--------------------------------------------------------------------------
Эмануил Казакевич - Звезда - 2
--------------------------------------------------------------------------
Скачано бесплатно с сайта http://prochtu.ru
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Надев маскировочный халат, крепко завязав все шнурки - у щиколоток, на
животе, под подбородком и на затылке, разведчик отрешается от житейской
суеты, от великого и от малого. Разведчик уже не принадлежит ни самому себе,
ни своим начальникам, ни своим воспоминаниям. Он подвязывает к поясу гранаты
и нож, кладет за пазуху пистолет. Так он отказывается от всех человеческих
установлений, ставит себя вне закона, полагаясь отныне только на себя. Он
отдает старшине все свои документы, письма, фотографии, ордена и медали,
парторгу - свой партийный или комсомольский билет. Так он отказывается от
своего прошлого и будущего, храня все это только в сердце своем.
Он не имеет имени, как лесная птица. Он вполне мог бы отказаться и от
членораздельной речи, ограничившись птичьим свистом для подачи сигналов
товарищам. Он срастается с полями, лесами, оврагами, становится духом этих
пространств - духом опасным, подстерегающим, в глубине своего мозга
вынашивающим одну мысль: свою задачу.
Так начинается древняя игра, в которой действующих лиц только двое:
человек и смерть.
Выслав вперед своих людей, Травкин в сопровождении Мещерского и
Бугоркова пошел к переднему краю. Мещерский имел несчастный вид. Дело в том,
что подполковник Галиев, узнав о приезде Аниканова, после короткого
размышления решил оставить Мещерского здесь - заместителем Травкина.
- Мало ли что может случиться, а разведчики без офицера остаются,-
сказал он комдиву, и тот согласился с ним.
Шагая по лесным просекам, трое офицеров вполголоса разговаривали.
Собственно, говорил Бугорков, опечаленный Мещерский слушал, а Травкин глядел
вперед отсутствующим взглядом.
- Скорее бы войне конец,- ни с того ни с сего вдруг закончил Бугорков,
сбоку глядя на серьезный профиль Травкина.
Травкин молчал. Выходя на задание, он становился особенно молчаливым.
Это напускное спокойствие, почти сонливость, стоило ему немалых усилий воли.
Отдаваясь судьбе, он как бы выражал всем своим видом: все, что можно было
сделать, сделано, а там пусть идет, как идет.
На широком гребне, поросшем молодым ельником, располагались огневые
позиции одной из батарей артиллерийского полка. Артиллеристы возились подле
вкопанных в землю орудий. Завидев Травкина, они замахали руками и закричали:
- Опять на работу?
- Опять,- скупо ответил Травкин.
В траншее его уже ожидали. Там были капитан Муштаков, капитан Гуревич и
командиры двух минометных рот. Аниканов и другие разведчики сидели на
корточках в траншее и тихо разговаривали.
Капитан Гуревич уточнил взаимодействие:
- Значит, я делаю артналет по цели номер шесть для отвлечения внимания
немцев. Смотрите, Травкин, не уклоняйтесь влево, а то попадете под мои
разрывы. Вслед за тем я ударю вместе с минометчиками по цели номер четыре. В
случае вашей красной ракеты бью по целям два, три, четыре, пять, семь и
прикрываю ваш отход.
- Минометчики пристрелялись? - спросил Травкин.
- Да, все готово,- заверили минометчики.
- Готовы и мои пулеметы на всякий случай,- сказал Муштаков.
Все были заметно взволнованы.
Травкин высунулся за бруствер и прислушался к немецкому переднему краю.
Где-то там, далеко, патефон играл фокстрот. Левее то и дело вздымались к
небу белые осветительные ракеты.
Он спрыгнул обратно в траншею, повернулся к своим разведчикам и саперам
и сказал:
-- Слушайте боевой приказ.
Разведчики медленно встали.
- Противник обороняет этот участок силами Сто тридцать первой пехотной
дивизии. По имеющимся данным, в глубине его обороны происходит
перегруппировка. Командир дивизии приказал произвести разведку в тылу
противника, выяснить характер этой перегруппировки, наличие резервов и
танков противника и сообщить все данные командованию по радио.
Объяснив разведчикам порядок движения и сообщив им, что заместителем
своим он назначает Аниканова, Травкин молча кивнул остающимся в траншее
офицерам, перелез через бруствер и бесшумно двинулся к берегу реки. Затем то
же самое один за другим проделали Бражников, Мамочкин, Голубь, Семенов,
Быков и три сапера, выделенных для сопровождения группы. Последним исчез
Аниканов.
Оставшиеся в траншее постояли несколько минут неподвижно. Затем
Гуревич, вдруг длинно и замысловато выругавшись, попросил Муштакова дать ему
водки и действительно выпил, гадливо морщась, полный стакан. Гуревич никогда
не ругался и никогда не пил водки. Муштаков удивился, но промолчал.
А Травкин между тем остановился в низком кустарнике у самого берега.
Разведчики ждали, но Травкин почему-то медлил. Так они стояли минуты три.
Внезапно немецкая белая ракета врезалась в темноту, с шипением распалась на
ослепительные кусочки, осыпала молочным светом речушку, а затем погасла так
же внезапно. Этого, видимо, и ждал Травкин. Он вошел в темную холодную воду
реки. Следом за ним остальные. Быстро пройдя речку, они в тени ее западного
берега снова остановились и переждали вспышку очередной ракеты. Затем
Травкин пустил вперед саперов, а сам с разведчиками пошел следом.
Миновав ложбинку, оказавшуюся гораздо более обширной, нежели
представлялось Травкину при наблюдении, саперы остановились. Тут начинались
минные поля.
Щупая землю длинными шестами и прислушиваясь к миноискателю, висевшему
на груди у одного из них, саперы медленно пошли вперед.
Снова вспыхнула ракета. Инстинктивный страх прижал разведчиков к земле.
Они лежали на высоком ровном месте, и им казалось, что их видит весь мир в
этом страшном безжизненном свете ракеты. Но ракета погасла, и всюду была
тишина.
Саперы, осторожно действуя руками в темноте, отвинтили взрыватели с
нескольких мин. Мощная пулеметная очередь трассирующих пуль пронеслась над
головами и умчалась вдаль. Разведчики замерли. Такая же очередь пронеслась
левей, сопровождаемая сухим треском. С наших позиций тоже одиноко затарахтел
"максимка", и пули его, последний привет от своих, прошелестели где-то
справа.
Передний сапер увидел в темноте проволоку и обернулся к Травкину,
ползущему за ним.
- Давай,- шепнул Травкин. Саперы начали резать проволоку большими
ножницами, и тут опять зажглась ракета, а следом за ней снова пронеслась
волна быстро мелькающих в кромешной темноте трассирующих пуль.
В свете ракеты Травкин разглядел немецкий бруствер, какие-то бревна,
наваленные поблизости, опушку леса за второй траншеей и три ободранных
снарядами дерева: его обычный ориентир во время наблюдения. Он несколько
уклонился вправо.
Компас в наступившей темноте зеленым фосфором показывал азимут.
Вокруг стояла ночная тишина. Однако он знал, как она обманчива и
сколько глаз, может быть, следят за тобой в этом мраке. Он даже легонько
вздрогнул от прикосновения руки сапера к его плечу. Ага, проволока
разрезана. Саперы останутся здесь, чтобы охранять проход на случай, если
Травкину и его людям придется отходить. Если же все будет тихо, они могут
через полчаса ползти "домой".
Один из них на прощание крепко пожал руку Травкина. Глазами, уже
привыкшими к темноте, Травкин внимательно взглянул на него, увидел большие
усы и темные добрые впадины глаз. "Меджидов,- узнал его Травкин,- лучший
сапер дивизии. Бугорков не поскупился".
Разведчики поползли сквозь прорезанную проволоку и уже почти у самого
немецкого бруствера замерли: слева раздались взрывы. Земля тяжело задрожала.
Через секунду взрывы раздались справа.
"Гуревич дает",- подумал Травкин.
Он услышал слева немецкий говор. Аниканов и Бражников уже были в
траншее. Говор приближался. Травкин затаил дыхание. Два немца шли по ходу
сообщения совсем близко. Один из них что-то ел. Слышалось громкое чавканье.
Они повернули в другую сторону. Над бруствером показался Аниканов. Он помог
Травкину соскочить вниз.
Все семеро рядышком стояли в немецкой траншее.
Травкин прислушался, затем пошел по ходу сообщения, из которого только
что вышли эти два немца. Ход сообщения разветвлялся. На повороте Травкин
вдруг почувствовал предупреждающую руку идущего впереди Аниканова. Вдоль
бруствера шел немец. Разведчики прижались к стенке траншеи. Немец исчез в
темноте. Пока все шло хорошо. Только бы им выбраться в лес.
Травкин вылез из хода сообщения и осмотрелся. Он узнал темные очертания
домика лесника, виденного им часто в стереотрубу. Возле дома находился
немецкий пулеметный дзот. Оттуда доносятся голоса о чем-то горячо спорящих
немцев. Прямо должна быть дорога в лес. Левее же дороги - бугор с двумя
соснами, а слева от бугра - болотистая низина. По этой низине и нужно
пройти.
Через чаc разведчики углубились в лес.
Мещерский с Бугорковым, стоя в траншее, неотрывно вглядывались в тьму.
То и дело к ним подходили Муштаков или Гуревич, негромко спрашивая:
- Ну, как?
Нет, красная ракета - сигнал "обнаружены, отходим" - не появлялась.
Раза три начинали работать немецкие пулеметы, но это была, по-видимому,
обычная стрельба "на бога". Мещерский, Бугорков, оба капитана и дежурящие в
траншее молчаливые солдаты пристально вглядывались в реку, в ее западный
высокий берег, в камыши, в кустарник, в немецкую проволоку, в немецкий
бруствер. Но ничего не было видно особенного, ровным счетом ничего.
- Черт возьми! - восхищенно сказал Муштаков. - Как лешие.
- Прошли, кажется,- облегченно вздохнул Мещерский и вдруг почувствовал,
что он весь в поту.
Капитана Муштакова вызвал по телефону штаб полка. Телефонист нe бeз
волнения сказал:
- С вами будет говорить шестьсот.
Из ночной дали раздался знакомый всей дивизии глубокий голос полковника
Сербиченко:
- Ну, как Травкин?
- Кажется, все в порядке, товарищ шестьсот.
- Значит, у тебя тихо?
- Тихо, товарищ шестьсот.
- Люди Бугоркова еще не вернулись?
-- Нет еще, товарищ шестьсот.
Комдив секунду помедлил, потом сказал:
- Что ж, хорошо. Иди спать, Муштаков.
- Есть идти спать.
Потом снова, после некоторого молчания:
- Значит, немец спокоен?
- Тишина.
- Ракеты?
- Да, но не очень часто.
- Постреливает?
- Временами.
- Но не так, чтобы?..
-- Нет, нет, товарищ шестьсот. Нормально, как всегда.
Положив трубку, Муштаков сказал:
-- Тревожится старик.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Это был холодный и туманный рассвет, полный зябкого птичьего щебетанья.
Вопреки сведениям, имевшимся в дивизии, леса кишели немцами: куда ни
глянь - огромные грузовики, еще более огромные автобусы, тяжелые пароконные
повозки с высоченными бортами. И повсюду спали немцы. По лесным просекам
ходили парные патрули, гортанно разговаривая. Единственной защитой
разведчиков была непроглядная тьма, но и она могла предать в любое
мгновение. Ночь вспыхивала на миг то спичкой, то карманным фонарем, и
Травкин, а вслед за ним и остальные прижимались к земле, горевшей под их
ногами. Часа полтора пришлось провести среди груды сваленных деревьев, в
колючей елочной хвое. Какой-то немец, шлепая босыми ногами и светя карманным
фонарем, вплотную подошел к Травкину. Свет фонаря был направлен чуть ли не в
самое лицо Травкина, но заспанный немец ничего не заметил. Он сел
оправляться, кряхтя и вздыхая.
Мамочкин взялся за нож. Травкин не увидел, но почувствовал это
молниеносное движение Мамочкина и перехватил его руку.
Немец ушел. Уходя, он осветил фонариком кусок леса, и Травкин,
приподнявшись, успел выбрать путь среди деревьев, где немцев, кажется, было
меньше.
Нужно поскорей выбраться из этого леса.
Километра полтора ползли они чуть ли не по спящим немцам. На ходу
выработалась определенная тактика. Как только поблизости показывался патруль
или просто бредущие по своим делам солдаты, разведчики ложились на землю. Их
даже два раза освещали фонарем, но принимали, как Травкин и предполагал, за
своих. Так они, ползая, притворяясь спящими немцами и снова ползая,
выбрались из леса, и на опушке их застал этот туманный рассвет.
Тут случилось нечто страшное. Они буквально напоролись на трех немцев,
на трех неспавших немцев. Эти трое полулежали на грузовой автомашине и,
кутаясь в одеяла, разговаривали между собой. Один из них, случайно бросив
взгляд на ближнюю опушку, остолбенел. По тропе, совершенно бесшумно и не
глядя по сторонам, какой-то странной печальной чередой шли семь необычно
одетых людей,- не людей, а семь теней в зеленых балахонах, со смертельно
серьезными, до жути бледными, почти зелеными лицами.
Нездешний вид этих зеленых теней, а может быть, неясные очертания их
фигур в утреннем тумане произвели на немца впечатление чего-то нереального,
колдовского. Он сразу даже не подумал о русских, не связал это видение с
мыслью о противнике.
- Grune Gespenster,- испуганно пробормотал он,- зеленые призраки...
Если бы Травкин или кто-нибудь из его людей сделали хоть малейшее
движение удивления или испуга, хоть малейшую попытку к нападению или защите,
немцы, вероятно, подняли бы тревогу, и эта туманная лесная опушка
превратилась бы в арену короткой и кровавой схватки, где все преимущества
были на стороне многочисленных врагов. Спасло Травкина его хладнокровие. Он
моментально рассудил, что, пока его видят только три немца, ему нет никакого
расчета первому лезть в драку, а достигнув ближайшей рощи, где немцев, быть
может, нет, он имеет шанс спастись даже в том случае, если эти трое поднимут
запоздалую тревогу. Бежать он тоже не решился. Он скорее инстинктом, чем
разумом, понял, что бежать нельзя, как нельзя бежать от собаки: она сразу
поймет твой страх и подымет оглушительный лай.
Разведчики прошли ровным, неспешным шагом мимо оторопевших немцев.
Скрывшись в роще, Травкин лихорадочно осмотрелся, оглянулся и побежал. Они
быстро перебежали рощу, очутились на лугу и, вспугнув болотных птиц,
углубились в следующую рощу. Здесь они отдышались. Аниканов, пошныряв
кругом, установил, что немцев не видно. Обессиленные, они уселись на траву,
закурили, и Травкин впервые со вчерашнего вечера открыл рот:
- Чуть не попались.
И улыбнулся. Ему трудно было говорить, язык не поворачивался,- так
отвык он разговаривать за эту ночь.
Они имели удовольствие видеть, как человек десять немцев цепочкой
осторожно прочесали оставленную разведчиками рощу и, вышедши на западную ее
опушку, довольно долго приглядывались к болотистому лугу, по которому только
что пробежали разведчики. Затем немцы собрались в кучку, поговорили,
посмеялись,- очевидно, над теми тремя, которым померещились эти зеленые
призраки,- покурили и ушли.
Новички - Семенов и Голубь - смотрели на немцев с пренебрежительным
удивлением. Они впервые видели врага так близко. Травкин же, в свою очередь,
пристально следил за новичками. Они вели себя хорошо, делая то, что делали
другие. Семенов, хоть и молодой разведчик, был опытным солдатом, имел два
ранения и приобрел за войну обычное солдатское хладнокровие. Маленький юркий
Голубь, семнадцатилетний паренек из Курска, сын повешенного немцами
советского работника, находился непрерывно в приподнятом настроении. Его
юная душа странно совмещала в себе реальную ненависть к убийцам отца с
романтическими историями о следопытах, индейцах и дерзких путешественниках
и, попав в эти необычайные условия, вся трепетала от восторга.
Мамочкин не мог не оценить железной выдержки Травкина и вдруг впервые
за последние дни преисполнился уверенности в успехе опасного предприятия. Он
вспомнил свое вчерашнее прощание с Катей. Она просила его беречь лейтенанта,
а он, самодовольно улыбаясь, успокоительно хлопал ее по спине и говорил:
- Не сомневайся, Катюша. С Мамочкиным твой лейтенант - как в
Государственном банке.
"Пожалуй, наоборот, с этим лейтенантом Мамочкину не пропасть",-
сознался теперь перед своей совестью Мамочкин и смотрел на Травкина
повеселевшими, снова слегка нахальными глазами. Он роздал всем по куску
колбасы, причем Травкину дал самый большой кусок и налил ему из фляги целую
кружку самогону.
Окончательно убедившись, что в роще немцев нет, и выставив на всякий
случай охрану, Травкин снял со спины Бражникова рацию и передал первую
радиограмму.
Он долго не мог добиться ответа, в эфире раздавался треск и смутный
гул, доносились обрывки разговоров и музыки, а по соседству со своей волной
он уловил твердую и властную немецкую речь. Услышав ее, Травкин невольно
вздрогнул - такое близкое соседство волн, казалось, может открыть немцу
тайну Звезды.
Наконец он услышал неявственный отклик, голос, твердивший одно и то же
слово:
- Звезда. Звезда. Звезда. Звезда.
И Травкин и далекий радист Земли - оба радостно вскрикнули.
- Передаю,- сказал Травкин.- 21 Филин два. 21 Филин два.
Далекая Земля, помолчав, сообщила, что она поняла. Хорошо поняла.
- Много, очень много двадцать один,- твердил Травкин,- только что
прибывшая двадцать один.
Земля и это поняла и повторила, как эхо:
- Много, очень много двадцать один.
Все повеселели. Пройти такой передний край, а затем начиненные немцами
леса и потом связаться по радио и передать своим об этих немцах,- нет, так
стоит жить!
Травкин еще и еще раз всматривался в лица товарищей. Это были уже не
подчиненные, а товарищи, от каждого из них зависела жизнь всех остальных, и
он, командир, ощущал их уже не чужими, отличными от него людьми, а частями
своего собственного тела. Если на Земле он мог предоставить им право жить
своей отдельной жизнью, иметь свои слабости, то здесь, на этой одинокой
Звезде, они и он составляли одно целое.
Травкин был доволен собой,- собой, увеличенным в семь раз.
Посоветовавшись с Аникановым, он решил тут же двинуться дальше, к тому
предуказанному планом населенному пункту, где скрещиваются железная и
шоссейная дороги. Правда, двигаться днем опасно, но можно было держаться
болот и лесов, подальше от проезжих дорог и деревень. Обычно немцы таких
мест избегают.
Однако, очутившись на западной опушке рощи, разведчики сразу же увидели
немецкий отряд, идущий по болотистому проселку. На немцах были не
темно-зеленые, а черные мундиры, грозно поблескивало пенсне шагавшего
впереди офицера.
За эсэсовским отрядом проследовал обоз из двадцати огромных повозок,
доверху нагруженных кладью.
Углубившись в ближайший лес, разведчики заметили свежие следы гусениц
и, осторожно двигаясь по следам, подошли к лесной поляне, по краям которой,
замаскированные, стояли гусеничные бронетранспортеры, двенадцать штук.
Свежая пыль на гусеницах показывала, что они прибыли недавно. Это заметно
было и по поведению немцев, которые шумно бегали по лесу, пилили деревья,
рубили ветки на топливо, раскидывали палатки - одним словом, делали все то,
что люди делают на новом месте.
Разведчики отползли от этой опасной поляны и обошли ее далеко справа,
но тут снова набрели на немецкий лагерь, полный грузовых автомашин со
снарядами.
В лесу на молодой траве валялись пустые сигаретные коробки, консервные
банки, грязные обрывки напечатанных готическим шрифтом газет, порожние
бутылки - следы чужой, ненавистной жизни. Лес был полон указок, причем чаще
всего на них были написаны цифра 5 и буква W. Повсюду был запах немца,
фрица, ганса, германца, фашиста,- запах постылый и презираемый. Следовало
дожидаться темноты, днем двигаться было невозможно: кругом полно немцев,
горланящих, спящих, идущих и едущих, полно сосредоточивающихся немецких
войск.
Травкин, да и все разведчики понимали, что противник что-то готовит,
укрывая свежие войска во мраке огромных здешних лесов. Они, может быть
впервые, поняли всю важность своей задачи и всю меру своей ответственности.
Передремав в небольшом яру остаток дня, разведчики к ночи двинулись дальше.
Вскоре они вышли в красивую озерную местность. Здесь простирались
озера, большие и маленькие, прохладные, окруженные березовым лесом,
оглашаемые кваканьем лягушек.
В ложбине, поросшей густым орешником, невдалеке от озера, Травкин
сделал привал. На противоположном берегу стоял большой двухэтажный каменный
дом. Из дома доносилась немецкая речь. Правее проходил неширокий проселок, а
на горизонте, между телеграфных столбов,- шлях.
Близ этого шляха Травкин установил дежурство. Машины шли здесь почти
непрерывным потоком. Стоило понаблюдать за ними. Иногда движение на час
прекращалось, чтобы затем возобновиться с прежней интенсивностью. Автомашины
были полны немцев и каких-то упрятанных под брезент таинственных грузов. Два
раза на мощных тягачах проследовали орудия, общей численностью двадцать
четыре ствола.
Травкин беспрерывно наблюдал за этим потоком, остальные разведчики
дежурили по очереди: одни спали, другие вместе с Травкиным вели счет
проходящей мимо немецкой силе.
- Товарищ лейтенант,- вдруг вынырнул из мрака Мамочкин,- там на
проселке немецкая подвода и всего два немца. А в подводе жратва. Разрешите,
мы их без выстрела кончим.
Травкин осторожно пошел за ним и действительно увидел на проселочной
дороге медленно двигавшуюся повозку. Два немца курили и лениво
переговаривались. В подводе похрюкивала свинья. Да, заманчиво было уложить
этих фрицев. Они сами так и лезли в руки. Не без сожаления махнул Травкин
рукой:
- Пускай едут.
Мамочкин даже слегка обиделся. Ввиду столь удачно складывавшихся
обстоятельств он был настроен очень воинственно и хотел показать
разведчикам, а особенно Аниканову, свою прыть.
"И зачем мы ходим да смотрим, когда вокруг так и шныряют "языки"!"
Медленно наступал рассвет, и движение по шляху прекратилось.
- Движутся только ночью,- заметил Аниканов,- хоронятся от нашей
авиации. Готовят что-то, сволочи.
Травкин снова повел своих людей в густой орешник, и разведчики, ежась
на утреннем холоде, задремали. Вдруг со стороны дома на озере раздался
протяжный не то стон, не то крик.
Сам не зная почему, Травкин вдруг вспомнил о Марченко. Крик раздался
снова, потом все утихло.
- Пойду посмотрю, что там такое,- предложил Бражников.
- Не надо,- сказал Травкин,- светает.
Действительно, уже светало. По озеру пошли красноватые блики. Пожевав
сухари с колбасой, которую Мамочкин извлек из своих бездонных карманов,
разведчики снова впали в дремоту.
Травкину не спалось. Он пополз ближе к озеру и застыл в кустах почти на
самом берегу. Дом на озере просыпался. По двору сновали люди.
Вскоре из ворот вышли трое. Один из них, самый высокий, приложил руку к
козырьку фуражки и стал медленно удаляться от дома. Поднявшись на пригорок,
он повернулся к оставшимся у калитки, махнул им рукой и быстро пошел по
проселочной дороге. В этот момент Травкин заметил ранец на спине немца и
белую повязку на его левой руке.
Мысль о том, что этого немца следует захватить, пришла Травкину сразу.
Эта была даже не мысль, а импульс воли, который появляется у любого
разведчика при одном лишь взгляде па всякого немца. А затем Травкин
неожиданно понял, какая связъ между забинтованной рукой этого немца и
ночными воплями, испугавшими разведчиков. Дом на озере служил госпиталем.
Длинный немец, шагающий по проселку, выписан из госпиталя и направляется в
свою часть. Этого немца искать никто не будет.
Аниканов и Мамочкин не спали. Подойдя к ним и указывая рукой на
мелькнувшую среди редких деревьев долговязую фигуру, Травкин сказал:
- Этого фрица нужно взять.
Оба были удивлены. Лейтенант, обычно такой осторожный, приказывает
взять немца среди бела дня. Тогда Травкин, показывая на дом, пояснил:
- Там госпиталь.
Они заметили мелькнувшую на солнце белую повязку на руке немца и тогда
поняли.
Разбудили спящих разведчиков и пошли в лес наперерез немцу. Он шагал,
насвистывая песенку и, видимо, наслаждаясь весенним утром. Все оказалось
чрезвычайно просто. Маленький Голубь, берущий "языка" впервые, был даже
разочарован. Он сам не успел и пальцем коснуться фрица. Того скрутили,
заткнули ему рот пилоткой и потащили, прежде чем страшно взволнованный
Голубь успел опомниться.
В поросшей орешником ложбине немец лежал острым, как будто чуть
вытянутым носом кверху. Вынули пилотку из его рта. Немец застонал. Травкин
спросил, твердо, по-русски выговаривая слова:
- Zu welchem Truppenteil gehoren Siе?*
- 131 Infanterie-Division, Pionier-Companiе**,- ответил немец.
Это была известная разведчикам пехотная дивизия, стоящая на переднем
крае.
Травкин присмотрелся к пленнику. То был молодой человек лет двадцати
пяти, белесый, с водянистыми голубоватыми глазами, типичными для немецких
лиц.
Пристально глядя в эти водянистые глаза, Травкин задал следующий
вопрос:
- Наben Sie hier SS-Leute gesehen?***
-- О, jа,- ответил немец, как будто даже обрадованный своей
осведомленностью и уже смелей глядя на окружающих его русских.- Еinе gаnzе
Меngе, uberall****.
* Ваша воинская часть? (Перевод иностранного текста и примечания
принадлежат автору.)
** 131-я пехотная дивизия, саперная рота.
*** Эсэсовцев вы тут видели?
**** О да, их здесь очень много, везде.
-Wаs sind dаs fur Тruрреnteilе?* - спросил Травкин.
- Diе Раnzerdivision "Wiking". Еinе sehr beruhmtе, starke Division
Нimmlers Еlitе**.
- А...- произнес Травкин.
Разведчики поняли, что лейтенанту удалось узнать что-то весьма важное.
Хотя состава дивизии "Викинг" и цели ее сосредоточения немец не знал,
Травкин оценил все значение добытых им данных. Он почти с симпатией смотрел
теперь на этого долговязого немца и просматривал его бумаги. А немец, глядя
на молодого человека, русского, с чуть печальными глазами, вдруг
почувствовал надежду: неужели этот славный юноша прикажет его убить?
Травкин оторвал глаза от солдатской книжки немца и вспомнил, что немца
надо кончать. Пленный, как бы поняв его мысль, вдруг задрожал и сказал,
вкладывая в свои слова боль шую силу:
- Неrr Коmmunist, Каmerad, iсh bin Аrbeiter. Schauen Siе meine Наndе
аn. Glаubеn Sie mir, ich schworе bin kein Nazi. Вin selbst Аrbeiter und
Аrbeitersohn ***.
Аниканов примерно понял сказанное немцем. Он знал слово "арбайтер".
- Вот он показывает свои мозолистые руки и говорит: я, дeскать,
рабочий,- задумчиво сказал Аниканов.- Значит, знает, что у нас уважают
рабочего человека, знает, с кем воюет, и воюет же все-таки...
Травкин с младенческих лет был воспитан в любви и уважении к рабочим
людям, но этого наборщика из Лейпцига надо было убить.
Немец почувствовал и эту жалость и эту непреклонность в глазах
Травкина. То был неглупый немец: будучи наборщиком, он прочитал немало умных
книг и понимал, что за люди стоят перед ним. И он зарыдал, увидев смерть в
образе этого юного красавца лешего, с большими жалостливыми и непреклонными
глазами.
* А что это за части?
** Эсэсовская танковая дивизии "Викинг". Знаменитая, сильная дивизия.
Отборные части Гиммлера.
*** Господин коммунист, товарищ, я рабочий. Посмотрите на мои руки.
Поверьте мне, я не национал-социалист. Я рабочий и сын рабочего.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Что творилось у них в душе? Вряд ли они сами могли бы ответить на этот
вопрос. Все постороннее, все прошлое исчезло из памяти, а если и появлялось
в ней временами, то в виде бесформенных обрывков. Они жили задачей и думали
только о ней.
Впереди двигались Аниканов с Голубем, метрах в сорока позади - Травкин
и Семенов с радиостанцией, слева, почти по обочине проходящей параллельно
движению разведчиков шоссейной дороги,- Мамочкии и Быков, а справа, охраняя
группу со стороны леса,- Бражников. Это был равнобедренный треугольник, в
котором Травкин являлся центром основания, а Аниканов - вершиной. Иногда,
почуяв присутствие немцев, треугольник смыкался и двигался медленней, люди
останавливались и прислушивались к ночным шорохам. Аниканов издавал птичий
крик, и все они замирали.
По шоссе слева проходили машины и гусеничные тягачи. Слышались немецкие
песни, немецкая ругань, слова немецкой команды. Иногда проходила пехота, и
разговоры солдат слышны были так близко, что казалось - стоит протянуть
руку, и ты поймаешь немца, уткнешься в немецкое лицо, обожжешься об огонек
немецкой сигареты.
Травкин твердо решил больше "языков" не брать. Он чувствовал, что
забрался в самый центр расположения вражеских частей. Одно неосторожное
движение, полузадушенный вскрик - и нагрянет вся эта эсэсовская орава. Он
знал, что здесь сосредоточивается танковая дивизия "Викинг". Однако он не
знал ее состава и ее намерений. Состав можно приблизительно установить, если
вести учет частям, танкам и артиллерии, но намерения командования могут быть
известны только хорошо осведомленному немцу. Такого немца необходимо будет
достать после разведки железнодорожной станции.
Однако этот осторожный план Травкина был неожиданно нарушен. Травкин
вдруг услышал слева шум, затем из темноты появился Мамочкин и вполголоса
сообщил:
- Тут немец один лежит возле дороги. Пьяный как сапожник...
При одном взгляде на "пьяного" немца Травкин понял, в чем дело. Немец
неосторожно углубился в чащу, был оглушен, сбит с ног и обезоружен
Мамочкиным.
Мамочкин сконфуженно оправдывался:
- Он так и пер на меня. Что мне было делать?
Долго рассуждать не приходилось. Они схватили пленного на руки и
нырнули в лес. Уже слышны были странные для русского уха крики немцев,
зовущих пропавшего товарища:
- У-ух!.. У-ху!..
- Виллибальд! Виллибальд!
- Герр Беннеке!..
Пленного уложили на траву возле озерца, Мамочкин побрызгал на него
водой и даже не пожалел влить ему в рот немножко самогону из фляги. Мамочкин
сиял и суетился вокруг "своего" немца, расхваливая его на все лады:
- Ну, это настоящий эсэсовец, этот все знает... Глядите, товарищ
лейтенант,- офицер, ей-богу, офицер!
Юра Голубь с любопытством оглядывал немца, досадливо морщил маленький
нос и сокрушенно вздыхал:
- Все берут "языка", а мне все не попадается.
- Ничего, Голубок,- тревожно прислушиваясь к замирающим вдали крикам,
говорил Аниканов.- Этого добра здесь много. Успеешь.
На Травкина с ужасом смотрели глаза эсэсовского гауптшарфюрера*. Дрожа
и заикаясь, эсэсовец сказал, что он служит в девятом мотополку "Вестланд"
пятой танковой дивизии СС "Викинг",- то есть сообщил то, что было написано в
солдатской книжке, вынутой из его кармана Мамочкиным. Он рассказал далее,
что полк "Вестланд" состоит из трех батальонов, по четыре роты в каждом, в
"ротах тяжелого оружия" имеются шести- и десятиствольные минометы. Танков в
полку нет, а есть ли в других полках, он не знает. Дивизия прибыла из
Югославии. Штаб стоит в деревне недалеко отсюда, но названия деревни он не
помнит, потому что не в состоянии запоминать русские и польские названия. Он
помнит только "Москау" и "Варшау",- заявил он со странным вызовом.
* Обер-фельдфебель войск СС
Получив удар по лицу от своего "покровителя" Мамочкина, он сразу же
потерял за минуту до этого обретенное хладнокровие и по-звериному завыл.
Вообще он боялся Мамочкина пуще смерти: как только тот наклонялся к нему,
немец начинал мелко дрожать и умоляюще глядел на Травкина.
Когда гауптшарфюрера сбросили в озеро, Травкин связался с Землей.
Слышимость на этот раз была прекрасная, и Травкин передал все установленное
им.
По голосам с Земли Травкин понял, что там его сообщение принято как
нечто неожиданное и очень важное. В заключение с ним заговорил женский
голос, и Травкин узнал Катю. Она пожелала ему успеха и скорого возвращения.
- Мы горячо обнимаем вас,- закончила она дрожащим от волнения и
гордости за его успех голосом и, как будто сказав нечто имеющее прямое
отношение к служебным делам, спросила: - Поняли вы меня? Как вы меня поняли?
- Я понял вас,- ответил он.
К рассвету разведчики очутились возле полустанка, в семи километрах от
нужной им станции. Полустанок этот - одноэтажная кирпичная будка, окрашенная
в желтый цвет,- был обнесен двойным валом из толстых сосновых бревен. Такое
же укрепление с двух сторон ограждало и деревянный железнодорожный мостик
невдалеке от полустанка. Это немцы охраняли свои коммуникации от набегов
партизан.
На дороге к полустанку стояла длинная шеренга автомашин, хвостом
достигая леса, из которого в этот ранний час выползли разведчики. В глубокой
тишине слышались звонки телефонного аппарата в помещении станции и грубый
немецкий голос.
Приятно было поcлe двухдневных скитаний по лесам увидеть уходящий в
туманную даль рельсовый путь, семафор, черное колено железнодорожной
стрелки.
Аниканов, остановив разведчиков условным птичьим криком, подполз к
заднему грузовику и заглянул в шоферскую кабину. Она была пуста. Пустыми
оказались и второй и третий грузовики. Они почти доверху были завалены
порожними мешками из-под муки.
Вернувшись к своим, Аниканов сообщил об этом Травкину.
- Грузиться пришли,- сказал Аниканов,- ждут поезда.
Решил дождаться поезда и Травкин, но поезд все не показывался. Через
некоторое время из станционной будки высыпали заспанные шоферы и стали
расходиться по машинам, лениво галдя.
Из обрывков разговоров, хорошо слышных в тишине утра, Травкин уловил,
что машины будут грузиться не здесь, а на станции, и сейчас тронутся в путь.
Подумав мгновение, он решил послать на станцию только двух разведчиков,
остальные же будут дожидаться здесь. Немцев на станции полным-полно, и
незачем рисковать всеми людьми.
Он выделил для этой цели Аниканова и Быкова, а после многократных
просьб Юры Голубя назначил его третьим.
- На попутных поедем, что ли? - спросил Аниканов деловито.
Они с Быковым и Голубем поползли к задней машине и быстро влезли в нее.
Заботливо укрыв Быкова и Голубя мешками, Аниканов и сам зарылся в мешки,
оставив отверстие для глаз и взяв автомат на изготовку.
Вскоре к грузовику неторопливо подошел немец-шофер. Он сел в машину и,
дождавшись, пока тронутся передние, включил зажигание и нажал на стартер.
Мотор затарахтел.
Колонна двигалась по лесной дороге. Машины подскакивали на выбоинах.
Так они ехали минут пятнадцать. Вдруг шофер затормозил.
Аниканов услышал немецкий говор и увидел фигуры двух уцепившихся за
борт, а затем прыгнувших в кузов немцев. На счастье разведчиков, немцы,
видимо, были не склонны пачкать черные эсэсовские мундиры в мучной пыли и
так и остались сидеть на заднем борту, держась подальше от мешков. Все же
это было неприятное соседство. Машину подкидывало, и под мeшками то и дело
обозначались очертания человеческих тел. Аниканов уже начал беспокоиться.
Непрошеные попутчики, возможно, собрались ехать до самой станции, а это
грозило серьезными осложнениями.
Но вот раздался страшный шум, грузовик остановился, вокруг него
поднялась суета, и немцы, сидевшие на борту, быстро спрыгнули на землю.
Тотчас же Аниканов услышал ровное гудение моторов. Он тоже инстинктивно
пригнул голову, но вдруг, улыбнувшись, понял: это же наши!
И он весело, как будто советская бомба не в силах причинить вред своим,
сказал выглянувшим из-под мешков товарищам:
- Ребята, наши летят.
Самолетов было шесть, они делали низкие круги над лесом, угрожающе
рокоча.
Аниканов осмотрелся. Немцы все попрятались в лесной чаще. Явственно
доносились тревожные гудки паровозов. Станция была близко.
- За мной! - скомандовал Аниканов, и они спрыгнули.
Юркнув между машинами, разведчики очутились в кювете и, вынырнув
оттуда, быстрым шагом стали углубляться в лес. Но в то мгновение, что они
находились в кювете, их заметил лежащий там немец. Испугавшись, он замер, но
затем поднял голову и отчаянным голосом закричал:
-- Fallschirmjager!*
Поднялась беспорядочная стрельба. Разведчики ответили несколькими
автоматными очередями.
Перескочив широкую прогалину, Аниканов увидел посеревшее лицо Голубя.
Голубок падал на землю, сморщив маленький нос.
- Того немца можно было схватить... - сказал он, лежа на широкой спине
Аниканова.
Это были первые после ранения и последние в его короткой жизни слова.
Разрывная пуля попала ему в грудь, ниже сердца. Бедное сердце еще билось, но
все слабей и слабей. Позже он очнулся еще раз, увидел над собой
сосредоточенное лицо лейтенанта и большие глаза Мамочкина, из которых
лились, не переставая, слезы.
В лесу начиналась гроза. Дубы, покрытые молодой листвой, гудели под
порывами ветра, и тысячи ручьев забегали под ногами, подобно стайкам мышей.
Неподвижно сидя перед умирающим Голубем, Травкин ждал возвращения
Аниканова, вторично ушедшего - на этот раз с Мамочкиным - к станции. Нет,
Травкин после этого печального случая не хотел делить группу на две части,
но Голубя, еще живого, нельзя было здесь оставить одного, а дело надо
делать.
Он попытался связаться с Землей, но безуспешно. Может быть, мешали
электрические разряды. Эфир истошно кричал в трубку, время от времени сухо
потрескивая.
Под ногами струились ручейки, на плечи падали тяжелые капли. Ливень
смыл с окостеневшего лица мальчика следы пыли и тревог, и оно светилось в
темноте.
Аниканов и Мамочкин подползли совсем близко к станционным постройкам.
При свете часто вспыхивающих молний они увидели два груженых состава. На
платформах одного из них чернели мощные громады танков.
* Парашютисты!
Паровозы пыхтели, испуская клубы пара и осыпая искрами рельсовый путь.
Возле пакгаузов, огороженных колючей проволокой, сновали люди, разговаривая
на осточертевшем немецком языке. Потом раздались крики часовых, отгонявших
от полотна железной дороги группу крестьянок с мешками за спиной. Доносились
возгласы и причитания этих крестьянок:
- Ось, бисови души, никуды не пускають...
Аниканов был недоволен собой. И зачем он полез в этот проклятый
грузовик? Может быть, не лезь он туда, Голубь был бы жив. Он, сибиряк,
привычный к тайге, чего он полез в ту машину?..
Немцы разгружают танки. Видно, готовят большое наступление. А где -
неизвестно. Если бы захватить еще одного, можно было бы узнать задачу
эсэсовской дивизии.
"Ну вот они, немцы, ходят,- думал Аниканов.- А кто из них знает задачу
своей дивизии? Возьмешь какого-нибудь замухрышку и опять ничего не выведаешь
толком".
Внимание Аниканова привлекли два тощих немца в широких черных блестящих
плащах. При свете молний он видел их то вместе, то по отдельности,- они
громко, отрывистыми голосами распоряжались здесь. Эти офицеры, видимо, сошли
с той легковом машины, что остановилась возле задней стены ближайшего
пакгауза. Ежась под потоками дождя, Аниканов подумал про Голубя: жив ли он
еще? Лежит, бедняга, под дождем. Хорошо бы раздобыть для него вот такой
плащ, как на этих фрицах.
-- Возьмем офицера? - спросил Аниканов Мамочкина.
Тот сказал:
-- А лейтенант? Он не говорил, чтобы "языка" брать.
Аниканов внимательно поглядел в лицо товарища.
- Мы это мигом обтяпаем,- ласково сказал он,- а потом домой сразу.
Мамочкин вздрогнул. Они были вдвоем против сотен деловито снующих
немцев. И среди этих сотен захватить - вдвоем - офицера?.. Его затрясло. А
Аниканов все так же внимательно смотрел на него, повторяя:
- Да мы это мигом...
Мамочкин отчаянно махнул рукой и вдруг, набрав в легкие воздуха,
приподнялся. В восторге от себя самого, подняв лицо под хлещущие струи
дождя, он начал твердить скороговоркой, как в лихорадке:
- Давай, Ваня... Давай! Ладно, Ваня. Сделаем. Неужели не сделаем?
Они поползли к машине, пролезли под проволокой и затаились. Дождь
беспрерывно лил, стекая по полированному кузову машины.
- Один из этих фрицев - генерал, по-моему,- взвинчивая себя, шептал
Мамочкин.
- Ясно, генерал,- успокаивающе бормотал Аниканов. Прошло не меньше
часа, прежде чем послышались шаги и один из офицеров сказал:
- Wir fahren sofort*.
Он упал, получив от Аниканова удар ножом в грудь. А второй, оглушенный
и прижатый лицом к бурно вздымающейся груди Мамочкина, потерял сознание.
Немцы вокруг все так же сновали от пакгаузов к составам и обратно и
ежились под потоками дождя.
* Едем сейчас же.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Пятая танковая дивизия СС "Викинг" была одной из отборнейших дивизий
эсэсовского отборного войска.
Под командованием группенфюрера (генерал-лейтенанта войск СС) Герберта
Гилле дивизия в составе 9-го мотополка "Вестланд", 10-го мотополка
"Германия", 5-го танкового полка, 5-го дивизиона самоходной артиллерии и
5-го полевого артиллерийского полка, во всем блеске своей первокласснейшей
техники, тайно сосредоточилась в этих огромных лесах, с тем чтобы
неожиданным ударом деблокировать окруженный русскими город Ковель,
расчленить русских на изолированные группы и, уничтожая их, отбросить на
рубеж двух знаменитых рек - Стоход и Стырь.
Последнее время дивизия с обычной своей свирепостью усмиряла непокорную
Югославию.
Получив сильное пополнение в людях и шестьдесят танков нового типа
"тигр", о котором господин рeйхсминистр Шпеер отозвался как о "короле
танков", дивизия насчитывала пятнадцать тысяч человек. Полками командовали
неоднократно отмеченный фюрером штандартенфюрер Мюлленкамп, бывший личный
адъютант Гитлера штандартенфюрер Гаргайс и другие гиммлеровские волки,
высоко стоящие на лестнице национал-социалистской и военной иерархии,
удачливые и безжалостные интриганы.
Вслед за дивизией "Викинг" готовилась к прибытию из Франции на этот
участок фронта отборная, хотя и не столь блестящая 342-я гренадерская
дивизия под командованием генерал-лейтенанта Никкеля. Ей предстояло развить
успех эсэсовцев.
Вся эта операция проводилась в глубокой тайне.
- Русские слишком близко прорвались к генерал-губернаторству,- сказал
группенфюреру Гилле его покровитель фон дeм Бах, командир корпуса СС, приняв
его в своем особняке на острове Пфауен-инзель близ Берлина.- Последствия,
партайгеноссе Гилле, вам понятны. Это будет означать активизацию всех
антигерманских сил в Европе и, пожалуй, может заставить действовать англичан
и американцев... Фюрер придает вашей операции первостепенное значение.
Главная квартира заинтересована в глубокой тайне данной перегруппировки.
Соблюдайте все меры предосторожности.
Теперь, сосредоточив свою дивизию в сумрачных лесах западнeй города
Ковель, Гилле ожидал дальнейших распоряжений, полный уверенности в успехе
порученной ему операции. Конечно, он знал, что его дивизия - совсем уже не
та, какой она была в 1940 или даже в 1943 году. Пришлось отказаться от
принципа расовой чистоты. Как это ни прискорбно, но в дивизии служили и
голландцы, и венгры, и даже поляки и хорваты. Правда, эти иностранцы были
проверенными сторонниками нового порядка, но все же людьми чужой крови,
равнодушными к интересам империи. Кроме того, пришлось отказаться от
принципа строгого физического отбора. Солдаты дивизии, воины Черного
корпуса, были уже не те чуть не двухметровые великаны, которые отбирались по
всей Германии. Теперь попадались такие замухрышки, что смотреть тошно.
Группепфюрер с ужасом заметил во время смотра мотопoлка "Германия"
несколько одноглазых, хромых и даже одного горбуна, а маленьких, щуплых
солдат - больше половины полка. Да, это уже не те разъяренные кровью и
легкой наживой гитлеровские ландскнехты, которые прошли с огнем и мечом
Голландию, Францию и дорвались до Кавказского хребта.
Герберт Гилле с удовольствием вспоминал те времена, кажущиеся теперь
уже такими далекими. Больше всего понравился ему Кавказ - эта прекрасная
южная местность была красивее и величественнее Швейцарии. Господин
группенфюрер одно время даже мечтал о спокойном месте губернатора или
штатгальтера этих плодородных горных областей и нащупывал почву для такого
выгодного назначения через своих покровителей в личном штабе фюрера. К
сожалению, в силу известных всему миру обстоятельств, мечты эти пришлось
вскоре оставить.
Странно, но беспокойство завладело им в этот весенний день с самого
утра. Прежде всего появилась авиация противника. Нет, она не бомбила, но она
вела разведку. Русские самолоты просматривали леса, много раз летали вдоль
железной дороги, подолгу кружась над главной станцией выгрузки. Правда,
войска были хорошо замаскированы, но беспокойство вызывал сам факт усиленной
разведки русскими этих мест.
Беспокойство стало еще более ощутимым, когда сделалось известным, что
ночью в районе озер был похищен с дороги во время марша гауптшарфюрер
Беннеке, уроженец Мекленбурга, ветеран и один из храбрейших воинов мотополка
"Вестланд". После долгих поисков труп его обнаружили в маленьком озере, в
восьми километрах от местопребывания штаба дивизии. Господин гауптшарфюрер
был заколот ножом в сердце, а голова его повреждена тяжелым предметом.
Не приходится удивляться, что последовавший за этой находкой налет
советских бомбардировщиков на деревню, где разместился штаб, был поставлен
группенфюрером в связь с убийством Беннеке. Он срочно перевел свой штаб в
лес и велел окружить его тремя рядами колючей проволоки.
К вечеру, в то время когда штабс-арцт Линдеманн докладывал
группенфюреру результаты вскрытия трупа гауптшарфюрера, из мотополка
"Вестланд" доложили, что недалеко от имевшего место прискорбного случая с
гауптшарфюрером Виллибальдом-Эрнстом Беннеке солдаты, прочесывавшие лес,
нашли в густом орешнике, под кучей веток, тело, оказавшееся трупом ефрейтора
из 131-й пехотной дивизии Карла Гилле (однофамильца командира дивизии
"Викинг", что неприятно поразило господина группенфюрера).
Несколько позднее позвонил по телефону командир мотополка "Германия"
штандартенфюрер Мюлленкамп, доложивший, что в имевшей место перестрелке его
солдат с неизвестными, таинственными, одетыми в зеленое людьми ранены двое
рядовых - Гесснер и Мейсснер, причем первый, видимо, смертельно. В качестве
курьеза штандартенфюрер сообщил, что солдаты в один голос говорят о том, что
незнакомцы были обсыпаны... снегом.
Группенфюрер приказал тщательно расследовать эти случаи и решительно
заняться поисками неизвестных, для чего выделить из каждого батальона -
роту, а также пустить в ход весь разведывательный отряд дивизии.
Среди солдат, как узнал с неудовольствием группенфюрер, поползли
панические слухи о неких "зеленых призраках" (grunе Gespenster) или "зеленых
дьяволах" (grunе Теufel), появившихся в здешних местах.
Группенфюрер Гилле не верил в трансцендентальность этих признаков. Он
втолковал вызванному им начальнику разведки и контрразведки капитану
Вернеру, что на войне призраков не бывает, а бывают враги, и предложил
Вернеру лично возглавить операции по поимке "призраков".
Ночью на самой станции, где сгружался в то время танковый полк, часа
через два после посещения станции самим группенфюрером, был убит
штурмбаннфюрер* Дилле (эта созвучность с его собственной фамилией снова
покоробила господина Гилле) и похищен оберштурмфюрер** Артур Вендель, один
из руководителей квартирмейстерского отдела дивизии. Бедный господин Дилле
убит ударом ножа, причем удар нанесен с такой огромной силой, что пропорол
тело штурмбаннфюрера насквозь. Это случилось почти на виду у большого
количества находившихся на станции офицеров и солдат.
* Майор войск СС.
** Обер-лойтенант поиск СС.
Группенфюрер приказал посадить начальника караула и часовых на
пятнадцать суток в карцер, а капитана Вернера вызвал к себе и отчитал за
недостаточное рвение по розыску злоумышленников.
Крушение поезда с боеприпасами, происшедшее скорее всего из-за ветхости
железнодорожного полотна, отравление трех солдат полка "Германия"
недоброкачественной пищей, исчезновение двух солдат того же полка,
дезертировавших из армии,- все эти случаи молва тоже отнесла за счет
деятельности "зеленых призраков", и трудно уже было отличить правду от
вымысла, досужую выдумку от реальных фактов.
Встревоженный возможными последствиями, группенфюрер приказал
информировать штаб корпуса и командующего центральной группой армии
генерал-фельдмаршала Буша в том смысле, что русские заслали в тыл германских
войск соединение ("Еinheit") разведчиков-диверсантов, которым из-за
халатного несения службы 131-й пехотной дивизией удалось. проникнуть в центр
расположения дивизии "Викинг" и, что вполне вероятно, выведать кое-что о
целях и задачах перегруппировки.
Подумав, господин группенфюрер написал также частное письмо
обергруппенфюреру фон дем Баху в Берлин, дабы позабавить своего покровителя
и одновременно обеспечить себе поддержку на случай провала операции. В
берлинском резерве околачивалось немало генералов, которые охотно заняли бы
место господина Гилле.
В конце следующего дня, когда группенфюрер лег отдыхать после обеда,
его разбудил сильный телефонный звонок.
Капитан Вернер сообщал о только что разыгравшемся бое взвода солдат с
"зелеными призраками". Взвод этот под командой унтерштурмфюрера*
Альтепберга, прочесывая согласно приказу командира дивизии окружающую
местность, набрел на одинокий сарай на опушке леса. Несколько человек вошли
в сарай, но там никого не оказалось. Однако благодаря бдительности
унтерштурмфюрера "зеленые призраки" были обнаружены на чердаке сарая. Да,
они находились там. К сожалению, им удалось, забросав взвод Альтепберга
ручными гранатами и уничтожив самого унтерштурмфюрера и семерых солдат,
убежать. Но, во-первых, все находящиеся в том районе части подняты по
тревоге и началась настоящая травля "зеленых призраков", которая, надо
надеяться, окончится их поимкой или уничтожением; во-вторых, один из этих
бандитов попал в руки солдат. Нет, не живой, а убитый, к сожалению.
* Лейтенант войск СС.
Гилле, подумав, приказал подать машину и в сопровождении конвоирующего
танка отправился к месту происшествия.
На опушке леса, возле догорающего сарая, группенфюрера встретили
капитан Вернер и эсэсовцы из разведывательного отряда.
Не ответив на приветствия, Гилле молча подошел к убитому врагу. Это был
молодой русский, не старше двадцати трех лет, с прямыми льняными волосами и
большими, широко открытыми мертвыми глазами, спокойно глядящими на господина
группенфюрера. Под зеленой одеждой ("боевая летняя форма советских
разведчиков",- определил группенфюрер) была надета выцветшая красноармейская
гимнастерка с погонами советского младшего сержанта.
Неподалеку, положенные рядом, как в строю, со сложенными крест-накрест
руками, лежали восемь эсэсовцев. Поморщившись, господин группенфюрер
подумал, что пятеро из этих восьми - низкорослые, щуплые... И это солдаты
Черного корпуса - СС!..
Травкин не знал, что он причинил столько хлопот такому множеству
высокопоставленных лиц германской армии. Правда, шагая треугольником в
обратный путь, разведчики иногда видели шныряющие группы эсэсовцев и слышали
их перекличку, но не относили это на свой счет, предполагая, что эсэсовцы
занимаются тактическими учениями.
К вечеру четвертого дня пребывания в немецком тылу разведчики набрели
на одинокий сарай. Травкин решил дать людям часок отдохнуть, а кстати
связаться по радио с Землей. Из-за предосторожности и для лучшего наблюдения
за окрестностями они забрались по прогнившей лесенке, едва не обломившейся
под тяжестью Аниканова, на чердак сарая.
Приладив рацию и даже успев обменяться с Землей позывными, Травкин
услышал восклицание Бражникова, стоявшего на часах возле выломанного в крыше
сарая отверстия. Подойдя к нему, Травкин увидел идущих к сараю развернутым
строем человек двадцать эсэсовских солдат.
Травкин разбудил только что заснувших тяжелым сном людей, но прыгать
вниз и бежать в лес, пожалуй, было уже слишком поздно. Эсэсовцы
приближались. Четверо вошли в сарай, поковыряли в навозе и вышли, но тут же
вернулись, и один из них стал взбираться по гнилой лестнице, негромко ворча
и ругаясь.
Травкин, сжимая в каждой руке по пистолету, перевел дыхание. На чердаке
было совсем светло от многочисленных отверстий и щелей в крыше. Он посмотрел
на своих людей внимательней, чем когда-либо прежде. Они были страшны.
Обросшие, худые, с ввалившимися глазами, стояли они, готовые к смертному
бою. Гнилая лестница поскрипывала, немец тихо ругался.
Раздался страшный грохот. Это Аниканов швырнул в отверстие крыши
противотанковую гранату на стоящих кружком возле сарая эсэсовцев.
Одновременно Бражников, раскроив автоматом показавшуюся в отверстии чердака
голову эсэсовца, прыгнул вниз, а вслед за ним прыгнули остальные, вздымая
пыль и щебень.
С мимолетным одобрением Травкин подумал о гениальном, с точки зрения
разведчика, замысле Аниканова, разметавшего гранатой врагов, стоящих
снаружи, и тем открывшего путь к отступлению. С тремя эсэсовцами,
находившимися в сарае, справиться было легко,- напуганные взрывом, они
вообще в темноте не разобрали, в чем дело.
Через минуту разведчики, сопровождаемые пулями и воплями немцев и
взрывами запоздалых немецких гранат, бежали во густому ельнику. Травкин
вначале нe заметил отсутствия Бражникова, как не заметил и того, что
Аниканов и Семенов ранены. О Бражникове ему, задыхаясь в быстром беге,
сообщил Аниканов. Он видел, как Бражников упал, выбегая из сарая.
Погоня не затихала. Казалось, гонятся со всех сторон. Выстрелы и крики
громким эхом отдавались по всему лесу. Затем раздался лай собак. Затем
рычание мотоциклов где-то справа. Аниканов, раненный в спину, задыхался.
Семенов начинал хромать все сильнее и сильнее.
Лес, промытый ливнями, сладко благоухал. Напоенные влагой листья и
травы наконец сбросили с себя отдающую зимой апрельскую прохладу. Так
наступала настоящая весна. Мягкий ветер, как бы тоже очищенный прошедшими
ливнями, колыхал всю эту по-весеннему шуршащую массу зелени.
Шум погони приутих, раненым наскоро сделали перевязки. Мамочкин вынул
из-за пазухи свою последнюю флягу и поболтал ею во все стороны. Самогону
оставалось самая малость. Он отдал флягу Аниканову.
Тут же выяснилось, что радиостанция, висевшая на спине у Быкова,
расплющена десятком пуль. Она спасла Быкову жизнь, но для работы уже не
годилась. Быков добил свою спасительницу прикладом автомата и обломки
раскидал по кустам.
Они медленно шли, шатаясь, как пьяные.
Шедший позади с Травкиным Мамочкин внезапно сказал:
- Прошу у вас прощения, товарищ лейтенант.
Покаянно бия себя в грудь, а может быть, и плача - в темноте не
разобрать,- он хрипло, вполголоса заговорил:
- Из-за меня, все из-за меня. Недаром рыбаки у нас приметам верят.
Почти всегда бывает правильно. Я тех двух лошадей не довел в деревню, а
внаем сдал, за продукты...
Травкин молчал.
- Простите, товарищ лейтенант. Если приду здоровым...
- Придешь здоровым - пойдешь в штрафную роту,- сказал Травкин.
- И пойду! С удовольствием пойду! И я знал, что вы так скажете! Знал,
что все равно вы так скажете! - восторженно вскричал Мамочкин. И он сжал
руку Травкина в почти истерическом припадке непонятной благодарности и
самозабвенной любви.
Звуки погони раздались совсем рядом. Разведчики притаились. С грохотом
пронеслись мимо два броневика. Потом стало тихо, и люди пошли дальше.
Впереди темнела массивная фигура Аниканова. Раздвигая могучими плечами ветки
деревьев, он медленно шел вперед, огромным усилием воли отгоняя от себя
туман полузабытья, одолевавший его.
И может быть, только он, во всеоружии своего жизненного опыта,
догадывался, что наступившая тишина обманчива. Правда, он не знал, что весь
разведывательный отряд эсэсовской дивизии "Викинг", передовые роты
подходящей ускоренным маршем 342-й гренадерской дивизии и тыловые части
131-й пехотной дивизии подняты на ноги в погоне за ними; он не знал, что
телефоны неустанно звонят, что рации непрерывно разговаривают жестким
шифрованным языком, но он чувствовал, что вокруг них все уже и уже
стягивается петля огромной облавы.
Они шли, обессиленные, и не знали, дойдут ли. Но не это уже было важно.
Важно было то, что сосредоточившаяся в этих лесах, чтобы нанести удар
исподтишка по советским войскам, отборная дивизия с грозным именем "Викинг"
обречена на гибель. И машины, и танки, и бронетранспортеры, и тот эсэсовец с
грозно поблескивающим пенсне, и те немцы в подводе с живой свиньей, и все
эти немцы вообще - жрущие, горланящие, загадившие окружающие леса, все эти
Гилле, Мюлленкампы, Гаргайсы, все эти карьеристы и каратели, вешатели и
убийцы - идут по лесным дорогам прямо к своей гибели, и смерть опускает уже
на все эти пятнадцать тысяч голов свою карающую руку.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Рация, работающая со Звездой, стояла в уединенном блиндаже. Младший
лейтенант Мещерский проводил здесь круглые сутки. Он почти не спал, изредка
склоняя голову в тяжкой полудремоте, но и тогда ему мерещилось характерное
хлюпанье эфира в ушах, и он вдруг просыпался, моргая длинными ресницами, и
ошалело спрашивал дежурного радиста:
- Говорит, кажется?
Радистов работало трое. Но Катя, кончив свою смену, не уходила. Она
сидела рядом с Мещерским на узких нарах, склонив светлую голову на смуглые
руки, и ждала. Иногда она вдруг начинала сварливо спорить с дежурным, что
тот якобы потерял волну Звезды, выхватывала из его рук трубку, и под низким
потолком блиндажа раздавался ее тихий, умоляющий голос:
- Звезда. Звезда. Звезда. Звезда.
По соседству с волной Звезды кто-то без умолку бубнил по-немецки, а
чуть подальше говорила, пела и играла на скрипке Москва - вечно
бодрствующая, могучая и неуязвимая.
По нескольку раз в день в блиндаж заходил командир дивизии. От овина к
блиндажу и обратно сновали разведчики. Ежедневно приходил, иногда в
сопровождении старшины Меджидова, лейтенант Бугорков. Он простаивал часок у
стены, молчаливо наблюдал работу дежурного радиста и снова уходил.
Часто, отобрав трубку у дежурного, сидел в блиндаже майор Лихачев.
Иногда на несколько минут забегал и капитан Барашкин. Он cтановился возле
маленького оконца, барабанил пальцами по стеклу и напевал что-то из своей
знаменитой тетрадки. Как-то наведались пришедшие с переднего края
неразлучные капитаны Муштаков и Гуревич.
Спокойный, незаметный, чуть рябой, с выпуклым лбом над внимательными
глазами, в блиндаж вошел следователь прокуратуры капитан Еськин. Он спросил
Мещерского:
- Вы командир разведчиков?
- Временно замещаю его.
Следователь сказал, что он должен допросить несколько лиц по делу о
незаконно взятых у крестьян лошадях. Он кратко изложил суть дела и спросил,
понимает ли Мещерский все значение этого проступка, роняющего авторитет
Красной Армии в глазах местного населения.
- Так вот,- продолжал следователь, не дожидаясь ответа Мещерского,- мне
нужно допросить разведчиков, присутствовавших при совершении этих незаконных
действий, в особенности лейтенанта Травкина и сержанта Мамочкина.
- Их сейчас здесь нет,- уже нетерпеливо возразил Мещерский.
- Никого из них?
- Никого.
Следователь с минуту подумал.
- А я должен с ними поговорить,- сказал он.- Скоро ли они вернутся?
-- Нe знаю,- ответил Мещерский медленно.
Катя, внезапно встав с места, сказала:
- А вы, товарищ капитан, лучше сходите туда, где они находятся, и
допросите их.
- А где они находятся? - спросил следователь.
- В тылу у немцев.
Следователь внимательно посмотрел на Катю спокойными, лишенными юмора
глазами.
Она со алой, торжествующей улыбкой выдержала этот взгляд..
Мещерский тоже улыбнулся, но вдруг подумал, что прикажи этому человеку
начальство идти к немцам в тыл для допроса - и он пойдет.
На третьи сутки Звезда заговорила,- вторично после того, как Травкин
перешел фронт. Не прибегая к шифру, Травкин настойчиво повторял:
- Здесь сосредоточивается пятая танковая дивизия СС "Викинг". Пленный
девятого мотополка "Вестланд" показал, что здесь сосредоточивается пятая
танковая дивизия СС "Викинг".
Затем он сообщил состав полка "Вестланд", местопребывание штаба дивизии
и подчеркнул, что части разгружаются и движутся только по ночам. И снова
повторял, повторял бесчисленное количество раз:
- Здесь сосредоточивается, тайно сосредоточивается пятая танковая
дивизия СС "Викинг".
Сообщение Травкина наделало шума в дивизии. А когда полковник
Сербиченко лично позвонил командарму и полковнику Семеркину об этих данных,
заволновались и в штабе армии.
Подполковник Галиев позабыл, что такое сон, отвечая на телефонные
звонки из корпуса, армии и соседних дивизий. Он сразу же перестал зябнуть и
куда-то закинул свою бурку, стал криклив, требователен, весел. "Галиев
почуял немца",- говорили про него.
На тысячи карт между тем синим карандашом наносился район
сосредоточения дивизии "Викинг". Из штаба армии данные эти внеочередным
донесением пошли в штаб фронта, а оттуда - в ставку Верховного
Главнокомандования, в Москву.
Если в дивизии и корпусе данные Травкина были восприняты как событие
особой важности, то для штаба армии они имели уже хотя и важное, но вовсе не
решающее значение. Командарм приказал прибывающее пополнение дать именно тем
дивизиям, которые могут оказаться под ударом эсэсовцев. Он также перебросил
свой резерв на опасный участок.
Штаб фронта взял эти сведения на заметку, как показательное явление,
доказывающее лишний раз интерес немцев к Ковельскому узлу. И штаб фронта
предложил авиации разведывать и бомбить указанные районы и придал энской
армии несколько танковых и артиллерийских частей.
Верховное Главнокомандование, для которого мошкой были и дивизия
"Викинг", и в конечном счете весь этот большой лесистый район, сразу поняло,
что за этим кроется нечто более серьезное: немцы попытаются контрударом
отвратить прорыв наших войск на Польшу. И было отдано распоряжение усилить
левый фланг фронта и перебросить именно туда танковую армию, конный корпус и
несколько артдивизий РГК*.
* Резерв Главного Командования.
Так ширились круги вокруг Травкина, расходясь волнами по земле: до
самого Берлина и до самой Москвы.
Ближайшим следствием этих событий для дивизии было: прибытие танкового
полка, полка гвардейских минометов и большого пополнения людьми и техникой.
Получили пополнение и разведчики.
Мещерский начал проводить усиленные занятия и полдня пропадал на
переднем крае, ведя наблюдение за противником. Бугорков со своими саперами
минировал местность перед передним краем. Майор Лихачев целыми днями
суетился, получая новые рации, телефонные аппараты и провод. Полковник
Сербиченко уехал на свой наблюдательный пункт и оттуда руководил действиями
частей. Он как-то помолодел и посуровел, как всегда перед большими боями.
Серьезно и подолгу изучал он
только что прибывшие новые карты, обнимающие почти всю Польшу, вплоть
до Вислы. В этих далеких краях он побывал однажды в 1920 году в составе
Первой конной армии Буденного.
В уединенном блиндаже оставалась только Катя.
Что означал ответ Травкина на ее заключительные слова по радио? Сказал
ли он "я вас понял" вообще, как принято подтверждать по радио услышанное,
или он вкладывал в свои слова определенный тайный смысл? Эта мысль больше
всех других волновала ее. Ей казалось, что, окруженный смертельными
опасностями, он стал мягче и доступней простым, человеческим чувствам, что
его последние слова по радио - результат этой перемены. Она улыбалась своим
мыслям. Выпросив у военфельдшера Улыбышевой зеркальце, она смотрелась в
него, стараясь придать своему лицу выражение торжественной серьезности, как
подобает - это слово она даже произносила вслух - невесте героя.
А потом, отбросив прочь зеркальце, принималась снова твердить в ревущий
эфир нежно, весело и печально, смотря по настроению:
- Звезда. Звезда. Звезда. Звезда.
Через два дня после того разговора Звезда вдруг снова отозвалась:
- Земля. Земля. Я Звезда. Слышишь ли ты меня? Я Звезда.
- Звезда, Звезда! - громко закричала Катя.- Я Земля. Я слушаю тебя,
слушаю, слушаю тебя.
Она протянула руку и настежь отворила дверь блиндажа, чтобы кого-нибудь
позвать, поделиться своей радостью. Но кругом никого не было. Она схватила
карандаш и приготовилась записывать. Однако Звезда на полуслове замолчала и
уже больше не говорила. Всю ночь Катя не смыкала глаз, но Звезда молчала.
Молчала Звезда и на следующий день и позднее. Изредка в блиндаж
заходили то Мещерский, то Бугорков, то майор Лихачев, то капитан Яркевич -
новый начальник разведки, заменивший снятого Барашкина. Но Звезда молчала.
Катя в полудремоте целый день прижимала к уху трубку рации. Ей
мерещились какие-то странные сны, видения, Травкин с очень бледным лицом в
зеленом маскхалате, Мамочкин, двоящийся, с застывшей улыбкой на лице, ее
брат Леня - тоже пoчему-то в зеленом маскхалате. Она опоминалась, дрожа от
ужаса, что могла пропустить мимо ушей вызовы Травкина, и принималась снова
говорить в трубку:
- Звезда. Звезда. Звезда.
До нее издали доносились артиллерийские залпы, гул начинающегося
сражения.
В эти напряженные дни майор Лихачев очень нуждался в радистах, но снять
Катю с дежурства у рации не решался. Так она сидела, почти забытая, в
уединенном блиндаже.
Как-то поздно вечером в блиндаж зашел Бугорков. Он принес письмо
Травкину от матери, только что полученное с почты. Мать писала о том, что
она нашла красную общую тетрадь по физике, его любимому предмету. Она
сохранит эту тетрадь. Когда он будет поступать в вуз, тетрадь ему очень
пригодится. Действительно, это образцовая тетрадь. Собственно говоря, ее
можно было бы издать как учебник,- с такой точностью и чувством меры
записано все по разделам электричества и теплоты. У него явная склонность к
научной работе, что ей очень приятно. Кстати, помнит ли он о том остроумном
водяном двигателе, который он придумал двенадцатилетним мальчиком? Она нашла
эти чертежи и много смеялась с тетей Клавой над ними.
Прочитав письмо, Бугорков склонился над рацией, заплакал и сказал:
- Скорей бы войне конец... Нет, не устал. Я не говорю, что устал. Но
просто пора, чтобы людей перестали убивать.
И с ужасом Катя вдруг подумала, что, может быть, бесполезно ее сидение
здесь, у аппарата, и ее бесконечные вызовы Звезды. Звезда закатилась и
погасла. Но как она может уйти отсюда? А что, если он заговорит? А что, если
он прячется где-нибудь в глубине лесов?
И, полная надежды и железного упорства, она ждала. Никто уже не ждал, а
она ждала. И никто не смел снять рацию с приема, пока не началось
наступление.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Летом 1944 года войска, сметая сопротивление слабеющей немецкой армии,
проходили по польской земле.
Генерал-майор Сербиченко догнал на своем "виллисе" группу разведчиков.
В зеленых маскхалатах, друг за дружкой, шли они по обочине дороги, ловкие,
настороженные, готовые в любую минуту исчезнуть, раствориться в безмолвии
полей и лесов, в неровностях почвы, в мерцающих тенях сумерек.
В идущем впереди разведчике генерал узнал лейтенанта Мещерского.
Остановив машину и просветлев, как всегда при виде разведчиков, генерал
спросил:
- Ну что, орлы? Варшава на горизонте. А видали, до Берлина пятьсот
километров осталось! Чепуха. Скоро там будем.
Он внимательно разглядывал разведчиков, потом, охваченный каким-то
печальным воспоминанием, хотел еще что-то сказать, но осекся и махнул рукой:
- Ну, счастливо, разведчики!
Машина тронулась, а разведчики, постояв немного, снова двинулись в
путь.
--------------------------------------------------------------------------
Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на http://prochtu.ru
--------------------------------------------------------------------------