Юрий Валентинович Меркеев - Случай на проспекте - Юрий Валентинович Меркеев
Скачано с сайта prochtu.ru
Случай на проспекте
Юрий Меркеев
Красивый лакированный черный автомобиль, похожий на гигантского жука, из класса тех, на которых обычно подъезжают самые респектабельные клиенты, притормозил у кафе «Русь», рядом с которым вдоль проспекта прохаживались проститутки, и, включив фары ближнего света, начал осторожно пробираться вдоль «съемного пятачка», ощупывая ярким галогеновым светом фигурки и лица торгующих собой женщин. Выбор на проспекте был не велик. Прохаживались парочки стриженных под мальчиков, худосочных девиц, издали похожих на подростков; гордо приподняв головы, шли одинокие грудастые Мерлин Монро, размалеванные так ярко, что бросить взгляд мимо них было практически невозможно; проплывали мамочки – бригадирши, «усатые нянечки», скопившие достаточно опыта и денег для того, чтобы оставить профессию и командовать такими же, какими еще не так давно были сами; встречались на проспекте и новенькие, которые еще не успели заматереть и не покрывали лица вызывающей в своей безвкусице косметикой и не одевались вульгарно. Таких предпочитал «свой клиент» - не зажравшийся циник, свято поклоняющийся только деньгам, а человек самый обыкновенный, рядовой, с достатком чуть выше среднего, который после неудач на службе или конфликтов с женой, торопился не в церковь на исповедь, а сюда, на проспект, для того, чтобы не столько утолить свою похоть, сколько выговориться женщине, которую, как ему казалось, он купил в собственность на время, как живую куклу. Матерые проститутки таких клиентов ненавидели; им было проще в обществе какого-нибудь негодяя – бандита или прожженного циника – богача, желающих, порой, заказов с «перцем и солью», учиняющих иной раз такие гнусные оргии, которые, наверное, и не снились грешным содомлянам, опаленным серным дождем...
За рулем красивого черного автомобиля сидел тридцатилетний Антон Грёбушкин, генеральный директор дизайн – бюро «Маскарад», в недалеком прошлом – избалованный маменькин сынок и специалист по компьютерному дизайну, мало – помалу сумевший в помощью капитала своей супруги стать хозяином этого небольшого, но очень оборотистого предприятия. Рекламные щиты с улыбающимися физиономиями «небожителей», кандидатами в губернаторы на последних выборах, закончившихся на прошлой неделе, до сих пор густо усеивали проспект и являлись детищем «Маскарада».
Супругу свою Грёбушкин любил, но боялся; она была на десять лет старше его и обладала по-мужски крепкой деловой хваткой, которая иногда по инерции проникала и в их семейно – интимную сферу. Тогда между ними вспыхивали дурацкие беспричинные ссоры, бурные скандалы, и тихому благовоспитанному Грёбушкину хотелось напиться или куда-нибудь убежать.
Друзей у него не было, потому как в бизнесе все друзья были деловыми партнерами, а это обязывало держаться с ними в рамках приличий, то есть соблюдать дистанцию. Церковь он не понимал, не любил и боялся ее каким-то неосознанным детским страхом; и когда в семье вспыхивал очередной скандал, он допоздна задерживался в офисе «Маскарада», а затем ехал на проспект к кафе «Русь» для того, чтобы «купить» там женщину и излить ей свою душевную горечь. По своей утонченной образованной натуре Грёбушкин был эстет; привитый еще со Строгановки художественный вкус к прекрасному, слегка подпорченный рекламным бизнесом, еще не окончательно оставил его душу. Ему не нравились вульгарные, пошло размалеванные девицы, похожие на живых кукол. Проститутку он подыскивал с простенькой естественной внешностью, одетую небогато, но со вкусом. Почему-то ему представлялось, что такие проститутки были, как правило, из бывших учителей. В силу своего художественного вкуса Грёбушкин еще не успел, да и не желал, пропитываться надменной вальяжностью небедного человека; одевался он изысканно, но не вульгарно. Носил длинные кудрявые волосы и золотую сережку в ухе; был сухощав, спортивен и эстетично не брит. В душевном плане Грёбушкин находился на распутье, где-то посередине между цинизмом успешного бизнесмена и совестливого маменькиного сынка, - этакий новый образец мужчины рефлексирующего, но уже познавшего волшебную силу денег и понявшего, что с их помощью можно купить многое, почти все, и что повсюду нужно уметь торговаться, как на базаре.
На проспект он приехал после очередной грубой ссоры с женой, когда она обвинила его в «слюнтяйстве и интеллигентщине», что в ее глазах являлось чуть ли не главным мужским пороком; дело дошло до брани мата. Задетый за живое Антон, не привыкший к такому обхождению, выскочил из квартиры, хлопнув дверью, сел в машину и чуть не расплакался – до того было ему обидно получить словесную зуботычину от любимого человека. Наконец, ему стало ясно, какой жестокосердный бесенок живет в душе супруги.
Проехав вдоль гуляющих проституток тихим ходом метров двести, он вдруг заметил одинокую фигуру молодой женщины, которая внешне выглядела как провинциальная учительница, а не как столичная работница секс - услуг. На первый беглый осмотр она вполне соответствовала требованиям Грёбушкина. Он подъехал поближе, заглушил мотор, открыл окно и поманил ее пальцем.
Он не хотел сигналить или кричать, чтобы не вызывать лишнего внимания мамочек, сутенеров или постовых милиционеров, которые прохаживались поблизости с видом хозяев этого кусочка проспекта.
Женщина подошла к машине и тут же по-деловому обозначила таксу: двести долларов – ночь, сто долларов – час в машине, а, если на несколько дней, то нужно прежде поговорить с бригадиршей и записать номер машины, на всякий случай, ибо в профессии проститутки может произойти всякое. Грёбушкин разбирался в людях, и по голосу и по выражению лица женщины понял, что ее грубовато – вульгарный тон напускной, и что, возможно, на пятачке эта проститутка появилась совсем недавно. Он вытащил двести долларов, положил их перед собой на панель управления и сказал, что ему достаточно часа в машине.
- И совсем необязательно предупреждать хозяев, - деловым тоном заметил он, - я не маньяк и не развратник. Отъедем отсюда, где-нибудь припаркуемся, а через час я привезу тебя назад.
Женщина колебалась. Грёбушкин взял с панели двести долларов и протянул ей.
- Как тебя зовут? – спросил он ласковым голосом.
- Лена, - ответила проститутка, пряча двести долларов в сумочку, которая висела у нее на плече.
Грёбушкин приоткрыл дверь, и она села. В нос ударило запахом дешевых духов, смягченных ароматом жевательной резинки. Грёбушкин включил зажигание, и машина плавно вырулила на оживленную трассу. Через квартал машина свернула в безлюдный переулок, Грёбушкин припарковался на обочине дороги вдали от жилых домов, и выключил фары. Лена выплюнула жвачку в окно и стала деловито расстегивать блузку, но он остановил ее.
- Не надо. Я хочу поговорить.
- Поговорить? – Она испуганно покосилась на Грёбушкина, боясь, что двести долларов, которые он дал ей вперед, придется возвращать обратно. – А как же деньги?
Антон поспешно достал бумажник и вытащил еще одну сотенную, чтобы Лена не сомневалась в его честности. В неярком уличном освещении она не казалась ему простенькой и естественной. В ее симпатичном немолодом лице словно тугой пружиной сидела какая-то внутренняя боль, и это было заметно с первого взгляда. «Лучше бы она была слегка под хмельком, - подумал Грёбушкин, поглядывая на ее тонкие напряженные губы и нервную складку у переносицы. – Тогда мне было бы легче».
Он вдруг вспомнил о том, что в бардачке у него лежит бутылка вишневого ликера, оставшегося со дня его рождения. Антон достал ее и протянул Лене.
- Сначала ты, - недоверчиво ответила женщина, знавшая множество трагически историй, связанных с отравлениями и изнасилованиями проституток, многих из которых уже нет в живых.
- Думаешь, я подсыпал снотворного? – усмехнулся Антон и сделал из бутылки несколько небольших глотков. Только после этого Елена последовала его примеру.
- Как тебя зовут? – спросила она, чувствуя, как пружинка внутренней боли, сидящая у нее в душе и всякий раз напряженно натягивающаяся перед работой с клиентом, немного ослабляется.
- Антон.
- Ты что, чем-то болен, Антон? – спросила она с обезоруживающей наивностью не привыкшей к церемониям уличной женщины.
- Болен. Вот именно болен! – с горечью воскликнул Грёбушкин, полагая, что минута для его, наболевшего, наступила. – Не понимаю, что со мной происходит. Вроде бы все есть для счастья – хорошая репутация (при слове «репутация» Елена язвительно поморщилась), солидный доход, престижная работа, семья, - прибавил он сквозь зубы. – А счастья нет. Вроде бы и с женой по любви сошелся. Так нет же! Ей все время нужно меня унижать. Сегодня обозвала меня слюнтяем. А я самый обычный человек со своими желаниями, заботами. Она хочет от меня каких-то наполеоновских поступков, решительных действий. А мне этого не нужно. Я не помню, когда в последний раз посещал какой-нибудь музей или выставку.
«Боже мой, о чем он болтает? – брезгливо взглянула на красавца с золотой серьгой в ухе Елена. – Жена его слюнтяем обозвала? Так оно, наверное, так и есть. Зачем он все это рассказывает мне, падшей женщине? Это больной человек…»
- И уже не первый раз я хлопаю дверью и ухожу из дома, - продолжал жаловаться Грёбушкин. – А ей хоть бы что! Она сделана из железа, из огнеупорного материала. Ее ничто не берет.
Лена презрительно сжала губы, потому что внутренняя боль появилась вновь, и, отвернувшись от Грёбушкина, воззрилась в темноту ночи, вспоминая гадкую историю из своей жизни, которую она никогда бы не посмела так запросто рассказывать постороннему человеку, как это сейчас делал купивший ее на час бизнесмен. «Как можно? – вздохнула она, бледнея. – Как можно выливать на другого свои душевные помои? Ах да, я же купленная на час кукла, - усмехнулась она, - у меня не должно быть своего горя, своих душевных ран. Это у проститутки-то!? О Боже, откуда они берутся, эти слюнтяи, покупающие шлюх для того, чтобы исповедаться им?»
- А ты к священнику не ходил? – как-то само собою грубо вырвалось у Елены. Антон вздрогнул, нахмурился, молча взял у нее из рук бутылку ликера и глотнул еще.
- Кажется, я разговариваю с тобой, а не со священником, - высокомерно произнес он и обиженно – надменно посмотрел на купленную девицу. Лену передернуло от этого взгляда. Она поняла, что это человек не из тех, кто просто так разбрасывается деньгами. В нем нет ни великодушия, ни сострадания. И за выданные ей вперед триста долларов он вывернет из нее душу.
- Почему женщинам все время нужно чего-то большего, чем мы можем дать? – продолжал свою исповедь Грёбушкин. – Почему нельзя успокоиться и быть доброй и ласковой, какой, например, была моя мама?
«О, Боже, опять началось! – отвернулась от него Елена. – Что за мерзкие клиенты стали появляться на пятачке».
Она снова погрузилась в свои мысли и вспомнила родную Шигаевку, школу, в которую она, сирота и воспитанница детского дома, сумевшая «выбиться в люди» и закончить педагогическое училище, пришла молодой учительницей русского языка и литературы. Вспомнила своего директора Жох Марину Валентиновну и ее мужа, толстого, противного наглеца Григория Ивановича, первого бизнесмена Шигаевки, перед которым склоняли головы чуть не все учителя и врачи поселка за то, что иногда он подбрасывал им денежные подачки в виде спонсорской помощи, однако забирал больше – чью-нибудь честь, гордость, самоуважение… Слепая власть денег! Этот самоуверенный и наглый тип Жох начал настойчиво и дерзко ухаживать за Еленой, а затем, когда не добился своего, получив решительный отпор от хрупкой девушки, распустил слух о ее развращенности, о том, что будто бы она домогалась до него, пыталась шантажировать и требовала деньги. О, мерзкий тип! Она была вынуждена уйти с работы, которую любила, а потом и уехать из Шигаевки в Москву, где надеялась найти лучшую долю. Потому что в Шигаевке все почему-то приняли позицию Жох, даже директор школы, знающая своего мужа, как облупленного, и та начала настраивать посельчан против Елены. И она оказалась изгоем.
Но Москва неласково встретила бедную провинциальную девушку. Как и многие ей подобные, Елена, столкнувшись лицом к лицу с цинизмом столицы, безграничной властью денег и чьего-нибудь покровительства, впала в какой-то душевный ступор и паралич, потеряла разум и волю; а когда очнулась, наконец, то была уже в паутине ночного проспекта, безвольная, обескровленная, едва живая, сохранившая в себе только злость на жизнь, оголенные нервы и ненависть к наглецам – мужчинам, которым казалось, что за деньги можно купить все, даже чужую душу. «И этот богатенький слюнтяй, который купил меня за триста долларов, тоже, наверное, считает, что я должна безропотно сносить его душевную грязь?! – с нарастающей злобой в отношении плачущегося ей в жилетку Грёбушкина подумала Елена и брезгливо посмотрела на него. – Что может он знать о настоящем горе? Он, сытый и избалованный, не ведающий, что такое не иметь денег даже на хлеб, не испытавший вонючих закутков у вокзалов, где наглые милиционеры за деньги или удовлетворение похоти, пускают на ночлег. Что может знать он о жизни?»
- Главное, что я все время чего-то боюсь, - словно через наушники вновь прорвалась к ней исповедь бизнесмена. – Тревога какая-то поселилась в сердце. Боюсь потерять семью, работу, деньги. Она превратила меня в неврастеника, эта бессердечная тварь! И я боюсь ее, как дьявола. Не знаю, как мне жить, - горестно покачал головой Грёбушкин. – Не знаю…
Антон не заметил, как по лицу молчаливо слушающей его Елены потекли слезы. Она достала из сумочки носовой платок и привычным движением подсушила глаза. Затем плотно сжатые губы ее исказила судорога истерического смеха, она зарыдала и засмеялась одновременно, выдернула из сумки триста долларов, смяла их и, продолжая хохотать, бросила их в ноги Антону. Опешивший, он не понимал, что происходит. Елена вышла из машины и с силой захлопнула дверцу.
- Постой! – крикнул Антон, поднимая смятые купюры. – Возьми! Ты их заработала.
«Вот мразь», - процедила она сквозь зубы. - «Извращенец».
Потом не выдержала, развернулась и завопила истерическим голосом:
- Что ты можешь знать о несчастье? Ты, белый воротничок, чистенький мальчик, маменькин сынок! Права твоя супруга. Ты – слюнтяй. Потому что у тебя не хватает смелости как следует тряхнуть свою избалованную бесчувственную куклу. Ты не мужчина. И не человек. А так – серединка на половинку. Поезжай домой и прими валерианки. Или напейся вишневого ликеру, мальчик. Такие, как ты, не бросаются с мостов под поезд и не вскрывают себе вены. Не там покупаешь себе исповедь, юноша. Езжай в церковь! А деньги мои, заработанные, подай нищим на паперти.
Елена демонстративно плюнула в сторону его дорогого лакированного автомобиля и скрылась в темноте улицы. Только цоканье ее каблучков по асфальту еще долго звенело в ушах оторопевшего Антона.
Потом он откинулся на кресло, закрыл лаза и аккуратными маленькими глотками допил вишневый ликер. Исповедавшись проститутке, он мало-помалу успокоился. Зачем ему ехать в церковь и отдавать нищим триста долларов, когда он и так получил душевное облегчение? Бесплатно. Зачем эти лишние телодвижения, когда он привык торговаться и выторговывать всякую мелочь? Зачем?
Он перевел дух, внимательно взглянул в зеркало на свое красивое, выхоленное, эстетично небритое лицо, на модную прическу и крохотную золотую сережку в ухе; улыбнулся своему отражению, открыв ряд сверкающих белизной здоровых и ухоженных зубов; затем брызнул в свой рот из баллончика с мятным освежителем и , довольный собой и своей жизнью, поехал домой на красивом черном автомобиле мириться со своею женой.
Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru