--------------------------------------------------------------------------
Яна Леонардовна Жемойтелите - Золотарь и перчаточник
--------------------------------------------------------------------------
Скачано с сайта http://prochtu.ru


Яна Жемойтелите
Золотарь и Перчаточник
Всем моим собакам

1.
В сердце осени, когда тополя заводской аллеи, ведущие к главному корпусу, обсыпало пронзительно-желтыми, яркими, как электролампочки, листьями, возникла иллюзия торжественности, пафоса трудового будня. Вдобавок во дворе возле самой проходной стоял гипсовый рабочий с корабельным винтом в руках, да еще главный корпус украшала надпись: «Спасибо за труд!», читавшаяся издалека. Однако стоило пройтись этой аллеей каких-нибудь сто шагов, как открывались мертвые корпуса цехов с запыленными стеклами и линялыми фасадами, похожими на засморканные носовые платки, между которыми едва читалась железнодорожная колея, заросшая бурьяном…
— Вот корпус «П», там транспортный участок, это центральный склад… — пояснял на ходу дедок в рябой черно-белой кепке, которого Лешке определили в наставники. — Хотя я уже и не знаю, что там они на центральном складе хранят. Цветмет, наверное, как везде. От всего завода осталось-то человек двести, считай, вместе с администрацией и собаками.
— Как же? А я недавно читал, что завод получил госзаказ на ремонт военных крейсеров… — Лешка не мог справиться с растерянностью от зрелища разрухи и обилия ржавого железа, в беспорядке разбросанного по всей территории. Он ожидал иного. Тайно даже надеялся, что из шума станков прорастет «Болеро» Равеля или, по крайней мере, напористая ритмика Свиридова — «Время, вперед»… Но здесь время остановилось. Хотя завод именно так и назывался: «Вперед». 
— Это кто там по госзаказ пишет? — хохотнул дедок. — Наверняка директор наш пишет. А на самом деле стоит на ремонте один кораблишко. Видать, последний, а потом… — он безнадежно махнул рукой. — Ну, еще пластиковые лодки выпускать взялись. Криволапенко, как только директором стал, собрал всех, кто еще в живых остался, и говорит: вместе будем восстанавливать производство. И что из этого вышло? Криволапенко-то по специальности животновод, ему бы только коров осеменять, а он сунулся корабли строить. 
И дальше, пока дедок вел Лешку по территории завода, все ярче рисовалось запустение и тщета человеческих усилий, которые пожирала тотальная беспощадная ржавчина, выплеснувшаяся, казалось, наружу из разрушенных цехов. Ржавчина сожрала не только индустриальную музыку, но и обычную человеческую жизнь, всегда сопровождавшую любое производство. Пустыми глазницами смотрело на корпус «П» двухэтажное зданьице с треснувшей табличкой «библиотека», на балконах бывшего спорткомплекса примостились робкие деревца… 
У Лешки перед глазами еще стояло лицо начальника охраны, который только что принял его на работу в питомник завода «Вперед». Круглоголовый, бритый под ноль дядька с бульдожьей челюстью и вздернутым носом не стал вдаваться в расспросы, почему Лешка идет в кинологи и есть ли у него опыт работы с собаками. Он просто велел заполнить анкету, ознакомил с распорядком патрульно-дозорной службы, а потом на полном серьезе произнес: «Вам доверяют охрану не просто заводской территории, а тридцать гектаров русской земли». В тот момент Лешка подумал, что дядька ведь наверняка фашист, черная форма и высокие армейские ботинки только усиливали сходство. 
— Колян! — дедок на ходу помахал некоему хлипкому человеку в фуфайке, который направлялся с ведром к воротам корпуса «П», как называлось на схеме завода здание красного кирпича с пыльными глазницами окон. Над входом сохранилась надпись «Планы капитального строительства выполним досрочно».  Хлипкий обернулся и застыл в ожидании, поправив кепочку,  сползавшую на глаза.
— Колян, ты Рыжика накормил или он опять у тебя голодным сидит? — строго спросил дедок.
— Нет, дядя Саша, к этому волкодаву я ни ногой. С меня прошлого раза хватило, — спокойно ответил хлипкий.
— Да что там прошлого раза-то? Ну, тявкнул на тебя Рыжик, так постовой собаке и полагается на чужих тявкать. А что ты станешь делать, когда я уволюсь?
— Ничего, разберемся,  — Колян буркнул под нос и затек в узкую щель ворот.
— Колян, напарник твой, — объяснил дядя Саша. (Лешка наконец узнал, как зовут дедка). — Можно его и по фамилии называть — Золотарь. Золотарь он и есть, даром что бывший мент. Пока что вот определил его  дерьмо убирать, а дальше не знаю. Колян вроде начальнику охраны приятелем приходится, тот тоже из ментов. Говорит, Золотарь будет прямо в питомнике жить. Бомж, что ли… Теперь давай немного влево возьмем. Через двор тебя не поведу, там сейчас собаки на столбиках сидят…
Дядя Саша свернул куда-то прямо в заросшее бурьяном поле. В высокой траве едва обозначалась тропинка, ведущая к ржавому сеточному забору, за которым виднелось строение щербатого кирпича и череда сараев — свежеотстроенных, судя по цвету дерева.
— А еще к нам пришла Диана Рафаэлевна, очень интеллигентная женщина. Она раньше редактором была, потом, что ли, с начальством поругалась. Не хочу, говорит, больше с людьми работать. Ну, она не в твоей смене, будете только утром встречаться, — дядя Саша уверенно шагал вперед, казалось, грудью прокладывая дорогу в траве. — Осторожней, тут повсюду железные прутья из земли торчат. Не запнись, особенно когда в темноте пойдешь… В конце лета нам еще Кизила навязали. Это племянник начальника охраны, говорят, только что из армии…
Вскоре трава кончилась, и они вышли к разбитой, расползшейся дороге, которая вела к воротам питомника, ржавым насквозь, примотанным к забору одной проволокой.
— А ты в армии отслужил, сынок?  — по-родственному уже спросил дядя Саша.
— Да, тоже вот только весной вернулся. В университет на заочное поступил, на юридический.
— Это хорошо. Значит, задержишься у нас. 
— Почему вы так решили? — хмыкнул Лешка. Он сам толком не знал, задержится здесь — не задержится. Его пока интересовали две вещи: зарплату обещали приличную и смена — сутки через двое. Что вмещается в эти самые трудовые сутки, он пока плохо представлял. 
— А я людей насквозь вижу, — сказал дедок. — Тут много народу перебывало. Потолкутся недельки две — и привет. А вот про тебя  я сразу подумал: этот надолго к нам. Собак любишь, выходит?
— Была у меня до армии овчарка. Под машину попала. 
Дядя Саша сочувственно крякнул и поправил кепку.
— Ну, теперь у тебя в подчинении будет двадцать восемь собак. Кстати, заставь-ка начальство ворота починить, — дядя Саша отодвинул шпингалет, тоже насквозь ржавый. — А Золотаря заставь подъездные пути опилками засыпать, их на берегу целые горы лежат. Иначе в грязи увязнете по уши.
— А вы разве уходите? — сообразил Лешка, испытав легкое сожаление: дедок как-то располагал к себе.
— С первого ноября переводят в разнорабочие, на более легкий труд. В охрану больше по возрасту не гожусь. Если б еще хоть парочку ребят набрать таких, как ты, — голос дяди Саши дрогнул. — Я сам тридцать лет в питомнике отработал. 
Дядя Саша толкнул плечом ржавые ворота, которые подалась внутрь вместе со стойкой, и тут же, с перебивом, может, в долю секунды, грянул разноголосый лай. Мягким красивым баритоном солировал матерый самец, ему вторило несколько голосов потоньше, отрывисто подтявкивали переярки, а где-то в дальнем углу противно и протяжно, старушечьим дрожащим тембром выла сука. Сараи на самом деле оказались вольерами, стоящими буквой «П» по периметру питомника. Во внутреннем дворике сидели огромные псы, привязанные к столбикам, расположением своим повторявшим квадрат вольеров. Прямо по диагонали, на углу, между вольерами была калитка, выходившая прямо на блок «П» и металлосклад, — так объяснил дядя Саша.
Еще во дворе находилось одноэтажное строение красного кирпича, вдоль стены которого ютились пара старых электроплит, разбитая мотоколяска, холодильник — из первых советских моделей, какие-то баки и прочий хлам, который всегда сопутствует разрухе и бедности. Из недр этой кучи высунул круглую башку драный кот, с ненавистью посмотрел на Лешку и вновь скрылся, нырнув прямо в электроплиту сквозь дыру от конфорки. Дядя Саша опять плечом толкнул дверь — Лешка успел заметить, что на ней вообще нет ни замка, ни даже крючка, и в нос сразу шибануло дешевой рыбой и чем-то еще, едким и склизким. Так еще пахло в армейской столовой.
Лешка оказался в длинном обшарпанном коридоре со множеством дверей. В первом же проеме, почти у самого входа, находилась бытовка, уставленная утлой кухонной меблишкой. На электроплитке кипела большая кастрюля, распространяя рыбный дух, а рядом стоял замызганный чайник с грубо приклепанным носиком. Холодильник украшал портрет Че Гевары, над ним на стенке  намертво была приколочена табличка «Ответственный за чистоту тов. Денисов», рисованная еще в советские времена масляной краской.
— Путассу только для щенков, — пояснил дядя Саша гордо, как будто рассуждая о деликатесе. — А взрослым собакам мы кашу на куриных головенках варим… 
В следующей, варочно-разделочной комнате, в самом деле кипел огромный котел, в котором бултыхались отрубленные головы с гребешками — зримое воплощение куриного ада. В котле огромной поварешкой шуровал Золотарь, как-то успевший уже накормить собак. Лешка даже невольно подумал, а вдруг этих Золотарей двое, однако дядя Саша окликнул Золотаря по имени:
— Колян! Вот тебе сменщик. Пока на пару работать будете, прежде чем он попривыкнет.  
— Ну, гляди, сменщик, какой бурдой мы собак кормим! — Золотарь вынул из котла поварешку с мутным желтоватым варевом. — Это ж стыд!
— Перед кем, интересно, тебе стыдно? — хмыкнул дядя Саша.
— Перед собаками. Перед родиной, что ли? 
В поднимавшихся парах Золотарь смахивал на беса: редкие его волосики вздыбились вокруг плешивого лба, на худой шее ходил острый большой кадык.
— Ты сам небось бурду потихонечку пробуешь, — не отставал дядя Саша. 
— Пробую, конечно. Я ж собакам абы чего не подсуну…
Далее по коридору следовали еще какие-то закрытые и открытые двери, ведущие в такие же хозяйственные помещения, наконец последней была раздевалка, в которой на полу кучей свалены были пустые мешки из-под крупы, резиновые сапоги, какие-то коробки… Стоило открыть дверь, как из кучи брызнули во все стороны разномастные коты. 
— Без них тоже нельзя, — сказал дядя Саша. — Иначе крысы разведутся.  У нас они как-то даже в телевизор залезли…Ты, сынок, выбери себе резиновые сапоги по размеру, потому что без них не обойтись, особенно когда пойдем на посты собак кормить. Провалиться можно по самое не хочу. Сейчас я тебе шкаф под рабочую одежду освобожу…
Дядя Саша дернул дверцу металлического шкафчика, тронутого ржавчиной, вытащил изнутри бурую фуфайку, казалось, тоже ржавую от времени, пару электролампочек, несколько пыльных книжек. Книжки были в основном на историческую тему: «Младший сын» Балашова, «Емельян Пугачев» Шишкова, «Петр Первый» Алексея Толстого.  Лешка осторожно открыл «Пугачева». На титульном листе чернильной еще ручкой было написано: «Александру Насонову в день окончания училища. Май 1960». Почти полвека прошло! Надпись оказалась столь неожиданной, что Лешка тут же захлопнул книжку. Полетела пыль, пыль, полезла в глаза, в нос. Лешка оглушительно чихнул.
— Ты, сынок, только не пугайся, — с расстановкой произнес дядя Саша, обводя рукой окружающее безобразие. — Скоро начальство обещает ремонт сделать. Да-а… Вот только выкинут меня отсюда вместе с этим хламом, и обязательно сделают ремонт. — Он горько усмехнулся. — Ну, пойдем, что ли, чаю хлебнем. А там проведу тебя по постам, с собаками познакомишься. Если, конечно, не боишься. Вон, Золотарь вторую неделю на службе, а псов боится как огня.
— Собак-то чего бояться? — слегка поникшим голосом произнес Лешка.
— Правильно. Собак бояться не стоит. Они ж не люди.
И потом, когда они двинулись назад унылым коридором с давно потрескавшейся штукатуркой, Лешку не покидало странное ощущение, что он наяву попал в прошлое, в далекий социализм. То есть,  там, за заводским забором, успела состояться целая жизнь – его жизнь, а тут ничего как будто бы не случилось. 
На кухне за столом сидел Золотарь. Каким-то образом он везде поспевал прежде их. Золотарь прихлебывал кофе, заедая бутербродом с колбасой, который на фоне всеобщей разрухи выглядел весьма неаппетитно, как будто его уже ел кто-то другой. Дядя Саша крутанул ручку радиоточки, и Лешка невольно вздрогнул, ожидая, что сейчас раздастся передача из этого самого прошлого, но радио так и не ожило.
— Приемник все-таки нужен, — прожевав, сказал Золотарь. — Хоть новости послушать.
— Новости ты слушать не будешь, — строго отрезал дядя Саша. — Ты будешь с лопатой бегать и с топором. Я сколько тебя прошу скамеечки сколотить.
— А кто, интересно, вчера собакам корм выбивал?! — Золотарь завелся мгновенно, и Лешка понял, что они постоянно ругаются. 
Дядя Саша, безнадежно махнув рукой, налил чаю в две керамических кружках, которые только и подтверждали, что все это происходит в настоящем.
  
2.
Именно в этот день рухнула настоящая осень, когда исчезает последняя надежда, что лето еще вернется. Странное ощущение скорого возврата лета долго не покидало Лешку, хотя он безусловно понимал линейный ток времени, что после сентября не может снова случиться август. И вот сегодня зарядил мелкий тоскливый дождь, который длится дни напролет, проникая в самое нутро, рождая глубокое уныние. Под ногами чавкала разжиженная глинистая почва, налипавшая комьями на сапоги в стремлении заполонить собой все жизненное пространство. И ведь действительно, если не бороться с грязью,  она очень скоро поселяется в каждом закутке, причем надолго, а за ней неминуемо наступает разруха… 
— Руками не маши. Собака подбежит — пусть нюхает, она и должна сперва обнюхать, — наставлял дядя Саша, который шел впереди с ведром баланды. — Если на тебя попрет — стой как стоял. В сторону не шарахайся.
Дядя Саша ступал уверенно, твердо, находя притоптанную тропинку в высоких остьях травы. Лешка едва поспевал за ним с таким же ведром. Ноша оттягивала руку, жидкая грязь слегка подсасывала резиновые сапоги, не давая продвигаться вперед, к берегу озера, где среди золотистых опилок в вечном карауле стояли Ванда и Цезарь — исхудавшие ротвейлеры, которые вместо того, чтобы прогонять случайных прохожих, встречали их радостным лаем. Вынув из целлофанового мешка куриную голову, Лешка осторожно протянул ее Ванде к самой морде и назвал собаку по имени. Ванда в одно мгновение проглотила головенку, чуть прикусив кончик Лешкиной перчатки, обрубок ее хвоста оживился, веселая дрожь пробежала по всему туловищу. На всякий случай выставив ведро вперед, Лешка потянулся к собачьей плошке-кастрюле и быстро налил из ведра баланды. Собака принялась яростно лакать, с головой уйдя в  кастрюлю, обрубок хвоста ее при этом так и ходил, выражая восторг. 
— Молодец, из тебя точно выйдет толк, — похвалил дядя Саша.
Покидая пост, Лешка еще раз оглянулся на Ванду. Собака не отрывалась от кастрюли. И, только когда они отошли уже довольно далеко и собачья будка скрылась за опилочной дюной, раздался требовательный, слегка растерянный лай. Лешке даже захотелось вернуться, но впереди было еще несколько постов, на которых ждали голодные собаки.
Метров через пятнадцать, за такой же золотой дюной, таился в прибрежной траве Цезарь. Он обнаружил себя, только когда они подошли очень близко. Цезарь выглядел более грозно и тяжело, что вполне соответствовало его имени, но на похлебку накинулся так же яростно, забыв все прочее на свете. И опять Лешке хотелось чуть повременить возле него, однако впереди, вдоль забора, начинавшегося от самого озера, в вольерах вольно перемещались собаки. 
— Испорчены они у нас, — сказал дядя Саша, когда они двинулись вдоль забора тропинкой, петляющей между огромных луж. — Сторожевая собака должна быть злобной, а эти… Да чего уж теперь ждать? — он кивком указал за забор, откуда доносились едва различимые звуки иной жизни. — С той стороны коттеджи наступают. Еще в прошлом году здесь, возле забора мы подосиновики собирали, а теперь лес вырубили, и грибница погибла. Москвичи место закупили. Говорят, скоро видеокамеры поставят вместо собак. Кому охота кормить?
— А нас куда же?
— Можно было бы — в расход пустили бы, это точно, — подмигнул дядя Саша. — Мы ведь есть просим. 
В угловом вольере, образованном резким поворотом забора, жил Рыжик, которого так боялся Золотарь. Еще за несколько метров до проволочной сетки сквозь голые ветки кустарников Лешка заметил движение кого-то очень большого, величиной с теленка. Почуяв трапезу, пес приблизился к калитке, и Лешка разглядел огромную башку с висячими на хрящах ушами и мокрый коричневый нос размером с приличную сливу, который нервно тыкался в щель забора. 
— Это какой же породы? — ошарашено спросил он.
— Порода у нас теперь только одна: впередовская. Этот к нам сам прибился, как такого не взять? — Дядя Саша поставил на землю ведро и перевел дух. — Раньше брали щенков с Балтийского завода. Но породистые не такие стойкие. Однажды возился я с шестью кавказцами, а они брык — и готово. Энтерит. Раньше прививок от него не делали… Кормить Рыжика будешь?
Лешка кивнул.
— Ну, иди корми, раз такой смелый. Только сперва куриной головенкой не забудь угостить, и пусть пакет у тебя в кармане лежит.
Лешка просунул куриную башку в щель забора, Рыжик аккуратно обнюхал ее, потом осторожно взял, приоткрыв пасть, усаженную акульими зубами, и чуть заметно повел хвостом.
— Так ты же добрый пес! — Лешка смело толкнул калитку, сперва просунул внутрь ведро, потом осторожно зашел сам. Рыжик выглядел вполне дружелюбно. Лешка наполнил похлебкой его ведро, и пес, прежде чем приступить к еде, благодарно посмотрел на него темно-карими влажными глазами.
Потом, когда они уже пробирались назад к размытой дороге, цепляя пустым ведром колючий кустарник,  Рыжик  начал подвывать — сперва отрывисто, скромно, потом взял высокую пронзительную ноту, но ее почти сразу перебил гудок далекого поезда. Лешка подумал, что Рыжик ведь знать не знает, что где-то за забором бегают поезда, он, наверно, полагает, будто такой же большой собрат отвечает на его призыв.
— Давай-ка, сынок, расскажи, как тебя к нам прибило, — неожиданно попросил дядя Саша. — Внешность у тебя неожиданная для нашей псарни.
— Чем неожиданная? — удивился Лешка. — Обычная внешность.
— Да нет, ты вроде на какого-то артиста похож. И пальцы у тебя тонкие, длинные. В перчатках ходишь — руки бережешь?
—  Я в детстве музыкой занимался. А потом палец сломал, вот и все. Вы сами-то  как сюда попали? 
— Сперва в милиции работал, потом школу служебного собаководства окончил, меня сюда и направили. Раньше все было по-другому. 
— По-другому, точно. Теперь за учебу платить надо, а деньги откуда возьмешь? Мать у меня и без того всю жалуется, денег нет, денег нет. А тут десять штук обещают. 
— Мать у тебя пенсионерка?
— Куда там?  Ей сорок три года. Вот, недавно себе вторые джинсы купила. 
— А говорит — денег нет. Ты это к тому?
— Нет, я просто думаю, зачем человеку вторые джинсы в сорок три года? 
Дядя Саша рассмеялся от души, в голос и долго еще смеялся, всю обратную дорогу к питомнику за порцией новой еды. Лешка недоумевал, а что такого смешного он сказал, но спросить стеснялся. Наполнив ведра, они отправились к следующему посту, к пригорку, где в совершенно правильном для него месте, на Олимпе, стоял в карауле Зевс, и, наконец, возле старой проходной обитал полукровка Бандит.  
Ворота — огромные, как на стадионе, — были крест-накрест перекрыты двумя досками, как будто кто-то большой и всесильный зачеркнул выход в иную жизнь. Метрах в десяти от зачеркнутых ворот находилась собачья будка, а от нее к сторожке администрации мазутного хозяйства тянулась проволока, к которой крепилась цепь, так что Бандит мог свободно перемещаться туда-сюда, контролируя доверенный ему участок. Однако теперь в зоне видимости собаки не было, пейзаж разил пустотой. Дядя Саша несколько раз позвал «Бандит! Бандит!», но собака так и не появилась. Дедок заглянул в будку — и та была пуста, тогда он двинулся вдоль проволоки к сторожке, и только теперь из-за угла домика осторожно высунулась собачья морда. Прижав уши, Бандит забился к самому забору и трусливо поскуливал. 
— Бандит, ты что, — дядя Саша приблизился, но Бандит только еще больше скукожился, притек к самой земле и собрал морду гармошкой, обнажив клыки.
— Да что же это делается? — присвистнув, дядя Саша достал из пакета куриную голову и протянул ее Бандиту. Собака повела носом. Тогда дядя Саша чуть отошел, держа головенку на вытянутой руке. Бандит следом поднялся по-стариковски медленно, поджав хвост, и сделал пару осторожных шагов вперед. Дядя Саша поднес головенку к самой морде Бандита. Мгновенно цапнув еду, собака отскочила и вновь прибилась к забору. 
— Не понимаю. Ничего не понимаю. Почему боится Бандит? — сняв кепку, дядя Саша утер лоб носовым платком. — Мы же с ним еще летом ходили в дозор.
— Может, он меня испугался? — предположил Лешка.
— Да не должна сторожевая собака чужих бояться! Это же не болонка. Тут что-то не так. Сегодня же доложу начальнику охраны. Ты вот что: похлебку ему налей, а миску возле будки поставь. Проголодается — вылезет.  Вот черт, испортили собаку! — дядя Саша хватил кепкой об колено. — По правилам списывать нужно Бандита.
И всю обратную дорогу он поругивался про себя, видимо, соображая, что же могло случиться, а уже у самых ворот питомника произнес:
— Там под забором старой проходной дыра. В нее  с той стороны рабочие бутылку просовывают, а с этой стороны подбирают, потому что дежурный всех трясет. Так вот Бандит им наверняка мешает, они и придумали в него камнями швырять. Запомни: сторожевую собаку бить нельзя, она трусливой становится…  

В коридоре бытовки мордатый кот нахально имел кошку прямо на мешке с крупой. На кухне Золотарь варил для щенков «Геркулес», повторяя над кастрюлей, как заклинание:
— Ай, паразиты, кашку будете кушать, сволочи маленькие.
Заметив Лешку, он оторвался от занятия и, попробовав блюдо на вкус, хитро подмигнул:
— Представляешь, вчера у магазина две девки из-за меня подрались. Одна кричит: забирай его себе, а вторая говорит: а на кой он мне нужен? 
Лешка хмыкнул, а Золотарь продолжил:
— Сегодня вечером сходим с тобой в гастроном жир забрать. Нам дают из-под гриля. Ты к спиртному относишься отрицательно?
— А по какому случаю гуляем? — Лешке вовсе не хотелось с Золотарем пить. Колян напоминал ему прапорщика Герасимова из недавней армейской жизни — мужичка незлобного, но никчемного, распоряжений которого никто никогда не выполнял, и тот от сознания своей никудышности хорошо закладывал. 
— Это разве гуляем? Это так… — Золотарь пренебрежительно отмахнулся. —  Я в загул ухожу, если с кем познакомлюсь, на три-пять дней.
— Что-то недолгие у тебя знакомства, — встрял дядя Саша. 
— Мне хватает. Я на улице с любой познакомиться могу. Вот, я летом у нашего директора жил на даче, так меня соседка заложила, что я каждую ночь кого-то привожу, причем всякий раз новую. И чем мы там до утра занимаемся, непонятно. Мол, сперва свет у нас и музыка, а потом тихо, — Золотарь подсыпал в кашу соли и опять попробовал, причмокнув. Зубов у него вообще не было, от этого щеки ввалились, а рот сбежался куриной гузкой. — Вот увидите, у меня и собаки еще на задних лапках ходить будут.
— Уволюсь, тогда и посмотрим, — дядя Саша достал из ящика покореженного письменного стола, на котором и стояла электроплитка, ручку и листок пожелтевшей бумаги.
— Небось на меня докладную накатать собираешься? — Золотарь, увлекшись, снова отправил в рот ложку каши.
— Скамейки не сделаешь — точно накатаю. Дождешься, что доски сгниют.
— Знаешь что, дядя Саша, я вот сейчас пойду, эти доски возьму и гробик тебе сколочу. Задрал ты уже со своими скамейками! Без тебя знаю, что мне надо делать, — огрызнулся Золотарь. 
— Да-а? Так, может, ты знаешь, почему вдруг Бандит стал меня бояться? Ты его случаем камнем не угостил?
— Так он и меня и без камней давненько побаивается. А сегодня еще и Зевс хвост поджал. Я ему просто сказал: «Жрать на х… не дам!», а он как сиганет в кусты! И вот еще что, дядя Саша, — теперь Золотарь говорил вполне серьезно. — Сегодня на посту я не видел Чернышки. То есть, я ее дня три уже не видел. Прячется, что ли?
— А плошка у нее пустая? — спросил дядя Саша. 
— Пустая. Но за нее, может,  Ульс подъедает. Они же в паре стоят.  
— Значит, из Соньнаволока через забор в собак камнями кидают, сволочи. А как на них управу найдешь? 
Дядя Саша разгладил листок бумаги, положив его поверх толстого постового журнала, и, сосредоточившись, принялся что-то писать.
—  А насчет этих скамеек… — примирительно сказал Золотарь, — завтра к нам плотник придет. Дядя Саша оторвался от листка: 
— Посторонние не должны находиться в питомнике! Сколько раз тебе повторять?
— Какой он посторонний? Он плотник!
— Для собак посторонний. 
— Замашки у тебя коммунистические, дядя Саша, это я тебе прямо скажу. Раскомандовался тут! — Золотарь сплюнул. — Вот я завтра уйду отсюда — и дело с концом.
— Куда ты пойдешь-то?
— В монастырь!
— В монастырь тебя не возьмут — ты матом ругаешься. А скамеечку завтра должен сделать сам.
— Я корм собакам выбил, плотника выбил… Иди-ка ты, дядя Саша, домой. В ванне отмокни. 
И, когда Дядя Саша, крякнув и махнув рукой, поднялся с табуретки, Золотарь добавил ему вслед: 
— Только смотри, за буйки не заплывай.

3.
Малыш Чезар, «азиат», достигающий в холмке метра-двадцати, уже полгода маялся в вольере. Никто не смел вывести его погулять или даже приоткрыть дверцу его темницы, чтобы поставить ведро с едой. Кормили его куриными головенками, перебрасывая еду ковшом из соседнего вольера через щель под крышей. Когда кто-либо, даже из тех, кто его кормил, проходил мимо, малыш кидался на сетку, продавливая ее мощным торсом, испускал горлом раскатистый рык и с ненавистью провожал нарушителя круглыми золотыми глазами. Чезар был настоящим сторожевым псом — таким, каким ему и полагается быть — за одним исключением. Ему теперь некого было охранять: Хозяин сам отвел его в питомник, потому что малыш держал в смертельном страхе не только соседей по участкам в Соньнаволоке, но и всех домашних, кроме, разумеется, самого Хозяина, который и предал его. 
Слегка утолив куриными головенками свербящий голод, преследовавший его последние полгода, малыш Чезар отдыхал в будке, во внутреннем помещении своего вольера, который успел загадить до крайности и сам от этого страдал чрезвычайно. Однако он не мог оставить свой пост до возвращения Хозяина. Он должен был рычать, истекать слюной, угрожая вцепиться в горло каждому, кто бы посмел нарушить границу доверенного ему участка.  И он бы непременно именно так и поступил бы со всяким, потому что прежде, когда ему удавалось ухватить ватный рукав во время тренировок с «нарушителем», его награждали сахарной костью. И — если он старательно скалился на каждого, кто посмел вторгнуться в родной двор, обнесенный глухим высоким забором, — то считался хорошим мальчиком, молодцом, умницей. А потом случилось так, что Хозяин привел эту самку, от которой — помимо целого роя прочих, неинтересных, запахов, — проистекал сильный запах страха, возбуждающий любого пса. Вдобавок на ней была шуба из звериных шкурок. Увидев Чезара, самка ахнула и взмахнула руками, как обычно поступал «нарушитель» в толстом ватнике, и вот Чезар, ощерившись, по всем правилам выполнил хватку с прыжком …  
На следующий день пес оказался здесь. Теперь ему не оставалось ничего другого, как покорно ждать Хозяина, уложив на вытянутые лапы огромную свою страшную голову. Он был готов ждать осень, зиму и следующее лето. Ждать вовсе не утомительно, когда знаешь наверняка, что Хозяин рано или поздно вернется. 
Еще одним мучительно неудобным моментом было то, что вся собственность Чезара осталась в доме Хозяина. У Чезара прежде были своя подстилка, миска, мячик и щетка, которой ему чесали бока. Теперь старая шерсть свалялась в колтуны, и спал он на голых досках. Зато все ограниченное пространство жизни Чезара настолько пропиталось его духом, что ни одна шавка из тех, что обитали по соседству, не посмела бы и нос повернуть в сторону его логова. Собратья вовсе его не интересовали, равно как и люди, которых он терпеливо сносил только потому, что они раз в день закидывали ему в вольер через сетку склизкие куриные головы. Из людей, обитавших в питомнике, он прежде знал Старика, Хлипкого, Самочку и Кислого. Совсем недавно к ним присоединился Перчаточник, но особого интереса у Чезара он тоже не вызывал.  

4.
У автомата на выходе из магазина девушка платила за телефон. Золотарь, едва поставив ведро с жиром на пол, уже терся возле нее, советуя, как ловчее заплатить. Когда автомат выдал чек, девушка задорно спросила: «Номер запомнил? Звони», прежде чем нырнуть в дверь. 
— Видал? — Золотарь хитро подмигнул Лешке. — Если б не это ведро, я бы с ней ушел.
Лешка, покачав головой, с новым интересом посмотрел на напарника. Мужичонка хлипенький, с какой стороны ни глянь. Нос топориком вперед торчит, того и гляди перевесит, кепчонка на глаза надвинута, ноги в голенищах болтаются … 
— А у тебя девушка есть? — Золотарь, подхватив ведро, бодро зашагал через дорогу к заводу.
— Нет, я же только недавно из армии.
— Рассказывай! — Золотарь с ведром нагло попер через дорогу на красный. —  Девушку найти — не проблема. Ты за мной наблюдай и учись. Кстати, как бутылку через проходную пронесешь? Ты об этом подумал?
У Лешки в пакете лежали три пакета молока для щенков, батон и бутылка вина — для людей.
— Я  под курткой пронесу. Меня никогда не проверяют.
— Под курткой видно.
— Так может, мы тоже под забор подсунем? Бандит уж нас не выдаст.
Золотарь захохотал, даже вынужденно опустил ведро на землю.
— Еще бы нас Бандит арестовал! Нет, давай лучше в ларьке газету купим и бутылку в нее завернем. Среди молочных пакетов незаметно будет. 
Он тут же подрулил к газетному киоску на остановке и, вместо того, чтобы просто купить газету, спросил, как зовут продавщицу, давно ли она работает здесь и как идет торговля. К Лешкиному удивлению, продавщица с охотой ответила, что ее зовут Вера и что работает она здесь только вторую неделю. 

Ближе к ночи, после расстановки собак на охраняемые объекты — под краны, на корабль, отдыхающий в порту, к мазутному хозяйству — случалось несколько часов перерыва, когда Колян смотрел  телешоу и вечерние новости. Телевизор в бытовке работал постоянно, с самого раннего утра и до поздней ночи, забивая собой все свободное от хозяйственных забот пространство. 
Лешка, устроившись на кухне за баком с собачьей едой, листал книжки, найденные в гардеробе. Попалась парочка интересных, среди них — рассказы Рабиндраната Тагора в ярко-зеленой кричащей обложке. Раскрыв книжку наугад, Лешка зацепился за фразу: «Если ты занимаешься чем-то исключительно ради денег, то это занятие не стоит твоих трудов». Соотнеся эту фразу с собой, Лешка подспудно, параллельным умом, с трепетом подумал о вечерней трапезе, для которой Колян и припас бутылку вина, потому что совершенно не представлял себе, о чем же говорить с напарником, не Таогра же обсуждать. Однако переживал он напрасно. Управившись с основными хозяйственными делами, Колян еще постирал носки и распластал их на обогревателе, а также накормил многочисленных котов, которых различал в «лицо», несмотря на схожесть. Потом, отварив сосисок, прочно обосновался на кухне и разлил по стаканам вино. 
— Если тебе что надо — ты сразу мне говори, к старому не обращайся: бесполезно, — Колян посмотрел вино на свет, повертев стакан перед пыльной лампочкой, как будто это был напиток из дорогих. — Начальник охраны — кореш мой еще по милиции, он все для меня сделает.
— Мне цифры не понравились в нашем договоре, — кстати вспомнил Лешка. — Обещали десять штук, а по договору едва ли пять наберется.
— Так эти цифры для налоговой инспекции, соображай. Вон, я одно лето картошку на этажи таскал. Так у меня по ведомости получалось, что я в месяц шестьсот рублей получаю…
— Ты же говоришь, в милиции работал.
— Так это когда было! Тебя еще и свете не было. А я уже по садам лазал, велосипеды крал, мопеды. А потом друг собаку завел, я щенка взял — и как отрезало. После армии в милицию работать пошел, в уголовку.
Лешка ощутил некоторую ущербность оттого, что все здешние сотрудники когда-то работали в милиции, он один из кинологов, получается, пришел с улицы.
— Ты, студент, не переживай, — Колян как будто услышал его внутреннее беспокойство. — Прежде чем подойти к собаке, нужно самому стать человеком, сечешь? А для этого вовсе необязательно быть ментом.
— Ну вот, а я сам говоришь, что к Рыжику ни ногой.
— Я — человек, но не камикадзе, — отчеркнуто, со значением, произнес Золотарь и одним махом осушил стакан. — В собачью башку не заглянешь, что там он про себя соображает. Вертит-вертит хвостом, а потом ка-ак жвакнет! А мне еще жить и жить, между прочим. Я, может, еще женюсь.
Лешка прикинул, что в таком возрасте жениться, пожалуй, уже не стоит. Но ничего говорить не стал. Пригубив вина, он немного помолчал — в это время в пространство жизни пророс голос диктора, вещавший о небывалом росте производства в течение прошлого лета. Тогда Лешка все-таки спросил:
— Я вот тут прошелся по территории… Смотрю: раньше при заводе были спорткомплекс, столовая, а теперь — руины одни.  Кому все это мешало?
—  Неправильно вопрос ставишь. Кому весь этот соцкультбыт нужен? Столовая — так мы, вон, сами сообразим чего перекусить. Продуктов теперь в любом магазине навалом. А спорткомплекс — тут за день так ухайдакаешься, что только и думаешь, где б ноги скорей протянуть. На хрена этот спорткомплекс трудящемуся? Другое дело, если б я целый день в конторе задницу отсиживал… Да что за мысли у тебя коммунистические? Прям как у дяди Саши.
— По-моему, хороший человек — дядя Саша.
— Это ты, парень, наивный человек. Вот, скажи мне: дядя Саша при тебе открывал дверь бывшего изолятора? Ну, там, сразу за воротами питомника.
— Такой кирпичный флигелек? Нет, не открывал. Только сказал, что раньше тут был изолятор для больных собак.
— Вот именно. И при мне он двери тоже не открывал. И ни при ком. И никакого изолятора тут сто лет как нет. Сечешь?
— Нет, — честно признался Сашка. — Тут много чего нет. Спорткомплекса, например.
— Еще скажи: библиотеки. Ты только прикинь. Почему старый в изолятор никого не пускает?
— Почему?
— Потому что он там что-то прячет. Наворовал в свое время — и скрывает. 
— А что тут можно украсть? — искренне удивился Сашка.
Золотарь захохотал, откинувшись на стуле.
— А что, по-твоему, мы тут охраняем? Ой, я не могу… — Колян закашлялся и запил кашель вином, отхлебнув прямо из горла. — В спорткомплексе медного кабеля до хрена, им там все стены обмотаны. А сколько катушек на территории стоит! Ты свежим взглядом-то пройдись. Килограмм двести рублей стоит. Я, вон, на работу каждое утро мимо мазутной станции хожу. Там цветмет просто так валяется на земле. Я потихоньку насобирал, а потом сдал на две тыщи. Не слабо, а?
— Жесть, — выдохнул Сашка.
— Не жесть, а цветмет. Говорю, двести рублей килограмм… 
Золотарь, поднявшись, снял с обогревателя сухие безуханные носки, тут же натянул их, — похоже, носки у него были вообще одни, — и очень серьезно, со знанием дела, произнес:
— Засиделись тут, пора в дозор… Я еще спросить хотел: ты чего все в перчатках ходишь, будто мамзель какая? Возьми рукавицы на складе, нам по штату полагается.
— Да ладно, я в перчатках привык.
Золотарь хмыкнул. 

Сумерки уже упали на землю. Оттого, что день состоялся ясным и чистым, и столь же ясным был вечер, сумеречное небо казалось темно-синим, с яркими крапинками звезд, похожее на отрез ситца в желтый горошек. Такого неба не случалось в городе, его забивал свет фонарей, и стены домов мешали читать звездный рисунок. Большая медведица зависла над самым причалом, где в карауле стоял Грант — благородный пес, не привыкший брехать по ерунде. А чуть поодаль, под краном нес службу Алмаз, который часто лаял в никуда, в воздух, просто обозначая свое присутствие…  
— Колян, а где созвездие Гончих псов? — заглядевшись на небо, спросил он. 
— Да хер его знает. Ты давай пломбы проверь, на месте ли, — Золотарь, направил фонарь на двери спорткомплекса, который располагался на берегу, заросшем метровыми дудками. Среди этих дудок по проволоке, натянутой вдоль всего побережья, перемещались на цепях собаки. Почуяв приближение охраны, стражи разволновались, и потревоженная проволока породила странный, почти музыкальный звук. 
— Что там, за этими пломбами? — Лешка поинтересовался тихо, не желая перебивать фантастический звук поющей проволоки.
— Цветмет, говорю же.
Фонарик метнулся на линию берега, выхватив их темноты силуэт Вьюги, которая трепетала от радости, заметив своих, и, стелясь по земле, даже не могла лаять. Вьюга желала показать, как хорошо она несет свою службу — только затем, чтобы угодить людям. Этим или другим, которые станут для нее своими. Хозяевами, от которых пахнет едой и прочим человеческим, чем никогда не пахнет от собак. За жизнь Вьюга повидала уже много хозяев, некоторые пахли очень противно, но все равно они называли ее по имени и давали есть за то, что она исправно несла свою службу на берегу. Там было вовсе не так уж плохо. По озеру ходили медленные сонные баржи, корабли и катера, которые иногда причаливали к заводской пристани. Помотавшись по волнам, люди рано или поздно понимали, что нет места на земли лучше родной гавани. И Вьюга радовалась вместе с ними и лаяла на них только для порядка, потому что так было нужно, чтобы ее хозяева любили…
Свет фонаря перетек дальше, на воду, быстро черкнул на ней желтую дорожку и тут же скакнул снова на берег. Вслед за ним Лешка вынырнул в действительность, в темно-синий вечер, где Колян проверял пломбы на дверях складских и хозяйственных помещений, четко следуя вперед знакомым маршрутом. 
— Птицефабрику москвичи купили, — Колян бубнил себе под нос просто для того, чтобы не молчать. — Сразу стали с зарплатами мудрить, народ и побежал. Зато теперь объявления в любой газете: «Требуются птичницы», «Требуются разнорабочие». А ведь раньше туда было не устроиться! Москвичи, кажись, еще гостиницу купили. И наш завод купят, вот увидишь…
Лешка послушно следовал за ним, невольно соображая про себя, что вот же как странно случилось, что сейчас он обходит дозором тридцать гектаров русской земли, до отказа набитые медным кабелем и прочим металлическим ломом. И что Золотарь вообще-то беззлобный неплохой человек. И что дядя Саша тоже человек хороший. И что собаки только кажутся злыми, а на самом деле — добрейшие создания, которые просто хотят, чтобы был хозяин — у каждой свой. Но если мир наполнен хорошими людьми, отчего же тогда вокруг такая мерзость? И почему страдают всегда безответные? То есть собаки. Нет, ответить они, конечно, могут — жвакнуть хорошенько. А вот пожаловаться начальству уже не могут. Не умеют они рассказать, кто их обидел. 
— А вот на этом складе мне в 87 году дали по голове, — Колян вывел Лешку почти к самой проходной, к ангару, обшитому металлосайдингом. — Здесь раньше спирт хранился. И ведь я хорошо помню, что не хотел соваться в эту дверь. Я внутренний голос всегда слушаю, — он пробежал фонарем по массивным дверям склада, на которых висел устрашающий амбарный замок. — Вот, недавно шел я мимо типографии. И вдруг слышу: внутренний голос говорит мне идти прямо, а я налево свернул. Ну, меня там и побили. А где-то через неделю я опять мимо типографии шел, и опять внутренний голос велел мне прямо идти. На сей раз я послушался, и представляешь, ничего не случилось… 
За забором, отделанным по всему периметру колючей проволокой, как кружевной оборкой, мелькнули огни троллейбуса. И Лешке так показалось, что троллейбус существует где-то в далекой, очень далекой жизни. И он удивился, почему это троллейбусы до сих пор ходят, хотя объявлен отбой. А ведь на самом деле было всего-то десять часов вечера и собаки пока не думали спать. Они сидели возле будок в дозоре, чутко реагируя на всякое шевеление. Наверное, эти собаки были счастливы сознанием своей свободы. Ведь те, кто на ночь оставался в вольерах, были несвободны вдвойне. Первым кругом несвободы был именно вольер, дверь которого открывалась во второй, чуть более широкий круг несвободы — двор питомника, который собаки также не могли покинуть по своей воле. А вот уже за забором питомника открывалось настоящее царство — целая территория завода, мир, за границами которого, за колючей проволокой, очевидно, вообще ничего не было. Как ничего не было и за озером, открывающимся в никуда. Ведь катера, отчаливавшие от заводской пристани, всегда возвращались домой. Потому что там наверняка была такая же вода, и родная территория представляла собой материк, плавающий в бесконечности вод. 
И только иногда над головой — если собаки не сидели в вольере, а стояли в карауле, охраняя границы своего собачьего острова,  — открывался опрокинутый мир, утыканный яркими точками звезд. Наверное, там, наверху, точно так же под вечер включали огни на блокпостах, и возле каждого огонька дежурило по такому же счастливому псу. Поэтому, если смотреть в небо, собакам на постах становилось не так одиноко.

5.
Чернышку нашел Золотарь во время обычного обхода по периметру. Ему просто стало интересно, где же несколько дней подряд может прятаться собака. Контрольная полоса сильно заросла высокой травой, кое-где пробился кустарник, в котором можно было затаиться. Но почему собака не прибегала на зов кинолога, который носит еду? Собак кормили один раз в день, сразу после полудня. Золотарь заглянул в собачью будку, прочесал кусты, карабкавшиеся на проволочное ограждение. К нему подбежал ротвейлер Ульс, карауливший контрольную полосу в паре с Чернышкой. Коротко булькнув в нос, Ульс позвал Коляна за собой, в самый конец участка, где под забором, вытянув лапы, лежала Чернышка. Коляну хотелось верить, что она просто спит, поэтому он несколько раз окликнул собаку, потом, уже осознав, что все кончено, все-таки потрепал ее по морде в слабой надежде, что собака еще очнется. Однако труп окоченел. Плохо соображая, что же нужно делать, Колян бросил ведро в вольере и побежал за Сан Санычем, потому что тело собаки было довольно тяжелым, в одиночку он бы не принес его на питомник. 

Так происшествие в общих чертах пересказали Лешке, когда тот заступил на смену. К тому времени тело бедной Чернышки уже отправили в ветлечебницу для выяснения причины смерти. До тех пор питомник полагалось закрыть на карантин. Собаки остались в вольерах, а начальник охраны собрал всех работников питомника на совещание в главный корпус. Помимо дяди Саши, Коляна и Лешки, на завод вызвали Диану Рафаэлевну — Лешка прежде видел ее только мельком — и еще одного парня, которого все звали Кизил. Кажется, это была его фамилия. Говорили, он вроде приходится племянником начальнику охраны. Кизил носил высокие ботинки и черную форму, которая вообще-то на питомнике была бесполезна, если работать с собаками на совесть: к концу дня от нее точно мало бы что осталось, потому что собаки все время лезли обниматься. К Лешке, по крайней мере. После смену одежду всякий раз приходилось стирать… Лешке вовсе не хотелось думать о черных штанах и куртке Кизила, — ему было очень жаль погибшей Чернышки — и все-таки он не мог не задаваться вопросом, а как же Кизил в этой форме кормит собак.  Еще он думал о том, что, вот, сегодня собаки остались в вольерах. Несколько дней, наверное, их продержат в изоляции. Вдруг Чернышка была больна чумкой или бешенством? Нет, бешенством вряд ли. Откуда у нее бешенство. Ведь Ульс нормально себя ведет. Он-то уж давно бы заболел.    
— Будем надеяться, это просто несчастный случай, — начальник охраны с бульдожьими щеками говорил, в общем-то, о том же. Но как-то не так, без сострадания, что ли. Получалось, одной собакой меньше, другой больше… Главное, что есть кем заменить Чернышку. Например, поставить на периметр Вьюгу.
Холодное осеннее солнце пробивало пыльные окна административного корпуса. Кабинет, в котором проходило заседание, был выкрашен ярко-желтым и напоминал школьный класс, вдобавок над столом начальника охраны висел портрет Президента. Все это вкупе производило странное, контрастирующее событию, почти торжественное  впечатление. У Лешки на языке так и вертелся вопрос, а что, разве ничего особенного не случилось? И никто не собирается расследовать гибель Чернышки? Неужели все рассуждают, как и этот начальник и никому не жалко собаки, которая умерла на посту? Она ведь служила людям, выполняла свой долг, невзирая на дождь и ветер… Однако он знал, что никогда не решится так прямо спросить, по крайней мере, в присутствии начальника охраны. 
Зато дядя Саша сказал без обиняков:
— Я уже писал докладную записку о том, что собаки странно себя ведут. Их либо закидывают камнями через забор, либо кто-то из заводских их постоянно бьет.
— Подозреваемые есть? — буркнул начальник охраны.
— Абдуллаева я подозреваю, — неожиданно выдал дядя Саша. — Того узбека, который на мазутном хозяйстве дежурит. Как раз была его смена.
Повисла пауза, показавшаяся тем более тягучей от холодного, ленивого света осеннего солнца, пробивавшего окна желтого кабинета. И все, кто находился в комнате, молча переглянулись, может быть, внутренне согласившись с дядей Сашей. А тот меж тем продолжил:
— Бандит как раз возле мазутки сидит. Я понять не мог, что же такое с собакой случилось. Решил понаблюдать, зашел в помещение станции, в окно гляжу: Абдуллаев на дежурство идет. Бандит, как его приметил, в будку забился, а Абдуллаев ему прямо в миску плюнул. 
— На Востоке собак не любят. Может быть, просто в этом дело? — сказала Диана Рафаэлевна, крупная женщина с густым грудным голосом и медными вьющимися волосами, собранными в низкий пучок. Лешка слегка побивался таких женщин: в них было слишком много материнского. 
— Это еще дает оснований для подозрений, — тем же бесцветным, казенным голосом отозвался начальник охраны.
— Вот  именно, мало ли, кому из вас я в миску плюю, — выдернулся Колян. — Но тут еще другое. Абдуллаев этот и с людьми-то по-русски объясниться не может, не то что с собаками. Наверняка чуть что — сразу ботинкам в морду.
— Вообще-то это уже под статью попадает: жестокое обращение с животными. Только зачем бы Абдуллаев на контрольную полосу полез? — спросила Диана Рафаэлевна. — Это не его территория.
— Да бес его знает! — Колян между делом высморкался в какую-то тряпку. — Спросишь, так он ведь не объяснит.
— Я ваще не понимаю… — наконец подал Кизил.— Какая нах разница, от чего там эта собака загнулась. Главно, чтоб не бешеная. А это вряд ли. Да и трусливая она была. Цветмет через забор прут, а она в кусты…
— Вот, я давно ставила вопрос о том, что кинологи ругаются на собак матом, — Диана Рафаэлевна нервно закурила, пальцы ее чуть тряслись, когда она подносила сигарету к губам. —  А это все равно что ударить собаку. Вам-то что? Обложили собаку и дальше пошли. А между тем матерные ругательства — это древние проклятия на смерть. И если мы забыли их истинное значение, это не убавляет их силы. 
Кизил хохотнул коротко, но громко. 
— Вы, Диана Рафаэлевна, хотите сказать, что собака умерла оттого, что кто-то из сотрудников покрыл ее матом? — брови начальника охраны поползли вверх.
— Или делал это в течение длительного времени, — подытожила Диана Рафаэлевна.¬ — Нам не дано предугадать, как  наше слово отзовется…
— Слушай, Диана Рафаэлевна, — сказал Колян. — Работала бы ты лучше в министерстве культуры. Что тебя в питомник-то принесло?
— В  питомнике собаки, а в министерстве — суки, — парировала Диана Рафаэлевна, жестко придавив сигарету о дно жестянки, стоявшей на подоконнике.  
Начальник охраны глубоко вздохнул:
— Вот вы, Диана Рафаиловна, интеллигентная женщина. Наши дворники вас очень уважают, между прочим. А говорите иногда такое… — начальник старательно подбирал слова, — что сами не знаете, что говорите. Давайте дождемся результатов вскрытия. А там уже сделаем оргвыводы, накажем виновных… 
— Абдуллаева надо изолировать от общества, — настаивал дядя Саша.
— В вольер предлагаете закрыть? — начальник охраны спросил, казалось, вполне серьезно. — Хорошо, подготовьте помещение.
Лешка подумал, что, может, этот начальник и ничего мужик. Вроде даже с юмором… Но если начальник охраны тоже неплохой человек, тем более непонятно, откуда проистекает вся эта окружающая мерзость? И почему целая охранная служба, состоящая из неплохих людей, не в состоянии защитить одну-единственную собаку? Этот вопрос он, естественно, тоже не стал задавать вслух. 
— А долго нам еще без опилок сидеть? — вдруг спросил Кизил. — Две недели назад заказали, нах.
— Нашел когда спросить, — осадила Диана Рафаэлевна. — Тут собака умерла…
— Ну а другие-то покуда живы. И гадят, как… — он хотел выругаться, но зажевал конец фразы. Очевидно, Кизил все же немного стеснялся Дианы Рафаэлевны.
Опилками обычно посыпали собачьи вольеры, чтобы потом легче было убирать. Особенно теперь, когда ожидались ночные заморозки и мыть полы из шланга было уже нельзя. 
Противно, дребезжащим старушечьим тембром зазвонил телефон. Начальник поднял трубку, коротко ответил: «Слушаю», потом что-то буркнул  в телефон, обозначив отбой, обвел долгим взглядом присутствующих и, не скрывая своего удивления, произнес:
— Собака умерла от инсульта. 

6.
— К собакам надо относиться как рабочему материалу, иначе здесь нельзя, — дядя Саша опрокинул рюмку и потянулся вилкой к соленому огурцу, наспех накромсанному на блюдце. — Хотя Чернышка хорошая собака была. Послушная. Она с Вьюгой из одного помета. У нас в питомнике родилась, другой жизни не знала, только как заводу служить. Родине, то есть.
— А уж какая красавица, — подхватила Диана Рафаэлевна, тоже пригубив за упокой. — Кость узкая, даже чем-то на гончую похожа, как и Вьюга, кстати.
Лешка, Колян и Кизил выпили молча. Лешка сморщился: водка показалась чересчур уж горькой. На столе, помимо огурцов, была квашеная капуста, несколько кусков ветчины, черный хлеб… Отставив рюмку, Лешка вспомнил, как собаки всякий раз провожали его, когда он разносил на посты еду. Окунув морду в ведро, они некоторое время не отрывались от жидкой похлебки, и все-таки, когда звякала щеколда на калитке, устремлялись вдоль забора за ним, поскуливая, пытаясь опередить, просунуть нос в ячейки железной сетки, чтобы лизнуть его руку из благодарности, что вот, надо же, не забыл… И Лешке всякий раз было перед ними немного стыдно. Потому что это же люди заперли их на контрольной полосе между забором и забором, а собаки ничуть не обижались на людей за свою незавидную долю, будто так само собой получилось.
В коридоре противно заорал кот, требуя внимания. Колян кинул отрезок ветчины на голос со словами: «На, заткнись». 
— Чернышка внеплановой вязки была, — сказал дядя Саша. — Отец ее сам к заводу прибился, с виду настоящая овчарка, только без документов. А кто у нас теперь с документами?
— Кстати, а кто у нас с документами, нах? — спросил Кизил, дожевывая ветчину.
Дядя Саша помолчал, будто прикидывая, а стоит ли говорить, потом все-таки сказал:
— Дора с родословной, еще из Балтийского питомника. Одной из последних взяли. Потом, у Ричи документы есть, у Арбата, который в третьем цехе сидит.
— Так что ж вы, бля, такого пса на хер заперли? Потомство от него надо было давно получить. Продали щенков — деньги б нах большие получили…
— Слушай, Кизил, — Диана Рафаиловна, поморщившись, встала и направилась к дверям. — Ты можешь разговаривать  без всяких вводных слов? Я не хочу этого слушать.
— Я по-русски нах говорил и говорить буду! — Кизил налили себе вторую рюмку и тут же отправил в рот. — Это древние русские слова, сами же сказали.
Диана Рафаэлевна молча вышла.
— Ты, Кизил, язык-то попридержи, — строго произнес Колян.
— А не то что? — усмехнулся Кизил.
— В морду дам.
— Ты? Да тебе уже прогулы на кладбище ставят.
— Рискуешь прежде меня там оказаться. Запомни: еще одно слово при Диане Рафаэлевне… Я за нее все что угодно отдам. Кроме аванса и получки, разумеется. 
— Ну, этого ты нескоро теперь дождешься, — встрял дядя Саша. — Рабочие третий месяц без денег сидят. И, главное, профсоюз лапки сложил перед начальством.
— Дядя Саша, у тебя партбилет есть? — спросил Колян.
— Дома под сукном лежит.
— Не показывай его мне. Не люблю коммунистов.
— Напрасно. При коммунистах зарплату выдавали день в день. Пятого и двадцатого. А теперь … 
— Теперь никто мозги не долбает. Кроме тебя. Ты, Леха, что молчишь? О чем думаешь? — Колян  неожиданно обернулся к Лешке, будто ища поддержки.
— Я думаю… — Лешка вздохнул, прежде чем кое-чем поделиться. — Как же это собака от инсульта скончалась? Я такого даже представить не мог… Почему? Кто-то напугал ее, что ли? Кровоизлияние в мозг! Или камнем по голове? Но ведь тогда было бы заметно…
— Что теперь гадать? — ответил дядя Саша, как показалось Лешке, с досадой. — Кто расскажет, что там случилось? Ульс разве что знает. Но будет молчать.
— Вот именно, будет молчать, — со значением сказал Лешка. – На это он и рассчитывал.
— Кто? — удивился Колян.
— Тот, кто убил Чернышку.
Кизил, кажется, порывался что-то ответить, но Лешке стало отчего-то чрезвычайно противно, и он вышел вслед за Дианой Рафаэлевной. 
Солнечный свет разжижился, поблек. Воздух отдавал настоящим осенним холодом, который всегда подбирается исподволь, легким инеем на траве. Потом по утру на лужах остается нежная корочка льда, потом, очень скоро, осень обрушивается жестко и грубо, ветром и проливными дождями. Дыхание уже парило,  да и с голыми руками было холодновато. Натянув перчатки, Лешка пошел мостками вдоль вольеров, ненадолго задерживаясь возле каждой собаки, которые приветствовали его разноголосым лаем. У клетки малыша Чезара, находящейся в самом углу, как бы на отшибе, стояла Диана Рафаэлевна. Похоже, она разговаривала с этим желтоглазым мордатым зверем, и он ее слушал, даже не кидаясь на решетку вольера и не обнажая клыки.
— Смотри, что он умеет, — Диана Рафаэлевна помахала перед самым носом у Чезара половинкой сосиски и велела ему сесть. Чезар послушно сел, потом так же по команде лег, не отрывая от сосиски желтых глаз, в которых теперь играл огонек любопытства. Наконец Диана Рафаэлевна ловко просунула сосиску через сетку, и вожделенный кусок мгновенно исчез у пса в глотке, Лешка едва успел заметить, как все случилось. Чезар пару раз вильнул обрубком хвоста, приглашая продолжить игру.
— Видишь, уже не рычит, — Диана Рафаиловна достала вторую половинку сосиски. — Я с ним давно общаюсь. Реакция у него мгновенная, да и вообще много чего умеет. Правда, я все равно его боюсь. Кто знает, что там у него на уме…
— А можно, я тоже попробую? — спросил Лешка. — Я не боюсь, правда.
— Ну, держи! Только смотри, чтоб за пальцы не ухватил. Оттяпает, и пикнуть не успеешь.
Осторожно приподняв сосиску за хвост, Лешка сказал: «Сидеть!», все же немного сомневаясь в успехе. Однако Чезар послушно сел, булькнув в нос, и вперился в сосиску немигающими желтыми глазами. Не желая испытывать терпение зверя, Лешка, неуклюже ухватив сосиску рукой в перчатке, протолкнул ее внутрь, и вдруг в мгновение ока железные челюсти щелкнули, казалось, возле самого носа. Чезар почти вдавил морду в железную сеть и вместе с сосиской ухватил кончик перчатки. Лешка, не успев даже испугаться, отдернул руку, а перчатка застряла, и пес перехватил ее, атаковав стремительно, как тигр, и радостно подпрыгнув, затянул перчатку в вольер. Теперь у него появилась игрушка!
— Вот сволочь, — спокойно сказала Диана Рафаэлевна. — Пальцы хоть целы?
— Целы, — Лешка подул на руку. Средний палец Чезар, кажется, слегка прикусил. Самый кончик, но не до крови. Так, только слегка саднило.
— Я же предупреждала: осторожней. Такого ценного работника чуть не съел. 
Чезар, прихватив перчатку, убрался в самый дальний конец вольера за перегородку, и, высунув оттуда морду, глухо клокотал, давая понять, что сегодня больше не собирается общаться.
— Впрочем, первыми всегда съедают тех, кто поинтеллигентней. Не стыдно тебе? — Диана Рафаиловна  продолжала  выговаривать псу. — Почему бы тебе Кизила не съесть? Я бы даже не возражала. Потому что как представитель своего биологического вида Кизил гораздо менее развит, чем ты. Он ведь даже не научился говорить по-человечески. А грамоте он вообще не обучен, почитай постовой журнал…
Последняя фраза, похоже, относилась к Лешке, поэтому ему нужно было что-то ответить, но он не мог сообразить что.
— Диана Рафаэлевна, — наконец нашелся он. — А как же вы ведра таскаете на дальние посты? К старой проходной, например? Вам же тяжело, наверное.
— А я их и не таскаю, — Диана Рафаэлевна тряхнула красивой головой  с тяжелым пучком. — Их за меня Коля носит. Сам предложил. Вот, говорит, Диана Рафаэлевна, я не позволю, чтобы ты тяжести таскала. Пока я жив, говорит, не позволю. Потому что ты женщина. Так прямо и сказал, представляешь?
— Колян?
— Ну да, — Диана Рафаэлевна слегка сникла. —  До сих пор бывало наоборот: ты — баба, так вот давай работай.
— Какая же вы баба? — искренне удивился Лешка. — Это кто же так говорит?
Диана Рафаэлевна махнула рукой.
— Так все это странно… Столько лет работала с людьми. В газете, потом в журнале. И так бы и работала дальше, если бы не уволили. А вот сюда пришла — и всякий раз собаки радуются, стоит мне только появиться в воротах, улыбаются, хвостами виляют. Такого прежде никогда не было, чтобы коллектив так радовался моему появлению. 
— Коллектив…собак? — осторожно переспросил Лешка.
— Собаки — люди, какая разница. Главное, я только теперь ощущаю, что делаю что-то очень важное. Вот, накормишь  собак — и они играть начинают, обниматься лезут. А людей сколько ни корми, им все мало! — Диана Рафаэлевна сказала с явной досадой, будто вспомнив что-то очень неприятное. 

Лешке очень не хотелось возвращаться в бытовку, в табачный дым и обычную полузлую перебранку, хорошо сдобренную матом. Взяв на поводок Арбата, который сидел на самом входе в питомник, он направился к озеру. Там обычно никого не бывало и можно было спокойно подумать, что же предпринять дальше. Арбат, молодой крупный «немец», весело трусил впереди, почти не натягивая поводок. Лешке очень нравились такие моменты, которые вроде бы тоже считались работой, а на самом деле были обычной прогулкой с собакой, засидевшейся на посту возле будки. На полдороге, возле портового склада, который почему-то ласково назывался «Муреной», Лешка поймал себя на том, что произносит вслух: «Что же делать? Что же нам делать?». Смутившись, хотя никто этого не слышал, он произнес уже осознанно: «Что же нам, Арбат, делать?». Совершенно ясно, что никто всерьез не собирался всерьез расследовать гибель Чернышки. Ее попросту списали, ведь рано или поздно в питомнике списывают всех собак как отслужившее свой срок оборудование. 
Озеро волновалось. Правда, почему-то только справа от пирса. Волны с рокотом набегали на  каменистый берег, с шумом и пегой разбиваясь о круглые валуны. Слева, у причала, где дневал и ночевал катер, который в постовом журнале назывался «объект 161», вода плескала спокойно, робко. Лешка повел Арбата берегом, вдоль линии пенного прибоя. В волнах ощущалась древняя неодолимая сила, рядом которой человек всегда чувствует робость, особенно если остается в одиночестве. Когда они с Арбатом вышли на песчаную отмель, вылизанную прибоем, пес как-то заволновался, коротко лайнул на волну и чуть попятился, как будто она была живой, хотя на самом деле это была просто вода — такая же, как у него в миске. Тогда Лешка понял, что Арбата никто никогда не приводил к озеру. Он всю жизнь просидел возле будки на входе в питомник или в лучшем случае дежурил ночами на металлоскладе возле блока «П». «Буду водить сюда по очереди всех собак», — подумал Лешка безотносительно к недавнему «что делать».
Вдоль всего побережья из земли прорастала проволока на манер вьющихся растений. Казалось, если не выдернуть ее, не проредить, через год сам собой поднимется забор из железных прутьев. Все-таки какая-то своя, странная красота была в постиндустриальном пейзаже, но вместе с тем Лешку не покидало ощущение, что что-то такое кончилось. Может быть, по большому счету — страна, досрочно выполнявшая планы капитального строительства. И теперь на тридцати гектарах русской земли по винтику растаскивали руины цехов, некогда бывшие достоянием всего народа, а теперь — собственностью ОАО «Вперед». Двадцать восемь собак охраняли цветной металл, знать не зная о том, зачем он нужен. А несколько человек в свою очередь охраняли собак. А над ними стояло начальство, которому принадлежал металл. Хотя на самом деле металл этот начальству был абсолютно не нужен. Потому что последний цех выпускал пластиковые лодки вместо океанских лайнеров. И на месте директора завода Лешка собрал бы весь коллектив в главном корпусе и сказал: «Дорогие рабочие. Я банкрот, мне нечем платить вам зарплату. Поэтому несите с территории металлолом, кто сколько может, кормите свои семьи. Заодно и порядок сам собой наведется, потому что среди такого хлама ничего хорошего построить нельзя». Вот бы как он сказал. И запросто раздал бы металл всем желающим…
Возвратив Арбата на место, Лешка вернулся в бытовку. Дяди Саши и Кизила уже не было, Диана Рафаэлевна тоже ушла. Один Золотарь по привычке смотрел по телику какое-то шоу. 
— Колян, — Лешка вспомнил разговор с Дианой Рафаэлевной. — Ты вроде нормальный мужик. Зачем же ты все время этот телевизор смотришь? 
— А что еще смотреть? — Золотарь искренне удивился.
— Я думаю, люди пялятся в телевизор, чтобы собственных мыслей не слышать.  А вдруг в башку ненароком придет, что их дурят почем зря? Ты ведь этого боишься, Колян? 
— Мне вообще тут неплохо живется, — лениво заметил Колян. — Захочу — выходной сделаю себе в любой день, с бабой какой любовь закручу. А жрать нечего будет, так я костей в кастрюле отварю, капусты туда накидаю, морковки… Ненамного и собак объем. Остатки, кстати, им же и вылью. 
— И все? И больше тебе ничего не нужно?
— Знаешь, а ведь я тоже когда-то давно в университете учился. 
— Ну и дальше что? 
— Дальше мне по голове дали на спиртоскладе. Я тогда тоже подрабатывал в свободное время, вот как ты. И вдруг для меня все как-то прояснилось вокруг. Что человеку по большому счету нужна просто тарелка супа, койка в теплом месте, баба хоть иногда, ну и —  начальник с понятиями, чтобы помягче. 
— Это кто помягче? Дядя Саша? Что ж ты с ним ругаешься то и дело?
— Скажешь тоже — дядя Саша. У него лимит естественный вышел, вот он и корчит из себя божьего одуванчика. А ты знаешь, что там на самом деле в бывшем изоляторе?
— Ну?
— Щенячье кладбище, вот что. Раньше в питомнике собаки с документами были, плановые вязки, то-се. А если сама собой сука родит, без плана, и на щенков ейных никакого заказа не будет, так вот дядя Саша твой щеночков в изоляторе закрывал, и они в три дня там помирали от голода. Я тебе больше скажу: он трупики прямо там и оставлял. Под полом. Ящиками еще заставит… Боялся на территории хоронить. Вдруг какая собака нароет.
— Колян? Ты что говоришь? Ты в своем уме?
— Я-то в своем. Поэтому сижу и не рыпаюсь, покуда меня койкоместа не лишили. А ты, гляди, допрыгаешься! 
Лешке сделалось почти физически дурно. Выйдя в коридор и кое-как справившись с этой дурнотой, он вернулся к Коляну и решительно, с той же не терпящей возражений интонацией, с какой отдавал собакам команду: «Ко мне!», произнес:
— Колян! Иди проветрись. Я за тебя отдежурю. 
Колян в крайнем удивлении уставился на Лешку.
— Я совершенно серьезно говорю. Проведай свою подружку. Веру эту из киоска проведай. Ты имеешь право на выходной.
— Че, правда? Отпускаешь меня? — Колян, еще не веря своей удаче, расплылся в улыбке, обнажив единственный зуб. 
— Иди, Колян. И больше не говори мне ничего. Иди! — он почти крикун.
Колян, сорвав с крючка кепочку, выскользнул в двери, как легкий, почти неуловимый сквозняк.  

7.
Лешка знал, что никто из заводских уже не заглянет в питомник. Под вечер все спешили домой. К тому же пошел дождь, и окрестности развезло совершенно, так что добраться до ворот можно было только в броднях. Однако световой день еще тлел. Лешка быстро рассадил собак по вольерам, в который раз заново удивляясь, с каким послушанием собаки подчиняются ему, уверенные, что ничего плохого ни с ними, ни с хозяевами не случится, если только они не дадут слабину. Если только станут соблюдать устав караульной службы и не пропустят на родную территорию посторонних. И в каждой собаке жила большая вера в справедливый миропорядок,  и все они любили свое государство-остров посреди моря людей, потому что не представляли, что возможно какое-либо иное устройство мира. 
Взяв на поводок полукровку Макса, Лешка отвел его к металлоскладу — как называлось это место в постовом журнале. На самом деле металлосклад был обычной свалкой, по центру которой возвышалась катушка с медным кабелем, ее-то, собственно, и охранял Макс. Пес был идеальным сторожем. Он отправлялся на пост с радостью — оттого, что может послужить людям, честно дежурил до утра возле будки, и с такой же радостью возвращался на рассвете в питомник. Когда Лешка сажал его на цепь возле катушки, Макс и так норовил, подпрыгнув, лизнуть его в ухо. 
К самому металлоскладу подбегала заросшая колея узкоколейки. Рельсы обрывались, будто отрезанные ножом, а неподалеку на заборе, прямо под колючей проволокой, висела металлическая табличка: «Остановка локомотива». И все это вместе тоже производило впечатление глобального конца. Правда, Макс этого не знал. Когда он родился, локомотив индустриализации давно отдыхал в депо, и Макс думал, что мир именно и состоит из вот таких свалок металлолома, которые надо защищать от существ из инобытия, то есть от тех людей, которые иногда просачивались сквозь забор. 
А между питомником и металлоскладом, в зоне видимости и нюха сторожевой собаки, как раз находился бывший изолятор — одноэтажный домик, похожий на хатку-мазанку, с несколькими слепыми окошками, густо застланными паутиной. На дверях металлосклада висел амбарный забор — основательный, но ржавый насквозь. И, даже если душегуб дядя Саша носил на шее ключ от этого изолятора, вряд бы старый замок ему поддался. 
Лешка потрепал Макса по холке, напоследок велел: «Служи!» — собаки не знали этой команды, но он все равно всякий раз напутствовал их так на дежурство — и, отыскав в груде металлолома подходящий ломик, направился к изолятору. При этом его не отпускало странное чувство, как будто он идет кого-то спасать, хотя в любом случае все давно кончилось, и Лешка это понимал безусловно.  
Ему еще никогда не доводилось сбивать замки, но он видел, как это делается, в кино. Просунув ломик в ушко замка, Лешка дернул со всей силы, но ничего не случилось. Тогда он попробовал второй раз и третий — в кино у героев это всегда получалось очень ловко. Наконец в отчаянии он ударил по замку со всего маху — отскочила заклепка, крепившая железную душку на двери, замок повис на креплении, и Лешка дернул дверь изолятора. Она поддалась с трудом, но все-таки ее удалось открыть. Изнутри пахнуло сыростью, «Склепом», — невольно подумалось Лешке, он осторожно ступил внутрь, радуясь, что догадался прихватить с собой фонарик, иначе все усилия его были бы напрасны: слепые, задернутые паутиной окошки почти не давали света. Возле правой стены угадывалась сетка вольеров, и, когда он направил туда фонарик, луч высветил множество стеклянных банок, в беспорядке скинутых в вольер, а также дальше, по всему полу и вдоль стен…Очевидно, когда-то собак на питомнике кормили консервами, в не лучшие времена. Банки успели зарасти слоем черной землянистой пыли, и пауки уже проделали над ними знакомую работу. Лешка опять невольно, вскользь, подумал, что паутина и пыль, наверное, — составляющие самого времени. 
Ничего другого в изоляторе в зоне видимости просто не было. Лешка пробежал фонариком по углам, также заставленным банками, и вдруг заметил дверь в другое помещение, заколоченную ДВП и тоже полузаставленную. Спотыкаясь, ступая прямо по банкам, он добрался до этой дверцы и дернул картон, который вовсе даже не был приколочен намертво, а держался на двух гвоздях. И опять полетела ржавая труха, посыпались банки, и вот в проеме дверей открылась каморка, в которой не было ничего, кроме таких же банок, на которых еще сохранились этикетки «Суп из свежей капусты». Похоже, дядя Саша, как большинство людей, переживших социализм, не могли расстаться ни с чем, что в принципе могло когда-нибудь пригодится. Банки годились для домашних заготовок. Подобная черта была еще присуща Лешкиной бабушке. Звучно плюнув, потом зачихав от поднявшейся пыли он, чертыхаясь, едва пробрался к выходу. Вряд ли Лешка был разочарован, скорее даже рад, что в изоляторе не  оказалось ничего страшного. 
День меж тем потух. В сумерках еще можно было различить контур будки и силуэт Макса, который с любопытством, наклонив голову, наблюдал за Лешкой, когда тот отряхивал от пыли и паутины штаны. Хотя это было вовсе ни к чему: к концу дня рабочая одежда обычно была такой грязной, что  стояла коробом. Лешка слегка ругал себя за то, что клюнул на удочку Коляна. Происшествие выглядело немного глупо, да и взлом изолятора теперь придется как-то объяснять. Прикрыв входную дверь, он подпер ее палкой. Напоследок Лешка, вернувшись к Максу, потрепал ему холку, как бы намекая на то, чтобы Макс сохранил происшествие в тайне, однако пес, напротив, начал потявкивать, потом, задрав нос к небу, зашелся частым протяжным лаем: кто-то приближался со стороны питомника, но только не Золотарь, на него собаки так не реагировали.  Остановившись чуть поодаль, фигура разразилась длинным крутым ругательством, и тогда Лешка понял, что это же Кизил.
— Сука, бля, заткнись! — подняв с земли палку, Кизил замахнулся на Макса.
— Эй, ты что делаешь! — Лешка загородил собой Макса, который, не желая уступать, рвал цепь и отчаянно лаял.
— Да я эту суку счас… — Кизил икнул, и Лешка понял, что тот успел где-то набраться.
— Это кобель, во-первых, — с расстановкой сказал Лешка. — А во-вторых, сегодня не твоя смена. Шел бы ты домой, Кизил.
— Да брось ты, — примирительно ответил Кизил. — Собак ваще надо бить. Они ж как дети. Ни хера не понимают, покуда не стукнешь.
— А тебя в детстве били? — спросил Лешка.
— Меня каждый день били. 
— Заметно. 
Кизил заржал, хотя Лешка говорил на полном серьезе. 
— Шел бы домой, а, — повторил Лешка. — Какого рожна мотаешься по территории? 
— Я тут работаю нах! — заорал Кизил отвратительно громко, как орут только пьяные. – Может, ты меня еще строить начнешь? Давай, валяй докладную, пятьсот рублей премии выпишут, нах!
— Не ори, — сказал Лешка просто потому, что не любил, когда орут.
— Да-а? Че еще мне скажешь не делать? 
Кизил все еще сжимал в руке палку, поигрывая ей, как полицейской дубинкой. И вот, стоило ему чуть резче махнуть рукой — конечно, он вовсе не собирался на падать на Лешку, — как Макс броском вцепился ему в куртку и с мясом вырвал рукав.
— Сука-а! — Кизил со всего маху съездил собаке ботинком по морде и тут же отбежал в сторону, чтобы Макс не смог достать его.
Пес завизжал, рванулся на цепи, но ошейник туго пережал гортань, и Макс захрипел, опрокинувшись на бок: удар был болезненным. Лешка подскочил к Кизилу и уже замахнулся сам, но тот загородился палкой, и Лешка вцепился в эту палку и стал зачем-то тянуть к себе, Кизил не отпускал. И так они несколько секунд перетягивали эту палку, не понимая зачем, просто из злости. Потом Кизил наконец отпустил палку, и Лешка упал на спину, прямо в жидкую грязь. В голове случайно мелькнула фраза: «Над ним уже ничего не было, кроме неба...» Макс, дотянувшись до Лешки, лизнул его прямо в рот, потом оскалился и зарычал на Кизила, готовый спокойно отдать свою собачью жизнь… В этот момент кто-то с силой дернул цепь и оттащил Макса к будке, но это был не Кизил.
— Место, с-собака! Я кому сказал место! — невесть откуда взявшийся Золотарь разразился долгим проклятием. — Я тебя на трехразовое питание переведу: понедельник, среда, пятница. Понял, скотина?
Макс глухо зарычал в ноздри, но отступил к будке. Холка его вздыбилась. 
— Колян, он не виноват, — Лешка кое-как поднялся, уже не обращая внимания на грязь.
— Правильно, не виноват, — подхватил Кизил. — Это все Леха, умник ваш долбаный. Знаешь, Колян, за чем я его застукал? Да он замок на изоляторе взломал, вот я ему и вмазал.
—  Правда, что ли? — растерянно спросил Колян.
—  Иди сам проверь, дверь-то палкой приперта, — расходился Кизил. — Думаешь, я ничего не видел, да? 
— Заткнись, — Колян буркнул, потом подошел к изолятору, подергал дверь. — Хреновые дела, ребята.
— Да ничего особенного, — Лешка утер лицо рукавом, но рукав тоже был грязным. — Там в изоляторе одни банки. 
— Банки-то банки, — прошамкал Колян. – Да только шумели вы, пацаны, сильно. Всю охрану подняли на уши. Ладно, марш домой!
На удивление Кизил послушался Коляна и быстренько смылся, может быть, испугавшись ответственности за драку. Лешка только сейчас сообразил, а почему это Колян оказался на питомнике, ведь он должен был встретиться с девушкой.
— Что, обломилось у тебя с Верочкой? — поддел Лешка уже на обратном пути в бытовку.
— Ай, да ну, — Колян отмахнулся. — Как до дела дойдет… Ладно, я спать завалюсь, а ты попросись в душ в пожарку. 
Уже стемнело. За воротами питомника стояла густая непроглядная мгла, и Лешка попутно соображал, а каково же Максу дежурить целую ночь в этакой темноте. Даже Коляна он не различал в двух шагах от себя, только слышал, как его сапоги хлюпают по грязи. Внезапно Колян остановился. Лешка тоже остановился, потому что Колян сейчас должен был что-то сказать, объяснить, почему он остановился.
— Я тебе про трупики все наврал, — вдруг признался Колян.
— Наврал? Зачем? — Лешка удивился больше тому, что Колян честно признался в своем вранье.
— Да я ж на голову трахнутый, — просто ответил Колян. — Попугать хотел. Хотя… у деда однажды шесть кавкавцев от энтерита сдохли. По крайней мере, он утверждает, что от энтерита, а на самом деле — кто теперь скажет?
Колян помолчал, потом неожиданно произнес:
—  Знаешь, парень, а ты ведь здесь всех раздражаешь.
— Я?! Чем? — воскликнул Лешка. Вроде бы он, напротив, пытался сделать как лучше — и собакам, и людям.
— Во-первых, ты книжки читаешь. Думаешь, не замечает никто? За баком с собачьей похлебкой пристроишься и читаешь.
— Ну, читаю… так я ведь студент.
— Это ты где-нибудь в другом месте студент. А здесь ты кинолог. Такой же, как все остальные, усек?
Лешка с возмущением подумал, что остальные кинологи в свободную минуту курят и смотрят телевизор. И почему-то за это их никто не ругает.
— На тебя уже две докладных у начальства лежит, — продолжал Колян.
— Докладных? За что?
— За то, что книжки читаешь в  рабочее время. Я сам эти докладные сочиняю, если хочешь знать, — Колян снова двинулся вперед, и Лешка пошел за ним, не зная даже, как себя теперь вести. 
— Мне перед начальством выслуживаться нужно, — Колян говорил спокойно и даже будто бы с гордостью. — Думаешь, чего я тут торчу безвылазно? Во-первых, жить негде. Я когда из заключения вышел, меня брат домой не пустил. У него, видишь ли, жена молодая, а я до женского полу… сам знаешь. Потом, кто еще меня с такой биографией на работу возьмет, кроме кореша ментовского? А тут я вроде как человек.
— Колян, ты сказал: во-первых. Во-первых, я книжки читаю. Вам это не нравится. А во-вторых? Во-вторых что?
— Ой, да много чего во-вторых. Перчатки, вон, носишь, интеллигент сраный. Руки бережешь. 
—  Перчатку мою Чезар съел, — горько усмехнулся Лешка.
— Правильно сделал. Собака, а с соображением. Потом, матом ругаться ты не умеешь. Да и вообще всякой придури в тебе полно.
— А в случае с Дианой Рафаиловной как-то не так? — Лешка спросил только потому, что не понимал логики Коляна.
— Ну ты даешь! Диана мои трудовые будни скрашивает. Декоративная фигура, как говорится. 
— У нее декоративная фигура?
— Нет, она сама для меня — фигура декоративная. Впрочем, фигура у нее тоже ничего. В этом ты прав.
Лешка усмехнулся, может быть, для того, чтобы перебить горечь от признания Коляна. Он-то полагал, что достаточно никому не вредить нарочно, и к тебе будут относиться хорошо.
Потом, уже в бытовке, когда Лешка стянул с себя грязные сапоги и куртку, ощутив себя неожиданно незащищенным, как улитка без панциря, он догадался спросить:
— А что, Кизил теперь тоже телегу на меня накатает?
— Не боись, не накатает, — успокоил Колян. — Он, сволочь, мне кое-чем обязан. 
И прикурив и выдохнув дым, Колян спокойно сказал:
— Это же он Чернышку пришил. 
— Как? 
— Электрошоком. Просто получил на складе электрошок — охране он вообще полагается — и решил на ком-нибудь испытать. К голове приставил да как звезданул! Убивать, конечно, не хотел. Думал, так, просто приструнить: Чернышка ж на него крысилась, вот он и…
— И ты все видел, Колян?
— Видел, мы ж вечером вместе в обход ходили. А там как раз на посту у Чернышки дыра в заборе со стороны Соньнаволока… Цветмет прут. А эта сука никого задержать не могла. В нее камень кинут – она и в кусты. Бесполезное существо. И Ульс в общем-то тоже. Только с виду страшный.
— А ты, Колян, существо полезное? — взорвался Лешка. — Для чего ты живешь?
— Родину охраняю. Цветмет берегу, — спокойно ответил Колян. — Мне, парень, Кизила закладывать никак нельзя. Во-первых, бездоказательно. Во-вторых, на меня же дело и перелицуют. Потому что я уголовник, а Кизил — племянник начальника. И все равно он меня теперь побаивается. Это хорошо. Сечешь? Все, я спать пошел. А ты постовой журнал не забудь заполнить, как с обхода вернешься. 
Широко зевнув, Колян отправился в соседнюю каморку, где обычно спали кинологи после вечернего обхода. Лешка, чтобы заглушить поток нахлынувших мыслей, включил телевизор, но стало еще гаже. 
 
8.
В душ он так и не попал: в пожарку его не пустили, сославшись на запрет начальства, и Лешка понял, что для всех он заводе по-прежнему чужой. Устроившись на кухне на жесткой кушетке, он ненадолго провалился в сон, но вскоре очнулся и до самого рассвета уже не сомкнул глаз. Слышно было, как где-то в углу копошится крыса, абсолютно не опасаясь котов. Коты мирно спали, облепив обогреватель, который в отсутствие отопления шуровал день и ночь. Вспомнив наставление Коляна, Лешка решил заполнить постовой журнал — его все равно пришлось бы заполнять. Включив свет и устроившись за обеденным столом, он вписал в разлинованные графы: «С 22-00 до 24-00. Патрульно-дозорная служба по территории завода. Проверено: спорткомплекс, блок «П», объект 161, металлосклад…» и далее, как требовал того Устав. Потом решил просмотреть предыдущие записи, в том числе и за тот день, когда убили Чернышку. Понятно, что журнал заполнял Кизил. Неровным полудетским почерком без соблюдения полей под датой было накарябано: «Патрульно дозорная служба на теретории завода. Проверено спорт комплес и контрольную полосу установлено развал заборов. Тропа натоптана кабута там ходили уже месяца три. Ивидно кабута выносят цветмет потомушто валяется што потеряли». 
Лешка невольно засмеялся и уже не мог остановиться. Он хохотал в голос, будто освобождаясь от накопившейся в душе мерзости. Коты, прежде спавшие мертвым сном, встрепенулись и на всякий случай растеклись по углам. В сумерках коридора нарисовалась шаткая фигура Коляна, более похожая на привидение.
— Че ржешь? — Колян щурился от света настольной лампы. — Случилось чего?
— Ничего не случилось. Книжку забавную прочитал, — Лешка захлопнул постовой журнал и выключил лампу. За окном уже брезжил слабенький серый рассвет. — Собак пора снимать. 
— Помочь? — Колян продрал глаза.
— Сам справлюсь. Можешь еще поспать.
Лешка быстро накинул заскорузлую куртку, испытав легкое отвращение, которое, впрочем, тут же прошло, надел резиновые сапоги, взял поводок и фонарик и вышел во двор. Ночевавшие в вольерах собаки тут же заворчали, делая вид, будто и не спали всю ночь, подошли к дверцам своих клеток, нетерпеливо ожидая, что же будет дальше, хотя каждое утро события повторялись по тому же сценарию: караульные возвращались со службы в свои вольеры, на ходу успевая облаять лентяев, ночевавших в питомнике. Но, кто знает, может быть, собаки рассказывали о том, что случилось на постах за ночь и о чем люди могли только догадываться?
Закрыв калитку питомника, Лешка направился к озеру, где в ночном дозоре стояли Чук, Вьюга и Зубр. Тусклый свет карманного фонарика едва освещал тропу, петлявшую среди чахлых кустиков, обрезков труб и бытового мусора, разбросанного по всей охраняемой территории. Неожиданно Лешка подумал, а куда же это он идет? И есть ли какой-то смысл в том, чем он занимается здесь, в проверке этих пломб и замков на дверях, держащихся на честном слове? Может быть, его, да и вообще людей мало-мальски образованных не любят именно потому, что они задаются такими вопросами? Что на самом деле заводу нужны трудяги, которые бездумно выполняют все, что положено по Уставу, не сверяют длину трудовой недели с КЗОТом, довольствуясь малым, вот именно как собаки, готовые служить за уютное место в клетке и кастрюлю баланды. 
Почуяв Лешку издалека, караульные заплясали на цепи, и проволока, натянутая вдоль всего побережья, опять издала протяжный мелодичный звук, похожий на пение пилы. Лешка остановился, чтобы просто послушать. В рассветной тишине и пустоте звук расплывался, расходился волнами, затихал и вспыхивал вновь. Слева впереди, за складом, уже чуть обозначились контуры причала, возле которого ночевал «объект 161» — катер таможенников. Наверняка Алмаз, охранявший катер, тоже почуял приближение охранника и плясал на цепи, радостно поджидая окончания вахты. Лешка еще подумал, чему же так радуются собаки, если впереди — только короткая перебежка к питомнику, а потом долгий день во дворе на цепи или, если идет дождь, вообще в вольере?..
Ночью подморозило: трава на берегу была одета инеем, да и голые пальцы у Лешки окоченели, когда он отстегивал от цепи железные карабины ошейников. Первым на посту стоял Чук. Лешка знал, что может свободно его отпустить, и пес не покинет пост, ожидая освобождения товарищей. Потом, по команде «Домой», все три овчарки — Чук, Вьюга и Зубр дружно двинулись к питомнику. Почти бесшумно шли они вперед в высокой сухой траве, уткнув морды в землю. Длинные их распрямившиеся хвосты почти волочились по земле. В некоторый момент Лешка подумал, что, наверное, так же неслышно бежит в ночи волчья стая. И вдруг ощутил себя заодно с ними, таким же, как они, несмотря на то, что передвигался на двух ногах…
Когда, где-то через час, возвратив на место всех караульных собак, Лешка появился в бытовке, Колян уже смотрел телевизор и, попивая чаек, гладил на коленях замызганного кота, который жмурился от наслаждения и нежданной ласки. 
— Я туалет вымыл и стульчак отдраил, — просто сказал Колян. — Так что вы хотя бы два дня ходите куда-нибудь в другое место, чтобы там было чисто!
Лешка опять, в который раз удивился, когда это он успел, а Колян между тем добавил:
—  Еще я дверь изолятора починил. Так что ты молчи о вчерашнем, если не спросят.
— Когда успел? — все-таки выдал свое удивление Лешка.
— Дак там делов-то — скобу закрепить. Держится на соплях, зато шито-крыто, и мы тут ни при чем.
Лешка только покачал головой, испытав некоторую благодарность к Коляну.

Рабочую куртку и штаны пришлось упаковать в мешок и забрать домой, чтобы прокрутить в стиральной машине. Обычные джинсы и старая курточка, в которых он приехал на смену, теперь показались шикарной одежкой, и Лешка даже приосанился, шагая от завода к остановке. Правда, после бессонной ночи его покачивало, зато впереди было целых два выходных.
К девяти утра первая волна пассажиров автобусов и маршруток схлынула: производственные смены уже начались. Лешке самому приходилось выезжать на завод в половине восьмого утра с другого конца города, и он успел заметить, что рабочий люд в массе своей имел землистые, изрезанные ранними морщинами лица и крупные руки, которые по грубости своей выглядели неприлично голыми. Рабочие носили кожаные куртки с рынка и тупорылую потертую обувь. На смену ехали они с безразлично-сосредоточенным выражением, за которым абсолютно ничего особенного не скрывалось — это Лешка знал уже по себе, — разве что иногда переживание «как бы не опоздать», если маршрутки долго не было.    
Теперь он попал не в свой поток. В девять на работу ехал народ почище, поприличнее, и уже на остановке Лешка невольно ощутил собственную ущербность, потому что стоял, как мешочник, с сумкой, набитой грязным тряпьем. Он даже прикинул, что в следующий раз обязательно достучится в пожарку, в этот самый душ, потому что под толстым свитером, которые он не снимал уже вторые сутки, спина чесалась  и прели подмышки.
Маршрутки не было минут пятнадцать, потом начался дождь, и под навесом у остановочного ларька сгрудились люди, похожие на серых зайцев, спасающихся от половодья на кочке. Лешка не пошел под навес, оставшись под дождем: он чувствовал себя как бы членом другой стаи. Наконец его маршрутка выскочила из-за поворота — чумазая, улепленная грязью, как будто всю ночь носилась по полям, развороченным колесами трактора. В ней было довольно тесно. Лешка все же прилепился на заднем сиденье, поставив сумку в ногах. Тетка в светлом пальто, сидевшая напротив, потянула носом и с подозрением на него посмотрела. На следующей остановке, когда впереди освободилось место, она пересела, хотя теперь ей приходилось ехать спиной вперед. Лешка примерил на себя то безразличное выражение, с которым рабочие ни свет ни заря отправлялись на смену, означающее, впрочем, глубокое безразличие уже к самой жизни. Он старался не смотреть на пассажиров, чтобы не ловить их любопытные взгляды, чтобы не думать о том, что, возможно, они принимают его бича, который  с  утречка что-то уже накопал в помойке… И неожиданно Лешка обнаружил, что каким-то параллельным умом продолжает думать о собаках как о друзьях, которых оставил на попечение Коляна, о том, что похлебка вчера вышла особенной жидкой, потому что месяц кончается и крупу приходится экономить, что хорошо бы установить на теплотрассе новую будку: старую перекосило настолько, что ни одна собака уже не понимает, что это именно будка. Да и он сам вряд ли бы понял, если б не объяснил Колян.     
Утро за окном маршрутки разгорелось уже совершенно, а Лешку вдруг потянуло в сон. Он насилу взбодрился, нащупал в кармане мелочь, второпях отсчитал и отдал водителю, когда маршрутка остановилась на кольце возле рынка. Ветхая старушка, прилепившаяся возле самого выхода, сказала нарочито звонким девчоночьим голосом: «Молодой, а смердит, как шелудивый пес». Лешка с силой захлопнул дверцу и зашагал, не оборачиваясь, домой. Ему хотелось скорее в душ, а потом сразу завалиться спать.

Очнулся он ближе к вечеру и несколько мгновений еще приходил в себя, соображая, где находится. Сквозь шторы в окно проникал серенький жидкий свет. Осень сгущалась, и уже тянуло холодом из-под балконной двери. Закутавшись в плед, Лешка первым делом подумал, а как же там собаки. Будто бы без него они уже не могли обойтись. Равно как и он без них. 
Потом сообразил, что сегодня же пятнадцатое октября. А пятнадцатого они с приятелями договаривались собраться в «Лимоне». Вскочив с дивана, Лешка мгновенно натянул свитер, нашел на кухне холодный утрешний чай и остатки пирога с капустой. Глотнув противного чаю, он быстро затолкал кусок в рот, и едва впрыгнув в ботинки и натянув куртку, нырнул в лифт. Нужно было слинять до прихода мамы, потому что она наверняка начала бы ворчать, что он не занимается, что сутками не бывает дома — вот теперь уж точно сутками.  
Окончательно пришел в себя он только в троллейбусе, тогда же понял, что в «Лимон» отправился слишком рано — в запасе оставалось часа полтора. Однако отступать было некуда. Троллейбус остановился напротив заведения, на крыльце которого курила стайка «педиков», то есть студентов пединститута, находящегося по соседству. Они вечно просиживали в «Лимоне» штаны, а девчонки с иняза вдобавок пытались разговаривать между собой по-английски, чтобы выпендриться. Но теперь это было не важно. Сегодня Лешке вдруг по-настоящему захотелось пива. С такой силой ему не хотелось пива никогда. И только теперь он понял, почему трудящийся люд по выходным тянет именно в пивные — расслабиться и перестать думать об оставленной работе. Он никак не мог войти в обычный ритм города и прикидывал, глядя на девчонок, что на таких каблуках им ни за что не одолеть и трех метров по территории завода, нашпигованной цветметом, и что косметику с их личиков Макс слизал бы в первые полчаса.
В «Лимоне», пристроившись в углу, — не специально, там просто было свободное место — Лешка сразу отметил, что публика сидит неправильно. В питомнике собак старались рассаживать во дворе, строго соблюдая порядок: кобель — сука, кобель — сука, чтобы они между собой не дрались, и чтобы никто не рвал цепь, норовя укусить соседа. Ведь кобели, особенно молодые, всегда бились между собой за первенство. Исключение составляли разве что Чук и Зубр, ходившие на дежурство вместе с Вьюгой. Их можно было спокойно отпускать без поводка, потому что Чук и Зубр были вообще трусоватые по натуре собаки. В стае такие никогда не становятся лидерами. С этой точке зрения в «Лимоне» народ сидел просто возмутительно, кому как взбрело в голову, а это в принципе было опасно… 
Однако он по-прежнему думал о работе. Подозвав официанта, Лешка заказал пол-литра «Балтики» и осознал, что ничего другого в общем-то сейчас и не хочет. Когда принесли пиво, он с наслаждением сделал глоток и откинулся на стуле, успев подумать, что со стороны наверняка выглядит как заправский работяга, завернувший в «Лимон» по случаю аванса. В следующий момент пиво ударило в голову, потому что со вчерашнего дня он практически ничего не ел.  А через полчаса он был уже банально пьян, как и подобает простому трудящемуся, — тем более, если впереди еще один выходной.  
   
9.
Малыш Чезар злился оттого, что ничего не мог поделать, когда к вольеру подходил этот, от которого несло кислятиной. Подобным образом пахла заскорузлая плесневелая колбаса, и все же человеческая кислятина с примесью мужского пота была еще противней. Кислятиной всегда несло от натур трусливых, в случае с этим парнем кисловатый запах не мог перебить даже табачный дух, въевшийся в его одежду, кожу и волосы. Подходя к клетке, Кислый всегда  присаживался на корточки и, прикурив, что-то говорил Чезару сквозь зубы, как будто плевался. Чезар понимал, что Кислый говорит что-то очень обидное, причем без причины: Чезар ведь ничего плохого не делал. Пес злился, щелкал зубами перед самой белесой рожей, которая маячила возле самой сетки, но Кислому было хоть бы что. Наконец, когда Чезар с налитыми кровью глазами, раздув ноздри от праведного гнева, броском кидался на сетку, в этот самый момент Кислый с силой выдувал ему прямо в морду струю табачного дыма. Это было самое плохое. Дым проникал в ноздри, глотку, в глаза. Задохнувшись, Чезар застывал с открытой пастью, потом принимался чихать, яростно тряся головой и, в невозможности лаять, потому что противный дым успевал проникнуть в гортань, издавал хриплые грудные звуки. 
Кислый же брал для удобства ведро, опрокидывал его кверху дном и садился прямо напротив клетки. Это означало, что пытка будет продолжаться долго. Чезару следовало просто скрыться в дальней комнате своего вольера, не реагировать на мучителя, но он не позволял себе отступить. Тем более перед этим дурно пахнущим человеческим недоноском, которого, будь он собакой, давно бы изгнали из стаи. Но — люди снисходительны к своим уродцам. 
Кислый тем временем, не торопясь, давил сапогом окурок и, вперившись белесыми глазками в морду Чезара, складывал губы трубочкой, улюлюкал, пытаясь еще больше раззадорить пса, потом вновь прикуривал и, набрав полные легкие, выдувал дым в клетку.   
Похоже, никто из прочих людей питомника даже не догадывался о том, что происходит почти всякий раз, когда во дворе появляется Кислый. Мучитель издевался над псом, когда рядом никого не было. Чезар знал, что Кислый поступает так же и с некоторыми другими собаками, но больше всех доставалось Чезару именно потому, что он никогда не отступал. А ведь некоторые суки трусливо забивались в самый дальний угол вольера, поджав хвост и уши. Тогда Кислый их больше не трогал, потому что ему становилось не интересно.
Впрочем, на питомнике был всего один уродец. Старик, Хлипкий, Самочка и Перчаточник были вполне сносные люди. Против них он особо никогда и не выступал, правда, пытался несколько раз пожаловаться на Кислого, но кто бы понимал собачьи жалобы? Перчаточника Чезар теперь выделял особым образом, потому что его любимая и единственная игрушка, запрятанная в вольере вместе с  костью, которую ему кинули третьего дня, еще хранила запах прежнего владельца, была пропитана его потом. Правда, игрушка слегка припахивала самцом, но ведь Перчаточник был Чезару не конкурент, наверняка он претендовал ни на одну из сук питомника. Перчаточник тоже иногда говорил с Чезаром, но — иначе, чем Кислый. Да и вообще, в Перчаточнике в последнее время появилось что-то очень собачье, что-то родственное, чего не было больше ни в ком из людей… 
Вчера, ближе к ночи, когда уже стемнело, Кислый точно так же подошел к вольеру, но на ведро не присел, а просто стал возле самой сетки и позвал: «Чезар!». Кислый даже не курил в этот момент. Чезар, слегка удивленный, в чем же дело, глухо порыкивая, вылез из укрытия и приблизился к сетке. Тогда Кислый подпрыгнул, полуприсев, и взмахнул руками, дразня собаку. Чезар, заклокотав от бессильной ярости, припал к полу вольера, а потом всем своим мощным телом кинулся на ненавистную металлическую сетку, мешавшую расправиться с обидчиком. И в этот момент Кислый вытянул вперед руку с каким-то черным предметом, отдававшим железом, и  тотчас же яркая острая боль, войдя в лапу, мигом пронзила все тело до обрубка его хвоста. Взвизгнув, Чезар отпрянул. Ему показалось, что фонарь над воротами питомника, взорвался, и осколки попали ему в глаза. Потом он больше ничего не помнил.  
Когда он очнулся, шел глухой беспробудный ливень. Струи стучали в глухую заднюю стену, проникали сквозь крышу в вольер. Чезар с трудом поднялся — лапы плохо слушались и, шатаясь, побрел в заднюю комнату вольера. Там он лег, положив тяжелую морду на свою перчатку, и подумал, что жизнь когда-нибудь еще наверняка переменится, что заточение его кончится, возможно, в весьма скором времени. Ведь и этот дождь, который кажется бесконечным, рано или поздно обязательно прекратится. 
Утро пришло сырое и холодное. Чезар слышал, как в соседних вольерах зашевелились собаки, катая носом пустые миски. Вороны спустились с крыши и принялись нагло расхаживать по двору, прекрасно понимая, что собаки заперты и никто их не тронет. Возле сарая разномастные котята облепили серо-полосатую кошку. Здесь каждый был занят своим особым делом, имел поручение, особенно собаки, которые, гордо задрав нос, ежедневно ходили в караул. И только малыш Чезар проводил дни в безделье и одиночестве, иногда поругиваясь для порядка. Он не понимал, что же он делает не так. И за что его так жестоко наказывают. 
Кислый пребывал где-то поблизости. Чезар чуял легкий оттенок его запаха в воздухе, мешавшегося с кислятиной вчерашней похлебки, оставленной на улице в баке. Теперь, впервые, Чезар предпочел не высовывать нос из своего укрытия, лучше перележать, переждать, ведь рано или поздно Кислый уйдет из питомника. Прежде так случалось всегда, и тогда Чезар ощущал себя чуть более свободным, хотя бы потому, что не нужно было ввязываться в пустую, бесполезную перебранку через сетку вольера, к тому его же соперник вел себя просто нечестно.  
Привкус кислятины в воздухе сгустился, Чезар почуял, что враг приближается, однако даже не пошевелился, не поднял морды с потрепанной своей перчатки, а только глубоко, из самого сердца, вздохнул. Он слышал, как доски настила охали и прогибались под тяжелыми ботинками Кислого, как тот остановился по обыкновению у вольера и некоторое время топтался, переминаясь с ноги на ноги, сегодня к тому же от него разило пивным выхлопом, как закурил. Чезар не реагировал на вызов. Тогда Кислый протопал дальше, к калитке и некоторое время торчал там на входе, потом второпях вернулся к клетке Чезара. Раздался металлический лязг, и сразу за этим, очень быстро, почти бегом, Кислый кинулся к калитке и выскочил вон. 
Чезар услышал, как Кислый побежал по мосткам куда-то в сторону от питомника, и только тогда осторожно поднялся и, с оглядкой, почти на кончиках лап, приблизился к сетке вольера. Он не заметил ничего особенного. Желая разглядеть конкретнее, что могло измениться во дворе со вчерашнего дня, пес встал на задние лапы, опершись передними на сетчатую дверь, и… дверь подалась вперед, Чезар поехал вместе с ней и почти выпал во двор, в желанную свободу,  прежде доступную всем, даже воронам, только не ему. Встряхнувшись, Чезар ободрился и легко прогарцевал по периметру двора, попутно вызвав сумасшедший лай запертых в вольерах овчарок, задрал лапу поочередно возле каждого столбика, обозначив территорию своих владений, потом остановился по центру в легком опьянении от воли — и тут заметил Перчаточника.  

10.

С Кизилом Лешка разминулся почти на самом входе в питомник. Кизил выскочил из калитки второпях, натянув на голову капюшон, и очень быстро зашагал прочь, причем не к вахте, а наискосок, к теплотрассе, видимо, торопясь куда-то, хотя по правилам полагалось дождаться сменщика. Было без двух минут девять. Лешка обычно не опаздывал, поэтому Кизил знал, что сменщик не заставит себя ждать. Однако что-то случилось, иначе с какой бы стати Кизил вылетел с питомника пулей. Неужели начальство прознало про их драку возле изолятора, и Кизилу уже влетело? Буквально секунды через две надрывно заголосили собаки.
В недоумении Лешка вошел в питомник, и, сделав всего пару шагов, прирос к месту. По двору преспокойно и будто бы даже весело прохаживалось черное чудовище. На воле малыш Чезар выглядел раза в полтора мощнее, чем в вольере. Настоящий царь собак, «азиат» был величиной с хорошего теленка. Заметив Лешку, Чезар застыл возле центрального столбика, набычился и густым басом буркнул в ноздри. Лешка подумал, что пес наверняка размышляет, как ловчее расправиться с  врагом. Чезар меж тем медленно, как бы подбирая место, куда опустить огромную свою лапу, двинулся на Лешку. 
Холодный пот выступил на висках, на затылке и змейкой затек за воротник. Лешка сделал шаг назад, но тут же приструнил себя, помня, что нужно стоять, как и стоял, не показывать страх. Он подумал, что возле самой калитки должен на крючке висеть поводок, который обычно там оставляют кинологи, вернув собак с постов. Медленно вытянув руку в сторону, он нащупал и снял поводок, — на счастье Кизил повесил его на место, потом, собрав остатки мужества, сделал шаг навстречу чудовищу и остановился все еще в отдалении.  Чезар будто бы обрадовался, обрубок хвоста его завелся, заиграл, а пасть дрогнула подобием улыбки. 
— Чезар! — Лешка вновь осторожно шагнул вперед. 
Чезар присел. Перчаточник не был Хозяином, но все-таки казался своим. От него даже пахло невыразимо родным, как от знакомого пса, товарища по играм. Чезар лайнул коротко и звонко в знак приветствия, это прозвучало почти как «Да».
— Чезар! Красавец, —  Лешка все еще побаивался, но, уняв дрожь в коленках, медленно двинулся к собаке. — Ты мой красавец!
Чезар подался вперед, вытянув шею, ловя носом струю знакомого запаха. И точно также, чуть подавшись корпусом вперед, шел навстречу ему Лешка. Последние шаги он проделал решительно, чтобы не дать собаке опомниться, и ловко, быстрым движением ухватив на холке ошейник, защелкнул на кольце карабин поводка. Теперь Чезар был его. И пес это понял. Ткнувшись носом в ладонь Перчаточника, Чезар мотнул огромной головой, приглашая прогуляться, и тут же  радостно заплясал на месте в ожидании променада. Лешка зная, что нужно делать, повел Чезара на поводке к калитке. Пес шел спокойно, не рвался вперед, и это было кстати: Лешка не смог бы его удержать. 
Они оказались на тропе, ведущей к «Мурене», которой собаки каждый вечер ходили в караул. Чезар упорно тянул вперед, уткнув морду в землю, изучая следы предшественников, иногда задерживался ненадолго, обнюхивая особо интересное место, задирал лапу, но вскоре тянул дальше, дальше… Лешка прикинул, что с Чезаром следует держаться малообитаемой территории вокруг питомника: там практически не случалось рабочих, поэтому решил свернуть к бывшему спорткомплексу, сразу за которым начинались опилочные дюны. В них на посту денно и нощно стояла Ванда, но ведь суку Чезар не должен был тронуть.  
Дождь висел в воздухе. Вокруг спорткомплекса дорога была разбита колесами грузовиков, которые возили мусор на свалку возле самого забора, вдобавок после ночного ливня грунт поплыл, и вперед пришлось пробираться, увязая в жидкой грязи, но Лешка надеялся, что и лапы Чезара, и собственные ботинки можно будет вымыть на озере. Наконец, когда удалось выбраться на асфальтированный участок возле самых ворот спорткомплекса, Чезар резко потянул поводок влево, и Лешка едва не полетел носом вперед, но кое-как на ногах удержался. 
— Чезар, рядом! — успел скомандовать он, но неожиданно пронзительный визг, почти на частоте ультразвука, прошил влажный тяжелый воздух: ночная сторожиха, возвращавшаяся берегом со склада, при виде зубастого чудовища впечаталась в стену спорткомплекса и заорала что есть мочи, пытаясь прикрыться сумкой.
— Держи собаку! А-а-а! Собаку держи!
— Да я и держу. Замолчи ты, дура! — в свою очередь заорал Лешка, но было поздно.
Чезар, едва услышав пронзительный женский визг,  рванул поводок, как бешеный. Лешка потянул брезентовый ремень на себя, но — поехал по земле за Чезаром. Тот уже не лаял, а хрипел в удавке ошейника, перебирая передними лапами в воздухе. Перед глазами у Лешки на секунду выросли клодтовские кони на Аничковом мосту, в следующий момент он плашмя упал на землю, ударившись коленкой и локтем, и невольно вскрикнул от боли.
Услышав возглас Перчаточника, Чезар внезапно опомнился. Оставив жертву в покое, он развернулся к Леше, лизнул его в лицо и в ухо, слегка боднул в плечо, чтобы подбодрить: вставай, сейчас мы вдвоем ей покажем! Обхватив собаку снизу, Лешка вцепился в ошейник, ничуть не думая о том, что, если клыкастая пасть сомкнется на его запястье, руки у него точно не будет. И так держал Чезара, пока сторожиха,  удирая на полусогнутых, не скрылась за углом. 

— Докладную побежала писать, — решил Золотарь, когда Лешка вернул Чезара в вольер и рассказал о происшествии на озере. — У нас так: кто первый на кого докладную подаст, тот и прав. На твоем месте я бы сам на эту бабу быстренько бумаженцию наклепал. Пьяница она известная. 
Золотарь на кухне попивал кофе, не отрываясь от телевизора. Так и говорил, не глядя на Лешку. 
— За что докладную? — Лешка не понимал. — Ну, заорала она не по делу, так это со страху.
— Я тебя предупредил, — отмахнулся Золотарь. — Какого лешего ты только это чудище с утра на озеро поволок? 
— А что еще было делать? Хорошо, поводок у входа висел, а то как его голыми руками возьмешь?
— Нафига вообще было брать?  Сидел себе в вольере, и пускай бы дальше сидел.
— Кто сидел-то? Чезар по двору бегал, когда я только пришел. 
— Как по двору бегал? — Золотарь наконец посмотрел на Лешку. — Кто его выпустил?
— Я думал, ты знаешь.
— Я слышал, собаки лают. Так решил, что это просто ты идешь… А Кизил где был?
— Кизил мимо меня проскочил, даже не поздоровался. 
— Да… — Золотарь почесал макушку, покрытую редким пухом. — Ну а когда ты Чезара назад в вольер ставил, может, там со щеколдой что-то не так, не заметил? Или сетка порвалась?
— Сетка вроде целая, — Лешка пожал плечами. — А вольер просто открыт был, вот и все.
— Неужели Кизил? Вот сучонок, тебя извести решил, — Золотарь усмехнулся. — Понятно, почему он слинял по-тихому. А как ты эту зверюгу поймал?
— Спокойно поймал, на поводок, — буркнул Лешка.
Он не стал интересоваться, стоило ли ему писать еще одну докладную — на Кизила. Понятно, что стоило. Хотя, с другой стороны, у него не было доказательств, что клетку открыл именно Кизил, и дело опять-таки могли повернуть таким образом, что Чезара якобы выпустил Золотарь, чтобы свалить вину на Кизила. Или что Лешка сам вывел из вольера собаку, чтобы опять-таки свалить на Кизила в отместку за драку третьего дня, по поводу которой, возможно, на столе у начальства, уже лежала докладная. Ладно. Выпустил Кизил Чезара и выпустил. Зато теперь это была его, Лешкина, и только его собака. Но разве можно так жить, хлебать в бытовке суп из одной кастрюли, вместе кормить собак, разводить их в караул, убирать вольеры – тоже вместе, бок о бок, и при этом денно и нощно сечь друг за другом. А ну как ошибется товарищ! И стучать, стучать, стучать, писать доносы при каждом удобном случае… Это как же теперь называется — пролетарская мораль?
— Дядя Саша будет уговаривать тебя остаться, — вдруг сказал Золотарь.
— А я вроде уходить не собирался, — растерялся Лешка.
Золотарь в ответ хмыкнул. 
Дядя Саша появился на питомнике минут через пятнадцать, взволнованный и красный, с прилипшими ко лбу волосами. Как был, в куртке и сапогах, прошел на кухню и, выдернув из-под стола табуретку, уселся специально спиной к телевизору, чтоб быть к Золотарю лицом. Выложив перед собой какую-то бумагу, дядя Саша сурово произнес:
— Ну, допрыгались?  
— А че случилось-то? — Золотарь сделал вид, что ничего не знает.
— А то ты знаешь! — именно так и ответил дядя Саша. — У вас собака сторожиху потрепала, а вы сидите как ни в чем не бывало.
— Ничего не потрепала! — вспылил Лешка. – Испугала просто сторожиху эту, вот и все. Нашли тоже происшествие.
— Наверняка к хахалю своему шкандыбала, — встрял Золотарь. — Он у нее на металлоскладе…
— К хахалю – не к хахалю шла, а на вахту попала. И докладная — вот она, — дядя Саша опустил ладонь на бумагу. — Теперь объяснительную пиши, сынок. Что собака делала на озере. Почему там оказалась.
— Потому что там никого не бывает обычно, вот почему! — Лешка нервно расхаживал из угла в угол. — Кой черт там шляться вообще, по этой грязи? Там Ванда зачем сидит? Именно чтобы никто не шлялся. Колян прав, надо было мне самому на нее докладную накатать. Не сообразил, дурак. Теперь хоть знать буду.
— Собаки не должны появляться на заводской территории без особой надобности, — казенно сказал дядя Саша, рубанув воздух ладонью. — Нельзя их просто так на прогулку таскать. Потому что они — собаки! 
Последнее слово прозвучало как ругательство. 
Потом, уже более мягко дядя Саша добавил:
 — Ты только не переживай так, сынок. И это… увольняться не думай. На кого еще я собак оставлю? 
— Ничего, здесь народу хватает, — огрызнулся Лешка.
Схватив с крючка куртку, он выбежал во двор. Собаки, видимо, ощутив его порыв, заволновались в вольерах. Сегодня им предстояло провести день взаперти: вот-вот обещал снова зарядить дождь. Серые облака так плотно облепили небо, что день никак не мог разгореться.  Мысль о собаках немного охладила голову. Лешка по мосткам пересек двор и, минуя вольеры, поздоровался с каждым хвостатым узником. Собаки через сетку тыкались мокрыми носами в его ладонь, пытались лизнуть. Это были те же самые собаки, которые отчаянно рвали поводки, выказывая желание в клочки растерзать любого, кто посягнет на вверенную им территорию. Хотя — они ведь до сих пор так никого и не тронули. Не было такого случая. 
Чезар заплясал в вольере, обрубок его хвоста завелся, когда Лешка подошел к нему. Потом пес прислонился к сетке вольера мощным боком, и Лешка все еще с некоторой боязнью  провел ладонью пару раз по его жесткой шерсти. Чезар скосил на него желтый глаза и негромко скульнул.
— Чезар, глупый ты мой пес. Видишь, что мы с тобой наделали... — Лешка гладил собаку через сетку, одновременно как бы уговаривая себя. — Но ничего ведь не случилось. Все хорошо, правда? Скоро опять пойдем гулять, только не на озеро, в другую сторону, к теплотрассе. Я там никогда никого не встречал…
Неожиданно Лешка осекся,  обнаружив, что поговорить по душам на питомнике можно только с собакой. И вовсе не потому, что она не умеет писать докладные. Просто ни с кем другим разговаривать откровенно уже не хотелось. Правда, существовала еще Диана Рафаэлевна, но Лешка ее немного стеснялся, да и приходила она в тот день когда его не было, то есть, сразу за ним. Он сдавал ей смену – и все.

11.
 
За выходные напряжение перегорело, и теперь Лешка даже немного удивлялся себе, а чего он, собственно, злился — на дядю Сашу, на Коляна? Они действовали «согласно инструкции», как любили говорить на заводе. Другое дело — Кизил. Неужели этот болван всерьез надеялся, что Чезар загрызет Лешку на смерть? Тогда, понятно, никто бы уже не смог предъявить душегубу никаких претензий. Но как поступить теперь? Утром, когда Лешка появится на питомнике, Кизил должен сдать ему смену. Как же это будет? Лешка переживал будущую встречу так, как если бы он сам был виноват. Вернее, он больше переживал за Кизила, потому что — ну, никак не мог он себе представить, что вот они просто так встретятся, кинут друг другу: «Привет», а потом Кизил, перекурив на кухне, спокойно уйдет домой. И все другие будут делать вид, что ничего не случилось.
С утра, подходя к воротам питомника, Лешка боялся, а вдруг сейчас, на мостках, где не разойтись, они столкнутся с Кизилом лицом к лицу? И что тогда сказать? Что сделать? Однако этого не случилось. Окрестности были пустынны, и в этой пустоте ощущалось даже что-то странное, хотя поутру всегда бывало пусто. Потом Лешка понял, что почему-то не видно чаек: обычно они кружились над берегом и бывали видны с дороги. 
Когда Лешка открыл калитку, собаки по обыкновению дружно залаяли в знак приветствия. Проходя мимо вольеров, он поздоровался с каждой, искренне радуясь встрече, и подумал, что все вроде бы и ничего. Только вот не мешало бы прибрать со двора миски, оставшиеся после вчерашней кормежки… И так решил, что нужно срочно этим заняться, чтобы дурные мысли не лезли в головы. Вот только еще зайти в бытовку, поздороваться с Коляном, сообщить, что он пришел вовремя. Про Кизила лучше было вообще не думать.
Однако в бытовке никого не было. Хотя на полную мощь был включен телевизор, а на электроплитке еще дымился чайник. И на столе стояла недопитая чашка чая. Лешка вскользь подумал, что ведь он только что, как собака, взял след Коляна. Правда, не нюхом, а визуально. Колян не мог далеко уйти. Да и нельзя ему было без спросу покидать территорию. А спросить пока было некого.
Лешка вышел из бытовки через заднее крыльцо к полуразвалившимся воротам. В ноздри попер едкий запах дыма. Лешка понял, что Колян за забором, где почти сразу начиналась заводская свалка, сжигает мусор, а Кизил, вероятнее всего, успел слинять по-тихому.
— Колян! — позвал он.
— Чего? — откликнулся Золотарь как-то весело. 
— Ты что  это с самого утра затеял?
Он вышел за ворота и увидел кучу ломаных стульев, какие-то старые доски, бумаги и тряпки, сложенные в костер, над которым колдовал Золотарь, шуруя сучковатой палкой. На нем был надет длинный плащ с капюшоном, придававший ему сходство с инквизитором. А прямо за спиной Коляна открывалась панорама свалки, смазанная дрожащим теплым воздухом. И, глядя на Коляна, Лешка не впервой подумал, что ведь так вполне может выглядеть преисподняя. 
— Работы на сегодня много, — ответил Колян. — Вчера кладовки чистили, вот, рухлядь до снега решили сжечь. Да и в бытовке мусора выше головы.
— Это правильно.
Потянувшись, Лешка все же спросил:
— А где Кизил?
— Кизил на аэродром поехал. 
— Куда-а?
— На военный аэродром. В половине восьмого утра военные приезжали, им собака для охраны нужна. Кизил поехал сопровождать, — Колян говорил, уткнувшись в костер. К тому же, из-за капюшона не видно было его лица.
— Вот как? — удивился Лешка. — А кого отдали?
— Чезара и отдали. На кой нам это чудовище?
— Че-за-ра? — переспросил Лешка. Так вот отчего было это чувство пустоты!
— Ну. А че ты удивляешься-то? — Колян продолжал ворочать палкой в костре. — Собаки у нас казенные. Отдать любую можем по требованию. А Чезар к тому же сторожиху загрыз.
— Да не загрыз, будто ты не знаешь!
— Ну, хотел загрызть, одна малина! Он бы и меня загрыз, если б разрешили, и Кизила. Тобой только побрезговал. Видно, ты книжным духом отравлен, — и через паузу, уже более дружелюбно, Колян добавил: — Не переживай. У них там возле летного поля вольер хороший, по периметру. Там что будет где твоему Чезару побегать. 
— Ладно, отдали так отдали, — Лешка не хотел выдавать, что на самом деле расстроился. — Зачем только в такую рань понадобилось приезжать?
— Пока на заводе народу мало. Вдруг бы эта скотина вырвалась?
— Да, кстати, — спохватился Лешка. — А как же вы Чезара к машине вели?
— На палке с петлей. Вольер приоткрыли, петлю на шею накинули — и вперед. Я, правда, взмок весь, пока его до машины вел.
— Смелые вы ребята, — хмыкнул Лешка. Не очень-то ему верилось, что Золотарь мог вести Чезара. Он и к Рыжику до сих пор боялся зайти.
Золотарь вместо ответа яростно двинул палкой, переворошив костер, и тут Лешка заметил, что чуть в сторонке промеж хлама мелькнула зеленая обложка. Он узнал ее. 
— Эй, дай-ка сюда, — он чуть не силой отобрал у Коляна палку и выдернул из костра обгоревшую книжку. Рабиндранат Тагор. Рассказы. Лешке стало почти физически больно, но это была не его боль. Он ощутил, как ноют обожженные страницы книги. Даже не зная что сказать, Лешка уставился на Золотаря, но все же наконец собрался с мыслями:
— Ты что, совсем с катушек слетел? Зачем ты книжку сжег?
— Так ты ведь ее уже прочитал, — просто ответил Колян. 
— И все? И этого достаточно? — Лешка невольно рассмеялся.
— А на кой она еще нужна? Я посмотрел — старая, тыща девятьсот пятьдесят шестого года издания. Даже меня еще на свете не было. Слушай, ты мне тут «Лебединое озеро» не устраивай, а лучше иди-ка за своим Чезаром вольер почисти. Там дерьма выше крыши, он целых полгода по углам гадил. 
— Что еще сделать? — горько усмехнулся Лешка.
— Еще? — Колян не заметил его иронии. — Да тебе там до вечера работы хватит. Пол в вольере надо сдирать. Он прогнил насквозь.  
Махнув рукой, Лешка оставил Коляна и пошел выводить собак на столбики, хотя для этого было еще слишком рано. 
Вольером пришлось-таки заняться ближе к обеду, когда на питомнике не осталось других дел, а сидеть с Коляном в бытовке представлялось глупым и неприятным. Лешка надел брезентовые рукавицы и высокие сапоги-бродни, ожидая, что придется поливать по углам из шланга, взял лопату… Параллельно он не переставал думать о том, что же сейчас происходит с Чезаром. Наверняка он уже в вольере, успел обследовать и пометить территорию, освоить будку. Паек у него теперь должен быть пожирней. Военный аэродром всегда был на особом довольствии, да и собак там поменьше, так что кто-нибудь да позаботится о Чезаре… По крайней мере, Лешке хотелось думать, что все обстоит именно так. 
И вдруг, когда он уже выгреб из логова Чезара груды засохшего дерьма в канавку, проложенную вдоль всех вольеров, и взял в руки шланг, опять его посетила эта странная дурная мысль: а что это он делает здесь? На что тратит время своей жизни? Конечно, это его занятие целиком оправдывала привязанность к собакам, которые, однако, для всех прочих оставались просто рабочим материалом — бездушным, безответным. И вот это потребительское отношение к живым тварям переносилось и на людей. Все они — и уголовник Колян, и болван Кизил, и наставник дядя Саша, и прекрасная Диана Рафаэлевна, и он сам — были для начальства обобщенной рабочей силой, которая нуждалась в еде и отдыхе — да, но не имела права переживать, вообще что-либо чувствовать, помимо ответственности за цветной металл, а уж тем более иметь собственное мнение. 
Остаток дня пролетел в безмыслии, занятый кормежкой собак перед отправкой на посты, разводом караула и мелкими хозяйственными делами. Колян вызвался помочь разворотить пол в вольере Чезара, и вдвоем они вытаскали гнилые доски на задворки, чтобы сжечь в костре, который не потухал с самого утра. Стемнело быстро: близкая зима все настойчивей утверждалась в правах. Сумрак усугублялся тяжелыми тучами, которые натянуло с Севера. Казалось, что вот-вот опять пойдет дождь или даже снег — ранний по календарю, но вполне уместный для нынешней холодной осени. Вот и Колян поторапливал: «Шевели штанами. Не ровен час — хлынет». Однако дождя не случилось. 
Когда костер прогорел, и от груды досок остались одни головешки, Лешка невольно засмотрелся на тлеющие угли, — до тех пор времени на размышления просто не было — и тут как раз невольно подумал, что вот у него получилось прожить хотя бы полдня так, чтобы ни о чем не думать. И что большинство заводского люду, наверное, именно так и живет. Вкалывая изо дня в день, из года в год, по вечерам наблюдая по телику чужой праздник, а по выходным, когда действительно нечем заняться, — потому что завод вырабатывает привычку тяжелому к физическому труду — заливая мозги пивом. Но если допустить, что  так проходит жизнь огромной армии трудящихся огромной страны, — почему же продолжается эта всеобщая мерзость и неустроенность? Вот, они с Коляном только что расчистили вольер, взломали негодный пол, под которым, к тому же, гнездились крысы. Завтра Колян постелет в вольере свежие доски, и какая-нибудь собака еще сможет там жить. Вроде все правильно сделали, поработали во благо своего питомника, своего завода. И ровно столько же времени трудились рабочие целого предприятия, и не только сегодня, а семьдесят лет подряд, если верить плакату, появившемуся возле проходной: «Заводу «Вперед» — 70!» Ну, и где усилия нескольких поколений, в том числе нынешнего? Или  рабочие трудятся не там, где надо, делают что-то не то?..
Колян тихо ретировался. Лешка знал, что тот пошел ужинать, но присоединяться не спешил. Он так и стоял, наблюдая, как приглушенный огонь бродит в углях. Потом еще вспомнил Чезара, подумал, а есть ли в вольере возле летного поля будка, неуютно же собаке спать на голой земле. Конечно же, будка там есть. Хорошая будка, просто очень хорошая. Иначе бы не стали военные так срочно забирать собаку себе. Не подготовившись, то есть. У них же стратегия, все должно быть просчитано…   
— Ты нах долго будешь там торчать?! — Колян выдернулся из дверей. Возглас его распорол ткань Лешкиных размышлений. — Кастрюли нужно еще помыть. Кто их за тебя помоет? Я?..

С утра парил густой туман — над озером и по всему побережью. Пелену не пробивал даже свет фонарика, и собак с постов Лешка снимал почти на ощупь. Они радостно тыкались мокрыми носами в его ладони и, подпрыгивая, так и норовили обнять. Когда Лешка вел на питомник Чука, Вьюгу и Зубра, — собаки шли, как всегда, без поводков, одной стаей, уткнув морды в землю, — над пеленой тумана, плотно укутавшей тропу и окрестности, мелькали только их длинные спины, подобно тому, как иногда мелькает в тихой воде хребет щуки. Из тумана вставали какие-то фантастические, нереальные образы. Туман, скрадывая детали, оставлял на поверхности главное, может быть, сути вещей. Спорткомплекс, обшитый металлосайдингом, казался межгалактическим кораблем-ковчегом, силуэт питомника вообще тоже напоминал ковчег, только уже земной, сработанный на скорую руку. А ведь действительно, питомник и был ковчегом, в котором людям и животным — собакам, кошкам, воронам и крысам — предстояло переплыть через… что? Через зиму? Или через эпоху безвременья, в которую кинуло их помимо воли, а желанный берег все никак не обозначался на горизонте. Да и кто бы знал, к какому берегу пристать…
Утро разгоралось, туман со стороны Соньнаволока порозовел, потом прямо над забором, над «колючкой» повис огромный раскаленный шар, дышащий каким-то неземным, холодным жаром. И казалось так, что это теперь так и будет всегда, что Землю занесло в пространство галактического тумана, который способен развеять только холодный космический ветер… Колян вышел во двор, не имея ни малейшего представления о том, что случилось за ночь. Даже, если на самом деле ничего особенного и не случилось, — а Лешка, безусловно, сознавал это «трезвым» умом, — все равно и в этом случае Коляна по большому счету не интересовало, что творилось за пределами его мирка, ковчега, в котором он скрывался от своего же уголовного прошлого. Но тогда он, Лешка, отчего скрывался в ковчеге?..
Собаки заволновались в вольерах, наверняка кто-то зашел в питомник, но сейчас от бытовки за туманом это было пока незаметно. Через пару секунд во дворе обрисовался какой-то силуэт — смутный, шаткий. И по тому, как удивленно, не узнавая, смотрел на приближающуюся фигуру Колян, Лешка понял, что тот тоже видит что-то необычное.
Через двор шла Диана Рафаэлевна. Волосы ее были растрепаны, а бледные губы почти сливались с лицом, как у неприкаянной души, лярвы. Лешка сперва даже не узнал ее, из-за тумана ему почудилось, что на ней надето что-то белое. Хотя в следующую секунду он разглядел, что это ее обычная одежда — черная курточка и джинсы. 
Диана Рафаэлевна подошла прямо к Коляну и, сходу схватив его за грудки, произнесла хриплым надтреснутым голосом:
— Какая же ты сволочь! 
Колян вздрогнул, дернулся и принялся было оправдываться, но Диана Рафаэлевна не отпускала ворот его фуфайки, и в некоторый момент Лешке даже показалось, что Колян, будто вздернутый на крючок, перебирает ногами в воздухе. Хотя, конечно, ничего такого не было.
— Скоты, настоящие скоты! — она выкрикивала в лицо Коляну. — Я-то надеялась, что хоть в собачнике скроюсь от этого всеобщего скотства, так нет, и здесь достали меня…
— Кто тебе сказал? — Колян наконец вывернулся из ее цепких пальцев.
— Да что случилось?! — одновременно воскликнул Лешка, выйдя из оцепенения.
Диана Рафаэлевна подошла к нему. Глаза ее горели, лицо исказила гримаса гнева.
— Дворники мне сейчас рассказали, Леша. 
— Какие дворники?! — перебил Колян и тут же разразился очередью длинных ругательств. – Да я сейчас пойду, их урою нах…
— Что случилось? — повторил Лешка, уже понимая, что случилось что-то страшное.
— Выстрел вчера был на питомнике, в восемь утра, — сказала Диана Рафаэлевна. — Военные приезжали, чтобы Чезара прикончить. А потом вон они, — она кивнула на Коляна, — с Кизилом тело вынесли на носилках. А нам теперь говорят, будто на аэродром его увезли. Нет, я не могу… 
Отвернувшись, Диана Рафаэлевна закрыла лицо руками.
Лешке захотелось кричать, просто чтобы дать выход отчаянию и боли. Он подозревал, что дело с Чезаром нечисто, но не допускал такого исхода.
— Колян, — произнес он на удивление, даже для себя, спокойно. —  Как же интересно вы с Кизилом рассудили. Если вы не можете подойти к собаке, значит, ее пристрелить нужно? Ладно, давайте кошек на цепь посадим, раз уж вы боитесь собак.
— Да ты че… Думаешь, это я? — Колян, зачем-то прижав к голове кепку, стал незаметно отступать к бытовке. — Начальство велело. Он сторожиху покусал, а она жалобу написа…
— Колян, – Диана Рафаэлевна, глотая слезы, произнесла с надрывом. — Ты же сам за поножовщину сидел. По пьянке приятеля покалечил.
— Да ничего ваш Чезар не почувствовал! — визгливо воскликнул Колян. Может быть, для того, чтобы она замолчала. — В голову ему выстрелили, в ухо. Раз – и готово.
— Заткнись ты! —  Лешке хотелось прихлопнуть Коляна, как комара. Его даже не было жалко. Схватив попавшиеся под руку грабли, Лешка вдавил ими Коляна в стенку, не зная, что еще с ним сделать. — Зато ты у меня сейчас почувствуешь. Да разве ты человек? Ты… — он действительно не мог подобрать верного слова. — Если б разрешили, ты бы и мне в ухо выстрелил. За то, что я перчатки ношу. 
Лешка с силой подналег на грабли. Колян захрипел. В унисон ему заскрипели ржавые ворота питомника, потом Лешке на плечи легли чьи-то тяжелые руки, и только тогда Лешка отпустил Коляна, — с облегчением даже, потому что иначе наверняка бы его покалечил. А кстати возникший дядя Саша, поправив пеструю кепочку, произнес совершенно спокойно:
— Так ведь и знал, что интеллигенция разведет сопли. Я же вам говорил, что собаки — это просто рабочий материал… 
Лешка бросил грабли.
— Пошел я, дядя Саша. 
— Конечно, иди, сынок. Смена закончилась, мы тут разберемся сами. Только в следующий раз теплей одевайся, курточка тонкая у тебя…
— Нет,  я вообще пошел, — решительно произнес Лешка. — Хватит с меня. 
Возражать или уговаривать никто не решился. Воспользовавшись моментом, Колян тихо утек в бытовку. Диана Рафаэлевна утирала слезы платочком, а дядя Саша, потаптываясь на месте, смотрел в землю. 
— По закону ты две недели отработать должен, — нашелся дядя Саша. — Если по собственному.
— Нет, не должен, — упрямо ответил Лешка. — Новый теперь закон: если зарплату вовремя не выдают, можно одним днем уволиться. А я денег еще ни разу не получал.
— Смотри, заплатят тебе по договору пять тысяч вместо десяти «черных» — и привет. И жаловаться некому.
— А я и не собираюсь. 
Не желая больше ничего объяснять, Лешка прошел в бытовку, на ходу отпихнув Коляна, замешкавшегося в коридоре. Наскоро затолкав в сумку резиновые сапоги — вместе с грязью, даже не промыв их под шлангом, Лешка переодел куртку и вышел вон.
Дядя Саша по-прежнему стоял во дворе с Дианой Рафаэлевной. Лешка еще бы задержался на пару минут, чтобы поговорить с ней, но при дяде Саше не хотел. С собаками он тоже не стал прощаться, это было бы слишком тяжело. Только на выходе из питомника, когда Макс, сидевший в крайней вольере, подбежал к самой сетке в знак приветствия, Лешка остановился и коротко кинул:
— Служи, дружище. Живи долго, Макс.
И почти про себя, обращаясь ко всем собакам, добавил:
— И вы, ребята, живите долго. Живите.
Потом, уже за калиткой, он услышал, как пронзительно-тонко завела песню Вьюгу. Вой ее подхватил красивым баритоном Алмаз, вслед за ним вступили Чук и Зубр, а затем и прочие обитатели ковчега. Лешка все-таки обернулся и так с минуту стоял, прощаясь с теми, кого он любил. Потом решительно зашагал к главному корпусу, манившему издалека надписью «Спасибо за труд».  С озера навстречу ему шел холодный космический ветер — вестник близкой зимы, но это уже не имело никакого значения. Как и многое из того, что только недавно представлялось жизненно необходимым, теперь казалось совсем неважным, пустым.  

Осень 2008


 


--------------------------------------------------------------------------
Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на http://prochtu.ru
--------------------------------------------------------------------------