Инсургент - мятежная - Вероника Рот


Вероника Рот - Инсургент - мятежная - Вероника Рот

Скачано с сайта prochtu.ru

Вероника Рот

Инсургент

НАД ПЕРЕВОДОМ РАБОТАЛИ:
Переводчики:
Алёна Вайнер, Алина Дольская, Алиса Ермакова, Алиса Зубко, Андрей Кочешков, Анна Мартин, Анна Янишевская, Аня Гардон, Аня Ступина, Валентина Суглобова, Вероника Романова, Вика Фролова, Галина Воробьеваю, Даша Ильенко, Даша Немирич, Даша Румянцева, Екатерина Воробьева, Екатерина Забродина, Екатерина Маренич, Елена Губаренко, Инна Константинова, Карина Абакова, Катерина Мячина, Катя Мерещук, Ксения Звездкина, Ксения Морганвильская, Марина Самойлова, Надя Подвигина, Настя Косенко, Ника Аккалаева, Юта Дягилева, Яна Рыкун, Ania Lune, annnyyy, IvOlga26, Nastya Soulless, NikkieMickey, quinny, Viol, Xoxachka
Редактура, бета-вычитка и оформление:
Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль, Марина Самойлова
Помощь в редактуре:
4010 (Яна), Denny Jaeger (Александра), Анастасия Лапшина, Валентина Суглобова, Даша Немирич, Елена Губаренко, Марина Обоскалова, Марина Самойлова, Светлана Буткявичюс, Юлия Митрофанова
Пожалуйста, уважайте чужой труд и не выкладывайте книгу без ссылки на группу и сайт, которые работали над переводом. Спасибо!
http://vk.com/thedivergenttrilogy
http://darkromance.ru/

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Перевод: Марина Самойлова
Редактура: Марина Самойлова, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль, Denny Jaeger (Александра)
Я проснулась с его именем на губах.
Уилл.
Прежде чем открыть глаза, я снова видела, как он падает на тротуар. Мертвый.
Из-за меня.
Тобиас присел передо мной, касаясь рукой моего плеча. Колеса вагона стучат по рельсам. Маркус, Питер и Калеб стоят у дверей. Я глубоко вдыхаю, надеясь, что станет хоть немного легче.
Еще час назад ничего из случившегося не казалось реальным. Теперь кажется.
Я выдыхаю, но тяжесть не уходит.
— Трис, давай, — говорит Тобиас, встречаясь со мной взглядом. — Пора прыгать.
Слишком темно, чтобы понять, где мы, но если мы выходим, значит, скорее всего, не далеко от забора. Тобиас помогает мне подняться и направляет к двери.
Остальные прыгают один за другим: сначала Питер, потом Маркус, а за ним Калеб. Я беру Тобиаса за руку. Ветер усиливается, когда мы встаем на самом краю; он, словно рука, толкает меня назад, в безопасность.
Но мы бросаемся в темноту и тяжело падаем на землю. Удар усиливает боль в моем раненном плече. Я закусываю губу, чтобы не закричать, и начинаю искать своего брата.
— Все нормально? — спрашиваю я, когда замечаю его сидящим на земле и потирающим колено в нескольких футах от меня.
Калеб кивает. Я слышу его всхлип, как будто он еле сдерживает слезы, но я вынуждена отвернуться.
Мы приземлились в траву около забора всего в нескольких метрах от изъезженного пути, по которому члены Дружелюбия поставляют пищу в город, и ворот, выпускающих их наружу… Ворота, которые в данный момент закрыты, блокируя нас внутри. Забор слишком высокий и гибкий, чтобы через него перебраться, и слишком крепкий, чтобы его выломать.
— Здесь должны быть Бесстрашные охранники, — говорит Маркус. — Где они?
— Они, скорее всего, были на моделировании, — отвечает Тобиас. — А сейчас… — Он помедлил. — Неизвестно где и чем заняты.
Мы остановили моделирование. Вес жесткого диска в заднем кармане напоминает мне об этом. Но мы не смеем останавливаться, оценивая последствия. Что случилось с нашими друзьями, нашими лидерами, нашими фракциями? Нет возможности узнать.
Тобиас подходит к маленькой металлической коробочке с правой стороны от ворот и открывает ее, доставая клавиатуру.
— Будем надеяться, что Эрудиты не додумались сменить комбинацию, — говорит он, вводя какие-то числа. Он останавливается на восьми, и ворота с щелчком распахиваются.
— Откуда ты узнал ее? — спрашивает Калеб. Его голос переполнен эмоциями, такими сильными, что я удивлена, как они его не душат.
— В Бесстрашии я работал в комнате контроля, следя за охранной системой. Мы меняли пароль всего дважды в год, — отвечает Тобиас.
— Какая удача, — говорит Калеб. Он окидывает Тобиаса подозрительным взглядом.
— Удача не имеет к этому никакого отношения, — поясняет Тобиас. — Я работал там только для того, чтобы быть уверенным, что смогу выбраться.
Я вздрагиваю. То, как он говорит о выходе… Как будто он считает, что мы в ловушке. Я раньше никогда не смотрела на это с такой точки зрения, и теперь это кажется глупым.
Мы идем маленькой группкой: Питер, прижимающий окровавленную руку к груди… Руку, которую я подстрелила. Маркус держит за плечо Питера, страхуя от падения. И Калеб, то и дело вытирающий щеки. Я знаю, что он плачет, но не знаю, как его утешить… или, почему я сама не плачу.
Вместо того чтобы идти впереди, Тобиас шагает рядом со мной. И хотя он даже не прикасается ко мне, он меня поддерживает.
Лучики света — первые признаки того, что мы приближаемся к домам Дружелюбия. А затем этими признаками становятся яркие квадраты, превращающиеся в окна. Вот появилось скопление деревянных и стеклянных зданий.
Прежде чем мы сможем добраться до них, нам нужно пройти через сад. Мои ноги ступают по земле, а ветви надо мной переплетаются друг с другом, образуя что-то вроде тоннеля. Темные фрукты висят среди листьев, готовые вот-вот упасть. Острый сладкий запах гниющих яблок смешивается с запахом влажной земли.
Когда мы подходим ближе, Маркус оставляет Питера и направляется вперед.
— Я знаю, куда идти, — объясняет он.
Он ведет нас мимо первого здания ко второму слева. Все постройки, кроме теплиц, из одинакового дерева — грубого и неокрашенного. Я слышу смех через открытое окно. Контраст между смехом и гробовой тишиной заставляет меня вздрогнуть.
Маркус открывает одну из дверей. Меня бы поразило отсутствие какой-либо защиты, если бы мы не были в штабе Дружелюбия. Они часто находятся на грани между доверием и глупостью.
В этом здании раздается только скрип нашей обуви. Я больше не слышу, как Калеб плачет, пусть и до этого он делал это не особо громко.
Маркус останавливается перед открытой дверью, где Джоанна Рейес, представитель Дружелюбия, сидит, смотря в окно. Я узнала ее, потому что трудно забыть лицо Джоанны, видел ли ты ее тысячу раз или лишь однажды. Толстая линия шрама тянется от правой брови до рта, что делает ее слепой на один глаз и заставляет шепелявить, когда говорит. Я слышала ее голос только раз, но хорошо это помню. Она была бы красивой женщиной, если бы не шрам.
— Ох, слава Богу, — произносит Джоанна, когда замечает Маркуса. Она идет к нему, распахнув объятия. Но вместо того, чтобы обнять, лишь слегка касается его плеч, как будто вспомнив, что Отреченные не поклонники случайного физического контакта.
— Другие члены вашей фракции здесь уже несколько часов, но они не были уверены, что ты тоже придешь, — говорит Джоанна. Она имеет в виду группу Отреченных, которые были с моим отцом и Маркусом в том безопасном доме. Я даже и не подумала побеспокоиться о них.
Джоанна смотрит за плечо Маркуса: сначала на Тобиаса и Калеба, а затем на меня и Питера.
— Бог мой… — начинает она, задерживая взгляд на окровавленной рубашке Питера. — Я вызову врача. И я могу дать вам разрешение остаться здесь на ночь, но завтра члены нашей фракции должны принять общее решение. И… — Она переводит взгляд с Тобиаса на меня. — Они вряд ли будут в восторге от присутствия Бесстрашных в наших рядах. Я, конечно же, попрошу вас отдать все оружие, которое у вас есть.
Интересно, как она поняла, что я Бесстрашная? Я все еще в серой рубашке. Рубашке моего отца.
Сейчас его запах — смесь из мыла и пота, наполняет мой нос и голову. Я сжимаю руки в кулаки с такой силой, что ногти врезаются в кожу. Не здесь. Не здесь.
Тобиас сдает свой пистолет, но, когда я начинаю тянуться к своему спрятанному оружию, хватает меня за руку, отводя ее от спины и переплетая свои пальцы с моими.
Я понимаю, что разумно сохранить хотя бы один из наших пистолетов. Но для меня было бы большим облегчением отдать его.
— Меня зовут Джоанна Рейерс, — говорит она, протягивая мне, а затем и Тобиасу руку для приветствия. Приветствия Бесстрашных. Я впечатлена ее осведомленностью о традициях других фракций. Я все время забываю, как внимательны Дружелюбные, пока сама не сталкиваюсь с этим.
— Это Тоб… — начинает Маркус, но Тобиас прерывает его.
— Меня зовут Четвертый, — говорит он. — А это Трис, Калеб и Питер.
Несколько дней назад «Тобиас» было именем, которое среди Бесстрашных знала только я, эта его часть принадлежала мне одной. Я понимаю, почему он скрывает это имя от мира, за пределами Бесстрашия. Оно связывает его с Маркусом.
— Добро пожаловать в штаб Дружелюбия. — Взгляд Джоанны задержался на моем лице, и она криво улыбнулась. — Позвольте нам о вас позаботиться.
И мы позволили. Дружелюбная медсестра дала мне мазь для моего плеча, разработанную Эрудитами, чтобы ускорить заживление, а затем отвела Питера в больничную палату, чтобы подлечить его руку. Джоанна повела нас в столовую, где мы встретили часть Отреченных, которые были в том безопасном доме вместе с Калебом и моим отцом. Здесь Сьюзан и некоторые наших старых соседей, сидящие за деревянными столами, расставленными по всей комнате. Они приветствуют нас, особенно Маркуса, с еле сдерживаемыми слезами и улыбками на лицах.
Я держу Тобиаса за руку, прогибаясь под тяжестью жизней и слез присутствующих членов фракции моих родителей.
Один из Отреченных сует мне под нос чашку с дымящейся жидкостью и говорит:
— Выпей это. Это поможет тебе уснуть, как помогло и другим. Без сновидений.
Жидкость красно-розовая, как клубника. Я хватаю чашку и быстро выпиваю. На несколько секунд теплота напитка позволила ощутить наполненность хоть чем-то. И, допив последние капли, я ощущаю, как расслабляюсь. Кто-то ведет меня по коридору в комнату с кроватью. Вот и все.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Перевод: Марина Самойлова, Ania Lune, Валентина Суглобова, Ника Аккалаева, Звездкина Ксения
Редактура: Марина Самойлова, Denny Jaeger (Александра)
Испуганная, я открываю глаза. В моих руках зажата простыня. Но я вовсе не бегу по улицам города или коридорам Бесстрашия. Я нахожусь в кровати, в Дружелюбии, и в воздухе витает запах опилок.
Я поворачиваюсь и вздрагиваю, когда что-то упирается мне в спину. Протягиваю руку, и пальцы крепко обхватывают пистолет.
На мгновение я вижу Уилла, стоящего передо мной. Наши пистолеты направлены друг на друга… Его рука, я могла бы прострелить ему руку, почему я не сделала этого, почему? И я едва не выкрикиваю его имя.
А потом он исчезает.
Я встаю с кровати и одной рукой приподнимаю матрас, поддерживая его коленом. Потом засовываю пистолет под него, тем самым, разрешая ему похоронить оружие. Как только оно скрывается из виду и больше не давит на меня, голова проясняется.
Сейчас, когда вчерашний выброс адреналина исчерпал себя, и то, что помогло мне уснуть, ослабило свое действие, глубокая, пульсирующая боль в моем плече только усилилась. Я все в той же одежде, в которой была прошлой ночью. Уголок жесткого диска выглядывает из-под моей подушки, куда я сунула его прямо перед тем, как заснуть. На диске данные моделирования, которые контролировали Бесстрашных, и свидетельство того, что сделали Эрудиты. Этот диск слишком важен, даже чтобы просто притронуться к нему, но я не могу оставить его здесь, поэтому беру и засовываю его между комодом и стеной. Часть меня считает хорошей идеей уничтожить его, но я знаю, что только он содержит запись смерти моих родителей, так что решаю оставить его спрятанным.
Кто-то стучит в мою дверь. Я сажусь на краю кровати и пытаюсь пригладить волосы.
— Входите, — говорю я.
Дверь открывается и Тобиас заходит в комнату лишь наполовину, останавливаясь в дверном проеме. Он одет в те же джинсы, что и вчера, но вместо черной футболки на нем темно-красная, наверняка одолженная у кого-то из Дружелюбных. Этот цвет странно смотрится на нем, слишком яркий, но когда он прислоняет голову к дверному косяку, я вижу, что он делает его синие глаза светлее.
— Дружелюбные собираются через полчаса, — он хмурит брови и добавляет с драматической ноткой в голосе: — Чтобы решить нашу судьбу.
Я трясу головой.
— Никогда бы не подумала, что моя судьба будет в руках кучки Дружелюбных.
— Я тоже. У меня для тебя кое-что есть. — Он откручивает крышку маленькой бутылочки и протягивает пипетку, наполненную прозрачной жидкостью. — Лекарство от боли. Принимай целую пипетку каждые шесть часов.
— Спасибо. — Я выжимаю жидкость из пипетки в горло. Лекарство на вкус, как старый лимон.
Он подцепляет пальцем одну из шлевок на поясе и спрашивает:
— Ты как, Беатрис?
— Ты только что назвал меня Беатрис?
— Решил попробовать, — улыбается он. — А что, не очень?
— Только по особым случаям. Дни Инициации, дни Выбора… — Я останавливаюсь. Я собиралась назвать еще несколько праздников, но их отмечали только в Отречении. В Бесстрашии свои праздники, полагаю, но я не знаю, какие именно. И вообще, идея о том, что мы будем что-то отмечать, сейчас кажется совершенно нелепой, поэтому я не продолжаю.
— Договорились. — Его улыбка исчезает. — Как ты, Трис?
Это не такой уж странный вопрос после всего, что мы пережили, но я напрягаюсь, когда он задает его, опасаясь, что он каким-то образом увидит, что у меня в голове. Я еще не рассказала ему о Уилле. Я хочу, но не знаю как. Одна мысль о том, чтобы произнести эти слова вслух, заставляет меня чувствовать себя так тяжело, словно я вот-вот провалюсь сквозь деревянный пол.
— Я… — Я качаю головой. — Я не знаю, Четвертый. Я проснулась и я… — Я все еще трясу головой. Он проводит ладонью по моей щеке. Затем он наклоняет голову и целует меня, посылая теплую боль сквозь мое тело. Я обхватываю его руку своими ладонями, удерживая его так долго, как только могу. Когда он касается меня, пустота в груди и животе не так заметна.
Мне не надо ему ничего говорить. Я могу только попытаться забыть… он поможет забыть.
— Я знаю, — произносит он. — Прости. Мне не стоило спрашивать.
Единственное, что сейчас приходит мне на ум — откуда он может знать? Но что-то в выражении его лица напоминает мне о том, что он знает, что такое потеря. Он потерял маму, когда был маленьким. Не помню, как она умерла, помню только, что мы были на ее похоронах.
Внезапно я вспоминаю, как девятилетний Тобиас, одетый во все серое, сжимает в руках занавески в гостиной, его темные глаза закрыты. Видение мимолетно, возможно, это лишь мое воображение, а вовсе не воспоминание.
Он отпускает меня:
— Я оставлю тебя, чтобы ты собралась.
Женская ванная находится двумя этажами ниже. На полу темно-коричневая плитка, а в каждой душевой деревянные стены и пластиковая перегородка, отделяющая их от центрального прохода. Знак на задней стене гласит: «ВНИМАНИЕ: ДЛЯ СОХРАНЕНИЯ РЕСУРСОВ ДУШ РАБОТАЕТ ТОЛЬКО ПЯТЬ МИНУТ».
Вода такая холодная, что мне бы и не захотелось находиться тут дольше, даже если бы была возможность. Я быстро моюсь левой рукой, правая безвольно висит. Лекарство, которое мне дал Тобиас, быстро сработало — боль в плече превратилась всего лишь в ноющее пульсирование.
Когда я прихожу из душа, куча вещей ждет меня на кровати. Желтые и красные от Дружелюбия и серые от Отречения, эти цвета редко сочетают. Не трудно догадаться, что Отреченные собрали для меня эту кучу. Этого можно было ожидать.
Я натягиваю пару темно-красных джинсовых брюк таких длинных, что мне приходится подвернуть их трижды, и серую рубашку Отреченных, которая тоже слишком велика. Рукава доходят до кончиков пальцев, ее тоже приходится подвернуть. Мне больно двигать правой рукой, так что мои движения отрывистые и неторопливые.
Кто-то стучит в дверь.
— Беатрис? — мягкий голос принадлежит Сьюзен.
Я открываю дверь. У нее поднос с едой, который она ставит на кровать. Я ищу на ее лице признаки горя утраты — ее отец, лидер Отречения, умер при нападении — но вижу лишь спокойную решимость, характерную для моей старой фракции.
— Жаль, что вещи не подходят, — говорит она. — Уверена, мы сможем найти что-нибудь получше, если Дружелюбные позволят нам остаться.
— Все нормально, — отвечаю я. — Спасибо.
— Я слышала, что в тебя стреляли. Может, помочь тебе с волосами? Или с обувью?
Я бы отказалась, но мне на самом деле нужна помощь.
— Да, пожалуйста.
Я сажусь на стул перед зеркалом, Сьюзен становится позади меня, глаза сфокусированы на задаче, а не на ее отражении в зеркале. Она не поднимает их даже на мгновение, пока расчесывает мои волосы. Она не спрашивает о моем плече, о том, как я была ранена, что случилось, когда я покинула безопасное место в Отречении, чтобы остановить моделирование. У меня такое ощущение, что если бы я смогла добраться до самой ее сущности, она бы все равно осталась Отреченной.
— Ты уже видела Роберта? — спрашиваю я. Ее брат, Роберт, выбрал Дружелюбие, когда я выбрала Бесстрашие, поэтому он где-то в этом здании. Интересно, их воссоединение будет похоже на наше с Калебом?
— Мельком, вчера вечером, — отвечает она. — Я оставила его, чтобы он горевал со своей фракцией, как я со своей. Хотя было очень приятно увидеть его снова.
Я чувствую завершенность в ее тоне, которая сообщает мне, что тема закрыта.
— Как обидно, что это случилось именно сейчас, — говорит Сьюзен. — Наши лидеры собирались сделать нечто чудесное.
— Серьезно? Что именно?
— Я не в курсе. — Сьюзан краснеет. — Я просто знала, что что-то происходит. Я не хотела быть любопытной, я просто замечала некоторые вещи.
— Не беда, даже если ты и была любопытной.
Она кивает и продолжает расчесывать. Интересно, что же лидеры Отречения, включая моего отца, планировали? Я не могу не поражаться уверенности Сьюзен в том, что что бы они ни делали, это должно было быть чудесно. Жаль, что от моей веры в людей ничего не осталось.
Если вообще во мне была вера.
— Бесстрашные ходят с распущенными волосами, верно? — спрашивает она.
— Иногда, — отвечаю я. — Ты умеешь заплетать?
Ее ловкие пальцы собирают пряди моих волос в одну косу, которая доходит до середины спины. Я смотрю на свое отражение, пока она не завершает прическу. Затем благодарю ее, и она уходит, закрывая за собой дверь с легкой улыбкой на губах.
Я продолжаю смотреть, но не вижу себя. Я все еще чувствую ее пальцы, прикасающиеся к моей голове, такие похожие на пальцы мамы в то последнее утро, что я провела с ней. Мои глаза наполняются слезами, я качаюсь вперед-назад на табуретке, пытаясь забыть. Боюсь, что если начну плакать, то не смогу остановиться, пока не сморщусь, как изюм.
Мои глаза останавливаются на швейном наборе на комоде. Там нитки двух цветов — красного и желтого — и пара ножниц.
Я успокаиваюсь, расплетаю волосы и снова их расчесываю. Потом расправляю их, чтобы убедиться, что они лежат ровно. А затем поднимаю ножницы на уровень подбородка.
Как я могу выглядеть так же теперь, когда ее больше нет и все изменилось? Я не могу.
Я режу по прямой линии, насколько это возможно, используя скулы, как ориентир. Самым сложным участком оказываются волосы сзади, которые мне толком не видно, поэтому я делаю, что могу на ощупь. Светлые локоны на полу образуют вокруг меня полукруг.
Я выхожу из комнаты, даже не посмотрев на свое отражение.
Когда позже Тобиас и Калеб приходят, чтобы встретить меня, они смотрят на меня, как будто я не тот человек, которого они знали еще вчера.
— Ты подстригла волосы, — говорит Калеб, приподнимая брови. Попытка найти рациональную сторону в состоянии шока, это так «по-эрудитски». Его волосы стоят торчком с той стороны, на которой он спал, а глаза покрасневшие.
— Да, — соглашаюсь я. — Для длинных волос слишком жарко.
— Справедливо.
Мы идем вместе по холлу. Пол скрипит под ногами. Я скучаю по отголоскам эха моих шагов в здании Бесстрашных, скучаю по прохладному подземному воздуху. Но больше всего я скучаю по своим страхам последних пяти недель, которые кажутся такими незначительными по сравнению с нынешними.
Мы выходим из здания. Воздух снаружи давит на меня со всех сторон, душит, как подушка. Пахнет зеленью: так пахнет листок, если разорвать его.
— Все знают, что ты сын Маркуса? — спрашивает Калеб. — Я имею в виду, в Отречении?
— Понятия не имею, — отвечает Тобиас, бросая взгляд на Калеба. — И я был бы благодарен, если бы ты об этом не упоминал.
— Мне и не нужно об этом упоминать. Любой, у кого есть глаза, и так это увидит, — хмурится Калеб. — Сколько тебе лет, кстати?
— Восемнадцать.
— А тебе не кажется, что ты слишком взрослый для моей младшей сестры?
Изо рта Тобиаса вырывается короткий смешок.
— Она уже не маленькая.
— Перестаньте оба, — говорю я. Толпа людей в желтом обгоняет нас и идет по направлению к широкому приземистому стеклянному зданию. Солнечный свет, отражаясь от его стен, бьет в глаза. Заслонив лицо рукой, я продолжаю идти.
Двери здания широко открыты. Вокруг круглой оранжереи цветы и деревья растут в ванночках с водой или небольших бассейнах. Дюжины вентиляторов, расставленных по залу, служат исключительно для разгона горячего воздуха, поэтому я уже вспотела. Но когда толпа передо мной расступается, и я вижу остальную часть зала, мыслей об этом не остается.
В центре комнаты растет огромное дерево. Его ветви раскинулись по всей оранжерее, а корни выглядывают из-под земли, образуя толстую паутину из коры. В промежутках между корнями я вижу не грязь, а воду и металлические прутья, удерживающие корни на месте. Мне не стоит удивляться — Дружелюбные всю свою жизнь создавали шедевры растениеводства подобные этому с помощью технологий Эрудитов.
На пучке переплетенных корней стоит Джоанна Рейес, ее волосы закрывают перечеркнутую шрамом половину лица. Из истории фракций я узнала, что Дружелюбные не признают официального лидера — они голосуют по каждому поводу, и обычно результат близок к единогласию. Они как части единого разума, а Джоанна — их глашатай.
Дружелюбные сидят на полу, большинство со скрещенными ногами, на узлах, которые смутно напоминают мне корни деревьев. Отреченные сидят плотными рядам в нескольких метрах слева от меня. Мои глаза бегают по толпе несколько секунду, прежде чем я осознаю, что ищу своих родителей.
Я тяжело сглатываю и стараюсь забыться. Тобиас касается моей спины, ведя меня к группе Отреченных. Прежде, чем мы садимся, он наклоняется к моему уху и шепчет:
— Мне нравится твоя прическа.
Я одариваю его робкой улыбкой и сажусь, опираясь на него.
Джоанна поднимает руки и наклоняет голову. Все разговоры прекращаются прежде, чем я делаю следующий вдох. Все Дружелюбные вокруг меня сидят в тишине: одни закрыли глаза, другие бормочут какие-то слова, которые мне не разобрать, а третьи уставились вдаль.
Каждая секунда выматывает. К тому времени, как Джоанна поднимает голову, я чувствую себя изнуренной.
— Сегодня перед нами стоит важный вопрос, — говорит она. — Как мы, люди добивающиеся мира, поведем себя во время конфликта?
Каждый Дружелюбный в комнате поворачивается к соседу и начинает разговор.
— Интересно, как они действуют? — говорю я, когда время пустой болтовни затягивается.
— Им плевать на действия, — отвечает Тобиас. — Их волнует только согласие. Смотри.
Две женщины в желтых платьях в метре от нас поднимаются и присоединяются к трем мужчинам. Молодой человек перемещается к соседней группе так, что его маленький круг становится большим. Все небольшие группки в комнате растут и расширяются, все меньше и меньше голосов заполняет комнату, пока их не остается три или четверти. Я могу слышать только отрывки из того, что они говорят:
— Мир. Бесстрашные. Эрудиты. Безопасное место. Вовлечение.
— Это странно, — произношу я.
— А по-моему, это удивительно, — отвечает Тобиас.
Я смотрю на него.
— Что? — Он немного посмеивается. — У всех равная роль в правительстве, каждый в равной степени ответственен. Это заставляет их быть заботливыми, это делает их добрее. По-моему, это прекрасно.
— Я считаю, что это не уместно, — говорю я. — Конечно, это работает среди Дружелюбных. Но что случится, если не все захотят бренчать на банджо и выращивать урожай? Что будет, когда кто-нибудь совершит действительно ужасный поступок, и слова делу не помогут?
Он пожимает плечами:
— Сейчас узнаем.
В конце концов, от каждой большой группы встает представитель и подходит к Джоанне, осторожно выбирая путь среди корней огромного дерева. Я думаю, что они обратятся ко всем нам, но вместо этого они формируют круг с Джоанной и тихо разговаривают. У меня появляется чувство, что я никогда не узнаю, о чем они говорят.
— Они не позволят нам вступить с ними в спор, так ведь? — говорю я.
— Сомневаюсь, — отвечает Тобиас.
Наша судьба решена.
После того, как каждый высказался, все возвращаются на свои места, оставляя Джоанну одну в центре. Она наклоняется в нашу сторону и складывает руки перед собой. Куда мы направимся, если они скажут нам уходить? Назад в город, где никто не будет в безопасности?
— Сколько мы себя помним, наша фракция всегда состояла в близком родстве с Эрудитами. Мы нуждаемся друг в друге, чтобы выживать, и мы всегда сотрудничали, — начинает Джоанна. — Но у нас были и крепкие связи с Отреченными в прошлом, и мы думаем, было бы неправильным отдернуть руку дружбы, протянутую так давно.
Ее голос сладок, как мед, а движения аккуратны и заботливы. Ладонью я вытираю пот со лба.
— Мы чувствуем, что единственный путь сохранить отношения с обеими фракциями — придерживаться нейтралитета, — продолжает она. — Ваше присутствие здесь, хоть оно и приветствуется, осложняет ситуацию.
«Ну, вот и оно», — думаю я.
— Мы пришли к выводу, что сделаем из нашего штаба убежище для членов всех фракций, — продолжает Джоанна. — При следующих условиях. Во-первых, никакого оружия в здании. Во-вторых, при возникновении какого-либо серьезного конфликта, словесного или физического, все участвующие стороны будут изгнаны. В-третьих, вы не должны обсуждать конфликт в этих стенах, даже в частных беседах. И, в-четвертых, все, кто останется здесь, должны внести свой вклад в улучшение окружающей среды посредством работы. Мы передадим эту информацию Эрудитам, Искренним и Бесстрашным, как только сможем.
Ее взгляд перемещается от Тобиаса ко мне и застывает.
— Мы будем рады приветствовать вас здесь при условии, что вы будете соблюдать наши правила, — говорит она. — Это наше решение.
У меня пересыхает во рту, когда я думаю о пистолете под моим матрасом, о напряжении между мной и Питером, между Тобиасом и Маркусом. У меня плохо получается избегать конфликтов.
— Мы здесь надолго не задержимся, — говорю я Тобиасу.
Еще секунду назад он саркастично улыбался. Теперь уголки его рта опущены:
— По-любому.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Перевод: Марина Самойлова, Надя Подвигина, Екатерина Маренич, Ника Аккалаева, Галина Воробьева
Редактура: Марина Самойлова, Denny Jaeger (Александра)
В этот вечер я возвращаюсь в свою комнату и провожу рукой по матрасу, чтобы убедится, что оружие все еще там. Пальцы натыкаются на курок, и у меня перехватывает дыхание, как при аллергии. Я убираю руки, сажусь на колени на край кровати и начинаю с трудом глотать воздух, пока мне не становится легче.
Да что с тобой такое? Я качаю головой. Соберись.
Именно это я и чувствую: собираю разные части себя вместе и как бы пытаюсь связать. Я задыхаюсь, но, по крайней мере, ощущаю себя сильной.
Боковым зрением я замечаю какое-то движение и выглядываю из окна, которое выходит на яблоневый сад. Джоанна Рейес и Маркус Итан гуляют бок о бок, останавливаясь у трав, чтобы собрать со стеблей листики мяты. Я выскакиваю из комнаты прежде, чем успеваю понять, зачем собираюсь следить за ними.
Я бегу через здание, чтобы не потерять их из виду. Когда я оказываюсь снаружи, приходится стать осторожнее. Я обхожу теплицу с задней стороны и как только вижу, что Маркус и Джоанна скрылись за рядом деревьев, продвигаюсь к следующему ряду, надеясь, что ветки спрячут меня, если один из них обернется.
— …была удивлена временем нападения, — говорит Джоанна. — Был ли это окончательный план Джанин, и действовала ли она согласно ему, или произошел какой-то инцидент, спровоцировавший ее?
Я вижу лицо Маркуса через раздвоенный ствол дерева. Он сжимает губы и выдает:
— Хм…
— Полагаю, мы никогда не узнаем. — Джоанна приподнимает брови. — Так ведь?
— Возможно.
Джоанна берет его за руку и поворачивается к нему. Я застываю на месте, опасаясь, что она меня увидит, но она смотрит только на Маркуса. Я сажусь на корточки и ползу к одному из деревьев, ствол которого может меня спрятать. Из-за коры чешется спина, но я не шевелюсь.
— Но ведь ты знаешь, — говорит она. — Ты знаешь, почему она атаковала именно в это время. Я, возможно, уже не из Искренности, но все еще могу определить, когда кто-то что-то не договаривает.
— Любознательность корыстна, Джоанна.
Будь я на ее месте, я бы ударила его за такой комментарий, но она просто отвечает:
— Моя фракция зависит от меня, и если ты владеешь информацией, важно, чтобы я тоже была в курсе, чтобы могла поделиться ей. Уверена, ты можешь меня понять, Маркус.
— Есть причина, по которой ты не знаешь все, что знаю я. Давным-давно Отреченным была доверена конфиденциальная информация, — говорит Маркус. — Джанин атаковала, чтобы украсть ее. Если я не буду осторожным, она уничтожит ее, поэтому я больше ничего не могу тебе сказать.
— Но я уверена…
— Нет, — отрезает Маркус. — Эта информация намного более важна, чем ты можешь себе вообразить. Многие лидеры в этом городе рисковали жизнью, чтобы защитить ее от Джанин и погибли, и я не буду подвергать ее опасности только ради удовлетворения твоего тщеславного любопытства.
Джоанна замолкает на несколько секунд. Становится так темно, что я едва различаю свои собственные руки. В воздухе пахнет грязью и яблоками, я стараюсь дышать тише.
— Прости, — произносит Джоанна. — Должно быть, я сделала что-то, из-за чего ты не можешь мне доверять.
— В последний раз, когда я доверил эту информацию представителю фракции, все мои друзья были убиты, — говорит Маркус. — Больше я никому не верю.
Я не могу удержаться, подаюсь вперед, чтобы осмотреться из-за ствола. Оба, и Маркус, и Джоанна, слишком заняты, чтобы заметить мое движение. Они стоят очень близко, но не касаются друг друга; я никогда не видела Маркуса таким усталым, а Джоанну такой разъяренной. Но выражение ее лица смягчается, и она касается руки Маркуса снова, на этот раз с нежностью.
— Чтобы настал мир, мы должны научиться доверять друг другу, — говорит Джоанна. — Поэтому я надеюсь, что ты передумаешь. Помни, что я всегда была твоим другом, Маркус, даже когда ты не хотел говорить.
Она наклоняется и целует его в щеку, а затем идет в конец сада. Несколько секунд Маркус стоит, очевидно, ошеломленный, а потом направляется в сторону здания.
Открытия последних тридцати минут жужжат в моей голове. Я-то думала, Джанин напала на Отречение, чтобы захватить власть, а она хотела украсть информацию, информацию, которую знали только Отреченные.
Когда жужжание проходит, я вспоминаю кое-что еще из сказанного Маркусом: «Многие лидеры города рисковали жизнью ради этой информации». Был ли среди них мой отец?
Я должна выяснить. Надо узнать, что было настолько важным, что Отреченные были готовы умереть за эту информацию. А Эрудиты убить.
Я останавливаюсь, прежде чем постучать в дверь Тобиаса и прислушиваюсь к тому, что творится внутри.
— Нет, не так, — говорит Тобиас сквозь смех.
— Что значит «не так»? Я тебя точно скопировал, — второй голос принадлежит Калебу.
— А вот и нет.
— Повтори.
Я толкаю дверь в тот самый момент, когда Тобиас, сидящий на полу с вытянутой ногой, швыряет нож для масла в противоположную стену. Тот врезается в большой кусок сыра, который они разместили на комоде. Калеб, стоящий за ним, смотрит, не веря своим глазам, сперва на сыр, потом на меня.
— Скажи честно, он какое-то чудо Бесстрашных? — интересуется Калеб. — Или ты тоже так можешь?
Он выглядит намного лучше, чем раньше: его глаза не такие красные, и в нем чувствуется всплеск интереса, как будто он снова заинтригован миром вокруг. Его русые волосы взъерошены, пуговицы застегнуты неправильно. Он красив в своей небрежности, как будто ему все равно, как он выглядит.
— Правой рукой может и получится, но да, ты прав, Четвертый — чудо Бесстрашных. Можно спросить, с чего это вы кидаетесь ножами в сыр?
Глаза Тобиаса встречаются с моими при слове «Четвертый». Калеб не знает, что Тобиас носит свое отличие все время в собственном прозвище.
— Калеб зашел кое-что обсудить, — говорит Тобиас, прикасаясь головой к стене и глядя на меня. — А тему метания ножей мы затронули случайно.
— Да, ведь это одна из самых популярных тем, — говорю я, и мои губы растягиваются в слабой улыбке.
Он выглядит таким расслабленным с запрокинутой головой и руками, сложенными на коленях. Мы смотрим друг на друга дольше, чем это принято в обществе. Калеб кашляет.
— В любом случае, мне пора к себе, — говорит он, смотря то на Тобиаса, то на меня. — Я читаю ту книгу, про систему очистки воды. Парень, который дал мне ее, смотрел на меня, как на психа, когда узнал, что я хочу ее прочесть. По-моему, это руководство по починке, но книга потрясающая. — Он останавливается. — Простите, вы, наверное, тоже думаете, что я псих.
— Вовсе нет, — произносит Тобиас с притворной искренностью. — А ты, Трис, не хочешь почитать руководство по починке? Мне кажется, тебе понравится.
— Могу одолжить, — говорит Калеб.
— Может позже? — предлагаю я. Когда Калеб закрывает за собой дверь, я одариваю Тобиаса грозным взглядом. — Ну, спасибо тебе, — говорю я. — Теперь он мне все уши прожужжит про очистку воды и то, как она работает. Хотя я предпочитаю говорить об этом, чем о том, что его действительно интересует.
— И что это? — Тобиас приподнимает бровь. — Гидропоника?
— Гидро-что?
— Это один из здешних способов выращивания пищи. Ты не захочешь узнать.
— Ты прав, не хочу, — отвечаю я. — О чем он пришел поговорить с тобой?
— О тебе, — поясняет он. — По-моему, это был разговор старшего брата: «Не валяй дурака с моей сестрой». И все в таком духе.
Тобиас встает.
— И что ты ему ответил?
Он подходит ко мне.
— Я рассказал ему о том, как мы сошлись. Вот так мы и пришли к теме метания ножей, — говорит он. — И я сказал, что не валяю дурака.
Я чувствую тепло во всем теле. Он обхватывает мои бедра руками и нежно прижимает к двери. Его губы находят мои.
Не могу вспомнить, зачем я вообще сюда пришла.
Но мне все равно.
Я обнимаю его здоровой рукой, притягивая к себе. Мои пальцы находят край его футболки и скользят под нее по спине. Он такой сильный.
Он целует меня снова, теперь более настойчиво, его руки на моей талии. Его дыхание — мое дыхание, его тело — мое тело, мы так близко, что нет никакой разницы.
Он отстраняется всего на несколько сантиметров. Я не позволяю ему увеличить расстояние.
— Ты не за этим пришла, — говорит он.
— Нет.
— Тогда зачем?
— Какая разница?
Я вожу пальцами по его волосам и тянусь своим губами к его. Он не сопротивляется, но после нескольких секунд бормочет мне в щеку:
— Трис.
— Ладно, ладно. — Я закрываю глаза. Я пришла сюда для чего-то важного: сообщить ему о разговоре, который услышала.
Мы садимся совсем близко друг к другу на его кровать, и я начинаю с самого начала. Я рассказываю ему, как следила за Маркусом и Джоанной в саду. Я рассказываю ему о вопросе Джоанны о времени атаки, об ответе Маркуса, о последовавшем споре. Во время рассказа я слежу за выражением его лица. Он не выглядит заинтригованным или шокированным. Вместо этого, каждый раз при упоминании Маркуса его лицо искажает гримаса.
— Ну, и что ты думаешь? — спрашиваю я, закончив свой рассказ.
— Я думаю, — начинает он осторожно, — что Маркус хочет чувствовать себя более важным, чем он есть на самом деле.
Я ожидала совсем не такого ответа.
— Ну и… Считаешь, он просто рассказывает небылицы?
— Полагаю, на самом деле есть какая-то информация, которая была известна Отреченным и которую жаждала получить Джанин, но я думаю, он преувеличивает ее важность. Тешит собственное эго, заставляя Джоанну думать, что у него есть что-то, что она хочет узнать, а он ей не скажет.
— Я не… — я не согласна. — Я не думаю, что ты прав. Его слова не были похожи на ложь.
— Ты не знаешь его так же хорошо, как я. Он отличный лжец.
Он прав, я не знаю Маркуса, уж точно я знаю его хуже, чем Тобиас. Но верить Маркусу мне подсказывает моя интуиция, и обычно я ей доверяю.
— Может ты и прав, — говорю я, — но разве мы не должны узнать что происходит? Только чтобы убедиться?
— Я думаю, что гораздо важнее разбираться с очевидными проблемами, — отвечает Тобиас. — Вернуться в город. Узнать, что там происходит. Найти способ победить Эрудитов. Возможно, мы поймем, что имел в виду Маркус, разобравшись с этими проблемами. Ладно?
Я киваю. Это похоже на хороший план — умный план. Но я ему не верю. Я не верю, что важнее двигаться вперед, а не пытаться выяснить правду. Когда я узнала, что я Дивергент… когда я узнала, что Эрудиты нападут на Отреченных, эти открытия все изменили. Правда — это повод пересмотреть любой план.
Но трудно убедить Тобиаса сделать что-то, чего он не хочет, и еще труднее поверить своим чувствам, когда нет никаких доказательств, кроме интуиции.
Поэтому я соглашаюсь. Но я не меняю свое мнение.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Перевод: Марина Самойлова, Ника Аккалаева, Маренич Екатерина, Воробьева Галина, Мартин Анна, Вероника Романова
Редактура: Марина Самойлова, Denny Jaeger (Александра)
— Биотехнологии используются уже долгое время, но они не всегда эффективны, — говорит Калеб. Он жует корки от своих тостов, так как мякоть уже съел, совсем как в детстве, когда мы оба были маленькими.
Он сидит напротив меня в столовой за ближайшим к окну столом. В самом углу столешницы вырезаны буквы «Д» и «Т», соединенные вместе сердечком, такие маленькие, что я с трудом заметила их. Я вожу пальцами по резьбе, пока Калеб говорит.
— Но некоторое время назад ученые Эрудиции развили это высокоэффективное минеральное образование. Для растений это лучше, чем почва, — объясняет он, — это более ранняя версия мази, которую тебе втирали в плечо — она ускоряет рост новых клеток.
Новая информация из него так и хлещет. Не все Эрудиты хотят власти и не имеют совести, как их лидер Джанин Мэтьюс. Некоторые из них похожи на Калеба: очарованы всем вокруг и не успокоятся, пока не узнают, как это работает.
Я подпираю подбородок ладонью и слегка улыбаюсь ему. Он такой оптимистичный сегодня утром. Я рада, что хоть что-то отвлекает его от переживаний.
— Так Эрудиты и Дружелюбные работают вместе, да? — спрашиваю я.
— Гораздо более тесно, чем Эрудиты с любой другой фракцией, — отвечает он. Помнишь книгу по истории нашей фракции? В ней их называли «жизненно необходимой фракцией» — без них мы бы не выжили. В некоторых книгах Эрудитов их называют «обогащающая фракция». А одна из целей фракции Эрудитов стать два в одном: необходимой и обогащающей фракцией.
Мне не нравится мысль, что наше общество зависит от Эрудитов. Но они необходимы — без них сельское хозяйство было бы слабым, лекарства неэффективными, а технического прогресса не было бы вовсе.
Я откусываю яблоко.
— Ты собираешься есть свой тост? — спрашивает Калеб.
— У хлеба странный вкус, — поясняю я. — Забирай, если хочешь.
— Я поражен их жизнью, — говорит он, вытаскивая тост из моей тарелки. — Они полностью самодостаточны. У них свой собственный источник энергии, свои водяные насосы, собственная очистка воды, свои запасы еды. Они независимы.
— Независимы, — повторяю я, — и держат нейтралитет. Похоже, им тут не плохо.
Наверняка, не плохо, судя по всему. Огромные окна рядом с нашим столом впускают так много солнечного света, что мне кажется, я сижу на улице. Толпы Дружелюбных сидят за другими столами; на их загорелой коже вещи кажутся еще ярче. На мне желтый смотрится блекло.
— Как я понимаю, Дружелюбие не та фракция, к которой ты имела склонность, — говорит Калеб, ухмыляясь.
— Да уж.
Группа Дружелюбных через несколько мест от нас заливается смехом. Они даже не взглянули в мою сторону, с тех пор как мы сели за стол.
— Потише, хорошо? Я бы не хотела это афишировать.
— Прости, — говорит Калеб, придвигаясь ко мне через стол, так, чтобы никто не слышал. — А к чему у тебя была склонность?
Я чувствую, как выпрямляюсь от напряжения.
— Зачем тебе это знать?
— Трис, — говорит он. — Я твой брат. Ты можешь рассказать мне все, что угодно.
Его зеленые глаза всегда так уверенны. Теперь он отказался от ненужных ему очков, которые носил будучи Эрудитом, в пользу серой рубашки Отречения и их фирменной короткой стрижки. Он выглядит так же, как несколько месяцев назад, когда мы жили, отделенные друг от друга только коридором, мечтая изменить фракцию, но не решаясь рассказать друг другу об этом. Не доверять ему было ошибкой, которую я не хочу повторять.
— Отречение, Бесстрашие, — начинаю я. — И Эрудиция…
— Три фракции? — Его брови взлетают вверх.
— Да. А что?
— Это слишком много, — поясняет он. — У каждого из нас был выбор в исследовании инициации Эрудитов, и мне достался тест моделирования, поэтому я многое знаю о том, как его создают. Очень трудно для человека получить два результата — программа это запрещает. Но три… я даже не уверен, что это возможно.
— Ну, администратору теста пришлось подменить результаты, — говорю я. — Она изменила ситуацию у автобуса, чтобы исключить Эрудитов.
Калеб опирается подбородком на кулак.
— Коррекция программы? — произносит он. — Очень интересно, откуда твой администратор знала, как это сделать? Обычно этому не учат.
Я хмурюсь. Тори была тату художником и добровольно принимала участие в тесте — откуда она знала, как менять результаты программы? Даже если она хорошо владела компьютером, это было всего лишь хобби, и я сомневаюсь, что этого было достаточно, чтобы играть с моделированием Эрудитов.
Потом что-то из нашего с ней разговора выплывает на поверхность. Мы с братом оба перешли из Эрудиции.
— Она была Эрудитом, — говорю я. — Изменила фракцию. Вероятно, это все объясняет.
— Не исключено, — отвечает Калеб, постукивая пальцами по щеке. Наши завтраки лежат между нами почти забытые. — Как это сказывается на химии твоего мозга? Или анатомии?
Я смеюсь.
— Я не знаю. Единственное, что я знаю, во время моделирования осознаю все и могу вытащить себя из него. А иногда оно даже не работает, как во время атаки.
— Как ты себя пробуждаешь? Что ты делаешь?
— Я… — Я пытаюсь вспомнить. Мне кажется, что это было давно, хотя последний раз был всего несколько недель назад. — Трудно сказать, моделирование в Бесстрашии должно заканчиваться сразу после того, как успокоишься. Но в одном из моих… том, где Тобиас понял, кто я… Я сделала что-то невозможное. Я разбила стекло, просто положив руку на него.
Выражение лица Калеба становится отсутствующим, будто он смотрит вдаль. Я знаю, что с ним ничего подобного на тестах никогда не случалось. Возможно, он думает о том, что я чувствовала или как это возможно. Мои щеки пылают: он анализирует мой мозг, как компьютер или машину.
— Эй, — говорю я. — Вернись.
— Извини, — произносит он, вновь обращая на меня внимание. — Это просто…
— Увлекательно. Да, я знаю. Ты всегда выглядишь, как будто кто-то высосал из тебя душу, когда тебя что-то завораживает.
Он смеется.
— Может, сменим тему? — предлагаю я. — Возможно, здесь и нет предателей Эрудитов или Бесстрашных, но я все еще чувствую себя неуютно, обсуждая это публично.
— Хорошо.
Он собирается уходить, но тут дверь столовой открывается и входит группа Отреченных. На них одежда Дружелюбных, как и на мне, но по ним, как и по мне, видно, какой фракции они принадлежат на самом деле. Они молчаливые, но не мрачные — они улыбаются проходящим мимо Дружелюбным, наклоняя головы, некоторые останавливаются, чтобы обменяться вежливыми фразами.
Сьюзен садится рядом с Калебом, она улыбается. Ее волосы собраны сзади в обычный пучок, но сияют они подобно золоту. Они с Калебом сидят намного ближе, чем сидели бы просто друзья, хотя и не касаются друг друга. Она качает головой, приветствуя меня.
— Извините, — начинает она. — Не помешала?
— Нет, — отвечает Калеб. — Как дела?
— Все хорошо. А у тебя?
Я как раз собираюсь сбежать отсюда, чтобы не участвовать в этом осторожном, вежливом разговоре Отреченных, когда в столовую входит Тобиас, он выглядит измотанным. Должно быть, работал на кухне сегодня утром в рамках нашего соглашения с Дружелюбными. Я должна работать в прачечных завтра.
— Что случилось? — спрашиваю я, когда он садится рядом со мной.
— Со своим желанием разрешить конфликты Дружелюбные, очевидно, забыли, что, вмешиваясь в чужие дела, можно спровоцировать инциденты и похлеще, — говорит Тобиас. — Если мы здесь задержимся, я кое-кого прибью и это будет не очень красиво.
Калеб и Сьюзен удивленно смотрят на него. Некоторые Дружелюбные за соседними столами замолкают, чтобы понять, о чем речь.
— Вы меня слышали, — кидает Тобиас им. Они все отворачиваются.
— Повторяю, — говорю я, прикрывая рот, чтобы скрыть улыбку, — Что случилось?
— Я расскажу тебе позже.
Это, должно быть, связано с Маркусом. Тобиасу не нравятся осуждающие взгляды Отреченных, когда он говорит о жестокости Маркуса, а Сьюзен сидит как раз напротив него. Я кладу руки на колени.
Отреченные сидят за нашим столом, но не рядом с нами, а на порядочном расстоянии длиной в два места. Но, несмотря на это, большинство из них все еще кивает нам. Они были друзьями моей семьи, соседями, коллегами, и раньше их присутствие повлекло бы за собой мое тихое, незаметное поведение и скромность. Теперь мне хочется разговаривать громче, чтобы отойти как можно дальше от себя прежней и боли, которая меня сопровождает.
Тобиас неподвижно застывает, когда чья-то рука падает мне на правое плечо, заставляя боль распространиться по всей руке. Я сжимаю зубы, чтобы не закричать.
— Ее подстрелили в это плечо, — говорит Тобиас, не глядя на человека позади меня.
— Приношу свои извинения. — Маркус поднимает руку и садится слева от меня. — Здравствуйте.
— Что вам нужно? — спрашиваю я.
— Беатрис, — тихо говорит Сьюзен. — Нет необходимости…
— Сьюзен, пожалуйста, — спокойно произносит Калеб. Она поджимает губы и отворачивается.
Я хмурюсь, глядя на Маркуса.
— Я задала вам вопрос.
— Я бы хотел обсудить с вами кое-что, — говорит Маркус. Его лицо спокойно, но он зол: скованность в его голосе выдает это. — Мы с остальными Отреченными все обсудили и решили, что не останемся здесь. Мы верим в неизбежность конфликта в городе, поэтому с нашей стороны эгоистично оставаться здесь, пока остальная часть Отреченных за забором. Мы просим вас сопровождать нас.
Я не ожидала такого. Зачем Маркус хочет вернуться в город? Это всего лишь решение Отреченных, или он планирует что-то сделать там, что-то, связанное с информацией, которой владеет Отречение?
Я внимательно смотрю на него в течение нескольких секунд, а потом перевожу взгляд на Тобиаса. Он немного расслабляется, но его глаза сосредоточены на столе. Я не знаю, почему он так реагирует на своего отца. Никто, даже Джанин не вынуждает Тобиаса съеживаться.
— Что думаешь? — спрашиваю я.
— Я думаю, мы должны уехать послезавтра, — отвечает Тобиас.
— Хорошо. Спасибо, — говорит Маркус. Он встает и садится за другой конец стола к остальным Отреченным.
Я медленно придвигаюсь к Тобиасу, не уверенная в том, как его утешить и не сделать все еще хуже. Поднимаю яблоко левой рукой, а под столом сжимаю его руку правой.
Но я не могу отвести глаз от Маркуса. Я хочу знать больше о том, о чем говорила Джоанна. Иногда, чтобы узнать правду, ее приходится требовать.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Перевод: Немирич Даша, Мартин Анна, Ania Lune, Воробьева Галина, Екатерина Маренич, Елена Губаренко, Дольская Алина, Ника Аккалаева, Надя Подвигина
Редактура: Марина Самойлова, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль, Denny Jaeger (Александра)
После завтрака я говорю Тобиасу, что собираюсь прогуляться, но вместо этого следую за Маркусом. Я жду, что он направится в комнаты для гостей, но он пересекает поле за обеденным залом и заходит в водоочистительное хранилище. Я замираю на нижней ступеньке. А нужно ли мне это на самом деле?
Я иду вверх по лестнице к двери, которая только что закрылась за Маркусом.
Водоочистительное хранилище — небольшое здание, всего одна комната с несколькими крупными агрегатами в ней. Насколько я знаю, одни машины собирают всю грязную воду, другие ее очищают, третьи — проводят проверку, а остальные закачивают чистую воду обратно в трубы. Вся система трубопровода находится под землей, кроме одной трубы, которая идет по земле к электростанции вдоль забора. Агрегат обеспечивает электричеством весь город, используя энергию ветра, воды и солнца.
Маркус стоит у машины, которая фильтрует воду. Трубы в ней прозрачные настолько, что можно увидеть, как вода бурого цвета несется через одну трубу, исчезает в машине и выходит уже чистая с другого ее конца. Мы оба стоим и смотрим, как происходит очистка, и я удивлюсь, если он думает о том же, о чем и я: «Как было бы прекрасно, если бы в жизни было так же: вся грязь из жизни вылетела в трубу, и ты снова чист в этом мире». Но некоторой грязи все же суждено остаться.
Я смотрю на затылок Маркуса. Я должна сделать это сейчас.
Сейчас.
— Я слышала, о чем вы говорили тогда, — выпаливаю я, не раздумывая.
Маркус резко оборачивается:
— Что ты здесь делаешь, Беатрис?
— Я следила за вами, — я скрещиваю руки на груди. — И слышала, как вы обсуждали с Джоанной причину, по которой Джанин устроила нападение на Отреченных.
— Это Бесстрашные научили тебя тому, что вторгаться в частную жизнь другого человека — нормально, или ты это сама усвоила?
— Я очень любопытный человек. Не меняйте тему.
Лоб Маркуса испещрен морщинами, особенно между бровями, а пара глубоких залегла и возле рта. Он выглядит так, как будто всю жизнь только и делал, что хмурился. Он, должно быть, был весьма привлекательным, когда был помоложе. Возможно, для женщин его возраста, как Джоанна, он остается таким до сих пор. Но все, что вижу я, когда смотрю на него — это глубокие черные глаза из страха Тобиаса.
— Если ты слышала мой разговор с Джоанной, то знаешь, что я ни слова не сказал ей об этом. Так почему ты думаешь, что я сейчас расскажу все тебе?
Сначала я не знаю, что сказать. Но потом ответ приходит мне в голову.
— Мой отец, — говорю я. — Мой отец мертв.
Впервые я произношу это с тех пор, как сказала Тобиасу в поезде, что мои родители погибли, защищая меня. «Погибли»… тогда это был просто факт без эмоций. Но слово «смерть», смешиваясь с различными шумами в этой комнате, словно бьет меня молотком в грудь, и пробуждается горе, провоцируя слезы и удушье.
Я заставляю себя продолжить.
— Может, он и не умер из-за той информации, которую вы имели в виду, — говорю я. — Но я хочу знать, было ли это тем, ради чего он рисковал жизнью.
Уголки рта Маркуса дергаются.
— Да, — отвечает он. — Было.
Мои глаза наполняются слезами. Я смаргиваю их.
— Ну, — говорю я, задыхаясь. — Тогда что, ради всего святого, это было? Что-то, что вы пытались защитить? Или похитить? Или что?
— Это было… — Маркус качает головой. — Я не собираюсь рассказывать тебе об этом.
Я подхожу ближе.
— Но вы хотите вернуть это. И оно у Джанин.
Маркус хороший лжец. Или, по крайней мере, человек, умеющий хранить секреты. Он не реагирует. Если бы я могла видеть так, как видит Джоанна, так, как видят Искренние — если бы я могла понять, что скрывается за его выражением лица. Он может быть близок к тому, чтобы сказать мне правду. Если я надавлю на него, возможно, он расколется.
— Я могу помочь вам, — произношу я.
Верхняя губа Маркуса приподнимается.
— Ты даже не представляешь насколько смешно это звучит, — он будто выплевывает эти слова. — Да, возможно тебе и удалось противостоять моделированию, но это было только благодаря счастливой случайности, а не умению. Я умру от удивления, если тебе снова удастся сделать что-то полезное.
Это тот Маркус, которого помнит Тобиас. Тот, который знает, куда именно надо ударить, чтобы сделать больнее.
Мое тело дрожит от гнева.
— Тобиас прав насчет вас, — говорю я. — Вы всего лишь высокомерный и лживый кусок дерьма.
— Это он так сказал? — Маркус приподнимает брови.
— Нет, — отвечаю я. — Он не слишком часто вспоминает вас, чтобы сказать нечто подобное. Но мне и так все понятно, — я сжимаю зубы. — Вы для него практически никто, вы в курсе? И со временем значите все меньше и меньше.
Маркус молчит. Он поворачивается к очистителю воды. Несколько секунд я стою, торжествуя; звук текущей воды смешивается с моим сердцебиением. Потом я покидаю здание и уже на половине пути через поле я понимаю, что я не выиграла. Выиграл Маркус.
Какой бы ни была эта правда, мне придется узнать ее другим путем, потому что я не собираюсь спрашивать его снова.
Этой ночью мне снится, что я в поле и встречаю ворон, на земле их целая стая. Пристрелив пару из них, я внезапно осознаю, что они сидят на каком-то человеке и клюют его одежду — серую, как носят в Отречении. Вороны взлетают без предупреждения, и я вижу, что этот человек — Уилл.
Потом я просыпаюсь.
Поворачиваюсь лицом к подушке и, вместо его имени, из меня вырываются рыдания, сотрясающие мое тело на матрасе. Я снова ощущаю в себе горюющего монстра, корчащегося в пустом пространстве, где ранее находились мои сердце и желудок.
Я задыхаюсь, прижимая обе ладони к груди. Теперь чудовищное существо сжало своими когтистыми лапам мое горло, не давая дышать. Я сгибаюсь и кладу голову между коленями, глубоко вдыхаю, пока душащее чувство не покидает меня.
Несмотря на теплый воздух, я дрожу. Встаю с кровати и ползу по коридору к комнате Тобиаса. Мои босые ноги практически светятся в темноте. Когда я открываю его дверь, она скрипит достаточно громко, чтобы разбудит его. Секунду он смотрит на меня.
— Иди сюда, — говорит он, все еще полусонный. Он пододвигается, чтобы освободить место.
Я должна была подумать об этом. Я сплю в длинной футболке одного из Дружелюбных, одолживших ее мне. Она еле прикрывает мои бедра, и мне не пришло в голову надеть шорты, прежде чем прийти сюда. Глаза Тобиаса скользят по моим обнаженным ногам, заставляя мое лицо покраснеть. Я ложусь лицом к нему.
— Кошмар? — спрашивает он.
Я киваю.
— Что случилось?
Я мотаю головой. Я не могу сказать, что у меня кошмары о Уилле, ведь тогда мне придется объяснять их причину. Что он подумает обо мне, если узнает, что я сделала? Как он посмотрит на меня?
Он дотрагивается до моей щеки, медленно проводя пальцем по моей скуле.
— Мы вместе, так? — говорит он. — Ты и я. Хорошо?
В груди у меня болит, но я киваю.
— Кругом кавардак, — его шепот щекочет мне щеку. — Но мы вместе.
— Тобиас, — говорю я. Но все, что я хотела сказать, теряется где-то у меня в голове, и я прижимаюсь губами к его губам, потому что знаю, что поцелуи с ним отвлекут меня от всего плохого.
Он отвечает на поцелуй. Проводит руками по моим щекам, затем спускается по моим бокам к талии, проводит по изгибу бедер и скользит на мои обнаженные ноги, заставляя меня дрожать. Я прижимаюсь ближе и обнимаю его ногами. Моя голова гудит от волнения, но остальная часть меня, кажется, знает, что делает, потому что все пульсирует в одном ритме, все хочет одного: бежать от самой себя и стать частью его.
Его губы двигаются вместе с моими, а рука скользит к краю моей футболки, и я не останавливаю его, хотя знаю, что должна. Вместо этого я слабо выдыхаю, и мои щеки краснеют от смущения. Либо он не слышит меня, либо просто не хочет слышать, потому что он прижимает свою ладонь к пояснице, притягивая ближе. Его пальцы медленно перемещаются по моей спине, исследуя позвоночник. Моя футболка поднимается вверх, и я не опускаю ее назад, даже когда чувствую холодный воздух на животе.
Он целует мою шею, и я хватаю его за плечо, чтобы успокоить себя, сжимая его рубашку в кулаке. Его рука достигает верхней части моей спины и касается шеи. Моя футболка закручивается вокруг его руки, и наши поцелуи становятся отчаянными. Я знаю, что мои руки дрожат от нервной энергии внутри меня, поэтому я усиливаю свою хватку на его плече, чтобы он не заметил.
А затем его пальцы задевают повязку на моем плече, и я чувствую боль. Она не такая острая, как раньше, но все же возвращает меня к реальности. Я не могу быть с ним в этом смысле, если одна из причин моего желания — отвлечься от горя.
Я отстраняюсь и опускаю край футболки так, что она снова меня прикрывает. В течение секунды мы просто лежим, мое тяжелое дыхание нельзя отличить от его. Я не собиралась плакать — сейчас не лучшее время для слез, надо остановиться, но я не могу успокоиться, сколько бы раз не моргала.
— Прости, — произношу я.
Тобиас говорит почти строго:
— Не извиняйся, — он вытирает слезы с моих щек.
Я знаю, что похожа на птичку, худенькая и маленькая, хрупкая и прямая, как будто созданная специально для полетов. Но когда он касается меня, словно не смея убрать руку, я не хочу быть другой.
— Дело не в комплексах, — мой голос дрожит. — Я просто чувствую себя так… — я качаю головой.
— Это неправильно, — говорит он. — Неважно, что твои родители в лучшем месте. Если они не здесь с тобой, это неправильно, Трис. Этого не должно было случиться. Этого не должно было случиться с тобой. И тот, кто говорит тебе, что это нормально… Он лжет.
Рыдание проходит через мое тело снова, и он обнимает меня так крепко, что я едва могу дышать, но это не важно. Мой полный достоинства плач сменяется истерическим рыданием: рот открыт, лицо искажено, и из горла вырываются звуки умирающего зверя. Если это продолжится, я сломаюсь, и, возможно, это даже к лучшему — рассыпаться на куски и перестать бороться.
Тобиас молчит в течение длительного времени, пока я не успокаиваюсь.
— Спи, — говорит он. — Я буду бороться с плохими снами, если они придут к тебе.
— Как?
— Голыми руками, конечно.
Я обнимаю его за талию и глубоко вздыхаю. Он пахнет потом, свежим воздухом и мятной мазью, которую использует иногда, чтобы уменьшить боль в мышцах. Он пахнет безопасностью, как солнечные прогулки в саду и тихие завтраки в столовой. В этот момент, перед тем, как уснуть, я почти забываю о войне между фракциями и о проблемах, которые найдут нас здесь, если мы не найдем их первыми.
Прежде чем уснуть, я слышу его шепот:
— Я люблю тебя, Трис.
Возможно, я сказала бы ему тоже самое, но я уже засыпаю.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Перевод: Янишевская Анна, Маренич Екатерина, Ника Аккалаева, Амина Строева, Воробьева Галина, Мартин Анна
Редактура: Валентина Суглобова, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль, Denny Jaeger (Александра)
В то утро я проснулась под жужжание электрической бритвы. Тобиас стоит перед зеркалом, наклоняя голову так, чтобы видеть часть своей челюсти.
Я обнимаю колени, покрытые простыней, и наблюдаю за ним.
— Доброе утро, — говорит он. — Как спалось?
— Хорошо, — я встаю, и, когда он наклоняет свою голову назад, чтобы достать бритвой до подбородка, я обнимаю его, прижимаясь лбом к его спине, где из-под рубашки выглядывает татуировка Бесстрашия.
Он убирает бритву и кладет свою руку на мою. Ни один из нас не нарушает молчание. Я слушаю, как он дышит, а он лениво гладит мои пальцы, все дела позабыты.
— Я должна идти готовиться, — говорю я через некоторое время. Мне не хочется уходить, но я должна работать в прачечных, а я не хочу, чтобы Дружелюбные сказали, что я не выполняю свою часть сделки, которую они предложили нам.
— Я дам тебе одежду, — говорит он.
Через несколько минут я иду по холлу босиком, одетая в рубашку, в которой спала, и в шорты, одолженные Тобиасом у Дружелюбных. Когда я добираюсь до своей спальни, Питер стоит у моей кровати.
Инстинктивно я подбираюсь и оглядываю комнату в поисках какого-нибудь тупого предмета.
— Убирайся, — говорю я максимально решительно. Но мне трудно избавиться от дрожи в голосе. Я не могу забыть его взгляд, когда он держал меня над пропастью за горло или бил об стену в Бесстрашии.
Он оборачивается, чтобы посмотреть на меня. Последнее время он смотрит на меня без привычной злобы — вместо этого он кажется изможденным, сгорбленным, его раненая рука перевязана. Но меня не провести.
— Что ты делаешь в моей комнате?
Он подходит ближе.
— Зачем ты следишь за Маркусом? Я видел тебя вчера после завтрака.
Я встречаюсь с ним глазами.
— Не твое дело, убирайся!
— Я здесь, потому что не знаю, зачем именно ты охраняешь жесткий диск, — говорит он. — По-моему, ты не стабильна.
— Я не стабильна? — мне смешно. — Забавно слышать такое от тебя.
Питер сжимает губы и ничего не говорит.
Я сужаю глаза.
— Почему тебя так интересует жесткий диск?
— Я не дурак, — говорит он. — И знаю, что он содержит больше, чем моделирование данных.
— Ты не дурак, да? — говорю я. — Ты думаешь, что, если доставишь его к Эрудитам, они простят твою неосторожность и вернут обратно свою благосклонность к тебе?
— Я не хочу вернуть их благосклонность, — говорит он, шагая вперед. — Если бы хотел, не помогал бы вам в воссоединении Бесстрашных.
Я впиваюсь в его грудную клетку ногтем указательного пальца.
— Ты мне помог лишь потому, что не хотел снова быть подстреленным.
— Да, я не преданный поклонник фракции Отреченных, — он хватает мой палец. — Но никто не смеет меня контролировать, никто, особенно Эрудиты.
Я выдергиваю руку назад, выкручивая так, чтобы он не смог ее удержать. Мои руки вспотели.
— Я не ждала от тебя понимания, — вытираю руки о край рубашки, осторожно двигаясь к комоду. — Уверена, напади они на Искренних, а не на Отреченных, ты бы позволил пристрелить свою семью, не моргнув и глазом. Но я не такая, как ты.
— Стифф, осторожнее со словами, когда говоришь о моей семье, — он движется вслед за мной к комоду, но я аккуратно перемещаюсь, так что нас разделяют ящики. Я не собираюсь раскрывать место хранения жесткого диска, пока он здесь, но и дорогу ему уступать не хочу.
Его глаза скользят по комоду за мной, затем налево, как раз туда, где спрятан жесткий диск. Я хмурюсь на него, а затем вижу что-то в его кармане, чего не заметила прежде — прямоугольный выступ.
— Дай это мне, — говорю я. — Сейчас же.
— Нет.
— Дай это мне, или так ты мне даже поможешь. Я просто убью тебя во сне.
Он ухмыляется.
— Если бы ты только могла видеть, как смешно выглядишь, когда угрожаешь людям. Как маленькая девочка, которая говорит, что она собирается задушить меня своей скакалкой.
Я начинаю надвигаться на него, а он пятится назад, в коридор.
— Не называй меня \"маленькой девочкой\".
— Я буду называть тебя так, как захочу.
Я приготовилась напасть на него, нацеливая кулак туда, где ему должно быть больнее всего — на пулевое ранение в руке. Он уворачивается от удара, а я, вместо того, чтобы снова атаковать, изо всех сил стискиваю его руку и выворачиваю в сторону. Пока Питер орет во всю мощь своих легких, отвлекаясь на боль, я жестко бью ему по колену, и он падает на пол.
Люди, одетые в серые, черные и желтые одежды, бегут по коридору. Питер, приседая на ноги, делает выпад в мою сторону и наносит удар в живот. Я сгибаюсь пополам, но боль не останавливает меня — из горла рвется полустон-полукрик. Сгибаю левую руку и, бросившись на Питера, врезаюсь локтем в его лицо.
Один из Дружелюбных хватает меня под руки и, приподнимая, оттаскивает от Питера. Рана в моем плече пульсирует, но из-за адреналина я едва замечаю ее. Игнорируя ошеломленные лица Дружелюбных и Отреченных, даже Тобиаса и женщины, склонившейся над Питером и шепчущей ему что-то успокаивающим тоном, я все равно тянусь к нему. Не замечаю, что он стонет от боли и, что просит прощения за удар в живот. Я ненавижу его. Мне плевать, ненавижу.
— Трис, успокойся! — говорит Тобиас.
— У него жесткий диск! — Кричу я. — Он украл его у меня! Это он!
Тобиас идет к Питеру, игнорируя женщину на корточках рядом с ним, и ставит ногу на его грудную клетку. Затем достает из кармана Питера жесткий диск.
Очень тихо Тобиас говорит ему:
— Мы не всегда будем в убежище, так что это было очень глупо с твоей стороны, — затем он оборачивается ко мне и добавляет. — И с твоей тоже. Хочешь, чтобы нас выгнали?
Я хмурюсь. Один их Дружелюбных толкает меня в холл, придерживая за руку. Я пытаюсь вырваться.
— Что вы делаете? Отпустите меня!
— Вы нарушили условия нашего мирного соглашения, — говорит он мягко. — Мы должны следовать протоколу.
— Просто иди, — говорит Тобиас. — Тебе нужно остыть.
Я смотрю на лица в толпе. Никто не спорит с Тобиасом. Их глаза устремлены на меня. Я позволяю двум Дружелюбным провести меня по холлу.
— Осторожнее, — говорит один из них. — Здесь половицы неровные.
Моя голова пульсирует — признак того, что я успокаиваюсь. Слева седеющий Дружелюбный открывает дверь. Табличка на двери гласит: \"КОМНАТА КОНФЛИКТОВ\".
— Вы меня временно изолируете или что-то в этом духе? — сержусь я. Это так похоже на Дружелюбных: изолировать меня и научить очищающему дыханию и позитивному мышлению.
В комнате так светло, что я невольно щурюсь. Огромное окно напротив выходит в сад. Несмотря на это, комната кажется маленькой, вероятно потому, что потолок, стены и пол покрыты деревянными панелями.
— Сядь, пожалуйста, — говорит человек постарше, показывая на стул в центре комнаты. Как и вся мебель Дружелюбных, он сделан из необработанной древесины и выглядит крепким, будто до сих пор принадлежит земле.
— Бой окончен, — сказала я. — Этого не повторится. Не здесь.
— Мы должны следовать протоколу, — говорит самый молодой мужчина. — Пожалуйста, садись, и мы обсудим, что случилось, а потом позволим тебе уйти.
Все голоса такие мягкие. Не тихие, как голоса Отреченных, которые стараются никого не беспокоить. Мягкие, успокаивающие, низкие — интересно, это то, чему учат инициированных? Как лучше говорить, двигаться, улыбаться, чтобы установить мир.
Не хочу садиться, но приходится, поэтому я располагаюсь на самом краю стула, чтобы при необходимости быстро встать. Человек помладше стоит прямо передо мной. Крепления скрипят за моей спиной. Я оборачиваюсь — мужчина постарше копается в прилавке.
— Что вы делаете?
— Чай, — отвечает он.
— Я правда не думаю, что чай как-то поможет.
— Тогда скажи нам, — говорит молодой человек, привлекая мое внимание. Он улыбается мне. — В чем же, по-твоему, решение?
— Надо вышвырнуть Питера отсюда.
— А мне кажется, — говорит он мягко. — Что это ты на него напала, на самом деле это ведь ты ранила его руку.
— Вы себе даже представить не можете, что он сделал, чтобы заслужить это, — мои щеки снова пылают, мое сердцебиение отражается в мимике. — Он пытался убить меня. И еще одного человека, он ударил кое-кого ножом для масла в глаз. Он злой. У меня было право…
Я чувствую острую боль в шее. Темные пятна покрывают мужчину передо мной, затемняя его лицо.
— Мне жаль, дорогая, — говорит он. — Мы всего лишь следуем протоколу.
У мужчины постарше в руках шприц. В нем еще есть несколько капель средства, которое мне вкололи. Оно ярко-зеленое, цвета травы. Я быстро мигаю, и черные пятна исчезают, но мир все еще плывет перед моими глазами, как будто я раскачиваюсь на стуле.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает самый молодой мужчина.
— Я чувствую себя… — злой, собиралась сказать я. Злой на Питера, злой на Дружелюбных. Но ведь это не так, верно? Я улыбаюсь. — Я чувствую себя хорошо. Как будто плыву. Или качаюсь. А вы себя как чувствуете?
— Головокружение — побочный эффект сыворотки. Возможно, ты захочешь отдохнуть сегодня. А я себя чувствую замечательно. Спасибо, что спросила, — говорит он. — Теперь можешь идти, если хочешь.
— А вы не подскажете, где мне найти Тобиаса? — спрашиваю я. Когда я представляю себе его лицо, любовь к нему наполняет меня изнутри, и все, чего я хочу, это поцеловать его. — В смысле, Четвертого. Разве он не красивый? Я даже не понимаю, почему я ему так нравлюсь. Я ведь не очень милая, да?
— Большую часть времени нет, — говорит мужчина. — Но я думаю, у тебя бы получилось, если бы ты попыталась.
— Спасибо, — говорю я. — Мило с вашей стороны сказать такое.
— Я думаю, ты найдешь его в саду, — говорит он. — Я видел, как он выходил на улицу после драки.
Я смеюсь.
— Драка, что за ерунда…
И, правда, какая это глупость — бить кулаком чье-то тело. Как ласка — только намного грубее. Лучше нежность. Надо было пожать руку Питеру вместо этого. Мы бы оба почувствовали себя намного лучше. И суставы бы так не болели.
Я встаю и направляю себя к двери. Приходится держаться за стену для баланса, но она крепкая, и я не возражаю. Я спотыкаюсь в коридоре и хихикаю над своей неспособностью держать равновесие. Я такая же неуклюжая, как и раньше. Моя мама улыбалась и говорила: \"Будь осторожнее, когда ступаешь, Беатрис. Не хочу, чтобы ты поранилась\".
Я выхожу на улицу и зелень на деревьях кажется еще зеленее, чем обычно, такая сочная, я почти хочу ее попробовать. Возможно, я могу попробовать ее, как ту траву, которую жевала, когда была ребенком, просто потому, что хотела понять, на что похож ее вкус. Меня так качает, что я чуть ли не падаю с лестницы, а потом начинаю заливаться смехом, когда трава щекочет босые ноги. Я иду к саду.
— Четвертый! — зову я. Почему я кричу номер? Ах, да. Потому что это его имя. Я снова кричу. — Четвертый! Где ты?
— Трис? — говорит голос из деревьев справа от меня. Это звучит так, будто дерево разговаривает со мной. Я хихикаю, но, конечно, это всего лишь Тобиас, который прячется под ветвями.
Я бегу к нему, но земля наклоняется в сторону, и я почти падаю. Его руки на моей талии придерживают меня. От прикосновений — шок по всему телу, и внутренности горят, будто он поджег их своими пальцами. Я тянусь к нему ближе, наваливаясь всем телом, и поднимаю голову для поцелуя.
— Что они сделали… — начинает он, но я останавливаю его своими губами. Он целует меня, но слишком быстро, так что я тяжело вздыхаю.
— Это было слабо, — говорю я. — Ладно, не было, но все же…
Я встаю на цыпочки, чтобы поцеловать его снова, но он прижимает палец к губам, останавливая меня.
— Трис, — произносит он. — Что они сделали с тобой? Ты ведешь себя, как сумасшедшая.
— Не очень-то красиво так говорить, — отвечаю я. — Они вернули мне хорошее настроение, вот и все. А теперь я хочу поцеловать тебя, поэтому, если бы ты мог просто расслабиться…
— Я не собираюсь целовать тебя. Я пытаюсь понять, что происходит, — говорит он.
Я обиженно оттопыриваю нижнюю губу на секунду, но потом улыбаюсь, так как все части соединяются воедино у меня голове.
— Поэтому я тебе и нравлюсь! — восклицаю я. — Потому что ты тоже не идеальный. Теперь это имеет смысл.
— Давай, — говорит он. — Мы собираемся навестить Джоанну.
— Я тоже люблю тебя.
— Это обнадеживает, — отвечает он резко. — Пойдем. О, ради Бога. Я просто понесу тебя.
Он берет меня на руки, одна рука под моими коленями, а вторая — вокруг спины. Я обнимаю его шею и целую в щеку. Потом я понимаю, что ветер приятно обдувает ноги, когда я их поднимаю, поэтому я начинаю задирать и опускать их, пока он идет в сторону здания, в котором работает Джоанна.
Когда мы достигаем ее офиса, она сидит за столом с кучей бумаг на нем, покусывая ластик на карандаше. Она смотрит на нас с приоткрытым ртом. Темные локоны ниспадают на левую половину ее лица.
— Вы не должны скрывать свой шрам, — говорю я. — Вы выглядите намного лучше, когда убираете волосы с лица.
Тобиас слишком резко опускает меня. Его движение причиняет легкую боль, но мне нравится звук удара моих ног о пол. Я смеюсь, но ни Джоанна, ни Тобиас не улыбаются. Странно.
— Что вы сделали с ней? — говорит Тобиас кратко. — Что, ради Бога, вы сделали?
— Я… — Джоанна хмурится, глядя на меня. — Они, должно быть, дали ей слишком много. Она очень мала. Они, очевидно, не учли ее рост и вес.
— Они, должно быть, дали ей много чего? — спрашивает он.
— У тебя красивый голос, — говорю я.
— Трис, — сказал он. — Пожалуйста, веди себя тише.
— Мирная сыворотка, — отвечает Джоанна. — В малых дозах она оказывает мягкое, успокаивающее действие, улучшает настроение. Единственный побочный эффект — легкое головокружение. Мы с ее помощью управляем теми членами нашего сообщества, у кого имеются проблемы с поддержанием мира.
Тобиас фыркает.
— Я не идиот. Каждый член вашего сообщества имеет проблемы с поддержанием мира, потому что все они люди. Вы, наверное, подливаете ее в систему водоснабжения.
Джоанна не отвечает в течение нескольких секунд. Она складывает руки перед собой.
— Очевидно, ты не прав, иначе сейчас бы у нас с тобой не было конфликта, — отвечает она, — Но, чтобы мы не решили делать здесь, мы делаем это вместе, как фракция. Была бы возможность дать сыворотку каждому в этом городе, я бы пошла на это. Тогда бы вы не оказались в такой ситуации, как сейчас.
— О, точно, — говорит он, — Давать наркотики всему населению лучшее решение нашей проблемы. Замечательный план.
— Не нужно иронии, Тобиас, — говорит она мягко, — Мне очень жаль, что мы ошиблись и дали Трис слишком большую дозу, мне правда очень жаль. Но она нарушила условия нашего соглашения, поэтому, боюсь, она не может здесь больше находиться. Конфликт между ней и мальчиком, Питером, не тот случай, на который мы можем закрыть глаза.
— Не переживайте, — отвечает Тобиас. — Мы собираемся уйти. Чем скорее, тем лучше.
— Отлично, — говорит она с улыбкой. — Мир между Дружелюбными и Бесстрашными возможен только в том случае, если между нами приличное расстояние.
— Это многое объясняет.
— Прости? — говорит она. — На что ты намекаешь?
— Это объясняет, — говорит он, стиснув зубы. — Почему под видом нейтралитета — как будто такое возможно! — вы оставили нас умирать от рук Эрудитов.
Джоанна сидит молча и смотрит в окно. За ним небольшой дворик с пересекающей его виноградной лозой. Виноградная лоза ползет по оконной раме, будто пытается присоединиться к разговору.
— Дружелюбные не будут делать что-то в этом роде, — говорю я. — Это подло.
— Наше невмешательство в интересах мира… — начинает Джоанна.
— Мир, — Тобиас почти выплевывает это слово. — Да, я уверен, что это будет очень «мирно», когда все мы либо умрем, либо попадем в подчинение, оказавшись под угрозой контроля над разумом или бесконечного моделирования.
Лицо Джоанны искажается, и я повторяю за ней, пытаясь понять, как почувствую себя с подобным выражением. Мне это не нравится. Зачем она так сделала?
Она говорит медленно.
— Это решение было не мое. Если бы было мое, возможно, у нас с вами был бы совсем другой разговор.
— Так вы говорите, что не согласны с ними?
— Я говорю, — отвечает она. — Что не имею права не соглашаться с моей фракцией публично, но в глубине души я против.
— Мы с Трис уйдем в течение двух дней, — говорит Тобиас. — Надеюсь, ваша фракция не изменит своего решения организовать здесь убежище.
— Наши решения непросто отменить. Что с Питером?
— Разбирайтесь с ним сами, — говорит он. — Потому что с нами он не пойдет.
Тобиас берет меня за руку, и мне приятно чувствовать прикосновение его кожи к своей, хотя она не такая уж мягкая и нежная. Я смущенно улыбаюсь Джоанне, но выражение ее лица остается неизменным.
— Четвертый, — говорит она. — Если ты и твои друзья не хотите… употреблять сыворотку, советую не есть хлеб.
Тобиас благодарит ее через плечо. Когда мы выходим из холла, я иду, подпрыгивая.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Перевод: Ника Аккалаева, Екатерина Маренич, Андрей Кочешков, Валентина Суглобова, Воробьева Галина, Мартин Анна, Вероника Романова, Даша Ильенко, Амина Строева, Вика Фролова
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль, Denny Jaeger (Александра)
Действие сыворотки начало заканчиваться через пять часов, как только начался закат. Тобиас запер меня в комнате на весь день, проверяя меня каждый час. Когда он заходит на этот раз, я сижу на кровати, глядя в стену.
— Слава Богу, — говорит он, прижавшись лбом к двери. — Я уже начал бояться, что ее действие никогда не закончится, и мне придется оставить тебя здесь… нюхать цветы или чем ты там еще хотела заниматься, пока была под этой сывороткой.
— Я убью их, — говорю я. — Убью их.
— Не беспокойся. Мы в любом случае скоро уезжаем, — говорит он, закрывая за собой дверь. Он достает жесткий диск из заднего кармана. — Я подумал, что мы можем спрятать его за шкафом.
— Там он и был до этого.
— Ага, и именно поэтому Питер больше не станет там искать. — Тобиас отодвигает комод одной рукой и другой убирает жесткий диск за него.
— Почему я не могла бороться с действием сыворотки Дружелюбия? — спрашиваю я. — Если уж мой мозг такой странный, что может бороться с сывороткой для моделирования, почему на него действует эта?
— Я не знаю, правда, — говорит он и садится рядом со мной на кровать, толкая матрас. — Может, чтобы бороться с сывороткой, нужно хотеть этого?
— Ну, конечно же я хотела, — говорю я разочарованно, но не уверенно. Я ведь хотела? Или мне нравилось отсутствие гнева и боли на протяжении нескольких часов?
— Иногда люди просто хотят быть счастливыми, — говорит он, скользя рукой по моему плечу. — Даже если это нереально.
Он прав. Даже сейчас, этот покой между нами строится на том, что мы не говорим о некоторых вещах — об Уилле, о моих родителях, о том, как я чуть не пристрелила его, о Маркусе. Но я не отважусь рисковать этим покоем ради правды, потому что я слишком занята тем, чтобы поддерживать его.
— Возможно, ты прав, — говорю я тихо.
— Думаешь? — говорит он, открывая рот в притворном удивлении. — Похоже, сыворотка пошла тебе на пользу…
Я толкаю его так сильно, как только могу.
— Возьми свои слова назад! Забери назад сейчас же!
— Ну ладно, ладно! — он поднимает руки. — Просто, я ведь тоже не такой милый, ты знаешь. Вот поэтому ты мне так нравишься…
— Вон! — кричу я, указывая на дверь.
Посмеиваясь себе под нос, Тобиас целует меня в щеку и выходит из комнаты.
Сегодня вечером я слишком смущена произошедшим, чтобы пойти ужинать, поэтому провожу время среди веток яблони в дальнем конце сада, собирая спелые плоды. Я лезу как можно выше, мои мышцы горят. Я поняла, что безделье оставляет много места для горя, поэтому ищу себе занятие.
Стоя на ветке, я вытираю лоб краем рубашки, когда слышу звук. Сперва звук очень слабый, и его сопровождает жужжание цикад. Я замираю на секунду, чтобы послушать, а потом осознаю, что это машины.
Дружелюбным принадлежит около десятка грузовиков, которые они используют для перевозки грузов, но они делают это только по выходным. Заднюю часть моей шеи покалывает. Если это не Дружелюбные, это могут быть Эрудиты. Но я должна быть уверена.
Я хватаю верхние ветви обеими руками, но подтянуться могу только на левой руке. Я удивлена, что все еще в состоянии сделать это. Стою, согнувшись; ветви и листья запутались в моих волосах. Несколько яблок падают на землю, когда я перемещаю вес. Яблоня не такая уж высокая, поэтому я не могу видеть достаточно далеко.
Использую соседние ветки, как ступени, держась руками, продвигаюсь по древесному лабиринту. Я вспоминаю, как карабкалась на колесо обозрения: мускулы дрожат, руки пульсируют. Хоть я сейчас и ранена, но стала сильнее, поэтому теперь мне легче, чем тогда.
Ветки становятся все тоньше и слабее. Я облизываю губы и смотрю на следующую. Нужно подняться как можно выше, но ветка, к которой я присматриваюсь, выглядит короткой и непрочной. Ставлю ногу, проверяя ее. Она гнется, но держит. Начинаю подтягиваться, чтобы поставить вторую ногу, и ветка ломается.
Я задыхаюсь, когда падаю назад и цепляюсь за ствол дерева в последнюю секунду. Должно быть, я достаточно высоко. Встаю на цыпочки и, щурясь, всматриваюсь в ту сторону, откуда идет звук.
Сначала я ничего не вижу, только участок сельскохозяйственных угодий, полосу пустой земли, забор и поля, и начало зданий, которые находятся за территорией. Но ближе к воротам видно несколько движущихся точек, на свету отливающих серебром. Автомобили с черными крышами — солнечными батареями, что может означать только одно: Эрудиты.
Я шумно выдыхаю сквозь стиснутые зубы. Я не позволяю себе думать, просто ставлю одну ногу, затем вторую, настолько быстро, что кора отслаивается от веток и падает на землю. Как только мои ноги касаются земли, я бегу.
Я считаю ряды деревьев, мимо которых пробегаю. Семь, восемь. Ветви опускаются ниже, и я пробегаю прямо под ними. Девять, десять. Я прижимаю свою правую руку к груди, когда начинаю увеличивать темп, пулевое ранение в плечо отзывается пульсирующей болью с каждым шагом. Одиннадцать, двенадцать.
Достигнув тринадцатого ряда, я бросаюсь вправо вниз, в один из проходов. В тринадцатом ряду деревья растут близко друг к другу. Их ветви переплетаются, образуя лабиринт из листьев, веток и яблок.
Мои легкие сжимаются от недостатка кислорода, но до конца сада уже недалеко. Пот стекает по моим бровям. Я прибегаю в столовую и распахиваю дверь, прохожу через группу мужчин из Дружелюбия и замечаю его; Тобиас сидит на одном конце столовой с Питером, Калебом и Сьюзан. Я едва могу видеть их сквозь пятна, затуманившие мой взгляд, но Тобиас касается моего плеча.
— Эрудиты, — это все, что я успела сказать.
— Идут сюда? — спрашивает он.
Я киваю.
— У нас хватит времени убежать?
Я не уверена в этом.
Тут же Отреченные на другом конце стола обращают на нас внимание. Они собираются вокруг нас.
— Почему мы должны бежать? — говорит Сьюзан. — Дружелюбные предоставили нам это место, как убежище. Конфликты запрещены.
— У Дружелюбных будут проблемы с такой политикой, — отвечает Маркус. — Как остановить конфликт без конфликта?
Сюзан кивает.
— Но мы не можем уйти, — говорит Питер. — У нас нет времени. Они заметят нас.
— У Трис есть пистолет, — говорит Тобиас. — Мы можем попытаться отстоять себе выход.
Он направляется к спальне.
— Постой, — говорю я. — У меня есть идея, — я просматриваю толпу Отреченных. — Маскировка. Эрудиты не знают, что мы все еще здесь. Мы можем притвориться Дружелюбными.
— Те из нас, кто не одет, как Дружелюбные, должны отправиться в общежитие, — говорит Маркус. — Остальные распустите волосы и попробуйте подражать их поведению.
Отреченные, одетые в серое, толпой покидают столовую и пересекают двор, направляясь в гостевое общежитие. Оказавшись внутри, я бегу к себе в комнату, становлюсь на колени, опираясь руками, и ищу пистолет, спрятанный под матрасом.
Я вожу рукой в течение нескольких секунд прежде, чем найти его, и когда я это делаю, мое горло сжимается, и я не могу сглотнуть. Я не хочу прикасаться к пистолету. Я не хочу прикасаться к нему снова.
Давай же, Трис. Я засовываю пистолет за пояс красных брюк. Повезло, что они такие мешковатые. Мое внимание привлекают флаконы с лечебной мазью и обезболивающие лекарства на тумбочке; я кладу их в карман, на всякий случай, ведь нам предстоит побег.
Затем достаю жесткий диск из-за шкафа.
Если Эрудиты поймают нас, что вполне вероятно, ведь именно мы их цель, я не хочу подвергнуться новому моделированию. Но диск содержит кадры из видеонаблюдения во время нападения. Наши потери. Смерть моих родителей. Это все, что мне от них осталось. У Отреченных нет фотографий, видеозапись — единственное, на чем запечатлена их внешность.
Годы спустя, когда воспоминания начнут блекнуть, что напомнит мне, как они выглядели? Их лица изменятся в моем сознании. Я никогда не увижу их снова.
Не глупи. Это неважно.
Я сжимаю жесткий диск до боли.
Тогда почему я придаю этому такое значение?
— Не глупи, — говорю я вслух. Сжимаю зубы и хватаю лампу со своей тумбочки, выдергиваю вилку из розетки, бросаю абажур на кровать и приседаю перед жестким диском. Моргая, смахиваю слезы из глаз и ударяю по диску основанием лампы, создавая вмятину.
Я ударяю лампой снова и снова, пока диск не покрывается трещинами, и его частицы не разлетаются по полу. Потом заметаю осколки под комод, ставлю лампу на место и выхожу в коридор, вытирая глаза тыльной стороной ладони.
Через несколько минут небольшая группа мужчин и женщин, одетых в серое — и Питер — появляются в коридоре и сортируют груды одежды.
— Трис, — говорит Калеб. — Ты по-прежнему носишь серое.
Я смущенно сжимаю рубашку моего отца.
— Это папина, — отвечаю я. Если сниму ее, то оставлю его позади. Я кусаю губы так, чтобы боль помогла мне сдержаться. Я должна снять ее. Это все лишь рубашка. Только и всего.
— Я надену ее под свою, — говорит Калеб. — Они никогда ее не увидят.
Я киваю и хватаю красную рубашку из уменьшающейся груды вещей. Она достаточно объемная, чтобы скрыть выпуклость оружия. Я скрываюсь в ближайшей комнате, чтобы переодеться, и отдаю серую рубашку Калебу, когда возвращаюсь в коридор. Дверь открыта и через нее я вижу, как Тобиас засовывает одежду Отреченных в мусорный ящик.
— Как думаешь, Дружелюбные солгут ради нас? — спрашиваю я его, заглядывая в открытую дверь.
— Чтобы избежать конфликта? — Тобиас кивает. — Безусловно.
Он одет в красную рубашку и джинсы, потертые на коленях. На нем это сочетание смотрится смешно.
— Хорошая рубашка, — говорю я.
Он морщит нос.
— Это была единственная вещь, которая скрывает татуировку на шее, ясно?
Я нервно улыбаюсь. Я забыла о моих татуировках, но рубашка скрывает их достаточно хорошо.
Машины Эрудитов тянутся по огражденной территории. Их пять, все серебристые с черными крышами. Моторы издают звуки похожие на мурлыканье, колеса ударяются о неровную землю. Я скрываюсь внутри здания, оставляя дверь позади меня открытой. Тобиас запирает мусорный бак.
Все машины останавливаются, и двери открываются, появляется минимум пять мужчин и женщин в голубом одеянии Эрудитов.
И около пятнадцати в черном одеянии Бесстрашия.
Когда Бесстрашные подходят ближе, я вижу полоски синей ткани вокруг их рук, что может означать лишь одно: их верность Эрудиции. Фракции, которая поработила их умы.
Тобиас берет меня за руку и ведет в общежитие.
— Я не подозревал, что наша фракция настолько глупа, — говорит он. — У тебя ведь есть пистолет?
— Да, — отвечаю я. — Но нет никакой гарантии, что я смогу выстрелить достаточно метко левой рукой.
— Ты должна работать над этим, — говорит он. Вечный инструктор.
— Буду, — отвечаю я и вздрагиваю, добавляя. — Если мы выживем.
Его ладони скользят по моим обнаженным рукам.
— Слегка подпрыгивай, когда идешь, — говорит он, целуя мой лоб. — Притворяйся, будто ты боишься их пушек, — другой поцелуй между бровями. — И веди себя, словно ты никогда не сможешь быть застенчивой, — он целует меня в щеку. — Тогда все будет как надо.
— Хорошо, — мои дрожащие руки сжимают воротник его рубашки. Я притягиваю его губы к своим.
Сигнал звучит первый раз, второй, третий. Это вызов в обеденный зал, где Дружелюбные собираются по менее значительным причинам, чем та встреча, на которой мы присутствовали. И сейчас мы присоединяемся к толпе Отреченных, ставших Дружелюбными.
Я распускаю волосы Сьюзан, ее прическа слишком тяжелая для Дружелюбных. Она отвечает мне маленькой, благодарной улыбкой, когда ее волосы свободно падают на плечи я впервые вижу ее в таком виде. Это смягчает ее квадратную челюсть.
Я должна быть храбрее Отреченных, но они, похоже, не замечают, как я волнуюсь. Они улыбаются друг другу и идут тихо, слишком тихо. Я вклиниваюсь между ними и ударяю одну пожилую женщину в плечо.
— Попроси детей сыграть в салки, — говорю ей.
— Салки? — спрашивает она.
— Они ведут себя слишком почтительно и… как Стифф, — говорю я, ежась при воспоминании, что это было моим прозвищем в Бесстрашии. — В Дружелюбии дети должны провоцировать шум. Просто сделай это, ладно?
Женщина тронула за рукав одного ребенка из Отреченных, прошептала ему что-то на ухо, и спустя несколько секунд группа детей бежит по коридору, уклоняясь от ног Дружелюбных и крича:
— Я тронул тебя! Это ты!
— Нет, это был мой рукав!
Калеб подскакивает, тыкает Сьюзан под ребра так, что она вопит и смеется одновременно. Я пытаюсь расслабиться, идти, подскакивая, как наставлял Тобиас. Позволяю рукам свободно раскачиваться, когда задеваю углы. Поразительно, но притворство меняет все — даже походку. Наверное именно поэтому так необычно, что я легко могла бы принадлежать сразу трем из них.
Мы догоняем Дружелюбных, идущих перед нами, пересекаем двор по пути к столовой и расходимся. Я держу Тобиаса в поле зрения, не желая уходить слишком далеко от него. Дружелюбные не задают вопросов, они просто позволяют нам раствориться в их фракции.
Пара Бесстрашных предателей стоят у двери в столовую, у них в руках оружие, и я напрягаюсь. Чувство, что я безоружна, становиться неожиданно реальным, меня загнали в здание, окруженное Эрудитами и Бесстрашными, и если меня найдут, то бежать будет некуда. Они застрелят меня на месте.
Я решаю переждать. Но куда пойти, чтобы не попасться? Я стараюсь дышать как можно спокойнее. Почти прошла мимо них — не смотри, не смотри. Еще несколько шагов вперед — да, дальше, дальше.
Сьюзан переплетает свою руку с моей.
— Я рассказываю тебе одну шутку, — говорит она. — Которую ты находишь очень забавной.
Я прикрываю рот рукой и хихикаю писклявым и необычным голоском, но, оценивая ее смех, нахожу свой весьма правдоподобным. Мы виснем друг на друге, как и другие девочки Дружелюбия, поглядывая на Бесстрашных и снова хихикая. Я ошеломлена своим умением притворяться, несмотря на давящую тяжесть в груди.
— Спасибо, — бормочу я, когда мы уже внутри.
— Не за что, — отвечает она.
Тобиас сидит напротив меня за одним из длинных столов, а Сьюзан — рядом со мной. Большая часть Отреченных рассеяна по всему залу, Калеб и Питер находятся через несколько мест от меня.
Я складываю руки на коленях в ожидании того, что должно произойти. Долгое время мы просто сидим, и я притворяюсь, что слушаю, как девочка из Дружелюбия слева от меня, рассказывает какую-то историю. Но я так часто поглядываю на Тобиаса, а он оглядывается на меня, что создается впечатление, будто мы одними глазами делимся друг с другом своими опасениями.
Наконец, заходит Джоанна с одной женщиной из Эрудитов. Ее ярко-голубая блузка кажется сияющей по сравнению с темно-коричневой кожей. Разговаривая с Джоанной, она оглядывает зал. Я задерживаю дыхание, когда ее глаза останавливаются на мне — и выдыхаю, когда она без колебаний продолжает движение. Она не узнала меня.
По крайней мере, пока.
Кто-то стучит по столешнице, и в комнате воцаряется тишина. Настал момент истины — предаст она нас или нет.
— Наши друзья из Эрудитов и Бесстрашных разыскивают некоторых людей, — объявляет Джоанна. — Нескольких членов Отречения, троих человек из Бесстрашия и бывшего новичка из Эрудитов. — Она улыбается. — В интересах всеобщего сотрудничества, я сказала им, что люди, которых они ищут, действительно были здесь, но недавно ушли. Они попросили разрешения обыскать постройки, а для этого нам нужно проголосовать. Кто-нибудь из вас возражает против обыска?
Напряженность в ее голосе подсказывает, что, если кто-то возражает, то пусть он лучше подержит рот на замке. Я не знаю, может Дружелюбные сговорились так поступить, но промолчали все. Джоанна кивает женщине Эрудиту.
— Трое из вас осмотритесь здесь, — говорит женщина Бесстрашным охранникам, собранным у входа. — Остальные обыщите все здание и доложите, если найдете что-нибудь. Пошли.
Существует множество вещей, которые они могут найти. Части жесткого диска. Я забыла выбросить одежду. Подозрительная нехватка безделушек и украшений в наших жилых помещениях. Я чувствую пульсацию за глазами, когда оставшиеся три солдата Бесстрашных ходят взад-вперед между рядами.
Заднюю часть моей шеи покалывает, когда один из них проходит позади меня — его шаги громкие и тяжелые. Не первый раз в моей жизни я рада, что маленькая и невзрачная. Я не привлекаю внимания.
Но Тобиас привлекает. Он носит свою гордость в своей осанке, в своем требовательном взгляде. Это не черты Дружелюбных. Такими могут быть только Бесстрашные.
Бесстрашная женщина, идущая к нему, сразу же смотрит на него. Ее глаза сужаются, она подходит ближе и останавливается непосредственно позади него.
Я хочу, чтобы воротник его рубашки был выше. Я хочу, чтобы у него не было так много татуировок. Я хочу…
— Твои волосы слишком короткие для Дружелюбия, — говорит она.
…Он не подстриг свои волосы так, как это делают Отреченные.
— Жарко, — отвечает он.
Оправдание могло бы сработать, если бы он знал, как его произнести, но он сказал это с хваткой.
Она протягивает руку и ее указательный палец тянет назад воротник рубашки, чтобы посмотреть на его татуировки.
И Тобиас отстраняется.
Он резко хватает ее за запястье и дергает вперед так, что она теряет равновесие. Женщина ударяется головой о край стола и падает. Раздается выстрел, кто-то кричит, и все прячутся под столами или за скамейками.
Все, за исключением меня. Я сижу на том же месте, что и до выстрела, вцепившись в край стола. Физически я в столовой, но мысленно меня там уже нет. Я в том переулке, по которому бежала после смерти мамы. У меня в руках ружье, и я вижу гладкий лоб Уилла.
Я издаю тихий стон. Наверное, он стал бы криком, не будь моя челюсть сжата. Воспоминание растворяется, но я все еще не могу пошевелиться.
Тобиас хватает Бесстрашную женщину за затылок и ставит на ноги. В руках у него ружье. Он использует ее как щит, стреляя из-за ее плеча по солдатам Бесстрашия.
— Трис! — кричит он. — Не поможешь?
Я тянусь за оружием, и мои пальцы встречаются с металлом. Пальцам так холодно, что я почти чувствую боль, но понимаю, что это невозможно, в комнате очень жарко. Бесстрашный в конце прохода наставил на меня револьвер. Черная точка на конце ствола направлена прямо на меня, и я не слышу ничего, кроме своего сердцебиения.
Калеб бросается вперед и хватает пистолет. Он держит его обеими руками и стреляет по коленям мужчины из Бесстрашия, который стоит всего в метре от него.
Бесстрашный кричит и падает, держась руками за ногу, что дает возможность Тобиасу выстрелить ему в голову. Его боль была недолгой.
Все мое тело дрожит, и я не могу это остановить. Тобиас все еще держит женщину из Бесстрашия за горло, но на этот раз он направляет свой пистолет на женщину Эрудита.
— Скажешь еще одно слово, — говорит Тобиас. — И я выстрелю.
Рот женщины Эрудита открыт, но она ничего не произносит.
— Все, кто с нами, должны уходить, — говорит Тобиас, и его голос разносится по комнате.
Сразу все Отреченные встают со своих мест под столами и скамейками и начинают продвигаться к выходу. Калеб вытаскивает меня из-под лавки. Я начинаю двигаться к двери.
Затем я что-то замечаю. Резкое движение. Женщина Эрудит поднимает маленький пистолет и направляет его на мужчину в желтой рубашке передо мной. Инстинкт, а не здравый смысл, заставляет меня действовать. Я толкаю мужчину, и пуля летит не в него, не в меня, а в стену.
— Опустите оружие, — говорит Тобиас, указывая револьвером на женщину Эрудита, — Я довольно меткий и готов поспорить, что вы — нет.
Я моргаю несколько раз, чтобы сфокусировать зрение. Питер смотрит на меня. Я только что спасла ему жизнь. Он не благодарит меня, я не признаю его.
Женщина Эрудит бросает оружие. Мы с Питером идем к двери. За нами следует Тобиас так, чтобы держать под прицелом женщину из Эрудиции. В последний момент, пересекая порог, он захлопывает дверь.
И мы все бежим.
Мы толпой бежим по центральному проходу сада. Ночной воздух тяжел как покрывало и пахнет дождем. Выстрелы сопровождают нас. Мы слышим хлопанье дверей машин. Я бегу быстрее, чем обычно, как будто дышу не воздухом, а адреналином. Гудение моторов загоняет меня в гущу деревьев. Тобиас хватает меня за руку.
Мы долго бежим по полю. Машины все приближаются. Прожектора освещают высокие стебли, листья и початки.
— Разделяемся! — кричит кто-то, похожий на Маркуса.
Мы разделяемся и продвигаемся по полю, как бегущая вода. Я хватаю Калеба за руку. Я слышу, как задыхается Сьюзан позади Калеба.
Мы шумим из-за стеблей кукурузы. Тяжелые листья режут щеки и руки. Тобиас отодвигает их плечами. Я слышу тяжелый удар и крик. Крики раздаются со всех сторон — и справа, и слева. Выстрелы. Снова погибают Отреченные, как тогда, когда я притворилась, что на меня действует моделирование. И все, что я делаю, это бегу.
Наконец, мы достигаем забора. Тобиас бежит вдоль ограждения, толкая его, пока не находит лазейку. Он держит цепь, чтобы я, Калеб и Сьюзан смогли пробраться. Прежде, чем мы возобновляем бег, я оглядываюсь на поле. Я вижу, как удаленные огни приближаются. Но ничего не слышу.
— Где остальные? — шепчет Сьюзан.
— Их больше нет, — говорю я.
Сьюзен всхлипывает. Тобиас грубо притягивает меня к себе и движется вперед. Мое лицо горит от порезов, но я не плачу. Смерть Отреченных вызывает чувство вины, которое я не могу себе позволить.
Мы держимся в стороне от грязной дороги, по которой Эрудиты и Бесстрашные добирались до Дружелюбных, ориентируясь по железнодорожным путям, ведущим в город. Здесь нельзя спрятаться, так как нет ни деревьев, ни зданий, но нам это безразлично. Эрудиты не смогут ехать через забор, и им понадобиться время, чтобы добраться до ворот.
— Я должна… остановиться… — говорит Сьюзан откуда-то из темноты позади меня.
Мы останавливаемся. Сьюзан падает на землю, плача, и Калеб приседает рядом с ней. Тобиас и я смотрим на город, который до сих пор освещен, ведь нет еще и полуночи. Я хочу почувствовать что-нибудь. Страх, гнев, горе. Но не могу. Все, что я чувствую — это необходимость двигаться дальше.
Тобиас поворачивается ко мне.
— Что это было, Трис? — спрашивает он.
— Что? — говорю я и мне стыдно из-за того, как слабо звучит мой голос. Я не знаю, говорит ли он о Питере или о том, что было до этого, или еще о чем-то.
— Ты застыла! Кто-то был готов убить тебя, а ты просто сидела там, — теперь он кричит. — Я считал, что могу положиться на тебя, по крайней мере в том, чтобы сохранить твою собственную жизнь!
— Эй! — говорит Калеб. — Дай ей отдохнуть, хорошо?
— Нет, — говорит Тобиас, глядя на меня. — Ей не нужен отдых, — его голос смягчается. — Что случилось?
Он по-прежнему считает, что я сильная. Достаточно сильная, чтобы остаться без сочувствия. Раньше я думала, что он прав, но теперь я не уверена. Я прочищаю горло.
— Я запаниковала, — говорю я. — Этого больше не повторится.
Он выгибает бровь.
— Этого не будет, — говорю я снова, на этот раз громче.
— Хорошо, — он выглядит убежденным. — Мы должны найти укрытие. Они перегруппируются и начнут поиски.
— Ты думаешь, им есть до нас хоть какое-то дело? — говорю я.
— До нас, да, — говорит он. — Возможно, мы единственные, кто их действительно интересует, кроме Маркуса, который, скорее всего, мертв.
Не знаю, что ожидала услышать в его голосе — облегчение? Скорее всего, ведь Маркус был угрозой. Или боль и печаль, ведь Маркус был его отцом, а грусть не дружит со здравым смыслом. Но он просто констатирует факт, как если бы речь шла о маршруте движения или времени суток.
— Тобиас… — я начинаю говорить, но понимаю, что не имею понятия, как продолжить.
— Пора, — говорит Тобиас через плечо.
Калеб уговаривает Сьюзан встать на ноги. Она движется лишь благодаря его помощи: он поддерживает ее за спину, помогая идти вперед.
До сих пор я не осознавала, что после инициации Бесстрашных приобрела очень важный навык: умение выживать.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Перевод: Ника Аккалаева, Маренич Екатерина, Катерина Мячина, Мартин Анна, Воробьева Галина
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль, Denny Jaeger (Александра)
Мы решаем идти в город вдоль железной дороги, потому что никто из нас не ориентируется достаточно хорошо. Я иду по рельсам, Тобиас шагает с краю, иногда покачиваясь, а Калеб и Сьюзен плетутся за нами. Я дергаюсь, напрягаясь из-за каждого звука, пока не осознаю, что это ветер или стук обуви Тобиаса о рельсы. Лучше бы мы опять бежали, но сейчас даже такая скорость, это подвиг для моих ног.
Затем я слышу тихий скрип от рельсов.
Закрывая глаза, я сгибаюсь вниз и прижимаю ладони к рельсам, чтобы сосредоточиться на холодном металле под моими пальцами. Кажется, что по моему телу проходит ток. Я смотрю на дорогу и не вижу свет от поезда, но это ничего не значит. Возможно, поезд едет без фар и гудков, возвещающих о прибытии.
Вдалеке я вижу проблеск небольшого вагона, он стремительно приближается.
— Он приближается, — говорю я. Так сложно встать на ноги, когда все, чего я хочу, это сесть и отдохнуть, но я встаю и отряхиваю руки о джинсы. — Думаю, нам следует напасть на него.
— Даже если им управляют Эрудиты? — спрашивает Калеб.
— Если Эрудиты управляют поездом, то они направляются на территорию Дружелюбных, чтобы найти нас, — говорит Тобиас. — Думаю, что стоит рискнуть. Мы сможем спрятаться в городе. Если мы останемся здесь, то они точно найдут нас.
Мы все уходим с путей. Калеб проводит инструктаж со Сьюзен, подробно объясняя, как забраться на движущийся поезд. Я наблюдаю за первым приближающимся вагоном: слушаю его ритмичные удары о пути, шорох металлических колес о железные рельсы.
Когда первый вагон проезжает мимо, я начинаю бежать. Я не обращаю внимание на жжение в ногах. Калеб помогает Сьюзен забраться в вагон, затем прыгает сам. Я делаю быстрый вдох и забрасываю свое тело вправо, стукаюсь об пол вагона, мои ноги болтаются снаружи. Калеб хватает мою левую руку и затаскивает меня внутрь. Тобиас держится за ручку, чтобы подтянуться.
Я смотрю вверх и перестаю дышать.
Глаза сверкают в темноте. Темные фигуры, которых намного больше, чем нас.
Афракционеры.
В вагоне свистит ветер. Все на ногах и вооружены, кроме меня и Сьюзен, у нас нет оружия. Афракционер с повязкой на глазу наставил ружье на Тобиаса. Интересно, где он его взял?
Рядом с ним пожилая женщина с ножом, который используют для резки хлеба. За ним кто-то еще держит доску с торчащим в ней гвоздем.
— Никогда еще не видела вооруженных Дружелюбных, — говорит женщина-афракционер, держащая нож.
Мужчина с ружьем выглядит знакомым. Он носит разноцветную порванную одежду — черную футболку с рваной курткой Отреченных, голубые джинсы с красными заплатками, коричневые ботинки. На этих людях представлена одежда всех фракций — черные брюки Искренних с черными футболками Бесстрашных, желтые платья с голубыми толстовками на них. Большая часть вещей порвана, но есть и целые. Думаю, краденные.
— Они не из Дружелюбия, — говорит человек с ружьем. — Они из Бесстрашия.
Затем я узнаю его: это Эдвард, парень, который оставил Бесстрашных после того, как Питер напал на него с ножом для масла. Вот почему у него повязка.
Я помню, как держала его голову, когда он кричал на полу, я убирала за ним кровь.
— Здравствуй, Эдвард, — говорю я.
Он склоняет голову ко мне, но не опускает пистолет.
— Трис.
— Кем бы вы ни были, — говорит женщина. — Вы должны убраться с этого поезда, если хотите остаться в живых.
— Пожалуйста, — говорит Сьюзен, ее губы дрожат. Ее глаза наполняются слезами. — Мы убегали… а остальные мертвы. Я не могу… — Она снова начинает рыдать. — Не думаю, что смогу продолжать идти, я…
У меня появляется странное желание удариться головой о стену. Рыдания других людей заставляют меня чувствовать себя неуютно. Может быть, это эгоистично с моей стороны.
— Мы бежим от Эрудитов, — говорит Калеб. — Если мы уберемся отсюда, им будет проще найти нас. Таким образом, мы были бы признательны, если бы вы разрешили нам поехать вместе с вами в город.
— Да? — Эдвард склоняет голову. — Что вы когда-либо делали для нас?
— Я помогла тебе, когда никто другой не захотел, — говорю я. — Помнишь?
— Ты, может быть. Но все остальные? — говорит Эдвард. — Не так уж много.
Тобиас делает шаг вперед, так что пистолет Эдварда оказывается почти у его горла.
— Меня зовут Тобиас Итан, — сообщает Тобиас. — Не думаю, что ты захочешь столкнуть меня с поезда.
Произнесенное имя оказывает мгновенный эффект на людей в вагоне: они опускают свое оружие и обмениваются многозначительными взглядами.
— Итан? В самом деле? — говорит Эдвард, подняв брови. — Я должен признать, что не предполагал такого развития событий. — Он прочищает горло. — Хорошо, вы можете остаться. Но когда мы доберемся до города, ты должен будешь пойти с нами.
Затем он легко улыбается.
— Мы знаем кое-кого, кто ищет тебя, Тобиас Итан.
Тобиас и я сидим на краю вагона, свесив ноги через край.
— Ты знаешь, кто это?
Тобиас кивает.
— И кто же?
— Сложно объяснить, — говорит он. — Мне нужно многое рассказать тебе.
Я наклоняюсь к нему.
— Да, — говорю я. — Мне тоже.
Не знаю, сколько времени проходит, прежде чем они говорят нам спрыгивать. Но когда это происходит, мы находимся в той части города, где живут Афракционеры, примерно в миле от места, где я выросла. Я узнаю каждое здание, которое мы проезжаем, ведь я не раз проходила здесь, когда опаздывала на автобус. Вот здание со сломанными кирпичами, а вот строение с упавшим на него уличным фонарем.
Мы стоим в дверях вагона, все вчетвером в одну линию. Сьюзен скулит.
— Что, если мы поранимся? — говорит она.
Я хватаю ее за руку.
— Мы прыгнем вместе. Ты и я. Я делала это десятки раз и ни разу не поранилась.
Она кивает и до боли стискивает мои пальцы.
— На счет три. Один, — говорю я. — Два. Три.
Я прыгаю и тащу ее за собой. Мои ноги стукаются о землю и двигаются вперед, но Сьюзен просто падает на землю и катится. Если не учитывать исцарапанного колена, кажется, что с ней все в порядке. Остальные справляются без осложнений, даже Калеб, который до этого прыгал лишь раз, насколько мне известно.
Я даже не могу предположить, кого Тобиас знает среди Афракционеров. Дрю или Молли, которые провалили инициацию Бесстрашных? Но ведь они даже имени его не знали, да и Эдвард давно бы их убил, если судить по тому, с какой охотой он был готов пристрелить нас. Наверное, это кто-то из Отреченных или из школы.
Похоже, что Сьюзен успокоилась. Она идет без чьей-либо помощи рядом с Калебом, а ее щеки высохли и нет новых слез, чтобы намочить их.
Тобиас идет рядом со мной, слегка касаясь моего плеча.
— Я давно не проверял твое плечо, — говорит он. — Как оно?
— Нормально. К счастью, у меня с собой лекарство, — отвечаю я. Я рада поговорить о чем-то незначительном, если, конечно, мое ранение можно назвать незначительным. — Не думаю, что рана достаточно затянулась. Я слишком много им двигаю или приземляюсь периодически.
— У нас еще будет время заняться лечением, когда все это, наконец, закончится.
— Да, — «Или будет уже не важно — лечусь я или нет», — добавляю я про себя. — «Потому что буду мертва».
— Вот, — говорит он, доставая маленький ножик из заднего кармана и передавая мне. — Так, на всякий случай.
Кладу его в свой карман. Теперь я начинаю нервничать.
Афракционеры ведут нас по улице и сворачивают на грязный переулок, где воняет мусором. Крысы с писком разбегаются, я только успеваю заметить их хвосты, скользящие среди гор отходов, пустых банок и сырых картонных коробок. Дышу через рот, чтобы не стошнило.
Эдвард останавливается у разрушенного кирпичного здания и с силой толкает стальную дверь. Я вздрагиваю, боясь, что все здание рухнет, если он приложит чуть больше усилий. На окнах так много грязи, что даже свет не проникает внутрь. Мы следуем за Эдвардом в отсыревшее помещение. В слабом свете фонаря я вижу… людей.
Людей, сидящих на скрученном постельном белье. Людей, открывающих банки с едой. Людей, пьющих воду. И детей, лавирующих между группами взрослых, одетых в разноцветные одежды — детей Афракционеров.
Мы в \"доме\" Афракционеров, и хотя подразумевается, что они разрознены, изолированы и не имеют общества, Афракционеры собрались вместе. Вместе, как фракция.
Не знаю, чего я от них ожидала, но их нормальный вид меня удивляет. Они не дерутся и не избегают друг друга. Одни шутят, другие тихо переговариваются. Однако постепенно понимают, что нас тут быть не должно.
— Сюда, — говорит Эдвард, подманивая нас пальцем. — Она здесь.
Мы следуем за Эдвардом вглубь здания, которое, по идее, давно заброшено. Нас встречают внимательные взгляды и молчание. В конце концов, я перестаю сдерживать любопытство.
— Что здесь происходит? Почему вы все вместе?
— Ты думала, что они — мы — разобщены? — говорит Эдвард через плечо. — Так и было какое-то время. Не способные ни на что, кроме поиска еды из-за голода. Но потом Стиффы начали давать им еду, одежду, инструменты, все. Они стали сильнее и ждали. Они были такими, когда я нашел их, и они приняли меня.
Мы идем по темному коридору. Я чувствую себя как дома, в темноте и тишине туннелей Бесстрашных. Тобиас, однако, закручивает нитку от рубашки вокруг пальца, вперед-назад, снова и снова. Он знает, с кем мы должны увидеться, но я до сих пор не имею об этом ни малейшего понятия. Как так случилось, что я почти ничего не знаю о парне, признавшемся мне в любви, парне, чье имя достаточно значимо, чтобы сохранить нам жизнь в поезде, полном врагов?
Эдвард останавливается у металлической двери и стучит по ней кулаком.
— Стой, ты сказал, что они ждали? — говорит Калеб. — Чего же они ждали?
— Пока мир не распадется на части, — говорит Эдвард. — И сейчас это произошло.
Дверь открывается, в проходе стоит женщина с суровым видом и внимательно нас изучает.
— Бездомные? — говорит она.
— Вряд ли, Тереза, — он указывает своим большим пальцем через плечо на Тобиаса. — Это Тобиас Итан.
Тереза смотрит на Тобиаса в течение нескольких секунд, а затем кивает.
— Он, определенно. Подождите.
Она снова закрывает дверь. Тобиас тяжело сглатывает.
— Ты знаешь, за кем она пошла, ведь так? — говорит Калеб Тобиасу.
— Калеб, — говорит Тобиас. — Пожалуйста, помолчи.
К моему удивлению, брат подавляет свое любопытство Эрудита.
Дверь открывается снова, и Тереза отступает, чтобы пропустить нас внутрь. Мы проходим в старую котельную с оборудованием, которое выплывает из темноты так неожиданно, что я то и дело ударяюсь о него то коленями, то локтями. Тереза ведет нас через металлический лабиринт в дальнюю часть комнаты, где с потолка свисает несколько ламп, освещая стол.
Перед ним стоит женщина средних лет. У нее кудрявые черные волосы и оливкового цвета кожа. Ее черты лица резкие и какие-то угловатые, что делает ее внешность почти непривлекательной.
Тобиас впивается в мою руку. В этот момент я осознаю, что у этой женщины такой же нос, как у него — крючковатый, немного крупный для ее лица, но идеально подходящий для лица Тобиаса. Еще у них одинаково четкие подбородки, верхняя губа, уши. Только глаза у нее другие — не голубые, а очень темные, почти черные.
— Эвелина, — говорит он, его голос немного дрожит.
Эвелиной звали жену Маркуса и мать Тобиаса. Моя хватка на руке Тобиаса слабеет. Всего несколько дней назад я вспоминала ее похороны. Ее похороны. А теперь она стоит передо мной, ее глаза холоднее, чем глаза у любой женщины из Отречения, которые я когда-либо видела.
— Здравствуй, — она обходит стол, рассматривая его. — Ты выглядишь старше.
— Ну, да. Знаешь, со временем такое случается со всеми людьми.
Он знал, что она жива. Когда он выяснил это?
Она улыбается.
— Значит, ты наконец-то пришел…
— Не за тем, о чем ты подумала, — перебивает он. — Мы бежали от Эрудитов, и назвать свое имя твоим убого вооруженным лакеям было нашим единственным спасением.
Видимо она его рассердила. Я не уверена, но думаю, если бы я узнала, что моя мать жива, после того, как долгое время думала, что она умерла, никогда бы не говорила с ней подобным образом, независимо от того, что она сделала.
От этой мысли становится больно. Я перестаю думать об этом и пытаюсь сосредоточиться на том, что происходит передо мной. На столе перед Эвелиной лежит маркированная карта. Очевидно, карта города, но я не знаю, что обозначают метки. На стене за ее спиной висит доска со схемой. Я не могу расшифровать информацию на схеме, она написана при помощи стенографии, которую я не знаю.
— Я вижу, — Эвелина все еще улыбается, но без прежней игривости. — Тогда представь меня своей команде беглецов.
Она заметила, что мы держимся за руки. Тобиас отпускает мою руку и показывает на меня в первую очередь.
— Это Трис Приор, ее брат Калеб и их подруга Сьюзен Блэк.
— Приор, — говорит она. — Я знаю несколько Приоров, но никого из них не зовут Трис. Однако, Беатрис…
— Ну, а я знаю нескольких Итанов, однако никого с именем Эвелина, — отвечаю я.
— Я предпочитаю Эвелину Джонсон. Особенно среди Отреченных.
— А я предпочитаю Трис, — отвечаю я. — И мы не Отреченные. По крайней мере, не все из нас.
Эвелин смотрит на Тобиаса.
— Интересных друзей ты себе завел.
— Это подсчеты населения? — говорит Калеб за моей спиной. Он продвигается вперед с открытым ртом. — Что? Безопасное место Афракционеров? — Он указывает на первую строчку схемы, где написано \"7………. Сер. зд.\", — Это место на карте? Это безопасное место, как это, верно?
— Слишком много вопросов, — говорит Эвелин, изгибая бровь. Узнаю это выражение лица. Оно принадлежит Тобиасу, как и нелюбовь к вопросам. — В целях безопасности я не буду на них отвечать. И вообще, пора на обед.
Она указывает на дверь. Сьюзен и Калеб идут вперед, я за ними, а Тобиас с матерью выходят последними. Мы снова проделываем путь через лабиринт машин.
— Я не глупа, — произносит она тихим голосом. — И знаю, что вы не хотите иметь со мной ничего общего, хоть мне и не ясно, почему.
Тобиас фыркает.
— Но, — продолжает она. — Позже я повторю свое предложение. Нам может пригодиться ваша помощь, и я знаю, что мы все равно относимся к одной фракции.
— Эвелина, — говорит Тобиас. — Я выбрал Бесстрашие.
— Выбор может быть сделан еще раз.
— Что заставляет тебя думать, будто я заинтересован и дальше находиться рядом с тобой? — спрашивает он. Я слышу, что он останавливается, и сама сбавляю шаг достаточно, чтобы услышать ее ответ.
— Потому что я твоя мать, — отвечает она, и ее голос на этих словах будто надламывается, обнажая нехарактерную уязвимость. — Потому что ты мой сын.
— Ты даже значения этих слов не знаешь, — отвечает он. — У тебя даже смутного представления нет о том, что ты со мной сделала, — он, кажется, не дышит. — Я не хочу вступать в твою мелкую банду Афракционеров. Я хочу убраться отсюда, и чем скорее, тем лучше.
— Моя мелкая банда в два раза превосходит числом Бесстрашных, — говорит Эвелина. — Тебе не мешало бы отнестись к этому серьезно. Наши действия могут повлиять на судьбу города.
Говоря это, она обгоняет нас. Ее слова эхом отражаются у меня в голове: в два раза превосходит числом Бесстрашных. Когда их столько развелось?
Тобиас смотрит на меня, опустив брови.
— Как давно ты узнал? — спрашиваю я.
— Примерно год назад, — он сползает по стене и закрывает глаза. — Она послала мне закодированное сообщение с предложением встретиться. Я согласился из любопытства и увидел ее. Живую. Как ты, возможно, догадалась, это не стало счастливым воссоединением.
— Почему она ушла из Отречения?
— У нее была причина, — качает он головой. — И неудивительно, ведь мой отец… скажем так, Маркус обращался с ней не лучше, чем со мной.
— Это то… из-за чего ты злишься на нее? Из-за того, что она предала Маркуса?
— Нет, — отвечает он слишком жестко, его глаза открыты. — Я не из-за этого злюсь.
Я подхожу к нему, будто приближаюсь к дикому животному, медленными шагами по цементному полу.
— Тогда почему?
— Я понимаю, почему она бросила отца, — говорит он. — Но почему она не взяла меня с собой?
Я поджимаю губы.
— О. Она оставила тебя с ним.
Она оставила его один на один с его наихудшим кошмаром. Не удивительно, что он ненавидит ее.
— Да, — он поднимается с пола. — Оставила.
Мои пальцы неловко находят его, и наши руки сплетаются. Я знаю, что на сегодня хватит расспросов, и позволяю тишине завладеть нами до тех пор, пока он сам ее не нарушит.
— По-моему, — говорит он. — Лучше дружба с Афракционерами, чем вражда.
— Возможно, но чего нам будет стоить эта дружба? — спрашиваю я.
Он качает головой:
— Не знаю. Но у нас нет выбора.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Перевод: Маренич Екатерина, Ника Аккалаева, Валентина Суглобова, Мартин Анна, Воробьева Галина
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль, Юлия Митрофанова
Один из Афракционеров разжег костер, чтобы мы могли разогреть пищу. Те, кто хочет есть, сидят в кругу вокруг большой металлической миски, в которой горит огонь. Сначала нагреваем банки, затем раздаем ложки и вилки и передаем банки по кругу так, чтобы каждый смог попробовать содержимое каждой. Когда я погружаю свою ложку в банку с супом, то стараюсь не думать о том, что таким образом можно подхватить множество болезней. Эдвард усаживается на землю рядом со мной и берет банку супа из моих рук.
— Итак, все вы из Отречения? — он запихивает лапшу и кусок моркови себе в рот и передает банку женщине слева.
— Были, — отвечаю я. — Но Тобиас и я перевелись, и… — неожиданно я понимаю, что не стоит никому говорить о том, что Калеб и Сьюзан присоединились к Эрудитам. — Калеб и Сьюзан все еще Отреченные.
— А, твой брат. Калеб, — говорит он. — Ты бросила свою семью, чтобы стать Бесстрашной?
— Ты говоришь, как Искренний, — бросаю я раздраженно. — Можешь держать свое мнение при себе?
Тереза наклоняется.
— Вообще-то, первоначально он был Эрудитом. Не Искренним.
— Да, я знаю, — говорю я. — Я…
Она перебивает меня.
— Как и я. Хотя мне и пришлось уйти.
— Что случилось?
— Я была недостаточно умна, — она пожимает плечами и берет банку фасоли у Эдварда, погружая в нее ложку. — Не получила достаточно высокий балл на тесте инициации. Поэтому они сказали: \"Ты либо потратишь свою жизнь на уборку исследовательских территорий, либо уйдешь\". И я ушла.
Она смотрит вниз и облизывает ложку. Я забираю у нее фасоль и вместе с ложкой передаю Тобиасу, который смотрит на огонь.
— И много здесь Эрудитов? — спрашиваю я.
Тереза качает головой.
— Большинство из Бесстрашия, — она наклоняет голову в сторону хмурого Эдварда. — Затем Эрудиты, затем Искренние и совсем немного Дружелюбных. Инициацию Отреченных никто не проваливает, поэтому их единицы, за исключением тех, кто пережил атаку и пришел к нам за защитой.
— Думаю, я не должна удивляться по поводу Бесстрашных, — говорю я.
— Ну да, у вас одна из худших инициаций, да и на пенсию рано уходите.
— Пенсию? — переспрашиваю я. Удивленно смотрю на Тобиаса. Он слушает и выглядит почти нормально, глаза темные и вдумчивые в свете огня.
— Когда Бесстрашные достигают определенного уровня ухудшения физической формы, — отвечает он. — Их просят уйти. Тем или иным способом.
— А в чем заключается иной способ? — сердце тяжело бьется, будто знает ответ, но не может принять его без подсказки.
— Скажем так, — говорит Тобиас. — Для некоторых смерть предпочтительнее становления Афракционером.
— Значит, они дураки, — говорит Эдвард. — Лучше я буду Афракционером, чем Бесстрашным.
— Тогда тебе исключительно повезло, — холодно замечает Тобиас.
— Повезло? — фыркает Эдвард. — С одним-то глазом.
— Кажется, я вспоминаю слухи о том, что ты сам спровоцировал нападение, — говорит Тобиас.
— О чем ты говоришь? — вмешиваюсь я. — Он лидировал, а Питер завидовал, поэтому просто…
Я замечаю самодовольную улыбку на лице Эдварда и замолкаю. Может, мне не все известно о том, что происходило во время инициации.
— Подстрекательство имело место, — говорит Эдвард. — И Питер не вышел победителем, но это не повод ранить меня ножом для масла в глаз.
— Не будем спорить, — говорит Тобиас. — Если тебе полегчает, то его подстрелили в руку во время атаки.
Видимо Эдварду и правда полегчало, потому что улыбка на его лице стала еще заметнее.
— Кто сделал это? — говорит он. — Ты?
Тобиас качает головой.
— Это сделала Трис.
— Молодец, — говорит Эдвард.
Я киваю, но чувствую, что меня тошнит от подобных поздравлений.
Хотя ладно, не так уж и тошнит. В конце концов, это был Питер.
Я смотрю на пламя, захватившее куски дерева, которые поддерживают его. Мои мысли подобны пламени. Вспоминаю, как впервые заметила, что не знаю ни одного Бесстрашного пожилого возраста. И как осознала, что мой отец слишком стар, чтобы пробираться по дорогам Ямы. Теперь я знаю больше, чем хотелось бы.
— Ты в курсе, как сейчас обстоят дела? — спрашивает Тобиас у Эдварда. — Все Бесстрашные присоединились к Эрудитам? Искренние что-либо предприняли?
— Бесстрашные разделились, — говорит Эдвард с набитым ртом. — Половина с Эрудитами, половина с Искренними. Остатки Отреченных с нами. Ничего значительного не произошло. Разве что, ваши приключения можно выделить.
Тобиас кивает. Я чувствую облегчение, узнав, что не все Бесстрашные предатели.
Я ем ложку за ложкой, пока не чувствую сытость. Затем Тобиас берет для нас соломенный тюфяк и одеяло, а я нахожу пустой угол, чтобы прилечь. Когда он наклоняется, чтобы развязать шнурки, я вижу символ дружелюбия — дерево в кольце на его спине. Когда он выпрямляется, я обнимаю его руками, проводя пальцами по татуировке.
Тобиас закрывает глаза. Надеюсь, что затухающий огонь скрывает нас, когда я вожу рукой по его спине, касаясь каждой татуировки, несмотря на то, что не вижу их. Представляю себе глаз Эрудитов, весы Искренних, руки Отреченных и огонь Бесстрашных. Другой рукой нахожу огненное тату на грудной клетке. Чувствую его тяжелое дыхание на своей щеке.
— Я хотел бы, чтобы мы были одни, — говорит он.
— Я почти всегда желаю этого, — говорю я.
Я отстраняюсь, чтобы уснуть под звук отдаленных разговоров. Последнее время мне проще уснуть, когда вокруг шум. Я могу сосредоточиться на шуме, а не на собственных мыслях. Шум и действия — спасение от боли и вины.
Просыпаюсь, когда костер почти догорел, и только несколько Афракционеров до сих пор не спят. Мне требуется всего пара секунд, чтобы понять, что именно меня разбудило — я слышала голоса Эвелин и Тобиаса в нескольких метрах от себя. Я лежу тихо в надежде, что они не заметят моего пробуждения.
— Придется все мне рассказать, если ты и правда рассчитываешь на мою помощь, — говорит он. — Впрочем, я не уверен, что так уж нужен тебе.
Я вижу тень Эвелин на стене, мерцающую из-за огня. Она прямая и сильная, совсем как Тобиас. Она накручивает пряди волос на пальцы, когда говорит:
— Что именно ты хочешь знать?
— Расскажи про схему. И карту.
— Твой друг был прав, думая, что на карте и схеме представлены безопасные дома, — говорит она. — Но он ошибся с подсчетом населения… мы не считаем всех Афракционеров, только определенных. И, держу пари, ты знаешь, о ком речь.
— Я не в настроении угадывать.
Она вздыхает:
— Дивергенты. Мы считаем Дивергентов.
— Откуда вы знаете, кто они?
— Перед атакой Отреченные исследовали Афракционеров на определенную генетическую аномалию, — ответила она. — Иногда это исследование включало пересдачу теста на способности. Иногда что-то более сложное. Но, как они сказали, по их подозрениям у Афракционеров самый высокий процент Дивергентов среди всех групп в городе.
— Я не понимаю. Почему?
— Почему среди Афракционеров так много Дивергентов? — видимо она ухмыляется. — Очевидно, те, кто не способен выбрать определенный тип мышления, скорее всего, покинут фракцию или завалят инициацию, верно?
— Меня не это интересовало, — сказал он. — Я спрашивал, зачем вы считаете Дивергентов?
— Эрудиты ищут рабочую силу. Временно они выбрали для этой цели Бесстрашных. Они будут продолжать свои поиски, пока не узнают, что у нас больше всего Дивергентов. Даже если не узнают, я должна быть в курсе, сколько моих людей способны сопротивляться моделированию.
— Справедливо, — говорит он. — Но почему Отреченные были так заинтересованы в поиске Дивергентов? Сомневаюсь, что они хотели помочь Джанин.
— Разумеется, нет, — отвечает она. — Но, к сожалению, я не знаю. Отреченные неохотно делились информацией, которая вызывала лишнее любопытство. Нам говорили ровно столько, сколько считали нужным.
— Странно, — бормочет он.
— Может тебе стоит спросить об этом своего отца, — предлагает она. — Это он рассказал мне о тебе.
— Рассказал обо мне, — повторяет Тобиас. — Что рассказал обо мне?
— Он подозревал, что ты Дивергент, — отвечает она. — Он всегда следил за тобой. Замечал твое поведение. Был чрезвычайно внимательным. Вот почему… вот почему я решила, что тебе будет безопаснее находиться с ним, а не со мной.
Тобиас промолчал.
— Теперь я понимаю, что ошибалась.
Он все еще молчит.
— Я бы хотела… — начинает она.
— Даже не смей извиняться, — его голос дрожит. — Это не та рана, которую можно вылечить словами, объятиями или чем-то в этом духе.
— Хорошо, — говорит она. — Хорошо. Я не буду.
— Зачем объединять Афракционеров? — говорит он. — Каков план?
— Мы хотим забрать власть у Эрудитов, — говорит она. — Когда избавимся от них, никто не помешает нам возглавить правительство.
— Вот зачем нужна моя помощь. Чтобы свергнуть одно коррумпированное правительство и установить тиранию Афракционеров, — фыркает он. — Не вариант.
— Мы не хотим быть тиранами, — говорит она. — В наших планах построить новое общество. Общество без фракций.
У меня пересохло во рту. Без фракций? Мир, в котором никто не знает себя и своего места в обществе. Я этого не понимаю. Мне представляется лишь хаос и разлад.
У Тобиаса вырывается смешок:
— Круто. И как ты планируешь победить Эрудитов?
— Иногда серьезные перемены требуют серьезных мер, — тень Эвелин приподнимает плечо. — Полагаю, не обойдется без разрушений.
Я дрожу при слове \"разрушения\". Где-то глубоко в душе я жажду разрушений, если речь идет об устранении Эрудитов. Но это слово несет для меня новый смысл после того, когда я увидела, как на самом деле выглядит разрушение: трупы в серой одежде, разбросанные по бордюрам и тротуарам, лидеры Отречения, застреленные на своих газонах рядом с почтовыми ящиками. Чтобы выгнать эти воспоминания, я падаю лицом в тюфяк, на котором сплю, так резко, что чувствую, как болит лоб.
— Насчет того, зачем ты нам нужен, — говорит Эвелин. — Для выполнения плана нам необходимы Бесстрашные. У них есть оружие и боевой опыт. Ты бы помог нам наладить с ними контакты.
— Думаешь, я важная персона среди Бесстрашных? Так вот, ты ошибаешься. Я просто тот, кто мало чего боится.
— Я предлагаю, — говорит она. — Стать важным, — она встает, ее тень тянется от пола до потолка. — Уверена, при желании у тебя получится. Подумай об этом.
Она отбрасывает назад волнистые волосы и завязывает их в пучок.
— Дверь всегда открыта.
Через несколько минут он опять лежит рядом. Я не хочу признаваться, что подслушивала, но хочу сказать, что не верю Эвелин, или Афракционерам, или любому, кто так беззаботно рассуждает об уничтожении целой фракции.
Прежде, чем я нахожу в себе смелость что-то сказать, его дыхание выравнивается, он засыпает.
Перевод: Ника Аккалаева, Надя Подвигина, Катерина Мячина, Андрей Кочешков
Редактура: Суглобова Валентина

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Перевод: Ника Аккалаева, Вероника Романова, Надя Подвигина, Катерина Мячина, Андрей Кочешков
Редактура: Валентина Суглобова, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Я провожу рукой по затылку, чтобы приподнять колючие волосы. Все тело болит, особенно ноги, которые горят из-за молочной кислоты, даже когда я не двигаюсь. И пахну я ужасно. Мне срочно нужен душ.
Бреду по коридору в ванную. Я не единственная, кому пришла в голову мысль искупаться — несколько женщин стоят у раковин, половина из них обнажена, остальные не обращают на наготу никакого внимания. Я нахожу свободную раковину в углу и опускаю голову под кран, позволяя холодной воде стекать по ушам.
— Привет, — говорит Сьюзан. Я поворачиваю голову. Вода стекает по щеке и попадает в нос. Она держит два полотенца: белое и серое, оба изношены по краям.
— Привет, — отвечаю я.
— У меня идея, — говорит она и поворачивается ко мне спиной, поднимая полотенце вверх, закрывая меня от окружающих. Я вздыхаю с облегчением. Личное пространство. Насколько это возможно.
Я быстро раздеваюсь и хватаю мыло с раковины.
— Как ты? — спрашивает она.
— Все отлично, — я знаю, что она спрашивает только потому, что это по правилам фракции. Лучше бы она разговаривала со мной свободно. — Как ты, Сьюзан?
— Уже лучше. Тереза сказала, что здесь много беженцев-Отреченных в одном из безопасных домов Афракционеров, — говорит Сьюзан, пока я втираю мыло в волосы.
— Правда? — говорю я. Верчу головой под струей, массируя кожу левой рукой, чтобы смыть мыло. — Ты собираешься туда?
— Да, — говорит Сьюзан. — Если тебе не нужна моя помощь.
— Спасибо за предложение, но думаю, фракции ты нужнее, — говорю, уходя из-под струи. Жаль, что приходится одеваться. Слишком жарко для джинсовых брюк. Но я хватаю второе полотенце с пола и быстро вытираюсь.
Затем натягиваю красную рубашку, которую носила до этого. Не хочу надевать такую грязную одежду, но выбора нет.
— Я думаю, у Афракционеров есть запасная одежда, — говорит Сьюзан.
— Скорее всего, ты права. Теперь твоя очередь.
Я стою с полотенцем, пока моется Сьюзан. Через какое-то время руки начинают болеть, но она не обращала на это внимание ради меня, поэтому и я стерплю. Вода брызгает мне на колени, когда она моет волосы.
— Вот уж не могла себе представить, что мы окажемся в такой ситуации, — говорю я через какое-то время. — Купание в раковине заброшенного дома после побега от Эрудитов.
— А я думала, мы будем соседями, — говорит Сьюзан. — Что будем вместе посещать общественные мероприятия, а наши дети будут вместе ходить на автобусную остановку.
Я прикусываю губу. Это моя вина, что ее планам не суждено сбыться, ведь это я выбрала другую фракцию.
— Прости, я не хотела тебя задеть, — говорит она. — Сожалею, что была такой невнимательной. Не будь я такой, поняла бы, что тебе приходится терпеть. Я вела себя эгоистично.
Я смеюсь:
— Сьюзан, нет ничего плохого в твоем поведении.
— Я закончила, — говорит она. — Можешь дать мне то полотенце?
Я закрываю глаза и поворачиваюсь, чтобы она могла взять полотенце у меня из рук. Затем в ванную заходит Тереза, заплетая волосы в косу, Сьюзан просит у нее запасную одежду.
Когда мы выходим из ванной, на мне джинсы и черная рубашка, такая широкая сверху, что соскальзывает с моих плеч, а на Сьюзан мешковатые джинсы и белая рубашка Искренних. Она застегивает ее до горла. Скромность Отреченных граничит с дискомфортом.
Когда я снова вхожу в большую комнату, некоторые из Афракционеров выходят с банками краски и кистями. Я наблюдаю за ними, пока дверь не закрывается.
— Они собираются написать послание для других безопасных домов, — говорит Эвелина за моей спиной. — На афишах. Коды основаны на личной информации — на любимом цвете, домашнем животном из детства и так далее.
Я не понимаю, зачем она рассказывает мне что-либо о кодах Афракционеров, пока не оборачиваюсь и не вижу знакомое выражение в ее глазах — его я видела у Джанин, когда она говорила Тобиасу, что нашла сыворотку, с помощью которой можно его контролировать — гордость.
— Умно, — говорю я. — Твоя идея?
— Да, — она пожимает плечами, но меня не одурачить. Она уж точно неравнодушна. — Я была Эрудитом прежде, чем стала Отреченной.
— О, — говорю я. — Не смогли продолжить академическую жизнь?
Она не попадается.
— Что-то в этом роде, — она останавливается. — Думаю, у твоего отца были те же мотивы.
Я почти отворачиваюсь, чтобы закончить беседу, но ее слова давят на мозг, будто она руками сжала мою голову.
— Так ты не знала? — хмурится она. — Прости. Я забыла, что члены фракций редко обсуждают свои бывшие фракции.
— Что? — спрашиваю я скрипучим голосом.
— Твой отец был рожден в Эрудиции, — отвечает она. — До смерти его родители дружили с родителями Джанин Мэтьюс. Твой отец в детстве играл с Джанин. Я видела, как в школе они передавали друг другу книги.
Я представляю себе взрослого отца, сидящего со взрослой Джанин за столом в нашем старом кафе с книгой между ними. Идея кажется такой нелепой, что я толи фыркаю, толи смеюсь. Это просто не может быть.
Хотя.
Хотя: он никогда не говорил о своей семье или о своем детстве.
Хотя: он никогда не вел себя, как человек, выросший в Отречении.
Хотя: его ненависть к Эрудитам была так сильна, что могла основываться только на личных мотивах.
— Прости, Беатрис, — говорит Эвелина. — Я не хотела бередить не затянувшиеся раны.
— Хотели, — фыркаю я.
— Что ты имеешь в виду?
— Слушайте внимательно, — говорю я, понижая голос. Я смотрю, нет ли Тобиаса за ее спиной, чтобы убедиться в том, что он нас не слышит, но вижу лишь Калеба и Сьюзан в углу на земле, передающих друг другу арахисовое масло. Тобиаса не видно.
— Я не дура, — говорю я. — Я вижу, что вы используете его. И я скажу ему это, если он сам до сих пор не догадался.
— Моя дорогая, — говорит она. — Я — его семья. Я всегда буду ей, а ты только временно.
— Да, — говорю я. — Мама его бросила, а отец избивал. Как он может предать свою кровь, свою идеальную семью?
Я ухожу и сажусь рядом с Калебом на полу, руки дрожат. Сьюзан находится теперь в другом конце комнаты, помогая Афракционеру. Он передает мне арахисовое масло. Я помню арахис в теплицах Дружелюбия. Они выращивают арахис из-за содержания в нем белка и жира, что особенно важно для Афракционеров. Я беру немного масла и ем его.
Следует ли рассказать ему о том, что узнала от Эвелины? Не хочу, чтобы он думал, что Эрудиция у него в крови. Не дам ему повода вернуться к ним.
Решаю оставить это при себе.
— Я хотел бы поговорить с тобой кое о чем, — говорит Калеб.
Я киваю, все еще пережевывая арахисовое масло.
— Сьюзан хочет повидать Отреченных, — продолжает он. — И я тоже. Еще я хочу удостовериться, что она будет в порядке. Но я не хочу оставлять тебя.
— Все нормально, — отвечаю я.
— Почему ты не идешь с нами? — спрашивает он. — Отреченные будут рады видеть тебя, я уверен.
Как и я — Отреченные не злопамятны. Но я балансирую на краю обрыва: стоит вернуться к фракции родителей, как меня тут же поглотит горе.
Я качаю головой.
— Мне надо в штаб Искренних, чтобы разобраться, что происходит, — отвечаю я. — Я схожу с ума, ничего не зная, — я улыбаюсь. — Но тебе следует пойти. Сьюзан нуждается в тебе. Ей вроде бы лучше, но ты ей все еще нужен.
— Хорошо, — Калеб кивает. — Что ж, я попробую поскорее вернуться. И, все же, будь осторожнее.
— А разве я не всегда осторожна?
— Думаю, здесь больше подойдет слово \"безумна\".
Калеб слегка сжимает мое здоровое плечо. Я облизываю масло с еще одного пальца.
Спустя несколько минут, Тобиас возникает из мужской ванной: вместо красной рубашки Дружелюбия на нем черная футболка, и мокрые волосы блестят. Наши глаза встречаются, и я понимаю, что пора уходить.
Штаб Искренних такой огромный, что способен вместить в себя целый мир. Ну, или мне так кажется.
Это широкое здание из цемента с видом на то, что когда-то было рекой. Табличка на нем гласит \"Торг Центр\" — раньше было написано \"Торговый Центр\", но большинство людей называет это место \"Морг Центр\", потому что Искренние безжалостны, но честны. Похоже, они приняли это прозвище.
Не знаю чего ожидать, ведь я никогда не была внутри. Мы с Тобиасом останавливаемся у двери и смотрим друг на друга.
— Вот и пришли, — говорит он.
Я не вижу ничего, кроме собственного отражения на стеклянной двери. Выгляжу я усталой и грязной. Впервые мне приходит в голову мысль, что мы ничего не должны делать. Мы могли бы отсидеться с Афракционерами, позволяя остальным разбираться с бедами. Были бы никем, но вместе и в безопасности.
Он до сих пор не поделился со мной своим разговором с матерью и, похоже, не собирается. Он кажется таким решительным в своем желании попасть в штаб Искренних, что я спрашиваю себя, не задумал ли он что-то без моего ведома.
Не знаю зачем, но я прохожу в дверь. Может, я думаю о том, что зайдя так далеко, мы должны узнать, что происходит. Но я подозреваю, что дело не только в информации. Я — Дивергент, а значит, я не никто, значит, не существует такого слова, как \"безопасность\", и есть вещи поважнее, чем игры в семью с Тобиасом. Очевидно, у него те же проблемы.
Коридор просторен и хорошо освещен, черный мрамор на полу тянется до лифта. Кольцо из белого камня в центре комнаты формирует символ Искренних: несбалансированные весы, намекающие на перевес правды против лжи. Комната наполнена вооруженными Бесстрашными.
Бесстрашный солдат приближается к нам с ружьем наготове, наставив дуло на Тобиаса.
— Назовите себя, — говорит она. Она молода, но не настолько, чтобы знать Тобиаса.
Остальные собираются за ее спиной. Некоторые смотрят на нас с подозрением, другие с любопытством, но, что странно, большинство узнает нас. Да, они могут знать Тобиаса, но откуда им знать меня?
— Четвертый, — произносит Тобиас и указывает на меня. — А это Трис. Оба Бесстрашные.
Глаза Бесстрашной расширились, но она не опускает свое оружие.
— Нужна помощь? — спрашивает она. Некоторые из Бесстрашных делают шаг вперед, но осторожно, будто мы представляем угрозу.
— Есть проблемы? — спрашивает Тобиас.
— Вы вооружены?
— Конечно, я вооружен. Я же Бесстрашный, не так ли?
— Руки за голову, — она произносит это грозным голосом, будто ожидает, что мы не послушаемся. Я бросаю взгляд на Тобиаса. Почему все ведут себя так, будто мы хотим напасть на них?
— Мы вошли через переднюю дверь, — говорю я медленно. — Думаете, мы бы поступили так, если бы хотели причинить вам вред?
Тобиас не оборачивается. Он только касается пальцами затылка. Через мгновение я делаю то же самое. Бесстрашные окружают нас. Один из них обыскивает Тобиаса, а другой забирает оружие из-за пояса. Третий, круглолицый мальчишка с розовыми щеками, сконфуженно смотрит на меня.
— Нож в заднем кармане, — говорю я. — Только дотронься до меня, и я заставлю тебя пожалеть об этом.
Он бормочет что-то вроде извинения. Его пальцы аккуратно достают нож, чтобы не задеть меня.
— Что происходит? — спрашивает Тобиас.
Первый солдат обменивается взглядами с остальными.
— Мне жаль, — говорит она. — Но нам приказано схватить вас, как только вы прибудете.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Перевод: Марина Самойлова, Ника Аккалаева, Маренич Екатерина, Воробьева Галина, Мартин Анна, Вероника Романова
Редактура: Анастасия Лапшина, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Они окружают нас и ведут к лифту, не надевая наручники. Несмотря на бесконечные вопросы о причинах нашего ареста, никто мне не отвечает и даже не обращает на меня внимания. В конце концов, я сдаюсь и веду себя тихо, как Тобиас.
Мы идем на третий этаж, нас заводят в маленькую комнату с полом из белого мрамора, вместо черного. Тут нет мебели, кроме лавки вдоль задней стены. Каждая фракция должна иметь камеры для нарушителей, но прежде я в них никогда не бывала. За нами закрывается дверь, щелкает замок, и мы остаемся одни. Тобиас садится на лавку и хмурится. Я меряю шагами комнату. Если бы у Тобиаса были хоть какие-то предположения о причинах ареста, он бы со мной поделился, так что я решаю воздержаться от вопросов.
Если Искренние не присоединились к Эрудитам, как сказал Эдвард, то с чего нам оказали такой странный прием? Что мы такого сделали? Если они не на стороне Эрудитов, значит единственное преступление — это быть заодно с Эрудитами. Делала ли я хоть что-то, чтобы расценить это как пособничество Эрудитам? Я прикусила нижнюю губу так сильно, что вздрогнула. Да. Я стреляла. Я стреляла в нескольких Бесстрашных, когда они находились в моделировании, но возможно Искренние об этом не знают, впрочем, даже я сама не считаю, что этого достаточно для оправдания.
— Ты можешь успокоиться? — спрашивает Тобиас. — Меня это раздражает.
— Зато меня успокаивает.
Он наклоняется вперед, опираясь локтями о колени, и смотрит между кроссовок:
— Рана у тебя на губе говорит об обратном.
Я сажусь рядом с ним и прижимаю колени к груди одной рукой, моя вторая рука свисает свободно. Он довольно долго молчит, а я все сильнее сжимаю свою руку вокруг ног. Такое чувство, что, чем я меньше, тем в большей безопасности.
— Иногда, — произносит он. — Я думаю, что ты мне не доверяешь.
— Я доверяю тебе, — говорю я. — Конечно, доверяю, как ты можешь думать иначе?
— Мне кажется, что есть что-то, что ты мне не рассказываешь. Я рассказываю тебе то, — он мотает головой. — То, что больше никому никогда не расскажу. Я вижу, что с тобой что-то происходит, но ты ничего мне об этом не говоришь.
— Так много всего произошло. Ты знаешь, о чем я, — говорю я. — И вообще, что на счет тебя? Я могу задать тебе тот же самый вопрос.
Он касается пальцами моей щеки, спускается к моим волосам. Он игнорирует мой вопрос, так же как и я его.
— Если это из-за твоих родителей, — говорит он мягко. — То скажи мне, и я тебе поверю.
Его глаза должны быть яростными, учитывая обстоятельства, но они спокойны и печальны. Это переносит меня в знакомые места, безопасные места, где признаться, что я стреляла в одного из лучших друзей, было бы легко, где я бы не боялась того, как будет смотреть на меня Тобиас, узнав об этом.
Я накрываю его руку своей:
— Да, все именно так, — говорю я слабым голосом.
— Хорошо, — произносит он и наклоняется, чтобы меня поцеловать.
В этот момент дверь открывается. Несколько людей входят друг за другом: двое Искренних с оружием, темнокожий старый мужчина — Искренний, Бесстрашная женщина, которая мне незнакома, еще Джек Кан — представитель фракции Искренность.
По нормам своей фракции, он молод для лидера — всего лишь тридцать девять, но по нормам Бесстрашных это пустяки. Эрик стал лидером Бесстрашных в семнадцать лет. И, возможно, это одна из причин, почему Бесстрашные не воспринимаются всерьез другими фракциями. Джек красив, с коротко подстриженными темными волосами, высокими скулами и живыми, раскосыми глазами, как у Тори. Несмотря на свою внешность, он не слывет обаятельным, возможно потому, что он Искренний, а они считают очарование обманом. Я доверяю ему достаточно, чтобы рассказать, что происходит, не тратя времени на любезности. Это уже кое-что.
— Мне сказали, что вы не понимаете, почему вас арестовали, — начал он. — Для меня это означает, что либо вы ложно обвиняетесь, либо хорошо притворяетесь. Единственное…
— В чем нас обвиняют? — перебиваю я.
— Он, — Джек посмотрел на Тобиаса. — Обвиняется в преступлениях против человечества. Вы обвиняетесь в том, что были его сообщником.
— Преступления против человечества? — Тобиас наконец-то говорит рассержено. Он смотрит на Джека яростным взглядом. — Это какие?
— Мы видели видеозапись нападения. Вы управляли моделированием, — отвечает Джек.
— Какие же вы видели кадры? Мы забрали все с собой, — говорит Тобиас.
— Вы взяли лишь копию. Все кадры Бесстрашных, зарегистрированные во время нападения, были отправлены на другие компьютеры по всему городу, — сказал Джек. — Мы видели, что вы осуществляли управление моделированием, и что оно было почти уничтожено прежде, чем перестало работать. Тогда вы остановились, скорее всего, согласовали свои действия, и вместе украли жесткий диск. И есть только одна возможная причина: моделирование было закончено, и вы не хотели, чтобы об этом узнали.
Я чуть не рассмеялась. Мой великий героический подвиг, единственная важная вещь, которую я когда-либо делала, была истолкована, как пособничество Эрудитам…
— Моделирование не прекратилось, — говорю я. — Это мы его остановили, вы…
Джек махнул рукой:
— Мне не интересны ваши отмазки. Правда восторжествует, когда вы оба будете допрошены под воздействием сыворотки правды.
Кристина рассказывала мне однажды о сыворотке правды. Она говорила, что самая трудная часть инициирования Искренних заключалась в ответах на личные вопросы перед всей фракцией под воздействием этой сыворотки. Мне не нужно было лезть в глубины своего сознания, чтобы понять, что сыворотка правды это последнее, чего я хочу.
— Сыворотка правды? — я мотаю головой. — Нет, ни за что.
— Вам есть что скрывать? — говорит Джек, приподнимая брови.
Я хочу сказать ему, что любой человек, даже с каплей достоинства, хочет держать некоторые вещи при себе, но я не хочу вызывать подозрения, поэтому отрицательно качаю головой.
— Тогда отлично, — он смотрит на часы. — Сейчас полдень, допрос в семь. Не стоит к нему готовиться. Вы не сможете ничего скрыть, находясь под воздействием сыворотки.
Он разворачивается на каблуках и выходит из комнаты.
— Какой приятный парень, — произносит Тобиас.
Группа вооруженных Бесстрашных сопровождает меня в ванную. Я не тороплюсь, позволяя рукам покраснеть в горячей воде, смотрю на свое отражение в зеркале: когда я была в Отречении, и мне нельзя было смотреть в зеркала, я думала, что за три месяца во внешности человека многое может измениться. Сейчас же понадобилось всего три дня, чтоб изменить меня. Я выгляжу старше. Возможно, из-за коротких волос или из-за одежды; все, что произошло, накладывает свой отпечаток. Так или иначе, я всегда думала, что буду счастлива, когда перестану быть похожей на ребенка. Но все, что я чувствую — это ком в горле. Я больше не дочь, которую знали мои родители. Они никогда не узнают меня такой, какой я стала.
Я отворачиваюсь от зеркала и толкаю дверь ногой. Когда Бесстрашные заводят меня в комнату, я задерживаюсь у дверей. Тобиас выглядит так же, как при нашей первой встрече: черная футболка, короткие волосы, строгое выражение лица. Его вид заставляет меня волноваться. Я помню, как схватила его за руку вне класса, всего на несколько секунд, то, как мы сидели вместе на скалах рядом с пропастью, и чувствую приступ тоски по тому, что было когда-то.
— Голодна? — спрашивает он и предлагает мне бутерброд со своей тарелки. Я беру его и сажусь, положив голову Тобиасу на плечо. Все, что нам остается, это сидеть и ждать, что мы и делаем. Съедаем всю еду и сидим до тех пор, пока не становится неудобно. Потом ложимся на пол рядом, наши плечи соприкасаются, и мы смотрим на какое-то пятно на белом потолке.
— Что ты боишься рассказать? — спрашивает он.
— Все, что было. Не хочу вновь проходить через это.
Он кивает. Я закрываю глаза и притворяюсь спящей. В комнате нет часов, поэтому я не могу считать минуты до допроса. Может, за временем здесь не уследишь, но я чувствую, как оно давит на меня, как неизбежно приближается час допроса, будто прижимая меня к плиткам пола. Возможно, время не ощущалось бы таким гнетущим, если бы не чувство вины — вины за то, что я знаю правду, она сокрыта так глубоко во мне, что никто не может ее увидеть, даже Тобиас. Возможно, мне не стоит бояться собственного рассказа, ведь честность приносит облегчение.
Видимо, я все-таки задремала и проснулась от звука открывающейся двери. Входят несколько Бесстрашных, и мы встаем на ноги, когда один из них произносит мое имя. Кристина проталкивается мимо других Бесстрашных и обнимает меня. Ее пальцы впиваются в рану на моем плече, и я вскрикиваю.
— Рана на плече, — говорю я. — Ой.
— О, боже! — она отпускает меня. — Прости, Трис.
Она не похожа на Кристину из моих воспоминаний, ее волосы стали короче, как у мальчишки, и кожа стала сероватого оттенка, вместо теплого коричневого. Она улыбается мне, но в ее глазах читается усталость. Я пробую улыбнуться в ответ, но волнение мешает. Кристина будет присутствовать на моем допросе. Она услышит, что я сделала с Уиллом. Она никогда меня не простит.
В том случае, если у меня не получится побороть сыворотку, чтобы скрыть правду. Это действительно то, чего я хочу? Вечно мучиться?
— Ты в порядке? Я услышала, что ты здесь и пришла проводить тебя, — говорит она, когда мы покидаем комнату с белым полом. — Я знаю, что ты не делала этого. Ты не предатель.
— Я нормально, — отвечаю я, — И спасибо тебе. Как ты?
— О, я … — она умолкает и прикусывает губу. — Кто-нибудь сказал тебе… Я имею ввиду, может, сейчас не подходящее время, но…
— Что? Что случилось?
— Ммм… Уилл погиб в нападении, — отвечает она и бросает на меня взволнованный взгляд, словно ожидая чего-то. Но чего?
О, я же не должна знать, что Уилл мертв. Я могла бы постараться притвориться, но вряд ли у меня выйдет достаточно убедительно. Лучше признать, что я уже знаю. Но я не знаю, как это можно объяснить, не раскрывая правды. Внезапно, я чувствую себя слабачкой, неужели я и правда продумываю, как получше обмануть подругу?
— Знаю, — говорю я. — Видела его на мониторах, когда была в комнате управления. Мне так жаль, Кристина.
— О, — она кивает. — Что ж, я… рада, что ты уже знала. Я не хотела рассказывать тебе новости в коридоре.
Короткий смешок. Быстрая улыбка. Все мы уже не такие, какими были раньше.
Мы заходим в лифт. Я ощущаю взгляд Тобиаса на себе, он знает, что я не видела Уилла на мониторах, и до сих пор не знал, что Уилл мертв. Я смотрю вперед и делаю вид, что от его взгляда меня не бросает в жар.
— Не волнуйся на счет сыворотки правды, — говорит Кристина. — Это просто. Под ее воздействием вы не будете понимать, что происходит. И только, когда очнетесь после, будете помнить все, что сказали. Я прошла через это, когда была ребенком. Это обычное явление в Искренности.
Другие Бесстрашные в лифте переглядываются. В обычных обстоятельствах ей наверняка бы сделали выговор за то, что она обсуждает свою старую фракцию, но сейчас необычные обстоятельства. Ни в какое другое время нашей обычной жизни ей бы не позволили сопровождать своего друга, подозреваемого в предательстве, на допрос.
— Остальные в порядке? — спрашиваю я. — Юрай, Линн, Марлен?
— Все здесь, — отвечает она. — Кроме брата Юрая, Зика, он с остальными Бесстрашными.
— Что?! — Зик, который обеспечивал мою безопасность на кабеле?
Лифт останавливается на верхнем этаже, и люди выходят друг за другом.
— Знаю, — отвечает она. — Никто не думал, что так будет.
Она хватает меня за руку и тянет к дверям. Мы спускаемся по черному мраморному коридору. Должно быть, тут легко потеряться, все выглядит совершенно одинаковым. Мы спускаемся по очередному коридору и проходим сквозь двойные двери.
Снаружи «Морг Центр» представляет собой приземистый блок с узкой приподнятой центральной частью. Внутри это трехэтажная комната с дырками вместо окон. Я вижу темное беззвездное небо над собой. Здесь мраморные полы белого цвета с символом Искренних в центре. Стены освещены рядами тусклых желтых огней, создающих ощущение, будто комната пылает. Каждый голос здесь отражается эхом.
Большинство Искренних и оставшиеся Бесстрашные уже собрались. Они сидят на многоуровневых скамьях, расположенных по периметру комнаты, но не всем хватает места, поэтому некоторые толпятся вокруг символа Искренних. В центре символа между разновесными весами стоят два стула.
Тобиас берет меня за руку, и наши пальцы переплетаются. Бесстрашные охранники ведут нас в центр комнаты, навстречу раздаются шепот и насмешки. Я замечаю Джека Кана в первом ряду многоуровневой скамейки.
Пожилой темнокожий мужчина выходит вперед, держа в руках черную коробку:
— Меня зовут Найлс, — говорит он. — Я буду вашим собеседником. Вы, — он указывает на Тобиаса. — Сделайте шаг вперед, пойдете первым.
Тобиас сжимает мою руку и затем отпускает, оставляя стоять с Кристиной на краю символа Искренних.
Найлс открывает черную коробку. Там лежат две иглы: одна для Тобиаса, вторая для меня. Так же он вытаскивает из кармана антисептик и передает Тобиасу. В Бесстрашии о таких вещах не сильно беспокоятся.
— Инъекция будет сделана в шею, — сообщает Найлс.
Слышу, как Тобиас распыляет себе на шею антисептик.
Найлс делает шаг вперед и погружает иглу в шею Тобиаса, вводя ему в вену голобоватую жидкость. В последний раз я видела иглу в шее Тобиаса, когда Джанин ввела его в новое моделирование, которое, как она считала, эффективно даже для Дивергентов. Тогда я думала, что потеряла его навсегда.
Воспоминание заставляет меня содрогнуться.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Перевод: Надя Подвигина, Катерина Мячина, Воробьева Галина, Екатерина Забродина, Вика Фролова, Андрей Кочешков, Суглобова Валентина, Маренич Екатерина, Мартин Анна
Редактура: Валентина Суглобова, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
— Я задам тебе ряд простых вопросов, пока сыворотка еще полностью не подействовала, поскольку требуется полный эффект, — говорит Найлс. — Так, как тебя зовут?
Тобиас сидит, сутулясь, с опущенной головой, такой же тяжелой для него, как и собственное тело. Он хмурится и корчится в кресле, и, сквозь стиснутые зубы, отвечает:
— Четвертый.
Может быть, невозможно лгать, находясь под сывороткой правды, но согласитесь: его зовут Четвертый, пусть это и не имя, данное ему при рождении.
— Это прозвище, — говорит Найлс. — Как твое настоящее имя?
— Тобиас, — отвечает он.
Кристина толкает меня:
— Ты знала это?
Я киваю.
— Как зовут твоих родителей?
Тобиас открывает рот для того, чтобы ответить, но затем сжимает челюсть, чтобы слова не вырвались наружу.
— Разве это важно? — спрашивает Тобиас.
Окружающие меня Искренние бормочут что-то друг другу, некоторые из них хмурятся. Я поднимаю бровь и смотрю на Кристину.
— Очень трудно не сразу отвечать на вопросы, пока действует сыворотка правды, — говорит она. — Это значит, что у него действительно сильная воля. И есть, что скрывать.
— Быть может, раньше это и не было важным, Тобиас, — говорит Найлс. — Но теперь, когда ты сопротивляешься, тебе придется ответить на вопрос. Имена родителей, пожалуйста.
Тобиас закрывает глаза.
— Эвелин и Маркус Итаны.
Фамилии — просто дополнительные средства идентификации, полезны только для предотвращения путаницы в официальных документах. Когда мы вступаем в брак, один из супругов должен взять другую фамилию, или оба должны принять новую. Тем не менее, имея возможность менять имена от семьи к фракции, мы редко вспоминаем о фамилиях.
Но каждый знает фамилию Итан. Это легко понять хотя бы по тому, какой возникает шум сразу, как Тобиас ее произносит. В Искренности все знают Маркуса, как наиболее влиятельного правительственного чиновника, и некоторые из них, должно быть, читали статью Джанин о его жестокости с сыном. И это была единственная правдивая вещь. Теперь все знают, что Тобиас и есть тот самый сын.
Тобиас Итан — мощное имя.
Найлс ждет тишины, затем продолжает.
— Итак, ты сменил фракцию, не так ли?
— Да.
— Ты перешел из Отречения в Бесстрашие?
— Да, — огрызается Тобиас. — Разве это не очевидно?
Я кусаю губы. Он должен успокоиться, он тратит слишком много энергии. Чем более неохотно он отвечает на вопрос, тем более желанно для Найлса услышать ответ.
— Одна из целей этого допроса состоит в том, чтобы определить ваши привязанности, — говорит Найлс. — Поэтому я должен спросить: почему ты перешел?
Тобиас смотрит на Найлса и держит рот на замке. Секунды проходят в полной тишине. Кажется, что, чем больше он пытается сопротивляться сыворотке, тем это труднее: к его щекам приливает кровь, дыхание ускоряется и становится тяжелее. От этого зрелища сердце сжимается у меня в груди. Подробности его детства должны оставаться с ним, если это то, чего он хочет. Искренние жестоки, принуждая, забирая его свободу.
— Это ужасно, — говорю я, обращаясь к Кристине. — Неправильно.
— Почему же? — удивляется она. — Это простой вопрос.
Я мотаю головой.
— Ты не понимаешь.
Кристина слегка улыбается мне.
— Ты, действительно, заботишься о нем.
Я слишком занята, наблюдая за тем, как Тобиас отвечает.
Найлс продолжает.
— Я должен спросить снова. Это важно, необходимо понять степень твоей верности выбранной фракции. Итак, почему ты перешел в Бесстрашие, Тобиас?
— Чтобы защититься, — говорит Тобиас. — Я перешел, чтобы защититься.
— Защититься от чего?
— От отца.
Все разговоры в комнате прекращаются; наступившая тишина страшнее недавнего бормотания. Я жду, что Найлс продолжит копать, но он не делает этого.
— Спасибо за вашу честность, — говорит Найлс. Искренние шепотом вторят ему. Вокруг меня раздается \"спасибо за вашу честность\" на все лады, и мой гнев начинает таять. Шепот будто приветствует Тобиаса, обнимает его и принимает его самую темную тайну.
Все-таки это не жестокость, скорее желание понять его мотивы. Но я не начинаю меньше бояться собственных действий под сывороткой правды.
— Ты предан своей текущей фракции, Тобиас? — спрашивает Найлс.
— Моя преданность относится ко всем, кто не поддерживает нападение на Отречение, — говорит он.
— Поговорим вот о чем, — предлагает Найлс. — Я думаю, мы должны сосредоточиться на том, что произошло в тот день. Что ты помнишь из того, что делал, являясь объектом моделирования?
— Во-первых, я не был в моделировании, — говорит Тобиас. — Это не работает.
Найлс слегка усмехается.
— Что ты имеешь в виду, говоря, что это не работает?
— Одна из определяющих характеристик Дивергентов в том, что их умы устойчивы к моделированию, — говорит Тобиас. — И я Дивергент. Так что нет, это не сработало.
Бормотание нарастает. Кристина толкает меня локтем.
— Ты тоже? — говорит она мне прямо в ухо, чтобы не нарушать тишину. — Вот почему ты была в сознании?
Я смотрю на нее. Последние несколько месяцев я боялась слова \"Дивергент\", страшась того, что кто-то может узнать, кто я такая. Но я не хочу и дальше скрываться, поэтому киваю.
Ее глаза расширяются и заполняют глазницы настолько, насколько это вообще возможно. Мне трудно понять их выражение. Шок? Страх? Трепет?
— Ты в курсе, что это значит? — интересуюсь я.
— Я слышала об этом, когда была маленькой, — шепчет она.
Определенно, трепет.
— Что-то вроде легенды, — говорит она. — Люди с особыми способностями. Вроде Тобиаса.
— Что ж, это не легенда, и в этом нет ничего страшного, — говорю я. — Когда мы осознавали, что происходит, это было очень похоже на пейзаж страха, на который мы можем оказывать влияние. Для меня так проходит любое моделирование.
— Но, Трис, — говорит она, касаясь моего плеча. — Это невероятно.
В центре зала Найлс поднимает руки, пытаясь утихомирить толпу, но тех, кто шепчется, слишком много — некоторые реагируют враждебно, некоторые с ужасом, а некоторые с тем же трепетом, что и Кристина. В конце концов, Найлс встает и кричит:
— Если вы сейчас же не успокоитесь, вам придется уйти!
Наконец, все успокаиваются. Найлс садится.
— Сейчас, — говорит он. — Когда ты сказал, что \"устойчив к моделированию\", что ты имел в виду?
— Обычно, это означает, что мы остаемся в сознании во время моделирования, — говорит Тобиас. Кажется, он переносит сыворотку правды легче, когда они затрагивают факты, а не эмоции. Не похоже, что он полностью подчинен сыворотке правды, хотя его сутулая спина и блуждающие глаза без всякого выражения говорят об обратном. — Но атаки моделирования были разные, с использованием разных видов сыворотки, одна из них работала на передатчиках большой дальности. Очевидно, на Дивергентов передатчики не подействовали вовсе, проснувшись, я все еще оставался в своем уме.
— Ты сказал, что первоначально не был в моделировании? Можешь объяснить, что это значит?
— Меня обнаружили и привели к Джанин, она ввела мне сыворотку, ориентированную на Дивергента. Во время моделирования я осознавал, что происходит, но это в любом случае оказалось бесполезно.
— Видеокадры из штаба Бесстрашных показывают, что ты находился в моделировании, — мрачно замечает Найлс. — Как ты это объяснишь?
— Когда начинается моделирование, твои глаза видят и воспринимают реальный мир, но твой мозг не осмысливает происходящее. Хотя на каком-то уровне твой мозг все еще понимает, что ты видишь и где находишься. Смысл нового моделирования в том, что он фиксирует эмоциональные реакции на внешние стимулы, — говорит Тобиас, закрывая глаза на несколько секунд. — И возвращает их, изменяя значение. Моделирование превратило моих врагов в друзей, а друзей во врагов. Я думал, что уничтожаю моделирование. На самом же деле, я получал инструкции о том, как поддерживать его работоспособность.
Кристина кивает его словам. Я чувствую себя спокойнее, когда вижу, что большинство из толпы делают то же самое. Это благодаря сыворотке правды, понимаю я. Из-за нее показания Тобиаса являются неопровержимыми.
— Мы видели видеозапись и знаем, что произошло с тобой в комнате управления, — говорит Найлс. — Но это лишь больше запутывает. Пожалуйста, расскажи нам о случившемся.
— Кто-то вошел в комнату, и я подумал, что это солдат Бесстрашных, желающий удержать меня от уничтожения моделирования. Я боролся с ней и… — Тобиас хмурится. — …она остановилась, я растерялся. Даже будь я в сознании, смятения было бы не избежать. Почему она сдалась? Почему она просто не убила меня?
Его глаза обыскивают толпу, пока не находят мое лицо. Сердце бьется где-то у меня в горле, щеки заливает румянец.
— Я до сих пор не понимаю, — говорит он мягко. — Откуда она знала, что это сработает.
Его слова отдаются в кончиках пальцев.
— Полагаю, мои противоречивые эмоции запутали моделирование, — говорит он. — А потом я услышал ее голос. Каким-то образом, это помогло побороть действие сыворотки.
Мои глаза жжет. Я стараюсь не думать о том моменте, когда решила, что он для меня потерян, когда поняла, что я умру, и единственное, чего мне хотелось — это почувствовать его сердцебиение. Теперь я стараюсь об этом не думать, едва сдерживая слезы.
— Наконец, я узнал ее, — говорит он. — Мы вернулись в комнату управления и остановили моделирование.
— Как зовут этого человека?
— Трис, — отвечает он. — Я имею в виду Беатрис Приор.
— Ты был с ней знаком до этого?
— Да.
— Как хорошо ты ее знал?
— Я был ее инструктором, — говорит он. — Теперь мы вместе.
— И заключительный вопрос, — говорит Найлс. — В Искренности, прежде чем человек принимается в общество, он должен полностью раскрыть себя. В связи со страшными обстоятельствами мы вынуждены требовать от тебя того же. Итак, Тобиас Итан, каковы твои самые глубокие сожаления?
Я осматриваю его: от потрепанных кроссовок до длинных пальцев и прямых бровей.
— Я сожалею… — Тобиас наклоняет голову и вздыхает. — Я сожалею о своем выборе.
— Каком выборе?
— Бесстрашие, — отвечает он. — Я был рожден для Отречения. Я хотел уйти из Бесстрашия, стать Афракционером. Но, когда я встретил ее… Я почувствовал, что, возможно, смогу сделать что-то большее, чем просто уйти.
Ее.
На мгновение кажется, будто я смотрю на совершенно другого человека, находящегося в теле Тобиаса, того, чья жизнь не так проста, как мне казалось. Он хотел покинуть Бесстрашие, но оставался там из-за меня. Он никогда не говорил мне об этом.
— Выбрав Бесстрашие, чтобы покинуть отца, я поступил, как трус, — говорит он. — О чем очень сожалею. Это значит, что я недостоин своей фракции, о чем буду жалеть до конца своих дней.
Я жду, что Бесстрашные начнут возмущенно кричать, зарядят в него стулом или изобьют до полусмерти. Они способны на вещи и покруче, чем это. Но они этого не делают — стоят молча, с каменными лицами, и смотрят на молодого человека, который не превратился в предателя, но никогда по-настоящему не чувствовал себя одним из них.
Мгновение мы все молчим. Я не знаю, кто сказал это первым, шепот возникает словно из ничего. — Спасибо за вашу честность, — шепчут они.
Я не повторяю за ними.
Я — единственное, что его держало во фракции, которую он хотел покинуть. Я того не стою.
Возможно, он имеет право знать.
Найлс стоит в центре комнаты с иглой в руке, свет заставляет ее сиять. Бесстрашные и Искренние ждут, что я сделаю шаг вперед и раскроюсь перед ними.
Меня не покидает мысль, что, возможно, я смогу бороться с сывороткой. Но мне до сих пор не ясно, стоит ли пытаться. Для людей, которых я люблю, было бы лучше, если бы я была честна.
Неуверенно иду к центру комнаты, пока Тобиас покидает его. Когда мы проходим мимо друг друга, он берет меня за руку и сжимает мои пальцы. После чего продолжает идти, и остаемся только я, Найлс и игла. Обрабатываю шею антисептиком, но, когда он поднимает руку со шприцом, я отступаю.
— Я предпочла бы сделать это сама, — говорю я, протягивая руку. Никогда не позволю кому-либо что-либо мне вкалывать, не после того, как Эрик ввел мне сыворотку моделирования сразу после финального теста. Конечно, мне не изменить содержимое шприца одним лишь собственноручно сделанным уколом, но так, по крайней мере, мое уничтожение в моих руках.
— Ты знаешь, как? — говорит он, вскидывая густые брови.
— Да.
Найлс отдает мне шприц. Я нахожу вену на шее, вставляю иглу и нажимаю на поршень. Укол едва ощутим, в моей крови слишком много адреналина.
Кто-то выходит вперед с мусорным ведром, и я выбрасываю в него шприц. Эффект от сыворотки чувствуется почти сразу, мою кровь заполняет свинцовая тяжесть. Я чуть не падаю на пути к стулу — Найлсу приходится взять меня за руку и подвести к нему.
Спустя несколько секунд, мой мозг продолжает молчать. О чем я думаю? Это не имеет значения. Ничто не имеет значения, кроме стула подо мной и человека напротив.
— Как тебя зовут? — спрашивает он.
Когда он задает вопрос, ответ сам слетает с моих губ.
— Беатрис Приор.
— Но ты откликаешься на Трис?
— Да.
— Как зовут твоих родителей, Трис?
— Эндрю и Натали Приор.
— Ты тоже перешла в другую фракцию?
— Да, — говорю я, и новая мысль шепотом отзывается в глубине моего сознания. Тоже? «Тоже» относится к другому, в данном случае, этот другой — Тобиас. Я хмурюсь, пытаясь представить Тобиаса, но мне трудно сформировать в своем сознании его образ. Не настолько трудно, чтобы я не смогла этого сделать, но все же. Я представляю его, а затем вижу в дюйме от себя, сидящим на точно таком же стуле, что и я.
— Ты покинула Отречение и выбрала Бесстрашие?
— Да, — отвечаю я, но на этот раз «да» получается более лаконичным. Причина этого мне не ясна.
— Почему ты перешла?
Вопрос сложнее, но я, тем не менее, знаю ответ. «Я была недостаточно хороша для Отречения» — вертится на кончике языка, но на смену этому приходит другое признание: «Я хотела быть свободной». И тот, и другой вариант правдив. Я хочу назвать оба. Сжимаю подлокотники, пытаясь вспомнить, где я и что делаю. Меня окружают люди, но я не знаю, зачем они здесь.
Напрягаюсь так, словно вот-вот вспомню ответ на вопрос теста, но он ускользает от меня. Тогда я закрываю глаза и пытаюсь представить страницу учебника с правильным ответом. Попытка длится несколько секунд, но ничего не выходит; не получается вспомнить.
— Я была недостаточно хороша для Отречения, — признаюсь я. — И хотела быть свободной. Поэтому выбрала Бесстрашие.
— Почему ты была недостаточно хороша?
— Потому что я была эгоисткой, — отвечаю я.
— Ты была эгоисткой? Не продолжаешь быть ею?
— Конечно, продолжаю. Моя мать говорила, что все эгоистичны, — говорю я. — Но я стала менее эгоистичной в Бесстрашии. Я нашла там людей, ради которых готова сражаться. Даже умереть.
Собственный ответ меня удивляет, но почему? Я поджимаю губы. Потому что это правда. Если я говорю об этом здесь, то сказанное должно быть правдой.
Эта мысль — недостающее звено в логической цепочке. Я здесь для проверки на детекторе лжи. Все, что я говорю, правда. Я чувствую, как по шее скатываются капельки пота.
Проверка на детекторе лжи. Сыворотка правды. Я должна помнить об этом. Будучи честной, слишком легко заблудиться.
— Трис, ты не могла бы рассказать о том, что произошло в день нападения?
— Я проснулась, — говорю я. — Все оказались в моделировании. Я подыгрывала до тех пор, пока не отыскала Тобиаса.
— Что произошло после того, как вас с Тобиасом разделили?
— Джанин пыталась убить меня, но моя мать меня спасла, раньше она была Бесстрашной, поэтому знала, как пользоваться оружием, — мое тело стало еще тяжелее, но холод ушел. Я чувствую, как что-то буквально застряло у меня в груди, что-то похуже, чем печаль, хуже, чем сожаление.
Я знаю, что будет дальше. Моя мать умерла, и я убила Уилла, я застрелила его, прикончила.
— Она погибла, отвлекая Бесстрашных солдат, чтобы я смогла спастись, — продолжаю я.
Некоторые из них преследовали меня и были убиты. Но в этом зале есть Бесстрашные, Бесстрашные вокруг меня, я убила некоторых из Бесстрашных и не должна говорить об этом.
— Я продолжала бежать, — говорю я. — И…— Уилл побежал следом за мной. И я убила его. Нет, нет. Я чувствую пот под волосами.
— …я нашла брата и отца, — мой голос напряжен. — Мы разработали план, как уничтожить моделирование.
Край подлокотника врезается мне в ладонь. Я недоговариваю. Это, несомненно, можно считать обманом.
Я воевала с сывороткой правды, и на краткий миг мне удалось победить.
Я должна чувствовать себя победителем, но вместо этого ощущаю тяжесть от того, что снова вынуждена бороться с собой.
— Проникнув в Бесстрашие, мы с отцом направились в комнату управления. Он отбивался от Бесстрашных солдат и пожертвовал своей жизнью, — говорю я. — Я добралась до комнаты управления, там был Тобиас.
— Тобиас сказал, что ты сражалась с ним, но внезапно перестала. Зачем ты это сделала?
— Я поняла, что одному из нас придется убить другого, — говорю я. — И не хотела его убивать.
— Ты сдалась?
— Нет! — я сжимаю руки и качаю головой. — Нет, не совсем. Я вспомнила, как поступила в пейзаже страха в Бесстрашии… в моделировании женщина потребовала, чтобы я убила свою семью, и я дала ей выстрелить в меня. Тогда это сработало. Я думала… — я ущипнула себя за переносицу. У меня разболелась голова, я теряю контроль, мысли становятся словами. — Я была взбешена, но все, о чем я могла думать — это то, что я что-то чувствую к нему, а у него больше нет сил. Я не могла убить его и решила рискнуть.
Я смаргиваю слезы.
— Так ты никогда не была под действием моделирования?
— Нет.
Я прижимаю руки к глазам, смахивая слезы, чтобы те не скатились на щеки, где каждый сможет их увидеть.
— Нет, — говорю я еще раз. — Нет, я Дивергент.
— Хотелось бы уточнить, — продолжает Найлс. — Ты говоришь, что чуть не погибла от рук Эрудитов… отправилась в Бесстрашие… и уничтожила моделирование?
— Да, — отвечаю я.
— Полагаю, я выражу общее мнение, — говорит он. — Когда скажу, что ты заслуживаешь называться Бесстрашной.
Откуда-то слева раздаются крики, и я вижу пятна кулаков в темном пространстве зала. Моя фракция приветствует меня.
Но они ошибаются, я не храбрая, не храбрая, я застрелила Уилла и не могу признаться в этом, я даже не способна этого признать.
— Беатрис Приор, — говорит Найлс. — Каковы твои глубочайшие сожаления?
О чем я жалею? Я не жалею о том, что выбрала Бесстрашие, или о том, что оставила Отречение. Я даже не жалею о том, что застрелила охранников на пути к комнате управления, потому что пройти через них было жизненно важно.
— Я жалею…
Мои глаза оставляют лицо Найлса, скользят по комнате и останавливаются на Тобиасе. Он не выражает никаких эмоций, губы сжаты в одну линию, взгляд пустой. Его руки, скрещенные на груди, так сильно напряжены, что костяшки пальцев побелели. Рядом с ним стоит Кристина. Грудь сдавливает, я не могу дышать.
Я должна им сказать. Должна сказать.
— Уилл, — говорю я. Звук получается таким, будто у меня перехватило дыхание, будто его имя вырвалось прямо из моего сердца. Назад пути нет.
— Я застрелила Уилла, — признаюсь я. — Когда он находился в моделировании. Я убила его. Он собирался убить меня, но я убила его первой. Своего друга.
Уилл — со складкой между бровями, с зелеными глазами, как сельдерей, и способностью проговорить манифест Бесстрашия по памяти. Я чувствую боль в животе, она настолько сильна, что вызывает стон. Мне больно помнить его. Больно каждой частичкой собственного существа.
И есть что-то еще, что-то хуже, чего я раньше не понимала. Я была готова скорее умереть, чем убить Тобиаса, но, стреляя в Уилла, я не о чем таком не думала. Решение убить Уилла пришло ко мне в доли секунды.
Ощущаю себя голой. До тех пор, пока мои секреты не были раскрыты, я и не подозревала, что они — моя броня; теперь каждый видит меня такой, какая я есть на самом деле.
— Спасибо за вашу честность, — говорят они.
Но Кристина и Тобиас стоят молча.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Перевод: Маренич Екатерина, Катерина Мячина, Валентина Суглобова, Андрей Кочешков, Вика Фролова, Воробьева Галина, Мартин Анна
Редактура: Елена Губаренко, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Я встаю со стула. Головокружение, бывшее еще минуту назад, прошло — сыворотка вышла из крови. Толпа отступает, и я ищу дверь. Убегать не в моих правилах, но на этот раз я слишком хочу сбежать от произошедшего.
Все, за исключением Кристины, начинают выходить из комнаты. Она стоит там, где я оставила ее, руки ее сжаты в кулаки, но того гляди разожмутся. Ее глаза встречаются с моими, но взгляд не фокусируется на мне. Слезы наполняют ее глаза, но она так и не начинает плакать.
— Кристина, — говорю я, но единственные слова, пришедшие в голову — «мне, правда, так жаль» — прозвучали бы, как оскорбление, а не извинение. Извинение уместно, когда вы кого-то ударили локтем или перебили в разговоре. Я же испытываю нечто большее, чем просто сожаление.
— У него был пистолет, — говорю я. — Он собирался меня застрелить. Он был в моделировании.
— Ты убила его, — говорит она. Ее слова звучат весомее, чем обычно, словно увеличились у нее во рту перед тем, как она их произнесла. Несколько секунд Кристина смотрит на меня так, словно не узнает, а затем отворачивается.
Девочка помладше с таким же цветом кожи и ростом берет ее за руку — младшая сестра Кристины. Я видела ее в День посещений, тысячу лет назад. Сыворотка правды заставляет их фигуры расплываться, а, быть может, всему виной слезы, выступившие у меня на глазах.
— Ты в порядке? — спрашивает Юрай, выходя из толпы и касаясь моего плеча. Я не видела его с момента атаки, но не нахожу в себе сил даже на приветствие.
— Да.
— Эй, — он сжимает мое плечо. — Ты сделала то, что должна была, не так ли? Чтобы спасти нас от Эрудитов и рабства. Со временем она поймет. Когда горе утихнет.
У меня нет сил даже на то, чтобы просто кивнуть. Юрай улыбается мне и уходит. Некоторые Бесстрашные задевают меня, бормочут слова, похожие на благодарность, комплименты или одобрение. Другие обходят меня, щурясь и бросая подозрительные взгляды.
Тела в черном сливаются в единое пятно. Я пуста. Все вышло наружу.
Тобиас стоит рядом со мной. Я готовлюсь к его реакции.
— Мне вернули оружие, — говорит он, отдавая мой нож.
Я пихаю его в задний карман, не глядя Тобиасу в глаза.
— Мы можем поговорить об этом завтра, — тихо предлагает он. С Тобиасом тишина опасна.
— Хорошо.
Он скользит рукой по моим плечам. Моя рука находит его бедра, и я притягиваю его к себе.
Я крепко обнимаю его, пока мы вместе идем к лифту.
Он находит для нас две койки где-то в конце коридора. Наши головы лежат в нескольких сантиметрах друг от друга, мы молчим.
Убедившись, что он спит, выскальзываю из-под одеяла и прохожу по коридору мимо десятков спящих Бесстрашных. Нахожу дверь, ведущую к лестнице.
Пока поднимаюсь, шаг за шагом, мои мышцы начинают гореть, легкие сражаются за воздух, и я впервые за целые сутки чувствую облегчение.
Может быть, я хорошо бегаю по ровной поверхности, но ходьба вверх по лестнице совсем другое дело. Оказавшись на двенадцатом этаже, пытаюсь восстановить дыхание и массирую бедро, которое свело во время подъема. Улыбаюсь, чувствуя боль в ногах и груди. Использование боли для облегчения боли. Бессмыслица.
Достигнув восемнадцатого этажа, чувствую себя так, словно мои ноги превратились в жидкость. Волочусь в комнату, где меня допрашивали. Сейчас она пуста, но скамейки, как в амфитеатре, все еще там, и стул, на котором я сидела, тоже. Луна сияет за дымкой облаков.
Я кладу руки на спинку стула. Он простой: деревянный, немного скрипучий. Как странно, что нечто настолько простое смогло сыграть столь важную роль в моем решении погубить одни из самых важных для меня отношений и навредить другим.
Плохо не столько то, что я убила Уилла, а то, что я не сумела достаточно быстро принять другое решение. Сейчас я должна жить с тем, что все будут меня осуждать, помимо меня самой, и с осознанием того, что ничто — даже я сама — больше не будет прежним.
Искренний воспевает правду, но он никогда не признается, чего это стоит.
Край стула врезается в ладонь. Я сжала его сильнее, чем думала. Смотрю на него в течение секунды, затем поднимаю и, держа за ножки, закидываю себе на здоровое плечо. Ищу край комнаты, где были бы ступеньки или лестница, что-нибудь, что помогло бы мне подняться. Все, что я вижу, это скамейки, возвышающиеся высоко над полом.
Подхожу к самой высокой скамье и поднимаю стул над головой. Он едва касается выступа одного из окон. Я прыгаю, толкая стул вперед, и он скользит по карнизу. Плечо болит — мне, правда, не стоит напрягать свою руку, но у меня свое мнение по этому поводу.
Я прыгаю, хватаюсь за выступ и подтягиваюсь, руки трясутся. Забрасываю ногу и тащу себя вверх, забираясь на выступ. Оказавшись наверху, целую минуту просто сижу, вдыхая и выдыхая воздух.
Я стою на выступе под аркой, которая раньше была окном, и смотрю на город. Мертвая река петляет вокруг здания и исчезает. Мост, выкрашенный красной краской, возвышается над грязью. На другой его стороне располагаются здания, многие из них пусты. Трудно поверить, что когда-то в городе проживало достаточно людей, чтобы их заполнять.
На секунду позволяю себе вернуться в воспоминание о допросе. Отсутствующее выражение на лице Тобиаса, его злость, подавляемая лишь из-за моего присутствия. Пустой взгляд Кристины. Шепот \"Спасибо за вашу честность\". Мое признание никак не отразилось на них.
Я хватаю стул и швыряю его над выступом. Из моего рта вырывается слабый вскрик. Он вырастает в крик, который превращается в вопль, и затем я стою на выступе, крича, пока стул летит к земле, крича, пока мое горло не начинает гореть. Стул падает на землю, рассыпаясь, как хрупкие кости скелета. Сажусь на выступ, прислоняюсь к оконной раме и закрываю глаза.
Я думаю об Але.
Мне интересно, как долго Ал стоял на краю до того, как бросится в Яму Бесстрашных.
Он, должно быть, стоял там в течение долгого времени, составляя список всех ужасных вещей, которые он сделал: одной из них была угроза моей жизни. И другой список — всех хороших, героических, храбрых вещей, которые он не сделал, после чего он решает, что устал. Устал не только от жизни, но и от существования. Устал быть Алом.
Я открываю глаза и смотрю на едва различимые останки стула на тротуаре. Впервые чувствую, что понимаю Ала. Я устала быть Трис. Я совершила множество ужасных вещей. Я ничего не могу изменить, они стали моей частью. По большому счету, они, похоже, единственное, чем я являюсь.
Наклоняюсь вперед, высовываюсь наружу, держась за окно. Еще несколько дюймов и мой вес потянет меня к земле, я не смогу этому препятствовать.
Но не могу сделать этого. Мои родители погибли из любви ко мне. Моя смерть без уважительной причины была бы худшим способом отблагодарить их за эту жертву, независимо от того, что я сделала.
— Пусть вина научит тебя, как вести себя в следующий раз, — сказал бы мой отец.
— Я люблю тебя. Несмотря ни на что, — сказала бы моя мать.
Часть меня хотела бы выжечь их из моей памяти, чтобы мне никогда не пришлось их оплакивать. Но другая моя часть боится той, кем бы я стала без них.
Когда я вталкиваю себя обратно на выступ, в глазах мутно от слез.
Я возвращаюсь в кровать ранним утром, Тобиас уже проснулся. Он разворачивается и идет к лифтам, я следую за ним, так как знаю, что он этого хочет. Мы стоим в лифте, бок о бок. Я слышу звон в ушах.
Лифт опускается на второй этаж, и меня начинает трясти. Дрожь рождается в ладонях, переходит к рукам и груди, пока маленькие мурашки не проходят через все мое тело, я ничего не могу с этим поделать. Мы стоим между лифтами прямо над другим символом Искренности — неравными весами. Символ, изображенный на середине его спины.
Долгое время он не смотрит на меня — стоит, скрестив руки и опустив голову, до тех пор, пока я не ощущаю, что больше не могу так стоять, пока не чувствую, что вот-вот закричу. Я должна что-нибудь сказать, но не знаю что. Я не могу извиниться, потому что я говорила только правду, я не могу поменять правду на ложь и не готова оправдываться.
— Ты не сказала мне, — замечает он. — Почему?
— Потому что я не… — я трясу головой. — Не знала, как.
Он хмурится.
— Это довольно легко, Трис.
— О да, — говорю я, кивая. — Это так просто. Все, что нужно сделать, это зайти к тебе и сказать: \"Кстати, я застрелила Уилла, и теперь чувство вины разрывает меня на куски, ну, что там с завтраком?\" Так? Так?! — вдруг этого становится слишком много, слишком много, чтобы выдержать. Слезы заполняют мои глаза, и я кричу: — Почему бы тебе не попробовать убить одного из своих лучших друзей, а затем бороться с последствиями?
Я прикрываю лицо руками. Не хочу, чтобы он снова видел меня рыдающей. Он прикасается к моему плечу.
— Трис, — говорит он, на этот раз очень осторожно. — Мне очень жаль. Я не должен делать вид, что понимаю. Я просто имел в виду, что… — некоторое время он собирается с мыслями. — Я хочу, чтобы ты мне доверяла и могла рассказывать вещи, подобные этой.
\"Я доверяю тебе\" — хочется сказать, но это неправда — я не готова позволить ему любить меня, вопреки всем ужасным вещам, что я совершила. Я никому этого не позволю, это не его проблема, а моя.
— Я имею в виду, — говорит он. — Например, о том, что ты чуть не утонула в баке с водой, мне пришлось узнать от Калеба. Тебе не кажется, что это немного странно?
Как раз тогда, когда я собиралась извиниться.
С силой вытираю щеки пальцами и смотрю на него.
— Кое-что кажется мне куда более странным, — признаюсь я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Например, узнать, что якобы умершая мать твоего парня все еще жива. Или услышать о его планах присоединиться к Афракционерам, о чем он так же никогда не упоминал.
Он убирает руку с моего плеча.
— Не притворяйся, будто это лишь моя проблема, — прошу я. — Если я не доверяю тебе, значит, и ты мне не доверяешь.
— Мне казалось, что, в конечном счете, мы все равно к этому придем, — говорит он. — Я обязан рассказать тебе все прямо сейчас?
Чувствую себя такой расстроенной, что на протяжении нескольких секунд просто молчу. Мои щеки горят.
— О Боже, Четвертый! — огрызаюсь я. — Ты не хочешь рассказывать все сразу, но я должна сказать тебе все прямо сейчас. Разве ты не видишь, как это глупо?
— Во-первых, не используй это имя, как оружие, — говорит он, указывая на меня. — Во-вторых, я не планировал присоединяться к Афракционерам, я просто думал об этом. Если бы я принял решение, тогда было бы, о чем говорить. И, в-третьих, если бы ты действительно собиралась рассказать мне об Уилле — это совсем другое дело, но ты, очевидно, даже не планировала.
— Я рассказала тебе о Уилле! — напоминаю я. — Это была не сыворотка правды, это была я. Рассказать об этом было моим собственным желанием.
— О чем ты говоришь?
— Я знала, что нахожусь под действием сыворотки. Я могла солгать, скрыть от тебя. Но я этого не сделала, потому что решила, что ты заслуживаешь знать правду.
— Ничего себе способ! — говорит он, хмурясь. — Перед сотней людей! Как откровенно!
— О, так теперь требуется особая обстановка для правды? — я поднимаю брови. — В следующий раз следует заварить чай и убедится, что все в порядке с освещением, так что ли?
Тобиас издает звук, говорящий о том, что он расстроен, и отворачивается, отступая на несколько шагов. На его щеках выступают пятна. Никогда не видела, чтобы он настолько менялся в лице.
— Иногда, Трис, — говорит он тихо. — Быть с тобой очень непросто, — и отворачивается.
Хочу признаться ему, что знаю, как это нелегко, и что если бы не он, я не пережила бы прошедшую неделю. Но продолжаю молча смотреть на него, чувствуя биение собственного сердца где-то у себя в ушах.
Я не могу сказать ему, что он мне нужен. Мне не следует в нем нуждаться… особенно сейчас, мы не должны нуждаться друг в друге, ведь, кто знает, сколько времени каждый из нас продержится во время войны?
— Мне очень жаль, — говорю я, весь мой гнев ушел. — Мне следовало быть честной.
— И это все? Все, что ты хочешь мне сказать? — он хмурится.
— Что еще ты хочешь услышать?
Он только качает головой.
— Ничего, Трис. Ничего.
Смотрю, как он уходит. Внутри возникает пустота, она расширяется так быстро, что вот-вот разорвет меня на части.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Перевод: Марина Самойлова, Ника Аккалаева, Маренич Екатерина, Воробьева Галина, Мартин Анна, Вероника Романова
Редактура: Анастасия Лапшина, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
— Эй, какого черта ты здесь делаешь? — голос звучит требовательно.
Сижу на матрасе в одном из холлов. Я приехала сюда, чтобы что-то сделать, но забыла, что именно, поэтому просто сижу. Поднимаю глаза: Линн, с которой мы впервые встретились в лифте одного из зданий в Хэнкоке (тогда она отдавила мне все ноги), стоит передо мной с приподнятыми бровями. Ее волосы отрастают: они все еще довольно коротки, но хотя бы череп не видно.
— Что? — говорю я. — Просто сижу.
— Ты смешна, вот что, — вздыхает она. — Лучше занимайся глупостями в обществе друзей. Ты была Бесстрашной и тебе это нравилось. Ты зарабатываешь нам плохую репутацию среди Искренних.
— Что не так?
— Ты делаешь вид, что не замечаешь нас.
— Просто выполняю пожелание Кристины.
— Кристина, — фыркает Линн. — Влюбленный щенок. Люди умирают. Так всегда бывает во время войны. Она должна это понимать.
— Да, умирают, но не всегда от рук твоей лучше подруги.
— Без разницы, — Линн вздыхает и нетерпеливо добавляет. — Пойдем.
Не вижу причины для отказа и, поднявшись, следую за ней. Девушка быстро шагает по лабиринту коридоров, я едва поспеваю.
— Где твой чокнутый парень? — спрашивает она.
Морщусь, будто съела что-то кислое:
— Он не чокнутый.
— Да неужели, — Линн усмехается.
— Я не знаю, где он.
Она пожимает плечами:
— Что ж, ты можешь занять место и для него. Мы пытаемся забыть тех Бесстрашно-Эрудированных внебрачных детей и вновь сплотиться.
— Бесстрашно-Эрудированные внебрачные дети, ха, — я смеюсь.
Она открывает дверь, и мы оказываемся в большой, просторной комнате, которая напоминает мне площадку в строящемся доме. Это и неудивительно: черные этажи и огромный белый символ в центре комнаты, большая часть которой занята двухъярусными кроватями. Бесстрашные мужчины, женщины и дети всюду, и в поле зрения нет ни единого Искреннего.
Линн ведет меня налево между рядами коек и останавливает взгляд на мальчике, сидящем на одной из них. Он на несколько лет моложе, чем мы, и пытается развязать узел на своих шнурках.
— Гек, — говорит она. — Тебе необходимо найти другую койку.
— Что? Ну, уж нет, — говорит он, не поднимая взгляда. — Я не переберусь снова, просто потому, что ты хочешь всю ночь болтать с одним из своих глупых друзей.
— Она не моя подруга, — подхватывает Линн. Я почти смеюсь, она права. Первое, что она сделала, когда мы познакомились, это оттоптала все пальцы на моих ногах. — Гек, это Трис. Трис, это мой младший брат, Гектор.
При звуке моего имени его голова вздрагивает, он смотрит на меня с открытом от удивления ртом.
— Рада с тобой познакомиться, — говорю я.
— Ты Дивергент, — отвечает он. — Моя мама сказала держаться от тебя подальше, потому что ты опасна.
— Да, она большой и страшный Дивергент, и она собирается взорвать твою голову одной лишь силой мысли, — говорит Линн, ткнув его указательным пальцем в лоб. — Не говори мне, что действительно веришь во все эти детсадовские бредни.
Он краснеет и хватается за вещи из груды рядом с кроватью. Я чувствую себя неуютно из-за того, что прогоняю его, но лишь до тех пор, пока не вижу, как он бросает свои вещи вниз, через несколько коек. Ему не придется далеко уходить.
— Я имею на это право? — спрашиваю я. — В смысле, спать здесь.
— Да, — усмехает Линн. — Гек заслуживает того, чтобы его выперли. Он назвал Зика предателем на глазах у Юрая. Так нельзя. Думаю, на нем сказывается Искренность. Он чувствует, что вправе говорить, что вздумается. Эй, Мааар!
Марлен высовывает голову из-за кровати и улыбается мне, обнажая зубы.
— Эй, Трис! — говорит Марлен. — Добро пожаловать. Что такое, Линн?
— Ты можешь заставить младших девчонок дать нам что-нибудь из вещей? — уточняет Линн. — Не все, хоть что-нибудь. Джинсы, нижнее белье, возможно, запасную пару обуви?
— Конечно, — говорит Марлен.
Кладу нож рядом с нижней койкой.
— Что за \"детсадовские бредни\"? — спрашиваю я.
— Дивергент. Люди с особыми умственными способностями? Да ну, — она пожимает плечами. — Я знаю, ты в это веришь, но я — нет.
— Тогда каким образом ты объяснишь мою устойчивость к моделированию? — интересуюсь я. — Или возможность ему сопротивляться?
— Думаю, лидеры выбирают случайных людей и меняют моделирование под них.
— Зачем им это?
Она машет рукой перед моим лицом.
— Ты так увлечена, волнуясь о Дивергентах — прямо, как моя мама — что забываешь волноваться о делишках лидеров. Это, просто напросто, разные способы контроля над сознанием.
Она избегает смотреть мне в глаза, выводя носком туфли круги по мраморному полу. Интересно, помнит ли Линн, как находилась под контролем? Во время атаки моделирования. Я была так сосредоточена на том, что случилось с Отреченными, что чуть не забыла о произошедшем с Бесстрашными. Сотни Бесстрашных, очнувшись, обнаружили на себе черную метку убийц, а ведь они этого не выбирали. Решила не спорить. Если ей хочется верить в заговор правительства, не думаю, что смогу ее переубедить. Чтобы понять, необходимо испытать на себе.
— Я принесла одежду, — говорит Марлен, подходя к нашей койке. У нее в руках стопка черной одежды ее размера, которую она с гордостью предлагает мне. — Я даже заставила твою сестру дать мне платья, Линн. Она принесла три.
— У тебя есть сестра? — спрашиваю я.
— Да, — отвечает Линн. — Ей восемнадцать. Она была в том же инициированном классе, что и Четвертый.
— Как ее зовут?
— Шона, — отвечает она. Затем смотрит на Марлен. — Я говорила, что никому не нужны платья, но ты, как обычно, совсем меня не слушаешь.
Я помню Шону. Она была одной из тех, кто ловил меня при спуске по кабелю.
— Думаю, в платье легче бороться, — говорит Марлен, вскидывая подбородок. — Это дает больше свободы ногам. И пока ты вышибаешь из кого-то дерьмо, твое нижнее белье едва ли кого-то действительно беспокоит.
Линн продолжает молчать, словно соглашаясь с ней, но не находя сил в этом признаться.
— Что там о нижнем белье? — любопытствует Юрай, обходя койку. Марлен бьет его по руке, — Некоторые собираются сегодня в здание Хэнкок, — сообщает Юрай. — Вы тоже должны пойти. Мы уходим в десять.
— Кабель? — спрашивает Линн.
— Нет. Наблюдение. Мы узнали о сторожевой башне Эрудитов, огни горят всю ночь, сможем позаглядывать в окна. Посмотрим, что они делают.
— Я пойду, — вызываюсь я.
— Я тоже, — поддерживает Линн.
— Что? Ох, я тоже с вами, — говорит Марлен, улыбаясь Юраю. — Собираюсь раздобыть еды. Хочешь пойти?
— Конечно, — отзывается он.
Марлен машет на прощание, и они уходят. Раньше она подпрыгивала при ходьбе, теперь ее шаги более гладкие… возможно, более элегантные, но теперь в девушке не хватает той детской радости, что я привыкла в ней видеть. Интересно, что она сделала, когда была под воздействием моделирования?
Линн кривится.
— Что с тобой? — спрашиваю я.
— Ничего, — огрызается она и мотает головой. — В последнее время они только и делают, что болтаются вдвоем.
— Это всего лишь значит, что он нуждается в друзьях, — замечаю я. — И в Зике в том числе.
— Да. Это был настоящий кошмар. Сейчас он рядом, а на следующий день его уже нет… — она вздыхает. — Неважно, как долго ты воспитываешь в человеке смелость, ты не узнаешь, все ли получилось до тех пор, пока не произойдет что-то действительно серьезное.
Ее взгляд останавливается на мне. Я никогда раньше не замечала, какие странные у нее глаза: золотисто-карие. И теперь, когда ее волосы немного отрасли, и голова не перетягивает на себя все внимание, я замечаю ее аккуратный нос, полные губы… она изумительно красива, пока не ведет себя раздражающе. Завидую ей, но думаю, сама она свою внешность просто ненавидит. Наверное, поэтому и побрила голову.
— Ты смелая, — замечает она. — Я могла бы не говорить, ведь ты и сама все знаешь, но хочется, чтобы ты услышала мое мнение на этот счет.
Она сделала мне комплимент, а я чувствую себя так, будто меня ударили чем-то тяжелым.
— Не пугайся, — добавляет она.
Несколькими часами позже, после обеда и короткого сна, я сижу на краю своей кровати и перебинтовываю плечо. Я сняла футболку и осталась в топе. Здесь много Бесстрашных, они сидят на своих кроватях и смеются над чьими-то шутками. Я как раз заканчиваю закреплять бинт, когда слышу особенно громкий смех. Юрай с Марленой на плече кидается в проход между койками и сбрасывает ее с себя. Она улыбается мне, ее лицо покраснело.
Линн, сидящая на соседней кровати, раздраженно фыркает:
— Не понимаю, как можно флиртовать, когда вокруг такое.
— Это его способ отвлечься, а не ходить все время хмурым, — замечаю я, стараясь дотянуться рукой через плечо и закрепить бинт на коже. — Возможно, ты могла бы у него поучиться.
— Кто бы говорил, — отвечает она. — Ты вечно ходишь угрюмая. Беатрис Приор, Королева Трагедий.
Я встаю и ударяю ее кулаком в руку, сильнее, чем просто в шутку, но мягче, чем, если бы хотела причинить ей вред:
— Заткнись.
Не глядя в мою сторону, она отталкивает меня в сторону кровати.
— Я не выполняю указания Стиффа.
Замечаю ее поджатые губы и перестаю ухмыляться.
— Готова идти? — уточняет Линн.
— Куда вы собрались? — спрашивает Тобиас, пробираясь между кроватями и останавливаясь в проходе рядом со мной. У меня мгновенно пересыхает во рту. Мы не разговаривали весь день, и я не знаю, чего ожидать. Появилась ли неловкость, или все как раньше?
— На вершину здания Хэнкок, следить за Эрудитами, — отвечает Линн. — Хочешь с нами?
Тобиас смотрит на меня:
— Нет, мне необходимо кое о чем позаботиться. Будь осторожна.
Я киваю. Мне известно, почему он не хочет идти: Тобиас старается избегать высоты настолько, насколько это возможно. Он прикасается к моей руке, продлевая прикосновение на несколько секунд. Я напряжена, он не прикасался ко мне со времени нашей ссоры. Тобиас убирает руку.
— Увидимся позже, — бормочет он. — Не делай глупостей.
— Спасибо за доверие, — мрачно отвечаю я.
— Ты не так меня поняла, — говорит он. — Я хотел сказать не дай другим наделать глупостей. К тебе они прислушаются.
Тобиас наклоняется ко мне, собираясь поцеловать, но меняет свое решение. Избегая его взгляда, бегу вслед за Линн.
Мы идем по коридору в сторону лифта. Некоторые Бесстрашные оставляют метки на стенах в виде цветных квадратов. Центр Искренних для них, как лабиринт, в котором они учатся ориентироваться. Я знаю, как можно добраться до основных мест: до спальных комнат, в столовую, холл, комнату для допросов.
— Почему все покинули центр Бесстрашных? — спрашиваю я. — Ведь предателей там нет, не так ли?
— Все верно, они в центре Эрудитов. Мы ушли, потому что центр Бесстрашия напичкан видеокамерами, — отвечает Линн. — Эрудиты смогут получить к ним доступ, а поиск камер занял бы целую вечность, так что мы решили, что лучше просто уйти.
— Умно.
— Мы пользуемся моментом.
Линн нажимает кнопку первого этажа. Я смотрю на наши отражения в зеркальных дверях: она выше меня всего на несколько дюймов, и, хотя ее фигура скрыта за мешковатыми рубашкой и брюками, я уверена — ее тело очень гибкое, как и полагается.
— Что? — спрашивает она, хмурясь.
— Почему ты побрила голову?
— Инициация, — отвечает она. — Я люблю Бесстрашие, но Бесстрашные парни во время инициации не воспринимают Бесстрашных девчонок, как угрозу. Я решила это изменить. Мне показалось, что если я перестану выглядеть как девчонка, парни перестанут смотреть на меня как на пустое место.
— Ты недооцениваешь, какую угрозу можешь представлять.
— Да, и что? Становиться слабой всякий раз, как надвигается опасность? — Линн закатывает глаза. — Думаешь, во мне нет ни капли гордости?
— Я думаю, Бесстрашие ошибочно отвергает хитрость, — признаюсь я. — Не всегда стоит показывать людям, насколько ты сильна.
— Может, тебе самое время переодеться в синее? — отвечает она. — Раз уж ты собираешься поступать, как Эрудиты.
Выскальзываю из лифта прежде, чем сказать что-то, о чем пожалею. Линн быстро прощает, но также быстро заводится, как и большинство Бесстрашных.
Несколько вооруженных Бесстрашных ходят взад-вперед перед дверью, следя за порядком. Прямо перед ними стоит небольшая группа подростков-Бесстрашных, включая Юрая, Марлен, сестру Линн — Шону, и Лорен, которая во время инициации учила новоиспеченных Бесстрашных тому, чему Четвертый учил перебежчиков из фракций. При каждом движении головы ее ухо блестит — все оно проколото сверху донизу. Линн останавливается, и я невольно наступаю ей на пятку. Она ругается.
— Ты очаровательна, — замечает Шона, улыбаясь. Они не сильно похожи, за исключением разве что каштановых волос, но Шона ниже, примерно с меня ростом.
— Да, это моя цель: быть очаровательной, — отвечает Линн.
Шона кладет руки Линн на плечи. Странно видеть Линн с сестрой, вообще видеть Линн с кем-либо. Шона замечает меня, улыбка сползает с ее лица. Она смотрит настороженно.
— Привет, — говорю я, мне больше нечего сказать.
— Здравствуй, — отвечает она.
— О Боже, мама и тебе сказала, да? — Линн закрывает лицо руками.
— Линн, хоть иногда держи свой рот на замке, — огрызается Шона, не сводя с меня глаз. Она смотрит так, будто ждет, что я вот-вот атакую, видимо, силой мысли.
— О! — восклицает Юрай, приходя мне на выручку. — Трис, ты знаешь Лорен?
— Да, — отвечает Лорен до того, как я успеваю хоть что-нибудь сказать. Ее голос четкий и чистый, будто она тщательно проговаривает каждый звук. — Она была в моем страхе, практикуясь во время инициации. Так что, полагаю, она знает меня даже лучше, чем должна.
— Правда? Я думал Четвертый испытывал свои страхи, — признается Юрай.
— Он бы этого никому не позволил, — замечает она, фыркая.
Меня заполняет теплота и нежность, ведь я была допущена до его страхов.
Внезапно замечаю голубоватое мерцание на плече Лорен и подхожу, пытаясь лучше его рассмотреть.
Раздается выстрел. Стеклянные двери разлетаются на осколки. Бесстрашные с голубыми нарукавными повязками стоят на тротуаре снаружи, держа пистолеты, каких я прежде никогда не видела — с узким голубым лучом, исходящим прямо из дул.
— Предатели! — кричит кто-то.
Бесстрашные достают свое оружие почти одновременно. У меня пистолета нет, приходится спрятаться за Бесстрашного, стоящего передо мной. Доставая нож из заднего кармана, я то и дело наступаю на осколки стекла.
Все вокруг меня лежат на земле. Мои товарищи. Мои близкие друзья. Все они лежат, мертвы или умирают. До моих ушей добирается оглушительный звук летящей пули. Я замираю. Один из лучей достигает моей груди. Я пригибаюсь к земле, желая уйти с линии огня, но двигаюсь недостаточно быстро.
Раздается выстрел. Я падаю.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Перевод: Марина Самойлова, Ника Аккалаева, Маренич Екатерина, Воробьева Галина, Мартин Анна, Вероника Романова
Редактура: Анастасия Лапшина, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Когда я поднимаю глаза, то вижу Бесстрашного солдата, стоящего над коленопреклоненной женщиной. Она одета в белую блузку и черную юбку и держит руки за головой. Улыбка Эрика кажется алчной даже в профиль.
— Дивергент, — говорит он. — Отличная работа. Отведите ее к лифту. Мы решим, кого убить, а кого оставить, за остальными придем позже.
Бесстрашный солдат хватает женщину за волосы и толкает к лифту, буквально волоча ее за собой. Она вскрикивает и хватается за ногу, пригибаясь. Я пытаюсь сглотнуть, но такое чувство, будто у меня в горле клубок ватных шариков. Эрик продолжает идти по коридору, прочь от меня, а я стараюсь не смотреть, как Искренняя женщина ковыляет, проходя прямо рядом со мной, ее волосы все еще зажаты в кулаке Бесстрашного солдата. Теперь я понимаю, что значит быть скованной ужасом: несколько секунд позволяю ему управлять собой, затем заставляю себя действовать.
Один… Два… Три… У меня появилась цель, и я бросаюсь вперед. Следить за каждым человеком, проверяя, жив ли он, занимает слишком много времени. Следующему лежащему без сознания я просто наступаю на мизинец. Нет ответа, даже подергивания. Переступаю через него и нахожу палец следующего человека, нажимаю на него жестким носком своего ботинка. Здесь тоже ничего.
В отдаленном коридоре раздается крик: \"Есть один!\". Услышав это, еще больше ускоряюсь. Перепрыгиваю через упавшего мужчину вслед за упавшей женщиной, через детей, подростков и пожилых, наступая на пальцы, животы или лодыжки, ища признаки боли. Едва различаю их лица, и все еще не получаю ответа. Наконец, кое-что происходит. Я наступаю на мизинец девочки-Искренней, и ее лицо дергается. Совсем немного — она хорошо скрывает боль — но и этого достаточно, чтобы привлечь мое внимание. Оглядываюсь через плечо, смотрю, нет ли кого поблизости, но из главного холла все ушли. Проверяю ближайшую лестничную клетку — есть лишь кто-то в десяти метрах со стороны правого коридора, присаживаюсь у головы девочки.
— Эй, малыш, — говорю так спокойно, как могу. — Я не одна из них.
Ее глаза приоткрываются.
— Там лестница, примерно в трех метрах от нас, — говорю я. — Когда скажу, что никто не смотрит, ты побежишь, сможешь?
Она кивает.
Я встаю и медленно поворачиваюсь по кругу. Бесстрашный предатель слева от меня смотрит в сторону, подгоняя хромающего Дивергента ударами по ноге. Два Бесстрашных предателя позади над чем-то смеются. Один впереди шагает в мою сторону, но поднимает голову и вновь идет по коридору, меняя направление.
— Сейчас, — говорю я.
Девочка поднимается и мчится к двери лестничной клетки. Я смотрю за ней, пока дверь с щелчком не захлопывается, и вижу свое отражение в одном из окон. Я не одна посреди коридора лежащих людей. Прямо позади меня стоит Эрик. Смотрю на его отражение, встречаю ответный взгляд. Пытаюсь сообразить: если двигаться достаточно быстро, возможно, он не успеет меня схватить. Но быстро осознаю, что, даже рискнув, не смогу его опередить. Пристрелить его я тоже не могу, потому что не взяла с собой пистолет. Разворачиваюсь и поднимаю локоть, он пролетает рядом с лицом Эрика. Парень ловит его прямо у своего подбородка, но не сжимает так, чтобы причинить какой-либо вред. Хватает мою левую руку одной рукой, а второй прижимает ствол к моему лбу, улыбаясь мне сверху вниз.
— Я не понимаю, — произносит он. — Ты оказалась настолько глупа, что пришла сюда без пистолета.
— Ну, зато достаточно умна для кое-чего другого, — отвечаю я, с силой наступая на ногу, в которую выстрелила меньше месяца назад. Он кричит и наносит ребром пистолета удар мне в челюсть. Сжимаю зубы, чтобы подавить стон. Кровь стекает на шею — ему удалось меня ранить. Несмотря на произошедшее, его хватка на моей руке не ослабла. Впрочем, тот факт, что он не выстрелил мне в голову, наводит на мысль, что ему запрещено меня убивать.
— Удивлен видеть тебя живой, — признается он. — Учитывая, что я тот, кто предложил Джанин построить резервуар с водой.
Пытаюсь сообразить, как бы побольнее его ударить, чтобы хотя бы немного ослабить хватку. Только я выбираю сильный удар в пах, как он тут же скользит позади меня и хватает за обе руки, прижимая к себе так, что подвижными остаются только ноги. Он впивается ногтями мне в кожу, я стискиваю зубы — от боли и прикосновения его груди к моей спине.
— Она подумала, что наблюдение за одной из реакций Дивергента на реальную версию моделирования, будет захватывающим, — говорит он, подталкивая меня вперед, заставляя идти. Его дыхание щекочет мне волосы. — И я согласился. Видишь ли, изобретательность — одно из тех наших качеств, которые нужны Эрудитам.
Он выкручивает мне руки так, что царапает мозоли на костяшках моих рук. Я смещаюсь влево прямо на ходу, пытаясь расположить одну из ног между его продвигающимися ногами. С жестоким удовольствием замечаю, что он хромает.
— Иногда творческий потенциал кажется расточительным, нелогичным… если речь не о великой цели.
Я останавливаюсь и, что есть сил, ударяю пяткой прямо ему между ног. Звонкий крик застревает у него в горле, останавливаясь прежде, чем вырвется наружу, и его руки на мгновение ослабевают. Этого времени мне вполне достаточно: я выкручиваю тело настолько сильно, насколько могу, и вырываюсь на свободу. Не представляю, куда побегу, но должна бежать, должна. Он хватает меня за локоть, притягивая назад, и вонзает большой палец в рану на моем плече, вкручивая, пока мои глаза не застилает от боли и я не начинают кричать настолько громко, насколько позволяют легкие.
— Я видел на видеозаписи, что тебя вроде бы ранили в это плечо, — признается он. — Кажется, я прав.
Мои колени подгибаются, и он хватает меня за воротник, волоча к лифту. Ткань режет горло, душит меня, я за ним не успеваю. Тело пульсирует давней болью.
Когда мы достигаем лифта, парень ставит меня на колени рядом с женщиной из Искренности, которую я видела ранее. Она и четверо других сидят между двумя рядами лифтов под наблюдением вооруженных Бесстрашных.
— Я хочу, чтобы один пистолет всегда был приставлен к ней, — говорит Эрик. — Не нацелен на нее, а приставлен.
Мужчина-Бесстрашный прижимает к моей шее дуло своего пистолета. По телу пробегает дрожь. Я смотрю на Эрика. Его лицо красное, глаза слезятся.
— Что случилось, Эрик? — говорю я, вскидывая брови. — Боишься маленькой девочки?
— Я не глуп, — отвечает он, проводя руками по волосам. — Подначивания маленькой девочки, возможно, срабатывали со мной прежде, но больше это не сработает. Ты — лучшая служебная шавка, которая имеется в их распоряжении, — он склоняется надо мной. — Которая, я уверен, совсем скоро будет раздавлена.
Одна из дверей лифта открывается, и Бесстрашный солдат выталкивает из нее Юрая, чьи губы окрашены кровью, к короткой шеренге Дивергентов. Юрай смотрит на меня, но я не могу прочитать выражение его лица, чтобы понять, преуспел ли он или потерпел неудачу. Если он здесь, то, вероятно, потерпел неудачу. Теперь они найдут всех Дивергентов в здании, и большинство из нас умрет.
Наверное, должно быть страшно, но вместо этого меня разбирает истерический смех. Я кое-что вспомнила. Возможно, у меня нет пистолета, зато в заднем кармане имеется нож.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Перевод: Марина Самойлова, Ника Аккалаева, Маренич Екатерина, Воробьева Галина, Мартин Анна, Вероника Романова
Редактура: Анастасия Лапшина, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Я начинаю отводить руку назад, медленно, сантиметр за сантиметром, поэтому солдат, охраняющий меня, ничего не замечает. Двери лифта снова открываются, появляется еще больше Дивергентов в сопровождении предателей-Бесстрашных. Искренняя справа от меня хнычет. Пряди волос прилипли к ее губам, которые стали влажными то ли от слюней, то ли от слез, сложно сказать. Моя рука тянется к углу заднего кармана. Я останавливаю ее, пальцы дрожат от нетерпения. Нужно дождаться момента, когда Эрик будет достаточно близко. Сосредотачиваю свое внимание на собственном дыхании, воображаю воздух, заполняющий каждую часть моих легких, я вдыхаю и выдыхаю, вся моя кровь, окисленная и не окисленная, перемещается к моему сердцу и обратно.
Легче думать о биологии, чем о шеренге Дивергентов, сидящих между лифтами. Мальчик Искренности, которому на вид не больше одиннадцати, сидит с левой стороны от меня. Он храбрее женщины справа — уставился на Бесстрашного солдата, стоящего перед ним.
Вдох-выдох.
Кровь приливает к конечностям. Сердце — сильная мышца, самая сильная мышца в теле с точки зрения долговечности. Все больше Бесстрашных прибывает, сообщая об успешных зачистках определенных этажей «Морг Центра». Сотни людей без сознания на полу, они застрелены не пулями, чем-то другим, и я понятия не имею, чем. Я думаю о сердце. Теперь не о своем, а о сердце Эрика, и о том, как пусто станет в его груди, когда оно больше не будет биться. Несмотря на свою ненависть, я действительно не хочу убивать его, по крайней мере, не ножом, я не хочу видеть, как жизнь покидает его тело. У меня появился шанс сделать что-то полезное, и, если я хочу ощутимо навредить Эрудитам, то должна отнять у них одного из лидеров.
Замечаю, что никто не приносит девочку из Искренних, которую я предупредила у лифта, значит она, должно быть, все-таки убежала. Хорошо.
Эрик складывает руки за спиной и начинает вышагивать туда-сюда перед шеренгой Дивергентов.
— Мой приказ заключается в том, чтобы забрать в штаб Эрудитов только двоих из вас, — сообщает Эрик. — Остальные будут казнены. Есть несколько способов определить, кто среди вас наименее полезен.
Его шаги замедляются, когда он приближается ко мне. Я напрягаю пальцы, собираясь схватить ручку ножа, но он проходит недостаточно близко. Эрик продолжает идти и останавливается перед мальчиком слева от меня:
— Мозг заканчивает свое развитие в двадцать пять лет, — говорит Эрик. — Поэтому твои способности Дивергента развиты не полностью.
Он достает оружие и стреляет.
Приглушенный крик вырывается из моего горла, когда мальчик резко падает на землю, и я закрываю глаза. Каждая мышца в моем теле напрягается, но я сдерживаюсь. Жди, жди, жди. Не думай о мальчике. Жди. Я открываю глаза и смаргиваю слезы.
Своим криком я заслужила внимание Эрика, теперь он стоит прямо передо мной, улыбаясь.
— Ты тоже слишком молода, — замечает он. — Далека от завершения в развитии.
Он делает шаг в мою сторону. Кончики моих пальцев приближаются к ручке ножа.
— Большинство Дивергентов получают два результата в тесте на способности. Некоторые получают только один. Никто и никогда не получал три, не из-за способностей, а просто потому, чтобы получить такой результат, ты должен отказаться от выбора, — говорит он, продолжая приближаться.
Я откидываю голову назад, чтобы посмотреть ему в лицо, на металл, мерцающий в его пустых глазах.
— Мое начальство подозревает, что ты получила два, Трис, — признается он. — Они думают, что ты просто смесь Отречения и Бесстрашия — самоотверженная до идиотизма. Или это храбро быть на грани безумия?
Я обхватываю рукоятку ножа и крепко сжимаю. Он наклоняется ближе.
— Между нами… я думаю, ты, возможно, получила три результата, на вид ты довольно упрямый человек и отказалась бы сделать простой выбор просто потому, что тебе сказали это сделать, — замечает он. — Не хочешь просветить меня на этот счет?
Я подаюсь вперед, вытаскивая из кармана руку с ножом, закрываю свои глаза и вонзаю лезвие. Не хочу видеть его кровь. Чувствую, как нож входит, затем вытаскиваю его обратно. Все мое тело подчинено ритму сердца. Шея липкая от пота. Открываю глаза в тот самый момент, когда Эрик резко падает на землю, а затем — хаос.
У Бесстрашных-предателей нет смертельного оружия, только то, которым они стреляли прежде, таким образом, основная борьба идет за настоящие пистолеты. В это время Юрай освобождается от одного из захватчиков и сильно бьет его кулаком в челюсть. Жизнь уходит из глаз солдата, и он падает, пораженный. Юрай берет оружие и расстреливает ближайших к нам Бесстрашных-предателей.
Я хватаю пистолет Эрика и на миг закрываю глаза. Когда я снова открываю их, то вижу, что Бесстрашных в комнате стало раза в два больше. Выстрелы звучат в моих ушах, все начинают бежать, и я падаю на пол. Прикасаюсь к стволу пистолета и вздрагиваю. Мои руки слишком слабы, я не могу удержать его.
Чья-то сильная рука хватает меня за плечи и толкает к стене. В правом плече вспыхивает боль, я вижу татуировку символа Бесстрашных на шее спасителя. Тобиас поворачивается, приседает около меня, чтобы защитить от выстрелов и отстреливается.
— Скажешь мне, если кто-то подойдет сзади, — велит он.
Я внимательно смотрю через его плечо, обвив вокруг него свои руки, сжатые в кулаки.
Число Бесстрашных в комнате продолжает расти, Бесстрашных без синей нарукавной повязки — верных Бесстрашных. Моя фракция. Моя фракция пришла, чтобы спасти нас. Как вышло, что они остаются в сознании?
Бесстрашные-предатели бегут подальше от лифта. Они не были готовы к нападению, тем более со всех сторон. Некоторые все еще оказывают сопротивление, но большинство бежит к лестнице. Тобиас стреляет снова и снова, пока не заканчиваются пули и спусковой механизм не издает характерный щелкающий звук. Мой взгляд становится расплывчатым от слез, и руки тоже бесполезны для стрельбы из пистолета. Я разочарованно вскрикиваю сквозь стиснутые зубы. Я не могу помочь. Я ничего не стою.
На полу стонет Эрик. Все еще живой.
Выстрелы постепенно прекращаются. Моя рука влажная. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что она вся в крови — крови Эрика. Вытираю руку о свои брюки и моргаю, пытаясь остановить слезы. В ушах звенит.
— Трис, — зовет Тобиас. — Можешь опустить нож.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Перевод: Марина Самойлова, Ника Аккалаева, Маренич Екатерина, Воробьева Галина, Мартин Анна, Вероника Романова
Редактура: Анастасия Лапшина, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Тобиас поведал мне следующее:
Когда Эрудиты подошли к холлу у лестничной клетки, одна из них не стала подниматься на второй этаж. Вместо этого, она побежала на один из самых высоких этажей в здании. Там ее встретила группа верных Бесстрашных, включая Тобиаса, они вывели девушку по пожарной лестнице, которую предатели Бесстрашные не закрыли. Верные Бесстрашные собрались в холле и разделились на четыре группы для одновременного штурма лестниц и захвата предателей Бесстрашных, сгруппировавшихся у лифта.
Предатели Бесстрашные не были готовы к такому сопротивлению. Они полагали, что все Дивергенты без сознания, поэтому сбежали. Женщиной Эрудитом была Кара — старшая сестра Уилла.
Вздохнув, позволяю куртке соскользнуть с плеч и осматриваю рану. Обнаруживаю в своем плече металлический диск размером с ноготь. Вокруг поврежденного участка пятно из синих нитей, словно под поверхностью кожи крошечные вены, наполненные синей краской. Хмурюсь и пытаюсь извлечь диск, руку пронзает острая боль.
Стиснув зубы, втискиваю лезвия ножа под диск и поддеваю его. Кричу в зубы, боль устремляется по моему телу, заставляя мир почернеть. Но я продолжаю продвигать лезвие настолько быстро, насколько могу, ровно до тех пор, пока диск не показывается над моей кожей настолько, чтобы можно было зацепить его пальцами. На основании диска игла.
Сжимаю зубы, беру диск в руки и тяну в последний раз. На этот раз игла полностью выходит из моего тела. Она меньше мизинца и вся испачкана кровью. Игнорируя текущую по руке кровь, держу диск и иглу на свету над раковиной.
Если судить по синей краске на моих руках и игле, нам что-то ввели. Но что? Яд? Взрывчатое вещество?
Мотаю головой. Если бы нас хотели убить, то расстреляли бы всех, кто оказался без сознания. Независимо от того, что именно нам ввели, оно не предназначалось для нашего убийства.
Кто-то стучит в дверь. Я осознаю, что не имею никакого понятия о том, как оказалась в общественном туалете.
— Трис, ты там? — приглушенным голосом спрашивает Юрай.
— Да, — отвечаю я.
Юрай выглядит лучше, чем час назад: он смыл кровь, на его лице снова здоровый румянец. Я внезапно обнаруживаю, что он чертовски привлекателен: прекрасно сложен, живые темные глаза, бронзово-коричневая кожа. Должно быть, он всю жизнь слыл красавчиком. Только те парни, что с юного возраста наделены привлекательной внешностью, могут улыбаться столь заносчиво. Не то, что Тобиас, который смущается, когда улыбается, словно удивлен, что ты вообще решила на него посмотреть.
Мое горло болит. Кладу иглу и диск на край раковины.
Юрай переводит взгляд с меня на иглу, потом на струйку крови, стекающую с моего плеча на запястье.
— Большая, — говорит он.
— Не заметила, — отвечаю я. Беру бумажное полотенце, чтобы промакнуть кровь на руке. — Как остальные?
— Марлен шутит, как обычно, — улыбка Юрая растет, оставляя ямочки на щеках. — Линн ворчит. Подожди, ты что, выдернула это из собственной руки? — он показывает на иглу. — Боже, Трис. У тебя что, совсем нет нервных окончаний?
— Думаю, мне не помешает повязка.
— Думаешь? — Юрай качает головой. — Тебе бы льда на лицо. В общем, все уже очнулись. Там настоящий сумасшедший дом.
Я касаюсь щеки — того места, по которому Эрик заехал пистолетом, нужно намазать заживляющим кремом, чтобы не было синяка.
— Эрик мертв? — не знаю, что именно желаю услышать в ответ.
— Нет. Некоторые Искренние решили его вылечить. — Юрай хмурится, уставившись в раковину. — Вот тебе еще кое-что о благородном обращении с заключенными: Кан допрашивает его в приватной обстановке. Нас там видеть не хотят. Чтобы сохранить мир или что-то в этом роде.
Я фыркаю.
— Да. Во всяком случае, никому не выпадет шанса его помучить, — замечает он, присаживаясь на край раковины рядом со мной. — Зачем штурм и все эти поиски? Почему просто не перебить?
— Понятия не имею, — отвечаю я. — Единственный смысл, который вижу я — им требовалось понять, кто Дивергент, а кто нет. Но это не может быть единственной причиной их поведения.
— Я не понимаю, почему именно мы. Я имею в виду, попытки контролировать армию вполне понятны, но это? Это выглядит бесполезным.
Хмурюсь, прижимая чистое бумажное полотенце к плечу, чтобы остановить кровотечение. Он прав. У Джанин уже есть армия. Так почему бы не перебить Дивергентов?
— Джанин не хочет убивать всех, — говорю я медленно. — Она знает, что это нелогично. Без фракций общество не работает, ведь каждая фракция обучает людей под конкретные нужды. Ее цель — контроль.
Бросаю взгляд на свое отражение в зеркале: моя челюсть припухла, а на руке все еще заметны следы от ногтей. Отвратительно.
— Она планирует другое моделирование, — говорю я. — То же, что и раньше, но на этот раз желает убедиться, что все либо под ее влиянием, либо мертвы.
— Но моделирование длится вполне определенный период времени, — замечает парень. — Если попытаешься сделать что-то конкретное, ничего не выйдет.
— Правильно, — вздыхаю я. — Не знаю. Не понимаю, — я поднимаю иглу. — Не понимаю, для чего это нужно. Речь явно не о моделировании с помощью инъекций для однократного применения. Почему в нас стреляют иглами и просто оставляют без сознания? Это не имеет никакого смысла.
— Не знаю, Трис, но сейчас под нашей ответственностью огромное здание, заполненное напуганными людьми, и с этим нужно что-то делать. Пойдем, найдем тебе повязку, — он делает паузу, а затем произносит. — Можно попросить об одолжении?
— О чем речь?
— Не говори никому, что я Дивергент, — он прикусывает губу. — Шона — моя подруга, и я не хочу, чтобы она меня боялась.
— Конечно, — отвечаю я. — Буду держать это в секрете.
Я не сплю всю ночь, вытаскивая иглы. Спустя несколько часов перестаю быть аккуратной, просто вытаскиваю, как получается.
Узнаю, что Искреннего мальчика, застреленного Эриком, звали Бобби, и что Эрик находится в стабильном состоянии, и что из сотен людей в штабе Искренних только восемьдесят не были ранены иглами, семьдесят из которых Бесстрашные, среди них и Кристина. Всю ночь ломаю голову над дисками, сыворотками и моделированием, пытаясь разгадать вражеские планы.
Утром снимаю повязку и иду в столовую.
Джек Кан назначил нашу встречу на полдень, возможно, после еды мне удастся немного поспать.
Вхожу в столовую и вижу Калеба.
Он подбегает ко мне и осторожно обнимает, чем вызывает вздох облегчения. Мне казалось, настал тот момент, когда я больше не нуждаюсь в брате, но теперь не уверена, что такое вообще возможно. Я расслабляюсь буквально мгновение и замечаю Тобиаса за плечом Калеба.
— С тобой все хорошо? — спрашивает Калеб, отстраняясь. — Твоя челюсть…
— Ничего, — говорю я. — Просто распухла.
— Я слышал, они захватили группу Дивиргентов и начали их отстреливать. Слава Богу, тебя среди них не было.
— Вообще-то, была. Но убили только одного, — говорю я и сдавливаю пальцами переносицу, чтобы уменьшить давление на голову. — Но я в полном порядке. Когда ты вернулся?
— Минут десять назад. Я пришел с Маркусом, — сообщает он. — Как наш единственный политический лидер, он почувствовал, что его долг — быть здесь. Мы услышали о нападении только час назад. Новостям требуется некоторое время для передвижения среди Афракционеров. Один из них видел Бесстрашных, штурмующих здание.
— Маркус жив?! — мы не видели его мертвым, я лишь предположила, что это так, пока мы бежали к Дружелюбным, чтобы объединиться. Я не уверена на счет собственных чувств по этому поводу. Возможно, разочарована, так как ненавижу за его отношение к Тобиасу? Или чувствую облегчение, так как последний лидер Отреченных все еще жив? Реально ли чувствовать одновременно и то, и другое?
— Они с Питером сбежали и вернулись в город, — поясняет Калеб.
От новости, что Питер все еще жив, мне определенно не полегчало.
— Ну, и где он?
— Там, где ты и ожидала, — отвечает Калеб.
— Эрудиты, — говорю я и трясу головой. — Что за… — но не могу подобрать слов. Совершенно очевидно, что мне необходимо расширить свой словарный запас.
Лицо Калеба на секунду искажается, затем он кивает и касается моего плеча.
— Ты голодна? Хочешь, принесу тебе чего-нибудь?
— Да, пожалуйста, — говорю я. — Скоро вернусь, ладно? Мне необходимо поговорить с Тобиасом.
— Хорошо, — Калеб сжимает мою руку и уходит, вероятно, чтобы встать в длинную очередь за едой.
На протяжении нескольких секунд мы с Тобиасом стоим в метре друг от друга.
Он медленно подходит ко мне.
— Ты в порядке? — спрашивает он.
— Меня стошнит, если придется еще хоть раз отвечать на этот вопрос, — признаюсь я. — В моей голове нет пули, не так ли? Значит, я в порядке.
— Твоя челюсть очень распухла. Ты выглядишь так, будто у тебя за щекой еда. А еще ты только что пырнула Эрика ножом, — хмурясь, напоминает он. — Неужели у меня недостаточно оснований, чтобы спросить, в порядке ли ты?
Я вздыхаю. Мне нужно рассказать ему о Маркусе, но я не хочу делать это здесь, слишком много людей вокруг.
— Да, я в порядке.
Его рука дергается, будто он хотел дотронуться до меня, но передумал. Потом он одумывается и обнимает меня, прижимая к себе.
И вдруг я понимаю, что еще не раз позволю другим рисковать, что буду вести себя, как эгоистка, лишь бы иметь возможность быть рядом с Тобиасом, не причиняя ему боль. Все, чего хочу, это спрятать лицо у него на груди и забыть обо всем на свете.
— Мне жаль, что я так долго к тебе пробирался, — шепчет он в мои волосы.
Вздыхаю и касаюсь его спины кончиками пальцев. Я бы могла стоять так до тех пор, пока не упаду в обморок от истощения, но это, увы, невозможно. Я отступаю и признаюсь:
— Мне нужно поговорить с тобой. Давай, найдем место потише?
Он кивает, и мы уходим из столовой. Один из Бесстрашных, мимо которого мы проходим, кричит:
— О, смотрите! Это Тобиас Итан!
— Я видел твоего папочку, Итан! Ты уже готов спрятаться? — кричит другой.
Тобиас выпрямляется и застывает, будто кто-то не просто издевается, а наставил на него оружие.
— Да, будешь прятаться, трус? — несколько людей начинают смеяться.
Прежде, чем Тобиас успевает среагировать, я хватаю его за руку и веду в сторону лифта. Он выглядел так, будто собирался ударить кого-то, а то и чего похуже.
— Я собиралась рассказать тебе. Он пришел вместе с Калебом, — признаюсь я. — Они с Питером бежали из Дружелюбия.
— Чего же ты ждала? — спрашивает он, но не резко. Его голос звучит как-то отстраненно.
— Это не та новость, которую следует озвучивать в столовой, — замечаю я.
— Справедливо, — соглашается он.
Лифта мы дожидаемся в тишине.
Тобиас кусает губы, уставившись куда-то в пространство. Он делает это вплоть до восемнадцатого этажа, который оказывается пустым. Здесь меня обволакивает тишина, она успокаивает меня подобно объятиям Калеба. Я сажусь на одну из крайних скамеек в комнате для допросов, Тобиас подтягивает к себе стул и располагается напротив.
— Мне казалось, их было два, — замечает Тобиас, глядя на стул.
— Да… — подтверждаю я. — Я, то есть… в общем, он выпал из окна.
— Странно, — говорит он и садится. — Итак, о чем ты хотела поговорить? Только о Маркусе?
— Нет, не только о нем. С тобой… все в порядке? — спрашиваю я осторожно.
— В моей голове нет пули, не так ли? — замечает он, глядя на свои руки. — Значит, я в порядке. Давай поговорим о чем-то другом.
— О моделировании, — начинаю я. — Но прежде, давай обсудим кое-что другое. Твоя мать думала, что следующим шагом Джанин будет поиск Афракционеров. Судя по всему, она ошибалась, и мне не понятно, почему. Искренние не выглядели готовыми к бою, хотя…
— Хорошо, подумай об этом, — говорит он. — Рассмотрим ситуацию с точки зрения Эрудитов.
Я смотрю на него.
— А что? — произносит он. — Если ты не справишься с этой задачей, то остальные и подавно.
— Ну, хорошо, — отвечаю я. — Нападение на Бесстрашие и Искренность вполне логичны. Афракционеры, в отличие от нас, не сконцентрированы все в одном месте.
— Верно, — поддерживает он. — Кроме того, когда Джанин устроила нападение на Отреченных, она получила доступ к документам. Моя мать рассказывала, что Отреченные фиксировали всех Дивергентов, из чего следует, что именно оттуда Джанин узнала, что среди Афракционеров Дивергентов больше, чем среди Искренних. Потому-то они и не стали следующей целью.
— Все сходится. Теперь снова расскажи мне о сыворотке, — прошу я. — В ней несколько составляющих, верно?
— Две, — говорит он, кивая. — Передатчик и жидкость для моделирования. Передатчик обменивается информацией с мозгом через компьютер и наоборот, а жидкость влияет на мозг, помещая тебя в моделирование.
Я киваю.
— Передатчик можно использовать лишь единожды, ведь так? Что происходит потом?
— Он растворяется, — говорит Тобиас. — Насколько я знаю, Эрудиты еще не разработали передатчик, предназначенный более чем для одного моделирования. Хотя моделирование во время атаки на Бесстрашие длилось намного дольше, чем любое другое из известных мне.
Слова \"насколько я знаю\" застревают у меня в голове. Джанин провела всю свою взрослую жизнь, разрабатывая сыворотку. Если она до сих пор охотится за Дивергентами, значит, вероятнее всего, по-прежнему одержима созданием более совершенной версии этой технологии.
— Что такое, Трис? — спрашивает Тобиас.
— Ты это видел? — говорю я, указывая на повязку, скрывающую мое плечо.
— Не то чтобы, — отвечает он. — Мы все утро таскали раненых Эрудитов.
Я снимаю край повязки, показывая рану — к счастью, кровотечения прекратилось, обнажая участок кожи, покрытый синим красителем, который даже не выцвел. Лезу в карман и вынимаю иглу, оставляя ее лежать на ладони.
— Во время атаки они не пытались убить нас. Они стреляли в нас этим, — сообщаю я.
Тобиас касается рукой омертвевшей кожи вокруг раны на моем плече. Постоянно находясь рядом с ним, я не заметила, что со времени инициации он сильно переменился: отрастил щетину, а его волосы стали длиннее, чем я когда-либо видела, они достаточно густые, чтобы распознать их истинный цвет: коричневый, а не черный.
Он забирает у меня иглу и обращает внимание на металлический диск у ее основания.
— Она, вероятно, была заполнена теми синими чернилами, что остались в твоей руке. Что случилось после расстрела?
— Они закинули в комнату цилиндры с газом, все потеряли сознание. То есть все, кроме Юрая, меня и остальных Дивергентов.
Тобиас не выглядит удивленным. Я щурюсь.
— Ты знал, что Юрай Дивергент?
Он пожимает плечами:
— Конечно. Я прошел его моделирование.
— И ты никогда не говорил мне об этом?
— Закрытая информация, — говорит он. — Опасная информация.
Чувствую вспышку злости — у него от меня столько тайн — и пытаюсь заглушить ее. Конечно, он не мог признаться, что Юрай Дивергент из уважения к частной жизни Юрая. Логично.
Я прочищаю горло.
— Знаешь, ты спас наши жизни, — говорю я. — Эрик вел на нас настоящую охоту.
— Я думал, мы уже перестали считать кто кому и сколько раз спас жизнь, — он адресует мне долгий внимательный взгляд.
— Так или иначе, — говорю я, нарушая тишину. — Выяснив, что все спят, Юрай побежал наверх, чтобы предупредить остальных, а я пошла на третий этаж, чтобы узнать, что происходит. Эрик сопровождал Дивергентов к лифтам, пытался выяснить, кого из нас имеет смысл взять с собой. Он предполагал взять только двоих, но я не знаю, зачем.
— Странно, — замечает Тобиас.
— Есть идеи?
— Думаю, с помощью игл вводят передатчики, — говорит Тобиас. — А газ — это аэрозольная версия жидкости, которая воздействует на мозг. Но зачем… — между его бровями появляется складочка, — Ох. С помощью сна она выявляет Дивергентов.
— Думаешь, это единственная причина?
Он качает головой и смотрит прямо мне в глаза. Темная синева его глаз настолько мне знакома, что кажется, будто она способна поглотить меня целиком. На мгновение хочется, чтобы так и произошло, я смогла бы избежать этого места и всего, что успело произойти.
— Ты, скорее всего, обо всем догадалась, — говорит он. — Но хочешь услышать мои возражения. Я не собираюсь тебе противоречить.
— Они изобрели передатчик длительного действия, — произношу я.
Он кивает.
— Теперь все мы можем участвовать в нескольких моделированиях, — говорю я. — Возможно, их будет так много, как того захочет Джанин.
Он снова кивает.
Я шумно выдыхаю.
— Это очень плохо, Тобиас.
В коридоре за комнатой допросов он останавливается, прислоняясь к стене.
— Значит, ты ударила Эрика, — говорит он. — Это случилось во время нападения? Или у лифта?
— У лифта, — говорю я.
— Я не могу понять одного, — начинает он. — Ты была внизу и могла просто убежать. Но вместо этого ты решаешь вступить в бой с армией Бесстрашных, одна. И, я готов поклясться, у тебя с собой не было пистолета.
Я сжимаю губы.
— Это правда? — требовательно спрашивает он.
— Почему ты уверен, что я была безоружна? — хмурюсь я.
— Ты не прикасалась к оружию со времени атаки, — говорит он. — Я понимаю почему, ведь произошедшее с Уиллом, но…
— Между этими вещами нет ничего общего.
— Нет? — его брови взлетают вверх.
— Я сделала то, что должна была сделать.
— Да. Но пора тебе с этим завязывать, — говорит он, отходя от стены и приближаясь ко мне. Коридор Искренних достаточно широк, чтобы сохранять между нами необходимое мне расстояние.
— Ты должна остаться с Дружелюбными. Ты должна оставаться в стороне.
— Нет, не должна, — возражаю я. — Ты думаешь, что знаешь, как будет лучше для меня? Ты и понятия не имеешь. С Дружелюбными я сходила с ума. Сейчас же снова чувствую себя… нормально.
— Этого недостаточно, если учесть, что ты ведешь себя, как психопатка, — заявляет он, — твое вчерашнее поведение нельзя назвать смелостью. Это даже не глупость — это самоубийство. Ты хотя бы иногда берешь в расчет свою собственную жизнь?
— Конечно! — восклицаю я. — Я пыталась сделать что-то полезное.
Несколько секунд он просто смотрит на меня.
— Ты больше, чем просто Бесстрашная, — говорит он спокойным голосом. — Но если хочешь быть, как они, попадая в нелепые ситуации без особых на то причин и увлекаясь местью врагам, не задумываясь, нормально ли это, продолжай. Возможно, тогда тебе станет лучше, но я в этом не уверен.
Я сжимаю кулаки и стискиваю зубы.
— Ты не должен оскорблять Бесстрашных, — говорю я. — Они приняли тебя к себе, когда тебе некуда было идти. Обеспечили хорошей работой. Подарили всех твоих друзей.
Я прислоняюсь к стене и уставляюсь в пол. Плитка черно-белая во всем здании, но в этом конкретном коридоре она уложена в шахматном порядке. Перестаю фокусироваться и замечаю то, во что не верят Искренние — серый. Возможно, Тобиас и я тоже в него не верим.
Мне становится настолько тяжело, что кажется это намного больше, чем я способна вынести, и я, должно быть, скоро упаду.
— Трис.
Я смотрю в пол.
— Трис.
Поднимаю глаза и смотрю на него.
— Я просто не хочу потерять тебя.
Мы продолжаем стоять. Я не озвучиваю свои мысли, потому что это значило бы, что он прав. Одна часть меня хочет быть потерянной, она изо всех сил пытается присоединиться к родителям и Уиллу, не желая испытывать боль потери. А другой части меня интересно, что же будет дальше.
* * *
— Так ты ее брат? — спрашивает Линн. — Полагаю, нам известно, у кого здесь хорошие гены.
Выражение лица Калеба меня смешит: напряженные губы и округлившиеся глаза.
— Когда ты вернешься? — спрашиваю я, толкая его локтем.
Кусаю сандвич, который Калеб принес для меня из столовой. Мне тревожно рядом с собственным братом: внутри меня смешались грустные воспоминания о семье и столь же невеселые воспоминания о жизни в Бесстрашии. Что он подумает о моих друзьях и моей фракции? Что моя фракция подумает о нем?
— Скоро, — отвечает он. — Не хочу кого-нибудь побеспокоить.
— Я не знала, что Сьюзен изменила свое имя на \"кто-нибудь\", — говорю я, вскидывая брови.
— Ха-ха, — говорит он, подражая мне.
Казалось бы, шутки между братом и сестрой — обычная вещь, но не для нас. Отречение утверждает, что это может заставить человека чувствовать себя некомфортно, поэтому нам запрещалось дразнить друг друга.
Я чувствую, насколько внимательными мы стали друг к другу, особенно теперь, когда из-за наших новых фракций и в связи со смертью родителей, для нас открылся совсем другой вид общения. Каждый раз, глядя на него, я понимаю, что он — это все, что осталось от моей семьи. И чувствую себя совершенно отчаянной. Отчаянно пытаюсь сохранить его рядом, отчаянно пытаюсь сократить разделяющее нас расстояние.
— Сьюзен — это еще один Эрудит-перебежчик? — интересуется Линн, накалывая вилкой фасоль. Юрай и Тобиас все еще ожидают в столовой среди нескольких десятков Искренних, которые слишком заняты спорами, чтобы взять себе еду.
— Нет, мы были соседями в детстве. Она из Отречения, — говорю я.
— И ты запал на нее? — спрашивает она Калеба. — Тебе не кажется, что это глупо? Я имею ввиду, что когда это все закончится, вы окажетесь в разных фракциях, в совершенно разных местах…
— Линн, — говорит Марлен, касаясь ее плеча. — Заткнись, а?
Мое внимание привлекает что-то синее в другом конце комнаты. Кара. Она только вошла. У меня пропадает аппетит, и я откладываю в сторону свой сэндвич. Смотрю на нее, опустив голову. Она проходит в дальний угол столовой, где сидят несколько Эрудитов-беженцев. Большинство из них сняли свою синюю одежду и оделись в черно-белые тона, но по-прежнему носят очки. Я пытаюсь сосредоточиться на Калебе, но он смотрит в том же направлении.
— Я не могу вернуться в Эрудицию, и они не могут, — говорит Калеб. — Когда это все закончится, у нас не будет фракции.
Впервые замечаю, как грустно он выглядит, говоря об Эрудитах. Я не понимала, насколько тяжело оказалось для него покинуть их.
— Ты может сесть с ними, — говорю я, кивая в сторону Эрудитских беженцев.
— Я никого из них не знаю, — отмахивается он. — Я был там всего месяц, помнишь?
Юрай, хмурясь, ставит на стол свой поднос:
— Я слышал, как кто-то в очереди говорил о допросе Эрика. Судя по всему, он почти ничего не знал о планах Джанин.
— Что? — Линн кидает свою вилку на стол. — Как такое возможно?!
Юрай пожимает плечами и садится.
— Я не удивлен, — сообщает Калеб.
Все смотрят на него.
— Что? — удивляется он. — Глупо посвящать в свои планы кого-то одного. Умнее поделиться маленькими частями плана с людьми, с которыми работаешь. Тогда, если кто-то тебя предаст, не велика потеря.
— Ох, — вырывается у Юрая.
Линн берет свою вилку и продолжает есть.
— Я слышала, Искренние делают мороженое, — говорит Марлен, поворачивая голову в сторону очереди. — Знаете, это из серии «мы попали в полный отстой, но, по крайней мере, здесь дают десерты».
— Мне уже лучше, — сухо отзывается Линн.
— Впрочем, едва ли есть что-то лучше торта Бесстрашных, — печально говорит Марлен.
Она вздыхает, и прядь ее коричнево-мышиных волос падает ей на глаза.
— У нас вкусный торт, — поясняю я Калебу.
— У нас есть газированные напитки, — отвечает он.
— Да, но есть ли у вас обрыв с видом на подземную реку? — спрашивает Марлен, выгибая бровь. — Или комната, в которой каждый встречается лицом к лицу сразу со всеми своими страхами?
— Нет, — отвечает Калеб. — И, если быть честным, я и без этого вполне счастлив.
— Си-си, — напевает Марлен.
— Все твои страхи? — спрашивает Калеб, в его глазах появляется блеск. — Как это работает? Я имею ввиду, страхи исходят от компьютера или от мозга?
— О, Боже, — Линн опускает голову на руки. — Понеслась.
Марлен принимается рассказывать о моделировании, и я позволяю им говорить, и убрать за мной, когда доедаю сэндвич. И тогда, несмотря на стук вилок и рев сотен голосов вокруг меня, склоняю голову на стол и засыпаю.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Перевод: Маренич Екатерина, Катерина Мячина
Редактура: Марина Обоскалова, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
— Успокойтесь, все! — Джек Кан поднимает руки и толпа замолкает. Вот это понимаю, талант.
Я стою в толпе Бесстрашных, прибывших, когда сидячих мест уже не осталось. Вспышка света бросается мне в глаза — молния. Не лучшее время для встречи в комнате с дырами вместо окон, но это самое большое помещение из тех, что у них есть.
— Я знаю, что многие из вас сбиты с толку и потрясены тем, что произошло вчера, — говорит Джек. — Я выслушал массу отчетов с разными точками зрения и выяснил что правда, а что требует дополнительного изучения.
Заправляю мокрые волосы за уши. За десять минут до начала заседания, проснувшись, я успела сбегать в душ. И теперь, несмотря на истощение, чувствую себя живой.
— Мне кажется, что если что и требует дополнительного изучения, — говорит Джек. — Так это Дивергенты.
Он выглядит усталым, под глазами залегли темные круги, короткие волосы беспорядочно торчат, будто он ерошил их все ночь. Несмотря на духоту, он одет в рубашку с длинными рукавами, видимо, был рассеянным, собираясь сегодня утром.
— Если вы одни из Дивергентов, прошу, сделайте шаг вперед, чтобы мы могли вас услышать.
Смотрю в сторону Юрая. Здесь попахивает опасностью. Моя сущность Дивергента — это то, что необходимо скрывать, признаю, раскрытие этой информации может привести к смерти, но нет никакого смысла скрываться теперь, когда нет никого, кто бы обо мне не знал.
Тобиас первым выходит вперед, проталкиваясь через толпу, и, когда она расступается, пропуская его, идет прямо к Джеку Кану.
Я тоже двигаюсь, бормоча «простите» людям передо мной. Они отступают назад, будто я угрожаю плюнуть в них ядом. Некоторые тоже делают шаг вперед, в черно-белых цветах фракции Искренность, но не многие. Одна из них — девушка, которой я помогла.
Несмотря на известность Тобиаса среди Бесстрашных и мой новый титул девушки, которая ранила Эрика, в центре внимания оказываемся не мы, а Маркус.
— Ты Маркус? — спрашивает Джек, когда тот доходит до середины комнаты и становится на вершину нижней ступеньки.
— Да, — отвечает отец Тобиаса. — Я понимаю, что вас волнует, чем вы все обеспокоены. Еще неделю назад вы ничего не слышали о Дивергентах, а теперь все, что вы знаете, это то, что они имеют иммунитет к тому, к чему вы чувствительны, и это страшно. Но я могу заверить вас, что бояться совершенно нечего.
Говоря это, Маркус наклоняет голову и делает сочувственный взгляд, сразу становится понятно, почему некоторые люди так его любят — он умеет внушить, что, отдай вы ему все, что имеете, он сумеет об этом позаботиться.
— Мне, кажется, все ясно, — говорит Джек. — На нас напали, чтобы Эрудиты смогли найти Дивергентов. Вы знаете, зачем?
— Нет, не знаю, — отвечает Маркус. — Возможно, их целью было обнаружить нас. Больше похоже на сбор информации перед повторным запуском моделирования.
— Они не этого хотели, — слова срываются с моих губ прежде, чем я понимаю, что заговорила вслух. Мой голос более высокий и слабый, чем у Маркуса и Джека, но все равно слишком поздно. — Они хотят нас убить, хотели еще до начала атаки.
Джек хмурит брови. Я слышу многочисленные удары капель дождя о крышу. В комнате темнеет, будто нас накрывает тьма.
— Это слишком похоже на теорию заговора, — замечает Джек. — Зачем Эрудитам убивать вас?
Моя мама говорила, что люди боялись Дивергентов из-за невозможности их контролировать. Может так и есть, но для Джека Кана страх перед нами — недостаточное объяснение желания Эрудитов нас убить. Мое сердце буквально заходится, когда я понимаю, что мне нечего ему ответить.
— Я… — начинаю, но Тобиас перебивает меня.
— Мы ничего не знаем наверняка, — говорит он. — Но за последние шесть лет среди Бесстрашных произошло около десятка загадочных смертей, и все они связаны с неоднозначными результатами теста или инициацией по результатам моделирования.
Молния сверкает, освещая комнату, Джек качает головой:
— Это все, конечно, очень интересно, но доказательством не является.
— Лидер Бесстрашных стрелял в голову ребенка Искренних, — огрызаюсь я. — Вам ведь известно об этом? И это похоже на достойное поведение?
— Вообще-то, да, — отвечает он. — Хладнокровное убийство ребенка — ужасное преступление и не может остаться безнаказанным. К счастью, преступник под стражей, его будут судить. Однако следует иметь ввиду, что солдаты Бесстрашия не проявили агрессии по отношению к нам, иначе нас бы перебили, пока мы оставались без сознания.
Вокруг меня раздается раздраженный шепот.
— Их мирное вторжение говорит мне о возможности вести переговоры с Эрудитами и остальными Бесстрашными, — продолжает он. — Так что я как можно скорее устрою встречу с Джанин Метьюс, чтобы обсудить подобную возможность.
— Их вторжение не было таким уж безобидным, — говорю я и вижу, что Тобиас улыбается. Вдыхаю поглубже и продолжаю. — То, что они вас всех не перестреляли, не значит, что их мотивы чисты. Как вы думаете, зачем они пришли? Чтобы просто пройтись по коридорам, вырубить всех и уйти?
— Полагаю, они пришли за такими, как вы, — отвечает Джек. — И хотя меня, безусловно, волнует вопрос вашей безопасности, не думаю, что угроза истребления части населения, достаточная причина для нападения.
— Убить вас — не самое страшное из того, на что они способны, — отвечаю я. — Они могут подчинить вас себе.
Губы Джека подрагивают от удовольствия.
— Да? И каким же образом?
— Они стреляют в вас иглами, — говорит Тобиас. — Иглами, содержащими передатчики. А дальше вас контролирует моделирование. Вот так.
— Мы знаем, как работает моделирование, — замечает Джек. — Передатчики не является постоянным имплантатами, если бы они предназначались для управления нами, то мы бы с вами сейчас не разговаривали.
— Но… — начинаю я, но он прерывает меня.
— Я знаю, вы оказались под большим напряжением, Трис, — говорит он тихо. — И о том, сколь большую услугу вы оказали вашей фракции и Отреченным, мне тоже известно. Но думаю, ваш травмирующий опыт ставит под сомнение вашу способность оставаться объективной. Я не могу начать атаку на основе предположений маленькой девочки.
Замираю, не в силах поверить, что он может быть настолько глуп. Мое лицо горит. Маленькая девочка — так он меня назвал? Маленькая девочка, которая пережила стресс, доведший ее до паранойи. Это не обо мне, но именно так подумают Искренние.
— Вы не можете решать за нас, Кан, — говорит Тобиас.
Все Бесстрашные вокруг меня одобрительно кричат.
— Ты не лидер нашей фракции!
Джек ждет, пока крики стихнут, затем отвечает:
— Это правда. Если хотите, можете смело штурмовать Эрудитов. Но без нашей поддержки, и, хотелось бы напомнить, вас значительно меньше и вы недостаточно подготовлены.
Он прав. Без помощи Искренних мы не можем напасть на предателей Бесстрашных и Эрудитов. Если мы попытаемся, прольется много крови. Джек Кан обладает серьезными полномочиями, и теперь мы все об этом знаем.
— Так я и думал, — самодовольно заключает он. — Очень хорошо. Я свяжусь с Джанин Мэтьюс, и посмотрим, сможем ли мы договориться о мире. Возражения?
Я думаю о том, что, возможно, Искренние и не решаться на атаку, но, во всяком случае, у нас остаются Афракционеры.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Перевод: Вика Фролова, Катерина Мячина, Алиса Зубко, Маренич Екатерина
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль, Светлана Буткявичюс
На следующий день я присоединяюсь к группе Искренних и Бесстрашных для уборки разбитых стёкол в холле. Я уверенно работаю метлой, не сводя глаз с пыли, которая собирается между осколками. Мои мышцы прекрасно помнят движения, мысли мои далеко; глядя на пол, вместо темного мрамора я вижу простую белую плитку и основание светло-серой стены, вижу пряди светлых волос, состриженных моей матерью, и зеркало, расположенное позади стенной панели. Моё тело слишком слабо, приходится опереться на древко метлы.
Моего плеча касается чья-то рука, и я вздрагиваю, но это просто девочка из Искренности — обычный ребенок. Она смотрит на меня, широко раскрыв глаза.
— Ты в порядке? — её голос звучит как-то невнятно.
— В порядке, — говорю я довольно резко, но тут же исправляюсь. — Просто устала, спасибо.
— Думаю, ты врешь, — признается она.
Я замечаю бинт, торчащий из-под ее рукава, вероятно, прикрывающий прокол иглы. Мысль о том, что эта маленькая девочка может оказаться в моделировании, вызывает у меня отвращение. Даже смотреть на неё не могу, приходится отвернуться.
И тут я вижу их: предатель-Бесстрашный поддерживает женщину с окровавленной ногой. Я вижу седые пряди в волосах женщины и кончик крючковатого мужского носа, и синюю нарукавную повязку Бесстрашного-предателя на предплечье, я узнаю их обоих: Тори и Зик.
Тори пытается идти, но одна из ее ног безвольно тащится по земле. По бедру женщины расплывается мокрое темное пятно.
Искренние прекратили убирать и уставились на эту парочку. Бесстрашные охранники, стоящие возле лифтов, встают со своих мест. Мои товарищи по уборке отходят в сторону, но я остаюсь там, где стояла. С приближением Тори и Зика меня охватывает жар.
— Они вооружены? — спрашивает кто-то.
Тори и Зик достигают места, где прежде были двери. Заметив группу вооруженных Бесстрашных, мужчина поднимает одну руку, другой продолжая придерживать Тори.
— Ей нужна медицинская помощь, — говорит Зик. — Срочно.
— Почему мы должны помогать предателям? — спрашивает Бесстрашный мужчина с тонкими светлыми волосами и дважды проколотой губой, указывая на синюю краску на предплечье Зика.
Тори стонет, и я проскальзываю между Бесстрашными, пытаясь добраться до неё. Она вкладывает липкую от крови руку в мою ладонь. Зик и ещё один боец опускают её на землю.
— Трис?! — ошеломленно говорит она.
— Лучше отойди назад, девочка, — предупреждает светловолосый Бесстрашный.
— Нет, — отвечаю я. — Опусти своё оружие.
— Говорила же я тебе, что Дивергенты сумасшедшие, — бормочет одна из Бесстрашных, обращаясь к другой, спрятавшись за спинами охранников.
— Меня не волнует, что вы сделаете: можете отнести её наверх и привязать к кровати, чтобы она вас всех не перестреляла! — фыркает Зик. — Только не позволяйте ей истечь кровью в холле штаба Искренности!
Наконец, некоторые Бесстрашные выходят вперед и поднимают Тори.
— Куда мы должны её… отнести? — спрашивает один из них.
— Найдите Елену, — просит Зик. — Бесстрашную медсестру.
Мужчины кивают и несут Тори в сторону лифтов. Наши с Зиком взгляды встречаются.
— Что случилось? — спрашиваю я.
— Бесстрашные предатели узнали, что мы собираем информацию, — сообщает он. — Тори подстрелили во время побега. Я помог ей добраться сюда.
— Отличная история, — замечает светловолосый Бесстрашный. — Хочешь повторить её под сывороткой правды?
Зик пожимает плечами:
— Запросто, — бросает он, скрещивая запястья прямо перед лицом охранника. — Уведите меня отсюда, раз уж вам так не терпится это сделать.
Внезапно Зик замечает что-то за моей спиной и начинает движение в ту сторону. Я поворачиваюсь и вижу, как из лифта выбегает Юрай. Он ухмыляется:
— Прошёл слух, что ты был грязным предателем, — замечает Юрай.
— Да, немного, — усмехается Зик.
Они сжимают друг друга в объятиях, что для меня довольно мучительно, смеясь и похлопывая друг друга по спине.
— Не могу поверить, что ты ничего нам не сказал, — признается Линн, качая головой. Она сидит за столом напротив меня, скрестив руки и положив ногу на ногу.
— Ох, не обижайся, — просит Зик. — Мне даже Шоне с Юраем ничего нельзя было рассказывать. Это значило бы провалить задание, как можно быть шпионом, если ты готов трепаться об этом на каждом углу?
Мы сидим в одном из залов штаба Искренности, названном «Местом сбора», Бесстрашные насмехаются над ним при всяком удобном случае. Это большое открытое помещение с черно-белой драпировкой на каждой стене и круглым подиумом в центре. Подиум, в свою очередь, окружен большими круглыми столами. Линн поведала, что здесь проходят ежемесячные развлекательные дебаты и еженедельные религиозные обряды. Но даже без каких-либо событий комната полна людей.
Час назад Зик был оправдан во время допроса. Он вышел не таким мрачным, как наш с Тобиасом, так как изначально не имелось никакой подозрительной и компрометирующей Зика, видеозаписи. Ну, и потому, что Зик забавен даже под сывороткой правды. В любом случае, на Место сбора мы пришли, чтобы отпраздновать: «Эй, ты не грязный предатель!», как выразился Юрай.
— Да, но мы оскорбляли тебя, начиная с атаки моделирования, — признается Линн. — И теперь я чувствую себя идиоткой.
Зик обнимает Шону:
— Ты и есть идиотка, Линн. Это часть твоего обаяния.
Линн запускает в него пластмассовой чашкой, но он её отбивает. Вода разлетается в разные стороны, попадая ему в глаза.
— Так или иначе, как я и говорил, — начинает Зик, вытираясь, — большая часть моей работы заключалась в безопасном выводе Эрудитов-перебежчиков. Именно поэтому одна их группа здесь, а другая — поменьше — в штабе Дружелюбных. Но Тори… понятия не имею, чем она занималась. Она так яростно рвалась вперед, что, казалось, того гляди взорвется. Неудивительно, что в итоге нас раскрыли.
— Как ты получил работу? — спрашивает Линн. — В тебе ведь нет ничего особенного.
— Так вышло из-за того, где я оказался после атаки на моделирование. Прямиком в Бесстрашных предателях. И я решил пойти с ними, — говорит он. — Всё же я не был уверен в Тори.
— Она перешла из Эрудиции, — напоминаю я.
Уверена, ей бы не хотелось, чтобы каждый об этом знал, поэтому стараюсь не распространяться об истиной причине вспыльчивости Тори в центре Эрудиции — они убили её брата за то, что он был Дивергентом. Она говорила мне однажды, что ждет возможности отомстить.
— О, — восклицает Зик. — Откуда ты знаешь?
— В каждой фракции есть свой секретный клуб, — улыбаюсь я, откидываясь на спинку стула. — Встречаемся каждый третий четверг.
Зик фыркает.
— Ну, где же Четвертый? — нетерпеливо интересуется Юрай, глядя на часы. — Может, начнем без него?
— Нет, — возражает Зик. — У него имеется кое-какая информация.
Юрай кивает, будто понимает, о чем речь, выдерживает паузу и спрашивает:
— Что за информация?
— О маленьком миротворческом заседании Кана с Джанин, — говорит Зик. — Это же очевидно.
В другом конце комнаты вижу Кристину, сидящую за столом вместе с сестрой. Обе что-то читают.
Я напрягаюсь: Кара, старшая сестра Уилла, подходит к их столу. Я быстро отворачиваюсь.
— Что? — спрашивает Юрай, глядя через плечо.
Мне хочется его стукнуть.
— Прекрати! — велю я. — Разве нельзя быть более понятливым?
Я наклоняюсь вперёд, сложив руки на столе:
— Здесь сестра Уилла.
— Ага, однажды я говорил с ней о выходе из Эрудиции, пока ещё был там, — говорит Зик. — Сказала, что видела женщину Отреченную, которую убили, когда она была на задании у Джанин и хотела от него отказаться.
— Мы уверены, что она не шпион Эрудитов? — спрашивает Линн.
— Линн, она спасла половину нашей фракции от этой дряни, — говорит Марлен, демонстрируя повязку на руке на том месте, куда выстрелили предатели Бесстрашные. — Ну, точнее половину половины нашей фракции.
— Вообще-то, Мар, принято говорить четверть, — замечает Линн.
— В любом случае, кого это волнует? — отмахивается Зик. — Мы не планируем ничего, о чем она могла бы доложить. А, если бы планировали, то, конечно, не допустили бы её участия.
— Она может собрать здесь кучу информации, — говорит Линн. — Например, о нашей численности и о тех из нас, кто не подключен к моделированию.
— Вы не видели её, говорящей о причинах своего ухода, — говорит Зик. — Я верю ей.
Кара и Кристина встают и выходят из комнаты.
— Я сейчас, — бросаю я. — Мне нужно в туалет.
Жду, пока девушки пройдут через двери, затем следую за ними — то шагом, то переходя на бег. Медленно открываю одну из дверей, так осторожно, что она не издает ни единого звука, затем также медленно закрываю её за собой. Я оказываюсь в плохо освещенной прихожей, в которой пахнет мусором, должно быть, Искренние хранят здесь всякий хлам.
Из-за угла раздаются женские голоса, чтобы лучше слышать, крадусь к концу коридора:
— …её присутствие выводит меня из равновесия, — рыдает одна из девушек.
Кристина.
— Не могу не думать о том, что она сделала… Не понимаю, как она могла?!
Кристина заставляет меня чувствовать себя по-настоящему сломленной.
Теперь говорит Кара, отвечая ей.
— Ну, а я могу, — говорит она.
— Что? — заикаясь, переспрашивает Кристина.
— Ты должна понять. Нас учат во всем видеть логику, насколько это вообще возможно, — признается Кара. — Поэтому не думай, что я ничего не чувствую. Но эта девушка, скорее всего, потеряла голову от страха, безусловно она не была способна трезво оценивать происходящее, если решилась на подобный поступок.
Мои глаза расширяются. Что за… — я мысленно пробегаюсь по короткому списку выпадов в собственный адрес, прежде чем продолжить слушать.
— Моделирование помешало ей здраво мыслить в ситуации с Уиллом, поэтому, столкнувшись с угрозой, она отреагировала так, как её обучали в Бесстрашии: стреляла на поражение.
— Что ты такое говоришь? — резко произносит Кристина. — Мы должны забыть об этом просто потому, что всему есть логичное объяснение?
— Конечно, нет, — возражает Кара. Её голос немного дрожит, так что она повторяет уже более уверенно. — Конечно, нет.
Девушка откашливается.
— Просто тебе всё равно придется находиться в её обществе, я лишь хочу облегчить тебе задачу. Ты не должна прощать её, я не знаю, почему ты дружила с ней с самого начала, она всегда казалась мне немного эксцентричной.
Я напрягаюсь, ожидая, что Кристина с ней согласиться, но к моему удивлению — и облегчению — этого не происходит.
Кара продолжает.
— В любом случае, ты не должна прощать её, но должна попытаться понять, что ею двигал страх, а не злой умысел. Ну что, сможешь смотреть на неё без желания заехать по её длиннющему носу?
Машинально касаюсь своего носа. Кристина издаёт смешок, который для меня подобен сильному удару в живот. Я возвращаюсь к Месту Сбора. Хотя Кара и была груба — её комментарий про нос был ударом ниже пояса — но я всё равно благодарна ей за то, что она сказала.
Тобиас входит через дверь, скрытую белым тряпичным полотнищем. Парень раздражённо откидывает ткань, подходит к нам и садится рядом со мной за стол.
— Кан встречается с представителем Джанин Метьюс, встреча состоится в семь утра, — сообщает он.
— С представителем? — уточняет Зик. — А сама она не приедет?
— Ага, чтобы предстать перед толпой разгневанных вооруженных людей, способных с легкостью её прикончить? — Юрай ухмыляется. — Хотел бы я на это посмотреть. Нет… серьёзно, очень хотел бы.
— Кан, конечно, молодец, по крайней мере, взял охрану из Бесстрашных, — замечает Линн.
— Да, — отзывается Тобиас. — Некоторые из старших членов фракции вызвались добровольно. Бад пообещал внимательно слушать, чтобы было, что нам рассказать.
Я хмурюсь, глядя на него. Как он обо всем узнал? И почему, после двух лет, на протяжении которых всеми правдами и неправдами избегал лидерства, он так себя ведет?
— Вопрос в том, — начинает Зик, складывая руки на стол. — Будь вы Эрудитом, что бы сказали на этой встрече?
Все в ожидании смотрят на меня.
— Что? — раздраженно интересуюсь я.
— Ты Дивергент, — замечает Зик.
— Как и Тобиас.
— Да, но у него нет склонностей к Эрудиции.
— С чего ты взял, что у меня они есть?
Он пожимает плечами.
— Мне так кажется. Разве не похоже?
Юрай и Линн кивают. У Тобиаса уголки губ едва заметно приподнимаются, будто в улыбке, но он довольно быстро её подавил. Чувствую, как внутри меня что-то оборвалось.
— Я уже успела убедиться в том, что вы все способны мыслить конструктивно, — признаюсь я. — То есть способны думать, как Эрудиты.
— Но у нас нет особых мозгов Дивергента! — возражает Марлен. Она прикасается к моей голове и слегка надавливает пальцами. — Ну же, покажи свою магию.
— Нет такого понятия, как магия Дивергента, Мар, — одергивает Линн.
— Если же она ей действительно обладает, нам тем более не стоит с ней советоваться, — говорит Шона. Это первые слова Шоны за всё то время, что мы здесь сидим. Она даже не смотрит на меня, когда говорит, только хмурится, поглядывая на сестру.
— Шона… — начинает Зик.
— Что Шона!? — отзывается она, переводя на Зика недовольный взгляд. — Неужели ты не думаешь, что у людей со склонностями к нескольким фракциям очевидные проблемы с верностью? Если у неё есть склонность к Эрудиции, как мы можем быть уверены, что она на них не работает?
— Не будь смешной, — бросает Тобиас низким голосом.
— Я не смешная.
Она хлопает по столу.
— Я знаю, что принадлежу к Бесстрашию, потому что об этом говорит всё, что я делала в тесте на способности. Я верна своей фракции, так как не могу принадлежать ни к какой другой. Но что насчёт неё? И тебя?
Она качает головой.
— Я без понятия, какой фракции вы верны, и не собираюсь притворяться, будто всё в порядке.
Она встаёт, Зик пытается остановить её, но она отталкивает его руку и уходит. Я провожаю её взглядом, и смотрю в её сторону до тех пор, пока не закрывается дверь и чёрная занавеска на входе не перестаёт колыхаться.
Я чувствую, что завожусь, что готовая заорать, вот только Шоны здесь больше нет, теперь на неё не накричать.
— Это не магия, — горячо заявляю я. — Просто спросите себя, какое в данной ситуации самое логичное решение?
В ответ — взгляды полные недоумения.
— Серьёзно, — настаиваю я. — Окажись я на его месте, в обществе Бесстрашных и Джека Кана, то вряд ли стала бы нападать, разве нет?
— Ну, будь у тебя собственный отряд Бесстрашных, вполне могла бы. И тогда один выстрел — всё, что нужно. Бам — он мёртв, и Эрудиты в выигрыше, — замечает Зик.
— Тот, кого отправляют на переговоры с Джеком Каном, не будет каким-то случайным ребёнком Эрудитом. Они отправят кого-то важного, — замечаю я. — Было бы глупо стрелять в Джека Кана, рискуя представителем Джанин.
— Видишь? Это причина, по которой ты нам так нужна — как следует разобраться в этой ситуации, — говорит Зик. — Лично я бы его убил. Счел бы, что стоит рискнуть.
Я зажимаю переносицу. Даже голова разболелась.
— Хорошо.
Пытаюсь поставить себя на место Джанин Метьюс. Я уже и так знаю, что она не собирается идти на мировую с Джеком Каном. Тогда для чего нужна эта встреча? Он ничего не сможет ей предложить. Она будет использовать ситуацию в своих целях.
— Думаю, — начинаю я. — Джанин попытается манипулировать. Он сделает всё, чтобы защитить свою фракцию, даже пожертвует Дивергентами, — прерываюсь на секунду, вспоминая заседание и то, как легко он завладел вниманием каждого члена своей фракции, — …или Бесстрашными. Нам жизненно важно знать содержание их беседы во время этой встречи.
Юрай и Зик переглядываются. Линн улыбается, но улыбка её фальшива. Её глаза так холодны, что становятся похожи на золото.
— Что ж, давайте подслушаем, — соглашается она.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Перевод: Марина Самойлова, Ника Аккалаева, Маренич Екатерина, Воробьева Галина, Мартин Анна, Вероника Романова
Редактура: Анастасия Лапшина, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Я проверяю свои часы. Время — семь часов вечера.
Еще двенадцать часов до того, как мы услышим, что Джанин должна сказать Джеку Кану. За прошедший час я проверяла свои часы, по крайней мере, дюжину раз, хоть это и не заставит время идти быстрее. Мне не терпится что-нибудь сделать, а не сидеть в столовой с Линн, Тобиасом и Лорен, взяв обед и тайком посматривая на Кристину, сидящую за другим столом в обществе своей Искренней семьи.
— Интересно, будем ли мы в состоянии возвратиться к старому пути, когда, в конце концов, это все закончится? — спрашивает Лорен. Они с Тобиасом говорили о методах обучения и инициации Бесстрашных, по крайней мере, последние пять минут. Для них, пожалуй, это единственная общая тема для разговора.
— Если после всего этого фракции вообще останутся, — замечает Линн, намазывая булку картофельным пюре.
— Мне кажется, или ты собираешься есть бутерброд из картофельного пюре? — спрашиваю я.
— И что с того?
Между нашим и соседним столами проходит группа Бесстрашных. Они ненамного старше Тобиаса. У одной из девушек волосы выкрашены в пять разных оттенков, а руки настолько покрыты татуировками, что не видно ни сантиметра голой кожи. Проходя мимо, один из парней наклоняется к Тобиасу и шепчет: «Трус».
Несколько других делают то же самое, шепча \"Трус\" Тобиасу на ухо, после чего продолжают идти своей дорогой. Он замирает с ножом для масла в одной руке и куском хлеба в другой.
Я напряженно жду, что он сорвется.
— Какие идиоты, — бросает Линн. — И Искренние, вынудившие тебя раскрыться перед толпой, тоже идиоты.
Тобиас не отвечает. Он кладет нож, затем кусок хлеба, и отодвигается от стола. Его взгляд устремлен на что-то в конце комнаты.
— Это надо остановить, — говорит он как-то отстраненно.
Ничем хорошим это не кончится.
Он скользит между столами и людьми, подобно воде, я следую за ним, расталкивая людей и бормоча извинения.
И тут я вижу, к кому направляется Тобиас. Маркус. Он сидит с несколькими взрослыми представителями Искренних.
Тобиас подходит к нему и хватает сзади за шею, вытаскивая из-за стола. Маркус открывает рот, чтобы что-то возразить, но лучше бы он этого не делал — Тобиас тут же сильно бьёт ему по зубам. Кто-то кричит, но никто не спешит на помощь. В конце концов, мы в комнате, полной Бестрашных.
Тобиас выталкивает Маркуса в центр комнаты, где есть пространство между столами, прямо к символу Искренности. Мужчина натыкается на весы, лицо Маркуса закрыто руками, поэтому я не вижу нанесенных Тобиасом повреждений.
Тобиас толкает Маркуса на пол и каблуком ботинка прижимает отцу горло. Маркус хлопает Тобиаса по ноге, кровь струится по его губам, но даже, будь он сильнее, сына ему всё равно не одолеть. Тобиас расстегивает пряжку ремня и вытягивает его из петель.
Он убирает ногу с горла Маркуса и вскидывает ремень.
— Это для твоего же блага, — говорит он.
Именно эти слова произносит Маркус и множество его проявлений в пейзаже страха Тобиаса.
Затем ремень резко рассекает воздух и ударяет Маркуса по рукам. Его лицо становится ярко-красным, во время следующего замаха он успевает спрятать голову, так что удар ремня приходится на спину. Вокруг смеются Бесстрашные, но мне не смешно.
Над этим я смеяться не могу.
Наконец, прихожу в себя, подбегаю к ним и хватаю Тобиаса за плечо.
— Остановись! — кричу я. — Тобиас, сейчас же!
Я ожидала увидеть яростный взгляд, но, когда он смотрит на меня, в его глазах нет ничего подобного. Не покраснел и дышит спокойно. Это явно не состояние аффекта.
Трезвый расчет.
Он бросает ремень, лезет в карман и достаёт серебряную цепочку с висящим на ней кольцом. Тобиас кидает кольцо на пол рядом с лицом отца. Украшение сделано из тусклого, матового металла — обручальное кольцо Отречения.
— Моя мать, — произносит Тобиас. — Передаёт привет.
Парень уходит, я прихожу в себя лишь спустя несколько секунд, бросаю лежащего на полу Маркуса, и бегу вслед за Тобиасом. Бегу до тех пор, пока не догоняю его у коридора.
— Что это было? — спрашиваю я.
Тобиас, не глядя на меня, жмет на лифте кнопку \"вниз\".
— Это необходимо, — отвечает он.
— Необходимо для чего? — уточняю я.
— Тебе его что, жалко? — мрачно интересуется Тобиас. — Знаешь ли ты, как много раз он проделывал это со мной? Откуда, по-твоему, я знаю движения?
Чувствую себя хрупкой, словно вот-вот сломаюсь. Это и правда выглядело, как отрепетированное действие, будто Тобиас прошёлся по сценарию в своей голове, отрепетировал слова перед зеркалом. Он знал их наизусть, просто в этот раз выступил в другой роли.
— Нет, — тихо говорю я. — Нет, мне его не жалко.
— Тогда что, Трис? — его грубость ранит. — На прошлой неделе ты за мои поступки и слова не переживала. В чем разница?
Он пугает меня. Не знаю, что сказать или сделать, когда он под властью внутренней жестокости, она здесь, кипит в основании всего, что он делает, так же, как моя собственная жестокость. В нас обоих идет внутренняя борьба. Иногда она нас поддерживает, а иногда разрушает.
— Ни в чём, — говорю я.
Лифт даёт сигнал. Он жмет кнопку «Закрыть», закрывая дверь между нами. Я смотрю на матовый металл и пытаюсь обдумать произошедшее за последние десять минут.
«Это необходимо остановить», сказал он. «Это» — насмешки, возникшие из-за допроса, из-за его признания в том, что причиной перехода к Бесстрашным является желание сбежать от отца. Тогда он устраивает публичное избиение Маркуса, чтобы Бесстрашные могли это видеть.
Зачем? Чтобы спасти свою гордость? Этого не может быть. Это было преднамеренным.
Возвращаясь в столовую, я вижу, как мужчина из Искренности провожает Маркуса в ванную. Он идет медленно, но уверенно, выходит, Тобиас не причинил ему серьезного вреда. Вижу, как за его спиной закрывается дверь.
Я вдруг понимаю, что совсем забыла о том, что слышала в Дружелюбии, об информации, ради которой мой отец рисковал своей жизнью. Напоминаю себе, что доверять Маркусу — не самый верный ход, и обещаю себе, что воздержусь от повторных расспросов.
Направляюсь к ванной комнате, мужчина из Искренности как раз выходит, успеваю проскочить до того, как закроется дверь. Маркус сидит на полу перед раковиной с кипой бумажных полотенец, прижатых ко рту. Моё появление его не особенно радует.
— Что? Ты здесь, чтобы позлорадствовать? — интересуется он. — Убирайся!
— Нет, — говорю я.
И, правда, зачем я здесь?
Он смотрит на меня выжидающе:
— Ну?
— Решила, что стоит вам кое-что напомнить, — начинаю я. — Что бы вы ни хотели получить от Джанин, в одиночку или с помощью Отреченных, вам это не удастся.
— Не представляю, почему ты настолько заблуждаетесь касательно моей безопасности. Но всё обстоит иначе…
— Мне об этом слушать не интересно. Всё, что я хочу сказать: вы знаете, к кому обратиться, когда перестанете вести себя, как мудак, и почувствуете отчаяние из-за собственной беспомощности, — перебиваю я.
Из ванной я выхожу ровно в тот момент, когда человек из Искренности возвращается с пакетиком льда.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Перевод: Xoxachka, Дольская Алина, Катерина Мячина, RealYulia, Инна Константинова, Маренич Екатерина, Вика Фролова, Viol
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль, Светлана Буткявичюс
Я стою перед раковинами в женской уборной на этаже для Бесстрашных. В моей руке пистолет. Линн дала его мне несколько минут назад; она, казалось, была в замешательстве, когда я не положила пистолет в кобуру или не заткнула за пояс джинс. Перед тем, как запаниковать, я пошла в ванную, продолжая держать его в руках. Не будь идиоткой. Пистолет необходим для дела. Идти без него будет как минимум глупо. Следует решить эту проблему в ближайшие пять минут. Обхватываю рукоятку вначале мизинцем, затем вторым пальцем и всеми остальными. Знакомая тяжесть. Указательный палец скользит по спусковому крючку. Я задерживаю дыхание. Поднимаю пистолет, держу оружие в прямых руках подальше от тела, именно так, как учил Четвертый, когда \"Четвертый\" было его единственным именем. Я использовала пистолет, когда защищала своего отца и брата от солдат Бесстрашия, подчиненных моделированию. Я использовала его, чтобы остановить Эрика от выстрела Тобиасу в голову. По сути, он не является злом. Он — всего лишь орудие.
Я вижу в зеркале движение, и, не успевая остановить саму себя, смотрю на своё отражение. Смотрю так, как смотрела на него, перед тем, как пристрелить.
Из груди вырывается стон, словно раненый зверь я позволяю пистолету упасть у меня из рук, и обнимаю себя руками. Хочется плакать, это позволит почувствовать себя лучше, но заплакать не получается. Я просто приседаю в ванной, уставившись на белый кафель. Я не могу этого сделать, не могу взять с собой пистолет, я даже не должна идти, но всё ещё собираюсь.
— Трис? — кто-то стучится. Я стою, опустив руки, дверь скрипит и приоткрывается. В комнату заходит Тобиас.
— Зик и Юрай сказали мне, что ты собираешься подслушать Джека, — говорит он.
— Да неужели.
— Это так?
— Почему я должна рассказывать тебе? Ты же не посвящаешь меня в свои планы.
Он удивлённо приподнимает брови.
— О чём ты говоришь?
— Я говорю об избиении Маркуса до полусмерти на глазах у всех Бесстрашных, без всякой видимой на то причины.
Я делаю шаг к нему.
— Но причина есть, не так ли? Не похоже, чтобы ты потерял контроль, или он сделала что-то, что тебя спровоцировало, так что должна быть причина.
— Следовало доказать Бесстрашным, что я не трус, — говорит он. — Вот и всё. Это единственная причина.
— Почему тебе было нужно… — начинаю я.
Для чего Тобиасу показывать себя Бесстрашным? Только ради ещё большего уважения. Вспоминаю голос Эвелины из тени в доме Афракционеров: «Я предлагаю тебе стать важными».
Он хочет, чтобы Бесстрашные объединились с Афракционерами, и он знает, что есть только один способ воплотить это в жизнь — сделать всё самому. Остается загадкой, почему он не чувствовал потребности поделиться этим планом со мной. Он опережает мой вопрос.
— Так ты будешь подслушивать или нет?
— Какая разница?
— Ты снова без причины подвергаешь себя опасности, — замечает он. — Как тогда, когда рвалась бороться с Эрудитами с одним лишь… карманным ножом.
— Причина есть. Важная. Если мы не подслушаем, мы не будем знать, что происходит, а знать необходимо.
Он скрещивает руки. Он не такой высокий, как некоторые мальчики из Бесстрашия. И у него топорщатся уши, его нос немного загнут на конце, но для меня… Я проглатываю все прочие мысли.
Он здесь, чтобы отчитать меня, хотя и сам многое скрывает. Я не могу думать о том, как он привлекателен. Подобные мысли только мешают, ведь прямо сейчас я собираюсь пойти послушать, что Джек Кан скажет об Эрудиции.
— Ты больше не стрижешь волосы как Отречённые, — замечаю я. — Хочешь выглядеть более Бесстрашным?
— Не меняй тему, — одергивает он. — Подслушивающих и так уже четверо. Тебе идти не надо.
— Почему ты так настойчиво хочешь, чтобы я осталась? — мой голос становится громче. — Я не из тех, кто будет просто сидеть, пока другие люди рискуют!
— До тех пор, пока ты будешь тем, кто не ценит свою жизнь… кто не сможет даже поднять пистолет и выстрелить… — он наклоняется ко мне. — Ты должна остаться здесь и позволить другим сделать грязную работу.
Его голос бьется во мне, словно второе сердце. Я снова и снова слышу его слова: «не ценит свою жизнь».
— Что ты собираешься делать? — говорю я. — Запереть меня в ванной? Это единственное, что сможет меня удержать.
Он прикасается к своему лбу. Никогда прежде не видела, как вся краска уходит из его лица.
— Я не хочу останавливать тебя. Я хочу, чтобы ты сама себя остановила, — признается он. — Но, если ты всё-таки собираешься быть безрассудной, то не должна идти одна.
Все еще темно, когда мы достигаем моста, он двухуровневый, с каменными колоннами на каждом углу. Мы спускаемся по лестнице рядом с одним из каменных столбов и тихо проползаем в нескольких метрах над уровнем реки. Большие лужи стоячей воды блестят под лучами восходящего солнца. Нам следует занять позиции.
Юрай и Зик разместились в зданиях по обе стороны от моста, чтобы лучше видеть нас на расстоянии. Задача у них лучше, чем у Линн и Шоны, которая, несмотря на недавнюю «вспышку», вняла просьбе Линн и всё-таки пришла.
Линн идёт первой, её спина прижата к камню, она медленно движется вдоль нижней части опоры моста. Я следую за ней с Шоной, а Тобиас позади меня. Мост поддерживают четыре изогнутые металлические конструкции, их защищают каменные стены и лабиринт узких балок под его нижним ярусом. Линн втиснула себя под одну из металлических конструкций и быстро поднимается, прокладывая себе путь к середине моста.
Я пропускаю Шону вперед, так как не могу подниматься так же быстро, как она. Как бы я ни старалась удержать равновесие на металлической конструкции, моя левая рука продолжает трястись. Я чувствую прохладную ладонь Тобиаса на своей талии, он поддерживает меня. Низко приседаю, чтобы уместиться в пространстве между нижней частью моста и балкой подо мной, потом останавливаюсь: ноги на одной балке, левая рука на другой. В таком положении мне придется пробыть довольно долгое время.
Тобиас скользит вдоль одной из балок и ставит свою ногу позади меня. Места достаточно, чтобы растянуться подо мной и на второй балке. Я вздыхаю и благодарно улыбаюсь ему. После ухода из Морг Центра, это первый раз, когда мы добры друг к другу. Он мрачно улыбается в ответ.
Мы выжидаем в полной тишине. Я дышу через рот, пытаясь успокоить дрожь в руках и ногах. Шона и Линн, кажется, общаются без слов: корчат рожицы, которые мне не расшифровать, и кивают или улыбаются друг другу, явно понимая. Никогда не думала о том, что было бы, будь у меня сестра. Были бы мы с Калебом ближе, будь он девушкой?
Утром в городе так тихо, что по мере приближения к мосту шаги отдаются эхом и становятся всё громче. Звук идёт у меня из-за спины, следовательно это не Эрудиты, а Джек и его Бесстрашный эскорт. Бесстрашные знают, что мы здесь, хотя Джек Кан и виду не подает. Стоит ему посмотреть вниз, как он увидит нас через металлическую сетку под собственными ногами. Стараюсь дышать как можно тише. Тобиас смотрит на часы, затем протягивает руку ко мне, чтобы показать мне время. Ровно семь часов.
Я поднимаю глаза вверх и смотрю сквозь стальную сеть. Над моей головой проходят ноги, вслед за этим я слышу:
— Привет, Джек.
Это Макс, именно он по требованию Джанин назначил Эрика руководителем Бесстрашных, в полном согласии с политикой жестокости процедуры посвящения. Я никогда не говорила с ним напрямую, но звук его голоса заставляет меня вздрогнуть.
— Макс, — говорит Джек. — Где Джанин? Я думал она проявит уважение и покажется сама.
— Джанин и я разделяем свои обязанности в соответствии с нашими силами, — говорит он. — Военные вопросы под моей ответственностью. Поэтому сегодня здесь именно я.
Я хмурюсь. Макс сказал немного, но в тех словах, что он использовал, в их ритме… отсутствуют чувства и интонации.
— Хорошо, — отвечает Джек, — Я пришел что бы…
— Вынужден сообщить, что переговоров не будет, — говорит Макс. — Для того, чтобы вести переговоры, вы должны занимать высокое положение, а вы, Джек, его не имеете.
— Что ты имеешь в виду?
— Вы — единственная доступная фракция. Искренность не предоставляет нам защиту, хлеб насущный или технологические новшества. Поэтому вы нам не нужны. К тому же, вы ничего не сделали, чтобы заслужить расположение ваших Бесстрашных гостей, — замечает Макс. — Таким образом, вы сильно уязвимы и абсолютно бесполезны. Так что рекомендую вам поступить в точности, как я говорю.
— Ты, кусок дерьма, — бросает Джек сквозь стиснутые зубы. — Как ты смеешь…
— Не будь таким вспыльчивым, — говорит Макс.
Прикусываю губу. Я должна доверять своим инстинктам, а мои инстинкты говорят мне, что что-то здесь не так. Ни один уважающий себя Бесстрашный не сказал бы слово \"вспыльчивый\". Ни один Бесстрашный не станет терпеть оскорбления. Макс говорит, как кто-то еще. Он говорит, как Джанин.
Это имеет смысл: Джанин не доверила бы кому-то, в особенности изменчивому Бесстрашному, говорить от её имени. Лучшее решение данной проблемы состоит в том, чтобы дать Максу наушник. Но сигнала от наушника хватит самое большее где-то на четверть мили.
Ловлю глазами взгляд Тобиаса и медленно двигаю рукой, указывая на ухо, затем наверх — туда, где стоит Макс.
Тобиас на мгновение хмурится, потом кивает, но я не уверена, что он меня понял.
— У нас три условия— начинает Макс. — Первое — вы вернете лидера Бесстрашных, который у вас в плену, целым и невредимым. Второе — вы позволите нашим солдатам провести обыск и забрать Дивергентов; и третье — вы предоставите нам имена тех, кому не вводили сыворотку моделирования.
— Почему? — Джек говорит с горечью. — Что вы ищете? И зачем вам эти имена? Что вы собираетесь с ними делать?
— Целью поиска: найти и убить всех Дивергентов. А что касается имен, то это вас не касается.
— Они не моя забота!
Я слышу скрип шагов надо мной и, взглянув сквозь сетку, вижу Джека держащим в руках воротник рубашки Макса.
— Отпусти меня, — говорит Макс. — Или я прикажу своим охранникам стрелять.
Я снова хмурюсь. Если Джанин говорит через Макса, то она должна видеть его, чтобы знать, что его схватили. Наклоняюсь вперед, чтобы посмотреть на здания на другой стороне моста. Слева от меня поворот реки, на краю которой стоит приземистое здание из стекла. Должно быть, она там.
Я начинаю подниматься назад к металлической конструкции, которая поддерживает мост, к лестнице, которая выведет меня на Вакер-Драйв. Тобиас следует за мной, а Шона хватает Линн за плечо, но у Линн свои планы.
Я была слишком занята мыслями о Джанин и не заметила, что Линн достала пистолет и начала подниматься к краю моста. Рот Шоны открывается, и ее глаза становятся шире по мере того, как Линн продвигается вперёд, хватается за край моста и просовывает руку между балками. Её палец нажимает на курок.
Макс задыхается, хлопая рукой по груди, и откидывается назад. Когда он поднимает руку, она темная от крови.
Я отпускаю руки и падаю в грязь недалеко от Тобиаса, Линн и Шоны. Мои ноги увязают, мои ступни засасывает, когда я пытаюсь освободиться. Моя обувь соскальзывает, но я продолжаю идти, пока не достигаю бетона. Идёт стрельба, и пули вязнут в грязи рядом со мной. Бросаюсь к стене под мостом, чтобы помешать им прицелиться.
Тобиас прижимается к стене позади меня, так близко ко мне, что его подбородок находится над моей головой, и я могу чувствовать плечами его грудь.
Я могу вернуться обратно в штаб Искренности, хотя бы на время оказаться в безопасности. Или могу найти Джанин, пока она уязвима настолько, насколько в будущем, возможно, больше никогда не будет.
Это не выбор.
— Давай! — говорю я и бегу вверх по лестнице, другие бегут следом. На нижнем ярусе моста наши Бесстрашные стреляют в Бесстрашных предателей. Джек в безопасности, он ранен, и один из Бесстрашных помогает ему идти. Я бегу быстрее, бегу через мост, не глядя на то, что происходит за моей спиной. Я уже слышу шаги Тобиаса. Он единственный, кто может за мной угнаться.
Передо мной стеклянное здание. Я слышу топот шагов и выстрелы, петляю во время бега, пытаясь усложнить Бесстрашным предателям задачу и сбить прицел.
Стеклянное здание все ближе, всего в нескольких ярдах. Я стискиваю зубы и заставляю себя бежать быстрее. Мои ноги онемели, я едва чувствую землю под ногами. Но прежде чем достигаю двери, вижу движение в переулке справа от меня. Я сворачиваю и следую за ним.
Три фигуры бегут вниз по переулку. Одна светлая. Другая высокая. И один из них Питер.
Я спотыкаюсь и почти падаю.
— Питер! — кричу я. Он поднимает свое оружие, позади меня Тобиас поднимает свое, мы находимся всего в нескольких метрах друг от друга, в тупике. За ним блондинка — наверное, Джанин — и высокий предатель Бесстрашный поворачивают за угол. У меня нет оружия и плана, но я всё равно хочу броситься вслед за ними, Тобиас сжимает руку на моем плече, удерживая меня.
— Ты предатель, — говорю я Питеру. — Я знала это. Я знала.
Мучительный женский крик пронзает воздух.
— Похоже, ваши друзья нуждаются в вас, — говорит Питер с улыбкой, больше похожей на оскал. Он крепко держит ружье. — У вас есть выбор. Вы можете отпустить нас и помочь им, или умереть, пытаясь следовать за нами.
Я почти кричу. Мы оба знаем, каков будет мой выбор.
— Надеюсь, ты умрешь, — бросаю я и прижимаюсь к Тобиасу. Он поддерживает меня. Так мы доходим до конца переулка, а затем разворачиваемся и бежим.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Перевод: Карина Абакова, Катерина Мячина, Инна Константинова, Галина Воробьева, Viol, Алина Дольская, ania_lune, Екатерина Маренич, Даша Немирич
Редактура: Даша Немирич, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Шона лежит на земле лицом вниз, кровь проступает на ее рубашке. Линн приседает рядом с ней. Смотрит, но ничего не делает.
— Это моя вина, — бормочет Линн. — Я не должна была стрелять в них. Не должна…
Я смотрю на расползающееся по ткани пятно крови. Пуля попала в спину. Не могу определить, дышит она или нет. Тобиас прикладывает два пальца к шее девушки и кивает.
— Мы должны выбираться отсюда, — говорит он. — Линн, посмотри на меня. Я понесу Шону, ей будет немного больно, но это наша единственная возможность.
Линн кивает в ответ. Тобиас приседает рядом с Шоной и обхватывает ее под руки. Он поднимает ее, и она стонет. Я бросаюсь вперед, чтобы помочь Тобиасу втащить ее обмякшее тело на плечо. Мое горло судорожно сжимается, и я кашляю, чтобы уменьшить напряжение.
Тобиас поднимается, ворча от усилия, и вместе мы идём к Морг Центру — Линн с пистолетом впереди всех, а я сзади — передвигаюсь спиной вперёд, чтобы видеть, что происходит позади нас, но не замечаю ничего подозрительного. Думаю, предатели Бесстрашные отступили, но лучше убедиться наверняка.
— Эй! — раздается чей-то крик. В нашу сторону бежит Юрай.
— Зик помогает Джеку. О, нет, — он останавливается. — О, нет. Шона?
— Сейчас не время, — говорит Тобиас. — Беги в Морг Центр и приведи доктора.
Юрай не реагирует.
— Юрай! Сейчас же беги! — раздаётся ничем не приглушенный громкий крик. Юрай, наконец — то, разворачивается и бежит в сторону Морг Центра.
Нужно пройти всего полмили, но из-за ворчания Тобиаса, прерывистого дыхания Линн и понимания того, что Шона вот-вот умрет от потери крови, это расстояние кажется бесконечным. Я наблюдаю за тем, как мышцы на спине Тобиаса расширяются и сокращаются с каждым тяжёлым вздохом, я не слышу наших шагов; я слышу только свое сердцебиение. Когда мы, в конце концов, достигаем дверей, мне кажется, что меня либо вырвет, либо я грохнусь в обморок, либо закричу, что есть мочи.
У входа нас встречают Юрай, мужчина-эрудит с прилизанными волосами, и Кара. Они взяли для Шоны носилки. Тобиас опускает её, и доктор сразу же приступает к работе: разрывает рубашку Шоны на спине. Я отворачиваюсь. Не хочу видеть пулевое ранение.
Тобиас становится передо мной, его лицо красное от напряжения. Я хочу снова оказаться в его объятиях, как это было после прошлого нападения, но он ничего не предпринимает, и я знаю, лучше самой не лезть — не испытывать судьбу.
— Я не собираюсь делать вид, будто знаю, что с тобой происходит, — говорит он. — Но если ты ещё раз решишь бессмысленно рискнуть жизнью…
— Я рискую своей жизнью не бессмысленно. Я пытаюсь идти на жертвы, как это сделали бы мои родители, как…
— Ты — не твои родители. Ты — всего лишь шестнадцатилетняя девчонка…
Я стискиваю зубы.
— Как ты смеешь…
— …которая не понимает, что порою необходима просто жертвенность, а не просирание собственной жизни! И если ты сделаешь это снова, нам придется расстаться.
Такого я не ожидала.
— Ты ставишь мне ультиматум? — я стараюсь говорить негромко, чтобы другие не услышали.
Он качает головой:
— Нет, я ставлю тебя перед фактом, — его губы сжимаются в линию. — Если ты снова бросишься в пекло без всякой на то причины, ты станешь не более чем Бесстрашным фанатиком адреналина, который хочет попасть под удар, и я тебе в этом помогать не собираюсь.
И добавляет с горечью:
— Я люблю Трис-Дивергент, которая принимает решения вне зависимости от принадлежности к какой-либо фракции, которая противоречит самому понятию фракции, как таковой. Но Трис, которая изо всех сил пытается себя уничтожить?.. Такую Трис я любить не могу.
Мне хочется закричать. Но не потому, что я злюсь, а потому что боюсь, что он прав. Мои руки дрожат, и я хватаюсь пальцами за подол рубашки, чтобы успокоить их.
Он прижимается своим лбом к моему и закрывает глаза:
— Я верю, что эта Трис все еще где-то там, — говорит он мне прямо в губы. — Вернись.
Он легонько целует меня, а я слишком потрясена, чтобы его остановить.
Затем он возвращается обратно к Шоне; я в недоумении стою на изображении весов Искренних в холле.
— Это было как нельзя кстати.
Я присаживаюсь на кровать рядом с Тори. Она сидит, поставив ноги на стопку подушек.
— Да, — отвечаю я. — Как ты себя чувствуешь?
— Так, словно меня подстрелили, — улыбка играет на ее губах. — Слышала, тебе знакомо это чувство.
— Ага. Невероятные ощущения, не так ли? — говорю я, но все, о чем я думаю, так это о пуле в спине Шоны. Ну, хотя бы мы с Тори оправились от своих ран.
— Ты узнала что-нибудь интересное на встрече Джека? — спрашивает она.
— Пару вещей. Не знаешь, как можно созвать собрание Бесстрашных?
— Я могу сделать это сама. Есть огромный плюс в работе тату-мастера в Бесстрашии — ты знаешь почти всех.
— Действительно, — говорю я. — Вдобавок ко всему у тебя наработан некий авторитет после работы шпионом под прикрытием.
Тори морщится:
— Я уже и забыла об этом.
— Ты обнаружила что-нибудь интересное? Я имею ввиду, когда была шпионом.
— Моя задача заключалась в том, чтобы следить за Джанин Мэтьюс, — Тори рассматривает свои руки. — Как она проводит большую часть своего времени. И, что еще более важно, где она его проводит.
— Явно не в своем офисе… и где же?
Тори отвечает не сразу.
— Кажется, тебе можно доверять, Дивергент, — она смотрит на меня косым взглядом. — У нее есть приватная лаборатория на верхних этажах. Там сумасшедшая охрана. Я пыталась проникнуть туда, тогда-то они и поняли, кто я.
— Ты пыталась проникнуть туда, — повторяю я, Тори при этом отводит глаза. — Я так понимаю, не шпионить.
— Я думаю, было бы более…целесообразно, если бы Джанин Мэтьюс прекратила свое существование.
В выражении её лица читается своего рода жажда, та же, которую я заметила, когда она рассказывала мне о своем брате в задней комнате тату-салона. Перед атакой моделирования, я бы назвала это жаждой справедливости и даже мести, но теперь я в состоянии определить, это — жажда крови. И хоть это пугает меня, я понимаю.
И это понимание должно пугать меня еще больше.
Тори произносит:
— Я займусь созывом собрания.
Бесстрашные собрались в пространстве между рядами двухъярусных кроватей и дверьми, плотно обернутыми простынями для звукоизоляции — лучшее, что получилось соорудить. Я не сомневаюсь, что Джек Кан согласится на требования Джанин. Здесь мы больше не в безопасности.
— Каковы были условия? — спрашивает Тори. Она сидит на стуле между койками, ее раненая нога лежит перед ней. Она спрашивает Тобиаса, но он не обращает никакого внимания. Он опирается на одну из кроватей, скрестив руки на груди, и смотрит в пол.
Я прочищаю горло.
— Их было три. Вернуть Эрика Эрудитам. Сообщить имена всех людей, в которых не попали иглы. И доставить всех Дивергентов в штаб Эрудитов.
Я смотрю на Марлен. Она немного грустно улыбается мне в ответ. Скорее всего, она беспокоится за Шону, которая до сих пор с врачом Эрудитов. Сейчас с ней Линн, Гектор, их родители и Зик.
— Если Джек Кан заключит сделку с Эрудитами, мы не сможем оставаться здесь, — говорит Тори. — И куда нам идти?
Я долго думаю о крови на рубашке Шоны, а еще дольше — о садах Дружелюбия, о шуме ветра в листве, об ощущении коры под моими руками. Никогда не думала, что буду жаждать туда вернуться. Не думала, что во мне есть тяга к Дружелюбию.
Ненадолго закрываю глаза, а когда открываю их снова, возвращаюсь в реальность, и Дружелюбие остается всего лишь миражом.
— Домой, — отвечает Тобиас, поднимая голову последним. Все прислушиваются.
— Мы должны вернуть своё. Мы можем разбить скрытые камеры в штабе Бесстрашия, и Эрудиты нас не увидят. Мы должны вернуться домой.
Кто-то соглашается, разразившись громкими криками, а кто-то просто присоединяется. Вот, как все решается у Бесстрашных: кивками и криками. В такие моменты мы не кажемся отдельными личностями. Мы все — часть одной и той же идеологии, одной системы.
— Но прежде, чем мы уйдем, — подает голос Бад, который когда-то работал с Тори в тату-салоне и теперь стоит, положив руку на спинку ее стула. — Следует решить, что делать с Эриком. Позволим ему остаться здесь с Эрудитами или казним его.
— Эрик — Бесстрашный, — говорит Лорен, теребя колечко в губе. — И это означает, что мы вправе решать, что с ним делать дальше. Мы, а не Искренние.
В этот раз крик вырывается из меня непроизвольно и сливается с другими в знак согласия.
— Согласно закону Бесстрашных, только лидеры фракции могут исполнить приговор. Все пять наших бывших лидеров Бесстрашия — предатели, — говорит Тори. — Поэтому, я думаю, пришло время выбрать новых. В законе говорится, что их должно быть больше одного и нечетное количество. Если у вас есть предложения, вы должны высказать их прямо сейчас, и мы будем голосовать, если придется.
— Ты! — выкрикивает кто-то.
— Ладно, — говорит Тори. — Кто-нибудь ещё?
Марлен складывает ладони лодочкой вокруг своего рта и выкрикивает:
— Трис!
Мое сердце бьется в бешеном ритме. Но, к моему удивлению, никто не выступает против и не смеется. Вместо этого, несколько человек согласно кивают, как и тогда, когда было упомянуто имя Тори. Я осматриваю толпу и нахожу глазами Кристину. Она стоит, скрестив руки на груди, и никак не реагирует на выдвижение моей кандидатуры.
Мне интересно, как же я выгляжу в их глазах. Они, должно быть, видят кого-то, кого я не вижу. Кого-то способного и сильного. Кого-то, кем я не могу быть; и в то же время кого-то, кем я быть могу.
Тори кивает Марлен в знак согласия и просматривает толпу в поисках других предложений.
— Гаррисон, — предлагает кто-то. Я даже не догадываюсь, кто такой Гаррисон, пока кто-то не хлопает по плечу мужчину средних лет с белокурым хвостом, и тот улыбается. Я узнаю его, он — тот самый Бесстрашный, который называл меня \"девчонкой\", когда Зик и Тори вернулись из штаба Эрудитов.
Бесстрашные на какое-то время умолкают.
— Я собираюсь предложить кандидатуру Четвертого, — говорит Тори.
Слышны только слабые шепотки в конце зала, никто не против его кандидатуры. Никто больше не называет его трусом после того, как он избил Маркуса в кафетерии. Интересно, как бы они отреагировали, если бы знали, насколько продуманным был этот ход.
Теперь он может получить то, что собирался. Только я стою на его пути.
— Нам необходимы только три лидера, — говорит Тори. — Придется голосовать.
Они бы никогда не подумали обо мне, как о кандидатуре в лидеры, если бы я не остановила моделирование. И, возможно, они бы не подумали обо мне, если бы я не ранила Эрика около тех лифтов или не залезла под тот мост. Чем более безрассудной я становлюсь, тем более я популярна среди Бесстрашных.
Тобиас смотрит на меня. Я не могу быть популярной среди Бесстрашных, потому что Тобиас прав: я не Бесстрашная, я — Дивергент. Я могу быть тем, кем захочу. И я не хочу быть такой. Я должна держаться от всего этого подальше.
— Нет, — говорю я. Прочищаю горло и говорю снова, как можно громче. — Нет, вы не должны голосовать. Я снимаю свою кандидатуру.
Тори удивленно поднимает брови.
— Ты уверена, Трис?
— Да, — отвечаю я. — Я не хочу быть лидером. Я уверена.
И затем, без возражений и всяких церемоний, Тобиас становится лидером Бесстрашия. А я — нет.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Перевод: Катерина Мячина, Маренич Екатерина, Инна Константинова, Ania Lune, Laney, Мартин Анна, Дольская Алина, annnyyy
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Не проходит и десяти секунд с того момента, как мы выбрали наших новых лидеров, как что-то звенит — один долгий звонок и два коротких. Я иду на звук, внимательно прислушиваясь правым ухом к стене, и нахожу динамик под потолком. Есть и другой, протянутый через всю комнату.
Затем голос Джека Кана заполняет всё окружающее нас пространство.
— Внимание всем жителям центра Искренности. Несколько часов назад я встречался с представителем Джанин Метьюс. Он напомнил мне, что мы, Искренние, находимся в уязвимом положении, зависим от Эрудитов в вопросах выживания, и сказал мне, что если я намерен сохранить свободу своей фракции, мне придётся выполнить ряд условий.
Я ошеломлённо смотрю наверх на динамик. Меня не должна удивлять прямолинейностью лидера Искренних, но публичности я не ожидала.
— Для того, чтобы выполнить все требования, я прошу каждого пройти к Месту Сбора, чтобы сообщить, есть ли у вас имплантат, — говорит он, — Эрудиты так же распорядились, чтобы все Дивергенты были переданы им. Я не знаю, с какой целью.
Его голос очень вялый. Поверженный. Что ж, думаю, он побеждён, ибо был слишком слаб, чтобы сопротивляться.
Есть кое-что, о чем знают Бесстрашные, а Искренние нет — это, как бороться даже тогда, когда борьба кажется бесполезной.
Иногда мне кажется, что я накапливаю уроки, что преподает мне каждая из фракций, и храню их в уме, используя в качестве путеводителя для перемещения по миру. Всегда существует что-то, что нужно узнать, и что-то, что важно понять.
Объявление Джека Кана заканчивается тремя звонами, с которых оно и началось. Бесстрашные бросаются из комнаты, хватая сумки с вещами. Несколько молодых мужчин из Бесстрашия срывают с двери простыню, крича что-то про Эрика. Чей-то локоть прижимает меня к стене, и я просто стою и смотрю, как нарастает столпотворение.
Искренним, в свою очередь, тоже известно кое-что, чего не знают Бесстрашные — как не увлечься.
Бесстрашные стоят в полукруге вокруг кресла допроса, на котором сидит Эрик. Он выглядит скорее мертвым, чем живым. Пот блестит на его бледном лбу. Он смотрит на Тобиаса с опущенной головой так, что его ресницы смешиваются с бровями. Я тоже пытаюсь смотреть на него, но его улыбка — открытый рот растягивает пирсинг — слишком мерзка и отталкивает меня.
— Хочешь, чтобы я рассказала тебе о твоих преступлениях? — спрашивает Тори. — Или ты предпочитаешь сделать это самостоятельно?
Капли дождя брызгают на противоположную сторону здания и скатываются вниз по стенам. Мы стоим в комнате для допросов на последнем этаже Морг Центра. Здесь лучше слышна дневная гроза. Каждый раскат грома и каждая молния отзываются в моём затылке, по коже словно танцуют электрические разряды.
Мне нравится запах мокрого асфальта. Здесь он плохо чувствуется, но как только мы закончим, все Бесстрашные устремятся вниз и покинут Морг Центр, а запах мокрого асфальта станет единственным, что я почувствую.
Мы взяли наши сумки. У меня мешок, сделанный из простыни и верёвки. В нём моя одежда и сменная пара обуви. На мне куртка, украденная у одного из Бесстрашных предателей, и я хочу, чтобы Эрик увидел её, если посмотрит на меня.
Эрик оглядывает толпу, пока его взгляд не останавливается на мне. Он переплетает пальцы и осторожно кладет их себе на живот.
— Я бы хотел, чтобы она перечислила дивергентов. Видимо, ей о них многое известно, раз именно она пырнула меня ножом.
Я не знаю, какую игру он ведет, или, в чем смысл запугивать меня, особенно сейчас перед смертью. Он выглядит высокомерным, но я заметила, что его пальцы дрожат, когда он двигал ими. Даже Эрик, должно быть, боится смерти.
— Не вмешивай ее в это, — говорит Тобиас.
— Почему? Потому что это делаешь ты? — ухмыляется Эрик. — Ой, подождите, я забыл. Стиффы не занимаются такого рода вещами. Они только завязывают друг другу обувь и обрезают волосы.
Выражение лица Тобиаса не меняется. Ко мне приходит понимание: Эрика я совершенно не волную, но он точно знает, куда ударить Тобиаса, и как сделать это посильнее. И одно из его уязвимых мест — это я.
Вот, чего мне так хотелось избежать, мне не хотелось, чтобы мои взлеты и падения стали взлетами и падениями Тобиаса. Вот почему я не могу позволить ему вмешаться, чтобы защитить меня.
— Я хочу, чтобы список огласила именно она, — повторил Эрик.
Я говорю так ровно, насколько это возможно:
— Ты сговорился с Эрудитами. Ты несешь ответственность за смерть сотен Отреченных, — продолжаю говорить, но не могу и дальше сдерживать эмоции, выплевываю слова, будто это яд. — Ты предал Бесстрашных. Ты выстрелил ребенку в голову. Ты нелепая игрушка Джанин Метьюс.
Его улыбка меркнет.
— Я заслуживаю смерти? — спрашивает он.
Тобиас открывает рот, чтобы прервать его, но я всё же успеваю ответить.
— Да.
— Ладно, — его темные глаза пусты, как ямы, как беззвездные ночи. — Но есть ли у тебя право решать это, Беатрис Приор? Как ты решила судьбу того другого мальчика… как его звали? Уилл?
Не отвечаю. Слышу, как мой отец спрашивал меня: «Что заставляет тебя думать, что у тебя есть право стрелять в кого-то?», когда мы пробивали себе путь к диспетчерской в штаб-квартире Бесстрашия. Он говорил мне, что существует правильный способ что-то сделать, и я должна понять это. Я чувствую, как в горле образуется что-то, похожее на шар из воска, такой большой, что я едва могу глотать и дышать.
— Ты совершил преступления, которые гарантируют казнь среди Бесстрашных, — говорит Тобиас. — В соответствии с законами Бесстрашных мы имеем полное право казнить тебя.
Он приседает рядом с тремя пистолетами у ног Эрика и опустошает обоймы одну за другой. Они почти дребезжат, ударяясь об пол, а затем катятся к носкам ботинок Тобиаса. Он подбирает средний пистолет и засовывает пулю в обойму.
Затем он перемещает три пистолета на полу, меняя их местами, до тех пор, пока мои глаза не теряют из виду средний пистолет, тот, в котором есть пуля. Он берет оружие: один пистолет он передает Тори, другой Гаррисону.
Я пытаюсь думать об атаке и моделировании, о вреде, который они нанесли Отреченным. Все невинные, одетые в серое, лежащие на улице мёртвыми. Они не оставили достаточно Отречённых для того, чтобы позаботиться о телах, поэтому большинство из них всё ещё там. И всё это не было бы возможным без участия Эрика.
Я думаю об Искреннем мальчике, в которого он выстрелил, не задумываясь, о том, каким он был жестоким, о том, как мальчик ударился об пол рядом со мной.
Возможно, мы должны решать — жить Эрику или умереть. Возможно, он единственный, кто имеет право принять подобное решение, несмотря на те ужасные вещи, что совершил.
И мне по-прежнему тяжело дышать.
Я смотрю на него без злобы, без ненависти, без страха. Кольца на его лице блестят, и прядь грязных волос падает ему на глаза.
— Подожди, — говорит он. — У меня есть просьба.
— Мы не принимаем просьб от преступников, — говорит Тори. Она стоит на одной ноге, как и в течение последних нескольких минут, выглядит усталой, наверное, хочет поскорее со всем покончить и, наконец, сесть. Для нее эта казнь простое неудобство.
— Я лидер Бесстрашия, — говорит он. — И всё, чего прошу, чтобы стрелял Четвертый.
— Почему? — спрашивает Тобиас.
— Так ты будешь жить с виной, — отвечает Эрик. — Зная, что ты захватил меня, а потом застрелил в голову.
Я, кажется, понимаю. Он хочет видеть, как ломаются люди, всегда хотел, с тех пор, как поставил камеру в комнате для казни, где я чуть не утонула и, наверное, задолго до этого. И он верит, что если Тобиасу придется стрелять, то до того, как умереть, он увидит его сломленным.
Ненормальный.
— Я не буду чувствовать никакой вины, — говорит Тобиас.
— Тогда у тебя нет причин для отказа.
Эрик снова улыбается.
Тобиас берёт одну из пуль.
— Скажи мне, — говорит Эрик спокойно. — Потому что я всегда задавался этим вопросом… Ведь это твой папаша появляется в каждом пейзаже страха из тех, что ты когда-либо проходил?
Тобиас вставляет пулю в пустой магазин, не поднимая глаз.
— Тебе не нравится мой вопрос? — говорит Эрик. — Что, боишься, что Бесстрашные поменяют своё мнение? Осознаёшь, что, даже несмотря на существование лишь четырех страхов, ты всё равно трус?
Он выпрямляется на стуле и кладёт руки на подлокотники.
Тобиас держит пистолет напротив его левого плеча.
— Эрик, — говорит он. — Будь смелым.
Он нажимает на курок.
Я закрыла глаза.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Перевод: Дольская Алина, Маренич Екатерина, Laney, Мартин Анна, Катерина Мячина, Инна Константинова
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Кровь странного цвета. Она темнее, чем ожидалось.
Я смотрю вниз на руку Марлены, которая хватает меня за руку. Ее ногти короткие и неровные — она грызет их. Девушка толкает меня вперед, и я, должно быть, иду, потому что чувствую, что перемещаюсь, но в мыслях все еще стою перед Эриком, и он все еще жив.
Он умер, так же, как Уилл. Упал, так же, как Уилл.
Я думала, что удушье и ком в горле уйдут, как только он будет мертв, но этого не случилось. Мне нужно сделать глубокий вздох, чтобы получить достаточное количество воздуха. Хорошо, что толпа вокруг меня шумит, так что никто меня не слышит. Мы идем к двери. Впереди толпы Гаррисон несет Тори на спине, как ребенка. Она смеется, держась за его шею.
Тобиас кладет свою руку мне на спину. Я знаю об этом, потому что видела, как он подошел ко мне сзади и сделал это, а не потому, что почувствовала прикосновение. Я ничего не чувствую.
Дверь открывается снаружи. Мы останавливаемся в шаге от паникующего Джека Кана и группы Искренних, следовавших за ним.
— Что ты сделал? — спрашивает он. — Эрика нет в камере.
— Он находился под нашей юрисдикцией, — говорит Тори. — Мы провели суд и казнили его. Вы должны быть благодарны.
— Почему… — лицо Джека становится красным. Кровь темнее, чем румянец, даже если одно состоит из другого. — Почему я должен вас благодарить?
— Вы ведь тоже желали ему смерти, разве нет? Он убил одного из ваших детей. — Тори наклоняет голову и смотрит на него большими невинными глазами. — Ну, мы позаботились об этом за вас. И теперь просим нас извинить — нам пора уходить.
— Что… уходить? — шипит Джек.
Если мы уйдем, он не сможет выполнить два из трех требований Макса. Эта мысль пугает его, это видно по его лицу.
— Я не могу позволить вам уйти, — говорит он.
— Ты не вправе нам что-либо указывать, — замечает Тобиас. — Если ты не отойдешь в сторону, мы вынуждены будем пройтись по тебе.
— Разве ты не пришел сюда, чтобы найти союзников? — Джек хмурится. — Если ты выполнишь свою угрозу, мы перейдем на сторону Эрудитов, и я обещаю тебе, что мы никогда не будем вашими союзниками.
— Мы не нуждаемся в вас, как в союзниках, — говорит Тори. — Мы Бесстрашные.
Все кричат, и каким-то образом их крикам удаётся рассеять туман в моей голове. Толпа двигается вперёд. Искренние отошли с нашего пути, поток Бесстрашных стремится заполнить всё пустующее пространство, будто в помещении прорвало трубу.
Захват Марлен на моем локте ослабевает. Я бегу вниз, следуя за Бесстрашными, игнорируя толчки локтями и окружающий шум. Чувствую себя, будто снова на инициации, несусь по ступеням Центра после Церемонии выбора. Ноги горят, но это ничего.
Мы достигаем холла. Внизу нас ждут Искренние и Эрудиты, включая блондинку Дивергента, которую тащили за волосы к лифту, девочку, которой я помогла бежать, и Кару. Они смотрят на толпу Бесстрашных с беспомощным выражением на лицах.
Кара замечает меня и хватает за руку:
— Куда вы все бежите?
— В штаб Бесстрашных, — я пытаюсь высвободить руку, но она не отпускает. Я не смотрю ей в лицо.
— Иди в Дружелюбие, — говорю я. — Они обещали безопасность всем, кто пожелает. Здесь ты не будешь в безопасности.
Она отпускает меня, почти отталкивая от себя.
Снаружи земля будто скользит под кроссовками, а мешок с одеждой ударяется о спину, пока я бегу. Дождь капает на голову и спину. Наступаю на лужи, от чего намокают брюки.
Чувствую запах мокрого асфальта и делаю вид, что это единственный запах.
Я стою на платформе, глядя в пропасть. Вода ударяется о стену подо мной, но она не поднимается достаточно высоко, чтобы намочить мои ботинки.
В сотне ярдов от меня Бад раздаёт оружие для пейнтбола. Кто-то ещё раздаёт шарики. Вскоре все потаённые уголки штаба Бесстрашных будут покрыты разноцветной краской, закрывающей обзор камер наблюдения.
— Эй, Трис, — говорит Зик, присоединяясь ко мне возле перил. Его глаза красные, но на губах появляется мимолетная улыбка.
— Эй. Вы позаботились о Шоне?
— Да. Мы подождали, пока ее состояние стабилизируется и забрали ее сюда, — он трет один глаз большим пальцем. — Я не хотел перемещать ее, но… совершенно очевидно, что с Искренними больше не безопасно.
— Как она?
— Не знаю. Она выживет, но медсестра думает, что всю нижнюю часть тела парализует. Меня это не беспокоит, но… Как она будет Бесстрашной, если не сможет ходить?
Я смотрю через Яму, где некоторые бесстрашные дети гоняются друг за другом по дорожке, ударяя шары о стены. Один из них лопается и забрызгивает камень желтым цветом.
Я думаю о том, что сказал мне Тобиас, когда мы провели ночь вместе с Афракционерами, что старшие Бесстрашные покидают фракцию, потому что физически не способны оставаться в ней. Я думаю о песне Искренних, в которой они называют нас самой жестокой фракцией.
— Она сможет, — говорю я.
— Трис. Она даже не в состоянии передвигаться.
— Уверена, она сможет, — я смотрю на него. — У неё будет инвалидная коляска, и кто-нибудь сможет возить её по Яме, к тому же в здании есть лифт.
Я показываю вверх над нашими головами.
— Ей не обязательно ходить, чтобы спускаться вниз по кабелю или стрелять из пистолета.
— Она не хочет, чтобы я возил её, — его голос звучит слегка надломлено. — Она не хочет, чтобы я поднимал ее или нес.
— Тогда ей придется это преодолеть. Неужели ты собираешься позволить ей вылететь из числа Бесстрашных по такой глупой причине как то, что она не в состоянии ходить?
Несколько секунд Зик молчит. Его взгляд скользит по мне, и он прищуривается, будто оценивая или измеряя меня.
Затем он поворачивается и обхватывает меня руками. Меня так давно никто не обнимал, что я цепенею. Затем расслабляюсь и позволяю его объятиям согреть мое тело, замерзшее в мокрой одежде.
— Я собираюсь пойти пострелять, — сообщает он, отстраняясь. — Хочешь со мной?
Я пожимаю плечами и следую за ним по дну Ямы. Бад даёт каждому из нас по маркеру, и я заряжаю свой. Он тяжёлый и жёсткий, так не похож на револьвер, что у меня не возникает никаких проблем с тем, чтобы держать его.
— Мы почти закончили с покраской Ямы и подземелья, — говорит Бад. — Но вам следует проверить Пик.
— Пик?
Бад указывает вверх на стеклянное здание над нами. Взгляд пронзает меня, как игла. В последний раз я стояла на этом месте и смотрела вверх, когда была на миссии по уничтожению моделирования. Я была с моим отцом.
Зик уже поднимается вверх по тропе. Я заставляю себя следовать за ним нога в ногу. Трудно идти, трудно дышать, но каким-то образом мне это всё-таки удаётся. К тому времени, как мы достигаем ступенек, давление в груди почти сошло на нет.
Как только мы оказываемся на Пике, Зик поднимает маркер и целится в одну из камер под потолком. Он стреляет, и зелёная краска брызгает мимо объектива камеры, на окно.
— О, — говорю я, морщась. — Фигово.
— Да? Хотел бы я взглянуть, как ты с этим справишься.
— Действительно? — я поднимаю собственный маркер, кладу его на левое плечо вместо правого. Оружие кажется чужим в левой руке, но я не смогла бы удержать его вес правой. Нахожу камеру в зоне видимости, а затем прищуриваюсь, глядя в объектив. Голос в моей голове шепчет: вздохни, прицелься, вдохни, стреляй. У меня уходит несколько секунд, чтобы понять, что это голос Тобиаса, ведь именно он научил меня стрелять. Нажимаю на курок, и шарик ударяет по камере, заливая краской объектив. — Вот. Теперь ты видел. Даже с левой руки.
Зик бормочет что-то неприятное себе под нос.
— Эй! — кричит радостный голос. Марлен высовывает голову над стеклянным полом. Краска размазывается у нее на лбу, делая её обладательницей фиолетовой брови. Со злобной улыбкой она целится в Зика, попадая в ногу, а затем в меня. Шарик обжигает мою руку.
Марлен смеется и ныряет под стекло. Мы с Зиком смотрим друг на друга, а затем пускаемся вслед за Марлен. Она хохочет, пока сбегает вниз по тропе, вливаясь в толпу детей. Я стреляю в неё, но промахиваюсь и попадаю в стену. Марлен стреляет в мальчика у перил — Гектора, младшего брата Линн. Поначалу он выглядит шокированным, но затем стреляет в неё в ответ, задевая человека рядом с Марлен.
Звуки выстрелов наполняют воздух, камеры забыты, в перестрелке участвуют все — и молодые, и люди постарше. Я бросаюсь бежать по тропе, окруженная криками и смехом. Мы делимся на команды и устраиваем войнушку.
К тому времени, когда борьба стихает, на моей одежде нет ни одного живого места — всё в краске. Я решаю сохранить рубашку на память о том, почему в первую очередь я выбрала Бесстрашие: не потому, что они совершенны, а потому, что в них течёт жизнь, потому, что они свободны.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Перевод: Laney, Катерина Мячина, Дольская Алина, Маренич Екатерина, Инна Константинова
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Кто-то забегает на кухню Бесстрашных и стреляет по хранящимся там продуктам, поэтому сегодня у нас горячий ужин. Я сижу за тем же столом, который мы делили с Кристиной, Алом и Уиллом. С тех пор, как я села, чувствую ком в горле. Как получилось, что только половина из нас здесь?
Я чувствую ответственность за это. Моё прощение могло бы спасти Ала, но я сдержала его. Мой здравый смысл мог бы пощадить Уилла, но я не обратилась к нему.
Прежде, чем я окончательно тону в чувстве вины, Юрай ставит свой поднос рядом с моим. На нем тушёная говядина и шоколадный торт. Я смотрю на кусок торта.
— Был торт? — спрашиваю я, глядя на свой поднос, который заполнен более разумно, чем у Юрая.
— Ага, кто-то просто принёс его. Нашли пару ящиков полуфабрикатов в кладовке и приготовили, — говорит он. — Ты можешь куснуть немного у меня.
— Куснуть? Так ты собирался сожрать все самолично?
— Да.
Он выглядит смущённо.
— А что такого?
— Не важно.
Кристина садится за стол как можно дальше от меня. Зик кладет свой поднос рядом с ней. Вскоре к нам присоединятся Линн, Гектор и Марлен. Я замечаю движение под столом и вижу, как рука Марлен соприкасается с рукой Юрая над его коленом. Их пальцы переплетаются. Они оба явно пытаются выглядеть обыденно, но продолжают переглядываться украдкой.
Слева от Марлен сидит Линн, она выглядит так, будто проглотила что-то прокисшее. Девушка методично закидывает еду в рот.
— Где пожар? — спрашивает ее Юрай. — Тебя может стошнить, если не перестанешь есть так быстро.
Линн бросает на него сердитый взгляд.
— Меня и так стошнит с вами двумя и вашими гляделками.
Уши Юрая краснеют.
— О чём это вы говорите?
— Я не идиотка, никто из нас подобным не страдает. Почему бы тебе просто не объясниться с ней и покончить с этим?
Юрай выглядит ошеломлённым. Однако Марлен, глядя на Линн, наклоняется и крепко целует парня в губы, скользя пальцами по его шее под воротником рубашки. Я замечаю, что вся еда с моей вилки падает, так и не достигнув рта.
Линн берёт поднос и встаёт из-за стола.
— Что это было? — интересуется Зик.
— Не спрашивай меня, — отмахивается Гектор. — Она всегда на что-нибудь злится. Я уже давно не пытаюсь за этим проследить.
Лица Юрая и Марлен по-прежнему совсем рядом, и они по-прежнему улыбаются.
Я заставляю себя глядеть в тарелку. Так странно видеть пару людей, с которыми ты познакомилась, когда они были одиноки. Впрочем, я видела такое и прежде. Слышу скрип — Кристина провела вилкой по пустой тарелке.
— Четвертый! — с облегчением зовет Зик. — Иди сюда, есть место.
Тобиас кладет руку мне на здоровое плечо. Несколько его пальцев разбиты, кровь выглядит свежей. — Извини, не могу остаться.
Он наклоняется и говорит.
— Могу я забрать тебя на некоторое время?
Я встаю, машу на прощание тем, кто обратил на это внимание — на самом деле это только Зик, потому что Кристина и Гектор смотрят в свои тарелки, а Юрай и Марлен сосредоточены друг на друге. Тобиас и я выходим из столовой.
— Куда мы идём?
— Поезд, — отвечает он. — У меня там встреча, и мне нужна твоя помощь.
Мы идём по одной из тропинок вокруг стен Ямы в сторону ступенек, ведущих к Пику.
— Зачем там я?
— У тебя получится лучше, чем у меня.
Я не знаю, что ответить. Мы поднимаемся по ступенькам и пересекаем стеклянный этаж. Проходим через комнату, в которой я проходила свой пейзаж страха. Судя по шприцу на полу, здесь недавно кто-то был.
— Ты сегодня проходил свой пейзаж страха? — спрашиваю я.
— Почему ты спрашиваешь? — он избегает моих глаз; открывает входную дверь — тепло и полное безветрие.
— Твои пальцы ободраны, и кто-то явно использовал комнату.
— Именно это я имел ввиду. Ты гораздо понятливее большинства людей, — он смотрит на часы. — Они сказали сесть на тот поезд, что отходит в 8:05. Пойдём.
Я чувствую волну надежды. Возможно, на этот раз мы не будем спорить. Возможно, у нас все наконец-то наладится.
Мы идем к рельсам. В последний раз, когда мы делали это, он хотел показать мне свет в штабе Эрудитов, хотел рассказать, что они планируют напасть на Отречение. Но сейчас мне кажется, что мы собираемся встретиться с Афракционерами.
— Достаточно понятлива, чтобы догадаться, что ты уклоняешься от ответа, — говорю я.
Он вздыхает:
— Да, я прошел через страх высоты. Хотел увидеть, нет ли каких-то перемен.
— И он изменился, не так ли?
Он отбрасывает с лица упавшие на глаза волосы и избегает моего взгляда. Я и не знала, что его волосы такие густые, трудно судить об этом, когда они настолько коротки, как у Отречённых, но сейчас они на два дюйма длиннее и почти достают до лба. От этого он выглядит не таким угрожающим, и больше похож на того, каким его знаю я.
— Да, — говорит он. — Но количество не изменилось.
С левой стороны слышится гудок поезда, но в первом вагоне свет не горит.
— Пятый вагон сзади! — кричит он.
Мы оба начинаем бежать. Я нахожу пятый вагон и левой рукой хватаюсь за ручку, подтягиваясь как можно сильнее. Я пытаюсь затащить ноги внутрь, но не получается; они опасно близки к колёсам, я кричу и обдираю коленки об пол, пока затаскиваю себя внутрь.
Тобиас забирается следом за мной и приседает рядом. Я сжимаю колени и скриплю зубами.
— Эй, дай мне посмотреть, — говорит он и задирает мои джинсы над коленкой. Его пальцы оставляют невидимые глазу полоски холода, и я думаю о том, чтобы схватиться за его рубашку и притянуть для поцелуя; хочу прижаться к нему, но не могу, мешают наши с ним секреты.
Моё колено в крови.
— Это мелочь. Заживет быстро, — говорит он.
Я киваю. Боль уже стихает. Он аккуратно расправляет мои джинсы. Я ложусь на спину, глядя в потолок.
— Так он до сих пор в твоём пейзаже страха? — спрашиваю я.
Это выглядит так, будто кто-то зажег спичку позади его глаз.
— Да. Но по-другому.
Он говорил мне однажды, что его пейзаж не менялся с тех пор, как он впервые прошёл через него во время инициации. Но если он изменился, даже чуть-чуть, это уже что-то.
— Теперь там есть ты.
Он морщится, глядя на свои руки.
— Вместо того чтобы застрелить ту женщину, как это было раньше, я должен смотреть, как ты умираешь. И я ничего не могу сделать.
Его руки сжаты. Пытаюсь придумать, что бы такого сказать: «Я не собираюсь умирать»? Но я не знаю, как получится. Мы живём в опасном мире, и я не настолько привязана к жизни, чтобы пойти на всё, что угодно, чтобы выжить. Я не могу переубедить его.
Он смотрит на часы.
— Они будут здесь с минуты на минуту.
Я поднимаюсь и вижу, что Эвелин с Эдвардом стоят возле рельсов. Они бегут до тех пор, пока поезд не подъезжает к ним, и запрыгивают почти так же запросто, как и Тобиас. Должно быть, они тренировались.
Эдвард ухмыляется мне. Сегодня к его повязке пришит большой синий икс.
— Привет, — говорит Эвелина. Она смотрит только на Тобиаса, когда говорит это, будто меня здесь нет.
— Хорошее место для собрания, — замечает Тобиас. На улице почти кромешная тьма, я вижу лишь тени зданий, темно-синее небо и несколько светящихся огней на берегу озера, которые, должно быть, принадлежат штабу Эрудитов.
Вопреки обыкновению поезд поворачивает налево, подальше от сияния штаба Эрудитов, в сторону заброшенной части города. По нарастающей тишине могу сказать, что поезд замедляется.
— Кажется безопасным, — говорит Эвелина. — Итак, ты хотел встретиться.
— Да. Я хотел бы обсудить союз.
— Союз, — повторяет Эдвард. — Кто дал тебе такое право?
— Он лидер Бесстрашных, — говорю я. — Он имеет полное право.
Эдвард удивленно вскидывает брови. Взгляд Эвелины задерживается на мне буквально на секунду прежде, чем она снова улыбается Тобиасу.
— Интересно, — замечает она. — И она тоже лидер Бесстрашных?
— Нет, — отвечает он. — Она здесь, чтобы помочь мне решить, стоит ли вам доверять
Эвелина кривит губы. Часть меня хочет скорчить рожицу и сказать — «Ха!» — но я довольствуюсь мимолетной улыбкой.
— Мы, безусловно, согласимся на союз… на некоторых условиях, — говорит Эвелин. — Гарантированное и достойное место в любом правительстве, которое появится после того, как с Эрудитами будет покончено, и полный контроль над базой данных Эрудитов.
— Что вы собираетесь делать с данными Эрудитов? — перебиваю я.
— Уничтожим. Единственный способ лишить Эрудитов власти — это лишить их знаний.
Моё первое инстинктивное желание: сказать ей, что она дура, но что-то мешает. Без технологии моделирования, без информации о других фракциях, без их устремления к техническому прогрессу атаки на Отречения не произошло бы. Мои родители были бы живы.
Даже если нам удастся убить Джанин, сможем ли мы доверять Эрудитам? Не нападут ли они и не возьмут ли нас под контроль снова? Я не уверена.
— Что мы получим по этим условиям? — спрашивает Тобиас.
— Необходимые для захвата штаба Эрудитов человеческие силы и места в правительстве наравне с нами.
— Я уверен, что Тори захочет собственноручно избавить мир от Джанин Метьюс, — тихо добавляет он.
Я поднимаю брови: не знала, что ненависть Тори к Джанин — общеизвестный факт, хотя, возможно, это не так. Он должен знать о Тори то, чего больше никто не знает, сейчас, когда они оба являются лидерами.
— Уверена, это можно устроить, — отвечает Эвелин. — Меня не волнует, кто её убьёт, я просто хочу, чтобы она умерла.
Тобиас смотрит на меня. Я хотела бы рассказать ему о раздирающих меня противоречиях… объяснить, почему из всех людей именно у меня есть сомнения по поводу уничтожения Эрудитов. Но я не знаю, как сказать об этом, даже если бы на это было достаточно времени. Он поворачивается к Эвелин.
— По рукам, — говорит он.
Тобиас протягивает руку, и она пожимает её.
— Мы должны встретиться в течение недели, — говорит она. — На нейтральной территории. Большинство Отречённых любезно разрешили нам остаться в их части города, чтобы разработать план борьбы с последствиями атаки.
— Большинство из них, — повторяет он.
Лицо Эвелин становится непроницаемым:
— Боюсь, многие всё ещё поддерживают твоего отца, и он посоветовал им избегать нас, когда наносил визит несколько дней назад, — она горько улыбается. — И как только он предложил изгнать меня, они тут же согласились.
— Они сослали тебя? — уточняет Тобиас. — Я думал, ты ушла.
— Нет, как ты и предполагаешь, Отреченные были склонны к прощению и примирению, но твой отец имеет большое влияние в Отречении, и всегда имел. Я решила уйти, а не сталкиваться с унижением общественного изгнания.
Тобиас выглядит ошеломлённым.
Эдвард, который все это время стоял, прислонившись к стене вагона, говорит:
— Пора!
— Увидимся в течение недели, — говорит Эвелин.
Пока поезд проезжает всё дальше по улицам, Эдвард прыгает. Пару секунд спустя Эвелин следует за ним. Мы с Тобиасом остаёмся в поезде, молча, прислушиваясь к стуку колёс по рельсам.
— Зачем ты привёл меня, если всё равно собирался заключить союз? — наконец, спрашиваю я.
— Ты не остановила меня.
— Что мне полагалось сделать, размахивать руками? — я хмурюсь. — Я этого не люблю.
— Это должно быть сделано.
— Я не думаю, что это сработает, — говорю я. — Должен быть другой способ.
— Какой другой способ? — спрашивает он, скрестив руки на груди. — Тебе просто не нравится она. Не нравится с тех пор, как ты впервые её увидела.
— Очевидно, что она мне не нравиться! Она оставила тебя!
— Они сослали ее. И если я решил простить ее, ты тоже должна попытаться! Я тот, кого оставили, не ты.
— Речь не об этом. Я не доверяю ей. Я думаю, она пытается использовать тебя.
— Ну, это решать не тебе.
— И опять — почему ты привел меня? — спрашиваю я, повторяя его жест. — Ах да, потому что я могу разобраться в ситуации для тебя. Прекрасно, я разобралась, и то, что тебе не нравятся мои выводы, не значит, что…
— Я забыл, как предубеждения влияют на твоё суждение. Помнил бы, не привел бы тебя с собой.
— Мои предубеждения? А как насчёт твоих? Что насчёт убеждённости в том, что каждый, кто также сильно ненавидит твоего отца, как ты — союзник?
— Речь идёт не о нём!
— Конечно! Он что-то знает, Тобиас. И мы должны узнать, что.
— Опять? Я думал, мы с этим разобрались. Он лжец, Трис.
— Да? — я поднимаю брови. — Прекрасно, но тогда и твоя мать тоже. Ты думаешь, Отречённые действительно способны изгнать кого-то? Что-то я сомневаюсь.
— Не говори так о моей матери.
Я вижу свет впереди. Свет Пика.
— Чудно, — я иду к двери вагона. — Не буду.
Я выпрыгиваю и бегу ещё какое-то время, чтобы сохранить баланс. Тобиас выпрыгивает следом за мной, но я не оставляю ему шанса поймать меня — я бегу прямо к зданию, вниз по лестнице и обратно к Пику, чтобы найти, где поспать.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Перевод: Катерина Мячина, Мартин Анна, Laney, Дольская Алина, Маренич Екатерина, NastyaMistiKa, Екатерина Забродина
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Меня что-то разбудило.
— Трис! Вставай!
Крик. Я не задаю вопросов. Я перекидываю ноги через край кровати и направляюсь к двери. На ноги ничего не надето, а земля здесь неровная, она забивается между пальцами. Я перевожу взгляд, чтобы понять, кто тащит меня. Кристина. Она почти выбила мой левый локоть из сустава.
— Что случилось? — спрашиваю я. — Что происходит?
— Заткнись и беги!
Мы бежим к Яме, и рёв реки следует за нами наверх по тропе. В последний раз Кристина вытаскивала меня из кровати, чтобы показать тело Ала. Скрипя зубами, я стараюсь не думать об этом. Это не могло случиться снова. Не могло.
Пока мы пересекаем стеклянный пол Пика, появляется одышка (она бежит быстрее меня). Кристина хлопает ладонью по кнопке лифта и проскальзывает в него ещё до того, как двери полностью открываются, протаскивая меня вслед за собой. Она ударяет по кнопке закрытия дверей, а затем по кнопке верхнего этажа.
— Моделированные, — говорит она. — Там моделированные. Не все, только…только некоторые из них.
Она кладет руки на колени и глубоко вдыхает.
— Один из них сказал что-то о Дивергентах, — говорит она.
— Что сказал? — спрашиваю я. — Во время моделирования?
Она кивает.
— Марлен. Было такое чувство, что это не её голос. Слишком… монотонный.
Двери открыты, и я иду за ней вниз по коридору к двери с пометкой ДОСТУП НА КРЫШУ.
— Кристина, — говорю я. — Почему мы идем на крышу?
Она не отвечает. Лестница на крышу пахнет старой краской. Граффити Бесстрашных, нацарапанные черной краской на цементных блоках стен. Символ Бесстрашия. Парные инициалы вместе с плюсами: RG + NT, BR + FH. Пары, которые, вероятно, повзрослели и, наверное, расстались. Я прикасаюсь к груди, чтобы почувствовать собственное сердце. Оно бьется так быстро, что удивительно, как я до сих пор дышу.
Ночью воздух прохладный, от него по рукам бегают мурашки. Мои глаза уже привыкли к темноте, и через крышу я вижу три фигуры, стоящие на выступе, лицом ко мне. Марлен, Гектор и девочка, которую я не узнаю — маленькая Бесстрашная, не старше восьми лет, с зеленой прядью в волосах.
Они до сих пор стоят на выступе, ветер сильно дует, бросая волосы на их лбы, в их глаза, в их рот. Их одежда развевается на ветру, но все они стоят неподвижно.
— Просто спускайся, — говорит Кристина. — Не делай глупостей. Ну, давай…
— Они тебя не слышат, — говорю я тихо, когда иду к ним. — И не видят.
— Мы должны прыгнуть на них одновременно. Я возьму Гека, ты…
— Мы рискуем столкнуть их с крыши. Подстрахуйте девочку, просто на всякий случай.
Она слишком молода для этого, подумала я, но я не имела права говорить такое, потому что это означало бы, что Марлен достаточно взрослая.
Я смотрю на Марлен, чьи глаза пусты, как раскрашенные камешки, как стеклянные шарики. Я чувствую себя так, будто эти шарики скользят по моему горлу вниз к желудку, притягивая меня к земле. Мы не сможем увести её с выступа.
Наконец, она открывает рот и говорит.
— У меня есть сообщение для Дивергентов, — ее голос звучит плоско. Моделирование использует ее голосовые связки, но лишает их естественные колебания человеческих эмоций.
Я перевожу взгляд с Марлен на Гектора. Гектор, который так боялся меня, потому что его мать сказала ему бояться. Линн, наверно, еще у постели Шоны, надеясь, что Шона сможет двигать ногами, когда она проснется вновь. Линн не может потерять Гектора.
Я делаю шаг вперед, чтобы получить это сообщение.
— Это не переговоры. Это предупреждение. — говорит Марлен через моделирование, шевеля губами, вибрируя связками. — Каждые два дня, пока один из вас не придет к штабу Эрудитов, это случится снова.
Это.
Марлен отступает, и я бросаюсь вперед, но не на нее. Не на Марлен, которая когда-то позволила Юраю сбить булочку с её головы на спор. Которая собрала стопку одежды для меня. Которая всегда, всегда встречала меня с улыбкой. Нет, не на Марлен.
Когда Марлен и другая Бесстрашная девушка шагают с края крыши, я прыгаю на Гектора.
Я хватаю руками все, что могу найти. Руки. Горсть рубашки. Грубые царапины покрывают колени, когда его вес тянет меня вперед. Я не достаточно сильна, чтобы поднять его. Я шепчу:
— Помогите, — потому что я не могу говорить громче.
Кристина уже держит мое плечо. Она помогает мне втащить обмякшее тело Гектора на крышу. Его руки раскинуты в сторону, безжизненные. Через несколько метров на крыше на спине лежит девочка.
Тогда моделирование заканчивается. Гектор открывает глаза, и они больше не пусты.
— О, — говорит он. — Что происходит?
Маленькая девочка всхлипывает, и Кристина подходит к ней, бормоча что-то обнадеживающее.
Я стою, мое тело дрожит. Я подхожу к краю крыши и смотрю на землю. Улица не очень хорошо освещена, но я вижу слабые очертания Марлен на тротуаре.
Дыхание, кто заботится о дыхании?
Я отхожу, мое сердце бьется у меня в ушах. У Кристины движется рот. Я игнорирую ее, и иду к двери, вниз по лестнице, по коридору, к лифту.
Двери закрываются, и я бросаюсь на землю, так же, как сделала Марлен после того, как я решила не спасать ее, я кричу, руками рву свою одежду. Мое горло срывается через несколько секунд, и царапины покрывают руки, где я пропустила ткань, но я продолжаю кричать.
Лифт останавливается со звоном. Двери открываются.
Я выпрямляю рубашку, разглаживаю волосы и выхожу.
У меня есть сообщение для Дивергентов.
Я Дивергент.
Это не переговоры.
Нет.
Это предупреждение.
Я понимаю.
Каждые два дня, пока один из вас не предоставит себя штаб-квартире Эрудиции…
Я сделаю это.
…это никогда не повторится.
Это никогда не повторится.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Перевод: Маренич Екатерина, Дольская Алина, Екатерина Забродина, Laney, Инна Константинова
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль, 4010
Я сливаюсь с толпой рядом с пропастью. В Яме шумно и не потому, что рядом плещется река. Я хочу найти тихое место, так что бегу по коридору, который ведет к общежитиям. Я не хочу слышать речь Тори от имени Марлен или находиться поблизости во время провозглашения тостов и криков, когда Бесстрашные будут прославлять ее жизнь и храбрость
Этим утром Лорен сообщила, что мы не заметили несколько камер в общежитии инициированных, где спали Кристина, Зик, Лорен, Марлен, Гектор и Ки, девушка с зелеными волосами. Вот как Джанин выяснила, кто из моделированных был под контролем. Я не сомневаюсь, что Джанин выбрала именно молодых Бесстрашных, потому что знала: их смерть повлияет на нас сильнее всего.
Я останавливаюсь в незнакомом коридоре и опираюсь лбом о стену. Камень кажется грубым и прохладным. Я могу слышать позади себя крики Бесстрашных, из-за каменных стен их голоса звучат приглушенно.
Слышу, как кто-то приближается, и смотрю в сторону, откуда исходит звук. Кристина, по-прежнему одетая в ту же одежду, которую носила прошлым вечером, стоит в нескольких шагах от меня.
— Эй, — зовет она.
— Я действительно не в настроении, чтобы чувствовать вину прямо сейчас. Так что уходи, пожалуйста.
— Я просто хочу кое-что сказать и сделаю это.
Ее глаза опухшие, ее голос звучит немного сонно, и это либо из-за истощения, либо небольшого количества алкоголя, либо по двум причинам сразу. Но ее взгляд — прямой и открытый, она понимает, о чем собирается сказать. Я отрываюсь от стены.
— Я никогда раньше не видела такого моделирования. Знаешь, со стороны. Но вчера… — она качает головой. — Ты была права. Они не могут слышать и видеть тебя. Точно так же, как Уилл…
Она задыхается, когда произносит его имя. Останавливается, тяжело глотает. Моргает несколько раз. Потом снова смотрит на меня.
— Ты сказала мне, что должна была сделать это, или он застрелил бы тебя, и я тебе не верила. Но теперь я верю тебе, и… я постараюсь простить тебя. Это… все что я хотела сказать.
Какая-то часть меня чувствует облегчение. Она верит мне, она попытается простить меня, даже если это будет нелегко. Но большая часть меня чувствует гнев. Что она думала до этого? Что я хотела выстрелить в Уилла, в одного из моих лучших друзей? Она должна была доверять мне с самого начала, должна была знать, что я не сделала бы этого, если бы был другой выбор.
— Какое счастье для меня, что ты, наконец, получила доказательства того, что я не хладнокровная убийца. Знаешь, кроме моих слов. Я имею ввиду, что должно было случиться, чтобы заставить тебя поверить? — я выдавливаю из себя смех, пытаясь оставаться беспечной. Она открывает рот, но я продолжаю говорить, не в силах остановиться. — Тебе лучше поторопиться простить меня, потому что не так много времени осталось.
Мой голос надрывается, и я не могу больше держать себя в руках. Я прислоняюсь к стене для поддержки и чувствую, как слабеют ноги и я сползаю вниз.
Мои глаза слишком затуманены, чтобы видеть ее, но я чувствую, когда она обнимает меня и сильно сжимает, почти до боли. Она пахнет, как кокосовое масло, и она чувствует себя сильной, такой же, какой она была во время посвящения в Бесстрашные, повиснув над пропастью на кончиках пальцев. В то время, что было так недавно, она заставила меня чувствовать себя слабой, но теперь ее сила и мне придает уверенности и сил.
Мы вместе стоим на коленях на каменном полу, и я хватаюсь за нее также сильно, как и она за меня.
— Я уже, — говорит она. — Вот, что я хотела сказать. Я уже простила тебя.
Все Бесстрашные идут тихо, когда я вхожу в столовую в ту ночь. Я не виню их. У меня, как у Дивергента, появилось право позволить Джанин убить одного из них. Большинство из них, вероятно, хотят, чтобы я пожертвовала собой, или боятся, что я не стану этого делать.
Если бы это происходило в Отречении, то ни один Дивергент не сидел бы здесь сейчас.
На мгновения я не знаю, куда мне идти, тогда Зик с мрачным видом машет из-за своего стола, я иду в том направлении. Но прежде, чем я дохожу до места, ко мне подходит Линн.
Она отличается от той Линн, которую я всегда знала. В её глазах нет жестокости. Вместо этого она бледна и кусает губы, пытаясь скрыть замешательство.
— Эм… — начинает она, смотрит то вправо, то влево, лишь бы не на меня. — Я действительно…Я скучаю по Марлен. Я знаю ее довольно долго и я… — она качает головой. — Дело в том, не думай, что мои слова о ней ничего не значат, — говорит она так, будто пытается меня упрекнуть. — Но спасибо, что спасла Гека…
Линн переминается с ноги на ногу, взгляд скользит по комнате. Потом она обнимает меня одной рукой, другой хватая за рубашку. Боль бежит через мое плечо, но я молчу.
Она отклоняется, фыркает и идет к своему столу, как будто ничего не произошло. Я несколько секунд смотрю, как она уходит, затем сажусь.
Зик и Юрай сидят бок о бок за пустым столом. Лицо Юрая осунулось, будто он не совсем проснулся. Перед ним стоит темно-коричневая бутылка, и он пьет из нее каждые несколько секунд.
Я должна быть осторожнее рядом с ним. Я спасла Гека и не смогла сохранить жизнь Марлен. Но Юрай не смотрит на меня. Я вытаскиваю кресло напротив него и сажусь с краю.
— Где Шона? — интересуюсь я. — Ещё в больнице?
— Нет, она там, — говорит Зик, кивая на стол, к которому вернулась Линн. Я вижу ее сидящей в инвалидной коляске и бледную до прозрачности. — Шоны не должно было быть, но Линн очень перепугалась, теперь держит её в поле зрения.
— Но, если тебе интересно, почему они обе там… Шона узнала, что я — Дивергент, — вяло признается Юрай. — И она не хочет, чтобы меня схватили.
— О.
— Со мной она тоже странная, — говорит Зик, вздыхая. — «Как узнать, что твой брат не борется против нас? Ты присматривался к нему?» Я бы многое отдал за то, чтобы ударить того, кто отравил её разум.
— Тебе даже отдавать ничего не надо, — говорит Юрай. — Ее мать сидит тут же. Иди и ударь ее.
Я слежу за его взглядом: он направлен на женщину средних лет с голубыми полосками на голове и серьгами по всей мочке уха. Она красива, как и Линн.
Тобиас входит в комнату минутой позже, следуя за Тори и Гаррисоном. Я избегала его. Я не разговаривала с ним после той ссоры, прежде чем Марлен…
— Здравствуй, Трис, — говорит Тобиас, когда я достаточно близко, чтобы услышать его. Его голос низкий, грубый.
— Привет, — отвечаю я глухо, будто мой собственный голос мне не принадлежит.
Он садится рядом со мной и кладет руку на спинку моего стула, наклоняясь ближе. Я не смотрю назад, я отказываюсь смотреть назад.
Я смотрю назад.
Темные глаза особенного оттенка синего, так или иначе способны заставить забыть обо всем, утешают меня, но напоминают, что мы друг от друга всё дальше, что все не так, как хотелось бы.
— Ты не собираешься спросить, как я? — интересуюсь я.
— Нет, я уверен, что ты не в порядке, — он качает головой. — Я хочу попросить тебя не принимать никаких решений, пока мы всё не обсудим.
Слишком поздно, думаю я. Решение принято.
— Ты имеешь в виду, пока мы все об этом не поговорим? Ведь это касается всех нас, — замечает Юрай. — Думаю, никто не должен превращать себя в мишень.
— Никто? — уточняю я.
— Нет! — Юрай хмурится. — Мы должны нанести ответный удар.
— Да, — говорю я глухо. — Давайте спровоцируем женщину, которая может заставить половину из нас совершить самоубийство. Отличная идея.
Я слишком сурова. Юрай выливает содержимое своей бутылки в горло и ставит бутылку на стол так, что я боюсь, что он рухнет.
— Не говори об этом так, — говорит он, рыча.
— Извини, — отвечаю я. — Но ты же знаешь, что я права. Лучший способ спасти от смерти половину членов нашей фракции, это пожертвовать одной жизнью.
Не знаю, чего я ожидала. Может того, что Юрай, который слишком хорошо знает, что случится в том случае, если ни один из нас не пойдет, будет добровольцем. Но он смотрит вниз. Не желает.
— Тори, Гаррисон и я решили повысить уровень безопасности. Надеюсь, если все осознают эти атаки, мы сможем остановить их, — говорит Тобиас. — Если это не сработает, тогда и будем думать о других вариантах. Конец дискуссии. И никто не собирается делать что-либо еще. Хорошо?
Он смотрит на меня, когда спрашивает, и поднимает брови.
— Хорошо, — соглашаюсь я, не смея встретиться с ним взглядом.
После обеда я стараюсь вернуться в общежитие, где спала, но не могу заставить себя пройти через дверь. Вместо этого я хожу по коридорам, стряхивая каменную крошку с пальцев и слушая эхо своих шагов.
Совершенно не намеренно останавливаюсь у фонтана, где Питер, Дрю и Ал напали на меня. Я знала Ала, знала, как он пахнет, я все еще знаю — в моем мозгу всплывает аромат лимона. Теперь у меня он ассоциируется не с моим другом, а с бессилием, которое я чувствовала, когда они потащили меня в пропасть.
Я иду быстрее, держа глаза широко открытыми. Мне необходимо уехать отсюда, подальше от этого места, где мой друг напал на меня, где Питер ударил Эдварда, где незрячие армии моих друзей начали свое нападение на Отреченных, где началось все это безумие.
Я иду к месту, где в последний раз чувствовала себя в безопасности: небольшая квартира Тобиаса. Добравшись до двери, чувствую себя спокойнее.
Квартира не заперта. Я толкаю дверь ногой. Его там нет, но я остаюсь, сижу на кровати и сгребаю одеяло в свои руки, спрятав лицо в ткани, и глубоко дышу через нос. Запаха почти не осталось, так давно он спал на ней.
Дверь открывается, и Тобиас проскальзывает внутрь. Я вяло отвожу руки, и одеяло падает на колени. Как мне объяснить свое присутствие? Я должна сердиться на него.
Он не хмурится, но его рот настолько напряженный, и я понимаю, что он чувствует.
— Не будь идиоткой, — говорит он.
— Идиоткой?
— Ты лжешь. Ты говорила, что не пойдешь к Эрудитам, но ты лгала, и поход к Эрудитам делает тебя идиоткой. Так что не будь ею.
Я сбрасываю одеяло и встаю.
— Не пытайся все упростить, — говорю я. — Это невозможно. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что это правильно.
— Почему ты именно сейчас хочешь действовать, как Отреченная? — его голос наполняет комнату, в моей груди рождается страх. Его гнев кажется слишком внезапным. Слишком странным. — Все это время ты настаивала, что была слишком эгоистична для них, и теперь, когда твоя жизнь находится на волоске, ты решила погеройствовать? Что с тобой?
— Что со мной?! Люди умирают. Они сошли прямо с края здания! И в моих силах это остановить!
— Ты слишком важна, чтобы просто… умереть.
Он качает головой. Он даже не смотрит на меня, глаза перемещаются к стене позади меня или на потолок выше меня, на все, кроме меня. Я слишком ошеломлена, чтобы сердиться.
— Я не важна. Каждому будет только лучше без меня, — говорю я.
— Да кому какое дело до всех? Как насчет меня?
Он опускает голову на руки, закрыв глаза. Его пальцы дрожат.
Затем он пересекает комнату в два больших шага и касается губами моих. Их нежность стирает давление нескольких последних месяцев, и я снова та девушка, которая сидела на камнях рядом с пропастью, и река омывала её лодыжки, сидела там, где мы впервые поцеловались. Я та девушка, которая схватила его за руку в коридоре только потому, что очень этого хотела.
Я скрещиваю руки на груди, чтобы удержать его подальше от себя. Проблема в том, что я ещё и та самая девушка, которая выстрелила в Уилла и солгала об этом, которая сделала выбор между Гектором и Марлен, которая совершила тысячи других вещей. Я не в силах стереть свои поступки.
— Вы все будет в порядке.
Я не смотрю на него. Я смотрю на его футболку между моими пальцами и черными чернилами татуировки на шее, но не на его лицо.
— Не в первый раз. Но ты должен двигаться дальше и делать то, что нужно.
Он обнимает меня за талию и притягивает к себе.
— Это ложь, — говорит он, прежде чем целует меня снова.
Это неправильно. Неправильно забыть, кем я стала, и позволить ему целовать меня, когда я знаю, что именно собираюсь сделать.
Но я хочу этого. О, я этого очень хочу.
Встаю на цыпочки и обнимаю его. Кладу одну руку между его лопаток, а другой глажу шею. Я могу чувствовать его дыхание на моей ладони, его грудь поднимается и опадает, и я знаю, что он сильный, устойчивый, его не остановишь. Это все, что мне нужно, чтобы быть той, кем я не являюсь.
Он отступает назад, тянет меня за собой, я спотыкаюсь. Запинаюсь о собственные ботинки. Он сидит на краю кровати, я стою перед ним, и мы, наконец, смотрим друг другу в глаза.
Он трогает мое лицо, касаясь щек руками, скользит пальцами по шее, останавливаясь пальцами у небольшого изгиба.
Я не могу остановиться.
Я нахожу его рот; он на вкус, как вода и свежий воздух. Я провожу рукой от шеи до спины, и скольжу под его рубашку. Он целует меня сильнее.
Я знала, что он сильный, но не осознавала насколько, пока не чувствую, как мышцы на его спине напрягаются под моими пальцами.
Стоп, говорю я себе.
Мы спешим, кончики его пальцев проникают под мою рубашку, и мои руки хватаются за него, притягивая ближе изо всех сил. Меня ни к кому никогда не тянуло с такой силой.
Он отклоняется назад ровно настолько, чтобы заглянуть мне в глаза.
— Обещай мне, — шепчет он. — Что не пойдешь. Ради меня.
Могу ли я? Могу ли я остаться здесь, наладить наши с ним отношения, пусть кто-то другой умирает за меня? Глядя на него, я думаю на мгновение, что могу. А потом вижу Уилла. Складку между его бровями. Пустые, связанные моделированием глаза. Падение тела.
«Ради меня» — и мольба в темных глазах Тобиаса.
Но если я не пойду к Эрудитам, то кто тогда? Тобиас? Это кажется тем, на что он вполне мог бы пойти.
Мне больно лгать, но я не могу иначе:
— Хорошо.
— Обещаешь? — спрашивает он, хмурясь.
Боль пульсирует, распространяясь повсюду; все смешалось: чувство вины, страх, тоска.
— Обещаю.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Перевод: Екатерина Забродина, Маренич Екатерина, Инна Константинова, Дольская Алина, Ania Lune
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль, 4010
Засыпая, он яростно сжимает меня в объятиях, усиливая ощущение, что моя жизнь — тюрьма. Мысленно считаю удары его сердца и жду, пока ослабнет хватка и выровняется дыхание.
Я не позволю Тобиасу пойти к Эрудитам, когда произойдет следующая смерть. Не позволю.
Выскальзываю из его рук, накидываю на плечи один из его свитеров, чтобы взять с собой его запах. Надеваю туфли, не беру никакого оружия или сувениров. Останавливаюсь в дверях и смотрю на Тобиаса, наполовину погребенного под одеялом, мирного и сильного.
— Я люблю тебя, — говорю я тихо, испытывая это чувство каждой частичкой своего тела, и позволяю двери закрываться позади меня.
Пришло время привести всё в порядок.
Я иду к спальне, где когда-то жили посвящённые, рождённые в Бесстрашии. Комната выглядит так же как и та, где я жила во время своей инициации: длинная и узкая, с двухэтажными кроватями с одной стороны и доской на стене. Благодаря льющемуся из угла голубоватому свечению вижу, что никто не позаботился стереть написанный там рейтинг: Юрай по-прежнему первый.
Кристина спит на нижней койке, под Линн. Я не хочу напугать ее, но нет никакого способа, чтобы разбудить ее иначе, поэтому я зажимаю ей рот рукой. Она открывает глаза и смотрит вокруг, пока не находит меня. Я касаюсь пальцем губ и маню её за собой.
Я иду до конца коридора и заворачиваю за угол. В коридоре над одним из выходов горит аварийная лампа, забрызганная краской. Кристина не надела обувь, она поджимает пальцы, чтобы защитить их от холода.
— Что такое? — говорит она. — Ты куда-то собралась?
— Да, я… — я должна лгать, или она попытается меня остановить. — Собираюсь увидеться с братом. Он вместе с Отреченными, помнишь?
Она подозрительно щурится.
— Извини, что разбудила тебя, — говорю я. — Но есть кое-что, о чем я хочу тебя попросить. Это очень важно.
— Окей. Трис, ты выглядишь странно. Уверена, что…
— Нет. Послушай меня. Время нападения было выбрано не случайно. Причиной произошедшего некие намерения Отреченных, я не знаю, что именно они хотели сделать, но это было связано с какой-то важной информацией, и теперь эта информация у Джанин…
— Что? — она хмурится. — Ты не знаешь, что они собирались сделать? И что это за информация?
— Нет, — я, наверное, кажусь сумасшедшей. — Дело в том, что мне ничего толком не известно, потому что Маркус Итон — единственный человек, который знает все, но он никогда мне ничего не скажет. Я просто… это причина для нападения. В этом причина. И мы должны об этом знать.
Я не знаю, что ещё сказать, но Кристина уже кивает головой.
— Причина, по которой Джанин заставила нас напасть на невинных людей, — говорит она с горечью. — Да. Нам следует знать.
Я почти забыла, что она тоже находилась под сывороткой. Какое количество Отреченных она убила, руководствуясь моделированием? Как она себя чувствовала, когда пробудилась? Я никогда не спрашивала и никогда не спрошу.
— Мне нужна твоя помощь в самое ближайшее время. Мне нужен кто-то, чтобы убедить Маркуса сотрудничать, и я думаю, что ты с этим прекрасно справишься.
Она наклоняет голову и смотрит на меня несколько секунд.
— Трис. Не делай глупостей.
Я вынуждаю себя улыбнуться.
— Почему люди постоянно говорят мне об этом?
Она хватает меня за руку.
— Я не шучу.
— Я сказала тебе, что собираюсь навестить Калеба. Я вернусь через несколько дней, и тогда мы сможем разработать стратегию. Я просто подумала, что было бы лучше, если бы кто-то узнал об этом до моего отъезда. На всякий случай. Окей?
Девушка держит мою руку в течение нескольких секунд, а затем отпускает.
— Хорошо, — соглашается она.
Я иду к выходу, стараюсь держать себя в руках, но чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.
Наш последний разговор… был полон лжи.
Оказавшись на улице, поднимаю воротник рубашки Тобиаса. Дойдя до конца улицы, смотрю вверх и вниз в поисках признаков жизни. Ничего.
Прохладный воздух колет легкие, а на выдохе превращается в облако пара. Скоро зима. Интересно, если Эрудиты и Бесстрашные окажутся в тупике, будут ли они ждать, пока одна группа уничтожит другую? Я рада, что мне не придется этого видеть.
Выбирая Бесстрашие, я ни о чем таком не думала. Моя жизнь виделась долгой. Теперь я не уверена ни в чем, кроме того, куда иду, и что это мой собственный выбор.
Я иду в тени зданий, надеясь, что мои шаги не привлекут внимания. В этой части города не горит ни один фонарь, но луна достаточно яркая, чтобы я могла продвигаться без особых проблем.
Иду под мостом. Он содрогается от движения встречного поезда. Я должна идти быстро, если хочу попасть туда раньше, чем все заметят, что я ушла. Обхожу большие трещины на улице и перепрыгиваю через упавший фонарь.
Когда уходила, совсем не подумала о том, как далеко придется идти. Спустя какое-то время я начинаю уставать и иду с куда большим трудом, постоянно оглядываясь и уворачиваясь от бесконечных препятствий. Постепенно увеличиваю темп, наполовину иду, наполовину бегу.
Вскоре достигаю знакомой части города. Улицы здесь лучше сохранились, дорога чистая, всего лишь с парой ям. Вдали виден свет из штаба Эрудитов, их огни нарушают наши законы сохранения энергии. Я не знаю, что буду делать, когда попаду туда. Потребую встречи с Джанин? Или просто буду стоять, пока меня не заметят?
Мои пальцы скользят по окну здания рядом со мной. Еще немного. Теперь, когда я рядом, дрожу всем телом и не могу идти. Дышится с трудом, я не пытаюсь вести себя тихо, и воздух громко входит и выходит из моих легких. Что они будут делать со мной, когда я доберусь? Какие планы у них на меня, чем я им полезна, пока жива? Я не сомневаюсь, что, в конце концов, они меня убьют. Концентрируюсь на передвижении ног вперед, хотя они, похоже, не желают удерживать мой вес и вот-вот подогнутся.
И вот я стою перед штабом Эрудитов.
Внутри толпы людей в синих рубашках сидят за столиками или работают за компьютерами, или изучают какие-то книги, или передают листы бумаги туда-сюда. Некоторые из них достойные люди, непонимающие, что сделала их фракция, но если бы даже все это здание рухнуло у меня на глазах, я не смогла бы найти в себе ни капли сочувствия.
Тот самый миг, когда я все еще могу вернуться. Холодный воздух кусает мои щеки и руки пока я колеблюсь. Я могу уйти, укрыться в штабе Бесстрашия, надеясь, молясь и жалея, что кто-то умирает из-за моего эгоизма.
Но нет, я не могу вернуться, иначе вина и потерянные жизни Уилла, моих родителей, а теперь еще и Марлен, сломают меня, сделают мою жизнь невыносимой.
Я медленно иду к зданию и толкаю дверь.
Это единственный способ, чтобы не задохнуться.
Через секунду после того, как моя нога касается деревянного пола, я стою перед гигантским портретом Джанин Мэтьюс, висящим на противоположной стене. Никто не замечает меня, даже двое охранников Бесстрашных предателей, стоящих в стороне от входа. Я подхожу к стойке регистрации, где сидит мужчина средних лет с лысиной на макушке, перебирая стопку бумаг. Ставлю руки на стол.
— Прошу прощения, — начинаю я.
— Минуту, — говорит он, не поднимая головы.
— У меня нет минуты.
Он смотрит снизу вверх через кривые очки, хмурясь и собираясь меня отшить. Какими бы ни были слова, которые он хотел сказать, они застревают у него в горле. Он смотрит на меня с открытым ртом, глазами спускаясь с моего лица на черную рубашку, в которую я одета.
К собственному ужасу, выражение его лица кажется мне забавным. Я неуверенно улыбаюсь, пряча дрожащие руки.
— Полагаю, Джанин Метьюс хочет меня видеть, — говорю я. — Так что, буду признательна, если вы свяжетесь с ней.
Он подзывает Бесстрашных предателей, стоящих у двери, но в этом нет никакой необходимости. Охранники, наконец, заметили меня. Бесстрашные солдаты из других частей комнаты тоже двинулись вперед, они окружают меня, но не трогают и не заговаривают. Я изучаю их лица, стараясь выглядеть спокойно, насколько это возможно.
— Дивергент? — спрашивает один из них, пока человек за столом снимает трубку системы связи здания.
Если сожму руки в кулаки, то смогу остановить дрожь. Я киваю.
Взгляд останавливается на Бесстрашном, выходящем из лифта в левой стороне зала, мое лицо каменеет. К нам идет Питер.
Тысяча возможных реакций — от того, чтобы вцепиться ему в шею, до того, чтобы заплакать или как-то отшутиться — мгновенно проносятся в моей голове. Но я не могу сделать выбор. Поэтому просто стою и наблюдаю за ним. Джанин должна была знать, что я приду, она должна была специально выбрать Питера, чтобы забрать меня, она должна была.
— Нам поручено забрать тебя наверх, — сообщает Питер.
Я хочу сказать что-то резкое, но не могу произнести не звука, будто что-то крепко сжало мое горло. Питер идет к лифтам, я за ним.
Мы идем вниз чередой ровных коридоров. Несмотря на то, что мы поднимаемся на несколько лестничных пролетов, я все еще чувствую, что погружаюсь под землю.
Я рассчитывала, что они приведут меня к Джанин, но они этого не делают. Они останавливаются в коротком коридоре с рядом металлических дверей с каждой стороны. Питер набирает код, чтобы открыть одну из дверей, и Бесстрашные предатели окружают меня, плечом к плечу, образуя узкий туннель, чтобы я прошла по нему в комнату.
Комната маленькая, может, шесть футов в длину и два в ширину. Пол, стены и потолок сделаны из тех же тусклых световых панелей, которые горели в комнате, где проходил тест на способности. В каждом углу маленькие черные камеры.
Я, наконец, позволяю себе впасть в панику.
Мечусь взглядом из угла в угол, смотрю на камеры и борюсь с криком, зарождающимся в животе, груди и горле, с криком, который заполняет каждую частичку моего тела. Чувствую вину и горе, царапающие меня изнутри, сражающиеся друг с другом за господство, но ужас сильнее, чем они. Я вдыхаю и не выдыхаю. Мой отец однажды сказал мне, что это лекарство от икоты. Я спросила его, можно ли от этого умереть.
— Нет, — ответил он. — Инстинкты возьмут верх и организм сам заставит тебя дышать.
На самом деле, очень жаль. Это был бы выход. От этой мысли мне хочется смеяться. А потом кричать.
Я сажусь и кладу лицо на колени. Необходимо разработать план. Сделав это, я не буду так сильно бояться.
Но нет никакого плана. Нет выхода из глубины штаба Эрудитов, нет способа сбежать от Джанин, и никакого другого способа справиться с тем, что я натворила.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Перевод: Инна Константинова, Маренич Екатерина, Laney, helenrose, Екатерина Забродина, Воробьева Галина, Ania Lune
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Я забыла свои часы.
Минутами или часами позже, когда паника отступила, я сожалела об этом больше всего. В первую очередь не о приходе сюда, и это было бы очевидно, а о голом запястье и невозможности узнать, как долго я сижу в этой комнате. Пусть боль в спине и говорит мне кое-что об этом, но явно не достаточно.
Через какое-то время я встаю и прохаживаюсь, вытягивая руки над головой. Я опасаюсь делать что-либо, пока нахожусь под наблюдением камер, но, наблюдая за моей зарядкой, им явно ничего не узнать.
Эта мысль заставляет мои руки дрожать, но я даже не пытаюсь гнать ее от себя. Вместо этого напоминаю себе, что я Бесстрашная и страх мне не чужд. Здесь мне предстоит умереть. Возможно, в ближайшее время. Таковы факты.
Но на происходящее можно посмотреть и с другой стороны. Я умру с честью, как умерли мои родители. И если все, что они говорили о смерти, правда, скоро я буду вместе с ними.
Качаю руками, меняя темп. Они все еще дрожат. Мне необходимо знать, сколько прошло времени. Я пришла немного за полночь. Сейчас уже должно быть раннее утро, возможно, четыре или пять часов. Или, быть может, прошло не так много времени, а мне так кажется из-за безделья.
Дверь открывается, и, наконец, я стою лицом к лицу с моим врагом и ее Бесстрашными охранниками.
— Здравствуй, Беатрис, — приветствует Джанин. Она одета в синие цвета Эрудитов и смотрит на меня сквозь очки с превосходством Эрудитов, которое мой отец научил меня ненавидеть. — Я полагала, что именно ты можешь оказаться той, кто придет.
Но я не чувствую ненависти, когда смотрю на нее. Я не чувствую вообще ничего, хотя знаю, что она отвечает за бесчисленные смерти, в том числе за смерть Марлен. Смерть существует в моей голове в виде строки бессмысленного уравнения, а я стою замороженная, не в состоянии его решить.
— Здравствуй, Джанин, — говорю я единственное, что приходит в голову.
Я перевожу свой взгляд с водянисто-серых глаз Джанин на Бесстрашных, стоящих по обе стороны от нее. Питер стоит за ее правым плечом, а женщина с морщинами в уголках рта за левым. За спиной, лысый человек с изображением самолета на черепе. Я хмурюсь.
Как Питер оказался на положении телохранителя Джанин Мэтьюс? В этом нет логики.
— Я бы хотела знать, когда это будет, — говорю я.
— Ты бы хотела, — отзывается она. — Это интересно.
Я должна была знать, что она мне не ответит. Каждая частичка информации, которую она получает, является фактором в ее стратегии, и она расскажет мне все лишь тогда, когда решит, что предоставить информацию полезнее, чем и дальше удерживать ее при себе.
— Я уверена, что мои товарищи Бесстрашные разочарованы, — говорит она. — Ты до сих пор не попробовала вырвать мне глаза.
— Это было бы глупо.
— Правда. Но, исходя из того, как ты действовала раньше, я предполагала другое поведение.
— Мне шестнадцать, — я поджимаю губы. — Я меняюсь.
— Это обнадеживает, — она, наверное, обладает способностью произносить ровно даже те фразы, которые должны звучать эмоционально. — Нам предстоит небольшая экскурсия. Пойдем?
Она делает шаг назад и машет в сторону двери. Последнее, чего бы мне хотелось, так это выходить из этой комнаты в полную неизвестность, но я не должна колебаться — я выхожу, бросая тяжелый взгляд на Бесстрашную женщину передо мной. Питер сразу же идет следом.
Длинный коридор едва освещен. Мы поворачиваем за угол и проходим по второму, ровно такому же, как предыдущий. Вслед за этим проходим еще по двум коридорам. Я так дезориентирована, что никогда не смогу найти дорогу обратно. Но потом окружение меняется, и белый коридор выводит нас в большую комнату, где за столами стоят мужчины и женщины Эрудиты в длинных синих куртках, некоторые держат инструменты, некоторые смешивают разноцветные жидкости, некоторые смотрят на экраны компьютеров. Если бы мне пришлось угадывать, я бы сказала, что они смешивают сыворотки моделирования, но я не решаюсь ограничивать работу Эрудитов только моделированием.
Большинство из них останавливаются, чтобы посмотреть на нас, пока мы идем по центральному проходу. Вернее, они смотрят на меня. Некоторые из них перешептываются, но большинство молчат. Становится тихо.
Я следую за Бесстрашной женщиной предательницей через дверной проем и останавливаюсь так резко, что Питер налетает на меня.
Эта комната такая же большая, как предыдущая, но здесь есть только одна вещь: большая металлическая поверхность рядом с машиной. В машине я смутно признаю сердце монитора. И висящие над ним камеры. Я против воли содрогаюсь. Потому что я знаю, что это такое.
— Я очень рада, что здесь именно ты, — говорит Джанин.
Она проходит мимо меня и садится на стол, сжимая пальцами края.
— Рада из-за твоих результатов по тесту на способности.
Ее светлые волосы, плотно стянутые на черепе, отражают свет и привлекают мое внимание.
— Даже среди Дивергентов ты своего рода чудо, так как обладаешь способностями сразу трех фракций. Отречение, Бесстрашие и Эрудиция.
— Как… — мой голос квакает. Я выжимаю из себя вопрос. — Как ты узнала?
— Всему свое время, — отвечает она. — Исходя из твоих результатов, я определила, что ты являешься одним из самых сильных Дивергентов, что не является комплиментом тебе, но объясняет мои цели. Если я хочу развивать моделирования, которые не смогут сорвать Дивергенты, то должна изучить сильнейших из них для того, чтобы укрепить все слабые места в технологии. Понимаешь?
Я не отвечаю, глядя на кардиомонитор рядом со столом.
— Таким образом, до тех пор, пока это возможно, мои коллеги-ученые и я будем изучать тебя, — она едва заметно улыбается. — А потом, в конце моего исследования, ты будешь убита.
Я знала это. Я знала это, так почему мои колени слабеют, почему скручивает живот, почему?
— Все будет происходить здесь.
Она стучит кончиками пальцев по столу под ней.
— На этом столе. Я подумала, было бы интересно показать его тебе.
Она хочет увидеть мою реакцию. Я еле дышу. Раньше я думала, что для жестокости необходима злость, но это не так. Джанин не имеет никаких оснований действовать по злости. Но она жестока, потому что ее не волнует, что она делает, до тех пор, пока это в ее интересах. С тем же успехом я могла бы быть загадкой или сломанной машиной, которую она хочет исправить. Она хочет взломать мой череп, чтобы посмотреть на работу моего мозга; я хочу умереть сейчас — это будет милосерднее всего.
— Я знала, что произойдет, когда шла сюда, — замечаю я. — Это просто стол. И я хотела бы вернуться назад, в свою комнату.
Я действительно не чувствую течение времени, во всяком случае, так, как привыкла его ощущать. Поэтому, когда дверь открывается снова, и в комнату входит Питер, не знаю, сколько времени прошло, знаю лишь, что я его исчерпала.
— Пошли, Стифф, — бросает он.
— Я не Отреченная.
Поднимаю руки вверх, чтобы коснуться стен.
— И теперь, когда ты лакей Эрудитов, не имеешь никакого права называть меня «Стиффом».
— Я сказал, пошли.
— Что, никаких едких комментариев? — я смотрю на него с притворным удивлением. — Никаких \"ты идиотка, что пришла сюда; твой мозг, должно быть, такой же пустой, как у любого другого Дивергента\"?
— Это на самом деле так, разве нет? — отзывается он. — Ты сама встанешь или мне придется вытаскивать тебя в коридор? Твой выбор.
Я чувствую себя спокойнее. Питер всегда такой, это знакомо.
Встаю и выхожу из комнаты. Пока иду, замечаю, что рука Питера, в которую я выстрелила, больше не на перевязи.
— Они привели в порядок твое пулевое ранение?
— Да, — отвечает он. — Теперь тебе придется найти другую слабость, чтобы ею воспользоваться.
Он хватает меня за здоровую руку и идет быстрее, увлекая меня за собой.
— Мы опаздываем.
Несмотря на длинный и пустой коридор, звук наших шагов не отражается от стен. Я чувствую себя так, будто кто-то незаметно закрыл мне уши руками. Я стараюсь следить за коридорами, пока мы идем вниз, но через некоторое время сбиваюсь со счета. Доходим до конца одного и поворачиваем налево, в тусклую комнату, которая напоминает аквариум. Одна из стен выполнена из одностороннего стекла, отражающегося на моей стороне, но с другой стороны оно прозрачное, я в этом совершенно уверена.
Напротив зеркальной стены стоит машина со специальным лотком размером со взрослого мужчину. Я узнаю его по учебнику истории из моей фракции — это прибор Эрудитов, применяемый в медицине. МРТ. Он будет фотографировать мой мозг.
Во мне рождается некое чувство. Я так давно не испытывала ничего подобного, что едва распознаю его. Любопытно.
По внутренней связи раздается голос Джанин.
— Ложись, Беатрис.
Я смотрю на лоток в форме человека, в котором машина будет меня фотографировать.
— Нет.
Она вздыхает.
— Если ты не сделаешь этого сама, мы найдем способ тебя заставить.
Питер стоит позади меня. Даже с поврежденной рукой он сильнее. Я представляю, как его руки хватают меня, как он ведет меня к лотку, толкает на металл, тянет ремни, которые свисают с лотка, привязывая меня слишком сильно.
— Давайте заключим сделку, — предлагаю я. — Если я сотрудничаю, вы показываете мне результаты сканирования.
— Ты будешь сотрудничать, хочешь ты того или нет.
Я поднимаю палец.
— Это не так.
Смотрю в зеркало. Не так трудно представить, что я говорю с Джанин, когда обращаюсь к собственному отражению. Я блондинка, как и она, и мы обе бледные и строгие на вид. Это наблюдение настолько меня беспокоит, что на несколько секунд я даже теряю нить рассуждения и стою в полной тишине с поднятым вверх пальцем.
Со светлыми кожей и волосами, бледная и холодная. Мне любопытно, что на фотографиях моего мозга. Я, как Джанин. И я могу презирать этот факт, сопротивляться, пытаться искоренить… а могу использовать в своих интересах.
— Это не так, — повторяю я. — Независимо от того, сколько ограничений используешь, все равно не сможешь удержать меня в положении, необходимом для четкости снимка, — я прочищаю горло. — Я хочу видеть сканирование. Ты в любом случае собираешься меня убить, так не все ли равно, сколько я узнаю о собственном мозге прежде, чем умру?
Тишина.
— Зачем тебе это? — интересуется она.
— Уж ты-то должна понимать. Хочу знать, почему у меня имеются равные способности к Эрудиции, Бесстрашию и Отречению.
— Хорошо. Ты можешь увидеть их. Ложись.
Я подхожу к лотку и ложусь. Металл ледяной. Лоток скользит назад, и я оказываюсь внутри машины. Смотрю вверх на белизну. Когда я была маленькая, то думала, что это все равно что небо: белый свет и ничего больше. Теперь я знаю, что это не правда, потому что белый свет несет в себе угрозу.
Я слышу стук и закрываю глаза, невольно вспоминается одно из препятствий в моем пейзаже страха, когда я стучала кулаками по стеклу, за которым стояли слепые люди, желающие меня похитить. Я притворяюсь, будто это барабанная дробь моего сердцебиения, будто это река разбивается о стены пропасти в штабе Бесстрашных, будто это топот в конце церемонии посвящения, будто это ноги стучат по лестнице после церемонии выбора.
Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем стук прекращается и лоток скользит обратно. Я сижу и тру шею кончиками пальцев.
Дверь открывается, из коридора входит Питер и манит меня к себе.
— Давай. Ты можешь увидеть результаты.
Я спрыгиваю вниз с лотка и иду к нему. Когда мы в коридоре, он качает головой.
— Что?
— И как тебе удается всегда получать то, что ты хочешь?
— Ага, по-твоему, я хотела быть заключенной в штаб-квартире Эрудиции, хотела отправиться на казнь.
Я говорю таким тоном, будто то и дело сталкиваюсь с чем-то подобным. Но слово \"казнь\" заставляет меня содрогнуться. Я сжимаю руки, пытаясь сохранить хотя бы видимость спокойствия.
— Разве не так? — уточняет он. — Ты пришла сюда по своей доброй воле. Вряд ли это можно назвать хорошим инстинктом выживания.
Он набирает на клавиатуре некую последовательность чисел и дверь открывается. Я вхожу в комнату с другой стороны зеркала. Помещение заполнено экранами, их свет отражается от стекол в очках Эрудитов. В другом конце комнаты раздается щелчок дверного замка. Когда поворачиваюсь, замечаю пустой стул за одним из экранов. Просто кто-то ушел.
Питер стоит прямо за моей спиной, готовый схватить меня, если я решу на кого-нибудь напасть. Но я не буду ни на кого нападать. Что мне это даст? Один, максимум два коридора, и я потеряюсь. Мне не выбраться отсюда, даже не будь охранников, готовых меня остановить.
— Покажите их там, — говорит Джанин, указывая на большой экран на левой стене. Один из ученых Эрудитов выводит изображение со своего экрана на большой экран с левой стороны. Мы все смотрит на образ моего мозга.
Не представляю, что именно хочу увидеть. Мне известно, на что похож мозг, и что происходит в каждом его отделе, но я понятия не имею, как произвести сравнение. Джанин стучит по подбородку и долгое время пристально разглядывает изображение.
Наконец, она говорит:
— Кто-нибудь, объясните мисс Приор, что делает предлобная кора.
— Это область мозга за лбом, — говорит девушка-ученый. Она выглядит не намного старше меня и носит большие круглые очки, которые делают ее глаза еще больше. — Она отвечает за организацию ваших мыслей и действий на пути к достижению той или иной цели.
— Правильно, — соглашается Джанин. — Надеюсь, кто-нибудь ответит мне, что мы наблюдаем у мисс Приор на боковой предлобной коре?
— Она увеличена, — отвечает другой ученый — человек с тонкими волосами.
— Специфика, — замечает Джанин так, словно ругает его.
Я начинаю понимать, что нахожусь в неком подобии школы, каждая комната более чем с одним Эрудитом — это класс. И среди них Джанин самый ценный учитель. Они все смотрят на нее широко раскрытыми глазами и ходят, разинув рты, ожидая шанса произвести на нее впечатление.
— Она больше среднего, — поправляется себя человек с редкими волосами.
— Уже лучше, — Джанин наклоняет голову. — На самом деле, это одна из крупнейших боковых предлобовых кор, которую я когда-либо видела. Тем не менее, орбитофронтальная кора удивительно мала. На что указывают данные факты?
— Орбитофронтальная кора головного мозга отвечает за вознаграждение. Те, кто желает получить награду за свои действия, имеют большую орбитофронтальную кору, — говорит кто-то. — Выходит, что мисс Приор довольствуется незначительным вознаграждением за свои действия.
— Не только это, — Джанин чуть заметно улыбается. Синий свет от экрана делает менее заметными ее скулы и лоб, но заметно оттеняет глаза. — Речь не только об ее поведении, но так же об ее желаниях. Награда не является мотиватором. Тем не менее, она прекрасно справляется с подчинением своих мыслей и действий определенным целям. Это объясняет ее склонность к вредному, но самоотверженному поведению, и, возможно, ее способность выходить из моделирования. Как это изменит наш подход к новой сыворотке моделирования?
— Она должна подавить некоторую, но не всю, активность в предлобной коре, — отвечает ученый с круглыми очками.
— Точно, — говорит Джанин. Наконец, она смотрит на меня, в ее глазах радость. — Следовательно, мы определились с вектором наших дальнейших действий. Это отвечает условиям нашего соглашения, мисс Приор?
У меня так пересохло во рту, что тяжело глотать.
А что случится, если они подавят активность в моей предлобной коре, что, если они повредят моей способности принимать решения? Что, если эта сыворотка сработает, и я стану рабом моделирования, как и все остальные? Что, если я полностью отключусь от реальности?
Я даже не подозревала, что моя личность, то, кем я являюсь, может быть отвергнуто, как побочный продукт моей анатомии. Что, если я на самом деле просто кто-то с большой предлобной корой?
— Да, — соглашаюсь я. — Отвечает.
Обратно ко мне в комнату мы с Питером идем в полной тишине. Поворачиваем налево и в конце коридора видим столпотворение. Это самый длинный из коридоров, так что, лишь дойдя до конца, я вижу его.
Он стоит окруженный группой Бесстрашных предателей с пистолетом у виска.
Тобиас — с кровью, стекающей по лицу, в белой рубашке с красными потеками, Тобиас — парень Дивергент, стоящий у крематория, в котором мне предстоит сгореть.
Питер удерживает меня руками за плечи.
— Тобиас, — выдыхаю я.
Бесстрашные предатели с ружьями наперевес ведут Тобиаса ко мне. Питер толкает меня вперед, но мои ноги будто примерзли к полу. Я пришла сюда, чтобы никто не умер. Я пришла сюда, чтобы защитить столько людей, сколько получится. И я больше заботилась о безопасности Тобиаса, чем о чьей-либо еще. Так почему же мы оба здесь? Какой в этом смысл?
— Что ты наделал? — бормочу я. Он находится всего в нескольких футах от меня, но недостаточно близко, чтобы расслышать мои слова. Когда он оказывается ближе, то берет меня за руку и сжимает ладонью мои пальцы. Пожимает и отпускает. Он бледный, его глаза налиты кровью.
— Что же ты наделал?
На этот раз в вопросе слышны слезы, и он больше похож на рычание, чем на человеческую речь.
Я бросаюсь к Тобиасу, изо всех сил стараясь освободиться от хватки Питера.
— Чего ты добиваешься? — кричу я.
— Ты умрешь, я тоже умру. — Тобиас смотрит на меня через плечо. — Я попросил тебя не делать этого. Ты сделала свой выбор. Таковы последствия.
Он исчезает за углом. Последнее, что я вижу: Тобиаса и Бесстрашных предателей, уводящих его под угрозой ствола пистолета, и кровь на его спине, текущую с мочки уха от травмы, которую я не видела.
Вместе с его уходом меня покидают остатки жизненных сил. Я перестаю сопротивляться и позволяю Питеру затолкнуть меня в камеру. Оказавшись внутри, я сползаю на пол, ожидая, когда закроется дверь, обозначая уход Питера. Но она не закрывается.
— Почему он пришел? — спрашивает Питер.
Я смотрю на него.
— Потому что он идиот.
— Ну, да.
Я прижимаюсь головой к стене.
— Неужели решил, будто сумеет тебя спасти? — фыркает Питер. — Выглядит, как поступок Стиффа.
— Я так не думаю, — возражаю я.
Если бы Тобиас пытался спасти меня, он бы все продумал, взял бы подмогу. Он никогда не ворвался бы в штаб-квартиру Эрудитов в одиночку.
На глаза наворачиваются слезы, я даже не пытаюсь их стереть. Вместо этого смотрю сквозь них, наблюдая, как все вокруг расплывается. Несколько дней назад я бы ни за что не заплакала перед Питером, но теперь мне все равно. Он — самый незначительный из всех моих врагов.
— Думаю, он пришел, чтобы умереть вместе со мной, — признаюсь я и зажимаю рот рукой, чтобы заглушить рыдания. Если смогу задержать дыхание, то перестану плакать. Я не хочу, чтобы он умер вместе со мной. Я хочу, чтобы он был в безопасности. Идиотка, думаю я, но мое сердце так не считает.
— Это просто смешно, — замечает Питер. — И бессмысленно. Ему восемнадцать; когда ты умрешь, он найдет себе другую девушку. Он глупец, если этого не понимает.
Слезы бегут по моим щекам, сначала горячие, затем холодные. Я закрываю глаза.
— Если ты думаешь, что речь об этом… — я глотаю слезы, — …тогда это ты глупец.
— О, да. Плевать.
Его обувь скрипит, когда он отворачивается, чтобы уйти.
— Подожди! — я смотрю на его размытый силуэт, не в состоянии разглядеть лицо. — Что они сделают с ним? То же, что со мной?
— Не знаю.
— Можешь узнать? — я разочарованно провожу ладонями по лицу. — Можешь узнать хотя бы в порядке ли он?
— Зачем мне это делать? Зачем мне вообще делать для тебя хоть что-то?
Спустя мгновение слышу, как закрывается дверь.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Перевод: Ania Lune, Екатерина Забродина, Воробьева Галина, Маренич Екатерина, Инна Константинова
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Я как-то читала, что плач с научной точки зрения необъясним. Слезы — лишь смазка для глаз. Не существует никаких реальных оснований, чтобы слезные железы производили слезы просто так, по велению одних лишь эмоций.
Думаю, мы плачем, чтобы освободить животную сущность, не теряя человечности. Внутри меня живет зверь, он ворчит, рычит, рвется к свободе, к Тобиасу, и, прежде всего, к жизни. И как я ни стараюсь, мне его не убить.
Поэтому я всхлипываю, прикрыв лицо руками.
Налево, направо, направо. Налево, направо, налево. Направо, направо. Последовательные повороты на пути с отправной точки — моей камеры — к пункту назначения.
Это новое помещение. Тут есть кресло с наклоненной спинкой, как у кресла стоматолога, в углу — экран и письменный стол, за которым сидит Джанин.
— Где он? — спрашиваю я.
Я ждала несколько часов, чтобы задать этот вопрос. Во сне я преследовала Тобиаса по штабу Бесстрашных. Независимо от того, насколько быстро я бежала, он всегда оставался далеко впереди, я смотрела ему вслед, но он то и дело скрывался за углом.
Джанин бросает на меня удивленный взгляд. Но на самом деле она не удивлена, это такая игра.
— Тобиас, — уточняю я. Мои руки дрожат, но в этот раз не от страха, а от гнева. — Где он? Что вы с ним делаете?
— Не вижу причин отвечать, — признается Джанин. — И так как вы все лишь пешки, я не вижу причин, чтобы изменить условия нашего соглашения.
Мне хочется закричать, что, конечно, я предпочла бы знать о Тобиасе, нежели о своей Дивергенции, но не делаю этого. Нельзя принимать поспешных решений. Она будет делать с Тобиасом, что захочет вне зависимости от того, буду я знать об этом или нет. Понимать, что со мной, куда важнее.
Я вдыхаю и выдыхаю через нос. Встряхиваю руки и сажусь.
— Интересно, — замечает Джанин.
— Разве ты не должна вести переговоры с фракциями и планировать войну? — интересуюсь я. — Что ты делаешь здесь, проводя эксперименты над шестнадцатилетней девчонкой?
— Ты выбираешь способ обращения к себе в зависимости от того, как тебе удобно в данный момент, — замечает она, откидываясь на спинку стула. — Иногда ты настаиваешь на том, что являешься маленькой девочкой, а иногда наоборот. Мне искренне хотелось бы знать, каковой ты считаешь себя на самом деле? Первый вариант, второй вариант, что-то другое?
Я лишаю свой голос каких-либо интонаций, пытаясь воспроизвести ее манеру разговора.
— Не вижу причин отвечать.
Слышу слабое фырканье. Питер прикрывает рот рукой, и, когда Джанин смотрит на него, его смех легко переходит в кашель.
— Насмешки — это ребячество, Беатрис, — замечает она. — Тебе не пристало так себя вести.
— Насмешки — это ребячество, Беатрис, — повторяю я, имитируя ее голос. — Тебе не пристало так себя вести.
— Сыворотку, — велит Джанин, глядя на Питера. Он делает шаг вперед, открывает стоящий на столе черный ящик и вынимает из него шприц.
Парень приближается ко мне, и я вытягиваю руку.
— Позволь мне, — прошу я.
Он смотрит на Джанин, ожидая разрешения.
— Ладно, — говорит она.
Питер протягивает мне шприц, я ввожу иглу в шею и надавливаю на поршень. Джанин ударяет пальцем по одной из кнопок, и все темнеет.
Мама стоит в проходе, держась за поручень. Автобус поворачивает, ее лицо повернуто не к людям, сидящим вокруг меня, а к городу, по которому мы едем. Когда она хмурится, я вижу морщины на ее лбу и вокруг рта.
— Что это? — спрашиваю я.
— Так много предстоит сделать, — отвечает она, кивая в сторону окна. — И нас так мало осталось, чтобы сделать это.
Ясно, что она имеет в виду. Кроме автобуса, насколько хватает глаз, нас окружают одни лишь руины. Фрагменты стекла, мусор в переулках. Интересно, что привело к таким серьезным разрушениям?
— Куда мы едем? — спрашиваю я.
Она улыбается мне, и я вижу морщины в уголках ее глаз, которых прежде не было.
— Мы едем в штаб Эрудитов.
Я хмурюсь. Большую часть своей жизни я провела, избегая штаба Эрудитов. Мой отец признавался, что даже дышать с ними одним воздухом не готов.
— Почему мы идем именно туда?
— Там нам помогут.
Почему, думая об отце, я чувствую острую боль в животе? Представляю его лицо, выражающее глубокое разочарование окружающим миром, его короткие волосы, подстриженные на манер Отреченных, и чувствую боль, подобную той, что испытываю, когда сильно проголодалась.
— С папой что-то случилось? — спрашиваю я.
Она качает головой.
— Почему ты спрашиваешь?
— Сама не знаю.
Глядя на мать, я боли не чувствую, но ощущаю, что каждую секунду, проведенную рядом с ней, необходимо запомнить, пока то, как она выглядит, соответствует показаниям моей памяти. Но что, если мама не является постоянной, в отличие от моих о ней воспоминаний?
Автобус останавливается, со скрипом открываются двери. Моя мать идет к выходу, я иду следом. Она выше меня, поэтому мой взгляд упирается ей в спину. Она выглядит хрупкой, хоть и не является таковой.
Я ступаю на тротуар. Кусочки стекла шуршат под моими ногами. Они синие, и, судя по отверстиям в зданиях справа от меня, раньше это были окна.
— Что случилось?
— Война, — отвечает мама. — То, чего мы всеми силами пытались избежать.
— И каким образом нам помогли Эрудиты?
— Меня беспокоит, что твой отец бушует из-за вреда, причиненного тебе Эрудитами, — осторожно признается она. — Они, конечно, совершали ошибки, но, как и все остальные, представляют собой смесь добра и зла, а не что-то одно. Что бы мы делали без наших врачей, наших ученных, наших учителей?
Она проводит рукой по моим волосам.
— Постарайся запомнить это, Беатрис.
— Я запомню, — обещаю я.
Мы продолжаем идти. Но что-то в ее словах меня беспокоит. То, что она сказала о моем отце? Нет, отец всегда жаловался на Эрудитов. То, что она сказала об Эрудитах? Я перепрыгиваю через большой осколок стекла. Нет, не из-за этого. Она права. Все мои учителя были Эрудитами, и доктор, который несколько лет назад вправил маме сломанную руку.
Меня смутили последние слова: «постарайся запомнить», будто позже у нее не будет возможности напомнить мне об этом.
Чувствую, как в моем сознании что-то меняется, как открывается что-то, что было недоступно.
— Мам? — зову я.
Она смотрит на меня. Прядь белокурых волос выбивается из пучка и касается ее щеки.
— Я люблю тебя.
Я указываю на окно слева от меня, и оно взрывается. Нас обдает дождем из осколков стекла.
Не хочу просыпаться в комнате штаба Эрудитов, поэтому глаза не открываю даже тогда, когда моделирование исчезает. Пытаюсь как можно дольше сохранить образ мамы с волосами, прилипшими к скулам. Глаза открываю лишь тогда, когда вижу только свои покрасневшие веки.
— В следующий раз придется постараться, — замечаю я, обращаясь к Джанин.
— Это только начало, — отвечает она.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Перевод: NastyaMistiKa, Ania Lune, Маренич Екатерина, Laney, Инна Константинова
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Этой ночью мне снился не Тобиас и не Уилл, а мама. Мы стояли в садах Дружелюбия, и в нескольких сантиметрах над нашими головами висели спелые яблоки. Тени от листьев падали маме на лицо, она была одета в черное, хотя при жизни я никогда не видела ее в черной одежде.
Я проснулась, удивленная тем, что никогда не замечала в ней энергии Бесстрашия, хотя каждый день сидела напротив нее за завтраком. Она так хорошо скрывалась, или я была недостаточно внимательна?
Прячу лицо в тонком матрасе. Теперь мне никогда ее не узнать. Но, по крайней мере, ей не придется жить с тем, что я сделала с Уиллом. Думаю, если бы она узнала, я бы этого не пережила.
Несколько секунд или минут спустя, не могу сказать точно, я следую за Питером по коридору, все еще моргая и пытаясь прогнать остатки сна.
— Питер, — мое горло болит, наверное, кричала во сне. — Сколько сейчас времени?
Он носит часы, но циферблат закрыт, и я не могу увидеть время. Он даже не удосужился посмотреть на них.
— Почему ты постоянно меня сопровождаешь? — спрашиваю я. — Тут что, нет других грязных занятий, в которых ты мог бы принять участие? Избиение щенков или подглядывание за девушками, когда они переодеваются, или что-нибудь в том же духе?
— Я знаю, что ты сделала с Уиллом, не притворяйся, что ты лучше меня, потому что мы с тобой одинаковые.
Единственное отличие между местными коридорами, это их длина. Я решила различать их по тому, сколько шагов сделано до поворота. Десять. Сорок семь. Двадцать девять.
— Ты ошибаешься, — возражаю я. — Быть может, мы оба не лучшие из людей, но между нами огромная разница — мне не нравится быть такой.
Питер фыркает, мы проходим мимо таблиц лаборатории Эрудитов. Я, наконец, понимаю, где нахожусь, и куда мы идем: назад в комнату, где я познакомилась с Джанин. В комнату, где пройдет моя казнь. Мои зубы стучат, я дрожу так сильно, что становится трудно идти и почти невозможно придать мыслям хоть какую-то стройность. Это всего лишь комната, говорю я себе. Всего лишь комната, как и любая другая.
Но это ложь.
На этот раз камера для казни не пустует. Четыре предателя Бесстрашных толпятся в одном углу, а двое Эрудитов — одна темнокожая женщина и один пожилой мужчина, оба в халатах — стоят рядом с Джанин в центре у металлического стола. Несколько машин установлены вокруг него и повсюду провода.
Не знаю, для чего используется большая часть этих машин, но среди них есть кардиограф. Для чего он Джанин?
— Положите ее на стол, — говорит Джанин скучающим голосом. Я в течение секунды смотрю на ожидающий меня стальной лист. Что, если ее намерения относительно меня изменились? Что, если я умру именно сейчас? Питер хватает меня за руки, я пытаюсь вывернуться, бросая на борьбу с ним все свои силы.
Но он просто поднимает меня, уворачиваясь от моей ноги, и бросает на металлическую пластину. Я задыхаюсь, ударяю кулаком в первое, что попадается на пути, и попадаю Питеру по запястью. Он вздрагивает, но теперь другая Бесстрашная предательница подходит, чтобы помочь.
Один из них сковывает мои лодыжки, другая удерживает мои плечи, когда Питер закрепляет мое тело черными ремнями, фиксируя в положении лежа. Я вздрагиваю от боли в раненом плече и перестаю сопротивляться.
— Что, черт возьми, происходит? — спрашиваю я, вытягивая шею, чтобы взглянуть на Джанин. — Мы же договорились — сотрудничество в обмен на результаты! Мы договорились.
— Это совершенно не касается нашего соглашения, — отвечает Джанин, бросая взгляд на часы. — Это не касается тебя, Беатрис.
Дверь открывается снова.
Заходит Тобиас, хромая, в сопровождении Бесстрашных предателей. Его лицо в синяках и с порезом на лбу. Он двигается, не пытаясь облегчить боль — держит себя идеально прямо. Он, должно быть, ранен. Стараюсь не думать о том, как он сюда попал.
— Что это? — спрашивает он, его голос хриплый и скрипучий.
Наверняка от крика.
Мое горло как будто набухло.
— Трис, — говорит он и наклоняется ко мне, но Бесстрашные предатели перехватывают его прежде, чем он успевает сделать хотя бы пару шагов. — Трис, ты в порядке?
— Да, — отвечаю я. — А ты?
Он кивает. Я ему не верю.
— Господин Итон, вместо того, чтобы тратить уйму времени, обратимся к наиболее логичной линии развития событий. Сыворотка правды была бы предпочтительнее, но ее получение займет несколько дней. Джек Кан ревниво охраняет секреты Искренности, поэтому убедить его поделиться ею с нами не самая легкая задача, а мне бы не хотелось тратить на это несколько дней, — она делает шаг вперед, в руке у нее шприц с жидкостью серого цвета. Это может быть новая версия сыворотки моделирования, но я в этом сильно сомневаюсь.
Интересно, что она делает? Но судя по ее довольному виду, ничего хорошего нас не ждет.
— Через несколько секунд я введу Трис эту жидкость, надеюсь, твой инстинкт защитника возьмет верх, и ты скажешь мне то, что я хочу знать.
— Что она хочет знать? — спрашиваю я, прерывая ее.
— Расположение укрытий Афракционеров, — отвечает он, избегая смотреть на меня.
Мои глаза расширяются. Теперь, когда часть лояльных Бесстрашных и все из Искренности под моделированием, а половина Отречения мертва, Афракционеры наша последняя надежда.
— Не говори ей. Я в любом случае умру. Ничего ей не говори.
— Напомните мне, господин Итон, — говорит Джанин. — Что делает моделирование Бесстрашных?
— Это не школьный урок, — отвечает он сквозь стиснутые зубы. — Скажи мне, что ты собираешься делать?
— Скажу, если ответишь на мой вопрос.
— Прекрасно, — взгляд Тобиаса перемещается на меня. — Моделирование стимулирует мозжечковую миндалину, которая отвечает за обработку страхов, и вызывает основанные на страхах галлюцинации, затем передает информацию компьютеру, который ее обрабатывает.
Звучит, как выученный текст. Возможно, так и есть — он потратил много времени на изучение моделирования.
— Очень хорошо, — одобряет Джанин. — Много лет назад, когда я исследовала моделирование Бесстрашных, мы открыли определенный уровень риска, при котором мозг терпит перегрузки и делает подопытного слишком слабым. Потребовалось внести коррективы, что мы и сделали, разбавив раствор настолько, чтобы моделирование стало более поучительным. Однако, я все еще помню, как добиться прежнего эффекта.
Она нажимает ногтем на шприц.
— Страх, — говорит она, — …сильнее боли. Тебе есть, что сказать прежде, чем я введу это мисс Приор?
Тобиас сжимает губы.
И Джанин вставляет иглу.
Это начинается тихо под стук сердца. Поначалу я не уверена, чье сердцебиение слышу, оно слишком громкое, чтобы быть моим. Но потом я осознаю, кому оно принадлежит, чувствуя, что пульс становится чаще.
Пот собирается в моих ладонях и сгибах ног.
Мне приходится ловить ртом воздух, чтобы дышать.
И тогда раздается крик.
И я.
Не могу.
Думать.
За дверью Тобиас борется с Бесстрашными предателями.
Я слышу что-то похожее на крик младенца, он раздается совсем рядом со мной, я поворачиваю голову, чтобы понять, что является источником звука, но вижу лишь сердечный монитор. Линии между плитками над моей головой и трещины в них превращаются в чудовищных тварей. Воздух наполняет запах горящей плоти, я замираю. Чудовищные создания постепенно обретают форму — это птицы: вороны, с клювами длинной с мое предплечье и такими темными крыльями, что кажется, будто они поглощают весь солнечный свет.
— Трис, — говорит Тобиас. Я отворачиваюсь от ворон.
Он стоит у дверей, там же, где был до того, как мне сделали инъекцию, но сейчас у него в руках нож. Он держит его на некотором расстоянии от своего тела, направляя на живот, потом заносит его, касаясь живота кончиком лезвия.
— Что ты делаешь? Остановись!
Он едва заметно улыбается и говорит:
— Я делаю это для тебя.
Он медленно вонзает нож, и кровь пачкает край его рубашки. Я умолкаю и пытаюсь вырваться из оков, удерживающих меня на столе.
— Нет, остановись!
Я кручусь, в моделировании я бы успела сбросить трое наручников, что может значить лишь одно: происходящее реально. Я кричу, и он втыкает нож по рукоять, падает на пол, вокруг него растет лужа крови. Птицы устремляют на него взгляд своих похожих на бусинки глаз и, сплетаясь в вихрь крыльев и когтей, впиваются в его кожу. Сквозь вихрь перьев мне видны его глаза, он все еще в сознании.
Птица приземляется на пальцы, сжимающие нож. Тобиас вытаскивает его из себя, и нож стукается об пол, мне бы надеяться, что он мертв, но я для этого слишком эгоистична. Моя спина отрывается от стола, все мои мускулы напрягаются, горло болит от крика, который не прекращается, и в котором нельзя разобрать ни слова.
— Успокоительное, — приказывает суровый голос.
Другая игла в шею, и мой пульс начинает замедляться. Я всхлипываю с облегчением. Несколько секунд все, что я могу делать — это всхлипывать с облегчением.
Это был не страх. Это было нечто другое; эмоции, которых просто не может существовать.
— Позвольте мне уйти, — просит Тобиас, и его голос звучит еще более хрипло, чем раньше. Я быстро смаргиваю, чтобы видеть его сквозь слезы. На его руках красные отметины от сопротивления Бесстрашным предателям, желавших оттащить его от меня, но он не умирает, с ним все в порядке. — Я буду разговаривать с вами, лишь при условии, что вы меня отпустите.
Джанин кивает, и он подбегает ко мне, обнимает меня одной рукой, а другой дотрагивается до моих волос. Кончики его пальцев становятся мокрыми от слез. Он не вытирает их. Он наклоняется и мы соприкасаемся лбами.
— Укрытия Афракционеров, — глухо говорит он прямо напротив моей щеки. — Дайте мне карту, и я отмечу их для вас.
Его лоб рядом с моим сух и прохладен. Мои мускулы болят, возможно, от напряжения во время действия сыворотки.
Его тянут назад, и он держит мои пальцы так долго, как может, пока Бесстрашные предатели не вытаскивают его из моей хватки, сопровождая в другое помещение. Моя рука камнем падает на стол. Я больше не хочу бороться с оковами. Я хочу только поспать.
— Пока ты здесь… — говорит Джанин, как только Тобиас и его сопровождающие покидают нас. Она поднимает глаза и фокусирует взгляд своих водянистых глаз на одном из Эрудитов, — Возьмите его и приведите сюда. Время пришло.
Она оглядывается на меня.
— Пока ты будешь спать, мы проведем несколько процедур, чтобы выяснить еще кое-что о твоем мозге. Это несильное вмешательство. Но прежде, чем мы начнем… Я обещала тебе, что ты увидишь все процедуры. Поэтому, будет честно познакомить тебя с тем, кто будет ассистировать мне во время эксперимента, — она слабо улыбается. — С тем, кто сказал мне, к каким трем фракциям ты проявила склонность, как нам лучше заставить тебя прийти сюда, и, что появление твоей матери в последнем моделировании сделает его более эффективным.
Она смотрит на дверь. Действие успокоительного заставляет мир расплываться. Слежу за ее взглядом и сквозь наркотический дурман вижу его.
Калеба.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Перевод: Маренич Екатерина, Laney, Алёна Вайнер
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Я просыпаюсь от головной боли, пытаюсь снова заснуть, хотя бы во сне я спокойна, но образ Калеба в дверях возникает у меня в голове снова и снова, его сопровождает карканье ворон.
Почему я никогда не интересовалась, как Эрик и Джанин узнали о том, что у меня склонность к трем фракциям?
Почему мне никогда не приходило в голову, что об этом факте знали лишь три человека во всем мире: Тори, Калеб и Тобиас?
Моя голова раскалывается. Не могу понять. Я не знаю, почему Калеб предал меня. Интересно, когда это случилось, после нападения на моделирование? После побега из Дружелюбия? Или это произошло раньше, еще тогда, когда мой отец был жив? Калеб говорил, что он покинул Эрудитов, когда узнал, что они планировали, лгал ли он?
Он мог. Я прижимаю руку ко лбу. Мой брат предпочел фракцию крови. Должно быть, у него на это имелись причины. Возможно, она угрожала ему. Или каким-то образом заставила его.
Дверь открывается. Я не поднимаю головы и не открываю глаз.
— Стифф, — это Питер. Конечно же.
— Да, — я убираю руку, и волосы падают мне на лицо. Смотрю на упавшую прядь уголком глаза. Мои волосы никогда раньше не были такими жирными.
Питер ставит бутылку воды и бутерброд рядом с кроватью. От мысли о еде меня тошнит.
— Твой мозг мертв? — спрашивает он.
— Не думаю.
— Не будь так уверена.
— Ха-ха, — бросаю я. — Как долго я спала?
— Около суток. Я должен проводить тебя в душ.
— Если ты скажешь хоть слово о том, насколько он мне нужен, — говорю я устало. — Я дам тебе в глаз.
Стоит поднять голову, как комната начинает кружиться, но мне все-таки удается перекинуть ноги через край кровати и встать. Мы с Питером идем дальше по коридору. Поворачиваем за угол, чтобы добраться до ванной комнаты, и видим на другом конце коридора каких-то людей.
Один из них Тобиас. Я могу предвидеть, где наши пути пересекутся: между тем местом, где я стою сейчас, и дверью моей камеры. Я смотрю не на него, а на то место, где он будет, когда прикоснется к моей руке, как сделал это в прошлый раз. Мою кожу покалывает в предвкушении, что я хотя бы на мгновение снова коснусь его.
Шесть шагов до того, как мы встретимся. Пять шагов.
В четырех шагах Тобиас останавливается. Его тело слабеет, Бесстрашные застигнуты врасплох. Охранник теряет контроль над пленником всего на секунду, и Тобиас падает на пол, выворачивается, бросается вперед и выхватывает пистолет из кобуры невысокого предателя Бесстрашных.
Пистолет стреляет. Питер ныряет вправо и тянет меня за собой, моя голова едва касается стены. Бесстрашный охранник открывает рот — должно быть, он кричит, но я ничего не слышу.
Тобиас пинает его в живот. Моя Бесстрашная часть восхищается его манерой драться — идеальной — и его скоростью — невероятной. А он, тем временем, оборачивается, направляя пистолет на Питера. Но Питер уже отпустил меня.
Тобиас дотягивается до моей левой руки, поднимает меня на ноги и начинает бежать. Я плетусь за ним. Каждый раз, когда моя нога отталкивается от пола, боль остро отзывается в моей голове, но я не могу остановиться. Я смаргиваю слезы и говорю себе бежать, будто это действительно сработает.
Рука Тобиаса сильная и жесткая, и я позволяю ей отвести себя за угол.
— Тобиас, — хриплю я.
Он останавливается и смотрит на меня.
— О, нет, — роняет он, проводя пальцами по моей щеке. — Давай. Ко мне на спину.
Он наклоняется, я обхватываю его за шею, пристраивая свое лицо у него между лопатками. Он без труда поднимает меня и держит за ногу левой рукой. Его правая рука все еще держит пистолет.
Он бежит, и, даже учитывая мой вес, он очень быстр. Я искренне удивлена тем, что когда-то он мог быть одним из Отреченных. Он выглядит так, словно создан для невероятной точности и скорости. Но не для силы, нет — он умен, но не силен. Сил у него хватает лишь на то, чтобы нести меня.
Сейчас коридоры пусты, но это ненадолго. Скоро каждый Бесстрашный в здании будет преследовать нас, они будут на каждом углу, и мы станем заложниками этого бледного лабиринта. Интересно, как Тобиас планирует от них ускользнуть?
Я поднимаю голову достаточно высоко, чтобы увидеть, что мы прошли мимо выхода.
— Тобиас, ты пропустил его?
— Пропустил… что? — спрашивает он между вдохами.
— Выход.
— Я не пытаюсь убежать. Стоит попробовать, и нас застрелят, — отвечает он. — Я хочу… найти кое-что.
Если бы моя голова не болела настолько сильно, я бы подумала, что это сон. Обычно только мои сны могут быть такими нелепыми. Если он не пытается убежать, зачем он взял меня с собой? И если он не убегает, то, что же он делает?
Парень резко останавливается, почти роняя меня, когда достигает широкого коридора со стеклянными панелями вдоль стены. Офисы. Эрудиты неподвижно сидят за своими столами и смотрят на нас с изумлением. Тобиас не обращает на них внимания; его глаза обращены на дверь в конце коридора. На двери висит табличка с надписью \"КОНТРОЛЬ-А\".
Тобиас обыскивает каждый угол этой комнаты, а потом стреляет в камеру, прикрепленную к потолку справа от нас. Камера разбивается вдребезги. Он стреляет в камеру на потолке слева, и ее объектив тоже разбивается.
— Пора спускаться, — говорит он. — Бежать мы больше не будем, обещаю.
Я скатываюсь с его спины и беру его за руку. Он направляется к закрытой двери, которую мы проходили прежде, заходит в чулан, захлопывает дверь и подпирает ее сломанным стулом. Я поворачиваюсь лицом к нему, за моей спиной полки с бумагами. Над нами разливается голубоватый свет. Он смотрит на меня почти голодным взглядом.
— У меня не так много времени, так что сразу к делу, — начинает он.
Я киваю.
— Я пришел сюда не для того, чтобы умереть, — признается Тобиас. — Я пришел по двум причинам. Во-первых, необходимо найти комнаты контроля, их две, чтобы во время нападения знать, что следует уничтожить в первую очередь для избавления от информации о моделировании. Это не позволит активировать передатчики Бесстрашных.
Описание освобождения без бегства. И мы нашли комнату контроля в конце коридора.
Я смотрю на него все еще в изумлении от произошедшего за последние пару минут.
— Вторая, — продолжает он, прочищая горло. — Убедиться, что ты держишься, потому что у нас есть план.
— Каков план?
— Если верить одному из осведомителей, твои пытки запланированы на следующие две недели, — говорит он. — По крайней мере, это конечная дата, предусмотренная Джанин, для изобретения моделирования защищенного от Дивергентов. Поэтому следующие четырнадцать дней Афракционеры в союзе с Бесстрашными и теми из Отречения, кто желает сражаться, штурмуют штаб Эрудитов и вывозят их лучшую защиту — компьютерную систему, что даст нам численное превосходство над Бесстрашными предателями, и, как следствие, над Эрудитами.
— Но ты ведь сказал Джанин, где расположены дома, безопасные для Афракционеров.
— Да, — он немного хмурится. — Это проблема. Но, как мы с тобой знаем, среди Афракционеров много Дивергентов, и часть из них уже перемещались на территорию Отречения, когда я ушел, поэтому пострадают лишь некоторые из укрытий. Таким образом, их количество все еще будет достаточным, чтобы принять участие во вторжении.
Две недели. Смогу ли я выносить все это целых две недели? Я уже настолько измучена, что мне трудно стоять на ногах. И даже спасение, которое предлагает Тобиас, меня не особенно привлекает. Я не хочу свободы. Я хочу спать. Я хочу, чтобы все это закончилось.
— Я не… — я в шоке от сказанного им и начинаю плакать. — Я не могу… делать это… так долго.
— Трис, — говорит Тобиас строго — он никогда со мной не сюсюкался, а мне бы так хотелось, чтобы хотя бы в этот раз он сделал исключение и понянчился со мной. — Ты должна. Ты должна пережить это.
— Почему? — вопрос возникает где-то в желудке и вырывается из моего горла в виде стона. Мне хочется стучать кулаками по его груди, словно я маленький ребенок, бьющийся в истерике. Слезы текут по моим щекам, и я знаю, что веду себя нелепо, но не могу остановиться. — Почему я должна делать это? Почему кто-то другой хоть раз не может сделать это вместо меня? Что, если я больше не хочу?
И я понимаю: такова жизнь. Я не хочу этого. Я хочу и хотела все это время, чтобы мои родители вернулись. Все это время я пытаюсь проложить дорогу назад к ним, а теперь я столь близка, а он говорит мне не делать этого.
— Я знаю, — никогда прежде его голос не звучал так нежно. — Я знаю, это тяжело. Самое трудное из всего, что ты когда-либо делала…
Я качаю головой.
— Я не могу заставить тебя. Я не могу заставить тебя пережить это, — он притягивает меня к себе и зарывается рукой мне в волосы, заправляя их за ухо. Его пальцы спускаются от шеи к моему плечу. — Но ты сделаешь это. Неважно, веришь ли ты в то, что тебе это по силам, или нет. Ты сможешь, потому что рождена для этого.
Я прижимаюсь к нему и накрываю его губы своими — не нежно, не нерешительно. Я целую его так, как когда-то, когда была уверена в нас, и провожу руками по его спине, по его рукам — как раньше.
Я не хочу говорить ему правду, о том, что он ошибается, я не готова пережить это снова.
Дверь открывается. Предатели Бесстрашные врываются в чулан. Тобиас отступает назад и протягивает пистолет ближайшему из предателей, рукояткой вперед.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Перевод: Маренич Екатерина, Алёна Вайнер, Laney, Алиса Ермакова, Екатерина Забродина
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
— Беатрис.
Я вздрагиваю и просыпаюсь. Комната, в которой нахожусь (предназначенная для любого эксперимента, в котором мне придется принять участие), довольно большая: одну ее стену покрывает стекло, над самым полом мигают голубые огоньки, а в центре расставлены обитые тканью скамейки. Я сижу на самой дальней из них, слева от меня расположился Питер. Моя голова откинута назад. До сих пор не могу нормально выспаться.
Лучше бы я не просыпалась. В нескольких метрах от меня стоит Калеб, он замер в неуверенной позе, опираясь на одну ногу.
— Ты когда-нибудь покидал Эрудитов? — спрашиваю я.
— Это не так просто, — начинает он. — Я…
— Просто, — хочу кричать, но вместо этого мой голос звучит спокойно. — В какой момент ты предал нашу семью? До смерти родителей или после?
— Я сделал то, что должен был сделать. Ты думаешь, что все понимаешь, Беатрис, но на самом деле даже понятия не имеешь. Вся эта ситуация… это намного больше, чем ты думаешь… — в его глазах мольба и надежда на понимание, но я узнаю этот снисходительный тон — он использовал его, когда мы были детьми, желая отругать меня.
Мне известно, что высокомерие — один из недостатков Эрудита. Во мне оно тоже присутствует.
Но жадность — это другой, тот, которого у меня нет. Таким образом, я наполовину здесь, наполовину там — как всегда.
Я вскакиваю на ноги.
— Ты все еще не ответил на мой вопрос.
Калеб отступает.
— Дело не в Эрудитах, дело во всех. Во всех фракциях, — говорит он. — И во всем городе целиком. В том, что за оградой.
— Мне все равно, — бросаю я, но это ложь. Фраза «за оградой» эхом отзывается в моей голове. За оградой? Каким образом эта ситуация касается того, что находится там?
Что-то всплывает из глубин моей памяти. Маркус сказал, что причиной, заставившей Джанин напасть на Отречение, являлась информация, которой те владели. Связана ли она с тем, что за оградой?
Я отгоняю эту мысль на некоторое время.
— А я думала, вы заботитесь о фактах. И о свободе информации. Что ты скажешь на это, Калеб? Когда… — мой голос дрожит. — Когда ты предал наших родителей?
— Я всегда был Эрудитом, — мягко отвечает он. — Даже, когда должен был стать Отреченным.
— Если ты с Джанин заодно, тогда я ненавижу тебя. Наш отец отреагировал бы также.
— Наш отец, — Калеб фыркает. — Наш отец был Эрудитом, Беатрис. Джанин рассказывала мне, что они вместе учились.
— Он не был Эрудитом, — возражаю я, спустя несколько секунд. — Он решил покинуть их. Он выбрал другую личность, так же, как и ты, и стал кем-то еще. Только ты выбрал это… это зло.
— Ты говоришь, как настоящая Бесстрашная, — резко отвечает Калеб. — Или одно, или другое, никаких нюансов. Мир построен по-другому, Беатрис. Само понятие «зло» зависит от того, на чьей ты стороне.
— На чьей бы я ни была стороне, я все равно считаю, что контролировать умы целого города, умы множества людей и есть зло, — я чувствую, как дрожит моя губа. — Я все равно считаю, что предавать свою сестру, чтобы ее пытали и казнили, и есть зло!
Он мой брат, но я хочу разорвать его на куски.
Вместо того чтобы пытаться сделать это, я снова сажусь. Я никогда не смогу ранить его достаточно сильно, чтобы его предательство перестало причинять мне боль. А это ранит каждую частичку моего тела. Я прижимаю пальцы к ключице и массирую некоторые болевые точки.
Пока я вытираю слезы, входит Джанин со своей армией ученых-Эрудитов и Бесстрашных предателей. Я быстро моргаю, чтобы она не увидела. Она лишь окидывает меня быстрым взглядом.
— Ну что, посмотрим результаты? — объявляет она. Калеб, стоящий сейчас у мониторов, нажимает что-то в передней части комнаты и мониторы включаются. Их заполняют слова и цифры, которых я не понимаю.
— Мы выяснили кое-что очень интересное, мисс Приор, — я никогда еще не видела ее такой радостной. Она почти улыбалась. — У вас преобладает особый вид нервных клеток, которые называются, говоря простым языком, зеркальными. Кто-нибудь хочет объяснить мисс Приор, за что отвечают эти клетки?
Ученые Эрудиты одновременно поднимают руки. Она указывает на пожилую женщину впереди.
— Зеркальные нервные клетки включаются, когда кто-то производит действие, а другой наблюдает за этим. Они позволяют нам имитировать поведение.
— За что еще они отвечают? — Джанин просматривает свой «класс» подобно моим учителям в Верхних Уровнях. Другой Эрудит поднимает руку.
— Изучение языков, понимание намерений других людей, основанное на их поведении, хм-м… — он хмурится. — И сопереживание.
— Конкретнее, — говорит Джанин, и в этот момент она действительно улыбается мне широко, отчего у нее на щеках появляются складки. — Те, у кого преобладают зеркальные нервные клетки, могут иметь высокую приспособляемость — они способны подражать другим, если в данной ситуации это правильнее и полезнее, чем оставаться собой.
Я понимаю, почему она улыбается. Я чувствую себя так, будто мой мозг треснул, и секреты сыплются из него, чтобы я наконец-то смогла их узнать.
— Высокая приспособляемость, — говорит она. — Те, кто обладают подобным качеством, могли бы иметь предрасположенность больше, чем к одной фракции, не правда ли, мисс Приор.
— Возможно, — говорю я. — Итак, если бы у вас была сыворотка, способная подавлять эту возможность, вы бы нас сделали.
— По одному за раз, — она останавливается. — Я должна была догадаться, меня ставит в неловкое положение то, что вы так стремитесь перейти к собственным пыткам.
— Нет, не ставит, — я закрываю глаза. — Вас вообще ни что не ставит в неловкое положение, — я вздыхаю. — Могу ли я вернуться в свою камеру?
Необходимо казаться беспечной, но я не такая. Я хочу вернуться в мою комнату, чтобы поплакать без свидетелей, но мне не хочется, чтобы она об этом знала.
— Не расслабляйся, — щебечет она. — Вскоре у нас будет сыворотка моделирования, которую предстоит испытать.
— Да, — говорю я.
Кто-то трясет меня за плечо. Я просыпаюсь, открываю глаза, и, осмотревшись, вижу Тобиаса, стоящего на коленях возле меня. Он в куртке предателя Бесстрашного, и одна сторона его головы покрыта кровью. Я вздрагиваю.
— Что случилось? — спрашиваю я.
— Вставай. Нам нужно бежать.
— Слишком рано. Две недели еще не прошли.
— У меня нет времени объяснять. Пошли.
— О Боже. Тобиас.
Я сажусь и обнимаю его, уткнув лицо ему в шею. Его руки крепче обхватывают меня — он отвечает на объятия, создавая внутри меня успокаивающее ощущение теплоты. Пока он рядом, я в безопасности. Мои слезы делают его кожу скользкой.
Парень встает и тянет меня к себе, желая поставить на ноги, что заставляет мое травмированное плечо пульсировать.
— Подкрепление скоро будет здесь. Пошли.
Я позволяю ему вывести меня из комнаты. Мы без труда минуем первый коридор, но во втором коридоре сталкиваемся с двумя Бесстрашными охранниками: одним молодым мужчиной и одной женщиной средних лет. Тобиас стреляет дважды за несколько секунд, оба выстрела попадают в цель: один в голову, другой в грудь. Женщина, раненая в грудь, резко припадает к стене, но не умирает.
Мы продолжаем двигаться. Один коридор, потом еще, но все они выглядят одинаково. Руки Тобиаса, обнимающие меня, не дрожат. Я знаю, он может бросить нож так, что он попадет в кончик моего уха, и он мог выстрелить точно в Бесстрашных солдат, которые нам попались. Мы перешагиваем через упавших людей, которых Тобиас, возможно, убил по дороге, и, наконец, достигаем пожарного выхода.
Тобиас отпускает мою руку, чтобы открыть дверь; от пожарной сигнализации закладывает уши, но мы продолжаем идти. Становится тяжело дышать, но мне все равно; не сейчас, когда я, наконец, убегаю, не тогда, когда этот кошмар, наконец, заканчивается. Мое зрение начинает садиться, я хватаю Тобиаса за руку и держусь крепче, доверяя ему благополучно свести меня вниз по лестнице.
По шагам я понимаю, что мы спустились, и открываю глаза. Тобиас собирается открыть дверь выхода, но я его удерживаю.
— Надо… отдышаться…
Он останавливается, я наклоняюсь и кладу руки на колени. Мое плечо все еще пульсирует. Я смотрю на Тобиаса.
— Давай убираться отсюда, — настойчиво предлагает он.
Мой живот сжимается. Я смотрю в его глаза. Они темно-синие с голубыми вкраплениями на радужной оболочке его правого глаза.
Я касаюсь рукой его подбородка, притягиваю к себе, медленно целую его и отступаю.
— Мы не можем выбраться отсюда, — говорю я. — Потому что это моделирование.
Он потянул меня за собой, несмотря на мою руку. Настоящий Тобиас помнил бы рану на моем плече.
— Что? — он хмурится. — Неужели ты не думаешь, что я знал бы, если бы являлся объектом моделирования?
— Ты не являешься объектом моделирования. Ты и есть моделирование, — я повышаю голос. — Ты способна на большее, Джанин!
Все, что я должна сделать сейчас, это проснуться, и я знаю как, я делала это раньше, на моем пейзаже страха, когда сломала стеклянную емкость, просто прикоснувшись к ней, и когда я пожелала получить пистолет, чтобы убить птиц. Я достаю из кармана нож, которого не было еще минуту назад, и мои ноги тверды, как алмаз.
Я направляю острие ножа на свое бедро, и его лезвие изгибается.
Я просыпаюсь со слезами на глазах. Я просыпаюсь от крика разочарования Джанин.
— Да что же это такое?!
Она выхватывает пистолет Питера из его руки, и, пройдя через комнату, прижимает ствол к моему лбу. Мое тело напрягается, мне холодно. Она не будет стрелять в меня. Я — загадка, которую она хочет решить. Она не будет стрелять в меня.
— Что это!? В чем твой секрет?! Скажи мне. Скажи мне, или я убью тебя.
Я медленно встаю со стула, подхожу к ней, еще сильнее прижимая холодную сталь к своей коже.
— Думаешь, я расскажу тебе? — спрашиваю я. — Думаешь, я действительно считаю, что ты убьешь меня, так и не узнав ответ?
— Ты глупая девчонка, — бросает она. — Решила, что дело в тебе и твоем ненормальном мозге? Речь не о тебе. И не обо мне. Речь о защите целого города от тех, кто намерен ввергнуть его в ад!
Я собираю последние силы и бросаюсь на нее, впиваясь ногтями в ее кожу. Она громко кричит, этот звук превращает мою кровь в огонь. Я с трудом ударяю ее в лицо.
Меня хватают, оттягивая от нее, в итоге мне достается чей то кулак. Я издаю стон и делаю выпад в сторону противника, которым оказывается Питер.
— Боль не заставит меня признаться. И сыворотка правды тоже. Даже моделирование не сможет заставить меня признаться. Я застрахована от всех трех.
У нее идет кровь носом, и я вижу царапины на щеках и на горле — из них сочится кровь. Она смотрит на меня, зажимая нос, волосы растрепаны, свободная рука дрожит.
— Ты потерпела неудачу. Ты не можешь контролировать меня! — кричу я до боли в горле. Прерываюсь лишь ради борьбы с захватом Питера. — Ты никогда не сможешь меня контролировать!
Я смеюсь безрадостным, безумным смехом. Я смакую ее мрачный вид, ненависть в ее глазах. Она походила на машину; она была холодна и бесчувственна, подчинена одной только логике. И я сломала ее.
Я ее сломала.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Перевод: Ania Lune
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Оказавшись в коридоре, я перестаю бороться с Джанин. Мой бок пульсирует в том месте, куда пришелся удар Питера, но это ничто по сравнению с чувством триумфа, от которого даже щеки горят.
Питер молча провожает меня обратно в камеру. Я долго стою посреди комнаты, глядя на видеокамеру в углу. Кто наблюдал за мной все это время? Предатели из Бесстрашных, охранявшие меня, или Эрудиты, те, что изучали?
Я ложусь сразу, как только из моего лица уходит жар, а из бока боль.
Стоит закрыть глаза, как перед моим внутренним взором возникает образ родителей. Однажды, когда мне было лет одиннадцать, я остановилась на пороге их спальни, чтобы посмотреть, как они застилают постель. Мой отец улыбнулся маме, когда они синхронно разложили простыни и разгладили их. По тому, как он смотрел на нее, я знала, что он ценил ее намного больше, чем самого себя.
Ни эгоизм, ни смущение не помешали ему увидеть ее доброту, как это часто бывает с другими. Такая любовь может существовать только в Отречении? Не знаю.
Мой отец — рожденный Эрудированным, ставший Отреченным. Ему, как и мне, приходилось нелегко в рамках правил избранной им фракции, но он старался, и, видя истинную самоотверженность, узнавал ее.
Я прижимаю подушку к груди и зарываюсь в нее лицом. Я не плачу. Мне просто больно.
Горе не так мучительно, как чувство вины, но изматывает куда больше.
— Стифф!
Я резко просыпаюсь. Мои руки до сих пор сжимают подушку. Вижу мокрое пятно на матрасе под моим лицом. Я сажусь, вытирая глаза кончиками пальцев.
— Что случилось?
Явно не случилось ничего хорошего.
— Твоя казнь назначена на завтрашнее утро на восемь часов.
— Моя казнь? Но она… она же еще не разработала правильное моделирование. Она не могла…
— Она сказала, что вместо тебя продолжит эксперименты на Тобиасе, — ответил он.
Все, что я могу произнести — это вздох ужаса.
Я впиваюсь пальцами в матрас и качаюсь вперед и назад, вперед и назад. Завтра моя жизнь закончится. Тобиас сможет продержаться достаточно долго, чтобы сбежать при вторжении Афракционеров. Бесстрашные изберут нового лидера. Все дела, которые я оставлю, можно легко доделать.
Я киваю. Нет семьи, нет недоделанных дел, нет большого ущерба.
— Я могла бы простить тебя, — признаюсь я. — За то, что пытался убить меня во время инициации. Я, наверное, могла бы.
Мы оба молчим некоторое время. Не знаю, почему сказала ему об этом. Может быть, просто потому, что это правда, а сегодня, именно сегодня, самое время быть честной. Сегодня я буду и честной, и самоотверженной, и храброй. Дивергент.
— Я никогда не просил тебя, — говорит он, и разворачивается, чтобы уйти, но потом останавливается в дверном проеме и говорит:
— Сейчас 9:24.
То, что он сказал мне время — небольшое предательство, а значит обычный подвиг. И я, наверное, впервые вижу в Питере настоящего Бесстрашного.
Я умру завтра. Прошло столько времени с тех пор, как я была уверена хоть в чем-то, так что это похоже на подарок. Сегодня — ничего. Завтра — все, что бывает после смерти. И Джанин до сих пор не знает, как управлять Дивергентами.
Я прижимаю подушку к груди и просто позволяю себе расплакаться. Плачу сильно, как плачет ребенок, до тех пор, пока мое тело не заливает жар, и я не начинаю чувствовать себя заболевшей. Можно притвориться смелой, но я не такая.
Мне кажется, что сейчас самое время просить прощения за все, что я сделала, но я уверена, что мой список не будет полным. Я также не верю, что все, что бывает после смерти, зависит от того, насколько точно я перечислю список моих преступлений — это слишком похоже на загробную жизнь для Эрудированных: сплошная точность и никаких чувств. Я не верю, что все то, что будет после смерти, вообще зависит от моих поступков.
Я лучше сделаю так, как учили меня Отреченные — абстрагируюсь от себя, мысленно перенесусь наружу и буду надеяться, что, что бы ни случилось, все к лучшему.
Мои губы трогает легкая улыбка. Если бы я могла сказать родителям, что умру Отреченной, они бы, наверное, гордились.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Перевод: Инна Константинова
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Этим утром на мне чистая одежда: черные штаны — слишком свободные, но кого это волнует? — и рубашка с длинными рукавами. Обуви нет.
Еще не время. Я ловлю себя на том, что переплетаю собственные пальцы и склоняю голову. Иногда мой отец поступал так перед завтраком, я никогда не интересовалась у него, что это значит. Тем не менее, мне хочется снова почувствовать связь со своим отцом… до того, как я… ну, до того, как это закончится.
Спустя несколько мгновений тишины Питер говорит мне, что пора идти. Он почти не смотрит в мою сторону, адресуя хмурые взгляды стене позади меня. Наверное, этим утром просьба взглянуть в дружелюбное лицо была бы большой наглостью. Я встаю, и мы вместе идем по коридору.
Мои пальцы холодные. Мои ноги прилипают к плитке. Мы поворачиваем за угол, и я слышу приглушенные крики. Сначала слов не разобрать, но по мере того, как я приближаюсь, голос обретает форму.
— Я хочу… ее! — Тобиас. — Я… увидеть ее!
Я смотрю на Питера:
— Можно поговорить с ним в последний раз?
Питер качает головой.
— Там есть окно. Может быть, если он увидит тебя, то, наконец, заткнется.
Он ведет меня по коридору, который заканчивается тупиком. В конце дверь; Питер прав, там есть небольшое окно в верхней части, приблизительно на фут выше моей головы.
— Трис! — здесь голос Тобиаса звучит яснее. — Я хочу увидеть ее!
Я тянусь и прижимаю свою руку к стеклу. Крики прекращаются, и его лицо появляется за стеклом. Его глаза красные, лицо в пятнах. Красивый. Он смотрит на меня сверху вниз в течение нескольких секунд, а затем прижимает руку к стеклу напротив моей ладони. Я притворяюсь, что чувствую его тепло.
Он прислоняет лоб к двери и жмурится.
Я опускаю руку и отворачиваюсь до того, как он откроет глаза. Я чувствую боль в груди еще худшую, чем когда была ранена в плечо. Сжимаю рубашку, смаргиваю слезы и присоединяюсь к Питеру в главном коридоре.
— Спасибо, — говорю я тихо, хотя хотела сказать громче.
— Не важно, — Питер снова хмурится. — Давай, просто идти.
Я слышу грохот где-то впереди нас, звуки толпы. Следующий коридор заполнен Бесстрашными предателями, высокими и низкими, молодыми и старыми, вооруженными и невооруженными. Все они носят синюю повязку предательства.
— Эй! — Питер кричит. — Очистить путь!
Самые близкие к нам Бесстрашные предатели, слышат его и прижимаются к стенам, чтобы освободить дорогу. Другие Бесстрашные предатели следуют их примеру, и все затихают. Питер отстраняется, чтобы позволить мне идти перед ним. Мне знаком этот путь.
Не знаю, что послужило сигналом, но кто-то барабанит кулаками по стене, кто-то присоединяется, а я иду по проходу сквозь строй Бесстрашных предателей. Вокруг меня двигаются их руки. Стук такой ритмичный, что мое сердце гонится за ним.
Некоторые Бесстрашные предатели склоняют голову в мою сторону — я не уверена, почему. Это не имеет значения.
Я дохожу до конца коридора и открываю дверь в камеру.
Она не заперта.
Коридор переполнен Бесстрашными предателями; комнату исполнения приговора заполняют Эрудиты, расступаясь у меня на пути. Они молча изучают меня, когда я иду к металлическому столу в центре комнаты. Джанин стоит в нескольких шагах. Царапины на ее лице видны через торопливо наложенный макияж. Она не смотрит на меня.
Четыре камеры свисают с потолка, по одной в каждом углу стола. Я сажусь, вытираю руки о штаны, и лишь затем ложусь.
Стол холодный. Холод проникает под кожу в кости. Подходящее ощущение, ведь это именно то, что произойдет с моим телом, когда его оставит жизнь; оно станет холодным и тяжелым, тяжелее, чем я когда-либо была. Что до остального, то я не уверена: некоторые люди полагают, что я никуда не уйду, и возможно они правы, а возможно и нет. В любом случае, догадки совершенно бесполезны.
Питер подсовывает электрод за воротом моей рубашки и прижимает его к моей груди, прямо на сердце. Он присоединяет провода к электроду и включает кардиомонитор. Я слышу свое сердцебиение, быстрое и сильное. Скоро на месте ритма не будет ничего.
И тогда внутри меня все сведется к одной единственной мысли:
Я не хочу умирать.
Все это время Тобиас ругал меня за то, что я рискую своей жизнью, а я никогда не принимала его всерьез. Я верила, что хочу быть с моими родителями, где все это закончится. Была уверена, что, как и они, хочу совершить самопожертвование. Но нет. Нет, нет.
Жжение и кипение внутри меня — это стремление выжить.
Я не хочу умирать, я не хочу умирать, я не хочу!
Джанин выходит вперед со шприцем полным фиолетовой сыворотки. Ее очки отражают люминесцентную лампу над нашими головами, так что я едва могу видеть ее глаза.
Каждая частичка моего тела кричит: жить, жить, жить. Я считала, что отдать свою жизнь за жизнь Уилла, за жизни моих родителей — это правильно. Считала, что мне следует умереть, но я была не права; мне нужно жить своей жизнью, несмотря на их смерти. Мне нужно жить.
Джанин придерживает мою голову рукой и вставляет мне в шею шприц.
Со мной не покончено! — крик лишь в моей в моей голове. — Я здесь еще не закончила!
Она нажимает на поршень. Питер наклоняется вперед и заглядывает в мои глаза.
— Сыворотка вступит в силу через одну минуту, — сообщает он. — Будь храброй, Трис.
Я поражена, это именно те слова, что сказал Тобиас, помещая меня в мое первое моделирование.
Сердце бешено бьется в моей груди.
Зачем Питеру просить меня быть храброй? Зачем ему вообще что-то мне говорить?
Все мышцы в моем теле одновременно расслабляются. Тяжелое, жидкое чувство заполняет мои конечности. Если это смерть, то все не так уж плохо. Мои глаза остаются открытыми, но голова опускается в сторону. Я пытаюсь закрыть глаза, но не могу — не могу пошевелиться.
Тогда кардиомонитор прекращает сигналить.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Перевод: Инна Константинова, Екатерина Забродина, Маренич Екатерина, Ania Lune
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Но я все еще дышу. Не глубоко, недостаточно чисто, но дышу. Питер закрывает мне веки. Он знает, что я не мертва? Джанин? Она может видеть, что я дышу?
— Отнеси тело в лабораторию, — велит Джанин. — Вскрытие назначено на сегодня.
— Хорошо, — отвечает Питер.
Он толкает стол вперед. Я слышу бормотание вокруг меня, когда мы идем через группу Эрудитов. Моя рука падает с края стола, когда мы поворачиваем за угол, и ударяется о стену. Я чувствую болезненное покалывание в кончиках пальцев, но не могу двигать рукой, это трудно, как ни стараюсь.
Когда мы идем по коридору Бесстрашных предателей, они молчат. Питер идет сначала медленно, затем поворачивает за другой угол и набирает обороты. Он почти бежит вниз по следующему коридору и резко останавливается. Где я? Я не могу быть уже в лаборатории. Почему он остановился?
Руки Питера скользят под колени и плечи, и он поднимает меня. Моя голова падает на плечо.
— Для такой маленькой, ты тяжелая, Стифф, — бормочет он.
Он знает, что я жива. Он знает.
Я слышу серию гудков и звук открывающейся двери.
— Что… — голос Тобиаса. Тобиас! — О Боже. О…
— Избавь меня от своего нытья, ладно? — бросает Питер. — Она не умерла; просто парализована. Это приблизительно на минуту. Сейчас приготовься бежать.
Я не понимаю.
Откуда Питер знает?
— Позволь мне понести ее, — говорит Тобиас.
— Нет. Ты стреляешь лучше, чем я. Возьми мой пистолет. Я понесу ее.
Слышу, как вытаскивают пистолет из кобуры. Тобиас проводит рукой по моему лбу. Они оба начинают бежать.
Сначала все, что я слышу — это удары ног, и моя голова болезненно падает назад. Я чувствую покалывание в руках и ногах. Питер кричит Тобиасу:
— Слева!
Потом крик в коридоре.
— Эй, что за!?
Выстрел. И ничего.
Больше бега. Питер кричит:
— Справа!
Я слышу еще один выстрел и еще.
— Стоп, — бормочет он. — Подожди, постой здесь.
Покалывание в спине. Я открываю глаза, когда Питер толкает другую дверь. Входит в нее, и, перед тем, как он ударит меня головой о дверную коробку, я уворачиваюсь, заставляя нас остановиться.
— Осторожней! — говорю я, мой голос напряжен.
В горле першит, как тогда, когда он впервые хотел убить меня, и мне было трудно дышать. Питер поворачивается боком, чтобы перенести меня через дверь, а затем толкает ее ногой, чтобы закрыть, и роняет меня на пол.
В комнате почти пусто за исключением ряда пустых урн вдоль одной стены и квадратной металлической двери, способной вместить не больше одной урны.
— Трис, — зовет Тобиас, присаживаясь рядом со мной. Его лицо бледное, почти желтое.
Я так много хочу сказать! Но первое, что приходит на ум:
— Беатрис.
Он слабо смеется.
— Беатрис, — исправляет он и касается своими губами моих. Я цепляюсь за его рубашку.
— Если вы не хотите, чтобы меня вырвало на вас, ребята, вам придется оставить нежности на потом.
— Где мы? — спрашиваю я.
— Здесь сжигают мусор, — говорит Питер, хлопая по двери. — Я выключил его. Так мы попадем в переулок. И тебе лучше целиться поточнее, Четвертый, если хочешь выйти из сектора Эрудитов живым.
— Не переживай за мой прицел, — возражает Тобиас. Он, как и я, босиком.
Питер открывает дверь для сжигания отходов.
— Трис, ты первая.
Мусоропровод около трех футов в ширину и четырех в высоту. Я скольжу одной ногой вниз по желобу, другую ногу переношу с помощью Тобиаса. Мой желудок сжимается, когда я скатываюсь вниз по короткой металлической трубе, затем ложусь на спину и скольжу.
Чувствую запах огня и пепла, но я не горю. Я лечу вниз, моя рука ударяется о металлическую стену, провоцируя стон. Тяжело приземляюсь на цементный пол, боль от удара пронзает мои голени.
— Ау, — я хромаю в сторону от отверстия и кричу: — Давай!
Питер приземляется на бок, а не на ноги. Он стонет и оттаскивает себя от отверстия.
Я осматриваюсь. Мы находимся внутри печи сжигания, в которой было бы совершенно темно, если бы не линии света в форме двери. Пол из твердого металла в некоторых местах и металлические решетки на другой стороне. Пахнет гниющим мусором и пожаром.
— Не скажу, что изменил свое к тебе отношение, — признается Питер.
— Я об этом даже не мечтаю, — отвечаю я.
Тобиас падает на пол, приземляется сначала на ноги, а затем наклоняется вперед и становится на колени, морщась. Я помогаю ему подняться. Все запахи, звуки и чувства кажутся преувеличенными. Я почти умерла, но вместо этого жива. Благодаря Питеру.
Из всех возможных людей именно ему.
Питер проходит решетку и открывает маленькую дверь. Свет струится внутрь печи. Мы с Тобиасом уходим подальше от запаха гари, от металлических печей, к цементной стене, туда, где Питер.
— Есть пистолет? — спрашивает Питер у Тобиаса.
— Нет, — отвечает тот. — Решил стрелять пулями из ноздрей, так что оставил его наверху.
— Ох, заткнись.
Питер держит пистолет перед собой и выходит из комнаты сжигания. Нас встречает промозглый воздух коридора с открытыми трубами на потолке, но он всего лишь десять футов в длину. Знак над дверью говорит: \"Выход\". Я жива, и я ухожу.
Отрезок пути между штабом Бесстрашных и штабом Эрудитов на обратном пути выглядит несколько иным. Наверное, все, что связано с тобой, выглядит по-разному, когда ты не на пути к смерти.
Когда мы доходим до конца переулка, Тобиас прижимается плечом к одной из стен и выглядывает за угол. Его лицо ничего не выражает, он придерживается за стену здания и стреляет. Я затыкаю уши, стараясь не обращать внимания на выстрелы и вызванные ими воспоминания.
— Быстрее, — говорит Тобиас.
Мы бежим — Питер первый, я вторая, за мной Тобиас — вниз по улице. Я смотрю через плечо, чтобы увидеть в кого Тобиас стрелял, и вижу двух человек на земле за штабом Эрудитов. Один не движется, другой хватается за руку и бежит к двери. Они отправят за нами погоню.
Моя голова кажется затуманенной, скорее всего от истощения, но адреналин заставляет меня бежать.
— Выбери наименее логичный маршрут! — кричит Тобиас.
— Что? — переспрашивает Питер.
— Наименее логичный маршрут, — говорит Тобиас. — Так, чтобы они нас не нашли!
Питер сворачивает влево, вниз по другой аллее, заваленной картонными коробками, в которых лежат потертые одеяла и подушки, бывшие, я думаю, старыми жилищами Афракционеров. Он перепрыгивает через окно, я с грохотом следую за ним.
В конце переулка он поворачивает влево, в сторону болота. Мы вернулись на Мичиган-авеню. На пустырь, хорошо просматриваемый из штаба Эрудитов.
— Плохая идея! — кричу я.
Питер поворачивает вправо. По крайней мере, на улицах нет дорожных знаков, которые пришлось бы избегать, или отверстий, через которые необходимо перепрыгивать. Мои легкие горят, будто я дышу ядом. Мои ноги, которые сначала болели, в настоящее время онемели, что ничуть не лучше. Где-то далеко я слышу крики.
Потом мне в голову приходит мысль, что логичнее остановиться.
Я хватаю Питера за руку и тащу его в сторону ближайшего здания. Оно шестиэтажное с широкими окнами в форме сетки с колоннами из кирпича. Я пытаюсь разблокировать дверь, но Тобиас разбивает пожарное окно рядом, залезает в него и открывает дверь изнутри.
Здание полностью пустое. Ни одного стола или стула. И слишком много окон. Мы идем к эвакуационной лестнице, я проползаю под первый пролет так, чтобы оставаться невидимой с лестницы. Тобиас садится рядом со мной, Питер напротив нас, прижимая колени к груди.
Я пытаюсь отдышаться и успокоиться, но это не так просто. Я была мертва. Я была мертва и не была. И почему? Из-за Питера? Питера?
Я смотрю на него. Он по-прежнему выглядит так невинно, несмотря на все, что сделал, чтобы доказать, что таковым не является. Волосы приглажены, блестящие и темные, будто мы не пробежали милю на полной скорости. Его круглые глаза изучают лестничную клетку, а затем останавливаются на моем лице.
— Что? — спрашивает он. — Почему ты на меня так смотришь?
— Как ты сделал это?
— Не так уж сложно, — отмахивается он. — Окрасил паралитическую сыворотку в фиолетовый и заменил ею смертельную. Заменил провод, который должен был зафиксировать остановку сердца. С сердечным монитором было труднее, пришлось обратиться за помощью к Эрудитам… в общем, ты не поймешь, даже если попытаюсь объяснить.
— Зачем ты это сделал? — спрашиваю я. — Ты хотел моей смерти. Ты же собственноручно пытался меня прикончить! Что изменилось?
Он поджимает губы и долгое время даже не смотрит в мою сторону. Затем открывает рот, колеблется, и, наконец, говорит:
— Я не привык быть в долгу. Такой ответ тебя устроит? Мысль, что я чем-то тебе обязан, сделала меня больным. Я просыпаюсь посреди ночи с чувством, будто меня разрывают на части. Долг перед Стиффом? Это смешно. Абсолютно нелепо. Я даже есть не мог.
— О чем ты говоришь? Чем ты мне обязан?
Он закатывает глаза.
— Дружелюбие. Кто-то стрелял в меня, пуля была на уровне головы, она бы попала мне прямо между глаз. И ты толкнула меня в сторону. Мы враждовали до этого, я чуть не убил тебя во время посвящения, ты чуть не убила меня во время нападения моделирования на площади, не так ли? Но после этого…
— Ты ненормальный, — замечает Тобиас. — Мир устроен не так… Счет не ведется.
— Разве? — Питер поднимает брови. — Я не знаю, в каком мире живешь ты, но в моем люди делают что-то для тебя только по двум причинам: во-первых, если хотят получить что-то взамен, во-вторых, если чувствуют, что чем-то тебе обязаны.
— Это не единственные причины, по которым люди могут что-то для тебя сделать, — возражаю я. — Иногда они делают что-то из любви к тебе. Конечно не в твоем случае, но…
Питер фыркает:
— Именно тот бред, что я ожидал услышать от Стиффа.
— Нам необходимо знать, что ты на нашей стороне, — говорит Тобиас. — Или ты бежишь туда, где больше предложат?
— Ага, — отвечает Питер. — По большей части так оно и есть.
Я качаю головой. У меня бы не получилось жить как он, всегда отслеживая, кто мне что-то дал, и кому я должна, неспособная на любовь или верность, или прощение, одноглазый человек с ножом в руке, ищущий, кого бы лишить зрения. Это не жизнь. Это бледная версия жизни. Интересно, где он узнал об этом.
— Итак, как ты думаешь, когда мы сможем выбраться отсюда? — спрашивает Питер.
— Через несколько часов, — отвечает Тобиас. — Мы должны идти к сектору Отреченных. Там будут Афракционеры и Бесстрашные, не подключенные к моделированию.
— Замечательно, — отзывается Питер.
Тобиас обнимает меня одной рукой. Я прижимаюсь щекой к его плечу и закрываю глаза, избегая необходимости смотреть на Питера. Нам о многом надо поговорить, пусть я и не знаю, что сказать, но в любом случае — не здесь и не сейчас.
Когда мы идем по улицам города, которое прежде звалось моим домом, вокруг нас начинаются и затихают разговоры, глаза окружающих нас людей нацелены на мое лицо и тело. Судя по тому, как быстро распространяются новости, они должны были решить, что я умерла менее чем шесть часов назад. Замечаю, что некоторые из Афракционеров, мимо которых я прохожу, отмечены синей краской. Они готовы к моделированию.
Теперь, когда мы здесь, в безопасности, я понимаю, что мои стопы разбиты от бега по асфальту и стеклам из разбитых окон. Каждый шаг, как укус. Я пытаюсь сосредоточиться на боли, чтобы отвлечься от чужих взглядов.
— Трис?
Кто-то кричит впереди нас. Я поднимаю голову и вижу Юрая и Кристину с револьверами в руках. Юрай опускает пистолет на траву и бежит ко мне. Кристина следует за ним.
Юрай тянется ко мне, но Тобиас останавливает его, положив руку на плечо. Я чувствую волну благодарности. Не думаю, что справлюсь с объятиями Юрая или вопросами, или удивлением.
— Она через многое прошло, — замечает Тобиас. — Ей нужно поспать. Она будет дальше по улице, в номере 37. Приходите завтра.
Юрай хмурится. Бесстрашные, как правило, не отличаются чуткостью, а Юрай только и знал, что Бесстрашных. Но он уважает Тобиаса и его заботу обо мне, поэтому кивает головой и соглашается:
— Хорошо. Завтра.
Прохожу мимо Кристины, она тянется ко мне и слегка сжимает мое плечо. Я пытаюсь встать прямо, но скованные усталостью мышцы не дают мне разогнуться. Взгляды преследуют меня, пока я иду вдоль улицы. Я счастлива, когда Тобиас ведет нас вверх по крыльцу к дверям серого дома, принадлежавшего Маркусу Итону.
Я не знаю, как Тобиас заставил себя войти внутрь. Для него он полон родительских криков и свиста ремня, с ним связаны многие часы, проведенные в небольшом темном шкафу. Но, провожая нас с Питером на кухню, он не выглядит обеспокоенным. Наверное, там, где следовало бы быть слабым — Тобиас проявляет силу.
На кухне стоят Тори, Гаррисон и Эвелин. Их вид подавляет меня. Я облокачиваюсь на стену и закрываю глаза. Очертания предметов запечатлелись на моих веках. Я открываю глаза. Стараюсь дышать. Они говорят, но я не слышу. Почему Эвелин здесь, в доме Маркуса? Где Маркус?
Эвелин обнимает лицо Тобиаса руками, прижимается щекой к его щеке. Говорит ему что-то. Он улыбается ей, когда она отстраняется. Мать и сын помирились. Я не уверена, что это мудро.
Тобиас возникает около меня, одной рукой берет меня под руку, а другой обнимает за талию, чтобы поберечь рану на плече, он ведет меня к лестнице, и мы вместе поднимаемся по ступеням.
На верхнем этаже расположена спальня его родителей и его комната, разделенные ванной. Он ведет меня к себе в спальню, и я останавливаюсь на мгновение, оглядывая комнату, где он провел большую часть своей жизни.
Он держит меня за руку. Он постоянно прикасался ко мне с тех пор, как мы ушли с лестничной клетки того здания, будто думает, что я могу развалиться, если он не удержит меня.
— Я почти уверен, что Маркус не заходил в эту комнату после того, как я ушел, — говорит Тобиас. — Потому что, когда я вернулся, все стояло на прежних местах.
У Отреченных нет украшений, это своего рода еще одна жертва, которую они приносят, но у Тобиаса в комнате есть все из того, что разрешалось иметь. Кипа школьных бумаг. Небольшая книжная полка. И, как ни странно, скульптура из синего стекла на его комоде.
— Моя мать незаконно достала это для меня, когда я был маленьким. Велела спрятать, — говорит он. — В день церемонии я поставил его на комод. Так, чтобы он видел. Небольшой акт неповиновения.
Я киваю. Странно, что это место хранит столько воспоминаний. Этот поступок шестнадцатилетний Тобиас совершил, когда выбрал Бесстрашие, чтобы сбежать от отца.
— Давай-ка позаботимся о твоих ногах, — предлагает он, но не двигается с места, лишь берет меня за локоть.
— Хорошо, — соглашаюсь я.
Мы идем в ванную комнату, и я сажусь на край ванны. Он садится возле меня, его рука на моем колене, пока он откручивает кран и закрывает слив. Вода льется в ванну, постепенно накрывая мои ноги. Кровь окрашивает воду в розовый цвет.
Он садится в ванную и кладет мои ноги себе на колени, вытирая более глубокие порезы мочалкой. Я не чувствую его касаний. Даже тогда, когда он намыливает их, я все еще ничего не чувствую. Вода в ванне становится серой.
Беру кусок мыла и намыливаю руки, пока моя кожа не покрывается белой пеной. Я тянусь к ногам и осторожно запускаю пальцы рук в пальцы ног так, чтобы не оставить пространства между ними. Так здорово, что могу сделать что-то, чтобы очиститься, и я снова беру мыло.
Мы заливаем водой весь пол, когда обливаем меня, смывая мыло. Из-за воды мне холодно, я дрожу, но меня это не волнует. Тобиас тянется за полотенцем и начинает вытирать мне руки.
— Я не… — мой голос звучит так, будто меня душат. — Мои мать с отцом мертвы, а брат предатель, как я могу…
В этом нет смысла. Рыдания сотрясают мое тело, мой ум, всю меня. Он залезает ко мне, и вода в ванне поднимается над моими ногами. Он крепко обнимает меня. Я слушаю его сердцебиение и через некоторое время, нахожу силы, чтобы успокоиться.
— Теперь я буду твоей семьей, — обещает он.
— Я люблю тебя, — отвечаю я.
Я признавалась ему в любви, когда уходила в штаб Эрудитов, но он спал. Не знаю, почему не признавалась ему, когда он мог меня услышать. Может, боялась доверить ему мою преданность. Или боялась, что не знаю, как это — любить кого-то. Но сейчас я думаю, что молчать страшно, ведь в любой момент может оказаться слишком поздно.
Я для него, а он для меня, так было с самого начала.
Он смотрит на меня. Я жду, держась за его руки, пока он думает над ответом.
Тобиас хмурится.
— Скажи это еще раз.
— Тобиас, — говорю я. — Я люблю тебя.
Его кожа скользкая от воды, он пахнет потом, моя рубашка липнет к его рукам, когда Тобиас обнимает меня. Он прижимает свое лицо к моей шее и целует прямо над ключицей, целует в щеку, целует губы.
— Я тоже люблю тебя, — признается он.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Перевод: Маренич Екатерина, Алёна Вайнер, Алиса Ермакова, Екатерина Забродина, Вероника Романова, Инна Константинова, Дольская Алина
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Он лежал со мной все время, пока я спала. Я ждала кошмаров, но, видимо, так устала, что в голове осталась лишь пустота. Когда я открываю глаза, его рядом нет, а на кровати лежит стопка одежды.
Встаю с кровати и иду в ванную. Такое ощущение, будто с меня содрали кожу, воздух жалит меня — не очень больно, но быстро надоедает. Я не включаю свет в ванной, потому что знаю — он будет бледным, но ярким. Как и свет в зданиях Эрудитов. Принимаю душ в темноте, едва отличая мыло от геля для душа, и убеждаю себя, что это путь к обновлению, что это придаст мне сил, что вода вылечит меня.
Прежде чем выйти из ванной, я щиплю себя за щеку, стараясь вызвать румянец. Это глупо, но я не хочу выглядеть слабой и истощенной перед остальными.
Когда возвращаюсь в комнату Тобиаса, то вижу следующую картину: Юрай развалился поперек кровати лицом вниз, Кристина держит голубую статуэтку над столом Тобиаса, рассматривая ее, а Линн устроилась выше Юрая с подушкой в руках и со злой усмешкой на губах.
Линн ударяет Юрая сзади по голове, Кристина говорит:
— Эй, Трис!
А Юрай кричит:
— Ой! Как тебе удалось заставить подушку причинить мне боль, Линн?
— Моя исключительная сила, — отвечает она. — Тебя отшлепали, Трис? Одна из твоих щек ярко-красная.
Я, должно быть, не сжала другую достаточно сильно.
— Нет, это просто … мой утренний жар.
Я пробую шутку на вкус, верчу ее на языке, словно говорю на неродном мне языке. Кристина смеется, наверное, немного сильнее, чем заслуживает мой комментарий… но я ценю усилие. Юрай прыжками перемещается ближе к краю кровати.
— Быстро подвожу итог, — говорит он, жестом указывая на меня. — Ты чуть не умерла, садист с милыми анютиными глазками спас тебя, а теперь мы все ведем серьезную войну вместе с нашими союзниками — Афракционерами.
— Милые анютины глазки? — переспрашивает Кристина.
— Сленг Бесстрашных, — ухмыляется Линн. — Задуманный, как серьезное оскорбление, только никто его больше не использует.
— Потому что это очень обидно, — подтверждает Юрай, кивая.
— Нет. Потому что это звучит настолько по-идиотски, что не один Бесстрашный в здравом разуме не будет использовать это слово. Подумай сам… Милые анютины глазки? Тебе что, двенадцать?
— С половиной, — поправляет он.
Я чувствую, что их шутки мне на пользу, поэтому мне нечего сказать, я могу только смеяться. И я смеюсь, достаточно, чтобы растопить лед, образовавшийся у меня в желудке.
— Там внизу еда, — сообщает Кристина. — Тобиас приготовил отвратительный омлет.
— Эй, — говорю я. — Я люблю омлет.
— Должно быть, завтрак для Стиффа, — она хватает меня за руку. — Пошли.
Вместе мы спускаемся вниз по лестнице, наши шаги гремят так, как никогда не допускалось в доме моих родителей. Мой отец ругал меня за то, что я бегала по лестнице. «Не привлекай к себе внимание, — говорил он. — Это не вежливо по отношению к окружающим».
Из гостиной доносятся голоса, целый хор голосов, случайные взрывы смеха и слабая мелодия, наигранная на каком-то струнном инструменте, вроде банджо или гитары. Это не то, что ожидаешь увидеть в доме Отреченных, где всегда тихо, независимо от того, сколько людей собралось внутри. Голоса и смех, и музыка вдохнули жизнь в угрюмые стены. Я чувствую себя лучше.
Стою в дверях гостиной. Пять человек играют в карточные игры, сидя на диване, рассчитанном на троих, я отдаю себе отчет в том, что нахожусь в штаб-квартире Искренности. Мужчина разместился в кресле, на его коленях сидит женщина, еще кто-то пытается усесться на ручку кресла. Тобиас сидит на полу, спиной опираясь на кофейный столик. Все в его позе говорит о спокойствие — одна нога согнута, другая выпрямлена, руки придерживают колено, голова набок, чтобы было удобнее слушать. Я никогда не видела, чтобы он выглядел так непринужденно без оружия. Не думала, что это вообще возможно.
У меня в желудке возникает то же самое чувство, что и всегда, когда вру или мне лгут, но сейчас я не знаю, кто солгал мне или о чем именно солгали. Меня не так учили воспринимать Афракционеров. Меня учили, что оказаться на их месте — хуже, чем смерть.
До того, как меня заметили, прошло несколько секунд. Разговор стихает. Я вытираю ладони о край рубашки. Слишком много глаз, слишком тихо.
Эвелин прочищает горло.
— Внимание всем, это Трис Приор. Я надеюсь, вы о ней наслышаны.
— А еще Кристина, Юрай и Линн, — добавляет Тобиас. Я благодарна ему за попытку отвлечь всеобщее внимание от меня, но это не срабатывает.
Несколько секунд стою, прилипшая к дверному проему, а затем один из мужчин Афракционеров — самый старший, вся его морщинистая кожа покрыта татуировками — говорит.
— Разве ты не мертва?
Кто-то смеется, я тоже пытаюсь улыбнуться, но выходит неубедительно.
— Должна была, — соглашаюсь я.
— Мы не любим отдавать Джанин Метьюс то, чего она хочет, — замечает Тобиас. Он встает и дает мне банку с горохом, но в ней нет гороха, она наполнена омлетом. Алюминий согревает мои пальцы.
Он садится, я сажусь возле него и зачерпываю омлет. Я не голодна, но знаю, что должна поесть, так что послушно жую и глотаю. Я знакома с тем, как Афракционнеры едят, поэтому передаю банку с яйцами Кристине и забираю банку с персиками у Тобиаса.
— Почему все временно поселились в доме Маркуса? — спрашиваю я его.
— Эвелина выгнала его. Сказала, что это и ее дом тоже, у него была возможность использовать его в течение многих лет, а теперь ее очередь, — усмехается Тобиас. — Это повлекло за собой некоторые разрушения в районе лужайки перед домом, но в итоге выиграла Эвелина.
Я смотрю на мать Тобиаса. Она стоит в дальнем углу комнаты, разговаривая с Питером, и ест яйца из другой банки. Мой желудок сводит. Тобиас говорит о ней почти благоговейно. Но я все еще помню, что она сказала о моей быстротечности в жизни Тобиаса.
— Там где-то хлеб, — он берет корзину с журнального столика и передает мне. — Возьми два кусочка. Тебе нужно есть.
Пока грызу хлебную корку, я снова смотрю на Питера и Эвелину.
— Думаю, она пытается его завербовать, — комментирует Тобиас. — У нее есть способ сделать жизнь Афракционеров очень привлекательной.
— Все, чтобы вытянуть его из Бесстрашия. Мне безразлично, что он спас мне жизнь. Я все еще ему не доверяю.
— Надеюсь, к тому времени, когда все закончится, нам больше не придется беспокоиться о различиях между фракциями. Думаю, это к лучшему.
Я не готова спорить с ним, поэтому предпочитаю промолчать. Не хочу напоминать ему, что убедить Бесстрашных и Искренних присоединиться к Афракционерам в их крестовом походе против системы фракций будет не так уж просто. Это может вызвать еще одну войну.
Открывается входная дверь и на пороге появляется Эдвард. Сегодня он носит повязку с нарисованным на ней голубым глазом. Картинка в сочетании с его собственным глазом делает его красивое лицо гротескным и забавным.
— Эдди! — приветствует его кто-то.
Но целый глаз Эдварда смотрит на Питера. Он бежит через всю комнату, почти наступая ногами в банку чьей-то еды. Питер скользит в тень дверного проема, будто пытается скрыться.
Эдвард останавливается в нескольких сантиметрах от ноги Питера, а затем наклоняется к нему, собираясь нанести удар. Питер так быстро отклоняется назад, что ударяется головой о стену. Эдвард улыбается, и все Афракционеры вокруг нас смеются.
— Не так храбр средь бела дня, — замечает Эдвард и обращается к Эвелине. — Убедитесь, что в его руках нет столовых приборов или посуды. Никогда не знаешь, что он может вытворить.
Говоря это, он вырывает из рук Питера вилку.
— Отдай, — требует Питер.
Эдвард хватает Питера за горло и прижимает зубья вилки к его кадыку. Питер застывает, кровь приливает к его лицу.
— Рядом со мной держи свой рот закрытым, — предупреждает он. — Или я сделаю это снова, только в следующий раз воткну ее прямо тебе в глотку.
— Хватит, — велит Эвелина. Эдвард бросает вилку и попадает в Питера, проходит через комнату и садится возле человека, который недавно назвал его \"Эдди\".
— Не знаю, известно ли тебе, — начинает Тобиас. — Но Эдвард немного неуравновешен.
— Понимаю, — отвечаю я.
— Дрю, парень, который помогал Питеру в нападении с ножом для масла, — говорит Тобиас. — Видимо, будучи изгнан из Бесстрашных, он попытался присоединиться к той же группе Афракционеров, где на тот момент находился Эдвард. Обрати внимание, Дрю среди них не видно.
— Эдвард убил его? — предполагаю я.
— Почти, — отвечает Тобиас. — Очевидно, именно поэтому, как и другие изгнанные, Мира — я правильно помню имя? — бросила Эдварда. Слишком нежная, чтобы быть с ним.
Я чувствую себя опустошенной при мысли о Дрю, умирающем в руках Эдварда. Дрю напал и на меня.
— Не хочу об этом говорить, — признаюсь я.
— Хорошо, — отзывается Тобиас и касается моего плеча. — Тебе тяжело находиться в доме Отреченных? Я должен был спросить об этом раньше. Если что, мы можем пойти куда-нибудь еще.
Доедаю второй кусок хлеба. Все дома Отреченных одинаковые, эта гостиная ничем не отличается от моей, и, если присмотреться, это вызывает воспоминания. Каждое утро сквозь жалюзи проникает свет, моему отцу его вполне достаточно для чтения. Щелканье спиц моей матери каждый вечер. Но я не чувствую, что задыхаюсь. Это лишь начало.
— Да, — признаюсь я. — Но не так тяжело, как ты думаешь.
Он удивленно вскидывает бровь.
— Правда. Моделирование в штабе Эрудитов помогло мне… в каком-то смысле. Научило держать себя в руках, — я хмурюсь. — Или, не совсем так. Оно сделало меня сильнее, — так правильнее. — Когда-нибудь я расскажу тебе об этом, — мой голос делается далеким.
Он касается моей щеки и, несмотря на то, что мы в комнате, полной смеющихся и болтающих людей, медленно целует меня.
— Эй, там, Тобиас, — говорит человек слева от меня. — Разве тебя не воспитывали, как Стиффа? Я думал, что большинство из вас… касаются руками или что-то вроде того.
— Тогда, как ты объяснишь появление детей в Отречении? — Тобиас поднимает бровь.
— Они появляются исключительно благодаря силе воли, — вставляет женщина, сидящая на подлокотнике кресла. — Разве ты этого не знал, Тобиас?
— Нет, я не был осведомлен, — он ухмыляется. — Мои извинения.
Они все смеются. Все мы смеемся. И мне приходит в голову, что я встретилась с особенной фракцией, к которой на самом деле принадлежит Тобиас. Ее члены не обладают какими-то особыми чертами. Они утверждают, что им принадлежат все цвета, все виды деятельности, все достоинства и все недостатки.
Не знаю, что держит их вместе. Единственной точкой соприкосновения, насколько я могу судить, является несчастье. Во всяком случае, им этого, кажется, вполне достаточно.
Глядя на Тобиаса, чувствую, наконец, что вижу, каков он на самом деле, а не только по отношению ко мне. И насколько хорошо я его знаю, если не видела этого раньше?
Солнце начинает садиться, но сектор Отреченных далек от спокойствия. Бесстрашные и Афракционеры бродят по улицам, некоторые с бутылками в руках, некоторые с оружием.
Впереди меня Зик толкает инвалидное кресло Шоны мимо дома Элис Брюстер, бывшего лидера Отреченных. Меня они не видят.
— Сделай это снова! — велит она.
— Уверена?
— Да!
— О’кей… — Зик разбегается, не выпуская коляску из рук, отталкивается, отрывает ноги от земли, и они вместе летят вниз по улице, Шона кричит, Зик смеется.
Я поворачиваю налево на следующем перекрестке и иду, перепрыгивая через трещины на тротуаре, к зданию, где Отреченные проводили ежемесячные встречи членов фракции. Последний раз я была там целую вечность назад, но все еще прекрасно помню, как туда добраться. Один поворот на юг, через два квартала на запад.
Солнце ползет к горизонту. Свет падает на окружающие здания, и все они кажутся серыми.
Главное здание штаба похоже на все другие здания в секторе Отречения и представляет собой каменный прямоугольник. Я открываю дверь, меня встречают знакомые деревянные полы и ряды деревянных скамей, расположенные в квадратном атриуме. В центре комнаты просвет, в квадрате которого видно оранжевое солнце. Единственное украшение комнаты.
Как когда-то прежде сажусь на старую скамью нашей семьи. Раньше я сидела здесь рядом с отцом и Калебом, возле матери, а сейчас чувствую себя последней из семьи Приор.
— Прекрасно, не правда ли? — Маркус подходит и садится напротив меня, положив руки на колени. Между нами солнечный свет.
У него большой синяк на челюсти от удара Тобиаса и свежевымытые волосы.
— Хорошо, — отзываюсь я, выпрямляясь. — Что ты здесь делаешь?
— Видел, как ты пришла, — он тщательно исследует свои ногти. — И я хочу поговорить с тобой насчет информации, украденной Джанин Метьюс.
— А что, если уже поздно? Что, если я уже знаю?
Маркус продолжает смотреть на свои ногти, но его темные глаза сужаются. Его взгляд полон яда, Тобиас никогда не смог бы повторить нечто подобное, даже несмотря на внешнее сходство с отцом.
— Это невозможно.
— Ты этого не знаешь.
— На самом деле, знаю. Я видел, что происходит с людьми, узнавшими правду. Они выглядят, словно забыли, что искали, и просто бродят, пытаясь вспомнить.
Холод пробирается по позвоночнику и распространяется вниз по руке, сопровождаемый мурашками.
— Я знаю, что Джанин решила убить половину фракции, чтобы украсть это, следовательно, речь о чем-то невероятно важном, — говорю я и останавливаюсь. Мне известно еще что-то, но я лишь сейчас осознала, что именно.
Прежде чем я напала на Джанин, она сказала:
— Это не о тебе! Это не обо мне!
А значит о том, что она делала со мной, пытаясь найти моделирование, которое работало бы на мне. На Дивергенте.
— Это как-то связано с Дивергентами, — говорю я. — Речь о чем-то, что связано с тем, что за забором.
— Ну, это не то же самое, что знать, что именно за забором.
— Ну, ты расскажешь мне, или так и будешь мотать головой и ждать, что я сама догадаюсь?
— Я пришел сюда не для того, чтобы спорить. И нет, я не собираюсь рассказывать тебе, но не потому, что не хочу. Я не знаю, как описать. Ты должна сама все увидеть.
Солнце сделалось из желтого оранжевым, оставляя темные тени на его лице.
— Тобиас прав, — говорю я. — Вы хотите быть единственным, кто знает. Вам нравится, что я не знаю. Это заставляет вас чувствовать себя важным. Вот почему вы ничего мне не говорите, а не потому, что это неописуемо.
— Не правда.
— Откуда мне знать?
— За неделю до атаки моделирования лидеры Отреченных решили, что пришло время допустить до этой информации каждого в этом городе. На следующий день мы собрались, чтобы реализовать свой план, но, понятное дело, ничего не вышло, ведь это было примерно через семь дней после атаки моделирования.
— Она не хочет, чтобы вы объясняли, что за оградой? Почему не хочет? И как она вообще об этом узнала? Вы говорили, что среди посвященных числились лишь лидеры Отречения.
— Мы не отсюда, Беатрис. Все мы были поселены здесь с определенной целью. Не так давно Отреченные были вынуждены прибегнуть к помощи Эрудитов для достижения этой цели, но в итоге все пошло наперекосяк, и все из-за Джанин. Она не хочет делать то, что следует сделать, предпочитая убивать.
Поселены здесь.
Мой мозг буквально гудит от информации. Я цепляюсь за край скамьи подо мной.
— Что мы должны делать? — тихо спрашиваю я.
— Я уже сказал тебе достаточно, чтобы убедить, что я не лжец. Что касается остального, я действительно не знаю, как объяснить. Я вообще говорю об этом лишь потому, что ситуация стала просто ужасной.
Ужасной. Внезапно я понимаю, почему. Афракционеры планируют уничтожить не только важные фигуры в Эрудиции, но и все данные, которые те имеют. Они уничтожат все.
Никогда не считала этот план хорошим, но знала, что мы все равно выкрутимся, ведь Эрудиты и без компьютеров и книг владеют массой полезной информации. Но это то, чего никто не знает, то, что в результате уничтожения, мы утратим навсегда, без возможности возродить.
— Помогая тебе, я предаю Тобиаса. Потеряю его. Мне нужен повод поубедительнее.
— Помимо всеобщего блага? — Маркус морщит нос от отвращения. — Этого тебе не достаточно?
— Все общее давно поделено на части. Так что нет, не достаточно.
Маркус вздыхает.
— Твои родители умерли за тебя, это правда. Но задача, с которой твоя мать оказалась в штабе Отречения той ночью, не была выполнена; она предпочла спасти тебя. Она не знала, что ты там. Она пыталась спасти файл от Джанин, а когда услышала, что ты при смерти, бросилась на выручку, оставив файл в руках Джанин.
— Она сказала мне другое, — бросаю я.
— Она солгала. Она должна была врать. Беатрис, дело в том… Дело в том, что твоя мать знала, что она, вероятно, не выйдет из штаба Отречения живой, но не могла не попробовать. Этот файл был тем, ради чего она готова была умереть. Понимаешь?
Отреченные готовы умереть за любого человека, друга или врага, если того требуют обстоятельства. То есть, возможно, именно поэтому им так тяжело выжить в опасных ситуациях. Есть категория вещей, ради которых они пожертвуют своей жизнью, но эти вещи не имеют отношения к физическому миру.
Таким образом, если все, что он говорит правда, и моя мать действительно была готов умереть за эту информацию… Я сделаю, что угодно, для достижения цели, которую ей так и не удалось достичь.
— Ты пытаешься мной манипулировать. Не так ли?
— Думаю, — начинает он, и на его темные глаза ложится тень. — Решать тебе.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Перевод: Екатерина Забродина, Маренич Екатерина, Дольская Алина, Инна Константинова
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Во время прогулки к дому Итонов я стараюсь вспомнить, что моя мать сказала мне, когда спасла из бака во время атаки моделирования. Что-то о наблюдении за поездами после начала нападения. «Когда я нашла тебя, то не знала, что делать, но твое спасения всегда было для меня на первом месте».
Но когда я воспроизвожу в памяти ее голос, слова звучат по-другому. «Когда я нашла тебя, то не знала, что делать». Значение: «Я не знала, как спасти тебя и файл, но твое спасения всегда было для меня на первом месте».
Я мотаю головой. Сказано было именно так, или я манипулирую своей памятью из-за слов Маркуса? Теперь этого не узнать. Все, что в моих силах, это решить, доверять Маркусу или нет.
И хотя он жесток и зол, наше общество не делится на «хороших» и «плохих». Жестокость не делает человека лжецом, а мужество не превращает в добряка. Маркус не хорош и не плох, он и то и другое.
Ну, скорее плохой, чем хороший.
Но это не значит, что он врет.
На улице я замечаю оранжевое зарево пожара. Встревоженная, иду быстрее и вижу, что огонь поднимается из больших, размером с человека, металлических чаш, стоящих на тротуарах. Бесстрашные и Афракционеры собрались здесь, между ними узкие просветы, отделяющие одну группу от другой. Перед собравшимися стоят Эвелина, Гаррисон, Тори и Тобиас.
Я нахожу Кристину, Юрая, Линн, Зика и Шону в группе Бесстрашных и встаю рядом с ними.
— Где ты была? — спрашивает Кристина. — Мы искали тебя.
— Ходила прогуляться. Что происходит?
— Они, наконец-то, собираются рассказать нам о плане нападения, — напряженно отвечает Юрай.
— О, — роняю я.
Эвелина поднимает руки, ладонями к зрителям, и Афракционеры замолкают. Они лучше подготовлены, чем Бесстрашные, чьим голосам требуется секунд тридцать, чтобы умолкнуть.
— Последние несколько недель мы разрабатываем план по борьбе с Эрудитами, — говорит Эвелина низким голосом. — И теперь, когда мы закончили, хотелось бы поделиться им с вами.
Эвелина кивает Тори, и та продолжает:
— Наша стратегия не направленная, а несколько обобщенная. Нет возможности узнать, кто из Эрудитов опора Джанин, а кто нет, поэтому безопаснее считать, что все те, кто не поддерживает ее, уже освободили штаб Эрудитов.
— Мы все знаем, что власть Эрудитов находится не в людях, а в информации, — напоминает Эвелина. — Пока они обладают этой информацией, мы никогда не будем свободны от них, особенно, если большинство из нас подвержено моделированию. Они использовали информацию для управления нами и держат нас под своим гнетом слишком долго.
Крик, начавшийся среди Афракционеров, распространяется на Бесстрашных, поднимается вверх из толпы, словно все мы части одного организма, подчиненные единому разуму. Но я не уверена, что думаю и чувствую себя в согласии с ними. Есть что-то во мне, что настойчиво против уничтожения каждого из Эрудитов и всего, что им дорого.
Я смотрю на Тобиаса. Он стоит позади костра, и мне трудно разобрать выражение его лица. Интересно, что он думает обо всем этом?
— Мне очень жаль сообщать вам это, но тем, в кого попали передатчиками моделирования, придется остаться, — сообщает Тори. — Так как вы в любое время можете быть активированы в качестве оружия Эрудитов.
Раздаются крики протеста, но никто, кажется, не удивлен. Они слишком хорошо знают, что Джанин может сделать с помощью моделирования.
Линн стонет и смотрит на Юрая.
— Мы должны остаться?
— Ты должна остаться, — возражает он.
— В тебя тоже выстрелили, — напоминает она. — Я видела.
— Я Дивергент, помнишь? — замечает он. Линн закатывает глаза, и он поспешно добавляет, вероятно, желая избежать очередных теорий о Дивергентах. — В любом случае, уверен, никто не станет проверять. Да, и какова вероятность, что она активирует меня, особенно, полагая, что все остальные с передатчиками моделирования остались здесь?
Линн морщится, соглашаясь. Она выглядит повеселевшей, почти, как прежняя Линн.
— Остальные делятся на смешанные группы из Афракционеров и Бесстрашных, — говорит Тори. — Одна большая группа попытается проникнуть в штаб Эрудитов и пройти снизу доверху, подавляя сопротивление. Несколько других более мелких групп приступят к очистке самых высоких уровней здания, уничтожив ключевых чиновников Эрудитов. Сегодня вечером каждая группа получит свое индивидуальное задание.
— Нападение произойдет через три дня, — добавляет Эвелина. — Готовьтесь. Это будет опасно и трудно, но Аффракционеры знакомы с трудностями…
Афракционеры взрываются криками, и я вспоминаю, что мы, Бесстрашные, те самые люди, что всего несколько недель назад критиковали Отречение за снабжение Афракционеров продуктами и всем необходимым. Неужели, все так легко забылось?
— И Бесстрашные знакомы с опасностями…
В воздух летят кулаки и крики. Я чувствую их голоса в своей голове, их совместный порыв обжигает мне грудь, вызывая желание присоединиться.
Выражение лица Эвелин слишком пустое для того, кто говорит страстные речи. Оно похоже на маску.
— Долой Эрудитов! — кричит Тори, и обе фракции вторят ей. Нас объединяет общий враг, но делает ли это нас друзьями?
Замечаю, что Тобиас с Кристиной не участвуют в митинге.
— Происходящее не выглядит правильным, — замечает Кристина.
— Что ты имеешь в виду? — уточняет Линн в шуме голосов. — Разве вы забыли, что они с нами сделали? Подчинили наш разум и заставили стрелять в людей. Убили всех лидеров Отречения.
— Да, — соглашается Кристина. — Просто… Разве вторжение в штаб-квартиру фракции и убийство всех ее членов — не то же самое, что Эрудиты сделали с Отречением?
— Нет, другое. Это спровоцированное нападение, — хмурится Линн.
— Да, — повторяет Кристина. — Знаю.
Она смотрит на меня, но я молчу. Она свое мнение уже составила, и считает происходящее неправильным.
Иду к дому Итонов в поиске тишины. Открываю дверь и поднимаюсь по лестнице. Дойдя до старой комнаты Тобиаса, сажусь на кровать и смотрю в окно, где Афракционеры и Бесстрашные собираются вокруг костров, смеются и разговаривают, но они все еще разделены: Афракционеры с одной стороны костра, Бесстрашные с другой.
Я смотрю на Линн, Юрая и Кристину у одного из кострищ. Юрай хватается за пламя, слишком быстро, чтобы обжечься. Его улыбка больше похожа на гримасу, будто искаженная горем.
Через несколько минут я слышу шаги на лестнице, Тобиас входит в комнату, останавливаясь в дверях.
— Что случилось? — спрашивает он.
— Ничего, — отвечаю я. — Удивлена, что Афракционеры так легко согласились работать с Бесстрашными. Бесстрашные никогда не были к ним добры.
Он стоит рядом со мной у окна, опираясь на раму.
— Это не настоящий союз, — говорит он. — Но у нас есть цель.
— Это сейчас. А что случится, когда цель изменится? Афракционеры хотят избавиться от фракций и Бесстрашия.
Тобиас сжимает губы в линию. Я вдруг вспоминаю Маркуса и Джоанну, гуляющих вместе по саду — у Маркуса было то же выражение, когда он что-то от нее скрывал.
Это выражение перешло к Тобиасу от отца или имеет какое-то другое значение?
— Ты в моей группе, — сообщает он. — Во время нападения. Надеюсь, ты не против. Мы должны проложить путь к диспетчерским.
Нападение. Если я буду участвовать в нападении, то не смогу разобраться с информацией, украденной Джанин у Отреченных. Пришло время выбирать.
Тобиас сказал, что разобраться с Эрудитами важнее, чем выяснить правду. И если бы он не обещал Афракционерам контроль над всеми данными Эрудитов, он, возможно, был бы прав. Но он не оставил мне выбора. Я должна помочь Маркусу, если есть шанс, что он говорит правду. Я должна идти против общих решений, мне это больше нравится.
И прямо сейчас я должна лгать.
Я сплетаю пальцы.
— Что такое? — спрашивает он.
— Я все еще не могу стрелять, — говоря это, я смотрю на Тобиаса. — И после того, что произошло в штабе Эрудитов… — прочищаю горло. — Мне не очень-то хочется рисковать жизнью.
— Трис, — он проводит пальцами по моей щеке. — Ты не должна туда идти.
— Я не хочу выглядеть трусом.
— Эй, — он обводит контур моего подбородка, его пальцы холодные по сравнению с моей кожей, и строго смотрит на меня. — Ты сделала для этой фракции больше, чем кто-либо другой. Ты…
Он вздыхает и прижимается своим лбом к моему.
— Ты самый храбрый человек, которого я когда-либо встречал. Оставайся здесь. Дай себе передышку.
Он целует меня, и я чувствую, как снова рассыпаюсь на части, начиная из самой своей глубины. Он думает, что я останусь здесь, но я буду бороться против него в компании с его отцом, которого он презирает.
Это самая ужасная ложь, какую мне доводилось произносить. Мне никогда не удастся загладить свою вину.
Когда мы расстаемся, я боюсь, что он услышит мое неровное дыхание, поэтому разворачиваюсь к окну.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Перевод: Екатерина Забродина, Дольская Алина, Алёна Вайнер, Воробьева Галина
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
— О, да. Ты похожа на дурочку, бренчащую на банджо, — заявляет Кристина.
— Правда?
— Нет. Вовсе нет. Просто… Дай я кое-что поправлю, ладно?
Она роется в сумке в течение нескольких секунд и достает коробочку. В ней лежат разные по размерам трубочки и контейнеры, в которых я распознаю косметику, но не знаю, что с ними делать.
Мы находимся в доме моих родителей. Это единственное место, куда я могу пойти, чтобы подготовиться. Кристина ничего не говорит о том, что она обнаружила — два учебника, спрятанных между шкафом и стеной, которые говорят о склонности Калеба к Эрудиции.
— Позволь мне спросить прямо. Ты оставила группу Бесстрашных, чтобы подготовиться к войне… и взяла с собой сумку с косметикой?
— Да. Я думаю, что тем, кто захочет меня застрелить, будет труднее, если они увидят, какая я убийственно-привлекательная, — отвечает она, выгнув бровь. — Держи голову вот так.
Она откручивает крышку у черной трубки размером с один из моих пальцев, показывая красную палку. Губная помада, это очевидно. Она прикасается к моему рту и проводит по нему, пока мои губы не покрываются цветом. Я вижу это, когда она убирает ее в сумку.
— Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе о таком чуде, как выщипывание бровей? — спрашивает она, держа пинцет.
— Убери это от меня.
— Прекрасно, — вздыхает она. — Я бы добавила румян, но не уверена, что этот цвет тебе подходит.
— Шокирующее открытие, если учесть, как похожи тона нашей кожи.
Кристина хихикает.
Мы готовы; у меня красные губы и накрашенные ресницы, и я одета в ярко-красное платье. А еще нож, привязанный к внутренней части бедра. В этом должен быть смысл.
— Где же Маркус, Разрушитель Жизней, должен с нами встретиться? — спрашивает Кристина. Она одета в Дружелюбное желтое, а не красное, и на ее коже оно буквально светится.
Я смеюсь.
— За штабом Отречения.
Ночь. Мы идем по тротуару. Все остальные должны быть на ужине, я в этом уверена, но на случай незапланированной встречи мы одеты в черные куртки, скрывающие большую часть нашей одежды. По привычке перепрыгиваю трещину в цементе.
— Куда вы обе идете? — раздается голос Питера. Я смотрю через плечо. Он стоит на тротуаре позади нас. Интересно, как долго он там?
— Почему ты не ужинаешь со своей группой нападения? — интересуюсь я.
— Я не иду, — он стучит по руке, которую я подстрелила. — Ранен.
— Да ты что! — восклицает Кристина.
— Ну, я не хочу идти в бой с кучей Афракционеров, — признается он, его зеленые глаза сверкают. — Собираюсь остаться здесь.
— Как трус, — парирует Кристина, не скрывая отвращения. — Пусть остальные наведут для тебя порядок.
— Да! — отзывается он с ехидным видом и хлопает в ладоши. — Удачной смерти.
Насвистывая, пересекает улицу и идет в противоположную сторону.
— Ну, нам удалось его отвлечь, — замечает Кристина. — Он не повторил вопрос о том, куда мы идем.
— Да. Хорошо, — я прочищаю горло. — Но наш план все равно глупый. Ведь так?
— Он… не глупый.
— О, да ладно. Доверять Маркусу глупо. Пытаться пройти мимо Бесстрашных у забора глупо. Идти против Бесстрашных и Афракционеров глупо. Все это в совокупности составляет… различного рода неслыханные глупости прежде неведомые человеку.
— К сожалению, это лучший план, который у нас есть, — замечает она. — Если мы хотим обнародовать правду.
Я доверилась Кристине, когда думала, что умру, поэтому казалось глупым не доверять ей сейчас. Меня беспокоило, что она откажется, забыв, что Кристина пришла из Искренности, где стремление к истине является самым важным. Она может быть Бесстрашной, но есть кое-что, что я уяснила, пройдя через все это — мы никогда не забываем наши старые фракции.
— Это место, где ты выросла. Тебе здесь нравится? — она морщится. — Видимо, тебе многого не хватало, раз ты решила оставить свою фракцию.
Солнце склоняется к горизонту. Я никогда не любила вечерний свет, он делал весь сектор Отречения еще более одноцветным, но сейчас мне кажется, что серый успокаивает.
— Что-то мне нравилось, что-то я ненавидела, — признаюсь я. — А было кое-что, о чем я не знала, пока не потеряла.
Мы достигаем штаба Отречения, серое здание на цементной площади. Мне хочется войти в зал заседаний и вдохнуть запах старого дерева, но у нас нет времени. Мы идем в переулок рядом со штабом, туда, где нас должен ждать Маркус.
Видим синий пикап с включенным двигателем. Маркус сидит за рулем. Я позволяю Кристине идти передо мной, чтобы сесть в середине, даже помогая ему, не хочу сидеть рядом с ним. Чувствую ненависть к нему, работая с ним, я предаю Тобиаса.
«У тебя нет другого выбора, — говорю я себе. — Нет другого пути».
Думая об этом, я закрываю за собой дверь и ищу пряжку от ремня безопасности, но нахожу только потертый конец ремня и сломанную пряжку.
— Где вы отрыли эту развалюху? — спрашивает Кристина.
— Я украл его у Афракционеров. Они ремонтируют их. Было нелегко раздобыть его. Снимите куртки.
Я беру наши куртки и бросаю их в полуоткрытое окно. Маркус передвигает рычаг и поворачивает руль. Мне кажется, что машина останется на месте, когда он нажимает на педаль газа, но она движется.
Поездка от сектора Отречения до штаба Дружелюбных займет около часа и для нее требуется опытный водитель. Маркус поворачивает на одну из главных магистралей и резко бьет по тормозам. Мы наклоняемся вперед, едва избежав зияющей дыры на дороге. Я хватаюсь за приборную панель, чтобы успокоиться.
— Расслабься, Беатрис, — просит Маркус. — Я водил машину и прежде.
— Я тоже делала массу самых разных вещей, но это не значит, что я хороша в них!
Маркус улыбается и рывком уводит грузовик влево, так что мы едва не врезаемся в упавший светофор. Кристина вскрикивает, когда мы снова почти ударяемся в еще одно препятствие.
— Одна большая глупость, не так ли!? — говорит она, перекрикивая ветер.
Я вцепляюсь в сидение и стараюсь не думать о том, что съела на обед.
Когда мы подъезжаем к забору, то в свете фар видим Бесстрашных, блокирующих ворота. Их синие повязки выделяются на фоне остальной одежды. Я стараюсь сделать приятное лицо, с недовольной гримасой их не обмануть и не убедить в моей принадлежности к Дружелюбию.
Темнокожий мужчина с пистолетом в руке приближается к окну со стороны Маркуса. Он светит фонариком мужчине в лицо, затем переводит луч на Кристину, потом на меня. Я скашиваю глаза и заставляю себя улыбаться, несмотря на слепящий свет и оружие, направленное мне в голову.
Дружелюбные сохраняют нейтралитет. Или они съели слишком много того апатичного хлеба.
— Тогда скажите мне, — говорит охранник. — Что делает член Отречения в грузовике с двумя Дружелюбными?
— Эти девушки вызвались проверить положение в городе, — отвечает Маркус. — Я сопровождал их, обеспечивая безопасность.
— Кроме того, мы не умеем водить, — говорит Кристина, улыбаясь. — Мой отец пытался научить меня несколько лет назад, но я продолжала путать педали газа и тормоза, и вы можете себе представить масштабы катастрофы! В любом случае, совершенно замечательно, что Джошуа добровольно взялся нас подвезти, потому что иначе это заняло бы у нас гораздо больше времени, а ящики были такими тяжелыми…
Бесстрашный охранник поднимает руку:
— Хорошо, я понимаю.
— Да, конечно. Извините, — Кристина хихикает. — Просто подумала, что следует объясниться, ведь вы, похоже, растерялись, что неудивительно, ведь вы столкнулись с такой…
— Действительно, — говорит охранник. — Вы намерены вернуться в город?
— Не в ближайшее время, — отвечает Маркус.
— Все в порядке. Проезжайте, — он кивает другому Бесстрашному у ворот.
Один из них вводит ряд чисел на клавиатуре, и ворота открываются. Маркус кивает охраннику, который позволяет нам проехать, и выводит машину на изношенную дорогу к штабу Дружелюбных. Фары грузовика высвечивают следы от шин, траву и снующих всюду насекомых. В темноте справа я вижу пылающих светлячков, пляшущих в ритме биения сердца.
Через несколько секунд Маркус смотрит на Кристину.
— Что это было?
— Ничто не вызывает такой ненависти у Бесстрашных, как веселая болтовня Дружелюбных, — отвечает Кристина, пожимая плечами. — Я подумала, раздражение на меня отвлечет его, и он позволит нам проехать.
Я широко улыбаюсь.
— Ты гений.
— Я знаю.
Она откидывает голову, будто хочет перебросить через плечо волосы, которых, увы, больше нет.
— Хотя, — говорит Маркус, — Джошуа не имя Отреченного.
— Какая разница. Как будто кто-то это знает.
Вижу впереди свет штаба Дружелюбных, знакомую группу деревянных зданий с парником в центре. Мы едем через яблоневый сад. Воздух пахнет теплой землей.
Я снова вспоминаю, как мама тянулась за яблоком в этом саду много лет назад, когда мы были здесь, помогая Дружелюбию с урожаем. Боль пронзает грудь, но воспоминания не подавляют меня, как это было несколько недель назад. Быть может потому, что в этот раз я здесь ради нее. Или я слишком боюсь признаться, что свыклась со своей печалью. В любом случае, что-то изменилось.
Маркус паркует грузовик за одним из спальных корпусов. В первый раз я замечаю, что ключа в замке зажигания нет.
— Как ты это сделал? — спрашиваю я его.
— Мой отец обучил меня многому, связанному с механикой и компьютерами, — отвечает он. — Знания, которые я передал собственному сыну. Ты же не думаешь, что он узнал все это сам, не так ли?
— На самом деле, да, я думала именно так.
Я толкаю дверь и выбираюсь из машины. Трава щекочет пальцы ног, по спине пробегает холодок. Кристина встает за моим правым плечом и наклоняет голову назад.
— Здесь все по-другому, — замечает она. — И можно подумать, будто там ничего не происходит, — она показывает большим пальцем в сторону города.
— Что они и делают, — отвечаю я.
— Они знают, что находится за городом, не так ли? — спрашивает она.
— Они знают столько же, сколько охранники Бесстрашных у забора, — говорит Маркус. — Что внешний мир неизвестен и потенциально опасен.
— Откуда ты знаешь, о чем они знают? — спрашиваю я.
— Потому что это то, что мы сказали им, — отвечает он и идет к теплице.
Я переглядываюсь с Кристиной. Мы бежим, чтобы догнать его.
— Что это значит?
— Когда тебе доверяют всю информацию, ты должен решить, какой ее частью следует поделиться с остальными, — говорит Маркус. — Лидеры Отреченных сказали всем то, что должны были. Теперь будем надеяться, что Джоанна не изменила своей привычке. Вечерами она любит проводить время в этих теплицах.
Он открывает дверь в теплицу. Воздух такой же плотный, как в последний раз, когда я была здесь, но теперь здесь туман. Влага охлаждает мои щеки.
— Ничего себе, — говорит Кристина.
В помещении при лунном свете трудно отличить растение из дерева от искусственной структуры. Листья бьют по лицу пока я иду по внешнему краю комнаты. А потом я вижу Джоанну, присевшую возле куста с чашей в руках. Кажется, она собирает малину. Ее волосы перекинуты за спину так, что я могу видеть ее шрам.
— Я не думала, что увижу вас здесь, мисс Приор, — говорит она.
— Это потому, что я должна быть мертва? — спрашиваю я.
— Я всегда ожидаю от тех, кто живет с оружием в руках, что они умрут с ним. Меня часто приятно удивляют, — она поправляет чашу на коленях и смотрит на меня. — Хотя я считаю, что вы вернулись, потому что вам здесь нравится.
— Нет, — возражаю я. — Мы пришли по другому вопросу.
— Все в порядке, — отвечает она, вставая. — Давайте поговорим об этом там.
Она несет миску к середине комнаты, где встречаются Дружелюбные. Мы переступаем через корни деревьев, садимся рядом с ней, и Джоанна предлагает мне малину. Я беру небольшую горсть ягод и передаю чашу Кристине.
— Джоанна, это Кристина, — говорит Маркус. — Искренняя, перешедшая в Бесстрашие.
— Добро пожаловать в штаб Дружелюбия, Кристина. — Джоанна открыто улыбается. Это странно, что два человека, родившиеся в Искренности, могут оказаться в таких разных местах: Бесстрашие и Дружелюбие.
— Скажи мне, Маркус, — говорит Джоанна. — Чем мы обязаны вашему визиту?
— Я думаю, Беатрис сама расскажет, — отвечает он. — Я просто водитель.
Она переключает свое внимание на меня, в ней не чувствуется любопытства, но по настороженности во взгляде я понимаю, что она предпочла бы разговаривать с Маркусом. Я почти уверена, Джоанна Рейес меня ненавидит.
— Кхм… — роняю я.
Не самое блестящее умозаключение. Я вытираю ладони о юбку.
— Дела приняли плохой оборот.
Я говорю, не утруждая себя красотой речи. Объясняю, что Бесстрашные объединились с Афракионерами и планируют уничтожить всех Эрудитов, лишив нас, тем самым, одной из двух основных фракций. Я говорю ей, что в штабе Эрудитов хранится важная информация, которая будет уничтожена вместе со всеми знаниями Эрудитов. Эта информация должна быть спасена. Когда я заканчиваю, то понимаю, что не объяснила ей, какое отношение к этому имеет она или ее фракция, но я не знаю, как объяснить.
— Я в замешательстве, Беатрис, — признается она. — Что именно вы хотите от нас?
— Я пришла сюда не для того, чтобы просить вас о помощи, — отвечаю я. — Я думаю, вы понимаете, что вскоре последует множество смертей. И я знаю, вы не хотите оставаться здесь, ничего не предпринимая, когда это произойдет, даже если это именно то, что сделают некоторые представители вашей фракции.
Она смотрит вниз, выражение ее лица говорит о том, что я права.
— Я хотела бы спросить вас, можем ли мы переговорить с Эрудитами, которые находятся здесь, — продолжаю я, — Знаю, они прячутся, но мне необходимо с ними встретиться.
— Что вы хотите сделать? — спрашивает она.
— Расстрелять их, — говорю я, закатив глаза.
— Это не смешно.
Я вздыхаю.
— Извините. Мне нужна информация. Вот и все.
— Ну, тебе придется подождать до завтра, — говорит Джоанна. — Можете переночевать здесь.
Я засыпаю, как только голова касается подушки, но просыпаюсь раньше, чем планировала. По линии света над горизонтом можно сказать, что вот-вот взойдет солнце.
Через узкий проход на соседней кровати лежит Кристина, ее лицо прижато к матрацу, на голове подушка. Между нами комод со стоящей на нем лампой. Деревянные половицы скрипят, куда бы я ни ступила. На левой стене висит зеркало. Все, кроме Отреченных, считают зеркало вещью совершенно обыденной. Я все еще чувствую нервную дрожь, когда вижу свое отражение.
Одеваюсь, даже не пытаясь сохранять тишину. Кристину, когда она крепко спит, не заставит проснуться даже топот пяти сотен Бесстрашных, хотя шепот Эрудитов мог бы. Странная особенность.
Иду по улице, солнце проглядывает сквозь ветви деревьев, вижу небольшую группу Дружелюбных, собравшихся возле сада. Подхожу ближе, чтобы посмотреть, что они делают.
Они стоят в кругу, взявшись за руки. Половина из них подростки, остальные взрослые. Самая старшая женщина из взрослых с плетеными седыми волосами говорит:
— Мы верим в Бога, который сохраняет мир и греет его, — говорит она. — Так и мы создаем мир друг для друга и храним его.
Я не воспринимаю это как сигнал, в отличие от Дружелюбных. Они начинают двигаться одновременно, каждый подходит к кому-то из круга и крепко сжимает его руки. Разбившись на пары, Дружелюбные несколько секунд просто стоят и смотрят друг на друга. Некоторые обмениваются короткими фразами, некоторые улыбаются, некоторые просто тихо стоят. Потом пары разъединяются, и каждый находит себе другого партнера, снова повторяя уже знакомые мне движения.
Прежде я никогда не видела религиозных церемоний Дружелюбия. Мне знакома лишь религия фракции, в которой я родилась. С одной стороны я все еще тянусь к ней, с другой — отрицаю ее, считая глупостью. Молитвы перед ужином, встречи раз в неделю, службы, молитвы к самоотверженному Богу. Здесь же происходит нечто иное, нечто загадочное.
— Подходите и присоединяйтесь к нам, — приглашает седоволосая женщина. Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что она обращается именно ко мне. Женщина подзывает меня, улыбаясь.
— О нет, — говорю я. — Я только…
— Пойдем, — снова зовет она, и я понимаю, что у меня нет другого выхода, кроме как пойти за ней и встать между Дружелюбными.
Она первая подходит ко мне и сжимает мою руку. Ее пальцы сухие и жесткие, а глаза настойчиво ищут мои. Встречаясь с ней взглядом, я ощущаю себя немного странно.
Эффект незамедлительный и необычный. Я стою прямо, и каждая часть меня словно тяжелеет, но этот вес вовсе не причиняет мне неудобства. Глаза женщины карие, одного оттенка по всему глазу; они не двигаются.
— Пусть мир Божий будет с тобой, — говорит она, ее голос низкий, даже немного неприятный.
— С чего бы это? — говорю я тихо, так, чтобы никто не мог услышать. — В конце концов, я сделала…
— Дело не в тебе, — возражает она. — Это подарок. Его нельзя заслужить, иначе он перестанет быть подарком.
Она отпускает меня и подходит к кому-то другому, но я продолжаю стоять с протянутой рукой, одна. Кто-то подходит, чтобы взять меня за руку, но я отхожу от Дружелюбных, сначала просто иду, а потом перехожу на бег.
Бегу к деревьям так быстро, как могу, и останавливаюсь, лишь ощутив, что мои легкие буквально горят от нагрузки.
Борясь со слезами, прижимаюсь лбом к стволу ближайшего дерева, оно царапает мне кожу.
Позже этим утром я иду под легким дождем в главную теплицу. Джоанна созвала внеочередное собрание.
Я стараюсь спрятаться, насколько это возможно. Стою на краю комнаты между двумя большими растениями, покрытыми минеральным раствором. Несколько минут ищу глазами Кристину — она стоит на другой стороне комнаты, одетая в желтый цвет Дружелюбия. Заметить Маркуса гораздо легче — он вместе с Джоанной стоит на корнях огромного дерева.
Джоанна держит скрещенные ладони перед собой, ее волосы зачесаны назад. Ранение, благодаря которому она получила свой шрам, задело и ее глаз — ее зрачок настолько расширен, что закрывает собой радужную оболочку. Пока она осматривает ряды Дружелюбных перед собой, левый глаз остается неподвижен.
Но здесь не только Дружелюбные. Здесь есть люди с короткими стрижками и сильно закрученными пучками в духе Отречения, а также несколько рядов людей в очках — Эрудиты. И Кара среди них.
— Я получила сообщение из города, — говорит Джоанна, когда все успокаиваются. — И хотела бы поделиться им с вами.
Она теребит подол рубашки, затем сцепляет руки перед собой. Она, кажется, нервничает.
— Бесстрашные объединились с Афракционерами, — сообщает она. — Они намерены атаковать Эрудитов в течение двух дней. Их борьба будет вестись не только между армиями Эрудитов и Бесстрашных, но и против невинных Эрудитов и их знаний, которые те приобрели с таким трудом.
Она осматривается, глубоко вздыхает и продолжает:
— Я знаю, что не являюсь лидером и не имею права обращаться к вам таким образом, — говорит она. — Но я надеюсь, что вы простите мне мой вопрос: можем ли мы пересмотреть решение о сохранении нейтралитета?
Слышен шум. Он не имеет ничего общего с гамом Бесстрашных — этот шум мягкий, будто шелест птичьих крыльев.
— Благодаря нашим отношениям, мы знаем Эрудитов лучше, чем любую другую фракцию, и, несмотря на последние события, знаем, насколько важна их роль в обществе, — замечает она. — Их следует защитить от этой ненужной бойни, если не потому, что они люди, то потому, что мы не сможем жить без них. Я предлагаю войти в город в качестве миротворцев, с целью пресечения крайних форм насилия любым возможным способом. Пожалуйста, обсудите это.
Дождь пылью летит со стеклянных панелей над нашими головами. Джоанна сидит на корне дерева, ожидая, но Дружелюбные не спешат устраивать дискуссию, как это было в прошлый раз. Шепот, почти неотличимый от дождя, превращается в нормальную речь, и я слышу, как некоторые голоса поднимаются над другими, почти переходя в крик.
Каждый громкий голос заставляет меня вздрагивать. Я через многое прошла в своей жизни, особенно в последние два месяца, но ничто не пугало меня так же сильно, как споры между Дружелюбными.
Я решаю не ждать, иду по краю комнаты, смотря на Дружелюбных, которые вскакивают на ноги, машут руками и перепрыгивают через корни. Некоторые из них смотрят на меня, и хотя я в красной рубашке, по татуировке на ключице даже на расстоянии яснее ясного, кто я.
Останавливаюсь у ряда Эрудитов. Кара встает, когда я подхожу, скрестив руки.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает она.
— Я пришла, чтобы рассказать Джоанне, что происходит, — отвечаю я. — И попросить вас о помощи.
— Меня? — говорит она, — Почему…
— Не тебя, — говорю я, пытаясь забыть, что она говорила о моем носе, но это сложно. — Всех вас. У меня есть план, как сохранить данные вашей фракции, но мне нужна ваша помощь.
— На самом деле, — говорит Кристина, появляясь за моим левым плечом. — У нас есть план.
Кара переводит взгляд с меня на Кристину и снова на меня.
— Ты хочешь помочь Эрудитам? — говорит она. — Я в недоумении.
— Ты хотела помочь Бесстрашным, — парирую я. — Думаешь, ты единственная, кто не просто слепо делает то, о чем просит фракция?
— Это соответствует модели поведения, — отвечает Кара. — Стрельба в людей, которые переходят вам дорогу — отличительная особенность Бесстрашных.
Я чувствую, как в горле зарождается крик. Она так похожа на своего брата, от складки между бровями и темных полосок в ее светлых волосах.
— Кара, — вмешивается Кристина. — Ты нам поможешь или нет?
Кара вздыхает.
— Похоже, что да. Я уверена, что и другие тоже. Давайте познакомимся в общежитии Эрудитов, когда встреча закончится, и вы поведаете нам свой план.
Встреча продолжается еще час. К этому времени дождь прекращается, хотя вода все еще стекает по стенам и потолку. Кристина и я сидим у одной из стен, играя в игру, в которой каждый из нас пытается придавить пальцы другого. Она всегда побеждает.
Наконец, Джоанна и прочие руководители обсуждения собираются у корней деревьев. Волосы Джоанны свисают по сторонам ее опущенного лица. Она должна сказать нам результат обсуждения, но она просто стоит, скрестив руки и обняв локти.
— Что происходит? — спрашивает Кристина.
Наконец, Джоанна смотрит вверх.
— Очевидно, нам с трудом удалось прийти к согласию, — сообщает она. — Большинство желает сохранить нейтралитет.
Для меня не важно, пойдут ли Дружелюбные в город или нет, но хотелось верить, что не все из них трусы, для меня подобное решение очень похоже на трусость. Отворачиваюсь обратно к окну.
— Я не хочу поощрять разделение во фракции, которой стольким обязана, — продолжает Джоанна. — Но моя совесть заставляет меня идти против данного решения. Любого человека, чья совесть призывает его отправиться в город, я буду рада видеть в своей группе.
Сначала, я, как и все остальные, не понимаю, о чем она говорит. Джоанна наклоняет голову так, что шрам становится заметен, и добавляет:
— Я пойму, если мое решение повлечет за собой исключение из Дружелюбия, — она вздыхает. — Но знайте, если мне все-таки придется оставить фракцию, я оставлю вас с любовью, а не по злому умыслу.
Джоанна направляется в толпу, заправляет волосы за уши и идет к выходу. Несколько Дружелюбных поднимаются на ноги, затем еще несколько, и вскоре вся толпа уже на ногах, и некоторые из них — не все, но некоторые — следуют за ней.
— Это, — признается Кристина. — Не то, чего я ждала.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Перевод: Екатерина Забродина, Алёна Вайнер
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Общежитие Эрудитов находится в одной из больших спальных комнат в штабе Дружелюбия. Здесь всего двенадцать мест: ряд из восьми расположен по дальней стене, два прижаты друг к другу с каждой стороны, оставляя огромное пространство в центре комнаты. Его занимает большой стол, заваленный инструментами, кусочками металла, шестеренками, старыми компьютерными комплектующими и проводами.
Мы с Кристиной только закончили объяснять наш план. В обществе более чем десятка Эрудитов, смотрящих на нас сверху вниз, он звучит как-то особенно глупо.
— Ваш план несовершенен, — первой отзывается Кара.
— Вот почему мы пришли к вам, — отвечаю я. — Вы способны исправить изъяны.
— Ну, в первую очередь, важные данные, что вы намереваетесь спасти, — начинает она. — Записать их все на диск — смешная идея. Диск может сломаться или попасть в руки не к тому человеку, как и любая другая вещь. Я предлагаю использовать сеть передачи данных.
— Ммм… что?
Она смотрит на других Эрудитов. Один из них, молодой человек с коричневой кожей и в очках, говорит:
— Давай. Скажи им. У нас не осталось причин хранить секреты.
Кара смотрит на меня.
— Многие компьютеры в Эрудиции соединены с компьютерами других фракций для доступа к их данным. Вот почему Джанин не составило труда запустить атаку моделирования с компьютера Бесстрашных.
— Что? — спрашивает Кристина. — То есть, вы можете просто прогуляться по данным каждой фракции, стоит только захотеть?
— Невозможно «прогуляться по данным», — повторяет молодой человек. — Это нелогично.
— Это метафора, — поясняет Кристина и морщится, — Правда?
— Метафора или просто фигура речи? — уточняет он и тоже хмурится. — Или это метафора определенной категории под названием \"фигура речи\"?
— Фернандо, — одергивает его Кара. — Соберись.
Он кивает.
— Дело в том, — продолжает Кара. — Что сеть передачи данных существует, пусть это и неэтично, но в данный момент может оказаться нам на руку. Есть возможность получить доступ к данным других фракций, но можно не только получать, но и передавать данные. Если мы отправим данные, которые вы ищите, в любую другую фракцию, то спасем их, обезопасив от возможного уничтожения.
— Когда ты говоришь «мы», — начинаю я. — Ты гарантируешь, что…
— Что мы пойдем с вами? — перебивает она. — Очевидно, не все мы пойдем, но некоторые из нас обязательно. Или вы рассчитываете самостоятельно сориентироваться в штабе Эрудитов?
— Вы должны осознавать, что, идя с нами, рискуете жизнью, — замечает Кристина. Она улыбается. — И никто не будет с вами нянчиться только потому, что вы не хотите разбить очки или что-то в этом роде.
Кара снимает очки и переламывает их пополам.
— Мы рисковали жизнью, убегая от своей фракции, — напоминает девушка. — И мы рискнем еще, чтобы уберечь нашу фракцию от самой себя.
— Кроме того, — раздается тихий голос за Карой. Это девочка не старше десяти-одиннадцати лет ростом Каре по локоть. Черные волосы, такие же короткие, как мои, ореолом завитков окружают ее голову. — У нас есть полезные устройства.
Кристина и я обмениваемся взглядами.
Я спрашиваю:
— Какие устройства?
— Это просто прототипы, — отвечает Фернандо. — Так что нет необходимости изучать их.
— Исследование не наше дело, — отвечает Кристина.
— Тогда, как вы меняете жизнь к лучшему? — спрашивает маленькая девочка.
— На самом деле, мы этого не делаем, — говорит Кристина, вздыхая. — Она вроде продолжает ухудшаться.
Девочка кивает:
— Энтропия.
— Что?
— Энтропия, — щебечет она. — Это теория, что постепенно вся материя во Вселенной движется к одной температуре. Также известна, как «тепловая смерть».
— Элия, — говорит Кара. — Это грубейшее упрощение.
Элиа показывает Каре язык. Я не могу удержаться от смеха. Я никогда не видела ни одного Эрудита, показывающего язык. Но опять же, я почти не общалась с совсем юными Эрудитами. Только с Джанин и людьми, которые работают на нее. В том числе с моим братом.
Фернандо приседает рядом с одной из кроватей и вынимает коробку. Он роется в ней в течение нескольких секунд, затем поднимает небольшой круглый диск. Он сделан из бледного металла, который я частенько видела в штабе Эрудитов, но никогда в другом месте. Он кладет диск на ладонь и протягивает мне. Когда я подхожу к нему, он отскакивает в сторону.
— Осторожно! — восклицает он, — Это из штаба, не что-то, что мы сами придумали. Ты была, когда они напали на Искренность?
— Да, — отвечаю я. — Была.
— Помнишь момент, когда разлетелось стекло?
— Ты там был? — спрашиваю я, щурясь.
— Нет. Они записали все и показали кадры в штабе Эрудитов, — отвечает он. — Ну, все выглядело так, будто стекло рухнуло из-за выстрелов, но это не совсем так. Один из солдат Бесстрашных бросил вот это возле окна. Устройство посылает беззвучный сигнал, что и приводит к разрушению.
— Хорошо, — говорю я. — И как это поможет?
— Можно использовать в качестве отвлекающего маневра, разбив все окна разом, — поясняет он с легкой улыбкой, — Особенно эффектно в штабе Эрудитов, где очень много окон.
— Действительно, — соглашаюсь я.
— А что еще есть? — спрашивает Кристина.
— Дружелюбным это понравится, — говорит Кара. — Где же оно? Ах. Здесь.
Она поднимает черный пластиковый ящик, такой маленький, что можно обернуть его вокруг пальца. В верхней части отверстие из двух кусков металла, похожих на зубы. Она щелкает переключателем в нижней части отверстия, и луч синего света протягивается через щель между зубами.
— Фернандо, — зовет Кара. — Хочешь продемонстрировать?
— Ты что, шутишь? — спрашивает он, тараща глаза. — Никогда не повторю этого снова. Ты опасна с этой штукой.
Кара усмехается и объясняет:
— Прикосновение этой штуки крайне болезненно, стоит дотронуться, и тебя вырубит парализатор. Фернандо обнаружил это вчера. Я сделаю так, что Дружелюбные смогут защитить себя, не прибегая к огнестрельному оружию.
— Это… — я вздыхаю. — Ты все поняла.
— Ну, технологии должны делать жизнь лучше, — говорит она. — Независимо от того, что ты думаешь, там она нам очень пригодится.
Что моя мать сказала в симуляции?
«Меня беспокоит, что твой отец бушует из-за вреда, причиненного тебе Эрудитами».
Что делать, если она права, даже будучи лишь частью моделирования? Мой отец научил меня видеть Эрудитов определенным образом. Он никогда не учил меня тому, что они ничего не знают о том, как выглядят со стороны, и продолжают создавать необходимые нам вещи. Он никогда не говорил мне, что они могут быть смешными, или, что они способны на критику в адрес собственной фракции.
Кара бросается к Фернандо с парализатором, смеясь, когда он отпрыгивает назад.
Он никогда не говорил, что Эрудит способен предложить мне помощь даже после того, как я убила ее брата.
Нападение начнется во второй половине дня, пока не стало слишком темно, чтобы оставалась возможность разглядеть голубые повязки, которыми отмечены некоторых Бесстращные предатели. Как только обсуждение нашего плана закончено, мы идем через сад к поляне, где стоят грузовики. Когда я выхожу из-за деревьев, то вижу, что Джоанна Рейес сидит на капоте одного из автомобилей, ключи болтаются у нее в руках.
За ней стоит небольшая колонна машин с Дружелюбными, но не только с ними, я замечаю тяжелые прически Отреченных. С ними Роберт, старший брат Сьюзан.
Джоанна спрыгивает с капота. В задней части грузовика, на котором она только что сидела, находится куча ящиков, помеченных словами \"ЯБЛОКИ\", \"МУКА\", \"КУКУРУЗА\". Хорошо, что нам нужно вместить сзади только двоих людей.
— Привет, Джоанна, — приветствует Маркус.
— Маркус, — отвечает она. — Надеюсь, ты не против, что мы поедем с вами.
— Конечно, нет, — уверяет он. — Веди.
Джоанна отдает Маркусу ключи и лезет в кабину одного из других автомобилей. Кристина идет к кабине грузовика, а мы с Фернандо идем к кузову.
— Ты не сядешь спереди? — спрашивает Кристина. — И ты называешь себя Бесстрашной…
— Я иду в ту часть грузовика, где мне, вероятно, не захочется блевать, — отвечаю я.
— Рвота — часть нашей жизни.
Собираюсь спросить у нее, как часто ее рвало, когда грузовик резко дергается вперед. Я чуть не выпадаю и хватаюсь за корпус обеими руками, но после нескольких минут, когда я привыкаю к тычкам и толчкам, отпускаю. За нами движется грузовик с Джонной за рулем.
Чувствую себя спокойно, пока мы не достигаем ограды. Я ожидаю встретить тех же охранников, которые пытались остановить нас, когда мы въезжали внутрь, но ворота выглядят покинутыми; их левая часть открыта. Дрожь зарождается где-то в моей грудной клетке и передается моим рукам. Где-то между знакомствами с множеством новых людей и построением планов, я совсем забыла, что хотела ввязаться в смертельную битву. Я могу умереть сразу после того, как поняла, как сильно хочу жить.
Колонна замедляется при проезде через забор, будто в ожидании, что кто-то выскочит и остановит нас. Все тихо, только цикады поют в далеких деревьях и слышен шелест шин грузовых автомобилей.
— Думаешь, бой уже начался? — спрашиваю я Фернандо.
— Может быть, а может быть, и нет, — отвечает он. — У Джанин полно информаторов. Кто-то, вероятно, сказал ей, что что-то может произойти, чтобы она призвала все силы Бесстрашных к штабу Эрудиции.
Я киваю, но думаю о Калебе. Он являлся одним из информаторов. Не могу понять, почему он считает, что внешний мир стоит скрывать, почему убежден в этом до такой степени, что сдал всех, о ком он, якобы, заботился Джанин, которую вообще никто не заботит.
— Ты когда-нибудь встречал человека по имени Калеб? — спрашиваю я.
— Калеб, — произносит Фернандо. — Да, был у меня Калеб в классе инициированных. Блестящий, но он был… как же звучит этот разговорный термин? Подлиза, — он ухмыляется. — Был ряд различий между посвященными. Те, кто принял все суждения Джанин, и те, кто этого не сделал. Очевидно, что я был в последней группе. Калеб был в первой. Почему ты спрашиваешь?
— Я познакомилась с ним во время пребывания в тюрьме, — отвечаю я, и мой голос становится отстраненным. — Просто интересно.
— Я бы не судил его слишком строго, — говорит Фернандо, — Джанин может быть чрезвычайно убедительной для тех, кто не подозрителен. Я всегда был очень подозрительным.
Смотрю через левое плечо на горизонт, который становится тем яснее, чем ближе мы подбираемся к городу. Я ищу два зубца на вершине Центра, и когда нахожу их, то чувствую себя лучше и хуже одновременно; лучше, потому что это здание мне хорошо знакомо, а хуже, потому что видеть эти зубцы значит знать, что мы неминуемо приближаемся.
— Да, — говорю я. — Как и я.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Перевод: Екатерина Забродина, Дольская Алина
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Когда мы доезжаем до города, то все разговоры в грузовике смолкают, губы сжаты, лица бледны. Маркус лавирует между выбоинами размером с человека и деталями разбитых автобусов. Грузовик едет более ровно, когда мы проезжаем территорию Афракционеров и едем по чистым района города.
Затем я слышу выстрелы. С такого расстояния они звучат в момент появления.
Мгновение я дезориентирована и вижу лидеров Отречения на коленях на тротуаре и безвольные лица Бесстрашных с оружием в руках, я вижу свою мать готовую к расстрелу и ее падение на землю. Я кусаю кулак, чтобы не закричать, и боль возвращает меня к настоящему.
Моя мать велела мне быть храброй. Но если бы она знала, что ее смерть заставит меня так бояться, принесла бы она свою жертву также охотно?
Вырвавшись из колонны грузовиков, Маркус поворачивает на Мэдисон-авеню и, когда мы находимся всего в двух кварталах от Мичиган-авеню, где разгораются боевые действия, заводит грузовик в переулок и выключает двигатель.
Фернандо выпрыгивает из кузова и протягивает мне руку.
— Давай, Инсургент, — говорит он, подмигивая мне.
— Что? — говорю я, беру его за руку и выскальзываю из грузовика.
Он открывает сумку, с которой сидел. Она наполнена синей одеждой. Он перебирает ее и бросает Кристине и мне. Я получаю ярко-голубую футболку и синие джинсы.
— Инсургент, — поясняет он. — Существительное. Это человек, который действует против существующей власти, но не обязательно рассматривается в качестве воюющей стороны.
— Ты всегда даешь всему имя? — спрашивает Кара, проводя рукой по своим тусклым светлым волосам, пытаясь привести их в порядок. — Мы просто делаем это вопреки тому, что происходит, мы выступаем единым фронтом. Нет необходимости давать новое определение.
— Я пользуюсь классификацией, — отвечает Фернандо, выгибая темные брови.
Смотрю на Фернандо. В последний раз я ворвалась в штаб-квартиру фракции с пистолетом в руке, оставляя позади тела. В этот раз я хочу сделать все по-другому. В этот раз мне нужно сделать по-другому.
— Мне нравится, — говорю я. — Инсургент. Это прекрасно.
— Видишь? — бросает Фернандо Каре. — Я не один такой.
— Поздравляю, — усмехается она.
Все переодеваются, а я смотрю на собственную одежду Эрудита.
— Не время для скромности, Стифф! — говорит Кристина.
Она права, и мне нужно лишь снять свою красную рубашку и одеть синюю. Я оглядываюсь на Фернандо и Маркуса, чтобы убедиться, что они не смотрят, и переодеваю штаны. Джинсы приходится закатать четыре раза, и, когда я подпоясываюсь, наверху они собираются в кучу подобно смятому бумажному пакету.
— Она просто так называет тебя «Стифф» или..? — спрашивает Фернандо.
— Я перешла в Бесстрашие из Отречения, — отвечаю я.
— Ха, — он морщится. — Интересное изменение. Такой скачок в развитии личности от поколения к поколению генетически почти невозможен в наши дни.
— Иногда личность человека не имеет ничего общего с выбором фракции, — отвечаю я, думая о матери: она оставила Бесстрашных не потому, что не подходила им, а потому, что быть Дивергентом безопаснее в Отречении. А тут еще и Тобиас, который перешел в Бесстрашие, чтобы сбежать от отца. — Есть много факторов, которые влияют на выбор.
Чтобы спастись от человека, которого я сделала своим союзником. Я чувствую укол вины.
— Продолжай так говорить, и они никогда не узнают, что ты на самом деле не Эрудит, — говорит Фернандо.
Я прочесываю пальцами волосы, чтобы пригладить их, а потом заправляю за уши.
— Вот, — говорит Кара.
Она убирает локон волос с моего лица и закалывает их серебряным зажимом для волос, как у девочек Эрудитов.
Кристина достает оружие, которое мы привезли с собой, и смотрит на меня.
— Ты возьмешь один? — спрашивает она. — Или предпочтешь воспользоваться парализатором?
Я смотрю на пистолет в ее руке. Если я не возьму парализатор, я оставлю себя полностью незащищенной против людей, которые с удовольствием меня пристрелят. Если же сделаю это, то проявлю слабость перед Фернандо, Карой и Маркусом.
— Знаешь, что сказал бы Уилл? — интересуется Кристина.
— Что? — спрашиваю я срывающимся голосом.
— Он предложил бы тебе побороть свой страх, — говорит она. — Чтобы ты перестала быть такой нелогичной и взяла оружие.
Уилл не терпел нелогичных. Кристина права, она знала его лучше, чем я.
Она та, кто, как и я, потеряла в тот день дорогого для нее человека, и оказалась способна простить меня — сделать то, что, должно быть, практически невозможно. Я бы так не смогла. Почему же мне самой так трудно себя простить?
Я берусь за рукоять пистолета, предложенного мне Кристиной. Металл теплый в том месте, где она коснулась его. Чувствую, что память о выстрелах, сделанных из него, пульсирует в глубине моего сознания, я пытаюсь задушить ее. Но не могу. Я отпускаю пистолет.
— Парализатор тоже хороший вариант, — говорит Кара, разбираясь со своими волосами. — Если ты спросишь меня, то Бесстрашные счастливы с любым оружием.
Фернандо предлагает мне парализатор. Я хочу поблагодарить Кару, но она не смотрит на меня.
— Как мне спрятать его? — спрашиваю я.
— Не тормози, — отвечает Фернандо.
— Правильно.
— Пойдем, — говорит Маркус, смотря на часы.
Мое сердце бьется так сильно, словно отмечает каждую секунду, но вся остальная я будто онемела. Способна лишь на то, чтобы чувствовать землю. Раньше я ничего подобного не боялась, а, учитывая все, что видела в моделировании, и все, что сделала во время атаки моделирования, страх в принципе теряет всякий смысл.
Или…
Что бы лидеры Отреченных не собирались показать всем до нападения, этого оказалось достаточно, чтобы Джанин приняла решительные меры, желая им воспрепятствовать. А теперь я собираюсь закончить свою работу, работу моей старой мертвой фракции. Теперь под угрозой нечто более важное, чем моя жизнь.
Кристина и я ведем. Мы бежим вниз по чистым тротуарам Мэдисон-авеню, переходящей в Стейт-авеню.
До штаба Эрудиции остается пол квартала, когда я внезапно останавливаюсь.
Перед нами группа людей, выстроенные в четыре колонны, одетые в черное с белым, стоящие в двух футах друг от друга, подняв оружие и готовые к стрельбе. Я моргаю и вижу Бесстрашных в секторе Отречения во время атаки моделирования. Возьми себя в руки! Возьми себя в руки и контролируй себя, контролируй себя… Я снова моргаю, и они снова Искренние, хотя некоторые из них, одетые во все черное, не выглядят Бесстрашными. Если я продолжу в том же духе, то потеряю связь с тем, где и когда я нахожусь.
— Боже мой, — выдыхает Кристина. — Моя сестра, мои родители… что если они…
Она смотрит на меня, и я догадываюсь, о чем она думает, потому что и сама испытывала подобное. Где мои родители? Я должна их найти. Но если ее родители среди Искренних, то находятся под моделированием, под контролем и вооружены, она ничего не сможет сделать.
Интересно, стоит ли Линн в одной из таких групп в другом месте?
— Что же нам делать? — спрашивает Фернандо.
Я делаю шаг к Искренним. Может быть, они не запрограммированы стрелять. Смотрю в остекленевшие глаза женщины в белой блузке и черных брюках. Она выглядит так, будто только пришла с работы. Я делаю еще один шаг.
Взрыв. Инстинктивно бросаюсь на землю, закрывая голову руками, и ползу обратно к ботинкам Фернандо. Он помогает мне встать на ноги.
— Как насчет того, чтобы больше этого не делать? — спрашивает он.
Я слегка наклоняюсь вперед и осматриваю переулок между зданием рядом с нами и штабом Эрудиции. Там тоже Искренние. Не удивлюсь, если плотный строй Искренних окружает весь комплекс зданий Эрудиции.
— Есть другой способ попасть в штаб Эрудиции? — спрашиваю я.
— Других я не знаю, — говорит Кара. — Если ты не предлагаешь прыгать с крыши на крышу.
Она смеется, когда говорит, подразумевая, что это шутка. Я вскидываю брови.
— Подожди, — говорит она. — Ты же не хочешь…
— Крыша? — спрашиваю я. — Нет. Окна.
Я иду влево, стараясь не приближаться к Искренним. Здание слева от меня пересекается со штабом Эрудиции. Там должно быть несколько окон, расположенных напротив.
Кара бормочет что-то про сумасшедшие трюки Бесстрашных, но бежит за мной, как и Фернандо, Маркус и Кристина. Я пытаюсь открыть заднюю дверь здания, но она заперта.
Кристина выходит вперед и велит мне отойти. Приставляет пистолет к замку. Я закрываю уши рукой, когда она стреляет. Мы слышим громкий хлопок, а затем высокий звон, как следствие стрельбы из пистолета в тесном пространстве. Замок сломан.
Я открываю дверь и прохожу внутрь. Меня встречает длинный коридор, пол выложен плиткой, двери с обеих сторон — некоторые открыты, некоторые закрыты. Когда я осматриваю открытое помещение, то вижу ряды старых столов и классные доски на стенах, как в штабе Бесстрашных. В воздухе пахнет затхлостью, будто страницы библиотечных книг смешались с чистящим раствором.
— Когда-то это было коммерческое здание, — говорит Фернандо. — Эрудиция превратила его в школу. После капитального ремонта штаба Эрудиции около десяти лет назад — ты знаешь, что в результате ремонта все здания Миллениума были связаны? — они перестали здесь обучать. Слишком старое, трудно ремонтировать.
— Спасибо за урок истории, — отвечает Кристина.
Дойдя до конца коридора, вхожу в один из классов, желая сориентироваться, где мы находимся. Вижу тыльную сторону штаба Эрудиции, но на этом этаже в нем нет окон.
Прямо у того места, где я стою, так близко, что кажется, протяни я руку, смогу прикоснуться, вижу ребенка Искреннего, девочку, держащую в руках пистолет размером с ее предплечье. Она стоит так неподвижно, что не понятно, дышит ли она.
Вытягивать шею, чтобы разглядеть — есть ли окна на другой стороне улицы. Над моей головой в здании школы их множество. В здании штаба Эрудиции только одно — наверху, на третьем этаже.
— Хорошие новости, — сообщаю я. — Нашелся путь на ту сторону.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Перевод: Екатерина Забродина
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Расходимся по зданию в поисках шкафчика дворника, с целью добыть лестницу. Слышу скрип кроссовок по плитке и крики: «Я нашел один, нет, подождите, здесь только ведра и больше ничего» и «Какая лестница должна быть? Стремянка не подойдет, не так ли?»
Пока они ищут, я осматриваю класс на третьем этаже напротив окон в штабе Эрудитов. На то, чтобы открыть правую створку с нашей стороны, уходит три попытки.
Высовываюсь над аллеей и кричу:
— Эй!
Потом быстро ныряю обратно. Выстрелов не слышно. «Хорошо, — думаю я. — Они не реагируют на шум».
Кристина заходит в класс, неся лестницу подмышкой, остальные следуют за ней.
— Есть одна! Ее длины должно хватить.
Она пытается повернуться и задевает Фернандо лестницей, удар приходится на плечо.
— Ой! Извини, Нандо.
Толчок сбивает его очки. Он улыбается Кристине, берет очки и заталкивает их в карман.
— Нандо? — переспрашиваю я. — Думала, Эрудитам не нравятся прозвища.
— Когда красивая девушка зовет тебя по прозвищу, — замечает парень. — Логично принять это, как должное.
Кристина смотрит в сторону, и сперва мне кажется, что она стесняется, но потом я замечаю, что ее лицо исказилось так, будто это был удар, а не комплимент. После смерти Уилла она определенно не готова к флирту.
Помогаю ей протолкнуть конец лестницы через окно класса и через разрыв между зданиями. Маркус помогает нам с установкой. Фернандо кричит, когда лестница попадает в окно Эрудиции над аллеей.
— Время разбить стекло, — говорю я.
Фернандо вынимает устройство разрушения стекла из кармана и передает мне.
— У тебя прицел лучше.
— Я бы не рассчитывала на это, — говорю я. — Моя правая рука выведена из строя. Я плохо бросаю левой.
— Давай я, — предлагает Кристина.
Она нажимает кнопку на боковой стороне устройства и осторожно бросает его через аллею. Сжав руки, жду попадания. Устройство отскакивает от подоконника и втыкается в стекло. Оранжевая вспышка света: окно, служившее целью, и все окна сверху, и снизу, и рядом с ним разлетаются на сотни мелких осколков, осыпая Искренних.
Искренние поворачиваются и стреляют в небо. Все падают на землю, но я остаюсь на ногах, меня удивляет идеальная синхронность, но мне противно, что Джанин Мэттьюс превратила в часть механизма людей из еще одной фракции. Ни одна из пуль не попадает в окно класса, не говоря уже о проникновении в комнату.
Когда Искренние перестают стрелять, я смотрю на них сверху. Они вернулись в исходное положение, половина перед Мэдисон-авеню, другая половина на Вашингтон-стрит.
— Они реагируют только на движение, так что… не падайте с лестницы, — предупреждаю я. — Тот, кто идет первым, держит лестницу на другой стороне.
Замечаю, что Маркус, который должен самоотверженно предлагать себя для выполнения каждой задачи, не вызывается добровольцем.
— Сегодня ты не чувствуешь себя в большей степени Стиффом, Маркус? — спрашивает Кристина.
— Если бы я был тобой, то был бы осторожнее с тем, кого оскорблять, — замечает он. — Из присутствующих лишь я один смогу найти то, что мы ищем.
— Это угроза?
— Пойду я, — вызываюсь я прежде, чем Маркус успевает ответить. — Я слишком Стифф, не так ли?
Засовываю парализатор под пояс джинсов и забираюсь на стол. Кристина держит лестницу сбоку, пока я карабкаюсь поверх и ползу вперед.
Перебираясь через подоконник, упираюсь ногами в узкие края лестницы, а руками в ступени. Лестница не производит впечатление устойчивой и надежной, будто сделана из алюминия. Она скрипит и прогибается под моим весом. Я стараюсь не смотреть вниз на Искренних, стараюсь не представлять их пистолеты, поднимающиеся и стреляющие по мне.
Быстро вдохнув, смотрю на место назначения — окно Эрудиции. Осталось всего несколько ступеней.
Ветерок продувает аллею, толкает меня в сторону, и я вспоминаю, как лезла на колесо обозрения с Тобиасом. Он тогда придерживал меня для устойчивости. Сейчас меня некому поддержать.
Мельком вижу землю, три этажа вниз, камни меньше, чем должны быть, линии Искренних в рабстве у Джанин. Мои руки, особенно правая, болят, когда я продвигаюсь еще на дюйм.
Лестница смещается к краю рамы в здании Эрудиции. Кристина крепко держит одну сторону, но она не может удержать лестницу от соскальзывания с другого подоконника. Стискиваю зубы и стараюсь не слишком сильно двигать ее, у меня не получается перемещаться одновременно обеими ногами. Лестница все равно слегка раскачивается. Осталось пройти только четыре ступеньки.
Лестница рывком двигается влево, я с трудом передвигаю вперед правую ногу и промахиваюсь мимо края ступени.
Кричу, когда тело смещается в сторону, руки вцепляются в лестницу, а ноги болтаются в воздухе.
— Ты в порядке? — кричит мне Кристина.
Я не отвечаю, подтягиваю ноги и забрасываю их на лестницу. Мое падение заставило лестницу соскользнуть еще дальше. Сейчас она держится только на миллиметре бетона.
Решаю ускориться. Бросаюсь к подоконнику в тот момент, когда лестница соскальзывает. Мои руки ловят подоконник и на кончиках пальцев остаются царапины от бетона, я повисаю на них всем весом своего тела. Несколько голосов кричат за меня.
Я скрежещу зубами, пока подтягиваюсь, хотя от боли в правом плече хочется закричать. Упираюсь ногой в кирпичную стену дома, надеясь, что станет проще, но это не помогает. Кричу сквозь зубы, перевешиваясь через подоконник так, что половина тела в здании, а другая половина еще болтается. К счастью, Кристина удержала лестницу, и ни один из Искренних не выстрелил в меня.
Влезаю в комнату Эрудитов. Это туалет. Я падаю на пол на левое плечо и стараюсь дышать сквозь боль. По лбу стекает пот.
Женщина Эрудит выходит из кабинки, я поднимаюсь на ноги, достаю парализатор и, не задумываясь, направляю его на нее.
Она замирает, руки подняты вверх, туалетная бумага прилипла к обуви.
— Не стреляйте! — ее глаза чуть ли не вылезают из орбит.
Я вспоминаю, что одета, как Эрудит. Ставлю парализатор на край раковины.
— Приношу свои извинения, — говорю я, стараясь употреблять формальные слова, чье использование свойственно всем Эрудитам. — Я немного нервничаю из-за всего, что происходит. Мы повторно проводим эксперимент, чтобы получить некоторые результаты тестов из… лаборатории 4-А.
— О, — отвечает женщина. — Это довольно неразумно.
— Данные имеют первостепенное значение, — продолжаю я, стараясь говорить высокомерно, как некоторые из Эрудитов, которых я встречала. — Не хочу оставлять их на растерзание пулям.
— Вряд ли мое присутствие поможет вам придти в себя, — замечает она. — Теперь, если вы меня извините, я помою руки и спрячусь.
— Звучит неплохо, — отвечаю я, решая не говорить ей про туалетную бумагу на обуви.
Поворачиваюсь спиной к окну. На противоположной стороне Кристина и Фернандо пытаются поднять лестницу обратно на подоконник. Несмотря на боль в руках и плечах, высовываюсь в окно и беру другой конец лестницы, фиксируя его на подоконнике, потом удерживаю его на месте, пока Кристина ползет вперед.
На этот раз лестница более устойчива, и Кристина без проблем пересекает проем между зданиями. Она занимает мое место у лестницы, пока я подпираю дверь мусорным баком, чтобы никто другой не смог зайти, и запускаю пальцы в холодную воду, чтобы унять боль.
— Это очень умно, Трис, — говорит она.
— Почему же ты удивлена?
— Просто… — она делает паузу. — У тебя предрасположенность к Эрудиции, правда?
— Не все ли равно? — отвечаю я слишком резко. — Фракции уничтожены, все это было глупо с самого начала.
Никогда не говорила ничего подобного, никогда так не думала и теперь удивлена своим мнением, удивлена, обнаружив, что согласна с Тобиасом.
— Я не пытаюсь тебя оскорбить, — замечает Кристина. — Иметь склонность к Эрудиции не так уж плохо. Особенно сейчас.
— Извини. Я просто… напряжена. Вот и все.
Маркус пролазит в окно и падает на кафельный пол. Кара удивительно проворна, она движется по ступенькам, будто щиплет струны банджо, лишь слегка касаясь каждой, плавно переходя к следующей.
Фернандо последний, и он в том же положении, что и я, с лестницей, зафиксированной только с одной стороны. Я подхожу ближе к окну, чтобы остановить его, если увижу, что лестница соскальзывает.
Фернандо, которому, как мне казалось, будет легко, движется крайне неловко. Он, вероятно, провел всю свою жизнь за компьютером или книгой. Он ползет вперед, его лицо ярко-красное; он сжимает ступеньки так сильно, что руки идут фиолетовыми пятнами.
На полпути над аллеей я вижу, как что-то выскальзывает из его кармана. Очки.
Я кричу:
— Фернан…
Но слишком поздно.
Очки выпадают, ударяются о край лестницы и падают на тротуар.
Искренние одновременно поворачиваются и стреляют вверх. Фернандо кричит и падает на лестницу. Одна пуля попадает в ногу. Я не могу разобрать, куда попадают другие, но, видя капельки крови между ступенями, понимаю, что легко он не отделался.
Фернандо смотрит на Кристину, и его лицо становится пепельным. Кристина бросается вперед, через окно, приближаясь к нему.
— Не будь идиоткой! — говорит он слабым голосом. — Оставь меня.
Это последние его слова.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Перевод: Екатерина Забродина
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Кристина отступает на несколько шагов. Мы все не двигаемся.
— Не хочу показаться бесчувственным, — говорит Маркус. — Но мы должны выбраться отсюда до того, как в здание войдут Бесстрашные и Афракционеры. Если они этого уже не сделали.
Я слышу скрип окна и резко поворачиваю голову к нему, надеясь, что, возможно, Фернандо пытается попасть внутрь, но это всего лишь дождь.
Мы следуем за Карой из ванной. Сейчас она наш проводник. Она знает штаб Эрудиции лучше. Кристина идет за ней, потом Маркус, я замыкаю. Мы выходим из ванной комнаты в такой же коридор в Эрудиции, как и любой другой: светлый, яркий, стерильный.
Но этот коридор более оживлен, чем я когда-либо видела. Люди в синих одеждах Эрудиции бегают туда-сюда, в группах и по одному, крича друг другу: «Они у главного входа! Идем выше, насколько можем!» и «Они отключили лифты! Бежим по лестнице!» И только здесь, посреди этого хаоса, я понимаю, что забыла парализатор в ванной комнате. Я снова безоружна.
Бесстрашные предатели пробегают мимо нас, хотя вид у них менее безумный, чем у Эрудитов. Интересно, что Джоанна с Дружелюбными и Отреченными делают в этом хаосе? Помогают раненым? Или стоят между оружием Бесстрашных и невинными Эрудитами, принимая пули на себя?
Я содрогаюсь. Кара ведет нас к дальней лестнице, мы присоединяемся к группе испуганных Эрудитов и бежим по первому, второму, третьему лестничным пролетам. Затем Кара толкает плечом дверь рядом с площадкой, держа пистолет у груди.
Это место мне знакомо.
Это мое место.
Мысли текут как-то вяло. Именно здесь я чуть ни умерла, именно здесь я жаждала смерти.
Я замедляюсь и отстаю. Не могу выйти из оцепенения, мимо меня продолжают бежать люди, Маркус что-то кричи, но его голос звучит как-то приглушенно. Кристина делает два шага назад и хватает меня, увлекая в сторону двери с надписью Контроль-А.
Внутри диспетчерской я вижу ряды компьютеров, но не могу разглядеть их из-за пленки, застилающей мне глаза. Стараюсь ее сморгнуть. Маркус сидит за одним из компьютеров, Кара сидит за другим. Они передадут все данные с компьютеров Эрудитов на компьютеры других фракций.
Дверь позади меня распахивается.
И я слышу голос Калеба:
— Что ты здесь делаешь?
Его голос пробуждает меня. Я поворачиваюсь и смотрю прямо на пистолет.
У него глаза моей матери — мутно-зеленые, почти серые, хотя его голубая рубашка делает их цвет более ярким.
— Калеб, — говорю я. — Ты знаешь, что делаешь?
— Я здесь, чтобы остановить тебя! — его голос дрожит. Пистолет колеблется в руках.
— Мы здесь, чтобы сохранить данные Эрудитов, которые Афракционеры хотят уничтожить, — отвечаю я. — Не думаю, что у тебя есть желание нас останавливать.
— Это неправда, — говорит он и кивает головой в сторону Маркуса. — Зачем ты объединилась с ним, если не пытаешься найти что-то еще? Что-то, что для него важнее, чем все данные Эрудиции вместе взятые?
— Она рассказала тебе об этом? — спрашивает Маркус. — Тебе, ребенку?
— Во-первых, она не говорила мне, — отвечает Калеб. — Но она не хочет, чтобы я выбрал сторону, не зная фактов!
— Факты… — произносит Маркус, — …заключаются в том, что она боится реальности и хочет, чтобы не было Отреченных. Впрочем, речь не обо всех. Не о твоей сестре. К ее чести.
Я хмурюсь. Мне хочется убить его даже тогда, когда он говорит комплименты.
— Моя сестра, — говорит Калеб тихо, снова глядя на меня. — Не знает, что получится в итоге. Не знаю, что это — то, что вы хотите показать всем… но знаю, что это разрушит все!
— Мы здесь с определенной целью! — Маркус почти кричит. — Мы завершили нашу миссию, пришло время сделать то, зачем мы здесь!
Я не знаю цели или миссии, о которых говорит Маркус, но Калеб не выглядит удивленным или растерянным.
— Мы не посланы сюда, — возражает Калеб. — И в ответе лишь перед собой.
— Я знал, что от того, кто провел слишком много времени с Джанин Мэттьюс, нельзя ожидать ничего, кроме эгоизма. Ты настолько не способен отказываться от комфорта, что готов поставить под угрозу все человечество!
С меня довольно. Пока Калеб смотрит на Маркуса, я поворачиваюсь и бью его по запястью, от толчка пистолет выпадает из его рук. Мне остается лишь поднять его.
— Ты должна доверять мне, Беатрис, — просит он, его подбородок трясется.
— После того, как ты помогал ей мучить меня? После того, как ничего не предпринял, и ей почти удалось меня прикончить?
— Я не помогал ей муч…
— Но ты и не остановил ее! Ты прав, ты только смотрел…
— Что я мог сделать? Что…
— Ты мог хотя бы попробовать, трус! — кричу я так громко, что к лицу приливает жар, и слезы застят глаза. — Попробовать, зная, что не удастся, попробовать просто потому, что любишь меня!
Я задыхаюсь, но заставляю себя дышать. Все, что я слышу — это одинокое нажатие клавиш, Кара продолжает выполнять задачу. Калеб, кажется, не может ответить. Его умоляющий взгляд медленно исчезает и становится пустым.
— Ты не найдешь здесь того, что ищешь, — заявляет он. — Она бы не стала держать такие важные файлы на компьютерах с общим доступом. Это нелогично.
— Так она их не уничтожила? — спрашивает Маркус.
Калеб качает головой.
— Она не верит в уничтожение информации. Только в ее сдерживание.
— Ну, слава Богу за это, — говорит Маркус. — Тогда где информация?
— Я вам не скажу, — отвечает Калеб.
— Думаю, я знаю, — признаюсь я.
Калеб сказал, что она не станет хранить информацию на общедоступном компьютере. Следовательно, она держит его на личном: либо в своем кабинете, либо в лаборатории, о которой рассказывала Тори.
Калеб не смотрит на меня.
Маркус берет пистолет Калеба и проворачивает его в руке так, что приклад пистолета выступает из его кулака, мужчина делает выпад, ударяя Калеба в подбородок. Глаза моего брата закатываются, и он падает на пол.
Мне не хочется знать, где Маркус обучился этому приему.
— Мы не можем дать ему сбежать и рассказать о том, что мы делаем, — замечает Маркус. — Идем. Кара может позаботиться об остальном, правда?
Кара кивает, не отрываясь от компьютера. По животу растекается боль, когда я иду за Маркусом и Кристиной из диспетчерской в сторону лестницы.
Коридор снаружи опустел. Только обрывки бумаги и следы на плитке. Маркус, Кристина и я бежим к лестнице. Я смотрю на его затылок, форма черепа угадывается сквозь волосы. Все, что я вижу, когда смотрю на него, это ремень, летящий к Тобиасу, и приклад пистолета, попавший в челюсть Калеба. Меня не волнует, что он ударил Калеба, я бы сделала то же самое; но он одновременно человек, способный причинять людям страдания, и человек, знакомый всем, как скромный лидер Отречения, что заставляет меня рассердиться настолько, что я перестаю разбирать дорогу.
Тем хуже, что я выбрала его. Предпочла Тобиасу.
— Твой брат предатель, — говорит Маркус, когда мы поворачиваем за угол. — Он заслуживает худшего. Так что не нужно так на меня смотреть.
— Заткнись! — кричу я, с силой толкая его к стене. Он удивленно отодвигается. — Ты знаешь, я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя за то, что ты с ним сделал, и я говорю не о Калебе, — я приближаюсь к его лицу и шепчу: — И пусть я не могу прикончить тебя, но и помогать тебе, если кто-то попытается тебя убить, я тоже не буду; так что моли бога, чтобы мы не оказались в подобной ситуации.
В его взгляде безразличие. Я освобождаю его и иду к лестнице, Кристина за мной, Маркус в нескольких шагах позади.
— Куда мы идем? — спрашивает она.
— Калеб сказал, что мы напрасно ищем на общедоступном компьютере, значит, следует поискать на личном. Насколько я знаю, у Джанин только два личных компьютера, один в ее кабинете, другой в лаборатории, — отвечаю я.
— Так куда же мы идем?
— Тори рассказывала мне про безумные меры безопасности в лаборатории Джанин, — сообщаю я. — Я была в ее офисе, он в другой комнате.
— Так… а где лаборатории?
— Самый верхний этаж.
Мы доходим до двери на лестничную клетку, нам на встречу движется группа Эрудитов, в том числе и дети, бегущие вниз по лестнице. Я держусь за перила и иду вверх, прокладывая себе дорогу локтями, не глядя на их лица, будто они не люди, а просто стена, которую необходимо преодолеть.
Жду, что поток остановится, но на следующей площадке число людей лишь увеличивается, превращаясь в сплошной поток одетых в синее людей в тусклом синем свете, белки их глаз ярки, как лампы, особенно на фоне всего остального. Их ужас эхом рыданий отдается от бетонных стен, усиленный в сотню раз, словно вопли демонов с горящими глазами.
Когда мы достигаем седьмого этажа, толпа редеет, а затем исчезает. Я бегу, потирая предплечья, чтобы избавиться от призраков волос, рукавов и кожи людей, задевших меня по пути. С того места, где мы стоим, видно верхнюю площадку. Я вижу тело охранника, его руки болтаются на краю лестницы, и стоящего над ним Афракционера с повязкой на глазу.
Эдвард.
— Посмотрите, кто здесь, — говорит Эдвард.
Он стоит на вершине короткого пролета семи шагов в длину, а я стою внизу. Охранник Бесстрашный предатель лежит между нами с остекленевшими глазами и темным пятном на груди, куда кто-то, наверное, Эдвард, засадил пулю.
— Странные наряды для тех, кто должен презирать Эрудитов, — замечает он. — Я думал, ты дома, ждешь, когда твой парень вернется героем.
— Как ты уже догадался, — отвечаю я, продвигаясь на шаг. — Этого никогда не произойдет.
Синий свет отбрасывает тени на впадины под скулами Эдварда.
Если он здесь, значит, и Тори где-то рядом. И Джанин, возможно, уже мертва.
Я чувствую Кристину позади себя, слышу ее дыхание.
— Мы собираемся пройти мимо тебя, — говорю я, продвигаясь еще на шаг.
— Очень в этом сомневаюсь, — отзывается он.
И выхватывает пистолет. Я бросаюсь вперед прямо по мертвому охраннику. Эдвард стреляет, но мои руки сковывают его запястья, вынуждая промахнуться.
У меня звенит в ушах, пытаюсь сохранить равновесие и удержаться на спине мертвого охранника.
Кристина ударяет Эдварда по голове, потом хватает за нос. Я не могу балансировать на верхней части тела и падаю на колени, впиваясь ногтями в его запястье. Он откидывает меня в сторону и снова стреляет, попадая Кристине в ногу.
Задыхаясь, Кристина выхватывает пистолет и стреляет. Пуля попадает ему в бок. Эдвард кричит и роняет пистолет, падая вперед. Он падает на меня, и я ударяюсь головой о бетонную ступеньку. Рука мертвого охранника давит на позвоночник.
Маркус берет пистолет Эдварда и направляет его на нас обоих.
— Вставай, Трис, — говорит он. И Эдварду: — Ты. Не двигайся.
Моя рука находит надежную опору и я пробираюсь между Эдвардом и мертвым охранником. Эдвард садится на теле охранника, словно на подушке, и хватается за бок обеими руками.
— Ты в порядке? — спрашиваю я у Кристины.
Ее лицо искажается.
— Ах. Ага. Он не задел кость.
Я тянусь к ней, чтобы помочь.
— Беатрис, — говорит Маркус. — Мы должны оставить ее.
— То есть как оставить? — требую я. — Мы не можем ее оставить! С ней может что-то случиться!
Маркус прижимает указательный палец к моей груди между ключицами и склоняется надо мной.
— Послушай меня, — говорит он. — Джанин Мэттьюс отступила к своей лаборатории при первых же признаках атаки, потому что это самое безопасное помещение во всем здании. И в любой момент, если она решит, что Эрудиция потерпела поражение и во избежание риска лучше удалить данные, то наша миссия будет провалена.
И я потеряю все: родителей, Калеба, и, наконец, Тобиаса, который никогда не простит меня за сотрудничество с его отцом, особенно если у меня не будет возможности доказать, что это того стоило.
— Мы оставим твою подругу здесь и пойдем дальше, если ты не хочешь, чтобы я шел один.
— Он прав, — говорит Кристина. — У нас нет времени. Я останусь здесь и прослежу, чтобы Эд не пошел за вами.
Я киваю. Маркус убирает палец, оставляя боль от своего прикосновения. Я тру больное место и открываю дверь, прежде чем войти, оглядываюсь назад, Кристина адресует мне болезненную улыбку, ее руки прижаты к бедру.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Перевод: Екатерина Забродина, Валентина Суглобова
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Следующая комната больше похожа на коридор: широкая, но не глубокая, с голубой плиткой на полу, голубыми стенами и голубым потолком, все одного оттенка. Комната будто светится, но невозможно сказать, откуда исходит свет.
Сначала я не вижу никаких дверей, но, как только мои глаза привыкают к яркому свету, замечаю прямоугольник в стене слева от меня и другой в стене справа. Всего две двери.
— Мы должны разделиться, — говорю я. — У нас нет времени, чтобы пытаться открыть каждую.
— Какую выбираешь? — спрашивает Маркус.
— Правую, — отвечаю я. — Постой, нет. Левую.
— Хорошо. Я пойду направо.
— Если компьютер найду именно я, — спрашиваю я. — Что мне следует искать?
— Если ты найдешь компьютер, то найдешь и Джанин. Я полагаю, ты знаешь несколько способов заставить ее сделать то, что тебе нужно. В конце концов, она не привыкла к боли, — замечает он.
Я киваю. Мы одновременно идем в сторону выбранных дверей. Минуту назад я бы сказала, что разделиться с Маркусом стало бы для меня облегчением, но идти одной, быть самой по себе, наедине с собственным бременем… Что, если я не смогу преодолеть защиту Джанин, которая, несомненно, существует и защищает лабораторию от проникновения? Что, если я каким-то образом пробьюсь через нее, но не смогу найти нужны файл?
Кладу руку на дверную ручку. Не похоже, что она заперта. Когда Тори говорила про безумные меры безопасности, я думала, она имела в виду сканеры, пароли и замки, но до сих пор все было открыто.
Так откуда же взялось беспокойство?
Я открываю дверь, Маркус открывает свою. Мы переглядываемся. Я вхожу в следующую комнату.
Комната, как и предыдущий коридор, голубая, хотя здесь ясно, откуда исходит свет. Она освещается из центра каждой плоскости: потолка, пола и стены.
Как только за мной закрывается дверь, я слышу звук, будто закрывается засов. Хватаюсь за дверную ручку, давлю на нее изо всех сил, но она не движется с места. Я в ловушке.
Маленькие яркие огоньки освещают меня со всех сторон. Просто закрыть глаза недостаточно, чтобы избавиться от них, так что я прижимаю ладони к глазам.
И слышу спокойный женский голос.
— Беатрис Приор, второе поколение. Фракция происхождения: Отречение. Выбранная фракция: Бесстрашие. Подтвержденная Дивергент.
Откуда это помещение знает, кто я?
И что еще за «второе поколение»?
— Статус: Нарушитель.
Я слышу щелчок и смотрю сквозь пальцы, убеждаясь, что огни исчезли. Они не появляются, но светильники на потолке выпускают струйки пара. Инстинктивно закрываю рот рукой. Через несколько секунд смотрю сквозь синий туман и вскоре уже ничего не вижу.
Сейчас я стою в темноте настолько плотной, что, когда держу руку перед носом, не могу даже различить ее силуэт. Я должна идти вперед и найти дверь на другой стороне комнаты, но боюсь двинуться с места — кто знает, что может случиться?
Темнота рассеивается, и я оказываюсь в тренировочной комнате Бесстрашния, в круге, где мы боролись. У меня много воспоминаний, связанных с этим кругом: триумфальные, такие, как избиение Молли, а некоторые преследуют меня до сих пор — Питер, избивающий меня до потери сознания. Принюхиваюсь: в воздухе пахнет потом и пылью.
На противоположной стороне синяя дверь, которой в реальности быть не должно. Я бросаю на нее недобрый взгляд.
— Нарушитель, — повторяет голос, и теперь он звучит, как голос Джанин, но это может быть лишь мое воображение. — У вас есть пять минут, чтобы добраться до синей двери, после чего начнет действовать яд.
— Что?
Но смысл ее слов мне вполне ясен. Яд. Пять минут. Я не должна удивляться, ведь речь о работе Джанин, такой же бесчувственной и беспощадной, как она сама. Мое тело дрожит, и я боюсь, что это действие яда, что он уже действует на мой мозг.
Сконцентрируйся. Не могу выйти, значит, я должна двигаться вперед, или…
Или конец. Я должна двигаться вперед.
Я начинаю идти к дверям, и кто-то появляется на моем пути. Она низкая, тонкая, со светлыми волосами, с темными кругами под глазами. Она — это я.
Отражение? Я машу ей, чтобы посмотреть, будет ли она подражать мне. Она этого не делает.
— Привет, — говорю я.
Она не отвечает. Я и не жду, что она ответит.
Что это? Сглатываю, пытаясь прочистить уши, которые будто набиты ватой. Если Джанин создала это, то, вероятно, это тест интеллекта и логики, а значит мне нужна ясная голова, что означает, что я должна успокоиться. Обхватываю себя руками на уровне груди и сдавливаю, надеясь, что сила заставит меня почувствовать себя в безопасности, будто это чьи-то объятия.
Но это не так.
Делаю шаг вправо, желая получить доступ к двери, мой двойник прыгает в сторону, ботинки скользят по грязи, и она снова стоит на моем пути.
Мне кажется, я знаю, что произойдет, если я начну продвигаться к двери, но все равно стоит попробовать. Бегу, намереваясь обогнуть ее, но она к этому готова: хватает меня за раненное плечо и выкручивает руку. Я кричу так громко, что срывается голос, и чувствую себя так, будто в мой правый бок все глубже и глубже впиваются ножи. Я начинаю падать на колени, она пинает меня в живот, и я оказываюсь распластана по полу, вдыхая пыль.
Хватаюсь за живот и понимаю, что это именно то, что сделала бы я в ее положении. Значит, чтобы победить ее, я должна придумать способ победить себя. Как я могу быть лучшим бойцом с самой собой, и знает ли она те же стратегии, что и я, и так ли она находчива и умна, как и я?
Она подходит ко мне снова, когда я поднимаюсь на ноги и стараюсь забыть о боли в плече. Мое сердце бьется быстрее. Я хочу ударить ее, но она успевает первой. Я уворачиваюсь в последнюю секунду, и кулак бьет по моему уху, выводя меня из равновесия.
Отхожу на несколько шагов, надеясь, что она не будет меня преследовать, но она идет за мной. Подходит ко мне, хватает за плечи и пытается приложить меня о колено.
Кладу руки между своим животом и ее коленом и жму со всей силы. Двойник не ожидает подобного маневра, отступает, так и не упав.
Бегу на нее, желание ударить возникает в моей голове, но я понимаю, что это и ее желание тоже. В итоге скручиваю ей ноги.
Чего хочу я, того же хочет и она. Мы с ней можем, в лучшем случае, стоять на месте, но мне, чтобы пройти через дверь и выжить, необходима победа.
Я стараюсь продумать следующий ход, но она идет на меня, хмурая и сосредоточенная. Двойник хватает меня за руку, я хватаю ее, мы вцепляемся друг другу в предплечья.
Одновременно отдергиваем локти назад и бьем ими вперед. В последнюю секунду я наклоняюсь, и мой локоть врезается ей в зубы.
Мы обе кричим. Кровь течет из разбитой губы и бежит по моему предплечью. Она скрипит зубами и кричит, давит на меня сильнее, сбивает меня своим весом, прижимает к полу коленями и пытается ударить в лицо, но мне удается выставить блок. Ее кулак ударяет по моей руке несколько раз; такое чувство, будто ее руки сделаны из камня.
Тяжело выдыхая, беру ее за запястье и замечаю пятна в уголках ее глаз. Яд.
Сконцентрируйся.
Когда она пытается освободиться, я поджимаю колени к груди, откидываюсь на спину, кряхтя от прилагаемых усилий в попытках прижать ногу к животу. Отталкиваюсь ногами, мое лицо горит.
Логическая головоломка: как выиграть в борьбе между идеально равными бойцами?
Ответ: один не сможет.
Она поднимается на ноги и вытирает кровь с губы.
Мы не должны быть совершенно одинаковыми. Так что же нас отличает?
Она снова наступает, но мне нужно больше времени, чтобы подумать, поэтому, когда она делает шаг вперед, я отступаю на шаг назад. Комната качается, поворачивается, я наклоняюсь в сторону, задевая пальцами пол, пытаясь успокоиться.
Что нас отличает? У нас один вес, уровень мастерства, тип мышления…
Я вижу дверь через ее плечо и понимаю: у нас разные цели. Я должна пройти через эту дверь. Она должна защитить ее. Но даже в симуляции она выглядит такой же отчаянной, как и я.
Бегу к краю круга, туда, где стоит стол. Минуту назад он был пуст, но я знаю правила моделирования и как их контролировать. Стоит мне об этом подумать, как на столе появляется пистолет.
Пятна мешают мне нормально видеть. Врезаясь в стол, я не чувствую боли. Чувствую лишь собственное сердцебиение где-то в голове, будто сердце тронулось со своего места у меня в груди и продвигается к мозгу.
В другом конце комнаты перед моим двойником тоже появился пистолет. Мы обе хватаем наше оружие.
Я чувствую тяжесть пистолета, его гладкость, и тут же забываю об этом, забываю о яде, забываю обо всем.
Мое горло сжимается, я чувствую, что рука, держащая пистолет, сжимается вокруг рукоятки. Моя голова пульсирует от внезапной нехватки воздуха, ритм моего сердца везде, он заполняет весь мир.
В другом конце комнаты, между мной и моей целью, стоит уже не мой двойник; это Уилл. Нет, нет. Это не может быть Уилл. Я заставляю себя дышать парами яда, отрезая доступ кислорода к мозгу. Это всего лишь галлюцинация в моделировании. Я выдыхаю, рыдая.
На мгновение замечаю двойника, пистолет дрожит в ее руках, она держит его так далеко от себя, как это возможно. Она так же слаба, как и я. Нет, не так слаба, потому что она не слепнет и не теряет воздух, но почти так же слаба, почти.
Затем снова появляется Уилл, его глаза в моделировании мертвы, волосы окружают голову желтым ореолом. Бетонные дома появляются с каждой стороны, но за ним дверь, дверь, которая отделяет меня от моих отца и брата.
Нет, нет, это дверь, которая отделяет меня от Джанин, и это моя цель.
Я должна пройти. Я должна.
Я поднимаю оружие, боль пронзает плечо, берусь за рукоятку обеими руками, чтобы пистолет не дрожал.
— Я… — я задыхаюсь, и слезы катятся по щекам, попадая в рот — чувствую вкус соли. — Мне жаль.
И я делаю то, что мой двойник не может сделать, потому что она не достаточно отчаянная.
Я стреляю.

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

Перевод: Екатерина Забродина
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Я не могу снова видеть его смерть.
Закрываю глаза, когда спускаю курок, а когда открываю их, то сквозь темные пятна в глазах вижу другую Трис, лежащую на земле.
Бросаю пистолет и бегу к двери, почти спотыкаясь о ее тело. Прислоняюсь к двери, кручу ручку и проваливаюсь внутрь. Мои руки онемели, я закрываю ее, и встряхиваю руками, чтобы восстановить их чувствительность.
Следующая комната в два раза больше первой, и тоже освещена голубым, но цвет бледнее. Большой стол стоит в середине, записи на стенах, фотографии, схемы и списки.
Я глубоко дышу, мое зрение начинает проясняться, мой сердечный ритм возвращается к нормальному. Среди фотографий на стенах я узнаю свое лицо, и Тобиаса, и Маркуса, и Юрая. Длинный список, кажется, химикатов размещен на стене рядом с нашими фотографиями. Каждый из них вычеркнут красным маркером. Это, должно быть, место, где Джанин совершенствует сыворотку моделирования.
Я слышу голоса и ругаю себя. Что ты делаешь? Поспеши!
— Имя моего брата, — слышу я. — Я хочу услышать, как ты скажешь это.
Голос Тори.
Как она прошла через моделирование? Она тоже Дивергент?
— Я не убивала его, — голос Джанин.
— И ты думаешь, это снимает твою вину? Ты думаешь, что не заслуживаешь смерти?
Тори не кричит, она плачет, облекая свое горе в слова. Я начинаю идти к двери. Слишком быстро, из-за чего врезаюсь бедром в угол стола в центре комнаты и останавливаюсь, морщась.
— Причины моих действий за пределами твоего понимания, — говорит Джанин. — Я была готова принести жертву ради общего блага, это то, чего ты никогда не понимала, даже во времена учебы!
Я хромаю к двери — панели из матового стекла. Открываю ее и вхожу; вижу Джанин, прижавшуюся к стене, и Тори, стоящую в нескольких метрах от нее с поднятым пистолетом.
За ними стеклянный стол с серебряным экраном на нем — компьютером — и клавиатура. Мониторы занимают всю дальнюю стену.
Джанин смотрит на меня, но Тори не двигается ни на дюйм, она, кажется, не слышит меня. Ее лицо красное с прожилками от слез, руки трясутся.
Не уверена, что смогу самостоятельно найти видео-файл. Если Джанин здесь, то я могу заставить ее найти его для меня, но если она умрет…
— Нет! — кричу я. — Тори, не надо!
Но ее пальцы уже на спусковом крючке. Я врезаюсь в нее так сильно, как могу, выворачивая ее руки в сторону. Пистолет уходит, и я слышу крик.
Ударяюсь головой о плитку. Игнорирую россыпь звезд в собственных глазах, перекатываюсь через Тори, выхватываю пистолет и кидаю его подальше от нас.
— Почему ты не схватила его, ты идиотка!
Кулак Тори врезается мне в горло. Я задыхаюсь, и она пользуется этой возможностью, чтобы сбросить меня и поползти в сторону пистолета.
Джанин сползает по стене, кровь заливает ее ноги. Нога! Я вспоминаю и сильно ударяю по пулевому ранению в бедро Тори. Она кричит, а я вскакиваю на ноги.
Делаю шаг в сторону упавшего оружия, но Тори оказывается быстрее. Она обхватывает руками мои ноги и тянет на себя. Мои колени сталкиваются с землей, но я все еще возвышаюсь над противником и бью ее в грудь.
Она стонет, но это не мешает ей, пока я тянусь за пистолетом, впиться зубами в мою руку. Это совсем другая боль, в отличие от любого удара, который я когда-либо получала, в отличии даже от пулевого ранения. Я кричу громче, чем, как я думала, могла бы, слезы застят глаза.
Нельзя допустить, чтобы Тори застрелила Джанин; я еще не получила то, что мне нужно.
Выдергиваю руку из ее зубов, зрение слабеет; пошатываясь, бью рукой по рукоятке пистолета, поворачиваюсь и направляю его на Тори.
Моя рука. Моя рука в крови, как и подбородок Тори. Я отвожу глаза от руки, чтобы проще было не обращать внимания на боль, и встаю, направляя пистолет на нее.
— Я не думала, что ты предатель, Трис, — говорит она, звук ее голоса больше похож на рычание.
— Я не, — начинаю я, смаргиваю слезы на щеки, чтобы лучше ее видеть. — Я не могу объяснить это прямо сейчас, но… все, что я прошу у тебя, поверь мне, пожалуйста. Это важно, только она знает, где он находится…
— Это так! — говорит Джанин. — Именно на этом компьютере, Беатрис, и только я могу его найти. Если ты не поможешь мне выжить, это умрет вместе со мной.
— Она лжет, — говорит Тори. — Лжет, и если ты поверишь ей, то ты идиотка и предательница, Трис!
— Я верю ей, — отвечаю я. — Я верю ей, потому что это имеет смысл! Это самая важная из всей существующей информации, и она на этом компьютере, Тори! — я глубоко вдыхаю и понижаю голос. — Пожалуйста, выслушай меня. Я ненавижу ее так же, как и ты. У меня нет причин, чтобы защищать ее. Я говорю тебе правду. Это очень важно.
Тори молчит. Мне на мгновение кажется, что я выиграла, что убедила ее. Но потом она говорит:
— Нет ничего важнее ее смерти.
— Если это то, во что ты действительно веришь, — отвечаю я. — Я не могу тебе помочь, но и убить ее не позволю.
Тори встает на колени, вытирает кровь с подбородка и смотрит мне в глаза.
— Я лидер Бесстрашных, — говорит она. — И не тебе решать, что мне делать.
И, прежде чем я могу подумать…
Прежде, чем я могу даже подумать о стрельбе из пистолета, что держу…
Она достает длинный нож из своего сапога, прыгает и ударяет Джанин в живот.
Я кричу. Джанин выпускает ужасный булькающий звук, вскрикивает, после чего ее голос замирает. Я вижу стиснутые зубы Тори и слышу, как она шепчет имя брата: «За Джонатана», снова перевожу взгляд на нож.
Глаза Джанин стекленеют.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

Перевод: Алёна Вайнер, RealYulia, Екатерина Забродина
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Тори стоит, в ее глазах появляется что-то безумное, она поворачивается ко мне.
Я чувствую онемение.
Все, чем я рисковала, чтобы добраться сюда — сговор с Маркусом, помощь, принятая от Эрудитов, ползание по лестнице на высоте третьего этажа, убийство самой себя в моделировании — и все жертвы, которые я принесла — мои отношения с Тобиасом, жизнь Фернандо, мое пребывание в рядах Бесстрашных — были напрасными.
Напрасными.
В следующий момент стеклянная дверь снова открывается. Тобиас и Юрай врываются в комнату, будто ожидая увидеть здесь битву и принять в ней участие — Юрай кашляет, вероятно, из-за яда, — но битва уже окончена. Джанин мертва. Тори — победитель. А я — Бесстрашный предатель.
Тобиас видит меня и останавливается, почти спотыкаясь о собственную ногу. Его глаза расширяются.
— Она предательница, — заявляет Тори. — Она почти застрелила меня, чтобы защитить Джанин.
— Что? — спрашивает Юрай. — Трис, что происходит? Она говорит правду? Почему ты вообще здесь?
Но я смотрю только на Тобиаса. Проблеск надежды словно пронзает меня, смешанный с виной, которую я чувствую за свое предательство, он становится необыкновенно болезненным. Тобиас упрямый и гордый, но он мой, может, он выслушает, может, есть шанс, что все, что я сделала, было не напрасно…
— Ты знаешь, почему я здесь, — тихо говорю я. — Не так ли?
Я протягиваю пистолет Тори. Она подходит ко мне, немного нетвердо стоя на ногах, и забирает его.
— Мы нашли Маркуса в следующей комнате, он был под воздействием моделирования, — сообщает Тобиас. — Ты пришла сюда вместе с ним.
— Да, вместе с ним, — подтверждаю я, кровь стекает по моей руке после укуса Тори.
— Я верил тебе, — говорит он, его тело содрогается от ярости. — Я верил тебе, а ты оставила меня, чтобы работать вместе с ним?
— Нет, — я трясу головой. — Он просто кое-что сказал мне, и все, что говорил мой брат, все, что говорила Джанин, пока я находилась в кварталах Эрудитов, только подтверждало это. И я хотела… я должна была узнать правду.
— Правду, — он фыркает. — Планировала услышать правду от лжеца, предателя и социопата?
— Правду? — спрашивает Тори. — О чем вы вообще говорите?
Тобиас и я смотрим друг на друга. Его голубые глаза, обычно такие задумчивые, сейчас смотрят тяжело и неодобрительно, словно снимая с меня один слой кожи за другим и внимательно изучая каждый.
— Я думаю… — начинаю я… мне бы остановиться и передохнуть, ведь я его явно не убедила, с треском провалилась, и это наверняка последнее, что я говорю перед своим скорым арестом.
— Думаю, что лжец здесь ты! — бросаю я дрожащим голосом. — Ты говорил, что любишь меня. Ты говорил, что доверяешь мне. Ты говорил, что я более восприимчива ко всему новому, чем обычный человек. И в ту же секунду, когда твое доверие, любовь, вера в мою восприимчивость подвергаются испытанию, они исчезают, — теперь я плачу, но мне не стыдно за слезы, которые блестят на моих щеках, или за мой тонкий голос. — Значит, ты лгал, когда говорил мне все эти вещи… Ты должен был лгать. Потому что я не верю, что твоя любовь на самом деле столь слаба.
Я делаю шаг к нему, и между нами остается только несколько дюймов. Теперь меня слышит только он.
— Я все еще та девушка, которая была готова умереть, чтобы не убивать тебя, — говорю я, вспоминая моделирование во время нападения, вспоминая ритм его сердца под моей ладонью. — Я та девушка, за которую ты меня принимал все это время. И прямо сейчас я говорю тебе то, что знаю… Я знаю, что эта информация изменит все. Все, что мы сделали, и все, что собираемся сделать.
Я смотрю на него так, словно он может увидеть правду в моих глазах, но это невозможно. Он смотрит куда-то вдаль, и я даже не уверена, что он слышал, что я сказала.
— Достаточно, — говорит Тори. — Ее нужно отвести на нижний этаж. Ее будут судить, как и остальных военных преступников.
Тобиас не двигается. Юрай берет меня за руку и уводит от него, сквозь лабораторию, сквозь светлую комнату и голубой коридор. Тереза из числа Афракционеров присоединяется к нам, с интересом разглядывая меня.
Когда мы выходим на лестничную клетку, я чувствую, как что-то подталкивает меня в бок. Когда я оглядываюсь, то вижу комок марли в руке Юрая. Я беру ее и пытаюсь изобразить благодарную улыбку на своем лице. Ничего не получается.
Пока мы спускаемся по лестнице, я туго оборачиваю руку марлей, попутно переступая тела, стараясь не смотреть на них. Юрай держит меня за локоть, чтобы я не упала. Марля не помогает заглушить боль от укуса, но она помогает мне ощутить себя немного лучше — как и то, что Юрай, кажется, не входит в число моих ненавистников.
Впервые пренебрежение возрастом среди Бесстрашных не выглядит, как возможный шанс — скорее, как дополнительное основание для приговора. Никто не скажет «ведь она еще молода, она, наверное, запуталась…». Они будут говорить «она уже взрослая и сделала свой выбор».
Конечно, я согласна с ними. Я действительно сделала свой выбор. Я выбрала свою мать, я выбрала своего отца, и то, ради чего они оба сражались.
Спускаться по лестнице легче, чем идти вверх. Мы достигаем пятого уровня, и я понимаю, что мы направляемся в вестибюль.
— Отдай мне свой пистолет, Юрай, — говорит Тереза. — Кто-то должен противостоять повстанцам, а ты не способен сделать этого, пока удерживаешь ее от падения.
Юрай без вопросов уступает ей свой пистолет. Я хмурюсь — у Терезы уже есть пистолет, зачем ей забирать оружие еще и у него? Но я молчу. У меня и без этого достаточно проблем.
Мы достигаем вестибюля и проходим мимо большого конференц-зала, заполненного людьми, одетыми в черно-белую одежду. Я на секунду останавливаюсь, чтобы посмотреть на них. Некоторые из них собираются в маленькие группки, опираясь друг на друга, слезы текут по их щекам. Другие в одиночестве прислоняются к стенам или сидят в углах, их глаза пусты или направлены куда-то вдаль.
— Нам пришлось застрелить очень многих, — бормочет Юрай, сжимая мою руку. — Нам пришлось сделать это лишь для того, чтобы попасть в здание.
— Я знаю, — говорю я.
Вижу сестру Кристины, они вместе с матерью сидят с правой стороны зала. А с левой стороны молодой человек с темными волосами, что мерцают в свете ламп дневного света, Питер. Его рука на плече женщины средних лет, я понимаю, что это его мать.
— Что он здесь делает? — спрашиваю я.
— Маленький трус пришел после, когда вся работа была сделана, — отвечает Юрай. — Я слышал, его отец мертв. Похоже, с его матерью все в порядке.
Питер смотрит через плечо, и его взгляд встречается с моим лишь на секунду. В эту секунду я пытаюсь вызвать в себе жалость к человеку, который спас мне жизнь. Или хотя бы прошлую ненависть к нему, но не чувствую ничего.
— В чем задержка? — требовательно спрашивает Тереза. — Идем дальше.
Мы проходим мимо зала заседаний в главном вестибюле, где я когда-то искала Калеба. Гигантский портрет Джанин, разорванный на части, на полу. От книжных полок, сожженных дотла, струится дым. Всюду валяются куски раскуроченных компьютеров.
В центре комнаты рядами сидят Эрудиты, которым не удалось бежать, и выжившие предатели Бесстрашных. Ищу знакомые лица и вижу совершенно ошеломленного Калеба. Я отворачиваюсь.
— Трис! — слышу я.
Кристина сидит в первых рядах рядом с Карой, нога плотно обернута тканью. Она манит меня, и я сажусь рядом с ней.
— Безуспешно? — тихо спрашивает она.
Я киваю.
Она вздыхает и обнимает меня одной рукой. Жест получается настолько приятным, что я готова расплакаться. Но мы с Кристиной те, кто не плачет вместе, а сражается плечом к плечу. Мне удается сдержать слезы.
— Я видела твоих маму и сестру в соседней комнате, — говорю я.
— Да, я тоже, — отвечает Кристина. — Моя семья в порядке.
— Хорошо, — говорю я. — Как нога?
— Отлично. Кара сказала, что все будет в порядке, кровотечение несильное. Одна из медсестер Эрудитов, прежде, чем ее вывели, смогла припрятать в карманах болеутоляющее, антисептики и марлю, так что мне не слишком больно, — делится Кристина. Рядом с ней Кара осматривает руку другого Эрудита. — Где Маркус?
— Не знаю, — отвечаю я. — Мы разошлись. Он должен быть здесь. Конечно, если его не убили.
— Честно, я бы не слишком удивилась, — признается она.
На некоторое время в комнате воцаряется хаос, снующие туда-сюда люди, наши охранники из числа Афракционеров, новички в синем усаживаются рядом с нами, но постепенно все стихает, и я вижу его: Тобиас выходит из двери, ведущей на лестницу.
Я кусаю губы, стараясь не думать, стараясь не отвлекаться на холод, образовавшийся в моей груди, и груз, висящий над моей головой. Он ненавидит меня. Он не поверил мне.
Кристина вцепляется в меня, когда он проходит мимо нас, даже не взглянув в мою сторону. Я смотрю на него через плечо. Он останавливается рядом с Калебом, хватает его за руку и ставит на ноги. Калеб пытается вырваться, но он и вполовину не так силен, как Тобиас.
— Что? — в панике спрашивает Калеб. — Чего ты хочешь?
— Мне необходимо, чтобы ты разблокировал систему безопасности в лаборатории Джанин, — говорит Тобиас, не оглядываясь. — Чтобы Афракционеры получили доступ к ее компьютеру.
«И уничтожили его», — думаю я, и, пусть это и кажется невозможным, на моем сердце становится еще тяжелее. Тобиас и Калеб снова исчезают на лестнице.
Мы с Кристиной прислоняемся друг к другу для поддержки.
— Знаешь, Джанин активировала все передатчики Бесстрашных, — сообщает Кристина. — Одна из групп Афракционеров попала в засаду с контролируемыми моделированием Бесстрашными; они прибыли с сектора Отречения около десяти минут назад. Я думаю, Афракционеры победили, впрочем, не знаю, можно ли назвать победой кучу простреленных человеческих мозгов.
— Да.
Не могу об этом говорить. Она, кажется, понимает.
— Что произошло после того, как меня подстрелили? — спрашивает она.
Я описываю синий коридор с двумя дверями и моделирование, которое последовало, драку в тренировочной комнате Бесстрашия и то, как я застрелила себя, но Уилла не упоминаю.
— Подожди, — говорит она. — Моделирование? Без передатчика?
Хмурюсь. Я не задавалась вопросом о том, что это было. Особенно тогда.
— Если лаборатория узнает людей, может быть, в ней хранятся данные обо всех, и она может представить соответствующую искусственную среду в зависимости от твоей фракции.
Сейчас совершенно не важно, как Джанин выстроила систему безопасности своей лаборатории. Но приятно принести некоторую пользу, подумать о решении новой проблемы, а не о том, что я не смогла решить самую важную.
Кристина выпрямляется. Наверное, она чувствует то же, что и я.
— Или яд переносит передатчик.
Я не подумала об этом.
— Но как же Тори прошла? Она не Дивергент.
Я склоняю голову.
— Не знаю.
Может быть и Дивергент, думаю я. Ее брат им был, а после того, что с ним случилось, она бы никогда в этом не призналась, независимо от того, как к этому отнесутся.
Я обнаружила, что в людях бесконечное множество тайн. Ты веришь, ты думаешь, что понимаешь их, но их мотивы всегда скрыты от тебя, похоронены в их сердцах. Ты никогда не узнаешь правду, но иногда решаешься им доверять.
— Как ты думаешь, что они с нами сделают, когда вынесут обвинительный приговор? — спрашивает она после нескольких минут молчания.
— Честно?
— Ты думаешь, сейчас подходящее время для честности?
Я смотрю на нее краем глаза.
— Думаю, нас заставят съесть кучу тортов, а затем принудят к длительному сну.
Она смеется. Я стараюсь не засмеяться, потому что смех тут же спровоцирует слезы.
Я слышу крик, и толпа поворачивается, чтобы увидеть, откуда он взялся.
— Линн! — кричит Юрай.
Он бежит к двери, где двое Бесстрашных несут Линн на самодельных носилках, сделанных из, кажется, полок от шкафа. Она очень бледная, а руки сложены на животе.
Я вскакиваю на ноги и начинаю идти к ней, но несколько Афракционеров с оружием преграждают мне путь. Замираю и стою на месте, наблюдая.
Юрай подходит к толпе военных преступников и указывает на серьезную женщину Эрудита с седыми волосами.
— Ты. Иди сюда.
Женщина поднимается на ноги и вынимает руки из брюк. Она проворно идет по краю толпы сидящих и выжидающе смотрит на Юрая.
— Ты ведь врач, правда? — спрашивает он.
— Да, я врач, — отвечает она.
— Тогда помоги ей! — он хмурится. — Ей больно.
Доктор подходит к Линн и просит двух Бесстрашных поставить носилки. Они послушно выполняют просьбу, и женщина-врач приседает рядом с раненой.
— Дорогая, — говорит она. — Пожалуйста, убери руки от раны.
— Не могу, — стонет Линн. — Мне больно.
— Я знаю, что больно, — говорит доктор. — Но я не смогу осмотреть твою рану, если ты не покажешь мне ее.
Юрай встает на колени напротив врача и помогает ей убрать руки Линн от живота. Врач убирает рубашку Линн. Пулевое ранение — лишь маленькое красное отверстие на коже Линн, но то, что его окружает, больше похоже на синяк. Никогда прежде не видела таких темных синяков.
Врач морщит губы, а я понимаю: состояние Линн немногим лучше, чем у мертвеца.
— Вылечи ее! — требует Юрай. — Ты можешь это сделать. Вылечи ее!
— Напротив, — возражает врач, смотря прямо на него. — Вы подожгли это здание; этажи, на которых размещалась больница, сгорели. Вылечить ее не в моих силах.
— Ведь есть другие больницы! — он почти кричит. — Ты можешь взять оттуда свои инструменты и вылечить ее!
— Ее состояние слишком тяжелое, — тихим голосом отвечает врач. — Если бы вы не сжигали все на своем пути, я могла бы попытаться. Но в этой ситуации мои старания будут бесполезными.
— Заткнись! — говорит он, нацеливая пистолет прямо в ее грудь. — Это не я сжег твою больницу! Она моя подруга, и я… я просто…
— Юри, — говорит Линн. — Замолчи. Уже слишком поздно.
Он роняет пистолет, и тот с гулким стуком падает на пол. Юрай берет Линн за руку, его губа подрагивает.
— Я тоже ее подруга, — говорю я Афракционеру, который наставил на меня пистолет. — Не могли бы вы держать меня под прицелом где-то вон там?
Они пропускают меня, и я бегу к Линн, хватая ее свободную руку, липкую от крови. Я игнорирую стволы пистолетов, направленные мне в голову, и сосредотачиваюсь на лице Линн, на лице странного желтоватого цвета.
Но она, кажется, не замечает меня. Она сосредоточена на Юрае.
— Я рада, что не умерла, когда была под симуляцией, — слабо говорит она.
— Ты не умрешь и сейчас, — отвечает Юрай.
— Не будь глупым, — говорит она. — Послушай, Юри… Я тоже любила ее. Любила.
— Кого ты любила? — спрашивает он, его голос дрожит.
— Марлен, — отвечает Линн.
— Да, мы все любили Марлен, — говорит он.
— Это не то, что я имею ввиду, — Линн трясет головой и закрывает глаза.
За несколько минут ее рука, которую я держу, становится безвольной. Я кладу ее ей на живот, беру у Юрая вторую руку и кладу поверх первой. Он вытирает глаза до того, как из них потекут слезы. Наши взгляды встречаются над ее телом.
— Тебе нужно сказать Шоне, — говорю я. — И Гектору.
— Да, — он шмыгает носом и прижимает ладонь к лицу Линн. Мне интересно: ее щека еще теплая? Я не хочу трогать ее и осознавать, что это не так.
Поднимаюсь и иду назад к Кристине.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

Перевод: Екатерина Забродина
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Я то и дело возвращаюсь к воспоминаниям о Линн, пытаясь уложить в своей голове, что ее действительно нет, но в тоже время изо всех сил сопротивляюсь подобным мыслям. Когда-нибудь я перестану это делать, если меня не осудят, как предателя, или что бы там ни запланировали наши новые лидеры. Но сейчас я борюсь, чтобы сохранить пустоту во взгляде, сделать вид, что в этой комнате находятся все, кто когда-либо жил, и все, что когда-либо существовало. Это нелегко, но я научилась защищаться от горя.
В комнату входят Тори и Гаррисон, Тори хромает, идя к стулу, — я почти забыла о новом пулевом ранении, ведь она была столь проворна, пытаясь прикончить Джанин, — Гаррисон идет следом.
За ними из дверей выходит один из Бесстрашных с телом Джанин на плече. Он кладет ее, как камень, на стол перед рядами Эрудитов и предателей Бесстрашных.
За моей спиной вздохи и бормотания, но нет рыданий. Джанин была не тем лидером, из-за смерти которого люди плачут.
Смотрю на ее тело, которое после смерти выглядит меньше, чем при жизни. Она всего на нескольких сантиметров выше меня, ее волосы лишь на несколько оттенков темнее. Она выглядит спокойной, почти мирной. У меня проблемы с сопоставлением этого тела с женщиной, которую я знала, с женщиной без совести.
И даже она была сложнее, чем я думала, сохраняя секрет, который, по ее мнению, был слишком страшен, чтобы о нем знали, все из-за ее защитного инстинкта.
Джоанна Рейес входит в вестибюль, промокшая до костей, ее красные одежды стали бордовыми. Афракционеры окружают ее с фланга, но она, кажется, не замечает их и их оружие.
— Здравствуйте, — приветствует она Гаррисону и Тори. — Чего вы хотите?
— Я не знала, что лидер Дружелюбных так краток, — замечает Тори с усмешкой. — Разве это не против вашего манифеста?
— Если бы вы действительно знали, как устроено Дружелюбие, вы были бы в курсе, что они не имеют формального лидера, — отвечает Джоанна, ее голос одновременно нежен и тверд. — Но я больше не представитель Дружелюбия. Я ушла в отставку для того, чтобы приехать сюда.
— Да, я видела вас и вашу маленькую группу миротворцев, встающих у каждого на пути, — говорит Тори.
— Да, это было намеренно, — отвечает Джоанна. — Мы встали между оружием и невинными людьми и сохранили множество жизней.
Краска приливает к ее щекам, и я думаю еще раз: Джоанна Рейес может быть красивой. Только теперь я считаю, что она не просто красивая, несмотря на шрамы, она также прекрасна, как и Линн с ее бритой головой; как Тобиас с его воспоминаниями о жестокости отца, которые он носит как доспехи; как моя мама в простой серой одежде.
— Раз уж вы столь любезны, — говорит Тори. — Не могли бы вы доставить послание Дружелюбию?
— Я чувствую себя не комфортно, оставляя вас и вашу армию творить правосудие по своему усмотрению, — отвечает Джоанна. — Но я, конечно, пошлю кого-нибудь в Дружелюбие с сообщением.
— Хорошо, — соглашается Тори. — Скажите им, что в скором времени будет сформирована новая политическая система, которая исключит их представителя. Это, на наш взгляд, справедливое наказание за то, чью сторону они выбрали в данном конфликте. Они, конечно, обязаны продолжать производить и поставлять продовольствие в город, но будут находиться под наблюдением одной из ведущих фракций.
На секунду я думаю, что Джоанна выйдет из себя и задушит Тори. Но она ведет себя порядочно и спрашивает:
— Это все?
— Да.
— Хорошо, — говорит она. — Я собираюсь пойти и сделать что-то полезное. Полагаю, вы не позволите некоторым из нас прийти сюда и помочь раненым?
Тори бросает на нее выразительный взгляд.
— Я так и думала, — заключает Джоанна. — Но помните: иногда люди, которых вы угнетаете, сильнее, чем вам хотелось бы.
Она поворачивается и выходит из вестибюля.
Что-то в ее словах меня поражает. Я уверена, что она использовала их, как угрозу, но слабый голос в моей голове подсказывает — здесь нечто большее, — она могла говорить не о Дружелюбии, а о другой угнетенной группе. Афракционеры.
И когда я осматриваю комнату, каждого солдата Бесстрашных и каждого солдата Афракционеров, то вижу полную картину.
— Кристина, — говорю я. — У Афракционеров все оружие.
Она оглядывается, а затем смотрит на меня.
Я снова вижу Терезу, берущую пистолет Юрая, хотя у нее уже есть один. Вижу рот Тобиаса, сжатый в линию, когда я спрашиваю его о непростом союзе Бесстрашных и Афракционеров. Он что-то скрывал.
Потом Эвелина выходит в холл, ее поза царственная, словно королева возвращается в свое королевство. Тобиас не следует за ней. Где же он?
Эвелина встает за стол, где лежит тело Джанин Мэттьюс. Эдвард хромает, заходя следом. Эвелина вынимает пистолет, указывая им на упавший портрет Джанин и пожар.
Тишина наполняет комнату. Эвелина кладет пистолет на стол рядом с головой Джанин.
— Спасибо, — благодарит она. — Я знаю, вам интересно, что будет дальше, я здесь, чтобы рассказать вам об этом.
Тори в кресле садится прямее и склоняется к Эвелине, будто хочет что-то сказать, но Эвелина не обращает внимания.
— Система фракций, которая существует давно и подавляет человеческую личность, будет сразу же уничтожена, — говорит Эвелина. — Мы знаем, что этот переход будет труден для вас, но…
— Мы? — перебивает Тори, глядя на нее. — Что ты имеешь в виду под «уничтожена»?
— Именно это и имею в виду, — отвечает Эвелина, глядя на Тори. — То, что ваша фракция, которая еще несколько недель назад вместе с Эрудицией требовала ограничения питания и численности товаров для Афракционеров, которая способствовала разрушению Отречения, больше не существует.
Эвелина слабо улыбается.
— И если вы хотите взять оружие в свои руки и поднять его против нас, — продолжает она. — Вам будет трудновато его отыскать.
Я вижу каждого солдата Афракционеров, держащего пистолет. Афракционеры равномерно расположились по краям комнаты. Мы окружены.
Это так элегантно, так умно, что я чуть не смеюсь.
— Я приказала своим людям забрать оружие у ваших сразу, как только их миссии будут завершены, — говорит Эвелина. — Теперь я вижу, что мой приказ успешно выполнен. Я сожалею о том, что пришлось лицемерить, но мы знали, что вы вцепитесь в систему фракций, будто это ваша собственная мать, и что наша задача — облегчить ваш переход к новой эре.
— Облегчить? — требует Тори.
Она с трудом встает на ноги и хромает к Эвелине, которая берет в руки пистолет и направляет его на Тори.
— Я не голодала уже более десяти лет, и мне просто застрелить Бесстрашную женщину с травмой ноги, — говорит Эвелина. — Так что, если не хочешь получить пулю, займи место с другими экс-членами фракции.
Я вижу, как все мышцы в руках Эвелины напрягаются, глаза ее не холодные, не совсем такие, как у Джанин, но она вычисляет, оценивает, планирует. Я не знаю, как эта женщина могла когда-то склониться под волей Маркуса. Она не должна быть такой, как сейчас — ожесточенной испытаниями.
Тори стоит перед Эвелиной в течение нескольких секунд, затем хромает назад, подальше от пистолета, к краю комнаты.
— Те из вас, кто помогал нам в стремлении уничтожить Эрудицию, будут вознаграждены, — говорит Эвелина. — Те, кто нам сопротивлялся, будут преданы суду и наказаны в соответствии с вашими преступлениями.
Она повышает голос, я удивлена тому, какая в этом помещении акустика.
Тут за ее спиной открывается дверь, ведущая к лестницам, и, почти не замеченными, входят Тобиас, Маркус и Калеб. Почти, потому что я замечаю их, я приучила себя всегда замечать Тобиаса. Пока он приближается, я смотрю на его ботинки. На нем черные кроссовки с хромированными петельками для шнурков. Он останавливается прямо рядом со мной и приседает у моего плеча.
Я смотрю на него, ожидая увидеть в его глазах холодную непреклонность.
Но ничего подобного в них нет.
Эвелина продолжает говорить, но я ее не слышу.
— Ты была права, — спокойно говорит Тобиас, балансируя на пятках, и слабо улыбается. — Я знаю, кто ты. Мне просто нужно было напомнить.
Я открываю рот, но ничего не могу сказать.
Все экраны в вестибюле Эрудиции, по крайней мере те, которые не были уничтожены в результате нападения, мерцают, в том числе проектор, расположенный на стене, где раньше был портрет Джанин.
Эвелина останавливается, так и не договорив. Тобиас берет мою руку и помогает мне встать на ноги.
— Что это? — требует Эвелина.
— Это, — говорит он только для меня. — Информация, способная все изменить.
Мои ноги трясутся от облегчения и понимания.
— Ты сделал это? — спрашиваю я.
— Ты сделала это, — отвечает он. — Все, что сделал я, так это заставил Калеба сотрудничать.
Я обнимаю его за шею и прижимаю губы к его губам. Он сжимает мое лицо обеими руками и целует меня. Я преодолеваю расстояние между нами, пока оно совсем не исчезает, уничтожая секреты, которые мы хранили, и подозрения, которые питали, заполняя оставшееся пространство чем-то хорошим.
И тут я слышу голос.
Мы отрываемся друг от друга и поворачиваемся лицом к стене, где появляется женщина с короткими каштановыми волосами. Она сидит на металлическом стуле, сложив руки, в помещении, которое я не узнаю. Фон слишком тусклый.
— Привет, — говорит она. — Меня зовут Аманда Риттер. В этом видео вы услышите только то, что вам следует знать. Я лидер организации по борьбе за справедливость и мир. Эта борьба становится все более важной и, следовательно, почти невозможной в последние несколько десятилетий. Причина тому…
Картинки на стене сменяют друг друга так быстро, что я не успеваю полностью понять, что именно изображено. Человек на коленях с пистолетом, прижатым ко лбу. Женщина, держащая его под дулом, ее лицо без эмоций.
Человек висит повешенный на телефонном столбе.
Дыра в земле размером с дом, полная трупов.
Есть и другие образы, но они движутся все быстрее, так что я различаю лишь кровь и кости, смерть и жестокость, пустые лица, бездушные глаза, испуганные взгляды.
Когда с меня достаточно, когда чувствую, что закричу, если увижу еще хоть что-то, женщина вновь появляется на экране за своим столом.
— Вы ничего из этого не помните, — говорит она. — Но если вы думаете, что в этом виноваты террористические группы или тиранический режим правительства, вы правы лишь отчасти. Половина людей на тех картинах, совершающих те страшные действия, были соседями. Вашими родственниками. Вашими коллегами. Мы боремся не против конкретной группы. Это борьба против самой человеческой природы или, по крайней мере, того, чем она стала.
Это то, из-за чего Джанин была готова поработить умы и убивать людей, чтобы удержать всех нас от знания. Чтобы все мы были незнающими и в безопасности, но внутри забора.
Существует часть меня, которая понимает.
— Вот почему вы так важны, — говорит Аманда. — Наша борьба против насилия и жестокости — это лишь лечение симптомов болезни, а не лечение самой болезни. Лечение — это вы.
Для того чтобы держать вас в безопасности, мы разработали способ отделить вас от нас. С нашей подачей воды. С нашей технологией. С нашей социальной структурой. Мы создали ваше общество с определенной целью, надеясь, что вы приобретете новый моральный смысл, который большинство из нас потеряли. Со временем, мы надеемся, вы начнете меняться так, как большинство из нас не может.
Я создаю эту видеозапись для вас, чтобы вы пришли к нам на помощь, когда придет время. Вы поймете, что час пробил, когда умы некоторых из вас будут более гибкими, чем другие. Имя, которое вы дадите этим людям — Дивергент. Как только их станет много, ваши лидеры должны дать команду Дружелюбию, чтобы те открыли ворота и положили конец вашей изоляции.
Это то, что хотели сделать мои родители: использовать эти знания на благо другим. Отреченные до конца.
— Доступ к информации, содержащейся в данном видео, должен быть ограничен только членами правительства, — продолжает Аманда. — Вы должны начать с чистого листа. Но не забывайте о нас.
Она слабо улыбается.
— Я собираюсь присоединиться к вам, — признается она. — Как и все вы, я добровольно забуду свое имя, свою семью и свой дом. Я приму новую личность с ложными воспоминаниями и ложной историей. Но чтобы вы знали, что информация, которую я предоставила вам, правдива, я сообщу вам имя, которое собираюсь принять.
Ее улыбка растет, и на какой-то момент мне кажется, что мы с ней знакомы.
— Мое новое имя — Эдит Приор, — говорит она. — И многое я буду рада забыть.
Приор.
Видео останавливается. Проектор освещает синюю стену. Я хватаюсь рукой за Тобиаса, и существует лишь миг тишины, словно весь мир задержал дыхание.
Затем раздаются крики.
***
НАД ПЕРЕВОДОМ РАБОТАЛИ:
Переводчики:
Алёна Вайнер, Алина Дольская, Алиса Ермакова, Алиса Зубко, Андрей Кочешков, Анна Мартин, Анна Янишевская, Аня Гардон, Аня Ступина, Валентина Суглобова, Вероника Романова, Вика Фролова, Галина Воробьеваю, Даша Ильенко, Даша Немирич, Даша Румянцева, Екатерина Воробьева, Екатерина Забродина, Екатерина Маренич, Елена Губаренко, Инна Константинова, Карина Абакова, Катерина Мячина, Катя Мерещук, Ксения Звездкина, Ксения Морганвильская, Марина Самойлова, Надя Подвигина, Настя Косенко, Ника Аккалаева, Юта Дягилева, Яна Рыкун, Ania Lune, annnyyy, IvOlga26, Nastya Soulless, NikkieMickey, quinny, Viol, Xoxachka
Редактура, бета-вычитка и оформление:
Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль, Марина Самойлова
Помощь в редактуре:
4010 (Яна), Denny Jaeger (Александра), Анастасия Лапшина, Валентина Суглобова, Даша Немирич, Елена Губаренко, Марина Обоскалова, Марина Самойлова, Светлана Буткявичюс, Юлия Митрофанова
Пожалуйста, уважайте чужой труд и не выкладывайте книгу без ссылки на группу и сайт, которые работали над переводом.
Спасибо!
http://vk.com/thedivergenttrilogy | http://darkromance.ru/


Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru