Владимир Владмели - Повесть о Лунине - Владимир Владмели
Скачано с сайта prochtu.ru
ГРАЖДАНИН ВСЕЛЕННОЙ.
Повесть о М. С. Лунине (1787 – 1845)
Бесстрашие – это слово, которое только одно могло выразить свойство души его.
П. Свистунов
Единствнное оружие моё – мысль.
Лунин
1.
Похоронив жену, Сергей Михайлович Лунин затосковал. Любая мелочь в его имении напоминала ему о совместной счастливой жизни с Феодосьей Никитичной. В Тамбовской глуши он не знал, куда себя деть от скуки. Пробовал организовать театр, но артистки скоро надоели, попытался заниматься хозяйством – не получилось, начал пить – не помогло.
Осталось только одно – сменить обстановку, и после долгих размышлений он с детьми укатил в Петербург. Там жили его друзья и, встречаясь с ними, он забывал о своей утрате. Да и детям легче было дать в столице приличное образование. Можно было выбрать самых лучших учителей. И хотя они заламывали невероятные цены, экономить на воспитании своих сироток отставной бригадир не хотел. Он даже пригласил дирижера французской оперы в Петербурге обучать дочь музыке. А после недели занятий решил посмотреть, как проходят уроки этой хваленой знаменитости по фамилии Штейбельт.
Сергей Михайлович зашёл в музыкальный салон, удобно уселся в глубокое мягкое кресло и в течение получаса борясь с зевотой, слушал, как Катя мучила клавесин. Она пыталась извлечь из него простенький мотивчик. Затем ее сменил Штейбельт, но Лунин-старший особой разницы в игре не почувствовал. А вот сын его – Мишель – сразу же преобразился: глаза его засверкали, он напрягся и крепко сжал ручки кресла, \"Что он нашел в этой музыке?\" – думал Сергей Михайлович, исподволь наблюдая за мальчиком. Штейбель стал исполнять новую пьесу и Миша забыл обо всем. Волшебные звуки захватили его и перенесли в другой мир. В этом мире была мать, с которой он мог поделиться самыми сокровенными мечтами, и отец, который не прятался за маской родительской любви. Там все люди были чуткие и сердечные. Они добром отвечали на добро и любовью платили за любовь.
Мишелю было так приятно, что не хотелось возвращаться к действительности. Но урок вскоре кончился, и все разошлись. Мальчик встал, подошел к клавесину и начал подбирать понравившуюся ему мелодию. Потом он повторил ее в другой тональности, затем, использовав основную тему, стал сочинять сам. Клавесин послушно выражал все его желания. Мишель был поражен этим открытием. Теперь ему не придется искать приятелей, чтобы излить перед ними душу. Когда он почувствует потребность в этом, он будет приходить сюда.
С этого дня Музыка стала для него способом самовыражения. Он не хотел, чтобы кто-нибудь узнал об его новом увлечении и скрывал его даже от сестры.
А друзья и не подозревали о происшедшей в нем перемене. Они, как и прежде делились с ним своими радостями и печалями, но он уже не стремился перебить их, чтобы рассказать о себе. Да и что было рассказывать? Так же, как и все его сверстники, он учил историю и географию, очень ловко танцевал, хорошо ездил верхом и прекрасно стрелял из пистолета. Всё ему давалось легко, и без особого труда он овладел четырьмя языками.
В 1803 г. отец записал его в лейб-гвардии Егерский полк, а два года спустя перевел в Кавалергардский. В это время все офицеры с нетерпением ожидали приказа о выступлении в Западную Европу, на помощь русским войскам, участвовавшим в боевых действиях. Они горели желанием сразиться с Наполеоном, который одерживал одну победу за другой. После того, как Александр I заключил с королем Пруссии союз против Франции, приказ о выступлении, наконец, был получен и гвардия быстрым маршем двинулась на встречу с Кутузовым.
Между тем французы овладели единственным моcтом через Дунай и переправились на левый берег. Над русскими войсками нависла смертельная опасность. Лишь ценой огромных жертв и быстрого отступления Кутузову удалось избежать позорной капитуляции. Французов было почти вдвое больше и прибытие кавалергардов мало что меняло в соотношении сил. Но Александру I оно оказало очень плохую услугу. 28-летний император, начисто лишенный понятия о тактике и стратегии, увидев свежие силы, решил, что победа не за горами. Приближенные царя услужливо поддакивали. Возражал только старик Кутузов. Он видел всю безнадежность положения и настаивал на скорейшем отступлении из местечка Ольмюц, но на него не обращали внимания.
Наполеон, прекрасно понимая, что творится в штабе русской армии, очень ловко разыграл смятение. Он приказал своим аванпостам отступить и послал к Александру I своего адъютанта Савари с просьбой о перемирии, а если Савари будет отказано от встречи, он просил Александра I назначить личного представителя, чтобы вести переговоры с ним, с Наполеоном.
Савари, конечно, не приняли, а ликованию в русском штабе не было границ: Наполеон трусит! Он боится сражения! И к нему направили молодого самовлюбленного фата П. Долгорукова. Этот адъютант Александра I разговаривал с Наполеоном, как с “боярином, которого хотят сослать в Сибирь”. Он потребовал, чтобы французский император отказался от большинства своих завоеваний, а тот, увидев, с кем имеет дело, с неподражаемым мастерством сыграл роль смущенного полководца. Но понимая, что даже глупость князя Долгорукого имеет предел, он отказался выполнить ультиматум русского штаба. При этом он облек свой отказ в такую форму, что противник воспринял его как проявление слабости.
Наполеону было дано сражение близ местечка Аустерлиц. Русские войска потерпели сокрушительное поражение, а кавалергарды, спасшие армию от окончательного разгрома, потеряли больше половины офицеров. Оставшиеся в живых получили ранения, а М. Лунин вышел из боя без единой царапины. Расценив это как оскорбительное невнимание неприятеля к своей персоне, он отправился в яркой форме рядового кавалергарда “пострелять во француза”. Мишель нарочно лез под пули, но ни одна его даже не коснулась. А его младший брат Никита заплатил судьбе за двоих. “У него была мысль уйти в монастырь и желание это чудесно исполнилось. Истекающий кровью, он был унесен с поля битвы прямо в монастырь, где умер, как младенец, засыпающий на груди у матери.”
Остатки армии отправились на Родину. Дорога была долгой, и молодые офицеры часто обсуждали причины поражения. Они не раз вспоминали слова Наполеона о том, что лучше армия баранов, которой руководят львы, чем армия львов, которой руководят бараны. Конечно, французских солдат никак нельзя было сравнить с этими последними, но по храбрости и самопожертвованию они значительно уступали своим противникам. Главной причиной неудач русской армии было её бездарное руководство. В войсках чувствовалось глухое недовольство.
***
Полк, где служил Михаил Лунин был расквартирован недалеко от Петергофа. В жаркую погоду многие солдаты и офицеры купались в Финском заливе. Это раздражало генерала Депрерадовича и в очередном приказе он объявил, что запрещает купания, поскольку они происходят рядом с дорогой и оскорбляют приличия. Через несколько дней, как раз когда генерал проезжал по дороге, Мишель в полной парадной форме залез в Финский залив. Командир полка еще издали увидел барахтающегося в воде офицера. Когда он подъехал ближе, Лунин почтительно вытянулся и отдал генералу честь.
– Что вы здесь делаете? – спросил озадаченный Депрерадович.
–Купаюсь, а чтобы не нарушать предписание вашего превосходительства, стараюсь делать это в самой приличной форме.
Генерал усмехнулся и поехал дальше. Но шутка эта оказалась не такой уж безобидной, а главное, она стала известна в полку. Конечно, это не могло подорвать авторитет камандира, но все-таки он решил при случае поставить корнета на место. Вскоре состоялись маневры. Улучив момент, Депрерадович подъехал к Мишелю и отдал какое-то приказание, а затем, не дав времени его выполнить, закричал: “Корнет Лунин, вы спите!!!”
– Виноват, ваше превосходительство, – отчеканил Мишель, – спал и во сне видел, что вы бредите.
Ошарашенный Депрерадович молча смотрел на Лунина, а мысль его бешено работала. Ведь если он вызовет Лунина на дуэль, то вне зависимости от ее исхода, станет посмешищем полка, а если оставит очередную колкость подчиненного без ответа, то и другие юнцы станут позволять себе всякие вольности.
–Берегитесь, в бредовом состоянии я за свои поступки ответственности не несу, – неожиданно для себя сказал генерал, и, уже отъезжая, добавил, - да и в обычном, если дело идет о выполнении приказа.
Но угроза не могла испугать Мишеля, и за ним закрепилась слава бесстрашного удальца. Друзья поражались, как ему удавалось выходить сухим из воды. Его сила духа, жизнелюбие и уверенность в своей неуязвимости подавляла даже врагов. В обществе его считали представителем “золотой молодежи”, бесшабашным гулякой и бретером. Внешне его поведение полностью соответствовало такой оценке, но он постоянно работал над собой.
Мишель много читал. Его наблюдательный взгляд и быстрый ум моментально улавливали все изменения, происходившие вокруг. Веяния времени оказывали на него огромное влияние. Его беззаветная смелость и бешеная энергия требовали выхода и он искал возможности применить свои силы. В минуту плохого настроения он мог подойти к незнакомому офицеру и сказать:
– Милостивый государь, вы меня уверяли, что Земля имеет форму бутылки из-под шампанского.
– Милостивый государь, я вас ни в чем не уверял, – отвечал удивленный незнакомец.
– Ах, значит, теперь вы меня уверяете, что я солгал? Я прошу вас дать мне удовлетворение.
Назначалась дуэль, во время которой Лунин обычно стрелял в воздух, а противник – в него.
Постоянно рискуя жизнью, Мишель хотел хоть на несколько минут забыться в смертельной опасности. Но “разменяв пару пуль”, он чувствовал себя таким же опустошенным и одиноким, как и раньше.
Так он жил до 1807 года, пока гвардия не выступила в Пруссию, где начались военные действия.
На сей раз Александр I не решился командовать армией и доверил это Беннигсену. Поначалу тот неплохо справлялся со своими обязанностями. Битва при Прейстиш-Эйлау, хотя и окончилась кровавой ничьей, во всех реляцих была подана Беннигсеном как победа. Авторитет его резко возрос. Александр I, подогреваемый хвастливыми донесениями с фронта, хотел во что бы то ни стало отплатить за прошлые поражения и для того, чтобы подбодрить солдат, выехал навстречу армии. Причем, сделал это в тот самый день, когда генерал Беннигсен совершил роковую ошибку, собрав все войска в излучине реки Алле. Французский маршал Ланн заметил это и завязал сражение. Одновременно он послал срочную депешу Наполеону. Император тотчас же приказал всем своим войскам идти к месту боя, а сам помчался туда первый.
Русские защищались очень храбро, особенно кавалергарды, среди которых был и Мишель. Но ничто уже не могло их спасти. Французы разрушили все мосты через реку и с боем вошли в местечко Фридланд. Русская армия была сжата со всех сторон. Началась паника, многие солдаты, пытаясь спастись бегством, тонули в реке.
Вновь, как и два года назад, русская армия потерпела поражение, но теперь оно казалось еще более трагическим, особенно для Александра I. Он совсем пал духом. Еще после битвы при Гейльсберге, кончившейся отступлением русской армии, великий князь Константин в присутствии многочисленных приближенных крикнул своему старшему брату:
-Государь, если вы не хотите мира, тогда дайте лучше каждому русскому солдату заряженный пистолет и прикажите им всем застрелиться. Вы получите тот же результат, который вам даст новая и последняя битва!
И вот теперь это мрачное предсказание сбывалось. Александру I и жизнь казалась не мила, а многие его солдаты, голодные, мокрые и замерзшие, со злобой и остервенением пытались растащить на дрова для костров мебель из его палатки. Помешал этому высокий, худой корнет Михаил Лунин. Он взял устройство царского ночлега в свои руки. Мишель энергично защищал монарха от российских солдат, которых в тот момент никак нельзя было назвать верноподданными.
За храбрость, проявленную при самом сражении и при защите жизни императора, он был награжден орденом Святой Анны 4-й степени. Такая награда приятно щекотала тщеславие Лунина. Она значительно повышала его акции в светском обществе и с него не спускали глаз: спаситель царя, его новый фаворит ...
Он мог сделать блестящую карьеру, но использовать предоставившуюся возможность не торопился. Слишком уж незавидным было положение России, чтобы искать личных выгод. Тильзитский мир, который Александр I вынужден был подписать после Фридланда, русские дворяне считали гораздо более позорным, чем все военные поражения.
***
После заключения этого договора всем русским газетам велено было срочно полюбить вчерашних врагов и бурно выражать восторг по поводу их побед над вчерашними союзниками. Но Мишель не мог, да и не хотел так резко менять свои взгляды. Вместе с С. Волконским он завел собаку, которая с бешеным лаем бросалась на прохожего, когда ей показывали на него и говорили “Бонапарт!” Затем друзья пополнили свору еще восемью собаками и двумя медведями и в таком составе выходили на прогулки, наводя панику на местных жителей. Отчаянные офицеры, наверное, портили бы кровь своим командирам и в спокойное время, а тогда, недовольные общей обстановкой в стране, они вели себя так, что их остерегались даже превосходительства.
Да и как было не остерегаться таких удальцов, которые в петербургском парке, поставив гроб на черный катер, взяв в руки факелы и нарядившись певчими, затянули среди бела дня заупокойную молитву. А когда заинтригованные гуляющие собрались на берегу, певчие вдруг сделали переход к игривой музыке, сбросили траурные одежды, достали из гроба бутылки и стали пировать.
Никакого взыскания не последовало и ободренные кавалергарды решили спеть для более высокопоставленных слушателей. Они отправились на двух небольших лодках к Каменноостровскому дворцу, чтобы исполнить серенаду императрице Елизавете Алексеевне. Их концерт привлек внимание не только жены Александра I, но и дворцовой охраны, которая пожелала догнать артистов и достойно вознаградить их за доставленное удовольствие. Сторожевой катер не мог выйти на мелководье вслед за кавалергардами. Молодые люди воспользовались этим, и выскочив на берег, “отступили рассыпным строем”. Император даже после этого не захотел наказывать своих любимцев, полагая, что перебесившись, они будут верно служить престолу.
Он оказался прав: некоторые, предав свои идеалы, действительно добились высокого положения, другие же остались верными себе. Поэтому в 1826 году одни стали подсудимыми, а другие – судьями; одни были сосланы на каторгу в Сибирь, а другие их туда послали. Пока же все они, насладившись остротой опасности, на время успокоились.
Только Мишелю не сиделось на месте. Он нашел в Кронштадте лодку и отправился на ней в открытое море. Зачем? Он и сам не мог бы ответить на этот вопрос. Его арестовали и доставили к царю. Во время аудиенции Александр I потребовал объяснений. Лунин своим вызывающим поведением вывел императора из равновесия. Сделать это было очень непросто: даже при подписании Тильзитского мира Александр I держался превосходно. Но заканчивая разговор с Мишелем, царь раздраженно спросил:
-Лунин, говорят, вы не совсем в своем уме?
-Ваше величество, про Колумба говорили то же самое, – ответил молодой человек, уважительно поклонившись. Он хотел оставить последнее слово за собой даже в разговоре с императором и в словесной дуэли победил так же легко, как побеждал в дуэлях обычных. Но зато шансы, приобретенные им после Фридланда, свелись к нулю. Да они и не нужны были Мишелю. Его поведение прочно приковывало к нему всеобщее внимание, а это было для него гораздо важнее чинов и звезд. Правда, в глубине души ему хотелось, чтобы внимание было вызвано не скандальными историями, а настоящим делом. Делом, которому он мог бы отдать не только свои силы, способности и энергию, но и жизнь.
2.
С 1810 года отношения между Россией и Францией стали ухудшаться, а в начале 1812 года Европа уже открыто говорила о предстоящей войне. Александр I еще надеялся договориться, но французский император уже потерял чувство реальности. Не считаясь с обстоятельствами, он делал только то, что хотел. А в 1812 году он хотел завоевать Россию. 24 июня его войска перешли Неман. Александр I, узнав об этом, с большой, никому не нужной, свитой помчался к армии. В который уже раз он думал поднять таким образом дух войска. И в который раз ошибался. Но теперь его ошибка могла стать роковой. Присутствие его при генеральном штабе вносило путаницу и неразбериху. Единоначалия не было. Любое приказание обсуждалось и оспаривалось царедворцами, которые понятия не имели о военном искусстве. Положение стало катастрофическим. Трезвомыслящие люди из окружения императора понимали это и когда медлить было уже нельзя, государственный секретарь с двумя ближайшими помощниками решил написать письмо, в котором настоятельно просил царя покинуть армию. О том же просила Александра I и его любимая сестра – Екатерина Павловна. Император понял, что если уж эти люди советуют ему помочь армии своим отсутствием, то упираться было бы глупо. Он уехал в Петербург, а русские войска, разъединенные еще в самом начале кампании нелепой тактикой генерала Пфулля, продолжали уходить вглубь страны.
C огромным трудом командующим удавалось уклоняться от генерального сражения. Наконец, после кровопролитного боя под Смоленском обе части армии соедининились. Командование принял военный министр – Барклай де Толли. Трезво оценивая силы, он не хотел давать генерального сражения и продолжал отступать. Вся армия была недовольна его действиями. Некоторые горячие головы даже обвиняли его в измене. По мере приближения к Москве эти разговоры становились всё более откровенными. Мишель старался в них участия не принимать. Особенно его коробило, когда главнокомандующего называли “Болтай да и Только”. Ведь Барклай стремился спасти свою Родину и Лунин полностью разделял его стремления. А поскольку словам Мишель всегда предпочитал дела, то и сейчас он написал Барклаю письмо, в котором предлагал поехать к Наполеону парламентером. Там, во французской главной квартире, он рассчитывал убить Наполеона, подавая ему бумаги.
Лунин разработал свой план в мельчайших подробностях, специально заготовил кривой кинжал и долгое время, ложась спать, клал его под подушку. Но письмо его осталось без ответа. Не могли ему разрешить нарушить “рыцарские” правила ведения войны. (1)
Недовольство действиями главнокомандующего было так велико, что Александр I вынужден был сменить Барклая де Толли и назначить М. И. Кутузова.
Старый полководец принял армию у Царева-Займища. При первой же встрече с войсками, глядя на солдат, он воскликнул: ”Ну, разве можно отступать с такими молодцами!” Фразу эту он заготовил дома, точно так же, как и приказ об отступлении. Он еще меньше, чем Барклай, хотел генерального сражения, понимая, что победы в нем одержать не сможет. (2)
Но понимал он также, что Москвы без боя не позволят отдать даже ему, с его русской фамилией и 500-летним дворянством. Он был убежден, что в стратегическом отношении битва была не нужна, но в политическом и моральном отношении обойтись без неё было невозможно.
И вот 7 сентября на Бородинском поле произошло решающее сражение. Это был один из наиболее кровавых дней в истории человечества. Борьба за Родину удесятеряла силы русских солдат и М. Лунин совсем не выделялся среди других офицеров, проявляя чудеса героизма. Сначала он сражался у Семеновских флешей, а затем на батарее Раевского. За отличия на поле боя ему пожаловали золотую шпагу.
Хотя французы после битвы заняли Москву, а русские уступили древнюю столицу, дух войска не был сломлен. Наоборот, в моральном отношении русские одержали безусловную победу. Вся нация переживала редкий патриотический подъем и последующие события показали, что гордость своей страной была не напрасной.
Москва была крайней точкой на востоке, до которой дошел Наполеон. Прожил он там чуть больше месяца, а затем маятник мировой истории, постепенно разгоняясь, начал свое движение в другую сторону. Он перемалывал и “великую армию”, и славные завоевания, и даже самонадеянность французского императора. Несмотря на постоянный приток свежих сил и на военный талант, Наполеон вынужден был отступать. Война приближалась к Парижу и все время на переднем её крае был Мишель. Он участвовал во всех крупных сражениях и почти после каждого из них получал награды. Закончил он войну в столице Франции и несколько месяцев жил в городе, который был законодателем мод для всего мира. Но насладиться парижской жизнью Мишель не успел, потому что Александр I приказал гвардии возвращаться в Петербург.
3.
Во время долгих походов Лунин делил с солдатами все опасности и лишения. На собственном опыте он убедился в прекрасных душевных качествах своего народа. Народа, который удивил мир своей храбростью, а у себя на родине вынужден был терпеть нищету и лишения. Даже в странах, проигравших войну, не творилось таких бесчинств, которые в России были обычным явлением. Молодым офицерам, побывавшим в Западной Европе, российская действительность казалась страшным кошмаром. Большинство из них вместе с Марцеллом готовы были воскликнуть: “Неладно что-то в Датском королевстве!” Да и сам король – Александр I – прекрасно понимал, что реформы в управлении страной необходимы. Общественное мнение оказывало давление даже на него. На заседании Польского сейма император обещал ввести в России конституцию, а в частных беседах с неудовольствием отмечал, что после Отечественной войны его офицеры непростительно поумнели. Они стали нетерпимы к самодурству даже со стороны членов императорской фамилии. У Романовых же оно было прочной родовой чертой. Начиная с Павла I у них совершенно отсутствовало понимание военного искусства. Они потому так часто и устраивали парады, что стратегия настоящих битв была им абсолютно непонятна. Особенно усердствовал младший брат царя – великий князь Константин. Он командовал кирасирской бригадой, в подчинении которой были кавалергарды. Ему казалось недостаточным, что русские войска одерживали победы на поле боя, ему надо было, чтобы они правильно тянули носок на плацу. Однажды, недовольный действиями поручика Кошкуля, Константин набросился на него с обнаженным палашом. Офицер выбил палаш из руки цесаревича и сказал:
-Не извольте горячиться.
Учения были тот час же прекращены, а вскоре адъютант Константина приехал за поручиком. Кошкуль простился со своими товарищами и отправился во дворец, ожидая суда и приговора. Но великий князь встретил его с распростертыми объятиями.
– Спасибо тебе, голубчик, – воскликнул он.
– За что?– удивился Кошкуль.
– Ты ведь спас мою честь. Что бы сказал государь? Что бы сказала вся армия, если бы я на учениях изрубил своего офицера!
А на следующий день Константин извинился перед всеми офицерами бригады, по-рыцарски объявив, что готов дать удовлетворение каждому, кто этого пожелает. И тотчас же перед великим князем появился Лунин.
– Я не могу отказаться от чести драться с вашим высочеством на поединке, – сказал он.
Все замерли от удивления. Цесаревич тоже не ожидал такого поворота. Несколько секунд он рассматривал Мишеля, но видел лишь холодный, вызывающий взгляд.
– Молодец, настоящий кавалергард, – сказал, наконец, Константин. – Как тебя зовут, герой?
– Лунин.
– Браво, Лунин, мне твоя наглость нравится.
– Мне и самому она очень нравится, – не моргнув глазом ответил поручик.
– Если ты и на деле таков же, как на словах, я готов тебе покровительствовать.
– Спасибо, ваше высочество, – почтительно склонив голову сказал Мишель, – а как насчет дуэли?
– Ну, брат, для этого ты еще слишком молод, – засмеялся Константин и дружески хлопнул Лунина по плечу.
Храбрец, отважившийся принять его вызов, понравился цесаревичу. Константин Павлович чувствовал, что в этом отчаянном поручике есть глубокий ум, изысканные манеры и холодный расчет. Как раз те качества, которых не хватало ему самому. Вскоре он выяснил, что Лунин – племянник М.Н.Муравьева – его воспитателя и, стало быть, принадлежит к очень древнему дворянскому роду, а потому ничего зазорного не будет в том, чтобы приблизить молодого человека к себе. Он, пожалуй, один не побоится сказать правду, какой бы неприятной эта правда не оказалась. Надо только подготовить его к будущей должности. И великий князь старался удержать Мишеля от новых проделок. Хотя иногда, не скрывая любопытства, расспрашивал, что еще успел Лунин натворить. А Мишель, чувствуя неослабевающее внимание цесаревича, старался доказать и окружающим и самому себе, что это никак не ограничивает его свободы.
Однажды на спор он за одну ночь поменял все вывески на Невском проспекте. И утром жители северной столицы растерялись: направляясь в булочную, они оказывались в бане, вместо харчевни попадали в модную лавку, а зайдя за цветами, вдруг обнаруживали вокруг себя гробы самых разных размеров.
Лунину доставляло мрачное удовольствие бесить жалких представителей человеческого рода, которые не смогли как следует устроить свою жизнь в этом мире. И он с тем большей радостью делал это, чем больше презирал того из Homo sapiens, с кем должен был встать к барьеру. Особенно ненавидел он расчетливых карьеристов, которые со своими подчинёнными разговаривали снисходительно, а с начальниками – подобострастно. Такие люди очень быстро продвигались по службе и на своих менее удачливых сослуживцев смотрели свысока. Это раздражало Мишеля. Он готов был даже нарушить светские приличия, чтобы поставить на место зарвавшегося хвастуна.
Алексея Орлова, будущего шефа жандармов, он относил именно к такому разряду своих знакомых. И он не мог пропустить удобного случая, чтобы не одернуть потомка Екатерининского фаворита. На одном из приемов Алексей Федорович, разговаривая с приятелем, сказал:
– Россия – страна особенная, и пути развития европейские у нас непригодны.
– Возможно, – согласился собеседник, – но не можем же мы пребывать в темноте и невежестве, надо принимать активные меры.
- Не надо, - возразил А.Ф.Орлов, - наш император обещал конституцию, и он выполнит своё обещание.
– Но сколько же можно ждать?
–Столько, сколько понадобится Александру, чтобы её выработать, – сказал А. Орлов и раздраженно добавил, - да и любой честный человек не может думать иначе.
Лунин услышал это и, хотя разговаривали не с ним, обратился к Орлову:
– Послушай-ка, Алексей Федорович! Ты, конечно, обмолвился, употребив такое резкое выражение. Советую тебе взять его назад. Ведь можно быть вполне честным человеком и иметь другое мнение. Я и сам знаю много честных людей, мнение которых нисколько не совпадает с твоим. Думаю, что ты просто увлекся спором и погорячился.
– Ты, что, меня провокируешь?
– Нет, но если ты мои слова принимаешь за вызов, я от него не отказываюсь, если ты не отказываешься от своих слов.
Отступать было уже поздно, слишком многие слышали их диалог. И Орлов вызвал Лунина на дуэль. Она состоялась через день. По жребию первым должен был стрелять Орлов. Он выстрелил и промахнулся. Тогда Лунин насмешливо посмотрел на своего противника:
-Жаль Алексея Федоровича! Ведь если я убью его, мы такого хорошего человека потеряем. Он же за свое мнение готов и на плаху идти. Я не ошибаюсь, а? – спросил Мишель, разряжая свой пистолет в воздух.
Орлов разозлился и стал целить снова, а Лунин, подливая масла в огонь, советовал:
-Правее немножко и чуть ниже, а то ведь опять промахнетесь. - Орлов весь кипел от злости, пистолет дрожал в его руке, а Мишель продолжал,- да не так же, говорю вам, надо правее.
Орлов выстрелил и пуля пробила шляпу Лунина.
– Ну что? – радостно воскликнул Мишель, - я же говорил, что надо целиться ниже, а вот вы не послушали. Ну так получайте!
И Лунин вновь выстрелил в воздух. Орлов рассвирипел не на шутку и потребовал, чтобы пистолеты зарядили в третий раз. Но секунданты воспротивились, а вскоре приятелей помирили и между ними установились внешне корректные отношения.
Но далеко не все дуэли заканчивались безобидно. Иногда соперники Мишеля оказывались хорошими стрелками и он, играя со смерью, имел не так уж много шансов выиграть. Тело его было изранено, как решето, но пули мало беспокоили молодого человека. Гораздо тяжелее он переживал бездействие, когда нужно было лежать в постели после очередного ранения. Вынужденное безделие раздражало его и друзья в качестве развлечения приглашали к нему фокусников и цыган. А однажды навестить больного пришёл французский офицер, поступивший на русскую службу. Звали его Ипполит Оже. Он был очарован Луниным с первого взгляда.
-Рука, которую он мне протянул,- вспоминал Ипполит, – была маленькая, мускулистая и аристократическая, глаза казались черными и мягкими, а их взгляд обладал притягательной силой.
С тонким юмором Оже рассказал Лунину о своих приключениях во Франции и в России. Мишель с удовольствием слушал его. За несколько недель они стали неразлучны. Чем лучше Оже узнавал Лунина, тем больше поражали его энциклопедические знания русского офицера. Но это не были поверхностные знания дилетанта. Во всем, за что бы ни брался Лунин, чувствовался Мастер. На дуэли он подходил к барьеру, не моргнув глазом. Если хотел выразить чувства в музыке, то превращался в блестящего композитора и исполнителя, а когда появлялось свободное время и чистый лист бумаги – он становился первоклассным писателем. Но преобладал в нем политический деятель.
Много лет спустя И. Оже вспоминал:
-Я знал Дюма и при обдумывании наших совместных работ мог оценить колоссальное богатство его воображения. Но насколько же Лунин был выше его, фантазируя о будущем решении социальных проблем. Ипполит писал это когда слава А. Дюма достигла неслыханных размеров, а М. Лунина в официальных документах называли не иначе, как “государственный преcтупник, находящийся на поселении”.
4.
В феврале 1816 г. в гвардейских казармах Семеновского полка собрались хорошие товарищи и близкие родственники: братья Муравьевы, Трубецкой и Якушкин. Они, как и многие другие передовые люди, хотели помочь своему отечеству выйти из вековой нищеты и отсталости. Во время этой встречи они решили создать первое в России тайное общество. Чуть позже в него вошел и Лунин.
Друзья обсуждали главные язвы своей родины: жестокое обращение с солдатами, крепостничество и продажность “чернильного сословия”. Все их беседы склонялись к тому, что государственное правление в России надо радикально менять. Для этого требовалось устранить императора. И “Лунин дерзко предлагал свои решительные меры”. Он настаивал на создании обреченного отряда (3), в который вошли бы наиболее смелые люди.
Отряд должен был подкараулить Александра I на царскосельской дороге, где император ездил почти без охраны, а затем, надев маски, напасть на царя. Руководителем отряда согласился стать сам Мишель. Но его план был отвергнут: для большинства единомышленников Лунина переход от слов к делу представлял собой шаг необычайной трудности и сделать его они не решались. Лунин же, напротив, не хотел ограничиваться одними разговорами “между лафитом и клико” и когда понял, что действовать Общество начнет не скоро, сильно остыл к нему.
Он продолжал участвовать в заседаниях Общества, но делал это по инерции. Также по инерции он стремился быть центром внимания в высшем свете. Крупно играя в карты, ходил в мундире из самого лучшего материала, держал коня, на которого не постеснялся бы сесть и император. Всё это требовало денег, а их постоянно не хватало. Мысли об этом портили Мишелю настроение и когда перед ним возникла угроза ареста за долги, он подал прошение о переводе в армию. Для блестящего кавалергарда, о котором ходили легенды, это была служба низшего разряда. Но поскольку в армии расходы на содержание были гораздо меньше, чем в гвардии, другого выхода не было.
Великий князь категорически отказался подписать прошение. Ему не хотелось отпускать понравившегося офицера, к тому же он хорошо знал, что Лунин-старший мог без особого труда обеспечить своего сына. Константин надеялся, что после его отказа отставной бригадир раскошелится: ведь многие дворяне отдавали последнее, для того, чтобы их дети могли носить яркую кавалергардскую форму.
Не тут-то было! К старости отец Лунина стал упрям и несговорчив. И если он раз назначил содержание сыну, то ни за что на свете не хотел его увеличивать даже на копейку. Мишель, зная характер отца, был к этому готов. Он подал в отставку и решил уехать в Южную Америку, чтобы сражаться в армии Симона Боливара. Жаль только, что и для этого нужны были деньги. Деньги! Проклятые деньги! Чтобы получить их, он готов был подписаться под любым требованием отца. Во взвинченном состоянии он помчался домой и там заключил с отцом неслыханную сделку: он составил завещание на имя отца, а тот, взамен, уплатил все его долги и дал деньги на дорогу.
Позже, когда Мишель немного успокоился, сестра пыталась отговорить его от путешествия. Но он был непреклонен. Перед самым отъездом он зашел к ней проститься. Она спала. Не желая тревожить Екатерину, он оставил письмо на трех языках (4), в котором обяснял причину отъезда.
-Для меня открыта только одна карьера, – писал он, – карьера свободы... а в ней не имеют смысла титулы, как бы громки они ни были. Вы говорите, что у меня большие способности и хотите, чтоб я схоронил их в какой-нибудь канцелярии из-за тщеславного желания получать чины и звезды?.. Я буду получать большое жалование и ничего не делать, или еще хуже – делать всё на свете, а надо мной будет идиот, которого я буду ублажать, с тем, чтобы спихнуть его и самому сесть на его место. И вы думаете, что я способен на такое жалкое существование. Да я задохнусь и это будет справедливым возмездием за поругание духа. Избыток сил задушит меня. Нет, мне нужна свобода мысли, свобода воли, свобода действий! Вот это настоящая жизнь!.. Я не хочу быть в зависимости от своего официального положения: я буду приносить людям пользу тем способом, который мне внушают разум и сердце. Гражданин вселенной! Лучше этого титула нет на свете!”
Провожать его пошел свояк – Федор Уваров. Он помог Лунину погрузить подарок любящего родителя: несколько дюжин бутылок рома, пуд свечей из чистого воска и множество лимонов, которые тогда в России считались большой редкостью. Затем они обнялись: неизвестно, удастся ли им встретиться еще, а если да, то непонятно, какая это будет встреча. До сих пор они, кажется, все перепробовали в отношениях друг с другом: были однополчанами, друзьями, стояли по разные стороны барьера и, наконец, когда Ф. Уваров женился на сестре Мишеля, стали родственниками (5).
5.
Корабль “Fidelite” (“Верность”) отправился в Гавр. На нем вместе с Луниным плыл Ипполит Оже. Долгая дорога и постоянное общение способствовали откровенным разговорам. Через несколько дней на палубе корабля путешественники затеяли спор. Никто из них не пытался переубедить другого. Безветренная погода, багровый закат и спокойное плавание настраивали на лирический лад. Лунин, увлекшись, начал импровизировать:
-Только честолюбие может возвысить человека над животной жизнью. Давая волю своему воображению и желаниям, стремясь стать выше других, человек выходит из своего ничтожества. Тот, кто может повелевать, и тот, кто должен слушаться – существа разной породы. Семейное счастье – это прекращение деятельности, отсутствие умственной жизни. Весь мир принадлежит человеку дела.
Ипполит не мог согласиться, но не хотел и опровергать. Он глядел на Лунина и думал:
-Какая судьба тебя ожидает? Куда заведут тебя неукротимые порывы и пламенное воображение? - И для того, чтобы Мишель продолжал свои откровения, Оже сказал:
-Независимость дает возможность быть самим собой. Только независимые люди действительно свободны.
Плавание корабля задержала буря. “Fidelite” должен был повернуть к острову Борнхольм, где капитан решил переждать непогоду. Скоро выглянуло солнце, и путешественники сошли на берег. Там их встретил губернатор острова, оказавшийся приятным, светским человеком. Он принял гостей у себя дома, а затем предложил им прогуляться по своим владениям. Городок показался друзьям бедным и печальным. Единственной достопримечательностью острова они считали ветряные мельницы да огромные каменоломни.
В церкви они обнаружили орган, на котором давно никто не играл. Инструмент был в плачевном состоянии, но Лунин подошел к нему, любовно отряхнул пыль и, сев поудобнее на стул, взял несколько аккордов. Проверив звучание, он заиграл. Темой его импровизации стала буря, которую они недавно пережили. Сначала Оже услышал легкое ворчанье ветра, затем рев и грохот волн, а в моменты затишья прорывалась мольба о помощи к всеблагой богородице. Ипполит был потрясен и очарован этой могучей импровизацией. Музыка производила какое-то сверхестественное действие. Слушать ее сбежались многие окрестные жители. Они никак не могли поверить, что орган, молчавший долгие годы, может звучать столь величественно и нежно.
Путешествие было долгим и все время Ипполит Оже уговаривал друга остаться в Париже. Ведь если он захочет, то в любой момент сможет продолжить свой путь дальше, за океан. И Лунин, наконец, согласился. В Париже, прощаясь с Ипполитом, Мишель сказал:
-Мне нужны только комната, кровать и стул. Табаку и свечей хватит еще на несколько месяцев. Я хочу писать повесть о Лжедмитрии.
– Зачем же было ехать так далеко?
– Да затем, что в Петербурге гвардии ротмистру, светскому человеку, жить своим трудом невозможно, сочтут чудачеством или того хуже, насмешкой.
– Но кто вас будет читать здесь, в Париже?
– Я буду писать по-французски!
Ипполит принял слова Лунина за шутку, но вскоре увидел, что Мишель говорил без тени юмора. Поселившись в мансарде у какой-то вдовы, имевшей пятерых детей, Лунин приспособился к скромным запросам ее семейства. У них на всех был один зонтик и один плащ и они пользовались этими вещами по очереди. Питались они более чем скромно, но даже и такая неприхотливая еда требовала расходов. А поскольку из дома никаких денег не поступало, Мишель стал брать самую разную работу. За небольшое вознаграждение он писал на юбилеи поздравительные стихи, давал уроки музыки и математики. Поначалу ему было неловко давать уроки французского языка, но нужда заставила. И эти уроки дали ему средства к существованию. Да чем же и прожить русскому человеку, как не обучением парижан французскому языку!
Во время очередной встречи с Ипполитом Лунин сказал, что большая часть романа готова, а остальное надо лишь записать, так четко он видит развитие действия и диалоги своих героев. Оже взял почитать рукопись и пришел в восторг. Желая поделиться своей радостью, он показал “Лжедмитрия” Шарлю Брифо, будущему члену Академии. Познакомившись с произведением, Брифо сказал:
-Ваш Лунин чародей. Мне кажется, даже Шатобриан не смог бы написать лучше.
Брифо долго не мог забыть прочитанного. Он ждал окончания и все время спрашивал Ипполита о странном русском.
Но Лунину было уже не до литературы: он получил известие о смерти отца и, отложив свое произведение, стал собираться в дорогу. Печальная новость не очень удивила его: старик был слаб и природа взяла своё. Напрасно, значит, отец потребовал завещания от своего сына.
На прощальном ужине у баронессы Роже Лунин беседовал с Анри де Сен-Симоном. Когда философ узнал, что Лунин возвращается в Россию, то в сердцах воскликнул:
– Опять умный человек ускользает от меня! Через вас я бы завязал сношения с молодым народом, еще не иссушенным скептицизмом. Там существует хорошая почва для моего учения.
–Но, граф, мы можем переписываться. Разговор и переписка в одинаковой степени послужат вашей цели.
–Нет, я предпочитаю устный спор. А кроме того, когда вы приедете к себе, вы тут же приметесь за бестолковое и бесполезное занятие, где нет ни системы, ни принципов. Одним словом, вы увлечетесь политикой.
– Да, но ведь и вы занимаетесь политикой, – заметила баронесса Роже.
– Я это делаю поневоле. Политика – неизбежное зло, замедляющее развитие человечества.
– Но она освещает прогресс.
– Вы называете прогрессом непрерывную смену заблуждений, – возразил Сен-Симон и начал развивать свои излюбленные мысли.
Лунин с удовольствием слушал его, но лакей своим присутствием напоминал, что у подъезда ждет карета. И как только Сен-Симон сделал паузу, Мишель откланялся. На прощанье он крепко пожал руку Ипполиту Оже и сказал ему с дружеской беспощадностью: “Из вас ничего не выйдет, хотя способности у вас есть ко всему”.
6.
В 1818 г. образовалось новое тайное общество – Союз Благоденствия. Создатели его считали, что миром правят мнения и хотели лет через 15 – 20 подготовить общественное мнение России к принятию новой системы правления. Каждый член Союза своей деятельностью обязан был способствовать распространению новых идей. В воздухе носился ветер перемен. Свободное выражение мыслей было принадлежностью не только каждого порядочного человека, но и каждого, кто хотел показаться порядочным. И теперь дело уже не ограничивалось одними разговорами: за короткое время члены Общества обучили грамоте по ланкастерской системе 2500 человек. (6) Во время засухи в Смоленской губерниии они собрали деньги и спасли от голодной смерти тысячи людей.
Александр I был напуган столь сильным влиянием Союза Благоденствия, а когда начальник штаба пытался успокоить его, император сказал:
-Ты ничего не понимаешь, эти люди кого хотят могут возвысить или уронить в общественном мнении. К тому же они имеют огромные средства. В прошлом году во время неурожая они кормили целые уезды.
Как и предсказывал Сен-Симон, Лунин сразу же окунулся в бурную политическую жизнь Петербурга. Он купил литографический станок и отпечатал на нем первую часть Устава Союза Благоденствия. Михаил Сергеевич стал убеждать руководителей Общества действовать решительнее, – так, как действовали лидеры европейских революций в 1820 г. И самым веским доводом в его пользу было восстание Семеновского полка. Оно подействовало на современников гораздо сильнее, чем годы продуманной агитации. Даже те члены Союза Благоденствия, которые придерживались умеренных взглядов, стали сомневаться в правильности своих воззрений. Однако Общество не стало от этого более революционным. Решающие события откладывались на неопределенный срок, и чтобы не ждать их пассивно, Лунин вновь поступил на службу.
В 1822 г. высочайшим указом Михаил Сергеевич был зачислен в Польский уланский полк. Судьба опять столкнула его с великим князем Константином, который был наместником Императора в Польше. Цесаревич искренно обрадовался новому подчиненному и, увидев его, спросил:
– Что, унялся теперь от проказ?
– Да, ваше высочество, – глядя в глаза Константину ответил Лунин, – ведь мы тогда были молоды...
Он сделал паузу, ожидая, как наследник престола воспримет это “мы”, указывавшее, что он тоже не безгрешен.
– Правда, – согласился цесаревич, думая о чем-то своем, – с тех пор многое изменилось, – он окинул взглядом эскадрон улан, – даже форма.
– Но всё равно она плохая, – возразил Лунин. – Слишком уж много лишнего.
В нем опять поднялся дух противоречия, и он уже не мог остановиться, хотя и понимал, что ведет себя как мальчишка. А Константин, подзадоривая его, сказал:
–Нет, теперь форма крепче и надежней, чем раньше, едва ли ты найдешь в ней серьезный изъян.
– Найду, ваше высочество.
– А вот посмотрим!
Константин подошел к эскадрону и крикнул:
-Уланы!
Они все подобрались: руки в поводья, спина, как шест и уже готовы к дальнейшим приказаниям. Великий князь выждал мгновение и закричал:
– Принимайте команду от штаб-ротмистра Лунина!
– Вот как, – подумал Михаил Сергеевич, – он меня и в должности повысил...
Положение для него было очень невыгодное: он на ногах, а уланы в седлах. Командовать снизу ему еще не приходилось, но не ударять же лицом в грязь! А великий князь улыбался, глазами спрашивая:
-Интересно, как ты выпутаешься из этого положения?
-Выпутаюсь, – твердо решил Лунин, – еще и тебя в лужу посажу!
Он вышел из толпы адъютантов и властно встал перед строем. Подождав несколько секунд, чтоб уланы успели его оценить, он резко скомандовал:
-С коня!
Уланы, перебросив ногу через седло и сместив центр тяжести на стремя, вытянули носок, чтобы коснуться им земли. Но в этот момент Лунин закричал, сам не ожидая от себя такой злости:
-На ко-о-о-нь!
Эффект был угадан точно: когда одна нога еще не успела твердо встать на землю, а другая уже вышла из стремени, люди должны были лететь обратно вверх. Точки опоры у них не было, и они не знали, как оттолкнуться, чтобы выполнить приказ. Попадали почти все; те, кто оттолкнулись левой ногой, потому что выскочили из стремени, те, кто правой – потому что не удержали равновесия.
Приближенные Константина замерли в ожидании. Ведь Лунин перед всем строем посрамил цесаревича. Как-то великий князь среагирует на эту выходку? Но наследник престола наблюдал всё это, как забавный балаган. Он засмеялся, и так же, как семь лет назад, хлопнул Михаила Сергеевича по плечу:
-Свой брат, все наши штуки знаешь. Возьму тебя в адъютанты.
Этот смех сытого барина, который готов любимому шуту простить даже дерзкие выходки, неприятно резанул слух Лунина, но он почтительно склонил голову, благодаря за новое назначение.
Высокая должность и внимание Константина обязывали, и Михаил Сергеевич уже не устраивал такие буйные забавы, как в дни своей молодости. Правда, иногда он выходил прогуляться по парку Вилланова с медведем.
-Чтобы тряхнуть стариной, – говорил он друзьям. Но не только поэтому. Лунин не хотел признаваться даже себе, что сердце его неспокойно. Он и сам не ожидал от себя такого всплеска чувств. Обычно женщины занимали его ум, а не душу, и он строил свои отношения с ними, как опытный игрок шахматную партию. А тут вдруг его задело за живое.
Наталья Потоцкая была королевой не только по крови, она была королевой ума и красоты. И он полюбил ее так, как никого еще не любил за свою 36-летнюю жизнь. А она, почувствовав в нем истинно царское благородство и величие, тянулась к нему всей душой.
Они понимали, что им не суждено быть вместе и все-таки хотели насладиться короткими мгновеньями счастья. Для них оно состояло даже в том, чтобы молча прогуливаться по галерее и смотреть, как Висла, не торопясь, катит свои желтые воды. Им не надо было говорить, они и так понимали друг друга. Наталья не просила у него прощения, когда узнала, что ее выдают замуж за другого. Она понимала, что он простит и благословит ее. Но сама она не могла жить без любви этого сильного человека. И Лунину жизнь без нее показалась пустой и ненужной. Он чувствовал, что это переломный момент, что трагедия только начинается. И предчувствия не обманули его: в конце декабря он узнал о неудавшемcя восстании в Петербурге.
7.
Сразу же после разгрома восстания началось следствие. Николай лично допрашивал задержанных. Тех, на кого падало хоть малейшее подозрение, тут же отправляли в Петропавловскую крепоть. Как только на допросах назвали фамилию Лунина, император сообщил об этом своему брату. “Лунин определенно принадлежит к их шайке, и что касается меня, в этом я вижу разгадку его поступления на службу к вам и всего усердия, которое он выказывал. Ясно, что ему было поручено создать себе там положение. Мое мнение, если только смею иметь его, – издевательским тоном продолжал император, – не арестовывать Лунина, но постараться захватить его на месте преступления, что не заставит себя ждать и будет непременно.”
Получив такое послание, Константин мог бы тут же арестовать Лунина, но не хотел идти на поводу у Николая I, который никогда не не вызывал у него родственной любви. Зато к своему адъютанту цесаревич относился с огромной симпатией. Лунин был не только остроумным собеседником и бесстрашным человеком, он единственный из всей свиты позволял себе критиковать великого князя в лицо. Кроме того, Константин хотел показать младшему брату, что польские войска ему абсолютно верны, а если уж они выйдут на улицы Варшавы, то для защиты его власти, а не для свержения ее и того, что произошло в Петербурге, здесь никогда не случится (7).
***
Была и еще одна причина: после смерти Александра I, на квартире одного из адъютантов великого князя состоялось заседание. На нем присутствовали все высшие чины польской армии. Они стремились возвести Константина на престол вопреки даже его собственному желанию. При этом был и Лунин, а стало быть его участие в тайном обществе могло быть истолковано в очень неприятном для цесаревича свете. Император легко мог связать решения этого заседания с поведением мятежных войск на Сенатской площади, которые требовали Константина в цари.
Ситуация складывалась не из приятных и великий князь вызвал Лунина к себе. Они разговаривали с глазу на глаз несколько часов, и Константин успокоился только тогда, когда взял у Михаила Сергеевича честное слово не упоминать о совещании ни при каких обстоятельствах. Для большей гарантиии он написал Николаю I, что наблюдение за Луниным ведется, однако ничего подозрительного не замечено. Как и раньше, его адъютант увлекался охотой на медведей. Выяснять же, что Лунин говорил в прошлом, нет необходимости. Ведь и сам Николай в этом отношении не безгрешен. “Статься могло, – писал Константин, – что Лунин, находясь в неудовольствии противу правительства, мог что-либо насчет оного говорить. Сиё случается не с одним им, даже его императорское величество изволят припомнить, что мы сами между собой сгоряча и одушевившись, бывали в подобных случаях не всегда в речах умеренными, но это еще не означает какого-либо вредного намерения”.
По мере того, как развивалось следствие, имя Лунина упоминалось всё чаще, но прямых улик против него не было. А Николаю I очень хотелось обнаружить преступников в ближайшем окружении брата. Тем самым он мог бы скомпрометировать Константина. И вот по указу царя военный министр сообщил великому князю, что \"Его Императорское Величество повелеть соизволил ... о подполковнике Лунине Вашему Императорскому Высочеству на благоусмотрение”.
В переводе с казуистического языка на русский это означало указ об аресте. Но Константин “благоусмотрел”, что выгоднее Лунина оставить на свободе, а еще лучше дать ему шанс уехать за границу. Он предупредил Михаила Сергеевича об опасной настойчивости царя. Лунин спокойно выслушал предостережение своего покровителя и, подумав, сказал:
– Когда меня арестуют, я уже не волен буду передвигаться свободно, поэтому покорнейше прошу ваше высочество разрешить мне поохотиться на медведей, а я даю честное слово, что вернусь через три дня.
– Езжай, – ответил Константин, глядя ему в глаза, – желаю тебе удачной охоты.
– Пожелайте еще и благополучного возвращения.
– Желаю, – нехотя сказал Константин.
Михаил Сергеевич холодно улыбнулся и, быстро собравшись, уехал испытывать свои силы. Увидев это, один из адъютантов Великого Князя сказал ему, что Лунин сбежит.
– Нет, – с сожалением возразил Константин, – если он дал честное слово, то непременно его выполнит.
Придя к себе, Константин долго ходил из угла в угол. Мысли его мешались, но он заставил себя сосредоточиться и сел за стол. Надо было отвечать Николаю, причем сделать это так, чтобы не только оправдать свое хорошее отношение к Лунину, но и поддеть царя.
Задача была нелегкая и прежде, чем достойно выполнить ее Константин извел кипы бумаги. Он писал, зачеркивал, иногда в гневе рвал черновики и ломал перья. Но, наконец, послание было готово и перечитывая его, великий князь самодовольно покрякивал. Как же! Он соглашался, что подполковника Лунина надо допросить и утверждал, что сделает это “точно таким порядком, каким Государю Императору благоугодно было высочайше повелеть опросить полковников И. Долгорукова и И. Шипова, то есть через вопросные пункты”.
Это была хорошая шпилька в адрес младшего брата. Ведь Долгоруков и Шипов были членами Союза Благоденствия. Для них не следовало делать исключения, хотя они давно отошли от участия в делах организации, а в критический момент доказали Николаю I свою преданность. Император свел их допрос к пустой формальности, а все порочащие их материалы велено было “высочайше оставить без внимания”.
-Стало быть и я не требую никаких привилегий для своего адъютанта, – думал Константин, – пусть изготовит вопросики, а Лунин ему здесь и ответы состряпает.
“Вопросные пункты” были немедленно составлены и посланы в Варшаву, но Михаил Сергеевич с ответами не очень торопился и тщательно их обдумывал. Конечно, Император предпочел бы, чтобы Лунин давал свои ответы не в Варшаве, а в Петербурге, и не в особняке Вилланове, а в Петропавловской крепости, но прямо потребовать этого пока было нельзя. Только после того, как Пестель во время следствия вспомнил о лунинском плане цареубийства, Император без всяких околичностей приказал арестовать Михаила Сергеевича. Великий князь выполнил этот приказ после того, как Лунин окончил свои ответы.
К cвоему заключению Лунин отнесся спокойно. Когда к нему зашел дежурный генерал, он непринужденно с ним разговаривал и весело смеялся, а потом стал насвистывать веселый мотив, как будто арест его был за какую-нибудь служебную провинность.
Цесаревич тем временем прочитал ответы арестованного. В них Лунин утверждал, что полностью порвал с тайным обществом после поступления на службу в Литовский корпус в 1822 г. Это вполне устраивало Константина и, отправляя Лунина в Петербург, он послал своему брату депешу, в которой давал превосходный отзыв о служебной деятельности своего адъютанта. “На щет ссылки оного подполковника Лунина я ... по справедливости обязываюсь свидетельствовать, что он всегда из числа отличнейших офицеров и вверенный ему эскадрон был мною находим во всех отношениях в примерном порядке”.
8.
Лунина доставили в Петербург и посадили в особый арестантский покой, но прежде, чем допрашивать, начали собирать против него веские улики. Сделать это было непросто. О создании “обреченного отряда” декабристы говорили всего один раз в 1816 г., а значит, предложение Лунина убить Александра I вполне могло сойти за послеобеденную болтовню. Именно так и пытался ее представить сам подсудимый. Он еще в Варшаве тщательно продумал план защиты, и когда его все-таки вызвали на допрос, лишь повторил то, что уже написал во дворце Вилланове. Причем, если его просили назвать фамилии, Михаил Сергеевич заявлял, что “поставил себе неизменным правилом никого не называть поименно”. Так ничего и не добившись, его отвели в камеру. Там вспоминая скучные физиономии членов Следственного Комитета, Лунин думал, что им самим надоела эта затянувшаяся трагикомедия с заранее известным финалом и что неплохо было бы вывести их из сонного состояния. В другое время он с удовольствием вызвал бы кого-нибудь из них на дуэль, но теперь они не поднимут его перчатку... Правда, положение обяжет их не поморщившись проглотить любой его щелчок. Грех было бы не воспользоваться этим.
Через два дня после допроса Михаил Сергеевич потребовал перо и бумагу для добровольного покаяния. Как великую тайну он сообщил, что в числе организаторов Тайного Общества были братья Муравьевы, Пестель, Трубецкой и Якушкин. В марте 1826 г., когда следствие над декабристами уже заканчивалось, такое признание иначе как плевком в лицо и не назовешь! Но следователи могли только утереться, а Николай I понял, что личная его встреча с Луниным ничего не даст. Чтобы как-то оправдать арест Лунина перед Константином, Император собственноручно изготовил сенсационные признания, которые якобы сделал Михаил Сергеевич.
-Лунин, наконец, заговорил, хотя раньше отрицал всё, – сообщал Николай I брату, – и, между прочим, признался, что перед своим отъездом отсюда предлагал убить Императора по дороге в Царское Село, употребляя для этого замаскированных лиц.
Константин не поверил ни одному слову Императора, но уличать Николая во лжи было бессмысленно: Лунина это спасти уже не могло.
В ответном послании Константин стал жаловаться на всеобщее падение нравов.
-Я опомниться не могу от ужаса перед поведением Лунина. Никогда, никогда не считал его способным на подобную жестокость, его, наделенного недюжинным умом, обладающим всем, чтобы сделаться выдающимся человеком. Очень обидно. Мне жаль, что он оказался столь дурного направления. Вообще, мы живем в век, когда нельзя ничему удивляться и когда надо быть ко всему готовым, исключая добра.
Между тем Лунина почти не беспокоили, но гнетущая тишина мрачной камеры действовала на него хуже всякой пытки. Он ходил, сидел, курил, иногда вспоминал свое прошлое, реже думал о будущем. Он перепробовал всё, чтобы не чувствовать одиночества, а однажды даже запел. К своему удивлению Михаил Сергеевич услышал, что в соседней камере ему кто-то подпевает. Он запел громче и сосед последовал его примеру.
– Кто вы? – крикнул Лунин.
–Анненков, – ответил тот, – а вы?
– Лунин.
– Адъютант Константина?
– Да.
– Так вы попали сюда за то, что вызвали его на дуэль?
-Наверно, – подумал Лунин, но промолчал, а Анненков решил, что его шутка обидела соседа и перевел разговор на другую тему.
Каждый из них был счастлив, что нашел собеседника. Теперь они уже не чувствовали себя так одиноко, как раньше. В любой момент они могли обменяться мнениями по самым разным вопросам, но мнения их далеко не всегда совпадали. А если речь заходила о религии, то возникали горячие споры: ведь Анненков был атеист, а Лунин – глубоко верующий католик. Уступать не хотел никто и чтобы не доводить до ссоры Михаил Сергеевич предлагал сыграть в шахматы. Они сделали фигурки из ржаного хлеба и расчертили свои арестантские столы на квадратики. Обычно они играли по нескольку партий в день. Как правило, побеждал Лунин. Это и само по себе приносило ему удовлетворение, но главным образом ему нравилось ставить мат королю. Правда, король был сделан из хлебного мякиша и у него не было ни ума, ни сердца, ни совести, но ведь и многие земные владыки не обладали этими качествами.
Вот хотя бы Николай I. Сначала он не мог поделить власть со своим старшим братом, а затем, желая поставить Константина в дурацкое положение, готов был пожертвовать судьбой подполковника Лунина. Какая уж тут совесть. Её просто нет. Но только поэтому Лунин не собирался отдавать себя на заклание. Он решил бороться тем единственным способом, который остался в его распоряжении – словом.
-Это сильнейшее оружие на земле, – думал Лунин. – Его нельзя ни запереть, ни повесить, ни сослать в Сибирь. Отовсюду оно дойдет до слушателя. Надо только его произнести. И когда в очередной раз ему принесли “вопросные пункты”, он начал сражение.
-С какого времени и откуда вы заимствовали свободный образ мыслей?” – интересовались следователи. И Михаил Сергеевич с радостью удовлетворял их любопытство:
-Свободный образ мыслей образовался во мне с тех пор, как я начал мыслить. К укоренению же оного способствовал естественный рассудок. Далее, вызывая огонь на себя, он не только не отрицал своего активного участия в деятельности тайного общества, но демонстративно его подчеркивал. Даже отход от Союза Благоденствия он объяснял “постоянным и безуспешным ходом занятий Общества”, а также тем, что “не имел на Общество того влияния, которое хотел иметь”. Само его поступление на службу в 1822 г. “было, по-видимому, сообразно правилам Тайного Общества”. Но деятельность эта вовсе не была крамольной, а тем более антиправительственной, как ее пытаются представить некоторые безответственные господа. Ведь сам Александр I в знаменитой речи на открытии Польского Сейма обещал ввести в России конституцию. И если уж судить за убеждения,то рядом с ним, Луниным, надо усадить на скамью подсудимых тень блаженной памяти почившего в бозе Императора Всероссийского. Ведь это он бог знает что наобещал своему народу. А народ в его, Лунина, лице лишь стремился выполнить обещания своего монарха. Но поскольку легальные методы преследовались, пришлось пользоваться конспиративными. Хотя, собственно, скрывать было нечего. Ведь “Конституция” Н. Муравьева и “Русская правда” П. Пестеля лишь осуществляли мысль монарха, которая для каждого гражданина должна быть руководством к действию. Именно поэтому оба названных произведения “по их достоинству и пользе, по правоте цели и глубокомыслию рассуждения” заслуживали, с точки зрения Михаила Сергеевича “самое одобрительное отношение”. Ну, а литографический станок он приобрел вовсе не для Союза Благоденствия, а для “облегчения обширной переписки по делам имения”. Однако, вскоре убедившись в его полной непригодности, а также в том, что станок этот “по малости будучи изобретением более замысловатым, нежели полезным, не может быть употреблен к чему-либо касательно Тайного Общества”, Лунин отдал станок С. Трубецкому “для употребления на какой предмет ему заблагорассудится”. Ведь не могло же основателю тайного Общества заблагорассудиться использовать эту оригинальную игрушку во вред обожаемому государю!
Устраивать допросы или проводить очные ставки с человеком, который мог все это написать, было бессмысленно и М. Лунина оставили в покое до конца следствия. Отсутствие доказательств его вины вовсе не гарантировало оправдательного вердикта. Ведь Николаю I нужно было подтвердить существование “признаний” Лунина и он воспользовался для этого единственным, но неопровержимым доводом: суровым наказанием декабриста. Лунина лишили чинов и дворянства и приговорили к каторге.
9.
Пока Лунин томился в тюрьме и совсем еще не думал умирать, по другую сторону решетки разгорелся настоящий бой за его наследство. Вскоре после вынесения приговора сестра Михаила Сергеевича Екатерина Уварова была введена во владение имениями брата. Всеми ее действиями руководил муж – бывший друг и однополчанин Лунина – Федор Уваров. Он получил доверенность на ведение дел по наследству шурина и приехал в Тамбовскую губернию для принятия имений. Там он всячески подчеркиваал свою близость к новому императору и показывал “различные медали, полученные им во время коронации”, а чтобы заручиться поддержкой местных чиновников, говорил им о своей дружбе с обер-прокурором Сената – князем Г. Г. Гагариным.
Но едва успела Е. Уварова войти во владения, как в Московский опекунский совет поступила просьба двоюродного брата Лунина – Николая Александровича – “о распечатании духовного завещания” декабриста. Поскольку Михаил Сергеевич был государственным преступником и считался политически мертвым, совет вскрыл завещание, в котором указывалось, что все имущество Михаил Сергеевич оставляет двоюродному брату, при условии, что тот предоставит крепостным вольную и откроет для них училище.
Узнав о конкуренте, Ф. Уваров написал в Московское губернское правление. В прошении он доказывал незаконность завещания, поскольку Лунин составлял его в 1819 г., когда уже был членом Тайного Общества и государственным преступником. Стало быть, уже тогда он не имел права распоряжаться своим имуществом. Верховный Уголовный Суд подтвердил это приговором по делу декабристов “...ибо если Михайло Лунин не был преступником в 1817 г., то не мог быть осужден к политической смерти в 1826 г., будучи же преступником, он лишен был всякого права распоряжаться имением своим”. И если бы его преступление было открыто вовремя, он уже ничего не смог бы завещать двоюродному брату.
Это ловко составленное прошение вместе с остальными документами попало к министру юстиции Лобанову-Ростовскому. Он понял, что сочинял его чиновник высокого пошиба, хорошо знавший законы и поднаторевший в казуистических вывертах. А поскольку Федор Уваров не скрывал своих приятельских отношений с князем Гагариным, то установить личность чиновника было очень просто. Но министр юстиции Лобанов-Ростовский был личным врагом обер-прокурора Сената князя Гагарина и, чтобы насолить ему, встал на сторону Николая Александровича Лунина. Минуя все промежуточные инстанции, Лобанов-Ростовский обратился прямо к царю. Изложив основные пункты завещания, он с ехидными комментариями упомянул возражения Е. Уваровой. Затем, подводя итоги тяжбы, предлагал передать все документы в суд, чтобы с ними поступили по закону. Прочитав “представление”, Николай I наложил резолюцию “согласен”, а это означало победу Н. А. Лунина в борьбе за наследство.
Новость эта сразила Ф. Уварова. Он был почти уверен в успехе и во всех московских салонах говорил, что претендует на имущество Лунина только из соображений справедливости. Но Николай I не поддержал его претензии, а кляузное прошение, которое Уваров написал от имени жены, делало его теперь посмешищем общества. И вскоре после неожиданно быстрого “ввода” в наследство предстоял столь же скоропалительный, но гораздо менее приятный “вывод”. Это толкнуло Ф. Уварова на самоубийство. В январе 1827 г. он вышел из дому и таинственно исчез. “Своим гнусным концом он завершил мнение, которое должно иметь об его нравственности, – писал московский почт-директор брату,– жил и поступал дурно, а умер еще хуже”.
Но Уваров поторопился: не успел суд приступить к рассмотрению завещания, как все документы были затребованы в столицу. Екатерина Уварова, почувствовав, что наследство уплывает от нее, написала с помощью князя Гагарина новое прошение, а тот передал его непосредственно Николаю I.
На сей раз уже без всяких комментариев царь читал: “Завещание М. Лунина было вынуждено правилами Тайного Общества, ибо оно предоставляет вольную крестьянам, а значит, может иметь для правительства нежелательные последствия”.
Доводы Екатерины Сергеевны убедили императора и он потребовал приостановить ход дела, а Министерству юстиции предоставить свое мнение в Комитет Министров. Лобанов-Ростовский был взбешен тем, что его обошли. В своем “мнении”, написанном от имени Министерства юстиции, он сообщал, что придерживается прежней точки зрения и предлагал передать дело в соответствующие “судебные места”. Но его мнение уже мало кого интересовало. Царь, потребовав документы в Петербург, ясно показал, какого исхода желает лично он и на заседании Комитета министров было решено: завещание М. С. Лунина считать недействительным, а оставшиеся после него владения “предоставить тому, кто по наследству на основании законов имеет ближайшее право”. Это означало, что имения Лунина переходили к его сестре.
10.
После приговора Михаила Сергеевича с другими декабристами отправили в Свеаборгскую крепость. Тюрьма находилась на острове Логгерне, на гранитной скале, окруженной со всех сторон водой. Перед переводом туда государственных преступников каземат подремонтировали и изменили его планировку так, чтобы заключенные не могли общаться между собой. “В окна нижнего и верхнего этажей вставлены железные решетки, к входным дверям прикованы из толстых железных полос притворы, для запирания коих искуплены хорошие висячие замки, – доносило тюремное начальство третьему отделению, – а к дверным полотнам, сверх того, врезаны и внутренние замки. Печи исправлены, стены отбелены и в окна вставлен зимний переплет”.
Для полной изоляции декабристов от внешнего мира Николай I приказал заменить весь гаранизон тюрьмы. Новым охранникам было категорически запрещено общаться с заключенными. За целый год Лунину удалось поговорить лишь с сестрой. С огромным трудом она добилась свидания с ним и всячески пыталась обнадежить Михаила Сергеевича. Но он уже не верил в скорое освобождение и, казалось, смирился со своей участью. Он лишь попросил Екатерину уничтожить все его бумаги, оставшиеся в Варшаве. В политическом отношении они были совершенно безобидны, но в них находились письма Н. Потоцкой, которой он не хотел причинять даже малейшую неприятность. Лунин рассчитывал, что Великий Князь не откажет ему в такой любезности.
Тюремные невзгоды не очень удручали его. Гораздо сильнее он страдал от недостатка духовной пищи. Правда, сестра послала ему в Свеаборг книги, но все они, кроме Библии, были возвращены. И Михаил Сергеевич не раз перечитывал Книгу священного писания, восхищаясь прекрасным языком и богатой фантазией ее авторов. Чудесные легенды уводили его в далекое время и сказочный мир. В этот мир он попадал каждый раз, когда слушал музыку. А теперь он встречал там святых, многие из которых по силе духа были похожи на него самого. Особенно он любил Иова. Сравнивая злоключения этого мученика веры со своими несчастиями, Лунин видел, что был не намного удачливее: судьба отобрала у него имя, богатство, свободу. Она лишила его даже возможности общаться с людьми. А тюрьмы, в которых ему приходилось жить, были одна хуже другой.
В октябре 1827 г. его перевели в угрюмую шестиэтажную башню в Выборгском шлосе. Условия там были невыносимыми: от сырости каменные стены не просыхали даже летом, крыша во время дождя протекала. Но когда генерал Закревский, посетивший арестанта, спросил, есть ли у него все необходимое, Лунин улыбаясь ответил: “Я всем абсолютно доволен, мне не хватает только зонтика”. Формальность, с которой Закревский выполнял служебные обязанности, уже не раздражала Михаила Сергеевича, а мрачное будущее даже радовало его. Пусть с ним делают, что хотят. Он вытерпит. Но когда придет время – расскажет потомкам о судьбе своего поколения. Надо только дожить до этого времени.
Вскоре товарищей Лунина по несчастью стали отправлять в Сибирь. Многие их родственники, узнав об этом, переселялись в города, расположенные по пути на каторгу. Только там и можно было обняться с ними в последний раз.
Екатерина Уварова, отвоевав наследство Лунина, поспешила в Ярославль. Там ей удалось увидеть старого знакомого – декабриста П. Муханова, который находился в заключении с Луниным. После этой встречи она поняла, что и ее брата повезут через Ярославль и стала терпеливо ждать. А чтобы отвлечь внимание начальства, она часто ездила в монастырь, расположенный недалеко от почтовой станции. На этой станции жил ее крепостной человек, который должен был сообщить, когда повезут Лунина.
Однако осуществление хорошо продуманного плана сорвалось. В начале 1828 г. на Петербургском тракте был найден мешок, в котором оказались различные вещи фельдъегеря, сопровождавшего декабристов. Среди них записная книжка И. Пущина и его письма к родным. Узнав об этом, ярославский гражданский губернатор задержал крепостного Уваровой и осмотрел его имущество. Не обнаружив ничего подозрительного, он, тем не менее, решил задержать и Екатерину Сергеевну до получения инструкций из Министерства внутренних дел. Но посланный к ней чиновник не застал ее на месте: почувствовав, что встретиться с братом не дадут, она уехала в Петербург.
М. Лунина с двумя товарищами повезли в Читу. Впервые после ареста они были вместе. Друзья радовались этому, как дети, и цепи ничуть не уменьшали их радость. Они жадно расспрашивали друг друга и наслаждались каждой минутой общения. Полтора месяца дороги не показались им ни долгими, ни утомительными.
Разместили их в Читинском остроге, среди близких по духу людей. Переносить наказание в такой обстановке им было гораздо легче, чем в тюрьме. К тому же и работой их не очень обременяли. Оставалось много свободного времени, и декабристы, обсуждая свое положение, не раз говорили о побеге. Особенно горячо эту мысль развивал Лунин. Он убеждал друзей, что добиваться свободы нужно любыми способами. Слова Михаила Сергеевича как обычно не расходились с делом. Он достал себе компас, приучал себя к самой умеренной пище, запасся деньгами. Ему удалось организовать небольшой отряд единомышленников. Но, тщательно обдумав положение, они все-таки не стали рисковать. Остановили их не караулы, и не бескрайняя голодная даль. Нет. Им случалось использовать и меньшие шансы. Сдерживало декабристов сознание, что здесь останутся друзья и их жены. После побега усилится надзор, введут дополнительные ограничения и ответственность за всё это ляжет на бежавших.
Вскоре в Петровском заводе закончилось строительство специальной тюрьмы, в которой предполагалось объединить всех мятежников. Она находилась в 700 верстах от Читы, и заключенные должны были идти туда двумя большими партиями. Лишь некоторым декабристам, имевшим боевые ранения, Николай I разрешил ехать в возках, приобретенных за свой счет. Лунин воспользовался разрешением, купил закрытую повозку и большую часть пути не выходил из нее.
Буряты, сопровождавшие декабристов, были крайне заинтригованы поведением этого высокого сильного незнакомца, который, наверно, мог бы обойтись и без помощи экипажа. Как только отряд останавливался, буряты окружали его повозку, надеясь увидеть таинственного человека, которого они считали главным преступником. Но чаще всего занавески были задернуты и ожидание оказывалось безрезультатным. Лишь однажды Лунин вышел и спросил бурят, что им надо. Переводчик от их имени объявил, что они хотят его видеть и узнать, за что он сослан.
– Знаете ли вы вашего тайшу? (Тайша – вождь племени) – спросил Михаил Сергеевич.
– Знаем.
– Знаете ли вы тайшу, который над вашим тайшой и может сделать ему угей (конец)?
– Знаем.
– Ну так знайте, что я хотел сделать угей его власти, за это и сослан.
– О! О! – раздалось во всей толпе. И с низкими поклонами, медленно пятясь назад, буряты удались от повозки.
Этот случай развлек Лунина. Он стал выходить к друзьям и если им удавалось разговорить его, они узнавали много нового о фаворитах царя, которые были товарищами Лунина по службе.
-Мы с любопытством слушали его рассказы о закулисных событиях прошедшего царствования, – писал Розен, –и его суждения о деятелях того времени, поставленных на незаслуженные пьедесталы.
46 дней продолжалось путешествие из одной тюрьмы в другую и, наконец, все разместились в новой Бастилии. Там было сыро и мрачно. Из-за отсутствия окон даже днем приходилось зажигать свечи, чтобы читать. Но Лунин спокойно относился к неудобствам своего существования. Главным для него была возможность заниматься самообразованием. Он воспользовался для этого книгами и журналами, которые выписывали жены декабристов.
В свободное от каторжных работ время он стал изучать всеобщую историю. Особенно его интересовала история России и те процессы, которые привели к восстанию 14 декабря. Путем тщательного анализа он пытался установить, что мешало довести это восстание до победного конца. Он много думал “о выгодах своей родины”, но вспоминалась ему иногда и собственная жизнь. Правда, теперь она казалась Лунину бессмысленным метанием из одной крайности в другую, а дуэли – никому не нужной бравадой.
Однако поединок, к которому он готовился последние годы, был необходим не только ему. Он как воздух нужен новому поколению сынов России. Они должны знать правду о битве на Сенатской площади, иначе официальная пропаганда оболванит их. Они обязаны продолжить битву. И ради них он вновь станет к барьеру. Конечно, сражение будет неравным, но его соперник – Российское самодержавие – не победит. Лунин окажется крепким орешком, а скандальная известность его буйной молодости придется как раз кстати: ведь произведения бретера, ставшего политическим преступником, заинтересуют всех.
11.
В 1835 г. Михаила Сергеевича освободили от каторжных работ и отправили в селение Урик, в 18 верстах от Иркутска. Там он построил себе дом и стал возделывать участок, но главным его занятием оставалось изучение истории и философии. Он собрал библиотеку, в которой были книги по самым различным отраслям знания. И отсюда, из глухого сибирского селения, М. Лунин начал уже разрешенную ему переписку с сестрой.
Письма его лишь по форме были эпистолярными посланиями, по сути же они представляли собой публицистические заметки и критические статьи на самые злободневные темы. В статье “Рабы\" он касался человеческих взаимоотношений, в статье “Поляки” – конфликта России и Польши, а во многих других письмах-статьях затрагивал проблему происхождения государственности в России. Он впервые в исторической литературе указал на истоки варяжской легенды.
-Славяне, призывая авантюриста Рюрика и его шайку, имели в виду защиту своих границ от воинственных соседей и кочующих орд, бродивших в то время по Европе, – писал он, – многие народы прибегали к этому средству, которое всегда имело роковые последствия для свободы страны.
Продолжая развивать свои идеи, Лунин не оставил камня на камне от теории официальной народности, основную роль в которой играли самодержавие и православие. Ни то, ни другое, по мнению Михаила Сергеевича, никак не отражало действительности. Наоборот, на всех этапах истории России князья, а затем цари играли отрицательную роль и в критические моменты только народ спасал свое государство.
Письма Лунина проходили целый ряд цензурных барьеров и чиновники, перлюстрировавшие их, читали послания декабриста с большим интересом, чем запрещенные книги, а иногда “любопытства ради” делали копии и давали их своим друзьям. Именно на это и рассчитывал Михаил Сергеевич.
В Третьем отделении быстро поняли его тактику и шеф жандармов принял ответные меры. Он переслал Е. Уваровой наиболее агрессивное письмо брата, “из коего ее превосходительство изволит усмотреть сколь мало он исправился в отношении образа мыслей”. Бенкендорф был уверен, что сестра скорее сможет удержать декабриста, чем полицейские угрозы и административные запреты.
Екатерина Сергеевна обратилась к Лунину с горячим призывом не вызывать своими письмами гнев начальства. Но это не помогло. Тогда генерал-губернатору Восточной Сибири Руперту было приказано запретить Лунину всякую переписку. Руперт вызвал Лунина к себе и, показав ему недавно полученный приказ, сказал:
– С сожалением, Михаил Сергеевич, должен вам сообщить, что ваши письма навлекли негодование государя. Вот отношение шефа корпуса жандармов, которым вам запрещается писать письма в течение года.
– Хорошо, – ответил Лунин, – не буду писать.
– Так прочтите, пожалуйста, вот это, – попросил Руперт, протягивая заранее подготовленный лист бумаги, на котором уже содержался обычный для таких случаев текст. Лунин посмотрел с улыбкой на приказ и сказал:
– Мне запрещают писать, так я и читать не буду! Перечеркнул весь лист, а на обороте своим четким почерком вывел: “Государственный преступник Лунин дает слово целый год не писать”.
– Вам этого достаточно, ваше превосходительство? – спросил он, возвращая документ Руперту. Тот ничего не мог ответить от удивления. Михаил Сергеевич воспользовался его молчанием, поклонился и вышел.
И действительно, по почте он не отправил ни одного письма, но работать над своими произведениями продолжал так же настойчиво, как и раньше. Он хотел, чтобы молодежь знала истинные цели Общества, причины его возникновения, чтобы она знала о руководителях движения и не оказалась в плену официальной легенды.
В 1839 г. Лунин с оказией переслал сестре две тетради. “Первая содержит письма, которые были задержаны и другие, которые, очевидно, ждет та же участь, – писал он в предисловии. – Ты позаботишься пустить эти письма в обращение и размножить их в копиях. Их цель – нарушить всеобщую апатию”.
Цель эта была достигнута. Агитационные письма прорвали царские запреты и огромное, безмолвное пространство Сибири. Они явились самым ярким актом идейной борьбы конца 30-х годов. Лунин единственный из всех декабристов продолжал “действия наступательные”. Его поведение раздражало все высшее жандармское сословие, которому нужен был только повод для ареста Лунина. И вскоре этот повод был найден.
12.
Н. П. Успенский очень многое успел в жизни, но хотелось ему гораздо большего. Интересный собеседник, обаятельный, далеко не глупый человек, он понимал, что сделать карьеру на службе у генерал-губернатора Руперта непросто. И он решил использовать самый надежный способ – завоевать сердце госпожи Руперт.
Многочисленные настойчивые атаки Успенского были вознаграждены: молоденькая генеральша заметила обаятельного чиновника. Роман их развивался стремительно и госпожа Руперт даже способствовала продвижению Успенского по службе. Вскоре он стал чиновником по особым поручениям при генерал-губернаторе Восточной Сибири.
К чести его надо сказать, что особое поручение своего начальника он выполнял безукоризненно, но для представления к какому-нибудь ордену нужны были заслуги, выходящие за узкосемейные рамки. И чиновнику повезло: у одного из учителей иркутской гимназии он увидел сочинение Лунина “Взгляд на Тайное Общество с 1816 по 1825 гг.” В голове его вихрем пронеслись мечты, одна радужнее другой. Ведь обнаружение любого антиправительственного документа, а тем более раскрытие заговора, щедро вознаграждалось Николаем I. Он уж не упустит такой возможности и так всё преподнесет, что Руперт одним орденом не отделается. Надо только успокоиться.
Успенский взял себя в руки и весь вечер разыгывал либерала, а уже перед уходом, как бы невзначай попросил рукопись Лунина “для прочтения”. Дома он аккуратно ее переписал и с копией поехал в Петербург, где в это время находился Руперт. Генерал-губернатор передал сочинение Лунина Бенкендорфу, а тот – Николаю I.
Его величество ознакомился с рукописью и высочайше повелеть соизволил: «сделать внезапный и самый строгий осмотр в квартире Лунина, отобрать у него с величайшим рачением все без исключения письма и разного рода бумаги, запечатать оные и доставить ко мне. Его же, Лунина, отправить немедленно из настоящего места его поселения в Нерчинск, подвергнув его там строгому заключению, так чтобы он ни с кем не мог иметь сношений ни личных, ни письменных впредь до повеления».
Выполнять царский указ доверили Успенскому, и он со своим помощником помчался в Иркутск. В бешеной скачке, загоняя казенных лошадей, они провели в дороге целый месяц. Не стали они отдыхать и в родном городе. Прибыв туда, они взяли с собой полицмейстера, капитана жандармской команды и пятерых жандармов и отправились в Урик.
На место экспедиция прибыла глубокой ночью. Это было наиболее удобное время. Узнав, где находится дом Лунина, жандармы окружили его и постучали в ворота. Но хозяин, отдыхавший после изнурительной охоты на медведя, ничего не слышал. Тогда лихие воины перелезли через забор и ворвались в комнаты. По стенам кабинета Лунина висело его охотничье оружие. Увидев это, Успенский приказал полицейским разоружить неприятеля. А Михаил Сергеевич, не удосужившись даже встать при появлении незваных гостей, сказал:
– Да-да, правильно. Ружье – вещь страшная, ведь эти господа привыкли к палкам.
– Мы приехали арестовать вас, – перебил Успенский после того, как его приказание было выполнено.
– Извините, господа, я так устал на охоте, что совершенно не могу двигаться, – ответил Лунин. – Дайте мне выспаться, а там ведите, куда хотите.
Не вступая в спор, Успенский начал опись имущества. Занятие это оказалось неожиданно долгим, а чиновнику некогда было засиживаться в Урике: он хотел еще провести обыски на квартирах других подозреваемых, поэтому он закрыл окна, запер двери, опечатал дом, а самого декабриста и его бумаги приказал везти в Иркутск.
Когда Михаил Сергеевич садился в телегу, во дворе уже стояли местные жители. Среди них был и С. Волконский. Все прощались с Луниным, некоторые даже плакали, а один мужик крикнул ему вслед:
-Да помилует тебя господь, Михаил Сергеевич. Бог даст вернешься! Мы будем оберегать твой дом и молиться за тебя!
На следующий день об аресте Лунина узнали и другие декабристы. Им удалось уговорить жандармского офицера, сопровождавшего Лунина, остановить лошадей в лесу, недалеко от Иркутска. Лунин был глубоко тронут, когда увидел там своих товарищей. Они успели собрать ему деньги и М. Волконская зашила их в шубу. Недолго продолжалось прощание. Друзья обнялись и простились на вечную разлуку.
Между тем Успенский развил в Иркутске бурную деятельность. Он произвел обыски в домах нескольких чиновников и декабристов, отпущенных на поселение, но ничего, кроме убогой обстановки, обнаружить не смог. Поначалу это обескуражило добровольного следователя, но поостыв, он понял, что если бы даже существовал какой-нибудь заговор, то раскрыть его помешал бы сам Руперт. Ведь это подорвало бы веру царя в генерал-губернатора Восточной Сибири. И Успенский составил подробную записку по делу Лунина, в которой он шаг за шагом подробно излагал весь ход расследования.
Записка попала к Николаю I и “его величество изволил её читать”. Этого уже было достаточно, чтобы исхлопотать верному слуге престола какой-нибудь орденок (8), а Лунина вновь упрятать в тюрьму.
Требовалось лишь создать иллюзию справедливости и декабристу уже в острог послали несколько вопросов. Лунин отвечал на них с презрительной насмешкой.
Он, например, утверждал, что писал статью не по своей воле, а по просьбе коменданта Петровской тюрьмы, генерала Лепарского, который “желая иметь подробные сведения о Тайном Обществе, обратился к нему, как к одному из учредителей”. При этом он “не нуждался ни в чьей помощи для составления статьи о предмете, который, к несчастью, ему слишком хорошо знаком”. Никто из его друзей “Взгляд...” не читал, только декабрист Иванов попросил это призведение, но и то лишь потому, что оно было написано по-французски, а Иванов, находясь на поселении и не зная, чем заняться, начал изучать французский язык.
Михаил Сергеевич очень хорошо знал, что проверить его слова, а тем более привлечь к ответу любопытствующего генерала или страдающего от безделья каторжника, было нельзя: оба они уже отвечали за свои грехи перед Всевышним.
13.
Лунина продержали несколько дней в Нерчинске, а затем повезли дальше, в Акатуй. Это была самая страшная тюрьма. Николай I хотел упрятать туда всех декабристов и лишь общественное мнение заставило его изменить первоначальные планы. Родственники заключенных считали, что в окрестностях Акатуя гибнет все живое и ссылка туда равносильна смертной казни с очень небольшой отсрочкой.
Уже само здание тюрьмы не предвещало ничего хорошего.
-Архитектор Акатуевского замка без сомнения унаследовал воображение Данта, – писал Лунин, – мои предыдущие тюрьмы были будуарами по сравнению с тем казематом, который я теперь занимаю. Меня стерегут, не спуская глаз. Непонятно было лишь, от чего стерегли Михаила Сергеевича: от побега или от соузников.
Вместе с ним томились “полсотни душегубов, убийц, разбойничьих атаманов и фальшивомонетчиков”. Условия, в которых они содержались, вполне подошли бы для преисподней: в баню их водили только раз в год, белье не меняли вовсе, а чай с сахаром давали лишь по большим праздникам. Единственное развлечение заключенных состояло в том, что они ходили в тюремный двор смотреть, как наказывают кнутом их товарищей. Некоторые арестанты пытались было протестовать, но начальник тюрьмы Григорьев быстро успокоил недовольных, приковав их цепью к стене. Он и с Луниным поступил бы так же, если бы не опасался его родственников. Слишком уж говорливым оказался этот странный каторжанин. Но самое удивительное было то, что просил он всегда за других.
Совместные страдания сблизили Михаила Сергеевича с товарищами по несчастью, а лучше узнав их, он увидел положительные черты даже в этих изгоях.
-Мы великолепно сошлись, – очень скоро сообщал он Волконской, – эти добрые люди полюбили меня. Я являюсь хранителем их маленьких сокровищ, приобретенных бог знает как, и поверенным их маленьких тайн.
Лунин всячески пытался облегчить жизнь “этих добрых людей”. Он просил Волконских прислать лекарства от лихорадки, простуды и “от ран, причиняемых кнутом и шпицрутенами”.
Собственное будущее Михаила Сергеевича не волновало и хотя тюремное начальство не говорило с ним об этом, по косвенным признакам он догадался, что “предназначен к медленной смерти в тюрьме, вместо моментальной на эшафоте”.
Его предположения подтвердил и чиновник Министертсва юстиции Н. И. Пущин, приехавший в Акатуй для ревизии мест заключения. Лунин с интересом расспрашивал о столичных новостях и о своих друзьях по Обществу, а Николай Иванович подробно отвечал на все вопросы. В глубине души он сочувствовал декабристам: ведь его родной брат Иван Иванович Пущин был одним из деятельнейших участников восстания. В конце разговора Пущин спросил, чем он может облегчить участь ссыльного. Михаил Сергеевич ответил:
-Лучше позаботьтесь о тех, кто прикован к стене, их это только ожесточает, а не дает возможность нравственного улучшения, - а помолчав немного, добавил, - мне ничего не надо, ведь счастливым можно быть во всех жизненных положениях. В этом мире несчастны только дураки и глупцы.
Правда, вскоре в Акатуевской тюрьме оказались люди, которых нельзя было отнести ни к первым, ни ко вторым, хотя счастливыми их назвать не решился бы даже Лунин. Это были участники польского восстания. Они сражались за независимость своей Родины и отделение ее от России. Николай I утопил это восстание в крови, а большинство его участников отправил в тюрьмы. Однако свободолюбивые поляки организовали побег и добрались до Ангары, Лишь случайно они были настигнуты преследователями. Все они жестоко заплатили за стремление к свободе, а на долю их руководителя выпало самое чудовищное наказание: Петр Высоцкий получил 1000 ударов палками.
После того, как участники восстания немного поправились, их выслали в Акатуй. Там Лунин и познакомился с ними. Он увидел несгибаемых людей, готовых пожертвовать всем для достижения своих целей. Особенно Михаилу Сергеевичу понравился П. Высоцкий.
-Этот молодой человек – военнопленный, взятый с оружием в руках при защите своего поста, – писал Лунин, – а кто защищается таким образом против русских, тот заслуживает названия храброго. Однако он и трое его товарищей были преданы суду за намерение к побегу. Все были осуждены и испытали жестокое наказание – сквозь строй. Высоцкий при этом не издал ни звука. В числе испытуемых был и священник. Гнусность этого дела сложили на умственное расстройство высшего чиновника, но ничего еще не сделали к облегчению участи страдальцев. Они угасают, обремененные цепями в безмолвии казематов.
Пытаясь удовлетворить интеллектуальный голод своих новых друзей, Лунин давал им книги, которые переслала в Акатуй его сестра. Е. Уваровой удалось сделать это после страшных унижений и огромных взяток, зато Лунин смог читать любимых авторов – Гомера и Геродота. Произведения их были напечатаны на языке оригинала и Михаил Сергеевич в глубине самой мрачной из тюрем без специальных пособий выучил греческий язык.
Так вести себя мог только человек с поразительной силой духа. Да и физические силы были подстать: Лунин купался при 5 градусах мороза в ручье, который протекал неподалеку, поднимал 9 пудов одной рукой и рассчитывал, что еще долго будет портить кровь правительству, если только его не вздумают расстрелять или повесить.
Начальник тюрьмы Григорьев недоумевал. Он по опыту знал, что люди, попавшие к нему, обратно не возвращались: одни погибали от непосильной работы, другие – от несчастного случая. А этот беспокойный старик, как будто назло ему, продолжал жить. Правда, если всё хорошо подготовить, то он умрет и врачи засвидетельствуют, что смерть произошла от какой-нибудь естественной причины.
И начальник тюрьмы решился.
З декабря 1845 г. часа за два до рассвета в тюрьме началось зловещее движение. Все узники, вопреки обыкновению, были отправлены на работу. Их в полном составе сопровождала охрана. На месте остались лишь 7 бандитов во главе с Григорьевым. Они ворвались в комнату Лунина, когда он лежал в постели и что-то читал. На столике перед ним горела свеча. Григорьев первым бросился на декабриста и стал душить его. Разбойники навалились на Михаила Сергеевича, не давая ему пошевелить ни рукой, ни ногой.
На шум борьбы и крик из соседней комнаты выскочил капеллан, про которого совсем забыли. Объятый ужасом, он стоял в дверях. Один из разбойников, заметивший капеллана, взглядом спросил Григорьева: не убрать ли ненужного свидетеля? Но Григорьев кивнул спрашивавшему, чтобы тот его заменил. Бандит, привыкший к ремеслу такого рода, в мгновение ока завершил убийство, а начальник тюрьмы разгладил одежду, подошел к капеллану и со всей изысканностью светского человека сказал:
-Извините, это вас не касается, я выполняю приказ, но насчет вас нам никакого распоряжения не было. А взгляд Григорьева красноречиво говорил, что если капеллан проболтается, то и его ждет та же участь.
Только через неделю после смерти Лунина начальник Акатуевской тюрьмы доложил о его смерти. Одновременно гражданскому губернатору Нерчинских заводов были посланы результаты следствия, в которых указывалось, что “никаких виновников в насильственной смерти не открыто”, а по медицинскому свидетельству, произведенному лекарем, оказалось, что смерть Лунина последовала от “чрезвычайного в огромном количестве излияния накопа крови на основание черепа”.
(1) В то же время без всякого разрешения князь Гагарин на спор пробрался в лагерь Наполеона и подарил ему 2 фунта чаю!
(2) Когда Кутузов после своего назначения уезжал из Петербурга, его племянник, искренне удивляясь, спросил: “Дядюшка, неужели вы надеетесь разбить Наполеона?” – “Разбить? Нет, не надеюсь разбить. А вот обмануть – надеюсь”, – ответил Михаил Илларионович.
(3) Название “обреченный” Лунин употребил не случайно. В случае успеха и введения Конституции в стране, новое правительство должно было публично заявить, что не имеет к убийцам царя никакого отношения. При этом членов “обреченного отряда” должны были казнить, или в лучшем случае организовать побег и политическое убежище за границей.
(4) В том числе и на испанском, который выучил, готовясь к поездке.
(5) Про Ф. Уварова Д. Давыдов писал: “Бедовый он человек с приглашениями своими. Так и слышишь в тоне его: “Покорнейше прошу пожаловать ко мне обедать, а не то извольте драться со мной на шести шагах расстояния”. Такой человек не мог, конечно, упустить возможности померяться с Луниным смелостью и выдержкой. В том и другом они оказались равны, а вот порядочностью Мишель значительно превзошел Уварова.
(6) Система взаимного обучения.
(7) Константин ошибался. В 1830 г. в Польше вспыхнуло восстание и экс-претендент на престол с трудом унеся ноги, понял, каково пришлось Николаю 14 декабря.
(8) Он получил орден святого Станислава третьей степени.
Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru