Дмитрий Иосифович Адамов - Отрывки из романа Испытание - Дмитрий Иосифович Адамов
Скачано с сайта prochtu.ru
Д.И. Адамов
отрывки из романа «Испытание»
Глава 7
Снова был май. Сады только что отцвели и уже сбрасывали увядшие лепестки. Под деревьями, будто снегом, запорошена земля, а белая вьюга в раскидистых кронах все мела и мела, обнажая их зелень. Если присмотришься, то увидишь среди еще мелких светло-зеленых листьев великое множество новой завя¬зи: продолговатые, в нежном пушку и красноватой мантии с ты¬чинками абрикосы, зеленые, на коротких ножках, шарики яблок, продолговатые, с серым венчиком на конце груши, пучки вишен на длинных тонких нитях и уже крупные, начинающие белеть че¬решни. Были белые и розовые душистые цветки, а теперь они умирали, и на их месте появились плоды. «Как все удивитель¬но. Ведь из ничего», - размышлял Андрей, присматриваясь, как шелушится молодая завязь. Он переходил от дерева к дереву и везде видел одно и то же: шла незаметная для глаза таинствен¬ная работа природы. Будто и нет никакого движения, а приди дня через два - и под деревьями увидишь несметное множе¬ство посеревших мелких яблочек и груш, опавших и умираю¬щих, потому что им не хватало соков жизни: все лишнее отторга¬ется навсегда.
Но еще больше осталось жить среди буйной зелени. «Как все непонятно, загадочно, - думал он, набрав с земли горсть мертвой завязи. - Ну почему вот эти погибли, а те живут и раду¬ются солнцу? А что, если и среди людей так?» И он вспомнил и того мальчика, который еще в первый голод просил у него хлеба за рыбешку, и привязанных голодных детей, десятки других, с которыми играл и учился, и которых теперь уже не было. И это удивило его еще больше. «Значит, несправедливость - в самой природе? Почему? Или это так надо?» - спрашивал он и не мог ответить. Он подошел к молодой яблоньке, которую сам прище¬пил два года назад. Теперь это было стройное, с хорошей кро¬ной, деревце. Он вспомнил, как срезал садовой пилой стволик дичка, расколол ножом оставшийся пенек и вставил в расщеп, как учил его отец, побег шафрана. Залил рану варом и туго об¬вязал мочалкой. «Теперь ты скоро станешь невестой, - переби¬рал он ее лаковые листья, - вон какая стала красавица». И вдруг подумал: «А ведь на чужих корнях, на чужих соках. Как же это так? Ведь она на чужой крови! Посадили ее на шею другому, она и живет - радуется. Как все удивительно в жизни!»
* * *
...В июне зачастили теплые тихие дожди. С запада волна за волной шли низкие облака, тянулись за ними темные шлейфы, а высокое летнее солнце, вынырнув в синюю полынью, успевало согреть раскисшую землю и переполнить воздух испарениями. Будто в оранжерее, все росло на глазах.
- Гля, как все прет, аж трещит, - Андрей открывал рот и слушал.
Монотонный шелест дождя в листьях будил в нем тихую ра¬дость бытия. Бывало, в такую погоду бабы, подоткнув подолы, пересаживали в огородах рассаду, слышался гомон и смех, а то и песня. Мужики во дворах ладили изгороди, возы или сбрую, а мальчишки, выгнав скотину и лошадей на луг, собирались под густыми кронами раскидистых верб и целыми днями играли. Во влажном воздухе слышались звонкие удары очищаемых от земли лопат, приглушенно доносилась песня с противоположного бере¬га, и всегда одинаково пиликал на гармошке сосед, дед-гвардеец.
Теперь не слышалось ни одного звука. Мертвая тягучая ти¬шина стояла вокруг. Легкий шорох обложного дождя не нару¬шал тишины, а делал ее еще более тоскливой и пугающей. Село, казалось, вымерло полностью. И это было почти так на самом деле: в редких хатах были открыты ставни - там еще теплилась или догорала жизнь. В большинстве же окна еще с зимы закры¬ты, высокой лебедой заросли дворы и дорожки к ним, и на всем лежала печать запустения. Андрей уже знал, что на их улице половина выморочных дворов, где не осталось ни одного человека. В другой половине дворов живые остались, но редко кто из них копался в своем огороде. Больше сидели, греясь на сол¬нце, или лежали в грязных, запущенных хатах, кутаясь в лохмо¬тья. Берегли последние силы, ждали нового урожая. На работу в колхоз никто не ходил. Сотни гектаров обобществленных са¬дов и виноградников зарастали бурьяном; оставленная с осени земля под пропашные так и не была засеяна и теперь полыхала желтым цветением сурепки. Лошади пали от бескормицы. Созда¬лось отчаянное положение.
* * *
Лошади приходили домой каждый вечер. Положив головы на ворота, они с печалью смотрели во двор, ржали призывно, просились в теплую конюшню. Но выходил с кнутом хозяин и каждый раз прогонял их в холодное заснеженное поле. Они от¬ходили подальше от него, ставшего каким-то чужим и непонят¬ным, с которым прожили всю свою трудную жизнь, и снова, ос¬тановившись, смотрели на него, на свой двор глазами, полными удивления и тоски. Человек с кнутом в руке будто с ума сошел: он не узнавал их, это они видели, забыл, как кормил их и чис¬тил, как любил и жалел и как любили они его и подчинялись ему с полуслова. Разве не с ним столько изъезжено дорог, перевезено грузов, перепахано земли? Ведь это же у него были такие добрые руки, когда он подсыпал, не скупясь, зерна или прино¬сил охапку необыкновенно вкусного сена? Сколько раз этот че¬ловек разговаривал с ними спокойно и дружески, и они понима¬ли его. Как он умел всегда угадывать их желания! То вовремя даст сопнуть, когда, казалось, сердце готово вот-вот выскочить от трудной работы, то вытащит из-под хомута сбившуюся в ком гриву, и боль прекратится, то выбросит изо рта натершие губы железные удила и, не выпрягая, позволит походить по сочной луговине и утолить голод. Неужели это не он? Так нет же, оши¬биться они не могли: они знали только его одного. Что же тогда с ним случилось? Неужели он забыл все, что прожито вместе?
А человек, опершись на кнутовище, стоял поодаль и смот¬рел на них. Он видел, что они уже сильно исхудали: заостри¬лись хребты, выступили широкие ребра, на задних ногах залег¬ли глубокие борозды. Были они в репьях и засохшей грязи, шерсть отросла и перестала лосниться. У рыжего вспухла хол¬ка: видно, нарыв, простудился. «Еще бы, - думал хозяин, - но¬чуют на снегу, морозы и холодный ветер. И что мне с ними де¬лать? Вон смотрят - дужу вырывают. Пустить в конюшню, а кор¬мить чем? Кроме соломы - ничего, все под метелку забрали. Так они хоть на озимках кормятся, листья в садах, бурьян ста¬рый находят. Вот жисть подошла и мне, и им, - он хлестнул кну¬том по воздуху, потому что кони, видимо, заметив его колебания, опять шли к нему. - А добрые были коняги, сколько я с ними пере¬вернул работы! Бывало, умаешься, заснешь на подходе, так сами прибегут на ниву али домой. Что ни говори - кормильцы. А теперь вот мы никому не нужны у разорили нас, будто врагов каких».
И человек почувствовал такую жалость к этим бессловес¬ным трудягам, что протянул к ним руки и стал звать. Кони довер¬чиво пошли к нему. Он привел их во двор, поставил в конюшню. Урвав от коровы немного сена, доложил им в ясли и стал чис¬тить их скребком от грязи и репейника. Не успел он закончить, как сено было съедено. «Изголодались! Плохо без меня? То-то!» -разговаривал вполголоса человек с лошадьми. Потом принес корзину половы, набрал в амбаре украдкой, чтобы не видела жена, полсовка отрубей и сделал им мешку. Сгреб объедки под яслями у коровы и постелил их лошадям под ноги. Управив¬шись с привычным сызмальства делом, сел на пустой рундук, в котором раньше хранилась дерть, не торопясь закурил. «Пус¬кай ночами стоят в тепле, - думал он. - По утрам буду выго¬нять. Может, протянут до весны. Жалко, ить тоже живые. Вон как споро едят!»
Волна горячего чувства сострадания захлестнула его и дол¬го не отпускала. И когда ложился спать, опять почувствовал ра¬достное успокоение, будто в нем что-то, мешавшее жить, нако¬нец, растаяло и разлилось приятной теплотой по всему телу.
Еще с осени, когда стало видно, что прокормить до весны будет нечем, потому что у всех единоличников хлеб и фураж отобрали, крестьяне выгнали лошадей на подножный корм. Пока было тепло, они кормились вволю на озимых, отросших в ту осень чуть не по бабки, и на лугу, в садах. Большой табун разномаст¬ных лошадей бродил за селом и успел полуодичать, когда хва¬тили лютые морозы и снегом занесло поля, и луг, и сады.
Теперь многие кони уже не вставали и, занесенные наполо¬вину снегом, молча умирали от голода. Стаи прожорливых во¬рон, каркая, кружили над ними с утра до вечера.
Чья-то вороная, - видно, еще молодая кобылица, - лежала у дороги, откинув голову и вытянув ноги с потрескавшимися копы¬тами. Она все пыталась языком дотянуться до кустика сухого бурьяна, но это ей никак не удавалось. Несколько ворон смело и деловито прыгало по ней, уже расклевывая мягкие, не защи¬щенные шерстью, места. Она с трудом поднимала тяжелую го¬лову, вяло двигала ногами, чтобы отогнать воронье, но силы кончились. Чувствуя, как ее, еще живую, клюют и пожирают, она плакала. Слезы извилистой струйкой текли по морде, а в черных глазах, с широко раскрытыми от страдания длинными зрачками, уже застыл смертельный ужас.
Налетело из города в село и другое воронье: живодеры, охот¬ники за шкурами. Сперва они платили крестьянам пять-шесть рублей за крупную лошадь, три-четыре за мелкую. Тут же отво¬дили их за огороды и, убив, обдирали. За день набивали шкура¬ми полную колымагу, а мясо бросали собакам, потому что кони¬ну есть брезговали. Потом бабы, выбирая, какая пожирней, ва¬рили из нее хозяйственное мыло.
Когда наступила зима и кони стали падать в отгоне, живодеры стали снимать шкуры бесплатно. У всех у них были справки загот¬контор, по которым им разрешался такой промысел. Шло массовое истребление конского поголовья и скота. И долго еще бу
Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru