--------------------------------------------------------------------------
Отто Дитрих - Двенадцать лет с Гитлером.
--------------------------------------------------------------------------
Скачано бесплатно с сайта http://prochtu.ru
Отто Дитрих
Двенадцать лет с Гитлером. Воспоминания имперского руководителя прессы. 1933 – 1945
Часть первая. ГИТЛЕР КАК ЛИДЕР «ПАРТИИ, ГОСУДАРСТВА И ВООРУЖЕННЫХ СИЛ»
ВВЕДЕНИЕ
Большинство немцев доверились одному-единственному человеку, поклонялись ему, как святому, и любили его, как отца. Этот человек привел их к величайшей в истории катастрофе. Это неприкрытый, грубый и шокирующий факт, и немецкий народ, еще не оправившийся от ужасных ударов войны, должен посмотреть ему в лицо. Сейчас миллионы ищут смысл и объяснение этого беспримерного краха. Однако в этих поисках они идут на поводу у своих предрассудков.
Я убежден, что только доскональное и бескомпромиссное знание личности Гитлера, самых глубин его натуры и его истинного характера может объяснить необъяснимое. К пониманию истины, вины и судьбы Германии можно прийти, только поняв сверхъестественный магнетизм личности Гитлера. Тайна Гитлера – это призма, в которой преломляются все лучи гипотетического знания. Только когда они соединятся, мы сможем узнать историческую правду о недавних событиях. Только в глубинах натуры Гитлера мы сможем найти истину; только правдивый портрет этого человека может объяснить трагедию немецкого народа.
Этого титана свергли, но немецкому народу до сих пор не хватает ясности относительно Гитлера. Такая ясность – неизбежная предпосылка успешного выхода из руин прошлого в лучшее будущее. Настоящих успехов в жизни можно достичь только при условии искренней заинтересованности и страстной преданности работе. Немецкий народ найдет силу подняться над своими страданиями и войти в сообщество мирных наций, только после этого немцы преодолеют в себе прошлое и поднимутся над своими глубочайшими заблуждениями. А для этого им нужно доскональное знание характера и деятельности Гитлера.
Волею судьбы я много лет занимал должность, позволившую мне вложить свою лепту в это необходимое знание. В течение двенадцати лет я возглавлял отдел печати и находился в ближайшем окружении Гитлера. Я не стремился занять этот пост. 30 января 1933 года, когда Гитлер назначил Функа новым министром пропаганды в своем правительстве, он сам приказал мне остаться рядом с ним. Может быть, он даже думал обо мне как о своем будущем биографе. Поначалу я по достоинству оценил привлекательные черты его характера и стремление достичь благосостояния для народа, но за многие годы совместной службы понял, что он внутренне изменился, и возненавидел его деспотичную натуру. Несмотря на мои неоднократные попытки вырваться, он меня не отпускал. Я слышал много, но о многом не знал, поскольку о том, что не предназначалось для широкой публики, при газетчиках не говорилось. Гитлер умел хранить тайны. Он неукоснительно соблюдал принцип: «Никто не должен знать о важных вещах больше, чем это необходимо для исполнения его обязанностей. Если что-то необходимо знать только двоим, третий не должен этого слышать».
Я не вел записок. Но за двенадцать лет службы из тысяч деталей публичной и частной жизни Гитлера у меня сложилось собственное мнение об этом таинственном человеке, вплоть до 30 марта 1945 года, когда в маленькой комнате своего бетонного бункера после ожесточенного спора он освободил меня от занимаемой должности.
Колоссальные достижения Гитлера за шесть лет невероятно успешного мирного времени затмили слабые стороны его натуры. За шесть лет войны проявились сомнительные черты характера и крайности этой демонической личности. Он был знаменосцем, и, пока оставалась хоть какая-то надежда отвести ужасную судьбу, немцы считали своим священным долгом хранить верность знамени.
До последнего момента его огромная деспотическая власть вселяла ложные надежды и обманывала как народ, так и его ближайшее окружение. Только в конце войны, когда стала ясна неотвратимость бесславного краха и окончательного падения его власти, мне удалось сложить вместе кусочки мозаики, которые я по крупицам собирал в течение двенадцати лет, чтобы получить полную картину его непонятной, загадочной личности. Когда я узнал о зверствах в концентрационных лагерях дома и в Польше, у меня открылись глаза и передо мной предстали четкие контуры переменчивой личности этого человека. Когда мы изучаем его портрет задним числом, свет и тени падают совсем не так, как мы привыкли их видеть. До самого конца мы смотрели на него под совершенно другим углом. Внезапно становится ясной сверхъестественная двойственность его натуры и чудовищность его подлинного существа.
В последние месяцы я много размышлял, следует ли мне, как немцу, делать достоянием гласности мой анализ и мое личное знание Гитлера. Мои собственные наблюдения отнюдь не всеобъемлющи и никоим образом не могут считаться истиной в последней инстанции. Но я верю, что они имеют значение, поскольку снимают остатки глянца с мифа о Гитлере, если этот миф еще существует и все еще производит впечатление на потомство. То, что я собираюсь рассказать, поможет окружить его фигуру мрачной тенью. По этой причине я чувствую, что не должен скрывать мое знание от людей – ради самих же людей. Если мои современники, чьи взоры устремлены в прошлое, меня не поймут, те, кто придут позже, оценят мой труд.
Факты сильнее теорий. Мировая история пошла по совершенно иному пути, нежели тот, что представлял себе Гитлер. Национал-социализм дошел до крайности. Когда Гитлер вторгся в сферы расистских идей, он потерял связь с твердой почвой практической реальности. Философские и психологические шоры мешали ему видеть историю человека в международном аспекте. Он не замечал, что по мере того, как прогресс и техника все больше завоевывают пространство и время, а люди на планете становятся все ближе друг к другу, сообщество внутри границ каждой отдельной нации неизбежно имеет тенденцию присоединиться к сообществу всех наций. Для Гитлера все человеческие проблемы кончались там, где сегодня они только начинаются. Сегодня важные и судьбоносные вопросы будущего человека будут решаться не в национальном, как полагал Гитлер, а в международном масштабе. Наступает век изобретений, которые потрясут мир, а возможно, и погубят его. Международное сотрудничество станет неизбежной необходимостью, если нации не уничтожат друг друга. А демократия в самом широком смысле слова станет единственной жизнеспособной формой рационального существования человечества. В определенных пределах отдельные личности и их творческие достижения продолжат оказывать влияние на ход истории, как это происходило всегда. Но в будущем ни одна политически зрелая нация не попадет под неограниченную власть одного человека и авторитарного правительства. Отныне только демократические правила будут регулировать игру на шахматной доске мировой политики. Теперь этот факт не подлежит обсуждению; это показал весь ход событий. Следовательно, если немецкий народ не хочет навсегда отгородиться от сообщества наций, если после страшного краха немцы пожелают восстановить свою жизнь на новом базисе, чтобы разделить с другими нациями достижения культуры и цивилизации, они должны оставить всякую мысль о возвращении к абсолютистской диктатуре гитлеровского типа. Любая пропаганда подобного государства отныне должна считаться реакционным явлением. Возвращение к авторитаризму будет окончательным политическим самоубийством немецкой нации.
Память о том, как трагически они заблуждались в недавнем прошлом, должна навсегда послужить немцам историческим уроком: никогда не наделять абсолютной властью одного человека, тем самым доверяя ему свои судьбы и жизни. Ведь человеческие слабости даже величайшего из смертных могут принести горе нации, если этот один человек властен над жизнью и смертью, войной и миром. Гитлер пришел к власти как популярный социалистический лидер, творец новых идей. Поскольку он спас немцев от ужасной экономической катастрофы, люди поверили его обещаниям и приняли его как счастливый случай, фаворита судьбы, и наделили безраздельной властью. С годами, по мере того, как менялся его характер и цели, он использовал эту власть для того, чтобы погубить нацию.
Он не был величайшим из смертных, каким себя воображал. Несмотря на весь его гений, в нем не было морального величия, а его сила была лишена доброты. Он пал жертвой такой отравы, как власть, был вовлечен в конфликты, которые не мог контролировать и которые ввергли целую нацию в гибельный водоворот. Люди были ослеплены его грандиозными победами в области общественного благосостояния и националистическими идеями. Его привлекательные черты вводили их в заблуждение относительно великих, но разрушительных тенденций, свойственных его политике. Развитие Гитлера, его постепенное превращение из лидера, заботящегося о благе народа, в Герострата в царстве политики происходило в течение многих лет. Процесс был незаметным; нельзя указать точное время и сказать: «Он изменился». Этапы были трудноопределимы, но изменения реальны. Его политический гений помог Германии выбраться из ужасного экономического кризиса; а полная мера его человеческой и моральной низости проявилась в смерти, которую он выбрал, и наследстве, которое он оставил своему народу.
Немцы были вправе ожидать, что Гитлер не оставит их один на один с их бедой или, по крайней мере, не уйдет, не сказав ни слова в свое и их оправдание. В конце концов, он требовал от них слепого подчинения и до последнего продолжал обещать перспективу победы. Но даже перед лицом собственной смерти и видя агонию своей нации, он упорно отказывался прислушиваться к голосу разума. Его наследие – это суд над его жизнью. Он ушел, не выполнив своих обязательств перед народом, не чувствуя страданий народа; он покинул нацию в час нужды, взвалив на нее ответственность за свои преступления.
Могу представить себе, как жестко, как безжалостно Гитлер осудил бы любого другого, кто в его положении обошелся бы со своим народом так, как обошелся он. И я верю, что люди поймут, если правда об их бывшем лидере будет рассказана столь же жестко и безжалостно.
Я считаю своим долгом перед собой и перед немецким народом написать его портрет настолько верно, насколько это в моих силах. Как публицист, веривший в дело нацизма, я последовательно представлял народу наиболее симпатичные и привлекательные черты Гитлера, тем самым делая его ближе к сердцам многих немцев. В то время я искренне верил, что действую на благо и в интересах нации. Но со временем благодаря изменениям в этом человеке прогитлеровские писания легли тяжким бременем на мою совесть. Поэтому я считаю своим долгом представить темные стороны этого человека, которые проявились позднее, обозначить тени, чтобы закончить портрет. В 1933 году я написал книгу под названием «С Гитлером к власти», в которой с энтузиазмом описал мирную борьбу Гитлера за душу немецкого народа. Я представил национал-социализм как вдохновенную мечту всех народов мира. В то время я искренне в это верил. Теперь я обязан написать трагическое продолжение этой книги, вторую часть драмы, которая объяснит падение Гитлера в пропасть и крах немецкого рейха. Я напишу трагическое продолжение с той же страстью, с любовью к истине и чувством долга по отношению к исторической справедливости.
Глава 1. ХАРАКТЕР И ТАЛАНТ
Характер и способности человека не изменяются в течение его жизни. Но каково бы ни было значение человека для общества, сумма его опыта, успехов и достижений, все эти факторы, которые вместе образуют его личность, – результат процесса медленного роста. Понимание личности, знание правды о человеке также приобретается медленно. Мы не поймем глубины данной человеческой натуры, если встречаемся и говорим с ним от случая к случаю, изредка слышим или читаем о нем. Человека нужно изучать многие годы в его повседневной жизни, знать его причуды и привычки. Только тогда в конце концов можно оценить, насколько ему удалось претворить в жизнь свои идеи и желания.
Гитлер был демонической личностью, одержимой расовыми заблуждениями. Сверхъестественное напряжение его ума и внезапные причуды его воли нельзя объяснить физической болезнью. Если к его психическому состоянию вообще применим какой-нибудь медицинский термин, то это, несомненно, мания величия. Но он ни в коем случае не был психически больным; скорее у него была психическая аномалия, этот человек стоял на пороге, разделяющем гений и безумие. Подобная фигура не впервые появляется в мировой истории. Умом и душой Гитлер был гибридным существом – двуликим. Раздвоение чувств (амбивалентность) зачастую сопутствует гениям; внутренние стрессы могут усилить патологические черты. С Гитлером так и произошло: он не смог побороть в себе внутренние противоречия, и раздвоение чувств приобрело решающее значение для всего его существа. Поэтому суть его натуры не описать простыми, естественными словами. Это союз противоречивых черт, и в нем заключается секрет его непостижимости. Именно поэтому так сложно объяснить пропасть между его внешним стремлением быть бескорыстным слугой нации и поступками, чудовищность которых стала очевидной только в поздние годы его правления.
Основательное раздвоение личности в натуре Гитлера коснулось и области интеллекта. Гитлер обладал невероятными интеллектуальными дарованиями – в некоторых областях даже гением. Он моментально схватывал суть явления, обладал потрясающей памятью, выдающимся воображением и дерзкой решительностью, обеспечившей ему успех во всех социальных начинаниях и прочей мирной работе. С другой стороны, во многих других вопросах, например расовая проблема, отношение к религии, поразительное пренебрежение к моральным нормам жизни, его мысли были примитивными, а иногда и бредовыми. Результатом этих интеллектуальных сбоев стала пугающая слепота, роковая неспособность вести внешнюю политику и принимать правильные политические решения. Во многих ситуациях он мог действовать логически, тонко чувствуя нюансы. У него хватило ума и дерзости занять в промышленности семь миллионов безработных, однако в решительный момент этот же самый человек не смог понять, что нападение на Польшу означает начало мировой войны, которая в конечном счете приведет к гибели и его, и Германию. Творческий ум и слепая глупость – эти два аспекта его личности, беспрестанно проявлявшиеся на всем протяжении его жизни, были результатом общей аномалии.
В Гитлере странным образом уживались искренняя теплота и ледяная бессердечность, любовь к ближним и безжалостная жестокость. Он мог быть доброжелательным человеком, покровителем художников, любящим детей, гостеприимным хозяином, галантным с женщинами, сочувствующим чужим страданиям и разделяющим чужие радости. Но, как нам сегодня известно, в этом же самом человеке бушевали первобытные звериные силы. Его решения бывали совершенно безжалостными. Сегодня, когда из рассказов многочисленных жертв стали известны ужасающие факты, мир лишь содрогается от такого отталкивающего отсутствия каких-либо человеческих чувств. Тот же самый Гитлер, с любовью глядящий на газетных фотографиях в восторженные лица детей, отдавал приказы арестовывать невиновных жен и детей своих политических противников. Десятилетиями он усиленно пропагандировал гуманное отношение к животным, в разговорах не уставал подчеркивать свою любовь к ним; и этот же самый человек, обладая неограниченной властью, поощрял ужасающую жестокость по отношению к людям и отдавал бесчеловечные приказы.
Насколько Гитлер осознавал свою двойственность? Этот вопрос имеет решающее значение для объективной оценки его личности. Сознавал ли он чудовищность своих поступков или, находясь в плену своих заблуждений, искренне считал их неизбежной необходимостью, оправданной возвышенными целями? Как я понимаю, ключом к его демоническому характеру были фантастически преувеличенный национализм и обожествление арийской расы. Корни нереалистической концепции превосходства немецкой нации, выработанной Гитлером, следует искать в его расовых заблуждениях. Этим объясняются его страстные амбиции в отношении Германии и бесчеловечные преступления, которые он совершал без колебаний.
Гитлер считал себя величайшим гением, но не сверхчеловеком, не сверхъестественным существом. Однако по отношению к нации он чувствовал себя богом, пророком, высшим жрецом. Он был готов принести на алтарь отечества еще большие жертвы, чтобы сохранить бессмертие нации. Когда он действовал как «верховный судья нации», решающий судьбы людей, он чувствовал себя вознесенным на вершины величия. Все, что он делал ради «высшего блага нации», не укладывалось в обычные рамки сознания. Во всех своих поступках он руководствовался печально знаменитым принципом «цель оправдывает средства». Он не принимал во внимание радости и горести людей, живущих в настоящем; он думал только об абстрактной концепции бесконечной последовательности будущих поколений. Его концепция нации коренным образом отличалась от мнения людей, которые и составляли эту нацию. Этим и объясняется ужасающая трагедия: во имя нации он уничтожил эту самую нацию, частью которой был сам.
Эта нереалистическая, почти трансцендентальная концепция нации выражена в нюрнбергских речах Гитлера. Он думал о нации в масштабе тысячелетий. Он упивался национализмом, сидя в Байрейте и с глубоким почтением слушая «Гибель богов» Рихарда Вагнера или гуляя по пантеону Вальхалла[1] безумного короля Людвига в Регенсбурге.
Не может быть никаких сомнений в том, что у Гитлера не было эгоистических стремлений к личному обогащению или излишним удобствам. Его образ жизни всегда был поразительно скромным и нетребовательным. Он не любил помпезности; в общении был прост и близок к простому народу. По сути же он являл собой особый вид эгоизма. Его жажда власти не имела ничего общего с холодным эгоизмом: стремление к лидерству сжигало его изнутри. Теперь, когда жизнь Гитлера стоит передо мной во всей своей полноте, я не могу избавиться от ощущения, что собственное воображение Гитлера бессознательно создавало широкий обманчивый мир, чтобы дать прибежище своему эгоизму. Националистическая мания величия и личная страсть к власти сделали его великим бескорыстным лидером своего народа и привели к трагическому краху.
Доминирующей чертой характера Гитлера было его невероятное упрямство. В шутливом разговоре о детстве он вспоминал, каким был упрямым мальчиком. Вне себя от ярости он даже падал в обморок, если последнее слово в препирательствах с отцом во время работы в саду оставалось не за ним. Последнее слово всегда должно было оставаться за ним! Его характер был таким вспыльчивым, что малейшее противоречие приводило его в ярость. В последние годы его нрав стал просто тираническим и совершенно неуправляемым. Пока в нем оставалась искра жизни, он никогда не сдавался. Его сильная воля могла быть вдохновляющей и конструктивной или подавляющей и разрушительной. Она объединила народ, но неуверенность снова расколола его. Повлиять на его волю было невозможно. То есть он позволял оказывать на себя влияние, но только тогда, когда уже все для себя решил. Противоречие и сопротивление только усиливали его упрямство, как трение высекает электрические искры. Воля Гитлера блокировала все попытки влиять на него; он лишь властно воздвигал между собой и другими глухую стену отчуждения. И по мере того, как крепла его власть, его деспотизм становился все более и более абсолютным. Это нужно понять, чтобы отвести надлежащее место попыткам «влияния» на него.
Насколько мне известно, на важные решения Гитлера не мог оказать влияния никто. Он сам принимал их в уединении и считал вдохновением и интуицией. Когда он около полудня появлялся среди своих ближайших соратников, я слышал, как он то и дело произносил фразу: «Я думал об этом всю ночь и пришел к следующему решению...» Иногда он временно отказывался от подобных решений, но никогда не забывал о них насовсем. Были случаи, когда он воздерживался от уместных возражений в присущей ему властной манере, потому что в тот момент не находил контраргументов. Но в подобных случаях он снова и снова с невероятным упрямством возвращался к этому вопросу, пока не добивался своего. Тогда решение объявлялось в форме еще более настойчивого приказа. Подобная схема действий в решении обычных текущих вопросов мне хорошо известна; вероятно, более важные секретные вопросы он решал точно так же.
Эти решения не принимались на совещаниях, а спускались сверху. Встреч ведущих членов правительства или партии, на которых бы принимались решения, просто не было. Разговоры о подобных совещаниях – не более чем миф. Теперь стало известно, что до войны кабинет министров рейха не собирался годами, а за все время войны ни разу. Партийный сенат, который Гитлер обещал сформировать и для которого был полностью оборудован Сенатский зал в Коричневом доме[2] Мюнхена, никогда не существовал. Решения принимались Гитлером единолично, а затем передавались правительству и партии как приказы. Сообщая о своих указах, Гитлер заявлял, что они имеют огромное значение для «блага нации».
Он был трудным учеником. Позже я еще расскажу об огромном объеме информации, которым он владел, и о том, как он был начитан. На этом основании он искренне считал себя умнее всех. С беспримерным интеллектуальным высокомерием и едкой иронией он отвергал все, что не вписывалось в его идеи, и пренебрежительно отзывался об «интеллектуалах». Увы, если бы он обладал хоть малой толикой их презренного интеллекта и осмотрительности, скольких ужасных испытаний мог бы избежать немецкий народ! Его интеллектуальное высокомерие выражалось с эготизмом[3], который иногда приводил в замешательство. В разговоре за столом, например, я иногда слышал, как его сподвижники поправляли его по какому-нибудь вопросу из любой области знаний. Каким бы дельным ни было замечание, Гитлер не признавал своей ошибки; он настаивал на своей правоте, пока собеседник не менял тему из чувства такта или самосохранения.
У Гитлера был свой способ общения с иностранцами и незнакомцами, заключавшийся в том, чтобы не дать им вымолвить хоть слово. Он немедленно захватывал контроль над разговором, беспрестанно перебивал собеседника и говорил так долго и страстно, что время, отведенное для встречи, заканчивалось раньше, чем гость успевал ответить, если у него еще оставалось это желание. Только однажды я был свидетелем случая, когда иностранный гость не попался на эту удочку, сорвав Гитлеру его трюк. Это был норвежский писатель Кнут Гамсун. Ему тогда было лет восемьдесят, он плохо слышал и поэтому, сознательно или бессознательно, постоянно перебивал Гитлера. Пользуясь случаем, он так хладнокровно и решительно пожаловался на поведение немецкого гражданского правительства в Норвегии, что Гитлер прервал встречу. После ухода старого джентльмена Гитлер в недвусмысленных выражениях выплеснул свою ярость. Лишь через несколько дней он смог забыть этот разговор.
Гитлер обладал силой одновременно убеждать и парализовать противника. Своими пламенными речами он умел внушать свою волю массам, когда сталкивался с ними лично. Сегодня может показаться странным, что в мирное время подавляющее большинство немцев проголосовало за Гитлера, тем самым закрепив права на власть, которую ему передал старый президент фон Гинденбург. Но мы должны понять, что в течение многих лет Гитлер напрямую разговаривал примерно с тридцатью пятью миллионами немцев во время своих поездок по городам и деревням. Люди толпились, чтобы взглянуть на него. Большинство из них подпадали под действие его речей. Нужно помнить об экономической ситуации тех ранних дней. Гитлер торжественно обещал немцам защищать социальные, экономические и национальные интересы народа. Все его проповеди изобиловали терминами трогательной морали и национальной чистоты. Следовательно, нет ничего странного в том, что немцы были заворожены его личностью, что они доверились ему. В конечном счете, добившись успеха, он оправдал их доверие, которое с годами становилось еще сильнее. Даже в поздние годы многие из его соратников оставались под действием его обаяния. Поскольку это обаяние действует на эмоциональном уровне, даже когда возникали сомнения, избавиться от него было трудно. Его личность гипнотически действовала на массы, парализуя их мыслительные процессы. Этот факт объясняет многие вещи, которые иначе сегодня кажутся непостижимыми.
Гитлер обладал способностью препятствовать любым попыткам повлиять на него. Это я знаю от многих важных персон, которые приходили к нему на прием с твердым намерением выдвинуть веские аргументы в противовес его решениям. Гитлер выслушивал только первые фразы. Затем он в течение часа перемалывал тему со всей доступной ему риторикой, освещая ее особенным светом собственной системы мыслей. К концу часа его оппоненты впадали в состояние интеллектуального транса и уже были неспособны высказать свою точку зрения, даже если бы он дал им возможность сделать это. Некоторые раскусили этот маневр Гитлера и думали, что обладают иммунитетом против него. Они даже осмеливались пренебрегать его красноречием и настаивать на своем, но в этих случаях Гитлер грубо прибегал к своему авторитету как фюрера. Если же собеседник не уступал, его ожидал такой взрыв истерической ярости, что слова застывали во рту несчастного, а кровь в жилах.
Высокомерие Гитлера зиждилось на его воображаемом интеллектуальном превосходстве. По мере того как в годы войны крепла его власть, росла и мания величия, пока, наконец, сила его воли не превратилась в совершенную тиранию. Призывая на помощь законы войны, он сделал себя хозяином жизни и смерти всех. Любой, кто не подчинялся его приказам беспрекословно, считался пораженцем или саботажником.
Патологическое беспокойство было одной из основных черт характера Гитлера. Он никогда не позволял себе расслабиться. Ничто не сдерживало динамичных порывов его воли. Пока Гитлер продолжал проводить политику мира, как он обещал и проповедовал, у людей еще был выбор. Но когда своим единоличным решением он изменил эту политику, у людей не осталось выбора. Им казалось, будто они на полной скорости мчатся в экспрессе, который ведет Гитлер. С движущегося поезда не спрыгнешь; ты на нем едешь, куда бы он ни вез тебя, к хорошему или к плохому.
Можно задать вопрос: почему не устранили этого опасного машиниста, чтобы остановить поезд? Но при этом нельзя забывать, что этот машинист долгое время доказывал свое умение, уверив всех, что приведет поезд к месту назначения. В столь неясной ситуации кто возьмет на себя ужасную ответственность сбросить с поезда машиниста, подвергнув опасности жизнь всех? Любого, кто устранил бы Гитлера, навсегда бы окрестили проклятым губителем немецкой нации. Поскольку народ по-прежнему верил в Гитлера, его смерть навеки считалась бы причиной неизбежной гибели страны. На человека, который убил бы Гитлера, взвалили бы тяжкое бремя вины перед историей, хотя теперь нам известно, что вся вина лежит на Гитлере. Оглядываясь назад, мы понимаем, что уничтожение столь опасного деспота, похоже, было насущной необходимостью; мы даже можем обвинять в серьезной оплошности тех, кто должен был осуществить эту задачу. Но в то время такой поступок казался совершенно невозможным.
С тех пор как Гитлер пришел к власти, немецкий народ был покорен динамизмом его воли. Позже немцы не могли разорвать цепи насилия, которыми Гитлер опутал их.
Одним из факторов, которыми сам Гитлер оправдывал свои действия, была его примитивная философия природы. И в публичных речах, и в частных беседах он неоднократно ссылался на свою философию. Его целью было убедить слушателей в том, что его философия представляет собой истину в последней инстанции. Он считал борьбу за существование, выживание самых пригодных и сильных законом природы, высшим императивом, распространяющимся и на общественную жизнь людей. Из его философии следовало, что сила всегда права, что насильственные методы абсолютно соответствуют законам природы.
В этом отношении Гитлер был совершенно старомодным, пережитком XIX века. Он не понимал глубокой власти духовных сил; он верил только в насилие. Гитлер считал грубость высшей добродетелью человека, а чувствительность – слабостью. Он полагал, что в принципе правильнее внушать страх, чем вызывать сочувствие. Основой его актов насилия всегда было настойчивое намерение устрашать. Внушение страха он считал высшей политической мудростью, высшим принципом правительства в политике, праве и войне. Он не слушал никаких возражений и приходил в ярость, когда кто-либо призывал к сочувствию и здравому смыслу. «Жесткие» люди пользовались его уважением, «мягких» людей он никогда не жаловал. Характерно, что его фаворитами были те самые люди, которых народ ненавидел; этих он всегда ставил в пример всем популярным у немцев деятелям. Для двуличной натуры Гитлера типично, что меры, считавшиеся в народе особенно жестокими, породившие фразу «если бы фюрер только знал...», принимались по приказу самого Гитлера!
Гитлер намеренно подавлял в себе человеческие чувства – это основная причина его падения. Чувства – ужасная сила в жизни наций и в существовании отдельных людей. Если их задевают, они возбуждают страсть и фанатизм. Тот, кто применяет к ним насилие, в конце концов уничтожается ими. Гитлер прекрасно сумел восстановить против себя чувства других наций. Он сделал все, что в его силах, чтобы оттолкнуть их, и ничего, чтобы завоевать их любовь. Для меня совершенно непостижимо полное отсутствие в нем понимания психологии других наций. Взывая к эмоциям, он завоевал немецкий народ в мирное время; насилием над человеческими чувствами он погубил немецкий народ в годы войны.
Трагедия присутствовала с самого начала. Народ выбрал лидером человека выдающегося интеллекта и сильной воли; но люди не подозревали, что он обладает демонической силой, доведенной до гротеска, и безумием преисподней. В лице, которое Гитлер представлял народу, виделся блестящий и возвышенный человек, в чье руководство все поверили. В другом, скрытом лице отражалась дьявольская сторона его души, которая привела к уничтожению государства.
Глава 2. ОТ ПОПУЛЯРНОГО ЛИДЕРА ДО ИГРОКА С СУДЬБОЙ
Осенью 1933 года по предложению секретаря Гитлера Рудольфа Гесса, знавшего меня как журналиста, я вошел в окружение Гитлера. В то время меня потрясла одна вещь. Он говорил о своем приходе к власти как о чем-то давно решенном, хотя многим тогда это казалось невозможным, а мне, безусловно, удивительным. У самого же Гитлера конечное вознесение к власти не вызывало никаких сомнений. Например, он много лет разрабатывал подробнейшие планы строительства в Берлине, Мюнхене, Нюрнберге и других городах. Впоследствии эти планы успешно претворялись в жизнь. Строительство автобанов и искоренение безработицы стали последовательной политикой более чем на десять лет. Проекты, о которых он говорил, были делом мира и прогресса, а не войны и завоеваний. В те дни, когда он еще разъезжал из города в город, из одного населенного пункта в другой, как странствующий проповедник, он уже видел себя во главе правительства и осуществляющим свои планы.
Ему, несомненно, удалось в огромной мере передать веру в себя и свою миссию миллионам, слушавшим его речи на митингах. Во время экономического коллапса и национальной безнадежности эти новые идеи вдохновляли массы. Как газетчик, я присутствовал на очень многих подобных публичных мероприятиях. Когда я сейчас вспоминаю, что именно в мыслях Гитлера оказывало наиболее сильное влияние на слушателей, мне кажется, большую часть аплодисментов вызывали следующие идеи.
Гитлер говорил народу, что национальное возрождение возможно только социальными мерами, а социалистические цели могут быть достигнуты только на основе национализма. Национальной идеей, которую он проповедовал, было создание бесклассового общества, образование народных сообществ по признаку расовой принадлежности, уничтожение такого зла, как партийная система, и решение еврейской проблемы. Основополагающий принцип этого национального сообщества выражал лозунг «Общественное благо превыше блага отдельного человека». Во внешней политике его целью был пересмотр Версальского договора.
Социалистическая концепция, разработанная Гитлером, начиналась с вопроса: с помощью какого принципа может быть лучше всего достигнута социальная справедливость и гармония экономических интересов с учетом естественных различий между людьми? Ответ Гитлера был следующим: наиболее справедливое и успешное решение даст принцип социалистической эффективности, основанный на равных для всех условиях экономического соревнования. Следовательно, он требовал равных возможностей для всех, упразднения каких-либо классовых привилегий и привилегий по рождению, лишения состоятельных слоев общества преимущественного права на образование, ликвидации нетрудовых доходов, «подавления ростков материальной заинтересованности» и уничтожения золота, так как золото – «непродуктивный экономический фактор». В его экономической мысли труд, который, в свою очередь, порождает труд, заменяет золото; на смену капиталистическому интересу он выдвинул экономическую производительность труда человека. Гитлер также представил решение еврейского вопроса на основе гуманности. Речь не шла об уничтожении еврейской нации. Хотя он требовал сдерживания их «излишнего» влияния на правительство и экономику, евреям по-прежнему позволялось жить своей жизнью. Достаточно лишь упомянуть об отделении еврейской культуры при министерстве культуры рейха, юридически гарантировавшем евреям культурную жизнь. Я могу также вспомнить директивы рейхсминистру экономики, выпущенные в 1934 году и представленные широкой публике министром пропаганды Геббельсом. Эти директивы запрещали какое-либо вмешательство в экономическую деятельность евреев, пока те соблюдают законы государства.
Многие немцы, голосовавшие в те дни за Гитлера, одобряли не все его идеи и пункты программы. Одни отвергали его антисемитизм; другие считали неразумными его экономические затеи, но соглашались с другими пунктами национальной и социальной политики. Ввиду ситуации в Германии народ принял его программу в целом. Большинство тяготело к национальному сообществу и социалистическому «народному государству», предложенному Гитлером. Гитлер в то время заявлял, что его социалистическое народное государство озабочено внутренним развитием немецкой «народности», под которой он понимал расовую сущность немецкого народа; его не интересует империалистический экспансионизм. Он объявил о стремлении национал-социалистов к миру и ясно дал понять, что пересмотр Версальского договора должен быть достигнут с помощью переговоров.
30 января 1933 года президент фон Гинденбург назначил Гитлера канцлером Германии. Он оказался на новом перекрестке своего жизненного пути. Задолго до этого судьба подала ему недвусмысленный знак – 9 ноября 1923 года в Мюнхене была жестоко подавлена его попытка захватить власть. Гитлер урок усвоил и тотчас же решил впредь применять только легальные методы. После девяти лет борьбы эти методы привели его к цели. В 1933 году Гитлер вступил в новую фазу: он впервые вышел на мировую арену, обладая ответственным положением. Как только национал-социализм пришел к власти, немецкий народ провозгласил заинтересованность жить в согласии со всем миром, чтобы использовать и развивать позитивные, мирные элементы новой идеологии, предложенные ему Гитлером.
В то время я был твердо убежден, что национал-социалистическая Германия сможет жить в согласии с остальным миром. И так бы и было, если бы Гитлер с самого начала придерживался умеренности, сдерживал радикализм и если бы его пропаганда против неарийцев была объективна и выражала интересы других наций. Бесполезные провокационные демонстрации в Нюрнберге и других местах, призыв к терпимости к антисемитским эксцессам, а также тон и содержание «мировой пропаганды» Геббельса, выраженной в его демагогических выступлениях в берлинском Дворце спорта, не способствовали симпатиям иностранных государств к национал-социалистической Германии. Подобное поведение неизбежно предостерегало другие нации даже против положительных сторон национал-социализма. Бестактные оскорбления решительно настраивали весь мир против Германии сразу после 1933 года.
С того самого момента, как Гитлер переехал в здание канцелярии на Вильгельмштрассе и впервые вышел на международную арену, он столкнулся с необходимостью принять внутреннее решение. Я не знаю, понимал ли он это. Вероятно, в глубине души он уже его принял и решил следовать ему, а там будь что будет. Сегодня, когда события пришли к роковой развязке, мы твердо знаем, что в эти первые годы для того, чтобы установить дружеские отношения с миром, Гитлеру следовало повести национал-социалистическую Германию по другому пути. Но в то время я полагал, что в этом ему помешал революционный энтузиазм его последователей. Сегодня я понимаю, что ритм его собственной демонической натуры вел его к крайностям. Он в ярости поднялся против радикальных элементов, как в случае с Ремом[4], только из-за того, что те не склонились перед его волей и поэтому представляли для него опасность.
Когда Гитлер стал канцлером, в его манерах и привычках многое изменилось. Президентский дворец в то время перестраивался, поэтому в доме канцлера временно жил Гинденбург. Гитлер же переехал в квартиру на четвертом этаже здания канцелярии. Стоит отметить, что в эти первые месяцы Гитлер появлялся в своем кабинете ровно в десять часов утра. Позже, когда он стал ложиться спать между тремя и пятью часами утра, все изменилось. Во второй части этой книги я еще расскажу о его личных привычках.
В 1933 году Гитлер всю свою энергию употребил на борьбу с другими партиями и укрепление своей власти. Закон, предоставивший кабинету законодательную власть, и уничтожение остальных партий завершили этот этап. Поджог Рейхстага, который Гитлер использовал как предлог для политических арестов и демонстрации силы, был для него сюрпризом, вопреки тому, что полагали во многих кругах. Он считал его подарком судьбы и мгновенно воспользовался ситуацией, в чем был большим мастером. Весть о поджоге Рейхстага дошла до него поздно вечером. В сопровождении Геббельса он отправился в берлинский офис «Фелькишер беобахтер» и приказал остановить печать. Была выброшена передовица, а он сам составил редакционную статью, в которой требовал быстрых и решительных мер.
Захватив всю полноту власти, Гитлер тотчас же начал выполнять свои обещания в части экономических и социальных реформ. Народ был глубоко заинтересован в этих преобразованиях, тем более что, радикально разделавшись с внутренними оппонентами, Гитлер начал проводить политику служения воле народа. Он неоднократно выражал свою неприязнь к актам мести со стороны СА; в приказе, отданном Рему, он запретил излишества. Бывшим членам оппозиционных партий он открыл двери в национал-социалистическую партию и новое правительство при условии, что они выразят свою лояльность «народному сообществу». Почти всех лидеров этих партий он оставил на свободе.
До позднего лета 1933 года Гитлер подчинялся пожилому президенту, и Гинденбург оказывал на него ограничивающее влияние. Я полагаю, что старый фельдмаршал фон Гинденбург был единственным человеком в карьере Гитлера, с мнением которого он считался. Гинденбург имел на уме что-то определенное, когда обязал Гитлера, прежде чем назначить его канцлером, оставить на посту министра иностранных дел фон Нейрата. Когда Гинденбург навсегда закрыл глаза 2 августа 1934 года, он оставил фон Нейрата как политическое завещание. Действительное завещание, опубликованное фон Папеном после смерти Гинденбурга, с тех пор неоднократно называлось подделкой. Лично я полагаю, что этот слух лишен основания. Никто в окружении Гитлера не произнес ни слова по этому поводу. Я вспоминаю, как сразу же после смерти Гинденбурга пошли разговоры о неких мерах предосторожности, которые следовало принять, чтобы сохранить все посмертные бумаги президента. Но Гинденбург уже доверил свое скрепленное печатью завещание фон Папену. Если учесть отношения фон Папена с Гинденбургом, кажется невероятным, чтобы тот сочинил поддельное завещание или позволил Гитлеру опубликовать подделку.
Сам Гитлер описывал свои отношения с Гинденбургом вначале как холодные и неуверенные, а потом определенно сердечные. В ранние месяцы Гинденбург пользовался почти каждым совещанием, чтобы донести до него собственные желания или жалобы людей, считавших, что партия несправедливо обошлась с ними, и просил его вмешаться. Если Гитлер не мог доказать Гинденбургу необоснованность этих жалоб, он всегда исполнял желания президента. Вскоре в ходе их общения отношение Гинденбурга к Гитлеру настолько изменилось, что он стал рьяно защищать «своего канцлера» от враждебных членов консервативной партии, Гугенберга и Ольденбурга-Янушау. Гитлер с большим почтением относился к пожилому фельдмаршалу Первой мировой войны. Он неоднократно заявлял, что «очень любит «старого господина», который всегда называет его «мой дорогой канцлер».
В те восемнадцать месяцев, когда Гинденбург с Гитлером вместе вершили судьбы рейха, произошли два важнейших политических события. Они повлекли за собой последующие важные события в жизни Германии и создали напряженную обстановку во всем мире. Речь идет о выходе Германии из Лиги Наций и деле Рема.
Из выступлений Гитлера в то время следовало, что Гинденбург приветствовал выход Германии из Лиги, считая, что рейх должен быть свободен от ее решений. Именно в таком свете Гитлер представил этот шаг. Когда немецкие делегаты Лиги и немецкие журналисты, работавшие в Женеве, выразили сомнение в разумности такого решения, Гитлер жестоко оскорбил их, обвинив в том, что они подкуплены атмосферой Женевы. Несомненно, он уже тогда думал о перевооружении Германии, но это ни в коем случае не значит, что он планировал войну.
Учитывая воинственность Гитлера, объектом перевооружения можно было считать только немецкую армию. Именно здесь Гитлер резко расходился с Ремом, мечтавшим о вхождении в армию штурмовых отрядов СА, и в этом была причина кровавой расправы с Ремом. Рем чувствовал, что его и верных ему штурмовиков обошли, у них отняли завоевания революции. Но Гитлер в то время видел, что нападки на армию опасны для военного будущего Германии. Что в действительности планировал Рем, я так никогда и не выяснил. Гитлер заявлял, будто у него есть доказательства того, что Рем со своими ближайшими подчиненными готовили путч против армии и что вместе с Грегором Штрассером и Штрейхером они вели переговоры с иностранными государствами о совместном выступлении против Гитлера. Наблюдая весь ход чистки в курортном местечке Бад-Висзее на берегу озера Тегернзее и Мюнхене, я не верю, что обвинения Гитлера справедливы, во всяком случае не до такой степени, как он утверждал. Сегодня я скорее придерживаюсь мнения, что 30 июня 1934 года чудовищная сторона натуры Гитлера впервые вырвалась наружу и проявилась в полной мере. Ради будущего нации и чтобы, как выражался Гитлер, «сделать армию несокрушимой» и не компрометировать ее тайных планов, Гитлеру потребовались кровавые жертвы. В то время народ был удовлетворен; в его глазах грубое вмешательство Гитлера означало отказ от насилия и беззакония и безусловный конец революции.
Чтобы узаконить свои действия, Гитлер провозгласил себя «верховным судьей нации». У меня до сих пор стоит перед глазами картина, как утром 30 июня он входит в дом в Бад-Висзее, чтобы арестовать Рема. Огромными шагами он расхаживал перед лидером штурмовиков, вне себя от ярости, как какое-то высшее существо, само олицетворение правосудия. Несколько дней спустя Гинденбург вызвал его в свое поместье Нойдек для доклада по делу Рема и горячо одобрил быстрое подавление этого «бунта против армии», как назвал его старый президент. Позже – и это проливает некоторый свет на психологическое отношение Гитлера к политическим ситуациям – Гитлер неоднократно заявлял, что он твердо убежден, что Франция не оккупировала Рейнланд в первые месяцы после выхода Германии из Лиги Наций только потому, что французское правительство было хорошо информировано и рассчитывало, что путч Рема «уничтожит режим Гитлера».
После смерти Гинденбурга вопросом первостатейной важности стал для Гитлера Саарский плебисцит. Мирный и для Германии удачный результат плебисцита снова успокоил политическую атмосферу. Затем было заключено соглашение с Польшей о ненападении в течение десяти лет, яркое доказательство стремления Гитлера к миру. В это время его энергия была направлена на решение таких проблем, как безработица, оживление промышленности, улучшение условий труда и повышение общего благосостояния. До сих пор у него не было большого опыта в решении экономических проблем. Но по мере того как он погружался в них на практике и достиг ощутимых результатов, столь же ощутимо возросла и его уверенность в себе. Титул «фюрер», лидер, теперь казался ему полностью соответствующим уникальности его миссии. Сначала он принял официальный титул «фюрер и канцлер». Знаменательно, что по его же наущению титул «канцлер» постепенно выходил из официального употребления, и он представлялся публике только как «фюрер». В это же время был введен принцип беспрекословного подчинения Гитлеру членов партии, и все они должны были принести клятву в верности лично ему.
1935 и 1936 годы сыграли важнейшую роль в превращении Гитлера из домашнего реформатора и социалистического лидера в международного головореза и игрока с судьбами наций, каким он стал позже. В эти годы он успешно провел свой режим через первые, неуверенные этапы, вывел страну из Лиги Наций, укрепил абсолютистское правление и принялся искать новые земли для завоевания жизненного пространства. Эти успехи разогрели его авантюрный темперамент, и он прорвался сквозь внутренние заслоны на чувствительное поле международных отношений. В эти годы он в тесном сотрудничестве с «уполномоченным рейха по вопросам перевооружения» Риббентропом активно занялся перевооружением, которое позже было успешно произведено.
Точно неизвестно, были ли у Гитлера уже хорошо определившиеся политические планы, выходящие за рамки одного лишь перевооружения. Во всяком случае, если они и были, он их тщательно скрывал даже от своих ближайших соратников. Я узнал о перевооружении Рейнланда в марте 1936 года, на следующее утро после его начала, и это явилось для меня большим сюрпризом. Весь этот день Гитлер напряженно ждал реакции Парижа и Лондона. Он ждал двадцать четыре часа, сорок восемь часов. Когда никакой реакции не последовало, он вздохнул с облегчением. Позже он хвастал, что этот шаг доказал его мужество. Гитлер начал игру с высокой ставки и победил. Политическое будущее виделось ему в розовом свете.
С тех пор поведение Гитлера начало меняться. Он с гораздо меньшей готовностью принимал посетителей с политическими вопросами, если сам срочно не вызывал их. Гитлер даже умудрился возвести барьер между собой и своими соратниками. До его прихода к власти они имели возможность высказать несогласие с ним по политическим вопросам. Теперь же он строго настаивал на уважении к себе, как главе государства, и нарочно создавал такие ситуации, когда люди, которые видели его чаще всего и поэтому имели возможность влиять на него, не могли обсуждать политические темы. Гитлер не терпел возражений его идеям и всего, что бросало тень на его непогрешимость. Он пресекал любые попытки повлиять на его высшую волю. Он предпочитал говорить, а не слушать; быть молотом, а не наковальней.
С этого времени Гитлер стал уделять меньше внимания партии. Его личное участие в делах партии ограничивалось появлениями на больших публичных митингах в Мюнхене, Нюрнберге и других городах и речами, которые он регулярно произносил перед своей «старой гвардией». Когда руководители партии упрекали его за это, он ссылался на занятость государственными делами. Этот аргумент казался достаточно веским, но здесь было нечто большее. Гитлер перестал посвящать партию в политические и военные вопросы и уж тем более не давал руководителям партии возможности выразить свое мнение. Решения по партийным вопросам он доносил до руководства партии через Гесса, а позже через Бормана. Начиная с выхода из Лиги Наций и до самого горького конца войны все руководство партии – кроме тех, кто занимал высокие посты в правительстве, – узнавало обо всех значительных и судьбоносных событиях через радио и прессу, как любой обычный немец.
Так называемые совещания, которые Гитлер проводил с руководством партии два или три раза в год, все без исключения были для проформы. На таких встречах Гитлер хвастал своими триумфами, а в последние годы после серьезных военных поражений вселял в своих последователей мужество, представляя ситуацию в оптимистичном свете и намекая на будущие сенсационные успехи. Руководителям партии предоставлялось слово лишь для официального приветствия и выражения благодарности фюреру. Речи Гитлера на подобных совещаниях длились по нескольку часов. В них он, как правило, упрекал партийных руководителей, на которых поступали жалобы, за публичное поведение или частную жизнь. Вдохновленные победами или окрыленные надеждами после военных поражений, участники совещаний возвращались к своей работе. Так Гитлер влиял на них, но они не могли оказать на него никакого влияния.
Фактически Гитлер рассматривал партию только как средство достижения цели, а целью были высшие националистические задачи, которые он стремился осуществить. Он использовал партию, когда нуждался в ней, и пренебрегал ею, когда в ней не было необходимости, когда она становилась для него обузой. Сначала он нередко поговаривал об учреждении партийного сената как совещательного органа, но вскоре отказался от этой затеи. Возможно, уже в эти ранние годы видение Гитлера выходило за узкие пределы партийной программы; вероятно, он уже стремился к отдаленным целям. Какими бы они ни были, он держал их в тайне от партии и немецкого народа. Люди приветствовали мирную победу, которая позволила Германии начать работать над укреплением обороны страны; они были убеждены, что Гитлер имел в виду антиимпериалистические доктрины, которые провозглашал. Народ одобрял заключение англо-германского морского договора и искренне аплодировал французским спортсменам на Олимпийских играх в Берлине в 1936 году.
В июле 1936 года, когда Гитлер присутствовал на ежегодном музыкальном фестивале в Байрейте, из Испанского Марокко прибыли представители генерала Франко с письмом, в котором Франко просил о вооруженной помощи. Гитлер позвонил Герингу и тотчас же распорядился послать на помощь Франко отряды добровольцев. Эта просьба дала ему возможность испытать новое оружие. А в 1937 году на военных парадах начали показывать оружие, до сих пор тщательно скрываемое. Отношения с фашистской Италией, напряженные после восстания 1934 года в Австрии и угроз Муссолини послать войска через перевал Бреннер, в 1937 году стали меняться к лучшему.
Годы проходили быстро. Германия работала. В 1933 году Гитлер сказал: «Дайте мне четыре года». С тех пор он дал миллионам работу и хлеб, поднял уровень жизни в Германии. Почему народу было не верить ему? Люди, конечно, понимали, что Гитлер энергично перевооружает Германию. Они видели, что преобладающей причиной ликвидации безработицы являются военные заказы. Народ, конечно, понимал, что растущая внутренняя сила рейха чревата опасностями извне, но верил, что перевооружение ведется ради обороны. Более того, его личное благосостояние зависело от дальнейшего развития промышленности. И только небольшая группа специалистов была озабочена экономической и финансовой политикой Германии.
Гитлеровская теория диктаторской национальной экономики была основана на идее, что занятость порождает новую занятость. Развивающаяся экономика создает для себя новые рынки, потому что ее потребности возрастают, и наемные рабочие потребляют больше. Это, в свою очередь, стимулирует рост производства, дальнейшую занятость и дальнейшее потребление, пока производство достигнет максимума. Чтобы система государственных дотаций работала правильно, построенные заводы должны быть рентабельными, окупающими вложенные в них затраты государства. Гитлер создал занятость, заставил экономику работать, и она начала работать на полную мощность. Все ветви промышленности вошли в ритм гудящих моторов. Но оборонные заводы поглощали многие миллиарды, которые, несмотря на процветание и высокие налоги, не возвращались в государственную казну. До некоторой степени производство оружия может быть экономически оправданным в том смысле, что оно гарантирует стране безопасность и возможность мирного развития. Но если в стране военное производство занимает главенствующее положение по отношению к другим отраслям промышленности и если в мирное время в результате военных расходов правительственный долг возрастает настолько, что нарушается нормальный отток денег в казну в течение длительного времени, это уже серьезный повод для беспокойства. В предвоенные годы сложно было судить, действительно ли эти страхи обоснованны, или стремительно развивающаяся экономика Германии законным образом сдержит рост долга. Сегодня мы знаем, что Гитлер купил экономическое процветание ценой миллиардов правительственного долга – долга такого ошеломляющего, что перегруженная структура кредитов создала бы для него огромные трудности в будущие годы мира.
Не эта ли ситуация позже заставила Гитлера развязать войну? Сегодня многие, судя по логике последних событий, ответили бы на этот вопрос утвердительно. Я не могу зайти так далеко. Экономическое мышление было изначально чуждо Гитлеру. Он был политической фигурой, а не экономистом. В то время он ставил перед собой первоочередную задачу: «сбросить оковы Версальского договора». Ради этого он хотел создать первоклассную армию. Вся сила его воли была направлена именно на эту цель, и он считал ее достойной любых финансовых жертв. Гитлер слишком сильно презирал проблемы денег, чтобы бояться экономических последствий.
Я твердо убежден, что в то время он не планировал империалистическую войну против какой-либо другой нации. Им двигали внутренние силы, а не четкие планы. Внешнюю политику он вел без программы, подчиняясь, в сущности, патологическому ритму своей агрессивной натуры. Каждый рывок начинался наобум, успех увеличивал ритм и ярость этих рывков. В конце, когда он напал на Польшу, он поставил все на одну-единственную карту.
В начале 1938 года Гитлер внезапно произвел сенсационные изменения в руководстве армии и ведении внешней политики. Все это производилось под покровом тайны. Я видел, что произошло. Военный министр фон Бломберг, о котором Гитлер был очень высокого мнения, женился во второй раз. Гитлер был свидетелем на свадьбе. По личным причинам Бломберг вскоре столкнулся с альтернативой: развестись или уйти в отставку[5]. Бломберг отказался разводиться, и отставка стала неизбежной. Гитлер, чувствуя очень затруднительное положение по отношению к армии, решил уладить дело Бломберга скрытно, представив отставку Бломберга как часть крупной реорганизации. На смену многочисленным старым окружным командирам и генералам должны были прийти более молодые офицеры. Военное министерство было упразднено и заменено OKВ, Верховным главнокомандованием вермахта, возглавляемым Кейтелем, одним из немногих людей, умевших ладить с Гитлером.
К удивлению своих помощников, Гитлер вдруг объявил, что собирается включить в реорганизацию смену министров иностранных дел, чтобы как можно тщательнее скрыть дело Бломберга. Он как бы невзначай заметил, что таким образом убьет двух зайцев. Соперник министра иностранных дел фон Нейрата Риббентроп давно был одним из ближайших сподвижников Гитлера и разрабатывал вместе с ним все вопросы, касающиеся перевооружения. Именно Риббентроп заключил морской пакт с Англией. Он был отозван с поста посла в Лондоне и назначен министром иностранных дел. Нейрата назначили председателем Тайного кабинета. Позже я, к своему удивлению, узнал, что этот Тайный кабинет никогда не был учрежден. О его существовании свидетельствовала только табличка на двери комнаты в новой канцелярии; я сомневаюсь, что Нейрат когда-либо заходил в эту комнату.
Позже стало ясно, что за три с половиной года Гитлер полностью сбросил со счетов политическое завещание Гинденбурга.
Среди своего окружения сам Гитлер всегда утверждал, что эта бурная реорганизация в армии и министерстве иностранных дел имеет целью лишь пустить всем пыль в глаза и скрыть истинную причину отставки Бломберга. Сегодня не может быть никаких сомнений в том, что дело Бломберга стало одной из тех замечательных возможностей, которой Гитлер не преминул воспользоваться для достижения своих тайных целей. Вероятно, он чувствовал, что не за горами то время, когда ему придется направлять внешнюю политику к «высшей миссии нации». Отставка Бломберга была для него знаком судьбы. Он воспользовался ею для создания оберкоманды вермахта, сделав ее безличным военным инструментом, необходимым для беспрекословного выполнения его приказов. В это же время он объявил себя Верховным главнокомандующим вооруженными силами и приблизил к себе человека, который без малейших колебаний стал проводить внешнюю политику хозяина.
В конце февраля 1938 года позиции Гитлера укрепились настолько, чтобы принять решение относительно Австрии. С 1934 года австрийские национал-социалисты сидели по тюрьмам или жили в изгнании в рейхе. Австрия была родиной Гитлера, и он чувствовал по отношению к ней некоторые обязательства. Он хотел после долгого вынужденного бездействия, наконец, как он однажды выразился, заставить Шушнига «говорить по-немецки». Я не знаю точно, приглашал ли он Шушнига в Берхтесгаден перед тем, как задумал ввести войска в Австрию. Если и приглашал, то целью этого, безусловно, было произвести впечатление на Шушнига военной мощью Германии и убедить его изменить политический курс на тот, который совпадал бы с курсом рейха. По-моему, если бы Гитлер с самого начала замышлял вторжение в Австрию, подобный визит был бы излишним. Приказ войскам войти в Австрию был отдан только – судя по рассказам Гитлера – после того, как Шушниг не сдержал своих обещаний. Я впервые узнал о серьезном намерении Гитлера вторгнуться в Австрию, когда уже сидел в машине, и только тогда мне сказали, куда направляется наша автомобильная колонна.
Все прошедшие годы я наблюдал восторженное отношение народа к Гитлеру. Но демонстрации, когда он въезжал в Линц и Вену, были, пожалуй, самыми искренними из тех, что я видел. Если бы до вторжения в Австрию Гитлер не был убежден в своей высшей миссии спасителя нации, после столь бурного приема ему бы пришлось в этом убедиться.
Первые двадцать четыре часа после вторжения в Австрию Гитлер еще не думал об аншлюсе[6]. Боясь интервенции других сил, он хотел, чтобы австрийский президент Миклаш назначил национал-социалистическое правительство. На следующий день в полдень в «Вейнзингер-отеле» в Линце Гитлер прочел подготовленный мною отчет о реакции зарубежной прессы. Все зарубежные газеты представляли присоединение Австрии как уже свершившийся факт, и их беспокойство по этому поводу подало ему идею. Он спросил: почему бы на самом деле не произвести аннексию, в которой его уже обвинили? После нескольких часов колебаний он окончательно принял решение в пользу аншлюса, созвал специалистов-администраторов и приказал им подробно разработать процедуру вхождения Австрии в рейх. Это почти невероятно, но подобный исторический инцидент не единственный в карьере Гитлера. Иногда слух, пронесшийся в лживой прессе, наталкивал его на мысль сделать то, чего он делать не собирался. Поскольку я так часто передавал ему сводки новостей, у меня была полная возможность наблюдать психологическую сторону подобных случаев. Сообщение в газетах о его намерениях нередко подавало ему идею. Как ни странно, но это факт.
Когда Гитлер по радио сообщил немецкому народу о «величайшем достижении моей жизни: вхождении моей родины в рейх», он уже был опьянен успехом. Это чувство не покидало его несколько лет и служило важной мотивацией будущих действий.
Сразу же после аншлюса, в апреле 1938 года, Гитлер провел в рейхе всеобщие выборы. Это были последние выборы. Одобрение или неодобрение «возвращения Австрии в рейх» расценивалось как приятие или неприятие режима. Таким образом, Гитлер искусно воспользовался ситуацией, чтобы связать немецкий национализм и немецкое чувство патриотизма с собственной персоной. Эмоциональное одобрение народом решения исторического вопроса, который оставался нерешенным в течение нескольких столетий, не давало ему права требовать согласия народа на его дальнейшие жестокие политические игры и их ужасные последствия. Всенародная радость по поводу аншлюса казалась ему мандатом на претворение в жизнь его планов. Год спустя он выступил против других наций. Это было предательством веры немецкого народа; даже если предположить, что сам он искренне верил в национальную необходимость своих действий, он все равно виноват в предательстве.
События вокруг судетского кризиса поздним летом и осенью 1938 года теперь можно рассматривать как последнее усилие оппозиционных сил переговорами сдержать стремительное продвижение Гитлера и направить его необузданные силы в мирное русло.
В июле 1938 года Гитлер присутствовал на крупном спортивном фестивале в Бреслау (главном городе земли Нижняя Саксония). Неописуемая сцена, когда, проходя мимо трибуны, немецкие жители Судет буквально кричали Гитлеру, чтобы он их освободил, произвела на него неизгладимое впечатление. Он почувствовал, что народ поддерживает его планы вооруженного вторжения в Прагу.
Еще до того, как в критический момент вмешался Муссолини, до того, как Чемберлен и Даладье приехали в Мюнхен, фон Нейрат, Геринг и другие пытались хоть как-то повлиять на Гитлера. Его поддержал только Риббентроп. Риббентроп, уже будучи министром иностранных дел, во время вторжения в Австрию оставался в Лондоне. Было ясно, что он хочет воспользоваться судетским кризисом, чтобы заручиться благосклонностью фюрера. Немецкий народ неизменно был на стороне тех, кто пытался сохранить мир и сгладить ситуацию. Людей беспокоили частые визиты Чемберлена в Берхтесгаден, Годесберг и Мюнхен. В Мюнхене Даладье снискал спонтанные овации.
Гитлер праздновал триумф освободителя судетских немцев. Пока он был доволен. За час до отлета в Лондон Чемберлен неожиданно нанес визит Гитлеру в его личные апартаменты на втором этаже дома на Принц-регентенплац и попросил того подписать заявление о том, что Англия и Германия будут поддерживать мир. Гитлер подписал, но очень неохотно. Несколько минут спустя, когда Чемберлен ушел, он гневно обвинил британского премьер-министра в том, что тот приходил только с целью провести и обмануть его.
С тех пор как Риббентроп вернулся из Лондона, Гитлер проявлял активную неприязнь к Англии, резко контрастирующую с его прежним отношением. Я вспоминаю разговор, в котором Гитлер саркастически отозвался о преувеличенной ненависти Риббентропа к Англии. Но односторонние оценки Риббентропа вскоре возымели эффект. По мере того как Гитлер осознавал неприязненное отношение Англии к нему, он все больше поддавался англофобии Риббентропа. Все это время Гитлер стоял за чисто конструктивную, мирную политику, сглаживающую национальные противоречия. Но вместо того, чтобы воспользоваться находящимися в его распоряжении ресурсами для проведения этой политики, вместо того, чтобы оценить мир, подаренный ему премьер-министром Британской империи, Гитлер поддался опьянению успехами. Он поддался безумному порыву к политике силы; этот порыв становился сильнее политико-моральных сил его эго.
В начале ноября 1938 года в рейхе произошло событие, вызвавшее в обществе отрицательный резонанс, которое подавляющее большинство немцев сочло отвратительным и постыдным. В отместку за убийство советника посольства в Париже фон Рата в ночь с 9 на 10 ноября были подожжены синагоги и разгромлены еврейские магазины. Предполагалось, что это были спонтанные демонстрации протеста; но, как я узнал на следующий день, они были проведены по заранее намеченному плану. Подстрекательство к ним приписывают Геббельсу. На самом же деле всем руководил сам Гитлер – это была его личная спонтанная реакция на убийство. Он приказал Геббельсу провести эту акцию, а Геббельс передал приказ в СА, где вовсе не пришли в восторг от такого указания свыше. Омерзительный приказ, вызвавший серьезные сомнения в самой партии, был передан Геббельсу в ночь на 9 ноября в квартире Гитлера в Мюнхене. Мне стало известно из абсолютно достоверного источника, что Гитлер пришел в неописуемую ярость, когда офицеры, которым он доверял исполнение приказов, проявили признаки неповиновения. В этом безобразном случае, как и во многих других, народ не считал виноватым лично Гитлера. На самом же деле Гитлер был единственным вдохновителем этой оргии разрушения; именно он подстрекал безумное насилие, с которым она была выполнена, хотя вину с ним должны разделить и непосредственные исполнители этой акции.
Этот инцидент типичен для двуличной натуры Гитлера. До сих пор он позиционировал себя как человека, пекущегося только о благе нации; теперь же наружу выплеснулись тщательно скрываемые доселе разрушительные инстинкты. Этот человек, столько раз в речах обращавшийся к Провидению за помощью в достижении высших национальных целей, действовал как достойный ученик дьявола. Иного названия его поступку не придумаешь. Гитлер лично был инициатором антисемитизма. Он беспрестанно намекал на национальную необходимость антисемитской программы или яростно убеждал тех, кому эта идея не нравилась. Хотя эксперты по вопросам прессы отговаривали его, он закрыл сотни газет, в том числе, в конце концов, и «Франкфуртер цайтунг»[7], но, хотя я часто умолял его обуздать «Штюрмер», которую считал позором немецкой культуры, эта газета продолжала выходить по его личному приказу, хотя сам он вряд ли читал ее.
Поздней осенью и зимой 1938/39 года Гитлер посвятил себя строительству Западной стены, оригинального сооружения, разработанного им до мельчайших деталей. В то время я не знал, планировал ли он уже после международного решения судетского вопроса и гарантии территориальной неприкосновенности Чехословакии дальнейшие действия против Праги. Но в публичных и частных выступлениях Гитлера проскальзывали идеи, не имевшие ничего общего с его более ранними национальными и расовыми целями. Он начал оперировать терминами стратегии и геополитики. Образ Чехословакии, как пики, вонзенной в сердце Германии, и идея «применения силы ради порядка в Европе» стали все чаще появляться в его мыслях и аргументах. Гитлер отступал от своих прежних антиимпериалистических взглядов, но его все же сдерживали внутренние силы его двуличной натуры.
Уничтожение Чехословакии было роковым шагом, толкнувшим Гитлера на тропу войны. Заручившись молчаливым согласием президента Гаха, Гитлер придал военной оккупации видимость законности, чтобы предотвратить вмешательство стран-гарантов. Но сегодня ясно, что в душе Гитлер уже принял решение; его стремление к власти достигло своего апогея. Гитлер преодолел все запреты; он перешел Рубикон. Когда он вошел в Градчаны, замок в Праге, откуда когда-то правили немецкие императоры, он был всецело охвачен порывом еще более энергично двигаться от цели к цели, приведшим его к той точке, когда он уже не мог остановиться перед полным поражением[8].
События, стремительно следовавшие в те годы одно за другим, немало волновали все окружение Гитлера. Они ожидали гораздо более умеренного и спокойного развития. После каждой акции, после Австрии, после Судетской области, после Праги и Мемеля Гитлер клялся всем святым, что отныне настают пять лет спокойствия. Каждый раз создавалось впечатление, что он действительно намерен сделать это, но этот шаг дается ему слишком нелегко. Не успевало пройти и нескольких недель или месяцев, как им снова овладевала политическая неврастения, и он преподносил все новые сюрпризы. Он совершил опрометчивый и роковой шаг: в публичных речах в рейхстаге денонсировал англо-германский морской договор и германо-польский пакт о ненападении.
В решающий 1939 год Гитлер напоминал конденсатор высокого напряжения, который медленно заряжается до тех пор, пока не дойдет до той стадии, когда между контактами внезапно проскакивает искра. Он был похож на игрока в рулетку, который не может отойти от стола, потому что нашел систему, которая поможет ему сорвать банк. Когда переговоры с Польшей зашли в тупик, а Англия заявила о своем намерении гарантировать безопасность Польши, разум должен был бы остановить Гитлера. Все ожидали, что он пойдет на какой-нибудь компромисс. В Германии вряд ли кто-нибудь считал возможным, что Гитлер, пользующийся доверием народа, неоднократно доказавший свою политическую находчивость, вдруг перестанет контролировать ситуацию. Никто не верил, что дело дойдет до войны, так как сотрудничество с Англией с самого начала политической карьеры было одним из главных пунктов его программы. Победы, которые он одерживал с помощью дерзости и везения, все приписывали его мудрости как государственного деятеля. Даже сейчас, когда мы начинаем понимать характер Гитлера, кажется невероятной его политическая слепота, приведшая к войне с Англией и Францией. Любой простой немец в то время сказал бы, что конфликт с Британской империей неизбежно приведет ко Второй мировой войне, которая будет означать конец Германии. Это одна из великих загадок истории, обнаруживающая аномальную расщепленность разума Гитлера. Поставленный перед необходимостью принять решение, касающееся собственной судьбы, судьбы нации и всей Европы, любой человек на его месте призвал бы на помощь логику и трезво оценил ситуацию. Но, рискуя жизнью немецкой нации, Гитлер не собирался просить ничьих советов; в одиночку и деспотично он предпринял решительный шаг и поставил немецкий народ перед свершившимся фактом.
Мне не так много известно о подробностях дипломатических переговоров в Берлине и Варшаве перед началом войны. Я был лишь сторонним наблюдателем. В мае Гитлер в течение недели инспектировал подземные укрепления Западной стены. В июле после визита в Мемель он отправился на фестиваль в Байрейт. Здесь я устроил ему встречу с британским владельцем газеты лордом Кемсли.
Кемсли приехал в Германию по моему приглашению обсудить договор о широком обмене информацией между немецкими и британскими газетами. Согласно этому договору, мне надлежало перепечатывать статьи из английских газет во всей немецкой прессе, а Кемсли брал на себя те же обязательства по отношению к своим газетам. Идея проекта заключалась в том, чтобы ослабить существующую напряженность. Мне казалось, это углубит понимание между двумя нациями, и Кемсли идея пришлась по душе. Он с женой приехал в Германию, где мы быстро обсудили будущее сотрудничество. Гитлера я проинформировал об этом проекте незадолго до встречи с лордом Кемсли. Разговор с Кемсли происходил в моем присутствии в доме Вагнера, где Гитлер обычно останавливался, приезжая в Байрейт. В ходе разговора, продолжавшегося примерно час, Кемсли воспользовался возможностью и высказал надежду на поддержание мира в Европе. Меня поразило подчеркнутое самообладание Гитлера. Когда Кемсли возразил фюреру по какому-то вопросу, Гитлер с монотонной настойчивостью ответил, что все зависит от Англии. Тогда я счел это поведение тактическим шагом, чтобы повлиять на переговоры с британцами. Я думал, что встреча станет энергичным шагом к сохранению мира, поведение Гитлера меня разочаровало. Думаю, Кемсли испытывал те же чувства. События нескольких последующих недель объяснили мне причину необыкновенной сдержанности Гитлера. Сейчас я уверен, что Гитлер без всякого умысла отказался от сотрудничества. Согласно договору с лордом Кемсли, я написал первую статью для его газеты. Гитлер попросил дать ему прочесть ее прежде, чем она выйдет, и внес многочисленные изменения, придавшие статье «более твердую линию». Отослав статью лорду Кемсли, я ждал ответной статьи для немецкой прессы, но разразилась война, и нашему сотрудничеству пришел конец.
В то время я не знал о планах Гитлера относительно Польши. Гитлер намеревался нанести удар, если Польша не выполнит его требований и не прекратит преследования немцев, живущих на ее территории. Однако вовлекать в схватку Англию он не хотел. 28 августа должен был состояться решительный разговор между Гитлером и британским послом Хендерсоном.
В тот день, наблюдая, как машина Хендерсона проехала через огромные ворота в новую канцелярию, я четко осознал серьезность момента. Я придерживался твердого мнения, что нападение на Польшу будет искрой в пороховой бочке, которая зажжет мировой пожар; я видел, что на человечество надвигаются ужасы второй, еще более страшной войны, когда еще не совсем залечились раны первой. Я живо представил себе массивный круглый стол у короткой стены огромной комнаты новой канцелярии, где сейчас встретятся Гитлер и посол Англии. Гитлер, по обыкновению, будет смотреть в сад, где нередко прогуливался Бисмарк, погруженный в мысли о будущем рейха. Железный канцлер всегда был примером для Гитлера. Если Гитлер сейчас получит вдохновение свыше, думал я, пусть это будет на благо нашей нации и всего человечества.
Примерно через час с четвертью машина Хендерсона покинула канцелярию. Я пошел узнать, чем окончились переговоры. Люди перешептывались о провале. Очевидно, Англия повторила, что будет выполнять свои обязательства по отношению к Польше.
У всех сложилось впечатление: Риббентроп убедил Гитлера, что Англия не собирается воевать, а лишь блефует, чтобы расстроить планы Гитлера относительно захвата Польши. В ходе беседы с послом Гитлер упомянул о возможности компромисса путем создания коридора в Данциг по польской территории. Однако это предложение не было передано британскому послу в письменном виде, поэтому, как позже объяснил Хендерсон, Англия не ответила. Перед Гитлером встала дилемма. Очевидно, он не мог решиться поменять курс. Поэтому, несмотря на продолжающиеся переговоры, 1 сентября он отдал войскам приказ о переходе польской границы.
Удача улыбнулась ему. На сей раз он снова рискнул – и проскочил. Сорок восемь часов спустя Англия объявила войну. Кость была брошена – против него. Отныне судьба неумолимо вела его через горы и равнины в пропасть.
Гитлер не ожидал, что Англия и Франция вступят в войну на стороне Польши. Было ясно, как ошеломило его объявление этой войны. Он полагал, что западные силы еще недостаточно подготовлены к военным действиям, и верил, что Западная стена также служит ему политическим щитом. Этот просчет Гитлера коренился в полнейшем непонимании моральных факторов международной политики и исключительной вере в свои силы. Свою роковую роль, несомненно, сыграл Риббентроп. Конечно, если Гитлер принимал решение, поколебать его было невозможно, но без информации Риббентропа он не составил бы неправильного представления об Англии. Гитлер никогда не был за границей, если не считать коротких визитов в фашистскую Италию. В основном не поддающийся внушению, он тем не менее прислушивался к мнению своего министра иностранных дел об образе жизни зарубежных стран и о дипломатических отношениях. Если бы Риббентроп его отговорил, он вряд ли предпринял бы нападение на Польшу, которое в свете тогдашней политической ситуации было чревато столь печальными последствиями. В этом я твердо убежден. До сих пор не могу понять, назначил ли Гитлер Риббентропа министром иностранных дел в феврале 1938 года, заранее зная, что тот будет поддерживать его рискованные политические и военные шаги, или Риббентроп так сильно повлиял на точку зрения Гитлера относительно Англии, что фюрер предпринял столь страшный и непонятный шаг. Я вспоминаю замечание, которое Риббентроп сделал Гитлеру в разгар Польской кампании, сразу после того, как убедил фюрера передать всю зарубежную пропаганду в руки его министерства. Они с Гитлером стояли возле специального поезда, в котором располагался штаб Гитлера. Я никогда не забуду слова Риббентропа: «Моя пропаганда покроет Англию таким позором в глазах всего мира, что ни одна собака не примет от нее куска хлеба». А когда обсуждали военную мощь Германии, я нередко слышал, как Риббентроп опасно заявлял: «Мы гораздо сильнее, чем нам кажется».
Позже Гитлер неоднократно упрекал Италию в фиаско своей политики. Он утверждал, что итальянский Королевский совет втайне решил не вступать в войну на стороне Германии и что в эти кризисные дни это решение было передано Чемберлену послом Италии в Лондоне синьором Гранди. Чемберлен решил рискнуть объявить войну, считая, что Германия останется в одиночестве, утверждал Гитлер.
Прежде чем Гитлер покинул Берлин, чтобы лично возглавить Польскую кампанию, он строго-настрого наказал министерству пропаганды и прессе быть сдержанными по отношению к Англии и Франции. Следовало избегать всяческих нападок на эти страны по радио и в прессе, даже в целях самозащиты. Он еще надеялся на компромисс, пока не начался открытый конфликт с Востоком.
В четыре часа утра я узнал, что Россия ввела свои войска в Восточную Польшу. Я бросился с этой удивительной новостью к Гитлеру. Он воспринял ее с облегчением. Однако действия России положили конец всяческим мыслям о независимости оставшейся части Польши, мыслям, которые, по крайней мере, возникли в голове Гитлера в надежде успокоить Англию и Францию. Его наблюдения в Галиции привели, как он позже признался, к неверной оценке мощи русской армии.
Его предложение о мире с западными силами после завершения Польской кампании было вполне искренним. Считая это предложение последним шансом избежать глобального пожара и спасти страны от невероятных страданий, я начал действовать по собственной инициативе, терпеливо подталкивая представителей зарубежной прессы в Берлине к тому же. Прежде чем Гитлер сообщил в рейхстаге о своем мирном предложении, я созвал специальную конференцию иностранных корреспондентов, призвал к журналистской солидарности и попросил их пустить в ход на дело спасения мира все свое объединенное влияние. Я обещал, что выполню свой долг в Германии. Я сказал корреспондентам, что лишь немногим дается шанс своими действиями непосредственно влиять на ход мировой истории. Тем, кто собрался здесь, в Берлине, представилась такая возможность. Я сказал: «Если сейчас все мы будем организованно работать ради мира; если из глубочайшего чувства ответственности мы будем писать ради дела мира; если газеты и информационные агентства, которые вы представляете, напечатают ваши призывы к миру и если вы сможете убедить их столь же энергично защищать мирные интересы человечества, ни одно правительство не сможет противостоять такому напору общественного мнения... Не знаю, удастся ли вам убедить ваши газеты действовать в этом духе. Мне, во всяком случае, не хотелось бы в будущем упрекать себя за то, что я не указал вам на эту возможность в столь решающий для мира момент».
Сил прессы оказалось недостаточно, чтобы остановить надвигающуюся катастрофу. Из Лондона и Парижа Гитлер не получил на свое предложение ни одного ответа. Очевидно, было уже слишком поздно. Только тогда он решил начать подготовку удара по Западу.
Во время войны за границей нередко поговаривали о мнимых намерениях Гитлера пойти на мирные переговоры. Каждые несколько месяцев распространялся подобный слух, всегда сопровождаемый потоком обвинений или более или менее серьезным комментарием. Будучи очевидцем событий, могу сказать, что Гитлер, если не считать нескольких публичных заявлений, никогда не делал ни малейшей попытки закончить войну путем переговоров. Напротив, как только до него доходили подобные слухи или попадались в прессе всевозможные утки, он отдавал приказ, чтобы их убедительно опровергали. Он боялся, что эти слухи, пусть и ложные, будут истолкованы противниками как слабость. Был только один случай в самом конце, в мае 1945 года, когда он дал молчаливое согласие на настоящие мирные переговоры. Тогда Риббентроп в Стокгольме послал пробный шар через доктора Гессе – неудачная попытка в неудачный момент связаться не с тем человеком!
В день начала войны Гитлер облачился в серый мундир и заявил, что будет носить его до конца войны. Скинув гражданскую одежду, он сразу из государственного политика превратился только в военного деятеля. Во время войны и до самого дня своей смерти он не изъявлял ни малейшего стремления к политической деятельности, ни малейшего желания вмешаться, как государственный деятель, во внешнюю политику страны. Весь жар, жесткость, неистовство и страсть, мешавшие ему в проведении внешней политики до войны, он вложил в роль солдата и главнокомандующего. Тот факт, что он вел войну не как государственный деятель, а как командир, одержимый военными амбициями, явился причиной несчастья, которое его демоническая личность навлекла на немецкий народ.
Глава 3. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ГИТЛЕРА ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ
История показывает, что войны, ведущиеся только для войны, редко кончаются хорошо. Главы государств, ведущие военные кампании и не закрепляющие свои победы политически, не формируя успешными битвами новый порядок, напоминают ракеты, взлетающие в небо, падающие и моментально сгорающие. В этом смысле Гитлер был звездой, взлетевшей на короткое время, но при падении пошатнувшей немецкий рейх и потрясшей весь мир.
Раздвоение между политическим и военным призванием проходило через всю карьеру Гитлера. Простой солдат, он в ноябре 1918 года «решил пойти в политику», полагая, что немцы проиграли Первую мировую войну в политическом, а не в военном смысле. В роли политика он дал немцам новый порядок только для того, чтобы взвалить на них всю тяжесть Второй мировой войны. Когда его силовая политическая стратегия в мирное время утратила актуальность, он не признал, что эта линия себя исчерпала. Гитлер пошел дальше, прибегнув к необузданным излишествам, дерзким авантюрам и самоубийственным методам по отношению к немецкому народу в военное время. Через двадцать лет после смены ролей политик снова стал военным и проиграл Вторую мировую войну из-за военных катастроф, не имевших себе равных.
Сначала Гитлер казался воплощением отваги и успеха, энергии и везения. Его командование вдохновляло войска. Менее чем за два года он стал контролировать почти весь Европейский континент. Под его победное знамя собиралось все больше новых союзников, привлеченных блестящими военными успехами, создавались новые альянсы, заключались новые пакты. Гитлер, опьяненный победами, часто использовал значащие сравнения. Он заявлял, что национал-социалистическая армия, марширующая по Европе, проникнута революционным духом армии Наполеона, что новые идеи открывают дорогу танкам и расчищают путь вермахту. Но отсутствие умеренности и политическое безрассудство коренным образом изменили ситуацию.
Какими возможностями воспользовался бы великий, дальновидный и умеренный государственный деятель в эти годы? Он сопротивлялся бы всем искушениям превратить военные успехи в постоянные территориальные завоевания. Он дал бы разгромленным странам мир, а своей стране – временные военные гарантии не преследовать никаких политических целей, кроме тех, что он провозгласил, когда взялся за оружие в сентябре 1939 года.
С 1939 до 1941 года Гитлер многое мог сделать на Европейском континенте, если бы у него были ясные цели, программа внешней политики и рациональная концепция построения Европы. Если бы он показал народам Европы новые пути эволюции и мирного сотрудничества; если бы, уважая традиции и проблемы других наций, он оставил им независимость или восстановил эту независимость! Если бы он своей вечной подозрительностью не испортил отношения с другими нациями Европы. Часто проводят сравнения между немецкой политической ментальностью и ментальностью англичан. Несентиментальные англичане могут очень успешно управлять другими народами. О немцах говорят, что у них мягкое сердце, но твердая рука. Но у Гитлера не было мягкого сердца, а только твердая рука плюс огромная доля психологической безграмотности. Незнанием зарубежных стран, неспособностью понять психологию других народов, необузданными методами и поведением, упрямством, неуправляемым высокомерием, преувеличенным восхвалением Муссолини и оскорбительным подозрением других политических друзей Гитлер растратил огромный политический капитал. Он завоевывал страны, но не покорял сердца. Он обещал свободы, но выковывал новые путы. У него были уникальные возможности конструктивно перестроить будущее Европы, но он их упустил. Целый континент, завоеванный солдатом, был в эти годы в распоряжении политика; он мог бы сделать много славных дел. Вместо этого он превратил Европу в груду политических развалин.
Это не только моя личная оценка внешней политики Гитлера. В последние годы многие немцы, как политики, так и военные, в более или менее резких выражениях делали подобные замечания. Большинство из них, надо добавить, считало, что Гитлер неответственен за эту неправильную политику; они обвиняли его советников, военных и гражданских губернаторов на оккупированных территориях. Сам Гитлер якобы не знал, что творят эти чиновники.
После успешных кампаний в Польше победитель мог бы удовольствоваться Данцигом, Польским коридором и территориями, заселенными немцами. Тогда он убедил бы мир в справедливости своих действий, а также завоевал престиж и уважение за приверженность принципам содержательной, конструктивной национальной политики в Европе, политики, провозглашаемой в его доктринах. Поляки пользовались сочувствием мира, как двадцать миллионов «голодных, бездомных людей». Великодушный мир, по которому часть Польши осталась бы независимой, был бы поступком подлинного государственного деятеля, хотя такая попытка великодушного решения была бы аннулирована оккупацией русскими Восточной Польши. Но Гитлер и на этот раз не проявил политической дальновидности; фактически серьезные психологические ошибки за шесть лет правления в Польше показали, насколько он далек от подобных поступков. По его указанию генерал-губернатор Польши перенес столицу в Краков, древнюю резиденцию польских королей. Из многочисленных замечаний, которые я слышал от Гитлера за многие годы, у меня нет сомнений, что он сам постоянно подталкивал немецкие военные власти и генерал-губернатора к таким крутым мерам. Он иронично называл губернатора Станиславом и много лет грубо и пренебрежительно третировал его за то, что тот пытался сам временно управлять Польшей, установив режим оккупации, подходящий для характера поляков. Железный кулак над Польшей был рукой Гитлера, а воля, сжимавшая этот кулак, была безжалостным признаком его натуры.
Столь же ярким примером отсутствия у Гитлера таланта государственного деятеля может служить оккупация Норвегии и глупое управление этой страной. Норвегия не принимала никакого участия в войне. Она была невинной жертвой мнимой стратегической необходимости. Если Гитлер считал, что временная оккупация Норвегии необходима для сохранения жизненно необходимой для рейха Балтики, если он понимал, что только необходимость заставляет его принудить норвежцев пожертвовать суверенитетом страны, тогда у него были все причины создать режим оккупации более терпимый для норвежцев, сделав все возможные уступки во внутренних делах. Вместо этого он назначил непопулярное в стране норвежское правительство и учредил жестокую систему заложников. Немецкая гражданская администрация совершала экономические преступления против норвежцев. Гитлер явно не пытался примирить норвежцев с оккупацией. Несмотря на все первоначальные иллюзии Гитлера, правительство Квислинга не прижилось в стране. Для космополитического духа норвежского народа оно оказалось неприемлемым. А немецкая гражданская администрация под началом Тербовена была фундаментальной политической ошибкой, вызвавшей ненависть к немцам у большей части северных стран. Арест самых известных норвежских епископов и студентов университета Осло, устроивших патриотические демонстрации, уничтожил какую-либо симпатию к Германии, которую еще испытывал к ней международный академический мир. Даже нейтральная Швеция возмущалась строгим режимом оккупации Норвегии. Действия Тербовена одобрялись Гитлером, который его назначил и держал на этом посту, несмотря на протесты как немецких, так и норвежских деятелей. Гитлер поощрял его постоянные визиты в Берлин или в ставку.
Столь же безумную, катастрофическую внешнюю политику Гитлер проводил и в Дании. В отличие от Норвегии сначала в стране осталось прежнее, датское правительство, так что оккупация была принята сравнительно спокойно. Но постепенно начали допускаться те же политические ошибки, вызывавшие ту же реакцию, пока страна открыто не взбунтовалась.
Неопределенные цели, полумеры, подозрительность и двойственность – вот основные черты политики Гитлера в Европе. Народы Европы ощущали в этой политике отсутствие искренности. Из-за политики Гитлера краеугольные камни новой Европы, о которой он мечтал, рушились так же быстро, как и закладывались. Политика Гитлера по отношению к Франции – яркий тому пример.
Теоретически Гитлер намеревался строить новую Европу с помощью французского народа. Навязать всей французской нации тяготы, напряженность, нестабильность и унижение пятилетнего перемирия и в то же время надеяться, что правительство Петена завоюет доверие страны и получит согласие народа на революционные изменения духовной сущности французов, было не политикой, а глупостью. Ни один здравомыслящий человек не поверил бы, что подобное поведение продиктовано чистыми и искренними намерениями. Встреча Гитлера с Петеном в Монтуаре была подходящим моментом для громкого сигнала миру. Эта встреча могла бы стать начальной точкой для создания «нового порядка», который Гитлер, предположительно, собирался основывать на равных для всех стран условиях и общности интересов. Мир, заключенный в это время с Францией, при котором были бы восстановлены честь и суверенитет страны, мог бы открыть путь к общему компромиссному миру и предотвратить ужасное кровопролитие. Наблюдая, как стареющий маршал Франции выходит из автомобиля перед железнодорожной станцией этого маленького французского городка и проходит по устланной красным ковром дорожке к машине Гитлера, я думал, что он тоже, возможно, питает в душе такую надежду. Разумеется, многие прозорливые немцы надеялись на подобный исход. Когда Петен возвращался к своей машине, Гитлер провожал его. Но, как мы вскоре узнали, это был всего лишь политический жест. Его хитрая улыбка была всего лишь улыбкой победителя, который не смог воспользоваться случаем и упустил шанс совершить великий, освободительный политический акт.
Единственным заметным постоянством в неудачной политике Гитлера по отношению к Франции был четкий ритм: шаг вперед, два шага назад. Почти за пять лет он собственной рукой уничтожил все, что могло способствовать плодотворному сотрудничеству. Вскоре после встречи в Монтуаре он сам, не какой-нибудь скромный служака или сумасшедший администратор, а сам Гитлер приказал Беркелю и Вагнеру сорвать надписи на французском языке в Эльзасе и Лотарингии! Он сам приказал изгнать из этих мест десятки тысяч французов, чем неизбежно смертельно оскорбил чувства всего французского народа. Именно он дал указание командирам во Франции отвечать на каждое нападение на немецких солдат террором, репрессиями и расстрелом заложников в количествах, во много раз превышающих количество убитых немцев. Он издал эти указы, хотя, безусловно, осознавал их жестокость и, регулярно читая переводы зарубежной прессы, знал, как эти акты возмущают весь мир.
В качестве дешевого подарка французам он распорядился перевезти из Вены в Париж останки герцога Рейхштадтского, сына Наполеона. Но он всегда лично препятствовал возвращению Петена во французскую столицу, хотя пребывание французского правительства в Париже было предпосылкой сотрудничества между Германией и Францией. Он всегда с недоверием относился к французским политикам, готовым строить будущее Франции на основе сотрудничества с Германией; в каждом их шаге к доверию и миру он подозревал козни и предательство. Для Гитлера было вполне типично отталкивать тех, кто предлагал ему сотрудничество, а потом, когда они, разочарованные, избирали другой путь, он хвастал своей прозорливостью, говоря, как он был прав, опасаясь их.
Излишняя пристрастность Гитлера к режиму Муссолини в Италии была преступной ошибкой, особенно если учесть, что это влияло на его политику по отношению к Франции. Он угождал Муссолини, пока не стало слишком поздно, пока вторжение союзников в Северную Африку не изменило условия и не заставило его нарушить перемирие, которое он сам навязал Франции.
Его политику по отношению к Франции в Германии совсем не одобряли. Даже Риббентроп, отличавшийся крайней бестактностью в решении международных вопросов, неизменно задевавший чувства других наций, нередко отмежевывался от политики Гитлера во Франции. По всей вероятности, он пытался переубедить Гитлера, но тот оставался неуправляемым, упрямым, неподвластным голосу разума. После того как из-за жесткой позиции Англии он потерпел поражение на политической сцене, государственный деятель в нем умер. Когда он начал искать славу в качестве военного деятеля, он рассчитывал на успех оружия и его вера в победу зиждилась только на военной мощи. Он уже был неспособен к принятию политических решений.
Политическая недееспособность Гитлера была продемонстрирована в Бельгии и Голландии на протяжении всего периода оккупации этих стран. Гитлер обещал этим странам восстановить их суверенитет сразу же после победоносного завершения кампании во Франции, когда отпадет военная необходимость оккупации. Он не сдержал этих обещаний. В течение пяти лет Бельгией и Голландией управляли комиссариат рейха и военное командование, неся этим странам все тяготы и унижения военной оккупации. Гитлер не сулил им никакой перспективы улучшения условий жизни. Здесь нас снова поражает полное отсутствие плана, который позволил бы бельгийскому и голландскому народам жить свободно и независимо. Какое место в новой Европе отводил Гитлер для этих стран? На этот вопрос у него ответа не было.
Его система пактов с Балканскими государствами поверхностному наблюдателю могла бы показаться грандиозной попыткой обеспечить общее благосостояние Европы. Но на самом деле за этими пактами не стояло никакой конструктивной идеи. Это были лишь ширмы, прикрывающие отсутствие у Гитлера какой-либо политической программы на случай военной победы. В Юго-Восточной Европе министерство иностранных дел проводило более или менее обычную политику трех сил. Гитлер ею почти не интересовался, всецело посвятив себя военным вопросам. На церемониях в Берлине и Вене, проводившихся в честь подписания каждого пакта, особый акцент делался на дружбу и гармонию интересов подписавших государств в рамках воображаемого нового порядка в Европе. Но все это было чистой риторикой. Для Гитлера эти пакты, если говорить о Венгрии, Румынии и Болгарии, были нужны лишь для обеспечения транзита немецких войск через эти страны. В Югославии, в договоре с которой это право не оговаривалось, Гитлер немедленно воспользовался падением режима Цветковича[9], чтобы оккупацией укрепить свое влияние на страну.
В остальном же действия Гитлера на Балканах могут рассматриваться только в связи с нападением Муссолини на Грецию. Гитлера не известили о намерениях Италии относительно Греции, и, как он часто замечал своим помощникам, он их не одобрял. Он обо всем узнал из сообщений по радио, когда ехал в своем специальном поезде в Италию на совещание с Муссолини. При встрече Муссолини приветствовал Гитлера словами: «Я решил выступить против Греции, чтобы раз и навсегда уничтожить угрозу для Италии!»
После военной победы на Балканах Гитлер решал сложные проблемы этого спорного района Европы столь же невежественно, по-любительски и безуспешно, как и повсюду в Европе. Он подхватывал идеи первого человека, который предлагал решение какой-нибудь административной проблемы, соответствующее его образу мысли, и претворял ее в жизнь самым либеральным способом. За многие годы своего господства на Балканах он наделял противоречащими друг другу полномочиями послов, специальных представителей, военачальников, полицейских начальников и прочих. Эта неразбериха, в сочетании с амбициями Италии в этом регионе, создала настоящий хаос. Один эксперт в области международных отношений характеризовал ситуацию следующими словами: «На Балканах двадцать пять немецких представителей власти, наделенных Гитлером противоречащими друг другу полномочиями, действуют заодно и друг против друга. Противостоит им только одна-единственная власть: Тито[10]».
Вся гитлеровская система пактов в Балканских государствах распалась, как карточный домик, как только пала его военная власть, что лишний раз обнаруживает ее внутреннюю пустоту.
В период между Балканской и Русской кампаниями Рудольф Гесс слетал в Англию. Повсюду широко обсуждалась серьезная попытка примирения со стороны Гитлера. Но полет Гесса стал сюрпризом для Гитлера и сенсацией для немецкого народа и остального мира.
В это время Гитлер находился в Берхтесгадене. На следующее утро после той ночи, когда Гесс приземлился на парашюте в Северной Англии, к Гитлеру в Бергхоф[11] явился личный адъютант Гесса со срочным письмом. Ему пришлось ждать до полудня, пока Гитлер примет его. Прочтя письмо, Гитлер пришел в невероятное возбуждение, которое вскоре распространилось на весь дом, погруженный в обычное для воскресного дня спокойствие. Правда, никто из присутствующих не понимал причины возбуждения Гитлера. Он послал за начальником штаба Гесса, Мартином Борманом, арестовал адъютанта, доставившего письмо, а затем послал за Герингом, Риббентропом и Кейтелем, отдыхавшими поблизости. Последовали долгие часы совещаний, продолжавшиеся до вечера и прерванные только потому, что вечером была назначена встреча с французским адмиралом Дарланом.
Происходившее в конференц-зале постепенно в общих чертах стало известно всем. В письме к Гитлеру Гесс объяснил свои намерения и мотивы своего поступка. Несколько дней спустя адъютант показал мне письмо. Большая его часть, и это показалось мне очень странным, была посвящена подробному описанию технических аспектов полета, который он уже один раз безуспешно предпринимал. Гесс подчеркнул, что причина его поступка не трусость или слабость и уж тем более не побег, поскольку для такого опасного шага требуется больше мужества, чем остаться в Германии.
После такого вступления Гесс перешел к политической сути своего плана. Его цель, писал он, установить контакт между Англией и Германией, лично связавшись с некоторыми выдающимися людьми Англии, которых он знал. В интересах обеих наций, утверждал он, такой контакт необходим; надо предпринять серьезную попытку закончить войну путем переговоров. Он заметил, что в недавнем разговоре с Гитлером убедился, задав прямой вопрос, что в глубине души Гитлер по-прежнему хочет понимания между Англией и Германией. Он ни слова не сказал Гитлеру о своем намерении полететь в Англию, потому что знал, что фюрер бы это запретил. Родившийся и выросший в английской среде (Александрия, Египет), он считал себя самым подходящим человеком для этой миссии. Англичанам, подчеркивал он, его поступок не сможет показаться признаком слабости немцев; напротив, он будет делать акцент на военной непобедимости своей страны и напоминать, что Германии не приходится просить о мире.
Прочитав его письмо, Гитлер узнал, куда направился Гесс, но не знал, долетел ли он. Чтобы получить профессиональный совет относительно шансов Гесса, Гитлер послал за генералом авиации Эрнстом Удетом. Удет счел совершенно невероятным, чтобы пилот-любитель на одномоторном «Мессершмитте-109» смог ночью долететь до Англии. Он предположил, что, скорее всего, самолет Гесса упал в Северное море или разбился в Англии при попытке приземления в темноте. Прислушавшись к мнению специалиста, Гитлер решил воздержаться от каких-либо заявлений и подождать, не появятся ли какие-нибудь сообщения от британцев. Но поскольку в течение следующего дня никаких сообщений из Англии не поступило, Гитлер решил сделать сообщение первым, тем более что Риббентроп одобрил это, считая, что будет разумнее, если мир раньше узнает немецкую версию. Это успокоит союзников Германии.
Гитлер был убежден, что Гессом двигало не желание предать, а одержимость идеей, усилившейся от его общения с предсказателями и мистиками-шарлатанами. Поэтому он продиктовал заявление, в котором говорилось, что у Гесса несколько помутился рассудок. Сегодня я отчетливо понимаю, хотя в то время не догадывался об этом, что акцент на душевной болезни Гесса Гитлер сделал специально, чтобы британцы не восприняли всерьез слова Гесса о намерении Гитлера напасть на Россию. Гесс один из немногих знал об этом плане, и Гитлер опасался, что он его выдаст.
Вечером того же дня британское коммюнике подтвердило, что Гесс приземлился в Англии.
Два дня спустя Гитлер созвал партийных лидеров в своем доме на Оберзальцберге, чтобы ознакомить их с делом Гесса. Между прочим он упомянул, что в семье Гесса уже наблюдались случаи душевных заболеваний. Примечательно, что и здесь он даже не заикнулся о возможности предстоящей схватки с Россией, что еще раз подтверждает типичную для него скрытность. Эта встреча в середине мая была последним совещанием партийных лидеров до начала кампании против России.
В начале марта 1941 года один из моих помощников информировал меня, что среди военных корреспондентов ходят слухи о готовящемся нападении на Россию. Я был шокирован и убежден, что сведения ошибочны. Назвав эти опасные сплетни политическим преступлением, имеющим целью подорвать немецко-русские отношения, скрепленные известным пактом о ненападении, я строго запретил своим коллегам распространять эти слухи. В моем представлении это были бешеные фантазии политических безумцев, если не намеренный политический саботаж. Мои чувства на этот счет основывались на понимании важности хороших отношений между Германией и Россией. На память приходит инцидент в Берхтесгадене в августе 1939 года, когда Риббентроп из Москвы по телефону сообщил Гитлеру о заключении русско-немецкого экономического пакта. Обедавший в этот момент Гитлер вскочил из-за стола с возгласом: «Мы победили!» Я также помню, как убедительно Гитлер разъяснял важность пакта о ненападении и сотрудничестве, заключенного между Германией и Россией в конце сентября 1939 года во время второго визита Риббентропа в Москву. Гитлер тогда хвалил Сталина, как «исключительно реалистичного и конструктивного государственного деятеля», и говорил, что рад продолжить заложенную Бисмарком традицию дружбы с Россией. Он заявил, что отныне опасности войны на два фронта не существует. Союз Германии и России, продолжал он, служит общим интересам и обещает быть благотворным для обеих стран. Этот союз существовал на протяжении всей истории и нарушился только из-за интриг других стран. Геббельсу было дано указание пересмотреть нашу пропагандистскую политику, всячески внушая народу, что разница идеологий и государственных систем не влияет на русско-немецкие отношения. Я также вспоминаю официальную корректность русско-немецких отношений в последние восемнадцать месяцев перед войной. Конечно, в это время Россия передвинула свою западную границу в результате зимней войны с Финляндией, присоединения Балтийских государств и завоевания Бессарабии. Но опубликованные коммюнике о визите Молотова в Берлин в ноябре 1940 года, мне казалось, не говорили ни о каком ослаблении взаимного доверия.
Позже, весной 1941 года, слухи о якобы неминуемом столкновении между Германией и Россией начали появляться и в международной прессе. Большинство немцев, в том числе и я, полагали, что подобные разговоры порождены обычными и необходимыми военными предосторожностями, которые предприняло немецкое главнокомандование с целью предотвращения предполагаемого сосредоточения русских войск на западной границе России. Но поток слухов продолжал будоражить общественное мнение; выдвигались всевозможные безумные и противоречивые предположения, ни одно из которых не подтверждалось фактами. Царило полное замешательство. Арест чиновника из министерства пропаганды стал международной сенсацией. На дипломатическом чае, устроенном одним иностранным посольством, этот чиновник, якобы выпив кое-что покрепче чая, намекнул на грядущую схватку между Россией и Германией. Гитлер, поддерживаемый Риббентропом, приказал сурово наказать этого человека. Я тогда приписал эту строгость опасению, что распространение подобных слухов повредит немецко-русским отношениям.
Примерно в середине июня после совещания в Мюнхене с румынским премьером Антонеску Гитлер вернулся в Берлин. Я был поражен атмосферой недоверия и напряженности, охватившей международные и политические круги в Берлине, словно они подпали под вредное влияние зарубежной прессы. Несмотря на все более упорные слухи, я все же верил, основываясь на всех предыдущих речах и частных заявлениях Гитлера, что Германия никогда не предпримет агрессии против России. Только в ночь с 21 на 22 июня я понял страшную правду. Даже тогда эти слова не были произнесены; до самого кануна вторжения те немногие, кто знал об этом по долгу службы, держали язык за зубами. Но в канцелярии в тот вечер царила необычная суета, все куда-то спешили, на лицах всех читалось возбуждение. Не оставалось никаких сомнений: намечается какая-то ужасающая акция против России. В четыре часа утра мне позвонили и велели принять участие в пресс-конференции в министерстве иностранных дел, где Риббентроп сделает важное государственное заявление. В это же время мне сообщили, что в шесть часов утра по радио выступит Геббельс. Случилось невероятное. На рассвете Гитлер напал на Россию.
Вторжение в Россию явилось кульминацией опьянения Гитлера властью, конечной фазой его политического бреда и высшей точкой его всепоглощающей, демонической одержимости. Он вообразил, что превентивная война против России поможет ему за считаные месяцы подчинить эту бескрайнюю землю и, таким образом, стать хозяином континента. Не прислушиваясь к голосу разума, он верил, что сможет оставить за бортом все законы политической логики и уроки истории. Здесь проявилось в своем истинном свете роковое раздвоение его темной натуры. Гитлер вел двойную крупномасштабную игру. Убежденный в своей высшей расовой миссии, он видел маячивший перед ним шанс на все времена уберечь немецкий народ от возможной угрозы с Востока. Ради этого он был готов на чудовищный обман. Мания величия победила здравомыслие политика, которым он некогда обладал.
В тот час, когда по его команде немецкие войска продвигались от Балтийского моря к Белому, Гитлера не покидали мрачные предчувствия. Он выслушал по радио официальное объявление о начале Русской кампании, предваренное только что состряпанной мелодией для фанфар (переделанной из «Прелюдии» Ференца Листа), знаменующей будущие победы. Как мне рассказывали, часа в три утра он сказал одному из своих ближайших соратников: «У меня такое чувство, будто я открыл дверь в темную комнату, не зная, что находится за этой дверью».
Та же тревожная атмосфера господствовала на пресс-конференции Риббентропа в министерстве иностранных дел, которая началась часов в пять утра. Присутствующие журналисты выглядели заспанными и подавленными. Гитлер, должно быть, чувствовал это настроение, потому что несколько дней спустя он сделал мне замечание, что пресса недостаточно эффективно и убедительно поддерживает его нападение на Россию. Но вскоре пьянящие доклады о военных победах прогнали тревожные предчувствия Гитлера и положили конец всем его сомнениям.
Наступающие немецкие войска оккупировали обширные территории на Востоке – Балтийские государства, Белоруссию и Украину. И снова Гитлер показал, что он не знает лучших методов управления завоеванными территориями, чем те, которые уже провалились в остальных странах Европы. Как он мог добиться успеха при абсолютном пренебрежении к настроению и образу жизни других народов? Каковы бы ни были его мотивы, он пошел войной на страну, насчитывающую 180 миллионов жителей. В глазах русских он навсегда останется узурпатором и чужеземцем, даже если бы действительно хотел дать им идеальную форму правления. Но у него не было ни желания, ни способности это сделать.
Он учредил министерство по делам Востока, чтобы управлять обширной территорией с помощью бюрократической машины и консультаций, без учета ее традиций и национальных нужд. На оккупированных территориях уполномоченные рейха, чувствуя себя победителями, правили достаточно жестко. Гитлер снова продемонстрировал сокрушительное непонимание других наций; его административные решения, касающиеся России, отдавали политическим дилетантизмом в худшем смысле этого слова. Силой, стоящей за политикой удушения и подавления другого народа, был сам Гитлер. Он лично хотел, чтобы русские чувствовали его силу. Самым рьяным исполнителем такой политики был рейхскомиссар Кох, и Гитлер постоянно поддерживал его, несмотря на критику. Вместо того чтобы сдерживать этого человека, он ставил в пример остальным его бескомпромиссную жесткость. Сам Гитлер оставался глухим ко всем советам; в порыве высокомерия он заявил, что понимает восточный менталитет лучше тех, кто смеет ему советовать.
И все же в конце концов Гитлер потерпел поражение в России, не только из-за огромного пространства, но и благодаря духу народа. Когда немецкие фронты пошатнулись и рухнули под живительной силой воли русских к жизни, немецкие войска не нашли поддержки в своем тылу. За их спинами стояли партизаны, всем сердцем ненавидящие немцев.
Какого политического исхода ожидал Гитлер от авантюры в России? Это навсегда останется загадкой. Единственной идеей, которую он когда-либо высказывал на пике его военных побед на Востоке, была смутная надежда, что Сталин, возможно, поймет безнадежность дальнейшего сопротивления, отдаст Германии обширные территории европейской части России, а сам удовольствуется укреплением могущества своей страны в Азии. Вольно принимать желаемое за действительное!
Влияние решений Гитлера-солдата на решения Гитлера-политика привело к катастрофическим последствиям для всего мира. Ярким подтверждением этого факта может служить ситуация, приведшая к объявлению войны Соединенным Штатам.
С начала войны в Европе Гитлер, руководствуясь здравым смыслом, изо всех сил старался не давать повода вступить в войну Соединенным Штатам. Из опыта Первой мировой войны он ясно представлял, что будет означать для Германии война с этой страной с ее мощными людскими и материальными ресурсами. Он боялся арсенала боеприпасов, политической и моральной силы Америки и хотел избавить немцев от мощного напора этой страны. Но он также сильно преувеличивал военную мощь Японии. Мысль о том, чтобы заполучить Японию в союзники, затмевала все политические соображения. Одержимость властью, присущая Гитлеру-военному, лишила его осторожности государственного деятеля, и он вовлек немцев в войну с Америкой.
Гитлер часто говорил, что в детстве часто с интересом читал в газетах статьи и рассматривал фотографии Русско-японской войны. Победы японцев в Порт-Артуре и Цусиме вызывали в нем неописуемый восторг. С тех пор его не покидало восхищение строгой дисциплиной и воинским духом японцев. Это восхищение преследовало его до конца. Создав культ островного королевства, Гитлер пренебрег советами специалистов по Восточной Азии и принес в жертву дружеские отношения Германии с Китаем. Заключив антикоминтерновский пакт 1936 года, Германия, Италия и Япония объединились для борьбы против Коминтерна. Осенью 1940 года этот пакт преобразовался в Тройственный военный союз. Гитлер лично обещал объявить войну Соединенным Штатам, если между Японией и Америкой возникнет вооруженный конфликт.
Однако Гитлер никак не предполагал, что Япония первой нанесет удар Соединенным Штатам в Перл-Харборе. Полагаю, у меня есть веское доказательство этого утверждения. В этот хмурый воскресный день 7 или 8 декабря я находился в ставке Гитлера, расположенной тогда в лесу Восточной Пруссии близ Растенбурга. Я первым получил сообщение Рейтер о Перл-Харборе. Тотчас же отправившись в бункер Гитлера, я попросил аудиенции, заявив, что у меня крайне важное сообщение. Гитлер в тот день получил удручающие новости из России и принял меня недружелюбно, очевидно, боялся очередной плохой новости. Когда я поспешно прочел ему сообщение, он явно был застигнут врасплох. На его прояснившемся лице читалось крайнее возбуждение, и он быстро спросил: «Это сообщение верно?» Я ответил, что, безусловно, верно, потому что минуту назад, ожидая в его приемной, я получил по телефону подтверждение из другого источника. Гитлер выхватил у меня из рук листок бумаги, вышел из комнаты и без сопровождения, не надев ни головного убора, ни шинели, прошел сто метров до бункера Верховного главнокомандующего вооруженными силами. Он первым принес туда новость.
Я не сомневаюсь, что вступление Японии в войну стало для него полнейшей неожиданностью. Он надеялся на это, но особенно не рассчитывал. Однако японская акция автоматически подталкивала Германию к объявлению войны Соединенным Штатам. Снова, когда перед Германией встал жизненно важный вопрос, Гитлер действовал и принимал решение в одиночку. Завышенная оценка Гитлером Японии явилась такой же грубой ошибкой, как и принесение в жертву интересов Германии во Франции в пользу Италии, находящейся под властью Муссолини.
В своей политической роли Гитлер был фигурой из прошлого, а не из будущего. Он боготворил средневековые представления о героизме и благородстве и восхищался силой германского имперского века. Он пребывал в истории; будущее было закрыто для его разума. Он не понимал политической эволюции и духовного прогресса человечества, а потому не видел новой Европы так, как ее видели другие, те, кто был способен заглянуть в будущее. Обычно он говорил, что когда-то был несколько заражен демократическими идеями, но на самом деле никогда не искал великих связующих идей, объединяющих нации; они были полностью чужды ему. Он объединил народы Европы одной только силой и таким образом заложил фундамент будущего содружества европейских народов. Но он также поднял уйму новых проблем, а вот к решению этих проблем никогда не проявлял ни малейшего интереса.
В течение многих лет серьезные немцы (и не только немцы) настаивали на том, чтобы он изложил свою концепцию новой Европы, дав нациям континента «Европейскую хартию», которая указала бы пути будущего развития. Из года в год он отказывался делать что-либо подобное. Когда от него потребовали хотя бы изложить некоторые принципы и уступки, он также отказался, приведя причину, казавшуюся очень странной в свете присущей ему политической безнравственности: «Я не политик; скорее, я выполняю историческую миссию». Он имел в виду, что не будет давать никаких политических обещаний, которые потом не сможет выполнить из-за требований его так называемой исторической миссии.
В чем же, по его мнению, заключалась эта историческая миссия? Какая отдаленная цель маячила перед его глазами с тех пор, как он развязал войну, уничтожил все старые формы общества и неизбежно столкнулся с вопросом установления новых? Ограничиваясь общим выражением своей решимости привести немецкий народ к победе, он никогда не давал конкретного определения своей миссии. Только ретроспективный взгляд на его действия поможет нам понять, что он имел в виду на самом деле.
Говорили, что Гитлер стремился властвовать над миром. Я не верю, что его цель была столь необъятной, как бы ни была в нем сильна стихийная жажда власти. Как мог человек, никогда не выезжавший за пределы Центральной Европы, не знавший зарубежных стран, никогда даже не стремившийся завоевать колонии, совершенно лишенный чувства, даже отдаленно напоминающего космополитизм, – как мог такой человек покорить мир, о котором он не имел ни малейшего представления? Его поле зрения было слишком узко для такой цели. Его менталитету более соответствовала концепция имперской Германии, как главного арбитра в Европе. Он не хотел быть творцом новой Европы в век объединенных наций; скорее он мечтал быть хозяином старого, изолированного, консервативного континента. В военном отношении он был бы защитником, в политическом – правителем, а в экономическом – управляющим континентальным жизненным пространством. В противовес всем тенденциям к прогрессивному, универсальному сотрудничеству он бы ограничился изоляцией Европы от остального мира.
Полагаю, именно эту цель он и преследовал, начав борьбу против старого порядка в Европе. Именно эти перспективы управляли его действиями во время войны. Но он продолжал их скрывать, не уставая вещать о справедливости, мире и благополучии наций. Все его слушатели – немцы, многие из которых искренне стремились к конструктивному сотрудничеству, и многочисленные жители других европейских стран, поверившие ему, – не могли представить, что он намерен решить европейские проблемы на основе равных прав для сотрудничающих наций. Как они могли предположить, что человек, внедрявший в своей стране самые прогрессивные идеи с целью упрочить свою власть, будет предлагать столь реакционные идеи для установления отношений между остальными европейскими странами?
Итак, он обманул и немцев, и всех остальных, кто, веря в его добрую волю и идеалистические намерения, был готов строить судьбы своих наций в сотрудничестве с ним. Его двойственная натура обманула их и ввергла в несчастье.
По мере того как война продолжалась и дела принимали все худший оборот, сами немцы постепенно поняли, что Гитлер вовсе не великий государственный деятель, которым себя возомнил. Ему в голову не приходило решение, которое в данных обстоятельствах принял бы дальновидный и реалистичный политик: пока не поздно, попытаться закончить войну приемлемым компромиссным миром, чтобы, по крайней мере, избавить свой народ от последних ужасов капитуляции. Он же до последней минуты оставался игроком, полным твердой решимости получить все или ничего.
В течение всех этих лет, безусловно зная, что возмездие неизбежно, он тешил себя ложными надеждами и проявлял полную пассивность к внешней политике. Его политическая деятельность заключалась лишь в пустой болтовне, а политическая прозорливость только в мечтательном желании, чтобы коалиция его врагов распалась, хотя разум подсказывал ему, что союз просуществует по крайней мере до полного разгрома Германии. Чтобы поддерживать в себе эту нереальную мечту, в последний год войны он стал придавать преувеличенное значение самым банальным дипломатическим докладам и самым незначительным заметкам в зарубежной прессе, постоянно приводя их как доказательство правоты своей безумной теории.
За эту единственную надежду он цеплялся до последних дней своей жизни. В качестве последнего отчаянного и наивного жеста он даже убрал войска с Западного фронта вдоль Эльбы, надеясь, что в создавшейся ситуации союзники в последний момент перессорятся между собой.
Таким образом, как государственному деятелю, Гитлеру недоставало подлинного величия. Как политик, он не видел дальше собственной нации, а наднациональное видение является признаком подлинно великого государственного деятеля, потому что только оно открывает путь к прогрессу, к гуманности. Завоевывая, как военный, огромные пространства, Гитлер-политик оставался зажатым в узкие рамки национализма. Эти огромные пространства были неподвластны его ограниченному уму. Там, где следовало проявить больше творчества в международных делах, где нужно было наладить гармоничные отношения между странами Европы, он проводил в жизнь оголтелый сверхнационализм, ведший к всеобщему краху.
Глава 4. ГИТЛЕР-ВОЕННЫЙ
Мои знания в области военного дела основаны лишь на опыте пребывания на фронте во время Первой мировой войны. Поэтому у меня не хватает квалификации судить о способностях Гитлера как генерала, о его тактике и стратегии во время войны. Более того, мое знание отношений между Гитлером как Верховным главнокомандующим, оберкомандой вермахта (OKВ, Верховным главнокомандованием вермахта) и тремя службами ограничивается тем, что я узнал позже из общеизвестных источников, поскольку на секретных военных совещаниях я не присутствовал. Но мои личные наблюдения за тем, что происходило в различных штабах Гитлера, возможно, имеют какую-то ценность именно потому, что это взгляд сугубо штатского человека. Подробности, которые я изложу, и свет, который постараюсь пролить на взаимосвязь событий, поможет читателю сформировать собственное мнение о военных способностях Гитлера.
Начну с вопроса, который чаще всего задают о Гитлере-генерале. Какая военная подготовка помогала Гитлеру выполнять свою задачу? Бывший срочнослужащий, ставший Верховным главнокомандующим, принял руководство немецкой армией на поле боя. Насколько хорошо он был подготовлен к этой роли?
Во время войны 1914 – 1918 годов Гитлер служил обычным фронтовым штабным курьером. Он был настоящим солдатом. Гитлер часто вспоминал, как радовался в августе 1914 года, прочтя бюллетень, сообщающий о начале войны. Он чувствовал, что война – его личный шанс, открывающий ему ворота в мир великих приключений. Устоявшиеся формы буржуазной жизни, которую он ненавидел, будут разрушены, и на гребне волны грядущей анархии он, наконец, осуществит свое стремление к величию! Ему было двадцать пять лет, и он радостно встретил войну, как возможность проявить себя и оправдать свою надежду на славу.
Принято повторять, что каждый солдат носит в своем ранце маршальский жезл. Гитлер не только стремился к подобному продвижению, но и достиг его. Его военная карьера очень отличалась от медленного роста солдат по службе. Он отправился на войну с карманным изданием работ Шопенгауэра в солдатском мешке. На войне он быстро дослужился от рядового до ефрейтора и получил Железный крест 1-го класса. Позже он рассказывал, что в ноябре 1918 года мечтал стать командиром дивизии. Тогда бы он мог «установить порядок» в Германии и возбудить «тотальное сопротивление», которое повернуло бы ход войны. Исход войны, которую он вел в 1939 – 1945 годах, дает мало оснований для предположения, будто он совершил бы это чудо в 1918 году.
С ранней юности Гитлер проявлял некоторый интерес к военному делу, что совершенно поразительно для такой артистической натуры, как он. Задолго до прихода к власти он уже обладал обширными знаниями в военном деле и технологии производства вооружения. Он читал много книг по военной истории; знал техническую литературу по военному делу, как немецкую, так и зарубежную. И он засиживался допоздна, тщательно читая все новые публикации. На этом поприще он был подлинным феноменом; даже в мирное время своими военными познаниями Гитлер затмевал многих генералов и адмиралов. Он обладал невероятной памятью в области военной истории, хода битв и всех кампаний. Кроме того, он великолепно знал оружие. Например, он мог перечислить все военные корабли мира, о которых упоминалось в «Морском справочнике» Вейхера или других справочных изданиях, и по памяти назвать возраст, водоизмещение, скорость, толщину брони, количество орудийных башен и прочее снаряжение каждого корабля. Хорошо разбирался в современных танках и пушках большей части стран мира. Часто посещал крупные военные заводы и верфи рейха, чтобы лично следить за их развитием; во время этих посещений он строил планы и зондировал почву, обсуждал с инженерами технические проблемы, взвешивал и принимал решения. Он требовал, чтобы ему доставляли фотографии разных этапов строительства крупных пушек и кораблей, и был постоянно в курсе проблем производства. Строительство Западной стены контролировалось им до мельчайших деталей, в соответствии с требованиями военной необходимости.
Весной 1938 года он однажды послал за мной и, к моему удивлению, сообщил, что слышал, будто в годы Первой мировой войны я был артиллеристом-наблюдателем. Он сказал, что хочет построить самый простой, безопасный и практичный артиллеристский наблюдательный пост по образцу бункеров Западной стены, но отметил, что не хочет прибегать к советам ученых-теоретиков; эти бункеры должны быть построены с учетом практического опыта. Захватив Судетскую область, он тотчас же объехал линию чешских оборонительных сооружений на этой территории, с целью ознакомления с их конструкцией. Захватив Австрию и Чехословакию, он точно так же лично проверял военные укрепления этих стран.
Подводя итоги, скажем, что Гитлер обладал невероятно обширными теоретическими знаниями в области военного дела, подкрепленными четырьмя годами практического опыта. Немецкий вермахт, вступивший в войну в 1939 году, был его созданием, поэтому он хотел возглавить его сам. Он мечтал моторизовать свои войска и оснастить их крупными, мобильными и самостоятельно действующими танковыми соединениями, созданными по образцу тех, что были у британцев к концу Первой мировой войны. Решающим оружием в этой войне он считал танки. Его концепция заключалась в стратегии и тактике дерзких танковых прорывов, полностью дезорганизующих вражеский фронт с тыла. Он был отцом блицкрига и хотел лично пожать лавры, которые ожидал получить от этого плана.
Как только началась война, он оборудовал свой штаб в поезде и приказал вести его на восток, чтобы иметь возможность непосредственно вмешиваться в военные операции. Ему и в голову не приходило, что в этом передвижном штабе он проведет шесть лет. Все эти годы, переезжая с места на место, он жил с обер-командой вермахта, лично строил планы всех кампаний и руководил исполнением этих планов. Из-за увлечения военными операциями он не мог полноценно руководить работой правительства своей страны; обязанности канцлера отошли на второй план. Разумеется, его место, как лидера нации, было во главе правительства; ему следовало держать в руках все нити и руководить вооруженными силами совместно с другими правительственными органами. Но в своем эгоистичном высокомерии он этого не понимал; ему не хватило мудрости осознать границы человеческих способностей; он хотел все знать и всем руководить сам.
В итоге он руководил не нацией, а войной. Восемнадцатидневная кампания в Польше упрочила в Гитлере уверенность в своих военных способностях, хотя исход дела решило значительное численное превосходство немцев. Применение тактики танковых прорывов принесло первые плоды, но Гитлер приказал прессе молчать о ней, так как намеревался и дальше использовать ее против своих врагов. Во время Польской кампании штаб Гитлера размещался в специальном поезде. Он часто ездил на автомобиле в районы боевых действий, посещал наступающие войска и лично руководил движением боевых дивизий. Он даже приехал в Варшаву, осмотрел город с самолета и принял участие в параде на ее улицах.
Идея вторжения в Скандинавию принадлежала Гитлеру. Боясь, что Англия воспользуется Скандинавией, чтобы создать плацдарм на Балтийском море, угрожающий длинному, незащищенному северному побережью Германии, весной 1939 – 1940 годов он разработал первый план захвата Норвегии и Дании. Он хотел опередить Англию. Нападение на Норвегию Гитлер всегда считал своей самой рискованной кампанией. В конце зимы, когда плавание в Балтийском море достаточно опасно, на хрупкие торпедные катера были погружены немецкие батальоны и подвергнуты опасностям штормов и столкновений с британским флотом. Они направлялись в Нарвик и другие прибрежные города, где им предстояло овладеть укреплениями, служившими не только для обороны, но и для защиты морских путей. В этом и заключалась беспрецедентная по своей дерзости операция. Впоследствии Гитлер говорил, что при воспоминаниях об опасности и напряжении тех невероятных дней и ночей он содрогается до сих пор. Несмотря на превосходную подготовку офицеров и солдат, участвовавших в этом походе, это была в чистом виде авантюра, которая, к счастью, завершилась удачно. А вот план оккупации Исландии и построения там укрепрайона пришлось оставить; там первыми оказались англичане.
С чисто военной точки зрения Французская кампания 1940 года была самым крупным достижением Гитлера в области стратегии. Это успешное наступление против Запада, в ходе которого были безжалостно разгромлены Бельгия и Голландия, имеет все черты гитлеровского плана, хотя, как и во время Польской кампании, немецкие силы обладали преимуществом в вооружении.
План кампании, определяющий в общих чертах направление движения каждой армии и мощь каждой из них, – все это было интеллектуальной собственностью Гитлера, хотя предварительный план, по-видимому, был предложен генералом фон Манштейном. Я со всей ответственностью могу утверждать это, поскольку данный вопрос часто и оживленно обсуждался ими как во время кампании, так и после нее. Гитлер отклонил план Шлиффена[12], предложенный Генеральным штабом, по которому предлагалось окружить врага, усилив и удлинив правое крыло. Гитлер раскритиковал этот план как абсолютно ошибочный, потому что, если немецкое правое крыло протянуть до побережья, оно упрется прямо в Ла-Манш, где окружать некого. Ла-Манш представлял собой непреодолимое препятствие, и враг, даже отступая, будет оставаться непрорванным фронтом для нападения немцев. Гитлер снова и снова бросал пренебрежительные замечания об «окаменелой стратегии Генерального штаба» и «поклонниках Шлиффена». Он заявлял, что в современной войне только мощные лобовые удары по узким участкам линии фронта позволят нападающим выйти в тылы врага. Потом у нападающего всегда будет преимущество неожиданности при выборе места для прорыва. Положив в основу эти соображения, он сам составил основной план нападения на Запад и выбрал местом прорыва направление Арденны – Седан – Ла-Манш.
Позднее много говорили о неприятности, случившейся за несколько недель до намеченной даты начала кампании и крайне обеспокоившей Гитлера. Немецкий майор, посланный в Западную Германию в качестве курьера с секретным планом нападения, пренебрег приказом и воспользовался самолетом. Летя в тумане, он пролетел место назначения и совершил вынужденную посадку километрах в десяти от границы, на территории Бельгии. Само собой разумеется, план нападения оказался в руках неприятеля. Гитлеру пришлось решать, оставить эту затею или рискнуть и начать претворять в жизнь намеченный план. Рассчитывая на подозрительность противника, он надеялся, что тот примет аварийную посадку майора за военную хитрость с целью дезориентации врага фальшивым планом. Противник скорее поверит, что немцы будут действовать по традиционному плану Шлиффена, а значит, сосредоточит главные силы на севере, где и будет окружен. Следовательно, Гитлер ни на йоту не изменил своего плана, хотя учитывал, что противнику он уже известен.
Утром 9 мая сообщили, что Гитлер и его ближайшее окружение вечером отправятся на специальном поезде инспектировать Гамбургские верфи. Все было готово к путешествию. Проехав примерно две трети пути до Гамбурга, поезд неожиданно повернул на запад, к Кельну. 10 мая часов в шесть утра мы вышли из поезда на станции Эйскирхен и пересели в автомобили. Не успели мы отъехать, как над нами в безоблачном небе на запад пронеслась первая эскадрилья самолетов. Не задавая лишних вопросов, я сразу же понял: великое наступление началось!
Час спустя Гитлер стоял на одиноком холме недалеко от Мюнстерейфеля перед своим маленьким, замаскированным бункером, с нетерпением ожидая первых докладов о бомбардировке бельгийского форта Эбен-Эмель и действиях парашютных десантов на мосту Мердийк и в голландских фортах. Из этого «Орлиного гнезда», первой из его ставок, Гитлер с самого начала управлял Западной кампанией. Отсюда он совершил первую поездку на фронт, посетил штаб корпуса в бельгийском городе Бастоне, где спустя четыре с половиной года захлебнулась его попытка прорваться к Маасу; и здесь он получил доклады о битвах в Брюсселе, Генте, Лилле и Дюнкерке. Новость о взятии Парижа и требовании французской армии о перемирии дошла до него в его второй ставке на западе, возле Рокроя.
Рано утром 23 июня он на два часа посетил Париж. Фактически неузнанный, он объехал весь город, специально остановившись у могилы Наполеона. Концом Западной кампании он руководил с одной из вершин Шварцвальда, своего «Сосняка» – небольшой группы бункеров между соснами к западу от Фрейденштадта. Отсюда, следуя за передвижением своих войск, он пересек Рейн по направлению к Страсбургу и направился к Вогезам. 27 июня в его присутствии в Компьене было подписано перемирие с Францией.
Гитлер начинал чувствовать себя хозяином Европы. Однако после воздушной битвы над Англией он не осмеливался совершать броски через Ла-Манш. Ему в голову приходили и другие соображения, но я не верю, что они в конечном счете повлияли на его решение напасть на Англию. Поразительная быстрота захвата Франции не дала ему достаточно времени сделать все необходимые приготовления к столь решительному шагу. Гитлер полагал, что успех совершенно невозможен. Поддерживать хрупкий «мост кораблей» против английских военно-морских сил становилось все труднее, да и на море было слишком опасно. Он не хотел рисковать победой на континенте.
Канун нового, 1940 года он провел в Оберзальцберге, в Берхтесгадене, и здесь в полночь произнес тост за окончательную победу в наступающем году.
Гитлер-военный поднялся на вершину лестницы, которую сам же соорудил. Тремя победоносными кампаниями он снискал себе репутацию военного гения и удивительно успешного военачальника. Даже если не принимать во внимание удачу и преимущества немецкой армии в техническом оснащении, остается немало достижений, оправдывающих эту репутацию. Его методы основывались на молниеносных прорывах бронетанковых войск, за которыми следовало окружение и уничтожение врага. Но этот же стратегический и тактический принцип, принесший ему военную славу, и погубил его. Ведь, как командир, Гитлер не знал никакой другой стратегии; это был единственный известный ему способ победить противника. В течение трех лет он успешно использовал его, пока после поражения под Сталинградом ему не пришлось занять оборонительную позицию. Потеряв военное преимущество на земле и в воздухе, он потерял также и инициативу.
Стратегия Гитлера годилась только для наступательной войны. Но он упорно цеплялся за нее, уже перейдя к обороне, и вообще неоднократно требовал применять ее в неподходящих условиях. В этом он оставался верным своей старой привычке: когда ему что-то удавалось, он повторял этот маневр снова и снова. Этот человек, всегда умевший говорить и никогда не умевший слушать, вспыльчивый, навязывавший другим свою волю, диктаторски подавлявший мнения, не совпадавшие с его собственным, неизбежно обнаружил все слабости своей натуры, лишившись абсолютной власти и физического превосходства. Он был неспособен приспосабливаться к изменившимся обстоятельствам. Успешный стратег в наступательной войне, полностью растерялся, когда был поставлен перед необходимостью перейти к обороне.
Гитлер не обладал генеральским умением создать гибкую оборону, чтобы вымотать врага, а потом предпринять успешное контрнаступление. Именно так поступил Фош летом 1918 года, такова же будет тактика русских под Сталинградом. Но Гитлер упорно оборонялся, отчаянно цепляясь за свои позиции, какими бы опасными они ни были. Вместо того чтобы вовремя отвести свои войска, перегруппировать их с целью сохранения и приготовить новый сюрприз неприятелю, внезапно появившись из-за недавно сданных врагу оборонительных позиций, он приказывал укреплять позиции с обоих флангов. Затем он бы бросил безнадежно окруженные войска, теша себя смутной надеждой, что позднее сможет выручить их или воспользоваться укрепленными позициями как плацдармом для нового наступления.
Основываясь на успехах первых трех лет войны, в последние три года, когда положение круто изменилось, Гитлер переоценивал собственные силы и недооценивал силы противника. А поскольку он не умел уступать даже маленького клочка земли, в итоге терял все.
Гитлер руководил Балканской кампанией в апреле 1941 года из своего штаба в специальном поезде на железнодорожной станции Менихкирхен, к югу от Винернейштадта. Крит и наступление против России летом этого же года, казалось, утвердили его репутацию военного гения.
Я не знаю, кто составлял планы летней кампании в России и соответствовало ли их исполнение первоначальному плану. Из разговоров на эту тему, которые мне довелось услышать, я понял только одно: Гитлер недоволен переносом центра тяжести с южного направления, которое он считал гораздо более важным, чем центральное и северное. Я знаю, что он винил в этом переносе Генеральный штаб. Во всяком случае, вскоре после начала этой авантюры он понял, что продвижение идет гораздо медленнее, чем он надеялся. Он ожидал блицкрига в русских степях; ничего подобного не произошло. Впоследствии, обдумывая причину неудачи, Гитлер часто заявлял, что начало кампании против России было отложено на шесть недель из-за вмешательства в войну на Балканах. Именно этих шести недель, утверждал он позже, ему не хватило осенью; иначе он бы разгромил Россию до начала суровой зимы.
После двух крупных сражений, под Вязьмой и Брянском, он считал, что уничтожил костяк русской армии. Это было фантастическим непониманием силы и упорства противника и полным непониманием территориальной и климатической ситуации. Он был убежден, что дорога на Москву для его бронетанкового корпуса открыта и что настоящий решительный удар уже нанесен. Окружавшие его военные поддерживали его в этом заблуждении. Передавая эту информацию на пресс-конференции в Берлине, я совершил грубую ошибку, которая не пошла на пользу моей репутации журналиста. Но заявление, которое я передал прессе, исходило непосредственно от Гитлера, как Верховного главнокомандующего вооруженными силами. Учитывая, какую сенсацию вызвало это заявление, я расскажу эту историю полностью.
Давая публике информацию о проводимых наступлениях, Гитлер зачастую бывал излишне сдержан, чтобы малейшим намеком не выдать врагу численность своих войск, направление удара и цель операции. Многие немцы тогда этого не понимали. Но именно такую политику он проводил в начале октября 1941 года, хотя на Восточном фронте полным ходом шли крупные сражения. 9 октября – его штаб в то время располагался в лесу близ Мазурских болот, – выходя из комнаты, где на совещании обсуждалась сложившаяся ситуация, он позвал меня. Настала пора, сказал он, возместить прессе недостаток информации. Сейчас людей можно информировать о недавних операциях, которые проводились в строгой тайне. Он велел мне зайти к нему через полчаса.
Когда через полчаса я в сопровождении своего секретаря пришел к нему, он принял меня в кабинете в своем бункере. Гитлер находился в приподнятом настроении. Энергично расхаживая по комнате, он слово в слово продиктовал мне заявление, которое на следующий день я должен был передать в Берлин. Мой секретарь записывал каждое его слово. Гитлер сказал мне – я в общих чертах излагаю обращение, создавшее такое беспокойство, – что после всех предыдущих сражений, двух последних кровопролитных битв, в которых противник потерял огромное количество людей и техники, у него не осталось сил для сопротивления победоносной немецкой бронетанковой армии, успешно продвигающейся вперед. Хотя до полного разгрома врага предстоит провести еще не одно более или менее значительное сражение, немецкие войска уже перешли вершину холма; несмотря на трудности, кампания на Востоке проводится очень решительно. Мечта союзнической коалиции о войне на два фронта уже лопнула, как мыльный пузырь.
В этот момент Гитлер был твердо убежден, что война почти закончена, и невероятно возбужденно высказал мне свое убеждение, хотя я на пресс-конференции не стал приводить эти слова. Но у меня не было никаких причин сомневаться в том, что Верховный главнокомандующий спонтанно рассказал мне о событиях на Востоке. Более того, мне было специально приказано опубликовать это заявление. Однако для большей уверенности я лично представил на рассмотрение стенограмму этого заявления, подготовленную для публикации, генералу Йодлю, начальнику связи штаба армии.
Вскоре после этого преждевременно и неожиданно наступила невероятно суровая зима. Немецкие войска, рассчитывавшие по крайней мере еще на четыре недели наступления, немедленно остановились, а их машины и повозки буквально вмерзли в грязь. Высшая сила одним ударом изменила ситуацию. Ужасающие трудности, которые немецкие войска испытывали в последующие недели под Москвой, опровергли добросовестно выпущенное мной заявление. Гитлер, хотя и был крайне смущен, промолчал, и мне ничего не оставалось, как взять на себя вину за ложное пророчество, чтобы спасти главу государства. Фактически еще до начала битвы под Москвой, которой он придавал огромное значение, Гитлер выпустил печатное обращение к войскам с теми же оптимистическими фразами. Это заявление было подписано самим Гитлером. Но после зимнего поражения никто об этом не вспомнил.
Это правда, что в те октябрьские дни в России вмешалась высшая сила. Наполеон как-то сказал: «Я могу бороться с людьми, но не могу бороться со стихией». Однако в бахвальстве Гитлера, прозвучавшем в самом начале Русской кампании, впервые проявилась его роковая склонность значительно переоценивать свою военную мощь. Он попался в крепкую ловушку собственных предыдущих успехов и высокомерного презрения к способностям врага. Позднее эта тенденция превратилась в неразумный оптимизм, сопровождавший все его публичные выступления, вселявший надежду всем, кто верил ему. Своей железной энергией и убедительными всплесками темперамента он умел подбодрить сильных и поднять дух слабых.
Чтобы прояснить общее отношение Гитлера к настроению народа, я расскажу еще об одном случае, происшедшем ранее, возможно не таком важном, как рассказанный выше. В последнее воскресенье июня 1941 года, многие немцы еще об этом помнят, по радио с интервалом примерно в час были переданы десять «специальных коммюнике». Этот странный метод информирования публики путем оглашения коммюнике, быстро следующих одно за другим, с целью произвести впечатление, был и глуп, и безуспешен. Он вызывал сильную неприязнь. Гитлер сам лично подготовил эти десять специальных коммюнике. Несколько дней он скрывал военные успехи, а затем приказал министру пропаганды, несмотря на его протесты, опубликовать их в такой необычной форме. Гитлер считал эту идею блестящей. Когда вскоре появилась критика раздраженной публики, о ней доложили Гитлеру. Он ее проигнорировал, а все рекомендации прекратить эту практику привели его в неописуемую ярость. Когда я принес ему доклад о недовольстве, то воспользовался возможностью и спокойно, объективно сообщил, что в воскресенье радиослушатели были очень расстроены необходимостью оставаться дома в такой прекрасный день. Он огрызнулся, что я ничего не понимаю в пропаганде; он знает менталитет и настроение широких народных масс лучше меня и всех интеллектуалов, вместе взятых. Огорчившись его неразумностью и самодовольством, я заявил, что если он сомневается в моих способностях, то хотел бы просить послать меня солдатом на фронт. Он резко оборвал меня, приказал мне подчиняться и выполнять свой долг на этой войне. Ему тоже многое не нравится, но он не может все бросить и удалиться.
С Гитлером не проходили такие трюки, как прошение об отставке. Любое неповиновение его приказам он считал «дезертирством». С другой стороны, сам он признавал за собой право произвольно, без объяснения причин уволить должностное лицо.
15 декабря 1941 года был отстранен от должности фельдмаршал фон Браухич. Гитлер лично принял на себя командование войсками. Роль, которую он фактически исполнял уже давно, теперь принадлежала ему официально. Но отставка Браухича означала нечто гораздо большее, нежели просто устранение посредника между вождем и армией, который перестал быть необходимым Гитлеру. Нехватка надлежащего зимнего обмундирования для солдат на Востоке глубоко шокировала немецкий народ. Браухич стал козлом отпущения. Гитлер хотел предстать перед немцами справедливым вождем, сурово карающим тех, кто ответственен за беспорядки в снабжении армии. Но чтобы правильно понять ситуацию, необходимо знать кое-что, ставшее известным мне позже из достоверных источников. Браухич, и именно Браухич с самого начала выступал против немецкого наступления на Москву той зимой и рекомендовал предпринять его только после взятия Ленинграда и тщательной подготовки. Таким образом, он перечил Гитлеру, и совершенно ясно, почему Гитлер от него избавился. Но все равно, так нарочито отстранить Браухича в декабре, тем самым возложив на него вину за провал зимней кампании и все сопутствующие ему ужасные последствия, было чудовищной несправедливостью со стороны Гитлера.
В этом случае проявилось очень нехорошее качество характера Гитлера, становившееся все заметнее и заметнее. Он перекладывал вину за все свои ошибки на других. Видя его вспышки негодования и слыша, как он, узнав какую-нибудь дурную новость, поносит «этих горе-вояк», можно было поверить в его глубокую искренность и ответственность за каждый момент. Но впоследствии, когда всплывали истинные факты и выяснялось, что причина проблемы совсем другая, он отказывался признавать это. Он никогда не соглашался с критикой и никогда не признавался в своей неправоте. Это отсутствие самокритичности и тенденция всегда перекладывать вину на других были тем более серьезны, что Гитлер знал: поскольку он абсолютный диктатор, у обвиняемого нет шанса оправдаться. Эта его черта переросла в манию устранения заслуженных военачальников после каждого поражения. В таких случаях он оставался глухим к их протестам и оправданиям, что они действовали не по своей воле, а лишь исполняли его же приказания. Когда что-то не удавалось, он регулярно бросал обвинения в «предательстве и саботаже». Ближе к кульминации драмы, когда число поражений и грубых ошибок неминуемо возрастало, он неудержимо набрасывался на всех и вся.
Несомненно, в этот горький период истории были сопротивление, предательство и саботаж. Недостаток решительности в немецком офицерском корпусе во время войны, безусловно, ослаблял в те последние решающие годы потрясающую мощь и способность к сопротивлению немецких вооруженных сил. Многие считали, что причина этого ослабления кроется в несоответствии самого Гитлера, в его склонности к преувеличению и отсутствии у него чувства меры, в оскорблениях, которыми он осыпал своих подчиненных, в его своенравии и несправедливости. Сам же Гитлер считал, что подобные инциденты с его стороны вызывает недостаток храбрости у офицеров. Своим отношением к офицерству Гитлер оттолкнул от себя многих. Его поспешные, необдуманные, часто пренебрежительные выпады в адрес офицеров создали в армии определенный настрой, с которым он безуспешно боролся и который впоследствии назвал падением боевого духа немецкой армии.
С самыми лучшими намерениями он создал элитные дивизии ваффен СС. Но в немецком офицерском корпусе создание этой службы вызвало дух недоверия. В результате внутреннее противоборство с новой структурой отнимало у немецкой армии больше сил, чем это могла компенсировать военная эффективность формирований СС, как бы превосходно они ни действовали.
Гитлер, не щадя себя, не щадил и других. После пяти лет войны он предъявлял к войскам требования, которым они больше не могли соответствовать. Этим самообманом он лишь усложнял себе жизнь, продолжая угрожать и настаивать, что невозможное надо сделать возможным. Он был сам виноват в потере доверительных контактов с командирами низшего звена, а потом горько жаловался на это.
Таким образом, он сам вызвал духов, с которыми не смог справиться. Своим неконтролируемым темпераментом, высокомерием и оскорбительным недоверием он превратил первоначально установившуюся гармонию и братство в смятение и враждебность, водоворот, из которого не было выхода, несмотря на почти нечеловеческое сопротивление его воли этому ужасному течению, засасывающему его.
В аду ожесточенной войны его воля вновь и вновь проявлялась с недюжинной силой, доводя его психическую энергию до высочайшего уровня. Совершенно ясно, что во время русской зимы 1941/42 года именно воля Гитлера стала недвижимым барьером, преградившим немецким войскам путь к паническому отступлению.
Накануне нового, 1942 года сила воли и упорство Гитлера одержали величайшую победу. Фельдмаршал фон Клюге хотел отвести группу армий «Центр». Он твердо решил отступить. В полночь Гитлер позвонил ему по телефону из своего штаба, чтобы убедить держаться, поскольку такое отступление означает падение всего Восточного фронта. Ожесточенная телефонная баталия продолжалась более двух часов. Все это время соратники ждали, чтобы поздравить его с Новым годом. Клюге предостерегал и умолял; он взывал к разуму и заявлял, что не возьмет на себя ответственность за ужасные последствия, которые предвидит. Он говорил от имени сотен тысяч немецких солдат, ожидающих в эти морозные дни и ночи приказа об отступлении на лучшие позиции, приказа, который избавил бы их от мучений. Он веско обосновал свое решение и клялся, что отдать приказ об отступлении – его святой долг.
Но, как бы то ни было, Гитлер боролся за будущее армии, за фундамент, на котором зиждилась вся война на Востоке. Он поколебал аргументы Клюге. Подготовленных позиций в тылу не существует. Почему для армии лучше отступить, чем находиться там, где она находится? Климатические условия в любом месте России одинаковы. Гитлер спорил и умасливал, бушевал и кричал, приводил новые доводы, настаивал, командовал и добился своего. Центр не двинулся с места. Восточный фронт избежал огромной опасности. Его позиции и базирование остались прежними на следующий год войны. К концу весны 1942 года армия снова была готова к наступлению.
Наполеон в 1812 году сказал: «Холод погубил меня». Воля Гитлера справилась с ситуацией; его упорство на тот момент предотвратило катастрофу. Конечно, позволительно спросить: не было ли в конечном счете для немецкого народа большим благом отступление, нежели продвижение в бескрайние пространства, которое год спустя закончится поражением и станет началом пути Германии к гибели?
Упорство в солдате – великое достоинство, но это не то специфическое качество, которое создает великого командира. Упорство и побудительная энергия были великими чертами Гитлера как военачальника. Он был носителем революционизирующего духа немецкого вермахта, его движущей силой. Он воодушевлял его организационную машину, которую даже неприятель признавал превосходной. Осознавая свою тенденцию к излишней скрупулезности и бюрократической жесткости, он неустанно боролся с этой тенденцией. Где бы он ни замечал умную импровизацию противника, он всегда ставил ее в пример. Дело в том, что он знал: немецкий организаторский талант должен дополняться гибкостью. В конце концов мелочная опека подчиненных зашла так далеко, что он стал вмешиваться в деятельность командиров низшего звена. Это многих оскорбляло, не говоря уж о том, что противоречило его стремлению быть командиром самого высокого полета. Он вполне справедливо упрекал многих офицеров в отсутствии духа импровизации. Но как командиру самому Гитлеру, с его интеллектуальной непреклонностью и однообразным повторением предыдущих действий, точно так же недоставало оригинальности, как и простому лейтенанту.
С 1942 года ни одно из наступлений Гитлера не закончилось успешным окружением. Напротив, с конца этого года именно его войска попадали в окружение. Русские учились на опыте предыдущего года и отступали, когда этого требовала необходимость. Гитлер же ничему не научился и не принимал никаких советов. Поскольку он был неспособен идти на какие-либо уступки, мысль об отступлении под напором сил, временно превышающих его собственные, казалась ему невыносимой. Такая мысль просто не умещалась в его диктаторской голове. Как только возможность продолжать наступательные действия иссякла, его пыл погас. Сталинград оказался могилой 6-й армии и поворотным пунктом в судьбе Германии. Здесь воля Гитлера, динамический основной элемент его существования, сломалась вместе с боевым духом Германии.
Гений военачальника был искрой, возгоравшейся, лишь когда инициатива была в его руках, когда он следовал властному голосу своей воли. Эта искра погасла в тот момент, когда ему пришлось уступить и смириться с навязанными ему обстоятельствами.
С середины августа 1942 года на столе Гитлера лежало тщательно отредактированное и готовое к печати специальное коммюнике, которое должно было быть опубликовано после падения Сталинграда. Этого события ожидали с часу на час. Ставка Гитлера к тому времени переехала на Украину и теперь располагалась в сосновых лесах под Винницей. Три месяца спустя, 8 ноября, на традиционной встрече в мюнхенском городском пивном погребке он с вызовом заявил своей старой гвардии: «Я в Сталинграде и останусь в Сталинграде». Несколько раньше, в три часа утра того же дня, пока его поезд стоял на станции Калау на пути в Мюнхен, он получил сообщение, что союзники высадились в Северной Африке. Как ни удивительно, высадка стала для него полнейшей неожиданностью. Теперь он пожинал плоды своей политики во Франции.
20 ноября Сталинград был отрезан. 1 февраля 1943 года город, вместе с 80 тысячами немецких солдат, оказался в руках русских. В течение шести месяцев, с августа по ноябрь, назревал решающий кризис, пошатнувший дух Гитлера.
После того как его далекоидущие надежды на завоевание Кавказа потерпели крах, у него произошла резкая стычка с генералами ОКВ. Он даже перестал обедать с ними в штабном казино; с тех пор и до конца войны он чаще всего обедал в одиночестве. Он утверждал, что его устные приказания, даваемые во время ежедневного обсуждения ситуации, не передаются вовсе или передаются неправильно. Он приказал Борману набрать специальный штат стенографисток. Отныне каждое слово, произнесенное им во время этих многочасовых обсуждений, должно было записываться и передаваться по назначению; так делалось вплоть до конца войны. Он уволил начальника Генерального штаба генерал-полковника Гальдера, заменив его генерал-полковником Зейцлером. Своего главного военного адъютанта, полковника Шмундта (убитого позже во время попытки покушения на Гитлера 20 июля 1944 года), он назначил начальником армейского кадрового управления. С тех пор любое назначение на армейский пост осуществлялось через Шмундта самим Гитлером. Стабильность в руководстве армией стала исключением, а постоянные перемены превратились в систему.
Тем временем русские прорвались на обоих флангах Сталинградского фронта и наголову разбили румынские и итальянские войска. Тогда Гитлер принял страшное и с точки зрения стратегии чудовищно глупое решение. Пока еще 6-я армия была окружена лишь тонким кольцом войск противника, у нее был шанс прорваться на запад. Вместо этого Гитлер приказал закрепиться на месте и ждать контрнаступления. Это контрнаступление, предпринятое без должной подготовки, было подавлено русскими, продолжавшими продвижение на запад.
Причина этой самоубийственной страусовой политики кроется во внутренней неуверенности Гитлера, его политической недальновидности и азарте игрока. Но отныне она стала неизменным образом действий Гитлера; опьяненный собственным «фанатичным упорством», презирая все правила современной войны, он приказывал своим войскам закрепляться на занятых позициях после каждого прорыва врага.
Вторичное взятие Харькова командиром дивизии СС «Адольф Гитлер» было одним из последних успехов Гитлера; он перенес день памяти героев национал-социалистов на 15 марта, чтобы в своей речи упомянуть об этом триумфе. Но его последнее крупное наступление на Востоке стало досадным поражением. В ходе операции «Цитадель» в конце июня 1943 года немецкие войска должны были прорваться между Орлом и Белгородом, но после десяти дней атак им пришлось отступить. Об этой операции широкие массы даже не узнали.
Гитлер отказался строить восточную стену вдоль Днепра. Он принципиально не позволял сооружать постоянные позиции в тылу немецких фронтов, считая, что уверенность солдат в наличии за спиной лучших позиций подорвет их боевой дух. Позже, когда инициатива перешла к врагу, он, по своему обыкновению, недооценивал значение прорывов бронетанковых войск, называя их небольшими рейдами; враг должен быть наказан за «дерзость» и «бесстыдство», окружен и обречен на голодную смерть в тылу немецких войск. Поэтому, когда происходил большой прорыв, он приказывал всем армиям, корпусам и дивизионам оставаться на местах, как изолированным островам. Предполагалось, что эти соединения должны объединяться и, заходя с флангов противника, заграждать места прорывов с целью окружения врага. В действительности же в эти места прорывов, ставших уже гигантскими прорехами в немецком фронте, вливался поток вражеских войск, образуя новые фронты в тылу окруженных немецких частей. Эти части после героического сопротивления в конце концов разбивались превосходящими силами противника.
От Волги до Одера Гитлер жертвовал немецкой армией ради приверженности к такой стратегии вакуума. Та же история повторилась во время крупного русского наступления на Центральном фронте, к Витебску и в направлении Орша – Бобруйск, позже от Барановского плацдарма по обе стороны Варшавы, в Восточной Пруссии, Польше и Померании; это повторялось на всем пути к Кракову и реке Нейссе.
В дни своего успеха Гитлер часто приезжал в войска, чтобы своим присутствием укрепить их боевой дух. Но после поражений он только раз посетил воюющие части.
Это было в феврале 1943 года, после поражения под Сталинградом. Последовавшее за ним паническое отступление угрожало охватить всю южную группу войск. Гитлер прилетел к Манштейну в Запорожье и, пробыв на Днепре три дня, своим появлением и вмешательством остановил отступление. В последующие годы войны он никогда больше не выезжал на фронт и не встречался с солдатами. Хотя раньше в критических ситуациях ему не раз приходилось это делать, ничто не могло убедить его повторить эту практику. Во время поражения ему не хватало силы и веры, которую он бы мог передать сражающимся людям. Раньше прямое влияние его личности на массы было огромным; теперь же он более не мог влиять на них. Внутренне он более не был тем, кем был когда-то; по этой причине он держался как можно дальше от фронта и по этой же причине все больше отдалялся от реальности. Теперь он стал кабинетным генералом и отдавал приказы, не задумываясь об ограниченности собственных сил и не принимая во внимание реальную силу противника.
Я вспоминаю, с каким презрением и непониманием ситуации он критиковал решительный прорыв Паттона в Нормандии. Со всей серьезностью он заявил, что чем больше американцев прорвется в щель шириной почти десять километров, тем лучше, потому что немецкие войска «захлопнут ловушку». Он неустанно повторял это, пока немецкая армия, которой была поручена эта операция, сама не попалась в ловушку, и только ее остаткам удалось бежать вдоль Сены. В провале операции он обвинил командование западной армии и, как обычно, произвел коренную реорганизацию. Обвинение заключалось в том, что наступление начали преждевременно, растратив силы раньше, чем подоспели свежие немецкие части.
Во время наступления в Арденнах 15 декабря 1944 года он в очередной раз взял инициативу в свои руки. Эту операцию он начал планировать сразу после покушения 20 июля. Самую большую проблему, которую обсуждали неделями, для него представлял вопрос: где должна выйти к морю наступающая армия, к северу или к югу от Антверпена? В том, что наступление будет успешным, он не сомневался ни на мгновение. Он рассчитывал отрезать целую британскую армию от ее баз снабжения и уничтожить. Возродившаяся уверенность фюрера вдохнула в немецкий народ глоток надежды. Но эта фантастическая надежда была похоронена в бездонной грязи дорог под Арденнами, а предпринятое в это же время наступление через Вогезы также потерпело фиаско. Тогда Гитлер принял решение, которое даже он охарактеризовал как дерзкое и опасное, ввиду того, что союзники форсировали Рейн, а русские прорвались к Одеру. Пока враг приближался к жизненно важному сердцу рейха, он перебросил 6-ю бронетанковую армию от Рейна к Будапешту, где по его приказу несколько немецких дивизий позволили окружить себя. Вместо того чтобы защищать Рур или Берлин, он в течение нескольких недель планировал очередное крупное контрнаступление. Наступающие войска должны были форсировать Дунай к югу от Будапешта, взять город с тыла и, если представится возможность, двигаться на восток, в тылы наступающих русских войск. В обоснование этой идеи он заявил, что жизненно важные месторождения нефти к западу от Будапешта должны быть сохранены. Переброска и передислокация 6-й бронетанковой армии заняли шесть драгоценных недель; но через несколько дней русские прорвали фронт, и запланированное наступление превратилось в паническое отступление, в результате которого была потеряна Вена и большая часть Австрии. Примерно в это же время, между февралем и мартом, Гитлер приказал фельдмаршалу Моделю закрепиться на своих позициях в Руре, который обошли союзники. Рур, утверждал он, будет позже освобожден наступлением с юга. Он снова надеялся повернуть острие вражеского наступления в другую сторону и вырваться из окружения.
В последний раз, в разгар смертельной агонии, Гитлер снова поднялся на ноги. И вновь его решимость была порождена обманчивыми надеждами, что он сможет спасти Берлин и отвести руку судьбы, уже нависшую над Германией. 22 апреля 1945 года русские внезапно прорвались в северо-восточные предместья Берлина. Сначала Гитлер полагал, что все пропало, и приготовился свести счеты с жизнью. Но в ночь с 22 на 23 апреля он снова собрался с духом. Предварительно он провозгласил: «Берлин будут защищать на Одере!» Наконец, без пяти двенадцать он приказал всем оставшимся войскам двинуться на спасение Берлина. Он решил полностью оголить Западный фронт, собрать все силы в Берлине и здесь разгромить русских. Одержав окончательную победу, он надеялся начать переговоры о перемирии с Верховным командованием западных сил, которые, по его разумению, должны были остановиться на Эльбе. В соответствии с этим фантастическим планом он приказал армии Венка идти от Эльбы на Берлин, а корпусам Штайнера и Хольсте приближаться с севера. Хотя время поджимало, он приказал армии Буссе, расположенной на востоке, ждать, чтобы позже соединиться с группой армии Шернера, которая будет двигаться с юго-востока, таким образом взяв в клещи восточную часть Берлина. Так он надеялся отрезать и уничтожить русских, сражающихся в столице. Начальник Генерального штаба и другие генералы умоляли его позволить Буссе, стоявшему совсем близко от Берлина, действовать незамедлительно: иначе все будет потеряно. Чтобы противостоять русским, не было сил. Гитлер отказался даже слушать; наперекор всем советам, он цеплялся за свой план и в конце концов осуществил свою самоубийственную стратегию. Он хотел все или ничего, играя до последнего. И в последний раз он переоценил себя! Превосходящие силы русских пресекли на корню все попытки отстоять Берлин и взяли его.
В ночь с 22 на 23 апреля 1945 года оберкоманда вермахта покинула Берлин, переместив штаб в Северную Германию. Гитлер остался в Берлине вместе с Геббельсом, Борманом и некоторыми другими. Здесь и встретил свою судьбу. 30 апреля 1945 года он покончил жизнь самоубийством.
Я был отстранен Гитлером от дел 30 марта 1945 года. О событиях, произошедших в штабе впоследствии, я узнал от очевидцев, которых знал много лет. Гитлер освободил меня от должности из-за того, что я отказался участвовать в отвратительной пропаганде против союзнических войск, которую Геббельс начал по приказу Гитлера, с целью поднять гражданское население на партизанскую войну. Я также высказывался против «программы оборотней»[13], а раньше оспаривал намерение Гитлера объявить о непризнании Женевской конвенции.
Любой портрет Гитлера как военного был бы неполон без рассказа о его отношении к военному флоту и ведению войны в воздухе.
Гитлер любил большие корабли. Они привлекали его с детства; вид кораблей приводил его в восторг, а став главой государства, он тратил много времени и денег на плавучие посудины. Но это была безответная любовь. Его надежды служить на флоте не осуществились, поэтому позже он в нем разочаровался. Один за другим шедевры немецкого кораблестроения шли на дно не потому, что с ними плохо обращались или они плохо воевали, а потому, что Гитлер слишком поздно понял: успех в морской войне требует, во-первых, теснейшего взаимодействия с развитыми воздушными силами и, во-вторых, использования новейшей техники в области беспроводной связи. Когда превосходящие силы немецких люфтваффе прогнали от берегов Норвегии английский флот, Гитлер понял: время независимого превосходства линейных кораблей прошло навсегда. Но он не до конца осознавал значение этого нового развития морской войны до той бессонной ночи, когда в открытом море после мужественной борьбы в одиночку пошел на дно «Бисмарк». С тех пор он проклял немецкий морской флот, который раньше обожал. Большие корабли, которые еще не затонули, были демонтированы. Все его усилия и надежды теперь были возложены на стремительное расширение и развитие подводного флота. Он долгое время переоценивал глубину погружения лодок новых конструкций и поэтому сделал вывод, что подводные лодки в конечном счете будут иметь решающее влияние на ход всей войны.
Многие годы он обманывал себя и других своими оценками производственных возможностей Соединенных Штатов и Великобритании. Их хвастовство по этому поводу, которое позже оказалось жестокой реальностью, Гитлер называл блефом. В 1813 году Наполеон заметил князю Меттерниху, что обладает надежным средством определить силу противника: математикой. Вычислив природные богатства страны в людях и сырье, он мог определить ее максимальную военную мощь. Любопытно, что этот же метод Гитлер использовал для убеждения своих соратников, что верить гигантским цифрам противников нельзя. Зная цифры добычи угля у союзников, он вычислил максимально возможное количество выплавленной стали; зная объемы поставок резины и металлов, он вычислил максимально возможное производство оружия и других военных материалов. Производство везде одинаково, с уверенностью заявлял он, следовательно, потенциал противника на самом деле гораздо ниже, чем эти раздутые цифры. Подобными умозаключениями он всегда возбуждал в людях оптимизм, который на поверку оказывался ложным.
Барометр его надежд на решающую роль в войне подводных лодок то поднимался, то опускался, по мере того как Германия то вырывалась вперед, то отставала в гонке технологий. Короткий перевес Германия получила после внедрения магнитных мин, но и тот вскоре был преодолен. В области радиотехники союзники были намного впереди. Использование ими радаров для обнаружения подводных лодок с самолетов первоначально повлекло за собой такие потери, что деятельность немецкого подводного флота фактически была парализована. Немецкие подводные лодки были вынуждены почти всегда оставаться под водой, что практически исключало их из военных действий. Вскоре подводные лодки были оснащены шноркелями, специальными устройствами, обеспечивающими работу двигателей под водой, что снова позволило им двигаться. Массовое производство было ориентировано на строительство серии великолепных, высокоскоростных новых подводных лодок, предназначенных для использования исключительно под водой. Но до конца войны успели построить лишь несколько штук. Потеря балтийских портов сделала эту огромную работу бессмысленной и положила конец последней надежде Гитлера. Несомненно, новый подводный флот мог бы оказать благотворное влияние на исход войны.
Отношение Гитлера к воздушной войне с военной точки зрения иначе как трагическим не назовешь. Он не любил самолеты и не любил летать, а сама мысль об авиации внушала ему почти физическое отвращение. Этот революционер в военном деле не питал никакой симпатии к самому революционному оружию столетия. Из замечаний, которые время от времени бросал, создавалось впечатление, что он испытывал неловкость от необходимости развития оружия чуждого его натуре. По-видимому, существует какая-то связь между этим чувством и его предложением обсудить разоружение в воздухе. Создание немецких люфтваффе было делом Геринга. Глубоко озабоченный развитием других видов вооружения, Гитлер сначала почти не уделял внимания программе строительства самолетов. Этот вопрос он полностью доверил Герингу. Когда началась война и он осознал значимость воздушных сил в этой кампании, он щедро похвалил работу Геринга и позаботился, чтобы люфтваффе использовались в полную силу. Это одна из величайших загадок Гитлера как военного: он не делал очевидных выводов из собственного поучительного опыта знакомства с возможностями военно-воздушных сил. В этой войне он первым был оснащен стратегической военной авиацией, но слишком поздно осознал важность воздушной стратегии для войны в целом. Он осуществлял интенсивные программы производства самых современных танков, пушек и военных кораблей, но мало делал для дальнейшего технического прогресса в самолетостроении. Ему не хватило дальновидности ускорить разработку эффективного крупного бомбардировщика – оружия, которое на поздних этапах войны дало нашим противникам решительное преимущество. Никто не может сказать, как бы повернулся ход войны, если бы в 1940 году, с преимуществом, которым он уже владел в воздухе, у него была модель большого бомбардировщика и он дал приказ на его массовое производство. Гитлер же полностью доверился Герингу, чьи так называемые эксперты годами испытывали дюжины различных типов самолетов, пока не стало слишком поздно, пока союзники не завладели преимуществом в воздухе и не вынудили Германию перейти к обороне.
Еще хуже шли дела с производством истребителей. К концу 1942 года Гитлер наконец осознал всю опасность положения; ему хотелось, как он сказал, «очистить небо над Германией» и спасти рейх от гибели. В 1944 году вся мощь наземной и подземной промышленности Германии была направлена на массовое производство истребителей. Ежемесячное производство самолетов, говорил Гитлер, достигло 4200 штук (при плане 6000). Но как только первые 300 самолетов столкнулись с противником, всплыла страшная правда. Даже улучшенный истребитель массового производства оказался негодным «летающим гробом», неспособным выдержать огонь вражеских бомбардировщиков и истребителей. После этого совершенно неожиданного краха в производстве самолетов наступил последний акт ужасной трагедии воздушной войны, пошатнувшей Германию. Производство истребителей было приостановлено. Последние надежды возлагались на реактивные самолеты, способные развить скорость 500 километров в час. Это был один из лучших немецких самолетов, но его не удалось быстро запустить в массовое производство. В то время Гитлер считал, что лучше изготовить 100 бомбардировщиков, чтобы использовать их против кораблей наступающего флота противника. Геринг настаивал на производстве истребителей; Гитлер критиковал его за то, что он «зациклен на истребителях».
Гитлер искренне верил в «новое оружие» и всячески поддерживал последние надежды народа. В инстинктивной гармонии с душой народа, кипевшего от ярости из-за вражеских бомбардировок, он изобрел термин «оружие возмездия» и часто оперировал им, невзирая на протесты генералитета. Тогда Геббельс, преуспевший в пропаганде и погревший на ней руки, предложил термин «Фау-оружие»[14]. Гитлер всячески раздувал надежды народа на это оружие. Он очень много ожидал от Фау-1, запускаемого как с земли, так и с самолетов. После долгой подготовки и отсрочки длиной в месяц Фау-1 было наконец приведено в действие. Первая же неделя эксплуатации так разочаровала Гитлера, что он запретил упоминать об этом оружии по радио и в прессе, хотя сам предварительно широко рекламировал его, как всегда преувеличивая его достоинства, вызвав этим немало паникерских публикаций в иностранной печати.
Вскоре после этого появилось сообщение о готовности Фау-2[15]. Гитлер дал указание подчеркнуть, что за ним последует еще более мощное и ужасное Фау-оружие. Но Фау-2, хотя и было применено на Западном фронте против порта Антверпена, также очень разочаровало Гитлера.
Он часто произносил общие слова о возможности использования в военных целях атомной энергии, но в моем присутствии никогда не велось разговоров о ближайшей перспективе создания Германией атомной бомбы. Он умел хранить большие секреты так, чтобы из его молчания нельзя было сделать никаких выводов. Но сегодня мы знаем, что у Германии бомбы не было.
В последний год войны Гитлер понял, что конечная причина всех его поражений заключается в недооценке значения военно-воздушных сил в современной войне. Он упрекал не только Геринга, но и себя за то, что раньше не уделял должного внимания развитию люфтваффе. Но уже было поздно; слишком долго он игнорировал нелюбимую авиацию.
Гитлер понимал, какие ужасные разрушения несут городам Германии яростные бомбардировки противника. Он знал об ужасных страданиях и героической, невероятной стойкости немецкого народа. Однако он, который в годы удачи и всенародных восхвалений немало времени провел среди народа, за все годы несчастий ни разу не посетил ни одного разбомбленного немецкого города, чтобы утешить страдающих людей. Его часто просили сделать это, но он всегда отказывался под предлогом занятости военными делами. Я расскажу об одном случае, типичном для него.
В 1943 году после первой ужасной бомбардировки моего родного города Эссена я поехал туда. Перед отъездом за завтраком я рассказал Гитлеру о предстоящей поездке. Я надеялся, что он попросит передать многострадальным жителям города Круппа слова ободрения и поддержки. Он проигнорировал мою информацию, словно не услышав ее. После возвращения из Эссена я попробовал рассказать ему о своих впечатлениях. За завтраком мне не удалось вовлечь его в разговор на эту тему. Тогда я прошел за ним в приемную, надеясь поделиться впечатлениями и рассказать о настроении жителей Эссена. Заметив меня за спиной, он, не дав мне и рта раскрыть, вдруг разразился почти оскорбительной репликой по поводу какой-то нелепой, незначительной заметки в газете, а потом быстро скрылся в своей комнате. Было ясно, что он все тщательно продумал и нашел подходящий момент, чтобы оборвать меня. Просто он не хотел слушать мои рассказы об ужасных последствиях бомбардировок городов Рура.
Гитлер не хотел видеть, как страдает народ Германии. Он не мог вынести невысказанных упреков людей в том, что вверг их в ужасающую нищету. Он чувствовал себя ответственным за народ, потому что был его лидером, но у него не было сил изменить ситуацию. Темная сторона его натуры, все больше выплывающая наружу среди ужаса разрушительных бомбардировок, отчуждала его от народа, так же как много лет назад светлая сторона его двойственного характера сблизила его с ним.
Отношение Гитлера к авиации определялось его характером. Его ум был ограничен узкими рамками национальных интересов; ему не хватало всеобъемлющей широты видения, и поэтому он не мог оценить прогрессивные достижения в области современной авиации и электроники. Эта его узость, о которой я так часто упоминал в другой связи, была гибельна для вооруженных сил Германии. Несмотря на свои экстравагантные эксперименты в области социальной и национальной политики, он оставался фигурой из прошлого, а не из будущего. Мне кажется, это стало основной причиной его военных неудач. Время от времени он бросал замечания, что современное развитие авиации ведет к господству бездушных, неодушевленных машин, лишает человеческую жизнь индивидуальности и ни в грош не ставит ее ценность. В таком мире, заявлял он, жизнь становится бессмысленной. Возможно, как частное лицо, он имел право на такое мнение, но, как лидер, он был обязан действовать иначе.
Таким образом, мы получили представление о Гитлере как военном, сначала достигшем славы и почестей, а в конечном счете пришедшем к краху и самоубийству. Как военный и просто как человек, Гитлер был жертвой двойственности своей натуры, раздвоенности своего характера. В последние дни войны как военный он стал настолько же некомпетентен, насколько был блестящ в начале войны. Всю вторую половину войны ему не везло так же, как везло в первую половину. Его превосходство в воздухе и в военной технике, его наступательная стратегия, его тактика прорыва и окружения были использованы противниками против него.
Гитлер был душой и совестью немецкого вермахта. Но именно своей некомпетентностью и силой своих страстей он его и погубил. Он был ефрейтором, который на какое-то время стал чуть ли не военным гением; но чтобы снискать признание как великого военачальника, он слишком часто показывал себя самонадеянным ефрейтором.
Даже война имеет свои законы и моральные ограничения. Он их презирал; он сделал звериный закон насилия главным оружием в своих военных действиях. Он не признавал никаких кодексов военной чести; движимый лишь соображениями военной целесообразности, он использовал в войне дикие методы. В последние месяцы войны, несмотря на возражения своих сподвижников, он твердо решил заявить о неприсоединении Германии к Женевской конвенции, чтобы немецким солдатам даже в голову не приходило сдаваться в плен из-за боязни репрессий против их семей.
Немецкий народ, одобрявший эти методы не более, чем бесчеловечные бомбардировки, вынесет Гитлеру справедливый приговор, ясно поняв его натуру. До самого конца он, пользуясь полнотой власти, старался вселить в немцев волю к победе; если победа сомнительна, заявлял он, то лишь потому, что сами немцы своим поведением упустили благоприятную возможность. Он приказывал народу сражаться за эту победу и любое сомнение в ней считал преступлением против государства.
Гитлер всю войну был знаменосцем. Уклоняясь от ответственности и оставляя народ на произвол судьбы, он продолжал взывать к патриотизму и преданности немцев и заявлял, что ни один немец, сознающий свой долг, не дезертирует с поля боя. Его уход из жизни можно определить словами: «После меня хоть потоп!»
Вероятно, история пересмотрит мнение нынешнего поколения о Гитлере как военном. Но несчастье, которое он принес современным немцам, да и другим нациям, было так велико, что люди не смогут уважать его за военные заслуги. Он сам разрушил это уважение на корню.
Глава 5. АВТОРИТАРНОЕ ГОСУДАРСТВО – ХАОС В РУКОВОДСТВЕ
Гитлер был жертвой собственных идей. Его твердая воля никогда не сгибалась, даже когда действительность физически сокрушила его. В борьбе со своими врагами он первым из всей команды пал духом. Он жил в иллюзорном мире крайнего национализма, никогда не отступал от него, пока был жив, и даже в смерти бросил вызов действительности. В его мозгу не было места для мысли о продолжении жизни немецкого народа без него и его «благословляющей руки». Он не постеснялся высокомерно заявить немцам, что если они не вынесут тягот войны и не выйдут из нее победителями, то больше недостойны жизни на земле. Он требовал от них невозможного, а когда они не вписались в его стандарты, сказал, что они не имеют права на жизнь. Он, который всю жизнь боготворил свою нацию, не сделал ничего, чтобы отвратить ужасную судьбу, которую навлек на нее.
Его смерть представляла собой эгоцентричный антипод тому альтруизму, который он так часто подчеркивал, заявляя, что хочет сделать «все для своего народа и ничего для себя». Когда его мечта о власти рассыпалась в пух и прах, Гитлер показал, что не готов пожертвовать собой ради будущего народа; напротив, он пожертвовал народом ради своей жажды власти и эгоистичного, неуправляемого воображения.
Теоретически Гитлер создал идеальное авторитарное государство. На практике же он устроил полный хаос в управлении. Перед своими приверженцами он поддерживал мираж бесклассового авторитарного государства, прославленного Платоном в его «Законах», как высочайшую из всех государственных форм. Отец философии описывал такую систему, при которой мудрые люди из народа автоматически могут стать лидерами и народ будет им добровольно подчиняться. Гитлер считал, что по прошествии двух тысячелетий эволюции и накопления человечеством политического опыта народ созрел для осуществления подобного эксперимента.
Гитлер установил в Германии «народное сообщество» и одновременно создал класс лидеров, которые, по его выражению, поднялись в результате естественного отбора в ходе политической борьбы у себя на родине. Он наделил этих лидеров «властью над теми, кто стоит ниже их, и ответственностью перед теми, кто стоит выше их». На самом верху он поставил себя, как абсолютный авторитет, не ответственный ни перед кем. В соответствии с запланированной конституцией Гитлера ему, как лидеру, может давать советы сенат, назначаемый им самим. Этот же сенат впоследствии выберет преемника фюрера.
Это «бесклассовое государство народа и лидера» было рождено революцией. Гитлер хотел обеспечить его преемственность созданием функционирующей, перманентной системы выбора лидеров. Для этой цели необходимо было устранить все барьеры в виде привилегий; потенциальным лидерам, стремящимся подняться над широкими народными массами, не должны мешать происхождение или экономическое положение. В этом новом государстве право на лидерство должна давать только компетентность. Из народа должна постоянно рекрутироваться лучшая молодежь, чтобы учиться управлять и участвовать в бьющей ключом жизни нации. Так нация обеспечит себе и стабильность, и прогресс. Это будет приближение к высшей точке эволюции. Эта система вечного обновления творческих сил, развивающихся в недрах самого общества, должна была создать лучшую и самую современную форму государства, самую выгодную для всеобщего благополучия и в то же время самую справедливую для каждого человека.
Такова была «идея». Как теория она привлекала многие лучшие умы. Но как это выглядело на практике?
За двенадцать лет правления Гитлер устроил в политическом управлении Германии такую неразбериху, какой не знало еще ни одно цивилизованное государство. Вместо того чтобы развивать иерархию лидеров, которые должны были быть на его стороне, контролировать его работу, давать советы и улаживать конфликты, он сосредоточил руководство исключительно в своих руках. Он не допускал присутствия рядом с собой других богов. Культ личности, который он поощрял, был направлен только на него. Он не желал слушать никаких предложений, он требовал лишь исполнения его приказаний.
На протяжении столетий действия правительств основывались на испытанном принципе независимости глав различных департаментов. Но Гитлер при первой же возможности уничтожил эту систему и установил серию зависимых секретариатов, не обладающих властью. Он не назначал на важные посты компетентных, независимых людей, готовых взять на себя все бремя ответственности за войну и мир. Вместо этого он учреждал просто исполнительные отделы, которые должны были обращаться к нему за точными указаниями и слепо исполнять его приказы.
Например, за все время войны Гитлер ни разу не получал помощи ни от военного министра, ни от главнокомандующего вооруженными силами. В феврале 1938 года он отправил в отставку военного министра и взял на себя его функции. На его место он назначил шефа OKВ, своего близкого знакомого. По этой же причине он лично в декабре 1941 года занял пост Верховного главнокомандующего армией, хотя, безусловно, не мог постичь все детали обязанностей командующего. В августе 1942 года он назначил на ведущий пост в кадровом управлении армии одного из своих адъютантов, тем самым передав тому контроль за организацией работы с кадрами в армии. Точно так же в мае 1941 года независимый и ответственный «депутат фюрера» был отстранен от управления партией. Отныне дела партии бюрократически велись «главой секретариата партии» (Борманом), беспрекословно исполнявшим все указания Гитлера.
Самым странным моментом в политике управления, проводимой Гитлером, оказалось то, что во время войны в рейхе не было главы правительства, решавшего практические задачи. Как командующий вооруженными силами, Гитлер не мог справляться с обязанностями канцлера. Без сомнений, он не собирался подчиняться решениям кабинета. Как я уже упоминал, за все время войны он ни разу не созвал заседание кабинета, так что его министры не выполняли никаких политических функций. Он неоднократно утверждал, что намеренно освобождает себя от всяческих «препятствующих» влияний. Работу канцлера исполнял за него гражданский служащий, «начальник имперской канцелярии» (Ламмерс), которого Гитлер возвел в ранг министра, чтобы облегчить тому работу с членами кабинета. Гитлер предоставлял немного независимости лишь главам тех департаментов, чью деятельность, как ему казалось, он знал недостаточно. К ним относились воздушные силы (Геринг) и морской флот (Редер и Дениц). Он также позволял некоторую свободу людям, которые были всецело преданы ему, как Геббельс (пропаганда), Риббентроп (внешняя политика) и Гиммлер (полиция).
В своем стремлении к абсолютному господству Гитлер не мог допустить возвышения рядом с собой другой личности. Вместо того чтобы привлекать к себе людей благородных, обладающих богатым опытом и широким кругозором, он избегал этих людей и делал все, чтобы уклониться от их влияния. Скупец, не желавший ни с кем делить власть, он последовательно, ловко и упорно изолировал себя от влияния всех, кого хотя бы отдаленно подозревал в оппозиции его воле и планам. Ни в коей мере не будучи пленником своих советников, Гитлер скорее был ревнивым охранником собственной власти. Он окружил свой диктаторский доминион непроницаемой броней.
К тому же он систематически подрывал авторитет высших политических органов, чтобы усилить собственную абсолютную власть. Он разрушил строгую систему управления государством и создал совершенно запутанную сеть органов, чьи функции частично перекрывали друг друга. При Гитлере стало почти обычным делом учреждать двойственные должности и конфликтующие друг с другом ведомства.
Назначив Геринга главным уполномоченным по осуществлению четырехлетним планом[16], он доверил ему контроль над всей плановой экономикой Германии. Но в то же время сохранил в кабинете соперничающего министра экономики (Шахта, а позже – Функа), наделенного теми же функциями. Позже он добавил к ним министра военной промышленности (Тодда, а позже – Шпеера), который также был вовлечен в перманентную вражду с OKВ из-за проблем вооружения.
Пока Нейрат был министром иностранных дел, Гитлер осуществлял свои самые важные и самые секретные иностранные дела через «уполномоченного рейха по вопросам разоружения» (Риббентропа). Когда министром иностранных дел стал последний, Нейрата назначили председателем несуществующего Тайного совета. Но параллельно с министерством иностранных дел существовало еще министерство по вопросам внешней политики (Розенберг) и заграничный отдел национал-социалистической партии (Боле). Никто не мог постичь, кто же чем занимается во внешней политике.
Однажды, будучи в штабе у Гитлера, Риббентроп убедил фюрера поручить ему в письменной форме ведение всей пропаганды, предназначенной для зарубежных стран. Министр пропаганды Геббельс ничего об этом не знал. Утром следующего дня энергичные молодцы, посланные министерством иностранных дел, появились в различных берлинских офисах Геббельса, чтобы забрать к себе весь персонал, занимающийся зарубежной пропагандой. Люди Геббельса забаррикадировались в своих кабинетах, а сам министр пропаганды незамедлительно позвонил Гитлеру и обратился к нему за помощью. Гитлер, подписав соответствующий приказ, фактически передававший вопросы зарубежной пропаганды Риббентропу, приказал Геббельсу немедленно лететь к нему. Когда тот прибыл, он велел ему вместе с Риббентропом запереться в купе своего специального поезда и не выходить оттуда, пока они не разрешат свои разногласия. Три часа спустя оба появились с красными лицами и, как и следовало ожидать, сообщили Гитлеру, что не пришли к соглашению. Разъярившись, Гитлер удалился и продиктовал компромиссное решение, которое в значительной степени отменяло недавний письменный приказ. Храня факсимиле первого, отмененного, приказа до конца войны, он продолжал ограничивать юрисдикцию министерства пропаганды в Германии и за рубежом. Более того, Риббентроп считал, что все немецкие ведомства, имеющие какое-либо отношение к зарубежным странам, находятся под юрисдикцией министерства иностранных дел. Эта идея фикс заставляла его конфликтовать фактически со всеми министерствами и «высшими ведомствами рейха», существующими параллельно с министерствами. Он боролся даже с Верховным главнокомандованием вермахта. Гитлер знал обо всех этих перепалках. Он нередко с насмешкой отзывался о нездоровых амбициях Риббентропа, но, несмотря на все жалобы на невыносимую ситуацию, никогда не вмешивался.
В 1933 году Гитлер поручил всю политику в области прессы министерству пропаганды и назначил Геббельса министром пропаганды и просвещения. Но это не помешало ему создать должность «начальника имперской прессы» (Аман, председатель имперской палаты печати) под началом Геббельса и «заведующего отделом печати НСПГ» (Дитрих). Мой официальный звонкий титул назывался «шеф правительственной печати», но этот титул не означал соответствующих полномочий. Моя работа заключалась в основном в соблюдении гласности и в информировании Гитлера по вопросам прессы. Поскольку отделение прессы министерства иностранных дел имело дело с иностранными корреспондентами и поскольку OKВ во время войны также взяло на себя многие функции чиновников прессы, диспуты по вопросам юрисдикции не прекращались никогда.
В сфере культуры Геббельс и Розенберг ссорились беспрестанно; в искусстве Геринг и Геббельс были соперниками; в контроле за немецкими писателями Геббельс, Розенберг и Бюхлер воевали друг с другом.
В организационной работе партии Лей и Борман имели одинаковую сферу деятельности, но в партийном строительстве Розенберг соперничал с Леем.
В вооруженных силах интересы армии, ваффен СС (СС в армии) и воздушных сил были сложно перепутаны и несовместимы. Гитлер произвольно учредил эти организации параллельно друг другу.
Гитлер разделил министерство путей сообщения рейха на железнодорожное и почтовое ведомство, создав тем самым неисчерпаемый источник для споров.
В сфере юстиции у него был министр юстиции и глава Немецкого юридического фронта (Гертнер и Франк), которые враждовали друг с другом.
У него был министр труда (Зельдт), лидер Немецкого трудового фронта (Лей) и генеральный уполномоченный по людским ресурсам (Заукель). В общем образовании сфера деятельности разделилась между Рустом (министр просвещения), Вахтлером (Национал-социалистическая ассоциация учителей), Аксманом (лидер молодежи рейха). Даже в народном здравоохранении были те же неясности и пересекающиеся юрисдикции.
Это лишь небольшой пример совершенно безумного смешения руководства. Повсюду в рейхе и на оккупированных территориях Гитлер устанавливал одинаковые порядки: двойные назначения, специальные уполномоченные, орда чиновников с частично совпадающими функциями. Я вспоминаю язвительное высказывание министра экономики Функа в 1943 году, когда он составил пресс-релиз, касающийся прояснения юрисдикции, которую, предположительно, установил Гитлер. С колкой иронией он сказал мне по телефону: «Только подумайте, что это значит! Подумайте, что впервые за всю историю Третьего рейха у нас есть ясные линии юрисдикции и распределение сфер деятельности!»
Не небрежность, не излишняя терпимость и забота заставили Гитлера, обычно готового к преодолению трудностей, создать на самой верхушке рейха клубок из людей, сражающихся за положение и власть. Это было безумие. Таким методом Гитлер получал в свое распоряжение двух или трех шефов в каждой области, у каждого из которых был обширный аппарат. Выставляя одного в невыгодном свете перед другим или выказывая предпочтение одному перед другим, он обеспечивал выполнение своих планов. Его метод систематически дезорганизовывал действия высших департаментов правительства так, чтобы он при желании мог властно вмешаться в их работу, доводя свое вмешательство до деспотической тирании.
Дальнейшая ситуация проистекала из дрязг по поводу распределения обязанностей. Каждый из участников конфликтов, естественно, стремился не только сохранить свою сферу влияния, но и расширить ее за счет сфер влияния своих соперников. Таким образом, плодились многочисленные штабы и учреждения, подчинявшиеся только своему шефу. Набиралось большое число людей, единственной деятельностью которых было улаживать межведомственные конфликты. Огромное число людей было занято совершенно непродуктивной работой. Аппарат правительства и партии, который всегда был питательной почвой для человеческих слабостей, раздувался до огромных размеров.
Эта ситуация подрывала самое жизненно важное в жизни общества: доверие народа к своему правительству. Внутренние свары парализовали энергию, препятствовали продуктивной работе и выкачивали силу нации во время войны.
Такова была на практике «блестящая идея» Гитлера об авторитарном государстве. Его мания величия и отсутствие таланта настоящего вождя убили идею; она была похоронена под безрадостными фактами повседневной жизни, побита и разрушена грубой реальностью. Как и многие великие идеи в истории человечества, она потерпела досадное поражение в царстве действительности из-за человеческой слабости и неадекватности.
Была ли эта идея сама по себе несостоятельной, даже без учета специфики личности Гитлера? На этот вопрос тоже необходимо ответить. Несомненно, найдутся немцы, согласные, что это идеал, к которому надо стремиться, невзирая на поражения, пусть даже его нельзя полностью достичь. Вне всякого сомнения, даже самой лучшей идее нужно больше времени на осуществление, чем было отпущено Гитлеру в его истерической спешке. Но с другой стороны, имеются социологические аспекты, делающие эту идею крайне сомнительной.
Принцип «выбора лидеров» по их заслугам, путем отмены привилегий и установления полного равенства возможностей в борьбе за существование, оказывается, при более глубоком рассмотрении, идеологической концепцией, основанной на нереальных предпосылках. Почти все привилегии современной жизни в обществах, признающих частную собственность, имеют экономическое происхождение. Образование, культура, выбор занятий, возможность сделать карьеру в бизнесе – все зависит от капитала. Человек, обладающий капиталом, унаследованным или полученным в кредит, всегда имеет больше шансов на продвижение, чем тот, кто вынужден входить на рынок труда или в мир бизнеса без финансовой поддержки. Гитлер пообещал отменить все привилегии, но не добавил, что равенство возможностей не может быть достигнуто без решения проблем капитала, ренты, имущественного права и без отмены наследования собственности. Если бы он хотя бы вскользь упомянул об этом, фантастичность его идеи стала бы ясна всем.
Гитлер признавал частную собственность и роль капитала в современной экономической жизни как экономическую основу нашей культуры. Он выступал против капитализма, как «неправильного использования» капитала, но не нападал на капитал в принципе. Хотя «уничтожение рабской зависимости от денег» было одним из пунктов его программы, в практическом управлении он признавал, что не сумеет уничтожить ее, не решив проблему заинтересованности и без подрыва собственного политического существования и существования своего государства. Коммунизму также не удалось покончить с собственностью, наследованием и сколько-нибудь серьезной заинтересованностью в обогащении, хотя он превратил всех людей в одинаково бедных, понизив общий уровень их жизни. И он заплатил за претворение в жизнь своих экономических теорий отказом от культурной жизни, без которой народам Европы и Западного полушария было бы довольно скучно.
Если продумать идею Гитлера до конца, то станет видно, что в современном цивилизованном государстве, основанном на частной собственности, принцип выбора лидеров по их заслугам может быть осуществлен только одним способом. Государство должно установить специальную кредитную систему, обеспечивающую поддержку всех талантливых и честолюбивых молодых людей нации. Финансовая помощь должна оказываться без протекции, только на основе способностей. Эти молодые люди смогут свободно выбрать профессию, в которой наиболее полно разовьется их потенциал.
Такое планирование правительства, вероятно, больше чревато опасностями, бюрократией, ревностью и трудностями, чем преимуществами. Конечно, будут разбужены некоторые дремлющие таланты, но нация в целом заплатит больше, чем возместится потом. Можно представить себе, какая сумятица началась бы в учебных заведениях Третьего рейха, от тренировочных школ по подготовке вожаков национал-социалистической партии до учебных академий. Этим заведениям всегда недоставало ясных принципов, опыта и традиций.
Гитлер считал жизнь и естественный отбор лучшей из школ. Но факты показали, что дело обстоит иначе. Идея развития общества соответственно плану гения нации, идея выбора достойнейшего так же машинально, как магнит притягивает железные опилки, останется утопией, пока эту планету населяют люди, пока бесконечное разнообразие всех форм существования составляет смысл жизни.
Ведь кто они, самые лучшие и наиболее компетентные люди нации? Какие качества определяют их успех? По каким меркам их выбирать? Грубые, бесчувственные, хитрые и бессовестные люди, умеющие лучше всего орудовать локтями? Или мудрые, одаренные, внутренне порядочные и внешне застенчивые, энергичные, но не шумные? Окажутся ли они в конечном счете более способными, более полезными, чем другие? Гитлер считал само собой разумеющимся, что физически крепкие и психически здоровые люди сильнее. Но позже оказалось, что выбранные им люди на деле оказались слабыми и бесполезными. Его стандарты были и неверны, и гибельны.
Гитлер зашел в своей теории лидерства так далеко, что хотел рационализировать мысли немецкого народа. Он полагал, что в его государстве должно существовать четкое разделение труда. Думать должны были только высшие лидеры, остальным ничего не оставалось, как только верить. В своем высокомерии он презирал тех, кого считал слишком умными, чтобы быть сильными. Говоря о народе, он заметил, что чем ниже его интеллект и чем меньше среди него интеллектуалов, тем сильнее будут его вера и сила.
Гитлер льстил народу, щеголяя перед ним своими социалистическими намерениями. Он многого достиг в сфере народного благосостояния, этого отрицать не приходится. Но он также пробудил излишние надежды на еще более интенсивную социалистическую программу, не будучи в состоянии оправдать эти надежды мирным способом. Точно так же он заставил капитализм служить целям его политики власти, не чувствуя никаких угрызений своей социалистической совести. Это было одной из неприятных черт его характера: он подчинял свои идеи стремлению к власти, которое владело им безраздельно.
Глава 6. ВОЛЯ ФЮРЕРА И ВОЛЯ НАРОДА
В натуре Гитлера было доводить все до крайностей, пока это не превращалось в свою противоположность. Так получилось со всеми учреждениями, которые он пытался реформировать. Он собирался избавить общество от многих пагубных явлений и с этой целью совершил революцию. Но затем сам все разрушил. Ужасающим примером этого процесса могут служить преобразования в судебной системе.
Гитлер постоянно нападал на судей за то, что они «далеки от жизни», оторваны от народа, придерживаются строгой буквы закона. Он называл их «окаменевшими бюрократами» и последними столпами реакции. В частных беседах он не уставал говорить о злостных злоупотреблениях мировых судей, не скрывая ненависти к ним. Несомненно, одной из причин подобного отношения было подозрение, что независимость судей представляет собой скрытое сопротивление его абсолютизму.
Казалось, что по глубокому убеждению и без скрытых мотивов он стремился к тому типу юстиции, который согласовывался бы со «здоровыми инстинктами нации». Этот лозунг льстил массам, но другой ценности не имел. Гитлер отказывался понять другую сторону вопроса, несмотря на то что ему часто на нее указывали. Иначе ему пришлось бы согласиться с тем, что судьи не обязаны придерживаться установленных статутов и законов из-за того, что все их предшественники с самого начала цивилизации страдали от отвердения мозга. Ему бы пришлось признать, что консерватизм юстиции определен здравым опытом и мудростью человеческого рода, накопленными бесчисленными поколениями. Люди поняли, что некоторая доля неизбежного формализма в юстиции – меньшее зло, потому что, если правосудие поручить отправлять живому человеку, оно неизбежно станет зависимым от человеческих слабостей. Такая концепция юстиции неумолимо ведет к ее саморазрушению, к чистому произволу, а не к справедливости. Нападая на обстоятельства, сопутствующие драгоценному и неизменному принципу, Гитлер разрушал саму основу юстиции.
Он назначил себя законодателем с ограничительными полномочиями, а также верховным судьей нации и предоставил себе свободу отправлять правосудие. Характерно, что он вообразил, будто действует от имени нации, выполняет благородную миссию. Если его абсурдную идею довести до конца, станет очевидным, что «здоровые инстинкты нации», о которых он столько говорил, – не конструктивная, а скорее разрушительная сила.
Гитлер заявлял также, что для него высшим законом является воля народа. На самом деле он представлял свою личную волю как волю народа и заставлял людей верить, что его воля – это их воля.
Характерный инцидент, происшедший в последний год войны, подтверждает это. Однажды за обедом речь зашла о психологии женщин и дипломатии, необходимой в браке. Гитлер расхваливал умных женщин, которые умеют убеждать своих мужей в том, что главенствующая роль в семье принадлежит именно им. Умная женщина своим поведением никогда не показывает мужу, что в семье именно она держит бразды правления. Я нарочно довольно дерзко заметил, что такие женщины знали и широко пользовались секретом, как стать ключевой фигурой в политическом руководстве. В массовой психологии формула общения лидера с народом должна быть такой: «Они должны хотеть делать то, что должны делать!»
Гитлер повторял эту фразу, но не оспаривал ее. Я почувствовал, что разговор смутил его и заставил задуматься; очевидно, всю оставшуюся часть обеда он размышлял над ней. По-видимому, я затронул самые чувствительные струны его демагогической души, подлинную природу которой я только тогда начал подозревать. Если бы мне теперь пришлось определить метод Гитлера в нескольких словах, я бы сказал так: его суть заключалась в том, чтобы суметь подчинить людей, внушив им ложные понятия.
Гитлер хорошо умел представлять ложные или очень спорные положения в самом начале дискуссии как неоспоримые, очевидные факты. Опираясь на них, он потом мог доказать собеседнику то, что и хотел доказать. Свои безосновательные тезисы он подкреплял неопровержимой логикой и огромной силой убеждения. Если бы оппонент внимательно проанализировал первые предпосылки и опроверг их, то без труда доказал бы ложность выводов Гитлера. Но опровергнуть их было не так-то легко. Чтобы поддержать свою точку зрения, Гитлер оперировал фактами, которые его собеседники проверить не могли. Он раздувал эти факты и преувеличивал их важность и преуменьшал важность или полностью игнорировал аргументы противоположной стороны.
Такими хитростями, а также с помощью огромного ораторского дара и глубокой силы убеждения он умел привлекать на свою сторону тех, кто с ним общался. Он всегда говорил так, словно на него снизошло вдохновение свыше. В последние годы войны многие приходили к нему, обуреваемые сомнениями, а уходили внутренне укрепленными и, несмотря ни на что, исполненными новой верой. Когда такие посетители выходили из кабинета Гитлера в ставке, они казались новыми людьми с просветленными лицами и уверенными манерами. Уверенность, которую проявлял сам Гитлер даже в самых безнадежных ситуациях, распространялась, как пламя. Она была стержнем той гипнотической силы, которую не мог понять мир, силы, поддерживавшей многих немцев до конца и которую так печально предали.
Демагогическая страсть действовала где-то между сознанием и воображением; это была смесь самообмана и выдающегося мужества, патриотизма и нарочитой лжи.
Гитлер всегда боялся, что осторожность наносит вред юношеской энергии. По этой причине он нарочно собирал вокруг себя молодых людей, отдалялся от опыта возраста и ненавидел «интеллектуальные ограничения» зрелости. Беспокоясь из-за подбирающейся к нему старости, постоянно опасаясь, что ему не удастся завершить свою работу, если пройдет юношеский порыв, и веря, что только он один может завершить эту работу, он беспрестанно подгонял себя. Из этого страха проистекали его необузданная, злополучная спешка и неорганичный, разрушительный характер его действий. Он мыслил тысячелетиями, когда можно было бы ограничиться десятилетиями, хотел достичь за годы того, на что требуются столетия. Дитя фортуны, он испытывал недостаток в каком-либо чувстве развития и традиции, роста и созревания. С одной стороны, он был ослеплен картинами прошлого Германии – принцами-курфюрстами и имперским блеском – и хотел оживить их в новом одеянии – в современной индустриальной стране! С другой стороны, он словом сокрушал формы современной жизни, развивавшиеся в течение многих поколений, и воображал, что одним росчерком пера сможет установить новые формы на целую вечность.
Его политическая структура не имела за собой никаких народных традиций, никакого исторического опыта. Следовательно, как только башня начала шататься, она развалилась, как карточный домик.
Гитлер создал бесклассовое государство. Но это не было государство народа и лидеров, которое он задумывал, а диктатура в чистом виде. Довольно любопытно, что юридической основой этого государства стали пункты Веймарской конституции (статья 48, параграф 2), предназначенные для введения в чрезвычайных обстоятельствах. Принципы, которыми руководствовался Гитлер, были диаметрально противоположны парламентской демократии. При парламентской демократии администрация изначально ответственна перед избранными представителями народа. Ответственность распространяется сверху вниз, то есть руководство ответственно перед народом, а воля народа является высшим законом. В гитлеровском государстве, напротив, ответственность распространялась снизу вверх, а власть от вышестоящего к подчиненному. Иными словами, фюрер не отвечал перед народом; наоборот, народ отвечал перед ним, а он ни перед кем. Гитлер сам решал, какова воля народа.
Он систематично сводил на нет контроль народа за руководством, уничтожая все учреждения, которые могли служить целям подобного контроля. Он создал партию, которая, как считалось, выполняла великую миссию, но никоим образом не зависела от народа, хотя и существовала в его среде. Национал-социалистическая партия не контролировала лидера; напротив, он использовал партию, чтобы контролировать народ.
Изначально партия была организацией, построенной на демократической основе. Согласно первоначальному уставу, председатель партии избирался ежегодно на общем съезде. До 1933 года Гитлер избирался именно таким способом. Но как только он захватил государственную власть, то сразу избавился от демократических рудиментов в партии, как позже и в деятельности правительства.
По мере того как Гитлер постепенно узурпировал власть в партии и государстве, он отказывался от своих идей новой и прогрессивной формы человеческого общества, миража, с помощью которого морочил народ. Своим авторитарным руководством он построил не идеальное народное государство, а неограниченную диктатуру, превосходную систему для беспрепятственного навязывания собственной воли. Он систематично делал все, чтобы не дать народу каким-либо образом контролировать его действия. К тому времени, когда люди поняли, что происходит в Германии, было уже слишком поздно что-нибудь менять. Уничтожение какого-либо контроля над его правлением предоставило Гитлеру свободу сделать судьбу всех наций игрушкой своих страстей и мании величия.
Размеры и ужас последствий диктатуры Гитлера преподали немцам элементарный урок истории. Эта катастрофа – самое сильное доказательство необходимости введения демократической формы правления. Это относится не только к немцам, но и ко всем нациям, которые еще не пришли к подобному выводу. Фиаско Третьего рейха подвело человечество к тому этапу, когда извечный вопрос «демократическое или авторитарное правление?» наконец решается в пользу демократии. Все нападки, сомнения и критика демократии относятся только к ее недостаткам и излишествам. Сегодня ясно, что ошибки и слабость всех демократических правительств мира не перевешивают того вреда, который может принести своей нации и человечеству один человек, если его действия не контролируются народными учреждениями.
К сожалению, понимание этого пришло слишком поздно, когда ураган бедствия сбил нас с ног. Вероятно, поэтому многие немцы из чувства национальной гордости не могут открыто признать это. Но, как бы то ни было, болезненный опыт недавнего прошлого заставит нас сделать такое признание. Многим из нас мучительно больно унижать себя и духовно и умственно, когда мы и так унижены ужасным материальным поражением. Но настоящее понимание должно подняться над ложной гордостью. Даже если это понимание противоречит тому, во что мы привыкли верить, самый достойный выход – принять его, а не цепляться из ложных представлений о верности за мертвые идеалы. Обязанности хроникера требуют от меня честно признаться в том, что я служил неправому делу. Причины, заставившие меня изменить точку зрения, сегодня исчерпывающе ясны всем немцам. Все, кто чистосердечно следовал за Гитлером от национал-социализма к катастрофе, обязаны все обдумать и духовно переродиться.
Гитлер льстил немецкому народу. Чтобы покорить немцев и иметь возможность использовать их для своих честолюбивых целей, он расхваливал хорошие черты, присущие немецкой нации, и не обращал внимания на плохие. Ради нашего места в мире нам было бы полезнее признать свои ошибки, так же как и дарования. Немцы зачастую слишком грубо демонстрировали сознание собственной силы. Высокоинтеллектуальная нация, немцы поддались высокомерию, когда скромность и чувство реальности были бы более уместны. Иностранцы нередко восхищаются немецкой дисциплиной и организованностью; но когда эти тенденции заходят слишком далеко, они становятся нелепыми. Некритичное подчинение воле сильной личности – опасная черта немецкого национального характера.
Наша организованность является прекрасным качеством, пока она остается в границах разумного. Но она превращается в несчастье, когда мы становимся ее фанатиками, как только мы позволяем ей стать жестким шаблоном, подавляющим нашу индивидуальность. Мы по праву гордимся нашей изобретательностью, но ошибаемся, думая, что иностранцы просто завидуют нам, когда критикуют нашу торопливость и неспособность оставить их в покое. Наша культура имеет мировое признание, но за недостатки в искусстве жизни нас часто жалеют и презирают.
В течение всей истории немецкая нация никогда не отличалась излишним политическим инстинктом. Недостаточное знание мира и космополитизм неблагоприятно влияли на жизнь народа. Пора «народу поэтов и мыслителей», наконец, превратиться в народ с международным кругозором.
Теперь и отныне необходимое условие для завоевания международного статуса – создание демократического государства. Демократия означает правление народа, но оно не может осуществляться непосредственно. Народ может эффективно править только посредством различных институтов. В Германии парламентская демократия была «организована» после Первой мировой войны, но за ней не стояло ни одной национальной традиции; она не была результатом внутреннего роста и зрелости народа. Следовательно, она породила явления, нисколько не идущие на пользу ее престижу. Сосредоточив внимание на этих явлениях, Гитлер сумел подчинить себе людей. Другие народы своим национальным образованием, осознанием традиций, стабильностью и политической зрелостью создали жизнеспособные политические институты. Такие демократические институты непременно должны быть различными у каждого народа, так как должны учитывать особенности нации, природные условия и историческое происхождение. Нельзя не признать, что демократия сама по себе, со всем своим многообразием форм, на самом деле стала превалирующей формой политической жизни нашего времени. На нынешнем этапе технического, экономического и социального прогресса она оказалась историческим решением проблемы организации человеческого общества, единственно возможным принципом социального устройства.
Вопрос о жизнеспособности демократии уже принадлежит прошлому. Проблема будущего заключается лишь в том, чтобы развивать и совершенствовать демократию. Надо понять, что нации достигнут культуры и прогресса, только органично развивая демократические формы жизни, осмысленно строя их и защищая от вредных элементов.
Очевидно, судьбой нам было предназначено пройти неверным историческим курсом до конца, испить до последней капли чашу несчастий, чтобы в конце концов понять, что настала пора навсегда свернуть с нашего страшного пути.
Часть вторая. СЦЕНЫ ИЗ ЖИЗНИ ГИТЛЕРА
Гитлер происходил из мелкобуржуазной австрийской среды. Фактически он всю жизнь так и не расставался с ней, даже достигнув вершины политической карьеры. То, что этот типичный южный немец воспринял прусские военные традиции, чтобы достичь своих политических целей, – еще одно подтверждение парадоксальности его личности. В конце жизни он растерял традиции и австрийской дипломатии, и прусского милитаризма, которые помогли бы ему выпутаться из ужасной авантюры.
Австрийское происхождение Гитлера безошибочно проявлялось в двух чертах его характера. Одной из них были убедительность, обаяние и общительность, которыми он компенсировал изначально несгибаемое политическое упорство; по отношению к художникам, особенно к женщинам, он был почти преувеличенно вежлив. Второй чертой была его совершенно невероятная неспособность и в жизни, и в работе подчиняться какому-либо расписанию.
При его жизни публика и в особенности журналисты стремились получить информацию о личной жизни Гитлера, его привычках, распорядке дня и тому подобных деталях. Иногда люди обращались с подобными вопросами непосредственно к Гитлеру. Он всегда подавлял подобную гласность.
По-моему, он вел очень странную личную жизнь для человека, занимающего высокий политический пост. Казалось, он не мог разделить официальную и личную жизнь и занимался официальными делами параллельно с личными. Это происходило отчасти из-за того, что Гитлер фактически оставлял за собой решение всех политических, военных, культурных и прочих вопросов. Неизбежным следствием такого абсолютизма была перегруженность решением многочисленных проблем. Поскольку он взвалил на себя столь тяжелое бремя работы, ему приходилось выполнять ее собственными, ему одному присущими методами. Вот почему у него, как он часто говорил, не было личной жизни, почему его жизнь была подчинена служению нации.
По натуре Гитлер был богемным человеком. Он позволял себе руководствоваться почти исключительно эмоциональными соображениями. Регулярная кабинетная работа была чужда его натуре. Он нередко говорил, что единственная блестящая идея более ценна, нежели добросовестная работа в кабинете на протяжении всей жизни. Только дипломатические приемы, организуемые шефом протокольного отдела, проводились пунктуально. Большинству остальных посетителей, присланных или пришедших самостоятельно обсудить с Гитлером различные проблемы, приходилось часами ждать в приемных, комнатах адъютанта или других местах, пока их пропустят к Гитлеру или назначат встречу на какое-нибудь другое время. Министров и других высокопоставленных чиновников зачастую не принимали неделями и месяцами, несмотря на их настойчивые просьбы. Его адъютанты имели строгие указания никого не принимать без его особого разрешения. Если Гитлер не хотел кого-то видеть, этого человека заставляли ждать годами.
С другой стороны, Гитлер далеко не был необщительным. На самом деле он терпеть не мог оставаться один. Его боязнь одиночества поражала. Мне часто казалось, что он боится остаться один на один с самим собой. По этой причине он, как правило, никогда не удалялся к себе раньше трех или четырех часов утра и требовал, чтобы его окружение оставалось с ним до тех пор, пока он не уйдет спать. Он часто говорил, что не ложится в постель до рассвета.
Поскольку Гитлер буквально перепутал день с ночью, он вставал и выходил из спальни не раньше полудня, а то и позже. Завтрак его состоял из стакана молока или чашки чаю с одним или двумя сдобными сухарями. Он поспешно проглатывал их по дороге в кабинет, так как знал, что его ждет великое множество дел. В результате такого странного распорядка авторитарная правительственная машина по утрам регулярно не функционировала. Любой, кто знает важность утренних часов для работы правительственных учреждений и военных штабов, поймет, какую неразбериху и препятствия порождает подобный распорядок. К примеру, существует признанная практика публиковать утром заявления правительства о своей позиции относительно важных политических событий предыдущего дня. Публичные заявления, ответы, опровержения и тому подобные документы фактически не обсуждаются на международном уровне, если они вовремя не подготовлены для пресс-конференции и не опубликованы в дневных газетах. Ежедневные коммюнике вооруженных сил, например, часто откладывались, поскольку не были готовы к двухчасовому сообщению по радио и не могли быть опубликованы в дневных газетах. Шеф OKВ всегда получал эти коммюнике к часу, но Гитлер настаивал на том, чтобы просмотреть их и откорректировать прежде, чем они появятся в печати. В результате они никогда не были готовы к публикации вовремя.
Первыми, с кем разговаривал Гитлер, были его адъютанты, которые обычно ждали в коридоре перед дверью с наиболее срочными вопросами или просьбами. Они обращали его внимание на самые важные вопросы дня, а он давал им указания относительно сегодняшних посетителей. Гитлер сам составлял список назначений, решал, с кем он встретится, а кому откажет или перенесет встречу. Он не устанавливал какого-либо специального периода посещений. Все зависело от его чувств, настроения и отношений; он никогда не объяснял своих решений по этим вопросам.
Затем следовал – регулярно, но не пунктуально – доклад шефа канцелярии в мирное время в Берлине, а во время войны обсуждение ситуации в штабе с Верховным главнокомандованием. Так как Гитлер обычно не переставая говорил на бесконечное количество тем, эти совещания длились часами. Следовательно, в течение многих лет время начала завтрака колебалось между тремя и четырьмя часами. В Берлине Гитлер обычно завтракал в своих апартаментах, в своем ближайшем окружении и иногда приглашал гостей; в ставках он обедал в казино с офицерами OKВ. Поскольку за столом Гитлер тоже подолгу говорил, эти незамысловатые завтраки затягивались до вечера, хотя на это хватило бы и получаса. Обычно Гитлер не вставал из-за стола добрых часа два. То же самое повторялось и за обедом, и его сотрапезникам это было очень неудобно, ведь их ждало много неотложных дел. В последние годы войны Гитлер перенес обычное вечернее обсуждение ситуации дня почти на ночь, и с каждым днем все позже и позже. В последние полгода войны Гитлер установил время начала обсуждения на час ночи. После обсуждения он не ложился спать, а вместо этого приглашал тесную группу, включая и секретарш, последовать за ним в гостиную к себе в гости. В специальном поезде эти небольшие сборища проводились в маленьком салоне, примыкавшем к купе Гитлера. В Берхтесгадене ночные посиделки у камина служили той же цели: защите от одиночества до тех пор, пока он не сможет заснуть. Я еще немало расскажу об этих встречах.
Гитлер непосредственно не отдавал письменных указаний тем властям, которым полагалось. Он импульсивно отдавал устные указания тем, кто оказывался рядом с ним, приказывая передать их лично или по телефону надлежащему лицу. Для выдачи таких указаний не было выделено никакого определенного времени; он отдавал их в любое время, по мере того как они приходили ему в голову или в ответ на разговоры. Естественно, такой метод руководства не вносил ясности ни во что. Офицеры, привыкшие получать письменные и подписанные приказы, сталкивались с трудностями, поскольку небрежные указания, отдаваемые Гитлером в ходе разговора, не признавались ими за приказы и поэтому не выполнялись.
Посетители Гитлера пользовались случаем, когда фюрер бывал в хорошем настроении; они добивались от него обещаний, которые потом могли независимо передавать как «приказ фюрера». Многие подобные «приказы фюрера» были диаметрально противоположны другим «приказам фюрера». Результатом подобной практики стало столько жалоб и столько неприятностей, что Гитлер в конце концов приказал начальнику своей канцелярии составить специальные правила, касающиеся вопросов, требующих его личного решения. Отныне начальники департаментов должны были обращаться за его указаниями только после согласования вопроса с заинтересованными сторонами. Подобные «согласования» между двумя сторонами, чья юрисдикция охватывала одно и то же поле деятельности, обычно не представлялись возможными. Такое соломоново решение освобождало только лично Гитлера от излишних хлопот; в самой администрации оно лишь усиливало неразбериху.
Гитлер требовал, чтобы в течение всего дня, от полудня и далеко за полночь, ему доставляли последние новости, переданные по зарубежному радио, и самые свежие статьи из иностранной прессы. Эти новости передавались в письменном виде его личному помощнику, всегда находившемуся рядом с ним. Ночные новости должны были находиться у двери его спальни, на тот случай, если Гитлер проснется рано. Наверное, во всем мире никогда не было главы правительства, которого бы так быстро информировали об общественном мнении, как Гитлера.
Ему не нужны были сводки; он хотел получать оригинальные новости, слово в слово. Кроме того, ему сообщались мнения почти всех иностранных газет; редакционные статьи несколько раз в день передавались в Берлин по телефону или телетайпу, а из Берлина туда, где в данный момент находился Гитлер. Гитлер высоко ценил эти новости, потому что они давали ему возможность проверять доклады, поступающие от глав департаментов, особенно касающиеся иностранных дел и положения на фронте. Прекрасно зная его опасную склонность к односторонности и преувеличениям, я особенно тщательно подготавливал для передачи ему все доклады, точно указав источник и оценив их важность.
Гитлер не работал за письменным столом, хотя имел множество прекрасных кабинетов, обстановку которых планировал сам. Эти кабинеты были лишь декорацией. Гитлер не мог сосредоточиться, работая сидя и молча – ему надо было двигаться и говорить.
Почти каждый немец знаком с речами Гитлера. За долгие годы я слышал их сотни, и их характер прочно запечатлелся в моей памяти. У них свой стиль, своя особая форма и неизменное построение. В некотором смысле они являются воплощением натуры Гитлера. Все его речи были замышлены очень масштабно, но почти не касались актуальных проблем, зато изобиловали эмоциональными эффектами. Он никогда не начинал с существа дела, а стремительно излагал перед слушателями одни и те же философские идеи и исторические примеры, повторяя привычную социальную критику и используя знакомую воинственную гитлеровскую риторику. После такой первичной обработки аудитория была завоевана: она попадала под влияние его общих политических концепций. Такое обширное вступление занимало большую часть речи. Гитлеру приходилось «тратить время попусту», чтобы разогреться и начать по-настоящему. Распалив себя, он переходил к текущим политическим вопросам, всегда выбирая самые слабые места в аргументах своих политических противников. Он нападал на них со своей точки зрения, которой уже успевала проникнуться аудитория. Он так захватывал аудиторию сарказмом, горькой иронией, а нередко и личными нападками, всегда блестяще сформулированными, что на их фоне терялась необходимость в серьезной политической дискуссии и выяснении подлинных проблем. После этих ораторских фейерверков наступала кульминация. Все помнят его пророчества на фоне невероятного восхваления эффектного восхождения к власти и знаменательных триумфов, призывы к вере и торжественные клятвы. В конце речь поднималась до прославления народа, которое для каждого патриотично настроенного немца означало конец всем сомнениям, если, конечно, они у него были.
По крайней мере восемьдесят процентов речей Гитлера были импровизацией. Я неоднократно обращал внимание, как опасно – особенно для внешней политики, – когда ответственный государственный деятель публично выступает экспромтом, предварительно не проверив факты и заранее не продумав аргументы. Гитлер всегда пренебрегал этими предосторожностями; он помнил, как действовали на людей его импровизированные речи на массовых митингах. Реакция слушателей всегда вдохновляла Гитлера на еще более страстные обличения. Речи, которые Гитлер произносил без подготовленной бумажки, требовалось тщательно редактировать, прежде чем публиковать в немецкой прессе. Перед публикацией Гитлер всегда требовал показать ему вариант, подготовленный для печати, чтобы самому внести окончательную правку. Зачастую было нелегко убедить его опустить оскорбительную фразеологию. Подобные возражения выводили его из себя, и он настаивал на том, чтобы сохранить первоначальный текст. Любая критика его речей, которыми он чрезвычайно гордился, больно задевала его самолюбие.
Хотя Гитлер каждый день читал множество газет, его враждебность к прессе как институту была хорошо известна. Может быть, иногда он и делал уступки газетчикам, чтобы сохранить лицо, но в ближайшем окружении упорствовал в своей неприязни к журналистике как таковой. Одной из причин, которой он объяснял такое отношение, была та, что газетная критика в свое время оклеветала много гениев. По этой причине – в качестве справедливого возмездия, говорил он, – министру пропаганды было предписано издать указ, полностью запрещающий критику деятелей искусства в прессе. Критика должна была быть заменена нейтральным «обзором искусства». Вряд ли этот указ сослужил художникам хорошую службу. Гитлер даже не пытался скрывать второй мотив, который им двигал: во время борьбы за власть он подвергался яростным нападкам прессы, внушившим ему стойкую ненависть к газетным писакам. Я, как ни пытался, не мог убедить его пересмотреть это отношение, которое, безусловно, не поднимало престиж Германии на международной арене. Несколько раз я намекал ему, что удивительно ожидать от иностранной прессы одобрения его речей во всех деталях, если в этих самых речах он насмехается над людьми, называя их «еврейскими журнальями» (слово-гибрид, составленное из «журналист» и «каналья»). Но Гитлер отказывался слушать подобные аргументы.
Есть несколько важных публичных речей, подготовленных Гитлером в письменном виде и произнесенных по бумажке. Все они были продиктованы непосредственно стенографисткам и без посторонней помощи. Диктуя, он быстро расхаживал по комнате. Обычно речи готовились в ночь перед выступлением, и текст их бывал расшифрован стенографистками, как правило, только в последнюю минуту перед митингом. Поэтому заранее никто не знал, что он скажет. В ранние годы Гитлер еще давал своим помощникам посмотреть текст и предложить изменения. Но позже он все меньше и меньше позволял вмешиваться в свои дела. Диктуя, он замыкался в себе.
Иногда мне удавалось тайком просмотреть текст речи, пока стенографистки расшифровывали и перепечатывали свои записи. В таких случаях я иногда убеждал адъютанта Гитлера или одну из стенографисток обратить его внимание на некоторые спорные фразы. Когда готовилась его последняя речь по случаю Дня поминовения, он отказался встретиться со мной, как я ни умолял его через секретаря. Гитлер ответил мне презрительным отказом. Его стенографистка в конце концов сказала мне голосом дрожавшим от негодования: «Оставьте, это бесполезно. Вы же его знаете». Для Гитлера самый важный результат речи заключался в том, чтобы зажечь широкие массы слушателей простотой изложения. Он обращался к народу и считал, что аплодисменты масс служат ему оправданием как государственному деятелю. Опьянение словами значило для него больше, чем жизненно важные интересы нации.
Я упомянул речи Гитлера, потому что они в значительной степени проистекают из его личной жизни. Это не были спонтанные сочинения, как могло показаться, судя по тому, как бойко он их диктовал. Скорее всего, идеи созревали в его голове постепенно, подчиняясь особому ритму его повседневной жизни. Речь, продиктованная стенографистке за одну ночь, могла касаться тем, которые муссировались им днями и неделями со своим окружением. Часами, днем и ночью, Гитлер расхаживал по большим комнатам, которые так любил, почти всегда в окружении своих адъютантов, ординарцев, близких помощников или случайных посетителей, докторов, а нередко и обеденных гостей, партийных функционеров или членов правительства, которых он пригласил остаться. Перед этим довольно случайным обществом, которое Гитлер держал при себе скорее по привычке, нежели по выбору, и которое ему было нужно исключительно в качестве слушателей, он говорил безостановочно, никому не давая возможности хотя бы время от времени вставить замечание. Перед этой публикой в ходе таких сборищ, иногда затягивавшихся на многие часы и часто повторявшихся, он оттачивал фрагменты речей, которые позже произносил публично.
Разговоры Гитлера были монологами. Их характеризовали бесконечные отступления и повторения одних и тех же основополагающих идей. Даже самые поучительные патриотические высказывания теряют силу, когда произносятся по каждому подходящему или неподходящему, но удобному случаю. Для мыслящих людей из окружения Гитлера слушать из года в год одно и то же было весьма нелегко. Некоторые старались как можно чаще улизнуть, другие пытались обрывать Гитлера, но эти попытки редко бывали успешными. Гитлер был так поглощен собой, что не понимал, как раздражают других его самовлюбленные разговоры. За многие годы Гитлер изрядно помучил бесчисленное множество слушателей. Я видел, как многие гости приходили к фюреру с радостью, а уходили, можно сказать, полностью выдохшимися. Бесконечные совещания днем и ночью физически изматывали весь его аппарат. Новички, впервые попавшие в окружение Гитлера, сначала говорили, что завидуют тем, кому повезло общаться с ним так долго. Спустя годы или месяцы они появлялись все реже и реже и выражали соболезнования тем, кому приходилось жертвовать личной жизнью и проводить все свое время в гнетущей атмосфере, создаваемой Гитлером. Геринг, Гесс и несколько других высокопоставленных лиц оказались в выгодном положении: они могли позволить себе заходить к Гитлеру один раз в несколько недель. Тогда с ними обращались как с редкими и желанными гостями. Тех же, кто постоянно находился возле Гитлера, он едва замечал, однако ревниво следил за тем, чтобы в его распоряжении всегда была обширная толпа слушателей. Случайным посетителям, вовлеченным Гитлером в длительный философский или политический разговор, зачастую казалось, что он высоко ценит их мнение. На самом деле они всего лишь были статистами, необходимыми Гитлеру в качестве резонаторов, чтобы вдохновляться собственными идеями и испытывать эффект своих слов. Гитлер мог говорить без устали; разговоры были его стихией.
Берлинская официальная квартира Гитлера находилась в канцелярии. Его личная резиденция находилась в Мюнхене, на втором этаже дома номер 1 по Принцрегентенплац. В Берхтесгадене он жил в Бергхофе, маленьком замке, построенном на склоне горы Оберзальцберг. Во время войны он жил в различных штаб-квартирах и ставках, а OKВ повсюду следовал за ним. Кроме специального поезда, где он проводил большую часть времени, у него во время войны также имелось семь различных полевых штаб-квартир (ставок), пять на западе и две на востоке.
До начала войны Гитлер проводил большую часть каждого года в путешествиях. Его привычка жить на колесах появилась в ранние годы в результате беспрестанных разъездов по стране для организации политических митингов. В подобных передвижениях не было никакой реальной необходимости. Скорее из-за своей внутренней неугомонности он постоянно находил предлоги для переезда с места на место. До 1939 года Гитлер объездил всю страну, но нигде не чувствовал себя дома. Его адъютанты не только разрабатывали маршруты его официальных путешествий и предвыборных кампаний, но и постоянно планировали его частные поездки. Он проехал на автомобиле сотни тысяч километров. Можно сказать, он чувствовал некую любовь к дорогам, результатом которой позже стала широкая программа строительства автобанов.
В ранние годы, когда Гитлер еще не был так хорошо известен в Германии, он часто останавливал свою машину, чтобы протянуть небольшую сумму денег или пачку сигарет – хотя позже он стал фанатичным противником курения – молодым бродягам. Во время одного из таких путешествий он заметил человека, идущего в одиночестве под проливным дождем, и, остановив машину, отдал незнакомцу свой плащ. В путешествиях Гитлер очень любил устраивать довольно долгие пикники в живописных местах. По мере того как его окружение ширилось, он стал брать с собой официанта из своей берлинской обслуги, который передвигался на машине, переоборудованной под полевую кухню. После прихода Гитлера к власти на всем пути следования народ с энтузиазмом приветствовал его «кавалькаду». В швабской деревне ученик мясника подскочил прямо к машине с криком «Только через мой труп!». Машина Гитлера остановилась прямо перед парнем, после чего вся деревня столпилась вокруг фюрера. В Хейльбронне девушка вскочила на подножку открытой машины, чтобы поцеловать фюрера в присутствии многотысячной толпы. Кстати, во время Олимпийских игр в Берлине этот подвиг повторила какая-то американская девушка.
Гитлер исколесил почти весь рейх. Мюнхен, Берхтесгаден, Берлин, Нюрнберг, Веймар, Байрейт и Годесберг, а позже Линц и Вена были его любимыми местами, если перечислять их в соответствии с частотой его посещений. Были годы, когда он не оставался на одном месте или в одной из своих резиденций дольше трех-четырех дней подряд; можно было точно сказать заранее, когда он отдаст приказ своим соратникам готовиться к очередному переезду. Иногда он сам не знал, куда отправится. Когда неугомонный нрав гнал его вперед, он решал между двумя направлениями, бросив монетку, полагаясь на случай или, если хотите, руку судьбы. Когда решение было принято, оно оставалось неизменным. Кстати, это было единственное суеверие Гитлера. Конечно, он часто говорил о высшей вере в себя и свою «национальную судьбу», но, вопреки широко распространенному мнению, не доверял астрологии или любым оккультным наукам. Я уже писал, что Гитлер был очень невысокого мнения о Гессе, потому что тот увлекался всякой мистикой. Поскольку так получалось, что на дни его массовых митингов всегда выпадала хорошая погода, в народе прижилось выражение «гитлеровская погода». Однако самого Гитлера глубоко беспокоили эти счастливые атмосферные совпадения. Он боялся, что эта вера твердо укоренится в народе, а неизбежные изменения подорвут его репутацию.
Сам Гитлер однажды сравнил свои путешествия и остановки в многочисленных местах Германии с передвижением средневековых немецких императоров из одного императорского поместья в другое.
Веймар был одним из регулярных мест остановок Гитлера. В Веймаре его привлекала и культурная атмосфера города, и тот факт, что это была родина его ранних единомышленников. Он всегда останавливался в историческом отеле «Элефант», который позже обновили и сделали одним из лучших отелей Германии. В Веймаре он регулярно посещал спектакли Немецкого национального театра, а потом приглашал актеров и актрис провести с ним вечер в гостиной отеля. Такие сборища нередко продолжались до рассвета.
По контрасту со своей ярко выраженной любовью к искусству Гитлер был почти равнодушен к духовным ценностям. Все интеллектуальное рассматривалось им лишь через призму национализма. Мы не раз беседовали с ним на эти темы. Науку он уважал и ценил только тогда, когда она была нужна непосредственно для военных или других утилитарных целей. А вообще профессора были для него предметом добродушных насмешек, хотя, как глава государства, он сам часто выступал в роли профессора.
Гитлер много читал, особенно поздно ночью, когда, лежа в постели, долго не мог заснуть. Круг его чтения состоял из технической литературы, различных биографий и трудов по его любимым видам искусства: архитектуре, живописи, скульптуре, музыке, театру и кино. Теоретические работы и беллетристику он принципиально игнорировал. Особенную антипатию он питал к романам, которых никогда не читал, и к поэзии; стихи вызывали у него отвращение. В ранние годы своего правления он часто перечитывал «Индийские сказки» Карла Мая, свою любимую детскую книжку. Произведения Бернарда Шоу и социальную сатиру он обожал, как в печати, так и на сцене.
А вот титаны немецкой литературы его не трогали. С его националистической точки зрения, Шиллер был предпочтительнее универсального космополита Гете. Я никогда не слышал, чтобы Гитлер говорил о Гете.
Во время своих визитов в Веймар Гитлер всегда наносил короткие визиты фрау Форстер-Ницше, сестре Ницше. Но из работ Ницше Гитлер воспринял только культ личности и доктрину сверхчеловека; другие аспекты трудов философа его не интересовали. Он подарил Муссолини на день рождения в 1944 году баснословно дорогое переплетенное издание Полного собрания сочинений Ницше. Кроме Ницше, единственным философом, которого когда-либо упоминал при мне Гитлер, был Шопенгауэр. Он любил повторять, что, отправляясь на войну в 1914 году, положил в свой мешок дешевое издание работ Шопенгауэра. Но в Шопенгауэре его интересовали не доктрина пессимизма, вопросы гносеологии или этика, а только блестящий афористический язык, язвительная ирония, с которой тот нападал на профессиональную науку своего времени, безжалостная критика и едкий полемический стиль этого остроумного философа. Это был предел контакта Гитлера с интеллектуальным миром.
Он прокламировал новое мировоззрение, но вряд ли соизволил упомянуть о великих мыслителях человечества, от Платона до Канта и Гете. Самые высокие истины, самая великая мудрость и все интеллектуальные богатства, накопленные за столетия, для Гитлера не существовали, если они не вписывались в его националистическую идеологию.
Он строил храмы искусства, но презирал собор духа! Демонстрируя свою любовь к культуре и искусству, он не имел ни малейшего представления о таких понятиях, как духовные ценности и этика. Гитлер часто утверждал, что шестым чувством ощущает наивысшую пользу для своего народа и внутреннее чутье подсказывает ему, что это – самая высокая национальная идея.
Частые остановки Гитлера в Байрейте свидетельствуют о его любви к классической музыке. Он был страстным поклонником Вагнера и в мирное время регулярно посещал двухнедельные фестивали. Несомненно, он был в высшей степени музыкален, потому что мог, например, воспроизвести «Мейстерзингеров» полностью по памяти, напевая и насвистывая мотив. Эту оперу он, наверное, слушал сотни раз. Кроме Вагнера, Гитлер любил симфонии Бетховена и Брукнера. Для разнообразия он также с удовольствием слушал итальянские оперы и классические венские оперетты. Прекрасную постановку «Веселой вдовы» Гитлер видел не менее шести раз за полгода. Современную атональную музыку он не любил.
Гитлер много сделал для немецкого театра, энергично поддерживая его собственными идеями. Регулярные приемы для актеров в Берлине, Мюнхене и Байрейте повышали их престиж. Однако после начала войны Гитлер только раз посетил театр. В Байрейте в июле 1940 года он последний раз в жизни слушал оперу. Это была – что за роковой символ! – «Гибель богов» Рихарда Вагнера!
В Байрейте Гитлер останавливался на вилле Ванфрид в качестве гостя фрау Винфред Вагнер, с семьей которой его связывали дружеские отношения. Четырех внуков Рихарда Вагнера он знал с детства, а после смерти их отца Зигфрида проявлял к ним почти отеческую заботу. Эти четверо, став взрослыми мужчинами и женщинами, были среди немногих, кто обращался к Гитлеру фамильярным «ты». Он принимал участие в семейных обедах в доме Вагнеров, совсем как член семьи, и был буквально потрясен, когда незадолго перед войной старшая дочь покинула дом и родину и за границей публично выступила против него. Хорошо известно, что через семью Вагнер Гитлер познакомился с Хьюстоном Стюартом Чемберленом, которому в значительной степени обязан интеллектуальной основой своего антисемитизма.
В Байрейте также находились Национал-социалистическая ассоциация учителей и Дом немецкого образования. Однако немецкое образование мало интересовало Гитлера; он с детства враждебно относился к учителям. Гитлер сам рассказывал, что был необузданным и неуправляемым ребенком. Он часто вспоминал о своих безумных выходках и склонности к авантюризму. Конфликты со школой и церковью у него начались рано.
Однажды его шалости зашли так далеко, что его исключили из школы. Посещая приходскую школу, он некоторое время помогал священнику. Однако на исповеди из чисто юношеского озорства он задал тому несколько очень затруднительных вопросов. По этому случаю его дяде (который был его опекуном) пришлось вмешаться, заставить его извиниться и забрать из школы. Учителя и соседи называли его никчемным мальчишкой. Чувствуя свое неизмеримое превосходство над этими людьми, он придумывал им столь же нелестные прозвища. Предубеждение к учителям, за исключением учителя истории, он сохранил на всю жизнь, и оно нередко прорывалось наружу. Свою нелюбовь к этой профессии он проявил, заявив, что мужчины не должны работать учителями, а на педагогическом поприще следует трудиться только женщинам. Позже он намеревался попробовать претворить в жизнь эту идею.
Глава Национал-социалистической ассоциации учителей, гаулейтер Вахтлер, выступая на учительской конференции в Вене, заметил, что бывшие ученики нередко неуважительно отзываются о своих учителях. Он назвал это «местью за последний ряд, последнее место». Гитлер, услышав об этом, просто высмеял его, не считая, что камень был брошен и в его огород. Однако могу упомянуть, что в последний год войны Гитлер приказал без суда расстрелять Вахтлера за то, что тот якобы отказался защищать Байрейт.
Гитлер с детства не питал теплых чувств ни к семье, ни к школе. Это до некоторой степени естественно, если учесть, что его отец умер рано, а в шестнадцать лет он был брошен на произвол судьбы. Его интерес к обучению молодежи ограничивался политическим образованием. Детей в очень раннем возрасте отнимали от родителей и школы, вовлекали в детские организации, называемые пимпфе и юнгмадель (мальчики и девочки до четырнадцати лет) и воспитывали в соответствии с идеями Гитлера. Они быстро усваивали его взгляды и поведение. В голове Гитлера не находилось места для традиционного немецкого образования.
Гитлер любил идеи космического размаха. Он говорил о человеческих существах как о «планетарных бациллах» и был ярым приверженцем универсальной ледниковой теории венского инженера Ганса Хорбигера. Его эволюционный взгляд на естественный отбор и выживание сильнейших совпадал с идеями Дарвина и Гаккеля. Однако Гитлер не был атеистом. Он исповедовал общую, монотеистическую веру. Он верил в руководство свыше и в Высшее Существо, мудрость и воля которого создает законы сохранения и эволюции рода человеческого. Он верил, что высшая цель человечества – выжить ради достижения прогресса и совершенства. Эта вера вселяла в него ощущение своей миссии как лидера немецкого народа. Он верил, что действует по приказу Высшего Существа; у него были твердые представления об этом Существе, которые ничто не могло поколебать. В своих речах он часто упоминал Всемогущего и Провидение, однако лично остро враждебно относился к христианству и церквам, хотя программа партии была основана на постулатах «позитивного» христианства. В частных разговорах, если речь заходила о церквах и священниках, он с сарказмом замечал, что некоторые «хвастаются, будто имеют прямую связь с Богом». Примитивное христианство, заявлял он, являлось «первой еврейско-коммунистической ячейкой». И он отрицал, что у христианских церквей в ходе эволюции появилось какое-либо подлинное нравственное основание. Распорядившись судить некоторых католических священников за аморальность, он использовал решения судов как основу для широчайших обобщений. Гитлер считал Реформацию величайшим национальным несчастьем Германии, потому что она «расколола страну и на столетия остановила процесс объединения».
В начале своего правления он пытался выдвинуть на первый план протестантскую национальную церковь, которая будет помогать государству, но очень быстро отказался от этого плана. В ходе переговоров с Римом ему довелось встречаться с представителями церкви. Размышляя о католицизме, о впечатляющей наружности епископов и кардиналов, Гитлер пришел к выводу, что католицизм имеет огромную власть над массами благодаря тщательно разработанным церемониалам. О его отношении к протестантским священникам говорит следующая типичная история.
Группа протестантских прелатов пришла к президенту фон Гинденбургу с жалобами на Гитлера. Гитлер должен был присутствовать на этой встрече. Незадолго до этого ему принесли полученную по телеграфу запись частного телефонного разговора между некоторыми визитерами, где они в довольно непочтительных выражениях обсуждали, как подойти к Гинденбургу. Один из них заметил, что в отношении Гитлера они «как могут, попытаются «умаслить старика». Во время встречи Гитлер отважно вынул запись из кармана и сунул ее под нос главам протестантских церквей в присутствии озадаченного Гинденбурга. Небольшой жест, как сказал Гитлер, выиграл для него день!
Чтобы не вовлекаться в обсуждение очень сложных эмоциональных проблем, Гитлер внешне довольно сдержанно относился к религиозным группам. Только по настоянию автора он разрешил опубликовать «Миф о двадцатом столетии» Розенберга. Испытывая серьезные сомнения по вопросам, поднимаемым в книге, он поставил условие, чтобы содержащиеся в книге доктрины не преподносились как официальные. С другой стороны, он не сдерживал горячие головы партии, Гиммлера и особенно Бормана, которые беспрестанно нападали на церковь. Напротив, он поддерживал их и в частных беседах поощрял их яростные нападки на церковь. В ранние годы он изрядно натерпелся обид от епископов и кардиналов, нападавших на национал-социализм, но тогда ничем не мог им ответить, не поссорившись с кем-нибудь из своих последователей. Но он угрожал отомстить им позже.
Неофициально на партийных функционеров оказывалось сильное давление, чтобы те порвали со своими церквами. Сам Гитлер, из соображений политической стратегии, никогда до конца не отказывался от католической церкви. Он неоднократно принимал участие в официальных протестантских и католических церковных церемониях, таких как свадьбы, крещения и тому подобное. Многие национал-социалисты, отказавшиеся от церкви, строго упрекали его за это.
Как-то раз Гитлеру сообщили, что мать управляющего партийной гостиницей в Нюрнберге «Дойчер-Хофф» поместила в католическом семейном журнале объявление о найме горничных. Ярость фюрера совершенно не соответствовала важности события; управляющий был уволен и внесен в черный список. Только благодаря моему вмешательству этому человеку позже удалось получить другую работу в гостиничном бизнесе.
А вот еще один случай. Гаулейтера Северной Вестфалии Йозефа Вагнера обвинили в поддержании дружеских отношений с католическими кругами. По наущению Бормана Гитлер воспользовался пребыванием гаулейтера в Мюнхене и исключил Вагнера из числа руководителей партии. Против него было выдвинуто обвинение в том, что его жена получила аудиенцию у римского папы и отлучила дочь от дома за то, что та решила выйти замуж за офицера СС, порвавшего с католической церковью.
Гитлер был убежден, что христианство вышло из моды и умирает. Он считал, что может ускорить его смерть систематическим просвещением немецкой молодежи. Христианство, полагал он, будет заменено новым героическим национальным идеалом Бога.
Отношение Гитлера к Карлу Великому (Шарлеманю) сейчас можно легко понять, хотя в прошлом оно многих озадачивало. Карл мечом навязал немцам католицизм. Из-за его кровавой борьбы с саксонцем Видукиндом некоторые немецкие публицисты называли его «саксонским мясником». Гитлер наложил строгий запрет на использование подобных эпитетов. Он почитал Карла как величайшую фигуру немецкой истории, объединителя немцев и создателя рейха. Ради высшей национальной цели Гитлер одобрял применение его героем безжалостной силы при введении христианства, поскольку было ясно, что Шарлемань использовал христианство как духовную связь, способствующую объединению нации. Гитлер не допускал никакой критики кровавых убийств, совершенных Шарлеманем. Кто мог заподозрить, что он уже тогда бессознательно искал оправдание чудовищным массовым уничтожениям, приказ о которых отдаст несколько лет спустя? Кто мог заподозрить, что он уже тогда искал прецедент для уничтожения целого народа, который называл «ферментами разложения»?
И все же он, должно быть, признавал, что этим бесчеловечным преступлениям нет прощения. Он, наверное, думал, что после победоносной войны сумеет очиститься перед судом истории добродетелью силы. И поэтому хранил абсолютное молчание по этим вопросам, никогда не заводя разговор на подобные темы ни с кем из своих сподвижников. К концу 1944 года в зарубежной прессе появились первые сообщения о преступлениях в Польше, хотя эти истории были совсем не так ужасны, как действительность, ставшая известной много позже. Передавая Гитлеру эти сообщения, я, пользуясь случаем, дважды спросил его, надо ли их опровергать. Всякий раз он с негодованием отвечал, что эти сообщения – типичная «пропагандистская ложь и искажение противником правды, предназначенные для того, чтобы скрыть собственное преступление в лесу Катыни».
Все пути Гитлера от Мюнхена до Берлина проходили через Нюрнберг. Этот город имел особое значение в жизни Гитлера. Первоначально он выбрал его для партийных съездов из-за расположения в центре страны, исторического значения и находящегося там тесного кружка давнишних членов национал-социалистической партии, тон в котором задавал Юлиус Штрейхер. Основатель антисемитской сектантской партии, Штрейхер рано связал свою судьбу с Гитлером, приведя к нему с собой всю свою группу. Гитлер всегда позволял Штрейхеру культивировать свой фанатичный антисемитизм и никогда не подвергал цензуре «Штюрмер», газету Штрейхера. «Примитивный метод» Штрейхера, заявлял Гитлер, – самый эффективный способ достучаться до маленького человека. В Нюрнберге Гитлер всегда находил общество доверчивых, легко поддающихся внушению людей, которые смотрели ему в рот и как завороженные слушали его откровения. Конечно, подобные группы у него имелись почти повсюду в Германии; они поощряли его манию к пространным речам.
Первые два партийных дня в Нюрнберге, в 1927 и 1929 годах, оказались особенно успешными и показали, что город является прекрасным местом для проведения массовых демонстраций. После прихода к власти Гитлер решил развивать свободную территорию в предместьях города, и, по мере того как работа продвигалась, амбициозная натура Гитлера строила все более и более грандиозные планы. Питая страсть к архитектуре крупных форм, он упивался превосходными степенями. «Величайшая арена в мире», «самый громадный концертный зал» и «самый колоссальный стадион в мире» были построены именно здесь. Он сам набрасывал первые планы строительства в Нюрнберге, как, впрочем, и всех суперпроектов повсюду в рейхе. Профессиональным архитекторам оставалось лишь дорабатывать детали.
Нет никакого сомнения в том, что у Гитлера был огромный талант к архитектуре. Это признала Венская академия искусств, когда он в возрасте всего семнадцати лет провалился на экзамене по живописи, но его утешили, сказав, что его таланты могут проявиться в области архитектуры. Он неоднократно говорил, что если бы не стал выдающимся политиком рейха, то стал бы знаменитым архитектором. Стройки в Нюрнберге задумывались буквально на тысячелетия. Камень и строительные материалы выбирались специально по принципу долговечности. Общий план заключался в том, чтобы связать старый Нюрнберг с новым миром высотных зданий из стали и бетона, связать Первый рейх с Третьим посредством величественного шоссе через пруды Нюрнберга. Для Гитлера было бесконечно увлекательно наблюдать за продвижением этой работы, проводить совещания с местными архитекторами и обсуждать модели. Именно интерес к проекту заставлял его часто наведываться в Нюрнберг, кроме, конечно, поездок по случаю партийных съездов. В этом городе, даже больше, чем в Берлине и Мюнхене, Гитлер давал выход своей страсти к архитектуре. Но архитектура была не только страстью; она служила ему единственным средством расслабления, единственным, что уводило его из царства политики, в которое он когда-то вошел.
В ранние дни он нередко ради удовольствия посещал баварские королевские места Нойшванштайн[17], Хобеншвангау и Херен-Химзее[18], а также Вальхаллу Людвига II в Регенсбурге. Гитлер чувствовал духовную близость к Людвигу и твердо верил, что король не утопился в момент помешательства в озере Штарнбергер, а был убит политическими противниками.
Где бы Гитлер ни останавливался, чем бы ни занимался, все его интересы отступали на второй план, как только появлялись его архитекторы. Его личному секретарю приходилось все время держать наготове рейсфедер и набор циркулей, потому что в любой момент Гитлеру могло прийти в голову сделать наброски монументальных фасадов, колонн в честь победителей, триумфальных арок, театров, моделей танков, бетонных бункеров или вращающихся башенок для военных кораблей. Вряд ли была хоть одна книга по архитектуре, которую Гитлер не прочел бы, и он проявлял живейший интерес ко всем новым публикациям. В Нюрнберге, Берлине и Мюнхене огромные залы были заполнены моделями национал-социалистических зданий, а в мирное время он почти каждый день или, вернее, каждую ночь тратил несколько часов на то, чтобы посмотреть на них.
Хорошо известно, что Гитлер питал особое расположение к классическому или монументальному стилю. Он всегда подчеркивал нордическое происхождение огромного культурного и творческого потенциала классического эллинизма. В разговоре он любил пофантазировать, какое впечатление на испуганных жителей Греции и Пелопоннеса произвели в седой Античности несколько сотен тевтонских фермерских сыновей, появившись с севера на Коринфском перешейке.
Гитлер считал мюнхенского профессора Трооста, строителя Дома немецкого искусства и Дома национал-социалистической партии на Кониглихерплац в Мюнхене, великим архитектурным гением нашего века, которого открыл он. Троост умер сравнительно молодым. При закладке краеугольного камня Дома немецкого искусства рукоятка молотка разбила Гитлеру руку. В этом увидели дурное предзнаменование, об этом много говорили, и не только в Мюнхене. Инцидент вызвал у Трооста такой психологический шок, что спровоцировал обострение хронического заболевания.
Гитлер очень ценил архитекторов. Именно благодаря любви к архитектуре Гитлер настолько сблизился со Шпеером, что позже доверял ему, конечно под собственным присмотром, разнообразные и наиболее важные военные и экономические задачи. Такое количество работы вряд ли можно было поручать одному человеку.
Инспектируя Стадион штурмовиков, строившийся в Нюрнберге и обещавший стать крупнейшим стадионом в мире, Гитлер обронил замечание, говорящее о его недальновидности, а также о его отношении к спорту. Это был год блестящих Олимпийских игр в Гармише и Берлине. Все, кроме Гитлера, болели за спортсменов и одобряли международный характер игр. Гитлер насмехался над «дрожащими стариками» из Олимпийского комитета; он ожидал увидеть крепких, здоровых и хорошо сохранившихся бывших спортсменов. Несколько месяцев спустя я слышал, как он сказал, стоя на строительной площадке стадиона в Нюрнберге: «Это были последние международные Олимпийские игры, в которых принимала участие Германия. В будущем мы сами разработаем самую лучшую спортивную программу и проведем самые крупные спортивные соревнования в мире. Мы сделаем это здесь, в Нюрнберге». Он отказывался понимать, что международные соревнования – суть олимпийского движения и рекорды, установленные на этих играх, важны именно потому, что это мировые рекорды.
Спорт был чужд натуре Гитлера. Великие спортивные подвиги его не интересовали. Ему нравилось смотреть на льду норвежскую фигуристку Соню Хени и немку Макси Хербер, в остальном же спорт был для него всего лишь средством достижения физической формы. Он запрещал своим ближайшим соратникам заниматься спортом, как он объяснял, во избежание несчастных случаев. На Олимпийских играх он расточал хвалебные речи в адрес победителей, создавая впечатление, будто проявляет глубокую заботу о спорте, хотя в действительности дело обстояло совсем не так. Сам он не принимал участия в каких-либо играх или спортивных состязаниях, объясняя это тем, что не может позволить себе участвовать в них, если не способен быть лучшим. Во время Олимпийских игр он приехал на футбольный матч, потому что его убедили в обязательной победе немецкой команды. Когда она проиграла, он разъярился и выбранил тех, кто убедил его прийти и стать невольным свидетелем поражения Германии. В его националистической узости не было места концепции честной игры.
Около туманного старого Нюрнберга Гитлер соорудил колоссальные монументы своей вулканической натуре, сборные пункты для национал-социалистических демонстраций. Если бы эти демонстрации были пропитаны конструктивным интернациональным духом, если бы они проводились для того, чтобы обратить внимание мира на новые идеи мирного прогресса, как утверждал Гитлер на встречах с почетными гостями и иностранными корреспондентами, они служили бы благородной цели. Но неумеренная крикливая реклама, бессмысленное хвастовство и излишние военные парады не были символом нового, мирного и прогрессивного образа жизни; они были ощутимым выражением его жажды власти и предупреждением всем остальным нациям.
Если сложить время всех остановок Гитлера в Нюрнберге, окажется, что каждый год он проводил в этом городе значительное время. В «Дойчер-Хофф» для него был забронирован специальный номер. Вечерами он любил сидеть в прекрасной, просторной гостиной и дружески беседовать с архитекторами и театральными деятелями.
По дороге из Нюрнберга в Мюнхен Гитлер любил останавливаться в старинной епископской резиденции Эйхштетт в Франконии и в Ингольштадте на Дунае. Иногда он проезжал через Верхний Палатинат по дорогам, ведущим в Ноймаркт и Регенсбург. Здесь он часто останавливался в историческом Ратхаузе (Ратуше), где немецкие императоры проводили заседания парламента и где для него были забронированы специальные комнаты. Он был щедрым покровителем знаменитого хора мальчиков, регенсбургских «кафедральных воробышков», как их называли, и часто бывал на их концертах.
Останавливаясь в небольшом городке Ноймаркте в Верхнем Палатинате, он всякий раз навещал могилу Дитриха Эккарта, уроженца этого городка. Эккарт был человеком, оказавшим, по утверждению Гитлера, огромное влияние на его карьеру. Он был лучшим другом Гитлера, и его вполне можно назвать духовным отцом фюрера. Его фанатичный расистский патриотизм и радикальный антисемитизм руководили Гитлером в самом начале его политической карьеры.
Эккарт прославился как писатель, издатель антисемитской газеты «В доброй Германии». Он адаптировал для немецкой сцены фантастическую нордическую драму Ибсена «Пер Гюнт». Именно он добился финансовой поддержки Гитлера в ранние годы, когда тот сколачивал свою партию. Эккарт, знакомый с группой богатых людей, обратился к ним за субсидиями для своего журнала, а заодно и представил им Гитлера. Это были первые люди, которые, из чисто патриотических соображений, оказали помощь Гитлеру. Гитлер любил рассказывать, как Эккарт представил его словами: «Это человек, который в один прекрасный день освободит Германию». Эккарт также свел Гитлера с балтийским немцем Альфредом Розенбергом. Вместе с Эккартом Гитлер совершил на открытом спортивном самолете полет в Берлин, чтобы подавить путч Каппа[19]. (Это был первый полет Гитлера.) Штаб Каппа размещался в гостиной отеля «Адлон» в Берлине. Зайдя туда, Эккарт с Гитлером увидели только что назначенного пресс-секретаря Требича-Линкольна, поднимавшегося по лестнице в апартаменты Каппа. О Требиче-Линкольне было известно, что он еврей. Эккарт быстро схватил Гитлера за руку, потянул его к двери и сказал: «Идемте, Адольф, нам здесь больше нечего делать», и они быстро покинули Берлин. Гитлер часто описывал в разговорах этот случай.
Эккарт был наркоманом. Подвергшись преследованию после мюнхенского путча, он вскоре умер в Берхтесгадене. Следует заметить, что пилотом, управлявшим самолетом Гитлера в день его первого полета в Берлин, был Риттер фон Грайм. В последние дни войны – он находился тогда в чине генерал-полковника – Гитлер назначил его преемником Геринга на посту главнокомандующего военно-воздушными силами. В ужасные дни апреля 1945 года. Грайм прилетел к Гитлеру в осажденный Берлин и покончил с собой рядом со своим хозяином.
В Эйхштадте Гитлер любил посещать небольшой ресторан на открытом воздухе, расположенный в предместье города, на берегу реки Альтмюль. Там, сидя за длинным столиком в саду, он часто приглашал проходящих мимо мальчиков и девочек, членов гитлерюгенда, посидеть с ним и полакомиться кофе с пирожными. После таких встреч он обычно замечал, что, судя по детям, за которыми он наблюдал, молодежь Германии, по крайней мере в последнем поколении, стала «выше и красивее». Гитлер любил немецкую молодежь, но смотрел на нее не любящими глазами отца или с задумчивой ответственностью семейного человека. Он судил о ней только в связи с будущим нации и видел в ней инструмент для продвижения своих амбиций.
Во время путешествий Гитлер нередко заезжал в западную часть Германии. Места, которые он посещал, говорят много интересного о его образе жизни. Когда его автомобильный кортеж отправлялся из Мюнхена в Западную Германию, первую остановку он делал в Аугсбурге, где отдыхал в знаменитом отеле «Три мавра». Во время войны его очень волновали бомбежки Аугсбурга, где располагалась красивая ратуша, которую он считал одним из прекраснейших памятников немецкой культуры. У него было множество фотографий этой ратуши, и он надеялся позже восстановить ее.
Из Аугсбурга Гитлер следовал или через Нордлинген и Ротенбург, где останавливался в историческом отеле «Эйзенгут», или через Вюрцбург, вдоль горной цепи Шпессарт, прославленной Вильгельмом Гауфом в его волшебных сказках. Иногда он менял маршрут и ехал по южной дороге мимо собора в Ульме, а оттуда в Штутгарт. В Штутгарте он всегда останавливался в монастырской гостинице, где, как он иронически замечал, на ночном столике всегда можно найти Библию. Из увеселительного дворца в Штутгарте он часто любовался видами плодородных фермерских земель Вюртемберга. Бывая поблизости от Пфорцгейма, он обязательно посещал монастырь Маульбронн и гулял по знаменитой крытой галерее. Проезжая через долину Хекар в Гейдельберг, он останавливался в бывшем императорском дворце Вимпфене.
Бывая в Мангейме, Гитлер интересовался работой завода «Мерседес», на который обязательно каждый раз заезжал. Он был увлеченным автомобилистом. До 1933 года он никогда не мог устоять перед тем, чтобы заставить водителя гнать на предельной скорости и обгонять каждую машину на шоссе; он любил скорость. Позже, после серии автомобильных катастроф, унесших жизнь многих влиятельных людей рейха, Гитлер впал в другую крайность и установил в городах предельную скорость двадцать пять миль в час. Впоследствии, даже двигаясь черепашьим шагом, он не позволял своей кавалькаде обгонять какие-либо машины, что нередко становилось причиной досадных пробок. Когда Франк, генерал-губернатор Польши, нарушил этот приказ и обогнал машину Гитлера на улице Мюнхена, Гитлер приказал тотчас же конфисковать у Франка автомобиль и пригрозил тем же наказанием остальным лидерам правительства и партии.
Гитлер чтил Даймлера и Бенца, как изобретателей автомобиля, и был заинтересован в их мировой репутации, «Мерседес» же считал автомобилем наивысшего немецкого качества. В самом начале его политической карьеры фирма любезно позволила ему приобрести его первый автомобиль в рассрочку. Может быть, именно из-за этих сентиментальных чувств Гитлер не ездил на других машинах, кроме «Мерседеса», предпочитая его всем остальным автомобилям в мире. Он взял за правило посещать ежегодную немецкую автомобильную выставку. На национальных и международных автомобильных гонках он не скрывал своего пристрастия. Из соображений национальной славы он требовал все большего и большего совершенствования «Мерседеса», добиваясь признания фирмы «главной автомобильной компанией мира». С другой стороны, он руководствовался совсем другими принципами, когда изо всех сил старался популяризировать «Фольксваген», в конструирование которого вникал до мельчайших подробностей. Если бы Гитлер хоть часть внимания, уделяемого автомобилям, направил на улучшение качества и стандартизации производства самолетов, война в воздухе могла пойти совсем иначе.
Многочисленные победы немецких гоночных автомобилей на международных автогонках в мирное время сыграли, между прочим, свою роковую роль. Из этих побед Гитлер сделал ложные выводы о состоянии технического развития и промышленного потенциала Соединенных Штатов. Эти «гладиаторские» успехи немецкой автомобильной промышленности, выпускавшей хваленые гоночные машины, он считал доказательством явного превосходства немецкой промышленности над американской. Он с гордостью и удовлетворением говорил, что Германия значительно обгоняет Америку. Те, кто был знаком с действительным положением вещей, пытались его предостеречь. Он отвечал, что не верит «типичному американскому бахвальству, пропаганде и блефу», до тех пор, пока во время войны не столкнулся с печальными фактами. Незадолго до войны я присутствовал на частном киносеансе в канцелярии. Показывали виды Нью-Йорка, снятые с воздуха. Гитлер был явно поражен огромной жизненной силой, исходящей от поистине колоссальных по европейским стандартам зданий. Потом он сделал замечания, якобы предназначенные для того, чтобы поправить впечатления других, но на самом деле выражавшие его собственное восприятие увиденного. Позже он несколько раз повторял выводы, сделанные под влиянием этих новых впечатлений, но вскоре забыл о них, захваченный вихрем событий. Возможно, эти впечатления заставили его попытаться вывести Соединенные Штаты из войны.
Превосходные экземпляры «Мерседесов» были стандартными подарками Гитлера главам государств и коронованным особам. Его собственные парки автомобилей, содержавшиеся в Мюнхене, Берлине и других городах, состояли из шести или восьми этих элегантных открытых черных монстров. Сам Гитлер обычно садился на переднее сиденье, рядом с водителем; только когда с ним ехали очень важные гости, он садился сзади, слева от них. Его камердинер обычно садился позади него, чтобы подавать ему все, что может понадобиться во время поездки, рядом с камердинером садился главный адъютант, а третьим – любой, кого приглашали ехать в машине фюрера. Следом за машиной Гитлера следовал автомобиль с охраной из СС, а за ним полиция. Затем шли машины с адъютантами, личным доктором и прочими, включая начальника партийной канцелярии, представителей Геринга, Верховного главнокомандования, Риббентропа и др. В колонне также имелся специальный радиофицированный автомобиль для представителей информационных агентств и пары стенографисток, чтобы во время поездки они всегда были готовы к работе. В более длительные поездки в кортеж включалась машина с провизией.
В поздние годы передняя часть машины Гитлера была защищена броней и пуленепробиваемыми стеклами. Было изготовлено еще несколько бронированных лимузинов, в которых по настоянию Гитлера должны были ездить высокопоставленные лица, включая Геринга, Гиммлера и Геббельса. Однако во время многочисленных поездок на Гитлера не было совершено ни одного покушения. По дороге через леса в поместье Шорфхейд, где жил Геринг, какой-то предмет размером с пулю пробил тогда еще незащищенное ветровое стекло; но был ли это выстрел или просто камешек, вылетевший из-под колес, определить не удалось. Я склонен думать, что это была случайность, потому что вокруг этого события не поднялось никакой шумихи. Если не считать нападения 8 ноября 1939 года в Бюргербрайкеллере и 20 июля 1944 года в ставке Гитлера, не было предпринято ни одной попытки покушения на его жизнь. Хотя во время путешествий (до последнего года войны, когда он избегал показываться на людях) Гитлер часто бывал в самой гуще окружающей его толпы, где совершить покушение было проще простого.
В мирное время я был свидетелем подобных сцен во время автомобильных путешествий Гитлера. Когда он проезжал по главным магистралям, пролегавшим через центры городов, плотные толпы людей скапливались на улицах. Потом информация о приближении его кортежа по телефону передавалась в следующий населенный пункт, и так по всему пути следования. Не были исключением и горная дорога, по которой он любил возвращаться из Гейдельберга, и узкая дорога из Майнца в Кельн, пролегающая по густо заселенному, заросшему виноградниками берегу Рейна. В Дармштадте и в его окрестностях десятки тысяч людей заблокировали улицы, буквально кидаясь к машине Гитлера. Тот, встав в своей машине, приказал шоферу двигаться со скоростью пешехода, а сам успокаивал фанатичную толпу, умоляя не лезть под колеса машины. Свернув на боковую дорогу, кортеж лишь поздно ночью прибыл в Висбаден, буквально прокравшись в город. Гитлер в ту поездку полностью выбился из сил.
В Бад-Годесберге, куда погожими летними днями Гитлер часто наведывался рейнским пароходом из Майнца или Кобленца, его регулярным штабом был отель «Дрезден». Рудольф Гесс, окончивший школу в Зибенгебирге, рекомендовал ему этот отель, и в первые годы борьбы за власть он часто останавливался там. Позже он сохранил эту привычку. Из комнат отеля открывался прекрасный вид на Рейн. Вечерами же Гитлер любил выпить чашечку кофе в Петерсберге, где на вершине холма стоял отель, с террасы которого открывался красивейший пейзаж в Западной Германии. Именно в этом отеле произошла встреча Гитлера с Чемберленом. Закрытый в то время отель по приказу Гитлера в течение нескольких часов приготовили к приему Чемберлена.
Гитлер проезжал Годесберг зимой 1932 года, когда ехал в Кельн на свое первое тайное решающее совещание с фон Папеном в доме банкира фон Шредера. Он заставил свою свиту два часа ждать на дороге в Дюссельдорф, никому не сказав, куда отправился. В этом же году он поехал в Дюссельдорф на совещание промышленников в «Парк-отеле», где произнес знаменитую речь перед лидерами немецкой промышленности и заручился их поддержкой. В Западной Германии Гитлер впервые обратился к капитанам индустрии в 1926 году в моем родном городе Эссене. Я могу рассказать о его отношениях с тяжелой промышленностью.
Все началось с дружбы Гитлера с Эмилем Кирдорфом, главой Рурского угольного синдиката. Кирдорф уже отошел от дел: в 1927 и 1929 годах он в качестве заинтересованного наблюдателя присутствовал на партийных съездах в Нюрнберге. Гитлер был частым гостем в его доме в Мюльгейм-Саарне близ Дуйсбурга. Связь с Кирсдорфом дала Гитлеру возможность обратиться к группе руководителей промышленности в Саалбау в Эссене и попытаться привлечь их к своему делу. Но, насколько мне известно, пропаганда его идей перед прагматичными воротилами индустрии не принесла ему никакой ощутимой материальной поддержки. Ключевые фигуры промышленности были политически хладнокровны и сдержанны; они предпочитали ждать и наблюдать. Пропаганда Гитлера действовала на массы и его товарищей по партии; именно они делали необходимые финансовые пожертвования. Он долго зависел от партийных взносов и средств, собранных на массовых митингах. Только в 1932 году Геринг установил тесные связи с Фрицем Тиссеном, лидером «Стального шлема»[20] (немецкий эквивалент Американского легиона[21]), и тот на встрече промышленников Дюссельдорфа открыто выступил в поддержку Гитлера. Лед был взломан. Участники этой встречи, проникшись симпатией друг к другу, тотчас же собрали деньги. Но взносы, хотя и сделанные с лучшими намерениями, были довольно незначительными. В то время «тяжелая промышленность» никак не субсидировала политическую деятельность Гитлера, хотя, несомненно, местные партийные организации добивались больших или меньших взносов от некоторых сочувствующих промышленников. Широкомасштабные пропагандистские поездки Гитлера в решающем 1932 году финансировались за счет вступительных взносов на гигантских массовых митингах, где за места в первых рядах требовалось платить фантастические цены. Часто утверждали, что Гитлер пришел к власти на деньгах от тяжелой промышленности. По этому вопросу я могу поделиться следующими личными наблюдениями.
До августа 1931 года я работал редактором в Эссене. Когда я перебрался в Мюнхен и стал «шефом пресс-бюро штаба национал-социалистической партии», оппозиционные газеты написали, что я являюсь «связным рейнландской тяжелой промышленности», предварительно договорившимся о поддержке и финансировании Гитлера «угольными баронами». Мой переезд в Мюнхен был вызван просьбой Гитлера наладить еще более тесные связи между ним и промышленниками. В действительности моим единственным доходом в то время, как редактора и служащего издательства, было жалованье от 600 до 800 марок в месяц, и даже эту мизерную сумму нередко задерживали мои работодатели. У меня даже не было банковского счета, не говоря уж о состоянии. Я никак не был связан с тяжелой промышленностью. Гитлер принял меня на службу по предложению Гесса, и я согласился служить партии бесплатно, при условии разрешения зарабатывать в Мюнхене на жизнь работой корреспондента иностранных газет. Гитлер не желал и слушать об этом; он попросил меня посвятить все свое время партийной работе за те же деньги, которые я зарабатывал раньше. Я упоминаю этот важный факт только потому, что это была единственная финансовая проблема, которую я когда-либо в своей жизни обсуждал с Гитлером.
Подлинные факты становятся еще более ясными, если принять во внимание странный случай, произошедший во время предвыборной кампании в Липпе в декабре 1932 года. В то время я сопровождал Гитлера в качестве репортера на публичных собраниях и поэтому мог наблюдать, как он буквально по крупицам собирал деньги, чтобы покрыть расходы на дорогу. Всего за семь недель до своего прихода к власти Гитлер провел ночь в Гревенбурге близ Детмольда, где его главный адъютант смущенно подошел ко мне и спросил, не могу ли я одолжить ему 2000 марок. Свою просьбу он мотивировал тем, что у Гитлера нет ни пфеннига, а местная партийная организация не в состоянии заплатить за зал, в котором завтра должен состояться митинг. Если Гитлер получал деньги от промышленников, как могло в столь решающий момент возникнуть такое финансовое затруднение?
В Берлине Гитлер часто жил неделями со всем своим штатом в отеле «Кайзерхоф», что обходилось в немалую сумму. Несколько раз он добывал деньги для оплаты по счетам, не гнушаясь давать эксклюзивные, охраняемые авторским правом интервью американским информационным агентствам и газетам, за что получал несколько тысяч долларов.
Естественно, положение вещей фундаментально изменилось, как только Гитлер стал главой правительства. За короткий переходный период указы правительства благоприятно сказались на отечественной промышленности, которая его стараниями стала развиваться бурными темпами. В 1934 году прошел слух, что «бизнес» добровольно сделал подношение Гитлеру, предоставив в его полное распоряжение фонд в несколько миллионов марок ежегодно. Это был знак благодарности за поддержку, оказанную экономике. Насколько мне известно, Гитлер не просил предоставлять ему эту сумму, составившую Промышленный фонд, и никогда не руководил ее использованием. Деньгами Промышленного фонда распоряжался Рудольф Гесс, в то время начальник штаба, а позже – глава партийной канцелярии Мартин Борман. Борман, действуя как доверенное лицо, использовал деньги для личных проектов Гитлера. Я вернусь к этой теме в связи со строительством замка в Берхтесгадене, против которого Гитлер долго возражал.
Оглядываясь назад и видя картину в целом, я считаю, что с полным правом могу сказать: Гитлера можно обвинять в чем угодно, но только не в том, что на его решения влияли финансовые соображения. Промышленные бароны не покупали его и не склоняли на свою сторону. Все было далеко не так. Напротив, он медленно, но верно навязывал свою волю «бизнесу», постепенно вводя элементы планирования и установив над ним абсолютный контроль правительства, тем самым направляя его развитие в нужное ему русло, а именно в сторону военной экономики.
Как он вообще относился к экономическим вопросам? Думаю, он понимал, что в ходе эволюции общество уже переросло традиционную форму автономного, частного капитализма и разум требует нового и более функционального экономического порядка, иными словами, плановой экономики. Экономическую систему, которую он имел в виду, можно описать следующим образом: частное предприятие на принципах общественной собственности под контролем правительства. Но гипернационализм, которым были пропитаны все его действия, спешка и чрезмерность во всем, в том числе и в политике, давали эффект, противоположный ожидаемому. Гитлер понимал, что мы живем в переходный период между двумя веками. Он осознавал экономическую проблему, поставленную историей. Но он видел ее в искаженной политической перспективе как немецкую, а не универсальную проблему, требующую широкого подхода. Ему была свойственна старомодная, узкая точка зрения крайней националистической расистской автократии. А в такую прогрессивную эру, как наша, автократия становится неплодотворной.
В ранние годы, приезжая в Эссен, Гитлер останавливался в «Евангелишер Верейнхаус» (протестантской гостинице), а позже в отеле «Кайзерхоф». Став канцлером, он часто посещал виллу «Хюгель», резиденцию Круппа. За день до чистки сторонников Рема в 1934 году Гитлер приехал в Эссен на свадьбу гаулейтера Тербовена и присутствовал как на гражданской, так и на религиозной церемонии. Он был очень высокого мнения о невесте Тербовена, работавшей раньше личным секретарем Геббельса; она делала конфиденциальные записи под диктовку Гитлера во время переговоров в Берлине, завершившихся его приходом к власти. Однако истинной причиной его широко разрекламированного присутствия на свадьбе в католическом соборе Эссена было желание скрыть свой план. Никто не мог заподозрить, что атака на Рема уже готовится. Этим же вечером он уехал в Годесберг, а затем на аэродром Хангелаар близ Бонна, чтобы лететь в Мюнхен. Мы, сопровождавшие его, понятия не имели, в чем дело, пока адъютант Гитлера, войдя в самолет, не попросил нас снять оружие с предохранителей.
Первоклассный шофер Кемпке, прослуживший у Гитлера много лет, был родом из Оберхаузена, близ Эссена. Кемпке был одним из шестнадцати детей в семье шахтера. Сидя за рулем многочисленных «Мерседесов» Гитлера, он не догадывался, что 30 апреля 1945 года сослужит последнюю службу своему хозяину – вынесет завернутое в ковер тело Гитлера из бункера канцелярии в сад, чтобы предать огню.
В ранние годы своей борьбы Гитлер познакомился с бывшей чемпионкой Германии по плаванию Анни Рехборн. Она проводила каникулы в Берхтесгадене, и Гитлер пригласил ее посетить Бергхоф. Она пришла со своим женихом, доктором Брандтом, работавшим врачом в благотворительном госпитале в Бохуме под началом профессора Магнуса. Гитлеру понравился Брандт, и он оставил его при себе, назначив постоянным личным врачом, а позже, во время войны, гражданским главой военно-медицинской службы.
Одной из основных идей национальной экономической политики Гитлера была идея максимального ограничения покупательной способности народа. Ведь когда сама страна не может производить многие товары первой необходимости и предметы роскоши, излишняя покупательная способность представляет собой постоянную угрозу структуре цен и стабильности валюты. Это, наряду с соображениями народного благосостояния, было одной из самых важных причин широкой рекламы организации «Сила через радость». Гитлер хотел отвлечь массы наемных работников, зарабатывающих деньги и получающих жалованье, от рынков. Вместо того чтобы предложить им материальные блага, дать им больше хлеба, масла и мяса, которые ввозились в страну за иностранную валюту, он убеждал людей покупать по доступным ценам нематериальные блага – развлечения, путешествия, искусство и недвижимость. Такое народное благосостояние сочеталось с практическими экономическими целями. Народу предоставлялся широкий доступ в лучшие театры и концертные залы; были построены большие корабли, оборудованы огромные пляжи для отдыха населения. В мирное время Гитлер дважды совершал круизы по Северному морю на одном из крупных кораблей, принадлежавшем организации «Сила через радость». Он побывал на островах Гельголанд и Боркум, где жил и развлекался наравне с остальными пассажирами судна. Это был один из редких случаев, когда он легко завязывал тесные контакты за пределами узкого круга, который сам себе создал. До 1933 года он познакомился с побережьем Северного моря; несколько дней подряд обычно проводил в Горумерзиле, останавливаясь в гостинице на дамбе, которой управлял «папаша Тьярк», знаменитый капитан спасательного судна. Там он познакомился с Лени Рифеншталь[22], с которой много лет поддерживал теплую платоническую дружбу. Гитлер даже любовался норвежскими фьордами, правда только с моря, с борта военного корабля, курсировавшего вдоль норвежского побережья. Норвежский лоцман, присутствовавший на борту корабля, написал о встрече с Гитлером, и статья была опубликована в зарубежной газете.
С борта быстроходного судна «Каприз», на котором он наблюдал за морскими учениями близ Скагена, Гитлер в бинокль рассматривал силуэт Копенгагена. Он часто наезжал в Вильгельмсхафен, Гамбург и Киль, чтобы инспектировать кораблестроительные верфи и присутствовать при спусках кораблей со стапелей. Особенно часто он бывал в Гамбурге, где всегда останавливался в отеле «Атлантик» на Альстере; ему очень нравился чай, которым славился отель. Бывая в Гамбурге, он обязательно приглашал в гости семью внука Бисмарка. В Гамбурге Гитлер планировал построить гигантский стальной мост через Эльбу. Там же он случайно обнаружил в кладовых ратуши колоссальную картину одного из своих любимцев, венского художника Макарта. Картину, «Вход Карла V в Антверпен», он приказал незамедлительно повесить на почетное место в художественной галерее.
В 1932 году во время полета из Кенигсберга в Киль на «Юнкерсе-52» мы с Гитлером пережили драматическое приключение. Летя по приборам, пилот взял неверный курс и, вместо того чтобы следовать вдоль побережья Ютландии, повернул в открытое море. Запас топлива истощался; мы летели в густой пелене облаков всего в пятидесяти метрах над бурлящими волнами. Где мы находимся, мы не знали. Гитлер, зайдя в кабину пилота, настойчиво приказал тому лететь на юг. Он сделал это весьма вовремя. Мы долетели до немецкого побережья Балтийского моря близ Висмара, когда в баке уже оставалось всего два литра бензина.
Гитлер дважды проводил по нескольку дней на купальном курорте Хайлигендамм на побережье Балтийского моря. Там тогдашний шеф ведомства зарубежной информации Эрнст Ганфштенгль (на чьей вилле на озере Штаффель Гитлер был арестован после мюнхенского путча 1923 года) познакомил его с фрейлейн фон Лафферт, с которой у него завязались многолетние дружеские отношения. Гитлер хотел выдать ее замуж за кого-нибудь из своего окружения, но ее выбор был иным.
С Восточной Пруссией Гитлера связывают роковые драматические события. Когда он впервые посетил этот регион весной 1932 года, население германской окраины приветствовало его, как своего настоящего защитника. Совсем иначе обстояло дело десять лет спустя, когда Гитлер вернулся на эту землю многих озер. На этот раз он жил в бункерах и деревянных бараках в сердце таинственного леса, отрезанный от всякого контакта с населением. В таких условиях он провел более трех, самых удручающих и изматывающих, лет своей жизни.
В Кенигсберге в 1932 году, когда он был всего лишь лидером национал-социалистической партии, Гитлер установил личный контакт с генералами крошечной немецкой армии, которая была разрешена по условиям Версальского договора. В Восточной Пруссии, в имении генерала времен Первой мировой войны фон Литцмана, он познакомился с полковником фон Рейхенау, а через последнего был представлен командующему округом Кенигсберга генералу фон Браухичу. При его режиме оба они были удостоены звания генерал-фельдмаршалов, один как командующий армией блицкрига, а другой как завоеватель Варшавы, пока сам Гитлер не заменил фон Браухича.
При жизни Гинденбурга Гитлер часто гостил у старого президента в Нойдеке. Он также посещал Данциг, Эльбинг и Мариенбург. Одним из его любимых мест в Восточной Германии был дворец Финкенштейна. Если путь его проходил через эти места, он обязательно гостил здесь несколько дней. Прусский генерал и военный министр Финкенштейн построил элегантный, просторный дворец в сердце лесов и озер Западной Пруссии на деньги, пожалованные ему королем. Еще в 1812 году по пути в Россию там несколько дней жил Наполеон с польской графиней Валевской. Говорят, что, впервые увидев дворец, император воскликнул: «Enfin un chateau!»[23] Гитлер любовался просторным дворцом, в котором все дышало утонченной культурой и исторической атмосферой. В 1932 году он провел там несколько приятных часов в качестве гостя семьи графа Дона-Финкенштейна. Но даже в этой расслабляющей обстановке его речь не была свободна от столь характерной для него надрывной политической ноты.
Любимым городом Гитлера в Саксонии был Дрезден. Он любил въезжать по мосту через Эльбу в прекрасный квартал за дворцом, всегда останавливался в отеле «Бельвю» и неизменно посещал оперу в Цвингере (Музей естественной истории). Богатая артистическая жизнь Дрездена познакомила Гитлера с частными сторонами человеческой жизни.
В 1938 году он вернулся в Австрию, на свою родину, в качестве завоевателя. После аншлюса он часто навещал места, где прошло его детство: Браунау-на-Инне, где местная газета до сих пор хранит в досье оригинальное свидетельство о рождении, посланное его отцом как опровержение злобных слухов о незаконном происхождении Адольфа. Он снова увидел монастырскую школу в Ламбахе, где учился, и Леондинг, где похоронены его родители. Грац, Клагенфурт, Зальцбург и Инсбрук тоже были его любимыми городами на родине. А еще он очень любил Вену. Он сохранил счастливые впечатления об этом городе и о приятных днях, проведенных в королевских номерах гостиницы «Империал», приемах в Бельведере принца Евгения, прогулках по парку, выходах с артистами в Кахленберг, «Бургтеатр» и оперу. Его увлекало огромное культурное и архитектурное богатство старинного имперского города. Гитлер много сделал для Вены в архитектурном и других отношениях. Но он так и не преодолел своих предрассудков, более или менее оправданной неприязни провинциального австрийца к традиционному венскому централизму. Даже в молодости он ненавидел этот централизм, а в более поздних политических мерах всегда одобрял противостояние австрийских земель со столицей. Его политика в новой великой Германии была нацелена на то, чтобы связать новые земли Остмарка[24] с рейхом, а не с Веной.
Перед Линцем, городом своей юности, он чувствовал особые обязательства. Он сам набросал новый план города, в который входил новый мост через Дунай, и послал в город собственных архитекторов. Он основал в Линце гигантский металлургический завод Генриха Геринга и лично подарил городу картинную галерею немецких художников-романтиков, включавшую лучшие в мире полотна немецкого художника Шпицвега. Гитлер сказал, что хочет, чтобы эта галерея была уникальной в своем роде, равной любой галерее в большом городе, и местом паломничества всех, кто влюблен в романтическую живопись.
Гитлер смог так щедро покровительствовать немецкому искусству и художникам благодаря «культурному фонду», который по своей инициативе учредил рейхсминистр почты Онезорге. С разрешения Гитлера Онезорге напечатал специальную коллекционную марку с портретом Гитлера. Эту марку можно было купить во всех почтовых отделениях рейха; ее продажа приносила несколько миллионов марок, которые Онезорге каждый год передавал Гитлеру для его собственных нужд.
Своим домом Гитлер выбрал Мюнхен, город, который любил больше всех и считал жемчужиной Германии. Он переехал из Вены в Мюнхен как представитель художественного пролетариата, если можно так сказать, художник, который буквально продавал свои акварели и рисунки на улице. Здесь он вел самостоятельную жизнь одинокого человека; здесь в августе 1914 года приветствовал начало войны, которая сулила удовлетворение его болезненно преувеличенного честолюбия. С войны он вернулся ефрейтором с Железным крестом 1-го класса и в водовороте революции читал патриотические лекции в бараках и демобилизационных лагерях в качестве «офицера-просветителя». Здесь он обнаружил в себе дар оратора и влияние своих слов на людей. Его инстинктивное демоническое желание властвовать над массами в сочетании с искренней гордостью немца и одержимостью расистскими идеями порождало убеждение, будто ему предназначено выполнить великую политическую и национальную миссию.
Его звезда начала восходить в политической атмосфере Мюнхена. Но «националистический» Мюнхен был не только отправным пунктом его баснословной политической карьеры. Город искусства и культуры на Изаре был также землей, где он плотно пустил корни. Здесь его жизнь обрела хоть какую-то стабильность.
В Мюнхене Гитлер чувствовал себя дома. Как только он добирался до двери квартиры на Принцрегентенплац, в которой прожил пятнадцать лет, адъютанты и сопровождающие лица оставляли его на попечение доброй супружеской пары, ведущей его хозяйство, фрау Винтер и ее мужа. Здесь Гитлер уединялся в своих комнатах, по крайней мере на несколько часов в день, и договаривался по телефону о встречах со своими мюнхенскими знакомыми. В Мюнхене он звонил мне в отель и просил принести хотя бы газетные статьи. Приходя к нему, я часто заставал его обедающим в одиночестве, тогда как в других местах он никогда не изменял своей привычке обедать в многочисленном обществе.
Здесь, в Мюнхене, он вел жизнь холостяка, совершенно не нуждавшегося в семье. Например, в сочельник он отпускал всех своих соратников к их семьям, а потом с адъютантом Брюкнером уезжал на автомобиле за город, чтобы сбежать от рождественской суеты, которую очень не любил. Никакие уговоры не могли изменить этой его привычки.
Чтобы все-таки как-то отметить Рождество, возник обычай устраивать рождественский обед от его имени в мюнхенской пивной. Это дневное мероприятие назначалось на 24 декабря, и Гитлер никогда его не пропускал. После обеда он произносил речь, полуполитическую-полутоварищескую. Даже после прихода к власти, когда его дом наполнялся подарками и цветами с поздравлениями, он отказывался ставить у себя рождественскую елку. Однако, что касается подарков, Гитлер был очень внимателен к своим друзьям. Его берлинский управляющий неделями обходил людей, включенных в список Гитлера: его многочисленных политических соратников, обслугу, близких знакомых и многих артистов. Однажды на Рождество во время войны Гитлер подарил каждому человеку из своего списка по пакету кофе, присланного в подарок ближневосточным шахом.
Когда я поселился в Мюнхене в 1931 году, вместе с ним в квартире на Принцрегентенплац жила сестра Гитлера, фрау Раубаль. Позже она несколько лет вела его хозяйство в Оберзальцберге. Тогда же в его доме жила племянница Ангелика, молодая девушка, которую я никогда не встречал. Гитлер ее очень любил, и она почти всегда сопровождала его в театр, кино или кофейню. Выходили ли его чувства к ней за пределы родственных, утверждать не берусь.
Однажды ранним утром осенью 1931 года Гитлер отправился в одну из своих автомобильных поездок. По дороге в Вюрцбург он остановился в Ансбахе: ему пришло телефонное сообщение. Оказалось, вскоре после его отъезда из Мюнхена Ангелика застрелилась. Она взяла револьвер из ящика его ночного столика. Гитлер, как мне рассказывал его шофер, был потрясен этой новостью до глубины души; он тотчас же вернулся и на протяжении всех трех с половиной часов обратного пути не произнес ни слова. Гесс, Грегор Штрассер и другие уже ждали его дома. Вернувшись в Коричневый дом, Штрассер доложил о заявлении Гитлера, что ввиду скандала, вызванного ужасным событием, он должен покинуть пост председателя национал-социалистической партии. Штрассер рассказал, что ему с большим трудом удалось вывести Гитлера из жестокой депрессии. В то время самоубийство объяснили нарушением душевного равновесия Ангелики, вызванного запретом Гитлера вернуться в Вену, где у нее завязались нежные отношения с молодым доктором. Гитлер испросил у австрийского правительства разрешение на въезд на два дня и отправился в Вену на похороны. Позже, бывая в австрийской столице, он никогда не забывал посетить кладбище и положить венок на могилу Ангелики.
Тесный круг его постоянного общения в Мюнхене ограничивался семьей Генриха Гофмана, фотографа, в доме которого Гитлер бывал почти каждый день. Гофман был знаком с Гитлером с самых ранних лет его борьбы и на протяжении почти двух десятилетий обладал монопольным правом фотографировать Гитлера. Искусству фотографии он обучался в Лондоне и до встречи с Гитлером специализировался на фотографиях для сенсационных новостей. Одна из самых знаменитых его фотографий – снимок, сделанный в 1905 году, запечатлевший царя Николая II и кайзера Вильгельма во время охоты в парке Фюрстенбергского дворца в Донауэшингене. До 1923 года нового политического революционера Адольфа Гитлера никто вообще не фотографировал. Защищаясь от преследований политической полиции, Гитлер систематически избегал фотографов. Однажды Гофман подкараулил его и сфотографировал в дверях мюнхенского партийного здания. Спутники Гитлера незамедлительно отобрали у него фотопластинку. Некоторое время спустя Дитрих Эккарт рекомендовал Гофмана Гитлеру, который пообещал фотографу «привилегию первой фотографии». Эту привилегию Гитлер оставил за ним навсегда.
К величайшей досаде Гитлера, в 1936 году Гофман тяжело заболел. Гитлер пожалел, что Гофман, бывший рядом с ним в самый тяжелый период его борьбы, не сможет увидеть вместе с ним «декаду подъема Германии». Когда врач Гофмана доктор Морелль поставил фотографа на ноги, Гитлер был так потрясен, что назначил доктора Морелля своим личным врачом. Тот же самый Гофман, снимавший в Германии царя Николая и опубликовавший фотографии без позволения царя, сопровождал Риббентропа в Россию и сделал снимок маршала Сталина за столом в Кремле. Однако Сталин просил не публиковать фотографию, и Гофман исполнил просьбу.
В Мюнхене жили многие старые сторонники партии, и Гитлер из глубокого чувства долга иногда заходил к ним на чашку чая. Среди них была жена издателя Брукмана, в салоне которой я впервые встретил Гесса. Гитлер также часто наносил визиты Ганфштенглям и гаулейтеру Вагнеру, у которых встречался с художниками, в чьем обществе по-настоящему расслаблялся.
Однако чаще всего он бывал в доме Гофмана. Приезжая в Мюнхен, он приходил туда и днем и вечером. В Гофмане Гитлер ценил интересного собеседника и знатока живописи. Некоторое время Гофман жил в Швабинге, а позже в Богенхаузене, в непосредственной близости от дома Гитлера. Гитлер заходил туда, когда ему надоедало одиночество в квартире на Принцрегентенплац. Задолго до 1933 года он встретил в ателье Гофмана его помощницу Еву Браун. Она была дочерью уважаемого школьного учителя, красивой девушкой, жизнерадостной, интересующейся культурой и совершенно аполитичной, а эту черту Гитлер высоко ценил в женщинах.
Вполне естественно, что, бывая у Гофмана, холостяк Гитлер получал удовольствие от общества фрейлейн Браун. Но более глубокие чувства, которые пришли к нему позже, вызваны ее попыткой самоубийства. Считая, что отвергнута им, молодая женщина попыталась перерезать вены на запястьях. Об этом прискорбном случае и о потрясении Гитлера, когда он узнал о трагедии, мне в частной беседе рассказал сам Гитлер. С тех пор он проводил больше времени с фрейлейн Браун, которая позже переехала с сестрой в небольшой домик по соседству с ним, через улицу от Гофмана. Он приглашал ее на автомобильные прогулки и все чаще возил к себе на Оберзальцберг над Берхтесгаденом. Однако в Мюнхене она никогда не появлялась на людях в обществе Гитлера.
Мюнхен был единственным городом в рейхе, где Гитлер, даже став главой государства, открыто посещал рестораны и кофейни как частное лицо, не опасаясь осады любопытными. Естественно, кое-какие полицейские предосторожности предпринимались, во избежание неприятных сюрпризов. Между прочим, я никак не мог понять, почему все пятнадцать лет своего правления Гитлер всегда и повсюду носил в руке собачий поводок, привязанный к его запястью полоской материи. Однажды он рассказал, как воспользовался им, чтобы защититься от нескольких задиристых мюнхенских студентов. Гитлер, его секретарь и Рудольф Гесс с несколькими дамами сидели в мюнхенском кафе, когда проходившие мимо молодые люди стали приставать к дамам. Гесс гневно приказал им убраться, а они в ответ потребовали удовлетворения. Вот тут-то и был пущен в ход поводок! Гитлер был решительным противником дуэлей; придя к власти, он боролся с этой досадной традицией и выпустил приказ, запрещающий поединки.
В мирное время ежедневная программа пребывания Гитлера в Мюнхене была следующей. Просыпался он примерно в полдень. К часу обязательно шел в мастерскую Трооста, где его уже ждали архитекторы с последними моделями проектируемых зданий. Гитлер горел желанием сделать Мюнхен еще более прекрасным, чтобы в нем выразилась вся сила Третьего рейха. С этой целью он снес многие здания, любимые жителями Мюнхена, но мешавшие осуществлению его планов. Он постоянно был поглощен планами перестройки сердца Мюнхена и не обращал внимания на ворчанье горожан.
Из мастерской он шел завтракать в кабачок «Бавария», расположенный на той же улице. Там его уже ждали приятели. Повара этого скромного заведения за много лет изучили вегетарианские вкусы Гитлера. Его всегда ждал свободный столик в идиллическом маленьком садике кабачка.
После завтрака наступала пора официальных или частных визитов. Ненадолго зайдя домой, он во второй половине дня отправлялся в чайную Карлтона напротив кафе «Луитпольд» на Бриннерштрассе или в кафе Дома немецкого искусства под открытым небом. Иногда он навещал гаулейтера Вагнера в его доме на Кальбахштрассе. Надо заметить, что в 1943 году жители Мюнхена неприязненно отнеслись к личному приказу Гитлера первой восстановить пострадавшую от бомбардировки резиденцию Вагнера.
Вечерние «кофейные посиделки» Гитлера обычно длились несколько часов. Если он не проводил вечер дома – событие для него исключительное, – то обедал либо у Гофмана, либо в Доме художников на Лембахплаце или, что бывало реже, в Доме немецкого искусства или в кабачке «Бавария». В ранние годы он часто обедал в маленькой подвальной столовой Коричневого дома, а позже в уютном казино в новом «доме фюрера». Традиционные партийные праздники он обязательно проводил в кафе «Хекк». По субботам и воскресеньям Гитлер обычно уезжал с семьей Гофман и их друзьями на Тегернзее. Там его ожидала теплая встреча с товарищами по партии, основавшими на берегу озера почти колонию. Они построили там деревянные домики в очаровательном верхнебаварском стиле. Заканчивался вечер обычно у Гофмана.
В такие насыщенные дни, как и во время путешествий, Гитлер не забывал и государственные дела. Совещания и аудиенции, которые он считал важными, включались в график и проводились или у него дома, или в роскошной обстановке «дома фюрера». Ему постоянно доставлялись важные сообщения и вопросы, и нередко он отвечал при присутствующих; он даже мог отдавать приказы за обеденным столом. Этот небрежный и в некотором роде поверхностный метод решения государственных вопросов, без обсуждения и согласования с кабинетом министров, говорит об особенностях диктатуры Гитлера.
Постоянная атмосфера нереальной, вынужденной, обманчивой общительности, созданная им вокруг себя, была искусной мерой предосторожности против серьезных, жестких, неудобных дискуссий. Она давала ему возможность принимать решения только по тем вопросам, которые ему нравились, и делать вид, что не знает вопросов, которые ему неудобны, и уходить от их решения. Он преувеличивал или преуменьшал, хвастался своими успехами, но менял тему или бросал обвинения в чей-нибудь адрес, если что-то было не так. В его стиле управления оригинально сочетались политическая серьезность и личная небрежность, авторитарная жесткость, артистическая расслабленность и безответственность. Окруженный огромным количеством отвлекающих моментов, но всегда глядящий внутрь себя, Гитлер часто принимал решения импульсивно, как важные, так и не очень.
Приведу один пример. Сидя однажды за столиком кабачка «Бавария», он вдруг приказал Борману прекратить выпуск «Франкфуртер цайтунг».
На увещевания присутствующих при этом специалистов в области прессы он не обратил никакого внимания. Причиной приказа явилась жалоба жены архитектора Трооста, обидевшейся на какую-то заметку в этой газете.
За этим же столиком в кабачке «Бавария» Гитлер познакомился с англичанкой Юнити Митфорд, дочерью лорда Ридсдейла, члена британской палаты лордов. Юнити Митфорд была ярой последовательницей лидера британских фашистов Освальда Мосли и страстной почитательницей Гитлера. Она часто обсуждала с Гитлером англо-германские отношения, с большой прозорливостью угадывая все его тайные планы. На протяжении многих лет Гитлер нередко приглашал ее сопровождать его в путешествиях. Она представила Гитлера своему отцу, лорду Ридсдейлу, и брату, когда те проезжали через Мюнхен. Ее старшая сестра, жена британского промышленника Гиннесса, развелась и позже вышла замуж за Освальда Мосли. Неофициальная свадьба Мосли была устроена в квартире Гитлера в Берлине, гостями были Гитлер и его ближайшие сподвижники. 3 сентября 1939 года, в день, когда Англия объявила войну Германии, Юнити Митфорд села на скамейку в Мюнхенском парке и пустила себе пулю в висок. Попытка самоубийства не удалась. После долгого, медленного лечения она вернулась к своей семье в Англию. Гитлер устроил ее переезд через дипломатов нейтральных стран.
В отношении Гитлера к искусству, пожалуй, меньше всего проявлялась двойственность его натуры. Культура и искусство, сияющим символом которых в Германии считался Мюнхен, были для Гитлера особенно важным фактором жизни нации. В 1934 году, посетив только что декорированный дом Гесса в долине Изара близ Мюнхена, он заметил, что не может сделать Гесса своим преемником на посту фюрера, потому что его жилище свидетельствует о полном отсутствии у хозяина понимания искусства и культуры. Вскоре после этого Гитлер назначил своим преемником Геринга, которого уважал за широкий взгляд на политическое значение искусства.
Стойкая неприязнь Гитлера к «упадку» пластических искусств была, безусловно, искренней. Это была реакция на излишества века. Но она также коренилась в крайне сомнительной концепции искусства.
Гитлер, конечно, обладал эстетическим чувством. Но он возвел собственный идеал красоты в догму, которой должны следовать все. Он хотел приказывать даже в той области, где имеют значение только личный вкус и индивидуальные чувства, и ограничиться только тем, чтобы направлять вкус народа. Если государство хочет открыть народным массам мир искусства, оно должно отбросить явные излишества. Но до тех пор, пока дело не касается политики, Гитлер, однако, как и во многих других областях, не выказывал ни малейшей умеренности. В своей нетерпимости он заходил слишком далеко, переходя грань, необходимую для достижения цели. Он, как старинные иконоборцы, громил иконы, выплескивая вместе с водой ребенка. Архитектура и скульптура пользовались его масштабной и щедрой поддержкой, и каждый беспристрастный наблюдатель должен признать, что он пробуждал в художниках творческие импульсы. Но с живописью у него ничего не получалось; как он ни старался, ему не удавалось возбудить творческие силы художников. Кроме нескольких отдельных работ, уровень живописи оставался низким. В среде близких друзей он покорно признавал этот факт, хотя ревниво скрывал свое мнение от посторонних ушей.
Гитлер сделал Великую выставку немецкого искусства в Мюнхене рекламой немецкой скульптуры и живописи. Часто она открывала немецкому художнику путь к широкому признанию. Гитлер лично был членом жюри, заявив, что в жюри ни в коем случае не должны включаться профессиональные художники, чтобы решающий голос не оставался за ними. Только массы, в той мере, в которой они интересуются искусством, а также покровители и покупатели искусства должны решать, чьи работы заслуживают чести быть выставленными. Гитлер считал себя представителем любителей искусства.
На практике отбор картин и скульптур происходил следующим образом: ежегодно Гитлер назначал Генриха Гофмана предварительным экспертом. Все представленные на суд жюри работы располагались в подвале музея, где Гофман производил предварительный отбор. Работы, по его мнению достойные внимания фюрера, поднимали в экспозиционные залы и предварительно располагали так, чтобы Гитлер мог составить впечатление о них. Мне всегда было очень неприятно наблюдать, как Гитлер, прогуливаясь часами по залам, высказывал свое личное мнение о картинах и скульптурах, тем самым решая судьбы художников. Иногда он производил осмотр всего за несколько дней до открытия, хотя обычно начинал заниматься этим за несколько недель. Он и в самом деле считал себя непререкаемым авторитетом в области искусства. То, что ему нравилось, должно было быть выставлено; то, что он отвергал, было второсортным, и, следовательно, художник тоже был второсортным. Работы, отвергнутые при предварительном осмотре Гофманом, вообще не считались искусством.
Постепенно такое состояние дел вызвало сильное неудовольствие среди художников. Узнав об этом, Гитлер вспыхнул от гнева. Он приказал не упоминать ни в прессе, ни по радио имена художников, отказавшихся впредь посылать на выставку свои работы.
В суждениях об искусстве Гитлер руководствовался не эстетическими принципами, а националистическими и расовыми чувствами. Национальный характер зрителя, конечно, является почвой, из которой произрастают его идеи и чувства, и поэтому всегда играет роль в его восприятии произведения искусства. Но Гитлер, как верховный судья искусства, был убежден, что весь культурный творческий потенциал Европы имеет общие скандинаво-германские корни, и прослеживал те же корни в классическом греческом и итальянском искусстве. Расовый фанатизм делал его слепым ко всем другим возможным стандартам. Я понял масштаб его эстетической слепоты, став свидетелем полного неприятия им современного итальянского искусства на выставке в Венеции, которую он посетил во время своей первой встречи с Муссолини. Выставка японского искусства, проходившая в Берлине несколько лет спустя, вызвала у него такое же непонимание. Непонимание можно простить. Но он зашел дальше, отрицая, что эти работы вообще можно называть произведениями искусства, только потому, что у него не возникло никаких личных ассоциаций с представленными экспонатами. Обычный гражданин, безусловно, имеет право на подобную точку зрения. Но человек, провозгласивший себя верховным авторитетом в мире искусства, не имеет права быть столь ограниченным.
Гитлер рассматривал искусство только с точки зрения зрителя, а не художника, и в этом качестве он по праву требовал, чтобы произведение искусства обладало красотой формы и чтобы изображенный предмет тоже обязательно был красив. Но он не учитывал того факта, что художник может создавать эту красоту только в соответствии с собственными внутренними ощущениями. Полное безразличие Гитлера ко всем человеческим аспектам жизни людей – это ключ к его тупости в области эстетики. Его политика была направлена на пробуждение в народе интереса к искусству. В соответствии с этим он требовал от художников блестящего мастерства, техники исполнения и понятности темы произведения. Предполагалось, что таким образом возникнут произведения искусства, которые будут обращаться к массам с их естественным, неиспорченным чувством красоты. Такая диктаторская концепция искусства полностью игнорировала элементы, характеризующие подлинное искусство. Настоящая ценность произведения искусства заключается не в передаче внешнего сходства, а в раскрытии внутренней сути изображаемого объекта. По-настоящему хорошая живопись, например, выявляет особые качества пейзажа; по-настоящему хороший портрет обнаруживает внутреннюю природу человека, в отличие от фотографии, являющейся обычно лишь зеркальным отражением его внешности. Вовсе не случайно все, кроме одного, портреты Гитлера были написаны с фотографий. Он позировал только одному художнику, профессору Книру, приезжавшему специально в Берхтесгаден. Красота живет в произведении искусства, только если художник, повинуясь собственному интуитивному восприятию, вдохнул в него эту красоту. Гитлер же полагал, что суть искусства заключается в его национальном характере. Его идеал красоты, охватывавший все на свете, был эстетическим воплощением неопределенной «национальной души» Розенберга. Поскольку Гитлер не обладал чувствительностью к каким-либо человеческим аспектам эстетики, все, что он мог сделать для художников, разделяющих его взгляды, – это увенчать их общественным признанием. Он не мог вдохновить их какими-либо творческими порывами. В своем высокомерии Гитлер хотел властвовать над всем искусством, используя его для своих целей. Но божественное Искусство не подчинялось его воле!
От Мюнхена до Берхтесгадена примерно двести километров езды на автомобиле. На протяжении всего пути открываются виды на большую часть немецких Альп. Я не знаю, сколько раз Гитлер ездил по этой дороге в открытой машине, не знаю, какие чувства его охватывали при виде этих величественных гор. Но можно смело сказать, что эти поездки, совершаемые им на протяжении более двух десятилетий, были важной частью его личной жизни.
Небольшая группа мюнхенских гостей, которых он обычно приглашал к себе в Оберзальцберг, обычно ждала на шоссе в пригороде Мюнхена и присоединялась к его кортежу. С дороги открывается панорама от горного массива Зуспиц до Ватцмана. Вдали виднеются горы Веттерштайн, Карвендель, Ротванд и Вендельштайн. Вдоль дороги возвышаются горы Вальдер-Кайзер и Кампенванд. Вскоре показывается бездонное серо-голубое Химзее, странное, мрачное озеро, невероятно привлекавшее Гитлера. В течение многих лет он регулярно останавливался в гостинице в Ламбахе, на северном берегу озера, где для него и его гостей ставился стол, за которым постепенно собиралось все больше и больше народу. Именно за этим столом сидел Гитлер в 1932 году, когда ему передали распоряжение немедленно явиться к президенту фон Гинденбургу. В десяти километрах от озера Гитлер планировал построить гигантский университет; он хотел вывести университетскую жизнь за пределы больших городов и основать новые университетские городки. Их предполагалось оснастить самым современным оборудованием и спортивным снаряжением. Осуществление этой интересной идеи Гитлер предоставил Розенбергу, и она затерялась в его голове, забитой идеологическим туманом всевозможных «мифов».
Когда Гитлер строил первый в рейхе автобан от Мюнхена до Рейхенхалла, он проложил его вдоль южного берега Химзее. На полпути вдоль дороги был выстроен огромный отель «Гастхаус-ам-Химзее». Там была комната фюрера, похожая на павильон, но, посетив ее дважды, Гитлер никогда больше там не останавливался, потому что в комнате были зеркальные стены, и ему не нравилось, когда люди разглядывали его за обедом. Это шоссе также прославилось памятником строительству новой жизни. Во времена строительства автобана все мысли Гитлера были сосредоточены на программе мирных строек, которая завоевала ему место в сердцах людей. Пять лет спустя автобан доходил до Зальцбурга. К тому времени Гитлер уже был опьянен властью, и, когда его дорога вышла за пределы рейха, сам он уже внутренним взглядом видел более отдаленные, более манящие, но губительные цели.
За Химзее альпийская дорога ответвлялась от автобана и шла на юг, входя в горы близ Инцеля. Эта дорога была плодом мечты Гитлера об открытии прекрасных немецких Альп для туризма путем строительства великолепной системы дорог. Проходящая через Альпы дорога из Линдау в Берхтесгаден была начата, но так и достроена, когда началась война.
Если верить словам самого Гитлера, именно Дитрих Эккарт познакомил его с горой близ Берхтесгадена, известной под названием Оберзальцберг. Сам Эккарт прятался там после провала мюнхенского путча. Семья Бехштейн владела виллой в горах недалеко от этих мест. В те дни Бехштейны называли Гитлера Волком, и по этой причине он позже называл свои ставки «Волчьим логовом» или «Волком-оборотнем»[25]. В каких-то ста метрах над виллой Бехштейнов на крутом пологом лугу располагался небольшой деревянный домик под названием Вахенфельд. Он так нравился Гитлеру, что тот его снимал, а несколько лет спустя купил. В воспоминаниях о ранних годах он позже рассказывал о камине и веранде в этом доме, хотя все остальное в нем полностью перестроили. После 1933 года он несколько раз изменял его, пока дом не принял форму Бергхофа, как его назвали позже. За четырнадцать дней до конца войны Бергхоф был снесен с лица земли в результате мощной вражеской бомбардировки.
Гитлер расплатился за Бергхоф доходами от выпуска своей книги «Майн кампф». Тут возникает вопрос о его привычках и отношении к деньгам, капиталу и частной собственности. Эта тема много раз обсуждалась. Фактически можно сказать, что деньги для Гитлера ничего не значили. У него никогда не было банковского счета. Он никогда не пользовался бумажником. Когда ему требовалась наличность для новогодних подарков или какой-нибудь подобной цели, ее ему передавал адъютант или же он находил мелочь в кармане брюк. Управляющим его собственностью и деньгами был Макс Аман, директор «Эхер ферлаг», издательства, опубликовавшего «Майн кампф». Один или два раза в год Аман приходил к Гитлеру и представлял ему свои отчеты, обязательно выражая свои пожелания по поводу газет и книгоиздательства и прося Гитлера дать распоряжения по тому или иному вопросу. Ему почти никогда не отказывали. В ближайшем окружении Гитлера часто возникали споры, был ли Аман обязан прочным положением своим деловым качествам или тому, что во время Первой мировой войны служил сержантом в роте Гитлера. В финансовых вопросах Гитлер был несведущ, но щедр. Как частное лицо он не умел распоряжаться своими деньгами, а как глава государства не умел распоряжаться бюджетом правительства.
Остальные фонды использовались для расширения личных владений Гитлера на горе Оберзальцберг за Бергхофом и строительства таинственного огороженного сооружения на вершине горы. Эта работа была связана с вхождением Мартина Бормана в круг ближайших сподвижников Гитлера. Ранее я упоминал, что, как начальник штаба, Борман отвечал за Промышленный фонд Адольфа Гитлера. Ранее Борман был управляющим фондом выдачи пособий СА. Используя миллионы Промышленного фонда для увеличения личных владений фюрера вокруг Бергхофа, Борман искусно вошел в фавор к Гитлеру. Он обеспечил себе такое прочное положение, что Гитлер все больше и больше считал его незаменимым. В результате политическое влияние безмозглого Бормана становилось все сильнее. Гитлер доверял ему до самого конца, признавая в Бормане слепо послушный инструмент, который беспрекословно передавал и исполнял его приказания. В завещании, на котором стоит подпись Бормана как свидетеля, Гитлер рекомендовал его потомству как своего «самого верного товарища по партии».
В 1936 году Борман приехал в Берхтесгаден с деньгами Промышленного фонда. Участок за участком он скупал земли вокруг дома Гитлера и начал буквально сверлить дыры в горе. Сначала Гитлер наблюдал за этими действиями с некоторым сомнением, но через некоторое время перестал обращать внимание на увлечение Бормана. Гитлер часто каламбурил, называя его человеком-сверлом.
Изменение пейзажа вокруг горы, которое началось в 1936 году и, безусловно, не улучшило внешний вид Бергхофа, вызвало изменения в образе жизни Гитлера и внутренней позиции, которая начала проявляться примерно в это время. Покой отдаленной горы сменился шумом и суетой. Местные фермеры получили отступные, и им пришлось покинуть свои земли. Деревня Оберзальцберг исчезла, ее сровняли с землей. На ее месте выросли казармы целого караульного батальона СС. Мирные идиллические луговые тропинки превратились в широкие шоссе и бетонные дороги. Там, где раньше задумчиво шествовали вереницы рогатого скота, теперь грохотали огромные грузовики. Цветущие горные пастбища превратились в чудовищные свалки; леса были срублены, а на их месте выросли лагеря. Тишина горных склонов постоянно нарушалась грохотом взрывов динамита. Через некоторое время Гитлер приказал Борману не производить никаких взрывов до полудня, чтобы не будить его. С годами темпы гигантских землеройных работ только усиливались. По мере того как продвигалась работа, росло значение Бормана для Гитлера. Можно получить некоторое представление о размахе строительства, если представить, что не менее пяти тысяч рабочих, большинство из которых были иностранцами, работали в годы войны в Оберзальцберге, этом промышленном оазисе в сердце гор.
Каков был результат этих нечеловеческих усилий? Прекрасный уголок природы вокруг дома Гитлера превратился в искусственный парк с бетонными дорожками и гравийными тропинками. Огромное пространство было огорожено несколькими рядами колючей проволоки с охраняемыми воротами. До 1937 года право свободного передвижения по этому участку имели все. С 1933 до 1937 года, когда бы Гитлер ни останавливался в Бергхофе, тысячи людей, как из ближних окрестностей, так и издалека, ежедневно поднимались на гору в надежде увидеть фюрера во второй половине дня, когда он обычно прогуливался перед домом. В такие моменты его фотографировали играющим с детьми, передавали ему в руки письма и петиции. Гитлер гостеприимно приглашал ребятишек угоститься сладостями на террасе, а сам не возражал прогуляться в обществе нескольких человек из пришедших. Проект реконструкции положил конец этим контактам с народом. Борман построил Гитлеру золотую клетку, и Гитлер никогда больше не покидал ее.
Гитлер искал уединения и все больше подчеркивал свою уникальность как лидера, по мере того как чувствовал свое почти сверхъестественное влияние на массы, свою неограниченную власть над народом и все возрастающую военную мощь Германии, которую считал непобедимой. Это изменение внутреннего состояния отражалось и во внешних символах. За оградой его горной резиденции, в четверти часа ходьбы от Бергхофа, был сооружен небольшой чайный павильон. В ясные дни оттуда был виден Зальцбург. Если его не удерживали какие-либо срочные дела, Гитлер почти каждый день посещал этот павильон со своими гостями. Неподалеку, на высоте 1000 метров, были построены здания фермы. Она задумывалась как образцовая ферма Гитлера, но сам Гитлер не проявлял к ней особого интереса. Ему больше нравились просторные теплицы, построенные метров на 100 выше уровня его дома, где круглый год выращивались свежие овощи для его вегетарианского стола. Прекрасное здание, стоявшее неподалеку от дома Гитлера, с замечательным видом на горы служило частным домом отдыха для моряков. Его снесли, а на этом месте запланировали построить гигантский уникальный горный отель, который бы привлекал туристов со всего мира. Но когда были выполнены наброски нового отеля, Борман обнаружил, что проектируемое здание будет закрывать собой вид из долины на резиденцию Гитлера Бергхоф. Строительство тотчас же приостановили, и в течение многих лет там была только груда булыжников. Вместо строительства нового отеля был куплен и перестроен отель «Платтергоф», где когда-то жил Дитрих Эккарт.
В 1939 году я присутствовал при получении Гитлером сюрприза – чайного домика, построенного для него на самой вершине горы, называемой пиком Кехльштайн, на высоте примерно 2000 метров. Иногда этот чайный домик так и называли: Кехльштайн-хаус. Примерно за два года к нему были проложены по горе самые трудные дороги, какие только можно представить. Однажды Борман пригласил Гитлера осмотреть и принять в подарок это скалистое «Орлиное гнездо», столь же уютное, сколь и величественное. Расположенное на вершине пика Кехльштайн, оно просматривалось издалека. Вверх от Бергхофа к нему шла широкая асфальтовая дорога с чудесным видом на Альпы, то вьющаяся над обрывами, то ныряющая в туннели. Она приводила к просторной парковочной площадке на высоте примерно 2000 метров и резко обрывалась перед огромными, тяжелыми латунными воротами в скале. Проехав в ворота, мы попали в ярко освещенный коридор длиной в 150 метров, ведущий в глубь скалы. В конце коридора была дверь огромного лифта, который быстро поднял нас к вестибюлю оригинального, потрясающего и очень симпатичного каменного чайного домика. Он был обставлен с изысканным вкусом. Там была столовая, солнечная терраса, а на самой вершине пика огромный круглый зал с камином. Из многочисленных окон в массивных каменных стенах со всех сторон открывался чудесный вид на прекрасный горный пейзаж.
До войны Гитлер посетил этот чайный домик только один или два раза, лишь на короткое время поднимаясь туда со своими гостями. Франсуа Понсе, много лет занимавший пост французского посла в Берлине, был приглашен в «Орлиное гнездо» для прощальной аудиенции. Это был знак особого расположения; Гитлер высоко ценил изысканность и остроумие Понсе. Понсе написал об этом визите в чайный домик. В последний раз Гитлер посетил свое уникальное и прекрасное «Орлиное гнездо» в обществе британского журналиста Уорда Прайса, который опубликовал в «Дейли мейл» восторженную статью об этом чуде. В немецкой прессе писать о нем Гитлер не разрешал.
Пять тысяч рабочих, живших в огромном строительном лагере на горе, продолжали строительство целой сети частных дорог глубоко в горах. Некоторые из них так никогда и не были построены. Правда, были построены дороги в Экернсаттель, Голлхаус и Россфельд. Во время войны в этих местах были размещены зенитные батареи. Как о финальном гигантском проекте, я слышал о дороге, которая должна была проходить высоко в горах над озером Конигзее, называемым еще Каменным морем. Гитлер иногда говорил, что намерен в будущем открыть эти дороги для широких масс.
В последние годы войны за границей ходили упорные слухи об огромных подземных военных сооружениях, построенных в «Орлином гнезде» в Оберзальцберге. В них не было ни капли правды. В 1944 году прямо перед Бергхофом, в скале, были построены жилые помещения. Они были задуманы исключительно как бомбоубежища. Для Гитлера предназначались специальные комнаты. Однако в них он никогда не жил.
Не менее разительными, чем внешняя трансформация пейзажа Бергхофа, были изменения в домашнем распорядке, происшедшие в те последние годы. В те дни, когда маленький домик на склоне горы носил название Вахенфельд и был тихим, спокойным местом, предназначенным для семейной жизни, там вела хозяйство сестра Гитлера, переехавшая из дома на Принцрегентенплац после самоубийства своей дочери Ангелики. Гитлер хвалил ее за добросовестность и венские пирожные. По мере того как увеличивалось количество гостей, дом постепенно расширялся. В нем появилась будущая жена Гитлера, Ева Браун, постепенно захватившая бразды правления. Тогда число обслуги пополнили домоправительницей и официантом. Сестра Гитлера возвратилась в Вену и через несколько лет вышла замуж за дрезденского врача. Рядом, в нескольких сотнях метров от Гитлера, в собственном доме поселился Борман с семьей. Гостиница «Хохер-Голль», дом Бехштейнов и многие местные чайные постепенно выкупались и превращались в дополнение разрастающегося Бергхофа, поскольку для многочисленной охраны требовалось жилье. Экономическое и финансовое управление всем хозяйством Гитлера взял в свои руки Борман. Особенно внимателен он был к хозяйке дома, предвосхищая каждое ее желание и искусно помогая ей выполнять часто довольно сложные светские и государственные функции. Это было тем более необходимо, что сама она по возможности тактично держалась на заднем плане. Находчивость Бормана в этих вопросах, несомненно, усиливала его прочное положение и доверие к нему Гитлера, который был невероятно чувствителен в отношении Евы Браун.
В этот период образ жизни Гитлера, некогда столь неофициальный и свободный, принял строгие условные формы. Перед каждым обедом или ужином в его доме составлялся список рассадки гостей за столом в соответствии с его распоряжением. Перед сбором гостей Гитлер лично проверял этот список, чтобы заранее иметь возможность откорректировать его. Гости собирались в небольшой комнате с традиционным камином. Когда все были в сборе, об этом докладывали Гитлеру. На обед, который накрывали примерно в три часа, когда Гитлер заканчивал свои «утренние» совещания, собиралось обычно от десяти до двадцати человек. Состав присутствующих подчеркивал характер личной жизни Гитлера в Берхтесгадене, потому что женщин обычно было больше, чем мужчин. Здесь, в Берхтесгадене, Гитлер предпочитал женское общество, помогавшее ему отвлечься от дел; гости-мужчины были для него на втором месте.
Фактически постоянный контингент гостей в Бергхофе состоял из небольшой группы из Мюнхена, собиравшейся вокруг Евы Браун. В нее входила ее младшая сестра, одна из школьных подруг и несколько знакомых замужних женщин. Как правило, приглашалась семья Гофман, в том числе и их дочь, знакомая Гитлеру еще с детства и которая теперь была женой Бальдура фон Шираха. Гофман часто привозил с собой Германа Эсера с женой. В круг гостей, собиравшихся за столом Гитлера, всегда входили Борман, два врача, жившие в Бергхофе, и адъютанты Гитлера. Все они приглашались с женами. Бывали также секретари и несколько человек из ближайшего окружения Гитлера, включая и меня. Когда Гитлер жил в Бергхофе, я останавливался в отеле в Берхтесгадене. Шпеер, чей дом и мастерская находились неподалеку, часто приходил со своей женой, а нередко приводил с собой Арно Брекера и Йозефа Торака, двух скульпторов, своих друзей. Геббельс, не жаловавший мюнхенскую атмосферу, предпочитал встречаться с Гитлером в непринужденной обстановке в кругу художников в Берлине, а потому заезжал лишь ненадолго. Он всегда приезжал с женой, которая нравилась Гитлеру. Гитлер часто приглашал Роберта Лея (министра труда) с женой, с которыми его связывала тесная дружба. Хотя в 1933 году на горном хребте в непосредственной близости от дома Гитлера построил собственный дом Герман Геринг, он никогда не входил в узкий круг гостей, приглашаемых на обед. Гесс оставался обедать, только когда приезжал по официальным делам. То же самое можно сказать и о Риббентропе, штаб которого во время пребывания Гитлера в Бергхофе размещался обычно близ Фушль-ам-Зее неподалеку от Зальцбурга.
Когда слуга докладывал Гитлеру, что все готово, мужчины предлагали руки дамам, и все следовали за Гитлером по широкому коридору с колоннами в столовую, обшитую панелями из натурального дерева. Всякий раз Гитлер подавал руку той из дам, которой выпало счастье сидеть справа от него, если на обеде не было какого-то особо важного гостя. Ева Браун всегда сидела слева от него, а ее соседом за столом неизменно был Борман. В этом кружке, где преобладал прекрасный пол, Гитлер был очаровательным хозяином. Дам всегда полагалось обслуживать в первую очередь; при малейшем нарушении этикета Гитлер бросал гневные упреки своим слугам. С дамами он, как правило, говорил на темы, не связанные с политикой. Поскольку они испытывали перед ним благоговейный ужас и поэтому были немного смущены, да и сам он испытывал некоторое смущение, разговор иногда получался принужденным и натянутым. Но часто, когда находилась подходящая тема, все проходило гладко и интересно.
Гитлер был полным вегетарианцем; он никогда не ел ни мяса, ни рыбы. Он жил почти целиком на овощах и некоторых злаках; даже хлеб с маслом вызывал у него расстройство пищеварения. Сдобные сухари, миндальное печенье, мед, томатный кетчуп, грибы, творог и йогурт долгое время были основными составляющими его диеты. В поздние годы он перестал пить кофе и даже ограничил потребление молока. Еда для него готовилась специально; даже супы на званых обедах были не те, что подавались гостям. В поздние годы он пригласил из Вены специального повара-диетолога, который даже в военных условиях готовил фюреру в специальной небольшой кухоньке. Кстати, в 1932 году, когда Гитлер жил в отеле «Кайзерхоф» в Берлине и подозревал, что его собираются отравить, фрау Геббельс нередко готовила ему у себя дома, а еду приносили в его номер в отеле.
Я часто удивлялся, как при такой строгой диете и бессоннице в течение стольких лет Гитлеру удавалось сохранять физические и душевные силы. Его энергия выходила за рамки нормальной. Единственное возможное биологическое объяснение такого феномена я вижу в том, что подобное растрачивание физических запасов, безусловно, приводит к преждевременной физической деградации.
Гитлер не принуждал своих гостей к вегетарианству, хотя нередко говорил с ними об этом и дразнил их за пристрастия в еде, называя «пожирателями трупов». Лишь несколько человек следовали его застольным обычаям. Среди них был Борман, хотя все знали, что дома он не откажется от хорошего бифштекса. Гитлер угощал своих гостей сытной, но вовсе не роскошной пищей, а во время войны любой обед всегда состоял только из одного блюда. Даже на самых пышных государственных банкетах подавались один вид супа, один вид жаркого и десерта. Одно время врачи рекомендовали ему употреблять икру из-за ее питательной ценности. Она пошла ему на пользу, но через некоторое время он отказался от этой роскоши, заявив, что это «преступно дорого».
Гитлер презирал алкоголь, вкус которого внушал ему отвращение. На торжественных церемониях, когда ему приходилось произносить тост, его бокал всегда был наполнен минеральной водой. Но из уважения к гостям вино на стол подавалось, а уж пить или не пить, решали они сами. Однако пить спиртное за его столом гости стеснялись. Его неприязнь к курению была еще сильнее. Он считал никотин в высшей степени вредным и говорил, что может предложить сигары и сигареты только своим худшим врагам, но друзьям – никогда! В своих комнатах он курить запрещал. Исключения делались только на важных официальных приемах в Берлине или Мюнхене, но после приема курить разрешалось только в курительных комнатах, куда Гитлер никогда не заходил. В конце войны при входе в его бункер в Берлине висела табличка «Не курить».
Я уже упоминал, что Гитлер избегал за столом разговоров на политические темы. В кругу гостей ему хотелось хотя бы на время отвлечься от политических и военных проблем, которыми постоянно была занята его голова. Если кто-то невзначай касался политики, он резко и гневно обрывал его. Тем, кому довольно часто приходилось участвовать в застольных беседах, они вскоре наскучивали, так как Гитлер всегда затрагивал одни и те же темы. Он любил поговорить о еде и диете, о способах приготовления пищи в разных частях страны, о витаминах и калорийности – тема весьма уместная для разговора за обеденным столом. В эти разговоры Гитлер всегда вовлекал своих врачей, спрашивая их мнение. Сам он придерживался вегетарианской диеты, считая ее первоначальной диетой человечества, и предсказывал, что она станет диетой будущего благодаря своей полезности и экономичности. К неудовольствию Геринга, одной из его любимых тем было решительное осуждение охоты, если она не вызвана жизненной необходимостью. Он говорил, что никогда не причинит вреда такому красивому животному, как лань, и запрещал всякую охоту в Оберзальцберге. Он высмеивал спортсменов-охотников, но оправдывал браконьеров, которые, по крайней мере, убивают ради еды. Во время войны он выпустил из тюрем всех браконьеров и определил их в испытательные батальоны. В последние годы войны, раздраженный какой-то газетной статьей, он вдруг запретил всякое упоминание в прессе об охоте, кроме простых сообщений о продаже дичи.
До войны он часто и упорно говорил о защите животных и антививисекции. Он решительно осуждал вивисекцию, чем расположил к себе сострадательных дам, искренне аплодировавших ему. Гитлер признавал вивисекцию, только если эксперименты на животных служат какой-нибудь военной цели. Он считал, что животные способны мыслить, и испытывал к ним сочувствие, в отличие от людей. Видеть страдания животного было для него невыносимо, и он всячески старался помочь ему. Но никогда он не произнес ни одного слова о гуманизме, кроме одного случая, когда охарактеризовал его как смесь глупости, трусости и интеллектуального тщеславия. И это действительно был его фундаментальный взгляд на этот вопрос. Он старательно избегал говорить о концентрационных лагерях.
Гитлер придавал блеск разговору, рассказывая истории, случавшиеся с ним в путешествиях. Всякий раз, присутствуя на подобных сборищах, я безошибочно замечал его склонность к преувеличению; он часто приукрашивал свои рассказы причудливыми выдумками. За столом велись разговоры о музыке, кино, театре, живописи и архитектуре. Тут, оседлав любимого конька, Гитлер не упускал шанса выразить свои личные взгляды. Однако подобные разговоры не выливались в плодотворные дискуссии, поскольку собеседники были строго ограничены в возможности ему ответить. Иногда Гитлер старался шутить. Некоторые его гости, в частности Гофман, обладали природным даром легкой, остроумной беседы; пока говорили они, все шло хорошо. А вот остроумие Гитлера чаще вызывалось саркастичным расположением духа, а не природным юмором. Он грубо поддразнивал некоторых гостей, рассказывал бородатые анекдоты. Поскольку он упорно поддерживал этот шутливый тон, а отплатить ему той же монетой никто не осмеливался, нередко все кончалось всеобщим смущением.
Желая показать, что обед закончен, Гитлер вставал из-за стола и целовал руки дамам, сидящим по обе стороны от него. Он покидал столовую вслед за последней дамой, но раньше всех мужчин. Сразу после этого он выходил во двор и сам кормил свою немецкую овчарку. Позже он возил с собой эту собаку по всем ставкам в Восточной Пруссии и на Украине.
Гитлер никогда не спал после обеда, хотя это было бы неудивительно, ввиду недостаточного сна ночью. В последние годы войны, когда физические силы уже начали ему изменять, он отдыхал в довольно непривычное для себя время, с девяти до десяти часов вечера.
В Бергхофе обычно после обеда Гитлер проводил короткие административные совещания. Он, например, мог обсуждать партийные проблемы с Борманом, с начальником рейхсканцелярии Ламмерсом, который одновременно заведовал отделением берлинской канцелярии в Берхтесгадене, или говорить с Риббентропом, который приезжал из Фушль-ам-Зее по первому же телефонному звонку.
Часто днем, вскоре после обеда, Гитлер совершал прогулки к небольшому чайному домику, находящемуся минутах в пятнадцати ходьбы прогулочным шагом. Чтобы соединить приятное с полезным, Гитлер приглашал на прогулку какого-нибудь официального посетителя. На расстоянии нескольких шагов сзади следовали дамы и мужчины из его ближайшего окружения. Замыкала эту странную «процессию», как он часто шутливо ее называл, его телохранитель, овчарка Блонди.
Компания проводила в павильоне час или два. Разговор в этом неизменном кругу часто бывал скучным, и Гитлер нередко засыпал в кресле возле большого круглого стола у камина. Как правило, короткий обратный путь в Бергхоф группа проделывала на автомобиле. Если у него не было специальных визитов или совещаний, Гитлер удалялся в свои частные комнаты на первом этаже дома – хозяйскую гостиную с камином и балконом и спальню. Там он оставался примерно до 8.30 вечера, когда подавался ужин. Перед ужином дамы обязательно переодевались, а за столом гости рассаживались уже в соответствии с новым планом.
У фрейлейн Браун была пара славных маленьких скотчтерьеров, одного из которых звали Негус. Когда ужин задерживался, Гитлер любил поиграть с этим забавным, но шустрым маленьким зверьком, подчинявшимся только своей хозяйке.
Во время войны, когда проводились государственные приемы в замке Класхейм близ Зальцбурга или партийные мероприятия в Мюнхене, Гитлер жил в Бергхофе. В таких случаях штаб вермахта тоже следовал за ним в Берхтесгаден, где размещался в казармах и во флигеле канцелярии. Члены оберкоманды вермахта являлись в Бергхоф в полдень и поздно вечером на регулярные совещания у Гитлера. Гитлер распорядился, чтобы от полудня до двух часов, пока длится совещание, дамы оставались в своих комнатах. Вечером члены OKВ приезжали в Бергхоф, когда Гитлер обедал со своими личными гостями. Адъютант докладывал, что все генералы собрались в главной гостиной. После обеда Гитлер шел к ним, а дамы ждали в столовой до конца совещания или, если они жили здесь постоянно, расходились по своим комнатам на первом этаже.
Сердцем дома была главная гостиная. В ней была красная мраморная лестница и большое раздвигающееся венецианское окно, из которого открывающийся пейзаж был похож на громадную картину. Там, рядом с огромным глобусом, Гитлер работал, стоя за большим столом возле окна. Там он подписывал бумаги, правил чертежи, просматривал меморандумы; на этом столе он раскладывал архитектурные планы и военные карты. За этим столом стоял Штауффенберг за несколько дней до покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. В этой гостиной Гитлер принимал Муссолини, румынского короля Кароля с сыном и еще многих коронованных и некоронованных лидеров Европы. Здесь был принят Шушниг и решилась судьба Австрии. Здесь в канун нового, 1941 года Гитлер поднял бокал, на этот раз наполненный шампанским, за победу, которая, он был уверен, в наступающем году обязательно будет за ним. Здесь в мае этого года он неожиданно открыл письмо, потрясшее его, как пощечина, – письмо Гесса, в котором тот сообщал о своем перелете в Англию. Там, среди своих гостей, он сидел в ту ужасную, незабываемую ночь, когда гордый линкор «Бисмарк», потопив английский линейный крейсер «Худ», прорывался к берегам Франции, посылая Гитлеру одну радиограмму за другой. Он ничем не мог помочь тысяче отважных моряков, смотрящих в глаза смерти, ничем не мог помочь им в их героической борьбе; он только мог послать им последнее приветствие. Там он также услышал о грандиозном вторжении союзников во Францию, означавшем начало конца. И здесь он узнал ужасную новость об окончательном крахе немецкого Восточного фронта на Барановско-Сандомирском плацдарме, хотя в первые три дня русского прорыва не считал положение немецкой армии настолько серьезным, чтобы помешать его вылету в ставку в Восточной Пруссии.
За долгие годы в этой внушительной комнате произошло много событий. Она стала безмолвным свидетелем радости Гитлера от успехов и приступов ярости, охватывавших его при сообщениях о неудачах.
О его приступах ярости много писали и всегда много говорили. Я часто бывал свидетелем этого и чувствовал на себе силу его гнева. Эти вспышки представляли собой бунт его демонической энергии против мира жестокой действительности, но всегда направлялись против какого-нибудь человека. Это был протест сильной воли против еще более жесткой реальности. Ум Гитлера вносил разлад в его сердце; кровь, в свою очередь, воспламеняла его мозг. Ярость выплескивалась ураганом слов, который становился только сильнее, если ему начинали возражать. В таких случаях он, лишь повысив голос, мог смести все предметы, встречающиеся ему на пути.
Подобные сцены вызывались как мелочами, так и существенными причинами. Они происходили всякий раз, когда события разворачивались не так, как хотелось Гитлеру, не так, как он предсказывал, или когда в своем бесконечном недоверии к людям чувствовал саботаж (он всегда предпочитал объяснять собственные поражения чьим-то саботажем), или когда чья-то некомпетентность действовала ему на нервы. Когда он бывал в таком состоянии, обычные ошибки и оплошности считались тяжкими преступлениями. Смертные приговоры и концентрационные лагеря бывали результатом его неконтролируемой ярости столь же часто, как и «хладнокровного» размышления, как он сам это называл.
Вывести его из себя мог самый незначительный повод. В годы войны, например, на первых страницах газет не было помещено сообщение о смерти оперного певца Мановарды, высоко ценимого Гитлером. Это упущение прессы привело Гитлера в неописуемую ярость. Его невменяемое состояние длилось много часов, всю оставшуюся часть дня он фактически не мог работать. А вот еще один случай. В его доме в Оберзальцберге любимая овчарка Блонди не выполнила его команду встать на задние лапы. Я видел, как кровь ударила ему в голову от такого неповиновения, тем более что вокруг собралась огромная толпа обычных визитеров и Гитлер по привычке прогуливался перед ними. Две минуты спустя, когда какая-то женщина протянула ему петицию, он внезапно закричал на одного из своих ближайших сподвижников, стоявшего рядом с ним. Ничего не объясняя, на глазах у изумленной публики он выплеснул поток брани на ни в чем не повинного человека.
Однако даже в состоянии очень сильной ярости Гитлер не позволял себе распускать руки. Исключение составил случай, происшедший 30 июня 1934 года в министерстве внутренних дел в Мюнхене. Там я видел, как он собственноручно срывал эполеты с высших руководителей СС. Слухи о том, что в порывах гнева Гитлер бросался на пол и кусал ковер, – чистая выдумка, и от частого повторения она не становится правдивее.
Трудно представить себе больший контраст между взбешенным ипохондриком и Гитлером, пленявшим всех своими приятными, располагающими манерами. Этот человек, зачастую грубый, неумолимый, порой невменяемый, мог быть очень симпатичным, любящим искусство, добрым отцом народа, всегда готовым протянуть руку помощи тем, кто в этом нуждался. Те, кто знал его во второй ипостаси, не могли представить, что существует другой Гитлер.
За последние годы много говорили о болезни Гитлера. На основании постоянных наблюдений за его жизнью и неоднократных разговоров с его врачами я не верю, что сильные приступы возбуждения были симптомом или следствием какого-то острого физического недуга. Напротив, эти всплески эмоций были причиной частых физических расстройств; именно они были его болезнью. Изматывающие взрывы перегруженного мозга действовали на нервную систему, разрушая желудок и всю пищеварительную систему, а уж потом физическое недомогание оказывало обратный эффект, усиливая тенденцию к всплескам ярости.
Физическое здоровье Гитлера было крайне нестабильно. Он бывал болен столь же часто, как и здоров. Почти неизменно жаловался на несварение желудка. В 1937 году, по совету доктора Морелля, он несколько месяцев принимал таблетки, восстанавливающие разрушенную кишечную флору. Впоследствии он говорил, что чувствовал себя возрожденным и в течение нескольких лет даже мог есть пищу, от которой раньше испытывал боли. Позже, в годы войны, в результате возбуждения и сильных переживаний его состояние снова ухудшилось. Ему делали уколы витаминов, но, вопреки слухам, не давали никакого внутривенного питания. Пища, приготовленная его венским поваром-диетологом, действовала на него благотворно. Причиной, вызвавшей стремительное физическое угасание, приведшее его в последний год войны на грань изнеможения, было постоянное перенапряжение и возбуждение, вызванные покушением на его жизнь 20 июля 1944 года. Однажды, в начале 1945 года, его врача внезапно вызвали в бункер Гитлера, расположенный в ставке в Растенбургском лесу. Из замечания, оброненного позже, я узнал, что Гитлер перенес легкий мозговой удар. Однажды в моем присутствии он сказал сам, что удержался от бурного нагоняя «преступно некомпетентному» генералу из страха перед очередным ударом.
В течение значительного времени его ближайшие сподвижники подозревали, что Гитлер страдает от рака гортани. Из-за большой опухоли он не мог громко говорить. Однако эти подозрения оказались безосновательными. Хорошо известный берлинский специалист, доктор Эйкен, прооперировавший Гитлера, рассказал мне по дороге из ставки в Берлин, что опухоль была доброкачественной, типичный полип гортани, который удалось полностью удалить.
Зло в жизни Гитлера происходило не от какой-либо физической болезни. Роковой динамизм самого его существования обуславливался его натурой; это был психологический феномен. В конце концов эта демоническая воля поглотила его тело, как и все, к чему он прикасался. Гитлер вел нездоровый, можно сказать, самоубийственный образ жизни и не прислушивался к советам врачей. Бремя работы, которую он выполнял, становившееся еще тяжелее потому, что все решения он принимал единолично, все же было не настолько велико, чтобы разрушить его здоровье. Его «служба на благо народа» не мешала бы ему жить разумно, если бы он умел организовать свое время, если бы умел больше отдыхать, восстанавливая свои силы. Он же вел утомительную «светскую» жизнь, мало спал, не соблюдал режима дня. В течение более десяти лет, что я сидел за его столом, Гитлер ел все более нерегулярно, часто завтракая не раньше четырех-пяти часов дня и обедая не раньше полуночи. Только под давлением своих сподвижников он неохотно и очень постепенно начал придерживаться более или менее стабильного распорядка дня.
Каждый вечер после ужина Гитлер смотрел один или два фильма. В канцелярии в Берлине у него был кинозал; в Бергхофе для этой цели использовалась главная гостиная. В некотором смысле кино обеспечивало ему контакт с нормальной жизнью внешнего мира, которого он был лишен. Ему даже предлагали замаскироваться и пойти посмотреть Берлин одному, без сопровождения, как частному лицу. Что бы о нем ни сплетничали, у него никогда не было двойника. Такая мысль никогда не приходила ему в голову.
Во время войны Гитлер намеренно отказался от этих просмотров. За все военные годы он посмотрел только один фильм. Это было в тот вечер в Бергхофе, когда его посетил Муссолини. Если мне не изменяет память, это была удачная комедия «Во всем виноват Наполеон». Вместо фильмов он предпочитал концерты классической музыки и оперу. Гитлер любил смотреть фокусы и для этого даже приглашал домой первоклассного фокусника. Эти представления настолько нравились ему, что он издал указ, строго запрещающий газетам публиковать «разъяснительные» статьи, раскрывающие секреты иллюзионистов.
Примерно в полночь – редко раньше и часто позже – у Гитлера начинались ночные посиделки у камина. В последние мирные годы это происходило после просмотра фильма, а во время войны после военных совещаний. От пятнадцати до двадцати человек, о которых я уже рассказывал, собирались вокруг него у камина в главной гостиной, в кругу света, отбрасываемого горящими поленьями. Стены комнаты переливались богатыми красками классических картин немецких и итальянских мастеров. Над камином висело изображение Мадонны работы неизвестного итальянца. Слева висели «Нана» Фейербаха и портрет короля Генриха, «основателя городов», держащего компас и линейку; справа обнаженная женщина работы Боттичелли и морские нимфы из цикла «Игры на волнах» кисти Беклина. В дальнем углу комнаты стоял бронзовый бюст Рихарда Вагнера, в темноте казавшийся живым.
В приглушенной полутьме, как и в течение всего дня, тон задавал Гитлер; все присутствующие в большинстве своем были слушателями, дававшими ему повод поговорить. У меня часто создавалось впечатление, что, когда он говорил, мысли его витали где-то далеко. Время от времени он резко прерывал разговор, требовал отчетов от OKВ, министерства иностранных дел и прессы, а потом ненадолго выходил в соседнюю комнату с одним из своих адъютантов, если считал необходимым отдать распоряжения.
Он редко нарушал свой основной принцип, заключавшийся в том, что разговоры с дамами должно вести в более легкомысленном тоне. В кризисные последние годы войны многим было трудно притворяться беззаботными. В результате приглашения Гитлера в Бергхоф принимались, только когда они фактически звучали как приказы. Когда ряды обычных посетителей его вечеров начали редеть, недостаток общества за столом и у камина стал пополняться за счет адъютантов и их жен. Хотя эти сборища зачастую затягивались до рассвета, Гитлер никогда не интересовался, не устали ли присутствующие, не хотят ли удалиться. Это было единственным нарушением правил вежливости и внимания по отношению к дамам. Их время принадлежало им только после того, как Гитлер вставал и уходил. Он безжалостно заставлял своих гостей сидеть с ним и слушать его, пока не утомлялся сам.
У Гитлера, безусловно, были бесчисленные возможности побеседовать с важными и интересными людьми. Я не понимаю, почему он никогда не пользовался этими возможностями, воздерживаясь от общения, которое могло бы пополнить его личный опыт. Он постоянно вращался в замкнутом обществе, среди одних и тех же лиц, в одной и той же атмосфере однообразия и скуки, вечно произнося одни и те же речи. Это можно объяснить только анормальностью его характера.
Иногда, в очень поздний час, Гитлер переводил свое внимание исключительно на дам, сидевших возле него, и затевал с ними тихий, интимный разговор. Все присутствующие за столом переходили на шепот, чтобы не мешать ему. В таких случаях в его голосе появлялись нотки настоящей человеческой теплоты. Кроме Евы Браун, его любимое женское общество составляли фрау Геббельс и фрау Лей. Фрейлейн фон Лафферт, с которой он часто виделся в Берлине, и Юнити Митфорд, его знакомая по Мюнхену, никогда не входили в бергхофский кружок.
После смерти Гитлера много писали о его мнимых романах с актрисами, танцовщицами и другими женщинами. Если придерживаться строгих фактов, эти писания можно назвать чистым вымыслом. Все так называемые любовницы, в Берлине ли, Берхтесгадене, Мюнхене или где-нибудь в другом месте, были дамами, посещавшими вечерние приемы у фюрера, которые я только что описал. В подобных условиях не представлялось ни малейшей возможности для романов. Кроме того времени, которое он проводил с женщиной, на которой впоследствии женился, вряд ли в жизни Гитлера был час, когда он оставался в одиночестве. Что же касается интимных отношений с Евой Браун, то даже хроникер должен уважать самые личные из человеческих отношений; на этом его обязательства перед историей заканчиваются.
В мирное время Гитлер ежегодно устраивал пышные приемы для художников рейха или в своей квартире в канцелярии, или в «доме фюрера» в Мюнхене. Художники приглашались без жен или мужей. Кроме того, он часто, в сопровождении небольшой компании, посещал Товарищество немецких художников на Викторияштрассе в Берлине и Дом художников на Лембахплац в Мюнхене. Там он вел свободные, непринужденные беседы с женщинами-художниками, а нередко и с мужчинами. Гитлер обычно с удовольствием принимал дома художников, приходивших побеседовать на профессиональные или личные темы. В берлинской квартире он любил посидеть за чашкой чаю у камина с Лени Рифеншталь, обсуждая, а иногда и критикуя ее фильмы. Он испытывал величайшее уважение к талантам певиц Марии Мюллер и мадам Урсуляк, как и к прочим известным оперным артистам; восхищался Хенни Портен, считая ее великолепной киноактрисой. Когда Бригитту Хельм обвинили в убийстве в результате автомобильной аварии, Гитлер позаботился о том, чтобы дело замяли. В доме Геббельса он познакомился с Ольгой Чеховой, Жени Юго и многими другими актрисами. Ходили сплетни, что со всеми этими женщинами у него были интимные отношения. Это абсолютная ложь.
Из уважения к настоящим артистам Гитлер всегда защищал интересы танцовщиц и звезд эстрады. Например, он издал закон, запрещающий представления на туго натянутой проволоке без сетки. Был издан специальный указ о повышении социального положения артистов балета. Да, он приглашал на дом Дину Грейс и других танцовщиц танцевать специально для него, но никогда не переступал границ обычного гостеприимства и вежливости. Нельзя быть настолько нетерпимыми, чтобы утверждать, что глава государства не имеет столько же прав на общество женщин, как и обычный человек.
Гитлер, вне всякого сомнения, имел слабость к женщинам, но не в каком-то предосудительном значении с моральной точки зрения. Он был галантен по отношению к ним, но сдержан; поклонником, но не любовником. Вегетарианец и трезвенник, Гитлер не имел склонности к свиданиям тет-а-тет и романтическим ужинам. Грандиозность его целей не допускала маленьких удовольствий жизни. Его воля к власти исключала мелкие банальные радости жизни. Надо сказать, что его отношение к женщинам было двойственным, как и все остальное в его жизни. Он остерегался публичности в отношении своей личной жизни; в интересах государства и собственной репутации он старался скрывать свою личную жизнь. В общественной жизни, бывшей для него другой плоскостью, он одел женщин в форму Лиги немецких девушек и Национал-социалистической организации женщин и ставил перед ними задачу воспитания детей и хранения семейного очага. Гитлер никогда не интересовался политическими взглядами знакомых женщин; он любил видеть их красиво и дорого одетыми. Как бы то ни было, он не был донжуаном; скорее он был странным монахом, любившим напустить на себя подозрения в многочисленных любовных связях, хотя никто из его ближайшего окружения никогда не замечал признаков интимных отношений.
Какие бы обвинения ни выдвигались против Гитлера как человека и политика, в сфере морали и личных отношений с женщинами никто не может бросить в него камень. У Гитлера было много пылких поклонниц. Как холостяк, он получал множество фантастичных любовных писем, обычно от женщин в возрасте. Такие письма, зачастую переходящие границы скромности и хорошего вкуса, тактично отбирались его секретарями. Сам он часто говорил полушутя-полусерьезно: «Я не могу позволить себе жениться; ведь тогда я потеряю половину моих лучших и самых верных приверженцев!»
Летом 1944 года в Зальцбурге и Берхтесгадене отпраздновали свадьбу сестры Евы Браун с Фегелейном[26], офицером связи между Гиммлером и Гитлером. Фотографии, сделанные Гофманом, были опубликованы в газетах. Собранные вместе, они производят впечатление буйной пирушки. Из них становятся известны следующие факты.
Ева Браун так никогда и не смирилась с решением Гитлера не жениться. Поскольку у нее никогда не могло быть своей свадьбы, она попросила у Гитлера разрешения достойно отпраздновать свадьбу сестры. Гитлер дал согласие, но сам в торжественной церемонии не участвовал. У себя дома в честь новобрачных он устроил скромный ужин, где и поздравил их, произнеся несколько приличествующих случаю фраз. Сама церемония проводилась в Зальцбурге. Свадебный пир, на котором, кроме ближайших родственников, присутствовали многочисленные гости, был устроен в доме Бормана в Оберзальцберге и в чайном домике. Такой свадьбы там никогда еще не устраивалось. Некоторые гости из Мюнхена, в том числе актер Хандшумахер, через несколько дней погибли при бомбардировке Мюнхена.
Трудно представить более контрастную пару, чем Гитлер и Ева Браун. Идеальная женщина, по мнению Гитлера, должна быть высокой, крепкой и светловолосой. Излишнюю худобу он не жаловал. У Евы Браун была пропорциональная фигура, она была хорошенькой, не очень высокой и брюнеткой. Гитлер часто делал ей нагоняи за страсть к туфлям на высоких каблуках. Гитлер был одержим важными идеологическими проблемами; она же была существом эмоциональным и joie de vivre[27]. Гитлер мало интересовался своей внешностью, она же всегда одевалась красиво и по последней моде. Ева, даже в присутствии посторонних, нередко бранила Гитлера за плохо сидящий мундир или костюм и неподходящий галстук. Он всегда принимал эту критику со снисходительной вежливостью. В отличие от Гитлера Ева Браун не воздерживалась от алкоголя и много курила, когда его не было поблизости. Она любила потанцевать, тогда как он испытывал ярко выраженную неприязнь к танцам, и его нога никогда не ступала на танцевальную площадку. Несмотря на все эти различия в темпераментах, эти двое, по-видимому, неплохо ладили; за многие годы между ними не произошло ни одного серьезного конфликта. Ева Браун не блистала умом. Она не принадлежала ни к одной партийной организации и почти никогда не говорила о политике. Несомненно, она имела влияние на Гитлера в социальном и культурном плане, особенно в части театра и кино, но только не в общественной и политической жизни.
Как бы то ни было, я верю, что Гитлер дорого заплатил за то, чтобы не быть женатым. У него полностью отсутствовало родственное чувство, и эта отчужденность распространялась даже на членов его семьи. Например, он зашел настолько далеко, что запретил упоминать в своем присутствии о сводном брате Алоисе Гитлере, владельце ресторана на Виттенбергплац в Берлине. Это отсутствие семейных уз отдаляло его от людей, потому что он не испытывал никакой внутренней симпатии к их образу жизни. Если бы он был женат, влияние жены, воспитание детей и заботы, сопутствующие семейной жизни, стали бы естественным противовесом его одностороннему политическому фанатизму. Нормальная семейная жизнь, возможно, повлияла бы на его общественно-полезную деятельность и направила ее в более умеренное и плодотворное русло. Но факт остается фактом: необузданная импульсивность его воли беспрепятственно вела к финальной катастрофе. Он предпочел оставаться холостяком в течение всей жизни и женился только на пороге смерти. Этот поступок стал завершающим этапом его глубокой человеческой трагедии, включающей даже его личные отношения с женщинами. Из шести женщин, состоявших с ним в близких отношениях, пять покончили с собой или пытались это сделать[28].
Как главе государства, Гитлеру приходилось появляться на государственных приемах. Организовывал эти приемы его статс-секретарь, а позднее рейхсминистр Мейснер. Мейснеру помогал шеф протокольного отдела, формально подчинявшийся министру иностранных дел.
В мирное время самым важным считался прием для дипломатического корпуса по случаю Нового года. Он регулярно проводился в Берлине в огромных и прекрасно декорированных мраморных залах новой канцелярии. Они были спроектированы Шпеером специально для подобных официальных церемоний. Как лидер партии, Гитлер проводил приемы в залах, являющихся копиями тех, что спроектировал профессор Троост на Кониглишерплац в Мюнхене. Поскольку Гитлер всегда проводил новогодние каникулы в горах, где фермеры из Берхтесгадена в полночь устраивали в его честь оружейный салют, новогодний прием для дипломатов он перенес с 1 на 10 января. Иностранные послы и министры только радовались этому переносу, предпочитая использовать новогодние каникулы для личных путешествий. Гитлер никогда не считал эти официальные встречи с подготовленными речами очень плодотворными в политическом отношении. Впоследствии он часто упоминал, что некоторые представители других государств пытались, обмениваясь с ним рукопожатиями, решить свои личные проблемы, но что сам он или отвечал в соответствии с дуновением политических ветров, или просто уходил от ответа.
Подобные официальные приемы для глав государств и делегаций значительно участились во время войны в результате антикоминтерновского пакта и пакта трех держав. Когда ось была в конце концов сформирована и энергично пущена в ход, церемониальные приемы проводились в Вене во дворце Бельведер и в веселом, красивом летнем дворце, построенном знаменитым австрийским генералом принцем Евгением. Позже, поскольку Гитлер предпочитал оставаться в Берхтесгадене, он специально оборудовал для этой цели дворец Класхейм близ Зальцбурга. Он не считал свой личный дом в Берхтесгадене подходящим местом для крупных официальных приемов.
Из Берхтесгадена до дворца Класхейм можно было доехать на автомобиле за полчаса. Расположенный всего в нескольких милях от Зальцбурга, он был построен Фишером фон Эрлахом как дворец для увеселений зальцбургских епископов, не гнушавшихся легкомысленных забав. Великолепный парк и панорама гор, открывающаяся с его многочисленных террас и лужаек, вызывали восхищение посетителей этим замечательным уголком мира. Раньше дворец был владением дома Габсбургов. Слабоумный эрцгерцог находился здесь в заточении и умер всего за несколько лет до пришествия Гитлера. Выстроенное в стиле неоренессанса, чудесное здание словно было предназначено для того, чтобы производить впечатление. К дворцу вела эффектная въездная дорожка и величественная лестница. Огромный холл на первом этаже, овальный по форме, венчался куполом крыши. Во дворце было мало жилых комнат, поэтому, когда Гитлер принимал гостей, здесь размещали только глав государств. Делегации и свиты жили в надворной постройке неподалеку от дворца, оборудованной всеми удобствами. В епископские времена в тихом уголке сада был построен очаровательный маленький дамский павильон в форме четырехлистника. Он был отреставрирован, и первым там остановился итальянский посол Алфиери, пользующийся репутацией завзятого дамского угодника.
Президентский номер на первом этаже дворца, состоявший только из гостиной и спальни, в разное время занимали Муссолини, Хорти, царь Борис и другие. Немудрено, что они, греясь в теплых лучах политического солнечного света и наслаждаясь сверкающими горными вершинами, переполнялись оптимизмом, когда Гитлер рассказывал им о политической ситуации в небольшой комнате за продолговатой столовой, вдохновляя их собственной убежденностью в победе. Но позже, нанося визиты в Германию, они проводили в этом президентском номере бессонные ночи, а грозы, бушующие в горах Зальцбурга, казались им дурным предзнаменованием и вгоняли в глубокую депрессию. Ведь когда ситуация стала критической, Верховный главнокомандующий вермахта вызывал их только для того, чтобы ознакомить с безрадостной перспективой и потребовать от их наций нечеловеческих усилий и жертв.
За столом во дворце Класхейм я видел итальянского дуче. Как хорошо я запомнил южную эмоциональность его разговора с Гитлером десять лет назад в Венеции! Теперь он, поверженный Цезарь, сидел молчаливый и сгорбленный, а Гитлер обрушивал на него неудержимый поток своего красноречия. Здесь, во дворце, за послеполуденным кофе я слышал разговоры симпатичного болгарского царя. Борис любил водить паровозы и сам управлял гитлеровским самолетом, присланным за ним в Софию. Он в шутку называл Гитлера «мой фюрер». Здесь я также встречался с меланхоличным норвежцем Квислингом и медлительным Тисо[29]. В первый день вторжения союзников за этим же столом я слышал, как Геринг, в окружении взволнованных представителей многих стран Европы, почти час распространялся о радужных перспективах спасения положения введением в бой подвижной немецкой бронетанковой дивизии. Геббельс же всем своим видом выражал не то облегчение, не то сомнение. А в главном холле дворца я видел, как семидесятилетний адмирал Хорти, обычно такой очаровательный и легкий в общении, выходил из своих апартаментов очень серьезно озабоченным. Вопреки требованию Гитлера, он приказал подготовить специальный поезд для своего отъезда. Отправление было отложено по «техническим причинам»; Хорти смог уехать только через несколько часов, пока не согласился с оценкой ситуации и не подписал соответствующий акт.
Неподалеку от этого дворца была построена железнодорожная платформа для прибытия специальных поездов. Гости, прибывающие самолетом, приземлялись в аэропорту Зальцбурга. До аннексии Австрии Гитлер построил аэропорт Айнринг близ Фрейлассинга, чтобы ему было удобнее летать в Берхтесгаден. Взлетно-посадочные полосы этого аэропорта годились и для военных самолетов. Гитлер не любил летать и делал это в самых крайних случаях и только в хорошую погоду. Он не отправлялся, пока не было доложено, что на всем маршруте его следования одинаково ясно. Последним его самолетом был четырехмоторный Fw-200 «Кондор», построенный специально для него; под его сиденьем был люк для прыжка с парашютом, а окно открывалось особой, запатентованной ручкой. До этого он десять лет пользовался «Юнкерсом-52» и считал эту машину самым надежным коммерческим самолетом в мире, пока пилот не убедил его избавиться от этого «старого гроба».
В последние годы войны много говорили о желании Гитлера бежать на самолете в Японию или Испанию. Была ли в этих слухах хоть капля правды? Только люди, совершенно не знавшие натуру Гитлера, могли заподозрить его в личной трусости. Что же касается намерений бежать, то, как человек, до 30 марта 1945 года входивший в его окружение, могу сказать: эта постыдная идея никогда не приходила ему в голову и уж тем более не могла сорваться с его губ. Пилот оставался в его распоряжении в Берлине до самого последнего дня, но Гитлеру не потребовались его услуги; он никогда не собирался бежать из Берлина.
Когда Гитлер находился в Берхтесгадене с оберкомандой вермахта, в ставке всегда оставался начальник штаба армии. Если Гитлер и генералы вылетали из Зальцбурга обратно в ставку, то из соображений безопасности время отлета держалось в секрете. Так Гитлер поступал даже в мирные времена. Он всегда уезжал из Берхтесгадена неожиданно, отводя не более двух часов на сборы. Специальный поезд, которым Гитлер пользовался гораздо чаще, чем самолетом, всегда стоял наготове, под парами, на железнодорожной станции в Берхтесгадене или на каком-нибудь запасном пути неподалеку. На этом поезде личные гости Гитлера обычно возвращались из Бергхофа в Мюнхен, а иногда вместе с ним прямо в Берлин. В этом случае привычная беседа за вечерним чаем у камина проходила или продолжалась в его салоне.
Этот специальный поезд состоял из десяти или двенадцати специально оборудованных вагонов. За паровозом и замыкающим вагоном следовали две бронеплощадки с 20-миллиметровыми зенитными пушками. Во время передвижений Гитлера они так никогда и не понадобились. Жилые помещения Гитлера состояли из салона, отделанного орехом, с двенадцатью сиденьями вокруг стола, спального купе и примыкающей к нему ванной. Оставшуюся часть этого вагона составляли купе для адъютантов и слуг. За ним шел военный вагон, состоящий из большой комнаты для оперативных совещаний и купе для радио и телетайпов. Дальше следовали четыре или пять спальных вагонов, в которых размещалось OKВ, а также все постоянные спутники Гитлера, сослуживцы и временные гости, и два вагона-ресторана. В последние годы, когда OKВ месяцами жило в этом поезде, к составу добавили специальный банный вагон с ванными и душевыми. В конце состава, перед служебным вагоном, был специальный вагон, оборудованный радио и телетайпами, необходимыми для бесперебойной работы прессы. В целях маскировки передвижений Гитлера все сообщения регулярно передавались на специальной волне якобы из Берлина, даже когда Гитлера месяцами не было в поезде.
В целях защиты от авиационных налетов этот специальный поезд останавливался преимущественно где-нибудь в железнодорожных туннелях. Гитлер пользовался этим поездом во время Польской и Балканской кампаний 1941 года. На нем он ехал по Франции в Монтуар, где встречался с Петеном; на нем он путешествовал до Пиреней и моста в Ируне, где разговаривал с Франко в его специальном поезде. Во время битвы за Берлин поезд был поставлен в лесу в Розенхейме в Баварии. Там в начале мая 1945 года после налета пикирующих бомбардировщиков он попал в руки американских войск.
Берлин был первым городом в Северной Германии, куда попал Гитлер; в этом городе он провел и свои последние мгновения. В 1917 году, когда его лишили австрийского гражданства из-за вторжения немецкой армии, ему по его просьбе разрешили провести отпуск в Берлине; оформляя отпускные документы, он не ссылался на семейные обстоятельства. Просто ему хотелось повидать столицу рейха, город своего сердца, город, который он уже выбрал полем битвы, где его идеи должны одержать победу. Хотя общепринята точка зрения, будто Гитлер заинтересовался политикой только во время революции 1918 года, на самом деле это не совсем так. В июне 1940 года, когда Гитлер вновь посетил свои старые фронтовые позиции и места отдыха в окрестностях Лилля, где стояла их часть в 1915 году, несколько его бывших однополчан показали мне садовую беседку, где эксцентричный молодой солдат распространял перед ними свои идеи – идеи, которыми позже потчевал широкую публику. Словно в подтверждение их слов, в скромной столовой этого французского дома висела фотография Гитлера в мундире, сделанная в 1915 году.
Во время первого приезда в Берлин Гитлер ходил по музеям и знакомился с жизнью города. Но архитектура столицы его очень разочаровала. Прежде чем стать хозяином рейха в 1933 году, он серьезно подумывал о возможности сделать столицей рейха Мюнхен или же перенести правительство в новый город, построенный где-нибудь в центре Германии. Неотложные экономические и политические проблемы, навалившиеся на него после прихода к власти, разрушили эти планы. Но архитектор, живший в Гитлере, давно замыслил гигантскую реконструкцию столицы, и с первого же дня его правления план обновления города стал главным пунктом его культурной программы.
Громадная улица, проходящая с севера на юг и начинающаяся у Бранденбургских ворот, должна была продолжить существующую восточно-западную ось и стать главной темой переустройства Берлина. Все железные дороги предполагалось отвести от центра города и сосредоточить на единственном центральном железнодорожном терминале в южном конце бульвара, где предполагалось построить новое здание для правительства. Кроме того, Гитлер намеревался расширить колею немецких железных дорог с 1,4 до более чем 3 метров. Он считал, что такое расширение колеи увеличит скорость, безопасность и пропускную способность, в одночасье повысив эффективность железных дорог в несколько раз. Планировалось построить двухэтажные пассажирские вагоны, а товарные вагоны увеличить настолько, чтобы в одном грузовом поезде могло уместиться столько же груза, сколько в трюме 10 000-тонного грузового парохода.
Говоря о преображении столицы, Гитлер заметил: «Через десять лет никто не сможет сказать, что знаком с чудесами света, если не повидал нашего нового Берлина». Произнося эти слова, он даже не подозревал, насколько пророческими они окажутся. Страдая манией величия, он полагал, что сможет применить свое необузданное художественное воображение не только в отношении Берлина, но и в трезвой и смертельно серьезной сфере военной политики власти. Его Берлин не будет похож ни на один другой город. Какие пророческие слова! В результате фантастического развития современной авиации, танков и артиллерии Берлин был превращен в огромные руины, подобных которым еще никто на свете не видел. Такого не мог предвидеть даже этот мечтательный государственный деятель, считавший себя избранным среди людей.
В 1940 году Гитлер единственный раз в жизни посетил Париж. Он пробыл там всего три часа. В шесть часов утра он проехал по почти безлюдному городу, посетил могилу Наполеона и осмотрел город с высоты Эйфелевой башни. На обратном пути он заметил, что Елисейские Поля, Триумфальная арка и площадь Согласия не произвели на него большого впечатления; он думал, что они больше и величественнее. Позже я узнал, что по приезде домой он тотчас же внес изменения в генеральный план Берлина, увеличив ширину больших бульваров с 40 до 120 метров.
Отношение Гитлера к монархии и его контакты с коронованными особами тесно связаны с его пребыванием в Берлине. Ряд ранее не упоминавшихся фактов прольет свет на этот аспект его мыслей.
Родившийся и выросший в Австрии, сын чиновника, Гитлер рано научился мыслить категориями Великой Германии. Как бы то ни было, внутренне он оставался более или менее приверженцем традиции; его отношение было обусловлено скрытым консерватизмом. В ноябре 1918 года он еще не был готов одобрить крушение королевских династий и княжеских домов, сыгравших столь славную роль в немецкой истории. Этот факт он часто подчеркивал. Однако, при всей своей ненависти к немецкой социал-демократии, он безоговорочно приветствовал ликвидацию малых государств, превращавших Германию в лоскутное одеяло. Это был, по его понятиям, значительный исторический акт.
Прежде чем впервые баллотироваться на президентских выборах в 1932 году, Гитлер долго колебался, пытаясь выбрать кандидата, национал-социалиста, который мог бы противостоять Гинденбургу. Внезапно всплыло имя германского кронпринца. Это была первоклассная сенсация, когда Грегор Штрассер представил капитана кавалерии, заявившего, что он является потомком бывшего кронпринца и хочет предложить свою кандидатуру. Но переговоры закончились ничем, потому что Гитлер объявил о решении самому бороться за место под солнцем.
Во время предвыборной кампании в Мекленбурге в этом же году закулисные переговоры со Шлейхером[30] зашли так далеко, что все ожидали, что Гитлер в любой момент может стать его преемником. Однажды поздно вечером Гитлер сидел с Геббельсом и еще небольшой группой людей в гостиной особняка в поместье Северин, где в то время находилась его главная квартира. Измученный многочисленными встречами, Гитлер задремал. Присутствующие тактично замолчали, как вдруг он вскочил, словно пробудившись ото сна, и совершенно серьезно обратился к Геббельсу: «Но тогда я не смогу заставить вас сделать меня императором или королем!» Геббельс, обычно бойкий на язык, в замешательстве пробормотал что-то невнятное, и тему замяли.
Принц Август-Вильгельм из рода Гогенцоллернов был активным штурмовиком. В 1932 году Гитлер несколько раз гостил у него в Потсдаме. Там он познакомился с симпатичным шестнадцатилетним сыном принца Александром. Однажды вечером, когда Гитлер возвращался из Потсдама в Берлин, он сообщил, что намерен сделать принца Александра преемником кайзера Вильгельма II. В последующие месяцы он неоднократно говорил об этой идее как о свершившемся факте, но после прихода к власти больше никогда не поднимал этого вопроса. Впоследствии его отношения с принцем Августом охладели и стали по-настоящему недружественными. Он перестал называть принца королевским высочеством, как раньше, всем рассказывал, что принц пробивной малый, не приглашал его больше к себе и запретил своим адъютантам иметь с ним дело. Это довольно иррациональное изменение отношения к принцу говорило о внезапных переменах в его взглядах на монархию. По мере того как крепла его власть, он становился все более и более язвительным по отношению к принцу и знати. Раньше он не пренебрегал помощью этих людей; почувствовав, что расположение народа завоевано, он охладел к нему. Были и другие причины для этой перемены. Ему причиняли боль некоторые мелкие знаки неуважения со стороны дома Гогенцоллернов. В политическом салоне знакомой знатной дамы его неожиданно представили бывшей императрице Гермине, и его крайне смутили преувеличенно глубокие реверансы светских дам. Незадолго до прихода к власти он был приглашен на чай к кронпринцессе Цецилии. Позже слуга насплетничал ему, что после его ухода кронпринцесса приказала открыть все окна, «чтобы запах этих тварей ушел из дома вместе с ними».
Этот личный опыт, наверное, впоследствии сыграл свою роль в его отношении к монархии. Главным фактором, однако, является то, что Гитлер, придя к власти, освободился от всякого политического и социального балласта. Он изменился с головы до ног и нацепил заготовленную маску – маску народного трибуна. В свой первый визит в Вену он выразил сожаление, что у Муссолини не хватило мужества свергнуть Савойский дом. Коронованные особы, сказал Гитлер, всячески ограничивают его режим и способствуют медленной гибели фашизма.
Во время кризиса в британской королевской семье Гитлер безоговорочно принял сторону принца Уэльского, упрекая его только за бездеятельность. Ведь его поддерживает сочувствующий рабочий класс, а при такой поддержке он легко может заставить правительство и королевский дом «внять голосу разума». Однако немецкой прессе Гитлер строго запретил вмешиваться в дела королевского дома Британии. С характерным для него экстремизмом он даже запретил все новые публикации. Начав заниматься перевооружением Германии, он хотел сохранить или даже завоевать симпатии британского правительства.
Неприязнь Гитлера к коронованным особам усилилась во время политических событий, предшествовавших Балканской кампании, и превратилась в стойкую ненависть, когда Италия предала его дело. Искреннее расположение он испытывал только к царю Болгарии Борису. Царь Борис умер вскоре после возвращения из ставки Гитлера, и поговаривали, будто тот его отравил. Учитывая гармонию, которую я наблюдал между этими двоими людьми во время последнего визита, а также многочисленные сердечные и дружеские замечания Гитлера в адрес царя после его отъезда, эти разговоры абсурдны. Напротив, Гитлер был очень подавлен известием о смерти Бориса. Фактически он обвинял «царицу и ее дворцовую клику» в политическом убийстве.
Атмосфера среднего класса в Берлине всегда вызывала у Гитлера неприязнь. Полностью в своей тарелке он чувствовал себя только в Мюнхене. Живя в Берлине, за все время пребывания у власти он ни разу не появился ни в ресторанах, ни в казино. Исключение составляли лишь театры и концертные залы. В 1933 году он несколько раз заходил выпить чаю в гостиной отеля «Кайзерхоф», но после чьего-то сомнительного рассказа, будто после его ухода кресла, в которых он сидел, за деньги сдавались каким-то старым девам, он перестал ходить туда. Его частная жизнь в столице почти целиком протекала в доме Геббельсов, в кругу их семьи. Гитлер был свидетелем на свадьбе Геббельса. В 1932 году он фактически ежедневно бывал у Геббельсов в доме на площади, позже известной как Адольф-Гитлер-плац, или в их летнем коттедже в Капуте. Позже он ездил с ними в Кладов и Шаненвердер. Одним из видов отдыха, разрешенных себе Гитлером, были прогулки по озеру Ванзее на небольшой моторной яхте Геббельса.
Геббельс ввел Гитлера в театральные и кинематографические круги Берлина. Люди этого круга часто приглашались Гитлером на вечерние кинопросмотры или на чашку чая у камина. Светская жизнь Гитлера в Берлине ограничивалась несколькими обязательными визитами к Герингу в Каринхолл, а позже более частыми встречами с доктором Леем.
Квартира Гитлера в Берлине находилась в доме номер 71 на Вильгельмштрассе, на первом и втором этажах старой имперской канцелярии. Во время ремонта президентского дворца там некоторое время жил Гинденбург. Когда Гитлер переехал в эту квартиру, Гинденбург предупредил его, чтобы он «ступал осторожно»: за многие годы лестница очень расшаталась, а полы начали проваливаться. Гитлер обычно приходил в негодование от того факта, что прусские короли селили своих премьер-министров, а позже канцлеров в бывших королевских конюшнях. Сам он быстро распорядился перестроить квартиру Бисмарка без всякого уважения к ее историческому прошлому. С помощью мюнхенских художников по интерьеру он заново обставил ее в строгом классическом стиле и интересной цветовой гамме. Эскизы новой мебели Гитлер сделал сам. После завершения работ приемная и кабинет в цокольном этаже были преобразованы в просторный кинозал. В задней части здания была построена большая стеклянная веранда с примыкающей к ней огромной, величественной столовой для государственных приемов с мощными колоннами из красного мрамора. В саду канцелярии Гитлер безжалостно распорядился срубить вековые дубы и уничтожить галечные площадки, которые так любил Бисмарк. Деревья пришли в негодность, но многим было жаль видеть их уничтожение. На их месте Гитлер разбил фонтан, а посередине лужайки вырыл пруд. Ему нравилось кормить белок, прибегавших из близлежащего Тиргартена и доверчиво приближавшихся к самой двери квартиры. Никакое провидение и шестое чувство не предвещали ему в те многообещающие мирные годы, что всего через несколько лет он сам найдет могилу среди корней этих исторических деревьев, корней, развороченных бомбами.
Личная квартира Гитлера, состоявшая из кабинета, библиотеки, спальни и комнаты для гостей, примыкала к историческому залу, где проводился Берлинский конгресс. Во время войны, когда его штаб находился в Берлине, он в полдень, как только просыпался, отправлялся в этот зал, где на столе уже были разложены карты, а генералы ждали его для обсуждения ситуации. В этом зале зимой 1939/40 года сформировались его первые планы относительно кампании во Франции. По всей вероятности, здесь же – ведь именно здесь он разрабатывал свою стратегию – в его голове родились идеи Норвежской, Балканской кампаний и злополучной русской авантюры. Сегодня кажется судьбоносным знаком, что первые бомбы, упавшие на канцелярию в 1944 году, упали именно на эту историческую комнату и полностью стерли ее с лица земли.
Переехав в 1933 году на Вильгельмштрассе, Гитлер усердно и пунктуально приступил к выполнению своих непривычных обязанностей. Пока Гинденбург был фактически его соседом – между их офисами располагалось только министерство иностранных дел, – Гитлер появлялся у него каждое утро в десять часов. Он регулярно, хотя и неохотно, проводил совещания кабинета; в то время он еще не имел большинства в кабинете, и ему приходилось идти на компромиссы, хоть это и приводило его в ярость. По этой причине он позже все реже и реже созывал совещания кабинета, а после 1937 года не провел вообще ни одного. До и во время войны он пренебрежительно называл кабинет «клубом пораженцев». В первые дни своего правления он также посещал заседания рейхсрата и произносил там речи. Но когда представитель Пруссии согрешил, позволив себе возразить Гитлеру, тот больше никогда не созывал рейхсрат. В рейхстаге он вступил в ожесточенную словесную битву с депутатами от различных партий и до того застращал их, что они приняли закон о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий, давший его администрации право проводить законы[31]. Теперь рейхстаг ему был не нужен. Новый рейхстаг, который он все же приказал избрать, был всего лишь фарсом: Гитлер лично составил список кандидатов. Впредь рейхстаг становился всего лишь кафедрой для его заявлений в области внутренней и внешней политики.
Он созывал в канцелярии совещания лидеров промышленности, на которых они должны были излагать свою точку зрения по тому или иному вопросу. Впоследствии он вспоминал, как забавлялся, когда каждый из этих так называемых «капитанов промышленности» рекомендовал что-то свое, обычно противоположное тому, что предложил предыдущий оратор, как единственно правильное экономическое решение. В этой перепалке, говорил он, ему было легче протолкнуть собственную идею или авторитарную концепцию, а затем уволить инакомыслящих.
В начале своего правления он в первый и последний раз посетил пресс-конференцию, проводимую Функом, в то время заместителем рейхсминистра пропаганды. Чувствуя непрочность своего положения, он хотел представить себя прессе как нового главу государства и сделать жест доброй воли. Но ему даже отдаленно не приходило в голову наладить настоящие контакты с прессой, подобные тем, что ежедневно для блага своих стран поддерживали президент Рузвельт и главы других государств. Он считал ниже своего достоинства объяснять журналистам мотивы своих действий, что-либо обсуждать с ними или вступать в публичные дискуссии. Несмотря на многочисленные просьбы, он так и не снизошел до того, чтобы регулярно проводить пресс-конференции. Гитлер предпочитал поддерживать свою репутацию, давая многочисленные интервью, основная тема которых бывала оговорена заранее. В Берлине и Нюрнберге, во время дней партии, он устраивал краткие приемы для аккредитованных представителей зарубежной прессы, а однажды после неоднократных настойчивых просьб пригласил немецких журналистов в «дом фюрера» в Мюнхене. Он безжалостно требовал от журналистов выкладываться по полной программе, считая, что они сплачивают людей для совершенного выполнения их долга. Но он никогда не открывал перед ними свою душу и не признавал за ними какой-либо интеллектуальной миссии или ответственности.
В конце 1933 года Гинденбург, здоровье которого стало пошаливать, уехал в Восточную Пруссию. Это был конец плотного графика Гитлера. Он снова вернулся к своей привычке вставать в полдень и заходить днем в кабинет только для важных приемов. Всю работу он выполнял в своей квартире, вышагивая по комнатам, время от времени произнося какие-то слова и в самой небрежной манере решая важные вопросы.
Я описываю эпизод из собственной карьеры, потому что он типичен для руководства Гитлера. В сентябре 1937 года, когда Шахт ушел в отставку, Функ, до этого заместитель министра пропаганды, был назначен министром экономики. Новость о его продвижении еще не стала достоянием гласности. До обеда, примерно в 1.30 пополудни, я вошел в квартиру Гитлера в канцелярии и по дороге в другую комнату прошел через комнату с камином. Гитлер стоял за большим мраморным столом и подписывал бумаги. Увидев меня, он жестом велел подойти. Не отрываясь от работы, он резко сказал, хотя раньше никогда со мной об этом не заговаривал: «Я только что назначил вас Государственным секретарем. Министр Геббельс еще не подписал назначения, но он подпишет, можете быть уверены». Он пожал мне руку и, больше не произнеся ни слова, продолжил подписывать документы, а адъютант – промакивать каждую подпись.
Это довольно резкое замечание о Геббельсе, который хотел бы воспрепятствовать моему назначению, требует объяснения. Именно в это время Гитлер поссорился с Геббельсом из-за связи того с чешской киноактрисой Лидой Бааровой. Не желая публичного скандала, Гитлер запретил фрау Геббельс подавать на развод. Эти несколько месяцев были единственным временем, когда дружба Гитлера с Геббельсом дала трещину. Во все остальные времена Гитлер превозносил Геббельса за его талант оратора (на самом деле тот был великим демагогом), публично называл своим лучшим другом и поддерживал его истеричную театральность.
Эта история ярко показывает, какой своевольной была политика Гитлера в отношении персонала. Ему в голову не приходило, что человек может отказаться от должности и уж тем более уйти в отставку без его разрешения. Гитлер признавал только беспрекословное подчинение тому, что сам считал долгом перед нацией.
К комнате с камином и красным плюшевым ковром, которыми были устланы все комнаты в квартире Гитлера, примыкала столовая. Там тоже происходили исторические застольные беседы, особенно в мирное время. В годы войны подобные неофициальные сборища проходили в казино в ставке Гитлера, где бы она ни размещалась в данный момент. Столовая в канцелярии представляла собой простую, побеленную известковым раствором комнату. В ней стоял сервант, сконструированный самим Гитлером. Одну стену целиком закрывал колоссальный гобелен с живописным изображением Авроры, богини зари, едущей по облакам на тяжелой колеснице в окружении многочисленной свиты. В центре комнаты стоял большой круглый стол, за которым могли разместиться пятнадцать человек. Между четырьмя и шестью часами вечера к этому столу придвигали пятнадцать красных стульев, а между восемью и десятью часами подавали ужин. Члены этого круглого стола, преимущественно мужчины, часто менялись, но некоторые присутствовали постоянно: члены правительства и партийные функционеры, которых Гитлер всегда приглашал на совещания. Случайными посетителями могли быть министры, гаулейтеры, послы, генералы, артисты и экономисты. Иногда бывал Геринг, зато Геббельс приезжал из своего министерства на Вильгельмсплац почти каждый день. Нередко гости, прождав Гитлера несколько часов, уезжали голодными, так и не дождавшись хозяина.
Здесь, в канцелярии, по контрасту с Бергхофом, застольные беседы велись о политике или о текущих общественных, экономических, культурных и международных проблемах. И последнее слово всегда оставалось за Гитлером. Трудно определить атмосферу, царившую за этим столом. Ни один ужин и ни один обед, на котором я когда-либо бывал, не напоминал эти трапезы в канцелярии. В этой столовой никто не чувствовал себя свободно. В присутствии Гитлера даже самые живые и интересные люди превращались в молчаливых слушателей. Они смущенно замыкались в своей скорлупе, а Гитлер повторял перед ними тысячи раз произнесенные слова и жесты, еще больше сковывая их. Завсегдатаи кружка знали, что условия дискуссии несправедливы: здесь даже речи не шло о равных правах между хозяином дома и гостями. Обсуждались только хорошо известные взгляды Гитлера, а значит, не происходило обмена мнениями. Гости только слушали; сами они не высказывались. Исключением был Геббельс. Гаулейтер Берлина и министр пропаганды, он позволял себе вмешиваться во время разговора, подхватывать идеи Гитлера, развивать их и часто пользовался возможностью добиться от Гитлера устных решений по самым различным вопросам. Если Гитлер не говорил, а Геббельс не вмешивался, за столом возникало скованное молчание, которое хозяин разрешал прервать потоком шуток, предлагая фотографу Гофману рассказать южнонемецкие и венские анекдоты о «графе Бобби». Иногда положение спасал Геббельс, повторяя последние политические остроты на берлинском жаргоне, правда выбирая только невинные истории или шутки, касающиеся Геринга. Геринг был великодушен и не обидчив, он сам любил собирать шутки о себе. Персона же Гитлера всегда была священна и неприкосновенна. За обедом Гитлер обычно перебрасывался шутками со своим официантом, типичным берлинским чудаком; раньше он работал в ресторане «Хижина дяди Тома» на открытом воздухе. Официант часто отпускал низкопробные шутки, снижавшие напряжение и смешившие гостей.
Однажды за столом произошел следующий случай. Был день рождения одного из адъютантов. Геббельс, желая смутить меня, шепнул Гитлеру, что хорошо бы предложить мне встать и произнести праздничный тост. Гитлеру идея понравилась; он написал несколько слов на карточке у прибора и передал мне категорический письменный приказ встать и говорить. Но Геббельс был посрамлен. Я сымпровизировал очень симпатичную маленькую речь и с честью вышел из положения. Более того, мне удалось отомстить Геббельсу, заставив весь стол дважды встать и выпить за здоровье адъютанта...[32]
Юмор Гитлера за столом был вымученным, если не сказать грубым. Такими же иногда были и его высказывания по разным поводам. Он критиковал судебные приговоры и изливал свою ненависть к юристам. Иногда он обсуждал свое право на амнистию. К некоторым преступлениям он относился снисходительно, особенно к тем, что касались женщин, жульничества, и к другим поступкам, вызванным, как он считал, «здоровыми инстинктами людей». В таких случаях он вмешивался и требовал смягчения наказания. В основном же он не был склонен к снисходительности; скорее здесь вылезала на поверхность грубая сторона его натуры.
Было, например, дело одного мошенника, который заявил, что может получить бензин из воды, и даже ухитрился продать способ нескольким известным людям. Затем был химик, заявлявший, что может получить золото из свинца. Гитлер приказал держать этих людей в тюрьме, «пока они не получат бензин и золото».
Гитлер неизменно придерживался одного взгляда: «Нам, как нации, нужны не мягкость и сентиментальность, а жесткость и безжалостность». Его лозунгом было изречение: «Достойно похвалы то, что делает нас жесткими». Он хотел воспитать в народе твердость и искоренить пассивность к жизненным битвам.
Личную неприхотливость Гитлера, его внешнюю простоту часто принимали за простоту внутреннюю. На самом деле в своей самооценке он далеко не был скромным. Он ясно давал понять, что считает себя одним из величайших людей в истории, и любил говорить, хоть и с претензией на иронию, о памятниках, которые будут ему поставлены. Я как-то сделал замечание о преимуществах скромности и упомянул афоризм, приписываемый Мольтке: «Будь больше, чем ты кажешься». Гитлер тотчас же отрезал, что подобная скромность в великих людях может быть вызвана лишь «неадекватным пониманием собственной значимости» и «неподобающим чувством неполноценности». Он также поправил меня, сказав, что фраза принадлежит не Мольтке, а Шлиффену, произнесшему ее в выступлении, посвященном покойному генералу. Проверив, я убедился, что Гитлер был прав.
Понимание человеческой природы всегда считалось одним из главных требований к политику и государственному деятелю. За многие годы я заметил, что Гитлер совсем не обладает этим качеством, но твердо уверен в своей проницательности. Людей, к которым привыкал за много лет, он, как правило, от себя не отпускал. Новичков же впускал в свой круг после долгого общения с ними, когда они постепенно становились частью его жизни. В основном его суждения о людях были совершенно случайными.
Гитлер с уважением относился к творческим достижениям людей; во всяком случае, так он говорил. Он часто провозглашал людей выше средних способностей великими гениями только потому, что они оказались в данный момент успешными и счастливыми. Но так же легко он ниспровергал прежние заслуги людей, в данный момент ему ненужных или потерявших былую популярность. Его поведение в данном отношении напоминало поведение Наполеона. Рассказывают, будто один офицер, желая поступить на службу к Наполеону, неосторожно разоткровенничался и на вопрос о прошлой военной службе ответил, что, к сожалению, ему в прошлом катастрофически не везло. Наполеон заметил, что не может пользоваться услугами офицера, от которого отвернулась удача. Гитлер питал величайшее презрение к хвастунам со стороны врагов, но сам был легкой добычей для подобных типов при условии, что они льстили ему или казались готовыми делать все, что он хочет.
С годами мнение Гитлера о способностях различных людей резко менялось. Некомпетентных пустозвонов он провозглашал людьми выдающихся способностей и осыпал почестями. Многие годы спустя, когда эти же самые люди показывали свою истинную сущность, он, обнаружив, что они полная противоположность тому, чем казались раньше, осыпал их проклятиями. Гитлер расправлялся со своими оппонентами, объявляя их политическими шарлатанами, трусливыми мошенниками и напыщенными ничтожествами. Требовались долгие годы горького опыта, чтобы он понял, что они вовсе не таковы. Обдумывая его суждения о людях, могу только сказать, что безошибочные инстинкты, которыми он гордился, в девяти случаях из десяти его подводили.
Здесь необходимо сказать несколько слов объяснения. Хорошо известно, что культ личности Гитлера был одной из самых важных линий его философии. Как социалист, Гитлер высоко ценил идею «народного сообщества». Но для него самого, как для личности, гораздо важнее стадного чувства была индивидуальность Господина, человека, рожденного быть хозяином. Личность коренится в индивидуализме; сообщество в ощущении группы. Установление равновесия между ними и их творческое единение стали великой целью доктрины Гитлера. Но это же стало великой проблемой его жизни, проблемой, которую ему не удалось решить. Углубляясь в этот вопрос, мы касаемся основных принципов, основных черт характера Гитлера.
Личность может считаться социальным понятием, потому что она эффективно действует только в сообществе. (Таким образом, человек может считаться личностью, только если он что-то сделал для общества; престиж даруется обществом. Иначе он может считаться оригиналом, эксцентриком, виртуозом и тому подобным, но только не личностью.) Предположим, что величие человека признано обществом. Человек – член сообщества и, следовательно, не может поставить себя вне его и выше его. Он не может заставить общество служить объектом его личной потребности властвовать, даже если он замаскирует это влечение под мифические наряды оголтелого национализма. Гитлер оказался неспособным подчинить силы собственного эгоизма сообществу, которое создал. Он присвоил себе право быть единоличным господином; все остальные должны были ему служить. В повседневной жизни он провозглашал принцип сообщества: общее благо прежде блага личности. Но в сфере высшего руководства он ставил свои личные интересы гораздо выше благосостояния народа. Вот здесь-то и обнаруживался изъян его системы. В его личности слились два мира, личности и сообщества, а так как он был слишком деспотичен, чтобы признавать свои обязательства перед сообществом, оба мира разбились друг о друга.
Проблема всего философского знания – это проблема отношения субъекта к объекту, то есть неспособность людей, как части Вселенной, поставить себя выше этой Вселенной, познать ее. В сфере национального порядка Гитлер тоже столкнулся с этой проблемой. Он хотел невозможного, но даже ему не удалось перепрыгнуть через собственную тень. Его властная натура не могла добиться компромисса между личностью и сообществом. В самой глубине его души не могла быть преодолена двойственность характера, а его действие распространялось на всех.
Его эгоцентризм ярко проявлялся в обращении с ближайшим окружением. Никому из работавших рядом с ним не удалось вырасти в самостоятельную личность. Страстный субъективист, Гитлер не понимал объективности и не испытывал к ней симпатии. Снова и снова он подчеркивал, что хочет очистить умы немцев от всей «объективистской чуши» и научить их мыслить субъективно. Он был самым чистокровным субъективистом, какого только можно представить, потому что оценивал людей только по степени их полезности для его целей. Этим одним объясняется губительная ошибочность его суждений, а также резкие взлеты и падения его приближенных.
Геринга, бывшего во время Первой мировой войны хорошим военным летчиком и позже ставшего плохим политиком, Гитлер провозгласил величайшим гением военной авиации. Десять лет спустя, когда Геринг перестал одерживать победы, Гитлер решил, что он величайший из неудачников в истории человечества.
Риббентроп, глупый, неотесанный, излишне сентиментальный и подобострастный, разочарованным выражением лица напоминавший своего хозяина, был фаворитом Гитлера. Его упрямство вошло в поговорку. Если он принимал решение, пусть и неправильное, ничто не могло его переубедить.
О Геббельсе Гитлер всегда судил осторожно. Он признавал в нем человека, обладающего уникальным ораторским талантом, восхищался его «бойкостью речи» и использовал в своих целях до самого конца.
Лей был словоохотливым тупицей, типичным представителем поколения немцев, распространившегося в последние десять лет, не имевшего да и не желавшего иметь своих мыслей и «молившегося» на Гитлера. Гитлер называл его своим «величайшим идеалистом».
Гиммлер умно льстил Гитлеру. Наблюдая за ним, я замечал в его лице отчетливые черты безумия. Гитлер был о нем до нелепости высокого мнения. Только в самом конце, после неудачной попытки Гиммлера организовать сопротивление, Гитлер признал его тем, кем он и был на самом деле: «пустым местом и разочарованием».
Коха он считал лучшим гаулейтером, а Шпеера самым компетентным министром. Бормана, своего секретаря и управляющего делами партии, невидимого организатора его личной жизни, свидетеля на его свадьбе и, в конце концов, руководителя его похорон, Гитлер характеризовал как «преданнейшего товарища по партии».
Его оценки служат ясным доказательством того, что он до последнего вздоха ошибался в людях.
Его гротесковые вердикты современникам и противникам в международных делах, вердикты, которые он выносил во время застольных бесед, представляют теперь лишь исторический интерес.
Чемберлена он окрестил образцом ограниченного британского консерватора. Гитлер чувствовал себя глубоко оскорбленным тем, что британский премьер-министр не предоставил ему гегемонию на континенте и не заключил с ним договор о партнерстве между Англией и Германией на суше и на море. После Годесберга он всячески поносил Чемберлена, объявив его усилия поддерживать мир на континенте предательством и обманом. В целом, однако, он восхищался британскими тори и их умением править миром. Он никогда не переставал надеяться, что британский консерватизм в конце концов станет его союзником в Европе.
Черчилля он ненавидел, как величайшего антагониста в своей жизни, человека, весь стиль поведения которого был диаметрально противоположен его собственному. Прежняя жизнь Черчилля, как военного корреспондента, писателя и критика, вызывала у Гитлера, как оратора, антипатию и чувство соперничества, и он по этому поводу разражался злобными тирадами против него. Как ни странно, его бесила мысль о том, что Черчилль получал за свои статьи большие деньги, тогда как он в пору жесточайшей нужды движения в средствах получил всего лишь несколько тысяч долларов за интервью американским журналистам. Черчилль, любивший хорошую жизнь и хороший коньяк, с неизменной сигарой во рту, оскорблял Гитлера, противника курения и трезвенника. Узнав, что Черчилль обычно диктует по утрам лежа в ванне, и увидев фотографию Черчилля, склонившегося над молитвенником и молящегося о победе, он окончательно взбесился.
Во время войны я всегда готовил ему тексты и резюме волнующих выступлений Черчилля. Гитлер их тщательно прочитывал, и по его поверхностным и неуместным замечаниям я мог судить, что втайне он ими восхищается. Но Гитлер никогда серьезно не обсуждал их. Поскольку большинство его сподвижников, не скрывая восхищения, делились впечатлениями об этих речах, Гитлер хранил по этому поводу ледяное молчание. Он лишь выбирал в этих речах слабые места, как подтверждение своего мнения, что Черчилль не обладает качествами великого человека. Однажды до войны Черчилль принял в своей лондонской приемной гитлеровского гаулейтера и сказал: «Ваш фюрер станет величайшим государственным деятелем в Европе, если сохранит мир в мире». Мир не был сохранен. В войне с Германией тот же самый Черчилль, который бросал проклятия в адрес большевизма, заключил союз со Сталиным против Гитлера. За этот маневр Гитлер настолько возненавидел Черчилля, что об объективном суждении не могло быть и речи.
Рузвельт был, по мнению Гитлера, просто капиталистическим инструментом заговора «международного иудаизма» и пролетарской, большевистской Москвы. Он чувствовал, что разоблачить и уничтожить этот двусмысленный международный заговор – миссия его жизни. С каждыми президентскими выборами в Америке он надеялся на поражение Рузвельта. Совсем не из благородных побуждений, а скорее для того, чтобы дать Рузвельту изведать горечь поражения, он запретил немецкой прессе и радио нападки в адрес Рузвельта во время предвыборной кампании, в которой его соперниками были Уиллки и Дьюи. Внезапная смерть Рузвельта пробудила в Гитлере последние надежды на развал коалиции, за которые он держался почти до конца.
Со Сталиным Гитлер чувствовал что-то вроде солидарности, хотя его оценки личности русского вождя зависели от политической обстановки в данный момент. Как верховного жреца марксизма и врага его идеологии, Сталина надо было ненавидеть. После пакта о ненападении Гитлер не переставал расхваливать союзника. Когда Сталин снова превратился в заклятого врага, он не перестал его уважать, но не произнес о нем ни одного доброго слова.
Муссолини был великой любовью Гитлера в политике. Он ценил дуче, как лучшего друга, человека равного с ним калибра. Он называл его «настоящим римским Цезарем» и считал их сообщество по интересам залогом верной дружбы. После 1934 года их отношения стали полностью сердечными, Гитлер все больше и больше увлекал Муссолини чарами своей демонической личности. Его психологическая власть над Муссолини была такова, что итальянец стал безвольным инструментом в его руках. Но в международных делах, полагаю, Муссолини обладал сдерживающим влиянием на Гитлера. Во время судетского кризиса Муссолини вмешался в ход событий в одиннадцатом часу; именно он устроил Мюнхенскую конференцию. Он пытался удержать Гитлера от конфликта с Польшей и образумить перед кампанией против Франции. Но победоносное шествие Гитлера по Европе смело его с лица земли. После своего падения и спасения Гитлером[33] он был всего лишь живой развалиной; он почти не говорил за столом и полностью подчинялся Гитлеру. На решение Гитлера покончить с собой наверняка повлияли воспоминания об ужасной смерти Муссолини в Милане.
На Викторе-Эммануиле, у которого он однажды гостил в Квиринале, Гитлер сосредоточил всю свою неприязнь к королям.
Хорти он ценил как личность, но любить не мог из-за глубоко укоренившегося предубеждения против венгров.
Антонеску поражал его, как великая политическая фигура. Его разочарование в этом человеке впоследствии было таким же сильным, как и переоценка вначале.
После встречи с Франко на испанской границе в 1940 году Гитлер не слишком хорошо отзывался о нем.
Гитлер питал слабость к «старой гвардии» своей партии. Он продолжал осыпать милостями многих из них, когда для этого уже не было оснований. С другой стороны, зачастую он бывал несправедлив и неблагодарен. Например, он устроил страшную сцену из-за банальной ошибки за столом, накинулся на своего адъютанта Брюкнера и уволил его. Брюкнер более десяти лет, днем и ночью, в плохие времена и хорошие, всегда был возле него. В другой раз в Дессау его привело в бешенство несоблюдение порядка прохождения на параде колонны гитлерюгенда. Он повернулся к своему постоянному спутнику в течение двадцати лет Шаубу, который, на свое несчастье, оказался рядом, и прилюдно понизил его в звании, хотя Шауб не имел никакого отношения к инциденту.
Разумеется, у всех возникало чувство, будто Гитлер страдает от комплекса неполноценности. Он проявлялся в светской и дипломатической жизни. Во время второго визита в Италию, когда он был приглашен в королевский дворец в Неаполе, главный дворцовый церемониймейстер допустил, как показалось Гитлеру, международный промах в установленном порядке. Гитлер вышел из машины в обычной уличной одежде. Чтобы переодеться к вечернему приему, ему пришлось пройти мимо уже собравшихся гостей. Гитлер раздул настоящий международный инцидент из того, что ему не дали времени переодеться, и потребовал официальных извинений. До этого в Риме он устроил подобный же спектакль, на этот раз из солидарности с дуче. На трибуне для наблюдения за парадом Муссолини отвели место позади женщин, членов королевской семьи, тогда как Гитлеру предоставили почетное место впереди. Гитлер заявил, что не встанет на почетное место, пока Муссолини стоит сзади. Пришлось переставлять Муссолини к Гитлеру и королю.
В начале марта 1945 года в полдень американская бомба попала в столовую Гитлера и уничтожила стол. Разрушение положило конец круглому столу.
Прямо за столовой лестница вела в подземный бункер, который приказал выстроить Гитлер. Здесь в марте и апреле 1945 года разыгрался последний акт драмы.
Пятнадцать или двадцать ступенек и несколько непроницаемых дверей отделяли этот бункер от уровня улицы. Это была подземная пещера в самом прямом смысле слова. Там произошел крах Гитлера. По разительному контрасту с просторными, нарядными комнатами, которые он любил, помещения в бункере были маленькими, похожими на больничные боксы из-за белой покраски стен. Его частное жилище, гостиная и спальня, располагалось на самом нижнем уровне убежища, прямо под мраморными колоннами пышной столовой, где в мирные годы он проводил столько времени в окружении высших сановников Германии и зарубежных стран.
Бункер состоял из довольно просторной приемной, где Гитлер в те последние недели совещался с генералами армии и авиации, адмиралами и офицерами OKВ, продолжавшими работать в его великолепных кабинетах новой канцелярии вплоть до февраля. Теперь карты были разложены на простом столе между двумя аскетичными белыми стенами. Гитлер принимал посетителей в крошечном квадратном бетонном боксе, где едва могли разместиться шесть человек. Этот бокс, снабженный газонепроницаемой перегородкой, был последней комнаткой в убежище, откуда несколько ступенек вели в сад канцелярии.
Бункер под старой канцелярией был связан неоштукатуренным коридором с большим бомбоубежищем под новой канцелярией, оборудованным во время ее строительства. В это убежище входили с Воссштрассе. В 1942 – 1944 годах Гитлер предоставлял это убежище под ночной приют берлинским школьникам. Там о них заботились волонтеры общества NSV (национал-социалистическая народная благотворительность) и других благотворительных организаций.
В последние годы войны строительство бункеров стало увлечением Гитлера. Бункеры в его ставках постоянно укреплялись новыми слоями бетона. Он ожидал постоянных воздушных налетов, считая вполне естественным, что враги приложат все усилия, чтобы разгромить ставки и уничтожить его. Многие сотни рабочих организации Тодта годами работали над большими зданиями ставок в Растенбургском лесу. В конце концов эти бункеры, покрытые более чем семью метрами бетона, сжимались до конусообразной формы.
Кроме ставок, где жил Гитлер после возвращения с запада до февраля 1945 года, были построены или реконструированы несколько других ставок. Одна из них, в Силезии, была взорвана и превратилась в скалистые утесы. При малейшей опасности бомбежки Гитлер требовал, чтобы все спускались в бункеры. Сам он провел много часов в плохо проветриваемых, темных и нездоровых комнатах. Можно с уверенностью сказать, что именно такие условия и подорвали его здоровье.
Я видел, как шаг за шагом приближается развязка. В октябре 1942 года на Украине природа сделала немцам первое резкое предупреждение. Поражения немцев на Кавказе нанесли тяжелый удар по нервной системе Гитлера. У него уже не хватало сил на долгие разговоры во время ежедневных обедов. Однажды после дискуссии с генералом Йодлем он даже встал и вышел из-за стола. С тех пор он обедал один у себя в комнате. Когда ему хотелось общества, он просил кого-нибудь из секретарш составить ему компанию.
20 июля, день покушения на него в ставке в Восточной Пруссии, стало критической точкой кризиса. Покушение произошло не в бункере, где Гитлер проводил большую часть своих дней, и это, несомненно, спасло его. На этот раз обсуждение ситуации проходило в большой комнате летней деревянной постройки барачного типа с деревянным полом, довольно высоко приподнятым над землей. Окна в комнате были раскрыты. В результате взрыв не сопровождался большой ударной волной, а просто дал внезапную вспышку. Если бы бомба разорвалась в бетонном бункере, никто из присутствующих не избежал бы гибели: ударной волной их разнесло бы на куски. Произошло следующее.
Примерно в десять минут первого дня я находился в своем бункере, метрах в ста от комнаты, где проводилось совещание. Вдруг я услышал сильный взрыв, который, казалось, потряс весь лес. Я побежал к бараку, из окон которого валили клубы черного дыма. Генерал-фельдмаршал Кейтель, с подпаленными волосами, выскочил из барака и подбежал ко мне. Я слышал, как он сказал: «Значит, на этот раз не судьба!» Генерал Йодль возмущенно шумел по поводу того, что «на его земле» несчастья произойти не могло. Раненых выносили на носилках, а я оказывал им первую помощь. Когда мимо меня на носилках пронесли главного военного адъютанта Гитлера, я сразу же понял, что долго он не протянет.
Я спросил о Гитлере. Его уже увели в бункер. Я вошел и увидел его. Он сидел в кресле в своей небольшой гостиной и, казалось, был совершенно спокоен. Ноги его были оголены, брюки разорваны в клочья. Левая рука была покалечена: его сильно ударило столешницей, на которую он опирался локтем в момент взрыва бомбы под столом всего в двух метрах от него. У него лопнули барабанные перепонки, а лицо было поцарапано деревянными щепками. Когда его осматривал врач, он полностью владел собой и даже обдумывал случившееся и рассуждал, что же могло произойти. Постепенно нам становился ясен весь ужас случившегося. Тем временем приехали Геринг и Гиммлер.
Войдя в развалины комнаты, чтобы обследовать место происшествия, мы обнаружили под большим столом круглую яму диаметром примерно полметра. По-видимому, половина силы взрыва пришлась на пустое пространство под полом. Сначала подозревали рабочих из окрестных мест. Но ко второй половине дня картина прояснилась.
Утром из Берлина прилетел полковник Штауффенберг, и ему была предоставлена встреча с Гитлером. В 12.30 пополудни они с Кейтелем вместе вошли в комнату для совещаний. Штауффенберг поставил под стол свой портфель, справа от Гитлера. Пока начальник штаба армии продолжал доклад, он на мгновение наклонился к портфелю, а потом попросил разрешения выйти, сказав, что ему надо сделать срочный телефонный звонок. Дежурный телефонист увидел, как полковник вышел из барака, подошел к своей машине, припаркованной в ста пятидесяти метрах от него, и сел за руль. Когда раздался взрыв, он быстро проехал через клубы дыма к выезду из лагеря. Хотя полицейский кордон тотчас же оцепил всю близлежащую территорию, офицер охраны распорядился пропустить Штауффенберга. Он уехал на аэродром, находящийся километрах в четырех от места происшествия, по пути выбросив в подлесок вторую бомбу, где ее нашли на следующий день. На аэродроме его ждал самолет. Он вылетел в Берлин сообщить, что Гитлер мертв. Остальное хорошо известно.
Для Гитлера последствия покушения оказались сильнее первоначального шока. Когда его левую руку освободили от повязки, он обнаружил в ней нервное дрожание, которое не проходило и явно мешало ему. С тех пор его осанка потеряла свою надменность; колени дрожали и несколько подгибались.
Тем не менее это событие возымело противоположный эффект на его духовное состояние: он собрал в кулак всю свою волю. Приказав поймать и сурово наказать заговорщиков, он сконцентрировал все свои ресурсы для последнего крупного военного броска. Он вынашивал планы финального наступления на Западе, надеясь там повернуть ход войны. 12 декабря 1944 года он уехал в одну из западных ставок, расположенную в горах Таунус, близ Бад-Наугейма. Это была удаленная от всего мира, спрятанная на склоне заросшей лесом горы, маленькая колония хорошо замаскированных бункеров. После провала наступления в Арденнах Гитлер на несколько недель вернулся в Восточную Пруссию. Хотя к его ставке «Волчье логово» уже приближались русские, он остался, чтобы подать пример населению и защитникам Восточной Пруссии. Вплоть до февраля, когда ситуация временно, на несколько дней, стала легче, он не переезжал обратно в Берлин. Новый начальник штаба Гудериан, до сих пор направлявший всю свою энергию на защиту немецкого Восточного фронта, теперь начал постоянно перечить Гитлеру на совещаниях. Он явно больше не разделял уверенности Гитлера или, скорее, внешнего проявления уверенности. В середине марта Гитлер отправил его в отставку, заменив своим ближайшим сподвижником, генералом Венком, а позже заместителем Венка, генералом Кребсом, который оставался с Гитлером до конца.
Гитлер принял решение остаться в Берлине и разделить со столицей или победу, или поражение. Никто не мог убедить его поступить иначе, хотя многие пытались. Он хотел служить примером твердости и давал резкий отпор всем, кто уговаривал его уехать. В апреле он продолжал сохранять железное самообладание и, по-видимому, верить, что силой собственной воли способен переломить судьбу. Любую другую мысль он отказывался обсуждать. С присущим ему высокомерием он заявил, что никогда не капитулирует. Гитлер никогда не отступал от своих слов. В Берлине он хотел бросить вызов судьбе и действительно верил в чудо.
В этой безнадежной ситуации он довел до крайности свои старые методы борьбы. Совместно с Геббельсом он положил начало образованию террористических групп «Вервольф» (оборотней). Он категорически приказал взрывать все мосты на пути наступления врага, и горе тому, кто ставил под вопрос бессмысленную разрушительность подобного приказа. Конфликт между сложившимися условиями и несгибаемостью воли Гитлера стал невыносимым. Кульминация приближалась.
Когда нарушилась телефонная связь, он по радио приказал арестовать Геринга, укрывшегося в своем доме в Оберзальцберге. Геринг, целыми днями не получавший от Гитлера ни слова, телеграммой спросил: должен ли он готовиться стать его преемником? В те последние дни Гитлер исключил из партии Гиммлера, узнав, что тот по собственной инициативе поручил Шелленбергу прозондировать в Стокгольме возможность заключения мира. В конце концов он казнил офицера связи Гиммлера. Это был генерал ваффен СС Фегелейн, зять Гитлера.
Через два дня после его пятьдесят шестого дня рождения, 22 апреля, пришло сообщение о мощном прорыве русской дивизии к северу от столицы. Дух, который он до сих пор поддерживал только невероятными усилиями воли, теперь окончательно упал. Гитлер понял, что все потеряно, и хотел покончить жизнь самоубийством, но его отговорили военные из его окружения.
В последний раз его былая власть дала о себе знать, когда ночью он набросал финальный стратегический план, который, казалось, с самого начала был приговорен к провалу. Это был план отступления к Берлину некоторых армий, чтобы создать ядро обороны, которое станет препятствием на пути русских войск и позволит высвободить другие войска для атаки на русских с тыла.
По его приказу Верховное главнокомандование покинуло Берлин, чтобы руководить операцией с севера. Сам он с немногими сподвижниками остался в бункере канцелярии, очевидно, чтобы приготовиться к концу. С ним остался Геббельс, в последние недели переехавший в бункер и занявший с семьей две комнатки по соседству с жилищем Гитлера.
Теперь Гитлер напоминал человека, физически находящегося на последнем издыхании. Лицо его было белым как мел, а мешки под затекшими кровью глазами явно свидетельствовали о бессонных ночах.
Когда с мечтой о господстве почти пришлось распроститься и жизнь подошла к концу, он больше не думал о людях. Он оставлял их на произвол судьбы. Они больше не могли служить его авантюрным амбициям. Когда рухнули последние надежды, вместе с ними рухнули и идеи существования нации как исключительно героического процесса. Перед ним предстала собственная личная жизнь на ее самом смертельном и негероическом этапе. Последние дни Гитлер посвятил подготовке к уходу из жизни.
Последние два месяца Ева Браун провела с ним в бункере в Берлине. Она пришла туда добровольно. Ее человеческое и духовное отношение к нему в эти дни заслуживает уважения: она скрасила последние дни его жизни. Чтобы воздать ей почести в глазах потомства и устранить все причины для злобных сплетен, Гитлер решил, что им, наконец, пора пожениться. Борман, как всегда, организовал церемонию; он отыскал гражданского чиновника и был одним из свидетелей на свадьбе, вторым был Геббельс. Бракосочетание состоялось в ночь с 28 на 29 апреля в бункере. Этой же ночью Гитлер продиктовал свое завещание. Насколько мне известны его привычки, этот документ, продиктованный непосредственно машинистке, был плодом его минутного настроения. В течение нескольких дней окружающие его люди ждали, когда он приступит к своей последней задаче. Наконец, он вдруг решился сделать этот шаг, предварительно ничего не обдумав. Политическая часть выдержана в духе всех его речей. Там, в его «последней воле», наиболее полно проявилась его аномальная двойственность. Темная сторона его личности, более или менее скрытая в течение его жизни, вылезла наружу.
В завещании ни словом не упоминается об ужасном положении немецкого народа. В нем намеренно игнорируются все подробности ситуации. Оно призывает к дальнейшему сопротивлению столь ужасающей угрозе, которой, даже ценой собственной жизни, готовился избежать сам Гитлер. В нем Гитлер провозгласил себя лидером поднимающейся, победоносной нации, не вспомнив о восьмидесяти миллионах загубленных людей, чьим лидером он уже был. Он не нашел ни одного слова сочувствия, поддержки или совета для немцев, которых оставлял в бедственном положении, и не думал о своей ответственности за последствия его диктаторского курса. Напротив, в его завещании просто повторяются те же доктрины, которые он проповедовал всю жизнь, повторяются в тот момент, когда Гитлеру, безусловно, следовало понять, что эти доктрины принесли горе немецкому народу.
Он приказал Геббельсу сформировать кабинет, хотя прекрасно знал, что Геббельс решил уйти из жизни вместе с ним. Даже перед лицом смерти он продолжал фантазировать и закрывать глаза на суровую реальность. Жертва психоза предательства, он обвинил своих самых верных сподвижников; осуждая их, он бросал их в кромешную тьму. Целью этого «бреда предательства», о котором написал Геббельс в своем собственном завещании, было обелить себя в глазах потомства.
Затем, без страха и колебания, Гитлер покончил с собой. Борману уже было приказано сжечь его останки в саду канцелярии.
ПОСТСКРИПТУМ
Я видел Гитлера-человека, его работу и его угасание и описал все это выше. Писать эту книгу я начал через пять месяцев после смерти Гитлера. Вероятно, это слишком короткий срок между самими событиями и осмыслением их роли в истории. Но в этом есть нечто положительное: факты свежи в моей памяти, и временные наслоения не потревожили их. Надеюсь, мой рассказ будет полезен будущим историкам как материал для работы.
В беседах Гитлер сам нередко ругал тех «бумагомарак», которые ретроспективно искажают и фальсифицируют историю, чтобы сорвать политический куш. Сохранить факты в том виде, в каком они живы в памяти современников и свидетелей, – еще не значит стать историком, а скорее выполнить за историков основную работу.
Писатель фиксирует жизнь как бы скрытой камерой, и это описание не заменяет собой художественный портрет, улавливающий основные черты человека с самых разных точек зрения. Историография – это нечто совсем иное; она пишет портрет человека в обрамлении его нации, и ее оценки основаны на других и, вероятно, более широких соображениях.
Когда речь идет о том, чтобы написать историю, имеющую значение для немецкого народа, обязательно следует принимать во внимание культ поклонения героям, присущий немцам. Этот культ прочно укоренился в их традиционном образе мыслей. Великие немецкие историки всегда учитывали национальные тенденции. Эти чувства выражены с большей силой и убедительностью знаменитым английским историком Томасом Карлейлем, труды которого так высоко ценятся в Германии. В своей книге «Герои и культ героев» он говорит: «Всеобщая история, история свершений человека в мире есть, в сущности, история Великих Людей, которые здесь трудились... Это душа всей мировой истории... В груди человека нет более благородного чувства, чем восхищение существом более высокого порядка».
Для ясности важно определить природу героизма. Карлейль назвал героя победоносным проводником божественной идеи, заложенной во внутренней сфере вещей, в Истине и Вечности, и всегда присутствующей в обыденности, хотя и невидимо для большинства глаз. Следовательно, «всегда трудно распознать, что такое великий человек».
Если отвлечься от критерия всеобщего успеха, героизм, согласно Карлейлю, характеризуется отвагой, искренностью, гармонией с моральным законом и «видящим оком», силой проникновения во внутреннюю сущность окружающего мира. Обладал ли Гитлер этими качествами, необходимыми для исторического величия?
Гитлер, несомненно, был отважным человеком. Его мужество производило впечатление на всех. И в своих стремлениях к благу для своего народа Гитлер также был в глубине души искренен. Он сердцем и душой верил в тевтонскую миссию немецкого народа, в его особый дар организации и талант правления, в призвание нордической расы быть духовным лидером и в предназначение немецкой нации быть творцом культуры. И он верил, что его особая задача, его высшее предназначение – направлять народ на выполнение этой миссии.
Этой верой мотивировались все его действия. Но «видящим оком», «силой внутреннего проникновения», которые Карлейль называет знаком родства с божественными силами, во все эпохи объединявшими великого человека с остальными людьми, – этим Гитлер не обладал. Он не докапывался до сути; скорее, он допускал ошибки и соблазнялся ложными идеями.
Есть некоторые исторические параллели для этого положения вещей. Один, величайший из германских героев, видел себя богом, но, как говорит Карлейль, «он совершенно не обязательно лгал; он всего лишь ошибался, стараясь говорить чистую правду». Он успешно действовал ради своего народа. Гитлер – нет. Гитлер жил не в старину, а в нынешнем веке, на пике современности.
Гитлер не умел проникать ни в божественный характер человеческого существования, ни во всегда чудесную жизнь природы. Он имел ложный взгляд на эволюцию и видел события настоящего со старомодной точки зрения прошлого. Это одна из основных причин, почему ему нельзя отвести историческую роль подлинно героической фигуры.
Приходится признать, что у Гитлера были большие социальные идеи, но он не имел ни малейшего чувства развития, внутренней гармонии, естественного хода событий. Прежде всего, у него не было внутреннего понимания необходимости моральных законов в современном человеческом обществе. Живя в фантастическом мире своего воображения, готовый использовать все средства для скорейшего достижения цели, он был неспособен отличить добро от зла, осознать моральный долг при решении вопроса «должен существовать или не должен». Это был еще один существенный изъян в характере Гитлера, из-за которого ему не хватало подлинного величия. Это был изъян, перечеркивающий по-настоящему героические черты Гитлера, мужество и искренность.
Поскольку Гитлер обладал рядом героических черт, завоевавших уважение народа, но не соответствовал двум требованиям, ведущим человеческое величие к успеху, а именно проницательностью и моральной силой, а также из-за своеобразия характера, его энергичное руководство принесло трагедию поверившим ему людям. Этим объясняется ужасное моральное состояние немецкого народа, гордиев узел, который можно было разрубить только мечом победоносных союзников. Здесь налицо странное стечение несчастливых обстоятельств.
Опасный человек, пишет Карлейль, – это человек, идущий на поводу у своих фантазий и не понимающий истинной природы объекта, с которым имеет дело. Добившись высокого положения, такой человек становится неописуемо опасным. Именно таким человеком и был Гитлер.
Для Гитлера движущей силой божественного мирового порядка была грубая власть естественной эволюции, а не человеческий разум. Он не понимал, что эволюция распространяется и на человеческую мысль. Его ум в век головокружительных открытий оставался на уровне Средневековья.
Феномену, которым являлся Гитлер, нет равных в истории. В беспрестанных колебаниях от добра ко злу, в жесткости и демонизме его характера и степени его влияния на мир он был уникален среди исторических фигур. Личности подобного склада мы нигде больше не найдем; у других исторических персонажей можно отыскать лишь некоторые похожие черты. Вероятно, эти аналогии смогут пролить свет на некоторые его основные качества.
В своей «Истории Карла XII» Вольтер так описывает этого шведского короля-авантюриста: «Он, вероятно, был самым необыкновенным человеком из всех, когда-либо живших на земле. В нем соединились все великие черты его предков; его единственным недостатком и единственным несчастьем было то, что в нем все эти черты были увеличены до невероятных размеров. Он обладал непоколебимым упрямством и неконтролируемым характером. Поэтому все его героические добродетели превратились в свою противоположность. Его твердость стала непоколебимостью».
Наполеон называл себя «сыном фортуны». Меттерних говорил ему в Дрездене в 1813 году: «Поражения, как и успехи, ведут вас к войне». Карлейль, говоря о Наполеоне, писал: «Вера в демократию вела Наполеона через все его великие дела... Но тут, я думаю, взяло верх роковое шарлатанство... Эгоизм и ложное честолюбие стали его богом».
Итальянский невропатолог Ломброзо сказал: «Гений – это безумие». Профессор Эрнст Кречмер в своей книге «Гениальные люди» отмечает связь между творческим гением и некоторыми формами психопатии и умственных расстройств: «Психопатический элемент в наследственной предрасположенности гениальных людей есть неотъемлемая часть психологического целого, которое мы зовем гением».
По моему мнению, физически Гитлер был ипохондриком. Умственно он был подвержен мании излишеств; психологически – шизофренической личностью уникальной силы.
Его здравый ум создал великий национальный идеал. Его нездоровая точка зрения полностью неправильно истолковывала будущий ход человеческой эволюции. Его нечеловеческая и ненасытная воля поколебала здание современной жизни.
Наши учителя истории подчеркивали ценность личности и приводили в качестве яркого примера идеал героического. Одной из целей образования было научить молодых людей ценить героев. Но излишняя фетишизация героев со стороны историков и педагогов может иметь нежелательные побочные эффекты, правда не так часто случавшиеся в нашей истории, чтобы быть четко распознанными. Наши толкователи истории в своем похвальном усилии во всем видеть только позитивное, а не негативное иногда вдавались в излишний идеализм и представляли события в ложном свете. В прежние времена освещались обе стороны вопроса и были установлены определенные границы поклонения героям. Такой трезвый взгляд в последнее время стал немоден, а быть «разоблачителем героев» означает навлечь на себя позор.
Одно излишество в написании истории порождает другое. Теперь мы переживаем противоположную тенденцию. На смену неразборчивому поклонению героям пришло то, что я могу назвать «компенсирующей несправедливостью». Прежде молодежь учили неумеренно и некритично поклоняться «великим людям». Теперь одним внезапным ударом, обрушившимся с силой стихийного бедствия, суровая реальность жизни с лихвой исправила этот пробел в образовании. Вера в человеческое величие и непогрешимость, почитание некоторых исторических личностей сначала дошла до предела, а потом пошла на спад. Неоспоримые герои сегодняшнего дня – посредственности дня завтрашнего.
На людей по-настоящему великих, тех, которых признает таковыми история всех наций, этот процесс не влияет. Но надо сказать, что многовековое образование немецкой нации в духе слепой веры, преувеличенного поклонения, безоговорочного уважения и совершенно некритичного отношения к льстивым речам и красивым словам привело людей к досадным ошибкам, а потом и к полной катастрофе.
В основных посылах такого образования обнаруживаются некоторые логические ошибки. В естественных науках давно утвердился принцип, что мысль и знание тоже претерпевают прогрессивную эволюцию. Новые методы исследования проистекают из новых знаний и результатов. Для либеральных искусств и для истории верен такой же принцип.
В практической жизни основным критерием величия и гения человека является дело, которое этот человек совершил для своей нации и для человечества, материальны или нематериальны по натуре его свершения, и не важно, когда становится ясной их важность: немедленно или по прошествии времени.
Но остается еще один момент, который я пока не рассматривал, но должен обсудить, если не отягощен предрассудками. Ведь Карлейль говорит о героях, которые не одерживали побед, а отважно сражались и погибали. Такие люди были теми, кого он называет «героическими искателями».
Такие люди, безусловно, были – великие изобретатели и непризнанные гении, ценность которых для нации и для человечества стала очевидна только после их смерти. Они являются благословенным предметом обожания потомства. Был ли Гитлер одним из них? Смогут ли будущие поколения когда-нибудь посмотреть на Гитлера как на отца лучшего мира после подобного краха и полного уничтожения всего, что мы ценили в Германии? Правдоподобно ли это? Ответ на этот вопрос я могу смело предоставить читателю.
Немецкий народ видел в Гитлере символ собственной жизни и судьбы. Немцы видели свое отражение в его величии и были ошеломлены его везением. Они прониклись отвагой, выносливостью и силой воли этого человека, восхищались смелостью его мысли. Но они также поклонялись его автократической натуре, завышенной самооценке, психологической тупости, высокомерию и неадекватному восприятию реальности. Поэтому в конце концов они пали жертвой собственного увеличенного и искаженного зеркального отражения.
Если мы, немцы, хотим извлечь какой-то урок из почти непостижимых событий последних лет, чтобы нам хватило ясности ума пойти новым путем, мы должны задать вопрос: вина или судьба? Вина или судьба привела немцев к их нынешнему плачевному положению? Из опыта участия в немецкой истории этого рокового десятилетия и непосредственного наблюдения за политическими событиями с глубочайшим убеждением могу сказать: не злая воля, не преступные желания привели нацию к теперешнему критическому положению и снискали немцам репутацию политически аморального народа. Эта нация слепо и, увы, слишком доверчиво следовала за Гитлером; и виновата в этом не нация, а только он. Жертва демонизма собственной натуры, Гитлер был не только их лидером, но и соблазнителем!
Я описал обстоятельства, при которых нация наделила Гитлера беспрецедентной властью. Гитлер должен был вести немецкую нацию вперед и вверх. Народ не просил его воевать. Немцы не хотели войны; 1914 – 1918 годы научили их ненавидеть ее. Они были вовлечены в войну без их согласия и против их внутреннего желания. То, что сегодня они должны полностью принять на себя ответственность за проигрыш Гитлера, давит на них тяжелым гнетом. Но если это неизменный факт, нация тем не менее не должна ни при каких обстоятельствах обелять Гитлера. И уж тем более принимать на себя груз ответственности за чудовищно бесчеловечные и аморальные отклонения и злоупотребления властью, которые Гитлер допускал без ведома и желания народа. А ведь казалось, нация откажется признать правду о своем покойном лидере. Если бы народ, из соображений ложной верности и вопреки истине, продолжал делать из него героя, он взял бы на свои плечи все его грехи. Такое самобичевание принесло бы нации не пользу, а только горе. Было бы несправедливо по отношению к будущим поколениям немцев обременять их виной, которой за ними нет.
Люди должны посмотреть в лицо неприкрашенной правде о Гитлере. Тогда они поймут самих себя. А другие нации осознают, что, когда таинственная фигура Гитлера стала править Германией, трагическая, роковая вина распространилась и на народ. Дьявольские качества Гитлера, его противоречивые черты, притягательность его идей и его заманчивые слова, гипнотическая сила его воли и отвратительные результаты его бесчеловечной политической морали – все это неотъемлемая часть «дела жизни» Гитлера. Подчиняясь его руководству, народ возвел на престол демона.
В течение тридцати лет наше нынешнее поколение вело жизнь, полную страданий и жертв. Гитлер вверг его в нищету и несчастья. Так можем ли мы теперь приписывать Гитлеру истинное величие?
Если мы сделаем из этого опыта правильные выводы, возможно, несчастье, обрушившееся на наш народ с приходом Гитлера, станет благом для потомства. В таком случае Гитлер не зря жил для немецкого народа, потому что он, возможно, был послан темными силами как исполнитель неизвестной судьбы.
Примечания
1
Вальхалла – мемориал в Регенсбурге. На постаментах и консолях помещаются 163 мраморных бюста героев Вальхаллы. В скандинавской мифологии Вальхалла – обиталище бога Одина и душ погибших в боях героев. (Здесь и далее примеч. пер., кроме особо оговоренных случаев.)
2
Коричневый дом – с 1931 г. штаб-квартира национал-социалистической партии, Мюнхен, Бавария.
3
Эготизм – преувеличенное чувство значимости своей личности.
4
Рем Эрнст (1887 – 1934) – рейхсминистр Германии, начальник штаба штурмовых отрядов.
5
Личная причина, о которой умолчал Дитрих, состояла в том, что жена Бломберга была проституткой. Как говорят, Геринг, зная о прошлом этой дамы, всячески содействовал развитию ее отношений с Бломбергом, желая вынудить того уйти в отставку. Однако многочисленные свидетельства говорят, что изменения в армейском Верховном командовании, изображенные здесь как непредвиденный результат случая с Бломбергом, на самом деле были давно запланированы. Гитлер, Геринг и Гиммлер просто воспользовались этим случаем, чтобы захватить руководство армией.
6
Аншлюс – присоединение.
7
«Франкфуртер цайтунг» – одна из немногих газет, не полностью подконтрольных министерству пропаганды, наиболее серьезная и солидная газета, владельцем которой был еврей.
8
Здесь мне хотелось бы привести легенду, возникшую в связи с путешествием Гахи в Берлин. Говорят, во время перерыва между совещаниями в канцелярии врач Гитлера сделал чешскому президенту укол наркотика, который превратил его в беспомощную жертву воли Гитлера. На самом деле Гаха сдался только под давлением военных угроз. История об инъекции возникла из-за следующего инцидента. Во время перерыва в совещании у Гахи – так мне говорили – случился сердечный приступ, и он попросил дать ему стимулирующее. Позвали личного врача Гитлера, и тот сделал ему укол, действительно оказавший на Гаху оживляющее действие. На следующий день в Праге я сам слышал, как чешский президент благодарил врача Гитлера за лечение и спросил, как называется лекарство. (Примеч. авт.)
9
Цветкович – премьер-министр королевского правительства Югославии.
10
Иосип Броз Тито с 1937 г. возглавлял компартию Югославии. После оккупации Югославии и начала войны с СССР создал народно-освободительную армию Югославии и возглавил партизанскую войну с фашистами. Союзники оказывали активную помощь этой армии, считая ее главной антифашистской силой в стране.
11
Бергхоф – любимый дом Гитлера, расположенный на склоне горы Оберзальцберг в его загородной резиденции Берхтесгаден.
12
План Шлиффена составлен в 1905 г. начальником Генштаба генералом-фельдмаршалом Альфредом Шлиффеном и применен в войне 1914 г. как план ведения войны в Европе.
13
«Программа оборотней» – программа создания террористических групп для борьбы в тылу врага.
14
«Оружие возмездия» Фау-1, т. н. самолет-снаряд, а по существу, первая крылатая ракета, сконструированная немцами.
15
Фау-2 – первый прототип баллистической ракеты. Разработана Вернером фон Брауном.
16
Четырехлетний план – план перевода экономики Германии на военные рельсы; принят в 1936 г.
17
Нойшванштайн – городок, где расположен замок короля Людвига Баварского, вступившего на престол в 1864 г.
18
Херен-Химзее – городок, где расположена епископская резиденция, дворец на берегу озера Химзее. За красоту назывался «малым Версалем».
19
В 1920 г. в Берлине произошел государственный переворот (путч) под руководством реакционера доктора Вольфганга Каппа. Цель путча – опрокинуть недавно созданную Веймарскую республику, возглавляемую правительством Эберта. Путч не был поддержан народом.
20
«Стальной шлем» – милитаристская организация в Германии.
21
Американский легион – организация ветеранов войн США.
22
Рифеншталь Лени – знаменитая актриса и режиссер, снявшая по заказу Гитлера фильмы «Триумф воли» и «Олимпия», за которые подверглась гонениям, как пропагандист нацизма. Умерла в 2003 г. в возрасте 101 года.
23
Наконец-то замок! (фр.)
24
Остмарк – название, которое получила Австрия после осуществления Германией аншлюса.
25
Ставка «Волчье логово» находилась в лесах под Регенсбургом в Восточной Пруссии, а «Волк-оборотень» на Украине под Винницей.
26
28 апреля 1945 г. Фегелейн был расстрелян по приказу Гитлера, узнавшего о его причастности к переговорам Гиммлера с союзниками.
27
Жизнерадостное (фр.).
28
Здесь автор допускает неточность. Известны семь любовниц Гитлера, шесть из которых стали жертвами его мазохизма и половых извращений: медсестра Грета Шмидт, которой из ревности муж перерезал горло; Ангелика Роубаль, его племянница, застрелившаяся из его револьвера; кинозвезда Рената Мюллер, выбросившаяся (или выброшенная) из окна; английская аристократка Юнити Митфорд, неудачно выстрелившая себе в висок и девять лет после этого пролежавшая инвалидом; повесившаяся после единственной ночи с Гитлером Сюзи Липтауэр; танцовщица Мабели Мессерхорн, найденная застреленной; и, наконец, Ева Браун, дважды неудачно пытавшаяся свести счеты с жизнью, чтобы в итоге насильственно умереть через сорок часов после свадьбы.
29
Тисо Йозеф – католический архиепископ, занимавший до 1 апреля пост главы правительства Словакии.
30
Шлейхер Куртфон – генерал, имперский канцлер при правительстве Гинденбурга.
31
Согласно имперской Конституции 1871 г., право законодательных инициатив принадлежало союзному совету и рейхстагу – нижней палате парламента. Верхняя палата называлась рейхсратом.
32
Геббельс, у которого была изуродована стопа, попал в довольно невыгодную для себя ситуацию. (Примеч. авт.)
33
Бенито Муссолини был свергнут и арестован в июле 1943 г. В сентябре этого же года по приказу Гитлера он был похищен отрядом штурмовиков под руководством Отто Скорцени и доставлен в Мюнхен. Вскоре при помощи Гитлера он возглавил марионеточное правительство на территории Италии, откуда был похищен партизанами и казнен в окрестностях Милана.
--------------------------------------------------------------------------
Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на http://prochtu.ru
--------------------------------------------------------------------------