Михаил Михайлович Зощенко - Рассказы - пятый сборник - Михаил Михайлович Зощенко
Скачано с сайта prochtu.ru
Михаил Зощенко - рассказы (5 сборник)
ЗАКОРЮЧКА
Вчера пришлось мне в одно очень важное учреждение смотаться. По своим личным делам.
Перед этим, конечно, позавтракал поплотней для укрепления духа. И пошёл.
Прихожу в это самое учреждение. Отворяю дверь. Вытираю ноги. Вхожу по лестнице. Вдруг сзади какой-то гражданин в тужурке назад кличет. Велит обратно спущаться.
Спустился обратно.
— Куда,— говорит,— идёшь, козлиная твоя голова?
— Так что,— говорю,— по делам иду.
— А ежли,— говорит,— по делам, то прежде, может быть, пропуск надо взять. Потом наверх соваться. Это,— говорит,— тут тебе не Андреевский рынок. Пора бы на одиннадцатый год понимать. Несознательность какая.
— Я,— говорю,— может быть, не знал. Где,— говорю,— пропуска берутся?
— Эвон,— говорит,— направо в окне.
Подхожу до этого маленького окна. Стучу пальцем. Голос, значит, раздаётся:
— Чего надо?
— Так что,— говорю,— пропуск.
— Сейчас.
В другом каком-нибудь заграничном учреждении на этой почве развели бы форменную волокиту, потребовали бы документы, засняли бы морду на фотографическую карточку. А тут даже в личность не посмотрели. Просто голая рука высунулась, помахала и подаёт пропуск.
Господи, думаю, как у нас легко и свободно жить и дела обделывать! А говорят: волокита. Многие беспочвенные интеллигенты на этом даже упадочные теории строят. Чёрт их побери! Ничего подобного.
Выдали мне пропуск.
Который в тужурке, говорит:
— Вот теперича проходи. А то прёт без пропуска. Этак может лишний элемент пройти. Учреждение опять же могут взорвать на воздух. Не Андреевский рынок. Проходи теперича.
Смотался я с этим пропуском наверх.
— Где бы,— говорю,— мне товарища Щукина увидеть?
Который за столом, подозрительно говорит:
— А пропуск у вас имеется?
— Пожалуйста,— говорю,— вот пропуск. Я законно вошёл. Не в окно влез.
Поглядел он на пропуск и говорит более вежливо:
— Так что, товарищ Щукин сейчас на заседании. Зайдите лучше всего на той неделе. А то он всю эту неделю заседает.
— Можно,— говорю.— Дело не волк — в лес не убежит. До приятного свидания.
— Обождите,— говорит,— дайте сюда пропуск, я вам на ём закорючку поставлю для обратного прохода.
Спущаюсь обратно по лестнице. Который в тужурке, говорит:
— Куда идёшь? Стой!
Я говорю:
— Братишка, я домой иду. На улицу хочу пройти из этого учреждения.
— Предъяви пропуск.
— Пожалуйста,— говорю,— вот он.
— А закорючка на ём имеется?
— Определённо,— говорю,— имеется.
— Вот,— говорит,— теперича проходи.
Вышел на улицу, съел французскую булку для подкрепления расшатанного организма и пошёл в другое учреждение по своим личным делам.
ИСПЫТАНИЕ
Жила в нашем доме одна семья: муж, жена и сынок, парнишка лет двенадцати. Муж работал на производстве. Жена заботилась о хозяйстве. А ребёнок посещал школу.
И всё шло чудесно.
Выходной день — вылазка за город с ребёнком впереди. Вечером — культпоход в кино или к зубному врачу. Регулярное посещение бани. И так далее.
Дружная, тихая семья, без претензии на что-нибудь особенное.
В один прекрасный день муж поднимается по лестнице, чтоб проследовать в свою квартиру после трудового дня. И вдруг видит: идёт по той же лестнице молоденькая особа. Очень миленькая. Довольно нарядная. С цветком на груди.
Увидев её, наш муж немножко даже задрожал, поскольку она уж очень ему понравилась.
А она кокетливо улыбнулась и вспорхнула этажом выше.
Вот проходит месяц. И наш муж снова встречает сию гражданку на той же самой лестнице.
Происходят взгляды, улыбки. И завязывается первый разговор, из которого выясняется, что молодая особа живёт здесь со своей мамой. Ей девятнадцать лет. У неё, как говорится, своя дорога — учёба в школе кройки и шитья.
Да, конечно, она своей судьбой довольна. Но не очень, поскольку всё ещё впереди.
И вот проходит ещё месяц, и наш муж начинает её усердно посещать. Он заходит к ней в гости. Беседует на разные темы с ней и с её мамой. И делается там как бы своим человеком.
Он, короче говоря, влюбился в неё. И, будучи решительным человеком, приходит к мысли о необходимости полной перемены жизни.
И вот — разговор со своей женой, слёзы и стенанья. И наконец наш муж перебирается этажом выше.
Он поступает до некоторой степени благородно: всё оставляет своей семье. И только лишь берёт с собой чемодан с бельём и носильными вещами.
Он обещает выплачивать им треть жалованья, но это не уменьшает страдания жены. И там происходят обмороки, рыдания и слёзы. Печальная картина развала и крушения семьи.
Но жребий брошен. Мосты позади сожжены. И наш влюблённый муж, как говорится, вкушает счастье со своей особой.
Но он недолго вкушает счастье. Он младший командир запаса. Его мобилизуют в Красную Армию и в декабре тридцать девятого года направляют на Карельский перешеек.
И он уезжает, нежно простившись со своей плачущей Ритой.
Он пишет ей с фронта короткие письма, в которых описывает суровую боевую жизнь, жестокие бои и адские морозы. Его письма полны решимости и отваги. Это не мямля и не слюнтяй пишет с фронта. Это пишет отважный младший командир запаса, для которого долг выше личного счастья.
Но вот письма приходят всё реже и реже и, наконец, совсем прекращаются. И Рита не понимает, что это значит. Уже март, конец войны. А писем нет.
И вот однажды приходит письмецо. И Рита, прочитав его, лишается чувств.
Она падает в обморок. Её опрыскивают водой, чтоб она пришла в себя. И, придя в себя, она зачитывает мамаше письмецо, в котором говорится: «Милая Рита, я получил ранение. Я потерял ногу. Я теперь инвалид и калека. Отпиши подробно, согласна ли взять меня или мне лучше находиться на государственном обеспечении».
Целый день мама с дочкой обсуждают положение. И наконец ему пишется ответ, полный жалости и участия, но вместе с тем говорится, что не так-то просто его взять. Кто же за ним будет ходить? Не может же она, молодая женщина, едва вступившая в свет, посвятить ему свою жизнь. Надо это дело хорошенько обдумать. Тем более государство теперь обязано за ним последить.
Но вот проходит некоторое время, и его первая жена, Анна Степановна, тоже получает такое же письмо. «Да,— пишет он,— милая Аня, теперь я калека. Ответь, возьмёшь ли ты меня такого».
Как бомба разрывается в квартире по получении сего письма.
Но в тот же день бывшая жена ему пишет:
«Милый друг, Иван Николаевич, горько плачу о твоём ранении. Видно, уж суждено нам жить с тобой вместе. Зачем ты спрашиваешь — возьму ли я тебя к себе? Отпиши немедленно, куда за тобой приехать? Я буду работать. А там наш Петюшка подрастёт, и всё будет в лучшем виде».
Но вот проходит несколько дней. И вот — что это? К воротам подъезжает машина. И из неё выходит Иван Николаевич. Он цел и невредим. Ноги у него на месте. И на груди у него сверкает новенький орден.
Все жильцы, находящиеся в этот момент во дворе, раскрывают свои рты от изумления.
Управдом подбегает к нему и говорит:
— Как понять это, Иван Николаевич? Судя по письму, мы думали, что вы в другом виде.
Приехавший берёт управдома под руку и говорит ему:
— Любезный друг! Конечно, я поступил, видимо, неправильно, жестоко и так далее. Но суровая жизнь заставила меня задуматься. Я подумал: ничего, если меня убьют, но если я потеряю руки или ноги, что будет со мной? Я живо представил себе эту картину и в тот момент решил сделать то, что я сделал. И в этом не раскаиваюсь, потому что теперь знаю, с кем мне надо жить, ибо брак — это не только развлечение.
Управдом говорит:
— Конечно, вы немного перегнули в своём испытании. Это, как говорится, запрещённый приём. Но раз сделано, так сделано. От души поздравляем вас с орденом Красного Знамени.
Тут наш муж поднимается в свой этаж, к первой своей жене, Анне Степановне. И что там происходит в первые пять минут, остаётся неизвестным.
Известно только, что сын Петюшка по собственной инициативе бежит в верхний этаж и вскоре оттуда приносит папин чемодан с бельём и носильными вещами.
В тот же день Иван Николаевич объясняется с Ритой. Он просит у неё прощения и целует ей руки, говоря, что он вернулся другим человеком и что к прошлому нет возврата.
Они расстаются скорее дружески, чем враждебно. Конечно, молодая женщина досадует на него. Но досада её умеренна, ибо за время отсутствия мужа ей понравился другой человек. И теперь, она рассчитывает выйти за него замуж.
КРИЗИС
Давеча, граждане, воз кирпичей по улице провезли. Ей-богу!
У меня, знаете, аж сердце затрепетало от радости. Потому строимся же, граждане. Кирпич-то ведь не зря же везут. Домишко, значит, где-нибудь строится. Началось — тьфу, тьфу, не сглазить!
Лет, может, через двадцать, а то и меньше, у каждого гражданина небось по цельной комнате будет. А ежели население шибко не увеличится и, например, всем аборты разрешат — то и по две. А то и по три на рыло. С ванной.
Вот заживём-то когда, граждане! В одной комнате, скажем, спать, в другой гостей принимать, в третьей ещё чего-нибудь... Мало ли! Делов-то найдётся при такой свободной жизни.
Ну, а пока что трудновато насчёт квадратной площади. Скуповато получается ввиду кризиса.
Я вот, братцы, в Москве жил. Недавно только оттуда вернулся. Испытал на себе этот кризис.
Приехал я, знаете, в Москву. Хожу с вещами по улицам. И то есть ни в какую. Не то что остановиться негде — вещей положить некуда.
Две недели, знаете, проходил по улицам с вещами — оброс бородёнкой и вещи порастерял. Так, знаете, налегке и хожу без вещей. Подыскиваю помещение.
Наконец в одном доме какой-то человечек по лестнице спущается.
— За тридцать рублей,— говорит,— могу вас устроить в ванной комнате. Квартирка, говорит, барская... Три уборных... Ванна... В ванной, говорит, и живите себе. Окон, говорит, хотя и нету, но зато дверь имеется. И вода под рукой. Хотите, говорит, напустите полную ванну воды и ныряйте себе хоть цельный день.
Я говорю:
— Я, дорогой товарищ, не рыба. Я, говорю, не нуждаюсь нырять. Мне бы, говорю, на суше пожить. Сбавьте, говорю, немного за мокроту.
Он говорит:
— Не могу, товарищ. Рад бы, да не могу. Не от меня целиком зависит. Квартира коммунальная. И цена у нас на ванну выработана твёрдая.
— Ну, что ж,— говорю,— делать? Ладно. Рвите, говорю, с меня тридцать и допустите, говорю, скорее. Три недели, говорю, по панели хожу. Боюсь, говорю, устать.
Ну, ладно. Пустили. Стал жить.
А ванна действительно барская. Всюду, куда ни ступишь,— мраморная ванна, колонка и крантики. А сесть, между прочим, негде. Разве что на бортик сядешь, и то вниз валишься, в аккурат в мраморную ванну.
Устроил тогда настил из досок, живу.
Через месяц, между прочим, женился.
Такая, знаете, молоденькая, добродушная супруга попалась. Без комнаты.
Я думал, через эту ванну она от меня откажется и не увижу я семейного счастья и уюта, но она ничего, не отказывается. Только маленько нахмурилась и отвечает:
— Что ж, говорит, и в ванне живут добрые люди. А в крайнем, говорит, случае, перегородить можно. Тут, говорит, к примеру, будуар, а тут столовая...
Я говорю:
— Перегородить, гражданка, можно. Да жильцы, говорю, дьяволы, не дозволяют. Они и то говорят: никаких переделок.
Ну, ладно. Живём как есть.
Меньше чем через год у нас с супругой небольшой ребёночек рождается.
Назвали его Володькой и живём дальше. Тут же в ванне его купаем — и живём.
И даже, знаете, довольно отлично получается. Ребёнок то есть ежедневно купается и совершенно не простуживается.
Одно только неудобно — по вечерам коммунальные жильцы лезут в ванную мыться.
На это время всей семьёй приходится в коридор подаваться.
Я уж и то жильцов просил:
— Граждане, говорю, купайтесь по субботам. Нельзя же, говорю, ежедневно купаться. Когда же, говорю, жить-то? Войдите в положение.
А их, подлецов, тридцать два человека. И все ругаются. И, в случае чего, морду грозят набить.
Ну, что ж делать — ничего не поделаешь. Живём как есть.
Через некоторое время мамаша супруги моей из провинции прибывает в ванну. За колонкой устраивается.
— Я,— говорит,— давно мечтала внука качать. Вы, говорит, не можете мне отказать в этом развлечении.
Я говорю:
— Я и не отказываю. Валяйте, говорю, старушка, качайте. Пёс с вами. Можете, говорю, воды в ванную напустить — и ныряйте с внуком.
А жене говорю:
— Может, гражданка, к вам ещё родственники приедут, так уж вы говорите сразу, не томите.
Она говорит:
— Разве что братишка на рождественские каникулы...
Не дождавшись братишки, я из Москвы выбыл. Деньги семье высылаю по почте.
ЛЮБОВЬ
Вечеринка кончилась поздно.
Вася Чесноков, утомлённый и вспотевший, с распорядительским бантом на гимнастёрке, стоял перед Машенькой и говорил умоляющим тоном:
— Обождите, радость моя... Обождите первого трамвая. Куда же вы, ей-богу, в самом деле... Тут и посидеть-то можно, и обождать, и всё такое, а вы идёте. Обождите первого трамвая, ей-богу. А то и вы, например, вспотевши, и я вспотевши... Так ведь и захворать можно по морозу...
— Нет,— сказала Машенька, надевая калоши.— И какой вы кавалер, который даму не может по морозу проводить?
— Так я вспотевши же,— говорил Вася, чуть не плача.
— Ну, одевайтесь!
Вася Чесноков покорно надел шубу и вышел с Машенькой на улицу, крепко взяв её под руку.
Было холодно. Светила луна. И под ногами скрипел снег.
— Ах, какая вы неспокойная дамочка,— сказал Вася Чесноков, с восхищением рассматривая Машенькин профиль.— Не будь вы, а другая — ни за что бы не пошёл провожать. Вот, ей-богу, в самом деле. Только из-за любви и пошёл.
Машенька засмеялась.
— Вот вы смеётесь и зубки скалите,— сказал Вася,— а я действительно, Марья Васильевна, горячо вас обожаю и люблю. Вот скажите: лягте, Вася Чесноков, на трамвайный путь, на рельсы и лежите до первого трамвая — и лягу. Ей-богу...
— Да бросьте вы,— сказала Машенька,— посмотрите лучше, какая чудная красота вокруг, когда луна светит. Какой красивый город по ночам! Какая чудная красота!
— Да, замечательная красота,— сказал Вася, глядя с некоторым изумлением, на облупленную штукатурку дома.— Действительно, очень красота... Вот и красота тоже, Марья Васильевна, действует, ежели действительно питаешь чувства... Вот многие учёные и партийные люди отрицают чувства любви, а я, Марья Васильевна, не отрицаю. Я могу питать к вам чувства до самой смерти и до самопожертвования. Ей-богу... Вот скажите: ударься, Вася Чесноков, затылком об тую стенку — ударюсь.
— Ну, поехали,— сказала Машенька не без удовольствия.
— Ей-богу, ударюсь. Желаете?
Парочка вышла на Крюков канал.
— Ей-богу,— снова сказал Вася,— хотите вот — брошусь в канал? А, Марья Васильевна? Вы мне не верите, а я могу доказать...
Вася Чесноков взялся за перила и сделал вид, что лезет.
— Ах! — закричала Машенька.— Вася! Что вы!
Какая-то мрачная фигура вынырнула вдруг из-за угла и остановилась у фонаря.
— Что разорались? — тихо сказала фигура, подробно осматривая парочку.
Машенька в ужасе вскрикнула и прижалась к решётке.
Человек подошел ближе и потянул Васю Чеснокова за рукав.
— Ну, ты, мымра,— сказал человек глухим голосом.— Скидавай пальто. Да живо. А пикнешь — стукну по балде, и нету тебя. Понял, сволочь? Скидавай!
— Па-па-па,— сказал Вася, желая этим сказать: позвольте, как же так?
— Ну! — человек потянул за борт шубы.
Вася дрожащими руками расстегнул шубу и снял.
— И сапоги тоже сымай,— сказал человек.— Мне и сапоги требуются.
— Па-па-па,— сказал Вася,— позвольте... мороз..
— Ну!
— Даму не трогаете, а меня — сапоги снимай,— проговорил Вася обидчивым тоном,— у ей и шуба и калоши, а я сапоги снимай.
Человек спокойно посмотрел на Машеньку и сказал:
— С её снимешь, понесёшь узлом — и засыпался. Знаю, что делаю. Снял?
Машенька в ужасе глядела на человека и не двигалась. Вася Чесноков присел на снег и стал расшнуровывать ботинки.
— У ей и шуба,— снова сказал Вася,— и калоши, а я отдувайся за всех...
Человек напялил на себя Васину шубу, сунул ботинки в карманы и сказал:
— Сиди и не двигайся, и зубами не колоти. А ежели крикнешь или двинешься — пропал. Понял, сволочь? И ты, дамочка...
Человек поспешно запахнул шубу и вдруг исчез.
Вася обмяк, скис и кулем сидел на снегу, с недоверием посматривая на свои ноги в белых носках.
— Дождались,— сказал он, со злобой взглянув на Машеньку.— Я же её провожай, я и имущества лишайся. Да?
Когда шаги грабителя стали совершенно неслышны, Вася Чесноков заёрзал вдруг ногами по снегу и закричал тонким, пронзительным голосом:
— Караул! Грабят!
Потом сорвался с места и побежал по снегу, в ужасе подпрыгивая и дёргая ногами. Машенька осталась у решётки.
Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru