Максим Витальевич Милосердов - Поселок Ильича - Максим Витальевич Милосердов
Скачано с сайта prochtu.ru
Каждый барнаульский жулик знает: если накосячил по-крупному, нет места лучше, чтобы замести следы, чем посёлок Ильича – примыкающая к старой промзоне Барнаула деревенька – лабиринт из кривых улочек, вытянувшихся по песчаной обской отмели, с одной стороны подмываемый рекой, а с другой скрытый от посторонних глаз нависающим глинистым берегом. Знают о любви криминала к этому месту также следователи и оперативные сотрудники, поэтому, если вдруг случайно окажетесь поблизости от посёлка – на спуске опоясывающей его кольцевой дороги, и вам доведется наблюдать людей в милицейской форме, с самым серьезным видом обшаривающих приречный бурьян, можете быть уверены: здесь ищут очередной труп.
На пришельцев местные жители смотрят искоса и с недоверием, впрочем, пары бутылок самой дешёвой водки, распитых со старожилами, достаточно, чтобы стать для местных своим. Или почти своим – поселковая аристократия – те, кто родился и вырос здесь, всегда будут помнить, что пришлый человек – это чужак, не знающий тайных законов этих мест. Впрочем, тех, кто может назвать посёлок Ильича своей родиной, немного. Обитатели здесь сменяют друг друга быстро: новосёлы, прибитые к этим местам превратностями судьбы, стремятся как можно скорее выбраться в большой город, те же, кого засасывает болотистая почва барнаульского дна, обычно живут недолго. Самоубийства, несчастные случаи и болезни выкашивают чужаков, так и не сумевших обрести благословение этой чёртовой местности.
Василий Беликин, хотя и родился в Барнауле, казалось, был для посёлка своим. Род он вел от самых первых жителей посёлка. Ещё до того, как в сороковые годы прибывающая в растущий послевоенный Барнаул голытьба начала самостроем селиться здесь в непосредственной близости от промышленной зоны города, в комариной роще среди чахлых осин и кривых клёнов стояла крытая дёрном избушка. Она казалась древней, а жила в ней ещё более древнего вида неопрятная старуха Акулина с косящими зелёными глазами и чёрными полулуниями грязи под крепкими длинными ногтями. Была она нелюдима, с новыми соседями общаться не желала, они ее тоже сторонились, а если, случалось, встречали на окраине посёлка, то лишь мелко крестились и старались поскорее перейти на другую сторону, хоть бы для этого и пришлось перемешать сапогами жидкую грязь немощёной улицы.
При старухе с ранних лет находилась девчушка – её внучка Анисья. Если обычно дети вызывают умиление, то назвать Анисью приятным ребенком, было нельзя. Хмурая, неразговорчивая, как и её бабка, Анисья исподлобья смотрела сквозь встречных людей, а со сверстниками игр не водила. В школу девочка ходила редко, и, кое-как осилив семилетку, безвылазно жила со старухой в покосившемся домике, с каждым годом приобретая среди новопоселенцев все более дурную славу ведьмы.
В конце пятидесятых Акулины не стало. Помирала она долго и тяжело, так что вой стоял на всю округу. Над огородами то и дело с громким карканьем взлетали перепуганные вороны, а те, кому не посчастливилось жить рядом, пили горькую и бормотали забытые за годы советской власти молитвы. Когда, наконец, всё стихло, и собаки перестали выть и рваться с цепей, Анисья вышла за околицу и отправилась по кривым улочкам в поселковый совет, чтобы получить свидетельство о смерти бабки и оформить притязания на завещанный ей участок и дом.
Василию Беликину наводившая на деревню суеверный ужас Анисья приходилась тёткой по сестре. Племянник часто приезжал в посёлок, иной раз гостя в покосившейся избушке по целым неделям. Был он ленив, по хозяйству делать ничего не хотел, но Анисья помощи и не требовала. На мальчика у неё были другие планы, которым, впрочем, не суждено было осуществиться.
– Чужой ты для этого места, ох, чужой, – иной раз с сожалением приговаривала Анисья, ероша крючковатыми пальцами светлые Васькины волосы.
– Какой же я чужой, тёть! – усмехался Васька. – Каждый закоулок знаю.
– Закоулков не бойся, что вкривь и вкось пойдет, то тебе на руку, – принималась ворожить Аниься на церковной восковой свечке и печной золе. – Кольца опасайся, кольцо твою погибель несет.
– Свадьбы что ли? – смеялся Васька. – Свадьбу не хочу. Лучше холостым погуляю!
– А свадьбы-то и не будет, – шептала Анисья вслед убегающему во двор племяннику.
По молодости Васька дважды едва не загремел в тюрьму и, как говаривали, только с помощью тётки сумел избежать неминуемых сроков – первый маячил за драку, второй за какую-то темную историю с кражей из городского универсама. В восемнадцать лет непутевый племянник был призван в армию, а спустя два года, счастливо избежав выполнения интернационального долга в братском Афганистане, вернулся домой и опять же по большому чуду пристроился в автомастерской. В эпоху дефицита запасных частей эта работа считалась не только престижной, но и денежной. На посёлке Ваську теперь уважали не только одногодки, но и редкие автовладельцы. А для пущей важности он приобрел старенький рыжий «Москвич», на котором нередко приезжал пофорсить перед поселковыми.
Анисья всё, что делал племянник, одобряла, даже когда Васька с компанией таких же обормотов, как и он, завез на своем «Москвиче» в рощу дочку библиотекарши, после чего девчонка вернулась домой вся в слезах и чуть было не наложила на себя руки, тётка лишь пожала плечами – дело молодое.
То, чего касалась Анисья, рушилось. Её наговоры были сильны и действенны, ведьмина злоба находила свою жертву и жалила жестоко и беспощадно, но вот заговоры на любовь и на семью, за которыми иной раз являлись к Анисье отчаявшиеся выйти замуж женщины, заканчивались крахом. Соединённая ведовством пара жила вместе не более трёх лет, после чего заполученный обманом парень или спивался, или уходил из семьи. Не помогали ни крики, ни слёзы, ни скоропалительно заведённый ребенок. Если, случалось, что брошенная жена прибегала в домик Анисьи, то на её мольбы вернуть мужа ведьма лишь приговаривала: «Я тебя предупреждала! Три года – моя власть, далее твоя. Нет твоей власти, знамо, а потому сгинь и не мозоль глаза!»
Несмотря на неудачи в любовной магии, когда Ваське исполнилось двадцать два, Анисья решила приворожить девку и для него. Однажды весной тысяча девятьсот девяносто первого, когда снег на обочинах уже покрылся твёрдой чёрной коркой, а небо из зимне-серого обрело ярко-голубой цвет, Васька появился в посёлке. Был пешком – «Москвич» барахлил, и упорно не желал выбираться из гаража в распутицу. Напившись чаю, Васька заявил тётке, что сейчас же отправится отмечать день рождения кого-то из своих поселковых дружков, но Анисья остановила племянника.
– Обожди, – сказала она. – Разговор есть!
– Да чего нам разговоры разговаривать! Дела у меня.
– Обожди, – повторила Анисья. – Ты, сынок, каких девок больше любишь?
– Я, тетя, девок не люблю, – засмеялся Васька, – это они меня любят! А я люблю машины!
– Машины? – Анисья не очень-то удивилась. – Это «Жигули» и «Волги» что ли?
– Нет, тетя! Я сегодня в Барнауле такой автомобиль видал… – Васька мечтательно прикрыл глаза, –Немецкий!
Если жители Москвы и Ленинграда уже были знакомы с импортным автопромом, то в Барнаул, хотя и был он по численности двадцатым городом России, инвалютные автомобили только начали поступать. По улицам уже ездила первая праворульная «Тойота», но куда большим почётом пользовались старенькие «Мерседесы» и «Фольксвагены», прибывающие на Алтай вместе с покидающим ГДР советским гарнизоном.
– И чья же это машина такая? – спросила Анисья.
– Чья-чья! Большого человека! – важно ответил Васька.
– Учёного что ли?
– Бери выше!
– Директора завода?
– Нет! Машину эту своей дочке высокий партийный чин купил. Прокурор!
– Тьфу ты! Совсем стыд потеряли! – выругалась Анисья.
– А девка-то эта хороша собой, что ли? – спросила она чуть погодя.
– Да хороша, хороша, тетя! – засмеялся Васька. – Только машина лучше.
– Ладно, будет тебе машина. Тебе машина, а мне на воспитание дочку вашу отдашь, когда родится.
– Нет! Я в семейный хомут не полезу! – запротестовал Васька.
– Да не придется тебе! – махнула рукой Анисья. – Вы мне только дочку родите и разбегайтесь! Внучка мне нужна. Наследница! Я уж её сама воспитаю, вас не обременю.
– Ну, как знаешь! – сказал Васька. – Так-то девка самое то. Если ненадолго с ней замутить, то я согласен. А, дай-ка мне пару красненьких на бутылочку, да я пойду с ребятами посижу.
Анисья извлекла из замызганного кошелька несколько хрустящих десятирублевок и положила на стол. Васька, привыкший к манере тётки никогда не брать и не передавать деньги из рук в руки, подхватил новенькие банкноты, с удовольствием втянул широкими ноздрями запах свежей краски, а затем накинул потертую кожаную куртку и вышел из тёмной избы в теплый мартовский день. Анисья же вынула из шкафа тяжёлые темные свечи, натопленные из собачьего жира, достала из шкатулки пучки сухих трав и, начертив на чёрных отполированных до блеска досках стола меловой круг, принялась за колдовство. После того, как ведьма произнесла первые слова, успевший наполнить комнату душистый аромат, сменился запахом подвальной сырости и плесени. За мутным оконцем мелькнула чёрная тень, и в комнате потемнело. Сами по себе заскрипели половицы, а в печной трубе что-то ухнуло. От налетевшего порывом ветра распахнулась и громко хлопнула дверь. Соседские собаки, начавшие было беспокоиться и лаять, забились в свои конурки и тряслись мелкой дрожью.
– Проси! – гулким утробным голосом произнесло нечто, чье присутствие вдруг стало вполне ощутимым в маленькой избе.
– Скрой дурнину, дай лик молодецкий! – проборимотала ведьма.
– Явлю! – прогудело в трубе.
Ночью над посёлком разразилась нежданная и необычная для марта гроза – гром, молнии, и ледяные струи дождя, падающие с неба. Буйство стихии продолжалось недолго, вскоре резко похолодало, так что к утру улицы и окрестные дороги превратились в сплошной ледяной каток. Скорая помощь, вызванная из города к заболевшему и мечущемуся в бреду ребенку не смогла преодолеть спуск с кольцевой дороги, и, улетев в кювет, увязла среди рыхлого, покрывшегося тонкой ледяной коркой чёрного снега. Ребенок умер, его тельце скрючилось и посинело, на губах засохла малиновая пена – такой была плата за ведьмино колдовство.
До середины апреля Васька в посёлке не появлялся. Поговаривали, что он здорово поднялся, курит «Мальборо», называется модным словом «рэкетир» и трясет повыползавших изо всех щелей кооператоров. Другие достоверно утверждали, что Васька задружил с ментами, ходит под их крышей и собирает дань с людей куда более серьёзных, чем мелкий кооператорский сброд. Но не были правы ни первые, ни вторые. Разжившись деньгами у тётки, Васька забросил работу в автосервисе и бесцельно шатался по кинотеатрам и видеосалонам. Вдыхая запахи барнаульской весны, он вдруг понял, что влюбился. Влюбился страстно и трепетно, да ни в какую-нибудь городскую шмару, а в ту самую дочку прокурора на почти новом немецком автомобиле.
А ведь она была нереально крута! В годы, когда владелец японской «десятилетки» почитался в Барнауле за мультимиллионера, поймавшего удачу за хвост, прокурорская дочка ездила на «Ауди V8» 1989 года выпуска. Сама девушка была под стать своему автомобилю. Её нельзя было назвать красавицей, но она была крайне эффектна и нисколько не походила на многочисленных одногодок с одинаковой «химией» и нарумяненными скулами.
Девушке стоило только щелкнуть пальцем, чтобы перед ней выстроилась очередь из представителей золотой молодежи Барнаула – детей народных судей и депутатов, директоров заводов и завмагов. Но Татьяна не могла отвести глаз от чувственного и щедрого красавца Васьки. Мать – властная эффектная женщина, хотя и не разделяла увлечения дочери, поначалу в своих оценках происходящего исходила из того, что единственный нежно-любимый ребенок может тешиться всем, чем пожелает. А вот отец отнесся к начавшемуся роману более чем прагматично. Привыкнув общаться с жуликами самого разного пошиба, он закостенел, стал недоверчив и, прекрасно разбираясь в типах преступников, мог по одному взгляду на лицо человека перечислить статьи уголовно-процессуального кодекса, которые тот уже нарушил или собирается нарушить в самое ближайшее время.
Васькины наклонности и его биографию прокурор прочитал как с книжного листа, в первые минуты случайного знакомства, когда столкнулся с парнем у подъезда своего дома.
Увидев Ваську, выходящего калитки пятиэтажного дома, огороженного решётчатым забором и отличающегося от прочих домов толщиной стен и наличием лифта в каждом подъезде, прокурор ощутил беспокойство. Инстинкты, наработанные ещё в первые годы службы, подсказывали: парню следует завернуть руку за спину, а затем ткнуть его лицом в асфальт и вызвать наряд для оформления квартирной кражи, несомненно, только что совершённой у кого-то из соседей.
– Стой, ты кто такой? – спросил прокурор, делая полшага в сторону и поднимая руку.
– Греби мимо, папаша! – цыкнул сквозь зубы Васька, не испытывавший никакого пиетета перед людьми старшего возраста.
Это была его ошибка. Секунду спустя кепочка оказалась втоптана в апрельскую грязь, а сам Васька был прижат щекой к беленой кирпичной колонне, обозначавшей калитку номенклатурного дома.
– Вы, молодой человек, поаккуратнее будьте в выборе выражений, – вежливо сказал прокурор и припечатал Ваське по почкам.
– Пусти! – пропищал тот. – Подруга у меня тут живет!
Последовавший небольшой поворот Васькиной кисти заставил его стать дружелюбнее, перейти на вы и в деталях изложить историю романтических отношений с Татьяной.
– Так ты что же, голытьба, ко мне в зятья набиваешься? – спросил прокурор, ослабляя хват и выпуская Васькину руку.
– Прощения просим, не признали, – произнес тот, поморщился и поднял кепочку из жидкой грязи
. Неловким движением Васька попытался стряхнуть налипшую жирную жижу, перепачкал ладонь и манжеты куртки, разозлился и метнул кепку обратно в хлюпающую лужу.
– Ты головной убор-то подними, или богатый – новый купишь? – спросил прокурор.
– Да ничего, вроде, не жалуемся! – с достоинством ответил Васька, потирая растянутую руку.
– И по какой статье промышляешь? – спросил прокурор.
– Да я не на гоп-стопе! Я в автосервисе! – ответил Васька с достоинством.
– Тьфу ты, чёрт! Вот ведь угораздило! – сквозь зубы процедил прокурор и, не прощаясь, скрылся в калитке.
То, что Татьяна, несмотря на домашние скандалы и упреки, а также на громкие обещания лишить её родительских денег, ходила словно околдованная гоп-принцем на оранжевом «Москвиче», не поддавалось никакому рациональному обоснованию, но в мистическую подоплеку происходящих событий долгое время никто в окружении девушки поверить не мог.
– Бог ты мой! Что же ты в нем нашла! – восклицала прокурорша, театрально заламывая руки.
– Да он всю твою жизнь под откос пустит! – кричал прокурор на Татьяну, багровея.
– Неправда! – отвечала ослеплённая колдовством девушка.
После домашних скандалов она, впрочем, на некоторое время словно одумывалась и начинала относиться к Ваське прохладнее, но у Анисьи на этот случай в деревянном гробике-шкатулке лежала вылепленная из глины кукла с волосами, тайно срезанными с головы Татьяны. Стоило племяннику почувствовать ухудшение отношений к себе, как он бежал к телефону-автомату и, опустив в щель монетоприемника две копейки, набирал номер ильичёвского сельпо.
– Тетя Клава! – кричал он. – Передай бабке, что опять!
Толстая продавщица, чертыхалась, вешала на дверь табличку «Учёт» и ковыляла к покосившейся избушке Анисьи. Сплюнув и перекрестясь, она входила в расхлябанную калитку и шла по кривой тропинке к покосившемуся крыльцу.
Анисья, ведьминым нутром чуя приближение вестницы, распахивала дверь и, сверлила Клавку немигающими зелёными глазами:
– И что сказал?
– Сказал, что опять! – отвечала продавщица и, стараясь, чтобы её голос не прозвучал излишне грубо, добавляла. – Вы бы хоть голубиную почту, что ли завели! Через полдеревни не набегаешься!
– Бегай-бегай! Зато варикоза не будет, – бормотала Анисья и, сплюнув на землю, пряталась в доме.
Здесь она вытаскивала из шкафа украденный у Татьяны платок и ставила на него крошечный гробик с куклой. Посыпав игрушку мукой, ведьма начинала катать по чёрному столу хлебный мякиш, приговаривая:
– Дурень спрячется, молодец появится, друг другу дети полюбятся!
Через час Татьяна уже чувствовала томление, а её сердце наполняла нежность к Ваське. Девушка не замечала ни вороватых бегающих глаз, ни блестящей во рту фиксы, Васька снова становился для неё желанным принцем, а его оранжевый «Москвич» казался куда милее, чем весь папин автопарк.
Ситуация накалилась к июню. В стране назревало что-то нехорошее: граждане липли к телевизионным экранам и, не отрываясь, смотрели прямые трансляции из московского дворца съездов, где беснующиеся депутаты призывали рвать страну на части. Анисья была далека от политики, но с удивлением наблюдала, как поток обращающихся к ней людей растет. Несчастная Клавка всё чаще вешала табличку «Учёт» на дверь и тащилась через полдеревни к Анисье с докладом о том, что аудиенции добивается очередная богатая и несчастная гостья. Люди же попроще приходили сами, иной раз, часами дожидаясь на скамейке около забора, когда же Анисья соизволит принять их.
Когда федеральные телеканалы, чтобы отвлечь народ от начавшегося разграбления огромной страны, напропалую вещали о барабашках, инопланетянах и ведьмах, когда пространные рассуждения об инфернальных силах, действующих в нашем мире, публиковались в брошюрах, выходящих под заголовками «Знание» и «Наука», в мистику волей-неволей начинали верить все слои населения. Стоило прокурорше, всё более озабоченной странным поведением дочери, пожаловалась на семейные проблемы своей парикмахерше, как та, покивав, вдруг понизила голос и зашептала:
– Это приворот действует! Приворожили Таньку твою, ох, приворожили!
– Да что же это за глупость такая? – удивилась прокурорша, в студенчестве с отличием защитившая диплом на кафедре философии марксизма-ленинизма.
Парикмахерша дёрнула плечами и фыркнула, всем видом показывая, что говорит истинную правду. Луч света, отраженный от массивных золотых колец, продёрнутых через уши женщины, ударил прокурорше в глаза, и она на секунду зажмурилась.
– Это раньше от нас правду скрывали! – зашептала парикмахерша, склонившись над прокуроршей. – А нечисти из параллельных миров, знаешь, сколько по миру бродит!
Парикмахерша снова дёрнула плечом.
– Да ведь все те, кто выдает себя за ведьм, – это просто мошенницы! – недоверчиво возразила прокурорша.
– Есть и такие! – согласилась парикмахерша. – Но я одну ведьму знаю, настоящую! В седьмом колене! Она поможет!
Вполне вероятно, что прокурорша никогда бы в жизни не встретилась с настоящей ведьмой, пожалуйся она о происходящем мужу. Может быть, прокурор решил бы назревшую семейную проблему собственной магией – хлопнул бы в ладоши, произнёс бы заклинание и одним росчерком пера отправил бы Ваську в тридевятое царство, но слишком уж серьезные события намечались в стране. Дела семейные отошли даже не на второй план, они стали чем-то совершенно далёким, так что прокурор просто-напросто упустил роковой момент превращения любовной интрижки в кровавую драму.
По иронии судьбы ведьмой, призванной решить семейные проблемы, оказалась Анисья. Её значительно выросшие за последние месяцы доходы, словно в бездонной дыре исчезали в карманах Васьки. Рестораны, гулянки с участием золотой молодежи, катание на Танькиной «Ауди» – всё это было непонятно одинокой ведьме, но ради рождения наследницы чёрного дара денег она не жалела, отдавая то, что приносили просительницы, племяннику.
– Хоть бы ты, старая карга, сдохла или телефон уже провела! – бормотала про себя Клавка, шагая по высушенной июньской дороге к покосившейся избушке.
– Чего тебе? – спросила как всегда вышедшая на крыльцо Анисья, учуяв приближение вестницы.
– Высокая птица к тебе летит! – хмуро ответила продавщица.
Карты уже рассказали Анисье о намечающемся визите, но на сердце ведьмы отчего-то было неспокойно.
– Не приму! – рявкнула она и уже было хотела скрыться в доме, как на крыльцо вышел Васька.
– Кого это ты не примешь, тетя? – спросил он.
– Тебе-то что? – огрызнулась Анисья.
– Мне-то? Мне деньги нужны! Мы хотим с Танюшкой в Москву на месячишко слетать, по Золотому кольцу прокатиться, в Ленинград заглянуть, а там знаешь, какие цены?
При словах о Золотом кольце Анисья поморщилась.
– Кольцо тебя погубит! – пробормотала она. – В Крым ехайте!
– А хоть бы и в Крым! – улыбнулся Васька, мечтательно прикрывая глаза. – Погреть косточки на солнышке. В море покупаться. Я ведь море-то и не видел никогда.
Анисья нахмурилась.
– Десять тысяч! – вдруг сказала она.
– Чего десять тысяч? – не поняла Клавка.
– Десять тысяч пусть плотит, тогда приму! – как отрезала Анисья и скрылась за дверью.
– Батюшки! Что ж такое! – Клавка не могла поверить в реальность происходящего.
Но для прокурорши, что десять тысяч, что пятьдесят уже не были деньгами. Хмыкнув по поводу аппетитов ведьмы, она вдруг преисполнилась к ней уважения и, пробормотав про себя начавшую входить в обиход присказку о том, мы не настолько богаты, чтобы покупать дешёвые вещи, приказала парикмахерше организовать встречу. На следующий день, чёрная «Ауди» остановилась у полуразвалившейся хибарки в посёлке Ильича.
А за полчаса до того от покосившегося забора, оставляя за собой столбы пыли, рванул огненно-рыжий «Москвич». В нём сидел Васька, поехавший в Барнаул, чтобы забрать Татьяну и привезти её в посёлок на день рождения к кому-то из своих дружков. С наступлением лета дочь прокурора стала частой гостьей в поселковых трущобах. Сначала она убеждала себя, что ей просто интересно познакомиться с жизнью обитателей дна, затем девушка уже не искала никаких оправданий – она просто тянулась к Ваське.
Но этот июньский вечер не задался с самого начала. Забравшись на обтянутое дешёвым велюром дерматиновое сиденье, Татьяна поморщилась.
– Чё ты? – спросил Васька.
– Бензином воняет, – сказала девушка.
– Ну, давай тогда твою тачку возьмём!
– Да на ней мамаша куда-то упорола, – ответила Татьяна и, вдруг вспомнив скандал, который закатила мама два дня назад, нахмурилась.
Ехали молча. Татьяна открыла окно и выставила ладонь под струи тёплого воздуха. Когда машина ушла с городской трассы на разбитую кольцевую, опоясывающую посёлок, девушка недовольно произнесла:
– Не тряси так! Тошнит!
– А я чё сделаю?
– Ничего! Ездишь на этой развалюхе! Перед друзьями стыдно! – вдруг зло добавила Татьяна.
Васька не ответил. «Надо тётке сказать», – подумал он и тут же почувствовал сильнейшее желание заехать этой раскрашенной стерве кулаком в нос.
Погода неожиданно испортилась, солнце затянула свинцовая с темным брюхом туча, а стороны Оби налетел порыв ветра. Он принёс с собой какую-то теплую пыльную волну, так что на зубах заскрипел песок.
– Окно прикрой, – приказал Васька.
Татьяна ничего не ответила. Васька резко выдавил газ, и из-под шуршащих колес «Москвича» полетели горсти щебня.
А в домике Анисьи шёл дьявольский обряд. Ведьма чиркнула по руке прокурорши острым ножом и выдавила каплю крови на чёрные доски стола.
– Кровь-матушка, верни дочку, – зашептала ведьма, и было это в тот самый момент, когда Татьяна усаживалась в Васькин «Москвич».
Настоящее колдовство – процесс долгий и выматывающий. Пробормотав очередное заклинание, Анисья надолго замолкала и прислушивалась. Ей почему-то казалось, что сегодня всё идет слишком легко. Приворот, наложенный на дочку этой красивой, властной женщины, сходил, словно сам по себе. Так не должно было быть. Даже проклятья неумелой ведьмы уходят с неким ощутимым сопротивлением. Сейчас же Анисья чувствовала, что колдовской навет отслаивается, словно шелуха с вареного картофеля.
В комнате потемнело, в печи что-то ухнуло, в стекло ударила горсть принесённого поднявшимся ветром песка. Парикмахерша, широко раскрыв глаза, сидела в углу на хлипком стуле и с возрастающим ужасом смотрела на Анисью, за спиной которой медленно вырастала чёрная клубящаяся тень.
– Убирайся прочь! – вдруг ни с того ни с сего сказал Васька и резко остановил «Москвич».
– Да пошёл ты сам! – с неожиданной ненавистью выкрикнула Татьяна и, выскочив из машины в закрутившийся по обочине пылевой вихрь, что есть сил, хлопнула дверцей.
Металл жалобно клацнул о металл, и это вывело Ваську из себя.
– Ах ты, дрянь!
Он выбрался из машины и побежал за девушкой. Крик Васьки потерялся в рёве начинающейся бури. Небо потемнело, деревья пригнуло к земле. Васька чувствовал, как песок бьет в лицо и царапает глаза. Парень догнал Татьяну и с силой толкнул кулаком в спину. Девушка подалась вперед, и заскользила по гравию. Руки обожгло, на покрывшихся чёрными крапинами ладонях выступили капли крови. Татьяна подняла глаза, прямо над ней с перекошенным от злобы лицом нависал Васька.
– Иди сюда, дрянь! – кричал он, но ветер тут же срывал слова с губ и уносил прочь.
– Мне страшно! – взвизгнула парикмахерша и тряхнула головой. Тяжёлые серьги блеснули в неровном свете расставленных по комнате толстых восковых свечей.
Анисья вдруг замерла и уставилась куда-то мимо парикмахерши косящими зелёными глазами.
– Кольца в ушах, кольца на машине, – прошептала она, тут же в печи снова ухнуло, по деревянному полу послышался легкий топот маленьких, словно детских, ножек, и комната взорвалась диким смехом.
Анисья оскалилась. Неприятная догадка возникла в её мозгу.
– Кто ты? – Анисья сжала дрожащую руку прокурорши своей костлявой скрюченной лапкой. – Кто ты такая?
Прокурорша смотрела на ведьму полными ужаса глазами.
– Кольцова М-рия Павловна, – прошептала она побелевшими губами, при этом «а» в имени «Мария» скомкалась и пропала, а само имя сжалось и прозвучала не именем, а короткой и хлесткой командой «умри»!
И тут ведьма поняла всё! Приворотное заклятие сходило так легко, потому что это она – она сама наложила его на девчонку, а эта женщина на чёрной машине, стало быть, была никем иным, как матерью Татьяны – Васкиной цацы.
Вопль ведьмы, яростный и полный ненависти, чёрной птицей поднялся над домом, взметнулся в бушующее небо и осколками рассыпался над посёлком. Но ведь ещё не поздно было всё исправить, и, повернув обряд вспять, снова загнать выпущенных духов тьмы в ад! Длинный острый нож с силой вонзился в руку прокурорши, пригвоздив холёную белую кисть к чёрным доскам стола.
– Кровь приди! Дочку с кровью забери и отдай мне! – высоким пронзительным голосом заверещала Анисья противозаклинанье на только что разрушенные ею собственные чары.
На колдовские выкрики отвечало всё вокруг. Изба тряслась и постанывала, в печи скрежетало, пламя свечей неровно билось, а в окно летели комья земли. Парикмахерша с поросячьим похрюкиванием на четвереньках ползла к входной двери, а прокурорша следила за происходящим c застывшим на губах безмолвным криком.
Из придорожных кустов на окольцовывающую посёлок дорогу выползла Татьяна. Лицо её было разбито в кровь, блузка порвана, заляпанная грязью юбка перекрутилась и собралась в комок. Девушка поднялась и, пошатываясь, пошла к оранжевому «Москвичу». Позади неё среди мечущейся бури на пыльной траве сидел, обхватив голову руками, Васька. Сердце его бешено колотилось, и с каждым новым ударом кровь била в виски, отдаваясь пронзительной болью по всему телу.
– Что же я наделал! Что я наделал! – прошептал Васька и закашлялся, почувствовав, как легкие наполнились словно вбитой в них невидимой рукой жесткой песчаной пылью.
«Москвич» на обочине затарахтел, неуверенно дёрнулся и пополз по кольцу, постепенно набирая скорость.
– Стой! Стой! – закричал Васька и, поднявшись на ноги, тяжело побежал за машиной.
– Кровь забираю! Кровь забираю! – визжала ведьма, посыпая просом окровавленную прокуроршину руку.
– Помогите! – сдавленно прошептала женщина – от былой властности и ощущения собственного достоинства в ней не осталось и следа.
– Любовь призываю! – крикнула ведьма и выдернула нож из пригвожденной к столу пятерни.
Прокурорша взвизгнула и отшатнулась вглубь комнаты, прижав окровавленную ладонь к груди. И тут лицо ведьмы исказила гримаса отчаяния. Косые зелёные глаза почти вылезли из орбит, истошный вопль наполнил комнату. Прокурорша, зацепив стол и, опрокидывая стулья, бросилась прочь из дома. Пару раз дёрнув на себя дверь, она сообразила, что двери в деревенских домах открываются наружу, налегла плечом и чуть ли не вывалилась на крыльцо, ожидая быть подхваченной бурей.
Но на улице стояла тишина. Поднявшийся песчаный ураган стих так же быстро, как и начался, и лишь разбросанный по огородам песок напоминал о том, что только что чёрный вихрь прошёлся по деревне. У покосившегося забора повизгивала парикмахерша, перед домом стояла запыленная «Ауди», поблескивая четырьмя серебряными кольцами на решётке радиатора. Прокурорша метнулась к машине и уселась за руль. Не сразу попав ключом в замок зажигания, она, наконец, сумела совладать с управлением, и машина, взметая грязь и пыль из-под колес, понеслась по поселку по направлению к выезду на кольцевую дорогу. Вжимая руки в руль, прокурорша не сразу заметила, что пораненная кисть совершенно её не беспокоит. Ладонь была грязной от сажи и запёкшейся крови, но ножевой раны не было – духи преисподней не приняли жертвы.
Поселковая кольцевая на то и кольцевая, чтобы обойти вокруг посёлка и вернуться к тому месту, откуда она началась. «Москвич» Татьяны, нещадно убивая подвеску, летел по колдобинам. Глаза девушки застилали слезы. В душе её боролись любовь и ненависть к Ваське, а в голове висело какое-то странное отупение, словно это не ты управляешь свои телом, а кто-то чужой командует тобой, дергая за невидимые веревочки. Девушка плохо знала посёлок и пропустила свороток на барнаульскую трассу. Всё набирая скорость, уже не понимая, где находится, она пронеслась сквозь чёрную бурю на второй круг. Вот фары выхватили из темноты чей-то силуэт, руль дёрнуло… Удар. Человеческое тело бросило на лобовое стекло, мгновенно покрывшееся сетью мелких трещин, а «Москвич» повело и швырнуло в кювет.
Татьяна каким-то неведомым образом поняла, что та серая масса, которая с размаху плюхнулась позади неё на дорогу, – это изломанное и изувеченное тело Васьки – Василия Беликина – племянника ведьмы Анисьи и внука колдуньи Акулины, так и не ставшего своим для этой земли.
«Москвич» перевернулся и встал на четыре колеса, но Татьяна не почувствовала боли, словно чьи-то руки заботливо придерживали её. Открыв дверь, девушка вывалилась из покорёженной машины на пыльную траву.
Буря неожиданно стихла, как будто кто-то просто взял и выключил ураган. Небо посветлело, и всё вокруг обрело какую-то фотографическую четкость. Татьяна, утирая кровь, медленно стекающую с рассеченной брови, поднялась на ноги и, покачиваясь, с трудом вышла на дорогу. Стало ещё светлее – чёрные тучи расходились, открывая солнце. Пыль осела, и душный воздух заполнился плывущей от реки прохладой. Татьяна огляделась. Чуть позади у края дороги лежал, как ей показалось, какой-то серый мешок, а с пригорка несся огромный чёрный автомобиль с четырьмя кольцами на радиаторе. Татьяна подняла руку, водитель резко нажал на тормоз, и машину потащило по гравию. «Ауди» с хрустящим звуком перескочила через Васькино тело, и остановилась в нескольких сантиметрах перед девушкой. За рулём с расширенными от ужаса глазами сидела прокурорша и, не мигая, смотрела на дочь.
Конечно же, папа-прокурор сделал всё возможное, чтобы замять дело. Парикмахерша дала нужные показания, и спустя некоторое время следствие сделало вывод, что Васька был задавлен собственным «Москвичом», когда, не поставив машину на стояночный тормоз, возился под капотом. Сколько стоил такой исход дела прокурору, неизвестно, но чёрная «Ауди» – почти новая немецкая машина уже больше не стояла во дворе пятиэтажного дома с лифтами.
Татьяна и её мать на следующее после рокового вечера утро спешно покинули ставший им ненавистным Барнаул и по крайкомовской брони улетели в Москву. Здесь девушка быстро оправилась от произошедшего – после смерти Васьки всё происходившее с ней в последние месяцы стало казаться каким-то дурным сном, приключившимся с кем-то другим. С омерзением вспоминала Татьяна железную фиксу своего принца и его гоп-друзей, а также тот последний вечер, проведенный с Васькой в самом сердце бушующей чёрной бури.
А потом случился август девяносто первого – три дня, когда номенклатура по всей стране была поставлена в ситуацию жёсткого выбора с кем идти дальше. Кто-то встал на неверную сторону, кто-то на три дня ушёл на больничный, а вот прокурор, которому после истории с ДТП на посёлке Ильича было уже нечего терять, поддержал новую власть и не прогадал. После победы над ГКЧП он был записан в самые верные сторонники первого президента России, и уже осенью был призван в Москву следить за порядком в новом государстве. Был прокурор нестар, амбициозен и сметлив, верно чуял, что в возникшей на руинах великой державы стране дозволено, а что является табу. Немудрено, что в бандитские девяностые он сделал блестящую карьеру и вышел на пенсию в начале двухтысячных простым российским миллиардером.
История же Васьки была скоро забыта – молодежь – прошедшие армию пацаны его возраста начали, подражая героям американских боевиков, чуть ли не ежедневно гибнуть в разборках, так что одинокий пластмассовый букетик, который каждый июнь появлялся на обочине кольцевой, затерялся среди пышных венков, то и дело обрамлявших придорожные столбы после очередной бандитской разборки.
Судьба Анисьи сложилась непросто. Сначала ведьма металась по лабиринту поселковых улиц, проклиная каждого встречного, но скоро ярость её сменилась молчаливой покорностью, и ещё более двадцати лет Анисья безвылазно жила в своем домишке, который с каждым годом ветшал всё сильнее. Была она нелюдима, а с расцветом эзотерического мракобесия, охватившего Россию на рубеже двадцатого века, у настоящей ведьмы появилось так много конкурентов из числа шарлатанов, что слава Анисьи пошла на убыль. Больше всех этому радовалась несчастная Клавка, привязанная к ведьме невидимыми колдовскими чарами, – наконец-то женщина вздохнула спокойнее, перестав служить у Анисьи на посылках.
Вновь заговорили о колдунье в две тысячи тринадцатом году, когда ей пришла пора умирать. Земля долго не отпускала ведьму. Над посёлком неделю метались перепуганные вороны, собаки рвались с цепей, а вой из покосившейся избушки стоял на всю округу. Когда всё стихло, в дом Анисьи первым вошел сосед. Как он успел рассказать перед смертью, изнутри пахнуло могильным холодом, и он услышал, как кто-то позвал его по имени. Анисья лежала на кровати – маленькая, сморщенная с большим крючковатым носом. Сосед перекрестился, опрокинул стакан водки из ведьминого буфета, снова перекрестился и пошел звать милицию. Рядом с домом толпились зеваки, но войти внутрь не решались.
Когда подъехал экипаж, чтобы зафиксировать факт смерти гражданки Метелкиной, никто не заметил, как нашедший ведьму смельчак вошел в свою околицу, скрутил с вкопанных во дворе столбов бельевую веревку и скрылся в сарае. Искать бедолагу начали когда потребовалось подписать протокол – обшарили двор, заглянули в дом, потом кто-то из мальчишек забежал в сарай – здесь он и увидел мужчину. Кое-как привязав веревку к вбитым в стену гвоздям, тот висел в петле, карикатурно раскинув ноги. До земли кончики ботинок не доставали всего лишь пары сантиметров.
Новый суицид случился на третий день – молодая девчонка из свежепостроенного коттеджа неподалеку поругалась с родителями и вскрыла себе вены. А на девятый день после смерти Анисьи молодой парень – студент техникума, снимавший комнату на соседней улице, закрылся в гараже и завел двигатель автомобиля. Хозяйка, почуяв неладное, позвала мужиков, те выломали дверь и вытащили уже потерявшего сознание юношу на свежий воздух. Студента удалось откачать, он долго смотрел на своих спасителей ничего не понимающими глазами, да так и не мог внятно объяснить, с чего вдруг решил свести счеты с жизнью.
Самую внятную мотивацию своих поступков изложил бульдозерист, работавший на заготовке речного песка в обской пойме. Апрельской ночью он прогнал свой многотонный гусеничный «Катерпиллер» по кольцевой дороге, и, выбрав самое узкое место, разворотил ещё не до конца просохший асфальт после чего снёс половину стоявшего неподалеку дома. Совершив этот акт вандализма, рабочий вернулся на площадку, где попытался повеситься, но надо отдать должное органам внутренних дел: проезжавший неподалеку наряд остановил хулигана. Бульдозерист, помещённый в психиатрическую клинику, поведал, что слышал зов, словно кто-то называл его по имени. Когда рабочий, принявший происходящее за галлюцинацию, всё же откликнулся, некая сила овладела его телом. Сила эта была столь черна и зла, что, разрушив дорогу, бульдозерист, дабы избавиться от звучащих в голове голосов, решил покончить с собой.
Поскольку это была уже девятая попытка суицида, происходящим в посёлке заинтересовались московские журналисты. Летом две тысячи четырнадцатого года приезжала большая бригада корреспондентов, были осветители, операторы; режиссёр долго выбирал, с какого ракурса лучше снимать дом Анисьи. Ходили слухи, что о ведьме будут делать целый фильм, но осенью, когда материал был уже почти смонтирован, в здание, занимаемое московской редакцией, вошла красивая светловолосая девушка лет двадцати-двадцати пяти. Она о чём-то недолго разговаривала с директором продакшн-студии, после чего положила на стол увесистый конверт из плотной желтой бумаги, и спустя полчаса директор лично снял с редакционных компьютеров все жесткие диски, на которых хранились материалы, связанные с происходившими в посёлке Ильича событиями, и отдал их девушке.
– Так будет лучше для всех вас, – сказала она на прощание и, смерив директора долгим слегка косящим взглядом зелёных глаз, вышла из редакции.
Примечания
Анисья Трофимовна Метёлкина (1939 – 2013) – жительница посёлка, считалась ведьмой
Акулина (? – 1958) – бабка Анисьи, считалась ведьмой
Василий Алексеевич Беликин (1969 – 1991) – племянник Анисьи, сын Светланы Беликиной.
Светлана Беликина (1944 – 1999) – сестра Анисьи, жила в Барнауле.
Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru