - вышла погреться на солнышке - и вижу, идет по мостовой собака. Грязная-прегрязная, какая-то потерянная и такая страшная с виду, а все-таки очень милая на вид…
- Как это так - \\\"страшная с виду\\\" и притом \\\"очень милая на вид\\\"?
- Ну, уж не знаю. Но так оно было. И такой она выглядела усталой. Она глядела совсем как иной раз человек, когда идет со смены - измучен, валится от усталости, а все-таки идет. Я подзываю ее - она не подходит. Остановилась поодаль и смотрит на меня. И на маленького Айвора. Тогда я зашла в дом, вынесла миску с водой и поставила на землю. Собака подошла и вылакала все подчистую. Я тогда пошла, принесла тазик с объедками и поставила рядом. Она долго смотрела, походила вокруг, с одной стороны зайдет, с другой, наконец нагнулась, понюхала и стала есть - ела очень деликатно, а я поклялась бы, что она просто умирала с голоду. Такая она была жалкая и худая.
А потом, по городу пошли слухи.
\\\"На днях было страшное происшествие. В поселке появилась бешеная собака. Первым ее увидел констебль Мак-грегор, и она сразу показалась ему подозрительной, потому что у нее текла слюна из пасти. Он попробовал поймать ее, но она от него ускользнула. Я видел, как она промчалась по улице - ну и страшная же тварь, пасть разинута, несется дико вскачь. А за нею вдогонку констебль и толпа мальчишек. Я забежал к Джемисону, в отделение тканей, и не выходил оттуда чуть ли не час, такое у меня было сердцебиение.
С тех пор мы тут живем под страхом, и на всех бродячих собак устраивают облаву и свозят их в какой-то приемник. По-моему, надо всех этих собак пристрелить, ведь не знаешь, а вдруг они могут причинить вред.
Истории, говорящие о трусости и страхе - или о доверии и доброте, - отмечали долгий путь, который терпеливо совершала Лесси, пробираясь домой. Она бежала трусцой, среди кипучего движения. Много дней она брела северным берегом реки, ища переправы, и наконец решилась: ничего не поделаешь, надо пойти там, где идут люди.
Когда она шла, многие на запруженном тротуаре поворачивали головы и заговаривали с ней, но она не обращала внимания и следовала своим путем и вскоре пропадала из виду, затершись в толпе. Но два человека упорно не теряли ее из виду. Они сидели в кабине автофургона. Один, тот, что постарше, только подтолкнул своего товарища, крутившего баранку, и указал ему на собаку, которая шла так неуклонно. Тот не ответил. Но он кивнул, как бы в знак радостного согласия, и взял такую скорость, какая позволяла им не упускать Лесси из виду. Бег ее стал чуть быстрей, потому что теперь ее желание идти на юг не встречало помехи. На одну секунду Лесси ощутила приток новой силы, повисший хвост немного приподнялся, у нее даже был почти веселый вид.
Она шла по мостовой прямо на юг и не обращала внимания на кативший с нею рядом фургон. Среди разнородных шумов и запахов большого города ее чуткие уши и тонкий нюх едва ли могли предостеречь ее заранее. Только в самую последнюю секунду чутье предостерегло ее, и она отпрянула вбок. В воздухе что-то заколыхалось. Она перебирала ногами, но без пользы - ее опутала сетка, сковавшая все ее усилия.
Целую минуту она пыталась выбиться, борясь с опутавшей ее паутиной. Но путы только затягивались туже. И тут с нею рядом, стоя на коленях, оказался человек из того фургона. Он ее держал умелыми руками. Вокруг ее рта затянулся жестокий ремень, сжавший челюсти. Другой ремень охватил ей шею. А еще один скрутил ей ноги.
Лесси лежала не двигаясь. Вокруг нее собралась толпа.
Она почувствовала, что сетку снимают. Дернувшись изо всех сил, она попробовала вырваться. Передние ноги освободились! Освободилась и одна задняя. Можно бежать!
Лягаясь, дергаясь, она боролась с державшим ее человеком. Уже навалился на нее всем телом и второй. Если бы только челюсти были свободны от ремня! Она почувствовала, как их стянуло туже, когда второй человек схватил ее за переднюю ногу. Потом ее стали бить по голове.
Она упала, оглушенная. И тут люди перестали ее бить, потому что в толпе очень явственно раздался голос. Это был девический голос, высокий и отрывистый:
- Не смейте так обращаться с собакой. Дикари!
Один из тех двоих, стоя на коленях, поднял глаза на девушку.
- Может, сами возьметесь за нашу работу? - спросил он.
- Извините, мэдэм, но я только исполняю свою обязанность. Деликатничать нам не приходится. Кругом развелось много бешеных собак, и мы, служащие приемника, должны делать свое дело: отлавливать их. Ради общественной безопасности.
- Вздор! У этой собаки нет никаких признаков бешенства.
- Нельзя знать, мэдэм. Во всяком случае, собака бродячая, а нам приказано всех бродячих забирать. На ней нет бляхи.
Девушка хотела ответить, но мужчина рядом с ней взял ее под руку.
- Он же прав, Ительда. Нельзя, чтобы у нас тут бегали стаями бездомные собаки. Вы же понимаете, нужен какой-то надзор.
- Совершенно верно, сэр, - сказал ловец собак.
Девушка поглядела вокруг. Поджала губы.
- Хорошо, но не таким же способом осуществлять надзор. Пустите, я сама посажу вам ее в фургон.
- Она у вас убежит, мэдэм.
- Вздор. Встаньте.
- Нам только придется проделать все сначала, мэдэм.
- Встаньте!
Стоявшие на коленях обвели взглядом толпу, будто желая сказать, что, мол, безнадежное это дело спорить с женщиной, когда она забрала себе в голову блажную мысль. Они встали, а девушка опустилась на колени. Лесси почувствовала, как ее коснулись спокойные руки, нежно погладили ее, услышала мягкий, ласковый голос:
- Вот и хорошо. Дайте мне поводок и уберите сетку.
Мужчины подчинились. Девушка осторожно надела Лесси на шею ремень. Одной рукой она ее похлопывала и поглаживала, другой легонько дергала за поводок.
- Ко мне!.. Встать! - сказала она.
Лесси сделала то, к чему ее приучали годами. Она послушалась. Она пошла туда, куда ее мягко повел поводок. Она подошла к фургону. Когда водитель отворил решетчатую дверцу, девушка взяла тощую колли на руки, посадила в кузов, и решетка захлопнулась.
- Ну вот, - сказала она строго. - Вы и с бродячими собаками не должны обращаться, как с дикими зверями.
Она повернулась и пошла прочь, не удостоив взглядом своего спутника.
- Зачем устраивать на людях такие сцены, Ительда? - сказал он наконец.
Ответа не последовало, и они пошли вперед. Дойдя до половины, спутник поглядел на нее и остановился.
- А впрочем, Вы были великолепны!
- Что они с ней сделают? - спросила наконец девушка.
- Кто? Эти душегубы с фургоном?
- Да.
- Ах, отвезут ее в приемник.
- Знаю. Ну, а там что с ними делают, с бродячими собаками?
- Не знаю. Кажется, их там держат… ну, какой-то положенный срок, а потом, если никто за ними не явится… разделываются с ними.
- Ее убьют?
- Да, но вполне гуманным способом. Газовая камера или что-нибудь такое. Говорят, это совершенно безболезненно. Как будто заснул, и все. На этот счет есть закон или какие-то постановления.
- И никто не может ее спасти… то есть если ее владелец не узнает вовремя?
- Думаю, никто.
- А нет такого закона или постановления… что ты можешь прийти в приемник и забрать какую-нибудь собаку? Уплатив, конечно, за прокорм и прочее?
Мужчина сделал глубокую затяжку.
- Кажется, есть… Должен быть.
Он поглядел на стоявшую с ним рядом девушку. Улыбнулся.
- Пошли! - сказал он.
Глава 15
НЕ ВЕРЬ СОБАКЕ, ДОННЕЛ!
Фургон с решетчатой дверцей въехал во двор. Сзади лязгнули чугунные створки в высокой стене. Фургон подкатил задним ходом вплотную к проему поднятого над землею входа. Лесси спокойно лежала в углу. В фургоне были и другие собаки. Пока их везли по городу, они выражали свой протест громким лаем. Но Лесси всю дорогу пролежала тихо, как пленная королева среди прочих не столь высокородных узников.
Неподвижная, только с горящими глазами, она лежала в своем углу, отключив от себя внешний мир, - совсем как в те дни, когда лежала больная под нависшим дроком.
Может быть, человека обманул ее спокойный и царственный вид. А может быть, он помнил к тому же, как легко та девица посадила собаку в машину.
Он вошел в фургон, держа наготове ошейник с поводком. Они спустились по откинутому заднику фургона и зашагали по гулкому коридору. Лесси шла как надо, не рвясь на поводке вперед, не оттягивая его назад.
Это, возможно, тоже усыпляло бдительность человека. И вот, доведя ее до места, где стоял у распахнутой двери его помощник, готовый тотчас опять закрыть ее на засов, он наклонился, чтобы снять с собаки намордник.
Мгновение - и Лесси высвободилась.
Она отпрянула, как скользящий луч. Человек вскочил, чтобы преградить ей дорогу. Но в быстроте реакции человек изо всех четвероногих не уступит только черепахе. Пока он двинулся с места, Лесси уже пустилась наутек, прошмыгнув между его ногами и стеной.
Она пронеслась по коридору и остановилась. Путь был перекрыт. Перед нею ничего, кроме черной пустоты фургона, только что покинутого ею: грузовик был так аккуратно надвинут на входное отверстие, что ни слева, - ни справа не осталось ни на дюйм свободного пространства.
Она повернула и кинулась назад - прямо на гнавшихся за нею людей, вернувшись от их распяленных рук и ног, она опять, как стрела из катапульты, пронеслась мимо. Слева была лестница. Она взметнулась по ней. Наверху протянулся в обе стороны коридор. Один конец шел к югу. Туда она и побежала.
Теперь весь дом за нею гудел от крика. Коридор наполнился народом. Она неслась, а перед нею растопыривали руки. Лавируя, как иной полузащитник на футбольном поле, она пронеслась по всему коридору. В стене окно, но оно было закрыто.
Лесси повернулась. Позади по всему длинному холлу сейчас толпились люди. Они надвигались. Лесси огляделась. С обеих сторон много дверей, но все плотно закрыты. Податься некуда, но тут пришло спасение. Справа подле Лесси одна из тех плотно закрытых дверей открылась, и раздался голос. Важный голос - начальственный:
- Что тут происходит? Вы что, не понимаете, что идет заседание суда и…
На этом голос осекся. Потому что в этот миг что-то бурое бомбой пролетело мимо, едва не сбив человека с ног. Его лицо перекосилось, изобразив ужас и разъяренное достоинство. Он смерил двух мужчин с сеткой единым презрительным взглядом. Потом закрыл дверь.
А там, в комнате, воздух наполнился гудением, потому что Лесси металась туда и сюда, ища выхода. Но и здесь, в просторной комнате, его, казалось, не было. Все двери закрыты.
Лесси остановилась в углу, точно загнанный зверь. Люди отошли от нее, оставив ее в одиночестве. Скрип сдвигаемых стульев и крики понемногу стихли, слышно было только постукивание молоточка на кафедре. Потом заговорил торжественный голос:
- Не должен ли я так понять, что это и есть нежданный свидетель, обещанный защитой?
Зал покатился со смеху. Молодые люди в торжественных черных мантиях широко улыбались. Внушительный господин в огромном белом парике тоже позволил себе улыбнуться, ибо он славился на всю широкую округу своим разящим остроумием. К тому же дело слушалось сегодня долгое и скучное. Но вот, как будто решив, что он один вправе указывать, как долго может продолжаться смех, судья застучал молоточком. Его брови насупились. Глаза глядели строго.
- Сержант! - прогремел он. - Сержант!
Человек в мундире подбежал к судилищу и застыл в ожидании.
- Сержант, что это такое?
- Собака, милорд.
- Собака?!
Судья обратил взор на животное, все еще стоявшее в углу с видом загнанного зверя.
- Вы подтверждаете, сержант, мои собственные подозрения. Это собака! - сказал он ласково. Затем громогласно добавил: - Так! И как же я должен с нею поступить?
- Я, кажется, знаю, что у вас на уме, милорд.
- Что же у меня на уме, сержант?
- Вы хотите, чтобы ее удалили, милорд.
- Верно! Хочу! Удалите ее! Удалите!
Сержант в тяжелом недоумении поглядел вокруг. За все годы его службы перед ним никогда не вставала такая задача. Вдруг лицо у сержанта просветлело. Он разрешил задачу. Лестница чинов! Он обернулся к тому человеку, который открыл дверь и позволил Лесси войти:
- Мак-Лош! Уберите эту собаку. Откуда она пришла?
Багровый с лица привратник с укором поглядел на своего начальника:
- Не иначе, как улизнула от Фергюссона и Доннела. Они сейчас шатаются под дверью со своими сетками.
Сержант повернулся и перевел для судьи на более официальный язык:
- Собака, ваше благородие, сбежала от живодерных властей. Двое из них сейчас на посту. А так как задержание и арест бродячих собак входит, собственно, в обязанности живодерни, то…
- Хорошо, пусть они войдут и займутся ею.
Те двое с сеткой наготове вошли в зал суда. Блюстители закона выстроились в ряд и следили с жадным интересом. Как-никак, этот эпизод позволял передохнуть от томительной скуки сегодняшнего заседания.
Двое с сеткой, крадучись, пробирались к углу - медленно, осторожно.
- Мы ее быстренько уберем отсюда, милорд, - сказал один успокоительным тоном.
Но он еще не досказал, как Лесси уже увильнула. Сетка была ей знакома. Это ненавистный враг. Его надо избегать.
Опять в зале пошел бедлам. Пользуясь случаем, молодые люди разыгрались, точно школьники, и закричали на все голоса:
- Ну, что, попалась!
Облава понемногу пошла как должно. Лесси оказалась припертой к стене. Кольцо людей стягивалось. Прямо перед ней было открытое окно. Она вскочила на подоконник и остановилась в колебании: внизу под нею был двор, где все еще стоял фургон. А прыгнуть надо было с высоты добрых двадцати футов - и прямо на асфальт.
Люди уверенно подходили. Они знали, что отсюда ей не спрыгнуть. Они расправили сетку. Стоя на самом краю, Лесси задрожала. Поодаль, влево, была крыша фургона. Тут высота не превышала десяти футов, но фургон стоял далековато. Лесси сгорбилась, перебирая лапами, как будто нащупывала более верную опору. Ее мускулы подрагивали.
Собака не то что кошка. Собаки, как и люди, научились бояться высоты. Однако это был единственный путь.
Подобравшись, напрягши все мускулы, Лесси замерла на месте. И прыгнула. Она метнулась насколько могла вперед, нацелившись на крышу фургона. Еще летя по воздуху, она уже знала, что упадет ближе. Чувство времени и чувство равновесия сказали ей, что не удастся благополучно приземлиться.
Она вытянула передние ноги и чуть задела ими самый край. Одну секунду она висела на когтях, задними ногами царапаясь в борт. Потом тяжело упала наземь. И лежала, оглушенная.
Наверху, в зале суда, в окнах выстроились лица. Ловец испустил резкий крик:
- Теперь не уйдет!
Двое ловцов бросились к дверям. Выйдя наконец в коридор, они кинулись бегом.
- Распроклятая собака! - пропыхтел старший из двух. - Ну, я ей покажу! Дайте мне только…
Но, выскочив во двор, они оторопели. Вот фургон. Вот место, где Лесси лежала, оглушенная. И, однако, ее здесь нет! Во дворе пусто.
- Ну, Доннел, хорошо, когда на этом не кончатся все чудеса этого распроклятого дня! - пыхтел старший. - Она же, конечно, убилась насмерть - так где же она?
- Перелезла через стену, мистер Фергюссон!
- Шесть футов… И не могла же она не убиться насмерть. Это никакая не собака, Не иначе, дьявол.
- Точно, Доннел. Животному нужны крылья, чтоб перебраться через эту стену.
Доннел почесал в затылке и тут его осенила трезвая мысль.
- Послушай, а что, если мы попросту забудем об этой чёртовой собаке.
- Это верно. Одной больше, одной меньше. Пускай думает, что она сегодня заново родилась. А уж думать она умеет.
Да, это точно!
Дверь приёмной конторы отворилась, и вошел полисмен. Следом за ним вошли девушка с молодым человеком - те, что были очевидцами поимки собаки.
- Вот сюда их запирают, бродячих собак, - сказал полисмен.
Молодой человек подошел к столу.
- По моим сведениям, - сказал он, - я могу, уплатив расходы по поимке и установленный штраф, забрать отсюда любую неистребованную собаку?
- Правильно, сэр.
- Хорошо. В таком случае, я… то есть не я… вот эта барышня хочет забрать ту колли, которую вы поймали сегодня утром, сэр.
- Колли? - повторил Фергюссон, быстро соображая, как же быть. - Колли? Нет, сэр, сегодня утром не было поймано ни одной колли.
Девушка вышла вперед:
- Послушайте, что вы тут затеваете? Вам отлично известно, что все произошло у меня на глазах: вы при мне сегодня утром поймали колли - и жестоко обращались с ней! Если вы опять собираетесь сыграть с ней какую-нибудь злую шутку, так капитан Мак-Кейт - вот он перед вами - вмешается в это дело.
Фергюссон почесал в затылке.
- Хорошо, скажу вам всю правду: собака сбежала.
- То есть как это? - спросила девушка.
- Вот так. Сбежала, мэдэм. Вам тут каждый может это подтвердить. Собака вырвалась и пробежала наверх, в зал суда, к судье Мак-Куэрри, а потом выскочила в окно, перемахнула через стену - и была такова!
- И была такова!..
Девушка глядела на него во все глаза. И вдруг ее лицо озарилось радостью.
- Не знаю, правду вы мне говорите или нет, - вмешался ее кавалер, - но я для верности подам письменное требование на эту собаку.
Он сделал пометку в своей записной книжке и направился к выходу. Девушка, сияя, пошла за ним.
- Я очень сожалею, Ительда, - начал он, когда они поднимались по лестнице, - но ничего не поделаешь.
Девушка улыбнулась.
- Превосходно! Я очень рада! Как вы не понимаете: она же опять на свободе. На свободе! Пусть она мне не достанется, но она свободна.
А внизу, в подвале, у себя в конторе, Фергюссон бушевал перед своим помощником:
- Теперь я должен все-таки написать в рапорте, что она сбежала, потому что эти душегубы, конечно, подадут на нее требование и придется мне объяснять, почему я не могу выдать им собаку.
Он со злостью разорвал в клочки с таким трудом написанный ложный отчет.
- Такая хорошая работа - и пошла прахом! Так пусть же оно послужит тебе уроком, Доннел. Какой ты сделаешь вывод из этого всего?
- Никогда не составляй ложного рапорта, - совестливо ответил Доннел.
- Нет, совсем не то, - с презрением сказал Фергюссон. - Ты никогда не продвинешься по службе, Доннел. Вывод отсюда только один: никогда не верь собаке! Да, вот ты поймал ее. Она прикинулась, можно сказать, кроткой, как грудной младенец. Я ей поверил на одну секунду, и она тотчас превращается как бы в огненный шар на Страшном суде. Дальше. Ей бы надо убояться спрыгнуть, а она что делает?
- Прыгает в окно, - отозвался Доннел.
- Верно. Дальше. Она бы должна убиться насмерть, а она что?
- А она жива.
- Опять же верно. Потом, ей бы должно быть неспособно перескочить через такую стену, а она что?
- Она перескочила.
- И тут ты прав, чёрт тебя подери! Значит, мораль такова: покудова ты на этой работе, Доннел, никогда не верь ни одной распроклятой собаке. Она… понимаешь… собака, она не то что человек. Да. Отличная мысль! Собака не человек.
Глава 16
ЛЕССИ ПЕРЕХОДИТ ГРАНИЦУ
Медленно, упорно Лесси пересекала хлебное поле. Теперь она уже не бежала трусцой. Она еле плелась. Ее голова была низко опущена, хвост безжизненно повис. Худое тело пошатывалось, как будто ей нужно было прилагать все свои силы, чтобы ноги продолжали двигаться.Усталой поступью она пересекала луг. Она не обращала внимания на стадо, пасшееся тут на подножном корму, хотя коровы то и дело поднимали головы, отрываясь от сочной травы, чтобы проводить ее взглядом, когда она проходила мимо.
Трава делалась все гуще и грубей, по мере того как Лесси подвигалась по стёжке. Тропа под ее ногами превратилась в плотно убитый ил. Потом ил превратился в водяную лужу, а лужа - в берег реки. Лесси остановилась на утоптанном месте. Сюда скот приходил напиться и постоять на холодке в дневную жару. Кроме нее, тут и сейчас стояло несколько животных - зашли по колена в воду у отмели. Коровы оборачивались и поглядывали на собаку, а челюсти их непрестанно двигались.
Лесси тихонько заскулила и подняла голову, как будто принюхиваясь к какому-то запаху с дальнего берега. Потом, осторожно нащупывая дно, пошла вброд, всё глубже и глубже погружаясь в воду. Вот уже пропало под ногами дно. Лесси поплыла, выруливая сзади хвостом.
Река не была бурной, как та, что осталась далеко позади, в Горной стране. Усталые задние ноги, отталкиваясь, били по воде, передние неустанно гребли. Южный берег плыл мимо и, казалось, не придвигался ближе. Ее сковала слабость, ноги били всё медленней. Тянувшаяся вперед голова ушла под воду. Это разбудило ее ото сна, и она начала отчаянно молотить. Голова теперь стояла совсем прямо, а передние ноги взбивали пену. Она повела себя, как охваченный ужасом пловец. Но в мозгу у нее ничуть не помутилось, и она вновь начала упорно продвигаться вперед.
Плыла она долго - долго и отважно. И когда наконец выплыла к тому берегу, у нее, казалось, не хватало силы выбраться на сушу. Берег был здесь слишком высок. Ее отнесло вниз. Лесси попыталась еще раз. Она забарахталась и опять упала. Потом ее понесло прибоем, и наконец ее лапы уперлись в пологое дно. Она побрела по нему к берегу.
Набравшаяся в шерсть вода была немалым грузом, и Лесси зашаталась, как будто была не в силах нести эту лишнюю тяжесть. Уже не идя, а еле волоча свое тело, она выбралась наверх по склону берега. И здесь наконец повалилась. Идти дальше она не могла.
Но она была в Англии! Лесси этого не знала. Она была только собакой, идущей домой, - не человеком, умеющим разбираться по географическим картам. Она не знала, что прошла из конца в конец всю Шотландию - Горную страну и Низину; что река, которую она переплыла, была тот самый Твид, который лежит рубежом между Англией и Шотландией.
Этого всего она не знала. Знала она только одно: что когда она вползла повыше на берег, случилась странная вещь. Ее ноги не слушались, как надо, а когда она стала подгонять себя вперед, утомленные мускулы вовсе вышли из повиновения. Она вся обмякла, качнулась вперед и затем повалилась набок.
Весь тот день Лесси так и пролежала в траве. Над ней жужжали мухи, но она не поднимала головы, чтобы тявкнуть на них. Пришел вечер, и за рекой зазвучал пастуший рожок, замычали коровы. Донеслись последние ноты птичьего хора - пение дрозда в сумерках. Пришла темнота со своими ночными звуками - уханьем совы и вороватым урчанием охотницы-выдры, далеким лаем собаки на ферме и шелестом в деревьях.
Затем пришел рассвет с новыми звуками - всплесками форели в еще одетой туманом реке. Потом грачи подняли свой извечный крик предостережения - потому что на ферме за пашнями из дверей бревенчатого дома вышел человек. Поднялось солнце, и тени робко заплясали по траве, когда вершины деревьев заиграли блеском в первом ветре нового дня.
Как только солнце коснулось ее, Лесси медленно встала. Ее глаза были тусклы. Медленно переступая, она двинулась в путь - прочь от реки, на юг.
Комнатка была небольшая и скромная. В кресле у стола, на котором мерцала керосиновая лампа, сидел Даниел Фадден и читал не спеша газету. Ближе к очагу, где жарко горел уголь, сидела в качалке его жена и вязала. Она без конца покачивалась взад и вперед, а пальцы ее мелькали над шерстью и спицами. Все движения, казалось, были точно соразмерны: один наклон качалки - три петли на спицах.
Оба они были стары и, казалось, так долго прожили бок о бок, что им и разговаривать было незачем. Каждому довольно было сознавать, что другой существует, что он тут же, рядом.
Наконец муж сдвинул на лоб свои очки в стальной оправе и поглядел на очаг.
- Надо бы подкинуть уголька, - сказал он.
Жена кивнула, качнувшись вперед, а губы ее продолжали беззвучно считать. Она \\\"закругляла пятку\\\", и нужно было соблюдать точный счет.
Муж медленно встал. Подошел к раковине, чтобы взять ведерко. В шкафу в нижнем отделении был угольный ящик. Он набрал немного угля в совок.
- Эх, уже почти что весь, - сказал он.
Жена посмотрела через плечо. Оба мысленно подсчитали, во что это обойдется - \\\"подкинуть уголька\\\". Как быстро ушел у них последний центнер! Вся их жизнь была полна забот о таких вещах. Они еле сводили концы с концами. У них не было других доходов, кроме ничтожной пенсии, которую им выплачивало правительство за их сына, убитого во Франции. Да еще каждый получал общегосударственную пенсию по старости - десять шиллингов в неделю. Небогатые средства, но они расходовали их экономно и не делали долгов. Крошечный деревенский домик на большой дороге, вдалеке от какого бы то ни было города, представлял совсем дешевую квартиру. На небольшом клочке земли при домике Фадден выращивал овощи. Он держал с десяток кур, несколько уток и еще гуся, которого \\\"откармливал к Рождеству\\\". Гусь этот был их самой большой и самой верной утехой. Шесть лет назад рано по весне Фадден выменял дюжину свежих куриных яиц на крошечного гусенка. Он его бережно растил, похваляясь, в какую прекрасную, упитанную птицу он у него превратится к Рождеству.
Так и вышло - из гусенка получился чудесный упитанный гусь. За несколько дней до Рождества Фадден взял свой топорик и, не выходя за порог, долго сидел и глядел на лезвие, не решаясь выйти за порог. Наконец жена, все поняв, подняла голову и кротко улыбнулась.
- Дан, - сказала она. - В этом году мне что-то не хочется гуся. Если ты заменишь его курицей… и…
- В самом деле, Далли, - сказал Фадден. - Это было б слишком расточительно - такой большой гусь на нас двоих. Правильно, нам хватит и курицы…
Так гусь получил пощаду. С тех пор его из года в год, как положено, откармливали к Рождеству.
- Уж в этом году он у нас пойдет в дело, - каждый раз возвещал Фадден. - Куда это годится - целый год откармливать гуся, чтоб он тут расхаживал и важничал, точно первая персона на свете! В этом году мы его прирежем.
И каждый раз гусь оставался в живых. Жена знала наперед, что так и будет. Когда Фадден воинственно объявлял, что птица будет забита на рождественское жаркое, она смиренно приговаривала: \\\"Ну конечно, Дан\\\". И когда он в последнюю минуту начинал колебаться и мяться и приговаривал, что гусь чересчур велик для них двоих, она подхватывала: \\\"Ну конечно, Дан\\\". И наедине с собой она часто говорила, что гусь будет еще жить и жить, когда оба они, как она выражалась, \\\"будут давно уже мирно спать глубоко под землей\\\". Жена качалась не переставая, и мысли ее унеслись далеко. Всякий раз, как кто-нибудь заговорит о дурной погоде, она обращалась мыслью к Данни-младшему. Там, в окопах, у них не было жаркой печи. Всю ту первую зиму люди прожили в грязных канавах в земле - и спали так по ночам без крова над головой. Можно себе представить, как всё тело сводило от холода, и все-таки, когда Данни приехал в отпуск домой, он был такой румяный, такой здоровый и крепкий! А когда она спросила, бережется ли он, кутает ли грудь и горло, чтоб не застудить, он взялся за бока и рассмеялся - громким, сильным, раскатистым смехом.
\\\"Эх, мама, уж коли я пережил эту зиму во Франции, меня теперь никакая стужа не возьмет!\\\" - прогудел он.
И сгубила его не стужа, не болезнь. Пуля из пулемета - так написал его полковник в письме, которое Далли бережно хранит до сего дня, припрятав вместе с брачным свидетельством.
Ах, война, военные орудия!.. Пули косили всех подряд. Храбрых и трусливых, слабых и самых крепких, таких, как Дании.
Она придержала качалку и подняла голову, прислушалась.
- Дан! Там какая-то возня у курятника!
Он тоже выпрямился в своем кресле.
- Эх, Далли, вечно тебе что-нибудь вообразится! - укорил он жену. - Ничего там нет, просто ветер. Да ставень немного разболтался. Нужно будет его закрепить.
Он вернулся к своему чтению, но седая маленькая женщина по-прежнему сидела прямо. Она опять заговорила:
- Ну вот, опять! Там кто-то копошится! - Она встала. - Если ты не хочешь присмотреть за своими курами, Даниел Фадден, я пойду сама.
Она накинула шаль, но тут поднялся и муж.
- Ну-ну-ну! - заворчал он. - Уж ты сиди. Раз ты этого хочешь, так я пойду - просто чтобы у тебя было спокойно на душе. Пойду и посмотрю.
Через пять минут он вернулся.
- Ты была права. Накинь шаль и пойдем, - сказал он.
Они вместе быстро зашагали в ночь, нагибаясь против ветра и дождя. Пройдя некоторое расстояние, старик наконец остановился у окаймлявшего ее боярышника и осторожно сошел вниз по насыпи. Жена светила ему фонарем. И вот она увидела то, что нашел ее муж, - лежащую в канаве собаку. Собака повернула голову, и Далли увидела, как в мутном глазу зажегся белый раскаленный свет - отраженная вспышка фонаря.
- Бедное, бедное создание! - сказала женщина. - Кто же так делает - ночью, в такую непогоду не пустить свою собаку в дом!
Ветер комкал слова, но до старика дошел тон ее голоса.
- Она так измучена, что не сможет идти.
- Помочь тебе?
- Нет! Управлюсь сам.
Двое стариков понесли Лесси к жаркому очагу и положили на ковер.
Они постояли в сторонке, глядя на нее. Лесси лежала с закрытыми глазами.
- Я думаю, она не доживет до утра, - сказал муж.
- Возможно. Но это не причина, чтобы нам стоять без дела. Надо хоть попытаться. Сними с себя мокрые вещи, Дан. Быстрее, или ты у меня тоже свалишься. Смотри, как она подрагивает, - она еще живая… Достань тот мешок, Дан, что в шкафу, в нижнем ящике, обсуши ее немного.
Старик неловко согнулся, обтирая намокшую шерсть собаки.
- Она страшно грязная, Далли, - сказал он. - Твой чистенький ковер весь перемажется.
- Так будет тебе еще работа - вытрясти его во дворе завтра утром, - ответила колко жена.
- Попробую, не сможем ли мы ее покормить.
Старик поднял голову. Жена его держала в руке банку сгущенного молока. Их невысказанные мысли передались от одного к другому в безмолвном разговоре. Это была их последняя банка.
- Ничего, будем за завтраком пить чистый чай, - сказала женщина.
- Оставь немного, Далли, - ты же не любишь чай без молока.
- Ничего, для меня это не так уж важно, - сказала она.
И стала кипятить воду с молоком.
- Я часто думаю, Дан, что многое мы делаем только по привычке, - продолжала она. - В Китае, говорят, чай иначе и не пьют, как без молока.
- Может быть, потому, что они там ничего хорошего и не пробовали, - проворчал он.
Он всё продолжал растирать продрогшее тело собаки, пока жена помешивала молоко в кастрюле над жаром очага. В комнате было тихо-тихо.
Лесси лежала не шевелясь. В полусознании, сквозь безмерную усталость, она ощущала, как ее обволакивает глухим покоем. Столько вещей вернулось из прошлого и давало ей успокоение. Здесь пахло \\\"правильно\\\": смешанным запахом угольного дыма и пекущегося хлеба. Руки, прикасавшиеся к ней… они не норовили схватить и запереть или причинить боль. Нет, они ласкали и приносили успокоение изболевшимся и натруженным мышцам. Эти люди не двигались порывисто, не кричали во всю глотку и не швырялись ничем, что может ранить. Они ходили спокойно, не пугая собаку. А еще - и это главное - тут было тепло. Тут была одуряющая теплота, она притупляла чувства и отнимала бдительность, наплывая мягкой волной, которая уносит к забвению и смерти.
Только смутно понимала Лесси, что возле ее морды поставили блюдце с теплым молоком. Чувства, наполовину затуманенные, еще не вполне вернулись к ней. Она попробовала поднять голову, но голова отказывалась двинуться.
Тогда она почувствовала, что ей приподняли голову. Стали по ложечке вливать ей в горло теплое молоко. Она глотнула - раз… и другой… и третий. Согревающая щекотка вошла внутрь тела - вошла и завершила усыпление чувств. Лесси лежала не двигаясь, и молоко, вливаемое в ее рот, стало струйкой вытекать на ковер.
Женщина поднялась. Она теперь стояла рядом с мужем посреди комнаты.
- Как ты думаешь, она не умирает, Дан? Она перестала глотать.
- Не знаю, Далли. Может, и доживет до утра. Мы сделали все, что могли. Сделали правильно, а дальше будь что будет.
Женщина не сводила глаз с собаки.
- Дан, я, пожалуй, просижу с ней эту ночь.
- Брось, Далли. Ты сделала все, что могла, и теперь…
- Но ей может понадобиться помощь, и потом… она такая красавица, Дан!
- Красавица - этот урод? Бездомная дворняга?…
- Ах, Дан, я никогда в жизни не видала собаки красивей!
Старая женщина уселась в качалку, твердо решив провести ночь без сна.
Неделей позже миссис Фадден сидела в своей качалке. Утреннее солнце лилось в окно, и воспоминание о ночной непогоде казалось давним сном. Женщина глядела поверх очков и улыбалась Лесси, а та, навострив уши, лежала на ковре.
- Да, идет хозяин, - сказала она вслух. - И ты это знаешь, да?
Донеслись шаги мужа, потом открылась дверь.
- Смотри, Дан, она уже узнает твои шаги, - гордо сказала женщина.
- Ну да! - сказал он недоверчиво.
- Узнает! - повторила Далли. - Вчера, когда пришел разносчик, она разлаялась на весь дом. Уверяю тебя, это она давала ему знать, что дома кто-то есть, пока ты в городе! А когда она слышит, что идешь ты, она и не тявкнет - значит, узнает твои шаги.
- Ну да! - ответил все так же муж.
- Она у нас молодец, она у нас красивая, - сказала женщина больше собаке, чем мужу. - Ну разве же не красивая, Дан?
- Да, что верно, то верно.
- А ты сперва сказал, что она урод.
- Да, так было прежде…
- Видишь, я только взяла старую гребенку и расчесала ей шерсть.
Они оба смотрели на Лесси, а та лежала, держа голову прямо, в той львиной позе, какую так любят принимать породистые колли. Ее узкая морда грациозно поднималась над пышными \\\"брыжами\\\", которые снова начали отливать сверкающей белизной.
- Ведь правда у нее сейчас совсем другой вид? - гордо спросила женщина.
- Что верно, то верно, Далли, - ответил печально муж.
Женщина уловила в тоне его голоса опасение чего-то недоброго.
- В чем дело?…
- Эх, Далли! Понимаешь, то-то и оно. Я сперва принял ее за простую дворняжку. А сейчас… сейчас видно, что это отличная собака.
- Конечно же, отличная собака! - сказала старушка, и в голосе ее было счастье. - Ей только и нужно было немножко тепла, немножко еды да чтобы кто-нибудь был с ней добрым.
Муж мотнул головой как будто в досаде, что жена не догадывается, к чему он клонит.
- Ах, да как же ты не понимаешь, Далли! Собака отличная, и теперь, когда она пообчистилась и немного отъелась, видно, что она очень дорогая. Ну, и…
- Ну и что?
- У дорогой собаки должны оказаться где-нибудь хозяева.
- Хозяева? Какие же это хозяева, если они пустили беднягу бродяжить, и она у них так отощала, и они оставляют ее околевать с голоду в самую непогодь - как в ту ночь, когда мы ее подобрали. Нечего сказать, хозяева!
Муж покачал головой и тяжело опустился в кресло. Он набил свою глиняную трубку.
- Нет, Далли, так нельзя. Собака дорогая, теперь я и сам это вижу. Ты привяжешься к ней, полюбишь, а в один прекрасный день явится хозяин и…
Жена сидела, встревоженная этой новой и страшной мыслью. Как же так… ее прекрасная собака… ее собака!
Она уставилась в огонь, потом долго глядела на Лесси. И наконец заговорила:
- Хорошо. Если ее рано или поздно должны у нас забрать, Дан, то уж пусть это будет пораньше, пока я не привязалась к ней. Ты, Дан, разузнай, хорошо? Походи вокруг, порасспроси.
Муж кивнул в знак согласия.
- Так будет честнее, - сказал он. - Завтра я пойду в город и расспрошу по округе.
- Нет, Дан, сегодня. Ступай сейчас же. У меня не будет ни минуты покоя, я и спать не смогу, пока не узнаю наверное. Ступай сегодня, расспроси по всей округе, и тогда, если нужно будет, чтоб она от нас ушла, она уйдет. А если она ничья, тогда - мы исполнили свой долг и можем ни о чем не тревожиться.
Мужчина попыхивал трубкой, но женщина не давала ему покоя, пока он не согласился пойти в тот же день. В полдень он вышел из дому и медленно зашагал по шоссе к городу, что лежал в четырех милях от них. Весь день женщина качалась в своей качалке. Время от времени она вставала, подходила к дверям и смотрела на дорогу. День был долгий. Томительно тянулась для старушки каждая минута. Уже смеркалось, когда она наконец услышала шаги. Чуть ли не прежде, чем открылась дверь, она начала:
- Ну как?
- Я расспрашивал повсюду, во всех местах - и никто как будто ее не потерял.
- Тогда она наша!
Женщина просияла от радости и посмотрела на гордую собаку, все еще худую, с запавшими боками, но представлявшуюся ей совершенством собачьего рода.
- Наша! - повторила она. - Мы им дали полную возможность получить ее обратно. Теперь она наша.
- Понятно, Далли. Но они еще могут пройти ненароком мимо и увидеть ее, так что ты…
- Собака наша, - твердо повторила женщина.
Она решила про себя, что никакой хозяин, если он здесь пройдет, собаки не увидит. Уж она о том позаботится. Собака будет всегда при ней, в их домике. Она не даст ей бегать кругом на свободе, чтобы этот страшный неведомый хозяин мог увидеть ее, когда пройдет здесь ненароком.
Глава 17
СВОБОДА - САМЫЙ ЩЕДРЫЙ ДАР!
Лесси лежала на ковре. За три недели, что она прожила в своем новом доме, силы ее восстановились. Ее чувствам вернулась нормальная их острота, мускулы стали почти такими же крепкими, как были когда-то.
Вернулось и кое-что другое. Когда она была больной и слабой, это как бы забылось. Но теперь, когда здоровье окрепло, крепло с каждым днем и это - настойчивое и требовательное.
Побудительная сила, владевшая ею всю жизнь, проснулась и не давала покоя.
После полудня беспокойство всегда усиливалось. Когда же стрелки часов подвигались к четырем, оно становилось бешеным.
В ней тогда заговаривало чувство времени.
Время… время идти… время идти за мальчиком!
Лесси вставала и подходила к двери. Она скулила и поднимала голову.
- Ну чего тебе еще, моя ласонька?
Это говорила седая маленькая женщина.
- Я же выводила тебя на поводке - мы отлично с тобой погуляли. Тебе вовсе не нужно опять во двор. Сюда! На место! Лежать!
Но Лесси не слушалась. Она тыкалась мордой в дверь. Она подходила к окошку и стояла на задних лапах. Опять опускалась на все четыре и бежала обратно к двери. Потом, точно зверь в клетке, принималась шагать взад и вперед. Шагала без конца: подойдет к двери, повернет, дойдет до окна - повернет. И шагала так, стуча лапами в плиты пола. Лязг когтей о плиты шел так же ритмично, как лязг вязальных спиц в руках миссис Фадден.
Через час Лесси прекращала свое расхаживание. Она медленно подходила к очагу и ложилась на ковер. Время миновало. Она лежала и глядела на огонь немигающими глазами.
Животные подвластны привычке, но могут выработаться у них и новые привычки. Могло бы сложиться и так, что Лесси позабыла бы старое и прижилась в новом доме. Старики, муж и жена, обходились с ней по-хорошему, со всей любовью простых и добрых людей, и она их слушалась и подходила к ним на зов и давала им погладить себя, приласкать.
Но она это разрешала со сдержанностью собаки, которая признает только одного хозяина, а этот хозяин в отсутствии.
Потому что Лесси ничего не забыла. Напротив, с возвращением здоровья она вспоминала живей и живей; и все дольше, все беспокойней изо дня в день, едва завечереет, она расхаживала так между дверью и окном.
Старики, конечно, приметили это. Далли очень дорожила новым предметом привязанности, вдруг вошедшим в ее жизнь, и жадно наблюдала за каждым движением Лесси, за всем, что с нею делалось. И это каждодневное хождение, словно на часах - от дверей к окну, от окна к дверям, - не могло ускользнуть от ее внимания.
Женщина надеялась, чуть ли не мечтала, что собака забудет внешний мир и научится довольствоваться их уютным и скромным мирком - с домиком при дороге, с курятником и раскормленным гусем. Но в конце концов она поняла, что толку не будет, потому что Лесси последние дни стала отказываться от пищи. И тогда старушка все себе уяснила.
Однажды вечером она долго сидела молча и наконец среди полной тишины заговорила:
- Дан!
- Ну, что такое?
- Ей здесь не будет счастья.
- Счастья? Кому это \\\"ей\\\"? О ком ты?
- Ты знаешь, о ком. О Миледи. Ей здесь нехорошо. Она беспокоится.
- Ох, что за вздор! Ты думаешь о собаке больше, чем она того стоит. Она чуть поморщится, и ты уже тревожишься, что у нее корь, или чумка, или… уж не знаю, что еще!
Женщина перевела глаза на Миледи, как они окрестили Лесси. Покачала головой:
- Нет. Я тебе не говорила, Дан, но последние три дня она не ест.
Мужчина сдвинул очки на лоб и внимательно поглядел на собаку. Потом остановил взгляд на жене.
- Да нет же, Далли, нет. Все в порядке. Ты так ее закармливаешь - неудивительно будет, если она станет воротить нос от такого обеда, каким не побрезговал бы сам король. Вот и все.
- Нет, вовсе это, Дан, не вздор. И ты сам это знаешь. А то почему ты всегда крепко держишь ее на поводке, когда выводишь на ночь погулять?
- Ну, да просто так, на всякий случай - пока она еще не совсем привыкла к дому. Если дать ей свободу, она может потеряться, а места ей незнакомые, она не найдет обратной дороги, и тогда…
- Брось, к чему эти сказки, Дан! Ты знаешь не хуже меня, что, если бы дать ей свободу, она бы ушла и оставила нас и никогда бы не вернулась.
Муж не ответил. Жена продолжала:
- Ей у нас нехорошо, Дан. Ты не видишь того, что вижу я: как она каждый день с четырех часов начинает шагать от дверей к окну, от окна к дверям. Скоро проторит дорожку на полу!
- Ох, только и всего! Да собаки же всегда таким манером просятся на прогулку.
- Нет, Дан, не то. Я же пробовала. Я беру ее на поводок - и она в самом деле идет со мной мило и послушно. Но она это делает, Дан… ну, ты понимаешь, как.
- Как?
- Да так, как будто только из жалости к нам. Мы были к ней добры, и она не хочет нас обидеть и поэтому слушается нас. Она, мне кажется, слишком вежлива, чтобы убежать, пока мы сами не велим ей уйти…
- Еще что! Такого в собаке не бывает - такого человеческого…
- А в Миледи есть, Дан. Ты ее не знаешь. Слушай, Дан!
- Ну что?
Старушка понизила голос:
- Видишь ли, я свою собаку понимаю. Я кое-что знаю о ней.
- Эх, женщина! Вечно ты заберешь себе в голову какую-нибудь фантазию!
- Нет, правда, Дан. Я знаю - мы с Миледи обе это знаем. Она шла своим путем, Дан, и она устала в пути и остановилась тут на время - ну, как если бы тут у нас была больница… или придорожная гостиница из старинной повести.
А теперь, когда она поправилась, она хочет дальше в свой путь. Она воспитанная и деликатная - она не хочет нас обидеть. Но в душе она рвется уйти. Она не может быть счастлива.
Старик не отвечал. Подставив ладонь, он выколачивал из трубки пепел и пристально глядел на собаку. Наконец он заговорил.
- Нет, - сказал он. - Все в порядке, Далли. Все в порядке.
Есть люди, чьи сердца так полны мерзкого страха, что они, когда увидят страдающего от жажды пса с подтеками слюны на пересохших губах, бегут со всех ног и в ужасе вопят: \\\"Бешеная собака!\\\" Есть и такие, для которых каждая тварь, проходящая мимо, - это враг и его нельзя оставлять в покое, надо кидать в него камнями. Но, к счастью для собачьего рода, есть и другие люди, любящие и понимающие собачью душу, и они вносят достоинство и честь в отношения между человеком и собакой.
К ним принадлежали и те старые муж с женой. На следующий день, в дополуденный час, они сидели вдвоем и поглядывали на собаку. Когда время подошло к четырем и Лесси поднялась, они стали следить глазами за каждым ее движением.
И когда Лесси заскулила у дверей, а потом зашагала к окну, они оба вздохнули.
- Хорошо, - сказал старик.
И больше ничего. Они встали. Женщина открыла дверь. Бок о бок старик и его жена вышли вслед за Лесси и проводили ее до дороги.
Здесь собака постояла с полминуты, как будто ей не верилось, что наконец она может последовать своему неотступному стремлению. Она оглянулась на женщину, чьи руки ласково похлопывали ее, и поглаживали, и кормили.
Был миг, когда старушка хотела уже окликнуть собаку… снова позвать ее к себе… сделать попытку отлучить ее мысли от памяти о прошлом. Но она была слишком честна. Она подняла голову, и старческий голос ясно проговорил:
- Ну так, собака, хорошо. Раз тебе надо идти… так уж иди вперед своим путем.
В этой фразе Лесси разобрала слово \\\"вперед\\\". Это ей и нужно было. Она обернулась, еще раз поглядела прощальным взглядом и пустилась - не вверх по дороге, на восток, и не вниз по дороге, на запад, а напрямик в поля. Она снова шла на юг.
Шла трусцой - той самой трусцой, которая честно пронесла ее через всю Горную страну. Тем не быстрым и не медленным, но неизменным ходом, который пожирает мили, которым можно бежать и бежать час за часом. Так пересекла она ближнее поле, перемахнула через изгородь, побежала вниз по откосу.
Позади, на дороге, стояла, вскинув подбородок, старенькая женщина. Подбородок ее был неподвижен. Она махала рукой и говорила:
- Прощай, Миледи! Прощай!.. Доброй тебе удачи.
Собака давно уже скрылась из виду, а старики все стояли на дороге. Муж обнял жену за плечи.
- Похолодало, Далли, - сказал он. - Пойдем-ка домой.
Они вернулись к себе, и жизнь пошла своим чередом. Женщина приготовила незатейливый ужин. Зажгла лампу. Сели вдвоем за стол.
Но ни он, ни она не ели.
Наконец муж поглядел на нее и сказал проникновенно:
- Я на ночь поставлю лампу на окошко, Далли. На случай, если Миледи… кто знает, может, она просто убежала в далекую прогулку. Так чтобы ей, если она захочет, легче было найти обратную дорогу…
Он знал, что собака никогда не прибежит обратно, но он подумал, что жене станет легче на душе, если он скажет ей так. Но он смолк на полуслове, когда поднял глаза и увидел, что жена опустила голову и по щекам ее катятся слезы. Он вскочил.
- Ну что ты, Далли! - сказал он. - Ну что ты!
Он обнял ее и, утешая, погладил по плечу:
- Не огорчайся, Далли. Слушай, что я тебе скажу. У меня отложено несколько шиллингов, и я еще соберу десяток-другой яиц и продам, а потом пойду на рынок, и я там знаю место, где продают собак. Я тебе куплю взамен другую. А? Чудную маленькую собачку, щенка, который останется с тобой и не захочет убежать… А Миледи была слишком большая, да… Большие собаки - им, как-никак, надо много есть… Ну, а… славный маленький щенок, он…
Старая женщина подняла глаза. Ей хотелось выкрикнуть слова, какие всегда говорит собачник, потеряв свою любимицу: \\\"Мне не надо другой собаки!\\\" Но, встретив взгляд мужа, она так и не выговорила этих слов.
- Да, кормить ее стоило не дешево, Дан.
- Конечно. А если взять щенка… или, может быть, котенка… это почти что ничего не будет стоить…
- Верно, Дан, лучше котенка! Достал бы ты мне совсем маленького, славного котенка.
- Да… Он потом будет лежать, свернувшись, на печи и останется при тебе. Верно! Я достану тебе чудного котенка - такого, что лучше и желать нельзя. Хочешь?
Старая женщина подняла глаза.
- Ах, Даниел, ты такой добрый! - Она отерла слезы и улыбнулась.
- Да чего уж там. У нас все, должно быть, перепрело… И чай совсем остынет, - сказал он.
- Ох, мне что-то не хочется есть, Дан.
- Ну, так выпей хоть чашку крепкого чая.
- Вот это да, - сказала она. - По чашке крепкого чая! Это нас обоих подбодрит.
- Да, конечно. А в субботу… я принесу тебе котенка, такого красивого, что ты в жизни не видала красивей. Хорошо?
Далли мужественно улыбнулась.
- Да, это будет очень хорошо, - сказала она.
Глава 18
ПОПУТЧИЦА РОУЛИ
Роули Палмер кончил бриться и отер свою старомодную прямую бритву. Лицо и фигура его были хорошо знакомы людям по всему северу Англии, так как был он разъездным горшечником. Он жил в крытой повозке, в которой вёз весь свой товар, потихоньку разъезжая с ним по дорогам. Он любил торжественно въезжать в маленькие городки английского севера и крепко бить в глиняную миску. Он всегда гордо колотил по ней изо всех сил по двум причинам: чтобы возвестить о своем приезде и чтобы показать, как же прочны его изделия, если не раскалываются под такими крепкими ударами.
Раз в год он пускался в дорогу. Когда запас начинал иссякать, Роули Палмер поворачивал и кружным путем ехал назад, в родную деревню, где его старший брат Марк изготовлял гончарный товар. Роули наберёт новый запас товара: всяческой посуды - от маленьких детских мисочек для каши вплоть до самых больших, фута на три в поперечнике, в каких хозяйки на Севере месят тесто на хлеб, а нередко в них же купают младенцев. Он нагрузит опять свой фургон жёлто-коричневой утварью, так и сияющей ярким глянцем, и снова в путь. \\\"Ну, я покатил\\\", - скажет он, отъезжая.
Марк поднимет глаза, кивнёт - и опять за работу. Роули снова пускался в путь - днем ехал, к вечеру отгонял свою сивую Бесс за обочину дороги, на какое-нибудь удобное место для стоянки. Жилось ему счастливо, уютно. Ведь у Роули в фургоне был полный дом. Просто не верилось, что на таком маленьком пространстве можно было так хозяйственно устроиться именно благодаря тесноте. Зачастую в знак особой благосклонности к покупателям Роули показывал им свое жилое помещение. И тогда даже самые домовитые хозяйки, заглянув внутрь, принимались восторгаться царившей в фургоне безукоризненной чистотой. Там было своё место для всего. Место, куда Роули клал бритву. Место для умывального таза. И маленькая жердочка для полотенца.
Утром Роули складывал койку, завтракал, убирал посуду. Потом запрягал Бесс, пристраивал торбу с овсом под кузовом и взбирался наконец на козлы.
- Но, Бесс! Трогай! - прикрикнет он.
Выбравшись на дорогу, Роули на ходу соскочит с повозки и зашагает рядом: Бесс и без его добавочного веса должна тащить немалую кладь. А он любит ходить пешком, когда погода не слишком плохая. У него нет для компании никого, кроме Бесс, его лошадки, и Тутс, маленькой белой собачки, не то пуделя, не то фокстерьера, или, может, шпица; а вернее сказать - всё вместе. Тутс пользуется известностью чуть ли не наравне с самим Роули. Она умеет стоять на задних лапах на перевернутом горшке, раскачивая на носу другой, поменьше. Она умеет вскакивать на деревянный шар и, балансируя на нем, катить его вперед. Она умеет подбирать с земли монетки и подносить их Роули. Она умеет прыгать через обручи. Всякий раз, как Роули приезжает в хорошую деревню, он там даёт представление с Тутс - не ради денег, как какой-нибудь странствующий комедиант, - нет, просто потому, что его радуют смех и радость детей, собравшихся вокруг. От города до города Тутс гордо сидит на козлах, как сидит она сейчас, глядя на дорогу, пока Роули рассказывает своей песней печальную повесть о несчастной деревенской девушке.
Он не думает о словах песни. Мысли его, как всегда, обращены к окружающему миру. Странствуя и живя всегда под открытым небом, Роули знает о своем мире очень много. Он знает, где гнездятся сороки и когда прилетают и отлетают ласточки. И ни один охотник не приметит так зорко проскользнувшее рыжее пятно - лисицу!
Так и в это утро его слух и зрение были насторожены. Он окинул глазами поле, и песня его оборвалась. Он на ходу вскочил на свою повозку, на ступеньку возле оглобель. Так он и ехал дальше, прижавшись всем телом к кузову. Ехал и наблюдал. Прямиком через поле бежала собака, неуклонно правя путь к дороге. Она бежала, не останавливаясь, как будто повозка с лошадью представлялись ей единым созданием природы, как дерево или олень. Роули это понимал и старался держаться так, чтобы его не было видно. Он только пробормотал про себя:
- Эге, куда же это ты поспешаешь?
Собака всё приближалась по неразгороженному дикому полю, пока не соскользнула на дорогу как раз к тому мгновению, когда мимо прокатила повозка.
- Ну, и чего ж тебе надо? - сказал Роули вслух.
Собака поглядела и, перескочив через канаву, опять побежала полем.
- Что, тебе не по вкусу моё общество? - сказал Роули.
Он соскочил со ступеньки и опять пошел пешком, не спуская глаз с собаки. Теперь она бежала впереди, слева от него, но держась почти параллельно дороге. Путь преградила река. Собака стала опять приближаться к дороге, чтобы воспользоваться мостом.
Роули полез в фургон, а когда вышел из него, в руке у него было несколько кусочков печёнки. Тутс наставила нос и завиляла своим ублюдочным хвостом.
- Это, доченька, не тебе, - сказал Роули.
Он не сводил глаз с той собаки. Она должна была выйти к мосту одновременно с фургоном.
- Хорошо, на этот раз мы сделаем вид, что не замечаем тебя, - сказал он вслух.
И запел во весь голос:
Бывало, старый мой отец мне говорил любя:
\\\"Послушай, дочка, старика, поучит он тебя…\\\"
Потом вдруг:
- Но-но, Бесс, сюда! Нет, не вправо - справа канава. Эгей, эгей, чуть левей! Вот так! И дальше:
Чем хочешь, только не умом твоя головушка полна,
На одно лишь и достало у тебя ума…
Распевая так и то, погоняя, то придерживая лошадь, Роули вступил на мост в тот момент, когда выбежала к мосту и собака. Он шагал, распевая во весь голос и делая вид, будто не замечает ее. Собака остановилась, как бы давая ему проехать вперед. Роули не повернул головы. Зато он помахал в руке кусочками печенки, чтобы в воздухе разнёсся ее запах. Он незаметно обронил кусочек. Потом проехал мост. Оглянулся вполоборота - посмотреть, как поведет себя собака.
Позади, у въезда на мост, Лесси медленно подошла к ломтику мяса. Вкусный запах, казалось, заполнял весь воздух. Голод подействовал на ее слюнные железы, рот ее наполнился влагой. Она подошла ближе. Она наклонила голову, приставив нос вплотную к мясу.
Но заговорила многолетняя выучка. Недаром Сэм Керраклаф приучал ее не подбирать с земли незнакомую еду. Он делал это, разбрасывая в разных местах кусочки съестного, а в съестное засунуты были зернышки жгучего красного перца. Еще щенком Лесси попробовала раз-другой съесть такой кусочек - и быстро сделала открытие, что они таят в себе что-то похожее на живые шарики огня. Мало того: у нее, бывало, горит во рту, а голос хозяина еще ругает ее.
\\\"Оно, конечно, жестоко проделывать такой фокус, - объяснял Сэм Керраклаф своему сыну Джо, - но я не знаю другого способа научить их разуму. И уж по мне лучше пусть щенок попробует жгучего перца, чем чтобы взрослая собака околела от отравленного мяса, которое ей бросит какой-нибудь злой дурак\\\".
И в Лесси засел этот урок. Собака не должна есть с земли куски приблудной еды!
И вот голод, как он ни был силён, отступил перед выучкой. У собаки задрожали ноздри. Она понюхала кусок печенки. Потом сразу вдруг отвернулась. Оставив пищу нетронутой, она перебежала мост.
Впереди Роули Палмер, шагая рядом со своим фургоном, закивал головой.
- Хороший пес, воспитанный, - сказал он. - Тем оно лучше для тебя, моя собачка. Но мы еще посмотрим…
Он снова запел, однако не переставал помахивать ломтями печенки, так что они оставляли за собою в воздухе то, что было для собаки сильной, широкой, богатой волной восхитительного аромата. И теперь Лесси продолжала путешествие в этом запахе желанной пищи. Когда она миновала мост, внутренний импульс толкал ее покинуть дорогу и двинуться полями. Но она не желала покинуть след этой вкусно пахнущей пищи. Она пробежала немного вперед, перескочила через канаву и продолжала свой путь, труся по параллели, чуть позади фургона.
Роули Палмер весело пел восседавшей на козлах Тутс:
Пес хотя и осторожен,
Скоро страх отбросит:
Сам к повозке подбежит,
Косточку попросит!
- Ну как, Тутс, хороший стишок? Э, ты у нас не прочь завести товарища. Посмотрим, посмотрим!
Так Роули Палмер шел и шел своей дорогой. Иногда он, когда оглядывался, видел колли позади, в полях. Иногда она исчезала из виду и надолго пропадала. Но всегда возвращалась опять, привлеченная запахом мяса, неустанно следуя за этим запахом. И каждый раз, вернувшись, она подступала чуть поближе к повозке и человеку, который, казалось, не обращал на нее ни малейшего внимания. Так тянулось всё утро, пока их дорога шла плоской пустынной равниной. Когда солнце поднялось высоко, Роули Палмер съехал с дороги. И видит - собака остановилась позади него.
- Так, Тутс, пора перекусить.
Он быстро поставил маленькую жаровню и развел огонь. Он вскипятил воду, заварил чай. Он нарезал печенки и положил в мисочку для Тутс. Сел есть. И всё время наблюдал за колли, подступавшей ближе и ближе. Скармливая кусочки своей собачонке, он делал это очень напоказ. Он видел, что колли, сидя уже не более как в десяти шагах от него, провожала глазами каждое движение его руки. Тутс раза два визгливо залаяла на нее, но Роули сразу успокоил свою любимицу. Управившись, наконец, с завтраком, он встал.
- Ну, - сказал он, - ведь мы знаем разные штучки, правда, Тутс? Посмотрим, станете вы есть, сударыня, или нет.
Он достал из своих запасов плоскую миску. Наложил в нее дополна обрезков печенки. Преспокойно, точно исполняя нечто такое, что делал годами изо дня в день, он направился к колли и на полпути поставил миску на землю.
- Вот твой обед, - сказал он. - Ешь.
Он отошел к своей жаровне. Лесси проводила его взглядом; и, видя, что он не следит за ней, она рассталась, наконец, со своей сидячей позой, медленно встала и подошла к миске.
Собака не должна есть с земли, что ни попало! Но это совсем другое. Это не валяется на земле. Это положено в миску. Да. Это в миске. А когда человек поставит на землю миску или тарелку, это означает, что собака может есть без боязни. В пище тогда нет внутри живого огня. Лесси тихонько склонила голову. Подняла передними зубами кусок мяса. Вскинув голову, сжевала его. Потом, в восторге, что наконец она снова ест, вгрызлась в еду. Она съела из миски всё подчистую. Облизала миску. Потом села и уставилась на человека, как бы говоря:
\\\"Что ж, это было неплохо на закуску перед обедом. А где же обед?\\\"
Роули покачал головой и громко объявил:
- Ну, нет! Если хочешь получить еще, ты пойдешь со мной. Я же сказал, что мы знаем всякую всячину насчет собак, правда, Тутс? Бросить прямо на землю - и ничего не выйдет! Кто-то слишком хорошо обучил тебя, друг мой колли! А поставить в миске - это наш первый секрет. Нам пора в дорогу!
Он отобрал у Бесс ее торбу. Он опрокинул жаровню и тщательно затоптал огонь. Рачительно прибрал к месту каждую вещь. И все время краешком глаза поглядывал на колли. А та все сидит, будто ждет, не произойдет ли опять чудо с прекрасным обедом! И когда Роули Палмер наконец тронулся в путь и выехал опять на дорогу, он радостно замурлыкал. Потому что колли побежала вслед за ним; уже не полем побежала, а рядом с дорогой, немного позади фургона. То есть не так чтоб совсем уж рядом - чуть поодаль, но это неважно. Все придет своим чередом, Роули не сомневался. Он весело пел:
Возьмут меня и вздёрнут рано поутру,
И буду, буду я висеть, покуда не помру
Чуть свет меня с постели -
Эх, глаза бы не глядели! -
Поднимут и повесят, черт их подери!
День за днем Лесси всё шла с Роули Палмером. Она бежала трусцой по дороге всегда в нескольких футах позади фургона с гончарным товаром. Ей не нравились шум и крики при въезде в каждую деревню; но она, казалось, мирилась с ними, зная, что они не могут длиться подолгу. Роули правил свой путь к югу, и она была довольна. Однажды на развилке дороги Роули повернул со своей повозкой на восток. Какое-то чувство подсказало ему, что в его семействе кое-кого не хватает. Он оглянулся. Лесси сидела на перекрестке. Он пробовал звать ее, но каждый раз было одно и то же: она подбегала на несколько шагов, потом кружила на месте, шла назад и опять садилась. Роули наконец махнул рукой. Залез на козлы, поворотил свою Бесс обратно и двинулся по другой ветке - на юг.
- Э, да чего там - мне что на Менлип ехать, что на Годси, - сказал он примирительно. Но потом добавил, обратившись к Тутс: - Теперь ты видишь, как жалок мужчина, когда против него столько женщин! Ты, да Бесс, да Ее Величество. На что он может рассчитывать, мужчина, если он один, а вас трое? Бесс хочет идти на север, потому что ее тянет домой. Ее Величество хочет идти на юг, потому что ей, конечно, положено проводить зиму на Ривьере. А ты - эх, ты пойдешь хоть куда, лишь бы со мной. Да, Тутс, ты одна любишь меня ради меня самого!
Собачка завиляла хвостом, который не был ни прямым, ни закрученным, не был ни гладким, ни мохнатым.
Хорошая была это жизнь - разъезжать вот так по пустынным проселкам английского Севера, вдалеке от больших шоссе, где бешено мчатся и автобусы, и грузовики, и мотоциклы, которые Роули ненавидел от души. И Роули пел, оставляя позади милю за милей.
- Ну так, Ваше Величество. Вы разрешите нам, простому люду, заняться вульгарными делами?
Свои слова Роули обратил к собаке за фургоном. Она продолжала идти, не подавая виду, что слышит его.
- Я понимаю, Ваше Величество, - сказал Роули смиренно. - Это оскорбляет ваши царственные уши, если я говорю о таких вещах, как деньги, но мы, простые люди, должны чем-то жить, так что, если вы не против - только если вы не против, - мы с Тутс попробуем заработать немного денег. Увлеченный взятой на себя ролью, Роули снял шапку и отвесил Лесси низкий поклон. Потом вернулся к своему фургону и достал самую большую миску и дубинку. Подъезжая к первому дому, он весело заколотил дубинкой в миску. Звон, похожий на колокольный, огласил всю деревню.
Раздался голос Роули:
Горлачи да миски,
Я вёз их не близко,
Выходи с деньгой,
Выбирай любой!
Миски, горшки
Прочны, хороши!
Женщины высыпали к дверям, и Роули здоровался с ними. Он остановил фургон на середине деревни и повёл торговлю. Хозяйки перебирали товар и с шутками спорили о цене.
- Уж такие крепкие - бей, не разобьешь! - тянул нараспев Роули.
- А вот я разбила тот, что взяла у вас в прошлом году! - прокричала одна женщина.
- Правильно, мне так и надо, чтоб их иногда разбивали, - сказал Роули, и в его глазах заиграла искорка. - Если я стану их делать уж вовсе небьющимися вам никогда не нужно будет новых, и кем я тогда окажусь? Безработным!
Он подмигнул, а женщины кругом захихикали и, подталкивая друг дружку локтями, заговорили:
- Ох, и молодец же он, наш Палмер, разъездной горшечник!
- А теперь, - сказал Роули, кончив торговлю, - если хочет кто посмотреть, так собачка проделает несколько номеров!
Дети завизжали, захлопали в ладоши. Роули вытащил из фургона реквизит и начал устанавливать. Тутс живо соскочила с козел. Роули и сам захлопал в ладоши. Но ничего не произошло. Собачка сидела на задних лапках и ждала.
- Что такое? - сказал Роули. - Ты ждешь кого-то? А, понимаю. Ее Величество еще не изволила явиться, чтобы командовать представлением. Ага, вот она идет.
Лесси, старательно обученная Роули Палмером, величественно прошла перед толпой и села. Роули дал ей в награду маленький ломтик печенки.
- Ну, теперь, когда Ее Величество наконец среди нас, мы как будто можем начать, - балагурил Роули.
По взмаху его руки Тутс возбужденно залаяла и приступила к своим привычным проделкам. Она прыгала через обручи. Сообщала лаем, сколько ей лет. Недвижно ложилась по приказу \\\"умри\\\". Выбирала самую красивую девочку в толпе - по незаметной указке Роули. Потом закончила своим коронным номером - прошлась на деревянном шаре, держа в зубах маленький национальный флаг.
- А колли будет что-нибудь делать? - крикнул кто-то в толпе детей.
- Что вы, как можно ждать, чтобы лицо королевской крови играло на сцене? - ответил Роули. - Но, кажется, она проводит сидячую забастовку.
С Тутс на руках Роули подошел к Лесси.
- Не хотите ли вы поработать? - спросил он.
Лесси и бровью не повела; она сидела на месте.
- Не хотите ли вы собрать вещи после спектакля примадонны?
Лесси всё сидела на месте.
- Собери эти вещи! - приказал Роули грозным тоном.
Лесси не пошевелилась, и дети завизжали от счастья.
Роули почесал в затылке с напускным отчаянием. Вдруг его глаза засверкали. Он поднял палец, делая детям знак. Потом повернулся к Лесси:
- Не соизволит ли Ваше Величество в виде особой милости ко мне… не соизволите ли вы, если вам будет угодно, собрать эти вещи? Пожалуйста!
На этот раз он сделал знак рукой, потому что слова не играли в фокусе никакой роли, и Лесси гордо поднялась. Толкая шар своей узкой мордой, она подкатила его к фургону. Она один за другим взяла с земли обручи и сложила их стопкой у дверцы. Роули поклонился ей. Лесси присела, как бы в реверансе, вытянув вперед передние лапы, как делают собаки, потягиваясь со сна.
- Вот видите, - сказал Роули детям. - Никогда не забывайте добавить \\\"пожалуйста\\\", и вы большего добьетесь от других. Так, мы уезжаем. Не забывайте горшечника Палмера, разъездного купца. Я буду к вам через год. До свиданья.
Вся деревня махала руками на прощание, когда повозка отъезжала. Роули радостно распевал. Тутс со всем удобством свернулась клубком на козлах. Бесс тащилась по проселку ровным своим шажком. Лесси беззаботно трусила сзади. Она была довольна, что снова в дороге. Остановки в деревнях она не любила, и ей никогда по-настоящему не нравились представления, в которых она играла такую незначительную роль.
Роули глянул ввысь. Луна в небе была ясная, но в воздухе ощущался бодрящий холодок.
- Как я понимаю, погода хочет испортиться. А там привалит зима, и придется нам поворачивать назад, до дому. Так что сейчас мы разведем пары и сделаем до ночи еще изрядный конец.
Он вывел фургон на проселок, и вскоре Бесс зацокала копытами по кремнистой дороге. Тутс крепко спала на козлах. Счастливая, что снова в пути, Лесси бежала трусцой позади фургона. Роули прикинул в уме. Четыре часа хорошей езды, и, глядишь, к половине десятого он прибудет на то удобное местечко для ночевки, близ Эпденского леса. К тому времени сильно похолодает. Вскипятит он себе на жаровне чашку чая, обогреется - да на боковую, а завтра встанет вместе с солнцем, и опять в дорогу!
Глава 19
ДОБЛЕСТНОЕ СЕРДЦЕ И РАЗЛУКА
Два человека шли по дороге, на которую деревья в лунном свете бросали черный мрак.
- Хорошо. Если тебе не нравится, Сниккерс, подыщи себе другую работу!
Говоривший был рослый, плотного сложения мужчина. Плечи его бугрились под молескиновым пиджачком. Кепка была нахлобучена на широкое лицо с тяжелой челюстью. Тот, к кому он обращался, был поменьше ростом и с худым лицом.
- Мне с тобой просто мука, Сниккерс, вечно ты ворчишь! Взял я тебя в товарищи… в попутчики взял… живешь ты у меня на этом паршивом… как его… на лоне природы, а что я за это имею? Ты только и знаешь, что ворчать и ворчать. То ты устал; то ноги у тебя болят; то тебе холодно! Эх ты, парши…
- Эй, Баклс, погляди!
Большой прервал свою тираду и поглядел, куда указывал щуплый. Вдали сквозь мрак замерцал огонь. Баклс медленно отёр рот тыльной стороной ладони. Поискал вокруг глазами. Над дорогой свешивалась толстая ветка. Он открыл складной нож и со злостью принялся стругать, обчищая по концам, сломленный сук. Наконец работа удовлетворила его. Он помахал своей дубинкой. Сниккерс тоже срезал себе палку. Не было сказано ни слова. Баклс только мотнул головой, и оба молча, крадучись, пошли по дороге. Пять минут спустя они лежали в придорожной заросли. Запах горящих сучьев шел им прямо в лицо.
- \\\"Горшечник Палмер, разъездной торговец\\\", - прочитал шепотом Сниккерс вывеску на кузове повозки. - Стало быть, паршивый странствующий купец.
- Купец? - повторил Баклс. - Значит, при нём… это самое!
- Вот именно, Баклс! Они возят всё при себе.
- Так за дело!
Баклс встал и быстро двинулся вперед. Но не сделал он и десяти шагов, как ночную тишину разодрал призывный лай, тревожный и хриплый.
- У него собака, - смутился Сниккерс.
- А мне-то что? - сказал Баклс.
Он дерзко выступил на свет, потому что деревья кончились, и подошел к тому месту, где горел под таганом огонь.
- Придержи свою собаку, приятель. Не бойся. Мы ничего тебе не сделаем! - крикнул Баклс.
Когда он подошел к огню, Лесси залаяла пуще. Он замахнулся на нее дубинкой, но она отскочила вбок. Роули попробовал схватить ее, но она не далась и ему и стояла, рыча, на самом краю освещенного круга. В виде аккомпанемента прибавилось звонкое тявканье Тутс.
- Смирно! - сказал Роули. - Обе вы - смирно! Молчать!
Лай перешел в глухое ворчание. Баклс осклабился. Он услышал, что Сниккерс уже стал за его спиной.
- Ты очень любезен, приятель, - продолжал Баклс, как он полагал, обезоруживающим, дружественным тоном. - Что тут у тебя - чай? Ну, как это мило! Не уделишь глоток-другой двум бездомным молодцам, ищущим работенки? Не худо бы погреться!
Он подошел, ухмыляясь.
Роули поднялся с колоды, на которой сидел. Мирные как будто слова Баклса не обманули его. Долгие годы разъезжая в одиночестве, он научился разбираться в людях и, если встречался с кем в пустынном месте, то сразу видел, добрый это человек или дурной.
- Ах, ты не хочешь! - взревел Баклс.
Он кинулся вперед и стал между Роули и повозкой, не давая владельцу подойти к ней. Всё так же ухмыляясь, он покачивал в руке дубинкой. Всякое притворство было отброшено.
- Ну, где у тебя деньги? - сказал он ласково. - Если ты будешь пай-мальчиком и отдашь нам всё без хлопот, мы тебя не тронем. Правда, Сниккерс?
- Да, мы его тогда не тронем.
- Понятное дело, не тронем. Но… ежели ты без хлопот не согласен, то тогда, к нашему большому сожалению, мы их тебе доставим. Ну же! Где там у тебя деньги?
- Что ж, я вам, пожалуй, дам… - начал Роули.
Не договорив, он вдруг проскочил к фургону. У него у самого оказалась в руке толстая палка. Он уперся спиной в борт кузова. Поплевал на ладони. Он больше не сказал ни слова, да и ни к чему были слова.
- Так по-хорошему ты не желаешь, нет? - прокричал Баклс. - Что ж, отлично!
Он набросился со своей дубинкой. Роули отбил удар и, размахнувшись в свой черед, сплеча хватил верзилу по костяшкам пальцев. Баклс завопил со злости.
- Эй, Сниккерс, сюда! - крикнул он. - Что ты стоишь! Заходи с другого боку, трус паршивый!
Они наскакивали вдвоем, а Роули, прислонившись к борту, старался как мог держать их за пределами полукруга, описываемого его палкой. Удары, однако, так и сыпались ему на голову и на плечи. Одному против двоих было нелегко.
В отчаянии он глянул на Лесси, которая лаяла за костром.
- Сюда! - позвал он. - Взять!
Лесси заметалась вокруг, потом вдруг устремилась на большего из нападавших. Тот обернулся и хлестнул ее своей дубинкой. Удар пришелся ей между плечами и едва не свалил ее. На секунду драка приостановилась, и грабители повернулись к собаке. Они увидели, что она стоит и смотрит на них.
В Лесси боролись противоречивые импульсы. Но один взял верх над прочими. Перед ней опять были люди, чьи руки тянулись делать зло, люди, готовые наносить раны и причинять боль. Их руки могут схватить и посадить в клетку. Это люди, которых надо избегать, как долгое время она делала это раньше. Собака должна ускользнуть и держаться так, чтоб они ее не видели. В этот миг Баклс подступил к Лесси на полшага с занесенной дубиной в руке.
- Пр-рочь! - заорал он. - Пока я не дал тебе прибавки!
Лесси скользнула в сторону. Потом шмыгнула под кусты и побежала вверх по косогору в лес.
Баклс опять повернулся к Роули.
- Ну и собака! - загоготал он. - Видишь, приятель, даже твой лучший друг от тебя отступился. Ох и паршивая же собака! Ну, давай на мировую - поладим по-хорошему и прошлого поминать не будем.
Роули, проводив Лесси взглядом до леса, снова перевел глаза на людей. Опять поплевал на ладони. Он сам себя подбадривал.
- Подойди и возьми, - сказал он упрямо.
Те двое подкрались ближе, боязливо замахиваясь на Роули. В круг света они вступили осторожно, потому что горшечник был не из хилых и, прижавшись спиной к повозке, мог легко оборонять от врага полукруг перед собою. А пока он сражался, ловко отводя удары крепкой своей дубинкой, маленькая Тутс сновала под ногами - преданная своему собачьему долгу, защищала хозяина.
Очень немного могла она сделать, эта маленькая собачонка, просто смешно было смотреть, как она мечется вокруг, звонко тявкая и визжа, - маленький белый клубок энергии. Она сердито наскакивала и сумела наконец вонзиться зубенками в щиколотку большему из нападающих.
В первую секунду неожиданности Баклс стряхнул с себя собаку, дав ей пинка.
- Ах ты, крыса паршивая! - сказал он.
Собачка набросилась снова, и Баклс, подняв свой здоровенный сук, стукнул со всей силы. Маленькое безжизненное тельце отлетело в кусты.
Увидав это, Роули с воплем бешеного гнева бросился вперед и в стремительном натиске отбросил противников. Он яростно размахивал палкой и дубинкой, и казалось, сейчас он их обоих погонит перед собой.
На несколько секунд они и впрямь отступили; но ярость Роули обернулась против него самого, так как теперь, не прикрываемый с тылу повозкой, он подвергся нападению сразу с двух сторон. Баклс под неистовой дубинкой Роули сумел опрокинуть оборону неприятеля, и сокрушительный удар по плечу поверг горшечника на колени. Пытаясь встать, Роули прикрывал голову дубинкой и согнутой в локте рукой. И тут он почувствовал удар с тылу. Обернувшись, он обхватил Сниккерса и повис на нем. Он норовил, пока тот не прочухался, одним противником, как щитом, прикрыться от другого. Струйка теплой крови защекотала ему левый глаз, и он понял, что у него сильно рассечена голова.
Когда Лесси, спасаясь от палки Баклса, шмыгнула в кусты, она побежала прочь от огня и машинально повернула к югу.
Однако сейчас она не ощущала того мирного покоя, какой всегда охватывал ее, когда она могла совершать свой путь в желанном направлении. Что-то… что-то неправильно.
Она замедлила бег и оглянулась. Еле виден был сквозь деревья жар костра, а острый слух явственно улавливал крики людей и визги Тутс. Этот пронзительный лай на высокой ноте призывал ее сильнее всего, потому что он означал тревогу - собачий крик ярости и негодования.
Лесси сделала круг и, скользнув в кусты, побежала обратно. Наконец она села на откосе. Визга Тутс уже не было слышно. Лесси только видела людей, раскачивающихся перед своими исполинскими тенями. Затем увидела, как Роули упал на землю.
Две противные силы боролись в Лесси: одна толкала сторониться людей, другая - защищать свой дом. Потому что повозка и бивачный костер были в каком-то смысле ее домом. И это второе стремление было в ней более давним - оно шло чуть ли не от предков. А страх перед человеком был чем-то сравнительно поздним, усвоенным за последние месяцы жизни. И более давнее одержало верх.
Никогда в жизни Лесси еще не доводилось нападать на человека, да и по своей породе она была не из свирепых собак. Но, когда убеждение окрепло и завладело ею, она уже не колебалась и повела себя без всякой осторожности. С густым, грозным лаем, идущим из груди, со вздыбленной на загривке шерстью неслась она вниз по косогору. Люди у костра узнали о возвращении собаки, только когда ее косматая тень внезапно, как молния, перечертила круг света от костра. Собака пронеслась по воздуху, ударив Баклса в грудь. Сила первого неожиданного толчка сбила рослого мужчину с ног. Лесси не остановилась. Она вышла из светлого круга, сделала в кустах оборот и опять метнулась в круг, уже с другой стороны. Она пронеслась мимо Сниккерса, которого Роули еще сжимал в объятиях, и на скаку цапнула его зубами за голень. Наскок был сильный и быстрый. Вонзившиеся клыки продрались сквозь живое тело, и Сниккерс взвыл от боли. Лесси снова устремилась на Баклса.
- Ты, значит, воротилась! - буркнул он.
Уверенный, что она, как прежде, убежит, он замахнулся на нее. Но на этот раз Лесси увернулась от палки и проскочила мимо, на скаку разодрав ему икру ноги. Она пробежала дальше некоторое расстояние, завернула по кругу и наскочила опять. Свой маневр она повторяла еще и еще. Каждый раз, пересекая светлую площадку, она цапала врага, как делают колли в драке. Каждый раз, добежав до заросли кустов, она заворачивала и нападала вновь с другой стороны. Поощряя ее возгласами, Роули с обновленной силой вступил в бой и принялся обрабатывать двух грабителей. Он их поколачивал, гоняя вокруг костра. И грабителям пришлось убедиться, что, куда бы они ни кидались, спасаясь от Роули, трехцветная собака всегда оказывалась тут как тут: выскочит из темноты, всякий раз с другой стороны, цапнет острыми своими зубами и пронесется мимо прежде, чем они успеют ударить ее.
Временами казалось, что собак было не иначе как две или три, потому что, куда бы ни поворачивались люди, всегда на них наскакивала собака - всё с новой стороны.
Против такой тактики они были бессильны. И наконец, измотанные и побитые, они попытались отступить. Первым, бросив товарища, удалился с поля битвы Сниккерс. Он в страхе бежал от призрака, раздиравшего ему голени точно копьем. Бежал, с треском круша кусты в слепом страхе. А вскоре он услышал за собой новый треск. Это продирался сквозь кусты Баклс - слепо, без оглядки бежал, куда ноги несут, лишь бы прочь от врага, который разил без промаха, а сам не давал ударить себя в ответ.
Из темноты за спиной до Сниккерса доносилось грозное рычание. Потом он услышал голос разъездного горшечника.
- Сюда, сюда! Ко мне! Будет с него, оставь. Ему, что и говорить, досталось по заслугам, но я бы не хотел, чтобы ты его загрызла насмерть. Ко мне!
Сниккерс бежал и бежал. Теперь он был один, без товарища. Он отнюдь не желал встретиться с Баклсом, который непременно стал бы его обвинять, что он его бросил одного в час нужды, и еще того меньше хотел бы он встретиться снова с горшечником или его собакой. Сниккерс решил, что всего быстрее путешествовать в одиночку. Он подался на запад. А там позади, костра, Роули Палмер сидел возле маленького белого тельца. Лесси стояла на вытянутых вперед, несогнутых ногах и тыкала в тельце носом.
Роули долго так и сидел, не шевелясь, и в его мозгу теснились воспоминания о стольких днях, когда маленькая собачонка была его единственным товарищем.
Наконец он встал, подошел к фургону и достал лопату. Он начал рыть могилку.
… Лесси стояла на перекрестке под холодным проливным дождем. Она тявкнула раз и увидела, что фургон остановился. Человек позвал ее. Она зашаркала ногами, как в каком-то танце, но нисколько не приблизилась. Он наконец пошел назад.
- Ко мне! Подойдите же, Ваше Величество, - сказал он.
Она поняла первое слово и подошла к человеку, который сидел на корточках среди дорожной грязи. Он долго похлопывал ее и поглаживал.
Потом он встал.
- Так ты не пойдешь за мной? - спросил он.
Лесси подняла голову и задвигала ногою в танце, но и тут не последовала за ним.
- Что ж! - сказал он. - Может, так оно и лучше. Я бы с удовольствием поехал с тобою вперед, но товар на исходе, и я должен вернуться на зиму к Марку. К тому же - ты никогда не сживешься со мною так, как Тутс… а будешь все напоминать мне о ней. Хотя и ты по-своему хорошая собака.
Лесси уловила два последних слова и утвердительно завиляла хвостом.
- Э, ты много чего понимаешь, да? Ну, так прости меня - я сперва подумал, что ты трусиха, а вышло, что нет. У тебя своя какая-то забота, моя ласонька, и очень бы хотел я проникнуть в твои мысли и узнать, в чем дело.
При слове \\\"ласонька\\\" колли затявкала. Горшечник покачал головой.
- Нет, очень жалко, а не получается. Ты-то немножко понимаешь человечий язык, но человек не способен понимать твой. А ведь считается, что мы куда умнее всех!.. Эх, дружок, мы вместе прошли по дороге немалый путь… А теперь конец, да, конец! Я опять останусь один. Ни тебя… ни Тутс. Но я же всегда говорил: если человек не любит одиночества, то лучше пусть не берется за дело странствующего торговца. Это то, чего я всегда должен был ожидать… Но можно посмотреть и под другим углом. Мне иной раз думалось, что ты не столько шла со мной, как позволяла мне идти с тобой, покуда путь лежал нам в одну сторону. И вот ты теперь пойдешь сама, куда зовет тебя твое дело.
Этих слов Лесси уже не поняла. Она только знала, что голос человека, который ее кормил и приласкал, звучит тепло и дружественно. И она потерлась носом о его ладонь.
- Это ты прощаешься, да? - сказал он. - Что ж, пожелаю тебе удачи. Иди же вперед своей дорогой!
Лесси уловила слово \\\"вперед\\\".
Она шагом прошла до перекрестка и повернула в сторону. Тут она оглянулась. Человек махал ей рукой.
- Иди своим путем, доброй тебе удачи! - крикнул он вслед.
Он еще долго стоял и глядел, как колли убегает прочь своей ровной трусцой. Дневной холодный дождь хлестал в его смуглое обветренное лицо. Он медленно качал головой, как будто говорил самому себе, что никогда ему не разгадать этой загадки.
Глава 20
ПУТЕШЕСТВИЕ КОНЧИЛОСЬ
Сэм Керраклаф говорил правду, когда весной того года уверял своего сына Джо, что путь от Гринол-Бриджа в Йоркшире до поместья герцога Радлинга в Шотландии куда как далек. И оттуда сюда ровно столько же - те же четыреста миль. Четыреста для человека, когда он едет прямо по шоссе или железной дороге. А для животного - сколько же это составит для животного, которое должно, наткнувшись на преграду, пускаться в обход, и блуждать, и плутать по тропкам и по стёжкам, пока найдет дорогу! Для него это будет, пожалуй, вся тысяча - тысяча миль по незнакомой земле, где оно никогда не бывало раньше, где ничто не укажет ему пути, кроме инстинкта. А всё-таки, пусть это было бы чудом, Джо в глубине своего сердца надеялся на это чудо, верил, что неожиданно, в один прекрасный день, каким-то чудесным путем здесь появится его собака; будет ждать его здесь, у школьных ворот. Каждый день, возвращаясь из школы, он поводил глазами на то место, где его всегда поджидала Лесси. И каждый день там никого не было, и Джо Керраклаф медленно брёл домой, молча, угрюмо, как ходят люди его родного края.
И вот, проходя в тот день школьным двором, Джо Керраклаф не поверил своим глазам. Он мотал головой и хлопал веками и тёр глаза кулаками, думая, что это ему привиделось во сне. Одолевая последние ярды до школьных ворот, шла… его собака!
Он замер на месте, потому что страшно было видеть, как идет собака - она шла такою поступью, как будто вот-вот испустит дух. Ее голова и хвост свесились чуть что не до тротуара. Каждый шаг вперед, казалось, стоил особого усилия. Она не шла, а плелась. И всё же собака подвигалась вперед, шаг за шагом, и наконец повалилась на своем месте у ворот. И тихо лежала. Тогда Джо сам себя разбудил. Даже если это сон, он должен что-то сделать. Надо пытаться и во сне. Он пробежал через двор и упал на колени, а потом, когда его ладони коснулись меха, ощутили его, он уже знал, что это наяву. Его собака пришла встретить его у ворот!
Джо Керраклаф промчался по улице, свернул в свой переулок, пробежал садовую дорожку и ворвался в дом:
- Мама! Оте-ец!
- Что там, мальчик?
Джо замолк. Он не мог выговорить ни слова - волнение, горячее, душащее, сжало ему горло. Наконец он выдавил из себя слова:
- Лесси! Она пришла домой! Лесси пришла домой!
В тот вечер много было такого, что запомнилось Джо Керраклафу. Родители ни слова ему не говорили. Они точно вовсе забыли о нем. Зато они оба трудились над собакой с сосредоточенностью, которая как будто замкнула их в обособленный мир. Джо наблюдал, как отец вливал по ложечке теплую жидкость, видел, как жидкость струйкой выливалась обратно изо рта не глотавшей ее собаки и стекала на ковер. Он видел, как мать согрела одеяло и окутала им собаку. Видел, как они опять и опять пытались ее покормить. И увидел, как отец наконец встал.
- Бесполезно, девочка моя, - сказал он матери.
Между отцом и матерью шел долгий разговор - вопросы и ответы без всяких слов, только глазами.
- Воспаление легких, - сказал наконец отец. - Сейчас она слишком слаба…
Родители немного постояли, потом именно мать вдруг чудесно оживилась, стала как будто сильней.
- Я не сдамся! - сказала она. - Не сдамся, и всё!
Она поджала губы и, как будто что-то этой гримасой уладив, подошла к камину и сняла с его доски кувшинчик. Она повернула его вверх дном и потрясла. На ладонь ей высыпалось несколько монеток. Она протянула их отцу, не объясняя для чего, да и не нужно было объяснять.
- Иди, мой мальчик, - сказала она. - Я припасла их, так сказать, в виде страховки.
- Но как же мы…
- Не спорь! - сказала женщина.
Ее глаза замигали на сына, и Джо понял, что теперь она снова видит его - впервые за целый час. Он надел кепку и быстро вышел в ночь. Когда он вернулся, в руках у него были покупки: яйца и маленькая бутылочка коньяка - дорогие, драгоценные предметы в этом доме. Джо наблюдал, как яйца взбили с коньяком, как его отец снова и снова пытался влить собаке в рот хоть ложку. Потом мать обозлилась, зафыркала. Она сердито выхватила ложку. Она удобно положила голову собаки себе на колени, раздвинула челюсти, влила и стала гладить ей горло - гладила и гладила, пока собака наконец не проглотила. А утром, когда он встал, его отец дремал в своем кресле, а мать все еще сидела на ковре, и огонь в очаге еще жарко горел. Собака лежала запеленатая в одеяла.
- Она… мертвая? - спросил Джо.
Мать слабо улыбнулась.
- Нет, она спит. Кажется, пора готовить завтрак… но я так вымоталась… Мне ничего и не хочется, разве что чашку горячего крепкого чая…
И в это утро - странное дело - отец сам накрывал на стол, кипятил воду, заваривал чай, резал хлеб. А мать сидела в качалке и ждала, когда всё будет подано.
Вечером, когда Джо пришел домой из школы, Лесси лежала всё там же, где он ее оставил, когда уходил в школу. Ему хотелось подсесть к ней и побаюкать ее, но он знал, что собак, когда они больны, лучше всего оставлять в покое. Весь вечер он сидел и наблюдал за нею, а она лежала, вытянувшись, и только слабое дыхание показывало, что она жива. Он не хотел идти спать.
- Теперь она поправится, - сказала мать. - Иди спать, она теперь поправится.
- Ты уверена, что ей лучше, мама?
- Ты видишь сам. Ей же не стало хуже - ведь не стало?
- А ты уверена, что ей будет все лучше и лучше?
Женщина вздохнула:
- Ну конечно… уверена… Ложись и спи спокойно!
И Джо пошел спать, доверившись родителям.
Так было в тот день. Запомнились и другие дни. Был день, когда Джо вернулся и, едва он подошел к очагу, собака, лежавшая у огня, сделала легкое движение, которое должно было означать виляние хвостом.
И был еще день, когда мать Джо радостно вздохнула, потому что собака, когда она наливала в ее миску молоко, заволновалась, поднялась и стояла, ожидая. А когда миску поставили на пол, она нагнула голову и стала лакать, подрагивая своими отощалыми боками.
И наконец наступил день, когда Джо впервые понял, что его собака - даже и теперь! - не может быть по-прежнему его собакой. И опять дом огласился криком и протестами, и опять голос женщины звенел устало и пронзительно:
- Неужели никогда не будет в моем доме мира и покоя?
И еще долго после того, как Джо лег спать, он слышал несмолкавшие голоса - звонкий голос матери, то повышавшийся в тоне, то падавший, и голос отца, ровный, с монотонными повторами, не изменившийся ни разу, всегда сводивший речь к одной и той же фразе:
- Но даже если он и согласится продать ее обратно, где я наскребу монету, чтоб ее купить? Откуда вдруг возьмутся деньги? Ты знаешь, что нам их не достать.
И вот, когда Джо в тот раз сошел наутро к завтраку и мать его, поджав губы, стала разливать по тарелкам овсяный кисель, отец кашлянул и заговорил так, как будто составил речь заранее и за ночь много раз повторял ее в уме:
- Джо, мальчик мой, мы на этот счет решили - то есть мы с матерью, - что Лесси может оставаться тут, пока не оправится совсем. Это будет правильно, потому что в глубине своего сердца я уверен, что никто не мог бы выхаживать ее лучше и с большей заботой, чем мы. Так что это будет честно. Но когда она оправится, то уж тогда… Значит, она побудет с тобой еще какой-то срок, и будь на том доволен. И не мучь ты нас, мальчик. И без того хватает хлопот.
А через несколько дней Джо повстречался с самим герцогом и его внучкой. Когда мальчик шел в школу, то услышал чей-то сильный, гудящий голос. Обернувшись, он увидел автомобиль, а в нем грозного старика и девочку с буйными льняными волосами, рассыпающимися из-под берета. Выставив свирепые белые усы, похожие на преображенные клыки какого-то зверя, старик потрясал суковатой палкой на страх автомобилю, шоферу, всем на свете и кричал ему:
- Эй, эй, сюда! Ну-да, я к тебе, малыш! Черт вас возьми, Дженкинс, не можете вы остановить на минутку это вонючее сооружение?
Так орн обзывал пыхтящий автомобиль.
- Уф! Чего ради мы вдруг перестали пользоваться лошадьми, никогда в жизни не поймет ни один разумный человек! Эта груда железа никогда не заменит живой лошади. Страна идет к чертям, вот что я скажу! А ну, малыш! Поди-ка сюда!
В первое мгновение Джо хотел убежать, сделать что угодно, лишь бы не видеть всего того, чего он так боялся. Но машина может идти быстрей, чем мальчик, поэтому он разумно остановился на тротуаре; и, стараясь соблюсти приличные манеры, как его учила мать, сказал:
- Я вас слушаю, сэр.
- Ты же… как тебя там… Ты мальчишка этого… как его бишь, да?
Глаза Джо остановились на девочке. На той самой девочке, которую он видел однажды - давным-давно, когда отводил Лесси к герцогу. Сейчас лицо у нее не горело румянцем, как у него самого. Оно было белое до голубизны. На руке, уцепившейся за борт машины, проступили голубые жилки. Рука была тоненькая с виду. Девочка тоже смотрела на него. Что-то заставило его гордо подтянуться.
- Мой отец - Сэм Керраклаф, - сказал он твердо.
- Знаю, знаю! - нетерпеливо закричал старик. - Я никогда не забываю имен и фамилий. Никогда! Раньше я знал в поселке всех до последнего человека. А сейчас тут вас слишком много развелось…
Он запнулся, потому что девочка рядом с ним дернула его за рукав.
подросло, молодое поколение.
- Я хотел сказать, подросло. Новое поколение! Так короче, где твой отец, мальчик? Он дома?
- Нет, сэр.
- Где ж он?
- Пошел в Оллербай, сэр.
- В Оллербай? Чего ему там надо?
- Один знакомый как будто поговорил о нем на шахте, и он пошел попытать, не удастся ли наняться на работу.
- А, да-да, понятно. Когда он будет дома?
- Не знаю, сэр. Думаю, к чаю.
- Что ты там бормочешь? Значит, к чаю, не раньше. Черт возьми, это очень неудобно, очень! Хорошо, я подъеду около пяти. Скажи ему, чтоб он сидел дома, мне он нужен по важному делу. Скажи, чтоб он меня ждал.
Автомобиль укатил, и Джо заторопился в школу. Еще никогда не бывало такого долгого утра. Минуты в классе еле ползли, покуда, жужжа и бубня, тянулись уроки. У Джо было только одно желание - чтобы пробил полдень. И когда наконец миновали последние свинцовые мгновения, превратившиеся в годы, он понесся домой и ворвался в дверь. Крик был все тот же - к матери:
- Мама! Мама!
- Бог ты мой, не вышиби дверь! И закрой ее за собой - люди скажут, что ты рос в конюшне. В чем дело?
- Мама, он к нам придет забрать Лесси!
- Да кто?
- Герцог… он придет…
- Герцог? Откуда он знает, что она…
- Не знаю. Но он сегодня утром остановил меня. Он придет к чаю…
- Придет сюда, к нам? Ты уверен?
- Да, он сказал, что придет к чаю. Ох, мама, я тебя очень прошу…
- Оставь, Джо. Не заводи! Я же тебя предупредила!
- Мама, ты должна меня послушать. Ну прошу тебя, прошу!
- Ты слышал? Я сказала, что…
- Нет, мама. Прошу тебя, помоги мне. Ну прошу!
Женщина поглядела на сына и устало, сердито вздохнула. Потом в отчаянии вскинула руки:
- Эх, горе и только! Да, я вижу, что в этом доме никогда не будет покоя? Никогда?
Она опустилась в свое кресло и уставилась в пол. Мальчик подошел к ней и тронул ее за руку.
- Мама, сделай что-нибудь, - упрашивал мальчик. - Нельзя ли нам спрятать ее? Он будет здесь в пять. Он велел мне сказать отцу, что будет в пять. Ах, мама…
- Нет, Джо. Отец не согласится,…
- А не можешь ты уговорить его? Ну прошу тебя, прошу! Уговори отца не…
- Джо! - гневно крикнула мать. Потом ее голос стал опять спокойно-терпеливым. - Нет, Джо, это бесполезно. Так что брось докучать нам. Дело в том, что твой отец не станет лгать. Уж настолько я его знаю. Плохо ли ему, хорошо ли, лгать он не будет.
- Так ведь… один только разик, мама.
Женщина печально покачала головой. Она сидела у очага и вглядывалась в огонь, как будто ища в нем желанного покоя. Сын подошел к ней и погладил ее голую по локоть руку:
- Мама, ну прошу тебя. Уговори его. Один только разик. От одной маленькой лжи ему не будет вреда. Я сам все для него сделаю, да, да, все сделаю, право.
Слова теперь быстро сходили с его языка.
- Я все устрою, все сделаю для вас обоих. Когда я вырасту большой, я получу работу. Стану зарабатывать деньги. Я накуплю ему разных вещей… и тебе тоже накуплю вещей. Я куплю вам всё, чего вы пожелаете, если только вы… ну прошу тебя, прошу!..
И тут в первый раз за все время своей беды Джо Керраклаф показал себя ребенком, вся его стойкость пропала, и слезы заглушили голос. Мать услышала его рыдания и ласково похлопала его по руке, но она на него не глядела. В колдовском огне она как будто вычитала тайную мудрость и медленно начала говорить.
- Ты так не должен, Джо, - сказала она, и первые эти слова прозвучали мягко. - Ты не должен так сильно желать. Тебе хочется, чтоб Лесси была с тобой, но ты слишком уж сильно этого хочешь. Так нельзя!
Вот тогда она почувствовала, что рука сына задрожала в нетерпении. Голос его зазвенел, высокий и чистый:
- Ты не понимаешь, мать. Ты не понимаешь. Это не я хочу оставить у нас Лесси: это она хочет к нам. Мы ей нужны - страшно нужны. Потому она и пришла, проделала весь этот путь. Мы ей нужны, страшно как нужны.
И вот тогда миссис Керраклаф наконец взглянула на сына. Она увидела его перекошенное лицо и слезы, откровенно катившиеся по щекам. И все же в эту минуту ребячливости он в то же время как будто сразу очень повзрослел. У миссис Керраклаф было такое чувство, точно время сделало скачок и она видит этого мальчика, своего родного сына, в первый раз после многих лет.
Она долго не сводила с него глаз, потом стиснула руки. Ее губы сжались в одну прямую черту.
Она встала.
- Иди же, Джо, поешь. А потом ступай в школу и не волнуйся. Я поговорю с отцом. - Она подняла голову, и голос ее звучал твердо. - Да, я с ним поговорю, все будет так, как надо. Я поговорю с мистером Сэмуелом Керраклафом. Поговорю непременно!
В пять часов пополудни герцог Радлинг, пыхтя и ворча самым злобным образом, вышел из своей машины, остановившейся у маленького домика. А за воротами стоял мальчик, стоял твердо, расставив ноги, как будто преграждал дорогу.
- Ну-ну, мальчик! Ты ему сказал?
- Иди ты прочь! - рьяно крикнул мальчик. - Иди ты прочь! Нет здесь твоей шавки!
Впервые в жизни герцог Радлинг отступил. Он в удивлении глядел на мальчика.
- Ну и ну! Присцилла! Разрази меня гром! - пропыхтел он. - Мальчишка спятил. Он… он просто спятил!
- Нету тут твоей шавки! Прочь отсюда! - твердо сказал мальчик. И в своей решимости, казалось, он заговорил с каким только мог резким местным акцентом.
- Что он говорит? - спросила Присцилла.
- Он говорит, что здесь нет моей собаки. Оглохла ты, Присцилла, разрази меня гром! Меня считают глухим, а я его отлично слышу. Скажи-ка, мальчик, это какой моей шавки тут нет?
Отвечая, герцог тоже заговорил с самым резким йоркширским акцентом, ибо держался обычая всегда так говорить, обращаясь к \\\"простонародью\\\", то есть к обитателям таких вот бревенчатых домиков, чем ввергал в глубокое прискорбие многих членов герцогской семьи.
- А ну, а ну-ка, мальчик, договаривай! Какой такой шавки тут нет?
С этими словами герцог яростно взмахнул палкой и двинулся вперед. Джо Керраклаф отступил на шаг перед страшным стариком, но все еще преграждал ему дорогу.
- Никакой твоей шавки! - крикнул он мужественно.
Но герцог продолжал надвигаться. С отчаянья Джо заговорил быстро-быстро, слова безудержно срывались с языка.
- У нас ее нет. Она не здесь. Здесь ее и быть не может. Никакая собака не могла бы этого сделать. Никакая собака не могла бы пройти столько миль, чтоб вернуться домой. Это не Лесси… это… это другая собака, только похожая на нее. Это не Лесси.
- Уфф, не отдышусь! - пропыхтел герцог. - Не отдышусь!.. Где твой отец, мальчик?
Джо угрюмо замотал головой. Но за его спиной открылась дверь и раздался голос матери:
- Если вы ищете Сэма Керраклафа, так он в сарае - заперся и сидит там чуть ли не с двух часов.
- Что тут наговорил этот мальчик, будто моя собака здесь, у вас?
- Нет, вы ошибаетесь, - твердо сказала женщина.
- Ошибаюсь? Я? - взревел герцог.
- Да. Он не говорил, что ваша шавка здесь. Он сказал, что ее тут нет.
- Разрази меня гром! - выругался герцог. - Не вывертывайте мои слова.
Глаза у него сузились, он сделал шаг вперед.
- Хорошо! Если он сказал, что моей собаки нет, не будете ли вы добры объяснить мне, какой именно из моих собак у вас тут нет. Ну-с, - закончил он с торжеством, - что скажете? Отвечайте!
Джо, не сводивший с матери глаз, видел, как она глотнула воздух и повела вокруг взором, как будто искала помощи. Она плотно сжала губы. Герцог стоял и ждал ответа, сердито поглядывая из-под косматых своих бровей. Затем миссис Керраклаф сделала глубокий вздох, собираясь заговорить. Но ее ответ, заключал ли он правду или ложь, так и не был произнесен. Потому что все услышали лязг натягиваемой за дверью цепочки, и голос Сэма Керраклафа отчетливо сказал:
- Даю слово, что это единственная собака, какая есть в нашем доме. Так вот, скажи мне, похожа она хоть на одну собаку, какую ты можешь назвать своей?
Джо раскрыл было рот для последнего крика протеста, но, когда его взгляд упал на собаку рядом с отцом, крик замер. Мальчик смотрел во все глаза.
Вот стоит его отец, Сэм Керраклаф, страстный любитель колли, а при нем, у ноги, - собака, подобную которой, верно, никто на свете не видал до сей поры и уж никак не пожелал бы увидеть впредь. Собака послушно сидела у левой его ноги, как могла бы сидеть какая-нибудь вполне благовоспитанная колли, как обычно сидела и Лесси. Но эта собака… ее и в мыслях-то смешно было поставить рядом с Лесси.
Если у Лесси был стройный аристократический склад головы, то у этой собаки голова была угловатая и неуклюжая. Если уши у Лесси грациозно стояли, как два близнеца, оба одинаково пригнутые вперед, то у этой собаки одно ухо было вывернуто и свисало, а другое, как у немецкой овчарки, стояло торчком - такие уши, что от одного их вида любого ценителя колли бросило бы в озноб!
Мало того. Там, где шерсть у Лесси отливала в изысканную чернь собольего меха, у этого неподобного пса были безобразные черные пятна, точно от ваксы, а где у Лесси пенился широкой волной сверкающий белый фартук, там у этого пса висели какие-то землисто-бесцветные космы, не то сивые, не то белесые. Лесси имела четыре белые лапы, а у этого только одна была белая, две другие - грязно-бурые, а четвертая - почти что черная. У Лесси был пышный хвост, грациозно продолжавший плавную линию спины, а у этого пса хвост выглядел каким-то нелепым придатком.
И все-таки Джо Керраклаф, едва глянув на собаку при отце, сразу все сообразил. Мальчик знал, что если иной искусник умеет так ловко \\\"подменить\\\" собаку, что плохие стати станут выглядеть у нее превосходными, то он может и наоборот - выставить превосходные стати дурными, особенно если этот человек - его отец, один из самых сведущих собачников на весь Западный Йоркшир.
В тот же миг он понял и смысл отцовских слов. Между собачниками, как между лошадниками: сказанное слово связывает, как контракт, и если оно дано, ни один настоящий собачник даже не попробует взять его назад.
И вот, зная это, его отец надумал, как ему вывернуться, не поступившись честью. Он не солгал. Он ничего не отрицал. Он только спросил:
\\\"Скажи, похож этот пес хоть на одну собаку, какую ты можешь назвать своей?\\\"
И пусть только герцог скажет:
\\\"Нет, это не моя собака\\\", и кончено: она уже больше не его.
И вот мальчик, его мать и его отец уставились на старика и ждали, затаив дыхание, пока он продолжал разглядывать собаку. Но и герцог Радлинг тоже кое-что знал - он много чего знал. И он не ответил сразу же. Вместо того он медленно вышел вперед, при каждом шаге со стуком опираясь на свою толстую палку. И ни на секунду не спускал глаз с собаки. Медленно, точно во сне, он стал на колени, и его рука сделала лишь одно осторожное движение. Она приподняла переднюю лапу собаки и чуть повернула ее. Так он стоял на коленях подле колли, всматриваясь глазами, такими же понимающими, как у любого йоркширца. И эти глаза не глядели попусту на закрученное ухо, на бесформенные пятна, на угловатую голову. Зато они пристально глядели на нижнюю сторону лапы, рассматривая пять ее черных подушечек, пересеченных вдоль и поперек полузажившими рубцами там, где их раздирали шипы, где их ранили камни. Затем герцог поднял голову, но долго еще стоял на коленях и смотрел в пространство, пока те все ждали. Когда он встал наконец, он начал, уже не прибегая к йоркширскому говору, а так, как мог бы обратиться джентльмен к джентльмену.
- Сэм Керраклаф, - сказал он, - эта собака не моя. Скажу от души и по чести, она никогда не была моей. Нет! Ни одной секунды она не была моей!
Он повернулся и зашагал назад по дорожке, притопывая своею палкой и бормоча:
- Клянусь душой! Я бы нипочем не поверил! Клянусь душой! Четыреста миль! Нипочем бы я не поверил.
Когда он дошел до калитки, внучка дернула его за рукав.
- А зачем мы сюда приехали? - шепнула она. - Вы помните?
Герцог как будто очнулся от сна и сразу пришел в себя - стал таким, каким был исстари.
- Не шепчи! Что такое? А, да, конечно. Тебе незачем мне напоминать, я не забыл!
Он обернулся и закричал громовым голосом:
- Керраклаф! Керраклаф! Где вы там, разрази меня гром! Куда это вы спрятались?
- Я еще здесь, сэр.
- А, да. Да. Конечно. Вы работаете?
- Да, сейчас… работаю, - сказал отец Джо. Лучшего ответа он не нашел.
- Так вы работаете… н-да, работаете. Ну, а место? Есть у вас место? - запыхтел герцог.
- Дело так обстоит… - начал Керраклаф.
Пока он нащупывал нужные слова, миссис Керраклаф пришла ему на помощь, как поступила бы каждая хорошая хозяйка в Йоркшире - да и чуть ли не в каждом уголке на белом свете.
- Мой Сэм, собственно, еще не работает, но у него в виду три-четыре места. Он пока что, так сказать, присматривается. Но… еще ни тут, ни там никому не сказал окончательно ни \\\"да\\\", ни \\\"нет\\\".
- Тогда пусть он лучше скажет \\\"нет\\\", да поскорей! - рявкнул герцог. - Мне нужен кто-нибудь на мою псарню. И я думаю, Керраклаф… - Он перевел глаза на собаку, все еще сидевшую у пяты этого человека. - Я думаю, вы кое-что - и даже очень много - смыслите в собаках. Так что так. Заметано.
- Нет, погодите, - сказал Керраклаф. - Видите ли, мне бы не хотелось думать, что вот я навлек на парня неприятность, а потом занял его место. Понимаете, мистер Хайнз ничего не мог поделать…
- Хайнз! - фыркнул герцог. - Хайнз?! Совершенный остолоп. Мне пришлось выгнать его взашей. Он не отличал собаку от куцей кобылы. Мне бы следовало знать заранее, что ни один лондонец никогда не сможет так управляться с собаками, чтобы йоркширцу это пришлось по нраву. Нет, на этой работе мне нужны вы, и никто другой. Все!
- Нет, это не все, - вмешалась миссис Керраклаф.
- Что еще?
- А то, что какая будет на этой должности плата?
Герцог выпятил губы:
- Сколько вы хотите, Керраклаф?
- Семь фунтов в неделю, и ни пенни меньше, - выпалила миссис Керраклаф, прежде чем ее супруг успел хотя бы дух перевести перед ответом.
Но герцог был тоже йоркширец, а это значит, что он сам себя запрезирал бы, если бы упустил случай показать свою, что называется, \\\"практичность\\\" там, где дело идет о деньгах.
- Пять, - рявкнул он. - И ни пенни больше.
- Шесть фунтов десять шиллингов, - спустила цену миссис Керраклаф.
- Шесть ровно, - осторожно предложил герцог.
- Сговорились! - сказала миссис Керраклаф так быстро, как сокол падает на добычу.
Оба сияли, довольные собой. Миссис Керраклаф с радостью согласилась бы на любое место для мужа, хотя бы на три фунта в неделю, а герцог видел, что получает к своим собакам человека, которому нет цены.
- Итак, вопрос улажен, - сказал герцог.
- Почти что, - сказала женщина. - Я, конечно, имею такие виды… - Она любила смаковать изящные, как ей казалось, обороты речи, а потому она повторила: - … Я имею такие виды, что нам еще отведут домик в имении.
- Вы изрядно дорожитесь, сударыня, - сказал, нахмурившись, герцог. - Но домик вы получите… на одном условии. - Он повысил голос и прорычал: - На том условии, что, пока вы живете на моей земле, вы не допустите в мои владения это жалкое посмешище над колли - толстолобое, вислоухое, хвост кренделем… да. Что вы на это скажете?
Он ждал, фыркая и усмехаясь про себя от счастья, покуда Сэм Керраклаф мялся и горбился в смущении. Но тут радостно вмешался с ответом мальчик:
- Ох, нет, сэр. Она большую половину дня будет ждать меня у школы. А кроме того, через день-другой мы приведем ее в такой вид, что вы ее и не узнаете.
- В этом я не сомневаюсь, - буркнул герцог, затопав к своей машине. - Не сомневаюсь, что вы отлично сумеете это сделать. Гм!.. Да, я бы нипочем… Четыреста миль! Невероятно!
Позже, уже в машине, девочка тесно прижалась к старику.
- Но-но, не ерзай, - вскинулся он. - Не выношу, когда ерзают!
- Дедушка, - сказала она. - Вы добрый… я про то, как вы с их собакой…
Старик откашлялся.
- Вздор! - проревел он. - Вздор! Когда ты вырастешь большая, ты поймешь, что я то, что люди называют \\\"бесчувственный, расчетливый \\\". Три года назад я поклялся, что эта собака будет моей. И вот я ее получил.
Он медленно покачал головой.
- Только чтоб ее получить, мне пришлось купить и ее хозяина… Ну и хорошо! Это, пожалуй, не худшая половина сделки.
Всё же, когда Джо пообещал герцогу, что собака всегда будет ждать его у школы, он и тут оказался не прав. Потому что настала пора, когда Лесси больше не показывалась у школьных ворот. Но, как ни странно, мальчика, по-видимому, это не тревожило. Он, казалось, когда шел домой один, был совершенно счастлив каким-то тайным счастьем.
В один из таких дней, когда он шел, посвистывая, по усыпанной гравием дорожке в имении герцога, он вновь увидел ту девочку. Они поздоровались и разговорились.
- Я была в отъезде, в школе, - сказала она. - А сейчас у нас каникулы.
Он думал, взвешивая ее слова.
- У нас каникулы начнутся только на той неделе, - объявил он.
Они оба помолчали, потом она спросила:
- Как Лесси?
Джо заулыбался радостной своей улыбкой. Он поглядел вокруг, как будто проверяя, не подслушивает ли кто.
- Вы можете зайти и посмотреть, - сказал он, как бы оказывая особую милость.
Он пошел впереди по дорожке и привел Присциллу к домику, где вдоль белого забора росли высокие мальвы всех цветов. Он открыл дверь.
- Мама, - сказал он, - я хочу ей показать.
- Что ж, заходите, барышня, - сказала миссис Керраклаф и, оправив на себе фартук, смахнула воображаемые крошки с белой скатерти на столе, накрытом к чаю.
Джо повел гостью за кухню, в прохладную комнату для мытья посуды, где в темном углу был установлен большой низкий ящик. В ящике лежала Лесси, а подле нее сбились в кучку семь толстеньких спящих мячиков из меха.
- Видите, - гордо пояснил Джо, - мы держим ее здесь, потому что в конуре ей было бы беспокойно. Ведь Лесси - она у нас комнатная собака.
Девочка присела на корточки и притронулась указательным пальцем к одному из меховых мячиков.
- Они еще слепые? - посмеявшись вместе с Джо, спросила девочка.
Джо выпятил грудь:
- Нет, конечно. Что вы, глаза у них открываются, когда им десять дней от роду. А этим пошла четвертая неделя. Они уже бегают - только, мне кажется, они больше всего любят спать.
Когда девочка ушла после вежливых прощаний и приглашений заходить и впредь проведать щенят, Джо всё еще думал ту же думу. Казалось, вот-вот ему откроется о жизни нечто такое, о чем он до сих пор по детским своим годам никогда не задавал себе вопросов. Всё у них пошло, как в старое время. Хотя жили они теперь в другом доме, все у них стало так, как бывало раньше, с год назад, в очень многом. Например, если он утром добавлял в овсяный кисель сахара полную ложку с горкой, мать больше не рявкала на него и не говорила:
\\\"Знайте меру, молодой человек. Сахар стоит денег!\\\"
Взрослые больше не прерывали своего разговора, если сын входил неожиданно в комнату, а когда он лежал в своей постели, их голоса не продолжали доноситься до него, то повышаясь, то падая в усталом споре. Больше его отец не приходил изо дня в день домой усталый и хмурый, неразговорчивый, не сидел у очага, неотрывно глядя на огонь.
Теперь, едва заслышатся его шаги по гравию дорожки, миссис Керраклаф вскакивала и, шумно захлопотав, кричала:
- Смотри! Вот и отец идет! А ну веселей - ставим на стол жаркое!
И Джо был уверен, что именно возвращение Лесси, принесло всей их семье долгожданное счастье.
Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru