Дарья Чегаева - Дуаль - Дарья Чегаева
Скачано с сайта prochtu.ru
Дарья Чегаева
ДУАЛЬ
желтым - по белому
Посвящается
моей семье – Ч.
моему другу – Т.Ш.
всем ветрам мироздания
и тебе, читатель
ОГЛАВЛЕНИЕ
Пролог. Вне
Часть первая. Город
Глава 1. Прибытие
Глава 2. Приглашение
Глава 3. Вертодор
Глава 4. Жилище
Глава 5. Пакуцы
Глава 6. Эйда
Глава 7. Швея
Глава 8. Люстраты
Глава 9. История дядюшки Кинга
Глава 10. Ужин
Глава 11. Сергиус
Глава 12. Среди высокой травы
Глава 13. Набережная цветов
Глава 14. Шепот книг
Глава 15. Ир Григг
Глава 16. Хранитель
Глава 17. «Бескрылый Полет»
Глава 18. Побег
Глава 19. Возвращение
Глава 20. На берегу озера
Глава 21. Правильный друг
Глава 22. Трехбашье
Глава 23. Ри
Глава 24. Перемены
Глава 25. Блуждающая
Часть вторая. Откровения
Глава 26. Странники
Глава 27. Ярмарка
Глава 28. Призрачно все
Глава 29. Карнавал
Глава 30. Габриель
Глава 31. Белые тюльпаны
Глава 32. «Перламутровая Ночь»
Глава 33. Кинжал, кровь и чудовище
Глава 34. Полуночная
Глава 35. Поверье о Книге
Глава 36. Тени
Глава 37. Лат Герия
Часть третья. Изгнание
Глава 38. Следы
Глава 39. Пепельный Мост, 67
Глава 40. Иной путь
Глава 41. Воздушный корабль
Глава 42. Яанксар
Глава 43. У костра
Глава 44. Сомна
Глава 45. Дарнлебы
Глава 46. Проступок
Глава 47. Вирджиния
Глава 48. Заточение
Глава 49. Сожжение
Часть четвертая. Это все
Глава 50. Осколки
Глава 51. Шат
Глава 52. Двенадцать
Глава 53. Яблоки, Ключи и Соглашение
Глава 54. Стармранская мрачница
Глава 55. Женщины
Глава 56. Прощание
Эпилог. Домой
Пролог
Вне
Вода была мягкой и приятной.
Вода была повсюду. Она обволакивала ее тело и властными движениями пыталась проникнуть внутрь. Но девушка сопротивлялась.
В бурлящей тишине приглушенно трепыхалось ее сердце. Оно все сжималось и разжималось, наполняя сосуды свежей горячей кровью, давая силы и желание подниматься все выше и выше бесконечными просторами океанских глубин.
Темнота согревала своей неизвестностью. Лишь изредка она позволяла уловить смутные очертания глубоководных растений и сверкающих рыб, зловеще проплывающих мимо в поисках очередной съедобной добычи.
Вода на мгновение притихла и засомневалась. Она размышляла, принять ли девушку в свои мокрые материнские объятья, или позволить мерцающему монстру с довольным урчанием переварить ее в огромном желудке.
Вода не сказала ей ничего. Иногда она становилась на удивление молчаливой. Видимо, сказывалось влияние меланхолического характера, известного своей повышенной влажностью.
По мере движения девушки вверх вокруг становилось все светлее. Теперь она могла любоваться произрастающими повсюду разнообразными водорослями и косяками крохотных рыбешек.
Девушка сделала еще одно движение, в очередной раз руками и ногами оттолкнувшись от незримой, но ощущаемой всем телом жидкости.
Вода более не сопротивлялась. Она незаметно выплыла из состояния отрешенности и легкими движениями, словно подбадривая, подтолкнула девушку к серебристому свету в вышине. Но та не позволила себе расслабиться, зная, какой переменчивой бывает эта капризная стихия.
Неожиданно девушка остановилась, завороженная подвижной поверхностью океана (в том, что это был именно океан, она, почему-то, не сомневалась). На миг ее взору явилось весеннее лазурное небо, покрытое кучками молочно-белых облаков, убегающих от озорного ветра. Но картинка небесной выси подернулась, и она вновь стала любоваться водной поверхностью изнутри, невольно признавая ее превосходство. Удивительные солнечные блики и порывы ветра создавали ощущение непрерывного движения. Именно в такие моменты невозможно было представить, что просторная гладь океана когда-нибудь может стать абсолютно ровной.
Отвлеченная созерцанием одной из неуловимых тайн бытия, девушка не заметила движений вокруг, которые становились все навязчивей и раздражительней. Однако она заставила себя оторваться от умиротворяющего сияния и осмотреться. Спокойствие в спешке покинуло ее, дав волю удивлению и тревоге.
Повсюду кружили чудные существа. Они имели человеческий облик, правда, изрядно подправленный неким океанским царем с безумной фантазией. Эти антропоморфные существа с большими глазами и вытянутыми головами, покрытыми мелкой чешуей, наблюдали за ней. В их взглядах скользила явная заинтересованность и легкое изумление.
Девушке не было страшно, но действовать она решила крайне осторожно. Как можно дружелюбней улыбнувшись, она раскинула в сторону руки. Вода поддержала ее и пробежалась по всему телу прохладными струйками, полными пузырьков.
Существа не отреагировали на приветствие девушки. Они продолжали изучать ее, молча кружась вокруг. Солнечные лучи, прорезавшие водную гладь, весело играли на их разноцветной чешуе.
Девушка не помнила, сколько времени прошло, прежде чем существа изменили характер своих движений. Они вдруг издали пронзительный утробный звук и закружились каждое вокруг своей оси. И тогда девушка увидела, насколько многочисленными были их ряды. Наверное, тысячи и тысячи... Неужели все они собрались здесь только ради того, чтобы поглазеть на необычного для них человека? Все это понять было невозможно.
А существа все кружились и кружились. Девушка с тревогой отметила, что волны, идущие от их загадочного танца, создают вокруг нее нечто, подобное вихрю. Его спирали все закручивались и закручивались, увлекая за собой безвольное человеческое тело.
Неожиданно существа запели. Они продолжали свой круговой танец, но при этом еще и напевали чрезвычайно мелодичную песню, в которой слились разнообразнейшие звуки Земли, объединенные единой гармонией. Девушка почувствовала, как музыка плавно проникает во все уголки и глубины ее естества.
Время более не интересовало ее. Время завершило свой бег. Оно перестало существовать.
Пение и танцы, сверкающие тела, вихревые потоки... и властная рука, появляющаяся из ниоткуда. Она хватает ее! Жесткие пальцы, боль, резонирующая с окружающей гармонией, исчезающий свет и тишина мрачного глубоководья...
В следующий миг ожило время.
Девушка в беспамятстве падала в бездонную мглу.
Часть первая
Город
Глава 1
Прибытие
1
Босые ступни шлепали по холодной брусчатке мостовой.
В щелях между домами завывал ветер. Он что–то искал, но никак не мог найти, поэтому злился и поднимал пылевые вихри над землей, преграждая путь редким прохожим. Но девушку с потерянным взглядом, бредущую по пустынной дороге, ветер не решался тронуть. Он издалека поглядывал на ее обнаженное тело, прикрытое длинными вьющимися прядями волос цвета листьев зеленого чая, в упругих ветвях которого он любил играть с мотыльками в те далекие времена, когда небо еще не утратило своей чистоты, а сияние солнца было любяще–золотистым.
Ветер растерялся и не знал, как же ему поступить. Он видел эту девушку впервые, а значит, она была новенькой в его Городе. Обычно он не особо присматривался к новичкам. Они всегда казались ему слишком скучными и выглядели все как–то серенько и плоско. Но девушка, застывшая на миг посреди улицы, заинтересовала его. Неужто молодость взыграла, подумалось ветру, или же... Или же в этом юном существе было нечто, близкое ему по духу. Сквозь пелену внешней растерянности и смятения проглядывало нечто серебристое и вибрирующее. Ветер подлетел поближе и заглянул прямо в опечаленные глаза человека. Он не ошибся – в глубинах неведомого ему создания пробуждался порыв. Окрашенный отчаянием и неосознанной потерей он неизменно побудит девушку искать. Только вот куда приведут ее подобные поиски? Какие двери откроются перед ней? Из пластов какого времени вынырнут воспоминания, чтобы сыграть роль особого звена и завершить поиски, кажущиеся бесконечными?..
Ветер ликовал. В этот Полдень он нашел то, что искал. Среди запыленных черно–белых перекрестков он встретил ее. Существо, которое привлекло его эфирный дух, существо, с которым он отныне связан незримо, но неразделимо, и за которым последует в самую гибельную бездну Черного леса.
2
Девушка остановилась и в очередной раз оглянула все вокруг. Домишки в большинстве своем были трехэтажные, кирпичные. Когда–то кирпич был бордовым с примесью коричневого, но то ли время потрудилось нивелировать этот цвет, то ли подобный блеклый вид был следствием наличия в воздухе слишком большого количества пыли, оседавшей на все без исключения поверхности. Тощие фонари уныло клевали носами, дожидаясь своего вечернего часа. Мостовая из посеревшей от песчинок пыли брусчатки занимала все видимое пространство меж домами, не оставляя места отделенному тротуару. Двери домишек были заперты, а окна близоруко щурились, отражая в своих темных глазах яркое полуденное солнце.
Девушка нервно поежилась. Она потеряла счет времени и не знала, как долго уже бродит по этим унылым и безлюдным улицам. Правда, сначала ей попадались прохожие–незнакомцы, но потом они куда–то сгинули, и все вокруг приобрело еще более нереальный вид, лишенный каких–либо, даже скрытых, признаков жизни. Видимо, полдень в этом месте был мертвым часом – даже ветер притих и спрятался за углом.
Девушка подавила приступ тошноты. Ею вновь резко овладело неприятное ощущение, словно бы кто–то выжал ее, как мокрую тряпку, а потом небрежно развернул и повесил сушиться. Хотя теперь к этому ощущению прибавилось еще одно. На миг девушка почувствовала себя «вне себя». Мимолетное невесомое парение, потом острое возвращение и дрожь в коленках. Ей показалось, будто кто–то намеренно разделил ее и, переставив составные части в хаотичном сумбурном порядке, не подчиняющемся ни единой логике, вновь скрепил воедино.
Нужно срочно что–то предпринять. Поступить серьезно, решительно и неожиданно.
Девушка поддалась и подчинилась лихой мысли. Она сорвалась с места и стремительно побежала вперед. Одолела еще одну улицу, запыхалась, остановилась. Прислушалась, но никто ей не ответил. Даже тишина. Подлая тишина.
Девушка задрожала всем телом, подошла к дому и прижалась к пыльной стене спиной.
Что же происходит? Что?!..
Она решила действовать по–другому. Попыталась сосредоточиться. У нее получилось, правда, с третьей попытки. Казалось, словно она вторгается в нечто, недоступное обычным живым существам, и кто–то упрямо не хочет ее туда пускать.
Девушка стала вспоминать все, что с ней произошло.
Мостовая из брусчатки. Она идет по ней. Ощущение пронзительного холода, который лижет ее босые ступни. Потом ей становится жутко, даже страшно. Она смотрит в небо – ослепительное солнце со своей недосягаемой высоты посылает к ней незримые лучи желтого тепла. Ей становится еще более жутко. Девушка чувствует, что теряет единственную опору под ногами. Ледяная брусчатка и желтое тепло. Невозможно.
Она пыталась вспомнить утро. Но утра не было. В ее памяти оно не числилось. На его месте расплывчато клубился бесцветный туман.
Но девушка не желала сдаваться. Она еще несколько раз погружалась в собственную память, терзала ее тонкое полотно, протыкала его длинными иглами мыслей, от чего возникали легкий зуд и помутнение рассудка. Но лихорадочные попытки найти хотя бы еще одно воспоминание, весомое и самостоятельное, потерпели роковое поражение.
Девушка чувствовала, как рядом с ослепительным солнечным светом первых часов кружится нечто незначительное, но обретающее особую для нее важность в эти минуты. Что же это было?.. Что же...
Оно казалось совсем невесомым и хотело ускользнуть из слишком грубых для него нитей памяти. Но все же девушке удалось задержать его.
Теперь она ясно поняла, что это было то самое воспоминание, касающееся самых первых часов ее пребывания в этом городе. Она напряглась и увидела себя, бредущую по мостовой одной из улиц. На лице застыло крайне отрешенное выражение, глаза смотрят вдаль и пронзают пространство насквозь, во взгляде застыли глубокая печаль и скорбь – такое чувство, словно она что–то потеряла, что–то, пребывавшее с ней в состоянии единства.
Вдоль стен домов медленно проходили незнакомцы. Их фигуры почти полностью сливались с пеленой пыли. Девушка не обращала на них внимание. Но не потому, что их лица были лишены каких–либо выразительных черт, и не потому, что в движении они выглядели так же, как и в состоянии покоя. Нет, дело было в самой девушке. В том состоянии отстраненности, которому она не придала особого значения. В те мгновения оно было ее сущностью. Сама же девушка, походившая на сомнамбулу, передвигалась по улице более механически, нежели устало. Она спала на ходу! Поэтому незнакомцы, которые все же были материальны, хотя и навевали крайнюю скуку, остались незамеченными ею, поэтому она и не смогла обратиться за помощью, или хотя бы задать элементарные вопросы, возникающие в подобных ситуациях. Нет, она была спящей, которая облюбовала прогулки днем, а не глубокой ночью. Конечно же, ведь днем так хорошо все видно.
Девушка на минуту расслабилась, и нить зыбких воспоминаний ускользнула от нее. Теперь уже навсегда.
Воспоминание, единственное и живое, не смогло помочь ей. Она по–прежнему оставалась в неведении, таком же пыльном и раздражающем, как окружавшая ее улица.
Был сегодняшний день, а значит – и вчерашний.
Но вчерашнего дня не было. Она вдруг резко это осознала. И не было ее во вчерашнем дне. Но она было сегодня. Она была... Погодите–ка...
Девушка пронзительно закричала. Кошмарная догадка опутала ее мозг и погрузила разум в пучину отчаяния.
Она не помнила себя. Она не знала себя. Она была чужой. В чужом теле. Что за жуткое наваждение?
И девушка поняла, что этот день, день без утра, день ослепительного белого солнца – ее первый день. Первый день, который она помнит. А может, первый день ее жизни... Но нет, последнего уж точно не могло быть! Хоть что–то можно исключить из бесконечного списка возможностей.
Она осознала, что оказалась в точке бытия, до существования которой не было ничего: ни ее, ни сегодняшнего утра, ни вчерашнего дня. Она очутилась в точке, с которой все только начиналось. Девушке показалось, словно по ее телу пробежал легкий электрический разряд – такой торжественной стала для нее эта минута. Она улыбнулась. И представила, будто стоит на пороге возникновения новой вселенной, словно пару часов тому назад произошел Большой Взрыв, и жизнь бушующими потоками вторглась в девственную темноту. И этой вселенной была она сама.
Прошла минута, и ощущение восторга истаяло, как утренний туман после восхода солнца. Девушка осталась одна. Нагая, посреди пустынной серой улицы, наполненной раскаленным воздухом, с истоптанными до крови ступнями, леденеющими от боли при каждом касании к мостовой. Вот оно, вожделенное начало, более походившее на конец.
От нахлынувшего вмиг бессилия ее коленки подкосились, и девушка рухнула наземь, словно ее только что смертельно ранили и остались считанные секунды, чтобы исповедаться во всех грехах и навсегда распрощаться с миром. Черты ее лица искривились, из груди вырвался приглушенный стон. В это мгновение она почувствовала себя настолько уставшей, потерянной и одинокой, что в сравнении с ней даже преступник, приговоренный к высшей мере наказания, показался бы счастливым человеком, которому крупно повезло. Ведь он помнил и знал себя. Он ведал о всех своих грехах, поступках и шел на казнь со смирением и покаянием или же с проклятиями на устах и ненавистью в душе ко всему сущему. Но он был человеком с памятью, хранящей пусть хотя бы одно, но неимоверно прекрасное воспоминание. А у нее не было и этого. Только незнакомый город и обнаженное чужое тело.
Девушка вздрогнула. За ее спиной раздался некий шум, который усиливался, приближаясь к ней. Она болезненно вдохнула сухой воздух, выдохнула и приподнялась на локтях, чтобы оглянуться назад. И увидела, как в ее сторону озорной ветер катит несколько скомканных бумажных шаров. Они перекатывались слева направо, подпрыгивали в воздухе, опускались и продолжали свой путь.
Разрозненные мгновения сжались и сошлись в единой точке. Бумажные шары достигли тела девушки, которое находилось в полусидящем положении, аккуратно обогнули его и покатились дальше. Девушка в изумлении последовала взглядом за ними, и в этот момент приотставший ветер коснулся ее, лишь на миг заключив в свои незримые объятья. Волна свежести прошла сквозь тело девушки и унеслась вслед за ветром и бумажными шарами.
Девушка ощутила пустоту, образовавшуюся внутри. Все остальное покинуло ее. Пустота же была легкой, почти невесомой. Она нуждалась в том, чтобы ее заполнили.
Внимание девушки привлекла тень, неспешно ползущая по мостовой. Девушка подняла голову и увидела, как небо начинают затягивать тонкие кружевные облака. Одно из них наползло на солнце, и на земле отразилась первая тень, которую девушка увидела в этом городе.
Ее блуждающий взор уловил движение вдали. Это бумажные шары продолжали свой путь. Девушка встрепенулась и, мгновение помедлив, решила пойти за ними. Конечно же, бредовая идея, но ведь эти бумажки могли быть одними из самых давних обитателей города, в котором она была всего лишь потерянным новичком. Они могли помочь начертить первый знак на чистом листе ее зарождавшегося странствия.
3
Остановилась она перед высоким зданием, состоящим из семи этажей. Бумажные шары подкатились к ступеням, которые полукругом взбегали к массивным дверям из матового стекла, пошуршали в нерешительности, а затем, подгоняемые ветром, взлетели в воздух и опустились уже у самих дверей здания.
Девушка засомневалась. Она шла за шарами достаточно долго, возможно, около двух часов. Она даже не догадывалась, куда они могут ее привести. И теперь, стоя перед домом из желтоватого камня и вглядываясь в тени, мелькавшие за стеклянной преградой, девушка не могла поверить, что наконец–то пришла туда, где обитают живые существа, которые ей помогут. Она постаралась сразу же отбросить колкие сомнения, которые своим слащавым голосом нашептывали ей, что двери в этом здании могут быть запертыми, что тени, проскальзывающие за матовым стеклом, всего лишь плод ее разыгравшегося воображения, и что бумажные шары, приведшие ее сюда, вовсе не знаки судьбы, а просто мелкие отбросы, не способные не то что мыслить, но даже самостоятельно передвигаться.
Девушка сделала пару успокаивающих вдохов–выдохов и стала медленно подниматься по ступеням. Ноги совсем перестали ей подчиняться. Они казались налитыми свинцом от все нарастающей усталости в ее теле, которое к тому же беспощадно терзала жажда. Достигнув дверей, девушка вновь остановилась и на миг задержала дыхание. Она все еще не верила в то, что уже через несколько минут она сможет поговорить с живым человеком, ощутить его дыхание, возможно, даже коснуться его руки. Но когда она взялась за дверную ручку каплевидной формы, которая на ощупь была безупречно гладкой и почему–то теплой, из ее головы вмиг испарились все мысли, подобно воде, вылитой на разогретый от жары камень. Когда девушка ступила в просторный вестибюль здания, бумажные шары дружно зашуршали на прощанье и покатились по пыльной улице в неизвестном направлении.
Осмотревшись, девушка поняла, что находится в гостинице. После пыльной блеклой улицы ее вестибюль выглядел райским местом, волшебным царством искрящихся красок. Пол, выложенный плитками разных размеров и цветов в виде лихо закрученной спирали, безупречно поблескивал в свете нескольких люстр, состоящих из многогранных прозрачных сосудов, от чего складывалось впечатление, словно они парят в воздухе, а не крепятся к потолку при помощи толстых цепей. Вдоль стенных панелей, золотистых, испещренных паутиной красных прожилок, высились стройные колонны, хранившие на своих боках тонкую резьбу неизвестных мастеров. По всему вестибюлю были расставлены кресла, оббитые бархатом цвета бордо, небольшие столики из темного дерева с резными ножками, имелось также несколько белокаменных скульптур неведомых девушке животных. В центре помещения умиротворяюще журчал фонтан, выпуская свои струи изо рта причудливой рыбы.
Девушка так увлеклась созерцанием интерьера, что не обратила внимания на людей, находившихся в вестибюле. Три человека сидело в креслах у левой стены, двое стояли у фонтана, в отдалении за стойкой возвышался портье, а к самой девушке приближался взволнованный коренастый швейцар в темно–красном сюртуке с золотыми пуговицами.
– Мы не принимаем нагих путешественников, – прохрипел он, остановившись в двух шагах от девушки. – Прошу вас покинуть помещение и поискать пристанище в каком–либо ином месте.
– Поискать пристанище... – медленно повторила за ним девушка, словно пробуя слова на вкус.
– Прошу вас покинуть помещение, – еще более настойчиво сказал швейцар. Он настороженно вглядывался в лицо девушки, но не решался подойти поближе, чтобы применить физическую силу и выставить незваную гостью за пределы гостиницы. – Прошу вас...
Девушка окончательно оторвалась от созерцания вестибюля и посмотрела швейцару в глаза. Теперь она поняла, насколько серьезным был тон этого маленького человечка, и он не шутил, в самом деле желая того, чтобы девушка убралась восвояси.
– Вы хотите, чтобы я ушла? – севшим голосом спросила она.
– Безусловно. И немедленно! Вы встревожили всех наших постояльцев.
Девушка огляделась – все находившиеся в вестибюле люди неотрывно наблюдают за ней.
– Но я… я не могу. Я пришла сюда не для того, чтобы сразу уйти! Ведь я за помощью… пришла, – ее голос задрожал.
Швейцар сдвинул брови и, выставив вперед руки, стал медленно приближаться.
– Уходите. Я не хочу применять силу.
Девушке отступила в сторону дверей на несколько шагов. Суровый вид швейцара действовал на нее отталкивающе.
– Я не могу уйти... – черты лица девушки исказились, всем своим видом она молила о помощи, молила, чтобы ее не выгоняли. Она была уверенна, что, если бы у нее внезапно появились дополнительные силы, она не стала бы умолять, но пошла в наступление. Прорвалась к портье, наблюдавшим за ней из–за мраморной стойки, и потребовала бы серьезных объяснений и неотложной помощи. Но состояние практически полного истощения не могло ей позволить так поступить.
Девушка пошатнулась и чуть было не упала на гладкие плиты пола, но неожиданно кто–то поддержал ее за плечи. Преодолевая безумное головокружение, девушка обернулась и увидела, как незнакомая молодая женщина набрасывает плащ на ее плечи. Женщина улыбнулась и обратилась к удивленному швейцару:
– Ну и где вы здесь видите нагих путешественников?
– Мы принимаем госпожу в бархатном плаще! – воскликнул вмиг обрадовавшийся портье.
Тут же отошел в сторону швейцар. Его лицо просияло, теперь излучая доброту и исключительно благие намерения.
Девушка в недоумении посмотрела на швейцара, который протянул ей свою пухлую руку, чтобы проводить к стойке, а затем на молодую женщину, отступившую от нее на пару шагов. Все так же весело улыбаясь, та озорно подмигнула девушке и бодрым шагом направилась к выходу из гостиницы.
– Но как же... – начала было совсем растерявшаяся девушка.
– Госпожа, вас ожидает первоклассный номер, из окон которого открывается великолепный вид на город, озеро Сиа и вечнозеленый Цорвианский лес, – швейцар бережно ухватился за правую холодную руку девушки и повел утомленную гостью к лучезарно улыбающемуся портье.
Глава 2
Приглашение
1
Безмолвная тьма содрогнулась и стала медленно таять. Прошел еще миг, и она истлела окончательно, открыв свободный путь дневному свету. Девушка проснулась.
Сквозь широкое окно, застывшее над полом в полуметре, в просторную комнату беспрепятственно вливался солнечный свет. Он струился по воздуху, прикасаясь поочередно к каждому предмету и придавая всему жизнерадостный вид.
Потянувшись, девушка заурчала от удовольствия. Теплое одеяло, мягкая постель и нежный солнечный свет сделали свое дело – ей ни за что не хотелось вставать. Весело улыбнувшись, она приподнялась на локтях и принялась рассматривать комнату, в которой находилась.
Комната была круглой формы. Плавные линии предметов гармонично переходили одна в другую и сливались в единую бесконечную волну, охватывавшую все помещение. Кровать, стоявшая посередине, подушки, столик у двери, светильники на стенах, небольшой шкаф и пара стульев – все было изогнутым, неровным, словно находилось во власти некоего непрекращающегося потока движений. Невозможно было надолго остановить свой взгляд хоть на чем–то – сразу же начинала кружиться голова.
Изучив обстановку, девушка удивленно хмыкнула. В данном случае это могло означать лишь то, что увиденное вполне ее удовлетворило. К тому же, пастельные тона интерьера не раздражали, создавая некое подобие домашнего уюта, что было весьма кстати.
Дом. Уют. Знакомые слова, когда–то наполненные глубоким смыслом, теперь казались ничего не значащими названиями. Девушка помнила все, что произошло с ней накануне, до мельчайших бликов чувств, но старалась не думать о том, чтобы не омрачать радость наступившего утра. Правда, у нее было такое ощущение, словно в темном омуте сна без сновидений она пробыла не каких–то семь–восемь часов, а двое или трое суток. Впрочем, так продолжала сказываться вчерашняя усталость.
Девушка намеренно не думала о событиях предыдущего дня. Они уже не казались такими ужасными, но одно лишь воспоминание способно было омрачить радость наступившего утра. В уютной тихой комнате ее недавнее поведение выглядело как–то смешно и нелепо. Хотя девушка пока и не могла похвастаться тем, что чувствует себя уверенно и беззаботно.
Внезапно раздался стук в дверь. Девушка очнулась от размышлений и поспешно вскочила с кровати. В следующий миг дверь номера отворилась, и в комнату вошел молодой человек в длинном красном жилете поверх белоснежной рубахи и строгих темных брюк. Впереди себя он вез серебряную тележку, накрытую голубоватой тканью, под которой проступали контуры предметов различной величины.
– Ваш завтрак, госпожа, – спокойно произнес паренек и посмотрел на девушку. Та инстинктивно схватила с кровати одеяло и прикрылась им. Она все еще думала, что нагая. Лишь минуту спустя, ощутив, что на ней все же что–то есть, и вспомнив, что вчера, перед тем, как лечь, она одела на свое истощенное тело пижаму из тончайшего перламутрового шелка, девушка криво усмехнулась и опустила овальное одеяло обратно на кровать.
– Если госпоже что–либо понадобится, Тим всегда к ее услугам, – паренек церемонно откланялся и вышел из номера.
Девушка облегченно вздохнула и подошла к привезенной тележке. Она осторожно подняла голубоватую ткань и стала рассматривать горячие блюда. Двойная яичница, воздушные булочки, масло на небольшом блюдечке, пара тостов, вазочка с фруктами и, конечно же, фарфоровая чашка с блюдцем, приткнувшиеся к пузатому чайничку. Девушка приподняла крышечку последнего и уловила аромат свежезаваренного зеленого чая.
Она поставила тележку между окном и кроватью, а затем, усевшись поудобней, принялась за еду.
Швейцар не соврал – из окна номера на седьмом этаже открывался восхитительный вид. На фоне чистого бирюзового неба мерно колыхались верхушки деревьев Цорвианского леса, который занимал почти все видимое пространство к востоку. По левую сторону от него озеро Сиа украшало свою обширную гладь золотистыми отблесками солнца. Далеко–далеко, за лесом, в серой дымке тонули вереницы черепичных крыш домов. Утро раскрыло свои объятья, выпуская на свободу погожий, неомраченный хмуростью день.
Успешно справившись с завтраком, который показался ей очень и очень вкусным, девушка спокойно и умиротворенно наблюдала за крохотным облаком, парящим над вечнозеленым лесом. Она не испытывала той безысходности, которая преследовала ее накануне, но ощущала, как легкая тревога трепыхается где–то на границах сознания. Девушка никак не могла отвязаться от донимавшей ее мысли, что во всем следует быть осторожной. Но, в то же время, никаких видимых причин, заставлявших ее бояться или сильно волноваться, не было. Радушный прием в гостинице, чистый номер, за который не надо платить, мягкая постель, горячая еда. Все это выглядело подозрительно. А за стенами гостиницы ее поджидали серые улицы незнакомого города, люди, которых она не знала, и неизвестно, что еще. Все это настораживало и неприятно освежало. Девушке не нравилось то, что, будучи лишенной памяти, исчезнувшей в неведомом направлении, она не знала, от чего оттолкнуться и как сориентироваться. Что можно считать правдой, а что ложью? Самый сложный и вместе с тем самый важный вопрос.
– Все, хватит. А то получится, что я сама себе испорчу столь прекрасное настроение, что если раскачивать его слишком грубыми движениями в разные стороны, оно непременно сорвется и упадет в бездонный колодец меланхолии и скуки, – девушка резким движением отодвинула от себя серебряную тележку и встала. – Пора отправляться в путь! – решила она, еще не имея ни малейшего представления об этом самом пути, но уже уверенно открывая разрисованные дверцы деревянного шкафа.
Из овального зеркала, встроенного в шкаф, на девушку заинтересованно посмотрела зеленоволосая незнакомка. Ее живые глаза, отражая солнечный свет, искрились прозрачной изумрудностью, легкий румянец на щеках добавлял шарма изогнутым бровям и прямому носу. Классический профиль лица, в котором девушка, как ни старалась, не могла увидеть что-то родное и близкое, что помогло бы ей понять незнакомку.
Неужели это стройное тело с бледной кожей, чуждой загару, действительно принадлежит мне? И я выгляжу именно так? Но при чем тут эти длиннющие волосы, так странно смахивающие на водоросли?
– Так кто же ты, русалка, вышедшая из глубин? – патетично и полушутя спросила девушка у незнакомки. – Хм, русалка и семеро водяных. Ха, и нареку я тебя зеленовлаской!
Девушка отвернулась от зеркала и стала рассматривать находившуюся в шкафу одежду. Из множества нарядов она выбрала легкое платье простого покроя цвета спелой вишни, в которое тут же и облачилась, обувшись в туфли на низком каблуке. Расчесав, насколько это было возможно, непослушные «водоросли», девушка вышла из номера, прикрыв за собой дверь, ключ от которой она так и не нашла, но, прибыв в гостиницу без вещей, могла не волноваться, что кому–либо вздумается что–нибудь у нее украсть.
2
Коридор седьмого этажа был таким же круглым, как и комната, в которой ночевала девушка. Всего в него выходило восемь номеров, а также две лифтовые кабинки. Куполообразный потолок пропускал потоки яркого солнечного света, проникавшего даже в глубины аквариума, одна из стеклянных поверхностей которого занимала центральное место в полу, а внутренности уходили вглубь здания, на все остальные пять этажей, на которых располагались другие номера гостиницы.
Девушка осторожно подступила к краю аквариума, заполненного прозрачной водой. Чуть погодя она разглядела в его глубинах нескольких рыб чудной формы. Наверное, они находились в родстве с той несчастной, изо рта которой била струя фонтана в вестибюле. Девушка слегка наклонилась и восхищенно ахнула, когда одно из диковинных созданий, спиралью закружившись вокруг плавающих водорослей, подплыло к ней. Всеми своими шестью глазами оно внимательно посмотрело на застывшую девушку, вильнуло рассеченным хвостом, усеянным красными шипами, и, повернувшись вниз, с огромной скоростью уплыло по своим делам. Еще некоторое время девушка наблюдала за движениями пузырьков воздуха и синих водорослей в аквариуме, но более к ней не подплыла ни одна рыбешка.
Девушка выпрямилась и медленным шагом пошла к лифту. Накануне она была настолько утомлена, что воспринимала все с глубочайшим смирением и успела рассмотреть лишь вестибюль гостиницы. На остальное у нее не хватило ни сил, ни внимания. Потому круглый номер с искривленным интерьером, такой же коридор, лишенный каких–либо углов, аквариум, заменяющий остов семиэтажного здания – все волновало воображение девушки, создавая в незамутненном сознании необычные мыслеобразы.
Через восемь секунд лифт остановился, и девушка вышла не первом этаже. Пройдя по небольшому коридору, она очутилась у стойки портье и, напевая что–то себе под нос, направилась к матовым дверям – выходу из гостиницы.
– Доброе утро, госпожа! – окликнул ее портье.
Девушка обернулась:
– И вам доброе утро.
Солнечное утро и улыбающиеся приветливые люди – что может быть лучше!
В вестибюле было людно. Двое мужчин, стоявших у одной из колон, энергично о чем–то спорили; немолодая женщина в темном костюме дремала в одном из кресел у входа; компания из семи человек оккупировала один из столиков у стены – по их движениям можно было догадаться, что они во что–то играют; у фонтана стоял сутулый паренек, отрешенно уставившийся на фигурку рыбы. Последний из присутствовавших в вестибюле, на кого обратила внимание девушка, был человек в темно–серой сутане. Он склонил на грудь голову, и объемный капюшон полностью скрыл его лицо. Наверное, тоже хотел подремать, поддаваясь убаюкивающему теплу наступавшего полдня.
Девушка уже почти приблизилась к дверям из матового стекла, как на пути ее возник беззаботно улыбающийся швейцар. Тот самый, в темно–красном сюртуке с золотыми пуговицами, а теперь еще и в белоснежных перчатках.
Девушка остановилась и вопросительно посмотрела на служащего. Бесконечные просторы ее отличного настроения стали затягиваться грозовыми тучами, явно не предвещавшими ничего хорошего.
– Что–то случилось? – осторожно спросила она.
– Извините, госпожа, но вы не можете покинуть гостиницу, – как можно более вежливо ответил швейцар.
– Почему? – в голосе девушки прозвучали первые искры загорающегося пламени протеста.
– Ведь за вами еще не присылали вестника?
Девушка не ответила.
– А пока вестник не принесет Приглашение, вы должны находиться в пределах этого здания.
Швейцар говорил вежливо и тактично, но девушка почувствовала себя неуютно, словно попала в сильное течение, которое, овладев ею, стало уносить в неведомую даль, и не было сил бороться с ним и с его мощным напором, а чтобы остаться в живых – лучше всего было подчиниться.
– Вы не назвались, – холодно отозвалась девушка.
– Неужели? Простите, госпожа. Миртон Сант к вашим услугам.
– Замечательно, – неожиданно для швейцара девушка сорвалась с места и, подбежав к двери, рванула ее за ручку. Но та даже не шелохнулась. Девушка не сдавалась, еще пару раз попытавшись открыть непослушную дверь, которая неслышно насмехалась над ней дымчатой матовостью своего стекла.
Хорошее настроение отчаянно боролось с грязной облачностью страха, слабости и еще дремлющего, но готового проснуться в любой момент отчаяния.
Девушка вновь посмотрела на невозмутимого Миртона Санта, от которого исходили невидимые потоки мощной силы.
– Вы говорили о каком–то приглашении? – недоверчиво спросила девушка.
– О Приглашении. Да, госпожа. Ведь вы его не получили? Мы бы первые узнали об этом. А пока, простите, вы должны остаться, – он помедлил, но потом добавил почти шепотом, чтобы его могла услышать только девушка, стоявшая в двух шагах от него: – Ведь наступает Полдень.
Девушка уже собралась задать новый вопрос, как почувствовала легкое прикосновение к руке шершавой ткани. Мимо нее неспешно проплыл тот самый человек в серой сутане. Его голова в глубоком капюшоне была низко опущена, а руки сцеплены, словно он читал молитву. Человек прошел мимо девушки и вышел из гостиницы. Дверь открылась перед ним без колебаний, словно он входил в райские сады, находившиеся за ней, в которые мог попасть только достойный.
Девушка застыла на месте в недоумении.
– А почему... Как вышел этот человек? Ведь дверь была заперта...
– Вы уверены в этом, госпожа?
Девушка хотела убедиться, но не посмела. Она засомневалась и пропустила важный момент, позволив страху своим морозным дыханием коснуться себя. Она посмотрела на швейцара, взгляд маленьких глаз которого был открытым, не таящим в себе ни единого темного или зловещего чувства.
– Госпожа может посетить наш удивительный сад, если пожелает. Он защищен от посторонних губительных влияний, пребывание в нем способствует обретению покоя и гармонии.
Тебе рекламой заниматься нужно – от клиентов не будет отбоя. Купите это, посмотрите то–то, удивительный, великолепный... Рекламой?..
– И как же пройти в этот ваш сад? – голос девушки был пропитан недовольством.
– Я вас проведу, госпожа. Следуйте за мной.
3
В саду было тихо и солнечно. Деревья, укутавшись в сочную листву, сладостно дремали, позволяя шелковистому ветру играть с молодыми ветками и прятаться в пышных кронах. Узкие тропки, обрамленные травой, змейками убегали вдаль, огибая темные стволы деревьев. Изумрудные лужайки кое–где пестрели клумбами. Синие, желтые, красные бутоны, покоясь на толстых стеблях, мерно покачивались из стороны в сторону, словно пребывали в неком магическом трансе, исполняя древний ритуал поклонения солнцу.
Миртон Сант молча откланялся, и через минуту его фигура скрылась за дверью черного входа гостиницы.
Зажмурившись, девушка блаженно улыбнулась, подставляя все свое тело ослепительному сиянию небесного светила. После, открыв глаза, она стала медленно обходить сад. В начале прошла к его левому краю, но, вместо выхода на соседнюю улицу, обнаружила живую изгородь, вздымавшуюся вверх метра на три. Значит, с этой стороны покинуть территорию гостиницы было невозможно. Тогда девушка проследовала к правому краю сада, но там ее ждала та же неприступная изгородь, стоявшая такой плотной стеной, что невозможно было разглядеть, что за ней происходит. Девушка прошла вдоль нее десяток шагов, но не обнаружила ни единого изъяна. Она прикасалась к изгороди рукой, давила на нее со всей силой, но та отвечала ей пружинящей прочностью. Девушка тяжело вздохнула, но отступать не желала. Она все шла и шла вдоль изгороди, и каждый шаг давался ей все труднее. Ветер стал затихать, а вскоре и вовсе покинул дремлющий сад. Воздух потяжелел, стал более плотным, похожим на желе.
Девушка остановилась. Ей стало нестерпимо жарко, словно все те солнечные лучи, которые сыпались с ослепленного голубизной неба, поглотило ее тело, а затем превратилось в огненный язычок, пляшущий в пламени кузнецкого горнила. Деревья сада, на краю которого она остановилась, отбрасывали наземь кружево тонко сплетенных теней, в которых можно было укрыться, но отнюдь не защититься от обезумевшего солнца. Девушка с надеждой всматривалась в густые тени, бродившие среди деревьев леса, начинавшегося за лужайкой, усеянной пятнами ярких цветов. Сине–зеленые, от них так и веяло освежающей прохладой, которая манила и притягивала. Но девушка, борясь с тяжестью неподвижного воздуха и огнем, пожиравшим ее, не могла сдвинуться с места, сделать хотя бы один спасительный шаг. Она продолжала всматриваться в сумрак, царивший в лесу, стараясь не обращать внимания на начавшееся головокружение и на белые пятна, пляшущие перед глазами.
Постепенно лесные тени стали сгущаться, приобретая человеческие очертания. Заметив это, девушка поначалу обрадовалась, но вскоре ее предобморочное состояние стало обволакивать холодом, обретающим черты леденящего ужаса, беспричинного и оттого еще более пугающего. В то время фигуры, сотканные из лесных теней, все росли и росли, достигая уже нижних ветвей, а затем погружаясь в густую листву деревьев – буков, кедров и дубов.
Девушка пошатнулась, но устояла и не упала. Задыхаясь от жары и ужаса, ослепленная головокружительным сиянием белых пятен, она резко повернулась и побежала назад, в объятия дремлющего сада.
4
Воздух был наполнен сладким запахом цветущих лип. Вдалеке пели птицы, и ветер в кронах зачарованно перебирал листву.
Открыв глаза, девушка попыталась понять, где находится и что с ней произошло. Выяснилось, что она сидит на прохладной земле, прислонившись спиной к стволу липы. Ее словно бы окутало незримое полотно, сотканное из тонких теней, отбрасываемых листвой, и солнечных бликов. Она почувствовала невероятное облегчение, затем прилив радости и необъяснимой нежности. Как чудесно было сидеть, расслабившись, в тени благоухающих лип и просто наслаждаться собственным существованием, наблюдая за тем, как в поднебесной выси легкие белобрысые облака танцуют вокруг солнца.
Но птицы? Где были они? Не пели и не щебетали, не порхали над клумбами и не парили в воздухе, над каменным городом, навеки прикованном к земле?
Девушка огорченно вздохнула. Прошел миг незамутненного счастья, и к ней вернулись воспоминания. Еще вчера состояние абсолютного неведения казалось тягостным и невыносимым, теперь же плотина убеждений девушки дала трещину сомнения. Может, потому, что в тех немногих воспоминаниях, которые успели накопиться и отяготить ее память, не было особого вожделенного момента возвышенного счастья. Было недоумение, растерянность, ощущение собственной слабости и незащищенности и... множество прорех, белых пятен собственной истории.
На лице девушки отразилась досада, уже успевшая коснуться ее души и разума. Возникновение еще одной дыры совсем не радовало. Девушка помнила, как, стоя на краю сада, всматривалась в густые тени леса, как, подавшись слепому ужасу, сорвалась с места и побежала вглубь сада. Но вот что было потом... И как она очутилась под липами? Когда успела присесть и, видимо, даже вздремнуть? Хотелось цинично рассмеяться. Но липкий страх и волнение, сбивающие дыхание, не позволяли этого сделать.
А, может, все это зря? Может, чудится мне все это? Солнечный удар, потеря сознания, галлюцинации?
Удивительно, какие слова иногда выплывают из памяти...
В очередной раз она попыталась расставить все на свои места и отыскать хотя бы слабую и незначительную причинно–следственную связь. Но отсутствие какого–либо опыта критических ситуаций и оптимального запаса ассоциаций превращали все усилия в тщетные забавы.
Девушка покачала головой, предчувствуя всю обреченность дальнейших поисков. Она вытянула ноги и слегка отклонилась от шершавого ствола дерева. И тут ее внимание привлек некий прямоугольный предмет, лежавший неподалеку и почти полностью скрытый сочной травой и мелкими цветами. Девушка попыталась дотянуться до него рукой, но ничего не получилось. Тогда она приподнялась, встала на четвереньки, подползла к предмету и взяла его. В руках ее очутилась книга.
Темно–зеленая ткань, обтягивающая переплет, местами вытерлась и выцвела, стала бурой. Девушка приоткрыла книгу: пожелтевшие страницы были влажными, а по краям обуглившимися, словно кто–то, сильно невзлюбив эту книгу, бросил ее в огонь, но не успел завершить мерзкое дело, так как пламя залили водой и спасли реликвию. Девушка перевернула книгу и осмотрела корешок. Он был украшен сложным узорчатым плетением, выполненным из лоскутков и полосок кожи. Из подобного плетения были и манжетки, защищавшие уголки переплета. Девушка медленно провела рукой по закрытой книге. Ее тонкие пальцы ощутили шероховатость поверхности, образованной, видимо, слоем засохшей грязи, которая и придавала книге такой отвратительный бурый цвет. На обороте обнаружился прилипший листочек, желто–коричневый и полуистлевший, которому чудом удалось уцелеть, видимо, с прошлой осени. С первого же взгляда у девушки сложилось негативное впечатление о книге, хотя она ее и заинтересовала. Жаль было, что люди так небрежно и жестоко отнеслись к столь древнему предмету, позабыв его в саду или же попросту выбросив, как ненужную вещь, изжившую себя. Прикосновения к безродной книге были неприятны, вызывали отталкивающее чувство. Подобное, наверно, испытываешь, когда в толпе невольно соприкасаешься с дурно пахнущим бродягой.
Девушка снова осмотрела книгу, пытаясь найти на ее поверхности название или какие–либо другие пометки. Но ничего такого не обнаружилось. Тогда, немного поколебавшись, девушка опять ее открыла. Форзац и первые два листа были пусты. Но уже пятая страница была испещрена черными печатными буковками, с забавными завитушками. Текст начинался с яркой буквицы, заключенной в витиеватый орнамент, мешавший толком разобрать, что же это за буква. Текст начинался с отступа, но его не предваряло никакое название, будто он был всего лишь продолжением некоего повествования, а не началом, открывавшим книгу. Девушка также подметила, что номера страниц отсутствовали как на третьем листке, так и на последующих, на которых текст продолжался непрерывной широкой полосой. Затем она еще раз осмотрела два первых листа и, заинтригованная, решила, наконец–то, ознакомиться с содержанием.
Порою, очнувшись, слышишь, как тихо стукнула дверь.
Девушка прочла первое предложение и почувствовала, как ветер осторожно коснулся ее тела, отчего кожа покрылась мурашками.
Это по дому, рука об руку, проходили они, что–то трогали, куда–то заглядывали, что–то искали здесь и там....
Девушке стало жутко. Ее сердце замерло на миг и неожиданно громко ухнуло, забившись учащенней в тисках грудной клетки.
«Это здесь», – говорила она. «И там тоже!» – подхватывал он. «И наверху», – чуть слышно вздыхала она. «И в саду», – шептал он. «Тише, – повторяли оба, – не разбуди их».
Ветер обрушился на сидевшую девушку с новой силой, зашуршал обуглившимися страницами, разметал длинные волосы.
Девушка посмотрела вверх, на подвижные ветви липы, на стайки облаков, кочующих по небу в поисках пристанища, на прозрачные лучи, щедро разлитые солнцем. Покой и умиротворение витали повсюду, но, приближаясь к телу девушки, натыкались на незримую преграду, за которой начинал разгораться оживший необъяснимый страх.
Но вы не будили нас. Нет. «Они что–то ищут: вот отодвигают штору, – скажешь себе и пробежишь глазами одну–две страницы. – Наконец–то отыскали», – вздохнешь с облегчением и сделаешь пометку на полях...
Девушка продолжала читать, с трудом заставляя себя концентрироваться на словах, предложениях, и не обращать внимания на колкий страх.
...Потом, устав от чтения, отложишь книгу, оглядишься: в доме никого, все двери настежь, блаженно воркуют лесные голуби, да с фермы доносится треск молотилки. «Зачем я здесь? Что ищу?». Руки мои пусты. «Может быть, наверху?». Там, на чердаке, яблоки. И снова вниз; в саду все недвижно, только книга соскользнула в траву.
Девушка согнула в коленке левую ногу и заправила непослушные зеленые пряди за уши. Уткнув книгу корешком в согнутую ногу, она продолжила чтение.
Они нашли это в гостиной. И никто не увидел их. В окне отражались яблоки, отражались розы; зеленели в стекле листья. Едва они вошли, как яблоко чуть заметно повернулось золотистым бочком. Двери распахнуты, и вот уже что–то стелилось по полу, поднималось по стенам, оплетало потолок...
5
– И все–таки я нашла тебя, – прозвучал совсем близко незнакомый голос.
Девушка, не заметившая приближения незнакомки, вздрогнула и, захлопнув книгу, посмотрела на подошедшую.
– Мирти Сант опять проказничал. Не хотел говорить, где ты. Мол, тебя нельзя беспокоить. Но… да ладно с ним. Главное, что я отыскала тебя, – голос женщины, низкий и приятный, звучал непринужденно.
Девушка насторожилась. Она пробыла в городе всего лишь два дня, а ее уже разыскивает незнакомая женщина. И хотя гостья выглядела дружелюбно и открыто, девушка взирала на нее с недоверием.
– Я, вообще–то, пришла по делу... – пока женщина говорила, девушка неспешно поднималась с земли, незаметно рассматривая незнакомку. Невысокая, под тридцать, она слегка сутулилась, светлое платье, доходившее ей до пят, легко обтекало мягкие линии тела, склонного к полноте. Белый шелковый шарф, концами которого играл ветер, обвивал шею незнакомки, открывая в глубоком расшитом вырезе платья лишь небольшой треугольничек молочной кожи.
– По какому делу? – девушка посмотрела в лицо женщины. Ее большие темные глаза искрились загадочным глубинным светом, взгляд пронизывал насквозь, слегка выступавшие скулы придавали округлости лица некое утонченное благородство, блестящие черные волосы, стриженные под каре, обрамляли высокий выпуклый лоб, делали черты лица более открытыми.
– Ну, конечно же! Ведь я забыла представиться. Вирджиния, – женщина протянула руку для пожатия. – И пришла я, собственно, за своим плащом. Если, разумеется, ты в нем более не нуждаешься и...
– Это… это вы спасли меня вчера? – девушка перебила Вирджинию взволнованным голосом и поспешно пожала ее прохладную сухую руку. – Я вас совсем не узнала. Подумала, зачем это я кому–то понадобилась? Ведь я... простите, что не узнала.
– Не волнуйся. Первый день в Городе всегда приносит трудности. И, если не против, давай будем на ты, – Вирджиния весело улыбнулась. – А то эти условности меня уже достали.
Девушка почувствовала, как ее страх отступает. Возвращались радость и тепло, вызванные еще и неожиданной встречей с человеком, который помог ей в минуту глубокого отчаяния.
– А я вот не помню, как меня зовут. Но плащ обязательно отдам... Спасибо за него, – девушка благодарно кивнула. – Теперь у меня много одежды. Правда, выходить из гостиницы особо и некуда. Не пускают...
– Ах, да! Как же я забыла?! – воскликнула Вирджиния, перебив разговорившуюся девушку. – Ведь тебе пришло Приглашение! – она стала рыться обеими руками в карманах, скрытых в широкой юбке платья. – Ох уж эти вестники! Но тебе еще повезло. Некоторые ждут по несколько семидневников, да и... – женщина извлекла из левого кармана сложенный вчетверо листок бумаги. – А вот и он.
– Ну, ты пока читай, – прибавила она и вручила девушке Приглашение. – А я тут погуляю, подышу свежим воздухом.
Когда Вирджиния отошла на десяток шагов, девушка осторожно раскрыла листок. Быстро прочитав написанные от руки темными чернилами строки, она приглушенно ахнула.
Неужели это случится?! И уже сегодня!
Затаив дыхание, она прочла письмо снова, чтобы убедиться в том, что все написанное является правдой, а не мерещится ей.
Девушке с зелеными локонами
Время прибытия: вчера, до полудня
Поселение: гостиница «Добрый Путник», 7/707
Дорогая гостья!
Радушно приветствуем Вас в Телополисе. Благодарим за своевременное прибытие и мирное проживание в течение 26 часов в «Добром Путнике».
Уважительно просим Вас незамедлительно отправиться в Путь, дабы обрести истинное пристанище в Вертодор.
В Вашем распоряжении
конечность Приглашения
Искренне Ваши
С.Б.Т.Д.
Под последними словами красовалась алая печать, на рисунке которой была изображена высокая башня, обвитая спиралью.
Девушка не поняла значения и половины письма, но безудержная радость, объявшая ее, призывала надеяться и верить в лучшее – в то, что она покинет гостиницу, прекрасное местечко, но уж сильно смахивающее на разукрашенную клетку, и обретет некое «пристанище». Звучит действительно обнадеживающе.
Подошла Вирджиния, надышавшаяся свежим воздухом.
– Ну что, все в порядке?
– Думаю, да. Пойдем, я отдам плащ, – все еще улыбаясь, девушка сделала несколько шагов в сторону гостиницы, но вдруг повернула назад, словно вспомнив о чем–то: – Я кое–что забыла. Одну вещь, – она подняла с земли старую книгу. – Теперь можно идти.
Женщина кивнула в ответ.
Вдвоем они пересекли сад в полном молчании. Перед входом в гостиницу девушка остановилась, пропуская вперед Вирджинию. Та открыла стеклянную дверь, вошла в здание и скрылась в его глубинах. Пройдя по коридору, она оглянулась, но за спиной никого не увидела. Удивленная, Вирджиния вернулась назад. Девушка стояла у входа и перечитывала письмо. На ее лице застыло выражение напряженной сосредоточенности.
– Что случилось?.. М–м–м, забыла, как тебя зовут.
– У меня нет имени, – пробормотала девушка. – Пока что нет, – она посмотрела в лицо Вирджинии.
– Что стряслось? – вновь спросила женщина, прочитав в глазах девушки беспокойство.
– Тут... В общем, текст письма исчезает. С конца, – ее голос задрожал. – И... я не знаю, куда мне нужно идти. Ведь я ничего тут не знаю. Тот дядечка, в красном сюртуке...
– Мирти Сант? – подсказала Вирджиния.
– Да. Он сказал, что если у меня будет Приглашение, я смогу выйти отсюда. И я должна выйти! Мне нужно искать... Понимаешь?
– Думаю, что да, – сказала Вирджиния, хотя на самом деле не понимала, к чему девушка клонит.
– А текст... Он исчезает. И я не имею понятия, куда мне идти! Где находится этот... – она заглянула в письмо, – Вертодор. Еще какой–то Телополис, – последнее название девушка прочитала по слогам. – А вот эти слова – «отправиться в Путь». Что они толком означают, а?
– Кое–что да означают... – прошептала Вирджиния. Ее взгляд, устремленный вдаль, затуманился.
Девушка нервно переступала с ноги на ногу. Она не расслышала последних слов женщины.
– Это будет ужасно, если я останусь здесь, где творятся, – на секунду она запнулась, – странные вещи... Может, вы… ты поможешь мне?
Женщина не слушала ее, размышляя о чем–то своем.
– Вирджиния. Вирджиния!
– А, что?
– Может... ты поможешь мне, – более уверенно проговорила девушка.
– Помочь тебе? В чем? – Вирджиния осмотрела собеседницу. – Ах, ну да! Приглашение... – ее внимание вновь было полностью обращено к реальной действительности. – Можно взглянуть?
– Да, конечно, – девушка протянула ей письмо, с опаской, но выбора не было – или довериться этой женщине, или заблудиться на веки вечные в чужом городе.
Вирджиния пробежала взглядом по строчкам Приглашения и вмиг преобразилась.
– Испепели их марское пламя! Они опять все поменяли! В который раз и... У нас мало времени, – ее глаза полыхнули ярким пламенем, голос задрожал от возбуждения. – Чего стоишь?! Пошли! Быстрее!
Девушка не успела ничего ответить, и Вирджиния скрылась за дверями гостиной. Ей пришлось пойти следом.
Свою новую знакомую она нагнала в конце коридора, у стойки портье.
– Что, все так серьезно?
– Очень. Объясню потом. А пока поспешим! – Вирджиния стремительно пересекла вестибюль, ее движения были нетерпеливыми и резкими, словно она принимала участие в мировом забеге на тысячу метров, победа в котором имела для нее чрезвычайно большое значение.
– Девушка! Девушка с зелеными локонами! – это был голос портье.
Девушка остановилась и оглянулась.
– Вам посылка! Подойдите, пожалуйста.
– Посылка? Мне?
– Что еще за посылка? – недовольно отозвалась Вирджиния, остановившись у самих дверей.
Девушка застыла на месте, переводя взгляд с портье на женщину и обратно. Она не могла решить, как ей поступить.
– Девушка! Подойдите, пожалуйста, – не унимался портье.
– Забери посылку. Только быстрее! Сюда ты больше не вернешься, – голос Виржинии был тверд и холоден. – Иди же!
Девушка подбежала к стойке.
– Ну, где она? Давайте! Скорее!
– Сейчас... – портье медленно наклонился, на миг исчезнув из поля зрения, и, вновь появившись, поставил на мраморную стойку коробку небольших размеров, завернутую в серую бумагу и перевязанную бечевкой. – Распишитесь. Вот здесь, – он указал на нижнюю строчку в бланке.
– Да, да... – девушка нарисовала в нужном месте неопределенный знак, сбивчиво поблагодарила портье и, схватив посылку, побежала к дверям из матового стекла, перед которыми ее ожидала Вирджиния.
– Доброго пути! – это были последние слова, произнесенные Миртоном Сантом, которые расслышала девушка, выбегая из гостиницы.
Глава 3
Вертодор
1
Они прошли два шумных квартала и свернули на тихую улочку. Со стороны могло показаться, что Вирджиния, миловидная женщина с задумчивым взором, шла по своим делам размеренным шагом, на замечая никого и ничего вокруг. На самом же деле, как предполагала девушка, еле поспевавшая за своей новой знакомой, Вирджиния уверенно и четко шагала к поставленной цели. Она двигалась бесшумно и стремительно, временами заглядывая в проулки, будто остерегаясь чего–то или же что–то разыскивая.
Наконец–то девушка, приноровившись шагать в ногу с Вирджинией, задала вожделенный вопрос:
– Так о чем было это письмо?
– Ты имеешь в виду Приглашение? – спросила Вирджиния, заглянув в очередной проулок, погруженный в тени, отбрасываемые близ стоящими домами.
– Ну, да. А что же еще?
– Хоть бы мы успели... – Вирджиния вновь посмотрела в письмо. – Пепел отверженных, что они задумали на этот раз?
– Кто задумал?
– Не суть важно. По крайней мере, сейчас и для тебя, – она сделала секундную паузу. – Не устала?
– Тут разве устанешь? – сказала девушка и соврала: туфли, выбранные ею утром для выхода в город, оказались никудышными и до боли натерли пальцы ног.
– Раньше они поступали по–другому. Присылали вестника, который передавал Приглашение в нужные руки, а затем проводил... человека к месту назначения. И у него в запасе была уйма времени! Понимаешь?
Девушка молча покачала головой.
– Ну, да ладно. А что же теперь? Вестника прислали, Приглашение и прочее, но ведь он улетел и не... – Вирджиния резко остановилась: – О нет! Неужели?
– Что такое?
– Неужели я помешала ему? – Вирджиния зажала рот ладонью левой руки.
– Кому? Что... – девушке не понравилось, что нечто взволновало ее спутницу, но она не могла уразуметь, что именно.
– Этого не может быть. Не может! – так же резко, как остановилась, Вирджиния сорвалась с места и зашагала еще быстрее.
Через минут десять она снова заговорила, но уже совсем в ином тоне, поучительном, словно давала ребенку наставления, нарушать которые запрещалось под любым предлогом.
– Телополис – город, в котором все мы обитаем, по улицам которого идем с тобой сейчас... Запомни это название. Оно единственное и не подлежит изменению, – помолчав, Вирджиния прибавила: – В ближайшее время.
– Телополис, – послушно повторила девушка, решив, что будет благоразумнее следовать советам этой женщины, по–видимому, давно живущей в городе, нежели протестовать, негодовать и требовать дополнительных объяснений. Последнее всегда успеется.
– Отправиться в Путь, – тем временем продолжала Вирджиния, – означает пройти пешком путь от временного пристанища, в твоем случае – от гостиницы «Добрый Путник», до... – заколебавшись, она умолкла.
– До чего?
Вирджиния осмотрела еще два проулка, но опять безрезультатно. Ее взгляд становился все более тревожным.
– До Вертодор, Башни Тысячи Дверей, – вкрадчиво ответила она.
Некоторое время спутницы шли молча. Девушка не хотела прерывать глубокие раздумья, в которые вновь погрузилась ее знакомая.
Они миновали еще одну улицу. Рассматривая прохожих, таких разнообразных и непохожих друг на друга, молчаливо прогуливающихся по мостовой с праздными лицами, девушка размышляла о том, каким загадочным образом иногда меняется жизнь. Только вчера она, запуганная, растерянная и без единой капли памяти не могла поверить в то, что все наладится. Вчера она готова была умереть, лишь бы не испытывать ужасные мучения и горькое отчаяние, выедавшие душу. А сегодня, так неожиданно для себя, она стала частью жизни, бурлящей в этом городе. Она нашла в саду древнюю книгу, оставленную среди лип неведомо кем, познакомилась с забавной Вирджинией, которая помогала ей вот уже во второй раз, и, в конце концов, получила таинственную посылку, присланную на ее имя, нет, личность, ведь имя, как и память, затерялось в сырых пещерах прошлого. Все эти события, невольной участницей которых она стала, в особенности же – получение Приглашения, полного символических фраз и неизвестных названий – будоражили кровь и провоцировали воображение на непристойно красочные ирреальные картинки.
– Мы пришли! – радостно, с ноткой торжественности и нескрываемого восторга в голосе воскликнула Вирджиния. – Мы нашли ее! Вновь. Невероятно!
Вздрогнув от неожиданности, девушка недоуменно уставилась на женщину, лицо которой озаряла широкая улыбка, а взгляд лихорадочно блестевших глаз был устремлен в сторону, находившуюся за спиной девушки. Пару секунд спустя Вирджиния опять развернула письмо и провела по гладкой бумаге рукой.
Девушке не терпелось обернуться и посмотреть, что же находится позади. Но внезапно на нее нахлынула слабость и сковала все конечности, усталость стала ощутимее, и возникло непреодолимое желание вздремнуть. Девушка лениво зевнула.
– Нет, нет, нет! Не позволяй этому случиться. Не засыпай! – Вирджиния встряхнула свою спутницу за плечи. – Не поддавайся ему! Не смей!
Но девушка не реагировала. Ее веки медленно смыкались, плечи опускались, ноги подкашивались.
Тогда Вирджиния, минуту поколебавшись, решила перейти к крайним мерам. Она с размаху залепила девушке пощечину. А потом еще одну и еще. На лице девушки отобразилась гримаса обиды, но освежающие шлепки все-таки привели ее в чувства, вернув бодрость духа.
– За что это? – поинтересовалась девушка и потерла раскрасневшуюся щеку.
– Извини. Некогда объяснять. Возьми это, – Вирджиния вручила девушке Приглашение. – Да, и еще одно.
– Что же?
– Отдай мне книгу и коробочку.
Зеленые глаза девушки недоверчиво блеснули.
– Даю слово, ничего с ними не случится. Мне они не интересны. Я тебя подожду и все верну... В Башню Тысячи Дверей войти можно лишь с Приглашением. Другие вещи... – она мгновение помолчала, – в общем, с ничем иным заходить туда не следует.
Девушка осторожно передала книгу и коробку в руки женщины.
– А теперь иди! Башня Тысячи Дверей ждет тебя... – Вирджиния отступила на шаг и, окинув свою юную знакомую многозначительным взором, пошла вверх по улице.
Девушка сделала глубокий вдох и медленно повернулась, готовая покорно отдать себя в руки неизвестности, начавшей неумолимо затягивать ее в свой сладостно терпкий круговорот.
2
Она шла по длинному узкому переулку. По левую и правую стороны вздымались, словно скалы, пятиэтажные дома, но ни одно окно не выходило в проход между ними. Только холодные кирпичные стены и скаты крыш. При каждом шаге поднималась серая пыль. Среди застывших теней домов она походила на разряженный туман.
Девушка приблизилась к арке, соединявшей стены зданий, подобно мосту. Она находилась на уровне около трех метров над землей. На ее каменной поверхности был выгравирован некий знак. Подняв голову, девушка стала рассматривать его. При том обманчивом свете, что царил в переулке, в знаке она с трудом узнала заключенное в кольцо изображение башни, обвитой спиралью. Никакого названия на поверхности арки не было.
Девушка почувствовала в себе шаткую неуверенность. Стоявшая вокруг тишина усугубляла это ощущение. Казалось, будто идешь по туннелю глубоко под землей, и неведомо, когда же он кончится.
Девушка осмотрела остальную часть переулка, которую ей предстояло преодолеть. Выглядел он довольно скучновато и неприглядно, но именно это и настораживало. Выход на параллельную улицу расплывался в клубах пыли, которые слабый ветер поднимал над землей.
Девушка посмотрела на свернутый листок бумаги в своей правой руке, затем в конец переулка и ступила в полосу черной тени, отбрасываемой аркой.
Следующего мгновения не было. Это девушка ощутила очень явственно. Его словно выдернули из нескончаемого потока времени, образовав на том месте зияющую дыру, через которую и пришлось перескочить девушке. Она понимала, что не упадет, но ощущение невесомого полета со скоростью света заставило напрячься все ее мышцы, а сердце сжаться и замереть...
…Девушка стояла на краю площади, окруженной густым фиолетово-серым туманом, из слоев которого иногда доносились непонятные тревожные звуки. А посреди площади высилось громадное сооружение, верхушка которого терялась в сумрачной выси.
– Башня Тысячи Дверей, – дрожащим голосом, полным трепета, прошептала девушка.
Гладкие стены Башни, скорее всего, из камня, приглушенно мерцали металлическим блеском. Ни единой трещины, выбоины или неровности – сплошная гладь, словно сама тьма, желая увековечить себя в материи, сгустилась, стала плотной и нерушимой.
Нос девушки уловил тонкий запах, которым был пропитан воздух. Запах освежал, помогал мыслям обрести ясность, но девушка так и не смогла распознать его.
Вскоре она поняла, что ничего не добьется, если будет стоять на месте. Приглашение принято. Она пришла на зов Башни. И какой бы мрачной Вертодор ни была, девушка осознавала, что не сможет оправдаться в собственных глазах, а особенно в чужих, если повернет назад. Ее неумолимо тянуло к Башне, и она тайно признавалась себе, что ей хочется войти внутрь. Правда, выполнить последнее желание оказалось затруднительным – девушка не разглядела каких–либо отверстий, входов и дверей в стенах Башни. Тогда она решила подойти поближе.
Приблизившись к Башне, девушка стала медленно обходить ее по кругу, внимательно осматривая поверхность. Не обнаружив даже малейшего отверстия в стенах, она подошла к Башне вплотную и остановилась. Как завороженная, она смотрела на мерцающий камень, увлеченная тем, как в глубинах этой воплотившейся тьмы загорается и гаснет множество ярких огоньков, словно в необъятной вселенной в один миг рождаются галактики, наполненные гроздьями звезд, и вскоре умирают, не успев постичь великолепия бытия.
Девушка протянула вперед дрожащую руку и коснулась поверхности Башни. Камень был теплым и безупречно гладким. Ощутив под пальцами некое движение, девушка испугалась и отдернула руку. В месте касания ее ладони и пальцев образовалась впадина, от которой по сторонам стали расходиться волнообразные круги. Затем в стене возникла тонкая щель. Через нее наружу пробивался блеклый желтый свет. Щель стала расширяться, постепенно превращаясь в вертикальный проем. В самой верхней своей точке он разделился надвое и плавными дугами разошелся в стороны. Девушка отступила на пару шагов назад. Когда проемы, заполненные светом, коснулись земли, она поняла, что перед ней находится самая настоящая дверь. Уже в следующий миг та бесшумно растворила свои створки, и девушка, обуреваемая одновременно страхом, восторгом, трепетом и любопытством, вошла в Башню Тысячи Дверей.
Она очутилась в небольшом коридоре, который оканчивался еще одной дверью. Казалось, блеклый свет, заполнявший его, излучают и пол, и стены, и овальный потолок, но сам источник света заметен не был. Девушка оглянулась и увидела, как створки двери захлопнулись за ее спиной. Теперь путь назад был отрезан окончательно. Тогда она, дрожа всем телом от нервного возбуждения, подошла ко второй двери, которая была выполнена из цельного куска дерева. Ее поверхность была такой же гладкой, как, видимо, и все, что находилось в этой Башне. Мгновение поколебавшись, девушка протянула к двери руку и толкнула ее. Вскоре перед ее взором предстало новое помещение, и она, судорожно стиснув руки в кулаки, вступила в самое сердце Башни.
Пройдя несколько шагов и остановившись, девушка оглянулась по сторонам и невольно вскрикнула. Внутри Башня была полой! Стены огромного помещения цилиндрической формы уходили вверх и вниз, теряясь в непроглядной тьме. Все они были покрыты прямоугольниками дверей, которые, вздымаясь из бездны, плавными витками спирали уходили вверх, растворяясь в сумрачных тенях. Дверей было неисчислимое множество: сотни и тысячи входов и выходов. И каждую минуту часть из них то открывалась, то закрывалась – и все в абсолютной тишине.
Девушка оглянулась – дверь, через которую она вошла, стала медленно затворяться. Хотелось рвануться и побежать назад, скрыться в небольшом коридорчике, который теперь казался сосредоточием уюта и безопасности. Но девушка не могла сдвинуться с места, что-то удерживало ее. Может быть, и не потусторонние могущественные силы, а всего лишь страх и предательская дрожь в коленках, но это не могло существенно изменить ее положение.
Заставив себя немного успокоиться, девушка сделала пару неровных шагов, но вскоре зашагала увереннее по узкой полупрозрачной дорожке, на которую ступила, открыв деревянную дверь. Ее тело обдавали потоки прохладного воздуха, поднимавшиеся с темных глубин, поэтому какое-либо движение уже было полезным, поскольку согревало мышцы. Девушка упрямо смотрела только вперед, приглушая в себе осознание того, в какое место она попала. А впереди, в центре окружности-витка, по радиусу-дорожке которого она шла, за столом в форме полумесяца сидела белокурая женщина и что-то беззаботно напевала себе под нос. Столешница, а также вертикальная передняя перегородка стола излучали чистый желтовато-белый свет, озаряя все, что находилось вокруг на расстоянии двух-трех метров.
Девушка приблизилась к краю дорожки и остановилась, оказавшись в ореоле согревающего света. На столе стояли и лежали разнообразные предметы: потрепанные книги; крохотные разноцветные коробочки, перевязанные шелковыми ленточками; металлические, костяные и стеклянные конструкции, которые непрерывно вращались каждая вокруг своей оси, двигались по кругу, вибрировали или раскачивались, словно маятник; и еще многие-многие предметы, о предназначении которых можно было только догадываться. Прямо перед девушкой в столешнице находилось углубление, заполненное каким-то синеватым веществом, которое непрерывно клубилось и выбрасывало вверх серебристые искры. Женщина в цветастой блузе, казалось, была настолько поглощена своим занятием, – она вязала кофточку, – что не заметила появившуюся гостью. Она продолжала напевать веселую песенку, шевеля ярко-алыми губами, и ни на что не обращая внимания.
Девушка не знала, как ей поступить: громко заявить о своем приходе, тем самым невежливо прервав занятую женщину, или тихонько подождать, пока та прервет свое занятие и примет ее. Так и не решив, что делать, девушка развернула письмо, которое уже успела скомкать. Текст Приглашения полностью исчез. Остался только бесполезный листок бумаги.
3
– Блосьте Плиглашение в тан-тан.
Девушка вздрогнула и посмотрела на заговорившую женщину. Вязание исчезло из ее рук, и теперь она внимательно смотрела на пришедшую. Ее облик значительно изменился: на месте блузы красовался строгий черный жакет, на носу сидели очки в роговой оправе, губы поджаты, пальцы рук сцеплены замком. Но девушка, поначалу насторожившись, успокоилась, посмотрев в светло-голубые глаза женщины, которые излучали радость и тепло. Правда, она не знала, где находится тан-тан, но решила рискнуть и бросила бывшее письмо в углубление с дымчатым веществом. Листок бумаги засветился и медленно растворился в синеватом тумане.
Если бы не доброжелательность, проскользнувшая во взгляде белокурой незнакомки, я бы ни за что не осмелилась так поступить…
Что это, всплывающие воспоминания? Или результат нервного напряжения? Ведь не могла я на самом деле быть трусихой и дрожать перед каждым незнакомым человеком, тысяча раз задавая себе один и тот же бесполезный вопрос!..
– А ты смелая, да и везучая, сколее всего, – мелодичный голос женщины прервал размышления девушки.
– Итак, – она откашлялась и с пафосом продолжила: – Служители Велтодол пливетствуют тебя! Пусть Двели будут отклыты, а Путь пливедет к Плистанищу!
Служители?.. Значит тогда... С. Б. Т. Д. – м–м–м... служители Башни Тысячи Дверей!.. Хм, забавно.
Девушка не смогла сдержать улыбку, слушая приветствие служительницы. Она и не предполагала, что в таком мрачном месте, угнетающем своим величием, может найтись человек, который будет беззаботно заниматься пустяковыми делами, повиснув над пропастью, и смешным голосом произносить торжественную речь.
Тем временем женщина окончила приветствие и вопросительно посмотрела на улыбающуюся девушку.
– Извините... – она сразу же стушевалась, подумав, что женщина догадалась, над чем она смеется. – Я... благодарно принимаю ваше Приглашение и покорно... – нужные слова никак не приходили на ум, – прошу помочь отыскать истинное пристанище.
Вздернув левую бровь, женщина с минуту изучающе смотрела на гостью, постукивая заостренными ногтями по столу.
– Жозефина Лохнесс, – она приподнялась и протянула через стол свою руку. Девушка протянула в ответ свою, и женщина энергично потрясла ее в крепком рукопожатии.
– Валфоломея не снизошлась бы до такого. Она вся – воплощение плавил. Шаг влево или вплаво – уже плеступление! – служительница изобразила на лице сверхсерьезность и строгость. – Так что давай оставим официоз для нее. Тебе повезло, что я сегодня ее подменяю, – повеселев, она вновь беззаботно улыбнулась.
– Хорошо, – девушка не имела понятия, кто такая Варфоломея, но в тот момент это волновало ее меньше всего.
– Так, так, так... Плиглашение утантанили, – служительница Жозефина заглянула в углубление столешницы, – а дальше, значит... – она стала рыться в книгах и вскоре нашла в одной из них пожелтевший листок, заляпанный чернилами, на котором было еще и что–то написано. – Дальше пливетствие... уже было, – водя мизинцем по бумаге, она читала написанное, – а затем облетение.. ага, поняла! Ну что ж, плодолжим, – листок бумагу отправился в книгу, лежавшую на самом верху. – Положи луки на стол и очисти свои помыслы.
Девушка молча выполнила сказанное и, прикрыв глаза, постаралась ни о чем не думать.
Служительница повернулась к ней спиной и стала над чем-то манипулировать руками. Через минуту она уже держала в руках прозрачную сферу с идеально гладкой поблескивающей поверхностью. Внутри сфера была заполнена сероватой жидкостью. Жозефина подняла ее над столом, а затем бережно опустила в углубление. Сероватая жидкость на мгновение забурлила и затихла, и сфера стала плавно покачиваться на клубах тан-тана.
– А тепель плотяни свои луки и коснись ладонями сфелы, – слова были произнесены солидным тоном, но в них не было холода или жести.
Девушка посмотрела на служительницу и опустила ладони на теплую сферу. Поначалу ничего не происходило, но вскоре сероватая жидкость забурлила с невероятной силой. Девушка почувствовала, как что-то холодное пронизывает ее тело, словно в крови образовалось множество льдинок, которые с нарастающей скоростью помчались по кровеносным сосудам.
– Смотли и не отводи взгляда, – предостерегающе сказала Жозефина.
Девушка старалась изо всех сил, но тревожный страх начал захлестывать ее волной. Постепенно из пузырьков сероватой жидкости стали формироваться буквы, окрашиваясь при этом в черный цвет. Одна за другой они представали перед взором девушки и запечатлевались в ее мозгу. Появилась последняя буква, и девушка, не выдержав, отпустила сферу, которая тут же успокоилась и прекратила бурлить.
– Ты облела имя, – торжественно произнесла служительница Жозефина и, немного помолчав, как можно более серьезно прибавила: – Хотя сфелу отпустила лано. Будь пледельно остоложна в будущем.
Обрела имя. Нечто большее, чем простой набор букв. Нечто, способное изменить жизнь самым кардинальным образом и возродить надежду в минуты беспросветного отчаяния.
Лилиан... Теперь меня зовут Лилиан.
– Подожди еще минутку. Ничего не тлогай, плосто постой на месте, – Жозефина дождалась утвердительного кивка девушки и вновь развернулась к ней спиной, крутанувшись на подвижной ножке кресла.
Лилиан... Отныне не безликий человек, а личность. Имя, которое сразу ей понравилось, несло в себе ощущение покоя, уюта и защищенности. Девушка почувствовала себя более уверенной. На миг ей даже почудилось, словно вместе с именем она обрела и свое прошлое, как будто она уже сотни раз приходила в Башню, решая разные насущные проблемы, болтая с веселой Жозефиной, потом возвращалась в тихий скромный домик у пруда, читала мудрые книги, сидя на веранде, навещала знакомых, оставаясь у них на ужин... Но вот раздался голос служительницы Жозефины Лохнесс, и призрачное будущее, застывшее в прошлом, лопнуло, как мыльный пузырь.
Теперь в руках Жозефины был средних размеров куб, на каждой поверхности которого постоянно мелькали какие-то изображения. Служительница так же бережно, как и сферу, опустила куб в тан-тан. Хаотично кувыркаясь в пространстве, он почти не касался клубов синеватого вещества.
– Очисти свой лазум, – Жозефина выждала несколько секунд, пока Лилиан, прикрыв глаза, приводила свое сознание в порядок. – А тепель плотяни свои луки впелед и ласположи их по левую и плавую столоны куба. Пледставь, словно ты делжишь его, но пли этом ни в коем случае не смей его касаться, – служительница говорила медленно и тихо, словно боясь кого–то потревожить, но в то же время беспокоясь о том, чтобы девушка запомнила каждое ее слово. – Все поняла?
Лилиан кивнула. Она протянула руки так, как сказала Жозефина, и стала пристально всматриваться в грани куба. Он на миг остановился, повиснув в воздухе, а затем вновь завертелся в ускоренном ритме. Лилиан не успевала разбирать все детали картинок, мелькавших в нем, но одно она поняла точно – куб показывал дома. Высокие, низкие, с покатыми крышами, кирпичные, каменные, с круглыми, прямоугольными окнами, стоящие в глубине сада или на пустыре – разнообразное множество строений.
Лилиан не заметила, сколько прошло времени. Просто куб в одно мгновение взял и остановился. Одна из его граней смотрела прямо на девушку, показывая ей трехэтажный кирпичный дом, увитый плющом. Над ним серело вечернее небо, и Лилиан увидела, как ветер разгоняет клубы белесого дыма, поднимающегося из дымохода на черепичной крыше.
– Будто на самом деле... – прошептала девушка.
– Конечно на самом деле, а как же еще, – деловито ответила служительница Жозефина. – Можешь ублать луки.
Девушка повиновалась, все еще заворожено наблюдая за изображением дома. Но Жозефина не дала ей вдоволь им насладиться и аккуратно взяла куб в руки.
– Следи за тан-таном, – сказала она, а сама опять крутанулась на ножке кресла назад.
Лилиан опустила руки и, уже безразлично глядя на тан-тан, погрузилась в размышление. В эту минуту ей даже показалось, что она стала абсолютно счастливой и нашла ответы на все вопросы. Сладостные грезы, такие обманчивые и оттого такие могущественные, овладели ею.
В этот раз ее радостные размышления прервал мелодичный звон, который издал тан-тан, сформировав на своей поверхности лист бумаги, заполненный словами и предложениями. Лилиан узнала в листке письмо, брошенное ею чуть ли не вечность тому назад в углубление с синеватым веществом, хотя она и не была уверенна в том, что это именно тот листок бумаги.
– Можешь достать его, – проговорила Жозефина, которая, убрав куб, все это время наблюдала за девушкой.
Лилиан вздохнула и осторожно взяла листок. Серебристые искры тан-тана, на миг коснувшись ее руки, обожгли кожу. Лилиан скривилась, почувствовав резкую боль. Но она быстро утихла. Девушка посмотрела на Жозефину, которая мило улыбнулась в ответ на ее взгляд, но промолчала. Тогда Лилиан стала читать новое послание:
Девушке с зелеными локонами
Обретенное имя: Лилиан
Истинное пристанище: Шелли Кровавая, 17
Достопочтенная!
Радушно поздравляем Вас с обретением полноправного гражданства города Телополиса.
Путь продолжения ждет
В яблоке тайна живет
Искренне Ваши
С. Б. Т. Д.
Девушка усмехнулась, прочитав письмо до конца.
– Какая улица? – осведомилась служительница Жозефина.
– Наверное, Шелли Кровавая, – ответила Лилиан слегка удивленно, еще раз заглянув в листок бумаги.
– Ну, а дом?
– М–м... семнадцать.
Жозефина наклонилась и исчезла под столом. Лилиан продолжала смотреть в открытое письмо, но текст, почему-то, не исчезал.
– Он не испалится, не беспокойся. Облетенное Письмо останется с тобой, – теперь Жозефина разговаривала в самом прозаическом тоне. – Возьми, – она пододвинула девушке плоскую, с заокруглеными краями коробочку, затянутую в черный бархат, на котором было вытеснено несколько слов:
Первый Ключ
Шелли Кровавая, 17
Лилиан сложила письмо, положила сверху на коробочку и все это вместе взяла в правую руку.
– Так, что там еще? – Жозефина вновь заглядывала в листок-подсказку, – ага, ага... поняла. Сейчас, подожди, – она глянула на девушку, зевнула и, наклонившись, опять исчезла под столом.
Лилиан послушно ждала. Теперь ей казалось, что атмосфера в сердце Башни вовсе и не мрачная, напротив, успокаивающая и усыпляющая.
– Даю то, что сказано; белешь то, что ведомо. Повтоли, пожалуйста. Только от себя, – Жозефина опять зевнула.
– Даешь то, что сказано... беру то, что ведомо, – Лилиан сдерживала себя изо всех сил, чтобы тоже не зевнуть.
Жозефина молча протянула ей вторую коробку, побольше, белую и перевязанную черной лентой.
– Хланителя в луки твои отдаю, чтоб миссию велно исполнил свою, – спокойно проговорила Жозефина без капли торжественности или пафоса.
– Хранителя... – начало было повторять Лилиан, но служительница прервала ее:
– Повтолять не нужно, – она весело улыбнулась, словно поведение девушки рассмешило ее. – Что–то я утомилась! Ступай, – женщина лениво и сладко зевнула.
– Как, и это все? – изумилась Лилиан. – А как же...
– Да, все, – огорченно проговорила Жозефина. – Счастливо и помни все, что услышала здесь, – она подмигнула девушке и отвернулась от нее. Тут же в ее руках очутилось незаконченное вязание, а губы вновь зашевелились, напевая жизнерадостную мелодию.
Лилиан бесспорно не ожидала такого. Постояв минуту-другую в недоумении, она взяла со стола белую коробку и прижала ее к себе левой рукой.
– Ну, тогда ладно. Я пошла, – она посмотрела на Жозефину, ожидая, что та, может быть, ответит ей. Но служительница была слишком увлечена своей сверхважной работой.
– До свидания, – бросила на прощание смущенная девушка и, развернувшись, неспешно побрела по узкой дорожке, все еще тайно ожидая оклика Жозефины.
Глава 4
Жилище
1
Она вышла из тени арки и оглянулась. Ветер, словно обрадовавшись ее появлению, налетел на девушку и заключил ее в свои прохладные объятья. На арке фосфоресцировал знак Башни, очертания проулка, убегавшего вдаль, поглотили ненасытные сумерки, а площади, окруженной туманом, да Башни Тысячи Дверей и след простыл. Лилиан печально улыбнулась и, повернувшись, пошла к выходу на улицу.
Значит, вот так начинается жизнь? Из ярких таинственных вспышек рождается обыденность. Ты обретаешь имя и дом, но исчезает ощущение чуда. Путь разбивается на осколки. И ты днем и ночью, на протяжении десятков лет, должен будешь кропотливо складывать их воедино. Чтобы в конце всего получить ответ лишь на один вопрос. Стоит ли игра свеч?
Лилиан встряхнула головой. Это были не ее мысли. Не мысли девушки Лилиан, живущей в доме, обвитом плющом, по улице Шелли Кровавая, 17. А значит, не стоит забивать себе мозги чужими раздумьями. По крайней мере, не сейчас. Даже если они и прилетели из ее призрачного прошлого.
Лилиан вышла на улицу и свернула налево. Именно туда, как ей помнилось, ушла Вирджиния, когда они расстались. Пребывая в Башне, она не думала о своей новой знакомой, о найденной книге и посылке – подобные мысли просто вылетели из ее головы, вытесненные всем тем, что было связано с Приглашением. Но теперь она вновь все помнила.
Воздух был наполнен ароматами лета. В наступавших сумерках они чувствовались еще резче, казались еще более свежими и неповторимыми. Синие тени окутывали дома, взбирались по стенам и, заглядывая в окна, слепо щурились, застигнутые врасплох желтым светом, собравшимся переночевать в домашнем очаге. Проснувшиеся фонари своими яркими мыслями, роившимися в громоздких головах, освещали путь прохожим.
Лилиан подняла голову и посмотрела в темное небо. Крошечные звезды, словно бриллианты на бархатном полотне, приглушенно мерцали, обмениваясь пучками света с круглобокой луной.
Лилиан была удивлена тем, что уже наступил вечер. Она не предполагала, что пробудет в Башне так долго. Но вечер, добрый и тихий, наполнил ее сердце покоем, а тело – приятной усталостью.
Погруженная в раздумья, она не заметила, как вышла на площадь. В самом ее центре росло величественное дерево. Толстый мощный ствол и листва на раскидистых ветвях излучали приятный бело-серебристый свет.
– Удивительно, – прошептала Лилиан.
Она не могла отвести глаз от этого сверкающего чуда. И лишь спустя несколько минут разглядела, что дерево растет из колодца, невысокий бордюр которого был превращен в лавку, огибавшую растение по всей окружности. На лавке сидели две женщины и о чем–то увлеченно беседовали. На одной из них было длинное платье и шарф, фосфоресцирующий в сиянии белого дерева.
Лилиан улыбнулась, узнав Вирджинию. Она надеялась, что женщина подождет ее, но не была уверенна в этом на все сто.
Почти бесшумно зеленовласка подошла поближе и остановилась возле разговаривающих женщин. Вторая из них была уже в годах. Она сидела прямо, аккуратно сложив руки на коленях.
Вирджиния, почувствовав чье-то приближение, подняла голову и увидела Лилиан. Ее глаза радостно блеснули, и лицо озарилось улыбкой.
– Матушка, – обратилась она к собеседнице, – вот эту девушку я жду.
Матушка обратила свой взор на Лилиан. В ее серых глазах светилась мудрость и в то же время глубокая печаль. В знак приветствия она кивнула девушке и мягко улыбнулась.
– Меня зовут Лилиан, – эти слова звучали для зеленовласки еще слишком необычно, и она произнесла их главным образом только для того, чтобы развеять возникшую неловкость.
– Это прекрасно, дитя, – Матушка перевела свой взор на Вирджинию. – Помни обо всем и не бойся. Всего хорошего, – поднявшись, прибавила она, взяла с лавки холщевой мешочек и бодро зашагала через площадь к одной из выходящих на нее улиц.
– Значит, теперь у тебя есть имя. Лилиан, – Вирджиния взглянула на девушку, а потом рукой указала на дерево. – Тебе нравится белолист?
Лилиан также посмотрела на дерево.
– Да. Удивительно...
– Согласна. Чего же ты стоишь? Садись.
Зеленовласка глянула на деревянные дощечки, которые заменяли сидения лавки, и присела. Не удержавшись, она посмотрела на светящийся ствол дерева, изборожденный неровностями коры. Опустив глаза, девушка увидела, что дерево и в самом деле растет из колодца, и его мерцающие корни уходят далеко-далеко вниз, погружаясь в густую темную жидкость.
– Оно растет из... воды? – спросила изумленная Лилиан.
– Это не вода, а кровь-лимфа белолиста, – ответила Вирджиния.
– Кровь-лимфа? – девушка невольно скривилась.
– Да, кровь-лимфа. Но в этом нет ничего страшного! – Вирджиния забавно улыбнулась. Видимо, поведение девушки развеселило ее. – Со временем перестаешь обращать на это внимание. Так что радуйся, пока все окружающее кажется тебе чудом из чудес.
Лилиан не ответила ей, продолжая любоваться светящимися в глубине корнями белолиста.
– Долго же тебя не было. Хотя вернулась с тем же – Хранитель, Ключ, Обретенное, – Вирджиния осмотрела вещи, принесенные Лилиан из Башни. – И как там было? Кто из служителей регистрировал тебя? Хотя... можешь и не говорить. Это твое личное дело, – не секунду она замолчала, но потом с большой заинтересованностью задала еще один вопрос: – Ну, а Башня? Она понравилась тебе? Огни, фиолетовые молнии, светопотоки, впечатляюще, а? И...
– Там не было никаких светопотоков и молний, – прервала ее Лилиан.
– Не было? Правда, не было? Хм, что же тогда? – Вирджиния испытующе посмотрела на девушку, но потом успокоилась и добавила: – Ну, да ладно. Не суть важно. Можешь не говорить.
– Нет, почему же? Могу и рассказать.
– Не стоит! Нет, – ответила Вирджиния, вздохнула и, закинув ногу на ногу, стала наблюдать за прохожими.
Лилиан была бы не против рассказать о своем походе в Башню, но все-таки обрадовалась, когда Вирджиния отказалась от подробностей. Она чувствовала, что в посещении ею Вертодор было много личного, о чем на самом деле распространяться не стоит. Поэтому она тоже стала наблюдать за прохожими, но вскоре в ее голове сформировался вопрос, и она решила задать его, прервав молчание.
– Почему ты называешь Башню Башней, а не Вертодор?
– Хм, да потому что Вертодор – исключительно официальное название. Употребляется в Приглашениях, и только. В других случаях так называть Башню не следует. Говорят, навлечешь на себя беду, – последние слова женщина произнесла подчеркнуто.
– Да какую беду можно навлечь? Это всего лишь название.
– Просто не называй ее так, и все будет хорошо. А вот твои сокровища, – Вирджиния подняла с лавки книгу и посылку, – Книга. Страшненькая, конечно, – она повертела ее в руках, – но раз твоя, почисти и береги. Еще посылка. Интересно, что в ней, – она слегка встряхнула коробку, на что Лилиан ответила тревожным возгласом: – Да не бойся ты! Еще не привыкла ко всему, понимаю. Но придет время, и тебе придется взять себя в руки. Держи, – она передала предметы девушке.
– В этом городе все кажется таким странным. Не знаю, почему так думаю. Ведь я ничегошеньки не помню! Хотя в Башне... в Башне на секунду мне почудилось, будто я все вспомнила, словно жизнь моя – цепочка взвешенных поступков, и каждое мгновение такое четкое, как божья коровка на зеленом листике в луче солнечного света... – Лилиан помолчала, склонила голову на грудь и добавила упавшим голом: – Но все оказалось иллюзией. И на самом деле у меня нету ничего, кроме этого чужого тела, этих предметов и встречи с тобой...
– У тебя есть имя и дом, – поддержала ее Вирджиния. – Но хватит разглагольствовать. Ты устала – это очевидно. Пора идти домой. Благо, он у тебя теперь есть. Как придешь, сразу же заваливайся спать.
– Да, наверное, сейчас это лучше всего.
Лилиан сложила все коробочки на книгу и, медленно поднявшись с лавки, взяла ее в руки.
– Спасибо за все. Если бы не ты, даже не знаю, как бы я справилась.
– Справилась бы...
– Да, может, ты права... Ну, я пошла. Спасибо еще раз, – девушка улыбнулась на прощанье и развернулась, чтобы уйти.
– Лилиан!
Зеленовласка почувствовала легкое прикосновение прохладной сухой руки. Она обернулась и посмотрела в глаза Вирджинии.
– Лилиан, ты знаешь, как попасть на улицу, где стоит твой новенький дом?
– Не волнуйся, как-то разберусь.
– Очень редко я предлагаю кому-нибудь свою помощь. Понимаешь ли, это лишает человека свободы выбора. Поэтому я помогаю лишь тогда, когда меня об этом просят, – помолчав, она прибавила: – Я хочу дать тебе одну подсказку. И в твоем праве будет воспользоваться ею или нет. Абсолютная свобода.
Глаза Вирджинии были подобны бездонным омутам, они резко контрастировали со светящимся деревом и белым мерцающим шарфом, гипнотизировали и пронизывали взглядом насквозь.
– Таким образом я исправлю ошибку. Напротив переулка, из которого ты вышла, через дорогу, есть еще один. И если бы тебе не пришлось искать меня, чтобы забрать книгу и посылку, ты бы, выйдя из арки, обязательно направилась туда. Там тоже стоит латроп.
– Что такое латроп? – поинтересовалась Лилиан.
– Ну, по-другому – арка-проход. Так вот, в течение часа после того, как... человек вышел из Башни, второй латроп поддерживает проход на нужную человеку улицу. Так что у тебя есть еще минут двадцать. Если послушаешь меня – успеешь. Если нет – дело твое.
– Может, и послушаю. Но все равно, спасибо.
Лилиан прошла несколько метров по истертой брусчатке площади, как ее лицо вдруг оживилось, словно бы она вспомнила что-то очень важное. Девушка обернулась. Вирджиния все так же сидела на лавке и смотрела ей вслед.
– А как же твой плащ? – спросила она.
– Плащ? – на миг на лице женщины отразилось изумление. – Мой плащ, конечно же! Не волнуйся, я уже о нем позаботилась.
– Да? Тогда, до свидания.
– До встречи и прощай...
2
Лилиан без особого труда отыскала арку, о которой ей рассказала Вирджиния. Подойдя поближе, она разглядела на каменной поверхности латропа какие-то надписи. Большинство из них были незнакомы девушке, но самая последняя оказалась названием ее улицы. Шелли Кровавая. Буквы фосфоресцировали, придавая словосочетанию особую зловещность.
– И здесь кровь... – пробормотала Лилиан.
Мимо нее быстрым шагом прошел невысокий мужчина. Не останавливаясь, он вступил в черную тень арки и... исчез.
– Ничего себе, – ошеломленно прошептала девушка. Неужели и я вот так исчезла, когда прошла под аркой, ведущей к Башне?
Лилиан вспомнила о двадцати минутах. Сколько уже прошло и сколько осталось? Может, Вирджиния ошиблась, и у нее в распоряжении был не один час, а намного больше?
Девушка сделала медленный вдох, потом выдох и приблизилась к латропу.
В вечернее время проулки освещались. Маленькие круглые шары, вделанные в стены соседних домов на уровне полуметра от земли, испускали мерцающий голубоватый свет. Приглядевшись, можно было увидеть заключенные в них пляшущие язычки пламени, которые, видимо, и являлись источниками света.
Зажмурившись и вступив в тень арки, Лилиан сделала еще парочку шагов. Вновь открыв глаза, она чуть помедлила, но потом вышла из переулка. На сей раз она не заметила ничего необычного. Только когда проходила под аркой, почувствовала, как тело обдало потоком холодного воздуха, который в проулке был сухим и теплым.
Она очутилась на пустынной широкой улице. Свет редких фонарей вырывал из сумрака фасады трехэтажных домов. Лилиан посмотрела в небо. Ни луны, ни звезд видно не было, от чего складывалось впечатление, словно над головой зияет огромная черная дыра, неумолимо приближающаяся и падающая на город.
Зеленовласка поежилась и решила осмотреться. Надо было отыскать название своей улицы, которая должна была находиться поблизости. Она прошла вдоль домов, расположенных по левую сторону от выхода из проулка. На кирпичных стенах, словно выжженные, пылали цифры, номера домов. Девяносто восемь, семьдесят пять, сто один – номера шли не по порядку. Но не это взволновало девушку. Среди них не было числа 17, а, значит, и ее дома.
Не отыскав названия улицы на этой стороне, Лилиан перешла через дорогу на другую. Многие дома, в которых не горел свет, казались заброшенными. В них отсутствовали или были частично выбиты оконные стекла, а входные двери поскрипывали на ветру.
Неужели я буду жить в таком месте, на такой улице? – думала Лилиан, медленно проходя вдоль тесно стоящих домов и изучая каждый номер.
Из сумрака ей навстречу неожиданно вышел высокий мужчина. Лилиан вскрикнула и отступила на шаг в сторону. Сутулый мужчина с седой бородой и черной повязкой на правом глазу безразлично прошел мимо девушки, даже не взглянув на нее.
Лилиан перевела дыхание и успокоилась. С минуту поколебавшись, она догнала мужчину.
– Извините, пожалуйста....
– Да, – басом ответил мужчина, глядя вперед и не останавливаясь.
– Извините, кхм. Могли бы вы подсказать мне, как пройти на улицу Шелли Кровавой? – вежливо спросила Лилиан, еле-еле поспевая за хмурым незнакомцем.
– Шелли Кровавой? –удивился мужчина и остановился под одним из фонарей. – Никогда о такой не слышал. Правда, знавал об одной Шелли. Ух, жгучая была... Но давненько то было.
– Как же так? Ведь я вошла в нужную арку. На ней еще внизу было написано – Шелли Кровавая. А попала неизвестно куда.
– Так ты новенькая! – мужчина громко расхохотался и бросил на девушку взгляд, от которого той стало жарко. – Новенькая.... А ведомо ли тебе, дорогуша, что с незнакомыми людями на улице лучше не разговаривать?
– А для меня вы все незнакомые! – с чувством ответила Лилиан.
– Ты, дорогуша, не кипятись. Со всяким бывает. А улица эта зовется Мародерской, – мужчина передернулся и поплотнее запахнул полы пальто, покрытого неряшливо пришитыми заплатками.
– А как же мне попасть на улицу Шелли?
– Не забывайся, дорогуша. Шелли как была Кровавой, так и останется.
– Хорошо, на улицу Шелли Кровавой, – поправилась Лилиан, не испытав при этом ни малейшего удовольствия.
– Этого я не знаю. Но могу дать совет, – мужчина замолчал и стал выжидательно смотреть на девушку, ожидая ее ответа.
– Хорошо, давайте, – быстро проговорила Лилиан.
– Чтобы пройти на нужную тебе улицу, название которой также есть на латропе, – мужчина понизил голос до шепота, – следует, значит, запечатлеть название в своей голове, – он постучал кривым пальцем по своему виску. – И, значит, держа названьице в уме, пройти через латроп. Поняла, дорогуша?
– То есть, сначала нужно...
– Не повторяй! – мужчина с опаской во взгляде осмотрел улицу. – Не повторяй. Поняла иль нет, дорогуша?
– Думаю, что да.
– Тогда бывай, дорогуша! – кинул на прощанье мужчина и вскоре скрылся в тенях, ползущих вдоль домов.
– Запечатлеть, держать... – бормотала себе под нос Лилиан, пока шла к арке, из которой вышла на Мародерскую улицу. Но, увидев латроп с фосфоресцирующими словами, она снова застыла на месте.
– Так... улица Зеленой Гвиневер, улица Мо, площадь Мирного Белолиста, улица Луизы Горгонской... Интересно, и кто выдумывал эти названия? Но здесь нету моей улицы, – не замечая того, Лилиан размышляла вслух. – Нету дорогуши Шелли. Ах, что же делать то? – она чувствовала, как в глубине ее тревога начинает набирать обороты. – Время! Сколько у меня его осталось? А вдруг?! – тревога разгоралась, приперченная испугом. – Я не хочу здесь оставаться или бродить, опять потерянная, по темным улицам чужого города! Нет! Значит… опять нужно рисковать. В прошлый раз не повезло, а в этот... Черное–белое, была не была, – дрожащим голосом прохрипела девушка и шагнула в черную тень латропа. Она решила поставить на площадь Мирного Белолиста. Еще одно название, новое, но теперь ей знакомое.
Она выбежала из арки и тут же оглянулась. Вот оно! Название ее улицы было на месте, но фосфоресцировало оно настолько слабо и неуверенно, словно было миражем или иллюзией, а вовсе не таким значительным и важным в те минуты.
Зеленовласка обхватила покрепче свои вещи, зажмурилась и, беспрестанно повторяя в уме «Шелли Кровавая», вбежала в тень арки.
3
Задрав голову, Лилиан рассматривала овальную бронзовую вывеску, раскачивавшуюся на ветру и висевшую на паре фигурных штырей, крепящихся к углу дома. На ней ярко светились объемные буквы слов. Лилиан блаженно улыбнулась и прочитала вслух:
– Улица Шелли Кровавой... – и облегченно вздохнула. – Наконец–то.
Только теперь Лилиан ощутила всю ту усталость, которая накопилась в ней за день, и ей захотелось как можно скорее увидеть свой новый дом, пристанище, о котором она мечтала утром, которое казалось таким далеким, овеянным светом, но вместе с тем лишенным осознания и материальности. Она неспешно пошла вдоль домов, так внимательно вглядываясь в их номера и рассматривая фасады, словно боялась, что, если будет идти слишком быстро, то обязательно минует собственный, не заметив его, и он возьмет да и ускользнет от нее навсегда.
Трехэтажные кирпичные дома стояли лишь на одной, правой стороне улицы. В тусклом свете фонарей стены, увитые плющом, казались украшенными гирляндами, которые состояли из множества лоскутков. Ни в одном окне из тех домов, мимо которых уже прошла Лилиан, свет не горел.
На другой стороне улицы начинался старый заброшенный парк, на который Лилиан взглянула лишь мельком. Свет фонарей не достигал его границ, и потому, когда ночной ветер шевелил кроны высоких деревьев, стоящих вплотную друг к другу, складывалось впечатление, будто, покачиваясь из стороны в сторону, в темноте танцуют спящие великаны и напевают себе под нос заунывные мелодии, полные скрипящих и воющих звуков.
Лилиан подошла к еще одному дому, седьмому на этой улице. На его стене, возле водосточной трубы, которая напоминала змею, ползущую по углу здания, светились две большие цифры – один и семь, а это могло означать лишь одно – Лилиан все-таки нашла свой новый дом под номером 17 по улице Шелли Кровавой. Изображение, увиденное ею в глубине куба, было подлинным. Вот только серое небо, застывшее над черепичной крышей, стало теперь сливово–черным, покрытым веснушками звезд.
Лицо зеленовласки озарилось счастливой, но печальной улыбкой. За этот день она преодолела долгий путь, который утомил ее, но дал в подарок имя, дом и знакомство с женщиной, ничего не обещающей, и в то же время помогающей в самую трудную минуту. И в придачу ко всему она получила пять загадочных предметов. Тайну каждого из них еще предстояло разгадать и постичь.
Лилиан подошла к дому поближе. К деревянной двери, покрытой абстрактной резьбой, выкрашенной в темно-бордовый цвет и с молоточком посередине, вели три широкие ступени, окаймленные тонкими чугунными перилами. Останавливаясь на каждой из них, будто что-то проверяя или к чему-то прислушиваясь, Лилиан поднялась на крыльцо. Она опустила наземь все свои вещи и взяла коробочку с Первым Ключом, провела по ее бархатистой поверхности рукой и медленно, словно это был сундук с сокровищами, открыла. Внутри, в небольшом углублении, покоился золотистый ключ с овальной ножкой, покрытой с одной стороны острыми неровностями, и ажурной ручкой. Лилиан взяла его в правую руку и посмотрела на свет. Затем также торжественно отвела в сторону пластинку, закрывавшую замочную скважину, и вставила ключ в замок. После двух поворотов направо и нескольких щелчков дверь поддалась и бесшумно отворилась внутрь на пару сантиметров.
Внезапно раздался приглушенный стук от упавшего на мостовую предмета. Лилиан, пребывая в неком таинственном восторге от столь, казалось, незначительных событий, как лицезрение собственного дома и открывание двери золотистым ключом, вздрогнула и резко обернулась. В нескольких метрах от крыльца она увидела сгорбленную старуху в потрепанном многослойном платье. Незнакомка стояла в тени, стараясь как можно меньше попадать в световой ореол фонаря. Из-под длинного шарфа, окутывающего ее голову, а затем несколько раз шею, в беспорядке торчали клочья белесых волос, которые тускло серебрились, колышимые ветром. Лицо старухи было крайне трудно разглядеть – она все прятала его, словно была уродливой и стыдилась этого. Старуха опиралась на кривую палку, крепко цепляясь в нее своей крючковатой рукой.
Невольно отступив на шаг назад, Лилиан уперлась спиной в дверной косяк. Ее ноги онемели, внутренности стали покрываться ледяной корочкой, а в горле все пересохло и хотелось закашляться. У нее возникло такое ощущение, будто бы кто-то зарыл ее в сугроб.
– Деточка, ты ль обронила? – скрипучим голосом прошепелявила старуха.
Лилиан вздрогнула от пробежавшего по ее коже озноба. Она неотрывно смотрела на чужачку и вдруг поняла, почему так сильно перепугалась. Весь облик старухи и невидимые волны, исходившие от нее, указывали на то, что эта незнакомая бабушка только что выписалась с того света, еще чуток подремала в сухой могилке и пришла навестить девушку.
– Что вы говорите? – Лилиан решила поддержать разговор, чтобы старуха ничего не заподозрила. Вот только если б еще и голос не дрожал!
– Молвлю, деточка, не ты ль обронила? – терпеливо повторила старуха.
– Что обронила, бабушка? – Лилиан нервно сглотнула слюну.
– Яблочко-то... – и старуха, чуть повернувшись, указала палкой на маленький круглый предмет, лежавший между ней и крыльцом на пыльной мостовой. – Не ты ль?
Лилиан поняла, что слышала, как именно этот предмет, – по утверждениям старухи – яблоко, – упал на землю. И выронила его старуха. Других вариантов быть не могло. А яблочко взяло да и откатилось в сторону крыльца дома под номером 17.
– Нет, бабушка, не мое это яблочко, – все это что–то смутно напоминало Лилиан. – Но, спасибо, бабушка, что остановились на своем пути и спросили.
– Ну, пускай будет по-твоему... деточка, – казалось, ответ девушки расстроил старушку.
Зеленовласка согласно закивала, но решила промолчать.
Согбенная старуха кивнула в ответ и, развернувшись, неспешно побрела в сторону темного старого заброшенного парка.
Лилиан настороженно посмотрела ей вслед, схватила все свои вещи и, даже не глянув на яблоко, сиротливо лежавшее перед крыльцом, ступила в дом и захлопнула за собой дверь.
Она очутилась в коридоре-прихожей. Все пространство было залито приятным светом, исходившим от настенных светильников в форме свечей на медных подставках. Стены были выкрашены в пастельные тона, на полу поблескивал темно-коричневый паркет. Дальше по коридору располагалась лестница, ведущая на второй этаж. Под ней зиял, как пасть монстра, неосвещенный проход внутрь дома.
Лилиан отдышалась и прислушалась. Вокруг было тихо-тихо.
Как в... Нет, лучше думать, что дом просто спит. Хватит с меня на сегодня всяческих испугов и неожиданных встреч.
Тишину нарушало лишь глухое биение сердца девушки да легкое потрескивание светильников.
4
Перед тем, как подниматься наверх, Лилиан решила осмотреть комнаты первого этажа, которые выходили в коридор прихожей двустворчатыми дверями, расположенными одни напротив других. Она опустила на пол, покрытый тонким слоем сероватой пыли, свои вещи, заблаговременно спрятав Первый Ключ в его коробочку. И только потом подошла к дверям, находившимся слева, и бесшумно их открыла. Поток света из коридора высветил желтую дорожку в густой темноте комнаты. Лилиан вошла в помещение и машинально провела рукой по шершавой стене.
– Зачем я это сделала? – опомнившись, она отошла на пару шагов вглубь комнаты. И стала размышлять вслух. – При чем здесь стена?.. Я что-то искала... м-м-м... что-то под названием... «выключатель». Точно! – Лилиан озадаченно оглянулась на стену. – А что такое этот «выключатель»? И почему не «включатель»? – она говорила вслух сама с собой еще и потому, чтобы меньше чувствовать давление тишины, угнетающей своим покоем. – Вспомнила! Кажется... Выключатель, или включатель – это нечто, расположенное на стенах. И если его коснуться.... м-м, включается свет!
– Хм, оказывается, я уже могу что-то вспомнить, – добавила она чуть погодя.
Отвернувшись от стены, Лилиан принялась осматривать комнату. Тусклый свет попадал в помещение также из двух окон. Лишенные каких-либо штор-занавесок, они походили на два огромных глаза, которыми дом всматривался в тени парка напротив, а деревья-великаны заглядывали в душу кирпичного романтика, грезившего во снах о позолоченных верандах и хрустальных люстрах.
В комнате, более чем на половину погруженной во мрак, Лилиан не удалось разглядеть что-либо конкретное. Но она увидела достаточно, чтобы можно было спокойно, но с разочарованием покинуть это помещение и вернуться в коридор. Обширная пыльная комната была совершенно пуста. Никаких признаков мебели или чего-то подобного. Голые стены, вызывающие в своей простоте окна-глаза и много-много пыли, кружащейся вихрем в дорожке желтоватого света.
Лилиан разочарованно вздохнула и прикрыла двери комнаты. Она не хотела отчаиваться, но была уже на пути к этому. И расстроилась пуще прежнего, побывав во второй комнате, также оказавшейся пустой.
– Как же так? Мне подарили дом, но совсем позабыли о его обустройстве! Хотя бы коврик постелили, что ли… Ладно, пошли дальше.
Она хотела было оставить свои вещи на полу коридора первого этажа, но потом, поняв, что спать ей придется где–то наверху, прихватила их с собой. Мало ли что.
Лилиан поднялась по лестнице. Каждая ступенька давалась ей с трудом. Она еще не потеряла надежду отыскать прекрасный уютный уголок, в котором можно было бы забыться и сладко уснуть. Но все возрастающее разочарование превратило милое жилище в чужое бездушное строение, брошенное на произвол судьбы. От подобных мыслей все вокруг приобретало грязноватый оттенок, в душе разгоралось блеклое уныние, а тело продолжало ныть от усталости.
Коридор второго этажа освещался теми же светильниками, что и коридор прихожей. Светлые стены с таким же теплом отражали мягкий свет, а пыльный темный пол так же глухо озвучивал шаги и безлико ухмылялся редкими трещинами. Лилиан опустила вещи на пол и прошлась по комнатам. Но не минуло и пяти минут, как она вновь стояла на площадке, понуро опустив голову.
Четыре... Четыре радушно открывающиеся двери. И четыре безнадежно пустые комнаты.
– Пустой дом... – Лилиан покачала головой. – Пустой, как сердце мертвеца.
Ее коленки обессилено подкосились, и она опустилась на пыльный пол, прислонившись к деревянным перилам лестницы.
– Как печально... А чего же я хотела, в самом деле? – вопрошала зеленовласка. – Не зная себя, думала пожить, как царица, – она помолчала. – Да что я вру! Не хотела я ни хором, ни имен. Только бы память вернуть, вспомнить, кто я, а там... А там уж как-нибудь.
Не зная более, как далее поступать, Лилиан стала рассматривать светильники. Искусственные, но такие подвижные искры танцевали в безудержном танце под прозрачными колпачками. Белые ножки ненастоящих свечей выглядели почти реалистично, были сделаны почти из воска. Если бы не колпачки да отсутствие дорожек расплавленного воска, можно было бы и не сомневаться, что эти свечи так же реальны, как стены или пол. Медные подставки, прикрепленные к стене, не отличались вычурностью форм, но все же смотрелись достаточно красиво и гармонично в здешней обстановке.
Искусственные свечи... Значит, в доме должно быть некое электричество. Оно дает свет. Но почему тогда во всех комнатах так темно и тоскливо? Как в...
Лилиан осеклась, внимательно всматриваясь в дверь в противоположном конце коридора. Обычная, как и все остальные. Что же тогда в ней особенного?
– Я заходила и туда, – Лилиан стала сомневаться. – Еще одна пустая комната. Или? Или!..
Она вскочила на ноги и, не устояв, чуть было не упала, но вовремя успела ухватиться за крепкие перила.
– Еще одни двери! Как там говорила Жозефина? «Пусть Двели будут отклыты...» – продекламировала Лилиан.
А что, если за ними очередная комната, лишенная признаков жизни? Тогда я окончательно... Хватит.
Она приблизилась к дверям и распахнула их, намереваясь застать дом врасплох. И ей это удалось. За дверью находилась лестница, ведущая на третий этаж, а именно – в мансарду.
– Третий этаж! Ну, конечно! Как я могла о нем забыть?
Лилиан не вернулась за вещами, боясь спугнуть призрак уюта и тихого укромного местечка. Ухватившись обеими руками в слегка расшатанные перила, она стала подниматься по скрипучим ступенькам наверх. Преодолев последнюю, девушка встала на гладкий чистый пол последней комнаты–пристанища подаренного ей жилища.
Мансарда была огромной. В широком камине, приткнувшемся к одной из стен, полыхали ярким пламенем толстые поленья. Неверный, скользящий свет плясал по мощным балкам потолочного перекрытия, по стенам и полу да осторожно касался тех немногих предметов, которые составляли обстановку мансарды. Ближе к камину, который напоминал огнедышащего дракона, лежал толстый и по виду достаточно мягкий матрас, в углах около лестницы стояли два высоких сундука и видавший виды комод.
Лилиан сделала несколько осторожных шагов по полу мансарды. Гладкие, чистые доски были далеко не новыми, но совсем не скрипели под ногами. Это хорошо, отметила про себя зеленовласка. В дальней стене она различила очертания большого окна, выполненного в форме арки и состоящего из пяти створок. Лилиан подошла поближе и выглянула наружу. С такой высоты, за гранью из тонкого стекла тихая улица казалась совсем далекой и нереальной. Словно все жизненно-важные события должны были происходить здесь, в уютном пространстве под покатой крышей, а не там, за окном, где мелькали лишь ничего не значащие серые будни.
Лилиан обернулась. Волшебство осталось. Волшебство дивного шелкового савана, будто бы наброшенного на все вокруг. И на нем – ослепляющая тень искорки жизни, тлеющей в сердце домашнего дракона. Волшебство ночи. Мрачное волшебство.
Лилиан снова глянула на улицу, на черную громаду старого заброшенного парка, на покатые крыши спящих домов, на вереницу тощих фонарей, которые несли свою ночную стражу, защищая город от безграничной власти теней. Заслонив ладонью рот, зеленовласка подавила зевок.
– Теперь можно и поспать... – она вяло улыбнулась и подошла к матрасу. Погладила его, проверяя на мягкость и чистоту. Затем медленно опустилась и села.
– У-а-а-а, – еще один зевок. – Как же замечательно уснуть на чем–то мягком, а не на твердом полу! – она нарочито подчеркнуто произнесла последние слова.
Стянув туфли, она кое-как поставила их невдалеке и потянулась снимать платье. Но потом передумала и легла прямо так на мягкий теплый матрас. Подложив под голову руку, сморенная крайней усталостью, зеленовласка блаженно прикрыла вмиг отяжелевшие веки. В животе тревожно заурчало, но у Лилиан не было сил думать о еде. Усталость и накатывающий волнами сон пересилили все. В утомленные глаза сквозь закрытые веки проникали отблески пляшущего пламени. Пространство тишины, угасающие искры света и безграничное море сна.
Когда над парком показалась луна, Лилиан, тихонько посапывая, уже крепко спала.
Глава 5
Пакуцы
1
Она вскрикнула и резко села. В ее широко раскрытых глазах застыл ужас. Все тело дрожало, из пор сочился холодный липкий пот. Пальцы были сжаты в кулаки, ногти больно впивались в ладони.
Лилиан помотала головой, пытаясь сбросить с себя вязкий дурман кошмарного сновидения. Она оглянулась и расслабила пальцы. Мансарда. Тлеющее пламя в камине. Мягкий матрас, хранящий тепло ее тела. Сквозь закрытые окна вползают предрассветные сумерки. Все вокруг еще окутывают синеватые тени, но они уже неумолимо таят, умирают. Близится рассвет. Солнце и чистый свет.
Лилиан сделала несколько глубоких вдохов–выдохов и, удостоверившись, что полностью проснулась и теперь находится вне власти сна, попыталась осторожно вспомнить сновидение, так ужаснувшее ее.
Лучше все вспомнить и обдумать сразу, пока еще врата так близки, а ощущения так свежи. Пролить свет и не оставить ни единого шанса зловещим теням вновь запугать меня.
Поначалу все было прекрасно и беззаботно. Она кружилась, словно в невесомости, в легких водах океанских глубин. Повсюду сновали озабоченные повседневными делами разноцветные рыбки. Хищников видно не было. На скальных выступах, украшенных пучкообразными кораллами и колышущимися, словно от ветра, водорослями, яркими пятнами выделялись пятиконечные звезды, подводные цветы и проплывающие стайки рыбешек. Мир да гладь, тишина и покой.
Она поднималась все выше и выше, легкая и веселая, подталкиваемая глубинными водными потоками. Безграничные просторы всех оттенков синего поражали своей красотой и покоем. И вот взору ее открылось великолепное зрелище. Поверхность океана непрерывно двигалась, преломляя тысячи солнечных лучей. Казалось, словно с неба сыпется дождь из золотистых блесток и лепестков, опускаясь на мягкие волны.
Заворожено созерцая поверхность, девушка не заметила, как к ней приблизились невиданные доселе существа. Похожие на людей, но покрытые сверкающей чешуей, словно рыбы. Антропоморфы, блеснула в голове мысль. Она поначалу испугалась и насторожилась. Но безмолвные существа выглядели спокойно и дружелюбно. Прошло мгновение, и она уже кружилась с ними в радостном танце. Время замерло...
Тут бы и закончился мой сон. Так было бы лучше. Но то, что случилось потом...
Она увлеклась. Она была счастлива, как никогда. Но внезапно кто–то грубо разорвал цепочку. И время прорвалось, как плотина. Сильная рука вцепилась железной хваткой в ее запястье и резко рванула на себя. Боль пронзила все ее конечности. Душа издала горький вопль – ее поглотила пучина отчаяния и тоски...
Лилиан тревожно теребила край платья. Она не знала, что мог означать ее сон. Был ли он следствием событий предыдущего дня, методичной обработкой ее мозгом полученной информации, в ходе которой она созерцала такие странные, отчасти прекрасные, но и страшные картинки? Или во сне ей удалось прорвать тонкое полотно пространства-времени и заглянуть в прошлое – из этого следовало, что она когда-то могла утонуть, но ее успела спасти чья-то грубая рука, или она занималась подводным плаванием, и акула откусила ей руку, или… Существовало быть сотни вариантов объяснений странного сна. И все они могли быть лживыми, даже на милю не приближаясь к истине.
Так что же, что же со мной стряслось, если я увидела такой сон? И будет ли он повторяться? Станет ли навязчивым, все более запугивающим? Кто даст ответ?..
– Может, я ко всему отношусь слишком предвзято? Прожила два дня с кусочком и уже делаю выводы, – Лилиан нахмурилась, а потом недовольно прибавила: – Хватит ломать комедию. Я что, детектив какой–то? Бессмысленно строить уйму пустых версий. Просто бессмысленно...
Девушка поднялась с матраса и потянулась.
Проспала она совсем немного. Но ложиться снова совсем не хотелось. Усталость прошла, и это было самое главное.
Лилиан бросила взгляд, полный сомнения, на лежавшие недалеко туфли, но потом демонстративно отвернулась от них и направилась легким шагом к окну. Серовато-синее небо постепенно бледнело. Улицы были пустынны, дома спали, укутавшись в предрассветную дымку. Свет фонарей тускнел – ночные стражники готовились к своему дневному сну.
Повозившись с задвижкой на деревянной раме, Лилиан открыла среднее окно. Внутрь тут же ворвался ветер, наполнив помещение свежестью и прохладой. А вместе с ним в мансарду влилась сама жизнь. Теперь улица более не казалась далекой и чужой – она была полна движений, звуков и запахов. Держась обеими руками за оконную раму, Лилиан высунулась наружу и вдохнула полной грудью утренний воздух. Внезапно она пошатнулась и в следующий миг инстинктивно оттолкнулась руками назад. Учащенное дыхание понемногу успокоилось. В застывшей тишине недовольно и очень громко заурчало в животе.
Проклятье!.. Ведь я так ничего и не съела. Поэтому закружилась голова. Поэтому я чуть было не выпала из окна своего собственного дома. Хорошее начало, ничего не скажешь!
Лилиан хотела еще раз выглянуть на улицу, но, поразмыслив, решила более не рисковать. Ведь окно начиналось почти от пола, и можно было, не заметив этого, машинально переступить через преграду и... если останешься в живых, полюбоваться предрассветным небом, изнывая от боли в переломанном теле.
Потом она подумала о том, чтобы собраться и пойти прогуляться по улицам в поисках некоего кафе или ресторанчика, где можно было бы перекусить. Но, учитывая слишком раннее время, в связи с чем все подобные заведения могли быть закрыты, а также то, что ей нечем будет расплачиваться за еду (хотя она и надеялась, что кормят в этом городе также бесплатно, как и раздают дома с именами), Лилиан взялась за поиски чего-либо съестное в пределах собственного дома. И надежно, и далеко ходить не надо. Может, она даже успеет заморить червячка до того, как желудок превратится в сплошной съеженный комок нестерпимой боли.
2
Лилиан внимательно осмотрела все предметы, находившиеся в мансарде. Сначала она исследовала каминную полку, которая оказалась такой же чистой и гладкой, как пол под ногами. На ней стояла керамическая ваза с широким горлышком, расписанная мелким узором в завитушках. Ваза была наполнена водой, но Лилиан, осторожно понюхав ее, решила с питьем обождать. Рядом находился простой глиняный кувшин, пустой и пыльный. Минув матрас – девушка была уверенна, что в него еду никто не стал бы прятать, – она подошла к двум сундукам. Их крышки и бока, покрытые медными бляхами, были начищены до блеска и просто–таки педантичной чистоты.
Уж кто-то постарался, вычищая всю мансарду. Может, так было задумано? Чтобы я поселилась именно здесь?
Лилиан присела на корточки и открыла сундук, который стоял к ней ближе. И хоть он оказался незапертым, ей пришлось приложить достаточно усилий, чтобы приподнять тяжелую крышку и откинуть ее к стене. Петли, соединявшие крышку и коробку сундука, недовольно скрипнув, замолчали. Лилиан заглянула внутрь. Две подушки в форме валиков, две чистых белых простыни, накрахмаленные, отутюженные, и даже пахнущие весенними цветами. И никакой плесени и затхлости, подумала Лилиан, которые, как ей казалось, обычно поселялись вот в таких сундуках. Кажется... Опять только кажется. Под простынями и подушками она обнаружила еще и толстый плед, сложенный вчетверо.
– Это уже что-то... Но, никакой еды.
Во втором сундуке, который открывался также нехотя, Лилиан нашла емкую походную сумку со множеством кармашков, высокие кожаные сапоги на плоской подошве (повертев их в руках, зеленовласка определила, что сапоги – женские) и два длинных плаща: один черный из парусины, другой темно-зеленый из тонкой кожи, подбитый мехом. И опять никакой еды.
– На что мне все это? Я что, в поход собралась? Или соберусь? – недовольно пробурчала Лилиан. – А если и соберусь, этого не одену уж точно.
Она захлопнула второй сундук. Оставался комод.
Кто в комоде будет хранить еду? Но посмотреть следует.
Лилиан открывала каждый его ящик почти до конца, чтобы ни одна крошка не могла от нее спрятаться. Но во всех шести (из восьми, два ей так и не удалось открыть, поскольку на них отсутствовали ручки или какие-либо их признаки) удалось обнаружить всего лишь один деревянный гребешок с когда-то острыми, а теперь обломанными зубцами, да пустой флакон из-под духов.
– Это что, комод какой-то умершей в этом доме старой девы? Или тетушки Лизи, которая по два часа расчесывала свои волосы и в результате сломала свой любимый гребешок? – подстрекаемая голодом, девушка говорила ерунду и, понимая это, остановиться не могла: – Или в этом доме жила знаменитая Шелли Кровавая? Потеряла все свое имущество и в компании гребешка и флакона, подаренного ей когда–то возлюбленным, но потом предавшим ее человеком, перерезала себе вены, лежа в теплой… нет, лучше холодной ванной!
Она со злости пнула босой ногой ни в чем не повинный комод и, скривившись и взвыв от боли, похромала к матрасу.
– Опять ломаю комедию! Злюсь! Это ни к чему не приведет... Лучше пойду искать дальше, – сказала сама себе Лилиан в более спокойном тоне.
Затем она обулась (так, на всякий случай, вдруг опять захочется что-то пнуть, и пускай себе жмут, потерплю) и спустилась на второй этаж. Там Лилиан вспомнила о своих вещах, преспокойно лежавших на полу около лестницы. И тогда она засомневалась: а вдруг в посылке лежит круглый торт, коробка ведь подходящих размеров? Или же с десяток когда-то горячих пирожков? Или... Лилиан сглотнула слюнку и прижала левую руку к животу, стараясь унять судорожное покалывание в желудке. Через несколько минут покалывание утихло. Девушка подошла к своим вещам и, схватив посылку, потрясла ее в руках. Ответом было приглушенное позвякивание.
Точно не торт.
Далее зеленовласка обследовала все четыре комнаты второго этажа. Еды она там не обнаружила. Но в свете все разгоравшегося утра на стенах увидела несколько светильников, точь-в-точь таких, как в коридоре первого и второго этажей.
– Ничего не понимаю... Как такое возможно? – удивилась Лилиан, уже пристрастившаяся разговаривать сама с собой вслух. – Может, тут просто нету того самого электричества. Может быть... Но еды тут точно нету! Сплошная пыль.
И так, продолжая свои поиски, она наконец-то достигла первого этажа. И как только ступила на пол с последней ступени, светильники, горевшие всю ночь, сразу же погасли. Испугавшись навалившейся тьмы, Лилиан подбежала к входной двери и распахнула ее настежь. Утро во всей своей красе впорхнуло в дом Лилиан. Девушке даже показалось, словно бы жилище ее облегченно вздохнуло, наполнившись свежестью. Конечно, это ей только показалось...
Она вышла на крыльцо и чуть постояла так, на миг позабыв обо всем и полностью отдавшись свету, позолотившему кроны деревьев старого заброшенного парка и пробиравшемуся меж их стволами, ветру, целующему ее молодое тело, запахам лета и наступающего дня, который еще бледной лазурью неба уже предвещал быть погожим.
Но очередные спазмы желудка прервали две минуты нежности. Лилиан вновь потерла живот рукой, окинула взором пустую улицу и вернулась в дом. Затем проследовала в одну из комнат первого этажа, ту, которая была первой для нее накануне. За ночь в ней ничего не изменилось. Правда, сейчас она была залита сероватым светом, с золотистыми прожилками-лучами, который вскоре станет чисто золотым, как только солнце, поднявшись над парком, осветит фасад дома. А пока можно было любоваться все теми же неработающими светильниками на стенах, которые в темноте минувшего вечера не были видны, слоями пыли на полу да еще одной дверью, также не замеченной намедни. Подойдя поближе, Лилиан открыла ее и вошла в небольшую темную комнатку.
Два прямоугольных окошка, расположенных почти под потолком, были затянуты разросшимся снаружи плющом, через густое плетение которого внутрь проникало лишь несколько слабых лучей света. Не заметив наличия хоть какой-либо мебели, девушка покинула комнату через вторую дверь, что находилась в стене возле окна. Таким образом она оказалась именно в той «пасти монстра», которую намеревалась исследовать при свете дня.
Лилиан осмотрелась. Впереди, в небольшом углублении, словно в нише, маячил тусклый абрис двери. Все пространство вдоль стены было завалено разнообразными предметами. В некоторых местах на них были наброшены тонкие покрывала, белеющие, словно призраки, в этой беспросветной тьме. Немного дневного света в тупик попадало из коридора, но это не меняло общей сумрачной обстановки. Лилиан не стала разбираться в том, что хранит громоздкое сооружение вдоль стены. Вероятно, сплошной хлам, ненужные никому вещи, ставшие безликими предметами.
Тем более они не нужны мне. Предметы той же старой девы или тетушки Лизи. Даже если самой Шелли – все равно не стану копаться во всем этом!
Заглянув за дверь в нише, Лилиан обнаружила ванную комнату.
– Это же надо! – в ее голосе прозвучали нотки радостного удивления. – А я уж и не надеялась.
Эта комната была шире предыдущей, хотя и ее наполнял свет, приникавший из двух окошек под потолком, затянутых ветками нахального плюща. Но его хватало для того, чтобы разобраться, где что находится и как им пользоваться. Посреди комнаты стояла вытянутая ванна, поблескивающая своими гладкими внутренностями из неизвестного зеленовласке металла. Два крана-близнеца возвышались над ее дальним краем сантиметров на пятнадцать. Пол и стены комнаты были выложены абсолютно черной плиткой, не образовывающей ни единого узора или картинки. Лилиан поискала взглядом светильники, но даже следов их обнаружить не удалось. Ей было неуютно находится в этом помещении, в этом замогильном уюте черных стен. В дальнем конце комнату разделяла подвешенная меж двумя стенами на металлической трубке клеенчатая занавеска, за которой Лилиан обнаружила белый умывальник, а над ним – прямоугольник зеркала.
– И кому нужно в такой темнотище еще и в зеркало смотреться?
В противоположном углу от умывальника находился унитаз. Лилиан осторожно заглянула в него и отступила на шаг.
– Ну, хотя бы чисто тут, – она попыталась утешить саму себя, придав голосу бодрости. Радость, которую она испытала, только открыв дверь ванной, уже куда-то запропастилась.
Итак. Можно сделать один вывод. Еду в своем доме я не нашла. Навряд ли она есть в том хламе у стены. Зато обнаружила ванную! Можно было бы искупаться... Но не хочется. Сейчас – нет.
Лилиан присела на край ванны, но тут же поднялась – он оказался жутко холодным. Она закончила поиски, и теперь в ее освободившемся сознании вновь стали всплывать мысли, которые она все это время гнала прочь. Мысли о сне, о том, что он значит (она нутром чувствовала, что сон очень важен), мысли о странностях дома, который ей достался, города, в который она попала неведомо как, и мысли совершенно противоположные – о том, что все эти странности кажущиеся, и, вполне может быть, она даже родилась в Телополисе (вот, даже название запомнила) и… многие-многие другие размышления заполняло ее податливое сознание, свиваясь в нем тугими клубками.
Кто же я? Почему и как потеряла память? Как оказалась в Телополисе? А если была здесь, то почему не помню? Да и что это за город вообще?.. Какая тайна стоит за всем этим? Какая...
Покинув ванную комнату, Лилиан вышла на свет и, глянув в проем распахнутой настежь входной двери, хотела было подняться по лестнице назад в мансарду, но оглянулась еще раз. Какое-то движение, мелькнувшее перед глазами, привлекло ее внимание. Она подошла поближе и разглядела три пушистых шарика, кувыркавшихся в воздухе перед крыльцом ее дома. Шарики тревожно попискивали, толкались, словно спорили о чем-то чрезвычайно важном. В солнечных лучах, падавших на спорщиков сквозь ветви деревьев старого заброшенного парка, золотистые перышки полыхали огненным ореолом. Шарики вертелись и повизгивали, не замечая никого вокруг.
Лилиан невольно усмехнулась и окликнула спорщиков, даже не представляя, живые ли они существа и кем или чем являются:
– Эй, чего расшумелись!
Шарики на миг замерли, а потом все разом развернулись и виновато уставились на зеленовласку большими умными глазами. Кроме них на округлых пушистых тельцах больше не было ничего видно. Только большие, готовые расплакаться, глаза.
– Вы что, ко мне? – удивилась Лилиан. Чтобы смотреть на шарики, которых в уме она прозвала «пушистиками», ей приходилось задирать голову.
Шарики наперебой запищали, потом переглянулись и ни с того, ни с сего завертелись каждый вокруг собственной оси с невероятной скоростью. Лилиан отступила назад, боясь, как бы эти крохи не взорвались тут же, перед ее домом. Но шарики и не думали взрываться. Из каждого совсем неожиданно посыпался пепел, много-много пепла, комочки которого, будто мотыльки, закружились в воздухе и стали медленно опадать под ноги девушки. Лилиан заворожено наблюдала за метаморфозами, происходившими с клочками пепла. Еще миг, и все они, словно по какому-то тайному плану-заговору, соединились в нужных соотношениях друг с другом, и вскоре у ног зеленовласки лежало три исписанных листка желтоватой бумаги. Девушка быстро-быстро похлопала ресницами, опустила взлетевшие дуги бровей на свои места и встряхнула руками.
– Это письма, а?.. – она осеклась и посмотрев вверх, где минуту назад витали шарики. Но тех уже и след простыл. Лилиан осмотрела улицу. Пустая мостовая, тихие фонари – и никаких крох-пушистиков.
– Ладно, – девушка наклонилась и подняла с пола три листа бумаги. Это, без сомнений, были письма.
Верхнее из них гласило:
Достопочтенная!
Просим незамедлительно вернуть платье и туфли в гостиницу «Добрый Путник». За последствия отвечаете Вы, равноправная гражданка Телополиса.
Премного благодарны за внимание и честь, кою Вы нам оказали, посетив «Доброго Путника».
С уважением и почтением, Миртон Синт.
– Тот самый Мирти! – проскрежетала Лилиан. – Скряга и доброй души человек! Вот проклятье, а что я носить-то буду? Тот плащ и сапоги из сундука?
Она смяла первое письмо и, замахнувшись, выбросила его через открытую дверь. Почти долетев до парка, письмо упало на мостовую и покорно замерло там, ожидая дальнейшей участи.
Лилиан приступила к чтению следующего:
Дорогая, прости, что надоедаю. Забыла дать тебе еще один совет. Ни в коем случае не выходи на улицу во время Полдня. Слышишь? Ни в коем случае!
Кто, не суть важно.
Лилиан хмыкнула. Конечно, не суть важно. Ведь это письмо от Вирджинии. Не забыла, ты смотри. Совет странноватый, но, может быть, она ему и последует. Лилиан вспомнила, что с ней творилось, когда на дворе стоял полдень. Или лучше теперь говорить Полдень? Да, Миртон ведь тоже предупреждал ее. Но в его голосе не было тревоги, которой, казалось, так и дышало письмо от Вирджинии.
Если встречу ее, надо будет спросить, что именно она имела в виду, когда писала мне. Может, полдень – или Полдень? – здесь ни при чем. А все, что со мной было... Так это еще не доказательство прямой связи.
Второе письмо Лилиан не выбросила, а просто подложила под третье, в котором значилась всего лишь одна фраза:
Сохрани плод
– Какой еще плод? Или это очередной совет Вирджинии? Такой же непонятный, как и предыдущий.
– Так, а теперь пришло время действовать, – вздохнув, чуть погодя решила она. – Значит, хватит размышлять.
Поднявшись на второй этаж, Лилиан прибавила к стопке вещей два новых письма, взяла коробочку с Первым Ключом и вновь спустилась вниз. Стоя на крыльце, она закрыла дверь своего дома, вернула Ключ в коробочку, которую, поразмыслив, спрятала в зарослях плюща, обвивавшего крыльцо и стену вокруг двери, потом спустилась по ступенькам и, намереваясь выяснить и получить ответы на все свои вопросы именно сегодня, бодрым шагом пошла по мостовой к выходу с улицы Шелли Кровавой.
3
Она остановилась перед кафе под названием «До и После». До и после чего не указывалось, но девушке захотелось узнать. Большие окна отражали солнечный свет, и было трудно разглядеть, что же находится внутри. Лилиан открыла стеклянную дверь и вошла.
Невысокое помещение было заполнено людьми. Они сидели за круглыми столиками, покрытыми белоснежными прямоугольниками, сновали в проходах, стояли у окон или сидели в плетеных креслах у камина в дальнем углу. И все без исключения разговаривали: то громче, то тише, склоняясь друг к другу, улыбаясь или чихая в паузах.
Лилиан так и застыла на месте возле двери. Только что она шла по тихой улочке, на которой ей встретились лишь несколько прохожих, молчаливых и задумчивых. И тут такой контраст!
– Луи к вашим услугам... – представился подбежавший к ней официант, в белом, весь в веснушках и с широкой улыбкой на тонких губах. – Э-э... – парень замялся.
– Лилиан?
– Да, если, в общем, вы Лилиан, то Луи, то есть я, если я Луи, к вашим услугам.
– Вы оригинально изъясняетесь, Луи, – Лилиан улыбнулась.
– Да? Так вот, чего изволите? Или… как там? – Луи окинул широким жестом руки все помещение. – Думаю, столик найдется и для вас.
– Было бы здорово, – с надеждой в голосе сказала Лилиан и направилась вглубь зала, но ее остановило прикосновение руки Луи.
– Лилиан, вы... В общем, покажите, пожалуйста, свою орисаку.
Зеленовласка обернулась и вопросительно воззрилась на паренька.
– Это что еще такое? – насторожилась она. Уж больно не понравилось ей это новое слово, звучащее, как отборное ругательство.
Паренек совсем сник, покраснел до помидорного цвета и неразборчиво пробурчал:
– Орисаку покажите, пожалуйста... Лилиан, – он посмотрел в глаза девушки. Прошедший мимо официант с заставленным подносом, неудачно развернувшись, задел паренька, и тот, споткнувшись, чуть было не упал, будто бы с ног его сбил сильный порыв ураганного ветра.
– Извини, я не знаю, что такое орисака, – проговорила Лилиан, которой вдруг стало не по себе.
– Не знаете? А-а-а… значит, у вас ее нет. И вы должны немедленно покинуть это кафе. Пожалуйста, – протараторил Луи голосом, полным страха и скрытой неуверенности.
– Проклятье, опять все повторяется! – негромко произнесла Лилиан. – Хорошо, что в этот раз я хотя бы одета.
– Извините, вы что–то сказали?
– Луи! Подойти сюда!.. Луи! – раздался громогласный голос из недр кафе.
– Ну, в общем, вы должны уйти. А я... пойду, – проговорил совсем раскрасневшийся Луи и засеменил меж столиками, натыкаясь то на один стул, то на другой.
– Орисака... Почему мне никто о ней не сказал? – пробурчала Лилиан. Она могла разговаривать вслух сколько угодно – в таком шуме ее все равно никто бы не услышал.
Отойдя к окну, чтобы не мешать бегающим туда сюда официантам, зеленовласка пробежала взглядом по лицам всех, кто находился в кафе, надеясь увидеть хоть одно знакомое. Но какие знакомства могли возникнуть у нее за этих два дня? Две крошки и монетка. Совсем ничего.
Лилиан почувствовала, как ее живот судорожно завибрировал. Она прижала к нему обе руки, стараясь унять дрожь. Видимо, он еще и бурчал, булькал, жаловался на свою пустую жизнь, на то, что только зря переводит желудочный сок, и что уйдет от нее, если она немедленно не подбросит ему хотя бы корочку заплесневелого хлеба.
Лилиан отвернулась от столов, заполненных тарелками с едой, чтобы вновь не закружилась голова. Правда, ярое наблюдение за редким движением на улице мало спасало от мыслей о чем-то съедобном и вкусненьком – неимоверно аппетитный запах, витавший по кафе, добирался и до ноздрей девушки.
– Вы тоже не можете отсюда выйти?
Лилиан отшатнулась. Голос, неожиданно прозвучавший так близко, напугал ее.
– Ведь так?
Рядом с ней стояла маленькая женщина, смотревшая на зеленовласку снизу вверх. Ее гладко зачесанные волосы, казалось, вымазались в краске, но это были просто первые проблески седины.
– Вы... тоже без этой… орисаки? – осторожно поинтересовалась Лилиан и подметила, что даже к этой симпатичной женщине обратилась настороженно и недоверчиво, словно та выслеживала ее, шпионила за ней и являлась ее скрытым врагом.
– Да, я тоже без этой... саки. Орисаки, – женщина говорила неспешно, растягивая последние слова. – Да, я Пакуцы.
– Пакуцы?..
– Да, – лицо женщины покрылось мелкими морщинками–складочками, когда она улыбнулась. – У меня такое имя.
– А я Лилиан.
– Да, я знаю, – женщина уловила недоверчивость во взгляде девушки и миролюбиво добавила: – Я сидела за вами и слышала имя.
– Ясно... – Лилиан отвернулась к окну, не зная, что еще сказать.
– Орисаку... – начало было женщина, но остановилась, и только когда Лилиан опять взглянула на нее, продолжила: – Хотите узнать?
– А вы знаете?
– Да.
– Чего же тогда молчали? – недоуменно спросила Лилиан. Что–то в этой милой женщине, Пакуцы, действительно настораживало. Может, то, что она все время держала руки за спиной, будто скрывала в них нечто, например, ту же орисаку?
– Хотите, да?
– Вы будете говорить? – Лилиан начала раздражаться.
– Ну, орисаку – это карточка-пропуск. Она... позволяет пользоваться своими правами на практике. Понимаете?
Лилиан поспешно кивнула.
– Пока вы только в теории равноправная гражданка Телополиса. Но когда обретете свое пра, перед вами откроются все двери и врата.
– Вы, случайно, не проповедница или учительница?
– Учительница?.. – Пакуцы на минуту призадумалась, уставившись затуманенным взглядом в потолочную балку. – Быть может... была. А почему вы спросили?
– Так, просто вы говорите, словно учительница. Или проповедница. Мне так показалось, – Лилиан уже жалела, что заговорила с этой женщиной.
– А-а... Так все, что я вам рассказала, написано вон там, – Пакуцы кивнула носом в сторону двери кафе.
Лилиан обернулась и увидела листок плотной бумаги, прикрепленный к стеклянной двери с внутренней стороны. На нем аккуратными ровными буквами были выведены два-три предложения.
– Тогда понятно, – она быстро перечитала то, что было написано на листке. Почти слово в слово с тем, что только что рассказала ей Пакуцы. Дочитав до конца, Лилиан обернулась к женщине.
– Все ясно.
Склонив голову на бок, Пакуцы протянула руку для пожатия. Зеленовласка в ответ протянула свою, но не решилась прикоснуться к руке женщины. Вот почему Пакуцы прятала руки за спиной! Со страхом и отвращением во взгляде Лилиан взирала на небольшую ручку, затянутую в белую перчатку – белую, покрытую алыми пятнами крови. Она испуганно посмотрела в глаза Пакуцы, потом вновь на ее протянутую руку, с запястья которой на пол капала кровь. Капля, еще одна, рука маленькая, пальцы тоненькие, запястье все в крови, в крови...
– До свидания, – сдержанно сказала Пакуцы голосом, полным обиды. Поджав губы, она вышла из кафе.
Лилиан почувствовала, как легкий озноб пробежал по ее телу, словно бы она разговаривала с приведением и только сейчас осознала это.
Впредь буду смотреть сначала на руки, а потом в глаза тому, с кем буду общаться.
Она снова осмотрела кафе, в котором подавали вкусную, ароматную, но недосягаемую для нее еду, и, огорченно поморщившись, вышла на улицу.
Косые лучи медленно поднимающегося к зениту солнца освещали мостовую, каждый камешек брусчатки, выпуклый и пыльный. Ветер весело гонял легкие листья, принесенные им из парка или леса, клочья бумаги, может быть, некогда бывшие чьими-то письмами, закручивал пылинки в вихри и загонял их в проулки.
Лилиан грустно, тихо улыбнулась и, полуобняв себя за плечи руками, неспешно побрела по улице, заглядывая в витрины лавок и магазинчиков, кафешек и ресторанов. Но на всех дверях, уже повернутые в сторону улицы, висели те же таблички. «Орисаку... использование Ваших прав на практике», «Обретите пра... откроются двери и врата», «...вход строжайше воспрещен», а в конце еще и приписка – «Солнечного Вам дня!».
Как чудесно! Солнечного, дня. Да, ведь в солнечный день умереть с голоду одно удовольствие. Проклятье, на что мне дом и имя, если у меня нет какой–то праной орисаки?
4
Она брела по улицам, впав в состояние полного невмешательства и безразличия. Люди проходили мимо, обходя девушку стороной. Они не пугались ее, не удивлялись и не отшатывались, а просто огибали и шли дальше по своим делам, будто бы личности, впавшие в сомнамбулическое состояние, были в этом городе обычным явлением.
Лилиан все шла и шла, не ведая ни о том, который час, ни куда она идет, да ей это было и все равно, пока кто-то случайно ее не толкнул. Девушка тут же остановилась и, часто-часто заморгав, огляделась по сторонам, словно только что проснулась. Она стояла у края овальной площади, видимо, где-то на холме – так сильны были порывы ветра, беспрепятственно гулявшего по возвышенности. Несколько обветшавших зданий с островерхими крышами стояло на противоположной стороне залитой солнцем площади, которую, прерываясь, окаймляли ряды низкорослых деревьев. Посреди площади, на горизонтальной площадке, возвышался вертикальный столб, от которого влево падала длинная тень.
Лилиан запоздало обернулась, чтобы посмотреть, кто же потревожил ее. По площади прогуливалось несколько пожилых пар и двое-трое одиночек, но девушка почему-то была уверенна, что среди них нет человека, выведшего ее из прострации. Тогда она перевела свой взгляд на здание, возвышавшееся неподалеку. Оно состояло из трех разноуровневых башен, которые располагались одна за другой по мере возрастания, слитые, подобно близнецам-мутантам. Островерхие крыши из темно-синей черепицы тускло поблескивали, десятки раз, будто чешуя, отражая солнечные лучи. Округлые стены, состоящие из узких, продолговатых разноцветных кирпичиков, так похожих на корешки книг, пребывали в постоянном движении – они то выдвигались, то вдавливались обратно, меняясь со своими собратьями местами, перемещаясь по вертикали и горизонтали. Казалось, словно башни вот-вот развалятся. Но они продолжали стоять, подобно самой несокрушимой твердыне. Порой кирпичи вылетали из стен, с размаху врезаясь в булыжную мостовую. Тогда из здания выбегал невысокий парнишка и подбирал их, но в руках у него неожиданно оказывались настоящие книги, словно бы это они на самом деле выпадали из стен.
Внешний облик дивного строения на холме до того поразил Лилиан, что она позабыла даже о своем голоде. Ошеломленная и удивленная, она приблизилась к самой низкой и самой первой башне. Ее массивные дубовые двери, поросшие мхом, были прикрыты, на Лилиан знала, что не заперты, поскольку видела выбегавшего оттуда паренька. Над дверьми на дугообразной вывеске объемными буквами было выложено название:
Трехбашье Кинга и Ко
Весело хмыкнув, Лилиан толкнула дверь и протиснулась в открывшийся узкий проход в середину здания.
Глава 6
Эйда
1
Лилиан оказалась в огромном помещении, почти полностью окутанном сумраком. Отблески мощного пламени, плясавшего в камине в самой дальней стене, перебегали по стенам, изгибались и кружились в танце, словно заколдованные лесные нимфы. Лилиан напрягла зрение, пытаясь понять, что же это тянется по стенам к высокому потолку, поглощенному дремлющей тьмой.
Ничего себе... Да это же...
По всем стенам, подогнанные одна к другой в стеллажи, вздымались к невидимому куполу книжные полки. Их было несколько десятков, уставленных сотнями, если не тысячами книг...
– Что вас интересует?
От неожиданности Лилиан даже подпрыгнула на месте. Слева от нее остановился возникнувший из темноты худощавый паренек. Старательно зачесанные на бок волосы, слегка оттопыренные уши, прямой нос и бледные припухлые губы – все это зеленовласке удалось рассмотреть лишь благодаря округлым очкам в прозрачной оправе, крепко сидящих на носу паренька. Изнутри они освещали глаза юноши и округлые области возле них, но свет падал и на все лицо, а также на часть фигуры.
– Вы хотите приобрести какую-либо книгу или взять почитать на дом из нашей нескончаемой библиотеки, или великолепно провести время в нашем уютном...
– Я, вообще-то, зашла сюда просто так, – перебила его Лилиан.
– Просто так?! – громоподобный голос разбился о стены десятками эхо.
Лилиан оглянулась, ища источник этого голоса. Она бросила взор на паренька, на лице которого застыло вожделенное выражение. Он неотрывно смотрел в сторону полыхающего камина. Лилиан проследила за его взглядом и увидела тень на фоне света.
– Дядюшка Кинг, – прошептал паренек и растворился в танцующих тенях башни.
– Подойди-ка, – скомандовала черная тень.
Лилиан насторожилась, уже сильно жалея о том, что зашла в это странное Трехбашье. Но делать было нечего. Массивная дверь захлопнулась за ее спиной, как только она ступила под темные своды, да и невежливо как-то было убегать в тот момент, когда к тебе обращаются с просьбой, правда, больше похожей на приказ.
Шаг за шагом по каменным плитам Лилиан приблизилась и остановилась метрах в трех от черной тени. Оказалось, что эта устрашающая громада состояла из объемного кресла с высокой спинкой, в которой сидел, по-видимому, именно тот самый дядюшка Кинг. Его ножки в ухоженных брючках не доставали до пола, ручки с тонкими, словно щупальца, сцепленными пальцами покоились на округлом животике, обтянутом шерстяной жилеткой поверх белоснежной рубашонки. Лицо, все в морщинках, напоминало яблоко, съежившееся после нещадной сушки. Лицо доброе и такое теплое от широкой улыбки. Лицо, обрамленное водопадом серебристых волос, гладко вычесанных, ниспадающих да самого пола по мягким округлостям кресла. Пастельно-голубые глаза дядюшки Кинга полыхали, подобно пламени камина за его спиной, освещенные такими же очками, как у паренька.
– Говоришь, зашла просто так? – низкий голос завораживал и проникал в самые глубины разума.
– Ну, я не хотела сказать ничего дурного, – теперь Лилиан поняла, почему тот паренек испытывал такой вожделенный восторг пред этим человечком. – У вас здесь... красиво.
– Да... девочка моя, внученька, – дядюшка перестал улыбаться. Долгим задумчивым взглядом он смотрел прямо в лицо зеленовласки.
– Внученька? – ошеломленно повторила Лилиан. – Вы что... мой дедушка? Да?..
Вместо ответа под своды башни взлетел громкий заливающийся хохот.
– Конечно же, не дедушка! Как я могла такое подумать... – горько пробормотала Лилиан, чувствуя себя неуютно, словно она стала марионеткой в чужих руках.
– Здорово, правда? – дядюшка Кинг выглядел очень довольным. – И так каждый раз, когда сюда приходят новички. А их давненько не было... Ха, видела бы ты, как отреагировал Сергиус!
– Сергиус?
– Ну да, ты с ним разговаривала при входе. Так он... ха-ха-ха! Ладно. Но ты молодец.
Дядюшка вновь улыбался, попеременно кивая каким-то своим забавным мыслям.
Лилиан заглянула за высокую спинку кресла. По обе стороны камина находились два арочных проема-прохода, словно вырезанных в сплошных книжных полках. Издалека она бы их точно не заметила – проходы закрывали тяжелые темные портьеры. Видимо, за ними находились лестницы, ведущие в остальные две башни.
– Ну, какую книжечку хочешь приобрести?
Лилиан собралась ответить, что, в принципе, никакую, но дядюшка Кинг перебил ее:
– Ну, разумеется, что никакую. Ведь ты новенькая, так? Значит, раз ты новенькая, должна предъявить в первый раз орисаку. Должна, но не предъявляешь. Почему?.. – на мгновение он застыл, а потом торжественно произнес: – Потому что орисаку у тебя нет! Потому что пра... – он оборвал свою речь и очень внимательно посмотрел на Лилиан, опечаленную и побледневшую, хотя свет пламени слегка и скрашивал это.
– Ладно. Повеселился и хватит. Что скажешь?
– А что вы хотите, чтобы я сказала? Лучше промолчу и уберусь восвояси.
– Ну, почему же так грубо! Дай свою рученьку...
Лилиан не отреагировала на его просьбу.
– Ну же, не отрину тебя!
Лилиан нахмурилась и осторожно протянула руку вперед. Дядюшка Кинг бережно взял ее в свои щупальца и, поглаживая, стал рассматривать со всех сторон. Один раз понюхал и даже слегка лизнул. Лилиан поморщилась и хотела выхватить руку, но тут дядюшка Кинг отпустил ее сам.
– Вполне, вполне... Теплая, гладкая... Им понравится. Думаю, да, – так он размышлял, задумчиво глядя куда-то вверх.
Наблюдая за дядюшкой, Лилиан стала пятиться назад. На седьмом шаге он ее остановил.
– Куда же ты? Торопишься? Какие вы все смешные, ну, прям умереть не воскреснуть!
Лилиан попыталась изобразить на губах доброжелательную улыбку.
– Да погоди ты! Лучше подойди к Флеменусу и посмотри, что на нем лежит.
Девушка недоуменно воззрилась на него.
– Подойди к Флеменусу, – с нажимом повторил дядюшка Кинг и сложил правую руку в кулак, указывая большим пальцем себе за спину.
Лилиан глянула на камин, потом вновь на человечка в кресле и медленным шагом приблизилась к Флеменусу. Подвижное пламя, нежно облизывающее толстые полена, доходило ей до подбородка, каминная же полка располагалась еще выше. Пламя не обжигало, хотя Лилиан и стояла совсем близко от него – оно приятно согревало, потрескивая любопытными язычками. Однако зеленовласке стало не по себе, казалось, будто огонь только поджидает, на самом деле желая проглотить ее, заключить в свои пылкие объятья. Возле камина, совсем рядом, стояла табуретка-лестница с тремя ступенями. Недолго думая, Лилиан взобралась на нее и заглянула на каминную полку. На ней, среди многослойных полотнищ пыли, она увидела две большие прямоугольные шкатулки. Чуть поколебавшись, девушка протянула руку и взяла ту, которая находилась к ней ближе. Затем осторожно спустилась вместе с ней на пол.
– Можешь открыть ее, – дядюшка Кинг уже сидел лицом к камину.
И когда успел повернуться?
Ожидая подвоха, Лилиан снова посмотрела на дядюшку Кинга, но тот был спокоен, даже прикрыл глаза, словно хотел вздремнуть. Тогда девушка открыла шкатулку, поднесла ее к огню и на широкой белой салфетке обнаружила два спелых яблока, рядом с ними два бутерброда, еще кусочек сыра, завернутый в меньшую салфетку, и глиняный сосуд, закрытый плотной крышкой!
– Это... еда? – с придыханием проговорила Лилиан, словно готовая вот–вот потерять сознание.
– У камина присядь, снедь-шкатулку открой… – заговорил дядюшка Кинг.
Девушка заметила квадратную подушку, по другую сторону камина, подошла и присела на нее.
– Пока книги поют, пока книги с тобой... – дядюшка Кинг тяжело вздохнул и умолк.
– А что же дальше? – спросила Лилиан, дожевав бутерброд.
– А дальше... – произнес дядюшка Кинг и не договорил. Пламя в камине внезапно увеличилось, став раза в два больше, и полыхнуло ослепительно кобальтовым светом. Не понимая, что происходит, Лилиан замерла на месте, не решаясь пошевелиться. Дверь в башню отворилась, затем через пару минут вновь затворилась, и к камину подбежал взволнованный паренек, тот самый Сергиус. В руках у него было три книги, которые он, не мешкая, кинул в огонь. Пламя пронзительно зашипело, но потом, приглушенно вздохнув, постепенно опало до прежних размеров.
– Приятного аппетита, – разулыбавшийся Сергиус кивнул Лилиан и скрылся во тьме.
– Спасибо, – запоздало поблагодарила девушка и откупорила глиняный сосуд.
Когда с едой было покончено, она отставила шкатулку в сторону и поднялась на ноги. По ее телу растеклось приятное тепло от съеденной пищи и выпитого вина. Лилиан чувствовала себя счастливой, и это мгновение показалось ей самым лучшим во всей ее жизни. Для дядюшки Кинга она теперь была готова на все, на что смогла бы осмелиться.
– Как самочувствие? – дядюшка тоже был доволен.
– Хоть вы и не мой дедушка, а поступили так, как, наверное, поступил бы он. Спасибо огромное, – сказала Лилиан, чувствуя себя слегка захмелевшей.
Башня, камин, волны тепла, такой добрый дедушка, нет, м-м, дядюшка...
– Совсем другое дело. А теперь можешь войти за занавес, – дядюшка Кинг указал на правый проход.
– Да, об этом я и мечтала. Всю свою жизнь! Ах, – Лилиан улыбнулась той широкой блаженной улыбкой, которая появляется на лицах влюбленных, пьяных или безумных.
Когда она отодвинула тяжелую штору и стала подниматься по лестнице, уходящей влево и вверх, за ее спиной вновь раздался оглушающий смех дядюшки Кинга.
Как и предполагала, Лилиан вышла во вторую башню. И вновь она была поражена. Возможно, в этот раз сказывалось также и действие вина, кто знает. Но верным для нее в тот момент было лишь то, что она видела и то, что чувствовала. Остальное было из области ирреального.
Лилиан попала в следующее обширное помещение, стены которого украшали ряды книжных полок. Они тянулись от идеально круглых плит пола и до потолочных балок, контуры которых были едва различимы под сводом башни. В самом центре помещения высилось некое цилиндрическое сооружение. За его прозрачными тонкими стенками клубилось белесое вещество, от которого исходил яркий свет. Казалось, словно в этом обелиске, очертания которого с высотой становились все более расплывчатыми и бледными, заключено само небесное светило. Лилиан приблизилась к обелиску, и тут перед ней возник высокий мужчина в солидном костюме. Он выплыл из туманного вещества и стал медленно вращаться по кругу внутри цилиндра. В руках у мужчины была толстая потрепанная книга, из которой он своим приятным баритоном зачитывал некоторые строки.
Лилиан весело заулыбалась и стала двигаться по кругу за мужчиной в обелиске. Она рассматривала строгие черты его лица, серебристые волосы, так высоко и пышно уложенные, будто бы специально для этой цели он накручивал их на бигуди.
– И вспоминал с волненьем и любовью
То рыцарский турнир, то грозный бой,
И память о былом, блеснув слезой,
В нем вспыхивала снова жаркой кровью...
Увлеченная декламировавшим мужчиной, Лилиан случайно кого-то толкнула и повернулась извиниться.
– Простите, я не хотела, – сказала она пожилой даме, голубоватые волосы которой были уложены а-ля мужчина из цилиндра.
– Впредь будьте более осмотрительны, – женщина предосудительно вздернула левую бровь и надменно посмотрела на девушку.
– Простите, просто я заслушалась им, – Лилиан указала рукой на декламатора.
– Правда? – пожилая женщина вмиг изменилась, ее лицо стало более мягким, а взгляд – таким нежным, томным. – Роберт такой милашка, вы не находите? – она протянула руку к цилиндру и сладко улыбнулась. – Ах, если бы не это Кольцо Римассо, если бы не старый ловелас Кинг. Ах, Роберт...
Лилиан поморщилась от этих приторных сантиментов и постаралась как можно тише и побыстрее улизнуть. Но дама, столь неравнодушная к тому, которого она назвала Робертом, повернулась к Лилиан и смерила ее оценивающим взглядом.
– У вас есть вкус, милочка, вы не находите? Бедняжку Роберта почти никто не замечает. А вы!.. Вы проявили к нему интерес. Как... трогательно, – она протянула к Лилиан свою длинную руку и коснулась ее запястья. – Ах, вы такая милая. Заходите к нам на чай, как-нибудь.
Тут из-за плеча дамы выплыла еще одна, видимо, ее подруга, потому что они сразу же стали возбужденно обговаривать встречу первой из них с Лилиан и встречу второй с неким «молодым симпатягой». Лилиан обернулась к женщинам спиной и отбежала к самой дальней книжной полке.
Угораздило же, а? Какие только люди не водятся в этом Телополисе!..
Она еще немного понаблюдала за пожилыми дамами из своего укрытия и, решив, что они не будут ее разыскивать, повернулась к книжным полкам и стала рассматривать десятки и сотни корешков. Когда Лилиан только вошла в помещение второй башни, она не обратила особого внимания на стеллажи. Ну, полки как полки. Но, стоя в метре от них, она поняла, что эти полки – особенные и отличаются от тех, которые находились в первой башне.
Лилиан с интересом рассматривала десяток книг, стоявших прямо перед ней. Разноцветные корешки, выполненные в самых разных стилях, радужно фосфоресцировали, светились то ярче, то приглушенней. Зеленовласка вытянула из плотного ряда один из томов и раскрыла его. Страницы тут же засветились, выделяя каждую черную буковку отчетливо и ясно. Девушка стала перелистывать книгу, страницы которой, раскрываясь, начинали излучать свет, как будто бы она прикладывала каждый листок к стеклу и смотрела сквозь него на солнце.
Лилиан восхищенно хмыкнула и поставила книгу на место. И как только она отошла к следующей полке, предыдущая пришла в движение. Световой луч прокатился по десятку томов, и все они вмиг поменялись. Лилиан, пораженно наблюдавшая за самим процессом, заметила, что теперь на полке стоят абсолютно другие книги, новые и незнакомые ей.
– Сколько же их тут? – ее риторический вопрос поглотили стройные корешки и, лукаво блеснув, промолчали.
Рядом с ней остановился мужчина средних лет, в потертых джинсах. Он провел указательным пальцем по сверкающим корешкам, читая названия на каждом из них. Затем поднял голову и стал изучать корешки книг на полках, расположенных выше. Было видно, что мужчина знает, что делает. Наверное, постоянный посетитель, подумала Лилиан. В самом деле, мужчина был так увлечен поисками, что не замечал открыто наблюдавшей за ним девушки, которой это чрезвычайно интересное занятие приносило истинное удовольствие. Новый город, новые люди – надо же знать, чем они увлекаются, как себя ведут, каким принципам, обычаям и традициям следуют.
Может, это поможет мне восстановить память...
Мужчина все задирал и задирал голову, начиная уже щуриться, чтобы разглядеть книги, стоящие высоко-высоко. Но тут его лицо просветлело от родившейся догадки. Он посмотрел себе под ноги и, негромко сказав: «Риспайо», тут же взмыл в воздух. Плита пола, на которой он перед этим стоял, раздвоилась, и на более тонком ее двойнике мужчина поднялся в воздух. При этом выглядел он, как обычно, продолжая изучать корешки книг. Двойник плиты двигался довольно медленно, и когда мужчина коснулся одного из корешков, плита остановилась.
– Вот это здорово, – прошептала восхищенная Лилиан.
Оторвав взгляд от парящего мужчины, она посмотрела прямо перед собой. Приблизительно в пяти метрах от нее стояли две женщины. Они молча рассматривали книги, беря в руки то одну, то другую. Потом делились впечатлениями и двигались дальше. Но вот они снова остановились, одна их них, та, что была помоложе, в желтом длинном платье, посмотрела на верхние полки, затем себе под ноги и, пошевелив губами, что-то сказала. В следующий миг она уже с интересом рассматривала книги на девятой полке стеллажа.
Рис... как же там? Рас, риз, па... Риспайо... вроде бы так.
Лилиан мысленно повторяла про себя слово, ненароком услышанное от мужчины в джинсах, пока не запомнила его. Поглощенная наблюдениями за людьми, находившимися в зале второй башни, она подмечала детали, стараясь незаметно рассматривать каждого посетителя, пришедшего или собравшегося уходить. К этому времени в зале она насчитала уже двенадцать человек. Вместе с ней получалось тринадцать.
Мне это о чем-то говорит? М-м-м, нет. Не говорит! Но что-то, что-то словно кольнуло...
Наблюдения, о которых не подозревали остальные, забавляли Лилиан. Она могла бы зайти сюда, походить, выбрать какую-то книгу и убраться. Или пройти в третью башню, в которую вели также два прохода, завешенные портьерами. Но почему-то она не сделала этого. Оттого ли, что читать в ближайшем будущем ей вовсе не хотелось, или же потому, что ей было интересно следить за посетителями.
Как сыщик, тайный агент, детектив. Может, я была кем–то из них в жизни, висящей невидимым грузом у меня за плечами? Хотя я и смутно помню, что означают эти... профессии, что ли.
– Извините, эйда, подскажите, где можно найти Самирова? – тихий застенчивый голос прозвучал откуда-то слева.
Лилиан сразу и не поняла, что молодая женщина в бежевом джемпере обращается именно к ней. Но та коснулась плеча девушки и повторила свой вопрос.
– Вообще-то я Лилиан, – ответила зеленовласка.
– Эйда Лилиан, подскажите, – женщина улыбнулась, и на ее гладких щеках образовалось две ямочки.
– Самиров, говорите? – Лилиан повернулась к книжной полке и просмотрела пару корешков. К ее превеликому удивлению, четвертым оказался корешок книги, автором которой и был Самиров.
– Вот этот, что ли? – Лилиан указала на него рукой.
– О, да! Спасибо, эйда, – женщина подошла к полке и достала книгу.
А Лилиан тем временем отошла от нее подальше.
– Эйда? – возмутилась она. – Какая еще эйда? Может, с кем-то перепутала. Не дадут и пару минут спокойно постоять!
И тут к ней приблизился крепкий мужчина в потертом комбинезоне и спросил, где можно найти Некрасова. Он тоже назвал ее «эйдой». Когда Лилиан отдалилась от него на приличное расстояние, с ней столкнулась ворчащая старуха. Она раздражалась и постоянно чихала, но из ее невразумительных слов девушке удалось извлечь касающиеся какой-то писательницы, книгу которой она тут же и так неожиданно обнаружила на ближайшей полке, а также слово «эйда».
– Это уже не совпадение, – пробормотала Лилиан себе под нос в том пораженном тоне, в котором резко отвечают собеседнику, не желая признать очевидную горькую правду, изложенную им. – Это уже паранойя. Помутнение. Но у кого? Неужели у меня? И с чего бы это?
Пытаясь вновь разобраться в том, что с ней происходит, Лилиан не заметила подошедшего Сергиуса. Теперь он выглядел более уверенно и потому казался старше своих лет.
– Лилиан, – обратился он к девушке, и та ответила ему неприязненным взглядом из-под сдвинутых бровей. – С вами желает поговорить дядюшка Кинг.
– Со мной? С какой это стати? Мы ведь уже с ним разговаривали, – действие вина закончилось, и зеленовласка опять смотрела на всех, словно на лютых врагов, которые постоянно строят ей злые козни.
– Лилиан! Пожалуйста. Ведь это дядюшка Кинг! – Сергиус укоризненно заглянул в ее глаза.
– Ладно! Хорошо. Сейчас подойду.
Сергиус просиял и, кивнув, удалился, вскоре скрывшись за одной из тяжелых штор.
2
– Сергиус. Дядюшка Кинг. Нет, не стоило мне заходить в это Трехбашье, – Лилиан уже машинально провела рукой по животу, но... не ощутила под пальцами приятной гладкости шелка. Наоборот – под ладонью явственно прощупывалась гладкая кожа, слегка неровная из-за редких пупырышков, в центре – пупок. Глаза Лилиан округлились. Она ни за что не хотела верить в происходящее. Не может быть, кричало ее сознание. Не может... С трудом оторвав застывший взгляд от книги на ближайшем стеллаже, зеленовласка медленно осмотрелась по сторонам. Благо, все в зале были заняты изучением корешков и поиском интересных книг с захватывающими сюжетами или глубокими философскими размышлениями. И никто не смотрел в ее сторону. Пока не смотрел. Лишь тогда Лилиан так же медленно перевела взор на свое тело. Голое тело. Обнаженное, нагое. Что еще сказать, это нужно видеть. И никаких следов одежды. Ни лоскуточка.
Проклятье! Неужели о таких последствиях говорил в своем письме Миртон Сант? Распроклятый Мирти! Мог бы и упомянуть, чем именно мне аукнется невыполнение его просьбы–приказа!
Лилиан расправила свои длинные сочно-зеленые волосы таким образом, чтобы они прикрыли все те места, которых у девушки были причины стыдиться. Затем, ступая осторожно, будто бы ее ноги были все еще обуты в туфли, цоканье каблуков которых могло привлечь лишнее внимание, она пробралась к правой лестнице, ступени которой вели вниз, к портьере. В коридорчике никого не было, и Лилиан быстро нырнула под его арочные своды. Только добежав до последней ступени, она подумала о том, что не знает, как поступить дальше. Выбраться на площадь? Но для этого нужно пройти через первую башню. А там... А там тот Сергиус, дядюшка Кинг и еще незнамо сколько человек, внимание которых она непременно привлечет, как только выйдет из-за портьеры и попадет в круг, освещенный камином. Что же делать? Может, вернуться назад, в зал второй башни, а через нее добраться до третьей? Но что поджидает ее там? Столько же милых людей, называющих ее «эйдой»? Ну уж нет! Или стоит рискнуть, войти в зал первой башни и вдоль темной стены пробраться к выходу? Да! Идеальный вариант! Что будем делать за дверью, оказавшись на площади, подумаем потом. А пока...
Лилиан слегка раздвинула складки занавесок и стала изучать обстановку в зале. Сергиуса видно не было. А вот дядюшка Кинг разговаривал с каким-то высоким мужчиной, стоявшим к Лилиан спиной и от того казавшимся сплошной человекоподобной тенью. Зато дядюшку было видно отлично. Его оживленное лицо выражало заинтересованность к тому, что говорил мужчина. Потом говорил и сам дядюшка Кинг. Но что именно, разобрать было невозможно. Один раз вспыхнуло пламя в камине, и прибежавший из темноты Сергиус успокоил его охапкой книг.
Лилиан повернулась в другую сторону, внимательно рассматривая путь вдоль стены. Ее план вполне мог воплотиться в реальность. Главное, пройти незамеченной первые метров десять, освещенных светом от камина. Сделав пару глубоких вдохов-выдохов, она наконец-то решилась и уже занесла свою обнаженную ногу, чтобы сделать первый шаг, как вдруг высокий мужчина, окончив разговор с дядюшкой Кингом, повернулся в сторону прохода, в котором застыла Лилиан. Ощутив некое изменение в световой обстановке, зеленовласка повернула голову к камину и увидела незнакомца, идущего прямо на нее. Она чуть было не вскрикнула от ужаса, но быстро зажала рот рукой и шмыгнула назад в коридор, прижавшись к стене и прикрывшись краешком портьеры. Склонив в задумчивости голову, мужчина приблизился к шторам, слегка раздвинул их руками и вошел внутрь. Лилиан показалось, что он ее не заметил. Но мужчина прошел так близко, что девушка расслышала его дыхание. Глазами, в которых застыли стыд и страх перед раскрытием себя, она пристально наблюдала, одновременно рассматривая, за незнакомцем, неторопливо поднимавшимся по ступеням в зал второй башни. Высокий, плечи сутулые, поникшие, словно от тяжелого невидимого груза, овал головы в обрамлении черных волос, длинный темный плащ, развевающийся, будто от порывов ветра, при каждом шаге.
На смену ужасу и стыду пришли тревога и сочувствие к незнакомцу. Лилиан не знала, кто он, но ощущала, что этот человек – глубоко несчастный или же заблудившийся во тьме путник, потерявший всякую надежду. Она опустила край портьеры, которым прикрывала себя. Складки пошевелились, а вместе с ними и тонкий луч света, проникавший в коридор из зала первой башни. И тут мужчина обернулся, словно почувствовал в коридоре присутствие кого-то еще. Или же он просто отреагировал на движение светлого проема в портьерах. Лилиан похолодела от ужаса, охватившего ее с новой силой. И зачем было трогать эту шторку? – мысленно пробурчала она. Но мужчина не продолжил свой скорбный путь. Он стоял, всматриваясь в неровные тени коридора. Лилиан не видела его глаз, но чувствовала, что он смотрит прямо на нее.
– Вы прячетесь там, словно заблудившийся призрак.
Лилиан вздрогнула, то ли оттого, что мужчина обращался непосредственно к ней, то ли потому, что его голос... поразил девушку. Такой холодный, словно поток бурлящей воды в горной реке. И такой всепроникающий, что миг спустя Лилиан не могла разобраться, произнес он эти слова вслух, или же мысленно, телепатически передал их в мозг девушки.
– Или как преступник, убегающий от правосудия. Какой вариант вам милее?
Лилиан показалось, что он улыбнулся. Но какой была эта улыбка – циничной, злорадной или болезненно горькой?
Он что, издевается?
Зеленовласка решила не отвечать. Пусть принимает ее за плод своего разыгравшегося воображения. Она даже перестала испытывать сострадание по отношению к нему. Теперь только кромешный ужас и тревогу.
Но тут она расслышала, как что-то зашуршало. Когда странный звук прекратился, мужчина сказал:
– Вам холодно. Возьмите мой плащ и накиньте его. Он лежит на ступенях. И не беспокойтесь о том, чтобы вернуть его. Если Судьбе будет угодно, мы обязательно еще свидимся с вами в этом городе. И тогда решится все, – не промолвив более ни слова, мужчина повернулся и поднялся по лестнице наверх. Еще миг, и его темный силуэт исчез из проема арки. Его поглотила башня Роберта.
Лилиан предстояло сделать нелегкий выбор: или взять плащ незнакомого подозрительного человека, или гордо отвернуться и войти в зал первой башни в том, что на ней было, то есть ни в чем, если не считать пряди зеленых волос элементами экзотического одеяния.
Кажется, я уже знаю одну традицию жителей этого городка – делиться своими плащами с первыми встречными, нуждающимися в помощи... И почему они появляются так вовремя, что Вирджиния, что этот?..
Она и сама не заметила, как подошла к плащу, лежавшему на ступенях, и, одев его, застегнула все пуговицы. Плащ был велик и висел на ней, потому при ходьбе зеленовласке приходилось приподнимать его полы, чтобы те не волочились по ступеням и полу. Все же Лилиан мысленно поблагодарила незнакомца, но надеялась, что ей больше никогда не придется с ним свидеться.
Так, уже не боясь своей наготы, Лилиан вошла в первую башню. Дядюшка Кинг, неотрывно смотревший в огонь, при появлении девушки перевел свой взгляд на нее.
– А, ну вот и ты, внученька, – отозвался он и, осмотрев новый наряд зеленовласки, иронично хмыкнул, но промолчал.
– Вы хотели поговорить со мной? – Лилиан не отреагировала на молчаливое замечание дядюшки Кинга.
– Да. Присядь, – он указал на подушку, лежавшую рядом с креслом.
Лилиан не хотела находиться так близко к этому человеку. Но дядюшка продолжал демонстративно молчать, пока Лилиан не исполнила его просьбу.
Еще одно замечание – если уж связалась в этом городе со странным человеком, то старайся выполнять его просьбы.
– Ты не отринула меня. И я согласен принять тебя в эйды, – произнес дядюшка Кинг преспокойным голосом. – Выбор за тобой.
– Я согласна, – не подумав, выпалила Лилиан.
Что же я наделала? Проклятье, это все его светящиеся глаза! Он загипнотизировал меня!
– Что ж, выбор сделан.
– И вы... не будете меня отговаривать? – Лилиан пыталась спасти положение, вылезти из петли, в которую минуту назад добровольно засунула голову.
– Нет, не буду, – удивился дядюшка Кинг. – А теперь, будь эйдой, достань шкатулку с каминной полки.
Ну вот. Что же мне теперь делать-то, а?
Вслух так ничего и не сказав, Лилиан поднялась, проследовала к табуретке-лестнице, взобралась по ней и, взяв ближайшую шкатулку, вновь спустилась на пол. Остановилась и посмотрела на дядюшку.
– Можешь открыть, – он не сдержал улыбки.
Лилиан так и поступила. На черном бархате внутренней обивки покоилась небольшая прямоугольная карточка, переливающаяся всевозможными оттенками всех цветов радуги. Когда Лилиан взяла ее пальцами правой руки, карточка перестала искриться и приобрела сероватый однородный цвет.
– Что это?
– Это – орисаку.
– Орисаку? – Лилиан ощутила, как радостная дрожь пробежала по всему ее телу. – Та самая орисаку? – она не могла в это поверить!
– Да, та самая орисаку, – дядюшка весело расхохотался, и Лилиан ответила ему чистым смехом.
– Что же это значит? Что я... обрела пра?
– Ты должна сама отыскать ответы на все вопросы, – произнес дядюшка Кинг и выдержал паузу. – А теперь можешь идти. Приходи завтра, в то же время. Трехбашье будет ждать тебя.
Лилиан еще о многом хотела его расспросить. Но дядюшка, поудобнее умостившись в кресле, закрыл глаза и вскоре засопел, забывшись праведным сном.
– Неужели так всегда случается? – прошептала себе под нос Лилиан. Но делать было нечего, потому она забрала орисаку, вернула шкатулку на законное место и, прошлепав голыми ступнями по каменному полу, покинула Трехбашье. С Сергиусом, куда-то запропастившимся, она так и не попрощалась.
И все тут же изменилось. Лилиан стала смотреть на мир по-другому. Пребывая в экзальтированном состоянии, она стояла на прекрасной площади, овеваемая добрым ветром, греясь под нежными лучами солнца. Хотелось куда-то бежать, что-то делать.
Пару минут спустя позади неслышно отворилась дверь, и на свет вышли две пожилые дамы.
– Милочка, вот вы где! – знакомый голос обращался к Лилиан. Девушка же застыла на месте, ни за что не желая поворачиваться к дамам. Но те не растерялись и подошли к ней сами.
– Ах, вы так быстро меняете свой облик! – проговорила все та же дама – знакомая Лилиан. – Это так интригует.
– Да, возможно, – учтиво ответила зеленовласка, стараясь изобразить на лице как можно более безобидную улыбку.
Видела бы она меня в том коридоре! Тот момент был действительно интригующим.
– Ах, как же я забыла! Мое имя – Луиза. Для друзей – просто Прекрасная, – сказала женщина и лучезарно улыбнулась. При этом ее воздушная шевелюра слегка дрогнула и блеснула блеклой лазурью. – А это моя верная подруга, – она указала своей худощавой сморщенной рукой на вторую даму.
– Маринетта. Для друзей – просто Мари, – у второй дамы голос был более приятным, чем у первой. Да и всем своим обликом она понравилась Лилиан больше.
– А я Лилиан... Для друзей – просто Лилиан, – девушка коротко кивнула.
– Ах, Лили! Позвольте называть вас именно так? Это... люминостро! Наша встреча... Ах, – Луиза умолкла, не в силах выразить словами весь тот восторг, который переполнял ее.
– Ну, ну, При, – Маринетта погладила свою подругу по плечу. – Лилиан обязательно зайдет к нам на чай. Ведь так? – и Маринетта многозначительно посмотрела на девушку.
Лилиан страшно не хотелось обещать что-либо этой неуравновешенной парочке. Но тем не менее она ответила согласием.
– Чакува была бы счастлива услышать об этом. Но, жаль, ее более нету с нами. Ах, – Луиза уже была готова разрыдаться. Маринетта взяла свою подругу под руку и протянула ей шелковый носовой платок.
– Ах, да! Вот о чем хотела вам сказать, милая Лили! – Луиза оживилась, позабыв о том, что хотела пролить печальную слезу в память ушедшей Чакувы. – Вам обязательно следует наведаться к одной премилой особе. Правда, Мари?
– Ты о Виви? Думаю, что да, – Маринетта кивнула и достала из своей сумочки, расшитой крупным бисером, сложенный листок бумаги. – Вам у нее понравиться, – прибавила она и протянула листок Лилиан.
– Благодарю.
– Ах, какие она вяжет шали, Лили! Это... люминостро! Обязательно к ней загляните.
– Конечно, не волнуйтесь, прямо сейчас и отправлюсь, – съязвила Лилиан.
– Да, да! Великолепно! Вы милашка, ах, – Луиза очевидно не замечала того, чего не хотела замечать.
– Ну, мы пойдем, – Маринетта улыбнулась на прощанье и протянула руку в кружевной перчатке для пожатия. Лилиан поколебалась, но протянула в ответ свою. При пожатии она ощутила мягкость и теплоту руки Маринетты.
– До свидания, милочка, – Луиза была так занята своими возбужденными мыслями, что забыла пожать руку зеленовласки, чему последняя была только рада.
Наконец-то дамы удалились, поддерживая друг друга, и Лилиан развернула листок бумаги. На нем убористым почерком были выведены одно слово и число:
Рона, 4
– Адрес? Чей-то адрес. Какой-то Виви. Может, она швея? Это то, что мне сейчас нужно, – проговорила Лилиан и пошла через площадь к выходу на восточную улицу. Проходя мимо столба, возвышавшегося в центре площади, она мельком заметила, что тень от него стала намного короче, чем была тогда, когда девушка только собиралась войти в Трехбашье. Но, задавшись целью отыскать некую Виви, Лилиан не придала движениям этой тени особого значения.
Глава 7
Швея
1
Она шла по улице, заглядывая в проулки. Так, кажется, делала Вирджиния, когда искала Башню Тысячи Дверей. Оказывается, арки были не во всех проулках. Но в те, в которых они были, Лилиан обязательно сворачивала и тщательно просматривала названия на каждом латропе. Время шло, зеленовласка заглядывала то в один проулок, то в другой, уже не считая их. Ее ноги, успевшие покрыться слоем дорожной пыли, ныли, мышцы покалывали во всем теле от неудобной ходьбы по брусчатке, а голова, словно погруженная в омут, временами давала о себе знать тупой болью. Солнце, почти достигшее зенита, нещадно опаляло все на своем пути, будто пламя, вырвавшееся из горнила.
Лилиан решила испробовать последнее средство. На улицах, которые постепенно становились пустыми, еще встречались прохожие. Правда, один угрюмее другого. Но попробовать следовало.
– Извините, вы не подскажите, как пройти на улицу Рона? – обратилась Лилиан к проходившему мимо мужчине. Он обдал девушку пламенным взглядом, словно ядом облил, а потом разразился грубой бранью.
Лилиан отскочила от него, как ошпаренная.
Что ж, первая оса всегда жалит.
В следующий раз она присмотрелась повнимательнее. И повторила свой вопрос молодому мужчине в длинных просторных одеждах. Мужчина остановился, вышел из транса и, переварив услышанное, ответил:
– Единожды в седмицу пройди под стогом, узри начертание, погрузившись в сминаправу.
Зеленовласка озадаченно на него уставилась, а потом невесело сказала:
– Спасибо, вы мне очень помогли.
– О, всегда во благо, – возрадовавшийся мужчина отстраненно кивнул, будто девушки и не было рядом, и все это время он разговаривал со светом, спустившимся с небес. А затем, погрузившись в транс, отбыл в озаренном лишь одному ему направлении.
– Это бесполезно, – сокрушенно прошептала Лилиан, и ее плечи поникли. Ей хотелось выругаться и сказать жителям этого города все, что она о них думает, но злость, ярко вспыхнув, погасла под натиском всепоглощающего безразличия и усталости, окутавших девушку. Она в последний раз окинула затуманенным взором пыльную улицу, думая только о том, к чему бы прислониться, куда бы прилечь и вздремнуть. И тут увидела бодрого паренька, шагавшего прямо к ней навстречу. Он улыбался и, глядя в даль, насвистывал какую-то песенку. В руках паренек нес что-то, по виду легкое, завернутое в сероватую ткань.
– Извините... – Лилиан приложила уйму усилий, пробираясь сквозь дремучие джунгли своего сознания, чтобы произнести всего лишь одно слово.
Паренек поравнялся с девушкой, и тогда она, сжав кулаки, выдавила из себя еще одно слово:
– Прошу...
– Что? – паренек заметил зеленовласку. – Вы что–то сказали? – участливо поинтересовался он.
– Да... – тело Лилиан покрылось испариной. – Как пройти... – она теряла силы на глазах.
– Куда пройти?
– На улицу... Рона... – все, это конец.
– На Рона? – паренек звонко засмеялся над собственной шуткой. – Так ведь я туда направляюсь.
– Правда? – слабая, одинокая искорка надежды. – А можно... с вами?
– Со мной? – паренек на минуту умолк, обдумывая предложение. – Вполне. Пойдемте, – в знак приглашения он кивнул девушке и зашагал дальше по улице.
Что же со мной творится? А ведь он даже глазом не моргнул! Будто и не со мной разговаривал!
Шаг за шагом, прилагая все оставшиеся силы, Лилиан последовала за парнишкой. Тот иногда поглядывал на нее, как бы проверяя, на месте ли чудная незнакомка, и, улыбнувшись, шел дальше.
Через минут десять они уже стояли перед обветшалым домом. Время и непогода здорово поработали над его обликом: обветренные стены во многих местах облупились, покрылись выбоинами, фундамент и часть первого этажа обросли густым ворсистым мхом, от водосточной трубы осталось только несколько проржавевших кусков, которые дивным образом еще держались одним целым. Тем не менее, этот дом не создавал впечатления заброшенного. Стекла в частых переплетах окон были чисто вымыты, за ними даже проглядывали разноцветные занавески, а из трубы на крыше третьего, чердачного, этажа в небо прямым столбом поднимался густой дым.
Но внезапно из дома стали доноситься пронзительные звуки, то нарастая, то стихая и иногда прерываясь. Лилиан не сразу удалось понять, что это крики и ругательства. Принадлежали они женщине, по голосу которой можно было догадаться, что она – в отчаянии, в том состоянии, когда, не думая о последствиях, начинают проклинать судьбу. Пару раз на улицу выплескивались гневные окрики, полные злобы и ненависти – видимо, женщина не хотела сдаваться.
Сегодня чрезвычайно «удачный» для меня день. Прекрасно, познакомлюсь с еще одной психопаткой – Виви, держи – не визжи!
Пока Лилиан обдумывала, радоваться ей или нет, что она увязалась за парнишкой и пришла к Виви, ее спутник поднялся по ступеням к парадной двери дома, которая вместе с лестницей располагалась в прямоугольной нише, и громко постучал тяжелым молоточком по черному лакированному дереву двери. Видимо, паренек был не из трусливых и не боялся, что эта Виви в гневе может причинить ему зло.
Крики в доме смолкли, и минут пять Лилиан вдвоем с пареньком наслаждалась лишь зноем и мертвой тишиной. Правда, зеленовласка скорее изнывала от жары, чем получала от нее удовольствие, стоя на разгоряченной мостовой, в то время, как парнишка нежился в тени ниши.
Почему бы и мне не подойти поближе? Я что, боюсь?.. Нет, не в этом дело. Просто... просто я лучше обожду здесь. Еще совсем чуть-чуть.
2
Внезапно дверь дома широко распахнулась, и на пороге появилась женщина в длинном халате с широкими рукавами, запахнутом крест-накрест. Вокруг ее головы была повязана шелковая шаль, концы которой, увенчанные бахромой, выглядывали из–за спины. Бледное лицо женщины скрывали сумерки, царившие в доме, но даже в таком свете было заметно, насколько она напряжена, взвинчена, но все же старается держать себя в руках.
Виви? Что-то в ней есть...
– Чего вам? – холодно осведомилась Виви, свысока глядя на паренька.
– Ваш плащ, госпожа, – весело отчеканил паренек.
Его ничем не пробьешь. Погодите-ка. Опять плащ?
– Благодарю. Оставьте его на ступенях.
Лилиан не верила своим глазам и ушам. Она подбежала к лестнице, при каждом шаге мысленно проклиная Миртона Санта, и окликнула женщину, уже взявшуюся за ручку, чтобы затворить дверь:
– Вирджиния?! Это ты?
Женщина обернулась посмотреть, кто это снова посмел побеспокоить ее, и замерла на месте. С ее лица мигом сошли напряженность и затаенный гнев, словно эти эмоции были всего лишь мимолетным наваждением и сменились вначале озадаченностью, затем радостью и так же скоро озабоченностью.
– Лилиан?.. Не может быть! А вы, юноша, не стойте здесь, разинув рот. Дела уж заждались вас в совсем другом месте.
Паренек не заставил себя ждать, аккуратно опустил на крыльцо завернутый плащ, сошел с лестницы и через минуту скрылся в ближайшем проулке.
– Чего же ты там стоишь? Заходи, скорее!
Обрадовавшись встрече со своей знакомой, Лилиан вошла в дом. Она уже не боялась безумной Виви, потому что, подумав, решила, что Вирджиния просто разыгрывала сценку для театра. Да, ведь она, скорее всего, актриса. И злость, ненависть были проявлениями характера ее героини, а не самой Вирджинии. Ведь так?
Силы стали постепенно возвращаться к Лилиан, как только она окунулась в прохладу сумеречного коридора. А каким блаженством было касаться голыми ступнями прохладных деревянных половиц! Пусть они слегка и поскрипывали.
– Вот ты у меня и в гостях. Не представляю, какими Капюшонами тебя сюда занесло. Знаю лишь, что вовремя, – Вирджиния гордо выпрямилась, уперев руки в бока, и стала рассматривать незваную гостью.
– Да, вид у тебя, как всегда. Уж не обижайся. Босая, растрепанная, полуживая и прочее. Куда тебя занесло на этот раз? – спросила женщина и хмуро, но без злости улыбнулась.
– Миртон Сант. Это все он... – сглотнув, Лилиан поморщилась и прижалась к стене. Вернувшиеся силы вызвали головокружение и легкую тошноту.
– Еще расскажешь. Давай справимся с последствиями, а уж потом выясним их причины.
Вирджиния подхватила отступившую от стены девушку и, поддерживая ее за талию, ввела в комнату, выходившую в коридор прихожей. Лилиан успела заметить по правую сторону зигзаг ступеней, ведущих, видимо, на второй этаж, и абрис заставленного окна, занавешенного квадратом цветной ткани, под ними.
Они очутились в просторном помещении, в левой стене которого находился проход в соседнюю комнату. Двери в нем, как и в предыдущем случае, заменяли длинные шелковые полосы, развевавшиеся от гулявших по дому сквозняков. В комнате оказалось не намного светлее, чем в коридоре: все три окна закрывали плотные шторы, которые, мерно колыхаясь (наверное, окна были приоткрыты), пропускали в комнату лишь несколько косых солнечных лучей.
Вирджиния подвела Лилиан к мягкому дивану у ближайшего окна и помогла на него прилечь. Девушка вытянула утомившиеся ноги и расслабилась.
Вирджиния вышла, а Лилиан, не желая опять ломать голову над вопросами, терзавшими ее, решила полностью отдаться исследованию полутемного интерьера окружавшей ее комнаты. По всему периметру вдоль стен были расставлены софы, кресла и диваны. Обивка из темно-синей ткани контрастировала с освещенными экзотическими птицами, которыми были расписаны матерчатые абажуры ламп. Как только Лилиан переводила взгляд с абажуров на другие предметы обстановки, птицы тут же словно оживали, начинали кружиться по кругу, подобно мотылькам, собравшимся в ночи вокруг ярко горящей лампочки. Но как только зеленовласка, спохватившись, вновь смотрела на них прямо, птицы замирали, притворяясь мертвыми, ожидая следующего мгновения свободы.
Чем дольше Лилиан рассматривала внутреннее пространство комнаты, тем сильнее убеждалась в том, что попала в некое царство экзотических птиц, разнообразных растений и цветов. Казалось, если выйдешь из этой комнаты, непременно попадешь в самое сердце непроходимых джунглей. Девушка заметила, что в сюжетах интерьера из всех птиц преобладает некая, с розовым или алым оперением, загнутым массивным клювом и длинными ногами. Птица показалась Лилиан очень знакомой, но она никак не могла припомнить ее названия. Скульптуры этих диковинных птиц служили ножками круглым столикам, поддерживая их столешницы из дымчатого стекла; вытканные на ковре, они готовились к полету, но их удерживали извивающиеся ветви лиан, усеянные крупными яркими цветами; их фигурки стайкой венчали массивную полку камина в дальнем углу. Лилиан стало любопытно узнать тайну этих птиц. Тайну, которую хранила Вирджиния.
– Как себя чувствуешь? – поинтересовалась вернувшаяся Вирджиния. В руках она несла небольшой поднос, на котором стояло несколько чашек и вазочка с фруктами.
– Тебе следует слегка подкрепиться, – продолжила она, подошла к дивану и, поставив поднос прямо на ковер, уселась рядом с ним, скрестив ноги. – Мой особый чай поможет в этом.
Лилиан посмотрела на женщину долгим немигающим взглядом, а потом, склонив голову на бок, спросила:
– Как зовется та розовая птица, которой здесь все у тебя украшено?.. Если не секрет.
– Краснокрыл. Так зовется она, – лицо Вирджинии на мгновение омрачилось, но потом вновь просветлело: – Давай-ка пить чай. Я даже не потребую от тебя показать мне орисаку, – она протянула Лилиан одну из чашек, расписанную алыми цветами.
– Орисаку?.. А у тебя есть орисаку? – спросила зеленовласка, так и не вспомнив птицу, название которой услышала.
– Где-то завалялась... Возьмешь чай?
– Да, да... – Лилиан взяла протянутую ей чашку. – А–а, сможешь показать свою орисаку?
– Попозже. Не помню, где оставила ее, – Вирджиния махнула рукой в сторону другой комнаты. – Ты ведь не возражаешь?
– Нет, конечно же, нет.
3
После выпитого прохладного напитка и пары съеденных фруктов Лилиан стало совсем легко. И она, не зная, чем нарушить молчание, решила рассказать о своих сегодняшних похождениях. Вирджиния, узнав, кто направил к ней девушку, долго смеялась, запрокинув назад голову и похлопывая себя рукой по согнутой в коленке ноге.
– А почему они прозвали тебя Виви? – поинтересовалась Лилиан, когда гомерический хохот Вирджинии наконец-то затих.
– О, это долгая история. Виви-визави, – она скопировала Луизину манеру говорить и вновь засмеялась, а вместе с ней и Лилиан. Потом они погрузились в умиротворенное молчание.
– Вирджиния?
– Да? – женщина перевела свой взгляд на девушку.
– Вирджиния...
– Тяжело произносить, – женщина прервала зеленовласку, так долго собиравшуюся сказать что-то важное. – Можешь звать меня Ви, Джина, Вирджи. Но не Виви.
– С удовольствием. М-м-м, Ви, Джина, ну, а что такое пра?
– А-а, я подозревала, что ты захочешь об этом узнать. Никто не рассказал тебе, верно? Даже Кинг умолчал. А это значит очень многое.
– И что же? – осторожно поинтересовалась Лилиан.
– А то... – Вирджиния неспешно поднялась с пола, оправила халат (вблизи стали различимы множество мелких узоров, на все ту же цветочно-птичную тематику, украшавшие одежду женщины), – А то, что сейчас я отнесу этот поднос, а ты меня подождешь. Вернусь я с метром и связкой лоскутков, и мы определим, какие наряды для тебя состряпать. Ведь ты пришла ко мне именно за этим?
– Да, но... Джина...
Вирджиния скрылась за воздушным занавесом, никак не отреагировав на посылы девушки.
Тогда Лилиан, вздохнув, поднялась с дивана. Прошлась по мягкому широкому ковру, касаясь ступнями нежных телец краснокрылов, остановилась у столика и принялась рассматривать экзотических птиц во всех деталях.
– Они думают, что свободны, но вынуждены вечно двигаться по кругу... – в полузабытьи прошептала Лилиан.
Откуда у меня такие мысли?
Она опомнилась и помотала головой, пытаясь избавиться от мимолетного наваждения.
Полоски легкой ткани цвета кожи младенца колыхались на невидимом ветру. Их замедленные движения притягивали к себе. Лилиан приблизилась к ним и погрузила руку в многослойный занавес. Полосы обвили ее, лаская своими щекочущими прикосновениями.
Лилиан оглянулась, не вернулась ли Вирджиния, и, раздвинув занавес, вошла в соседнюю комнату.
Вытянутый прямоугольник помещения был заставлен предметами, подобными тем, которые составляли обстановку предыдущей комнаты. Те же мягкие диванчики, софы на изогнутых ножках, кресла с высокими спинками и круглые столики с лампами, приглушенно светившимися своими головками в расписных абажурах. У окна на тумбочке стоял незнакомый Лилиан аппарат. Над коробкой его основания располагался расширяющийся рупор, который почему-то напомнил девушке улитку. Лилиан заинтересовал этот таинственный механизм, и она решила подойти поближе, чтобы разобраться, как он работает. Но на первом же шагу зеленовласка обо что-то споткнулась. Посмотрев себе под ноги, она обнаружила, что весь пол комнаты, устланный расшитым птицами ковром, завален книгами. Раскрытые и небрежно разбросанные, они представляли собой неприятное зрелище. Несколько томов безобразно щерились неровностями в местах вырванных страниц, которые валялись тут же на деревянном полу, разорванные на мелкие кусочки или скомканные в сморщенные шары. Лилиан не могла поверить в то, что видит, в весь этот разгром, – было очевидно, что его устроила Вирджиния. Чуть поколебавшись, она нагнулась, чтобы взять одну из книг.
– Не смей прикасаться к ним! – резкий голос заставил зеленовласку вздрогнуть и мгновенно отпрянуть назад от книги, будто последняя собиралась ударить ее кнутом.
– Лживые эгоистичные творения! Таких же лицемерных создателей!
Лилиан обернулась и увидела в проеме Вирджинию, гневно взиравшую на разбросанные по полу книги.
– Обманщики и притворщики, не способные открыть миру правду! Сплошная ложь! – голос Вирджинии перешел на крик. – Герои, сотни раз спасающие мир, слезливые злодеи, философские байки, любовные вздохи – все ложь! Мир спасет то, мир спасет се, если, кабы... Да ничто не спасет этот мир! Прогнивший мир...
– Вирджиния... – Лилиан испуганно смотрела на разъяренную женщину, боясь подойти к ней поближе.
– Прогнивший карточный мир... мир трупов, где...
– Вирджиния!
Так вот в чем дело! Вот почему она так бушевала перед тем, как в дверь постучал парнишка. Вирджиния не актриса. Какая глупость! Она изливала свой гнев и отчаяние на эти бумажные создания, хранящие в своих душах сотни тысяч мыслей и идей, миллионы слов.
Лилиан снова окликнула Вирджинию, и та, наконец-то опомнившись, непонимающе посмотрела на девушку.
– Лилиан?
– Да, Виржиния, я Лилиан.
– Лилиан... – женщина обвела глазами комнату, и ее взор постепенно прояснился. – Книги... Пойдем отсюда, – она опустила голову и вышла из комнаты.
– Да, книги... – Лилиан последовала за ней.
Вирджиния подошла к одному из столиков и взяла с него связку разноцветных лоскутков.
– Просмотри их. Какие понравятся, скажешь мне.
Лилиан приняла связку из рук женщины и стала ее рассматривать. Вирджиния отошла к дивану и вернулась к девушке с метром в руках.
– Подними-ка руки... Так... – она измерила объем груди, талии и бедер девушки. – Теперь длина... – приложив метр к поясу Лилиан, она опустила его вдоль ноги до самой щиколотки. – Если бы ты сбросила плащ...
– Нет, ни в коем случае, – запротестовала зеленовласка.
– Я так и подумала... – Вирджиния лукаво усмехнулась. – Мирти не шутит на счет одежды.
– Я это уже поняла... Вот эти, – Лилиан указала Вирджинии на три лоскутка, золотисто-розовый, сочно-зеленый и сапфирово-синий.
– Хорошо, – Вирджиния сняла последние мерки и скрутила метр кольцом. – Какие одеяния желаешь иметь в своем гардеробе?
– М-м-м, даже не знаю, – Лилиан на минуту задумалась. – На твое усмотрение. Главное, чтобы были удобными и хоть чуть-чуть мне подходили.
– Заметано, – Вирджиния забрала у девушки связку лоскутков и положила их вместе с метром на стол.
– Вирджиния... Ви, это, конечно, не мое дело, но...
– Да? – женщина обернулась и вопросительно посмотрела на свою гостью.
– Ну... в той комнате, – Лилиан стала пристально рассматривать свои ладони и растирать пальцы. – Ну, книги... Почему ты так? – она осторожно посмотрела в глаза женщины.
– Зверство, правда? – Вирджиния отвечала спокойно, словно рассказывала о том, что сегодня ела на завтрак. – Зверства против лжи. Как это когда-то называлось, терроризм? Прости, но это действительно не твое дело.
– Да, да, конечно, – Лилиан расправила складки плаща и сделала пару шагов к выходу из комнаты. – Я пойду, наверное.
– Лилиан...
– Что? – зеленовласка сжала ладони в кулаки, но выдержала пронзительный взгляд Вирджинии, который делал ее намного старше и печальней в мягком свете ламп сумеречной комнаты.
– Лилиан, когда-нибудь я тебе обо всем расскажу. Может быть, расскажу. Если того потребует наша с тобой дружба.
– Ты считаешь, мы уже друзья?
– Друзья с первого мгновения первой встречи, – Вирджиния тепло улыбнулась. – Часть нарядов получишь сегодня вечером. Остальное – завтра после обеда. Подходит?
– Да. Это здорово... Ну, я тогда пойду.
– Давай, – Вирджиния провела свою юную подругу в коридор и открыла парадную дверь. На крыльце все так и лежал оставленный пареньком сверток. Вирджиния нагнулась, взяла его и переложила на пол коридора.
– Ты знаешь мой адрес. Так что заходи. Двери этого дома отныне и навсегда будут открыты пред тобою, – последние слова она произнесла, словно заклинание.
– Да, спасибо тебе за все... Ви, Джина, – Лилиан уже настолько размяла свои пальцы, что они покраснели и стали горячими. – Я пойду, – она кивнула на прощанье и, выйдя за порог, стала спускаться по ступеням.
Стоя в дверях, Вирджиния окликнула девушку, и та обернулась.
– Лилиан, не играй с Полднем. Ты не победишь. Обещай, что впредь не будешь так праздно разгуливать по улицам именно в Полдень, как ты это делала сегодня.
– Обещать? Но... при чем здесь Полдень?
– Когда-нибудь... Так ты обещаешь?
– Да, хорошо, – Лилиан дала слово, но так и не поняла, почему же должна опасаться этого времени дня.
– И еще одно. Зайди-ка в обувную лавку и найди там себе что–то пристойное. Ты ведь не миссионерка! – Вирджиния звонко рассмеялась.
– А чем тебе не нравятся мои босые ступни? – Лилиан изобразила на лице обиду, но потом не выдержала и прыснула со смеху. Она подняла ногу и покрутила ею в воздухе. Вирджиния махнула в ее сторону рукой, и зеленовласка, помахав ей в ответ, повернулась и пошла вверх по улице.
4
Открыв дверь, Лилиан вошла в собственный дом и поставила на пол две обувные коробки. В одной из них лежала пара замшевых туфель на низком каблуке с забавной серебристой пряжкой впереди, в другой – темно-коричневые ботиночки на плоской подошве.
Попав в обувную лавку-магазин под названием «Удобные ножки», Лилиан была поражена не только ее названием, но и размерами. Казалось, что такой скромный домик снаружи не способен вместить столь огромное помещение внутри. Полки от пола до потолка, заставленные разнообразнейшей обувью, для любого сезона и межсезонья, какого пожелаешь размера, цвета, стиля, для маленьких и для больших – и все это под одной крышей, освещенное десятками миниатюрных ламп, позволявших рассмотреть понравившуюся тебе пару вплоть до цвета ниток в шнурках или ребристости подковок туфель.
Растерявшаяся Лилиан не знала, как поступить, она просто стояла и наблюдала за движениями посетителей (почему-то тогда ей не вспомнилось слово «покупатель», и, как выяснилось, не зря – о покупателях в городе даже не слышали и не говорили, потому что в Телополисе они не существовали). Но тут к девушке подошел высокий мужчина и назвался мистером Ктошевом, владельцем лавки-магазина. Лилиан еще подумала тогда, что за странное имя. Но мистер Ктошев оказался удивительным человеком. Он повел девушку между многочисленных рядов, показывая то одну обувь, то другую, рассказывая курьезные моменты, которые касались его или его посетителей и были неразрывно связаны с обувью. Наконец, не без помощи Ктошева, Лилиан удалось выбрать несколько пар туфель и ботинок, пристойных, следуя указаниям Вирджинии. Как только выбор был сделан, мистер Ктошев попросил девушку предъявить ему орисаку. Лилиан не растерялась и извлекла из кармана несвоего плаща серую карточку. Лицо Ктошева тут же омрачилось, и он как можно вежливее попытался объяснить зеленовласке, что она не сможет приобрести всю эту обувь – лишь одну-две пары и то из тех, что попроще. Лилиан поначалу удивилась, хотела даже запротестовать, но потом вспомнила, что выглядит, как нищая, и должна вообще радоваться тому, что ее так радушно приняли в этой лавке. И все-таки она расстроилась и нехотя спросила у мистера Ктошева, что же ей тогда делать. Владелец лавки-магазина провел ее к дальнему ряду полок и сказал, что ее орисаку позволяет приобрести лишь то, что стоит на них. Лилиан тяжело вздохнула и стала перебирать пару за парой туфли, босоножки, тапочки, ботинки и кеды – не уходить же с пустыми руками! Мистер Ктошев терпеливо ждал, пока зеленовласка изучала его товар. Как только она брала очередную пару, он вежливо улыбался и подбадривал девушку, говоря, что эта обувь пошита исключительно для нее, и она будет неотразима и прекрасна в ней, как никогда. Вот так, благодаря орисаку и вопреки своим собственным вкусам и желаниям, Лилиан приобрела себе две пары самой скромной и непритязательной обувки.
Теперь она была дома. В своем собственном жилище! Пускай оно и выглядело нежилым или заброшенным. Но Лилиан сразу же почувствовала облегчение и радость, как только ступила за порог. Что бы с ней сегодня не стряслось – она вернулась в свое убежище, в свою крепость. Лилиан жалела только об одном – о том, что не поинтересовалась у Вирджинии, как ей попасть домой быстро и безболезненно, без часовых блужданий по незнакомым улицам в поисках латропа с названием, ставшим родным, – Шелли Кровавая.
Так всегда, думаешь одно, говоришь другое, а спросить о самом важном забываешь.
Она закрыла входную дверь и оказалась в темноте.
Почему лампы не загораются? Хм, наверное, потому, что еще не наступили сумерки.
Продвигаясь на ощупь, Лилиан распахнула двери обеих комнат, выходивших в коридор.
– Так-то лучше.
Вдруг ее лицо озарилось радостной улыбкой. Всю долгую дорогу домой она мечтала о горячей ванне. И это желание помогало ей быстрее передвигаться и не отчаиваться.
Она возбужденно потерла руками и направилась в дальний конец коридора.
Холодная скользкая ванна смотрелась приветливо в свете солнечных лучей, пробивавшихся сквозь заросли плюща за небольшими окошками под потолком. Солнце перевалило далеко за полдень, и теперь ванная комната казалась сосредоточием романтики и уюта. А черные стены и пол, такие угрюмые, глянцевые и гладкие, лишь оттеняли всю красоту желтоватых полос послеполуденного света.
Лилиан открыла левый кран над ванной. Определив, что из него течет холодная, она закрыла его и покрутила второй, из которого шумной струей вырвался поток горячей воды, сверкающий и манящий. Зеленовласка прибавила холодной и, обнаружив на дне ванны пробку, заткнула ею водосточное отверстие. И только потом подумала, что ополаскиваться придется без мыла, и даже мокрое тело нечем будет обтереть. Не плащом же! Она поморщилась от непреодолимого желания побыстрее сбросить с себя это чужое одеяние, которое она так безрассудно носила прямо на голое тело. Плащ незнакомого ей человека. И как она могла додуматься надеть его? Но ведь тогда все казалось другим, да и было таковым.
Лилиан вышла в коридор и отправилась в мансарду в поисках того, что помогло бы ей сделать процедуры омовения (как она назвала их в шутку) более комфортными.
Мансарда выглядела так же, как и утром, когда девушка покинула ее. Через распахнутое центральное окно, которое она так и не закрыла утром, чуть не вывалившись наружу, в помещение беспрепятственно проникал летний разогретый воздух, за день наполнивший комнату теплом и запахами старого заброшенного парка.
Лилиан заметила, что огонь в камине погас, и теперь в нем, словно в склепе, покоилась кучка серовато-черного пепла. Но не это интересовало девушку в тот момент. Она подошла к одному из двух сундуков и открыла его, намереваясь достать одну из двух простыней, лежавших в нем вместе с подушками и пледом, чтобы использовать ее в качестве полотенца. Присев на корточки, Лилиан переложила в сторону две подушки, достав лежавшее под ними полотно. Такое белое и чистое, что даже жалко было пускать его в употребление. Зеленовласка опять заглянула в сундук, подумывая, не взять ли вторую простыню. И увидела на ее месте ворсистое полотенце, цвета листьев салата, лежавшее в свернутом виде.
– Не может того быть, – прошептала пораженная Лилиан. – Его не было… не было здесь. Или?.. Или было. Проклятье...
Она поднялась на ноги и отошла от сундука на два шага назад, крепко сжимая в руках белую простыню.
– Нет, не может быть. Не может... Ведь я помню, точно, что... там его не было этим утром. Нет...
Проклятье, может, я просто не заметила? Или... Или кто-то побывал в моем доме и подложил его в этот сундук. Но... это невозможно!
Разнообразные мысли вихрем закружились в голове Лилиан. По телу пробежала мелкая морозная дрожь, словно помещение внезапно заполнилось ледяным воздухом. Зеленовласка услышала, как что–то затрещало, и, посмотрев на свои руки, поняла, что надорвала простыню. Потом она вспомнила, что пустила в ванну воду. Нужно было скорее на что-то решаться. Пересилив себя, она приблизилась к сундуку, положила в него разорванную простыню, предварительно сложив ее, и взяла махровое полотенце. Ее чуткие длинные пальцы, вспотевшие и похолодевшие, судорожно нащупали что-то твердое. Лилиан развернула полотенце и обнаружила кусочек мыла овальной формы, испускавший удивительно нежный аромат. Так пахнут по весне цветущие сады, промелькнула мысль в голове девушки.
Я опять ничего не понимаю. А понимала ли раньше? Проклятье, или я ломаю себе голову и окончательно схожу с ума, или... Или стараюсь не думать о том, чего не понимаю, пока хоть что-то не станет абсолютно ясным.
Захлопнув сундук, Лилиан спустилась вниз.
Погрузившись в горячую ванну, она прикрыла глаза, расслабилась и предалась блаженному наслаждению.
5
Она кружилась в невесомых волнах всепоглощающей тьмы. Покой и забвение шелковыми прикосновениями ласкали ее. Внезапно тишину прорезал резкий звук. Он нарастал и нарастал, становясь все более навязчивым, обретая власть и поглощая тьму, вдруг ставшую такой беспомощной.
Лилиан открыла глаза и резко села. Ей понадобилась минута, чтобы прийти в себя и понять, где она находится, и что вокруг происходит.
Лилиан поежилась. Она находилась в густой темноте, и лишь по хлюпаньям и пронизывающему тело холоду ей удалось определить, что она все еще в ванне, сидит в ледяной воде, окутанная непроглядной тьмой, и откуда-то издалека доносится странный звук. Раз, два, три... Это стук! Стук молоточком по парадной двери ее дома!
Порывистыми движениями Лилиан нащупала на краю ванны полотенце, в которое завернулась, когда вылезла из воды и ступила на гладкий плиточный пол. Стук в дверь возобновился. Он не раздражал, но звучал настойчиво и требовательно. Обнаружив, что намочила волосы, Лилиан недовольно поморщилась и хотела выругаться, но сдержалась. Угораздило же заснуть в ванне!
Она вышла в коридор и прошла к парадной двери. Светильники мрачно молчали и, по–видимому, загораться так и нее собирались. Во всем доме царствовали вечерние сумерки, беспрепятственно заползающие во все уголки. Через прозрачные стекла окон и распахнутые двери комнат они проникали в коридор прихожей. Но это не утешило Лилиан – в доме было слишком темно, чтобы разглядеть хоть что-то.
Открыв парадную дверь, она увидела улыбающегося мужчину, стоявшего на крыльце с несколькими прямоугольными коробками в руках. Чтобы удержать столь нелегкую ношу, незнакомцу в светлой рубахе и галстуке приходилось отклоняться назад. Лилиан смутилась, подумав, что может навоображать себе этот человек, глядя на ее мокрое тело, замотанное в полотенце, хотя мужчина и не проявлял видимых признаков нахальства. Он просто стоял и приветливо улыбался.
– Позвольте? – голос посыльного вывел девушку из состояния мысленной комы.
– А что это?
– Ваш заказ. Одежда. Вирджиния тире Лилиан, вечер, – удивился мужчина.
– Ой, точно, – девушка отступила на шаг в сторону, и мужчина поставил коробки, кем-то заботливо перевязанные шелковыми лентами, на пол коридора.
– А теперь распишитесь, пожалуйста, – он протянул девушке листок бумаги, который, тускло фосфоресцируя, позволял беспрепятственно прочесть все, что на нем было написано.
– Миллорр, Вирджиния – Лилиан, одежда, вечер, – неспешно прочла Лилиан и взглянула на посыльного: – А чем расписываться?
– Вы?.. Простите. Приложите подушечку мизинца к бумаге, расположив ее под вашим именем, – мужчина был доволен, что ему представилась возможность продемонстрировать свои знания.
Лилиан поступила так, как от нее требовалось. Под именем Вирджинии она разглядела слабый отпечаток пальца своей подруги.
– Возьмите, – она отдала бумагу посыльному, – и... спасибо.
Мужчина подчеркнуто кивнул и, сбежав по ступеням, скрылся в тенях, блуждающих между светящимися фонарями.
– Какие же они все здесь вежливые! Даже жутко как-то. Хм, хотя и не все, – сказала Лилиан, ухмыльнулась и закрыла дверь.
6
Она сидела почти в центре зала. За одним из немногих столиков, оказавшихся свободными около часа тому назад, когда она вошла в ресторан «Веселое Полнолуние». Лилиан не особо хотелось сидеть именно там, но ей понравилась непринужденная веселая обстановка, царившая в большом гулком зале, и она решила остаться. Пусть даже для этого пришлось усесться в самом центре, который всегда привлекает внимание. Но Лилиан в этот вечер хотелось отдохнуть по-настоящему, а это, по ее мнению, означало попасть в теплое общество, где никто ни о чем не спрашивает, и в котором ты можешь веселиться так, как тебе заблагорассудится.
Она откусила маленький кусочек от свежей мягкой булочки с джемом и, проглотив, запила его горьковатым зеленым чаем, который уже почти остыл.
Увидев меню, которое подал ей улыбающийся официант, Лилиан поначалу немного расстроилась. Выбор был невелик, и она уже начинала догадываться, почему. Прежде, чем подать список блюд, официант попросил девушку предъявить орисаку. Лилиан мысленно улыбнулась, похвалив себя за то, что не забыла прихватить с собой эту ничем не примечательную, но такую значимую в этом городе карточку. Но потом она укорила себя за столь преждевременную радость. Оказалось, что не только в обувной лавке-магазине, но и в этом ресторане ее орисаку действует далеко не безгранично. Она позволяет ей делать выбор, но не из всего существующего и предложенного ассортимента, а только из определенной категории. Зеленовласка догадывалась, что уровень ее орисаку – не наивысший, а скорее наоборот. Но горевать было поздно, о чем твердил ее желудок и простое желание отдохнуть. Потому, заказав бульон с сухариками, мятый картофель и салат из овощей, Лилиан, сведя брови и заработав челюстями, скромно поглотила пищу, стараясь не обращать внимания на некоторые столики поблизости, устланные кружевными скатертями и заставленные сверхвкусными блюдами, аромат которых улавливался даже на расстоянии длинною в двадцать метров.
Но все-таки у Лилиан был повод порадоваться. От Вирджинии она получила такие чудесные туалеты, что серая темнота, расцвеченная лишь сонным светом фонарей, в которой она рассматривала, стоя у окна, содержимое прямоугольных коробок, показалась ей нежной и трепетной, наполненной блеском жизни. Правда, то, что находилось в одной из коробок, стало причиной появления на гладких щеках девушки алого румянца, который, благо, остался незамеченным для посторонних глаз. Да, в той коробке лежало несколько комплектов белья, такого легкого, словно сотканного из воздуха и светотеней. К ним прилагалась записка на фосфоресцирующей бумаге (которая нравилась Лилиан все больше и больше): «В этот раз выражаю свой совет в материальных вещах. Думаю, оно тебе подойдет. Ты уже приобрела приличные туфли? Ви».
Лилиан тихо улыбнулась, сделала еще один глоток и незаметно вновь осмотрела свой наряд. Шелковая блуза, серебристо-зеленого цвета, на пуговках, приятно холодила тело, прикрывая верхнюю часть свободных чернильно-синих брюк. Новые ботиночки, полукругами выглядывавшие из-под брюк, удивительным образом не давили и не жали, что невольно заставляло мысленно благодарить мистера Ктошева.
До чего же иногда важен внешний вид! Все эти ткани, пуговки, кружева, рюши и прочее – все, что приносит эстетическое удовольствие, и все, что когда-нибудь неизменно превратиться в прах. Хм, как и, впрочем, их владельцы да носители. Люди...
Задумавшись, Лилиан провела рукой по волосам, которые ей пришлось заплести в косу, хотя и с превеликим трудом, перевязав затем ленточкой от коробок с одеждой.
Верхний свет, которым было залито помещение ресторана, стал постепенно гаснуть, становясь более приглушенным, создавая интимную обстановку. Лилиан завертела головой, пытаясь понять, что происходит. Люди, кучками облепившие столы, возбужденно перешептывались, наклоняясь друг к другу, заговорщически подмигивая или показывая руками непонятные девушке знаки. Из долетавших до ее слуха слов зеленовласке удалось поймать и различить только одно: «Полуночная». Что бы это могло значить? – подумала Лилиан. Но вскоре ситуация прояснилась.
В дальнем конце ресторана, откуда ранее доносились звуки веселых мелодий и счастливый смех танцующих пар, вспыхнул луч света. Он высветил изогнутый край черного рояля, сверкающего подобно отраженному звездному небу в бокале вина, и силуэт, линии которого поражали своей плавностью. Лилиан чуть привстала, чтобы получше разглядеть все, что происходило на сцене. Она заметила, что некоторые люди, находившиеся за соседними столами, проделал то же самое.
Воцарилась тишина, дышащая ожиданием и вожделением. Несколько минут показались годами, кто-то из посетителей стал нервно ерзать по стулу, кто-то чихнул, кто-то слишком громко отпил вина. И тут... Тишина растворилась в звуках музыки. Мозг понимал, что исходит она из недр рояля благодаря искусным движениям пианиста по клавишам. Но сердце замирало, и дух захватывало от всплывающих в сознании картин.
…Узкая гондола, плывущая по широкой реке. Ночь, в черных небесах зачарованные звезды водят хороводы вокруг полной луны.
Полнолуние. Молоко, льющееся с небес. Оно захлестнет тебя, если утратишь бдительность.
В гондоле сидит девушка. В ее глазах заключена вселенная, в ее сплетенных волосах сверкают лепестки лилий, ее тонкие пальцы касаются невесомых цветов, собранных в подоле ее тончайшего платья, и опускают их на воду.
Далекий берег, кажущийся неподвижным, бросается в пляску. Танцуют тени и мертвецы. Девушка поет. В ее груди не бьется сердце. Девушка поет...
…Лилиан очнулась уже на улице. Она остановилась и озадаченно посмотрела по сторонам. Обычная вечерняя улица. Свет фонарей. Фигуры прохожих. Веселые, кричащие, оживленно переговаривающиеся или же молчаливые, грустные, погруженные в свои мысли.
Лилиан пальцами обеих рук потерла виски. Еще бы миг, и она... Но нет, все обошлось. Она вернулась и... (Лилиан приложила руку к груди)... чувствует, как бьется ее сердце. А это уже что-то значит, как говорит Вирджиния. Или не она?..
Лилиан оглянулась, ища глазами название ресторана. Но его нигде не было видно. Наверное, отошла слишком далеко, подумала девушка. Слишком далеко... Так, пока не расслабляться.
Она дошла до конца улицы, чтобы узнать, где же очутилась. Перекресток Маркуса Сивого и Елейного Джо. Значит, еще два квартала и она дома. Вот что значит запоминать названия улиц, когда куда-то идешь!
Через двадцать с небольшим минут Лилиан была дома. Встретила ее настоящая ночь, не прикрытая зоркими фонарями. Светильники, сговорившись, бастовали, не желая дарить такой спасительный в подобные минуты свет. Но Лилиан, не обращая на все это особого внимания, быстренько поднялась наверх, держась за перила и стены, спотыкаясь и падая на ступенях.
Она вернулась домой. Вернулась в свою мансарду. Убогую, скромную, тихую, но ее собственную. Где, прислонившись к стене, дремал огромный камин, незаметно вздымая свою грудь, в которой билось потухшее огненное сердце, а на голых половицах, раскинувшись, лежал мягкий матрас, сквозь непроглядную крышу любующийся мерцанием звезд, где стояли, словно стражи, ее массивные сундуки и стеснительный комод, с полыми костями, но полной воспоминаний душой. Где был ее дом.
Только оказавшись в мансарде, Лилиан почувствовала, насколько устала за сегодняшний день. День, за который она еще крепче привязалась к городу, узнала о многом и многих, но ни песчинки о себе. О себе...
Она достала из сундука подушки и простыни. Застелила ими матрас, а затем пододвинула его поближе к открытому окну. Разувшись, она поставила ботиночки рядом с матрасом и разделась, сложив свой вечерний наряд на коробки с одеждой, которые оставила у стены. Забралась под вторую простыню и расслабилась. Но время шло, а сон – нет. Усталость, свинцом растекшаяся по всем мышцам, не способствовала его появлению.
О, нет, только не бессонница!.. Мысли, это все мысли. Победить их – привлечь сон. Победить...
Мысли, они как пчелы, все роятся и роятся, они как пузырьки, все булькают и булькают, они как следы, ведут от одной станции к другой. Детали... Их вдруг стало так много.
Лежа в сумрачном свете и сквозь стекло большого аркообразного окна глядя в далекие небеса, Лилиан размышляла о том, что еще совсем недавно, в первые два дня, находясь в воздушном неведении, она чувствовала себя легче и даже надежнее. Она радовалась жизни просто так, была скорее посторонней наблюдательницей, нежели активной участницей, смотрела на мир со стороны, не будучи его частью. Тогда она верила, что как-нибудь со всем справится. И все, что ждало ее впереди, выглядело как-то призрачно и нереально, а от того и менее опасно, хотя и шагать в неизвестность было страшновато. Никому не пожелаешь превращения ясного жизненного пути в сплошной клубящийся туман. Но что же теперь? Она, незаметно для себя, стала частью этого мира. И он, протянув свои тонкие, но такие крепкие щупальца, коснулся ее. Пока что слегка. Но кто знает, что будет потом? Может, этот диковинный, и вместе с тем такой обычный мир, прорастет в нее настолько, что лишит свободы. Свободы решать и мыслить, что так высоко ценит Вирджиния. Да и не только она. Детали...
Она получила имя, дом и кучу вещей в придачу. Казалось бы, это должно стать оплотом, должно вселить надежду и уверенность. И вроде бы она действительно это ощущает. Но, с другой стороны, детали – признак сложности. Они делают путь более запутанным, препятствия – более изощренными. Они не только украшают обстановку, они способны серьезно осложнить жизнь. Хотя, стоит ли отчаиваться заранее? Разве у самых сложных загадок не бывают наипростейшие решения?..
Лилиан повернулась на бок, и в это время в небе появилась луна. Она взошла над неровной кромкой парка и осветила все вокруг своим таинственным светом.
– Луна... – прошептала Лилиан. – Полная луна.
Она вспомнила о ресторане и о том, что с ней случилось. Она старалась не думать об этом, когда возвращалась домой. Хотела не думать и сейчас. Она слишком устала. Но нужно выжать последние соки, и только тогда удастся уснуть. Последние соки... Ей нечего вспомнить. Она слишком устала. Девушка в гондоле. Женщина у рояля. Музыка... зовет и манит, она...
Лилиан уснула.
Глава 8
Люстраты
1
Наступил четвертый день. Четвертый день пребывания Лилиан в Телополисе.
Сидя за чашкой остывающего терпкого чая в кафе «Утренний Луч», погруженная в раздумья, она как раз пыталась припомнить название этого четвертого дня. Понять, в каком соотношении он находится с неделей, и исчисляется ли в этом городе последняя семью днями.
Утро веселой радугой, пробиваясь сквозь тонкие занавески, отражалось золотом на лицах все пребывающих посетителей, на гладких столешницах, на светло-ореховых половицах пола. Лилиан сидела спиной к выходу, спиной к восходящему солнцу. Ей не хотелось щуриться и всматриваться в прохожих на улице. Она еще до конца не проснулась и предпочитала рассматривать чаинки на донышке чашки, да еще свои собственные пальцы, кои покоились на округлой ручке чашки.
Лилиан думала о многом. О том, что ей совсем не хочется идти в Трехбашье и работать у дядюшки Кинга, о том, что она вновь забыла перенести в мансарду те немногие принадлежавшие ей вещи, которые так и остались лежать в коридоре второго этажа, в темном коридоре, который следовало бы как-то осветить, а это значило починить светильники, а как сделать последнее, девушка пока не имела ни малейшего представления. Обставить новый дом хоть какой-то мебелью тоже не помешало бы, раз ей придется в нем жить. И, поскольку она не знала, как долго, стоило позаботиться о своем уюте. Хоть маломальском. А еще хотелось бы продолжить поиски. Поиски самой себя, мысленно уточнила Лилиан и полусонно усмехнулась. Поиски, которые непонятно где, непонятно с чего начинать. И пока ей не стало непонятно зачем, следует заняться ими как можно скорее. И еще множество мелочей, которые нужно учитывать и ни в коем случае – выпускать из виду.
Они действительно усложняют жизнь.
Лилиан допила свой чай и растерла пальцами виски. Сегодня ей опять снился тот сон. О подводном мире, так она назвала его. О мире радости и счастья. О мире, в котором ей не суждено было остаться. И все по милости той злосчастной руки. Холодной и жесткой, причиняющей боль.
Лилиан почувствовала, как чья-то тень накрыла ее, затем перешла на поверхность столика и замерла. Девушка ждала, но ничего не происходило. Тень застыла на месте, не желая двигаться далее, словно хозяин решил оставить ее на сохранение зеленовласке, а сам тем временем скрылся.
– Привет, Лилиан.
Девушка изумленно оглянулась и увидела веселого паренька, возвышавшегося над ней.
– Сергиус?
Паренек кивнул. Скромная одежда, состоящая из потертой вязаной жилетки поверх простенькой рубашки в полоску и темных брюк на тонком пояске, не могла скрыть всей худобы юноши, в чем-то даже подчеркивая ее. И лишь глаза, цвета весенней лазури, не спрятанные за стеклами светящихся очков, говорили, насколько молод этот юноша, насколько счастлив в своей печальной наивности.
– М-м-м, ну, привет. Может, присядешь? – Лилиан указала ему на свободный стул.
– Нет, спасибо, я уже позавтракал. Я, собственно, пришел за тобой.
Проклятье, я подозревала, что эта история так просто не кончится.
– За мной? И... почему? – Лилиан понимала, что это глупый вопрос, но все равно задала его.
– Так ведь, время книг пришло. А я – за тобой. Дядюшка Кинг попросил, вдруг ты забудешь? – проговорил слегка растерявшийся паренек.
– Нет, что ты! Как я могу! Значит, дядюшка Кинг, – Лилиан тяжело вздохнула. Ей опять захотелось выругаться, но она сдержалась и спросила: – А как это Кинг узнал, где меня искать?
– Дядюшка Кинг, – укоризненно поправил ее паренек. – Так ведь он знает все и про всех. Он... – Сергиус увлекся и хотел сказать что-то важное, даже склонил голову к левому уху девушки, но потом огляделся, выпрямился и, чуть помедлив, произнес совсем другое: – Дядюшка Кинг.
Лилиан уловила изменение в интонации паренька, и в ее глазах блеснула искорка любопытства.
– Так ты... идешь?
– Да, конечно, – Лилиан поднялась и вышла вместе с Сергиусом на пыльную улицу. Если бы не сутулость, паренек был бы того же роста, что и она. Хотя по возрасту он явно был младше, что подсказало девушке ее просыпающееся чутье, название которому она еще даже не начинала искать.
2
Во время пребывания в Трехбашье Лилиан продолжала бороться с одной навязчивой мыслью. Она все еще пыталась вспомнить название четвертого дня. В том, что она находится в городе именно четвертый день, Лилиан не сомневалась. Хотя, она не учитывала день своего прибытия. Но поскольку от него в памяти зеленовласки сохранились лишь блеклые лоскутки, из которых даже при огромнейшем желании не сошьешь ничего, кроме абсурда, заключенного в бесконечность, она решила отталкиваться от дня следующего, когда прекрасным утром проснулась в 707 номере гостиницы «Добрый Путник».
Каким образом она оказалась посреди улицы нагишом? Откуда шла и куда держала путь? На каком отрезке пути утратила самое драгоценное, что у нее было – воспоминания?
Потеря, или даже отсутствие, что страшнее, памяти, а также вереница удивительных событий, происходивших с ней, не смогли лишить девушку ощущения времени. Она твердо знала, что сознательно находится в Телополисе только четвертый день. Но не была уверенна в том, может ли это сведение пролить хоть чуточку света в бездонную пропасть, в которой затерялись ее воспоминания, или же нет.
В шестом чесу вечера, когда они вместе с Сергиусом сидели у камина, откликавшегося только на имя Флеменус и подбрасывающего в воздух пучки разноцветных искр, Лилиан удалось вспомнить название четвертого дня. Вернее, она услышала его из уст паренька, который, по просьбе дядюшки Кинга, как раз просвещал ее по поводу расписания и основных обязанностей эйды, но если быть точнее – седьмой эйды. Услышала и распознала. Четвертый день был четвергом. А это значило, что первый день в Телополисе, который она отчетливо помнила, был понедельником. Давало ли это хоть что-то? Лишь то, что днем ее прибытия было воскресенье. Что-нибудь еще? Хотелось бы.
Дядюшка Кинг, до того дремавший в своем необъятном кресле, окликнул задумавшуюся зеленовласку и попросил ее повторить все то, что наговорил Сергиус. Лилиан хотела вспылить – для нее работа в Трехбашье седьмой эйдой пока не представляла никакого интереса, девушка думала, что это будет только мешать ее поискам, и потому хотела огрызнуться, когда прервали такой важный для нее мыслительный процесс поиска истины. Но дядюшка Кинг смотрел на девушку так тепло и терпеливо, словно действительно был ее дедушкой. Он повторил свою просьбу и тихо улыбнулся.
Лилиан стало неловко. Но она не собиралась выслушивать упреки на счет своей невнимательности или же безразличия, и потому, сосредоточившись, заговорила:
– Я седьмая эйда Трехбашья. Старший эйдин – Сергиус. За все отвечает дядюшка Кинг, то есть все в его руках и все в его глазах, – Лилиан остановилась и посмотрела на дядюшку Кинга, тот благосклонно кивнул, и девушка продолжила: – Вот, что еще... Сегодня – мой первый цельный день. Сегодня четверг, а это значит... м-м-м, что-то значит. Так, под моей опекой – вторая и третья башни...
– Лоритан и Моритан, – уточнил Сергиус.
– Ну, да, конечно, – Лилиан бросила на парнишку взгляд, полный ледяных искр. – Так, на зов книги приди, от зори до зари. Погодите-ка, а как же я буду знать, когда мне сюда идти, если дома у меня нету часов? Да и у вас тут тоже.
– Ты будешь знать. Тебе скажет об этом Хранитель, – сказал Сергиус.
– Хранитель? Ах, ну да, конечно, – не будь рядом этого всезнающего Сергиуса, Лилиан непременно призналась бы дядюшке Кингу, что будет приходить в Трехбашье, когда получится, потому что ни о каком Хранителе она и слыхом не слыхивала. Но, чувствуя себя неуютно под пристальным взором старшего эйдина, она намеренно соврала.
– Так, дальше. Я, как седьмая эйда, каждый седьмой день, а именно в субботу, как я поняла, то есть послезавтра, принимаю посетителей из Дома Радости. Кстати, кто они такие?
– В седьмой день увидишь. Они подскажут тебе, что делать, – ответил Сергиус, тем самым опередив следующий вопрос девушки.
– Хорошо, подскажут.
И как ему удается так быстро портить человеку настроение?
– Лилиан, можешь идти. У тебя все получится. Книги помогут, – сказал дядюшка Кинг мягким тихим голос.
Лилиан поднялась с подушки, на которой сидела у камина, пронзила уничтожающим взглядом Сергиуса, на прощанье вежливо кивнула дядюшке Кингу и поспешно вышла из башни.
3
Она бесцельно брела по улице. Солнце скатывалось по небосводу на запад. Близился вечер, печальная меланхолическая пора. Пробуждались фонари. За гранями стекол их головок загорались первые несмелые огоньки. В воздухе пахло застоявшимся пыльным летом.
Лилиан не смотрела на частых прохожих. Обычные люди, счастливые, беззаботные, унылые, угрюмые. Они не интересовали ее. Они были чужими.
Поежившись, зеленовласка засунула руки в небольшие кармашки своего вельветового темно-синего пиджачка. Спасибо Вирджинии. Где она сейчас? Чем занимается? Продолжает злиться на молчаливые книги или вновь дарит кому-то свой плащ? Кто знает. Лилиан вдруг так захотелось снова увидеть ее. Просто увидеть, может, поговорить. Но... она не знала, как связаться со своей подругой. Она не знала, как написать ей письмо.
Лилиан подняла голову и стала всматриваться в проулки. Латроп, еще один латроп. Такие заманчивые в своем фосфоресцирующем свечение, буквы в названиях улиц словно светлячки, пожертвовавшие собой ради чужого блага, отдав свои светящиеся тельца во власть холодного камня.
Улица Рона. Возможно ли найти ее?
Лилиан нечаянно столкнулась с полной женщиной в развевающихся одеждах, извинилась и свернула в еще один проулок. Последний, это будет последний, решила она.
Изогнутая арка латропа высвечивала семь названий.
– Мельпомена Вторая, Паркинсонов, Долгопутов, Василиса Незнатная, Пререкан Нунсый, Лаванла и... что, Шелли Кровавая? Моя Шелли? – Лилиан часто-часто заморгала. Она не могла в это поверить. Она нашла короткий путь домой!
Лилиан выбежала из проулка и посмотрела вдоль улицы в ту сторону, с которой пришла. Она вспомнила, что свернула один раз направо и... все. Не так-то уж далеко отошла от Трехбашья! Теперь нужно будет отыскать латроп с выходом на овальную площадь или улицу, на которой девушка находилась сейчас, в ее квартале, и вопрос о передвижении будет снят с повестки дня. Тогда она сможет приходить на свою работу вовремя!
О, нет… Неужели я действительно хочу туда вернуться?
Лилиан нашла название улицы, на тротуаре которой стояла, и вернулась к найденному латропу.
Так, улица Васильковая. Отлично!
Она вспомнила о предостережениях на счет латропов, представила в своем уме родную улицу и вошла в тень под аркой. В следующий миг она уже выходила к старому заброшенному парку.
Вот это здорово! Замирает сердце, останавливается дыхание, а по коже – мороз. И всего этого будто бы и нет. Только миг, и ты уже там, где надо.
4
На следующий день, то есть в пятницу, Лилиан на работу (как выяснилось позже, в городе избегали этого слова, заменяя его всевозможными подходящими и неподходящими понятиями–синонимами) пришла вовремя, как благодаря проведенным накануне поискам, так и маленькой посылке, полученной утром. Последнюю принес мужчина, вылитый джентльмен, чем-то схожий с тем, который доставлял девушке одежду. В посылке – коробочке, сделанной из тонких деревянных пластинок – лежали круглый плоский механизм и сложенная записка со словами: «Прости, если обидел. От Зари до Зари, с девяти до шести». А механизмом оказались часы! Они тикали и показывали время – «8:15». На записке не было подписи, но Лилиан догадывалась, кто мог быть ее автором. Часы она прихватила с собой на работу, спрятав их в глубокий карман длинной льняной юбки, складки которой скрывали не только выпуклый предмет, но и само наличие двух карманов.
Лилиан потихоньку начинала привыкать к Трехбашью. С девяти до часу дня она находилась в зале второй башни, которую Сергиус называл Лоритан. За третий день своего пребывания на новом месте девушка заметила, что количество посетителей возросло. Может, причиной тому была пятница, а, может, и тот факт, что люди, прослышав о появлении новой седьмой эйды, спешили с ней увидеться. Я что же, становлюсь популярной? – с усмешкой думала Лилиан. Читатели все приходили и приходили. Многие просили девушку помочь им найти ту или иную книгу или выбрать новую, на ее вкус. И каждый раз, когда она наугад доставала какую-нибудь книгу, та непременно вызывала заинтересованность у того или иного посетителя. Чудеса, продолжала удивляться Лилиан. Неужели ей начинает нравиться эта работа?
В час дня к ней подошел Сергиус и попросил следовать за ним. Вместе они спустились в Коритан, первую башню. У камина стояла табурет-лестница, и лежали мягкие подушки с кисточками на краях. В отдалении в своем кресле восседал задумчивый дядюшка Кинг, созерцающий пламя Флеменуса, игравшее тенями на его старческом лице.
Сергиус поднялся по лестнице и достал с каминной полки две шкатулки. Одну подал зеленовласке, другую оставил у себя. Они присели на подушки и открыли снедь-шкатулки. Аппетитные коржики, стакан вина, два бутерброда и большое краснобокое яблоко составили обед пятницы. Пока подопечные ели, дядюшка Кинг читал неизменное четверостишие. Лилиан подозревала, что оно имеет продолжение, но не осмеливалась спросить об этом. Она теперь вообще старалась поменьше разговаривать как с дядюшкой, так и с пареньком. Удивительно, но Трехбашье начинало нравиться ей, и потому пока зеленовласка решила помалкивать, осваиваясь с обстановкой. Когда она смотрела в грустное, но такое доброе лицо дядюшки Кинга и в чистые лазурные глаза юноши, на пару мгновений ей становилось стыдно за свое прежнее поведение. Но потом она прогоняла этот зов совести, то ли страшась его, то ли стесняясь.
После двух часов, когда молчаливый обед был окончен, Сергиус отвел Лилиан в третью башню, в Моритан. Из зала второй башни в нее вели каменные истоптанные ступени, слагающиеся в две изогнутые лестницы. Попасть в третью башню Лилиан мечтала с первого дня, но методично отгоняла от себя эту мысль, объясняя свое напускное нежелание простой незаинтересованностью, хотя на самом деле – опасаясь туда входить без разрешения дядюшки Кинга.
Зал Моритан был таким же просторным, как и два предыдущих. Вот только обстановка в нем отличалась как от Коритан, так и от Лоритан. Помещение было заполнено рядами оббитых бархатом кресел с высокими спинками, возле которых стояли круглые столики на вычурных ножках с лампами в абажурах, создающими своим ненавязчивым светом желтоватые ореолы вокруг столиков и кресел. Читальный зал? – мысленно спросила себя Лилиан. В дальней стене виднелось несколько узких и вытянутых арочных проходов, занавешенных плотными, не пропускающими дневного света шторами. Зеленовласка предположила, что за ними может находиться балкон или галерея.
Сергиус провел девушку меж рядами кресел к середине зала, в которой располагался стол с большой круглой столешницей. Ее центр венчала лампа с богато украшенным абажуром, расшитым золотыми и серебряными нитями на тему книг и различных строений. У стола стояло четыре стула с выгнутыми спинками. Не кресла, а деревянные стулья с твердыми сиденьями! Сергиус указал на свой, назвав его западным. Лилиан выбрала себе противоположный, и эйдин тут же одобрил ее решение, сказав, что она как никто лучше подходит на роль «эйды, пришедшей с востока». Потом он тихонько рассмеялся. Видимо, это была шутка. Лилиан криво усмехнулась. Ей подобный юмор был не по душе. Сергиус снова на нее глянул и удалился. Лилиан не успела уточнить, чем именно ей полагается заниматься в этом зале. Из вычурных слов вчерашней проповеди старшего эйдина по поводу ее обязанностей зеленовласка помнила совсем немного, а в данном случае это означало ничего. Она была благодарна Сергиусу за подарок в виде часов, но лишний раз показывать ему свою беспомощность не собиралась. Поэтому с обязанностями в Моритан ей, как-никак, придется справляться самостоятельно.
Лилиан села на выбранный ею стул и принялась детальнее рассматривать обстановку третьей башни. В некоторых креслах сидели люди. Они читали книги со светящимися страницами или делали записи в каких-то толстых тетрадях. Всего девушка насчитала человек девять, хотя кресел в зале было около пятидесяти, и лампы горели на каждом столике. Тогда она еще подумала, зачем этот лишний свет, а также какая от него польза тем, кто читает светящиеся книги. Но это была очередная загадка, еще одна странность или традиция этого города. Отчасти еще чужого для девушки с зелеными волосами, которые она упорно заплетала в косу в виду отсутствия приличного гребешка. Мысли о гребешке и не только вновь затянули просторы сознания Лилиан подобно тому, как серые тучи заволакивают необъятные небеса перед продолжительной непогодой. Мысли о деталях, о желании приобрести мебель и обустроить свой дом, о необходимости обзавестись кучей жизненно-важных мелочей, об устремлении вспомнить себя и выяснить причину такой странной амнезии.
Вдруг кто-то тронул Лилиан за плечо.
– Эйда?
Девушка обернулась на приглушенный голос.
– Эйда, я хочу завести дневник. Помогите мне, пожалуйста.
Перед Лилиан стояла женщина, лет тридцати. Ее густые русые волосы тускло золотились в свете лампы. Взгляд больших, чуть раскосых глаз был спокоен, но опущенные уголки тонких губ и крепко сцепленные пальцы рук напротив сердца указывали на то, что эта незнакомка чем-то расстроена.
– Дневник?.. – переспросила Лилиан. – Х-хорошо, пойдемте.
Но куда идти? Зеленовласка оглянулась в поисках старшего эйдина, но его, конечно же, нигде видно не было.
Что же он говорил мне о дневниках?
Лилиан осмотрелась по сторонам. Позади нее остановилась женщина. Она поправила свою трикотажную кофточку и обратила к девушке свой взгляд, в котором теперь открыто читалась печаль.
Почти все стены зала Моритан занимали стеллажи, десятками ярусов взлетающие к потолку. Но на их полках стояли вовсе не книги, а шкатулки. Лилиан подошла к ним поближе и стала вспоминать наставления Сергиуса. Ей вдруг сильно захотелось помочь этой печальной женщине в трикотажной кофточке и простенькой юбчонке до колен.
– Дневник...
– Вы что–то сказали? – женщина остановилась рядом.
– Нет, нет, это я так. Сама себе, – зеленовласка ободряюще улыбнулась. Ответная усмешка женщины, такая слабая и безрадостная, больше походила на гримасу и лишь исказила черты лица незнакомки.
Лилиан посмотрела на полки. На сотни и тысячи шкатулок. Абсолютно одинаковых шкатулок. Прямоугольных, высеченных из неизвестного девушке камня, темно-зеленого, с вкраплениями то ли черного, то ли синего – насколько вообще можно было о них судить в приглушенном свете, наполнявшем Моритан.
Лилиан осторожно взяла одну из шкатулок. На ее крышке и боках, инкрустированных драгоценными каменьями, из которых зеленовласка узнала только изумруды и сапфиры, мастерской рукой были вырезаны вычурные замысловатые узоры. Они зачаровывали своей красотой, но невозможно было разобрать, что именно они изображают.
– Эйда?
– Да, да, – Лилиан опомнилась и вернула шкатулку на место. – Это... чуть-чуть не то.
Она оглянулась и увидела лестницу, прислоненную к дальнему стеллажу. И вспомнила о подвижных плитах второй башни, Лоритан, которые ввергали ее в сверхъестественный восторг, хотя она за три дня так и не решилась испытать их на себе. Поэтому вид лестницы слегка огорчил ее, но в то же время обнадежил. Девушке показалось, что этот вид передвижения намного ближе ей по духу, нежели парящие в воздухе плиты.
Она передвинула лестницу поближе, установила ее поудобнее и стала осторожно взбираться наверх. Преодолев десятка три ступеней, она оказалась у самых верхних полок.
Он говорил про то, что достижимо только для эйды. Про верхние полки и свободные толники... Хм, тоже мне, гений отыскался!
Шкатулки на верхних рядах полок отличались от остальных. Они светились, тускло, можно было даже сказать, почти незаметно. Но именно это и делало их другими. Лилиан взяла одну из них, зажала ее правой рукой под мышкой и медленно спустилась вниз почти с двадцатиметровой высоты, что стало для нее настоящим испытанием в виду массивности и тяжести мерцающего груза.
Почувствовав под ногами твердый пол, Лилиан развернулась, подошла к свободному столику и поставила на него шкатулку. Затем глянула на женщину, которая покорно ждала дальнейших действий зеленовласки. Что же теперь? – подумала Лилиан, начиная нервничать. Она неторопливо осмотрела шкатулку со всех сторон и на одной вертикальной плоскости, в месте соединения двух половинок этой драгоценной хранительницы толников, обнаружила два углубления. Их можно было принять за замочные скважины, коими они, в принципе, и являлись. Углубления были небольшими, с крошечными выпуклостями в середине и предназначались скорее для...
– Подушечек, – Лилиан протянула к ямкам в шкатулке два больших пальца, но остановилась, не успев коснуться ими углублений. – Это должны сделать вы.
Она отступила, освободив место у стола для женщины.
– Да, как коснетесь ее, промолвите свое имя, – подсказала Лилиан и утвердительно кивнула, чтобы женщина приступала к действию. Та еще раз глянула на девушку и опустила подушечки больших пальцев в углубления.
– Элеонора, – шепотом, полным трепета, произнесла женщина. Шкатулка щелкнула невидимым замком и отворилась. Ее мерцание угасло, открыв взору Элеоноры и седьмой эйды толстую книгу, на черном кожаном переплете которой выделялось ярко полыхающее красным всего лишь два слова: «Элеонора. Толник».
– Ой! – Лилиан вдруг припомнила, что ей нельзя было смотреть на дневник. На юный девственный толник. Ведь это запрещено! Нарушение правила! – Э-э, вы присаживайтесь. А я вас оставлю.
Опустив глаза и больше ни разу не взглянув на Элеонору, Лилиан побыстрее отошла в сторону.
Фу, ничего не произошло. Проклятье, неужели он наврал мне про все те напасти, которые обрушатся на того, кто взглянет на чужой толник? Хм, может, я так слушала... Все равно, он воображает себя невиданным умником!
Лилиан вернулась к центральному столу и опустилась на свой стул. Но он был таким жестким и неудобным, что девушка поднялась и пересела в ближайшее кресло. Сергиуса поблизости не было, значит, некому будет укорить ее в нарушении обязательств, в сошествии с правоверного пути седьмой эйды.
Дневник... А ведь это идея! Мне тоже можно его завести. И записывать каждую мысль, каждое переживание, чтобы ничто не смогло ускользнуть. Это может помочь, помочь вспомнить!.. Да.
Лилиан чувствовала, как напряженность отпускает мышцы ее тела, вливая в них покой и тепло. Вскоре ее веки тяжело сомкнулись, и девушка мирно задремала в одном из чудодейственных кресел Моритан.
5
Очнулась Лилиан от звука, исходившего из недр Трехбашья. Она открыла заспанные глаза и прислушалась. Звук повторялся снова и снова. Он напоминал звучание гонга.
Лилиан непонимающе оглянулась по сторонам и поднялась из кресла. В зале Моритан не осталось ни одного человека. Там была только она одна. Зеленовласка достала часы и, приблизив их к лампе, посмотрела на стрелки. Они показывали шесть часов. Шесть часов вечера.
– Я проспала полдня! – ошеломленно воскликнула зеленовласка, не веря собственным совам.
Она подбежала к центральному столу, осмотрела его, будто бы искала что-то. Потом глянула в сторону выхода, но в темных проемах арок не возникла ни одна человеческая фигура. Лилиан понимала, что рабочий день подошел к концу, и ей уже можно покинуть Трехбашье. Но что-то не пускало ее, заставляя стоять на месте и пытаться вспомнить. Лилиан казалось, что она должна была сделать нечто важное. Нечто, касающееся второй зари, шестого часа, конца рабочего дня, о чем говорил ей накануне Сергиус. Но что это было? Еще одна обязанность седьмой эйды.
– Проклятье, но какая? – Лилиан хлопнула ладонью по столешнице. – Что же это? Как я могла забыть! Взяла и заснула... И опять разговариваю сама с собой!
Постепенно стали гаснуть лампы. Их свет тускнел, а вскоре и вовсе померк, и в огромном зале воцарился сумрак.
Очутившись в темноте, которая увеличила размеры помещения до вселенских масштабов, Лилиан бросила попытки вспомнить одну из неисчислимого множества своих обязанностей. Она стала торопливо пробираться между креслами и столиками, памятуя, что выход должен быть где-то впереди. Найдя проход довольно-таки быстро, возможно, в этом ей помогло некое особое чутье седьмой эйды, если таковое вообще существовало, она спустилась в Лоритан, такую же пустующую и покинутую посетителями, прошла мимо дремлющего в цилиндрической капсуле Роберта и оказалась в первой башне. Сергиус и дядюшка Кинг, до того переговаривавшиеся, повернулись к вошедшей девушке.
– Ну, как прошел день? – поинтересовался дядюшка Кинг.
– Замечательно, – Лилиан улыбнулась, вспомнив о своем сне. Хорошо, что они ничего не знают.
– Исполнила все свои обязанности на сегодня? – этот вопрос принадлежал Сергиусу, который так пристально посмотрел на зеленовласку, будто намеревался прочитать все ее мысли.
– Конечно же, все, – Лилиан гордо выпрямилась. – Так что я уже пойду. До свидания!
На всем расстоянии от камина до дверей выхода Лилиан чувствовала прикосновение пронзительного взгляда старшего эйдина, которое нестерпимо жгло ей спину. Только когда она ступила на овальную площадь, залитую предвечерним мягким сиянием, ощущение жжения исчезло, хотя и не совсем охотно, словно Сергиус действительно прочел ее мысли и в отместку за ложь при помощи невероятно мощной силы мысли свил вокруг тела девушки кокон из крапивы, от прикосновений которого Лилиан стало жутко и даже страшно.
– Нет, такого не бывает. Я это знаю. Знаю и чувствую, – она сжала в правой ладони округлые часы, но тут же выдернула руку из кармана, словно часы обожгли ей пальцы. – У меня просто разыгралось воображение. Да, и во всем повинен тот сон! Угораздило же меня?! – зеленовласка отряхнулась, сбрасывая с себя остатки невидимых сетей кокона, и пошла через площадь к выходу на улицу Васильковую.
6
Утро субботы выдалось на удивление прекрасным. Хотя, здесь стоит говорить об относительной прекрасности. Ведь все предыдущие дни были такими же солнечными и теплыми, по-летнему великолепными. Но когда Лилиан в девятом часу выходила из своего дома, то ощутила, что этот день будет особенным. Может потому, что он предшествовал радостному выходному – воскресенью, или оттого, что из старого заброшенного парка веяло свежестью, и ветер в воздухе закручивал озорные вихри прохлады. А откуда-то издалека пахло астрами.
Около тридцати минут, согласно часам, хранившимся в правом кармане легких брюк, понадобилось Лилиан для того, чтобы позавтракать в кафе «Долгий Поцелуй» по улице Сумбурных. Его светлая романтическая обстановка только поспособствовала улучшению настроения девушки. Выйдя из кафе, она твердой походкой отправилась на поиски лавок-магазинов, в которых, наконец-то, смогла бы приобрести хотя бы часть необходимых для дома вещей. Для своего жилища и для комфортного проживания в нем.
К половине одиннадцатого Лилиан отыскала мебельную лавку-магазин, среди широчайшего, если не безграничного ассортимента которой (она только подивилась этому, припомнив поход в обувную лавку) ей удалось выбрать добротный квадратный стол из темного дерева, два стула с потертыми, но мягкими (!) сиденьями, а также корпус кровати с овальной спинкой, даже покрытой простой, но от того выглядящей еще более благородной резьбой и с прямыми пластинами в основании, на которые она смогла бы спокойно уложить свой шикарный матрас.
Лилиан мечтала об уютном кресле с низкими подлокотниками, но так и не смогла выбрать достойное из тех, которые были доступны ей благодаря серой орисаку. А сколько прекрасных диванов, оббитых расшитым бархатом, вельветом и габардином, столиков из красного дерева, мрамора и хрусталя, на изогнутых или резных ножках, кроватей с усеянными жемчугом балдахинами, зеркал в позолоченных рамах, люстр с серебристыми подвесками и еще много всего прочего находилось в тех обширных залах, через которые проводил зеленовласку один из помощников мастера Бриндизи, владельца мебельной лавки-магазина! Лилиан и не представляла себе, что такое вообще возможно. И всю дорогу ее спутник в мельчайших подробностях и прелестях описывал красоту всех этих безупречных предметов обстановки, пока, правда, не увидел орисаку девушки. Тогда Лилиан снова убедилась в том, что название ее карточки в словаре несказанных слов находится ближе к ругательству, нежели к мелодичным и благопристойным выражениям общества города Телополиса. Но она постаралась не расстраиваться, придав лицу спокойное выражение, а голосу – подчеркнутую уравновешенность, и, чуточку осмелев, поинтересовалась у Луинаджо, помощника мастера Бриндизи, почему ей не доступны те чудесные кресла и люстры с подвесками. И он ответил, сдержанно и удивленно: «Но ведь на вашем орисаку не запечетлены следы обретенного пра!». Дальнейшие расспросы ничего не дали, кроме вежливых да улыбчивых – «Вы сами должны обо всем узнать». Что ж, видимо, так и придется поступить, подумала Лилиан. Разузнать все самой и желательно как можно скорее. Еще одна деталь! Будь она хоть кем-то проклята! Вот почему выбирать пришлось из того, что попроще. Впрочем, ничего плохого в этом не было, но рассматривать данный вопрос с такой стороны девушке пока не хотелось.
Еще не время радоваться простоте. Только когда все выясню, только тогда...
Затем они с Луинаджо условились о дне и времени доставки приобретенного девушкой и на том разошлись.
Частично решив один из житейских вопросов, пусть и не наилучшим образом, Лилиан отправилась дальше, собирая по крупицам оставшееся хорошее настроение, которому не суждено было просуществовать в полном здравии и до полудня, но об этом после.
День разгорался, набирая обороты, пронизывая все пространство чистым светом. По улицам фланировали все те же незнакомые прохожие с лицами, отображающими весь диапазон человеческих чувств и эмоций, кроме, наверное, синеватой белизны упокоенного мертвеца, и Лилиан, изредка попадая в несмелые тени украшавших улицу редких кленов, рассматривала все вокруг, стараясь наслаждаться жизнью и отвергая какие-либо болезненные мысленные самоопросы на тему нерешенных проблем. По дороге она побывала в лавке украшений и приобрела в ней кедровый гребешок с забавной надписью «Из ниоткуда с любовью», витиеватую заколку для волос, усыпанную разноцветным бисером, и даже тоненькое серебряное колечко, которое привлекло ее одним единственным выгравированным на нем словом «Истина». Бриллиантовые колье, ожерелья, усыпанные изумрудами и рубинами, золотые серьги и жемчужные подвески, лежавшие в соседних витринах, поражали своей ослепительной красотой, притягивая взгляды не только женщин, но и мужчин. Но Лилиан лишь мельком взглянула на них, не собираясь поддаваться на притягивающие чары. Может, она никогда и не испытывала особого восторга при виде подобных драгоценностей (этого зеленовласка, к несчастью, сказать не могла – по вполне очевидным причинам), но где-то в безднах ее сущности зарождалось некое новое понимание, впрочем, зарождалось в таких затаенных и мрачных глубинах, что невозможно было сказать, что же это было за понимание. И понимание чего? Вероятно, истины, заключенной в собственных воспоминаниях. Но кому это ведомо?
7
Дела были сделаны, и без четверти одиннадцать Лилиан вошла в открытые двери Трехбашья, вспоминая вчерашнее жжение и намереваясь сегодня же завести дневник, будь он толником или еще неизвестно чем.
Коритан была пуста. В огромном камине тихо поигрывал язычками огонь, а в темном кресле с высокой спинкой никто не сидел.
Интересно, где это дядюшка Кинг? – подумалось Лилиан, но она была уверена, что этот чудной человечек с длинными белыми волосами еще появится, ведь рабочий день в субботу начинался в одиннадцать, а зеленовласка в предыдущие дни никак не удавалось прийти пораньше, поэтому она не могла знать, просиживает ли дядюшка Кинг в своем кресле целые сутки или же иногда отлучается по своим загадочным делам. Тем не менее, его отсутствие настораживало.
Лилиан отодвинула занавес и поднялась по прохладному сумрачному лестнице-коридору в Лоритан. И узрела там... Нет, лучше бы она сидела в этот злосчастный день дома, глядя в пустое чрево камина, нежели стала свидетельницей и, что ужаснее, участницей событий субботнего утра. Лучше бы она никогда не приходила на овальную площадь и не смотрела в сторону ни одного Трехбашья. Лучше бы... Но стоит ли тянуть так долго?
В зале второй башни творились хаотичные устрашающие вещи. Воздух был пропитан кисловатой затхлостью и запахом чего–то горелого. Лилиан замерла на одной из гладких плит, не решаясь сделать ни одного шага вперед от обуявшего ее ужаса. На полу в беспорядке валялись десятки книг. Они светились болезненно ярким светом, некоторые полыхали голубоватым пламенем. Черты лица девушки исказились. Она прикрыла ладонями уши, не в силах вынести дикие вопли и крики, наполнявшие Лоритан. Невозможно было понять, откуда они исходят. Казалось, будто их издают книги, лежащие на гладких плитах пола, но поверить в это было слишком трудно. Лилиан посмотрела на цилиндрическое сооружение и увидела заключенного в нем Роберта, рвущего на себе волосы. Его искаженное лицо, в эти мгновения походившее на театральную маску, изображавшую трагедию, выражало нескрываемое горе, печаль и отчаяние. Роберт рыдал, но его горькие всхлипывания тонули в пугающем вое. Книги продолжали вылетать со стеллажей, с грохотом падая на каменные плиты.
Лилиан попятилась. Ей хотелось убежать и скрыться в каком–то мрачном подвале, только чтобы не изнывать от боли и страданий, которые волнами обтекали ее тело, лишая каких-либо желаний, радости и света, отнимая последнюю надежду.
Внезапно кто-то сильно тряхнул девушку за плечо. Она подняла голову и увидела перед собой Сергиуса. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами с расширенными зрачками. Его волосы были всклокочены, а скромная рубаха выпачкана грязью неизвестного происхождения. Испугано взирая на девушку, он открывал и закрывал рот, но Лилиан ничего не слышала. Она мотала головой и непонимающе смотрела на парня. Сергиус указал рукой на свои уши, и тогда Лилиан поняла, почему сама ничего не слышит.
– ....и ты что-то утверждала! Да?!
Снова обретя слух, Лилиан вздрогнула от ворвавшегося в ее мозг громкого голоса старшего эйдина.
– Что здесь случилось? – повысив голос, поинтересовалась обескураженная зеленовласка.
– Ты еще спрашиваешь?! Нет, это немыслимо! Ты не заслуживаешь быть эйдой! Ты – кратуглая лукранка! – раздраженно и сердито выкрикнул ее коллега.
– Но при чем здесь я?!
Сергиус разочарованно помотал головой.
– Лучше помоги мне!
– И как же? – Лилиан и сама начинала раздражаться.
Сергиус вздохнул и огорченно посмотрел на девушку, но потом все-таки сказал:
– Бери горящие книги, побольше, и неси их... В общем, иди за мной, – он более не надрывал свой голос, и потому сказанное Лилиан скорее прочитала по его губам, нежели расслышала.
Осторожно огибая разбросанные книги, Сергиус приблизился к тем, которые полыхали огнем, нагнулся и стал поднимать их одну за другой. Лилиан со страхом наблюдала за своим коллегой, думая, что он вот-вот загорится сам и превратится в ходячий факел, и будет кричать еще пронзительнее, чем кто-то или что-то в зале Лоритан.
– Держи! И давай побыстрее! – Сергиус протянул девушке восемь полыхающих книг, но Лилиан только попятилась от него, как от прокаженного.
– Не будь лукранкой! Бери! – крикнул он, а потом злорадно улыбнулся и прибавил: – Они не кусаются и не обожгут твою нежную кожу.
Лилиан обиженно глянула на старшего эйдина и, пересилив себя, взяла в руки протянутые книги. В следующий миг на ее лице отразилось удивление. Книги не жгли и даже не вызывали покалывания. Они только мелко-мелко дрожали или неожиданно вздрагивали, пытаясь высвободиться из плотной стопки. Лилиан пришлось потрудиться, чтобы не выронить ни одну из них. Сергиус, загрузившись огненными томами по самый подбородок, взглядом попросил следовать за ним. Лилиан повиновалась.
Они поднялись в Моритан по каменным ступеням, которые своей кривизной и неровностями так и норовились подставить подножку, чтобы затем бесшумно посмеяться над упавшим. Хотя Лилиан и сомневалась в том, что они могут тронуть Сергиуса. Скорее всего, объектом их потех будет исключительно она сама.
Следуя за старшим эйдином, зеленовласка пересекла пустующую Моритан и оказалась в галерее, куда вел ряд высоких арочных проходов из зала третьей башни, шторы на которых, накануне задвинутые, теперь были подвязаны толстыми лентами. Пологая крыша в пересечениях массивных балок, скрывавшая галерею от ослепительного света, находилась на более низком уровне, нежели крыши трех башен. Окаймляла галерею балюстрада из темного мрамора, поблескивавшая в чистых солнечных лучах, падающих с левой стороны. Посреди галереи высился колодец, толстые стенки которого, из грубого камня, обросли ворсистым зеленовато-багровым мхом.
Сергиус остановился у колодца, опустил книги на пол и стал поспешно, одну за другой, бросать их в открытое зево колодца. Закончив свое дело, он обернулся к Лилиан.
– Чего стоишь? Хочешь заразиться от люстратов?
– Заразиться? – Лилиан испуганно посмотрела на старшего эйдина и чуть ли не бегом подошла к нему.
– Бросай их туда, – он кивнул на колодец. – А потом возвращайся в Лоритан и бери следующую партию.
Лилиан, более не смотря на Сергиуса, заворожено заглядывала в колодец, в его темные воды, мерцающие в глубине и уходившие по каменному тоннелю глубоко вниз.
– Лилиан! Нет, это явно была ошибка, – Сергиус, уже не в силах сердиться на девушку, коснулся ее плеча.
– А, что? – зеленовласка нехотя оторвала свой взгляд от созерцания глубин колодца и посмотрела на парня.
– Эйда, бросай их туда. Но долго не смотри вглубь. Эта игра не доведет до света, – дождавшись утвердительного кивка девушки, Сергиус продолжил: – А потом возвращайся в Лоритан. Поняла? Времени уже нет! Слышишь?
Лилиан опять молча кивнула.
– Тогда давай, действуй!
Девушка медленно опустила книги на пол и, взяв одну из них, занесла ее над зевом колодца.
– Бросай!
Она выпустила книгу, и ту сразу же, довольно булькнув, поглотила темная вода. Книга плавно-плавно стала опускаться в ее глубины и вскоре, навсегда погаснув, исчезла из виду.
– Вот это да... – Лилиан на мгновение застыла, склоненная над колодцем, но потом встрепенулась и взялась за остальные семь томов. Когда темная пучина объяла последний из них, в галерее вновь появился Сергиус с еще одной стопкой полыхающих книг.
– Там осталось и для тебя, – бросил он на ходу, торопливо приближаясь к колодцу. – Давай, иди!
Лилиан тряхнула головой. Она чувствовала себя как-то странно, словно находилась одновременно и в своем теле и вне его. Она ощутила неимоверное спокойствие, умиротворение, ее начало клонить в сон.
– Не стой так долго возле Морфиуса! – он наконец подошел к колодцу и, опустив на пол книги, подтолкнул Лилиан в сторону выхода. – Иди!
Зеленовласка сделала пару шагов и остановилась. Ее взгляд затуманивался, голова склонялась на грудь, а внутри расплывалось удивительное чувство легкости. Справившись со стопкой книг, Сергиус подошел к девушке.
– Точно ошибка. Ты не можешь быть седьмой эйдой! – проговорил старший эйдин и подхватил зеленовласку под руку. – Ох, пойдем, – он ввел ее в зал третьей башни и посадил на стул перед центральным столом. Лилиан положила руки на столешницу и опустила на них голову. А Сергиус, печально и горько вздохнув, умчался за следующей партией огненных книг.
Глава 9
История дядюшки Кинга
1
Лилиан открыла глаза. На столе приглушенно светилась лампа в абажуре. За ней виднелась склоненная голова Сергиуса, который сосредоточенно что-то писал левой рукой на листке бумаги, придерживая его пальцами правой. На миг оторвавшись от своего занятия, он коснулся кончиком ручки своих губ и о чем-то задумался. Его лицо озарилось радостной улыбкой, а глаза восторженно блеснули, словно только что ему в голову пришла неимоверно гениальная мысль. Он записал еще пару слов и отложил ручку в сторону, закрыв ее колпачком. И только потом обратил внимание на очнувшуюся девушку, наблюдавшую за ним несколько минут.
– Очухалась? – спросил Сергиус и уверенным движением руки поправил на носу светящиеся очки.
– Как видишь, – с оттенком недовольства пробормотала Лилиан. Ее совсем не устраивало то, что она вновь не могла понять, что с ней происходит в этом странном мире. – Я опять заснула...
– М-да, бывает, – весело ответил Сергиус. Пребывая в отличном настроении, он словно бы позабыл обо всех событиях субботнего утра.
– А... который час? – озадаченно спросила Лилиан и усилием воли подавила навязчивый зевок.
– Наверное, около двух, – Сергиус подвинулся на стуле чуть в сторону, чтобы свет лампы не мешал ему смотреть на девушку. – Как спалось?
– Спалось? – изумленно переспросила Лилиан и попыталась вспомнить хоть что-то из беспокойных сновидений, которые, по идее, должны были бороздить просторы ее сознания-подсознания во время незапланированного дневного сна. Но память как будто обозлилась на нее, не желая обогатить ум девушки воспоминаниями ближайших прожитых часов. Перед ее внутренним взором продолжало появляться все то же настойчивое изображение зияющей в небытие мертвой черной дыры.
– Пусто... – она огорченно вздохнула и осмотрелась. Насколько было видно, в зале Моритан находились только они вдвоем – седьмая эйда и старший эйдин. Хотя лампы на столах у крупногабаритных кресел и продолжали гореть, освещая, видимо, только собственные возвышенно светлые мысли. Кресла были пусты, на столиках не лежало ни одной книги или шкатулки.
– А-а! – Лилиан шумно втянула ртом воздух и задержала дыхание. Ее глаза расширились, взгляд оттенился испугом и какой-то устрашающей догадкой.
– Что случилось? – Сергиус даже привстал на стуле.
Лилиан выдержала паузу, и потом ответила:
– Я поняла, – она уже дышала нормально. – Я вспомнила... Но не то, что хотелось бы. И надо ведь было такому случиться? – она расстроенно и как-то виновато посмотрела на Сергиуса.
– И... что же ты вспомнила?
– То, что должна была сделать вчера, и то, что не сделала.
Вопросительно глядя на девушку, Сергиус молчал, участливо склонив голову на бок и чуть вперед.
– Моя обязанность. Возвращать книги, оставленные посетителями, на стеллажи Лоритан. И шкатулки с толниками тоже... На полки Моритан. Как там говорится в Уставе Трехбашья? «Свечение Лоритан вечно, но лори, покинувшая объятья матери, утратит свою силу на заходе дня. Долг седьмой эйды – служить носительницей возврата в извечное Лоно Матери...».
– Ты запомнила? Слово в слово? – Сергиус был приятно удивлен. – Дядюшка Кинг будет рад этому.
Лилиан задумчиво посмотрела на паренька, но ничего не сказала в ответ.
– Совсем забыл. Ты должна кое-что выпить, – старший эйдин быстро поднялся, жалея, что слишком долго задержал свой взгляд на лице девушки. На ее тонком носике, порозовевших ото сна гладких щеках и отливающих изумрудностью еще слегка затуманенных глазах. Он сложил последний исписанный листок вчетверо и спрятал его в карман брюк. Затем собрал в стопку все остальные листки, разбросанные по столу, взял ручку и указал ею на пузатый глиняный кувшин и граненый стакан из мутно-серого стекла, стоявшие у лампы с его стороны.
– Выпей по полстакана два раза. По совету дядюшки Кинга, – проговорил Сергиус, при этом выглядел он взволнованно. Прижав к себе стопку листков, он пошел к выходу, но на полдороги остановился.
– Дядюшка Кинг хотел тебя видеть, как только ты проснешься.
– Хорошо, – ответила Лилиан и проводила взглядом тощую и такую нескладную фигуру своего юного коллеги. Посмотрев на кувшин, она пододвинула его поближе и заглянула внутрь. Не доходя до короткого горлышка, в нем колыхалась темная непрозрачная жидкость, которая, казалось, поглощала свет, лившийся от лампы. Девушка наклонилась и осторожно понюхала подозрительное питье.
По совету дядюшки Кинга... Хм, странноватые у него советы! А если я не выпью? Что будет?
Лилиан заколебалась. Она постоянно боролась с навязчивым желанием тщательно проверять все, с чем сталкивается, прежде чем подпускать к себе ближе, прежде чем безоглядно доверять. Но не знала, насколько подобная борьба является оправданной.
В то же время она была обязана дядюшке Кингу очень многим. Да, он тип необычный, оригинальный, ну, и чуточку странноватый. Но ведь он принял ее в Трехбашье, как в родной дом, накормил и подарил (или наградил ею?) орисаку. Да, Лилиан жалела, что действие ее орисаку слишком ограничено. Но ведь она спит в собственном доме, ест простую, а все-таки вкусную еду и понемногу начинает ощущать себя хоть и ущемленной в правах, но все-таки гражданкой Телополиса.
А сегодняшний инцидент? Утром, так неожиданно. И все из-за нее. И тот жгучий взгляд в спину был не напрасным, а провидческим!
Да, она обязана дядюшке Кингу. И она выпьет темную жидкость.
Быстрым движением руки Лилиан схватила кувшин, налила полстакана, чуть не расплескав подозрительное питье на стол, и залпом выпила. Затем повторила процедуру снова и поморщилась от обжигающей свежести напитка, тонкими ручейками прохлады растекшегося по ее телу. В голове прояснилось, и каждая новая мысль стала безумно важной и осязаемой до такой степени, что, казалось, ее можно было коснуться, стоило только протянуть руку.
Лилиан поднялась и размеренной походкой направилась к выходу, продолжая изучать свое новое состояние, и уже не опасаясь того, что дядюшка Кинг набросится на нее с обвинениями в халатности и выгонит из Трехбашья на все четыре стороны.
2
Она сидела на мягкой подушке, подобрав ноги и покорно сложив руки на коленях. Мысленные хороводы, вызванные неизвестным снадобьем, замедлились, а вскоре и вовсе остановились, прекратив бешеную пляску, вызывающую головокружение.
Дядюшка Кинг хранил молчание. Его сцепленные в замок руки покоились на округлом животике, голова была слегка наклонена вперед, а долгий немигающий взгляд устремлен в пылающее жерло камина.
Лилиан тихо сглотнула, а потом шмыгнула носом. Эти звуки оказались достаточно громкими, чтобы привлечь внимание задумавшегося дядюшки Кинга.
– Ну, что ж, экзальтация минула. Можем начинать, – произнес Кинг и улыбнулся так искренне и тепло, что Лилиан поняла, почему Сергиус чуть ли не боготворит этого маленького, но такого могущественного человечка.
Девушка не выдержала и отвела глаза. Проснувшаяся совесть подала знак, и зеленовласка почувствовала себя неуютно. Ей захотелось тут же во всем признаться, взяв на себя всю вину, а потом попросить прощения, попросить дядюшку быть милосердным. Она вновь посмотрела на сидящего в кресле человечка и, набрав в грудь побольше воздуха, приготовилась заговорить, но дядюшка Кинг тут же остановил ее порыв взмахом левой руки.
– Сейчас не ты собралась говорить. Это все еще действие напитка-снадобья. Обожди в молчании. И лучше послушай меня, – дядюшка говорил тихо-тихо, и Лилиан приходилось напрягать слух, чтобы разобрать каждое слово. Она заметила, что дядюшка неотрывно на нее смотрит и чего-то ждет. Тогда девушка кивнула в знак того, что последует его словам и будет молчать.
– Хорошо. Я никогда не отрину тебя, однажды приняв. Да, заранее прощаю тебе как забывчивость, так и чрезмерную гордость и упрямство, – дядюшка весело усмехнулся, и Лилиан пришлось подавить зарождающуюся обиду.
Кинг снова умолк, посмотрел в камин и через пару минут чему-то трижды утвердительно кивнул, словно отвечая на неслышные вопросы Флеменуса. Затем повернулся к Лилиан и заговорил уже нормальным голосом, так что девушка без лишних усилий расслышала каждое слово из последовавшей длинной речи.
– Да, пожалуй, начнем, – сказал дядюшка Кинг и откашлялся. – Эта история приключилась давным-давно. Столь давно, что я не стану нагружать твой ум знанием количества годов, прошедших с того времени… Ох, я помню тот день так ясно, словно строки из книг, прочтенных накануне... – дядюшка Кинг говорил, а длинные пряди его седых лунно-белых волос лениво шевелились, будто дремлющие змейки, от слабых сквозняков, и отражали подвижный свет неспокойного голубого огня. – Женщина... Да, помнится, она вошла, когда уже близился вечер, – Кинг мечтательно улыбнулся. – Тогда еще Николас, старший эйдин, напевал себе под нос какую-то лирическую песенку и расставлял последние книги по полкам стеллажей. Да, именно тогда она вошла... Двери были чуть приоткрыты – на дворе стояло знойное лето – и свежий предвечерний ветерок робко залетал в Трехбашье на своем пути из неизвестности в вечность. Он обдувал ряды дремлющих книг, лаская их древние истертые корешки... Но о чем это я? Да, о ней, о женщине. Маленькая, с виду невзрачная. Руки мягкие, слегка влажные, а пальцы тонкие и холодные. Такой она была. В поношенном сизом платьице да истоптанных ботиночках на босу ногу, такую же крошечную, как и она сама. Да, она казалась инфантильной и слегка безумной. Но она была женщиной... Это читалось в ее раскосых глазах, таких печальных под полуприкрытыми веками, что я каждый раз невольно содрогался, заглядывая в них, в эти бездонные колодцы, полные мутной густой нефти. Если бы не твердые убеждения и принципы, можно было усомниться в том, что в ее стянутой груди действительно бьется живое сердце, а легкие перерабатывают воздух, вдыхаемый ее прямым заокругленным носиком. Нет, она не была королевой. Как, впрочем, и нищенкой. И, тем более, простой женщиной, мечтающей о возвышенной любви, безоблачном счастье и вечной молодости души. Она была другой. Не лучше и не хуже остальных. Просто не такой. Единственной в созданной для нее вселенной.
Я не знал, как зовут ее. И не решался спросить. А она не спешила с ответами. Она молчала, словно безмолвие было самым привычным для нее состоянием. Поначалу я ужаснулся – а вдруг она немая? К сожалению, или к счастью – я так до сих пор и не разобрался – мне так и не удалось этого узнать. Но она все понимала – это отражалось в ее глазах, хотя никто так и не услышал из уст этой женщины ни единого слова. Она кивала или качала головой, сводила густые брови к переносице, тем самым задавая вопрос или просто о чем-то сосредоточенно размышляя. Изредка на ее губах появлялась улыбка, в своей загадочности и мимолетности напоминая скорее призрачную тень, нежели истинное проявление какого-то радостного чувства или эмоции. Как жаль, что я так и не узнал ее имени. Но глубокие пронзительные взгляды, наполненные столькими оттенками грусти, скорби и печали, забирали у нее слишком много сил, из хрупкого тела, из утонченной, но, скажу тебе, далеко не ангельской души. Возможно, она и покинула нас, чтобы стать ангелом горних высей и заоблачных дворцов света. Но тогда... тогда она была человеком. Женщиной, пережившей неисчислимые трагедии, испившей сотни чаш страданий, боли и горя, женщиной, слишком слабой, чтобы промолвить хотя бы одно слово, но слишком сильной, чтобы позволить себе умереть. Женщиной, которую мы звали стармранской мрачницей, – дядюшка Кинг надолго замолчал. Он снял округлые очки и, сжав пальцами левой руки переносицу, прикрыл свои старческие глаза, веки которых, покрытые складочками морщин, не смогли избежать участи, уготованной всему телу.
Лилиан замерла, обнимая руками острые коленки своих согнутых ног. Она не шевелилась и смотрела на дядюшку задумчиво и серьезно, словно между строк рассказанной им истории прочитала нечто тайное и запретное, затронувшее глубинные пласты ее встревоженной души, вызвавшее вихрь слепых воспоминаний, ощутимых, но хаотичных и неразборчивых. И даже Флеменус, древний и мудрый, умерил свои норовистые язычки и приглушил потрескивание толстых дров.
Женщина... она всегда молчала и ничего не говорила? Не может такого быть. А как же?.. И все же... А может...
– Ох, Сергиус, ты что-то хотел?
– Да, это касается Лилиан, м-м, седьмой эйды...
Услышав свое имя, девушка подняла голову и увидела стоящего у кресла Сергиуса. Почти вся его фигура была сокрыта тенью – только глаза и области вокруг них светились под кругами очков. Лилиан невольно поежилась – в тот миг старший эйдин показался ей выходцем с того света. Нет и еще раз нет. Бывает же, что такое безобразие лезет в голову? А еще эта его неслышная поступь. Тут можно перепугаться не на шутку! На смерть…
– ...вот.
Но кто же была та женщина? Что-то в ней...
Лилиан глянула на дядюшку Кинга, который молча на нее смотрел, а затем перевела взгляд на Сергиуса. Парень тоже безмолвствовал, изучающий взгляд его светящихся глаз был устремлен прямо на зеленовласку.
– Что, что такое? – осторожно спросила девушка.
– Я же говорил, – пробормотал Сергиус.
Но дядюшка по-прежнему молчал.
– Что ты говорил? – Лилиан недовольно глянула на старшего эйдина.
– Что ты... – тут он осекся и скосил взгляд на дядюшку Кинга.
– Что ты, внученька, как считает Сергиус, не совсем подходишь на место седьмой эйды. Ты ведь это имел в виду? – Кинг медленно повернул голову в сторону Сергиуса.
– Ну, может быть, – парень даже не попытался соревноваться со своим обожествленным учителем в мастерстве «кто-кого-переглядит» и просто потупил глаза. Потом резко вскинул голову и окинул девушку взглядом. И Лилиан ощутила, как по ее спине потекли струйки обжигающего холода, а сердце в груди забилось тревожнее. Когда же она повернулась в сторону старшего эйдина, заподозрив его в нахлынувшей волне жути, того уже и след простыл. Место, где он только что стоял, пустовало, будто бы и не было свидетелем разыгравшейся сцены.
– Пора, – голос дядюшки Кинга ворвался в сознание девушки как всегда вовремя.
– А... куда пора? – последние мысли о странном поведении Сергиуса таяли где-то на задворках разума.
– Пора встречать гостей из Дома Радости! – произнес дядюшка и мягко улыбнулся. – Будь сильной и упорной. Но не забывай о скромности, – казалось, он знал, о чем только что думала девушка, и решил позабавиться, ответив на ее мысленные запросы.
Лилиан не знала, как ей поступить. К сожалению, о Доме Радости она помнила столько же, сколько и о большинстве своих обязательств. Дом Радости и какие-то гости... Она продолжала сидеть на полу, разглядывая каменные плиты под ногами и пытаясь припомнить хоть что-то.
Почему так? Почему я постоянно что-то забываю?
Зеленовласка посмотрела на свои руки. Они крепко цеплялись за колени и мелко-мелко дрожали. Пока что мелко-мелко. В горле начинал закручиваться комок противной тошноты.
– Лилиан, я никогда не отрину тебя, помни это. И если я увидел в тебе образ седьмой эйды, значит, ты и есть она. Ты есть она, – слова дядюшки Кинга странным образом подействовали на девушку успокаивающе, будто бы этот могущественный старичок имел власть не только над тембром и тоном своего голоса, но также был способен посредством него посылать к людям незримые силовые потоки – страха, угрозы, сарказма или же радости, восхищения и покоя.
– Ты все узнаешь сама. По-другому и быть не может. Поднимись в Моритан, и позволь им завладеть тобою. Тогда ты увидишь, что это приносит радость.
Лилиан кивнула. Ей не хотелось говорить. Да она и не знала, что тут можно сказать. Потому просто поднялась с бархатистой подушки и, еще раз кивнув в знак благодарности (или же чего-то большего?) дядюшке Кингу, покинула мрачные чертоги Коритан, отправившись встречать гостей из Дома Радости.
3
Часть открытого пространства галереи была заставлена креслами, деревянными, с мягкими сиденьями, высокими спинками и округлыми подлокотниками. Кто и когда успел принести их сюда, Лилиан не знала, но подозревала, что всю эту работу довелось проделать Сергиусу. Может, именно поэтому он так недобро посмотрел на нее перед своим исчезновением у кресла дядюшки Кинга?
Лилиан прошла меж рядами расставленных кресел к самому дальнему, стоявшему лицом к остальным – видимо, оно предназначалось для нее – и опустила на сиденье (которое не была мягким!) книжку, захваченную на пути в Моритан.
Это получилось как-то случайно. Проходя через второй зал, Лилиан невольно просматривала ряды книжных полок. И когда она приблизилась к последнему стеллажу перед входом на лестницу в третью башню, одна из книг привлекла ее внимание. Тогда Лилиан не знала, что делает. Просто протянула руку и сняла томик с полки, при этом даже не взглянув на его название. Можно было допустить, что девушка находилась в неком трансе, была под гипнозом или просто о чем-то думала, так сосредоточенно, что не смогла препятствовать проявлению уже выработавшегося рефлекса на книги – прослушай просьбу, окинь взором полки и, найдя нужный том, достань его.
Лилиан понимающе хмыкнула, тем самым ответив на свои мысленные размышления, и повернулась, приготовившись сесть в кресло и ждать появления гостей. Но уже в следующий миг она застыла на месте, полусогнув ноги в коленях и так и не донеся руку до подлокотника своего кресла. Во всех остальных креслах, обступавших ее полукругом, сидели... дети! Они тихонько переговаривались и весело поглядывали в ее сторону. Кто-то мотал своими крохотными ножулями, недостающими до пола, кто-то елозил на слишком большом для него кресле, глядя по сторонам, а один мальчик даже залез с ногами на мягкое сиденье и перегнулся через спинку кресла назад, то ли разговаривая с находившимся там другом, то ли просто проверяя кресло на прочность.
Лилиан хотела ахнуть, но звуки застряли в ее сжавшемся горле, не дойдя до рта.
Дети! Дети из Дома радости! «Позволь им завладеть тобою... и тогда ты увидишь, что это приносит радость»! Дети, которые приносят радость? Не заботы и кучу проблем, а радость?
Но как же я их не заметила? Прошла мимо... словно их в тот момент и не было в этих креслах? Нет, такого не может быть!
– Можешь сесть, твой стул на отсутствие разного рода подстроенных пакостей я проверил самолично, – откуда-то донесся довольный голос Сергиуса.
Лилиан тут же выпрямилась и, оглянувшись, укоризненно посмотрела на стоявшего позади ее кресла старшего эйдина.
– Гости из Дома Радости?
– Конечно, – Сергиус продолжал довольно ухмыляться. – Ты должна помнить – я говорил тебе об этом. Каждую субботу, с трех до шести, седьмая эйда принимает гостей из Дома Радости. Помнится, я даже упомянул, что эти гости – дети, – он выдержал многозначительную паузу, после которой продолжил: – Вот только помнишь ли ты обо всем этом хоть что-либо?
– Не смей насмехаться над моей памятью! Я не помню и не хочу помнить ничего из того, что ты мне говорил! Понял? – голос Лилиан дрожал и чуть было не сорвался на крик, но она все же не позволила этому случиться. Смерив старшего эйдина уничтожающим взглядом, она отвернулась от него и с излишней подчеркнутостью села в свое кресло, перед тем забрав с него принесенную книгу.
Лилиан смотрела прямо, но не видела детей. Перед ее глазами стояло лицо смеющегося Сергиуса. Она выждала пару минут и повернулась назад, чтобы, уже взяв себя в руки, высказать этому тощему выскочке все, что она на тот момент о нем думала. Но позади ее стула зияла пустота. Никакого старшего эйдина. Каменные плиты, побратимы плит из Коритан, тускло поблескивали в лившемся из арочных проемов в балюстраде солнечном свете. Такие же вытертые и молчаливые, без каких-либо уличительных следов.
– Как... как ему это удается? – сама у себя поинтересовалась зеленовласка, быстро окинув взглядом все пространство галереи и не обнаружив ни одного Сергиуса.
Словно его здесь и не было... Так? Что же это – мои галлюцинации? Тени больного разума, образы разыгравшегося до жути воображения или...?
– Эйда, эйда! – зазвучали детские голоса. – Эйда!
Лилиан встрепенулась, помотала головой для лучшего прояснения сознания и сфокусировала свой взор на собравшейся ребятне. Только сейчас девушка увидела, что пришло их около тридцати человек – все разного возраста, где-то от шести и до тринадцати лет, насколько могла судить зеленовласка, считая, что не особо умеет разбираться во всем, что касается подрастающих человечков, – цвета нации, будущего всей планеты, мелькнула мысль в голове – разной внешности и в разной одежде. Но всех их объединяло одно – некий завораживающий блеск в глазах, направленных на седьмую эйду. Блеск детского вожделения, желания и светлой наивности, некой веры в то, что находится за гранью – такое тонкое и неосязаемое, ощутимое лишь ими. Маленькими человечками, еще не ставшими взрослыми, большими людьми, отягощенными моралью общества и всякой ерундой, вряд ли кому-нибудь нужной...
– Эйда, эйда! Ну, почитай же нам! Эйда!
Мальчик в зеленом свитерке и подогнутых брючках подошел к Лилиан и остановился в метре от кресла, в котором она сидела. Беленькие волосы мальчугана просвечивались на свету, создавая вокруг его головы нечто наподобие ореола, в изумительно чистых голубых глазах искрился неподдельный интерес, направленный безо всякого стыда на все еще молчавшую девушку. Руки мальчика были крепко сцеплены и сжимали некую игрушку, хотя Лилиан и не могла сказать с точностью до крохотного уха, что это было – какой-то медвежонок или же заяц. Скорее, нечто неопределенное и даже странноватое, но неизменно плюшевое.
Зеленовласка перевела свой взгляд на лицо мальчугана и тут же почувствовала, как что-то изменилось. Словно ее вместе с этим ребенком поместили в некий шар, прозрачный, но отгородивший их от всего мира – выкрикиваний непоседливых детей, передвиганий тяжеленных кресел по каменному полу, задорного смеха и всего прочего. Осталась тишина и созерцание друг друга – маленького ангела и утратившей то, что следует оберегать. Тишина, приглушенный свет откуда-то слева и... легкие движения воздуха. Это ветерок, прилетевший оттуда, из-за грани. Ветерок, шевелящий ее волосы и, хм, почему-то его ресницы.
Ты другая… (говорит он, маленький мальчик) ты... ждет Источник, Долина...
Что? (спрашивает она, не слыша своих слов – только чистые кристаллы голубых глаз)
Другая... Долина... (повторяет он (мысленно?), и она слышит его) почитаешь нам Великого Чародея?
Лилиан моргнула, и иллюзия развеялась, шар лопнул. Она осмотрелась по сторонам и заморгала еще сильнее. Маленький мальчик в зеленом свитерке преспокойно сидел в первом ряду, в третьем кресле слева. Он улыбался и беззаботно болтал со своим соседом. На его коленях лежал плюшевый мишка.
Плюшевый мишка... Но когда он его держал, что это было? Что–то не то, не такое, другое... Было ли?.. Что опять со мной происходит?! Проклятье и замшелый олух! Ого, новое ругательство?.. Этот мальчик, его... слова, о чем они? И Сергиус, будь он неладен!
Лилиан напрягла пальцы рук и, ощутив некое препятствие, посмотрела на свои колени. В пальцах она сжимала книгу в матерчатом переплете без названия. Лилиан стиснула ее еще сильнее, но потом резко отпустила и открыла. На первой странице красовалось витиеватое название – «Великий Чародей страны Оз». Лилиан не успела осознать до конца совпадение просьбы мальчика в шаре с книгой, которую она случайно прихватила с собой по пути в галерею Моритан, как дети весело закричали:
– Эйда читает! Эйда читает!
Зеленовласка посмотрела на собравшихся, и через несколько мгновений они умолкли, продолжая нервно теребить игрушки в руках, слишком громко шмыгать носами или же намеренно чихать, но все это – без единого слова. Только вожделенные взгляды и тишина.
– Хм, ладно. Кхм, кхм, – бодро проговорила Лилиан – она не хотела признаваться себе в том, что начинает нервничать. – Сегодня почитаем про... Великого Чародея, – сказала она и сразу же посмотрела на мальчика в зеленом свитерке. Но он ничем не отличился – с тем же, что и все остальные, восхищением ахнул, немножко помял мишку и застыл в ожидании чуда.
– «Проснулась Дороти от толчка, такого резкого, что если б не мягкая постель, она бы наверняка здорово ушиблась. Тото ткнулся холодным носиком ей в щеку и жалобно заскулил. Дороти села и тут только заметила, что их больше не качает», – исподлобья Лилиан глянула на притихших детей – все они заворожено слушали рассказ, их взгляды были затуманены и устремлены вдаль. Девушка изумилась, но вернулась к повествованию, где-то в глубине чувствуя, что ни в коем случае нельзя прерывать историю, если она уже начата, особенно, если ее слушают дети, – так вот, м-м, «что их больше не качает, а в комнате совсем светло – в окошко бьет яркий солнечный луч. Спрыгнув с постели, они с Тото бросились к порогу. Девочка распахнула дверь – и вскрикнула от изумления. Картина, и в самом деле, была удивительная»...
4
Лилиан не помнила, сколько продолжалось чтение. Она увлеклась до такой степени, что стала по-настоящему сопереживать маленькой Дороти и ее друзьям, идущим в Изумрудный город. Девушка позволила книге поглотить ее. Она стала частью повествования и уже видела искрящиеся шпили городских башенок, расплывающихся в разгоряченном знойном воздухе. Она мечтала о встрече с Великим Чародеем и верила, что вместе с друзьями преодолеет все препятствия, чтобы добиться желаемого.
Чтобы вернуть память?
Но тут гонг Трехбашья мелодично пробил Вторую Зарю, и время чтения закончилось. Пришел Сергиус, а вместе с ним – две незнакомые женщины. Они увели детей. Но маленькие человечки не остались в долгу. Каждый из них счел своим долгом подойти к седьмой эйде и поблагодарить ее за такое удивительное, даже волшебное чтение. За те три часа, которые они провели в сказке. Лилиан не знала, что сказать. Она просто стояла и молчала. Правда, при этом улыбаясь.
И только маленький мальчик в зеленом свитерке так и не подошел к ней. Или же она его просто не заметила, пропустила?
Лилиан не смотрела в сторону Сергиуса. Он проводил женщин с детьми к выходу из Трехбашья, но когда вернулся в Моритан, девушки там уже не было. В тот момент она разговаривала с дядюшкой Кингом.
Стоя у каминной полки, Лилиан допивала из глиняной чашки чай, предложенный ей учтивым дядюшкой. Ведь она, наверное, так устала, проведя целых три часа с посетителями из Дома Радости. Совсем вымоталась, и потому крепкий напиток ей не помешает.
Зачаровано наблюдая за пляской огненных язычков в сердце Флеменуса, Лилиан пыталась упорядочить мысли в своей голове. Перестать думать о Сергиусе и при этом попытаться разгадать его тайну, найти объяснения словам маленького мальчика, да и вообще всему, что с ней произошло в Моритан. И не только в Моритан, но и здесь, совсем рядом с дядюшкой Кингом, в тот час, когда она слушала историю о молчаливой седьмой эйде и ее эйдине. Неоконченная история, от которой по венам девушки пробежал обжигающе ледяной озноб. Такого не бывает – но она так почувствовала. А что бывает и может быть? В этом городе?..
Она украдкой посмотрела в сторону дядюшки Кинга. Он что-то тихонько бормотал себе под нос, глаза его были закрыты, а пальцы выстукивали какой-то хаотичный ритм по подлокотнику кресла.
Лилиан ждала. Ждала, когда дядюшка приоткроет свои старческие глаза и попросит ее присесть. А потом... а потом продолжит неоконченную историю. Расскажет ее до конца. И тогда Лилиан успокоится.
Но Кинг продолжал витать в неких созданных его воображением мирах, не обращая на девушку ни малейшего внимания.
Лилиан ждала. Свой чай она уже давным-давно допила, спрятала пустую чашку в шкатулку на каминной полке и продолжала стоять у потрескивающего головешками-мыслями Флеменуса, ожидая, пока дядюшка заговорит. Время шло, и Лилиан чувствовала себя все более неловко, растерянно и даже потерянно. Но ее руки дрожали мелкой дрожью – девушка жаждала узнать всю правду о молчаливой седьмой эйде.
И тогда дядюшка Кинг приоткрыл левый глаз, а потом и правый, и удивленно спросил:
– Ты еще здесь, внученька? Уж, небось, поздно–поздно, – он по-старчески лениво потянулся, усмехнулся и добавил: – Иди-ка ты домой. Поужинай да ложись спать. Сама же видишь, как устала. Увидимся вскоре, – и после этого, безо всяких объяснений, вновь закрыл глаза и через пару минут умиротворено засопел.
Увидимся вскоре? А как же молчаливая эйда?
Но вслух Лилиан ничего не сказала. Лишь устало вздохнула, махнула никому и ничему, но в то же время всем рукой на прощанье и покинула Трехбашье, погрузившееся в покрытые пылью сновидения.
Глава 10
Ужин
1
Лилиан нагнулась и поправила пряжку на левой туфле.
– Ну, вроде бы все...
Она не успела договорить, как в парадную дверь постучали. Приглушенно и вежливо.
Подойдя к окну и отворив одну из его створок, Лилиан выглянула наружу. И в желтом свете фонаря различила фигуру Сергиуса на пороге своего дома. С высоты третьего этажа старший эйдин казался еще более съежившимся, чем был на самом деле. Какие-либо детали его облика разобрать было невозможно, их скрадывали вечерние тени.
Окинув взглядом своего нескладного коллегу еще раз, Лилиан прикрыла окно и поежилась. За полминуты в мансарду успел проникнуть холодный воздух с улицы, а зеленовласка была в одной тонкой блузе и широкой льняной юбке.
Сергиус постучал снова. Три раза, но уже более настойчиво.
Проклятье! И когда там успело похолодать?
Лилиан закусила губу и направилась к стопке коробок, возвышавшейся на квадратном тканом ковре, приобретенном ею накануне в одной из тех удивительных лавок-магазинов, полных разнообразнейших товаров, большая часть которых для нее по-прежнему оставалась недоступной. Но в коробках была лишь легкая летняя одежда, благосклонно пошитая для девушки мастерицей на все руки Вирджинией. Закрыв последнюю из них, Лилиан присела на кровать.
Тем временем Сергиус в очередной раз постучался в дверь. Требовательно и резко.
Лилиан раздраженно повела плечами. Похолодание и отсутствие теплой одежды могли символизировать только одно – ей не следовало соглашаться на приглашение старшего эйдина вместе поужинать. Это могла быть очередная его уловка, а не «путь к примирению», как он поспешил выразиться несколькими часами ранее, застав девушку врасплох у Морфиуса в тот момент, когда она уже почти разгадала тайну этого странного колодца, туннель которого терялся в неизведанных, пугающих и таких манящих глубинах.
Тогда Сергиус выглядел взволнованным и старался не смотреть седьмой эйде в глаза. Лилиан сначала было подумала, что он стал стесняться ее, при этом, возможно, испытывая к своей коллеге весьма неоднозначные чувства. Неужели симпатию или влюбленность? И когда зеленовласка, подавшись на его обманчиво неуверенный тон, сказала «да», Сергиус посмотрел девушке прямо в глаза, и во взоре его полыхнуло холодное пламя. Правда, в следующий миг, очевидно, совладав с собой, Сергиус вновь смотрел на свою коллегу спокойно и открыто. Для Лилиан не составило труда догадаться – старший эйдин пришел мириться с ней не по собственной воле. К этому его принудил дядюшка Кинг. И тут не могло быть каких-либо сомнений. Но она уже дала свое согласие, о чем тайно жалела до самого вечера, и так или иначе, а ей придется выполнять обещание.
Будь упорной и сильной? Что ж, дядюшка, так и поступлю. И если при этом буду гордой и упрямой – не вашего старческого ума дело!
В дверь больше не стучали. Лилиан подбежала к окну и выглянула на крыльцо, надеясь никого там не обнаружить. Но тут же встретилась взглядом со светящимися под дугами чудо-очков глазами Сергиуса. Он смотрел ей в лицо и весело улыбался. Потом помахал рукой и указал на дверь.
– Он еще и усмехается! – желчно прошипела Лилиан, отойдя от окна.
И тут ей в голову пришла великолепная идея. Приподняв подол юбки, она спустилась на первый этаж, размеренным шагом преодолела коридор и остановилась у парадной двери. По дому ей приходилось продвигаться медленно и крайне осторожно – густая темнота, воцарявшаяся в нем с наступлением сумерек, создавала уйму неудобств, что непременно раздражало девушку и способствовало тому, что в ее памяти начинало всплывать множество слов, в большинстве из которых она с изумлением распознавала ругательства.
– Привет! – бодро поздоровался Сергиус, увидев появившуюся на пороге зеленовласку, и широко улыбнулся.
Лилиан кивнула, но промолчала, и сама не понимая, почему так растерялась, оказавшись рядом со старшим эйдином.
– Ты, я вижу, уже собралась. Тогда можем идти.
– Нет, – спохватилась Лилиан. – Нет, извини. Мы... в общем, ничего не получится.
– Почему? – недоуменно поинтересовался Сергиус.
– Понимаешь... – серьезно заговорила Лилиан, прислонившись плечом к массивной двери, а внутренне радуясь столь чудесно подвернувшейся возможности – провести вечер в тишине и покое, пусть и в одиночестве, но не раздражаясь ежесекундно по мелочам. – У меня есть только легкая одежда, а на дворе похолодало, – она поежилась и потерла ладонями рук свои плечи. – Я могу простудиться, понимаешь? В этом нет ничего личного, ты не подумай. Наверное, просто случайность.
– Или знак судьбы... – пробормотал Сергиус.
Не расслышав его, Лилиан нахмурилась. Но паренек, тщательно изучив носки своих изрядно поношенных туфлей, которые он с таким усердием начистил почти до идеального блеска каких-то двадцать минут тому назад, вновь посмотрел на девушку и спокойно улыбнулся. Лилиан невольно вздрогнула и поежилась уже по–настоящему.
– Но я все предусмотрел. Не беспокойся. Со случайностями справиться можно, – проговорил Сергиус и, до того держа руки за спиной, отвел левую вперед и на согнутом предплечье преподнес девушке аккуратно сложенный плащ. Да, то был именно плащ – с длинными рукавами, умело подогнутыми специально по длине рук зеленовласки, с конусообразным капюшоном и двумя вместительными карманами.
Лилиан резко помотала головой, словно пытаясь прогнать зловещее наваждение. И только спустя пару минут, пролетевших в полном молчании, она окинула взором всю фигуру старшего эйдина, рассматривая его наряд, отнюдь не банальный, а даже вполне соответствующий случаю – ужину при свечах.
О чем ты думаешь? При каких свечах?!
Под длинным пальто, которое странным образом так гармонично сочеталось с нескладным обликом паренька, проглядывал строгий костюм, белая рубашка и черная бабочка, венчавшая безупречно выглаженный воротничок. Также Лилиан подметила, как гладко зачесаны и уложены в прическу волосы ее коллеги.
Немую неподвижную сцену первым нарушил Сергиус. Уверенным движением правой руки он извлек из внутреннего кармана складные часы и, раскрыв их, внимательно посмотрел на циферблат.
– Мы опаздываем на четырнадцать минут, – заявил он, убрав часы и глянув на девушку, застывшую на пороге со скрещенными на груди руками. Расправив подготовленный плащ, он его встряхнул и поднял так, чтобы Лилиан смогла свободно просунуть руки в рукава и облачиться в одежду, которая защитит ее от вечерней прохлады. Сергиус учтиво кашлянул, и девушка, отстранившись от двери, медленно и без каких-либо протесов одела плащ. Потом самостоятельно застегнула все восемь пуговиц и затянула потуже пояс. Повозившись с замком, она заперла дверь собственного дома, положила ключ в карман и повернулась к пареньку. Не глядя ему в лицо, она коротко кивнула, задумчиво усмехнулась и, прошептав: «Пошли...», взяла Сергиуса под руку.
И только дремлющий под покровом неумолимых сумерек дом, с опустевшим пепельным сердцем и обнаженными глазницами, провожал свою Госпожу долгим тревожным взглядом, пока она не скрылась в одном из коварных проулков вместе с тем подозрительным незнакомым господином.
2
Они шли вдоль красочных витрин двухэтажных лавок-магазинов. В золотистом свете высоких стройных фонарей человеческие фигуры отбрасывали на гладкие многоугольные плиты мостовой причудливые тени, из открытых окон первых этажей доносился гомон голосов, что без труда помогало распознать находившиеся за ними кафе или ресторанчик.
Сергиус крепко держал руку девушки, прижимая ее к своему телу, не причиняя боли или неудобств, но и не собираясь так просто отпускать. Лилиан было подумала – он боится, что, передумав, она возьмет и убежит. Какими были истинные причины этого незначительного поступка, зеленовласке определить не удалось – всю дорогу они шли молча, изредка посматривая друг на друга, при этом Сергиус улыбался, а Лилиан отводила глаза. Что-то не так, чувствовала она. Или все это из-за растреклятого плаща, отчего ей до сих пор не по себе, а в голове копошатся разнообразные навязчивые мысли сомнительного содержания.
В этот вечер старший эйдин казался абсолютно уверенным в себе человеком, был таким предупредительным и на удивление мало говорил. И все-таки что-то было не так. Может, дело было в том, что они не воспользовались латропом, а единогласно согласились «прогуляться под дивными звездами», хотя где Сергиус успел разглядеть эти самые звезды, невидимые из-за ярких ореолов фонарей? Или же все было в том, что они гуляли уже больше часа, хотя собирались поужинать в каком-то ресторанчике? Лилиан понимала, что если бы позволила себе высказаться вслух, то выглядела бы при этом смешно и нелепо, каковым, в сущности, и было большинство ее подозрений. Поэтому, особо не зацыкливаясь на чем-то одном, она увлеченно следила за подвижными человеческими тенями, ползущими по мостовой то в одну, то в другую сторону, словно силуэты рыб под беспокойной поверхностью океана.
Рыбы... Океан... Танец... Безмолвные существа. Кружащиеся антропоморфы... Гармония и покой. Покой... Боль! Холодная рука, зажимающая в тиски ее истонченные запястья...
– Нет!..
Резко дернувшись, Лилиан отпрянула от Сергиуса. Испуганно на него взирая и учащенно дыша, она стала судорожно растирать запястья рук, затекшие по неведомой причине.
Сергиус остановился. Он не сказал ни слова и не попытался приблизиться к девушке, так неожиданно поменявшейся в настроении.
Лилиан почувствовала, как тело ее стал пробивать озноб. Она часто-часто заморгала и усилием воли прекратила растирать запястья, засунув обе руки в глубокие карманы пальто. В правом она нащупала коробочку с Первым ключом, и это помогло ей быстрее прийти в себя и внимательно осмотреться по сторонам. Людей на улице не уменьшилось. Все они преспокойно шли каждый по своим делам, даже не глядя в сторону двух молодых людей, застывших посреди дороги и явно мешавших некоторым пройти. В этом случае последние просто огибали словно давно растущее в самом центре мостовой дерево, о существовании которого они на минуту позабыли, погрузившись в свои раздумья. И за всеми, будто бы невидимые стражи, плыли неестественно вытянутые в вечернем свете черные тени. Обычные тени.
Лилиан опять посмотрела на старшего эйдина и почувствовала легкий укол совести. Даже если к этой встрече его принудил сам дядюшка Кинг, паренек все же держался молодцом. Сочувственно и как-то настороженно он наблюдал за девушкой, не приближаясь к ней и ни о чем не расспрашивая.
И правильно делаешь.
– Нам... Может, куда-то зайдем? – как можно более обыденным голосом спросила Лилиан.
– Конечно, – Сергиус весело улыбнулся и тихонько, с облегчением вздохнул, что, впрочем, не скрылось от тонкого слуха девушки.
– Тут есть один ресторанчик... – он посмотрел в конец улиц, а потом вопросительно на свою спутницу.
Лилиан проследила за его взглядом, но увидела все те же двухэтажные домишки, заливающие светом из окон нижних этажей ближайшее пространство мостовой. Хотя... Чем-то эта улица показалась зеленовласке знакомой. Но чем?
Многие улицы Телополиса походили одна на другую, как две хлебные крошки, но это еще ничего не значило. Город был непомерно велик, и Лилиан уразумела это в «первую неделю памяти» – так она мысленно назвала те семь дней, начиная с понедельника, которые она, хоть и с некоторыми провалами, что, несомненно, огорчало, но все-таки помнила. Шел четвертый день «второй недели памяти», и Лилиан собиралась не только как можно скорее завести свой собственный дневник, дабы записывать в него малейшие происшествия в своей жизни вместе с их подробностями (в дальнейшем, она была в этом уверенна, способных помочь ей прояснить ситуацию «до точки отсчета» – Полдня первого дня), но и каким–то образом продолжить так неуспешно начатые «поиски истины». Сколько же новых названий–терминов взамен утраченным-забытым можно придумать, наблюдая за таинственным сумраком, затаившимся средь потолочных балок мансарды в часы молчаливых бессонниц, единственной причиной коих было чрезмерное накопление колючих мыслей на один нейрон мозговых тканей!
– Ресторанчик... – пробормотала Лилиан, словно пробуя это слово на вкус, хотя на самом деле ей просто хотелось что-то сказать.
– Ну, так что, пойдем? – неуверенным тоном спросил Сергиус.
Лилиан посмотрела на него долгим взглядом, а потом кивнула и зашагала рядом, не вынимая рук, по-прежнему стиснутых в кулаки, из карманов плаща.
Вскоре Сергиус остановился.
– Мы пришли, – сказал он, и на его лице заиграла довольная улыбка.
Открыв массивную стеклянную дверь заведения и придерживая ее, Сергиус вошел внутрь, а на улицу вырвался многоголосый шум, создаваемый находившимися в помещении людьми.
Лилиан осторожно заглянула в ресторан. Из небольшого холла-коридорчика открывался вид на овальный зал. Все помещение тонуло в мягком свете, исходившем от множества настольных ламп, напоминавших стайки светляков в старом лесу. За большинством столиков, которые могла разглядеть девушка, все так же стоя на пороге, сидели разнаряженные посетители по двое, иногда попадались и компании в три-четыре человека, но виднелись и горделивые одиночки. Завершающие аккорды в уютную атмосферу вносила ненавязчивая музыка небольшой оркестровой труппы, состоявшей из пяти человек, игравших в дальнем конце зала. Двое – на гитарах, один – на флейте, еще один был солистом, а последний из музыкантов восседал за роялем из темного дерева, отражавшего свет ламп-светляков, подобно морской глади – свет звезд. Рояль и...
Лилиан невольно отступила на два шага назад и резко вскинула голову в поисках вывески с названием этого заведения. Одно из странных предчувствий этого вечера сбывалось. Вывески как таковой не было. Но в верхней части одного из четырех высоких окон полукругом были выложены светящиеся буквы названия. «Веселое Полнолуние». Кто бы сомневался!
– Я туда не пойду, – решительно и довольно громко заявила Лилиан, в упор уставившись на ожидавшего по ту сторону порога Сергиуса. Так громко, что один из прохожих, услышав ее, посмотрел сначала на девушку, потом на название ресторана и лукаво усмехнулся. Всего этого Лилиан не заметила. Взглядом, в котором читалось начинавшее разгораться раздражение, она наблюдала за Сергиусом. Но в те считанные секунды, когда девушка рассматривала внутреннее пространство ресторана, парень неотрывно следил за своей спутницей, и потому был готов к ответу, как только приметил признаки изменения настроения зеленовласки.
– Это хорошее место. Тем более что сегодня весь вечер будут играть «Звезды во Тьме». Ну, тот маленький оркестр, – в качестве дополнительного разъяснения Сергиус махнул головой в сторону квинтета. – И если ты не уверенна...
– Вы долго будете здесь стоять? – у входа остановилась высокая женщина в белой шляпе с широкими полями, украшенными искусственными цветами и парочкой перьев.
Лилиан ответила ей недовольным взглядом, а Сергиус учащенно заморгал и закрыл рот, как будто только сейчас вспомнил, что они вместе с Лилиан заняли весь проход.
– Позвольте пройти.
Лилиан обернулась на тихий низкий голос и увидела коренастого мужчину. Взор его выразительных глаз был безмятежным, подбородок благородно приподнят, спина выпрямлена, отчего даже его простой потертый костюм выглядел дорогим.
– Что за манеры! – негодующе отозвалась высокая дама, поджав чересчур накрашенные губы и глядя поверх головы зеленовласки.
– Юная леди нерешительна. Стоит простить ей маленькие задержки, – незнакомый мужчина тепло улыбнулся и довольно строго посмотрел в глаза заносчивой дамы. – Разве не так, Горги?
Пока дама размышляла, каким образом ей следует ответить – высокомерно или же примирительно, мужчина приблизился к ней, нежно, но крепко взял под локоть и завел внутрь ресторана, при этом на ухо шепнув некую фразу, от которой высокая дама потупила взор и больше ничего не сказала.
Лилиан отступила в сторону, пропуская пару незнакомых ей людей, но после снова требовательно воззрилась на Сергиуса. Парень был сконфужен, но довольно-таки быстро пришел в себя. И от его ответного взгляда Лилиан ощутила дискомфорт.
И все из-за этих несносных светящихся очков! Почему он их не снял? Забыл или?..
– Сегодня будет только музыка «Звезд». Полуночная не появится до следующей темноты, – проговорил Сергиус.
Лилиан на его слова отреагировала чересчур эмоционально, поджав губы и смерив старшего эйдина таким взглядом, который мог бы заставить загореться сырые дрова во время ливня.
– Хорошо, – ответила она и, высоко вскинув голову, перешагнула через порог «Веселого Полнолуния».
3
Прозвучали последние аккорды веселой песни о двух поспоривших из-за девушки друзьях. Подтянутый галантный мужчина в черном фраке, который был солистом, коротко поклонился, и приглушенные аплодисменты стихли.
– Его зовут Фрэнки, – как бы невзначай бросил Сергиус и с хитрой ухмылкой глянул на зеленовласку. Лилиан оторвалась от созерцания округлого цветного абажура настольной лампы, расписанного упрощенными фигурками диковинных птиц. Вблизи он более походил на клетку с пернатыми, нежели на светлячка из старого леса, и напомнил девушке о Вирджинии, а вернее о тех птицах на абажурах ламп в ее доме, движение которых она так и не смогла уловить. Интересно, где сейчас ее подруга?
– Ты о ком? – спросила девушка, посмотрев на своего спутника.
– О Фрэнки, – слегка удивленно ответил Сергиус, – он... солист «Звезд».
Иронично хмыкнув, Лилиан сложила руки домиком на краю круглого столика, застланного кремовой скатертью без каких-либо узоров, но зато чистой и без единой складки. Почему эта деталь привлекла ее внимание, Лилиан пока что не могла понять. Все те столики, за которыми она успела позавтракать, пообедать или поужинать за одиннадцать дней своего пребывания в Телополисе, осознанного и, по крайней мере, того, о котором она помнила, были покрыты или чистыми, или же вовсе никакими скатертями. Так к чему же здесь это замечание об отличии? Значит ли оно, что к ней вернулось одно из воспоминаний, пускай и такое малозначительное – всего лишь о том, что скатерти могут быть еще и грязными, мятыми и в пятнах?
Квинтет вновь заиграл, и Лилиан вся обратилась в слух. Вступил Фрэнки, и зеленовласка словила себя на том, что довольно улыбается, во всю наблюдая за плавными движениями солиста, за его полуприкрытыми глазами, крепкой рукой, так ласково прикасающейся к холодной проволочной сетке микрофона, и левой ногой, почти незаметно отбивающей ритм мелодии.
– Ты раньше бывала здесь…
Сергиус оторвал девушку от приятного наблюдения, но не обратил внимания на недовольное выражение, затем появившееся на ее лице. Наверное, уже привык.
– Но Фрэнки ты не слышала, – он продолжал размышлять вслух, и вдруг его округлившиеся глаза сверкнула от озарившей парня догадки: – А это значит...
– Ничего это не значит! Хватит, – поспешно оборвала его Лилиан и поправила воротник своей шелковой блузы.
Свои плащи они оставили в гардеробе, стены и пол которого были выложены матовыми плитками пепельного цвета. Сергиус подошел к свободным плечикам, повесил на них свой плащ и притронулся к стене указательным пальцем. После Лилиан удалось проделать тоже самое, правда, с большим трудом, особенно в том, то касалось стены, в которую она достаточно долго тыкала пальцем, пока не обнаружила выпуклость в форме монетки, после прикосновения к которой та вспыхнула зеленоватым светом, а на кончике пальца девушки остался такой же зеленоватый отпечаток в виде закручивающейся спирали. Потом она обернулась к Сергиусу и заметила, как его губы дрогнули – он явно ухмылялся, наблюдая за ее потугами, но успел придать своему лицу серьезное выражение, хоть и с легким, может, даже преднамеренным опозданием. Зеленовласка сразу же передумала уточнять, присмотрит ли кто за их одеждой, пока они будут ужинать.
К их столику, стоявшему около стены во втором ряду от небольшой сцены, приблизился официант. На его голове была повязана красная косынка, и руки были затянуты в перчатки такого же цвета. Весь остальной наряд – рубашка с длинными рукавами и прямые брюки – поражал своей белизной.
– Пожалуйста, ваши орисаку.
Лилиан еле заметно скривилась. Она уже и позабыла о том, что нужно будет предъявлять свою карточку. Конечно, она ее прихватила, но надеялась, что, быть может, если ужинать ее пригласил Сергиус, так и орисаку придется показывать только ему. Лилиан не хотела показывать свою карточку не столько официанту, сколько старшему эйдину. И это несказанно огорчало ее. Ведь наверняка его карточка была более высокого уровня, открывавшего большие возможности, хоть он и выглядел все тем же мальчишкой, даже в этом солидном костюме, неизвестно где добытом, и светящихся очках, прибавлявших ему, по мнению зеленовласки, лет пять. То есть ему на самом деле...
– Не может быть, – не сдержавшись, пораженно произнесла Лилиан.
Ни Сергиус, ни официант, казалось, не расслышали ее замечания. Первый в это время уже прятал, правда, как-то поспешно, свою орисаку во внутренний карман пиджака, а второй повернул голову к девушке и повторил свою просьбу. Лилиан достала серую карточку, свою орисаку, из скрытого в складках юбки кармана и показала ее официанту, продолжая следить за Сергиусом, все еще возившимся со своим костюмом. Когда парень глянул на зеленовласку, она уже успела убрать свою орисаку обратно. Сергиус широко улыбнулся, и теперь его улыбка выглядела как-то иначе. Более реалистично или прозаично, если таковое было возможно. Или, скорее, по-взрослому, что придало его лицу уставшее выражение. По его взгляду Лилиан уловила, что он все понял. Понял, о чем подумала она. Официант опустил на стол два меню и застыл в молчаливом ожидании.
Лилиан, пораженно глядя на Сергиуса, не раздражалась и не гневалась. Она перестала реагировать на пение Фрэнки, различая лишь плавную мелодию, но ни единого слова. Сергиус спокойно взял меню, изучил его и сделал заказ. Официант быстрым движением все записал в свой блокнот и как-то осторожно посмотрел в сторону Лилиан.
Он что, никогда не видел посетителей, впадающих в ступор?
Зеленовласка кинула на него мимолетный взгляд, а потом вновь уставилась на Сергиуса.
– Тебе то же самое? – спросил он.
Поначалу не поняв, девушка сдвинула брови, но потом медленно кивнула.
Официант развернулся и поспешно удалился.
– Возможно ли такое... – приглушенно проговорила Лилиан.
– Ты не любишь рисовый пудинг? Или это касается Фрэнки? – Сергиус постарался придать своему лицу беззаботное выражение, но у него мало что получилось.
И какой же он все–таки еще мальчишка!
– При чем здесь?.. – Лилиан тяжело вздохнула. – Я совсем о другом.
– О чем?
У Лилиан возникло мерзкое ощущение, словно бы ее с ног до головы окатило волной грязи, и она потупила глаза – такое неприятие вызвали у нее чудные светящиеся очки Сергиуса.
– Я о том... о тебе... О твоем, хм, о твоей орисаку, – наконец выдавила она из себя и крепко сжала губы.
Главное, не начать опять их кусать. Кусать губы?.. Проклятье и замшелый олух!
Но Сергиус молчал, продолжая улыбаться. Теперь это выглядело глупо и нелепо. Но Лилиан не обиделась, даже когда в ее голове вспыхнула картина шута, изуродованного по приказу жестокого короля, шута, вынужденного улыбаться на потеху зрителям до конца своих дней.
Ведь он совсем еще мальчишка...
– Сколько тебе лет? – взволнованно спросила Лилиан, но удивилась, как спокойно прозвучал ее голос на самом деле. – Ведь ты младше меня, правда? Намного младше... Так мне кажется, – последние слова, хоть и еле слышно, она произнесла вслух против своей воли.
Сергиус продолжал хранить молчание. Вокруг приглушено разговаривали люди, откуда-то слева раздался шаловливый женский смех, резко оборвавшийся, но через некоторое время возобновившийся. На сцене заводные песни в исполнении Фрэнки сменились лирическими музыкальными композициями без слов.
Но Лилиан перестала замечать что-либо, происходящее в ресторане. Она всецело сосредоточилась на Сергиусе и том вопросе, который становился тем более мучительным, чем дольше затягивались их молчаливые гляделки. Сергиус перестал улыбаться, но не отводил своего взгляда – спокойного взгляда! – от широко раскрытых глаз девушки, в которых застыла тревожная, как кислота, зелень.
Лилиан почувствовала, как ее руки вспотели, жар стал неумолимо распространяться по всему телу, и она решила первой прервать безмолвствие, пока из-за нетерпения и неизвестности у нее не начало двоиться в глазах.
– Ты должен мне рассказать, – с нажимом начала она, но тут же спохватилась и уже мягче продолжила: – Что такого в том, что... твоя орисаку серебристого цвета? Ведь у меня, – она вздохнула, придавая себе решительности, и обхватила руками плечи, уперевшись локтями в столешницу, – у меня такая же.
И Сергиус наконец-то ответил, но совсем не то, что хотела услышать от него девушка.
– Иногда то, что кажется, может быть более реальным, нежели сама действительность, – сказанное прозвучало внушительно – подсветка очков придавала лицу Сергиуса таинственное и даже зловещее выражение.
– А ты... мог бы снять эти очки? – Лилиан начинало надоедать чувствовать себя неловко из-за того, чего она не понимала.
– Они тебя пугают? – Сергиус ухмыльнулся, и вся напряженность между ними, накопившаяся до этого момента, тут же исчезла, лопнула, словно мыльный пузырь.
Хмыкнув, Лилиан покачала головой.
– Ты умеешь отклоняться от прямого ответа. С Кингом, ладно, с дядюшкой Кингом, тоже проходит такой фокус?
– Это еще кто отклоняется! – с напускным вызовом сказал Сергиус и снял очки, аккуратно сложил их и убрал в один из внутренних карманов своего элегантного пиджака.
Лилиан окинула его недоверчивым взором и поняла, что ошибалась. Именно очки придавали Сергиусу мальчишеский озорной вид. Но без них теперь было труднее различить истинное выражение его глаз – без очков они были словно погружены в легкий сумрак.
Лилиан услышала, как кто-то рядом вежливо кашлянул. Это был официант. На голове его покоился огромный поднос, который он поддерживал одной рукой в красной перчатке.
Лилиан хотела возмутиться – ей совсем не понравилось то, что этот незнакомый человек мог стать свидетелем проявления ее нерешительности, вырвавшейся наружу. Но Сергиус, не дав ей раскрыть рта, произнес:
– Премного благодарны, Марис.
Потупив взор, официант коротко кивнул и, ловко сняв с головы поднос, расставил заказанные блюда на столе. Еще раз кивнув, он удалился.
– Ты знаешь и его? – брови Лилиан невольно поползли вверх. – Погоди-ка, Фрэнки, Марис, Полуночная... Да ты здесь работал!
– Когда-то, – раскладывая столовые приборы, ответил Сергиус. – А ты догадливее, чем кажешься.
Он снова надо мной издевается!
– Шутка, – вооружившись вилкой, Сергиус глянул на девушку и мягко улыбнулся. – Извини. А лучше не обращай внимания.
Лилиан по-прежнему настороженно всматривалась в лицо своего собеседника.
– Ты хороший человек, если... – он поспешно поджал губы и взял со стола бокал, наполненный мутно багровым напитком. – В общем, за тебя, – одним глотком ему удалось осушить сразу полбокала. Затем, как ни чем не бывало, он взялся за еду.
Аппетит у Лилиан стал понемногу пропадать. На смену ему медленно, но уверенно возвращалось раздражение, приправленное возмущением и негодованием. Вдруг ей захотелось вскочить из-за стола, крикнуть: «Негодяй!» этому типу, сидящему напротив и, со всей мочи залепив ему оплеуху, с горделивым видом удалиться. Но так же быстро к ней пришло понимание – подобный поступок станет непоправимой ошибкой, практически не подлежащей исправлению, ошибкой, после которой их и так напряженные отношения окончательно сойдут на нет.
Ну, уж нет! Не для того я согласилась с ним поужинать. На оплеухи у меня пока нет ни сил, ни возможностей. Пусть проклято будет то, из–за чего я потеряла память и оказалась в этом Телополисе, смахивающем на сконструированный незадачливым аматором ярмарочный аттракцион! Он притягивает, заманивает, но только когда ты уже уселась в одну из его кабинок, понимаешь, что нужно поскорее выбираться оттуда, пока не рухнула с заоблачной выси вниз. Но чтобы выбраться, нужно разгадать строение этого механизма, как раз не поддающегося разгадке, поскольку соорудил его не кто иной, как первый из безумцев!
Лилиан зажала в правой руке вилку, да так сильно, что побелели костяшки пальцев, а левой рукой, минув соблазнительно блеснувший столовый нож, схватила бокал.
– За тебя, – как можно более ровным голосом произнесла она и залпом выпила все содержимое бокала. Сладковато-терпкий напиток вовсе не был вином, но подействовал на девушку схожим образом – по всему ее телу мгновенно расплылось мягкое тепло, а в голове мысли забегали с такой бешенной скоростью, что зеленовласка перестала распознавать даже каждую десятую из них.
4
Ни Сергиус, ни Лилиан, словно сговорившись или, что вероятнее, соревнуясь, так и не произнесли ни единого слова, пока не был съедена и проглочена последняя горстка молочно-белого рассыпчатого риса с овощами и выпита последняя капля дурманящего мутного напитка, заказанного Сергиусом в объеме одной довольно высокой и слегка пузатой бутылки из темного коричневого стекла. Этикетка на бутылке отсутствовала, посему Лилиан так и не удалось узнать название напитка, впрочем, действие которого развеялось уже под конец ужина.
Тем временем овальная площадка перед сценой, на которой продолжали играть «Звезды», по оживленным лицам и энергичным движения рук которых можно было подумать, что они вообще никогда не устают, стала заполняться танцующими людьми. После двух зажигательных песен в исполнении маэстро Фрэнки последовала медленная и меланхолическая, которую солист исполнил настолько душевно и с надрывом, что некоторые женщины в зале и даже двое мужчин прослезились и выпустили на волю приглушенные восторженные стоны. Одну из таких сверхчувствительных посетительниц отвели в уборную. Когда двое джентльменов проводили рыдающую мимо столика, за которым сидели Лилиан и Сергиус, в неожиданном безумном порыве женщина попыталась вырваться, хотя до этого была настолько беспомощна, что ее приходилось поддерживать под руки. Метнувшись вперед, она споткнулась и упала на одно колено прямо перед Лилиан. Зеленовласка ужаснулась, заглянув в широко распахнутые глаза незнакомки и не увидев в них черных зрачков. Женщина протянула к девушке дрожащую руку, но вмиг подоспевшие мужчины подхватили ее, бережно поставили на обе ноги и увели прочь.
– Она слепая? – полушепотом спросила Лилиан и глянула на Сергиуса, невольно ища у него поддержки.
Но паренек не ответил. Он был поражен не меньше своей спутницы, возможно, что даже больше. Это удивило Лилиан. Ведь не перед ним же рухнула на колени незнакомая дама с лицом, искаженным от изматывающей душевной муки!
– Ты в порядке? – вырвалось у нее. И только потому, что Сергиус вновь стал походить на обыкновенного растерявшегося паренька.
– Конечно. Я в норме, – быстро ответил он. Но на сей раз ему понадобилось намного больше времени и усилий, чтобы придать своему лицу спокойное выражение.
Поправив манжеты блузки, Лилиан смахнула с них невидимую пыль, будто бы той женщине все-таки удалось ее коснуться, и, расправив складку юбки, пришла в себя окончательно. Сергиус тоже успокоился, но по тому, как часто он теперь стал моргать, Лилиан поняла, что не такой уж ее коллега выдержанный и хладнокровный, какого циника он бы иногда из себя не строил.
– Может, потанцуем?
Неожиданность случившегося заставила притихнуть разрастающееся раздражение, отчего Лилиан мысленно облегченно вздохнула.
– Я не умею, – криво усмехнувшись, Сергиус покачал головой.
– Знаешь, я тоже, – ответила Лилиан, глянув на танцплощадку, а затем на Фрэнки, который уже не казался ей таким таинственно привлекательным. Вернее, таинственность сохранилась, но теперь она была отталкивающей.
– Наверное, это все, – вздохнув, она отвернулась от сцены.
Лилиан не заметила, чтобы из зала выводили кого-то еще, пострадавшего от танцев или, что вероятнее, от странного действия пения Фрэнки, но вдруг поняла, что более логического завершения, чем это, у их с Сергиусом общего ужина быть и не может. А потому следует уходить, пока не стряслось чего-нибудь еще.
К их столику вновь приблизился официант. Это был не Марис. Подошедший имел густые черные усы и выглядел намного старше знакомого Сергиуса. Лилиан вопросительно посмотрела на черноусого, не понимая, чего ему от них надобно.
– Послание для леди, – заговорил черноусый и, протянув руку, положил на стол тонкий листок бумаги, сложенный в форме птицы. Затем, не дожидаясь ответной реакции со стороны девушки, составил тарелки, бокалы и иже с ними на поднос, который принес с собой. Выполнив свою работу, черноусый удалился.
Лилиан хотела поинтересоваться у Сергиуса, до какого возраста в «Веселом Полнолунии» ходят в официантах, но сложенный птицей листок так заинтриговал ее, что свой вопрос она решила отложить на потом. Тем более что возмущение на паренька еще теплилось в ее душе, хотя раздражение с негодованием и развеялись после инцидента с той незнакомкой.
Разворачивая послание, Лилиан мельком глянула на старшего эйдина и самодовольно про себя заметила, что ее спутника явно снедает нетерпение и любопытство по отношению к клочку бумаги, который она держала в руках, хотя он и пытается изо все сил скрывать свои эмоции.
В записке обнаружилось лишь одно предложение: «Где ты повстречала такого забавного незнакомца?»
Хмыкнув, Лилиан бросила взгляд на Сергиуса, а потом снова перечитала послание.
– Забавный незнакомец, – растягивая слова, сказала она.
– Это кто? – Сергиус еле заметно нахмурился.
Нет, он однозначно далеко не мальчишка, каким так часто кажется. Ох, что-то я совсем запуталась.
Лилиан весело заулыбалась. Она не имела ни малейшего представления о том, от кого пришло послание, так поднявшее ей настроение. Зеленовласка повернулась на своем стуле и неспешно осмотрела всех присутствующих в зале. Заглянула даже на сцену, поверх голов танцующих пар. Но так и не заметила хотя бы одного знакомого лица.
– Я на минутку, – бросила она, поднявшись из-за стола.
– Подожди!..
– Что стряслось?
– Ты уходишь? – Сергиус был встревожен.
– Нет, я не ухожу, – с тактом и расстановкой проговорила Лилиан. – Я всего лишь разузнаю, от кого пришло письмецо.
– Может, мне пойти с тобой? – Сергиус собрался встать, но девушка остановила его, положив руку на плечо паренька.
– Не стоит. Все нормально.
Черноусый, которого она заметила минутой раньше у столика в третьем ряду, уже успел скрыться, но Лилиан подстерегла его на выходе из служебной двери, выркашеной в красное и ведущей на кухню.
– Извините...
– Да? – черноусый развернулся на ходу и чуть не задел девушку своим подносом, заставленным всяческими яствами.
– Вы... принесли мне записку, – Лилиан помахала перед его носом листком. – Скажите, кто вам ее дал?
Непонимание на лице черноусого сменилось выражением гордости за самого себя.
– Я не имею права разглашать имена авторов посланий. Это...
Скривившись, Лилиан перебила его:
– Ладно, поставлю вопрос по-другому. Я знаю автора послания. Мы знакомы очень давно. Просто скажите, за которым столиком... сидит этот автор.
– Я не имею права. Извините, – черноусый развернулся и удалился, перед этим водрузив огромный поднос себе на голову.
Лилиан сердито топнула ногой и поспешно отскочила в сторону, когда красная дверь резко распахнулась, выпустив в зал еще двух официантов, одним из которых оказался Марис, и незримое, но обоняемое облако разнообразных вкусных запахов, растекшееся в воздухе. Зеленовласка вздохнула, сглотнув переизбыток образовавшейся во рту слюны. Поняв, что автора послания ей найти не удастся, она пошлаf f орачницейеленовласку под руку. чек с длинными белыми волосами обратно к своему столику, за которым ее ждал Сергиус, но уже другим, более коротким путем. И тут кто-то довольно-таки дерзко остановил ее, схватив за руку.
– Что за манеры? – Лилиан чуть не упала, неудачно повернувшись к посетителю, позволившему себе такую наглость.
– Действительно, что за манеры – проходить мимо друзей и даже не здороваться? – с утонченным сарказмом произнесла сидевшая за столиком женщина, которой оказалась Вирджиния.
Лилиан чуть было не раскрыла от изумления рот, но вовремя взяла себя в руки.
– Так кто же тот забавный незнакомец, с которым ты сегодня разделила свой драгоценный ужин?
– Ты что, наблюдала за мной? – поинтересовалась зеленовласка и стала усиленно растирать запястье левой руки, тем самым давая понять, что друзей, все-таки, желательно приветствовать несколько другим образом. Например, окликом «Привет, Лилиан!» или хотя бы прикосновением, пускай и настойчивым, но не сбивающим же с ног!
– Мне, конечно, не безразлична жизнь моих друзей, особенно новых, но наблюдать за ними я не большая охотница, – Вирджиния лукаво усмехнулась. – Не то, что некоторые.
– Что это значит? – решив поддержать игру, Лилиан забавно заломила руки и вскинула левую бровь.
– Некоторые друзья оказываются чересчур молчаливыми, – многозначительно посмотрев на Лилиан, Вирджиния перевела взгляд на мужчину, сидевшего справа от нее и которого девушка поначалу не приметила.
– А кто же твой незнакомец? – поинтересовалась в свою очередь зеленовласка.
Вирджиния повернулась к девушке. При каждом движении ее изумительное платье с широким лодочкообразным вырезом и рукавами, собранными в волны у локтя, поблескивало, отражая свет лампы-светляка сотнями крошечных серебристых пластинок. Волосы Вирджинии цвета безлунного ночного неба были уложены шапочкой и, подобно платью, но чуть тусклее, переливались в желтоватом свете.
Рассматривая свою подругу, впервые представшую перед ней в таком изысканном образе, Лилиан глянула на ее спутника лишь вскользь. И вскоре пожалела об этом. Потому что если бы она ранее проявила больше внимания, то ни за что бы не задала свой последний вопрос.
– Питер Нейштенкрафн, мой верный и очень старый друг, – без какого-либо смущения ответила Вирджиния, по-особому выделяя каждое слово.
Худощавый и подтянутый, во всем черном – расстегнутом пиджаке с высоким стоячим воротником, шелковой рубахе и безупречно затянутом галстуке. Правда, последний выделялся десятком мерцающих звезд, которые были скорее уступкой в сторону Вирджинии, нежели прихотью самого незнакомца. К такому выводу Лилиан пришла, посмотрев прямо в глаза мужчины.
– Приятно с вами познакомиться, – с трудом выдавила она и постаралась побыстрее отвести взгляд.
– Сомна, – таков был ответ незнакомца.
Среагировав на хрипловатый голос, Лилиан взглянула на господина Нейштенкрафна еще раз. Но взор немигающих темных глаз, устремленный на нее из-под прямых густых бровей, не изменился.
Или он пережил слишком многое, или жесток по сути своей.
– Питер... – в тихом голосе Вирджинии промелькнули почти неуловимые нотки болезненной грусти.
– И мне приятно, сомна Лилиан.
Зеленовласка уловила разницу, с которой слово «сомна» было сказано в первый и во второй раз. Вначале раздражительно и даже с ненавистью, вызовом, а затем просто раздражительно. Девушка стала лихорадочно перебирать в голове все знакомые ей слова, но так и не припомнила подобного этому.
Сомна... Это связано с рыбой сом? Или же со сном? Проклятье! Хватит с меня и эйды!
– Присоединяйся к нам, – весело произнесла Вирджиния.
Лилиан не знала, что ответить. Ведь ее терпеливо ждал Сергиус, который, все может быть, уже начал волноваться. Лилиан посмотрела на свою подругу, затем на Питера, который неожиданно кивнул и даже усмехнулся так, как может усмехаться хищный ястреб, стремительно атакующий свою жертву и приготовившийся к нападению, растопырив свои острые когти.
– Я... не могу.
– Понимаю. Но твой спутник все равно уже ушел, – произнесла Вирджиния, махнув рукой в сторону, в которой предположительно находился столик, который этим вечером занимали Лилиан и Сергиус.
Девушка повернулась назад. За столиком действительно никого не было! Она окинула взором все помещение ресторана – может, Сергиус просто отошел? На минутку, как она. Но нет, его нигде не было видно.
– Я сейчас, – сказала она и не смогла скрыть охватившую ее тревогу.
– Лилиан, ты как? – Вирджиния нежно коснулась руки своей подруги и заглянула в ее глаза. Лилиан кивнула, но, не вымолвив ни слова, пошла к своему столику.
Сергиус ушел! Его стул был отодвинут назад, край скатерти завернут наверх, будто бы он что-то уронил, а потом нагнулся и поднял. Лилиан наклонилась, но ничего примечательного под столом не обнаружила. Гладкие плиты, темные пятна от неизвестного напитка да смятая салфетка. На завтра и этих следов их сегодняшнего пребывания не останется.
Лилиан выпрямилась, ничего не понимая. Как можно уйти, не попрощавшись? Даже она бы так не поступила! Не оставив даже записки? Она осмотрела сам столик и провела по его поверхности рукой. Ничего!
Обескуражено и растерянно оглянувшись по сторонам, девушка присела на край своего стула.
– Джентльмен покинул свою леди?
Лилиан не сразу поняла, что эти слова обращены к ней. Но затем за соседним столиком она заметила одинокую женщину. Ее волосы, поседевшие и гладко зачесанные, образовывали вокруг головы нечто наподобие короны, маленькие глазки смотрели прямо на зеленовласку. Одежда женщины была простой – темные брюки и свободная блуза цвета апрельской зелени.
– Вы его видели?
– Джентльмен забеспокоился. Он начал разговаривать сам с собой. У него неспокойные руки. Опасные, – женщина смолкла и склонила голову на бок, словно к чему-то прислушиваясь.
– Когда он ушел?
– Вскочил и ушел, – женщина стала ерзать на стуле.
– Но когда? – Лилиан поднялась и приблизилась к соседнему столику.
– Давно, –женщина задумчиво взглянула на зеленовласку снизу вверх и, кашлянув, прибавила: – Нет, недавно. Но для тебя давно.
– Для меня давно?
– Давно.
– Что это значит? – поинтересовалась Лилиан, начиная жалеть о том, что вообще обратила внимание на эту пожилую даму, да и что вернулась к столику, не поверив словам Вирджинии. Нет, не поверив в то, что Сергиус поступил так, как планировала она. И как он посмел? Она ведь сдержалась!
– Что значит «для тебя давно»? – повторила она свой вопрос, так как женщина, сцепив руки в замок, молчала, рассматривая девушку.
– Ничего.
Лилиан разозлилась и не поблагодарила женщину. Резко развернувшись на каблуках, она прошла мимо пяти столиков и остановилась возле того, который занимала ее подруга со своим спутником.
– Твое предложение еще в силе? – спросила девушка, и ее ничуть не обеспокоило то, что она бестактно встряла в разговор между Вирджинией и этим Нейштенкрафном, который они вели, понизив голоса и склонив друг к другу головы. Хотя Лилиан и почувствовала себя так, словно остановилась у двери, которую кто-то забыл закрыть. Стоя на самом сквозняке, она могла лишь наблюдать за происходящим, от беспомощности и отчаяния вяло шевеля пальцами и беззвучно раскрывая рот, подобно рыбе, выброшенной бездушным океаном на берег.
Лилиан намеренно обратилась только к Вирджинии. Ведь Питер, хоть и принимал ее присутствие, принадлежал к той же породе, что и Сергиус, то есть к мужчинам. А для мужчин в этот вечер в сердце Лилиан места больше не было. Хотя, там места не было ни для кого…
Вирджиния кивнула и ласково улыбнулась. Лилиан, не долго думая, отодвинула свободный стул и присоединилась к их небольшой компании.
5
– Так вот, звоню я в дверь, а мне открывает... Как вы думаете, кто? – Вирджиния сделала удивленный вид, а потом хитро улыбнулась.
Подошедший официант, все тот же черноусый, расставил перед ними чашки и блюдца из дымчатого фарфора. От темной поверхности чая, по которой плавали крохотные распустившиеся цветки, исходил изумительный аромат.
Когда Лилиан сделала пару глотков, то вместе с приятной терпкостью ощутила, как по телу разливается бодрящее тепло. Это был самый лучший чай из тех, которые она уже успела попробовать в этом городе.
Черноусый молча удалился. Вирджиния опустила в свою чашку шарик спрессованного сахара, немного помешала ложкой и добавила в чай некую густую бледно-розовую субстанцию. Это напомнило Лилиан, что в чай иногда кладут сливки или наливают молоко. Но, сколько бы новой информации ни пыталась она извлечь из этого воспоминания, ей так и не удалось понять, к сливкам или молоку относилось это розоватое вещество.
– И кто же тебе открыл? – решила она спросить у своей подруги.
– Девчонка, лет пятнадцати. И когда я протянула ей заказ, она с таким испугом на меня воззрилась, будто бы я предлагала ей выпить яду! – покачав головой, Вирджиния отпила чай. Недовольно поморщившись, она опустила чашку обратно на блюдце. Чай и вправду был горячеват.
Нейштенкрафн слушал Вирджинию молча и внимательно. Хоть он и улыбнулся в ответ на последнее замечание женщины, Лилиан догадалась, что мужчина уже слышал историю об испуганной девушке и теперь под видом заинтересованности на самом деле продолжал наблюдать за ней, Лилиан. Подтверждением этого, как показалось зеленовласке, стал брошенный Нейштенкрафном в ее сторону строгий пытливый взгляд в тот момент, когда Вирджиния окончила свой рассказ о «юной леди», как она иронично ее окрестила, хотевшей испытать себя, облачившись в мужской костюм и притворившись юношей. Позже, воспользовавшись тайными источниками, Вирджиния выяснила, что на самом деле девчушка однажды странным образом получила некую записку, в которой говорилось, что она встретит свою судьбу только тогда, когда превратится в мужчину.
– И как же она тогда мне клялась, что это не ее запонки! – добавила Вирджиния, когда они втроем отсмеялись. Больше всех хохотала сама рассказчица.
– Я ненадолго отлучусь, – сказала Лилиан, поднявшись и поправив юбку.
Вирджиния глянула на ее чашку и кивнула.
– Хорошо, мы подождем тебя.
– Не начинай без меня другую веселую историю! – усмехнувшись, бросила Лилиан и отправилась в уборную.
6
Питер смотрел вслед Лилиан, пока та не скрылась за одной из служебных дверей.
– Ты заметила? – понизив голос, спросил он, повернувшись к Вирджинии, и в его темных глазах вспыхнула лихорадочная настороженность.
– Что именно?
Вирджиния знала, что подобный взор у Питера появляется крайне редко. Но именно так он смотрел на нее в ту роковую ночь, когда она раскрыла ему страшную тайну, когда вернулось то, что казалось навсегда утраченным, и когда увяли лилии.
– Она не сомна...
Вирджиния почувствовала, как ладони ее рук начало покалывать от набежавшего в один миг и охватившего ее тело холода. Питер был поражен! И взволнован – он едва заметно побледнел, а его брови дрогнули, но всего лишь раз.
Вирджиния никогда не относила себя к слабым или малодушным личностям, особенно после того, что пережила, но выносливость и сдержанность Питера всегда вызывали в ней восхищение.
– Ты уверен? – тихо спросила она, наклонившись к мужчине.
– У твоей подруги нет ее. Она отсутствует!
Вирджиния с трудом, но все же вынесла тяжелый взгляд мужчины.
– Как такое возможно?
– Ты должна сама это увидеть. Она идет…
7
Лилиан склонилась над умывальником, наблюдая за тем, как поток шумной воды, вырываясь из крана, закручивался спиралью и поглощался дырчатым отверстием, скрываясь в сложных пересечениях канализационных труб.
Хотел ли он, чтобы я заметила его взгляд? Чтобы я знала, что он наблюдает за мной?
Лилиан умылась холодной водой. Потом посмотрела в широкое зеркало, которое висела прямо перед ней на стене, выложенной мелкой узорчатой плиткой. Пара намокших и от того выглядевших почти черными прядей, выбившихся из плотно заплетенной косы, змейкой вились вокруг плавного овала ее лица. Сосредоточенный взгляд изумрудных глаз с расширенными зрачками. Плотно сжатые покрасневшие губы и бледные, порозовевшие на скулах, щеки. Лилиан подалась вперед, неотрывно глядя в свое отражение. Гладкая, влажная от воды кожа, родинка над правой бровью, которой она раньше не замечала, и черные смолянистые зеницы.
Я боюсь. Мне страшно? Я вижу, вижу это в своих глазах. Но я не ощущаю страха. Он исходит из глубин... из глубин ее глазниц, не моих, таких черных, зеркальных, словно...
Ее глаза не выдержали, и она учащенно заморгала. И вновь глянула в зеркало. Но не увидела своего отражения. Там, за гранью холодной зеркальной поверхности, находились отстраненные предметы – три кабинки, противоположная стена уборной, вентиляционная сетка. Но там не было ее!
Лилиан почувствовала толчок, так, словно окружающее пространство стало выталкивать ее из себя. Оно хотело от нее избавиться! Или растворить в себе.
Лилиан выкинула вперед обе руки и ухватилась за край умывальника. Ей было больно, но это была чужая боль. Зажмурившись и вскрикнув, Лилиан упала на колени.
Боль исчезла, и пространство отпустило ее.
8
Лилиан приблизилась к столику. Она надеялась, что ей удалось привести себя в порядок и избавиться от каких-либо следов случившегося пару минут назад, но встревоженные лица Вирджинии и Нейштенкрафна заставили девушку засомневаться в этом.
– Что-то не так? – поинтересовалась она, кое-как улыбнулась и села на свое место.
– О, нет! Все хорошо, – ответила Вирджиния.
– Дамы, простите, но я вынужден вас покинуть, – Нейштенкрафн поднялся из-за стола и отвесил легкий поклон. – Мне необходимо кое-что выяснить, – последними словами он ответил на требовательный взор Вирджинии. На прощание оценивающе глянув на Лилиан, он покинул своих собеседниц и уже через минуту скрылся в дверном проеме, ведущем на улицу.
– У него возникли неотложные дела, – успокаивающе произнесла Вирджиния.
Лилиан растеряно закивала.
– Чай еще будете? – спросил остановившийся у их столика черноусый.
Поразмыслив, девушка вновь кивнула.
– Два, пожалуйста, – произнесла Вирджиния.
– Я хотела кое о чем у тебя спросить, – заговорила Лилиан, когда официант удалился.
– Я тебя слушаю, – ответила ее подруга, положив сцепленные руки на стол и чуть склонив голову на бок.
– Так вот, – начала зеленовласка, – есть ли в этом городе… м-м-м, какие-нибудь медицинские учреждения или такие, которые следят за правопорядком? – задавая вопрос, она с повышенным внимание рассматривала плотное переплетение ниток в скатерти, покрывавшей стол. Но после все же глянула на свою подругу и на миг уловила в ее глазах нечто, не поддающееся описанию и объяснению – настолько быстро Вирджинии удалось совладать с собой.
– Думаю, что есть, – выждав некоторое время, мягко ответила женщина. – Конечно же, куда без них! Я даже когда-то была знакома с одним врачом, мастером своего дела.
– Так ты точно не знаешь? – на миг сердце Лилиан замерло от нахлынувшей волны колкого сомнения.
– О, вот и чай!
Из сумерек, недавно воцарившихся в зале ресторана, возле их столика вырисовалась фигура черноусого. Отточенными движениями он расставил принесенные чашки на блюдцах, собрал использованные и удалился.
– Ви?
– Я не могу... – Вирджиния добавила в свой чай сахар, непонятную розовую субстанцию, перемешала все это ложкой и печально вздохнула. – Не могу ответить на твой вопрос.
– Почему?
Женщина пожала плечами. В ее темных глазах появилась тяжесть и усталость. Протянув свою левую руку вперед, она бережно накрыла ладонью руку Лилиан.
– Потому что мне неведома истина, – прошептала она. Забрав свою руку, она опустила голову и уставилась в чашку с чаем, наблюдая за тем, как чаинки-цветы в медленном танце кружатся по заколдованному кругу и неумолимо, одна за другой, погружаются в мутную пучину терпко-сладкого напитка.
Лилиан не могла понять, что же послужило причиной печали ее подруги. Может, это касается Нейштенкрафна? Мужчина не должен покидать свою женщину, особенно во время ужина. Или же дело было в тайнах, заключенных в душе Вирджинии, тайнах, о содержании которых Лилиан могла лишь строить догадки?
– Извини, я не хотела тебя расстроить, – теперь рука девушки коснулась предплечья Вирджинии.
– Не суть важно, – женщина криво усмехнулась. – Давай просто пить чай и наслаждаться этим вечером.
– Давай, – согласилась Лилиан и бросила взгляд в сторону сцены, на которой продолжал выступать неутомимый Фрэнки.
Глава 11
Сергиус
1
Она неспешно шла по тротуару, прислушиваясь к гулкому эху своих шагов, к разговорам прохожих, к вечернему ветру и его играм с листвой. Рядом шагала Вирджиния. Лиловый плащ с огромным воротом скрывал серебристое вечернее платье женщины, а на голове у нее красовалась чудная шляпка, которую венчали три искусственных пера.
В правом кармане своего плаща Лилиан поглаживала бархатную коробочку, в которой хранился ключ от ее дома. Делала она это скорее машинально, нежели сознательно. Но прикосновения к коробочке помогали чувствовать себя чуточку более уверенно, более защищенно. Сергиус, так нелепо бросивший ее, забыл в гардеробе свой плащ. Лилиан, хоть и испытывала обиду и раздражение, впрочем, смешанные с некоторой долей тревоги, все же попробовала забрать его с собой. Но сделать ей это так и не удалось. Ведь не зря они оставляли в специальных углублениях свои отпечатки!
Ну вот, еще об этом беспокойся. Как будто у меня и без него мало проблем. Проклятье и замшелый олух! Вот увижу его завтра...
– Ты что-то сказала? – поинтересовалась Вирджиния.
После того рокового вопроса, поставленного ей зеленовлаской, Вирджиния как-то изменилась. Она осталась прежней, улыбчивой и уверенной в себе, но чего-то все-таки лишилась. Стала более погруженной в собственные мысли.
– Нет, хм, но зато подумала, – Лилиан бросила на свою подругу взволнованный взгляд, но та уже отвернулась и теперь рассматривала окна домов, мимо которых они проходили.
– Знаешь, я как-то хотела с тобой связаться. Но не знала, можно ли прийти в гости. Тогда думала написать письмо. И опять столкнулась с незнанием.
– Ты можешь приходить ко мне в любое время, – Вирджиния усмехнулась уголками губ и глаз.
– В любое?
– Ну, кроме тех моментов, когда я буду с мужчиной! – при этих словах Вирджиния расхохоталась. – Впрочем, можешь заглядывать и тогда. Никто и ничто не должно встать на пути нашей дружбы! – произнесла она с напускной патетичностью, остановившись посреди улицы и вскинув к небу левую руку с растопыренными пальцами.
– Ну, даже не знаю. А если я захочу написать письмо... еще кому-нибудь?
Они снова шли рядом, почти нога в ногу.
– Например, тому забавному незнакомцу, который так бессовестно и трагически тебя сегодня бросил?
– Как же это ты догадалась! – а ведь Лилиан действительно хотела черкануть пару строк Сергиусу. Уж для него у нее слова найдутся!
– Жизненный опыт, наблюдения и умение делать выводы дают многое.
– Сколько же ты прожила в Телополисе?
Кинув на подругу быстрый взгляд, Вирджиния промолчала и продолжила рассматривать дома.
Они не следовали какому-то определенному курсу и, просто прогуливаясь, свернули уже на пятую улицу. Лилиан также вела наблюдения. Пусть и не такие изощренные и целеустремленные, как ее подруга, однако и ей удалось кое-что приметить. Улицы, по которым они проходили, во многом походили одна на другую. Да, они отличались в том или ином архитектурном решении, по количеству фонарей и видам деревьев, но в остальном их смело можно было назвать близнецами. Те же три этажа, тот же кирпич, ну, может, другого цвета или фактуры, те же лавки-магазинчики и кафешки и даже те же настороженно-безразличные – Лилиан на практике убедилась в сочетании подобных эмоций! – прохожие. Странный город со странными жителями. Или это она была настолько странной, что не вписывалась в здешний колорит?
Вирджиния опять погрузилась в размышления, и Лилиан пришлось повторить свой последний вопрос.
– Достаточно, – ответила она. – И... больше, чем ты. Но тебя не должно это беспокоить. У тебя свой путь.
– А вдруг это помогло бы мне?
– Что тебе точно поможет, так это умение отправлять письма. Пойдем, я кое-что покажу тебе.
Вирджиния взяла девушку за руку и повела в лишь ей одной ведомом направлении.
Трижды свернув и минув две длинные улицы да один проулок, в котором они вместе прошли под латропом, подруги вышли к месту, которым оказалась до дрожи в коленках знакомая Лилиан площадь. Но, присмотревшись повнимательнее, она убедилась, что это другое место.
– Ты так хорошо знаешь город? – спросила она.
– М-м, наверное, да. Для этого... – Вирджиния опустила руку в левый карман плаща, но тут же вытащила обратно. – Впрочем, об этом после.
– Насколько велик Телополис? – встав рядом с подругой, продолжила свои расспросы Лилиан.
– Насколько велик? – изумленно переспросила Вирджиния, хотя в глазах ее скользнуло обескураженное выражение.
Чем я так удивила ее? Неожиданностью вопроса или его содержанием?
Лилиан вдруг захотела извиниться, но пресекла это желание.
– Я... не могу. Правда, не могу, – с сожалением проговорила Вирджиния, оправившись и вернув себе свою непоколебимую уверенность. – Лучше пойдем. Хорошо?
Лилиан боролась. Мучительно и тяжко.
Она знает! Так почему же?! Почему я не могу знать?!
И тут в ее сознании шепотом расцвел незнакомый голос:
– Время придет. Обязательно... И ты узнаешь.
Лилиан оглянулась по сторонам. Шепот шел из ниоткуда. Он был самим ветром и пространством. Он был ею. И только в последний момент Лилиан догадалась посмотреть на подругу.
– Ты только что что-то говорила?
– Что нам нужно идти, – ответила Вирджиния, и ее брови еле заметно дрогнули.
Площадь показалась Лилиан знакомой из-за огромного дерева, что росло посередине. Дерево, в жилах которого текло лунно-серебристое вещество. Это был белолист. Его раскидистые ветви, усыпанные сотнями остроконечных листьев, размеренно колыхались в полтора-двух метрах от поверхности мостовой. Каждый листик, вслушиваясь в пение незримого ветра, передавал рождавшуюся в его сердце мелодию своим собратьям и ветвям, по которым музыка, сливаясь в единое полифоническое звучание, текла далее по жилам белолиста, свивающимся в тугой жгут под его грубой кожей.
Лилиан заворожено рассматривала это дивное дерево, стоя под его кроной. Она была уверенна в том, что слышит его пение. Оно отзывалось в ее душе, восхищало и восторгало ее.
– Не смотри на него слишком долго, – предупреждение Вирджинии прозвучало у самого уха Лилиан. – Лучше присядь. Благо, сидеть под ним можно, сколько душа пожелает.
Пересилив себя, Лилиан оторвала глаза от дерева, но не удержалась и заглянула вглубь колодца, в котором многочисленные извилистые корни белолиста неспешно шевелились, утопая в мутной зеленовато-багровой жидкости, которая, если верить Вирджинии, была не чем иным, как кровью-лимфой белолиста.
– Присаживайся, – Вирджиния взяла девушку за руку и потянула вниз.
Наконец опомнившись, зеленовласка присела. Пребывая во власти охвативших ее чувств, она и думать забыла о цели их прогулки, и тем более о старшем эйдине Сергиусе.
– Зачем мы сюда пришли?
– Сейчас узнаешь. Только давай немного посидим и помолчим, – ответила Вирджиния, но, уловив непонимающий и недовольный взгляд подруги, прибавила: – Совсем немного. Так надобно.
– Ладно.
Замолчав, Лилиан задрала голову вверх, любуясь звездным небом и как бы невзначай поглядывая на ветви белолиста.
Чего же мы ждем? Сидим и молчим. Может, это какой-то ритуал? М-м-м... Впрочем, это весьма приятно. Просто отдохнуть. Ни о чем не думать. Всего пару минут...
2
Вскоре Вирджиния поднялась. Ее лиловый плащ колыхнулся. В волшебном сиянии белолиста его складки, а также перо на шляпке серебристо замерцали, придавая облику женщины большей таинственности. Лилиан поднялась и последовала за своей подругой.
Вирджиния обогнула колодец и остановилась перед широкой чашей с выгнутыми наружу краями, сделанной из некоего прочного черного камня, испещренного серыми прожилками. Под чашей отсутствовала какая-либо подставка – она стояла прямо на мостовой и по высоте лишь пару сантиметров не достигала до пояса Вирджинии.
Лилиан заглянула в чашу. Почти до краев она была наполнена мутной жидкостью. Девушке показалось, что это была просто вода, но абсолютной уверенности у нее в подобном предположении не было. По поверхности жидкости плавали гладкие кусочки белой бумаги, по форме напоминавшие остроконечные листья белолиста.
Лилиан вопросительно воззрилась на Вирджинию.
– Жди и смотри, – ответила ее подруга.
Не зная, как именно следует себя вести, Лилиан решила полностью довериться Вирджинии. Она напряженно всматривалась в неподвижную, идеально гладкую поверхность мутной жидкости, изредка тревожно поглядывая на свою подругу, стоявшую по ту сторону огромного каменного сосуда. За все это время выражение лица женщины не изменилось, оставаясь задумчиво-спокойным. Она также смотрела вглубь чаши, но казалось, что ее затуманенный взор был направлен в просторы совершенно иной реальности. Лишь раз их глаза встретились, и тогда Вирджиния ласково улыбнулась, и Лилиан успокоилась. Она на пару мгновений позволила себе освободиться от мучительных вопросов, тяготивших ее, и отдаться вольному течению времени.
– Смотри, – тихо произнесла Вирджиния.
Лилиан подняла голову, но ничего не увидела. Ветви белолиста продолжали серебриться, испуская накопленный за день свет, и шелестели они почти неслышно, ритмично покачиваясь в такт сонному прохладному ветру. Но не прошло и минуты, как меж них стал заметен падающий лист, который медленно опускался вниз, закручиваясь спиралью. Лилиан не понимала, что происходит, и не имела представления, что может произойти дальше. Но ее, отдавшуюся течению времени, охватило некое трепетное благоговение.
Сначала они молча сидели на шершавой лавке, умиротворяясь и очищая свои мысли, теперь стояли у чаши, ожидая, пока вальсующий лист дерева, породнившегося с луной, опустится на глянцевую поверхность мутной жидкости, которая казалась светящейся от отражавшихся в ней ветвей – все это походило на некий ритуал.
Завершив свой танец, лист коснулся жидкости, мгновенно погрузился в нее и скрылся в непроглядных глубинах.
Тревога и настороженность отступили, и Лилиан оказалась во власти завораживающего действия. Она более не смотрела на Вирджинию, неотрывно глядя только вглубь объемной чаши. Поверхность жидкости, так походившей на воду, но, очевидно, все-таки не являвшейся ею, вновь стала гладкой и будто бы застывшей. Но не надолго. Овальные полупрозрачные листочки, до этого неподвижно лежавшие на самой ее кромке, поспешно расступились, когда мутная жидкость забурлила, и на поверхности возник еще один овальный, но плотный и удивительно белоснежный листочек.
– Возьми его, – прошептала Вирджиния, почти неслышно, так что зеленовласке почудилось, будто бы голос женщины прозвучал у нее в голове.
Дрожащей рукой зеленовласка коснулась холодной поверхности густой, словно желе, жидкости и достала нововсплывший листок. Потом она невольно встряхнула его, желая освободить от излишества влаги неизвестного для нее происхождения. И лишь тогда поняла, что листок сухой. Он был плотным, но эластичным и совершенно сухим бумажным листком размером с ладонь. Удивленно хмыкнув, Лилиан посмотрела прямо, но Вирджиния уже успела куда-то отойти. Девушка повернулась, но тут где-то на периферии зрения уловила некое движение. Она оглянулась, но ничего особенного не заметила. Все та же массивная чаша из черного камня, слева – гигант-белолист, вокруг – истоптанные плиты площади. И тогда она посмотрела вверх. Ее сердце тоскливо защемило, хотя зеленовласка лишь начала смутно представлять, что может увидеть.
Сумрачный ветер, пропитанный ароматами летнего дня, подул чуть сильнее, и ветви белолиста качнулись с ним в такт. Горстка серебристых листьев, сорвавшись, закружилась в хаотическом танце, опускаясь вниз. Лилиан моргнула, не в силах отвести глаз от листьев, подхваченных ветром. Еще один неуловимый порыв, и остроконечные танцоры, на миг замерев в воздухе, превратились в птиц, взмахнули своими белыми крошечными крыльями и, влекомые свободой, упорхнули в мрачные выси, вскоре растаяв в черном небе, усыпанном мириадами мерцающих звезд.
Лилиан порывисто вдохнула и, шумно выдохнув, развернулась, ища Вирджинию. Ее подруга, покачивая запрокинутой одну на другую ногой, сидела на лавке, окружавшей колодец белолиста. С сосредоточенным видом она что-то искала в карманах своего плаща.
– Ви, ты видела? – в дрогнувшем голосе девушки отозвалось учащенное биение ее сердца.
– Что? – Вирджиния усердно продолжала свои поиски. – Наконец-то! – воскликнула она, извлекла из внутреннего кармана длинный острозаточеный карандаш и протянула его девушке.
– Ви, ты должна была это видеть!
– Возьми.
Лилиан схватила протянутый ей карандаш и повторил свой вопрос.
– Извини, а что именно? – вежливо поинтересовалась Вирджиния, усмехнувшись, и указала подруге на лавку, тем самым приглашая ее присесть.
– Ну как что? Листья, превратившиеся в птиц! – с легким укором произнесла Лилиан, сев рядышком с женщиной.
– Листья... в птиц? – заинтересованно переспросила Вирджиния.
– Да! Представляешь?
– Или гирлянда, или карусель, – прошептала Вирджиния и, спохватившись, будто бы болтнула лишнего, уже громче прибавила: – Интересно, вне всяких сомнений. А раньше ты подобное видела?
– Раньше? Подобное? – Лилиан хмыкнула. – Что ты! Я ведь только неделю, ну, чуть больше, как... как нахожусь в Телополисе. Как помню, что здесь нахожусь, – она растянула губы в подобии улыбки и глубоко вздохнула.
– Птицы... Вольные странники... – отстраненно пробормотала Вирджиния.
От нового порыва ветра ветви белолиста зашептались между собой на непонятном человеку языке. Но как только ветер стих, замолкли и они.
– Что это такое?
Успокоившись окончательно, Лилиан рассматривала карандаш, который дала ей подруга.
– Это чернильный карандаш.
– Чернильный? – Лилиан провела по его поверхности указательным пальцем, изучая искусную резьбу, украшавшую этот инструмент для письма.
– Ты ведь собиралась начертать письмецо своему забавному другу. Можешь приступать.
– Ты права, – Лилиан вспомнила о листке, который все держала в левой руке. Запрокинув ногу на ногу, она примостила его на коленке и приготовилась было писать, как вдруг о чем-то вспомнила.
– Ви, а... как, где поместить адрес? Ха, кстати, адреса-то его я и не знаю.
Вопрос почему-то насмешил Вирджинию.
– Просто напиши имя, – сказала она. – И подчеркни его.
Лилиан кивнула и приступила к делу. Когда незамысловатое, но вполне содержательное письмо было закончено, зеленовласка вывела чернильником имя Сергиуса, подчеркнула его и, немного поколебавшись, сделала приписку – «старшему эйдину Трехбашья «Кинга и Ко», не преминув провести чуть кривую линию и под ней. Послание было готово.
– Да, Ви, а что означают те слова, как там, «или гирлянда, или карусель»? – поинтересовалась она, возвращая подруге карандаш.
– Или гирлянда, или карусель. Это... простая игра слов. Одно из моих любимых занятий, – отвечая, Вирджиния смотрела в звездное небо, поэтому Лилиан, не видя ее глаз, не могла проверить, говорит ли подруга правду. И все–таки девушка поверила ей, несмотря на то, что понимала – эти слова были произнесены не случайно.
– Письмо готово, – вместо того проговорила она. – Теперь, если я не ошибаюсь, его необходимо отправить.
– Не ошибаешься. И для этого нам следует пройтись, – неторопливо поднявшись, Вирджиния принялась поправлять свой плащ, но, заметив в руке Лилиан карандаш, прервалась: – Чернильник можешь оставить себе. Я давно им не пользовалась, и теперь он обрел нового друга-писаря, то есть тебя, – она безмятежно улыбнулась.
Как ей такое удается? Забывать, не думать о плохом? Да ведь и я сама сейчас не думаю о плохом! Но причину нужно выяснить... первопричину всего.
Кивнув, Лилиан спрятала чернильник в карман своего плаща. Затем поднялась и, окинув белолист долгим взглядом, последовала за Вирджинией, уже шагавшей к выходу с площади.
Нагнав подругу, зеленовласка пошла рядом с ней размеренным шагом. Одна из шести улиц, к которой они направлялись, была пустынна и от того выглядела еще более уныло. Ряды двухэтажек уходили вдаль и терялись в густых сливовых сумерках. Редкие фонари, будто бы специально установленные на невидимой линии, разделявшей безлюдную улицу пополам, рассеянным желтоватым светом в равной степени освещали вытертые плиты мостовой перед каждым из зданий, смотревших друг на друга слепыми глазницами окон с противоположных сторон.
Ветер усилился, из прохладного превратившись в пронзительный, и сменил направление. Резким порывом обрушившись на спины подруг, он заставил Лилиан оглянуться.
Вдалеке показался мужчина, вышедший с одной из улиц и теперь пересекавший овальную площадь по диагонали. Что-то отвлекло его внимание, и этого мига хватило, дабы новым порывом лихой ветер сорвал с его головы шляпу. Мужчина остановился и стал растерянно озираться по сторонам. Заметив свой головной убор, на десяток метров отлетевший в сторону, он сдвинулся с места и торопливо заспешил в его направлении.
Не зная, почему незнакомец заинтересовал ее, Лилиан остановилась уже на пятом шагу и продолжила свое наблюдение. Что-то в этой ситуации показалось ей знакомым. Или же, следя за этим одиноким человеком, так вовремя появившимся на пустынной площади, она просто хотела удовлетворить свое праздное любопытство? Способен ли незнакомец помочь ей вспомнить? Случайно ли он появился на площади с белолистом именно в те мгновения? Или...
– Что стряслось? Почему ты остановилась? – Вирджиния стояла рядом и внимательно смотрела на Лилиан.
Девушка хотела ответить, но никак не могла отвлечься от незнакомца, напряженно ожидая, пока тот наконец пройдет к своей шляпе и вновь водрузит ее себе на голову.
Вирджиния не стала переспрашивать. Она проследила за взглядом подруги и застыла в ожидании.
Незнакомец, остановившись, нагнулся за шляпой, и Лилиан собралась вновь отправиться в путь, но ветер, на время притихший, вдруг мощным порывом беспрепятственно промчался площадью, да так, что даже дремлющий белолист содрогнулся, что уж говорить о двух подругах, испугавшихся, прижавшихся друг к дружке и ухватившихся руками за вороты своих плащей, и тем более о шляпе мужчины, которая, ожив, спиралью взвилась в воздух и отлетела еще дальше, под колышущиеся ветви лунно-белого дерева, и довольно неудачно опустилась прямо на покрывшуюся рябью поверхность мутной жидкости в массивной каменной чаше.
Вирджиния судорожно сжала руку Лилиан, и та, задыхаясь от непрекращавшихся порывов разбушевавшейся стихии, мельком глянула на женщину. В немигающем взоре ее почерневших глаз застыло нечто, изначально зеленовлаской принятое за сильный испуг, но нечто, заставившее ее содрогнуться сильнее, нежели от свирепствующего ветра. Все это произошло так быстро, всего лишь за пару секунд, однако Лилиан поспешила отвернуться, вдруг ощутив, что если этот немигающий взгляд обратится в ее сторону, она не сможет сдержаться и закричит.
Незнакомец безуспешно, с все возрастающим беспокойством, переходящим в отчаяние, пытался бороться со стихией. Он медленно пятился назад, в противоположную сторону от того места, где очутилась его шляпа, и боролся с ветром, который продолжал упрямо подталкивать его к белолисту. Незнакомец не желал приближаться к этому удивительному древу! Что могло послужить причиной такого неприятия, нежелания и даже страха, если судить по тем резким взмахам длинных рук, которыми он безуспешно пытался противостоять незримой стихии?
Лилиан вдруг поняла, что они с Вирджинией стали случайными свидетелями ужасного события, которое должно было произойти без них, если бы девушка не оглянулась, захотев еще хотя бы разок окинуть взором вековое древо, заворожившее ее своим чистым лунно-серебристым сиянием.
Что будет дальше? Затянет ли и их в этот безумный круговорот воздуха, который невозможно победить, будучи лишь игрушкой в беспощадных руках стихии, или бесчинствующий ветер, от звенящего свиста которого кругом идет голова, смилостивится и пощадит двух невиновных существ? Как это эгоистично и жестоко! А что же незнакомец, неумолимо теряющий силы прямо на глазах подруг?
Лилиан захотела зажмуриться, но веки не слушались ее. Она хотела раствориться в этом ветре, превратиться в одну из тех наименьших песчинок, закручиваемых им в вихри, отключиться, потерять сознание, или хотя бы всецело сконцентрироваться на чем-то другом – будь то ночное небо, ставшее стальным от набежавших неведомо откуда туч, будь то притихшие спящие дома, лучевыми монолитами окружающие площадь, это место злорадного торжества, будь то что угодно, сверхзагадочный белолист, едва ощутимые ароматы позднего летнего вечера или истертые плиты мостовой! Но не он, не тот страдалец, который просто не успел вовремя удержать шляпу на своей голове...
Сквозь раздражающий свист хаотичных воздушных потоков внезапно донесся леденящий душу и сердце вопль, переросший в хрип и оборвавшийся на самой высокой ноте, уже не доступной человеческому слуху. Мужчину стало плохо видно, то ли от того, что множество листьев, сорванных мощными порывами со светящихся ветвей, смешались с мелким песком и теперь закручивались неисчислимыми вихрями, или потому, что зрение Лилиан, не выдержав напряжения, начало сдавать и затуманиваться?
Зеленовласка успела запомнить, как незнакомец, обернувшись, пробежал всего пару метров и рухнул наземь, словно в один миг разом его покинули все силы. Возможно, он потерял сознание. Или же у него остановилось сердце.
– Лилиан! Лилиан... закрой глаза! – Вирджиния вышла из оцепенения и крепко схватила девушку за плечи. – Не смотри! Нам нужно... нужно уходить!
Но Лилиан не слушала ее, продолжая следить за упавшим мужчиной. Ветер, как будто ему было мало, подхватывал тело незнакомца и с силой бросал его обратно на плиты площади.
Вирджиния тряхнула девушку, потом еще раз, пока та не посмотрела ей прямо в глаза. И то лишь после того, как один из вихрей накрыл мужчину, засыпав его листвой с ног до головы.
Прижимаясь к Вирджинии, опустив голову и прикрыв глаза так, чтобы видеть только собственные ноги, Лилиан позволила своей подруге увести себя с площади.
3
Уже через пару мгновений, торопливо и шаг за шагом, они оказались именно на той улице со срединным освещение, на которую и направлялись. Вирджиния остановилась, а вместе с ней и Лилиан, и наконец отпустила свою юную подругу. Отпустила физически, продолжая тем временем внимательно ее осматривать, пока та, не выдержав, сказала:
– Ви, я в порядке! В плане и тела, и головы, – это прозвучало несколько раздраженно и недовольно, потому Вирджиния сразу же прекратила свой дотошный осмотр и, нахмурившись, буркнула: «Ну и ладно».
– А как... как ты себя чувствуешь? – чуть повременив, поинтересовалась Лилиан.
– Все отлично, – подчеркнуто твердо ответила женщина, даже не посмотрев в сторону зеленовласки.
Что же, трижды замшелый олух, с тобой происходит? Почему, да, почему, иногда ты выглядишь совершенно иным человеком, будто бы в тебе их несколько? Хотя... как я могу вообще говорить о тебе так, словно мы старые друзья? Ведь я виделась с тобой – не может быть, но это так! – всего-то три раза! А навоображала себе... Да потому что ты изначально проявила ко мне дружескую симпатию, подсказала в нужный момент и...
– Ви, ты в порядке? – тихий участливый голос возымел большее действие.
Вирджиния, до того напряженно смотревшая в сторону, о которой Лилиан даже не решалась помыслить, а именно – в сторону площади с белолистом, теперь обернулась к девушке и за считанные секунды чудным образом преобразилась. Взгляд ее темно-карих глаз снова стал спокойным, уверенным и безмятежным, на губах заиграла мягкая улыбка, и даже щеки, до того бледные, словно скулы мертвеца, приобрели приятный розоватый оттенок.
– Все хорошо. И… теперь это не суть важно, – заминка, длившаяся не более одного мгновения, не скрылась от слуха девушки, все еще довольно острого, как то бывает в чрезвычайных ситуациях.
Лилиан так и не смогла до конца успокоиться, избавиться от тревоги, отпустить излишнюю настороженность. Да и как она могла так легко расслабиться, если вот уже вторую неделю, одиннадцатый день от «точки отсчета», у нее почти что не было ни минуты мысленной тишины, передышки, когда бы она просто все отпустила и погрузилась в благословенное расслабление? И в придачу те странные сны, при одном только вспоминании заставляющие сердце девушки колотиться быстрее? Но, может, сны – всего лишь результат, побочное последствие непрекращающегося мыслительного процесса в ее голове, стремящегося ничего не упустить из виду и все анализирующего, в надежде отыскать хотя бы крохотную зацепку, которая бы столкнула с мертвой точки ее поиски?
– Я должна покинуть тебя, – приглушенно сказала Вирджиния.
Лилиан не сразу поняла, что она имеет в виду.
– То есть… ты хочешь уйти прямо сейчас?
Мимолетным взглядом Вирджиния окинула темное свинцовое небо, не предвещавшее ничего хорошего, затем осмотрела крыши домов, стоящих на противоположной стороне улицы, и только после всего этого глянула на девушку.
– Ветер утих.
Лилиан опустила глаза и... ветер-то действительно стих! Как только подруги пересекли невидимую линию, знаменовавшую конец овала площади и начало пустынной улицы, порывы ветра ослабели. А у фонаря, в ореоле света которого они остановились, дуновения недавно так бушевавшей стихии практически не ощущались.
Лилиан была слишком занята и увлечена своим испугом, эмоциями, вызванными увиденным и пережитым, мыслями, без конца роящимися в ее голове, была чересчур погружена в себя, чтобы заметить изменения, произошедшие в мире, в окружающем ее пространстве, в том, что было «вне ее».
Сделав глубокий вдох, она искоса глянула в сторону площади белолиста. И не увидела ничего, что буквально десять минут назад заставило ее сердце тревожно екнуть в груди, а ладони рук покрыться холодной испариной. Площадь была пустынна, в самом ее центре дремало лунно-серебристое древо, изредка тихо-тихо шелестя листвой, словно лениво перебирая витиеватыми мыслями, кирпичные стены двухэтажек, без единого окна, серыми скалами возвышались по краю вытянутого овала, будто защищая или охраняя столь ценный сон своего повелителя – белолиста. Сумеречная тишина и покой, лишь изредка перемежавшиеся дуновениями слабого ветерка. И ни единого следа человеческого тела, засыпанного листвой.
– Почему? И... как? – еле слышно проговорила Лилиан.
Вирджиния даже не моргнула. Ее взор был таким многозначительным, исполненным смысла, что проникал в те глубины естества зеленовласки, до которых она сама еще не добралась. И в этот миг девушка реально ощутила всю силу их зрительного контакта. Еще чуть-чуть, и она узрела бы душу Вирджинии, услышала бы ее мысли. Общение без слов, срывающее занавеси с великих тайн и разжигающее огненное сердце истины.
– Я должна идти, – усмехнувшись, Вирджиния склонила голову и, засунув руки в карманы, неспешно зашагала в сторону площади.
И тут Лилиан вспомнила о письме, которое продолжала сжимать в правой руке и которое чудом у нее не вырвал ветер во время бури и не унес в неведомую даль, как... как домик одной девочки. Какой-то сказочной героини? Еще одно воспоминание?
Лилиан догнала Вирджинию.
– Ви, а как же мое письмо?
– Ну, конечно! – остановившись, женщина покачала головой. – Прости, нужно было раньше рассказать, – сделав паузу, она вновь осмотрела небо и дома и уже тише, быстрее и проникновеннее продолжила: – Найди светлик или янтофрон, ну, фонарь, отличающийся от всех остальных. И потом... потом ты все сама поймешь. Извини, мне и вправду нужно идти. Не задерживайся здесь... слишком долго, – последние слова она уже кинула на ходу.
Озадаченно посмотрев вслед подруге, Лилиан аккуратно сложила письмо, изрядно помявшееся после того, как она во время бури сильно-сильно сжала пальцы в кулаки, и убрала его в карман, а затем настороженно осмотрелась.
Двухэтажки примыкали одна к другой почти вплотную, оставляя лишь узкие просветы, скорее щели, заполненные такими плотными черными тенями, что трудно было сказать, что еще, кроме них, может там находиться. Света нигде не было видно. Только сплошные окна в частых переплетах и слепой мрак за ними, не прикрытый даже скудными занавесками. Сонный, если не гробовой и могильный покой, что уж говорить. Может, в эти дома просто не успели вселиться жильцы? Кирпич цвета опавшей листвы выглядел новым, не успевшим обветриться, осыпаться или запылиться. Мелкая черепица и сдвоенные дымоходные трубы также будто бы светились новизной, насколько вообще можно было утверждать, что они светились в подобной темноте, слегка отступавшей в желтоватых ореолах фонарей.
О чем это говорила Ви? О неком светлике, фонаре с отличительными чертами? В первый раз...
Впрочем, лучше не будем об этом, подумала Лилиан.
Где-то далеко-далеко завыла собака. Или некий другой зверь. Собака ведь воет на луну, верно? А та, скорее всего, сегодня больше не появится. Если учитывать густоту и количество туч, так не кстати продолжавших собираться над головой Лилиан.
Зловещностью и плохо попахивающей загадочностью веяло ото всего, что окружало ее в тот момент. Зеленовласка понимала, поздний час на дворе. Но неужели это неизменно провоцировало абсолютную безлюдность и тишину в этом городе?
Наверное, приближается буря. Теперь и Лилиан медленно-медленно посмотрела в небо. Настоящая буря, а не та, свидетелем которой ей пришлось недавно побывать.
Легкий ветерок, благо, всего лишь прохладный и не веющий кладбищенским духом, гонял по тротуару шары скомканной бумаги. Что–то блеснуло в голове девушки, нечто, среагировавшее на мысль о бумажных перекати-поле. И тогда к ней вернулось мимолетное воспоминание-вспышка, высветившееся прожектором ослепительной догадки на темной стене ее сущности. За подобными псевдосуществами она шла в тот день, воскресенье, когда возникла в Телополисе из самого воздуха, солнечного света и дыхания ветра. Света… Побольше бы его миру!
Фонари, достигавшие в высоту от силы метра три, находились довольно далеко друг от друга. Расстояние, остававшееся меж ореолами рассеянного света, было погружено в сумрак, казавшийся еще более темным и бесцветным, если смотреть на него изнутри ореола.
Не спеша, но и не медля, Лилиан продвигалась от одного фонаря к другому. Какими будут упомянутые, но не детализированные Вирджинией отличительные черты, она пока себе не представляла. Фонари же выглядели вполне обыденно – конусоподобная ножка, которую венчала застекленная многогранная головешка, излучающая сияние.
И когда в терпении Лилиан стали появляться бреши, а издалека донесся вот уже в четвертый раз вой неведомого ей существа, от чего легче не становилось, но по коже пробегали мелкие щекочущие мурашки, ей наконец-то удалось обнаружить фонарь, отличавшийся от остальных, счет которым она даже не начинала – было не до того.
Светлик или янтофрон был красавцем. Таким же почти трехметровым и чугунным, как и его собраться. Лилиан не знала, почему, но тогда ей думалось, что фонари Телополиса обязаны быть чугунными. Его неровная, покрытая пупырчатыми наростами поверхность еле заметно переливалась трехцветием – приглушенно золотистым, бледно лазурным и холодным серебристым. Свет, заключенный в его шестигранной головешке, был более ярким и более теплым, нежели исходивший от его собратьев.
Лилиан оглянулась на тихие дома, словно притворявшиеся спящими, а на самом деле исподтишка наблюдавшие за ней. Убедившись, что вокруг пока что все спокойно, девушка осторожно коснулась поверхности фонаря. Теплая и шершавая, она неожиданно вздрогнула от прикосновения человеческой руки, и расширяющаяся волна разошлась по всей конусообразной ножек. Все это произошло в мгновении ока и совершенно беззвучно. Как только неровная поверхность пришла в движение, Лилиан, испугавшись, резко отдернула руку назад. И тут же вспомнила, как обнаружила двери в Вертодор. Дважды случившееся уже не является случайностью. Еще раз, подумала зеленовласка, и я смогу утверждать, что открыла один из законов Телополиса.
Головешка светлика ослепительно вспыхнула, и волнообразные движения прекратились. Испуг Лилиан сменился любопытством, хотя девушка по-прежнему оставалась напряженной и старалась не упускать из виду то, что происходило вне светового ореола, в котором она ощущала себя в большей безопасности, нежели если бы стояла в полоске сумерек, разделяющей фонари.
Как только волны стихли, один из пупырышков, покрывавших все тело светлика или янтофрона, стал неспешно раскрываться, пока не образовалось круглое отверстие, в которое бы свободно вошли два пальца девушки, впрочем, проверять это она не собиралась.
Отверстие было темным, и Лилиан не очень хотелось знать, что или кто может скрываться в нем. Ты все сама поймешь, сказала Вирджиния.
Хорошо, что ты в меня так веришь, но оправдаю я ли твои надежды… Пойму сама... Что именно? Нечто, обязующееся быть простым и ясным.
Достав из кармана письмо, которое в сложенном виде выглядело довольно-таки крохотным, Лилиан внимательно осмотрела появившееся отверстие. Развернув письмо, она сложила его по-новому – скрутила трубочкой – и смело сунула в черную дыру. Отверстие стало сразу затягиваться, и вскоре на его месте вновь красовался пупырышек. Тело светлика пару раз покрылось мелкой дрожью, а потом замерло на совсем.
Фонарь, который при таких отличительных признаках мог оказаться еще и живым существом, обратно письмо Лилиан не вернул, и это могло означать, что девушка поступила правильно.
Внезапно одна из створок головешки светлика с легким стуком отворилась и выпустила наружу искрящийся золотом пушистый комочек, который, пару раз обернувшись вокруг своей оси, поднялся в воздух на метров пять-шесть и умчался вдаль. Створка головешки тут же закрылась.
Пораженная, Лилиан часто-часто заморгала и прикрыла самовольно разинувшийся от изумления рот ладонью. Так вот кто отвечает за доставку писем в Телополисе! Пушистые комочки-шарики – крохотные сестрички и братишки, дети золотого солнца. А почтой, ее отделениями, служат внешне непримечательные, ну, если особо не придираться к переливающейся пупырчатой поверхности, столпы света, указывающие дорогу ночным путниками – фонари, светлики и янтофроны.
С успокоившимися сердцем и душой Лилиан отправилась домой.
4
Темная громада старого заброшенного парка издавала множество звуков. Древние деревья – дубы, ясени, тополя и кедры – протяжно стонали, их могучие стволы скрипели, длинные, корявые ветви колыхались, перешептываясь шелестящей на ветру листвой, издалека кажущейся стаей беспокойных птиц, копошащихся в старых кронах. Воображение тут же начинало вырисовывать ужасные и зловещие картины таинственных событий, которые могут случиться только в извечно сумеречных глубинах этого теперь уж никем не любимого заброшенного парка, где жилистые корни, вылезая из рыхлой земли, неслышно, подобно змеям, подкрадываются к заблудшим путникам и впиваются в их еще пульсирующие алой кровь артерии, а колючие и разросшиеся до немыслимых размеров кусты арники перебираются под покровом ночи с места на место, одурманивают глупцов, посмевших забрести в такие дебри, ароматами ядовитых цветов, во множестве распускающихся на их изогнутых ветвях, и скрывают поодинокие тропки, по которым давненько никто не хаживал, но которые еще способны указать верный путь.
Бронзовая вывеска, качнувшись, противно скрипнула, и Лилиан, вздрогнув, очнулась от мыслей, хмурых, как тучи, неразрывным пологом застывшие над ее головой. Как скоро разразится буря? Быть ли дождю?
Вывеска, с витиеватым узором по краю, гласившая, что Лилиан стоит в начале улицы под название «Шелли Кровавая», качнулась в обратную сторону, что отобразилось на лице девушки в виде гримасы недовольства, приправленного усталостью, от которой начинало клонить в сон.
Она была дома. Если не считать пары десятков метров, которые оставалось пройти до трехэтажного строения из кирпича цвета бордо, увитого крупнолистным плющом.
Лилиан подняла ворот и поплотнее запахнулась в плащ. Ветер становился пронзительным, свежесть превращалась в колкий холод. Хорошо, что хоть сухо, подумала зеленовласка. Но почему так холодно? Ведь на дворе стоит июль!
Движением, входящим в привычку, она дотронулась пальцами до скромной коробочки, затянутой в черный бархат, с золотистой гравировкой на крышке, и быстрым шагом направилась в сторону 17-го дома.
Путь к нему превратился в многомильную дистанцию, которую зеленовласке с каждым шагом преодолевать было все труднее. Она вдруг поняла, насколько утомилась. Веки ее глаз тяжелели, а мышцы тела становились вялыми, и она шла все медленнее и медленнее. Ее организм хотел расслабиться окончательно и погрузиться в благословенный сон.
Окружающее пространство не менее эффективно, чем усталость, действовало на состояние Лилиан. Молчаливые фонари, приглушенный и мягкий свет которых был не способен разогнать темноту, а лишь помогал не сбиться с пути, ночь, такая тихая и темная, как древний колодец или океанская пучина, парк, поющий свои заунывные колыбели путникам, почившим в глухой земле под корнями его деревьев...
От неожиданности Лилиан встрепенулась и попыталась сфокусировать взгляд. На ступенях крыльца ее дома лежала чья-то тень, вздымавшаяся по мере... Да это же был человек!
Насторожившись, Лилиан очень медленно и как можно более бесшумно приблизилась к крыльцу, стараясь повнимательнее рассмотреть сидящего человека. Это был мужчина. Опустив голову на руки, покоившиеся на согнутых коленях, он, очевидно, дремал. Лилиан не знала, кем был этот незнакомец, и что ему было нужно, но тощая шея, торчавшая из белого воротничка, и сбившаяся прическа позволили ей предположить, что...
– Сергиус?
Незнакомец поднял голову. Некоторое время он смотрел на девушку в упор, пока, наконец, не осознал, кто она, и тогда радостно заулыбался:
– Лилейн! Как я счастлив тебя видеть! Все-таки дождался. Знаешь, у тебя такой тихий квартал, не то, что в Болотном Квадрате ил возле Заброшенного Коттеджа леди Ровены... – голос Сергиуса звучал возбужденно. Ни на секунду не умолкая, парень принялся вдобавок активно жестикулировать руками. – А знаешь, говорят, в Заоблачном Крае всегда царит тишина, ее еще называют кромешной, потому что не знают, что такое тьма. Бывает же такое, представляешь, что всегда светит солнце?.. Нет, я бы так не смог. А когда же спать? Ну, хотя бы вздремнуть. Постоянно бодрствовать, ха! Да ведь так и до безумства – три шага и прыжок! Сны, они такие разнообразные, полны цветов и все того же света. Так зачем?.. А еще приключения... Хотя, думаю, если забрести в этот парк, тоже нахватаешься их с головой. Только эти приключения не доведут до света. И можно... – голосом, полным чистого детского восторга, Сергиус все говорил и говорил, перескакивая с одной тем на другую, постепенно теряя связь, но не запас слов.
– Ты что, пьян?
– ...чудных говоров… Пьян? – Сергиус встрепенулся и посмотрел на зеленовласку снизу вверх. – С чего ты взяла?
– С чего взяла? А чего это ты вдруг так разболтался? Да и, вообще, сначала бросил меня одну, а теперь вот заявился прямо к дому, да еще утверждаешь, что, видите ли, «пришлось подождать»?! – обиженной и разъяренной Лилиан перехотелось спать.
В густом желтовато-синем ночном воздухе Сергиуса было плохо видно, но эмоции настолько ярко и безупречно отображались на его лице, что Лилиан могла не сомневаться, правильно ли распознала его реакцию на собственные слова. В тот момент старший эйдин был потрясен. Он не сказал ни слова, но четким движением левой руки извлек из внутреннего кармана своего скромного пиджака светящиеся очки и надел их. И взгляд его сияющих голубых глаз, серьезный, трезвый и такой взрослый устремился прямо на Лилиан. И девушка выдержала его. Заставила себя это сделать. Но как только Сергиус отвел взор, девушка тихонько и с облегчением вздохнула. А парень тем временем достал из внешнего правого кармана небольшой листочек, размером с ладонь.
– Извини, что назвал тебя Лилейн. Это... ладно, забудь. Может, присядешь? – в его вопросительном и уже обычном взгляде зеленовласка прочитала просьбу. И, решив не упираться, подошла поближе и присела рядом с ним на верхнюю ступень крыльца, которая оказалась холодной и твердой, так что Лилиан передвинулась на самый ее край. Чтобы не простыть, промелькнуло в ее голове.
– Получил твое письмо. И прочел, – на миг умолкнув, Сергиус по-мальчишески усмехнулся и продолжил: – Мне еще никогда и никто не писал таких писем. Таких... поэтично недовольных. Ну, это насколько я... – поправил он себя и осекся. Метнув на девушку быстрый взгляд и убедившись, что она пристально на него смотрит и внимательно слушает, старший эйдин, опустив глаза, заговорил дальше: – Я... благодарен тебе за то, что ты согласилась со мной поужинать. И... извиняюсь за то, что... покинул тебя раньше времени. Мне действительно очень жаль.
Больше он не произнес ни единого слова. Вот так просто, без каких-либо объяснений, извинился и умолк. Но извинился искренне. И это тот старший эйдин, который с ненавистью смотрел ей в спину, когда она выходила из Трехбашья в пятницу, который бессердечно кричал на нее утром в субботу, когда Лоритан обезумела, и все из-за того, что седьмая эйда, видите ли, невнимательно кое-кого слушала? Какие же странные и противоречивые жители этого Телополиса!
– Сергиус?
– Да?
– Ты... как долго ты живешь в этом... городе? – спросила Лилиан и миг спустя, дружелюбно заулыбавшись, прибавила: – Просто интересно.
Сергиус ошарашено уставился на девушку, не веря своим глазам и ушам, будто бы она просила его кого-то убить, так, для забавы, чтобы посмотреть, как стекленеет взгляд умирающего человека. Да почему же они все так реагируют на этот вопрос? – воскликнула про себя зеленовласка.
Сергиус отвернулся и уставился в небо. Потом долго–долго смотрел в сторону парка, словно пытаясь разглядеть в его черных глубинах опасность, с которой тут же необходимо будет сразиться.
Лилиан покачала головой, но решила попробовать еще раз.
– В Трехбашье дядюшки Кинга ты работаешь давно. Это очевидно. Кто, кроме тебя, не считая Кинга, дядюшки Кинга, знает все о книгах и о том, как следует с ними обращаться, лелеять и холить, разговаривать по пятничным вечерам, чтобы они не грустили, и петь песни во время Праздника Трехсотой Страницы? Сергиус, я... умею хранить секреты. Да и какой секрет может быть в том, сколько лет ты живешь в Телополисе? Я вот...
Внезапно Сергиус схватил Лилиан за руку и увлек за собой, поднимаясь. Не успев ничего сообразить, она встала вместе с ним.
– Что?..
– Мы можем зайти к тебе в дом? – еле слышно спросил он.
То, как бесцеремонно он ее перебил, а затем больно сжал правую руку, вызвало в Лилиан прилив раздражения, и ей захотелось сказать что-то язвительное. Но как-то уж слишком беспокойно и болезненно светились глаза парня. И зеленовласке пришлось пойти на уступки, как бы противно от этого не стало на душе. А вдруг удастся что–то выяснить?
Поджав губы, Лилиан бросила на Сергиуса предостерегающий взгляд и молча кивнула. Тогда он разжал пальцы и выпустил ее руку. И пока девушка доставала из кармана коробочку, потом из нее – Первый Ключ и открывала дверь своего жилища, Сергиус, переминаясь с ноги на ногу, стоял позади и шумно дышал ей в затылок. Когда же дверь отворилась, старший эйдин первым ступил за порог и быстро вошел в дом. Лилиан едва сдержалась.
Пусть только он замыслил какую шалость или ничего мне не расскажет! Уж я ему тогда...
– Ты идешь? – окликнул ее Сергиус, скрывшись во мраке, вот уже который день безгранично царившем в доме под номером 17.
Лилиан громко вздохнула – специально, чтобы он расслышал! – и, войдя в дом, закрыла за собой дверь. Так они окончательно погрузились во тьму.
5
– А как же?.. – удивленно начал Сергиус и не договорил.
В повисшей тишине Лилиан различала лишь свое да его дыхание и еще какую-то непонятную возню, которая ей совсем не понравилась.
– Что «а как же»? – не выдержав, желчно спросила она.
– Сейчас, сейчас... – торопливо ответил Сергиус, в этот момент явно занятый чем-то другим.
Ожидая, Лилиан стала размеренно притоптывать по полу ногой, таким образом словно отмеряя время.
Что-то ослепительно вспыхнуло, и девушка, зажмурившись, отвернулась. Но потом, подняв руку к глазам, посмотрела в сторону неожиданно возникшего источника света.
Держа в приподнятой левой руке длинную зажженную спичку, Сергиус с интересом осматривался по сторонам. Войдя в дом, он снял свои удивительные очки, о многих свойствах которых Лилиан не имела ни малейшего понятия и все не находила времени, чтобы спросить.
– У тебя, видимо, очень уютно. Та дверь ведет в гостиную? А вон та, наверное, в столовую, – выражая мысли вслух, Сергиус продолжал рассматривать интерьер дома зеленовласки, кивая то на двери, то на лестницу, то на светильники, от которых все равно не было никакого толку. Спичка горела медленно и ярко, но не настолько, чтобы Сергиусу удалось разглядеть истинную картину сущности дома, которая и при дневном свете была довольно унылой – пустые комнаты, полные пыльной тишины, узкие коридоры, поскрипывающие половицами на каждом шагу, беспросветный мрак под лестницей...
– Ну, и что теперь? Что ты предлагаешь?
Чем дальше, тем все меньше Лилиан нравилось наблюдать за тем, как человек, к которому она не испытывала ни особой симпатии, ни тем паче доверия, продолжает беззастенчиво рассматривать ее дом.
Хорошо, что хоть стоит на одном месте, а не рвется наверх, на второй этаж и в мансарду!
– Это кто еще у кого должен спрашивать! – глянув на девушку, Сергиус весело улыбнулся. – Может, нам где-то присесть? – он как бы невзначай кивнул на одну из закрытых дверей. – И если у тебя найдется что-то... ну, хотя бы свеча?
– Ты несносен! – гневно воскликнула Лилиан, тяжело дыша и горько жалея о недавно принятом решении.
– От несносной слышу! – выпалил в ответ старший эйдин, но сразу же как-то сник и, опустив глаза, прибавил: – Извини, со мной иногда такое бывает, – и вновь глянул на девушку, спокойно и даже с неким проблеском уважения. – Я полностью во власти твоей и дома, принадлежащего тебе, Лилиан, седьмая эйда Трехбашья Сори Кинга.
Последние слова были произнесены в возвышенно торжественном тоне, придавшем сумрачной обстановке некую таинственность, словно вдвоем они только что переступили незримую черту, отделявшую их от необъяснимых и не поддающихся человеческому пониманию мистерий.
Не зная, что следует ответить в таком случае, Лилиан молча кивнула и пошла к лестнице. На первой ступени она обернулась:
– Подожди меня, пожалуйста, здесь. Я принесу свечу. Только... ничего не трогай и никуда не заходи!
Когда Сергиус утвердительно кивнул, Лилиан повернулась и стала подниматься дальше.
За последние дни она научилась передвигаться по дому в полной темноте, на ощупь, ни на что не натыкаясь, помня все углы и ступени. Она не знала, почему более не загораются чудесные, стилизованные под свечи светильники, в достаточном количестве имевшиеся на стенах. А в камине последние дрова догорели еще в третий день на той неделе. Благо, теперь она спала на настоящей кровати, на мягком упругом матрасе. Но укрываться приходилось двумя одеялами – пледом из сундука и простеньким войлочным одеялом, приобретенным в одной из бесчисленных лавок-магазинов, раскиданных по всему городу в порядке, смысл которого девушке понять так и не удалось.
Июльские ночи были на удивление холодными, сильные ветра пронзительно завывали в дымоходе. Темное потухшее зево камина, из которого мансарду нещадно беспокоили сквозняки, пришлось завесить тяжелым куском плотной ткани, прижав его концы к полу при помощи ножек стульев. Так что, даже если бы Лилиан того захотелось, она не смогла бы пригласить Сергиуса наверх, в единственное обжитое в ее доме место. Девушке было бы стыдно за ту унылую, серую и безрадостную картину, которую ему довелось бы увидеть.
Но подобная ситуация возникла отнюдь не вследствие лени, какого-то отчаяния, лишенной просветов депрессии или же нечистоплотности. Все можно было объяснить довольно просто. Свободное время у Лилиан появлялось по выходным, а последние из них были первыми в ее жизни. Той, которую она помнила. Хотя порой зеленовласке и начинало казаться, будто в Телополисе она находится уже несколько месяцев, а не каких–то там двенадцать (с лишними неофициальными сутками затуманенного состояния) дней. Утром она уходила на работу в Трехбашье. Пребывая в постоянном движении из-за назойливых посетителей, словно притягиваемых ею, ко Второй Звезде Лилиан так уставала, что о темноте и холоде в собственном доме, о пустых комнатах и окнах без занавесок вспоминала только ближе к ночи, после теплого ужина в каком-нибудь ресторанчике и горячей ванны, расслабляющей мышцы всего тела, которую она принимала при свечах.
К тому же почти беспрерывно Лилиан размышляла о том, каким способом и образом ей вернуть свою память, как узнать, что было «до точки отсчета», к кому обратиться за помощью, кому довериться, а кого стоит опасаться. И так вплоть до того неуловимого момента, когда, тяжело вздохнув от серой безысходности, она наконец-то погружалась в тревожный сон.
В коридоре второго этажа, на обратном пути, держа в одной руке две белые восковые свечи, а в другой – деревянный, украшенный резными символами подсвечник, Лилиан нечаянно натолкнулась на что-то, отозвавшееся на ее неосторожное движение звонким бряканьем. И вспомнила о двух коробках, книге и прочих мелочах, которые, брошенные на произвол судьбы, так и остались валяться в коридоре второго этажа, позабытые своей хозяюшкой.
– Тебе помочь? – спросил Сергиус, обернувшись на резкий звук. Он сидел на ступенях лестницы и до этого увлеченно рассматривал пол прихожей.
– Посвети мне, – попросила Лилиан.
Сергиус поднял руку, в которой держал спичку (прежнюю или уже другую?), повыше, и девушка спустилась вниз.
Вместе они закрепили одну из свечей в круглой впадинке подсвечника, зажгли ее и поставили на пол.
– Я внимательно тебя слушаю, – сказала Лилиан, присев рядом со старшим эйдином на деревянную ступень.
Сергиус глубоко вздохнул и окинул взором окружающее пространство, будто желая лишний раз убедиться в том, что они одни во всем доме, и их никто не подслушивает. После всех подготовительных процедур он, наконец, заговорил:
– Я поведаю тебе одну очень давнюю историю, которую один старший эйдин передает другому, вернее тому, который придет ему на смену. Потому что все наши судьбы схожи, – Сергиус сделал паузу, затем откашлялся, собрался с мыслями и, задумчиво глядя на пламя свечи, продолжил: – Много лет тому назад один парень, назовем его Киром, голодный и дрожащий от холода, появился в Трехбашье. На дворе завывал сильный ветер, закручивая в вихри последнюю опавшую листву и нещадно ударяя то в лицо, то в спину своими мощными порывами. На небе собирались тучи. Смеркалось. Кир и не помышлял о том, чтобы зайти в столь диковинное с виду строение, как Трехбашье. Он даже побаивался его! Но тогда, чувствуя, что приближается буря, и не зная, где можно было бы еще укрыться, он пошел на отчаянный шаг и, открыв одну из массивных створок дубовых дверей, вошел внутрь. Бушующая непогода осталась позади, она более не могла коснуться его, и Кир очутился в царстве тишины и сумрачного покоя, лишь изредка тревожимого отдаленными звуками неизвестного ему происхождения да отблесками пылавшего в огромном камине огня.
Сергиус умолк, чтобы глубоко вздохнуть и потереть указательным пальцем левой руки переносицу.
Лилиан молчала, предпочитая не нарушать некое таинство, выплывшее из глубин бытия и окутавшее их.
– Кир не знал, сколько бы времени он вот так простоял у двери, если бы рядом с ним, словно из ниоткуда, не появился человек. Мужчина, высокий и худощавый, одетый во что-то на подобии мантии. И на носу у него красовались те самые светящиеся очки – танриспы, если быть точным. Кир настолько перепугался от его внезапного появления, что резко развернулся и хотел было убежать. Но тут мужчина дотронулся до его плеча и тихо произнес: «Пойдем со мной...», – голос Сергиуса завораживал, одновременно убаюкивая и успокаивая. – Возле камина стояло три кресла, которые Кир, находясь у двери, поначалу не приметил. Одно – огромное и величественное, оббитое темным бархатом, и два других – поменьше и поскромнее. В главном, то есть том огромном, восседал дядюшка Кинг, Сори Кинг, если быть точным до конца, во втором – некая женщина, со строгими чертами лица, мягким нежным взглядом темно-карих глаз и длинными слегка вьющимися волосами. Ее голова была склонена в сторону дядюшки Кинга, руки спокойно покоились на подлокотниках. В тот вечер на ней было длинное черное платье с высоким воротом. Кир понял, что сразу же влюбился в нее. Последнее, третье кресло, пустовало. Видимо, подумал Кир, в нем сидел тот высокий мужчина, который встретил его и провел к огню.
Кир проникся доверием к дядюшке Кингу и некой особой симпатией еще до того, как он пригласил его присоединиться к ним, указал на кресло высокого мужчины, который и не помышлял более туда садиться, накормил горячей едой и... предложил стать младшим эйдином. После бокала подогретого красного вина с пряностями Кир почувствовал себя по-настоящему счастливым и не смог ему отказать. Так он и стал младшим эйдином, одним из трех. Я имею в виду старшего эйдина Витторио, того высокого мужчину с правильными чертами лица, короткими русыми волосами и крепкими жилистыми руками, и седьмую эйду Фарильену, к которой следовало обращаться только как «леди Фарильена». Но она была восхитительна и обладала удивительным голосом, бархатным и мелодичным, очаровывающим все и всех вокруг... – пока Сергиус рассказывал о леди Фарильене, его затуманившийся взор был мечтательно устремлен куда-то вдаль, во тьму, в которой он, вероятно, видел сменяющие одна другую картины чужого прошлого.
Старший эйдин продолжил свое повествование:
– Кира приняли радушно. Витторио даже как-то сказал, что они ждали его очень долго и знали, что он вскоре появится. А чуть позже леди Фарильена своим изумительным голосом прошептала: «В Трехбашье никто просто так не приходит. Всех приводит Шайто». Что собой представляло это Шайто, Кир так и не понял. А я тем более этого не знаю.
Время шло. Недели сменялись месяцами... В начале лета приключилось одно событие, загадочное и необъяснимое. В тот солнечный день Кир бегал по городу, выполняя поручения дядюшки Кинга. Ближе к вечеру, уставший, весь в пыли, но счастливый от удачно выполненной работы, он вернулся в Трехбашье. И еле достучался в запертые двери. Запертые, понимаешь! – Сергиус повернулся и посмотрел Лилиан прямо в глаза, многозначительно и ошеломленно, будто бы на самом деле события, о которых он говорил, происходили с ним, а не с тем пареньком по имени Кир. Сергиус не мог совладать с переполнявшими его чувствами. – Такое случилось впервые, никогда ранее и впредь двери Трехбашья не запирались! Но тогда... Тогда Кир узнал, что старший эйдин Витторио выбросился с галереи Моритан.
Пораженный собственными словами, Сергиус умолк. Он закрыл глаза и опустил голову. Его руки, локтями упиравшиеся в колени, расслабленно и безвольно повисли вниз.
Лилиан и не догадывалась, что ее коллега может так расчувствоваться. В его голосе было столько силы, столько ярких эмоциональных оттенков, что перед взором девушки, даже лишенные особой конкретики, проплывали все описываемые старшим эйдином картины-события, и в тот миг тишины, тяжелым грузом опустившейся на их плечи, Лилиан ощутила, как ею овладели грусть и тоска.
Справившись с потоком чувств, Сергиус выпрямился и, протянув руку вперед, несколько раз провел ладонью над тонким огоньком свечи. Пламя заколыхалось и отбрасываемые им тени тревожно забегали по стенам.
– Через двадцать дней исчезла леди Фарильена. Однажды утром она просто не пришла. Дядюшка Кинг был молчалив и отвечал на вопросы Кира лишь усталой усмешкой. Это выводило парня из себя, он не знал, что делать, ночи напролет бродил по городу, никого не слушал и почти перестал есть. Но на работу всегда приходил вовремя. Потому что не мог бросить дядюшку Кинга, потому что понял, что он страдает намного больше и горше его самого, – последние слова Сергиус прошептал.
В обманчивом свете сгоревшей до половины свечи старший эйдин казался совсем выдохшимся, словно рассказ отнял у него последние силы. Прошло несколько минут, и он, встряхнув головой, оживился. Посмотрев на девушку, он улыбнулся, хотя в той улыбке, походившей больше на оскал, не было и сотой доли радости. Отведя взгляд, Сергиус вздохнул, задержал дыхание и шумно выдохнул. Затем заговорил:
– С того времени их жизнь потекла размеренно и спокойно. Дядюшка Кинг постепенно оклемался, пришел в себя и снова был полон бодрости и неисчерпаемой мудрости. Успевал даже шутить. Кира он назначил старшим эйдином, посвятив в новые обязанности, кои тот пообещал исполнять честно и прилежно. Работы хватало. Но это было даже к лучшему. Помогало Киру забыться, не думать о плохом. Дядюшка Кинг помогал парню. И так они с ним сдружились еще сильнее, стали более близки друг другу. Кир открылся своему старшему другу полностью и не видел причин что-либо утаивать. Ведь дядюшка, по сути, был единственным близким ему человеком. И так проходили дни и недели. Иногда Кир засиживался в Трехбашье допоздна, особенно по субботам, когда с дядюшкой Кингом они вели долгие беседы… Такая вот история.
6
– Погоди, а что было дальше? – спросила Лилиан.
– Дальше... Однажды Кир исчез. Так, как и многие его предшественники. И последователи.
– Но… что особенного в этой истории? Почему ты рассказал ее мне? И как же ты сам?
– Почему? – растерянно и изумленно переспросил Сергиус. – Потому что, – хмыкнув, добавил он, – потому что с того самого момента, как я ее услышал, не прошло и дня, чтобы я не пожалел о том, что появился в Трехбашье слишком поздно, что опоздал на несколько поколений, что не повстречал легендарных Витторио и Фарильену! – Сергиус сокрушенно вздохнул. – Моя же история до боли прозаическая. Я пришел в Трехбашье около двух лет тому назад. В то время там был только дядюшка Кинг. Сори Кинг. Предыдущие старший эйдин и седьмая эйда исчезли около полумесяца перед этим. Дядюшка Кинг обрадовался мне и сказал, что с нетерпением ждал моего прихода. Он стал мне учителем и придал смысл моему существованию. И все у нас было прекрасно. Пока... пока не появилась ты, – сказал Сергиус и посмотрел в глаза Лилиан, серьезно и сурово, даже жестко. Но появившаяся на его устах легкая улыбка слегка сгладила тяжелое ощущение. – Появилась ты, и все... изменилось. Пошло по-другому. Сори Кинг выбрал тебя. И сделал седьмой эйдой, – парень уставился на огонек свечи, его голос стал звучать глуше. – Выбрал, не спросив меня. Потому что он так решил. Но ведь это... несправедливо...
Лилиан вдруг стало жутко от услышанного. Повеяло холодом, возможно, вызванным сквозняком из-за усилившегося на улице ветра, но от этого ощущение жути лишь обострилось.
Тишина более не убаюкивала, но угнетала, сумрак более не создавал атмосферу уюта, даже некоего интима, но сужал пространство до ореола света, в котором они находились, и Лилиан стало тягостно от мыслей, закружившихся, подобно снежинкам в вихрях метели, в ее голове, тягостно от осознания того, что она не сможет вырваться из замкнувшегося вокруг нее круга.
Сергиус пошевелился, и Лилиан вздрогнула. Он вытянул руку вперед и... взял с пола вторую свечу. Девушка облегченно вздохнула, и старший эйдин бросил на нее удивленный взгляд.
– Ты в порядке? – обычным, полным безграничного спокойствия голосом поинтересовался он.
Нахмурившись и часто заморгав, Лилиан кивнула.
Неужели мне все почудилось? Следствие усталости? Разыгравшегося воображения?
– Сергиус... – начала она.
– Я только заменю свечу, – успокаивающе ответил старший эйдин и установил в подсвечнике прямо на догоравшую первую вторую свечу, не забыв ее перед этим зажечь.
– Сергиус, а что... что ты делал, чем занимался, ну, до того, как попал в Трехбашье?
– Чем занимался? – он растерялся и ответил, лишь поразмыслив пару мгновений: – Ну, я был официантом в одной захудалой кафешке, в которой, кстати, и жил, в одной из комнатушек на чердаке. Успел также поработать в «Веселом Полнолунии», как ты сама о том прозорливо заметила. Затем... затем был помощником посыльного. Ну, то есть разносил людям всякие там сообщения.
– Был почтальоном? – изумилась Лилиан, подумав, что ведь почту в Телополисе доставляют не люди, а милые пушистые существа, название которых ей, к сожалению, было неведомо.
– Нет, не почтальоном. А помощником посыльного. Ведь существуют сообщения, доставку которых нельзя доверить почте. Понимаешь?
– М-м, наверное, что да, – неуверенно и растянуто ответила Лилиан, не особо, впрочем, поняв, о чем именно говорит парень.
– Еще поймешь. Также я работал... Да кем я только не работал! Главное, что теперь я старший эйдин. Старший эйдин Трехбашья Кинга и Ко.
Лилиан вдруг очень сильно захотелось узнать, о каких это особых сообщениях–посланиях шла речь? Ей казалось, что наиболее сокровенное и тайное лучше доверить почте, а не посыльным, которые могут в любой момент, если им вздумается, прочесть доверенное им сообщение. Но спросила она о другом, что тревожило и интересовало ее не менее знания о посланиях:
– А чем ты занимался до всего этого?
– До всего?.. Что ты имеешь в виду? – старший эйдин заметно напрягся и как-то насторожился.
– Ну, я имею в виду то время, тот период твоей жизни, который был до того, как ты впервые стал официантом, – как можно более осторожно произнесла Лилиан.
– Извини, я не понимаю, – он пожал плечами.
– Хорошо. Сергиус, как долго ты живешь в Телополисе?– наконец спросила Лилиан и сама подивилась своей смелости, учитывая все произошедшее прежде, а также реакцию на приведенный выше вопрос Вирджинии, которая, с точки зрения зеленовласки, была более уравновешенна, нежели ее коллега, и относилась к девушке с симпатией.
– Ты задала этот вопрос так, словно хотела выспросить у меня тайну Флеменуса или существ, обитающих в Черном лесу, – проговорил Сергиус и широко улыбнулся.
– А тебе ведомы их тайны? – спросила Лилиан, немного расслабившись, но все еще напряженная и настороженная.
– Нет, не ведомы. А в Телополисе я живу... Так, дай подумать... – он умолк, сосредоточившись в поисках необходимого воспоминания. – Кажется, уже лет шесть. Да, шесть.
– Ладно, тогда сколько сейчас лет тебе самому?
– Мне? – вопрос девушки, казалось, шокировал его.
– Да, тебе.
– Постой, это какая-то уловка, да? – Сергиус рассмеялся, но по тому, как засуетились его руки и забегали глаза, Лилиан поняла, что он не на шутку разволновался. – Я знаю, сколько мне лет! Сейчас, подожди... Так, в том году... нет, ладно... Хорошо...
Лилиан легонько коснулась колена парня рукой и мягко сказала:
– Успокойся. И просто скажи, сколько тебе лет.
И Сергиус сразу же успокоился. Но не так, будто действительно почувствовал себя умиротворенно, а так, словно вспомнил, что...
– Я не знаю. Не знаю, сколько мне лет...
– Ладно, – Лилиан перевела дыхание. – А сейчас попробуй вспомнить нечто другое. Где ты был шесть лет назад? Как ты попал в Телополис? – поинтересовалась зеленовласка, стараясь говорить в спокойном и нежном тоне.
Сергиус потер кончик носа, потом мочку левого уха, сделал парочку глубоких вдохов-выдохов и, не позволяя страху овладеть собой, произнес:
– Я хорошо помню, что делал в течение всех этих шести лет. Относительно того, что было ранее, сказать ничего точно не могу. Помню лишь... помню, что я откуда-то прибыл. Да, я появился в Телополисе только шесть лет тому назад. Приехал из какого-то... другого места.
– И что это было за место, ты помнишь? Хотя бы что-то! – не в силах сдерживаться, возбужденно проговорила Лилиан.
Неужели он тоже когда-то потерял память? Шесть лет назад? Значит, я такая не одна? Вот тебе и зацепка! Ведь я также прибыла в Телополис из какого-то иного места. И сейчас я в это верю, как никогда.
– Что за место? Нет, я не помню. Точно не помню, потому что... – вдруг в голосе парня прозвучали нотки, заставившие девушку посмотреть на него пристальнее и даже с опаской.
– Потому что, что?
– Потому что в первый год я занимался тем же, что и ты, – к Сергиусу в полной мере вернулись серьезность и некая упрямая непоколебимость.
– И чем же?
– Достаточно долгое время я совершенно не вспоминал об этом. Но твои вопросы... заставили меня мысленно вернуться назад. Ты не помнишь ничего, что было до определенного момента, так? Момента, когда ты очутилась в Телополисе. Ты не в силах что-либо понять, не можешь разобраться в себе. Тебе снятся кошмары, от которых ты просыпаешься в холодном липком поту...
– Сергиус, перестань.
– Ты не знаешь, кому верить, и это сводит тебя с ума. Ты топчешься на месте, бредешь одной и той же дорогой по кругу...
– Перестань, хватит!..
– ...заколдованному кругу, ищешь зацепки, но их нет, нет, потому что и быть не может! Ты...
– Замолчи... Замолчи! Хватит!.. – Лилиан вскочила и отбежала в сторону. Отвернувшись, она прижалась к стене.
– Ты топчешься на месте, и так будет, пока ты не вытопчешь себе могилу!
Каждое новое слово, которое он произносил со все возрастающей силой, с яростью выплевывая их, ранило Лилиан подобно хлысту, оставляя на теле ее сознания кровоподтеки, жалило подобно рою разъяренных пчел, ударяло подобно граду, который небо в наказание обрушивает на все живое.
Внезапно словесный поток иссяк. Все еще содрогаясь от последних фраз, Лилиан медленно повернулась, чтобы узнать, в чем причина столь неожиданно воцарившегося молчания.
Сергиус по-прежнему сидел на ступенях лестницы, но в согнутом, сгорбленном положении. Длинными худыми руками он обхватил свои колени, в которые спрятал голову, его спина содрогалась от рыданий, время от времени вырывавшихся из его груди, приглушенных, потому что он старался их сдерживать.
Сергиус, старший эйдин Трехбашья, плакал. Горько и беззастенчиво рыдал, обессиленный и безразличный ко всему.
Сердце Лилиан невольно сжалось. Она не знала, сколько лет Сергиусу было на самом деле, но в тот миг он был мальчиком, потерявшимся в огромном мире больших людей, взросляков.
Лилиан бесшумно приблизилась и, осторожно присев на край ступени, прислонилась к шершавой стене.
И все же, сколько ему лет? На вид не больше семнадцати. Хотя взгляд голубых глаз делает его намного старше. Ну, а мне? Сколько лет мне самой?
В тусклом свете ванной, подолгу всматриваясь в прямоугольник висевшего на стене зеркала, она так и не смогла определить свой возраст. Молодое гладкое лицо могло принадлежать как 15–летней, так и 25–летней.
А сколько же мне самой? Может, спросить?
– Слушай, сколько бы лет ты мне дал?
Всхлипывания постепенно прекратились, и Сергиус медленно повернул к девушке голову, оставаясь сидеть в неудобном согнутом положении.
– Сколько чего? – хрипло переспросил он.
Лилиан повторила свой вопрос. И прозвучал он как-то уж совсем равнодушно. Может, потому, что зеленовласка более не могла противостоять усталости, и многое для нее стало терять свою значимость, вызывая в девушке лишь серое безразличие.
Взор Сергиуса стал проясняться. Он выпрямился и вытер раскрасневшееся лицо руками. Наверное, ему теперь тоже было все равно, даже то, что он плакал при постороннем человеке и не скрывал этого, как и последствия – воспалившиеся глаза, поджатые бледные губы, трясущиеся руки.
– Я бы дал тебе максимум лет двадцать пять, – шмыгнув носом, он наконец-то ответил. – Хотя тебе, скорее всего, не больше двадцати.
– Ты так думаешь? – Лилиан вяло усмехнулась.
– Да, скорее всего. А ты... сколько бы дала мне?
– Ты никогда и никого об этом не спрашивал?
Сергиус отрицательно помотал головой.
– Ну, я бы дала тебе лет... восемнадцать.
– Ты мне не льстишь? – так серьезно, словно решался вопрос жизни и смерти, спросил Сергиус.
– Ну, может, семнадцать, но, очевидно, что больше пятнадцати.
Парень хмыкнул, но промолчал.
Лилиан неумолимо клонило в сон. Она чувствовала себя совершенно опустошенной.
Девушка посмотрела на Сергиуса. Он сидел, прислонившись к балясам перил лестницы и опустив голову. Были ли его глаза закрыты, Лилиан не видела. Время шло, свеча догорела почти полностью, а зеленовласке совсем не хотелось подниматься и куда-то идти. А надо бы! Кто же спит на ступенях? Да еще и на таком сквозняке?
Первым поднялся Сергиус. Ему удалось собраться с силами и сделать последний рывок. Но как он доберется домой? Не свалится ли от усталости прямо посреди улицы?
Прикладывая последние усилия, поднялась на ноги и Лилиан. Сергиус кивнул ей и пошел к парадной двери.
И тут девушка кое о чем вспомнила.
– Сергиус!
– Да? – он обернулся, левой рукой держась за дверную ручку.
–Я... еще хотела спросить. Можно ли мне завести дневник в Моритан?
– Свой собственный толник?
– Да.
– Нет, ведь ты седьмая эйда. Тебе подобное запрещено. Как, впрочем, и мне... Я пойду, ладно? – он открыл дверь и собрался выйти, но что-то его остановило, и он вновь обернулся.
– Лилиан, запомни один адрес. Зеленая Лужайка, 38. Постучать семь раз, три коротких, четыре длинных, и спросить Свиерама.
– А кто он такой?
– Мастер теплосветлых дел. Я думаю, твоему дому нужен огонь, а также свет и тепло. До встречи и спокойной тебе ночи. Желательно без сновидений.
И он ушел в ветреную ночь, глухо захлопнув за собой дверь.
Глава 12
Среди высокой травы
1
Дневник, Хроники Зеркального Разума
13 (14) день от т.о.
субота
ночь, мансарда
Вот уже вторую ночь я страдаю от бессонницы. Ну, не то, чтобы страдаю, но она причиняет мне излишнее беспокойство. Излишнее, потому что напряженности в моей жизни пока и так хватает.
Часы (подаренные Сергиусом, хотя он в содеянном столь учтивом поступке так открыто и не сознался), на короткой цепочке, с серебристой идеально гладкой, походящей на миниатюрное зеркальце, крышечкой показывают час ночи и три минуты второго.
Я сижу за столом, деревянным (дуб или ясень?), добротно сколоченным, хотя не отличающимся особым изяществом – четыре толстые ножки и массивная столешница. Какого-либо дискомфорта я не испытываю. Подо мной – простой крепкий стул.
Но я отклонилась от темы. Хотя, о какой такой теме может идти речь, если я впервые на своей памяти (какая ирония!) делаю дневниковые записи? Да еще в чем, кто бы мог подумать! В той самой потрепанной, заляпанной книге, с прошлогодним листочком на обороте (который, кстати, я отодрала, и теперь он хранится в одном из выдвигающихся ящичков старого комода), книге, о которой я, наконец-то, вспомнила намедни, когда весь мой дом осветился теплым желтоватым светом, исходящим от истомившихся по работе настенных светильников.
Но все по порядку. Иначе я дорассказываюсь до полного абсурда.
Поскольку сии записи ни сейчас, ни в дальнейшем я не собираюсь представлять ни в чье распоряжение для прочтения, думаю, это решение будет вполне справедливым, позволяю себе пользоваться абсолютной свободой, как мышления, так и воплощения образов предыдущего на бумаге. Лишь прибавлю, что постараюсь не допустить мутации свободы в анархический хаос. Свободу использования слов, которые я посчитаю нужными как таковыми для описания той или иной мыслеситуации, также оставляю за собой.
Из вышесказанного напрашивается вывод. Не зная себя, я все же могу предположить, что такие качества, как свободолюбие, упорство, если не упрямство и некая строгость, пусть и анормальная, могут быть полноправными составляющими моего характера.
Стрелки часов пришли в движение – двадцать одна минута второго. В тонком стекле, закрывающем циферблат, отражается беспокойное пламя свечей в невысоком канделябре, стоящем прямо передо мной и перед книгой, в которую я кропотливо заношу записи. Беспокойное от постоянного сквозняка, царящего в мансарде, окна которой, в рассохшихся рамах, покрытых потрескавшейся черной краской, оказались непригодными в непогоду. К счастью, ни одно стекло пока не разбилось, но от мощных порывов обезумевшего ветра, налетающих время от времени на восточную сторону дома, они дребезжат так громко, что становится страшно. И не столько оттого, что вот-вот они могут разбиться и рассыпаться тысячей осколков по скрипучим половицам мансарды, а оттого, что в единственное обжитое мною место, столь необычную поднебесную комнату, ворвется ливень, стучащий непрерывной дробью по крыше и хлещущий по все еще стойким окнам вот уже около трех часов. Благо, крыша моего дома оказалась сделанной на славу. Надеюсь, и в будущем она меня не подведет, не сорвется посреди ночи и не унесется в неведомую даль. Конечно, если мое будущее связано с этим домом. Если у меня вообще есть будущее...
До наступления второго часа ночи остается каких-то семь минут. Преодолевая болезненную тяжесть, предательски возникшую после последних строк предыдущего абзаца, я поднялась со стула и немного прошлась. Лишний раз проверила, прочно ли закрыты окна, и продержаться ли задвижки на них до утра. Согрела озябшие ладони, постояв у камина, в чем, впрочем, не было особой необходимости, ибо дрова или долгорды, которые я приобрела у некоего Свиерама, мастера теплосветлых дел, следуя совету того же Сергиуса, оказались настолько хороши, что сегодняшним вечером я была способна лишь удивляться и радоваться, позабыв обо всем остальном. Удивляться тому, что светильники в моем доме действительно связаны с камином в мансарде. Они засветились сразу же после того, как наверху вспыхнуло пламя, и разгорались все ярче, пока огонь в камине набирал мощность. А радоваться тому, что в моем доме теперь всегда будет тепло, уютно и светло.
Правда, к полуночи мои чувства поутихли, вернулись настороженность и серьезность. Но тогда, тогда я радовалась подобно ребенку! Да, словно дитя из Дома Радости...
Ветер сменил направление, и дребезжание прекратилось. Видимо, даже у этой непостоянной стихии есть некие чувства. Хотя, скорее всего, мне это лишь кажется.
Стрелки бесшумно прошли отметку в два часа, и время потекло дальше. И тут мне в голову пришла идея обзавестись напольными часами с массивным круглым маятником и большим чуть выпуклым циферблатом, да еще с резьбой по кайме в придачу, и поставить их в прихожей, чтобы ночью, проснувшись от кошмарного сна, услышать, как где-то в глубинах моего дома часы-страж размеренно и приглушенно отбивают частицы времени, и успокоиться, убедившись, что все идет своим чередом.
Видимо, ни о каком порядке и речи быть не может. Я переношу на бумагу мысли, возникающие в каждое следующее мгновение в потоке моего сознания, неустанно несущегося через бесконечное пространство вечности. И пока смерть не разлучит нас...
Откуда эти строки? Очередная вспышка-воспоминание? И остается лишь щемящая грусть, что далеко не все мысли воплотятся в материальные слова на бумаге, которая со временем источится, станет зыбкой, как мироздание, и рассыплется в прах, чтобы покинуть этот мир навеки...
Часы показывают тридцать четыре минуты третьего, и я перехожу к описанию событий, которые в числе других поспособствовали тому, что я завела Дневник и пошла на такой решительный, я бы даже сказала рискованный шаг, как использование для сих нужд (в качестве его) ту самую загадочную книгу. Загадочную потому, что, открыв ее вторично, а это случилось сегодня вечером, я ожидала найти продолжение рассказа, который начала читать еще в саду «Доброго Путника», сидя под благоухающей липой, обдуваемая ласковым ветерком в прекрасный летний день больше недели тому назад. Но обнаружила абсолютно чистые страницы (!), тронутые желтизной с коричневатым оттенком, что непременно приобретается бумагой с течением времени, словно за заслуги, да местами сморщившиеся явно под воздействием воды, да обуглившиеся, как я тогда предположила, вследствие того, что кто-то яро невзлюбил эту вещь и решил от нее избавиться.
Книгу я открыла не в надежде что-либо почитать и тем самым скоротать время, а, скорее, следуя обычному любопытству. И оно было вознаграждено сполна! Радость, легкая, подобно пуху, покинула меня, не в силах выдержать натиск тяжелой артиллерии более мрачных чувств. От сомнений и дурных предчувствий, охвативших меня, закружилась голова.
Как такое могло случиться? Еще неделю назад эта книга хранила в себе целые художественные произведения, а сегодняшним вечером предстала предо мною в своей первозданной девственной чистоте, словно бы слов, фраз, предложений, абзацев и глав, напечатанных черным шрифтом по белой бумаге, не было и в помине! Словно бы то, что я прочла, почудилось мне, было всего лишь галлюцинацией!..
Я слишком разволновалась, поэтому снова пришлось подняться и пройтись. Часы начали раздражать меня. Я закрыла их и убрала в обтянутую темно-зеленым бархатом сумочку, лежавшую на втором стуле, который я поставила в изножье кровати. Буря за окном понемногу утихала, и я, сосредоточившись на заунывном пении ночного ветра, смогла более-менее успокоиться. Только после этого я вернулась к записям. И обратила внимание на свечи, которые почти не уменьшились в своих размерах. Их я тоже приобрела у Свиерама. Удивительно, на свете существуют не только долгорды – долгогорящие дрова, но и такие же свечи! Интересно, откуда у Сергиуса столь талантливые знакомые? Жаль, ни вчера, ни сегодня я у него об этом не спросила.
Да, вчера вечером мне так и не удалось попасть к мастеру Свиераму, проживающему по адресу Зеленая Лужайка, 38. Что было тому причиной, спросите вы? Нет, спрошу сама себя я, потому что вам эти строки прочесть не суждено. Да в том, что Зеленую Лужайку найти не так-то просто, не смотря на ее обманчиво обыкновенное название. Признаюсь, я до конца и не поняла, как отыскать ее, потому-то Сергиус и вызвался мне помочь. Так и получилось, что первым, кого я сегодня я увидела, был старший эйдин с растрепанной головой, переминавшийся с ноги на ногу под дверьми моего дома в ожидании, пока я наконец-то оденусь и спущусь к нему.
А собиралась я, скажу вам, долго и нехотя. И по вполне понятным причинам: бессонница и безумный ветер за окном. Последствиями первого были замедленные движения, второго – легкий страх и настороженность по отношению к ветру, предвещавшему, чувствовала я, непогоду, ветру, заставлявшему облачаться в пальто-плащи и укрываться в тихих спокойных и желательно теплых местах. Не хочу здесь вдаваться в подробности, которые вновь могут завести меня не туда, поэтому лишь добавлю, что выход мною был найден в виде того самого плаща. Того самого? Да, того самого плаща незнакомца. Потому что одолженный мне Сергиусом я вернула его хозяину. На примете было еще два, обнаруженных мною во второй день при обыске и хранящихся в одном из сундуков и совершенно непригодных для хоть и прохладной, даже пронзительно прохладной, но все-таки летней погоды.
Не знаю, который точно был час, когда мы с Сергиусом остановились у очередного латропа. На мои вопросы он предпочитал отвечать не словами, а загадочной улыбкой, поэтому уловить суть того, что он делал, мне было крайне тяжело. У каждого прохода, который попадался нам на пути, он останавливался метрах в трех от арки, доставал из кармана небольшой замшевый мешочек, развязывал его, извлекал изнутри медную монетку и, зажав ее в кулак, подносил к губам и что-то нашептывал. При этом его лицо становилось серьезно сосредоточенным. Затем, замахнувшись, он бросал монетку вперед. И каждый раз она непременно к нему возвращалась. Этого я не видела, поскольку в столь раннее время (по моим расчетам, тогда было около девяти часов утра) тени в проулках еще не рассеялись и выглядели особо контрастно в свете дня, постепенно заполнявшего улицы. Но Сергиус неизменно наклонялся, сдувал с монетки пыль мостовой, клал ее обратно в мешочек, и мы отправлялись дальше.
И вот случилось чудо! Где-то на десятом латропе монетка, подбадриваемая напутствиями своего хозяина и брошенная им прямо в проход, внезапно исчезла. Это заметила даже я. Повеселевший Сергиус взял меня за руку, крепко-крепко, и так мы, вместе, шагнули в латроп. И оказались на улице под названием Зеленая Лужайка! Моему изумлению не было предела. Как так, Сергиусу удалось провести меня на улицу, в тщетных поисках которой я потратила весь предыдущий вечер! Не успев даже оглядеться по сторонам, я набросилась на Сергиуса с расспросами, возбужденным голосом требуя от него немедленных разъяснений «этих трюкачеств с монетками». Именно так я и выразилась. Но Сергиус лишь беззаботно усмехнулся и, бросив: «Нам надо поспешить», развернулся и зашагал по улочке в восточном направлении. Пару раз, разумеется, от негодования и возмущения, я похватала ртом воздух, но, взяв себя в руки, последовала за несносным старшим эйдином. И только тогда заметила, почему эта воистину удивительная улица получила название Зеленая Лужайка. Да потому, что вместо плит мостовой под ногами росла настоящая сочно-зеленая трава! Заметив это, я опешила и остановилась, даже не зная, что тут и думать. Ну, еще, наверное, и потому, что шагать по зеленой траве, не выше щиколотки, такой густой, мерно колышущейся изумрудными волнами в потоках солнечного света и прохладного ветра, далеко не такого сильного, как на улицах, с которых мы пришли, было неимоверно приятно. Не успела я вдоволь насладиться столь неожиданно возникшей красотой, как Сергиус, уже отошедший на достаточное расстояние, окликнул меня и попросил поторопиться. Его голос помог мне выйти из ступора. Невольно оглянувшись назад, я заметила, что трава не сохранила ни единого моего следа и осталась такой же ровной, нетронутой, словно бы подошвы моих туфель и не касались ее.
Увиденное почему-то вызвало во мне не очень приятные чувства, но я не дала им разрастись в глыбу, способную уничтожить меня своей массой, и последовала за Сергиусом, остановившимся у крыльца одного их домов.
К слову о жилищах на Зеленой Лужайке. Такие же трехэтажные, как и на многих улицах Телополиса, они стояли отдельно, были выложены из камня и выкрашены во всевозможные цвета. Очевидно, последнее зависело от вкусов их хозяев-владельцев. Окна первых этажей в некоторых домах были закрыты деревянными, с чудной резьбой ставнями. Над крышами белесый дым поднимался из трех, а то и пяти дымоходов. И все дома, без исключения, имели высокий фундамент, выложенный черными плосковатыми камнями.
Когда я приблизилась, Сергиус поднялся по ступеням крыльца, придерживаясь за перила, нарастающие тонкие столбики которых поддерживали квадратную крышу с козырьком. Встав на местами протертый насквозь соломенный коврик на последней ступени, Сергиус откашлялся и постучал в дверь семь раз, четыре длинных и три коротких. Минут через десять, в течение которых я наслаждалась тамошним воздухом и любовалась травой-муравой, изредка рассматривая близстоящие дома, а Сергиус, переживая и коротко пристукивая левой ногой по коврику, глядел на дверь, последняя, наконец-то, отворилась. Но лишь на узкую щелочку, в которой мне удалось разглядеть чей-то длинный нос, черные усы и блестящий взгляд из-под кустистых бровей. Ну и еще, пожалуй, темные волосы, зачесанные назад. Оглянувшись на меня, Сергиус шагнул влево и заслонил незнакомца. Тогда дверь распахнулась шире, и мой коллега зашел внутрь. Я поднялась по ступеням, чтобы последовать за ним, но тут дверь взяла и захлопнулась. Прямо перед моим носом! В тот миг я не знала, радоваться мне или же злиться, еще сильнее ненавидя и презирая дорогущего старшего эйдина.
Не успела я как следует разобраться, какому чувству следует отдаться, как на пороге появился Сергиус. Дверь за ним сразу же захлопнулась.
Мой коллега выглядел довольным, хотя от меня и не скрылась его встревоженность, которую он старался подавлять. В одной руке он держал связку дров, перевязанную красной веревкой, в другой – вытянутую прямоугольную коробку из серого картона (в ней-то и находились долгогорящие свечи, три из которых продолжают дарить мягкий свет и сейчас, в этот холодный час, освещая страницы потрепанной книги).
Я теряю нить повествования. Еще не на бумаге, но уже в голове. Ну вот, видите, какое глупое получилось предложение?! В голове! Видите? Да к кому я обращаюсь? Никто не должен прочесть эти записи. Слышишь, Книга-не-знающая-имени, никто! Книга-не-знающая-имени – это я сама придумала. Только что. И так буду отныне ее величать!
Я словно Сумрачная Птица.
Нет, это не птица, сотканная из сумрака. Это птица, рожденная светом, но осужденная Роком на вечные скитания-полеты сквозь мрак-сумрак. Интересно! Мрак-сумрак. Спросить бы у Вирджинии. Она, кажется, интересуется всем, что связано со словами, книгами и прочим.
Мои часы – мои относительно, на самом-то деле кем-то подаренные – остановились. В очередной раз встав из-за стола, я задела локтем глиняный кувшин, неосторожно примостившийся на краю. Он упал, правда, не разбился, но выплеснул изрядную долю покоившейся в нем до того кристально чистой «изумрудной» воды и залил мои часы. Они взяли да остановились, будто обидевшись на меня за допущенную оплошность. Завтра воскресенье, хотя, уже сегодня, снесу их отремонтировать. Знать бы только, где в Телополисе восстанавливают ход времени. Хм, забавно получилось.
Ну вот, я опять записываю все, что приходит на ум. Мой зеркальный ум. Сколько я в последнее время внутрь себя не заглядывала, сколько ни старалась, сколько ни упорствовала – видела лишь себя сегодняшнюю, всего только отражение. Но что скрывает Зеркало Разума? Воспоминания.
Когда мы сегодня утром оказались в трех латропах от моего дома, от улицы Шелли Кровавой, Сергиус остановился и посмотрел мне в глаза, серьезно и на удивление спокойно. «Не пытайся, Лилиан. Не ищи то, что более не суждено отыскать. Иди дальше. Если остановишься – потеряешь последнюю надежду, – выражение лица моего коллеги изменилось, и он стал выглядеть мужественнее. – Живи и просто радуйся жизни. Ведь тебе есть чему радоваться?». Коротко попрощавшись, старший эйдин размеренно зашагал в противоположную от меня сторону, как бы давая своим поведением пример той простой радостно-безмятежной жизни, к которой он только что призывал и меня. Словно и не было того робкого взволнованного мальчика, открывшегося мне в своих переживаниях на ступенях лестницы прихожей моего дома, утопающей в лукаво–устращающей игре света.
Сергиус порывался проводить меня до самого порога дома №17, помочь донести долгорды, но я отказалась. Теперь поняла, что поступила правильно.
Я знаю – Телополис пропитан противоречиями. Это то немногое, что мне известно, что я принимаю без колебаний и наверняка. Мир, который сегодня вас удивил, а завтра свел с ума. Вас? И откуда вы беретесь?
Почему я повторяюсь? Нечего сказать или же из-за боязни забыть? Слова, записанные на бумаге, переживут меня, как родинки на моем теле – мою память-воспоминание. Память – лоскутное одеяло воспоминаний, прошитое временной ниткой длинною в человеческую жизнь.
Возвращаясь к Сергиусу. Как он мог такое мне сказать? После того, как я узнала, что и он не помнит себя? Как можно не хотеть, не пытаться, не стараться вспомнить, не искать пути к своей памяти? Усомниться в ее важности-необходимости? Или же просто есть Памяти, не имеющие никакой ценности. Пустые, серые, как комнаты заброшенного дома, непригодные, лишенные какого-либо интереса... Неужели такое возможно? Памяти людей, живущих зазря.
Дневник. Сны
Не знаю, который час. Конечно, ведь мои часы стали. За окном – темень кромешная. Хотя, не такая уж и кромешная. Редкие фонари честно несут свою службу, изо всех сил стараясь разогнать сгустившийся после бури мрак. Дождь поутих, но ветер по-прежнему мечется, словно в поисках давно утраченной возлюбленной, меж домами да меж деревьями старого заброшенного парка – заунывный скрип столетних дубов, ясеней, тополей да кедров доносится до моего слуха даже из-за плотно закрытых окон.
Наверное, близится рассвет. После предыдущей записи, уставшая и вымотанная, я погасила свет и улеглась на белую простыню, холодную и словно чужую, укрывшись тяжелым и непонятно серым в ночном сумраке одеялом. И сразу же погрузилась в сон. Но, как теперь стало очевидно, ненадолго.
Ну, сколько можно тянуть? Из меня явно не выйдет примерный мастер эпистолярного стиля... Погодите, какого это эпистолярного стиля?..
Прошу прощения, если слог мой неровен. Немного успокоившись да укутавшись в одеяло, стянутое с кровати, я продолжаю.
Глубоко-глубоко под водой было тихо и спокойно. Где-то рядом угадывались смутные очертания колышимых подводным течением водорослей да движения одиноких рыб, фосфоресцирующих, пугающих и необъяснимо притягательных...
Мгновение длинною в вечность. Я поднимаюсь в высь. Вода обволакивает меня. Она мой враг, и она моя мать. Я создана в ее самой отдаленной пучине. Я продолжаю движение, в высь, к самим небесам...
Свет просачивается сквозь беспокойную кромку воды, преломляясь, рассыпаясь тысячами чешуек. Вокруг меня, напевая песнь давно ушедших цивилизаций, танцуют человекоподобные существа. Я счастлива, мне больше нечего бояться...
Из ниоткуда появляется рука, жесткая, мокрая, крепко-крепко хватает меня за запястье, и я исчезаю.
До рассвета считанные часы. Я вся дрожу, тщетно пытаясь избавиться от липкого холодного пота – не спасает даже чистое тепло, исходящее от камина-дракона. Единственное утешение – продолжать писать. Глаз не сомкнуть, сон потерян.
Я потихоньку схожу с ума.
2
Замедлив шаг, Лилиан остановилась и посмотрела на часы. 18:05. У нее оставалось 12 минут. Конечно, если она правильно расшифровала полученное накануне, в субботу, письмо от Вирджинии: «Завтра. Поговорим. Поболтаем. Приходи. 17 минут Второй Звезды. Не суть важно».
Часы зеленовласке починить удалось. Но не так просто, как того хотелось. Целых три дня она потратила на то, чтобы отыскать в Телополисе часовщика, но все ее усилия оказались напрасными.
Выход был найден во вторник. Упоминание того факта, что в первые два дня новой рабочей недели Лилиан опаздывала на работу минимум на час, в данный момент не стоит внимания. Потому что важными представляются совсем иные события.
Итак, во вторник, угнетенная и в том же процентом соотношении подавленная, Лилиан, возвращаясь домой улицами, притихшими после обычного знойного июльского дня, решила несколько разнообразить свой вечер. Просто решила, и все тут. Не только привычным походом в «Веселое Полнолуние», но и полевыми исследованиями лежащих на пути лавок-магазинчиков. В левом кармане широких брюк, приятно холодивших ее уставшие ноги, покоилась орисаку, и девушка чувствовала себя довольно-таки уверенно.
Вывеска первого приметного магазинчика, ничего конкретно не значащая, так и гласила – «С миру по нитке». Среди множества ярко освещенных витрин, заложенных всевозможными предметами, мыслимо и немыслимо сочетающихся друг с дружкой, среди продавцов, в большинстве своем молодых девушек, улыбающихся, в цветастых платьицах скромного покроя, среди десятка покупателей, с потерянными взглядами, полуоткрытыми ртами или же излишне увлеченных поиском необходимого, Лилиан, как надо полагать, совершенно случайно прямо возле витрины с пуговицами и нитками натолкнулась на Вирджинию. Та, рассматривая разложенные под тонким чистым стеклом украшенные бисером пуговицы, была чем-то взволнованна и при этом ничего не замечала вокруг. Девушка, обрадовавшись столь неожиданной встрече, подошла поближе и поздоровалась. Вирджиния вздрогнула, словно только что пробудилась от глубокого кошмарного сна, и, нахмурившись, глянула на подошедшую. То ли выбор товара был настолько сложным, то ли в мысленных просторах ее разума решался некий судьбоносный вопрос, Вирджиния не сразу узнала свою подругу. Но и узнав, не проявила особого радушия, лишь сдержанно улыбнулась, что–то невнятно пробормотала себе под нос и, окинув помещение лавки–магазина бегающим взглядом, тут же распрощалась и поспешила к выходу, уже и думать позабыв о каких-то там пуговицах.
Лилиан, ничего не поняв, застыла на месте. Но вовремя сообразила, что если не догонит подругу, то упустит ее на весь вечер. Пока девушка собиралась с мыслями, Вирджиния успела покинуть «С миру по нитке» и скрыться среди праздных прохожих. Зеленовласке не хотелось упускать подвернувшуюся возможность – ведь у старшей подруги можно было разузнать адрес хотя бы единого часовщика (а это в тот момент было одним из наиболее насущных вопрос седьмой эйды), посему она покинула лавку–магазин и быстрым шагом устремилась вверх по улице, то и дело вытягивая шею да подбородок и высматривая невысокую фигурку женщины, облаченную в нежно–лиловый плащ с огромным бесформенным воротом и темные брюки.
Она нагнала Вирджинию на ближайшем перекрестке и осторожно, но настойчиво взяла ее под руку.
– Ви, извини, пожалуйста, – сказала Лилиан, пытаясь отдышаться, – извини, что, возможно, не вовремя, но могла бы ты... дать мне один совет? – она заставила подругу остановиться.
– Дать совет? – Вирджиния засунула руки в карманы и, чуть приподняв голову – девушка была несколько выше ее, – посмотрела настырной подруге в глаза. – Что за совет?
Прежде чем ответить, Лилиан снова перевела дух.
– Тут у меня… часы сломались. Где бы их можно было, ну, починить? – под взглядом, пристальным, настороженным и лишенным какой–либо теплоты Лилиан чувствовала себя довольно неловко.
– Починить часы? И всего-то? – Вирджиния разочарованно вздохнула.
– Да, я без них на работу опаздываю.
– А ты не ходи на работу.
Они стояли посреди улицы, и прохожим приходилось обходить их, одаривая двух собеседниц недовольными взглядами. Где-то поблизости играла музыка. В вечернем воздухе летали какие-то светящиеся существа, вероятно, насекомые, пахло зеленью и остывающим камнем.
– Но как же так, не ходить?
Вирджиния не ответила. Она отвернулась и посмотрела в конец улицы. Когда смолкла музыка, она сказала:
– Ладно, давай сюда свои часы. Завтра ровно в восемь получишь их исправными из рук гарсона.
Лилиан была не в восторге от такого предложения, но повиновалась, и в следующий миг Вирджиния опустила сплюснутый кругляшек часов в карман своего плаща.
– А что с ними случилось-то? – осведомилась она, по-прежнему глядя куда-то вдаль.
– Я случайно разлила на них воду.
– Воду? Но от воды они бы не стали, – женщина медленно перевела свой взор на зеленовласку. – А была ли обычной эта вода?
– Ну, да, обычная «изумрудная».
– Обычная? «Изумрудная»?
– Да. А что с ней не так?
– Как она к тебе попала? Подожди, не отвечай, – схватив подругу за руку, Вирджиния увлекла ее за угол кафешки, подальше от посторонних глаз.
– Итак, я тебя слушаю, – некое надменное безразличие ее прежних фраз улетучилось, сменившись заинтересованностью.
– Да что тут слушать! – смутилась Лилиан. – Тогда я как раз возвращалась домой с работы. Уже свернула на свою улицу, вижу – перевернутая повозка, какие-то коробки да несколько бурдюков валяются на земле, рядом – согнувшийся мужичек, в кепке, пытается сделать что-то с колесом. Ну, я, как бы, и спросила, не нужна ли ему помощь. Хотя особого желания помогать у меня не было.
– И дальше? – подбодрила ее Вирджиния, когда Лилиан замолчала, чтобы поправить шарф и выглянуть на улицу.
– Ты точно отремонтируешь часы?
– Точно, и чтоб мне сгореть в марском пламени. Что было дальше? Да, и когда это случилось?
– В пятницу. Так вот, спросила его, а он вдруг так резко отскочил, будто и не слышал, как я подошла. Смотрел, смотрел, потом задал вопрос: «Ты здесь живешь?» – и указал на ближайший дом. «Нет, чуть дальше», – ответила я. А он опять взял и смотрит на меня, и молчит. Я уж подумала, пора ноги уносить. И тут этот самый мужичек улыбнулся, подобрел как-то сразу и говорит: «Спасибо, добрая душа. Уж как-то сам справлюсь. В благодарность возьми вон тот бурдючок, что ближе к тебе лежит». Даже не глянув на бурдюк, я стала отнекиваться и пятиться в сторону. Тут он опять посерьезнел и говорит: «Бери, добрая душа. Уж если не хочешь по-настоящему мне помочь». Признаюсь, мне тогда стало не по себе, как-то зловеще все это было. Вокруг потемнело, ни одного человека, только скрипучая громада парка слева, ряд домов с черными глазницами-окнами справа, ну, и я с тем типом. Пришлось согласиться! Взяла тот бурдюк и поняла, что в нем, очевидно, какая-то жидкость. Тут и мужичек подоспел с ответом, будто бы мысли мои прочел: «Не бойся, это «изумрудная» вода. В любое время дня и ночи сделай два глотка, и на душе твоей сразу полегчает». И усмехнулся под конец. Я постаралась не остаться в долгу, поблагодарила его. Потом засеменила к дому и все сдерживалась, чтобы не оглянуться.
– Интересная история. Правда хоть?
От испытывающего взгляда черных глаз Вирджинии ничего не могло сокрыться, но Лилиан говорила правду, и ей нечего было бояться. Хотя это и не спасло ее от легкой дрожи, пробежавшей по телу. То ли от воспоминания о типе в кепке и его бурдюке, то ли все-таки от взора Вирджинии.
– Я бы не стала подобное выдумывать. Тем более учитывая, что кое-кто сегодня не в настроении, – последние слова сорвались с губ зеленовласки случайно.
Вирджиния сразу как-то обмякла, словно до сих пор была облачена в шипастые доспехи, а теперь скинула их.
– Прости, Лилиан. Я сама не своя, – опустив глаза, она устало усмехнулась.
Девушка понимающе закивала.
Вирджиния коротко попрощалась и вышла из переулка. Запоздало смекнув, что подруга не просто так расспрашивала ее о загадочной воде, Лилиан выбежала на улицу, но женщина в лиловом плаще уже успела скрыться из виду.
3
В следующий раз они встретились в четверг, после полудня, в Трехбашье Сори Кинга. Лилиан находилась в Моритан, но на пару минут спустилась во вторую башню, чтобы вернуть на место книгу, оставленную в верхнем зале неким Ванном, который неизменно представлялся седьмой эйде, непременно прибавляя к своему имени слова – «ваш никудышный и никчемный постоянный посетитель». Хотя постоянным он стал в последние две недели и так часто наведывался к ним только потому, что, как любил говаривать Сергиус, при этом ехидно ухмыляясь, его сердцем безгранично завладела «противоречивая в своем постоянстве и посему безвозмездно неотразимая седьмая эйда». Лилиан в свою очередь отметила, что теперь ее начинает тошнить всегда, когда она видит входящего в Лоритан «никудышного» Ванна, высокого, тощего и нескладного до такой степени, что казалось вообще невероятным, как подобный человек может жить, или, скорее, существовать, да еще двигаться и даже разговаривать.
Тем временем в работе у Лилиан стали появляться некие особые, только ей присущие привычки. После обеда она любила подниматься в обширную галерею Моритан, выходящую на юг, и просто созерцать открывавшуюся прекрасную картину, наблюдать за плавными движениями кучевых и перистых облаков над островерхими и плоскими крышами домов, за маленькими фигурками людей, предстающими с такой высоты смешными, даже игрушечными, за одичавшим садом, раскинувшимся прямо у подножия холма, на плешивой вершине которого прилепилось Трехбашье, и за неуловимыми небесами, меняющимися, вызывающими смешанное чувство восторга и невосполнимой утраты, придающими Телополису, бескрайне раскинувшемся под ним, и всему, что в нем есть, особый колорит.
После окончания рабочего дня, все прибрав и упорядочив, Лилиан иногда любила на пару минут задержаться в Моритан. Она отходила в один из углов, который постепенно, но уверенно заволакивали серые тени, и, расслабившись, прикрывала глаза. Так она невольно старалась постичь тайны тишины, лишь в эти неповторимые мгновения неслышно парящей под сводами Трехбашья. Насладившись молчанием, но так ничего и не познав, зеленовласка покидала третью башню, а вместе с ней и все Трехбашье, чтобы на завтра вновь вернуться и продолжить трудиться на благо граждан Телополиса.
В тот четверг, о котором идет речь, изменив себе и установленному порядку, Лилиан, прихватив оставленную Ванном книгу, решила немного развеяться, дабы забыть о назойливом посетителе и не дожидаться Второй Зари (иначе Второй Звезды), чтобы снести все книги в Лоритан и не допустить пробуждения-активизации в них особых свойств, после чего они необратимо превращаются в люстраты и подлежат немедленному уничтожению. Устав Трехбашья, часть вторая, пункт седьмой, как сказал бы Сергиус.
В Лоритан людей было мало. Но Лилиан не удалось избежать внимания с их стороны и пришлось помочь отыскать среди бесчисленного множества книги, необходимые именно им. Все были удовлетворены, и седьмая эйда, облегченно вздохнув, собралась уходить, как заметила возле дальних полок женщину, которая единственная не подошла к ней и даже не посмотрела в ее сторону. Из-за натти, светящегося цилиндра, в котором Роберт сладко дремал в послеполуденное время, прикрыв глаза и безвольно повиснув в пространстве, виднелась лишь голова женщины, повязанная шелковым платком, да правое плечо. Зеленовласке вдруг стало интересно, какими такими книгами могла увлечься эта посетительница, что даже не заметила появившуюся седьмую эйду. Она улыбнулась и приблизилась к незнакомке. И вдруг поняла, кто перед ней. Это была Вирджиния. Вот только почему женщина не отреагировала на нее, как тогда, в лавке-магазине, и почему надела эти ужасающе огромные черные очки, ведь весь день было облачно? Хотя, у каждого человека свои причуды. И вернее будет сказать, что в Телополисе встретить человека, напрочь лишенного каких-либо чудачеств, представляется абсолютно невозможным. Да и, с другой стороны, Лилиан подошла к Вирджинии не так близко, чтобы та непременно обратила на нее внимание, особенно если была полностью поглощена какой-то книгой. Посему что же здесь странного?
Девушка уже собралась уйти, но нечто не давало ей покоя. Почему ее старшая подруга так неподвижна? За те пару минут, что Лилиан за ней наблюдала, Вирджиния не сделала ни единого движения. Губы плотно сжаты, руки – в карманах легкого пальто, доходящего до колен, ноги расставлены на ширине плеч. Будто бы и не живой человек, а искусно сделанная восковая копия.
Лилиан не хотелось вмешиваться. Во вторник она поняла, что Вирджиния не так проста, она хранит множество тайн. У нее свой скелет в шкафу и, может, не один, вспыхнуло в мозгу девушки, так неожиданно, словно было отголоском настоящего воспоминания.
Зеленовласка встрепенулась и как можно более ненавязчиво и дружелюбно спросила:
– Я могу вам чем-нибудь помочь? – протянув вперед руку, она слегка коснулась плеча Вирджинии. Ведь надо же, в конце концов, выяснить, что с ней происходит! А вдруг это имеет какое-то отношение и к ней, Лилиан?
Восковая копия даже не шелохнулась. И тогда девушке стало страшно. Она оглянулась – двое мужчин рассматривали полки на другой стороне зала, и больше в Лоритан никого не было.
– Ви, что с тобой? Отзовись, – Лилиан понизила голос до шепота и подступила к подруге поближе, но не вплотную.
И вот тут восковая фигура пробудилась. Вирджиния вздрогнула и посмотрела на Лилиан.
– Что?.. Лилиан, что ты здесь делаешь? – она была ошеломлена и тоже говорила шепотом.
– Ви, о чем ты? Я здесь работаю. Помнишь, я рассказывала тебе? А вот что ты здесь делаешь? Если ищешь какую-то книгу, я с радостью тебе помогу.
– Работаешь? Погоди, почему мы разговариваем шепотом? – Вирджиния не снимала очков, потому об истинном ее состоянии Лилиан могла судить только по голосу. – И о каких книгах ты говоришь? Вообще, где я? – она оставалась неподвижной, шевелились только ее губы.
Лилиан была удивлена и растеряна до глубины души. Что стряслось с ее подругой? Почему она так себя ведет? Почему пугает ее?
– Ви, ты находишься в Трехбашье. И наверняка пришла взять почитать какой-нибудь роман или историческую хронику. Вспоминаешь? – они продолжали разговаривать шепотом, будто в их словах было что-то преступное.
– А, книги! Трехбашье! Конечно, – догадалась Вирджиния, но не смогла провести Лилиан – ее улыбка была натянутой, а голос – напряжен.
– Я хочу помочь тебе. Только скажи, как? Я все сделаю, Ви...
– Все? Да неужели? – вызывающе ответила ее подруга. – Тогда скажи, как мне избавиться от этого! – прокричав последние слова, она одним порывом сняла очки и уставилась на Лилиан немигающим взглядом. Девушка сдавленно ахнула и отшатнулась. Глаза ее подруги, совершенно лишенные зрачков, были затянуты белой поволокой, словно бы она ослепла. Пока Лилиан приходила в себя после шока, Вирджиния поспешно вернула очки на место, на переносицу своего тонкого, с узкими крыльями носа, и быстрым шагом покинула Лоритан.
– Что здесь случилось?
Лилиан обернулась и увидела подошедшего Сергиуса. Он взволнованно и недоуменно переводил взгляд с девушки на двоих мужчин, которые, впрочем, кое-как попрощавшись, быстренько ретировались с места происшествия.
– Что произошло? Говори, эйда!
И Лилиан ответила:
– Я только что стала свидетельницей ожившего безумия. Кошмара, овладевшего человеком.
4
Зеленовласка снова глянула на часы. 18:15. На воспоминания она потратила ровно десять минут. Какая пунктуальная точность! На каждый мыслечувственный сгусток, в который теперь неизменно превращалось каждое ее воспоминание всех без исключения событий после «точки отсчета» приходилось ровно по пять минут! А через две предстоит постучаться в дверь дома напротив. И при этом ее рука должна быть твердой, а в душе не должны зародиться темные подозрения, способные повлиять на ее выбор, на проявившееся желание навестить свою единственную подругу. Тем более что она приглашена, официально и ведомо кем.
Спрятав тихонько тикающие часы, к которым она так привыкла и даже успела полюбить, в карман широкой юбки льняного платья цвета спелой вишни, Лилиан настроила себя на решительный лад и пошла к дому под номером 4. Чуть замешкавшись на последней ступеньке, она все-таки пересилила себя и постучала в дверь при помощи специального молоточка. Получилось громко и уверенно. Уже хорошо, подбодрила себя девушка и заправила за ухо непослушную прядь зеленых волос-водорослей, причесанных ею как-нибудь полчаса назад, но уже взъерошенных озорным летним ветром, носящимся по улицам, не ведая препятствий-преград, и закручивающим пыль, редкий мусор да крошек-насекомых в забавные вихри.
Удивительно, продолжала думать Лилиан, ожидая, пока ее подруга соизволит открыть дверь, и тем временем рассматривая дома на улице Рона да прохожих, ведь мои волосы, мои изумрудные водоросли, так никого и не поразили. Только меня. Чтобы это значило?
– О, Лилиан! Наконец-то!
Веселый, беззаботный и такой знакомый голос вывел девушку из состояния задумчивости. Она обернулась и в разряженных сумерках, царивших в доме, увидела на пороге улыбающуюся Вирджинию. И не смогла сдержать вздоха облегчения, который поспешно сгладила следующим вопросом:
– Ви, что ты думаешь о моих волосах?
– О твоих волосах? – Вирджиния иронично хмыкнула. – Ты давай заходи, а я пока придумаю, что тебе ответить.
Лилиан немного потопталась на крыльце и только потом вошла в дом. Дверь тут же захлопнулась.
– Ой, Ви, а я без подарка. Извини.
– Не суть важно. Ты проходи-проходи.
Лилиан хотела было разуться, но Вирджиния остановила ее взмахом руки и попросила следовать за собой.
– Сумочку можешь оставить на диване или в кресле, как тебе захочется.
– А мы... будем не здесь? – удивилась зеленовласка, опуская сумочку в одно из мягких кресел.
Она почувствовала себя неловко, вспомнив свой первый визит к Вирджинии. Тогда все произошло так неожиданно. Ей казалось, будто она попала в дивное экзотическое королевство, сосредоточившееся в этой обширной комнате, посреди которой она стояла теперь и которая была залита ласковым солнечным светом (шторы были раздвинуты и перевязаны), струящимся из высоких окон, придающим всему вокруг особое тепло, словно оживляя доселе неподвижные предметы.
– Сегодня особый день. И мы проведем его среди высокой травы, – торжественно провозгласила Вирджиния, стоя в проеме, ведущем в соседнюю комнату. Оделась она подобающим образом, по-праздничному – свободное платье, присобраное в нужных местах и украшенное изящной вышивкой, цвета спелого персика с золотистым отливом, придавало ее несколько бледной коже приятный оттенок, оставляя открытыми руки и шею, воздушный шифоновый шарф да туфли на низком каблуке довершали облик, подчеркивая самое главное и скрывая второстепенное.
– Ну, что ты, призадумалась?
– Да, любуюсь тобой.
– Что ж, налюбовавшись друг дружкой, пора и поболтать за чашкой чая. Пойдем.
Через дверь в дальнем конце второй комнаты они вышли из дома и оказались на небольшом пятачке утрамбованной земли. Лилиан восторженно ахнула открывшейся ее взору картине. Бескрайнее поле густой, переливающейся всеми оттенками зеленого травы мерно колыхалось в незримых потоках чистого воздуха, подставляя свое тысячестебельковое тело лучистому золоту, безраздельно льющемуся с далеких пронзительно голубых небес, завораживая, убаюкивая любого, кто приблизится настолько, что более не в силах будет сопротивляться обволакивающим трепетным чарам безликой в своем большинстве, но такой неподдельно прекрасной высокой травы.
– Нам пора, – сквозь улыбку проговорила Вирджиния и шагнула в подвижную зеленую массу. Через минуту очертания ее фигуры стали едва различимы.
Набрав в грудь побольше воздуха, словно собираясь нырнуть, Лилиан последовала за подругой, позволив золотисто-зеленому океану поглотить и ее.
Нагнав подругу, девушка приноровилась к ее шагу и пошла рядом. Упругие стебельки, в ширине, особенно у основания, у самой земли, достигавшие ширины ее ладони, покачиваясь и перешептываясь на непонятном человеку языке, вздымались в высь и заканчивались где-то в метре над головой Лилиан. Обрушивавшийся с заоблачных вершин свет, проникая в царство зелени, приобретал новые качества, менялся, и начинало казаться, будто и сам воздух отливает изумрудно-желтым серебром. Ощущения, возникавшие и тем сильнее разгоравшиеся внутри зеленовласки, чем дальше она находилась во владении-чаще травы, подчас граничили с экстазом.
Дыша глубоко и равномерно, Лилиан была увлечена созерцанием окружавшего ее зеленого океана. Неожиданно что-то полупрозрачное на огромной скорости пронеслось мимо нее, задев плечо чем-то мягким и в то же время колючим. Испугавшись, девушка вскрикнула и присела на корточки. Оглядевшись, она ничего подозрительного не увидела, но поняла, что вновь отстала от Вирджинии – ее персиково-золотистое платье скрылось среди стебельков–щупалец травы. Не желая терять ни секунды, Лилиан поднялась на ноги, но не успела сделать и двух шагов, как нечто, так напугавшее ее, повторилось. На сей раз девушке удалось устоять на ногах и сдержать крик. Она быстро обернулась и увидела то, что мгновение назад посмело бесцеремонно ее коснуться. Это был огромный мотылек, бесшумно удалявшийся от нее и растворявшийся в зелени прямо на глазах. Лилиан не успела толком рассмотреть его, но вскоре ее напряженное любопытство было удовлетворено. Откуда-то слева появилась целая стайка собратьев того мотылька. Девушка опять присела, но уже для того, чтобы без помех рассмотреть дивных существ. Она подметила, что в размахе крылья мотыльков достигали около двух метров. Сами летуны двигались очень быстро, не издавая при этом ни единого звука. Удивило же Лилиан не осознание размеров парящих существ, а то, что они летели, не уклоняясь от стебельков, не маневрируя, а проходя сквозь них – словно состояли из эфира, были духами, призраками... Но девушка не могла в это поверить – ведь собственной кожей она ощутила прикосновение их тонких крыльев, переливавшихся всеми цветами радуги в чистом свете июльского дня!
– Лилиан, ну где ты там? Выходи!
Переполненная волнениями, вызванными увиденным, Лилиан медленно поднялась и пошла на голос Вирджинии. На ходу она то и дело оборачивалась, но бестелесные существа больше так и не появились.
– Почему задержалась? А, знаю, знаю, не отвечай! Ты опять чем-то любовалась? Неужто травой?
Из океана-леса Лилиан, растерянная и одновременно восхищенная пережитым, неожиданно для себя вышла на округлую поляну, посреди которой возвышалась величественная беседка, на пороге которой стояла Вирджиния. Величественной она выглядела из-за высокой основы-фундамента, сделанной из необработанного серого камня. Беседка имела такую же форму, как и окружавшая ее поляна. Покатая крыша, бортики и столбики, соединявшие их, были украшены резьбой, простой, но придававшей беседке особую живописность.
– Ты не поверишь, Ви! Я только что видела призраков!
Вирджиния не ответила. Она продолжала улыбаться, однако Лилиан успела заметить опасный огонек, появившийся в ее взгляде, но тут же угасший.
– Ну, не совсем призраков, – поправила себя девушка, подойдя ко входу в беседку, – а таких легких существ, мотыльков. Ты их... разве не встречала?
– Только в самых фантастических снах! – проговорила Вирджиния, полупечально, полуигриво, вздохнула и, отступив в сторону, взмахом руки пригласила зеленовласку внутрь.
– Здорово, – восхищенно прошептала Лилиан, садясь за круглый стол напротив подруги и пристраиваясь на обтянутой темным бархатом скамье, окаймлявшей беседку по всему внутреннему периметру.
– Согласна, – отозвалась довольная Вирджиния, принявшись разливать зелено-коричневую жидкость – видимо, чай – в две фарфоровые чашки, расписанные цветами ярких оттенков.
– Нет, все-таки этого не может быть… – сказала Лилиан. – Того, что я видела. Знаешь, а еще мне кажется, я никогда не бывала в таких местах, как это. Я имею в виду поле, нет, не поле, а настоящий океан зеленой и такой высокой травы! Ах, – девушка вздохнула, – это здорово, что мы вдруг вот так вышли прямо к беседке. И здесь уютно. Я могу вытянуть руки, – она моментально осуществила сказанное, – и ощутить, как мою кожу ласкает теплый ветер, согревают солнечные лучи, и она покрывается крошечными пупырышками. И я испытываю неподдельное удовольствие и восхищаюсь тем, что уровень тревоги-страха-настороженности во мне в этот миг не превышает допустимого уровня! И... – девушка прервалась, чтобы повнимательнее рассмотреть беседку, а потом перевела взгляд на подругу, – так прекрасно, что я сижу рядом с тобой, свободно говорю и собираюсь пить чай.
Вирджиния ласково улыбнулась.
– Так давай будем пить его и наслаждаться жизнью, – произнесла она и пододвинула наполненную чашку к Лилиан, – пока она есть такой, какой мы ее видим. Остальное – не суть важно…
Казалось, даже время замедлило свой бег, а вместе с ним и солнце застыло в небесах, словно позабыло о том, что ему следует скатываться к горизонту, дабы поздним вечером скрыться за ним и наконец-то отдохнуть…
5
Вот уже больше часа подруги говорили обо всем на свете, будто были знакомы с малых лет, при этом умудряясь обходить болезненные темы. Лилиан дивилась, как это ей удается поддерживать разговор, не помня, не зная себя, а Вирджинии – вести себя так радушно и весело, словно и не было тех нелепо-устрашающих встреч. Ее темно-карие глаза, которые Лилиан представлялись исключительно двумя глубокими озерами ароматного кофе, лучезарно сияли. И зрачки были на своем месте!
Может, на меня так повлиял этот чай, думала Лилиан, онто-рио, как назвала его Вирджиния, чай, меняющий свой цвет в зависимости от времени суток и настроения того, кто его пьет, чай, придающий человеку именно те качества, которых ему не достает. А, может, тогда я была слишком уставшая и неправильно поняла то, что случилось? Или то была вовсе не Вирджиния, и я с кем-то ее спутала?
– Знаешь, твои волосы мне очень и очень нравятся.
– Правда, и чем же?
– Ну... – Вирджиния взяла кусочек лимона с блюдца из синего фарфора и отклонилась назад, уперевшись спиной в невысокую стенку-бортик беседки, – например, они гармоничны с твоими изумрудными глазами, а еще делают тебя неповторимо прекрасной.
– Все это очевидный вздор, – Лилиан заулыбалась и облокотилась о столешницу, укрытую белой скатертью с вышитыми на ней птицами. – Ты лучше скажи, какая разница между моими волосами и «изумрудной» водой?
Вирджиния начала было смеяться, но резко оборвала себя, приосанилась, будто благородная леди на приеме, и медленно выпрямилась. Она так и не съела дольку лимона и вернула ее к остальным на блюдце.
Лилиан вдруг поняла, что весь их задушевный разговор, длившийся до сего момента, был лишь прелюдией, игрой и дурачеством. Теперь пришло время обсудить и то, ради чего они собрались. Хотя все могло быть иначе, если бы не порозовевший онто-рио, напившись которого они слегка опьянели, поскольку обеих мучили нерешенные вопросы, и обе устали от них, хотели провести время в радости и улыбках, позабыв обо всем.
Лилиан подозревала, что ее подруга не так проста, какой, очевидно, хочет казаться, но не знала, насколько в действительности мрачен и безнадежен мир, в котором Вирджиния живет и одновременно борется с самой собой.
– А я еще удивилась, – девушка говорила осторожно, но в ее голосе не было уверенности. – Ты приглашаешь меня на чай, чтобы просто поболтать? И это после тех событий? Тяжело дружить с тем, кого не знаешь, и мучительно с тем, кто не знает самого себя.
– Не говори так, – Вирджиния покачала головой. – И тем более постоянно в мужском роде!
– А чем он тебе не нравится?
– И без этой гримасы, будто тебя постоянно и повсеместно все обижают, будто бы ты – единственная мученица в этом Городе, – недовольно, но без злости произнесла Вирджиния.
Ветер стих. Воздух был свеж и напоен сочными ароматами лета, к вечеру становившимися более ощутимыми. Но дышать стало тяжелее. Или же Лилиан только показалось?
Кажется! Мне кажется все вокруг. Постоянно! Наверное, Ви права... Если бы только горечь и страх были тоже кажущимися, всего лишь моей иллюзией...
– Но иллюзии подчас разрушить труднее, нежели создать, –шепотом, уже вслух, Лилиан закончила свою мысль.
– Ты даже не представляешь, насколько сейчас права...
Лилиан смотрела в свою пустую чашку, в которой чая, ставшего грязно-салатовым, осталось лишь на донышке. Вирджиния отправила в рот лимон, в котором раньше сомневалась, и устремила свой немигающий взор направо, на запад, к которому по-черепашьи сползало по небу безразличное солнце.
– Который час? – Лилиан посмотрела на подругу, еле-еле оторвавшись от прямо-таки загипнотизировавшей ее чашки.
– Где-то около восьми, наверное. Еще хочешь? – она кивнула на чайник.
– Нет, не желаю больше подвергаться искусственному веселью.
– Да, бывает, – Вирджиния дожевала лимон и теперь смотрела на подругу, спокойно и даже как-то равнодушно.
– Хм, не клеится наш разговор.
– Спрашивай, – только и сказала Вирджиния.
– Спрашивать? Я не ослышалась? – нахмурившись и сузив глаза, Лилиан слабо улыбнулась. – Я знаю, что-то не так. Со мной, с тобой, с другими людьми, с самим Телополисом. Буквально только что ты назвала его... городом. Или же Городом? Хотя еще в первый день предостерегла меня – так делать нельзя. Что же теперь, просто оговорилась? И почему ты так странно себя ведешь, да и я не меньше того, и Сергиус, и остальные? Мы противоречим друг другу. Я не могу ни с кем нормально пообщаться. Для этого ли пить онто-рио? Но я... я не хочу молчать, понимаешь? Не хочу и не могу разговаривать только сама с собой! Или же с Дневником...
– Ты завела Дневник?
– Да, и...
– Но, извини, что перебиваю, разве седьмой эйде можно иметь толник?
– Толник как раз не можно. А... погоди, откуда тебе известно о том, что седьмой эйде?.. – пораженная, Лилиан не договорила.
– Не стоит приписывать мне те качества, которыми я не обладаю. Хочешь чаю? Или съешь лимончик. Еще есть домашнее печенье, тосты, кексы... – Вирджиния жестом указала на еду, разложенную в круглые, украшенные росписью, блюдца.
– Нет... Неужели?
– Ну, что опять? Почему ты скисла? – Вирджиния решила воспользоваться собственным предложением и, взяв пухлый кекс, откусила от него маленький кусочек.
– Ты знала кого-то из седьмых эйд, верно? Фарильену, может, или... ту молчаливую эйду? Как же я... Почему я о них не подумала? Столько дел, все помнить... – бормотала Лилиан, незаметно для себя самой погружаясь в размышления, подобные бесчисленным проулкам-закоулкам огромного города, из которых невозможно выбраться, но вот заблудиться в них – вполне реально.
– Ты знаешь Фарильену? – вдруг спросила Вирджиния.
– Что?.. Фарильену? Да.
– Откуда? – кекс более не интересовал Вирджинию. Она напряглась и смотрела на девушку в упор, сверля ее глазами.
– Мне рассказал о ней Сергиус, – Лилиан насторожилась и перестала бормотать себе под нос.
– Сергиус? Это который старший эйдин?
Зеленовласка утвердительно кивнула. И они вновь смолкли.
Пора уходить. Это не общение, а какое-то исковерканное его подобие! Что опять с Ви?
– Лилиан, ты встречалась с тем мужичком в кепке после того случая еще хотя бы раз?
– С каким мужичком? – девушка не сразу догадалась, о ком идет речь. – А, с тем! Нет. А...
– В тот вечер, это очень важно, ты его видела?
– В каком смысле?
– Ну, когда отошла, так? Ты оглядывалась, чтобы посмотреть, есть ли он там? Хотя бы с порога своего дома?
– Нет, я... Знаешь, мне было не до того. Я хотела поскорее оказаться дома, а тот тип, если честно, здорово меня напугал. И я просто не хотела больше его видеть. Ви, перестань на меня так смотреть! – взмолилась Лилиан. – Как будто я на допросе!
– Прости, – Вирджиния извинительно склонила голову и тут же переменилась. Она нежно улыбнулась и вновь стала излучать тепло. Вот только взгляд ее остался серьезным и каким–то мутным.
– Ви, ты... единственный человек в... Телополисе, которого я хоть немножко, но знаю, и который относится ко мне дружелюбно. В отличии от Сергиуса. Потому, пожалуйста, помоги мне... хотя бы советами.
Вирджиния выждала, а затем, после некоторой заминки, словно обдумав нечто, взвесив все «за» и «против», кивнула в знак согласия.
– Почему ты так заинтересовалась «изумрудной» водой?
Женщина отрицательно помотала головой.
– Но, Ви!.. Ладно, тогда что это за вода?
– Тот кепчатый раскрыл тебе основные и самые важные ее свойства.
– То есть она действует, как успокаивающее средство, так?
– Ну, в большинстве случаев.
– В большинстве? И что это значит?
– То и значит – в большинстве. В тех случаях, с которыми тебе придется столкнуться.
– Тебе известно, с чем мне придется столкнуться? – губы Лилиан изогнулись в ироничной ухмылке.
– Лили, не воспринимай все так буквально!
– Лили? – разговор начинал забавлять девушку.
– Ну, ты ведь не против?
Лилиан покачала головой.
– Я знаю, почему ты так легко согласилась ответить на все мои вопросы, – сказала она и тяжело вздохнула. – Потому что заранее подготовилась уводить меня в сторону после каждого вопросительного знака!
Вирджиния обезоруживающе развела руками.
– Кстати, где я могу отыскать мастера письменных дел? – Лилиан решила подступиться с другой стороны.
– Я дам тебе парочку адресов. Если ты, конечно, не отдаешь предпочтение скупаться в таких лавках-магазинах, как, например, м-м-м, «С миру по нитке».
По спине Лилиан пробежал холодок. И не потому, что воздух стал свежее и прохладнее, а ветер пробудился, чтобы продолжить озорничать. Нет, все дело было в глазах женщины, а именно – в ее глубоком, пронизывающем насквозь и в чем-то даже потустороннем взгляде. Так не смотрят на своих врагов, и тем более на друзей. Так не смотрят на людей вообще.
В какую игру она со мной играет? Хочет запугать? Или же... Точно, у нее раздвоение личности!
Но Лилиан не собиралась сдаваться. Она мысленно подбодрила себя и, сцепив пальцы замком, уперлась ладонями о край столешницы. И как можно спокойнее продолжила:
– Ви, а в... Телополисе есть школы?
– Школы? Ну, разумеется! Этим ведает Дом Радости.
– Хорошо. Тогда что на счет больниц и правоохранительных органов?
– Да, они тоже есть. Как же без них? Но, кажется, ты меня об этом уже спрашивала.
– Тогда где они находятся?
На лице Вирджинии появилось удивленное выражение. Учащенно заморгав, она медленно вздохнула, а затем сказала:
– У меня где-то были адреса… Сейчас и не вспомню. Ха, да не суть важно все это! Я так давно не пользовалась их услугами, что позабыла даже, как это бывает.
Настал черед Лилиан удивленно хлопать ресницами.
– Значит, ты ни разу не болела?
– Нет, что ты! Разумеется, болела. Еще как, чтоб их Капюшоны! Просто старалась справляться собственными силами. Или же мне помогал Питер.
– А как на счет правопорядка и соответствующих органов? – чуть помедлив, поинтересовалась Лилиан.
– Ха, будь карсиш неладен! В этом Городе, – Вирджиния намеренно произнесла последнее слово растянуто, будто насмехаясь над ним и над тем, что оно в себе скрывало, – все так боятся Капюшонов, что о каких-либо правонарушениях и подумать некому! – сказала она, и ее вырвавшийся на свободу хохот отдавал легким безумием.
Лилиан скорчила кислую гримасу, но через пару секунд избавилась от нее и вернулась к спокойствию и хотя бы внешней, но все-таки безмятежности.
Наверное, пора закругляться...
– Ви, почему ты так ревностно относишься к мужскому роду? Из-за того, что любишь слова?
– Ох, это отдельная, невообразимо длинная история, которую при желании можно растянуть в тончайшую нить и закинуть, словно удочку, в самую отдаленную галактику нашей необъятной вселенной.
– Ты не ответила на мой вопрос, – тихонько проговорила Лилиан, с легкой укоризной и усталостью в голосе, но через улыбку.
– Прости, – Вирджиния небрежно махнула рукой, – наверное, все еще сказывается онто-рио. Ах, онто-рио... Как все тогда было... Хочешь, чтобы я поведала тебе одну из своих историй слов? – спросила она.
И Лилиан молча кивнула.
6
– Что ж, – женщина прочистила горло и коротко вздохнула, – возьмем для начала два простых слова – «вещь» и «предмет». Открыв толковый словарь, мы прочтем: «Вещь – всякий отдельный предмет, преимущественно бытового обихода и человеческой деятельности», это первое значение, а также может быть – «явление действительности, факт», ну, или что-то в этом роде. Так, а что нам говорят о «предмете»? «Вещь, всякое материальное явление» и-и-и... «то, что является содержанием мысли, на что направлена мысль или какое-нибудь действие». Ну, более-менее точно.
– Ты любишь читать словари? – Лилиан вскинула брови от изумления, и от озарившей ее лицо улыбки в образовавшихся псевдоморщинках – всего лишь складках молодой кожи – пролегли мягкие тени от косых лучей алого диска закатного солнца.
– О, я их обожаю! Особенно этимологические! И всяческие энциклопедии.
– Извини, может, я ошибусь, но... в твоей речи это не очень заметно.
– В моей речи не заметны мои мысли, – слова прозвучали весомо – Вирджиния вложила в них особый смысл, но, не дождавшись желаемой реакции со стороны подруги на произведенный эффект, уже более обыденно, но так же восторженно-увлеченно продолжила: – Вернемся к словам. Меня интересует вот что. Почему один и тот же предмет имеет столько названий, или одно название имеет столько разных значений? В чем тут дело-суть – в красоте речи, ее богатстве, или же я занимаюсь схоластикой?
– Но ведь «вещь» и «предмет»... – начала было Лилиан, но Вирджиния не дала ей закончить и прервала девушку, нетерпеливо мотнув головой.
– Все это взаимосвязано! Просто нужно отпустить лишнее и погрузиться в саму суть. То же и с мужским родом. Понимаешь, изначально человечество благоденствовало, греясь в лучах матриархата. Но потом вылупился патриархат. И что он с собой принес?
– Что?
– Извини, я немножко запамятовала... – Вирджиния имела в виду амнезию подруги, но не хотела лишний раз акцентировать на этом внимание и бередить чужую рану. – Он принес войны, преждевременную смерть и эгоизм. Разумеется, еще многое другое! Что как раз и поместилось в тех самых словарях, так горячо мною любимых. Поместилось множество слов со множеством значений, заменив простоту и мелодичность изначальной гармонии.
– Ви, прости, что перебиваю. Если я правильно поняла, ты выступаешь против прогресса и развития, против цивилизации, что ли? Да, в придачу, и против языка?
– Нет, что ты! Разве я так выразилась? Нет, я выступаю против превосходства мужского рода! И против искаженного гендерства.
На этот раз Лилиан промолчала, не решаясь уточнять значение последнего слова. Она была уверена, что знает его, но... что толку, если ты лишена того, что должно ведать знаниями?
Тем временем солнце, превратившееся в смешной, раскрасневшийся, точно стеснительный школьник во время сдачи четверостишия, кружок, почти коснулось покатых крыш домов, маячивших темными силуэтами на далеком краю зеленого леса-океана.
Теперь Лилиан не нужно было поддерживать разговор, задавая вопросы – Вирджиния завелась, словно некий механизм, и все говорила, говорила, говорила. Хотя и не совсем о том, о чем хотелось услышать-разузнать девушке. Но голос подруги, звуча так приятно, обволакивал притихшую Лилиан, обратившую свой взор к далекому горизонту.
– Знаешь, так интересно иногда бывает, когда в уме всплывает некое слово, значение которого ты запамятовала. Или же возникает новое, и ты придумываешь ему значение. А когда в сознании парит, словно в вакууме, слово с непомнящим значением, ты испытываешь некий будоражащий восторг! Или когда открываешь словарь или энциклопедию, и на глаза попадается незнакомое слово, и ты начинаешь гадать, что оно может означать. Оно томит тебя, разыгрывает воображение, ты чувствуешь, словно касаешься чего-то, чего раньше не касался ни один человек, будто бы ты ступаешь на никем до тебя неизведанные земли. Ты в сладостном предвкушении, ты думаешь позитивно, даже если знаешь, что впереди ждет неведомая опасность, от которой, возможно, ты даже погибнешь! Но все это не в счет, когда ты – первооткрывательница. Все это, наверное, как-то заложено в человеческой природе, это тайное глубинное желание новых открытий, вообще новизны, приключений, путешествий – это так грандиозно и великолепно, это может понять только испытавший подобное. Так вот, что-то в этом роде, только в миниатюре, переживаешь, когда видишь новое слово. Когда же ты берешь энциклопедию или словарь и узнаешь его значение, волшебство рассеивается, и именно поэтому мгновения его появления и бурления во всей своей красе и незащищенности в тебе так важны и незабываемы! И когда ты узнаешь значение, даже если оно и понравилось тебе, удивило, порадовало самолюбие, то чистое тонкое возвышенное волшебство все равно исчезает, сталкиваясь с неопровержимыми фактами, с просчитанной материальностью, с плоскостями, со слишком грубой для него реальностью, понимаешь? Ой, Лили, ты, неужель, заснула?
Приоткрыв глаза, Лилиан поняла, что и вправду задремала. Тут же, будто в подтверждение, зевнула и, спохватившись, прикрыла рот ладонью. Вирджиния, сидевшая напротив, широко заулыбалась. Но внезапно испуганно вскрикнула.
Лилиан встрепенулась и встревожено глянула на подругу. Лицо женщины, еще хранившее тепло улыбки, стало постепенно искажаться, приобретая все больше холодных оттенков, превращаясь в гримасу боли и отчаяния. Это было заметно даже в неспешно сгущавшихся сумерках, обтекавших беседку со всех сторон и беспрепятственно проникавших внутрь.
Лилиан не знала, что делать. Ей стало страшно.
– Ви, что случилось? Чем тебе помочь?! – воскликнула она, и ее голос чуть не сорвался на крик.
Но Вирджиния не слышала девушку. Метаморфозы завладели ее обликом и не хотели отпускать, словно поставили себе целью превратить живое существо в театральную марионетку, вынужденную до конца дней скрывать свое лицо за маской трагедии. Все это время взгляд Вирджинии был устремлен в одну точку, находившуюся за левым плечом зеленовласки. Если там и было нечто, наверное, оно стояло как раз на грани между лесом зелени и поляной.
Осознание того, что Вирджиния смотрит туда не просто так, не принесло Лилиан облегчения, но лишь укрепило ее страх и дало зеленый свет остальным пасмурно-пессимистическим чувствам. Ей вдруг нестерпимо сильно захотелось оказаться в другом месте. Главное – подальше от этого наваждения, от того, что невозможно, немыслимо понять, даже если помнить себя – быть знающим, ведающим субъектом.
Потом Лилиан поняла, что ей нужно просто обернуться, и тогда все страхи мгновенно рассеются! Страхи перед необъяснимым. Как только она поймет, что в траве никого и ничего нет, то успокоится и сделает вывод, что Вирджиния действительно страдает раздвоением личности. Подумаешь, с кем не бывает! Ей вот досталось незнакомое зеленоводорослеволосое тело в комплекте с амнезией. У каждого свои недостатки! Это убеждение придало девушке уверенности, и она обернулась.
Ни в травяных зарослях, ни на поляне, ни на грани между ними никого не было. Зеленовласка топорщила глаза, как могла, но не увидела ничего необычного – только пелена сумерек и синий цвет, в который они неизменно окрашивают все вокруг.
Лилиан глянула на Вирджинию – та все еще пребывала в отчаянном состоянии плохо скрываемой одержимости. Потом опять посмотрела в заросли. Ничегошеньки!
Затем произошло следующее. Вирджиния резко вскочила из-за стола, чуть не опрокинув чашку, стоявшую на самом краю, и быстрым шагом вышла из беседки. При этом ее сильно шатало, руки дрожали. По-прежнему не зная, что предпринять, Лилиан вскочила следом и задержала подругу перед самим входом в лес–океан, схватив ее за руку. Прикосновение чужого тела подействовало на Вирджинию, можно сказать, положительно. Она отреагировала на него, обернувшись к Лилиан и уставившись на нее более-менее или менее-более осмысленным взглядом, который, впрочем, вскоре стал проясняться. Насколько таковое могло быть замеченным зоркими глазами Лилиан.
– Извини, Лили, наверное, будем заканчивать наше чаепитие, хорошо? – сказала она, и губ ее коснулась легкая улыбка.
– Да, будем. Только ты мне обещала адреса...
Вирджиния непонимающе уставилась на девушку, но вскоре догадливо ахнула.
– Конечно же! Сейчас... – тут же выудила из скрытого кармана платья стопочку скрепленных с одной стороны листочков и короткий карандаш. Парочка росчерков в сумраке, и запись была сделана. Лилиан только подивилась, как вообще можно было что-то написать при таком свете. У нее бы получились одни каракули. Без каких-либо колебаний она благодарно приняла листочек из дрожащей руки Вирджинии и посмотрела на нее, надеясь увидеть во взгляде, пусть и далекие, но проблески радости или безмятежного спокойствия. Подобное обнаружить так и не удалось.
– Лили, ты, наверное, иди домой. Мне... нужно отлучиться. Дела, чтоб их Капюшоны. Спасибо, что пришла. Спасибо... – последние слова Вирджиния произнесла умоляющим тоном. Почему так – Лилиан не поняла. И эта тайна еще долго спутывала ее мысли, была сокрыта в клубах загадочности, пока однажды все разом не прояснилось.
Пока Лилиан раздумывала, что ответить, Вирджинии уже и след простыл.
Воздух понемногу остывал, тепло теперь исходило только от нагретой за день земли. Ветер пронзительно завывал в высокой траве, и та отвечала ему многоголосым тревожным шепотом.
Лилиан невольно поежилась. У нее не было никакого желания провести остаток вечера, да и всю ночь посреди чужого поля, пусть даже и в беседке, темнеющая громада которой уже не казалась такой уютной.
Решительным шагом-полубегом зеленовласка вошла в лес-океан. По пути она не встретила ни мотыльков, сотканных из тончайших нитей эфирного бытия, ни каких-либо иных существ. Не было слышно даже цикад или кузнечиков – только шелест стебельков-щупалец.
Лилиан догнала подругу у самого дома. Заметив девушку, Вирджиния перестала бормотать себе под нос.
– Моя сумочка, Ви. Я… – начала Лилиан.
– Да, да, – оборвала ее Вирджиния. – Обожди здесь, – прибавила она, предостерегающе взмахнула рукой, подтверждая серьезность своей просьбы, и скрылась в доме.
Лилиан не стала сопротивляться, хотя, пока ждала, боролась с подозрительностью и разными неприятными мыслями, вихрем кружившимися в ее голове.
Через минуту дверь черного хода приоткрылась. Стоя на пороге, Вирджиния протянула девушке сумочку и сбивчиво объяснила, как та сможет выйти на улицу Рона через скрытую дверь в стене, разделяющую дом Вирджинии и ее соседа Принкима Сокка. Еще раз извинившись и сославшись на бардак (!) в доме, Вирджиния плотно прикрыла дверь и исчезла в глубинах своего жилища.
Больше не слыша ее шагов и не в силах удивляться, Лилиан спрятала записку с адресами в свою крохотную сумочку и свернула от дома подруги влево, надеясь именно там найти стену с потайной дверью.
Оказавшись на освещенной недремлющими стражами-фонарями улице, Лилиан посмотрела на часы – «21:57» – и, ничем и никем не удерживаемая, поспешила в сторону ближайшего латропа.
Куранты часов на Тонкой Башне Соа еще не пробили десять, а Лилиан была уже дома – в тепле, уюте и хоть какой-то безопасности. Чему несказанно радовалась, готовясь принять ванну, а после – укутавшись в два одеяла и погружаясь в царство мирных снов.
Без сновидений.
Пусть и в одиночестве.
Глава 13
Набережная цветов
1
В тот день Лилиан проснулась раньше обычного. Не спеша встала, потянулась и сладко зевнула. Затем взъерошила волосы и сделала парочку танцевальных движений. Радостно улыбаясь, девушка подбежала к огромному арочному окну, распахнула одну из его створок и высунулась на улицу.
Все указывало на то, что день будет погожим. Солнечный свет, еще такой робкий, но изумительно чистый, пронизывал насквозь своими золотистыми стрелами охристо-зелено-черную громаду старого заброшенного парка, сонливо перебиравшего своей листвой в редких порывах утреннего летнего ветерка.
Лилиан по-скорому выбралась из пижамы и, не долго думая, облачилась в первый попавшийся наряд – легкую шелковую юбку до колен и блузон с рукавом в три четверти. Все туалеты, так искусно сшитые Вирджинией, как бы просто не выглядели в коробке, на теле девушки магическим образом преображались, лишь в очередной раз подчеркивая ее стройность и юность. И где сейчас Ви, мимолетно подумала Лилиан, обувая закрытые сандалии на сплошной подошве, что с ней происходит, почему она не хочет поделиться своими проблемами, своей болью и страданиями? Не решается, боится, или же она излишне горделива? Надо бы написать ей письмо. Просто так.
Подойдя к столу и присев на краешек стула, Лилиан бережно открыла потрепанную книгу – свой Дневник. Она принципиально решила не отчищать до блеска ее переплет – пусть остается такой поношенной, нет, скорее – древней.
Открыв ее на новой чистой странице и вооружившись чернильником, Лилиан сделала запись: «ХЗР. 24 день от т.о. Среда. Утро, мансарда. Настроение – отменное. Сон без сновидений. Двигаюсь дальше в ожидании судьбоносных событий». И захлопнула книгу.
Она осталась недовольна записью, но зато кое о чем вспомнила. Во-первых, о странном напутствии Сергиуса в тот вечер. Он пожелал ей не видеть сновидений.
Что бы это значило? Неужели все вновь завязывается на страхе?
А во-вторых, Вирджиния дала ей список мастеров письменных дел. Вот только куда она его подевала, девушка не помнила. А прошло–то всего трое суток! Не желая снова воскрешать события того вечера, чем она к своему стыду занималась минувшие дни, Лилиан быстренько поднялась и, прихватив с собой сумочку, отправилась вниз, лишь мельком взглянув на две коробки, одну квадратную и побольше, другую прямоугольную и поменьше, да клочок бумаги, покоившиеся теперь не в коридоре второго этажа, а на каминной полке. Столько мелочей! Столько лоскутных воспоминаний! Она только и делает в последнее время, что занимается ими, пытаясь разрозненные кусочки сложить в цельную картинку и вполне осознанно понимая, что до завершения еще о-го-го сколько – зеленый вагон и леприкон!
Внизу Лилиан умылась, почистила зубы, расплела то, что осталось от ночной косы, расчесала волосы и заколола их прихваченной в мансарде заколкой, усыпанной перламутровыми осколками неведомой звезды. Теперь можно было выходить из дому.
Проверив наличие тех немногих, но столь необходимых подручных предметов, Лилиан покинула свое жилище, благоразумно заперев его Первым ключом. До работы оставалось немногим больше часа. Пятнадцать минут на завтрак, столько же на дорогу, и все остальное время можно потратить на собственное усмотрение. Например, прогуляться залитыми чистым светом улочками, вдыхая свежайший утренний воздух и наблюдая за чудными прохожими, или заглянуть в только-только открывающиеся лавки-магазины и даже что-то приобрести. Можно было бы потратить это прекрасное утро на поиски тех самых мастеров письменных дел, если бы она не была такой арпаланкой, выражаясь языком Вирджинии. То есть полнейшей растеряхой.
Последнюю неделю Лилиан завтракала в «Пальмовой Пустоши». В этом кафе зеленовласку привлекало все, кроме названия. Его высокие, всегда такие чистовымытые окна выходили прямо на гранитную набережную продолговатого и вытянутого, словно знак бесконечности, озера Масса. Кафе стояло на пологом склоне невысокого холма и привлекало посетителей как добротным уровнем обслуживания, вкусной и сытной, хотя и простой едой, так и незабываемым видом по-философски спокойного озера, благосклонно отражавшего, даже в нечастых в этой местности воздушных бурях, в своих глубоких пастельно-синих водах лазурный купол небес, ослепительный золотисто-белый кружок солнца и находящийся в извечном движении выводок пушистых облаков, таких падких на ласки владыки просторов – ветра. А вдоль неровного берега Массы тянулись ряды изящных тополей, переходящих в хмурые ели и задумчивые сосны.
На набережной хватало достаточно места, чтобы десяток столиков под цветными зонтиками не мешали променаду прохожих.
Лилиан заняла один из них и сделала заказ. Как всегда, скромный, но сегодня очевидность этого кажущегося незыблемым правила причинило ей меньше боли, нежели раньше. И все из-за распрекраснейшего настроеньица!
Заказ принесли в считанные минуты, и Лилиан, никуда не торопясь, приступила к еде. Думать ни о чем серьезном ей не хотелось, потому зеленовласка посвятила свое внимание наблюдению за прохожими и посетителями кафе, что, признаться, приносило ей не меньшее удовольствие, нежели смакование в меру горячего чая с привкусом малины.
Вскоре в поле зрения Лилиан попал молодой человек – мужчина, в белой рубашке и прямых черных брюках на поясе. Высокий и подтянутый, но немного сутулящийся, короткие темные волосы всклокочены. А еще – охапка цветов, которую он правой рукой прижимал к телу, и кроваво-алая роза, застывшая в тонких пальцах левой руки, протянутой навстречу робко улыбающейся девушке в бежевом платье до колен. Лица мужчины не было видно, поскольку к кафе незнакомец стоял как раз спиной.
Прикрыв глаза, Лилиан втянула носом воздух. И ощутила едва уловимый, но решительно завоевывающий пространство сладкий смешанный аромат множества разнообразнейших цветов, аромат, в котором невозможно было выделить запах ни одного отдельно взятого цветка.
Лилиан открыла глаза. В ее взгляде читались заинтересованность и любопытство. Кто этот незнакомец? Продавец цветов? Но она видит его на этой набережной впервые. Тогда кто же он? И по какой причине раздаривает цветы?
Допив свой чай и уже традиционно оставив минимум еще один несостоявшийся глоток на дне, Лилиан вытерла руки прямоугольником салфетки и поднялась из-за стола. Ножки стульчика неприятно шаркнули по мостовой. Девушка стряхнула с юбки невидимые крошки, поправила блузу и, не забыв прихватить с собой сумочку, вразвалочку пошла в сторону незнакомца, будто бы и не к нему приближаясь, а просто прогуливаясь после завтрака.
Остановившись в трех шагах от незнакомца, Лилиан склонила голову на бок и стала терпеливо ждать. Мужчина что-то говорил некой пожилой женщине в шляпке и ажурной жилетке поверх блузы с широкими рукавами, а зеленовласка пыталась незаметно заглянуть в его лицо.
Но вдруг девушка вся как-то сжалась. Желание заполучить одну из прекрасных роз из букета незнакомца мгновенно пропало, и Лилиан захотелось снова оказаться за тем круглым столиком у кафешки и почувствовать себя защищенной, вне поля опасности. Но деваться уже было некуда. В противоречивом порыве она протянула вперед руку и коснулась плеча мужчины. Он умолк и стал поворачиваться, чтобы посмотреть, кто его потревожил. Все, что последовало далее, случилось в одночасье и в то же время невообразимо растянулось во времени.
2
Лилиан уставилась на молодого человека широко раскрытыми глазами, в которых явно читался испуг, и ее губы скривились в извиняющейся улыбке. Затем произошло нечто необъяснимое.
Незнакомец, едва встретившись с девушкой взглядом, побледнел, его рот неестественно искривился, а глаза застыли, словно только что узрели нечто ужаснейшее, монстра или же призрака.
Лилиан пошатнулась от приступа сильнейшего головокружения и отступила на два шага назад. А потом испуганно вскрикнула.
Все получилось так смешно и нелепо.
– Что вы наделали? – возмущенно воскликнула пожилая женщина в шляпке в следующую секунду после того, как мужчина рухнул наземь, потеряв сознание и рассыпав цветы по мостовой.
– Что вы с ним сделали?! Кто вы такая? Чего вы стоите?! – продолжала причитать женщина, повышая голос, переходящий в крик. Хотя сама оставалась неподвижной, не в силах шелохнуться и уж тем более как-то помочь милому молодому человеку, каким он ей в начале показался. Да еще и такому ранимому!
Лилиан не слышала причитаний незнакомой дамы. Она пыталась побороть сковавший ее конечности ступор, и когда ей это удалось, на нее обрушился прозрачный напоенный жарким летом воздух, пронизанный светом, наполненный звуками, запахами и всяческой подобной ерундой окружающего пространства.
Она огляделась по сторонам, продолжая не замечать никак не желавшую утихнуть женщину в шляпке. Прохожие понемногу рассеивались, то сворачивая в сторону кафе, а то и вовсе поворачивая назад – они игнорировали случившееся!
Лилиан сделала медленный вдох, за ним – глубокий выдох, чтобы хоть как-то собраться, и тут поняла, что на какое-то время она вместе с этим мужчиной словно выпала в иное пространство, параллельное этому, нет, скорее похожее на него, отделявшееся тончайшей, едва заметной пленкой от реальности Телополиса. В том мире были только они. Времени в нем не ощущалось. Но Лилиан отчетливо слышала биение своего сердца, но лишь своего. Да, находясь именно в той нише-мире, она, застыв от изумления и испуга, наблюдала за тем, как незнакомец теряет сознание и падает наземь, а цветы разлетаются в стороны, словно фейерверки, которым никогда не суждено вспыхнуть звездной россыпью огней.
Помотав головой, Лилиан заставила себя вернуться к происходящему. Она должна действовать, а не вспоминать пережитое. Этим она всегда успеет заняться.
Продолжавшая возмущаться женщина ожила и, неуклюже подступив к девушке, схватила ее за руку. Лилиан отшатнулась, но не смогла освободиться от железной хватки назойливой дамы. Та сверлила ее взглядом, а потом злорадно проскрежетала:
– Что, девчонка, попалась на горячем? Вот щас мигом найдем Капюшонника, и он тебя отделает!
– Да отпустите вы меня! – Лилиан вскрикнула от боли, когда женщина усилила хватку. – Ничего я с ним не делала, понятно?! Я лишь... – она внезапно переменилась, и глаза ее свирепо сверкнули: – А что, если это вы во всем виноваты? – зашептала она. – Поджидали, пока кто-то подойдет, чтобы спихнуть всю вину на него, а? И тут попалась я! – девушка повысила голос и резко высвободила руку. – Так не пойдет! Я знакома с двумя весьма жестокими Капюшонниками и стоит мне только щелкнуть пальцами... – Лилиан не закончила фразу, приготовившись осуществить сказанное. Но ей не потребовалось лишний раз напрягаться. Женщина сжала руки в кулачки и, тяжело дыша, стала медленно отступать назад. Лилиан заметила, как затряслись ее шея и коленки, каким ужасом блеснули глаза, отчего дамочка стала похожа на маленького зверька, загнанного лисой в глухой угол. Женщина судорожно сглотнула, отвернулась от зеленовласки, что-то скороговоркой пробурчала себе под нос и засеменила своими худыми ножками подальше с места происшествия. Она больше ни разу не оглянулась, пока не скрылась в одном из проулков.
Лилиан перевела дыхание и недовольно скривилась. Она жалела, что так поступила с совершенно незнакомым человеком, да к тому же пожилым. Ведь она не виновата, что такая чудная и немножко чокнутая, как и большинство жителей Телополиса! Только пускай не обижается. Потому что нечего было кричать и хватать за руки! Кем бы она там не была. А вот Лилиан – седьмая эйда! Ладно, не суть важно, подумала Лилиан, и тут же спохватилась. Достав из сумочки часы, она посмотрела на них и обнаружила, что до девяти часов оставалось каких-то десять минут! У нее катастрофически мало времени! Негоже опаздывать в Трехбашье. Но еще следовало придумать, что делать с ним, с незнакомым молодым человеком, развалившимся на мостовой без единого признака сознания.
Правая рука Лилиан покраснела и ныла тупой болью в том месте, в котором ее схватила разъяренная женщина. Лилиан бережно потерла ее, но легче не стало. Затем она взглянула на мужчину, распростертого на каменных плитах и выглядевшего таким беззащитным. Вот, значит, что необходимо для того, дабы обезоружить человека – напугать его до полусмерти, чтобы он лишился чувств! Тут, главное, не переусердствовать, чтобы сердечко не остановилось. Ну, вот, она опять отвлекается.
Наклонившись, Лилиан сняла с лица незнакомца две белые розы и всмотрелась в его черты, но потом этот поступок показался ей кощунственным, да к тому же смешным, потому, не донеся руки до подбородка мужчины, зеленовласка коснулась его руки, чтобы прощупать пульс. И почувствовала, как холодеет ее спина и лодыжки, но тут ей все же удалось уловить слабое пульсирование крови в артериях молодого человека.
Проклятье, и чем я опять занимаюсь? Зачем полезла к его рукам? Нужно вызывать врача! Врача, доктора или кого там! Вот сейчас бы Вирджиния с ее лекарями пригодилась в самый раз.
Лилиан побежала к кафешке. Она хватала за руки людей и, стараясь, чтобы голос ее звучал как можно спокойнее и увереннее, говорила: «Пожалуйста, помогите тому мужчине. Он потерял сознание» и указывала на бездыханное тело у парапета набережной. Но никто, никто даже не повернул в ту сторону головы! Будто слова девушки были лишены смысла и ничего не значили. Словно это был розыгрыш! Все они отводили глаза и спешили побыстрее убраться прочь.
У Лилиан не было времени, чтобы порицать их. Негромко выругавшись, она зашла в помещение кафешки. Там ей удалось отыскать хозяина и попросить у него помощи. Мужчина средних лет, с черной, как смоль, бородой, согласно кивнул и, сняв фартук да прихватив из своего кабинета небольшую сумку, поспешил за обрадовавшейся девушкой на улицу. Но на выходе из кафе Лилиан уже поняла, что все пропало. Тело исчезло! Значит, бездыханный незнакомец за каких-то пару минут ожил, пришел в себя и ушел?
Лилиан подбежала к тому месту, где лежало тело, а теперь лишь хаотично разбросанные цветы. Подошел хозяин кафешки и, удивленно хмыкнув, смерил девушку взглядом. Лилиан слабо усмехнулась и беспомощно развела руками.
– Он исчез.
– Исчез? – мужчина понимающе закивал и ласково положил руку на плечо зеленовласки: – Так бывает. Все мы когда-нибудь исчезаем. Кто позже, кто раньше. Твой друг ушел сейчас.
– Он не мой друг!.. – воскликнула Лилиан. Ее руки безвольно повисли, подбородок стал таким тяжелым, что голова невольно склонилась вниз.
– Ты только цветы собери. Нечего им тут валяться.
Мужчина развернулся и пошел назад, а Лилиан осталась стоять на гранитной набережной, не понимая, почему ей внезапно стало так грустно. Но потом она встрепенулась и, окликнув хозяина, подошла к нему поближе.
– Погодите, а вы не будете его искать?
– С какой стати я должен его искать? – хозяин опять хмыкнул, на сей раз саркастично – видимо, это была его привычка.
– Ну, ведь он потерял сознание, как бы это сказать, на вашей территории? Неужели вам не интересно, что с ним случилось, и куда он подевался?
– А мне должно быть интересно? – мужчина помолчал, а потом дружелюбно продолжил: – Он в полном здравии, если сам встал и ушел. Если его забрали Капюшоны – значит, это его судьба.
– Капюшоны? – сердце Лилиан тревожнее забилось в груди. – Постойте, а кто они вообще такие? Я, – она нервно хихикнула, – я тут сказала одной исте..., ну, одной даме, что знаю двоих, а она так перепугалась...
– Ты такое сказала? – полушепотом переспросил пораженный хозяин кафе.
– Да, а что... Что тут такого?
– Больше так не шути. Они, понимаешь, не любят, – сделав ударение на последних словах, мужчина смерил девушку многозначительным взглядом, на прощание сухо улыбнулся и скрылся в недрах своего уютного заведения.
Лилиан только недоуменно вскинула брови, хмыкнула, так же иронично, как давеча хозяин кафешки, и поспешила к ближайшему латропу. Но не успела пройти и пяти метров, как вспомнила о цветах. Пришлось вернуться, собрать их все до единого, и лишь тогда отправляться на работу.
3
– Сергиус, скажи, ты считаешь себя нормальным человеком? – спросила Лилиан у своего коллеги, когда тот возвращался от каменных перил галереи, забрав кем-то оставленную на них книгу.
Сосредоточенный и напряженный, он весь день не обращал на девушку никакого внимания. Вот и сейчас, бормоча себе под нос непонятные слова, он прошел мимо. Лилиан окликнула его, и Сергиус, наконец, очнувшись, остановился и обратил на девушку свой пристальный взор.
– Ты что-то хотела? Извини, я спешу, так что давай побыстрее.
Лилиан наиграно надулась, скрестив на груди руки. После утреннего инцидента она сегодня со всеми общалась на равных, заставляя чувствовать себя спокойно и уверенно, отгоняла все так и норовящий завладеть ею липкий страх и ужасающие своей мрачной бездонностью мысли. И, кажется, такое поведение, для нее новое, давало хорошие результаты.
– Я не хочу по-быстрому. Просто... хочу с тобой поговорить.
– И о чем же? – все так же насуплено спросил Сергиус. В Моритан, кроме них, никого не было, поэтому старший эйдин позволил себе отбросить какие-либо условности, согласно которым он и седьмая эйда – давние друзья, и у них теплые отношения.
– Обо всем.
– Так не бывает, – парень резко развернулся на каблуках, чтобы уйти, но Лилиан вновь остановила его:
– А вон еще одна книга.
Сергиус промолчал и глянул в сторону, указываемую вытянутой рукой девушки. На полу у дальних перил в самом деле лежала книга. Раскрытая, наверное, упавшая с перил.
Старший эйдин как-то неопределенно махнул головой, и его взлохмаченные волосы забавно заколыхались, словно от порыва ветра.
–Здесь, наверное, холодно зимой, – вдруг предположила Лилиан.
– Нет, галерею застекляют, а в залах расставляют печки, – машинально ответил Сергиус. – Я должен снести эту книгу. Видишь, она начинает светиться? – он указал на краешек матерчатого переплета тома, который держал в руках. – Или я успею вернуть ее в Лоно, или она спровоцирует синдром люстратизма, – он говорил, выделяя каждое слово, будто втолковывал элементарное правило несмышленышу.
– Синдром люстратизма? – весело переспросила Лилиан. – Знаешь, а мне нравится. Тебе нужно какие-то научные труды писать, а не работать подручным здесь.
– И, кстати, я делаю твою работу, – заметил Сергиус.
– Мою?
– Да, твою. Не я тогда забыл вернуть все книги Матери, и не я в тот четверг...
– Ладно-ладно тебе! – Лилиан, до того сидевшая на принесенном из зала стуле, проворно вскочила на ноги. Подняв с пола раскрытую книгу, она спустилась в Лоритан вслед за старшим эйдином. Не то, чтобы она отлынивала от работы, которая временами уже начинала ей надоедать, хотя иногда все-таки приносила удовольствие и радость. Просто Лилиан поняла, что напрочь позабыла весь Устав Трехбашья. Он словно взял и, даже не испросив у нее разрешения, вылетел из головы! Посему, что было логично, всех своих обязанностей она выполнять не могла. Сергиус злился, а накануне вообще отказался напоминать ей что-либо «нынче и впредь», как он тогда соизволил выразиться. Девушка цинично ответила, что ему бы поэмы сочинять, а потом давать их на прочтение во всеуслышание непревзойденному в подобных делах Роберту. Сергиус смолчал, но его взгляд наполнился такой болью и страданием, что девушка пожалела о слетевших с ее губ словах и даже сбивчиво извинилась.
– Я бы обязательно вернула их назад. Но ведь еще и трех нету! – примирительным тоном произнесла Лилиан, поставив прихваченную из галереи книгу на одну из полок. Книга тускло засветилась, издав при этом едва уловимое мелодичное треньканье, и вскоре стала такой же, как и все ее сестры.
– Сергиус, ты старший эйдин или нет! Хватит дуться! Я всего–то... хочу поговорить.
– Что, больше не с кем?
Он попал в самую точку, но Лилиан предпочла промолчать. Похоже, что Сергиус воспринял это как еще одно извинение. Он сдержанно улыбнулся и чуть потеплевшим голосом произнес:
– Хорошо, пойдем, поговорим. Только вернемся в Моритан. У тебя будет двадцать минут на все слова, которые ты посчитаешь нужными мне сказать.
Они вернулись в галерею. Обширная дугообразная балюстрада выходила на юг, и косые солнечные лучи заполняли лишь треть помещения, остальное пространство находилось в полутени. В воздухе плясали пылинки, пахло всем понемножку – книгами, бор-соррой (жидкостью, заполнявшей колодец Морфиуса), неспокойной листвой из одичавшего сада, раскинувшегося на склоне холма у самого подножия Трехбашья, да еще сырым камнем и, почему-то, фиалками.
Лилиан подошла к перилам и, облокотившись да нагнувшись вперед, прикрыла глаза и втянула воздух полной грудью. Сергиус остановился рядом, но перил не коснулся.
– Итак, считаешь ли ты себя нормальным?
– Что ты подразумеваешь под этим понятием?
Окинув взором открывавшуюся с наивысшей доступной точки Трехбашья панораму, сегодня показавшуюся ей несколько унылой, но все же по-своему великолепной, Лилиан медленно повернула голову и посмотрела на Сергиуса, внимательно и задумчиво.
– По сути, нормальный человек – это человек определенного общества, отвечающий его принципам и нормам, прошедший, так сказать, проверку на совпадение. Если он такой же, как все, значит он – нормальный.
– Ты считаешь себя нормальной?
– Я?.. Погоди, кто у нас задает вопросы? – Лилиан заулыбалась.
– Я думал, ты хотела пообщаться, а не устраивать допрос. Потому я стараюсь поддерживать разговор.
Лилиан, все еще пристально изучавшая лицо старшего эйдина, наконец, отвернулась. Его взгляд, такой холодный и отчужденный, и сжатые губы вызывали у зеленовласки неприятные ощущения. Может, все дело в танриспах, загадочных очках, о которых ей известно недопустимо мало? И получится ли общение, если Сергиус будет не с ней, а в иных, труднодоступных для посторонних плоскостях?
– Я не могу, не в праве считать себя нормальным человеком, – проговорила Лилиан. – Впрочем, как и ты. И это тебе прекрасно известно.
– Нет!
– Что нет? – девушка насторожилась, так резко и невпопад прозвучал ответ Сергиуса.
– Ты становишься нормальным человеком, – между словами он делал многозначительные паузы и постепенно преображался. Его глаза ожили, взгляд вернул былую глубину, на щеках появился румянец, словно Сергиус только что вошел в прогретое помещение с мороза.
– Почему ты так считаешь?
– Посуди сама. Возьми, к примеру, день сегодняшний. Ты спокойна и уравновешенна, иронична и даже вежлива. Впервые за все время твоего служения книгам, пребывания здесь!
– Ты слишком мнителен. Я, вроде бы, подобрала правильное слово. На самом деле все просто. Я изменила жизненную позицию. И всего-то!
– Это возможно при полной амнезии? – не дав девушке ответить, Сергиус понизил голос и прибавил: – Запомни, Лилиан. Пока тебя мучают тревожные мысли, страх, настороженность, кошмары – у тебя есть шанс. Как только ты решишь и станешь уравновешенной, спокойной, ты – потеряна. Я вот, к примеру, человек уже потерянный.
Слова Сергиуса, произнесенные вкрадчиво и сбивчиво, отозвались в самых глубинах естества Лилиан пока еще сонным и неповоротливым, но беспокойством.
– О каком шансе ты говоришь?
– Шансе вырваться из Телополиса. Шансе его победить.
– Вырваться? Победить? Это что, реально?
– Пока ты анормальна, возможно все. А теперь мне пора работать.
– Нет, подожди! – воскликнула Лилиан, схватив за руку собравшегося было уйти Сергиуса и умоляюще на него посмотрев.
После минутного размышления, отразившегося на его лице сдвинутыми бровями и еще более крепко, чем прежде, сжатыми в узкую полоску губами, старший эйдин коротко кивнул.
– Ладно. И больше никогда не смотри на меня так.
Лилиан отпустила руку парня и отступила назад.
– Ты не хочешь, чтобы мы стали друзьями? Предпочитаешь ледяной официоз с элементами сарказма?
– Так будет лучше для нас обоих.
– А я уж подумала, что мы, наконец, помиримся...
– Об этом более ни слова, – прервал он девушку и хотел еще что–то прибавить, но взамен пожевал губу.
– Но только тогда одно «но». Ты будешь напоминать мне, желательно ежедневно, основные положения Устава, касающиеся седьмой эйды. И, заметь, я не вынуждаю тебя раскрывать мне тайну твоего отказа от нашей дружбы.
Сергиус кивнул. Но на зеленовласку он не смотрел – истертый камень перил поглощал все его внимание.
– Вот о чем я хотела спросить, – ее голос стал звучать слабее. – Я знаю одного человека. Женщину, швею. Она утверждает, что когда–то общалась с врачами. Даже обещала поделиться адресами, как только их найдет.
– Да, адреса в Телополиса, как лапины звезды, – пробормотал Сергиус.
– Лапины звезды?
– Ага, такие же бесценные, – он безрадостно усмехнулся.
– Просто я вспомнила, что ты говорил о врачах. Будто бы встречал их.
– Не встречал, а слышал о них. Разные вещи. И чего они тебя все так беспокоят?
– Анормальность, помнишь?
Оторвавшись от изучения неоднородной мельчайшей пористости перил, Сергиус перевел взгляд на девушку. Вновь его глаза, как и в тот вечер, были печальны, лишены каких-либо идеалистических юношеских надежд – только оголенный реализм и яростная взрослость.
– Если хочешь найти ответы, обратись за ними к тем, кто хотя бы гипотетически может их знать. Например, к Сори Кингу. А не к человеку с еще более скудными возможностями, нежели у тебя самой.
– Хорошо... – Лилиан уныло вздохнула и, помолчав, промолвила: – Кстати, что означает «Сори»?
– Тебе что, действительно интересно знать? – оказывается, и дотошный реализм можно поколебать, удивить.
– Главное, что нужно запомнить, – минуту спустя заговорил Сергиус, – это то, что слово «Сори» во всех случаях пишется с прописной буквы. Что до его значения... Насколько известно мне, словом «Сори» обозначается степень мастерства Ведающих Трехбашьями. И Кинг в этой как бы иерархии занимает одну из высших ступенек, превосходя своими знаниями многих других Ведающих, которые «творят и созидают» в более мелких Трехбашьях.
– Получается, если я не найду ответы здесь, могу поискать их в другом Трехбашье?
– Не совсем так.
– Что значит «не совсем»? Ты не бывал в других Трехбашьях?
– Нет, еще не приходилось. Для этого нужно стать «Ри», то есть «тем, кто идет за Сори». В моем случае – за Сори Кингом.
– Ты разве не являешься таковым?
– Как видишь, нет.
– А как стать «Ри»?
– Как стать? Ну... не знаю.
– Не знаешь? Тебе известно, что значит «Сори», но ты даже понятия не имеешь, как стать идущим за ним! Ха! – Лилиан возвела к небу глаза и с силой выдохнула собравшийся в легких воздух. – Хорошо, пусть будет так. Но почему я не могу попасть в другое Трехбашье?
– Не пытайся. Это невозможно. Не-воз-мож-но, Лилиан!
– Опять ты со своим «невозможно»! Или ты это специально, чтобы раззадорить меня, высвободить весь гнев, смешанный со страхом? – она помолчала, выжидательно глядя на Сергиуса, но, так и не дождавшись ответа, разочарованно прибавила: – И все это Кинг и компания. Ты да я, да он. Вот мы и поговорили. Пойдем... работать...
Сергиус не стал возражать. По его бодрому шагу можно было догадаться, что он даже обрадовался. В зале Моритан они расстались. Старший эйдин пошел к дядюшке Кингу, теперь не иначе, как Сори, а Лилиан, седьмая эйда, пришедшая с востока, осталась среди полупустых кресел, ламп желтого света и стеллажей чужих мыслей.
4
Дневник, ХЗР
25 (26) день от т.о.
четверг
5:43 утра, мансарда
И зачем я написала мансарда?
Навряд ли я позволю себе заносить столь интимные записи, приведенные здесь, в Дневник в каком-либо ином месте, кроме моего дома. Навряд ли...
Собраться с мыслями. Сейчас необходимо. Важная запись. Вернее, надеюсь, что она станет важной для меня в дальнейшем. Пока что я не понимаю ровным счетом ничего.
Проснулась, не помню, который был час – не смотрела. Недавно. Понятное дело, в липком поту, покрывавшем влажной пленкой все мое тело. Солнце еще не взошло, но в комнате, в мансарде, было достаточно блеклой серости, чтобы я различила очертания предметов, чтобы насильно заставила себя поверить – они мертвы, пригвождены к месту неумолимой силой притяжения и нападать на меня не собираются. Хотя подвижные отблески полыхавшего в камине огня и придавали всему некую призрачную живость. И тогда мой мозг, измученный картинками сегодняшней ночи, мгновенно переключился на другую мысль. А ведь сейчас лето! Скорее всего, конец июля. А у нас в мансарде – огромный камин. Его пламя не утихает ни на минуту. И тепло... такое ласковое и в то же время непонятно пугающее. На дворе лето! Жара! Но ночи прохладные. И в мансарде отнюдь не душно, уютно.
Я не смогла больше уснуть. Хотела, но как только снова прилегла, начало казаться, будто по телу, еще не остывшему после необъяснимого до жути кошмара, шарят чьи-то руки. Начинают ласкать – мне приятно, но больше – противно, отвратительно.
Я встала. Зажгла свечу. Уселась за стол. Выпила «изумрудной» воды (из кувшина, он вон в том углу массивной каминной полки, а бурдюк – за сундуком). Жду, пока подействует. Может быть, уже... Тогда можно переходить к повествованию.
За все 25 дней (26 – если учитывать первый, оставшийся за гранью от т.о., первый – пустой) по ночам я грезила преимущественно сновидениями о подводном путешествии (так до сих пор и не придумала им отдельного названия – Вирджиния, наверное, уже извелась бы, кстати, Ви...). По моим заранее неточным подсчетам подобные сны тревожили меня приблизительно 18 ночей из 25 возможных. В остальные дни, а именно – ночи, я погружалась в тягучее забытье, лишенное какого–либо света. Возможно, тогда мне тоже что-то снилось. Но поскольку воспоминание–информация отсутствует – сказать по этому поводу ничего не могу.
Сегодня же я стала свидетельницей, вероятнее – даже участницей, сновидения, отличающегося от остальных во всем. Даже своей характеристикой-названием – при его упоминании я бы убрала из слова первую его составляющую.
Да, мне кажется, я узрела видение. Не побоюсь заявить об этом, тем более что мои записи не прочтет ни единая душа, да и навряд ли в данному случае я могу действовать предвзято (какой ужас, я пишу, как какая-то псевдоученая леди! – может, на меня влияют остаточные энергофлюиды той дамочки, что обитала в теперь моем доме, даже оставила мне «наследство»?).
Да, ужас я испытала, проснувшись. Хотя нечто, напоминающее его, присутствовало в самом видении. Но все по порядку. (Ха, порядок!)
Вначале я ощутила движение. Быстрое, стремительное, казалось, ему не будет конца. Затем открыла глаза. И восторг, смешанный с испугом, завладел мною целиком. Я бежала по полю на перегонки с ветром. Густая трава, так что не было видно земли, укрывала все видимое пространство. Кое-где яркими радугами вспыхивали цветы. Они произрастали кучками и походили на экзотические островки среди бескрайних волн зеленого океана. Как в том месте, где стояла беседка, в которой мы с Ви пили чай. Это совпадение пришло мне в голову только сейчас. Тогда же – нет, словно я была другим человеком или собой – но в чужом теле. Определенно чужом. Я двигалась очень быстро – бежала, и смотрела только вперед. Но при этом замечала многое другое. Как будто раньше я любовалась бескрайним полем (именно полем, а не равниной), стоя на месте, и теперь, находясь в движении, воссоздавала в мозгу ранее увиденное. Я, а вернее тело, в котором я чудом оказалась, было невысокого роста. Я пыталась отвлечься от далекого горизонта, подернутого дымкой, чтобы рассмотреть свои руки, туловище, ноги. Но мне так и не удалось этого сделать, как на поле, так и в последующих местах–обстоятельствах видения.
Любые мысленные процессы давались мне тогда с трудом, будто бы я действительно нечаянно вторглась в чужеродное тело. Оно не отпускало меня, не пыталось избавиться, но пресекало для него чужие проявления свободы другой личности.
Не успев доформировать одну мысль и начать другую, я неожиданно оказалась в ином месте. Так бывает только во сне – моргнешь, и ты уже не там, где был раньше. Поразительно! Но это сбивает с толку, разгруппировывает, дает возможность врагу застать тебя врасплох. Посему мне бы не хотелось обладать подобным даром в реальной действительности.
Я очутилась в квадратной комнате с низким потолком. В одной стене, той, что была за моей спиной, прямо посередине находилась дверь. Остальные стены – заняты высокими окнами, давно немытые стекла которых были затянуты в перекрестки деревянных рам с облупившейся краской (прям как у меня в мансарде!). В комнате было мало мебели – пианино у двери, два продавленных кресла, круглый стол на трех ножках. В проеме между окнами висел чей-то потемневший портрет. На полу лежала протертая до дыр дорожка. Все это мне удалось подметить тем же зрением-воспоминанием, пока мои глаза немигающим взглядом смотрели в окно. На каком этаже находилась комната, в которую я попала, в каком доме, да и вообще, какое время суток было за окном – мне определить не удалось. По свету, проникавшему в комнату, можно было подумать, что тогда было около трех пополудни. Но с таким же успехом еще могло не быть даже двенадцати. Такая неопределенность присутствует в пасмурный осенний день, когда с утра до вечера, кажется, не проходит и часа – и все потому, что не видно солнца, его золотистого света и движения по небосводу.
Я заглянула внутрь себя. В душе бушевало беспокойство, тягостное предчувствие чего-то неизбежного испускало незримое, но эмоционально ощутимое зловоние. И лишь на одно мгновение, будто бы от дуновения ветерка, на меня нахлынули прежние чувства – восторга, радости, ощущения полета – испытанные мною на том поле.
Я сделала пару шагов вперед и остановилась. Теперь-то мне стало ясно, отчего так неуютно в этой запыленной, давно не внимавшей человеческого дыхания комнате! Все вокруг, вплоть до ножек кресел и непонятно что изображавшей лепнины на потолке, было черно–белым! Разумеется, присутствовали и серые оттенки, но ни одного цветного пятнышка! Все такое нереально-неживое, как на старых фотографиях. Старых? Какой давности? Не знаю.
Переборов болезненное смущение, нерешительность и страх, я подошла к ближайшему окну, к которому, как смутно подсказывала мне чужая память, я изначально и направлялась.
Максимально приблизив лицо к стеклу (как мне хотелось его протереть! – но победили подозрительность и отвращение), я силилась рассмотреть, что находится снаружи. И мне это удалось! Правда, более-менее различимым было только то, что находилось ближе к горизонту. Все остальное было таким же грязным, как окна в комнате. Грязным и туманным, а, посему, не заслуживающим доверия.
Тогда я сосредоточилась на горизонте. Невысокие холмы, покрытые редким леском, небо, облачно-дырявое – ничего интересного. И все такое серое, даже не черно-белое!
Вдруг мой слух стал улавливать какие-то звуки. Они вторглись в мое сознание, в окружающее пространство непрерывной, все возрастающей по силе смешанной чередой шумов, скрежета, писка и человеческих голосов. Казалось, мою голову насильно погрузили в мотор или двигатель какой-то огромной машины-механизма. Затем, также неожиданно, меня, еще не успевшую привыкнуть к поселившемуся то ли в комнате, то ли в моей голове шуму, ослепила ярчайшая вспышка. Отшатнувшись в сторону, я зажмурилась и инстинктивно закрыла глаза рукой. Но успела уловить, что вспышка исходила с далекого горизонта. А мне-то показалось, что до него несколько километров, а не десятки метров – вспышка возникла будто бы сразу за окном!
Сердце тревожно заколотилось в груди, дыхание стало сбивчивым – и я поняла, только что случилось то необратимое, в предчувствии которого так тягостно завывала моя душа. Легче от этого не стало – скорее наоборот. Не в силах противостоять мощному потоку отрицательных мыслечувств, я отдалась ему целиком.
Вспышка ослабла, и я смогла вновь выглянуть в окно. Теперь холмы у горизонта не казались такими унылыми. Но безразличными – да. К ним с огромной высоты, почти под прямым углом к плоскости земли, падала огромная полыхающая огнем махина. Самолет! – обожгла мой разум родившаяся догадка. Самолет! Падающий с неба самолет! И в нем – сотни людей. Они кричат, они в истерике, они не хотят умирать! У кого-то на руках плачет ребенок, кто-то исповедует сам себя, кто-то потерял сознание, кто-то проклинает всех и вся... А в кабине, объятой пламенем, медленно поджариваются пилоты и уже стекленеющими глазами, широко распахнутыми, полными леденящего ужаса, смотрят в единую точку... Земля примет их с распростертыми объятьями.
Я застыла на месте. Бурлящий поток страха, злости, ненависти, отчаяния и осознания собственного эгоистического бессилия не способен был пробить ледяную корку материального ступора, сковавшего все мои члены.
Самолет падал. Но как-то неестественно медленно. И его гладкое металлическое тело с жутким наслаждением лизали языки пламени. В высокое серое небо поднимались клубы грязного черного дыма.
Их участь была решена.
Я закричала. Так громко, как только смогла. Осознавая, что кричу не я, а то существо, в котором нахожусь. От этого душераздирающего получеловеческого вопля всколыхнулся воздух, стены комнаты покрылись черными пятнами, стекла окон не выдержали и разлетелись вдребезги...
...А я опять бежала по полю. Увиденное в комнате отступало назад, боль рассеивалась, отчаяние растворялось... Мне было так хорошо! Вдыхать свежий воздух, смеяться, улыбаться полуденному солнцу, стыдливо укрывающемуся краешком снежно-белого облака, бежать, мчаться, лететь на крыльях ветра!..
…Я стою у закрытой двери. В комнате, другой комнате. Потолок и стены тонут в сумраке. Слева – широкое окно, чистое, задернутое оборвавшейся в одном месте с петель шторой. За окном – ночная мгла. Пахнет рыбой. Посреди комнаты – разложенный диван. В нем, укрывшись пледом, спит женщина. Ее умиротворенное лицо выглядит неестественно в блеклом свете торшера. На полу – круглый коврик с мелким ворсом.
Я переминаюсь с ноги на ногу. Мне стыдно, и страшно, и неуютно. Все опять черно-белое.
Мне вдруг захотелось танцевать, прыгать, петь. Но потом искусственная радость стихла. И стало еще страшнее.
В комнате тихо. Стены голые, немного обшарпанные. Нужно подойти к женщине. Но зачем? Ведь она моя мама! Нужно ей сказать, сообщить о том, что случилось... Нет, так нельзя. Она будет рыдать и заламывать руки, а черты обычно такого прекрасного лица исказятся. Ей будет больно! Но сейчас больно мне. Но ведь я мужчина... Мужчина?!
Я резко оборачиваюсь. На дверях висит овальное зеркало. Его раньше не было. В замке торчит ключ. Я смотрю в зеркало, но оно какое-то закопченное, как в древних замках далеких столетий, поэтому изображение нечеткое. Но ошибиться невозможно. Передо мной – мальчишка! Невысокий, худенький, но, сколько ему лет? Не больше тринадцати. А то и меньше. Мне хочется чем-то бросить в зеркало и разбить его, чтобы не ехидничало и не злорадствовало.
Я мужчина, я должен быть сильным! Но по щекам текут слезы, я начинаю всхлипывать. Сейчас проснется мама! Я бегу к окну и прячусь за шторкой. Какая глупость! Думаешь, она тебя не заметит? Время убыстряется. Я знаю, у меня дрожат руки, но я их по-прежнему не вижу. Почему? Слезы ручейками холодят кожу лица, глаза щипят, в носу – противно и слишком мокро.
Я отворачиваюсь к окну, чтобы не видеть комнаты. И замираю от ужаса. Руки не слушаются, судорожно сжимают несчастную старую шторку. А там, в глубине ночи... пылающий кровью самолет несется на бешеной скорости к земле! Но я знаю, что он – неподвижен.
Я кричала? Нет, плакала. А крик? Чей он был? Вопль, разрывающий на части, загоняющий в ступор, уничтожающий остатки разума. Это не я. Это он! Я была мужчиной?
Нужно передохнуть. Я пишу бессвязно. Рука затекла. Но чернильник – неиссякаем! Нет. Я должна закончить.
Я бегу по цветущему полю. Снова и снова. Пока опять не возвращаюсь в комнату. В ту, первую. Пианино настроено. За ним сидит мама и играет. Что? Не знаю. Моя мама? Если я мужчина. А вернее, мальчик, еще совсем ребенок. Все вокруг уже давно омертвело. Даже мама. Она такая же черно-белая. Но музыка! Музыка живая...
Пока не появляются шум и грохот. И человеческое бормотание.
Время чихает, его лихорадит. Оно то убыстряется, то замирает на месте.
Мама играет.
Нет, это мне кажется. Это всего лишь мысль–воспоминание. Всего лишь?
Я стою возле окна. Самолет падает.
И смерти не будет конца...
5
21:32, пустая комната на первом этаже
На той неделе в лавке-магазине «Последняя Рюш» я приобрела брючный костюм спортивного покроя. Из дешевой ткани, но выглядящий довольно прилично. Кофта на замке и с капюшоном, брюки-штаны свободные.
В этом костюме я сейчас сижу на стуле у окна в пустой комнате первого этажа, той, что слева от входа. На ногах у меня мягкие кеды – из лавки-магазина мистера Ктошева.
Стул довольно-таки твердый, потому пришлось подстелить сложенное вдвое одеяло – часть на сиденье, часть – на спинку. Ноги устали и глухо ноют – сегодня много ходила. Потому я вытянула их и пристроила (смешно как-то получается) на широкий и низкий подоконник. Окна высокие и почти чистые – постарался мелкий дождик после полудня. Надо бы приобрести хоть какие-то шторы. А еще – парочку стульев да стол в эту комнату. Создать подобие уюта.
Но, с другой стороны, зачем? Ведь я живу в мансарде! Звучит романтично, не правда ли?
За окнами – вечер, сгущающийся в ночь. Фонари не спят, разбавляют фиолетовые сумерки желтыми ореолами-лужицами.
В комнате хватает света. Как только я вошла, зажглись настенные светильники. Я была приятно удивлена, хотя поначалу даже, хм, немного перепугалась.
Весь день я ходила подавленная и безрадостная. И никак не могла побороть это чувство. Что бы ни брала в руки, все падало, один раз споткнулась и чуть не упала, ушиблась о стену и еще – потянула ногу. Короче говоря, день не выдался. И все из–за того ночного видения!
Пришлось даже отказаться от ужина в ресторане. Я уж подумала, останусь голодной, но в одном месте, то ли баре, то ли просто забегаловке, отпускали ужины на заказ. Я подождала за крайним столиком минут двадцать и отправилась домой со свертком, испускающим вкуснющие запахи. Поужинала, таким образом, дома, чем осталась весьма довольна. Также потому, что, как оказалось, в дешевой забегаловке готовят ничем не хуже, чем в том же «Веселом Полнолунии».
И вот теперь, подкрепившись и как следует собравшись с мыслями, я решила поразмыслить над видениями и прийти кое к каким выводам. Правда, я занималась этим в течение всего дня, но ни к чему особенному или конкретному так и не пришла. Потому продолжаю дома.
Итак, видение. Скорее всего, не мое. Вернее, видела-то его я, но принадлежит оно явно не моей памяти. Если только я не являюсь тем мальчиком. Навряд ли, хоть и ощущаю, что в данный момент, то есть уже в реальной действительности, нахожусь в теле, мне чужом.
Так, значит, видение принадлежит кому-то другому. Мужчине или мальчику? Ну, уж точно не женщине. Хотя все может быть.
Также может случиться, что видение – порождение моих болезненных сознания-подсознания и воображения, если я только не обзавелась даром предвидения, что, скажу я вам (это кому, интересно?) маловероятно. Тогда, если оно всего лишь уродливо-кошмарное порождение, я могу забыть о нем и не беспокоиться.
Вот только я сомневаюсь в истинности последнего утверждения. И, преисполненная тревожными мыслями, чувствую, что видение – нечто вроде знака, или послания. Но от кого? И с какой целью?
Или все-таки оно – нелепая случайность? Как бы поступил на моем месте герой романа? Небось, быстренько отыскал бы ответ. Все-таки герой! Ви знает. И где сейчас Ви?
На счет всего остального – черно-белой гаммы, стремительного бега по полю, падающего самолета и спящей, а затем играющей женщины – в данный момент я могу строить лишь предположения и догадки, которые, подозреваю, чем более правдоподобными будут казаться, тем более будут отдаляться от истинного положения дел. С таким же успехом я могу задавать себе множество вопросов, зная, что ответы на них не существуют.
Поэтому, придя к бессмысленным, а значит, ни к каким выводам, я откладываю рассмотрение данного дела на неустановленный период времени. До более детального и подробного выяснения обстоятельств.
Но сегодня мне хотелось бы поведать еще кое о чем. А именно – о яблоке. Но все по порядку (как же все-таки я его люблю!).
Вчера я возвращалась домой, как обычно – после работы и после сытного, хоть и скромного ужина в «Веселом Полнолунии». Выйдя из латропа, я посмотрела на часы. Они показывали без четверти восемь.
Напевая себе под нос мелодию, я неспешно шла пустынной, тоже как всегда, улицей Шелли Кровавой. Тогда я даже подумала, что улица так называется потому, что здесь кого-то убили или наоборот – на ней жила убийца, и звали ее Шелли, по прозвищу Кровавая, она убивала молодых девушек, заманивала к себе домой, запирала в подвале и потом, в каждое полнолуние, пила их кровь. Да, девушки непременно должны были быть рыжеволосыми и питаться салатом из брюквы и морской капусты! Какая чушь, подумала я тогда и усмехнулась собственным мыслям. Чего только не напридумываешь после бокала вина и песен Фрэнки!
Проходя мимо, кажется, третьего дома, я на миг остановилась, настороженная каким-то резким звуком, похожим на тот, который возникает при натачивании ножа. Так мне, по крайней мере, почудилось. Я быстро осмотрелась по сторонам. Но улица была по-прежнему безлюдна, залита светом фонарей. Слева высился старый заброшенный парк, справа – чей-то дом, в окнах которого я ни разу не видела зажженного света. И вдруг в одном из них я заметила какое-то движение. Занавески отсутствовали, и окна слепо щурились в ночь. Но я не могла ошибиться! Я видела человеческое лицо. Возможно, лишь его тень, призрак, но то был человек – никаких сомнений!
Не зная, что делать – подойти и постучаться в дверь дома (я ведь хотела познакомиться с соседями) или развернуться и уйти прочь, я еще некоторое время постояла в нерешительности, переводя взгляд с одного окна на другое и неизменно возвращаясь к тому, в котором уловила движение. Дом, кстати, ничем от остальных не отличался. Ну, может, тем, что из его трубы не поднимался дым, а стены, истертые, кирпичные, не были увиты плющом.
Ничего более не заметив, я склонилась ко второму решению и пошла домой. Правда, убыстрила шаг и перестала напевать дурацкую песенку.
На ступенях своего дома я случайно выронила ключ. Руки дрожали, то ли от увиденного в окне, то ли от чего-то другого. Так вот, ключ упал и затерялся в густых тенях вьющегося плюща. Я наклонилась и принялась искать его. Сначала взглядом, но желтого света фонарей было недостаточно, чтобы разглядеть такой мелкий предмет. Затем я вытянула руку и, засунув ее в заросли плюща, стала осторожно ощупывать край ступени, тонкие столбики чугунных перил и все, что было между ними. Но ключ отыскать так и не удалось. Тогда я подумала, что он, наверное, упал на землю и, спустившись, приблизилась к ступеням с другой стороны. Какие только мысли не зарождались у меня в голове! От той, что в зарослях водятся страшные насекомые, они сейчас искусают меня, и я покроюсь волдырями, и до вообще идиотской, что в том, кажется, третьем доме живет злой колдун, и потерю ключа устроил именно он, чтобы затем загипнотизировать меня, заманить к себе в дом и выпить мою кровь. Какой кошмар! Я громко вскрикнула и резко отпрянула от зарослей плюща, чуть не свалившись на землю, но удержавшись на ногах. Проклятье и замшелый олух!
Пока я думала о всяких ужасностях, годящихся разве что для черной-черной сказки, а не для реальности, в которой живу, моя рука натолкнулась на что-то небольшое и гладкое. В первую минуту я, подогретая всякими мыслишками, конечно же, подумала, что нащупала детский череп или кость, отполированную временем. Как же я тогда струхнула! Внутри все похолодело, стало трудно дышать. Мне понадобилось несколько минут на то, чтобы успокоиться, осмотреться по сторонам и убедить себя в том, что было весьма глупо, если бы все мои вышеперечисленные мыслепредставления взяли да в один миг воплотились в реальность. Поэтому, рассудила я, бояться нечего и следует просто вытащить то, на что наткнулась моя рука, на свет, дабы увидеть, что это нечто заурядное, и что я в очередной раз ошиблась. Хорошо, так и сделаем.
Но вот заставить себя пойти на то, что придумала, было намного труднее! Хотя, все-таки осуществимо.
Извлеченным из потаенных глубин на свет предметом оказался не детский череп и не кость, а всего лишь яблоко, которое слегка подувяло. Я чуть не расхохоталась в тот момент от облегчения, но вовремя сдержалась. Сжимая яблоко в левой руке, я правой, наконец–то, достала ключ. Поднялась по ступеням, снова внимательно осмотрела улицу и только тогда, открыв дверь, вошла в свой дом.
И спустя пять часов стала невольной участницей чужого, навязанного мне по непонятным причинам видения.
Глава 14
Шепот книг
1
Поставив книгу на полку, Лилиан на мгновение задержала дыхание, после чего тихонько, с ноткой удовольствия в голосе ахнула. Как же ей это нравилось! Наблюдать за тем, как книга, очередная для большинства, но для нее – единственная, неповторимая, уникальная, плавно входит в щель, образовывающуюся меж собратьями-подругами и, после еле уловимого для человеческого слуха нежного перезвона, она – уже на месте и более неотличима от других. И только полупрозрачная волна, всегда иного цвета радуги, пробегающая по всем корешкам книг, умещавшихся на полке, становилась чем-то вроде остаточного эффекта, указывающего на то, что к тысячам страниц, разделенным переплетами, присоединилось еще пару сотен.
Около недели тому назад, хотя, возможно, с того времени пролетело и две, Лилиан обнаружила – и это стало для нее настоящим открытием – что книги на стеллажи Лоритан можно ставить-возвращать в любом порядке и не беспокоиться – в следующий раз, стоит лишь того пожелать, ты отыщешь необходимый том вовремя и в любом доступном месте. До сих пор седьмая эйда не переставала этому удивляться. Однако выяснилось, что подобное выверт-правило касается и мориктолни, шкатулок, в которых хранились толники. Их с полок, бесчисленных, уходящих вверх, в сумрак куполообразного потолка и балок, могла брать и возвращать обратно только седьмая эйда. Если посетитель желал взять мориктолни с третьей полки, эйда ее доставала. Для этого ей даже не приходилось забираться на лестницу. И, удивительным здесь оказывалось то, что посетитель, коснувшись подушечкой большого пальца левой или правой руки углубления в месте, соединявшем крышку и коробку мориктолни, внутри непременно находил свой толник – Дневник, хотя седьмая эйда и помнила, что накануне поставила шкатулку с Дневником этого самого человека в совершенно иное место – кажется, на восьмую полку, вон туда, да.
Осталось три книги, о которых Лилиан совсем позабыла, хотя и держала их в руках. Она отрешенно смотрела на книги стеллажа, расположенного перед ней, и думала одновременно обо всем и ни о чем. Мягкий свет в Лоритан, приятное бормотание Роберта, навеки заключенного в натти, светящемся вытянутом цилиндре, который она про себя называла не иначе, как «колбой», осторожные шаги по истертым плитам пола запоздалых любителей что-то почитать действовали на девушку успокаивающе, навевая дрему. И когда ее бодрым голосом окликнул старший эйдин, она даже немного испугалась, нервно дернув плечами.
– Неужели тут кто-то решил поработать? Поразительно!
Девушка обернулась. Сергиус, скрестив на груди руки, стоял в трех метрах от нее и насмешливо ухмылялся.
– Разве запрещено? – хмыкнув, отпарировала Лилиан. – Уже ведь... – она полезла в карман, за часами.
– Только половина шестого, – опередил ее старший эйдин.
– Конечно, половина. До Второй Зари меньше тридцати минут. А что, у кого-то сегодня чересчур веселое настроение?
– Слоны повержены, свечи зажжены, – торжественно произнес Сергиус и, приоткрыв рот, хотел прибавить что-то еще, но, заметив недоуменный взгляд зеленовласки, тут же плотно сжал губы.
– Слоны? Свечи?! – Лилиан не смогла сдержаться.
Сергиус опустил глаза, криво и как-то глуповато ухмыльнулся и подошел к натти. Протянув руку вперед, он осторожно провел ею по холодному стеклу, тем самым потревожив Роберта. Несмолкающий оратор медленно повернулся к парню, и их глаза встретились. Прижав правую руку к сердцу, Роберт поклонился. Когда он вновь выпрямился, на его благородном лице с точеными чертами Лилиан прочла глубокое уважение и сияющую радость. Чем была не просто удивлена, а шокирована! И тут же почувствовала, как что-то внутри кольнуло ее сердце – проявление то ли ущемленной гордости, то ли ревности, а, может, и зависти. Роберт никогда не одаривал поклоном ее! Странность, которую стоит принять, но не пытаться найти ее разгадку.
– Ты, сдается, хотела о чем-то меня спросить? – Сергиус более не касался натти и теперь смотрел на девушку, прямо, спокойно и внимательно.
– Я? – ему удалось застать ее врасплох. Опять!
– Да, сегодня после обеда.
– Ах, тогда! – ну, не сейчас же, дуреха! Ага, так и спроси – а чего это вы с Робертом сюсюкаетесь?
– Я... хотела узнать, когда мне можно будет послушать шепот книг.
– Шепот книг? – старший эйдин изумленно хмыкнул. – В любой день, кроме субботы.
– А что в субботу?
– Отзвуки детского смеха наполняют книги сарфи. И если кто-либо, будь то простой посетитель-читатель или сама седьмая эйда, потревожит их, то обречет себя на вечную игру полутонов, которая не доведет до света.
Слова Сергиуса, сказанные в обыденном, лишенном двусмысленностей тоне, произвели на Лилиан впечатление – где-то она уже это слышала.
– Тогда я остаюсь сегодня. Чтобы послушать шепот книг, – сказала она вместо того, чтобы выяснить источник только что услышанного.
– Хорошо, я сообщу о твоем решении Сори Кингу. Можешь не спускаться, а после Второй Зари – готовиться, – Сергиус коротко кивнул и, обойдя натти, ушел в сторону Коритан, к своему любимому и драгоценному учителю.
2
Отзвуки детского смеха... Звучало так романтично, неестественно прекрасно! Лилиан проводила Сергиуса задумчивым взглядом, затем окинула мимолетным взором весь Лоритан и удалилась в Моритан. Но потом ей пришлось вернуться – поставить на место те три книги, которые она все прижимала к себе и о которых совершенно позабыла.
В отдалении два раза пробили «часы Трехбашья» – огромнейших размеров гонг Торо, о котором Лилиан знала только понаслышке, и каждый раз, а вернее дважды в день, в девять часов утра, когда Торо гулко и тревожно отбивал Первую Зарю, и в шесть часов вечера, во время Второй, девушка задавалась вопросом: где именно находится Торо – на крыше, в неком сокрытом от посторонних глаз зале или в сырых, заросших мхом подземельях, окутанных непроглядной тьмой? И кто ежедневно поднимается или опускается к нему, чтобы с точностью до секунды указать начало и завершения цельного дня? Сори Кинг? Сергиус? А, может быть, гонг Торо действует автоматически, как электронные часы? Электронные часы?! Что это еще такое?! Воспоминание!.. Плоский прямоугольник со светящимися на нем цифрами, вокруг – какие-то кнопочки. Ну, надо же!..
Лилиан присела в одно из кресел Моритан и погрузилась в раздумья. Лампа в причудливо разукрашенном абажуре светилась только на ее столике. Все остальное пространство третьего зала начинали неспешно окутывать сумерки, пока еще робкие, полные разбавленной фиолетовой тьмы. По правде говоря, в самом верхнем зале Трехбашья никогда и не было особо светло, его высокие своды постоянно тонули во мраке, под столиками, за креслами, у стеллажей и в складках тяжелых штор, скрывающих проходы на галерею, гуляли тени. А когда горело большинство ламп, такое бывало не часто, но все же, тени замирали, притворялись спящими, лишенными былой силы, но никто не сомневался в их окончательной победе. Несмотря на сумрачность, в Моритан всегда было тепло и свежо, сырость ощущалась уже в галерее, возле Морфиуса.
Часть стеллажей, расположенных в восточной стороне зала, освещал вытянутый прямоугольник нежно золотистого солнечного света, проникавшего в зал сквозь раздвинутые шторы. Лилиан любовалась мориктолни, ненадолго вспыхивающих во всей своей красе, изумрудно переливаясь и серебристо поблескивая, в сиянии светового луча. Взгляд девушки затуманился. Сама того не замечая, она погрузилась в коридор солнечного света, и в нем ей привиделась та единственная надежда, которая еще теплилась где-то в глубине ее души. Луч казался воплощением ее самой, навеки и безвозвратно утраченной, живой памяти, которую так нагло удалили-вырезали из ее духовного тела подобно тому, как хирург удаляет аппендицит из тела физического. Вот только память – не аппендицит. Боль физическая проходит, как только успокаиваются клетки, но боль духовной утраты не утихает никогда.
Лилиан почувствовала, как увлажнились ее глаза, и шмыгнула носом. Поймав себя на столь непростительной слабости, для которой сейчас не было времени, девушка резко встрепенулась, провела руками по лицу, словно умываясь, помотала головой и сделала несколько успокаивающих глубоких вдохов-выдохов. Хоть это ей иногда помогало.
Она поднялась и подошла к центральному столу, принадлежавшему ей и старшему эйдину. Лампа у кресла, в котором она сидела, погасла, а стоявшая на столе – загорелась. Внимательно осмотревшись по сторонам – а вдруг кто затаился в углу и поджидает, чтобы выскочить, напасть и обезвредить ее, а заодно и план будущих действий! – Лилиан размеренными движениями достала из кармана брюк часы, чернильник и два листочка бумаги, один квадратный и совсем крошечный, другой побольше, свернутый вчетверо и несколько помявшийся, видимо, от столь неудобного для него хранения в чьем–то кармане. Последний листочек она взяла у Сергиуса, под предлогом составить перечень нескольких книг, о чем ее, якобы, попросила одна из посетительниц. Старший эйдин вроде бы ничего не заподозрил и поделился с девушкой бумагой, хотя и прибавил, с ноткой сарказма, что ей, мол, пора бы обзавестись собственными письменными принадлежностями. Этим, пообещала себе девушка, она непременно займется, но чуточку попозже. Глянув на часы, исправные, тихонько тикающие и показывающие девятнадцать минут седьмого, Лилиан отложила их в сторонку. Затем взяла квадратный листочек и пробежала взглядом по написанному. В нем значилось два адреса мастеров письменных дел и еще одно предложение, не имеющее к предыдущим записям ни малейшего отношения. «Ответы найдешь в книгах» – гласило оно и было написано впопыхах, немножко криво, но вполне разборчиво. Написано рукой Вирджинии.
О листочке и его содержимом Лилиан вспомнила только сегодня рано утром. И только потому, что решила провести ревизию в собственной сумочке. Там-то, на самом дне, и был обнаружен указанный объект. Увидев его, Лилиан невольно вспомнила все, до мельчайшего, события воскресенья и впервые пожалела о том, что помнит. Ибо это воспоминание вызывало чувства, далекие от светло-прекрасных. Клубок смешанных ощущений, со временем становившихся ядовитыми, переживаний, отягощающих, вызывающих страх, стыд, уныние и непередаваемую грусть, без каких-либо предупреждений распухал в самом центре ее естества и давил, давил, давил.
Все утро четверга Лилиан ломала голову над последним предложением в записке подруги. После продолжительных изнуряющих мыслепроцессов девушке удалось прийти к некоторым выводам, которые, как она надеялась, ей удастся проверить на практике вечером. Зеленовласке было известно, что книги, имеющиеся в Коритан и Лоритан, между собой разнятся, и не только тем, что вторые могут заболеть «синдромом люстратизма», но и, вероятно, своим содержанием. Ведь книги из зала первой башни любой мог взять домой на продолжительное время, даже навсегда, а вот лоританские были доступны к прочтению только в стенах Трехбашья, вынести их было абсолютно невозможно. Вероятно, эти специфические особенности все–таки имели хоть какое-то отношение к поведению Вирджинии в тот злосчастный день и ее незавершенным поискам. Лилиан еще надеялась разгадать эту тайну.
Но сегодня она намеревалась последовать прямому совету подруги, а именно – найти ответы в книгах. Осуществить подобный замысел, с точки зрения девушки, возможным было только в полном одиночестве (Роберт был не в счет) и лишь среди книг Лоритан, хотя Лилиан и не исключала возможности того, что поиски заведут ее и в первую башню. Но просто так остаться в Трехбашье было нельзя, посему пришлось поднапрячь память и вспомнить о неком «слушании шепота книг». Лилиан честно призналась, что смутно помнит, в чем именно заключается то «слушание», но ведь не это было важным, а то, что, сославшись на него, можно было остаться одной на целую ночь (!) в огромном Трехбашье. Лилиан побаивалась, что Сори Кинг не поверит в ее рвение «помедитировать в царстве мыслей, заключенных в книгах, дабы обрести покой, уверенность и достичь прозрения» (сдается, таковым был смысл «слушания шепота книг») и неожиданно заявится в самый неподходящий момент, дабы застукать свою дорогущую седьмую эйду на горячем. Но девушка старалась отгонять от себя подобные мысли, взамен думая только о собственной выдержке и о том, что ей непременно повезет и, быть может, уже завтра она вновь станет полноценной личностью и сможет выбраться отсюда, если понадобится.
Лилиан спрятала квадратный листочек в карман, засунув его как можно глубже. Присев на краешек холодного стула и даже не поморщившись, настолько ей удалось собраться и сосредоточиться, она развернула второй листок бумаги, положила его перед собой и, вооружившись чернильником, приготовилась писать. Через пару минут на нем появилось три предложения-вопроса. Они звучали так: Что поможет мне вернуть память? Как мне вырваться из заколдованного круга? Как узнать, что было до «точки отсчета»? Вопросы она придумала еще в обед и бережно вынашивала их в голове, совершенствуя, но не решаясь при случайных свидетелях запечатлеть на бумаге. Пришлось дожидаться вечера.
Лилиан проглянула написанное еще раз, ведя чернильником от слова к слову, затем пронумеровала вопросы. Убрав в карман второй листочек и карандаш, она уселась поудобней, сложила руки и принялась ждать. До семи часов вечера оставалось каких-то тридцать пять минут. Зеленовласка не знала, как долго остается в Трехбашье дядюшка Кинг, но подумала, что уж после семи он точно должен уйти, домой или куда там еще. Ему ведь тоже нужно питаться, отдыхать и спать.
Минуты проходили, но слишком медленно, словно дразня девушку. Однако Лилиан не поддавалась на провокацию и терпеливо ждала. Ни о чем серьезном думать не хотелось, потому она размышляла о том, с какой стороны лучше подойти к стеллажам, с какой полки взять книгу, на какой странице открыть.
Наконец секундная стрелка в очередной раз пересекла цифру «12», подтянув за собой и минутную. Наступило семь часов вечера.
Лилиан поднялась, захватив с собой часы и бумажку с вопросами, выпрямила спину, с силой выдохнула воздух и, прошептав: «Я готова», направилась в Лоритан, стараясь не задевать кресел и столиков, чтобы не шуметь.
Во втором зале было пусто. Приглушенным серебром светились стеллажи. Роберт, прикрыв глаза и сложив на груди руки домиком, бормотал себе под нос что-то бессвязное, купаясь в ненавязчивом голубоватом свете, частично озаряющим и зал Лоритан. Внимательно наблюдая за отдыхающим оратором, Лилиан обошла «колбу». Кажется, Роберт ее не заметил. Вот и хорошо. Убрав часы в карман, девушка тихонько присела на плиты пола, подобрав под себя ноги. Затем предусмотрительно оглянулась, но Роберт не обращал на нее никакого внимания. Тогда все свое внимание девушка сосредоточила на книжных полках. Десятками рядов убегали они вверх, каждый корешок, толстый, тонкий, обтянутый кожей, тканью или картоном, с золотистым, серебряным тиснением или просто выведенным чернилами названием по-своему был прекрасен, отличался от других, не нарушая при этом общей гармонии. Лилиан так бы и продолжала сидеть, любуясь ими, погружаясь во все более глубокие, тягучие размышления и, быть может, ей даже удалось бы услышать «шепот», но сегодня была поставлена иная цель и следовало действовать незамедлительно.
Поднявшись, Лилиан ступила на ближайшую к стеллажам плитку пола и прошептала: «Риспайо». И тут же всплыла в воздух на полупрозрачном, но удивительно прочном двойнике каменной плиты. Подобное «парение» увлекало и забавляло девушку не меньше, чем колодец Морфиус, танец листвы белолиста, подхваченной ветром или же мистическое пение Полуночной.
Подплыв к седьмой полке снизу, Лилиан протянула руку и коснулась одной из книг. Риспа, т.е. плита, остановилась. Придирчиво осмотрев каждую книгу на полке и ни одну из них не облюбовав, девушка пристукнула по поверхности риспы два раза носком левой ноги, обутой в туфлю с пряжкой, и плита, мгновенно отреагировав, не спеша двинулась влево. Чем сильнее девушка сосредотачивалась, высматривая, какую бы книгу взять, тем сильнее терялась. Минув еще две полки, она решила положиться на удачу и, закрыв глаза, вытянула вперед руку, кончиками пальцев касаясь шероховатых корешков. И тогда ей действительно повезло. Вдруг по телу пробежал легкий озноб, словно подул прохладный ветерок. Риспа остановилась, и Лилиан, открыв глаза, ухватилась пальцем за корешок книги и сняла ее с полки. Притопнув левой ногой всего лишь раз, девушка подождала, пока спустится на твердые плиты пола, и только тогда стала рассматривать выбранную книгу. Абсолютно черная, в кожаном переплете, без какого-либо тиснения, она, можно сказать, мало радовала глаз. Но выбор был сделан.
Лилиан достала листок с вопросами, который машинально засунула в карман во время парений-поисков, и мысленно прочла первый вопрос. Бумажка вновь отправилась в карман, а девушка, взяв книгу обеими руками и прижав краем переплета к кончику носа, еле слышно спросила: «Что поможет мне вернуть память?» и, зажмурившись, резким движением раскрыла книгу. Затем указательным пальцем вслепую выбрала строчку текста, и только затем посмотрела на нее. И прочла следующее: «\"Зачем я здесь? Что ищу?\" Руки мои пусты. \"Может быть, наверху?\" Там, на чердаке, яблоки. И снова вниз; в саду все недвижно, только книга соскользнула в траву...».
Книга выпала из рук девушки, недовольно прошелестела в воздухе раскрытыми страницами и, упав на пол, после гулкого хлопка закрылась. Лилиан инстинктивно прижала обе руки к грудной клетке, пытаясь утихомирить обезумевшее сердце, унять дыхание, мгновенно ставшее сбивчивым, неравномерным, словно она без подготовки пробежала два десятка километров, и теперь казалось, что единственный оставшийся выход – упасть мертвым грузом на холодные истертые плиты и не дышать, не думать, не жить. Коленки затряслись, ноги подкосились, будто бы стройное тело девушки вмиг потяжелело килограммов на тридцать. Лилиан все отступала и отступала назад, оглушенная бешеным буханьем собственного сердца, ошеломленная, не понимающая, что с ней такое творится. И вдруг натолкнулась на книжный стеллаж, и по ее телу, покалывая и неприятно раздражая, пробежал разряд. Лилиан встрепенулась и отскочила в сторону. Книги, всего лишь подобным образом защищавшие себя, помогли девушке придти в себя. Еще несколько потраченных минут, и она была в порядке, не полном, но удовлетворительном. И тогда поняла, что вызвало столь буйную реакцию. То, что было прочтено. Пара предложений, всколыхнувших ее разум и тело.
3
– Какая дерзость! Ты не седьмая эйда! Ты не пришла слушать шепот книг! Твои помыслы – ужасны и низменны!
Лилиан невольно вскрикнула и чуть не подскочила на месте, так напугал ее неожиданно раздавшийся за спиной недовольный голос. Похолодев от страха, девушка боялась даже шелохнуться, как будто если она перестанет двигаться, обладатель голоса подумает, что ему почудилось. Замерев, Лилиан лихорадочно перебирала в мозгу сохранившиеся звуковые копии голосов всех уже известных ей людей. Но ни один не подходил под тот, который так напугал ее! Поэтому, через силу решившись, Лилиан медленно повернулась и увидела... парящего в невесомости, с угрюмо-недовольной гримасой на лице якобы дремлющего Роберта!
Страх тут же отхлынул, как морская волна от берега во время отлива, и зеленовласка, быстренько собравшись, уставилась на оратора не менее угрожающе. Вот только сердце продолжало тихонько ныть, как от пережитого, так и от настороженности и недоверия перед мужчиной в «колбе».
– А что это вдруг тебя заинтересовала моя личность? И откуда тебе знать, слушаю я шепот книг или нет? У меня, к твоему сведению, есть свои личные, улучшенные подходы к выполнению обязанностей седьмой эйды! Если тебе что-то не нравится, я могу завтра же уйти из Трехбашья. И тогда посмотрим, как на это отреагирует дя... кхм, Сори Кинг, – тот факт, что Роберт не имеет возможности выбраться из натти и как следует отчитать, а то и отлупить девушку, придавало ей еще больше уверенности.
Роберт молчал, тщательно обдумывая каждое слово, произнесенное седьмой эйдой. Его пышные брови были сдвинуты к переносице, губы плотно сжаты, седые волосы взлохмачены.
– Хорошо, юная леди, – минуту спустя произнес Роберт, прочистил горло и, смерив девушку с ног до головы оценивающим взглядом, продолжил: – Я не стану уведомлять уважаемого Сори Кинга о вашем непростительном поступке. Я вынужден пойти на этот явный обман, но только с одним условием, – добавил он, и его глаза лукаво блеснули.
– С каким же? – осторожно поинтересовалась Лилиан.
– С таким, о, прекрасная дева, не ведающая теней, что вы позволите мне беспрепятственно делиться с вами всеми горестями и бедами, невзгодами и Гру-у-устными вздохами, а также радостями и удачами, улыбками и влюбленностями и...
– Это что, шантаж? – перебила его Лилиан с негодованием.
– О, нет! И какая же наглость! – Роберт не смог сдержаться и нервным движением руки коснулся сначала бровей, а потом волос, словно смахивая с них несуществующие пылинки. – Сие не есть шантаж, юная леди. А всего лишь призыв к взаимопониманию и дружбе! – торжественно закончил он.
– Всего лишь дружбе? Я тебе не верю. То есть ты утверждаешь, что не сдашь меня дядюшке...
– Сори...
– Да, да, Сори Кингу, если я всего лишь буду выслушивать твои бре.. твои душеизлияния?
– А я с удовольствием и почтением выслушаю крики твоей души. Все верно, прекрасная дева, не знающая теней.
– Перестань меня так называть! Да, и почему ты так выражаешься? Почему я... дева без теней?
– Ибо ты и есть та дева. Дева, о которой говорилось... – проговорил он и внезапно умолк. Его взгляд тревожно забегал, а пальцы правой руки начали нервно теребить нижнюю пуговицу шикарного бархатного сюртука цвета августовской листвы, окутанной сумерками.
– Ты чего-то недоговариваешь, – сказала Лилиан, четко произнося каждое слова и неотрывно глядя на смутившегося Роберта.
– Роберт, не молчи! Проклятье! Проклятье и замшелый олух! Говори!
От ругательств девушки Роберт скривился и весь как–то сжался, но промолчал.
– Ладно, я принимаю твои условия. Думаю, в рабочее время я найду для тебя минутку-другую. И сейчас же перестань корчиться!
И Роберт перестал. Выпрямился, расправил плечи и вновь стал солидным, благородным и непревзойденным оратором.
– Благо приходит одно, когда его не ждешь, тени исчезают в Полдень, услышавший призыв, растворится в полночь.
– Что... это такое?
– Моя клятва, – чуть погодя с изумлением ответил Роберт. – Теперь твой черед.
– Мой? – теперь удивилась Лилиан, но, желая как можно скорее отделаться от назойливого оратора, чтобы продолжить поиски, с таким же торжественным пафосом, придумывая на ходу, произнесла: – Память не вечна, она не вернется в мир, окутанный отчаянием, свечи тают, и бутоны роз увядают в полночь.
– Мы обязательно подружимся, – мягко сказал Роберт и улыбнулся. Неужели ему понравились мои слова? Затем, грустно вздохнув, он напоследок промолвил: – Чтобы ты сейчас не искала, не забудь то, что будет найдено, – и, более ничего не объяснив, он отвернулся от девушки и погрузился в сон, при этом продолжая напевать непонятную мелодию.
Интересно, а кто в этом го... в Телополисе не корчит из себя чудака? – подумала Лилиан. Понаблюдав за Робертом какое–то время и убедившись, что тот успокоился и более не потревожит ее, она повернулась обратно к книжным полкам, чтобы продолжить поиски. И тут заметила валявшуюся на полу книгу. Подняла ее, сохраняя осторожность, которая, оказывается, никогда не помешает, и раскрыла где-то посередине. Ей хотелось отыскать то место, которое она прочла, которое так напугало ее и которое она не запомнила. А следовало бы! Совет Роберта мог оказаться очень даже дельным. Но к превеликому удивлению и последовавшему за ним недовольству, Лилиан не нашла в книге не то, чтобы то самое место, нет, она не обнаружила в ней вообще каких-либо следов текста, печатного или, на худой конец, рукописного! Книга была пуста, девственна, как младенец! Однажды, вспомнила Лилиан, с ней такое уже случалось. И касался тот случай потрепанной книги, найденной в саду, которая теперь служила ей Дневником. О чем тогда шла речь? Тогда, под цветущей благоухающей липой? Неужели о яблоках? Но, увы, это все, о чем она могла вспомнить.
Посему, дабы не разводить пустые разговоры с самой собой, пришлось поставить опустевший том на одну из полок и продолжить поиски. Оставалось еще два вопроса.
Чтобы отыскать вторую книгу, Лилиан решила пройтись. Обогнув натти, она остановилась у противоположной стены с книжными полками. Можно было еще раз довериться интуиции, но зеленовласка чувствовала, как мелко дрожат ее руки, а в груди, в области сердца, ощущается тугой ледяной комок сжатого страха. И позволить ему разбухнуть и разорваться было никак нельзя. Тогда Лилиан решила, что выберет ту книгу, у которой будет самый красивый и дорогой корешок. И такая, к радостному изумлению девушки, сыскалась почти сразу, на одной из ближайших полок. Толстая, в широком переплете из выделанной тончайшей кожи, выкрашенной в охристо-бордовый цвет, с длиннющим, но, к сожалению, неразборчивым названием, тисненым и золотисто-алым, книга дарила тепло и выглядела солидно и почтительно. С улыбкой на устах Лилиан четким голосом произнесла второй вопрос из своего списка и раскрыла книгу. Приметив, что попала на 238 страницу, она выхватила взглядом несколько предложений и принялась их читать: «1. От истории о том, как вам однажды посчастливилось встретить морского змея, меня всегда клонит в сон. 2. Меня никогда не клонит в сон, если только я не слушаю что-нибудь совсем неинтересное. – История о том, как вам однажды посчастливилось встретить морского змея, совсем неинтересна».
Присев, Лилиан опустила книгу на пол, пригладила раскрытые страницы, чтобы они не стали перелистываться, и, вынув из кармана брюк чернильник с большим листком бумаги, разборчивым почерком записала три попавшиеся ей предложения. За этим занятием она окончательно успокоилась, усмирив тугой клубок страха в груди. Когда чернила подсохли, девушка сложила листок пополам и, прижав его карандашом, оставила на полу. Подозревая, что и эта книга станет девственно чистой, как только она откроет ее во второй раз, Лилиан, тем не менее, захотела убедиться в этом. Захлопнув книгу, она чуток обождала и вновь ее раскрыла. И не ошиблась. Текст испарился, словно его там и не было, оставив сотни страниц, изнывающих от гладкости и белизны.
Остался последний вопрос. И последняя книга.
Лилиан захотела подняться высоко-высоко, нет, не под самый потолок, там все-таки было страшновато, а немножко пониже, и выбрать одну из книг, окутанных извечным сумраком, надеясь, что таким образом ей удастся хоть как-то повлиять на изменения, произошедшие с двумя предыдущими томами, и которые, предположительно, могут настигнуть и третий.
К сожалению, ее надежды не оправдались. Лилиан забралась на риспа так далеко, как только позволила ей смелость и долго кружила в пространстве, то влево, то вправо, стараясь думать только о своей цели, а не о том, как холодно на самом деле под куполом Лоритан, и о тех дивных мелких светящихся пылинках, кружащихся в пространстве как будто по заданной траектории.
Наконец третья книга была выбрана. Небольшая, простенькая, ничем особо не примечательная, если не считать потемневшего рисунка на тонкой обложке, изображавшего какого-то человечка в окружении то ли животных, то ли таких причудливых растений, на фоне древнего города, да замусоленных краев страничек. Поначалу эта книга показалась знакомой Лилиан, словно она уже брала ее с полок и, возможно, даже читала. От странного чувства, что книга ей чем-то близка, девушка не смогла отделаться и тогда, когда спустилась вниз. Но прояснить это чувство-воспоминание ей так и не удалось, поэтому, не мешкая, Лилиан перешла к делу. Произнеся вслух оставшийся вопрос и напрягшись от возникшей неловкости и легкого озноба – хоть бы все то не повторилось! – наугад раскрыла том.
«\"Я никогда никого не убивала, домик сам упал, – всхлипывала Дороти. – Даже вы, великий и ужасный, не можете справиться с этой злой волшебницей. А мне такое разве под силу? Если б я даже и захотела – как я ее убью?! – Не знаю, – ответила Голова. – Но это мое последнее слово. Пока колдунья жива, не видать тебе ни дяди, ни тети. Помни, она совершила немало зла и должна быть уничтожена. Ступай и не возвращайся, пока с ней не покончишь\"».
Кропотливо и неспешно, чтобы ничего не упустить, Лилиан записала на листок бумаги каждое слово. И тут ее озарила догадка. Ну, конечно же! Дороти! Так звали ту девочку, о приключениях которой она однажды в субботу читала детишкам из Дома Радости! Они тогда так заслушались, словно взаправду отправились вместе с маленькой героиней и ее друзьями в великое путешествие по стране – как ее там? – Оз! Да, это удивительная сказка. Вот только Лилиан так и не дочитала ее, даже до половины. А надо было бы! Просто чтобы узнать, чем все закончится. А чем завершится ее путь? Куда приведет? К какой такой Голове или злой колдунье? Именно это, а также все, что имеет к ее поискам отношение, и следует выяснить. Как можно скорее, пока она еще – анормальна.
Не удержавшись, Лилиан провела эксперимент и с третьей книгой. И он провалился, хотя, наверное, в данном случае можно было сказать, что удался. Открыв книгу во второй раз, девушка не нашла каких-либо упоминаний о Дороти и ее сотоварищах, хотя на обложке в размытых формах продолжали красоваться их изображения. Все это могло означать только одно – пора было собираться домой.
Вернув книгу в Лоно Матери, то есть на одну из ближайших книжных полок, Лилиан спрятала в карман свои вещи, осмотрелась, все ли в Лоритан в порядке и, обнаружив, что уже полдевятого, заторопилась к выходу из Трехбашья. В Коритан было тихо – огромное кресло дядюшки Кинга пустовало, Флеменус спал крепким сном, потрескивая дровами и озаряя величественный зал отблесками-тенями своих разноцветных снов.
Выйдя на свежий воздух, Лилиан ощутила приятный прилив бодрости.
Часть длинного пути была преодолена.
Далеко-далеко на западе горизонт озарялся предзакатным золотом.
Тени отражаются в зеркалах, но тают в полуночный полдень.
Глава 15
Ир Григг
1
Лилиан сидела в глубоком мягком кресле в огромном холле гостиницы «Добрый Путник». Шел одиннадцатый час, солнце поднималось над черепичными крышами Телополиса, а ей нестерпимо хотелось спать. Тело, утомившееся от кошмарной ночи, наполненной до самых отдаленных, невидимых в свете дня краев, подобно чашам озер – темной мокрой жидкостью, зовущейся водой, в ночь новолуния, дикими абсурдными пугающими видениями, которые лишь отдаленно можно было назвать сновидениями, не желало напрягать собственные мышцы, дабы привести столь сложный организм в движение. Глубоководный мрак, постепенное всплывание, танцы с человекоподобными существами, сильная рука, боль, мрак; черно-белая комната, она – мальчик, за окном – самолет, женщина на кушетке – спит, торшер светит, все мертвенно серое, пылающий механизм в небе, алое зарево, словно кровь, стекающая нервной дорожкой к горизонту, пианино, женщина молчит; мрак, всплывание, танец, рука, все быстрее и быстрее, мелькают кадры, водоворот, вихрь, видение...
Встрепенувшись, Лилиан выпрямилась. Огляделась по сторонам – она все еще находилась в гостинице. Значит, все-таки не удержалась и уснула. Вместо того чтобы, наконец-то, собраться, подняться и отправиться на работу. Кстати, который час? Двадцать пять минут одиннадцатого. Пора.
Еще один шанс провалился, еще одна попытка не увенчалась успехом.
В пятницу вечером, за чашкой «изумрудной» воды, она сидела на полу, на небольшом, плетеном из тряпичных лоскутков коврике, перед распахнутыми в благоухающий поздний вечер окнами мансарды и, в очередной раз перечитывая отрывки из книг, которые она перенесла с ненадежного листка бумаги в свой Дневник, размышляла над их смыслом. Еще чуть-чуть, чувствовала Лилиан, и ее голова расколется от перевалившего за допустимую норму количества мыслеспиралей, мыслеклочков и прочего мысле- на один квадратный сантиметр ее серого вещества. И вот тогда, после, кажется, четвертого глотка «изумрудки», в ее затуманившемся сознании ослепительным крохотным солнышком вспыхнула идея-догадка-озарение. А что, если пойти дальше? – подумала она, и ее мысли стали завихриваться в ином направлении. – Попытаться вернуться назад, в самое-самое начало, последовавшее после «точки отсчета»? Отыскать «Доброго Путника» и расспросить, по возможности всех, кто там находится, о том, видели ли они, как я пришла? Может, кто встречал меня на улице? Не могла же я появиться прямо из воздуха! И что я говорила, о чем рассуждала в первый «пустой» день?
Продолжение расследования требовало дополнительной информации.
Тут же вспомнился стеснительный паренек, то ли Том, то ли Тим, и заносчивый швейцар – Миртон Сант. Вот с них-то и нужно начать.
Беспокойная ночь, сны-видения, оживший и, видимо, не собирающийся в скором времени покидать ее, злосчастный страх не смогли поколебать Лилиан, хотя решительности в ней немножко и поубавили.
Позавтракав в «Пальмовой Пустоши» и влив в себя для предполагаемой бодрости три чашки зеленого чая, Лилиан, томясь от неопределенного состояния ожидания чего-то, отправилась на поиски гостиницы. И вот, учащенно дыша от быстрой ходьбы и разгоравшегося нетерпения, она, открыв массивную стеклянную дверь, вошла внутрь и оказалась в огромнейшем и великолепном в своей красе холле «Доброго Путника». К ней подошел коренастый мужчина в солидном темно-красном сюртуке и начищенных до поразительного блеска ботинках. Как же мне повезло, тогда еще подумала Лилиан. Но лучезарная улыбка Миртона Санта померкла, как только зеленовласка представилась и объяснила цель своего визита. Коренастый швейцар смерил девушку прохладным неприязненным взглядом и сказал, что ничем не может помочь. Затем отошел в сторону и отвернулся.
Поведение мужчины несколько обескуражило Лилиан, она почувствовала себя обиженной, даже униженной. Разозлившись, она подошла к Миртону Санту и потребовала объяснений. Почему он притворяется, будто не знает ее? И почему, проклятье и замшелый олух, отказывается поделиться с ней подробностями ее же прибытия и пребывания в гостинице? Или он – член некой тайной организации, отобравшей у нее память?
Швейцар, побагровевший, а затем побледневший, не выдержал и прервал тираду, схватив девушку за предплечье. Вскрикнув от боли, Лилиан пришла в ярость и открыла было рот, чтобы как следует ответить наглецу, но тут Миртон Сант прервал ее. Если вы скажете хотя бы еще слово, мигом вылетите вон за те двери, это я вам обещаю! – тогда сказал он.
Лилиан обиделась пуще прежнего, но не смогла ничего ответить. Ярость отхлынула, и к глазам ее мгновенно подступили слезы. Не зная, как совладать с собственными чувствами, девушка поспешила ретироваться. Не хватало еще, чтобы этот заносчивый наглый сухарь увидел ее мокрые глаза, трясущиеся руки и всхлипывающий нос. Правда, все вышесказанное так и не стало реальностью. Лилиан присела в одно из отдаленных кресел и постепенно успокоилась, не без помощи системы вдохов-выдохов. Она никак не могла понять, что же на нее такое нашло. Вот нашло и все. А потом она вспомнила о Тиме (или Томе?) и поинтересовалась у сидевшего рядом мужчины, приятное лицо и совсем белые волосы которого вселяли надежду, что такой человек ее не обидит, а, быть может, даже поможет, где можно отыскать паренька.
На вопрос девушки мужчина мягко улыбнулся и ответил, что Тимку можно найти вон за той дверью, что слева, напротив длинной стойки, за которой стоит дремлющий портье, как раз по диагонали от него. Лилиан искренне поблагодарила седовласого незнакомца и проследовала в указанном направлении. Дверь, разумеется, была заперта. Табличка в серебристой рамке, приколоченная в самом ее центре, гласила: «Пожалуйста, стучите два раза; если вы впервые – три раза; если вы девушка – четыре раза; если вы постоялец – пять раз; если вы праздношатающийся и решивший зайти в сие место, дабы поглазеть на фонтан с Кро-Кро – требовательно прошу отойти в сторону, пока я не разозлился». Дочитав до конца столь странную инструкцию, Лилиан невольно улыбнулась и постучала три раза – все-таки она ведь не праздношатающийся! Я по делу. Да, но ведь я девушка. Ай, ладно, пусть будет три раза.
После короткого щелчка дверь самостоятельно открылась. Лилиан успела заметить, что ручка на ней отсутствовала, и с внутренней стороны также.
Толкнув дверь, Лилиан сделала два шага и очутилась в тускло освещенном коридоре, в отдалении разветвляющемся еще на два. Она дошла до поворота и остановилась. Куда дальше? Ладно, пойдем направо. Там оказался еще один поворот, заканчивающийся черной дверью, без табличек и без ручек. Лилиан поспешила подойти к ней и постучать три раза – уж слишком как-то неуютно она чувствовала себя в этом коридоре с неизвестным источником света (может, своеобразные плиты на потолке – это светильники?) да узкой дорожкой с коротким ворсом, который, казалось, все шевелился и шевелился, словно под ногами копошились сотни крохотных жуков. Или только почудилось?
И вот дверь отворилась. На пороге появился паренек, на вид – не старше Сергиуса. В скромном, но идеально выглаженном костюме коридорного, такого же темно-красного цвета, что и сюртук Миртона Санта, явно возомнившего себя управляющим всей гостиницы. В левой руке паренек сжимал скомканное полотенце.
Лилиан протянула вперед руку и, криво усмехнувшись, представилась. Паренек, такой серьезный, а внутри зажатый, как полотенце в его руке, кивнул в знак приветствия и, бросив: «Сейчас», закрыл дверь. Удивленно вскинув брови, Лилиан снова собралась постучать, но не успела – Тим вышел в коридор и запер черную дверь на ключ.
– Я вас слушаю, – внимательный взгляд его синих, а в тусклом свете коридора казавшихся темно-сливовыми, глаз остановился на лице девушки. Тим был одного роста с Лилиан, но казался более высоким, настолько прямо он держался. Лилиан растерялась. Она помнила Тима веселым и беззаботным. Но парень, выжидательно застывший перед ней, походил на Тима лишь внешне. Что же произошло? Или сегодня он просто не в настроении?
– Вы... точно Тим? – не удержалась зеленовласка.
– Тим – это я. Вы хотели узнать о чем–то еще? – ледяное спокойствие, невозмутимый взгляд.
– Да... Я была здесь. Около месяца тому назад. И мне бы хотелось... кое–что прояснить.
– Я вас слушаю.
– Мы могли бы поговорить в холле?
– В холле? – Тим немного встрепенулся. – Нет, не стоит. Лучше здесь. Только встаньте на ковер.
– Это... обязательно?
Тим молча кивнул. Лилиан, все это время стоявшая у стены, недовольно скривилась и выполнила просьбу.
– Тим, вы должны помнить меня...
– Да, зеленовласка из 707. Помню.
– Хорошо. Ну, так вот, я ведь прибыла в «Доброго Путника» на день раньше, верно?
Тим утвердительно кивнул.
– И прибыла я... напомните, какое было число?
– Было воскресенье.
– А число? – Лилиан помедлила, но Тим не ответил. – Ладно, воскресенье. И прибыла, ну, пришла я... после обеда, так?
– Нет.
– Разве? Тогда... до обеда, верно?
Все более заметной становилась внутренняя борьба, в которой Тим никак не мог принять одну из сторон. Лилиан, поняв, что буквально сверлит паренька взглядом, тут же одернула себя и дружелюбно улыбнулась, надеясь, что это поможет Тиму принять верное решение. Верное для девушки.
– Зеленовласка прибыла... – его глаза заблестели насыщенной синевой, – в воскресенье... в... – и вдруг Тим закричал, так отчаянно, протяжно, словно кто-то по кусочкам стал выдирать из его груди живое трепещущее сердце.
Лилиан испуганно отбежала в сторону. Тим закрыл глаза, запрокинул голову и, уже завывая, стал колотить кулаками по стене.
Девушка отступила назад еще на пару шагов, напряженно наблюдая за Тимом широко раскрытыми глазами. Нужно позвать кого-то на помощь, мелькнула в голове тревожная мысль. Но кого? И как, если все сковано страхом?
Тим перестал размахивать руками. Продолжая завывая, а теперь – и горестно всхлипывая, он, позабыв о девушке, достал ключ, открыл черную дверь и исчез за ней. В замке приглушенно щелкнуло, и после этого все звуки мгновенно стихли.
Ошеломленная и сбитая с толку, Лилиан неровной походкой, все оборачиваясь, вышла к двери с табличкой и покинула длинный коридор.
В холле появились люди, человек семь. Двое мужчин играли в какую-то игру за столиком ближе к выходу, одна женщина сидела на бордюрчике, окаймлявшем фонтан со скульптурным изваянием чудо-рыбы – Кро-Кро, по словам Тима, другая женщина и еще двое мужчин дремали, расслабленно погрузившись в мягкие кресла. Седьмым был тот седовласый мужчина, указавший Лилиан дверь, за которой мог находиться Тим.
Мужчина был одет неброско и очень просто – свободная рубаха в мелкую клетку, с коротким рукавом, прямые темно-серые брюки. Во что он был обут, Лилиан не видела. Когда она появилась из-за двери, мужчина посмотрел на нее и вернулся к своему занятию – он выводил карандашом в блокноте какие-то фигуры.
Добравшись до ближайшего кресла, зеленовласка опустилась в него и тяжело вздохнула. Очередной провал. Утрачена еще одна возможность. Возможность «вспомнить» через «узнать». Имеет ли смысл все, что последует дальше? С Миртоном Сантом все понятно. Но что случилось с Тимом? Ведь он начал было рассказывать, что помнил, и тут его будто бы подменили. Или же опять только «будто бы»? Вновь просто показалось? Может, у Тима вдруг страшно разболелся зуб или голова, а, может, и что-то другое стало причиной подобных изменений.
Оставался портье, тот, за мраморной стойкой. Кстати, а куда это он подевался? Исчез, испарился, сбежал? Хотя сможет ли он помочь Лилиан, рассказать, как все было?
Размышления, сомнения, извилистые ходы и тупики.
Лилиан не успела уловить момент, когда ее сознание перешло в состояние дремоты, а мысли превратились в призрачные видения.
2
Она вышла из гостиницы ровно в половину одиннадцатого. Никто ее не остановил, не крикнул – «Постойте, девушка, я забыл...» или – «Погоди, зеленовласка, я хотел сказать...». Солнце, уже взобравшееся на крыши домов, ослепляло, словно заранее предупреждая – день будет жарким и сухим. Небо было вылизано послушным ветром до первозданной голубизны и слегка резало глаз излишне чистой лазурью.
Понурив голову, Лилиан не спеша пошла по левой стороне улицы, где еще сохранились зыбкие тени. И когда она, дойдя до первого перекрестка, остановилась под раскидистым кленом, до ее слуха долетели слова – «Девушка, подождите!», на которые она сразу-то и не отреагировала. Но когда уже ближе прозвучало – «Зеленовласка, постойте же!..», она, наконец, обернулась. К ней торопливо приближался седой мужчина в клетчатой рубашке. Он смешно размахивал руками и немного косолапил, а, подойдя к девушке и умерив шаг, потратил не менее пяти минут, чтобы отдышаться.
– Извините, что потревожил вас. Но я не мог... там, – он неопределенно махнул рукой назад, но Лилиан поняла, что имеется в виду «Добрый Путник». – И... здравствуйте. Может, пройдемся?
Лилиан не стала возражать. Ей вдруг стало жутко интересно, кто этот человек и почему он решил с ней поговорить. Они пошли рядом, соблюдая расстояние в полуметр.
– Вы не спешите?
– Ну, не совсем, – не говорить же ему, что дядюшка Кинг не любит, когда опаздывают на работу, и потом именно по этой причине он может целый день пронзать тебя взглядом строгого целомудренного отшельника.
Шли они не долго, но солнце, светящее прямо в глаза, создавало ощущение неимоверной растянутости во времени. Все вокруг буквально утопало в свете, было пропитано им, и краски, еще такие насыщенные час-два назад, начинали меркнуть, вынужденные платить вездесущему светилу своеобразную дань.
В конце улицы был поворот направо, выходящий на небольшую круглую площадь, посреди которой высился величественный белолист. Он, как последний воин, устоявший против вражеской навалы и оставшийся на поле битвы, мужественно противостоял огненному шару в небесах, отвечая ему не менее ярким, но более терпимым для глаз свечением, ухитряясь при этом отбрасывать на землю благодатное кружево теней.
Лилиан и пожилой мужчина остановились под деревом и присели на прохладную лавку. Девушка молчала, предоставляя слово седому незнакомцу.
– Вот теперь можно поговорить. В более безопасном месте, – проговорил он и усмехнулся. – Хотя, наверное, говорить буду только я. Ах, да! Меня зовут Ир Григг.
– А я Лилиан, – в ответ девушка вежливо улыбнулась.
– Конечно, это не мое дело – лезть в чужие дела. Но я видел тебя, Лилиан, – замолчав, Григг многозначительно посмотрел на девушку.
Лилиан хмыкнула и опять улыбнулась – получилось нелепо.
– Видели... меня?
– Я не сразу узнал тебя. А поначалу и внимания не обратил. Пока ты не заговорила со мной. Девушек с зелеными волосами, как у тебя, скажу, встречал я не много. Потому запомнил. А тогда было воскресенье. Жара на дворе стояла несусветная...
Ир Григг замолчал, чтобы немножко передохнуть. От него пахло чем-то химическим, и Лилиан никак не могла понять, чем именно. Пауза затянулась, и девушке пришлось подбодрить собеседника, чтобы тот продолжил свой рассказ.
– Жара, как я сказал, стояла несусветная. Я сидел в холле и делал в своем блокноте некоторые пометки. Наступил Полдень. Захотелось подремать. Все разбрелись, кто куда. Но я остался, был слишком увлечен работой. И тогда... – он глубоко вздохнул и засунул поглубже в карман разлюбопытствовавшийся блокнот.
–И что... что дальше? – обеспокоенно поинтересовалась Лилиан и сцепила пальцы рук домиком, чтобы не так заметно было, как они дрожат.
– Дальше? А дальше дверь отворилась и в гостиницу вошла ты. Вернее, – и тут мужчина, прежде чем продолжить, смущенно усмехнулся, – не совсем ты, а... зеленоволосая девушка, высокая и совершенно нагая.
– Нагая, хм, да, это я помню… – пробурчала себе под нос Лилиан.
– Нагая, обнаженная, – продолжал Ир Григг. – Очень красивая...
– Ну, конечно, ведь она была голая! – иронично воскликнула зеленовласка.
– Была нагая, да. Но волосы, такие длинные и густые, прикрывали все, так сказать, интимные места на ее теле.
– Слава Торину за это, – саркастично заметила Лилиан (проклятье, что еще за Торин?) и, чуть помедлив, более мирным тоном продолжила: – А потом?
– Потом? – Григг успел погрузиться в собственные мысли, не особо веселые, судя по его опечалившемуся лицу.
– Ну, да, что случилось с зеленовлаской?
– Разумеется, мы ведь говорим о той девушке, вернее, о тебе. Так... да, у меня никак не получался «ровный штрих». Я отложил блокнот и стал следить за девушкой… – и далее он рассказал то, что и так было известно Лилиан, то, что она помнила и не могла забыть – о замечании Миртона Санта на счет нагих путешественников, о доброй женщине, Вирджинии, подарившей ей плащ и о том, как ей предоставили 707 номер.
Во время своего рассказа Григг порывисто вздыхал и быстро-быстро тер колени руками, как растерявшийся школьник. Ссутулившись, он изучал плиты мостовой, и под конец это занятие поглотило все его внимание.
Но Лилиан полученной информации было мало. Вот она и повстречала человека, не просто знающего, но не боящегося поведать ей что-то стоящее. И какой толк из этого вышел?
– Мне уже пора, – произнес Григг. – Разговорился я, знаешь ли. Который час-то? – покряхтывая, он потихоньку поднялся.
– Подождите! Может, вам удастся вспомнить что-то еще? Может, вы видели меня на улице. Или… в тот день произошло что-то особенное. И связанное со мной. А?
– М-м, даже не знаю. Дай-ка подумать… Нет, нет, ничего не припоминаю. Что знал, открыл тебе. А теперь мне, знаешь ли, пора. Который час-то?
– Час... – огорченно вздохнув, Лилиан достала из кармана часы. – Без десяти одиннадцать! – воскликнула она и тут же, спохватившись, вскочила на ноги.
Разочарованное выражение сошло с ее лица, сменившись волнением и беспокойством.
– Ир, подскажите, где здесь ближайший латроп к Трехбашью? М-м, Трехбашью Кинга и Ко?
Григг на минуту задумался, а потом ответил:
– Кажется, что-то похожее есть в третьем северном проулке по улице Янзи Фрош.
– Замечательно! А как туда пройти?
– Мы свернули налево, на Янтарную Маску, а Янзи Фрош – направо.
– Ясно, – Лилиан хотела уже побежать, но вспомнила, что не поблагодарила Григга. – Спасибо, Ир, за то, что рассказали. Может, увидимся еще и продолжим?
Григг в ответ лишь пожал плечами и мягко, ласково улыбнувшись, поправив левой рукой непослушный блокнот, все выскальзывающий из кармана его брюк.
В порыве нахлынувших чувств Лилиан схватила мужчину за руку и затрясла ее в своих двух.
– Спасибо еще раз. Я пойду. До встречи!
Григг так и остался стоять под белолистом, а девушка скрылась за ближайшим поворотом. Она спешила на «зов книг».
3
Лилиан открыла дверь и вошла в прихожую. Моментально вспыхнули настенные светильники, предметы вынырнули из темноты, очертились, обрели объем. И только пространство под лестницей продолжало отстаивать свою мрачную территорию. Оно словно вобрало в себя весь мрак, еще минуту назад паривший в прихожей, и превратилось в локальную черную дыру.
– Наконец-то я дома, – с облегчением вздохнула Лилиан, стараясь не смотреть в сторону «черной дыры».
ьстаивало лынувших чувств,ова. Она призналась, что боится ее, но старалась скрывать это чувство, приглушать его, как будто тьма под лестницей была живым существом.
Закрыв дверь ногой – руки были заняты сумочкой и объемным пакетом с еще теплым ужином – Лилиан стала подниматься на второй этаж.
Ну и утомилась же она за сегодня! Бесшабашная ребятня, надутый Сергиус и невыносимо жуткая жара сделали свое дело. Мозг работал через силу, голова кружилась, плечи ныли, ноги гудели. Конечно, в залах Трехбашья было прохладно и свежо, но создавалось впечатление, будто мстительная жара, исхитрившись, нашла лазейку и проникла под мирные тихие своды царства книг под видом прозрачного вездесущего воздуха. Хорошо, что это все уже позади. Хотелось бы верить, что завтра, воскресенье – единственный выходной, будет более благосклонным в плане погодных условий.
Добравшись до лестницы, ведущей на последний этаж, а именно – в мансарду, Лилиан остановилась и опустила сумочку и пакет на пол. В мансарде нет светильников, но зато имеется прекрасный камин, такой незаменимый в ночные часы. Сейчас не было и половины девятого, значит, наверху хватало света, чтобы тени вели себя скромно и смирно прятались по углам. Проделав дыхательные упражнения и чуток обождав, Лилиан стала взбираться по лестнице. Она понимала, что мансарда – последнее место, где ее могут настигнуть страх, ужас, кошмары и тьма. Но вот уже четвертый день кряду, поднимаясь наверх, она чувствовала гнетущую тяжесть где-то в области желудка и каждый раз прилагала неимоверные усилия, чтобы подавить ее, отпустить.
Лилиан стала бояться темноты. И сегодня даже отослала одну из посетительниц домой, отказавшись достать для нее мориктолни с одной из верхних полок. Ей вдруг почудилось, что из-за шкатулок могут выползти длинные белые руки со скрюченными пальцами, а за ними появится желтоватый овал лица-гримасы в обрамлении всклокоченных рыжих волос. Руки схватят ее за запястья и будут трясти, трясти, трясти, пока ее кожа не покроется мертвенной зеленоватой бледностью, а сердце в груди, иссохнув, замрет навсегда.
Тогда Лилиан стало очень и очень страшно. Она помотала головой, отгоняя подальше пугающие мысли, и заставила себя успокоиться. Неудобно получилось только с посетительницей. Ответить ей пришлось очень вежливо и мягко, дабы избежать жалобы на особу седьмой эйды дядюшке Кингу, и попросить прийти на следующей неделе.
Попав в мансарду, Лилиан зажгла две свечи и распахнула крайнюю створку окна, чтобы дать помещению наполниться пусть и несколько душным, но все-таки более свежим, нежели в доме, воздухом. В мансарде хватало света, как дневного, проникавшего через большое окно в форме арки, такое прозрачное и чистое, собственноручно вымытое зеленовлаской, что, казалось, в нем отсутствовали стекла, так и от огня, полыхавшего в камине. Но для пущей безопасности девушка решила, что и свечи не помешают.
Занеся наверх сумочку и пакет с продуктами, Лилиан достала из сундука мыло да махровое полотенце и отправилась принимать расслабляющую ванну. С собой она прихватила одну из свечей – рыжевато-желтого солнечного света, проникавшего в комнатку через заросли коварного плюща, при любых условиях было маловато.
Лежа в горячей ванне, Лилиан невольно продолжала размышлять о тьме. А ведь в том, что она стала такой чувствительной к мраку, во многом были повинны ее соседи, а, вернее будет сказано, их отсутствие. То лицо, мимолетно мелькнувшее в верхнем окне одного из домов по Шелли Кровавой, до сих пор не давало Лилиан покоя. Вначале она твердо верила, что лицо принадлежит мужчине, уже не молодому, но еще и не старому. Теперь она сомневалась и в этом утверждении. С таким же успехом в окне могла показаться женщина, грустная, с опухшими от слез глазами, или озорной ребенок, который так любит разыгрывать людей, живущих по соседству, чтобы потом над ними потешаться.
Не в силах более томиться над разгадыванием очередной проблемы-вопроса и настроив себя на самое худшее, Лилиан отправилась знакомиться с соседями. Случилось это накануне, в пятницу. Ранним утром, еще до работы, зеленовласка, не спеша продвигаясь дальше по улице, подходила к каждому дому, поднималась по небольшой лестнице на крыльцо и стучала в дверь. Обождав несколько минут, она стучала во второй раз, уже громче и требовательнее. Затем, насколько хватало роста и острого зрения, она, вытягиваясь, старалась заглянуть в каждое, выходившее на улицу, окно. Потом стук повторялся в третий раз, Лилиан спускалась на тротуар и, отойдя от дома на несколько метров, резко оборачивалась и быстрым пытливым взглядом осматривала окна в надежде уловить хотя бы малейшее движение, которое стало бы подтверждением того, что соседи у нее есть.
Всего Лилиан постучалась в девять домов, и ни один ей не ответил, не раскрылся, не проявил каких-либо признаков наличия жизни. И все девять были так похожи друг на друга, что отличить их можно было только по незначительным деталям, будь то лишняя ступенька в лестнице, другой формы дверной молоточек или дополнительный оконный переплет. Кстати, в окнах отсутствовали занавески. Да, и на дверях не было ручек, а нумерация домов шла не по порядку – после 26-го сразу находился 78-ой, а за ним – 31-ый. Улетучившиеся ручки немного насторожили Лилиан, а вот алогичная нумерация скорее позабавила.
Не сумев обнаружить ни соседей, ни их следов в домах, располагавшихся дальше по улице, Лилиан вернулась к своему, 17-му, и от него пошла к выходу на следующую улицу. Шестерка оставшихся домов не особо отличалась од девятки своих собратьев. Но Лилиан обнаружила, что в том доме, в одном из окон которого она однажды уловила чье-то движение, на парадных дверях присутствовала ручка. Хотя дымоход был глух и чрезвычайно скуп даже на малейшие клубы дыма, а окна смущали своей наготой.
Но был еще один дом, отличавшийся от остальных. Он стоял через два здания от 17-го, рядом с тем, в окне которого девушке явилось чье-то лицо. Он был лишен дверной ручки, но зато обвит от фундамента и до самого конька крыши густейшими зарослями малахитового, с багровым оттенком плюща. С лысой черепичной крышей и с окнами-проплешинами без занавесок этот дом выглядел одновременно и зловеще, и комично.
Осмотрев и «простучав» пятничным утром все здания по улице Шелли Кровавой, Лилиан пришла к безутешному выводу – на улице со столь противоречивым названием она жила одна-одинешенька и никаких соседей у нее не было и быть не могло. Ведь это очевидно, учитывая, что только ее дом имеет полный комплект мелочей, необходимых для звания «жилого».
Тем не менее, одна деталь могла служить пусть крохотным, но утешением. В конце улицы, состоявшей из прилепившихся друг к дружке домов, что не оставляло надежды ни для единого проулка с латропом, Лилиан обнаружила водоем или, скорее, средних размеров озеро. С одной стороны к нему подступали угрюмые одноногие гиганты старого заброшенного парка, с другой – цепочка домов, с третьей – пустырь с гонявшими по кругу перекати-поле, а с четвертой, с той, что находилась на дальнем берегу, густой лес да пышные сады и очертания домов за ними.
В запасе у Лилиан было около получаса. Она потратила его со смыслом, решив проверить еще одно свое предположение, о котором так удачно вспомнила. Выйдя на улицу Мокрого Башмака, под прямым углом к которой располагалась Шелли Кровавая, Лилиан свернула налево и пошла в западном направлении. Внимательно следя за домами, она старалась не пропустить следующий поворот налево.
В ближайшем проулке, довольно-таки длинном и окутанном сумраком, который рассеивался только в Полдень, находился латроп. Если мои подсчеты верны, подумала тогда Лилиан, этот проулок – параллелен Шелли. Держа в голове лишь название улицы, расположенной сразу за ним, а на латропе – в первой строке слева, то есть в самом начале, девушка прошла под аркой и, сделав еще десяток шагов, очутилась на Лодке Ушака, именно той улице, на которую она направлялась. Там она снова свернула налево, идя уже на восток. Справа располагался тот самый пустырь, огромный, как поле, слева тянулись слепленные в один массив трехэтажки. Но потом они резко обрывались, переходя в кирпичную стену с парапетом, как у башенок крепости. Стена, очевидно, была довольно широкой. В высоту она достигала около трех с половиной метров, то есть никакой возможности заглянуть, что находится за ней, не было.
Лилиан не хотела сдаваться. Она продолжала идти вперед, не отрывая взгляда от кирпичной громады, пока последняя не уперлась в стену дома под номером 105, которым оканчивалась улица Шелли Кровавой.
Итак, понять, что находится за западной стеной дома, принадлежавшего зеленовласке, теперь представлялась маловозможным. Лилиан могла лишь гадать, что за пространство, пронизанное солнечным светом, таится за стеной ее ванной комнаты – пустырь, прекрасный сад, бассейн, наполненный прозрачной водой, или дворец могущественного волшебника?
Но самое, пожалуй, непредсказуемое в дне пятничном случилось вечером. Лилиан возвращалась домой после ужина в «Веселом Полнолунии». Пребывая в хорошем настроении и напевая себе под нос одну из песенок обворожительного, хотя и далеко не всегда, Фрэнки, она не думала о том, что уже двенадцатый час и надо бы поторопиться, тьма-то сгущается. Но сгущалась она где-то за гранями теплого мирка девушки, где-то за ореолами фонарей. Решив поужинать в «Веселом Полнолунии», Лилиан и не предполагала, насколько все может затянуться, и что она не успеет подтвердить или опровергнуть сделанные утром выводы. А вдруг соседей не было утром, и они появятся вечером? Или в такой ранний час они еще спали, а после Второй Звезды должны бодрствовать?
Уже ступая на тротуар своей улицы, Лилиан решила, что ничего страшного не случится, если она перепроверит дома каким–то другим вечером.
В таких воодушевляющих размышлениях, никуда не торопясь, она и шагала по улице. И только, наверное, везение и не успевшая окончательно заснуть осторожность уберегли ее от того, что произошло в последующие минут пятнадцать.
Неожиданно воздух прорезал тонкий свистящий звук, а в следующий миг что-то со звоном упало прямо под ноги Лилиан. Она остановилась, испуганно озираясь по сторонам. И только потом посмотрела себе под ноги. На темном тротуаре лежал нож. Его широкое лезвие тускло поблескивало в неярком свете фонарей.
Не успела Лилиан подумать, как же действовать дальше, как воздух снова прорезал неприятный свист, и на дорогу, в полуметре от нее, брякнув, упал еще один нож, копия первого. Его короткая рукоятка, насколько можно было разобрать в сумраке позднего вечера, была украшена глубокой резьбой, изображавшей нечто волнисто-вьющееся. Страх, подкрепленный мрачным воображением, бурным потоком вырвался наружу, и Лилиан не препятствовала его появлению. С широко раскрытыми глазами и дрожью во всем теле, уже не сомневаясь в том, кто должен был стать конечной целью летающих ножей, Лилиан, пересиливая внезапно возникшую слабость, шаг за шагом, все убыстряя темп, побежала вперед, желая одного – побыстрее оказаться дома и, заперевшись на все замки, спрятаться от напасти. Как только девушка пришла в движение, количество атакующих ножей увеличилось в несколько раз. Они летели со всех сторон, а свист превратился в один непрекращающийся звук, такой высокий и пронзительный, что от него закладывало уши.
Лилиан, согнувшаяся и сжавшаяся, будто бы это могло помочь ей уменьшиться в размерах и стать менее досягаемой для града кровожадных стальных убийц, подбежала к своему дому, взлетела на крыльцо и рывком открыла дверь ключом, который она, оказывается, уже держала в правой руке наготове. Ничему не удивляясь – не было времени! – и подчиняясь проснувшимся инстинктам, девушка забежала внутрь и с силой захлопнула дверь, повернув, уже изнутри, ключом в замке два раза. Слабость мгновенно одолела зеленовласку, и она с тяжелым вздохом опустилась на пол, прислонившись спиной к стене. Мышцы ныли, кожа болезненно покалывала в местах всех открытых частей тела, сердце тревожно ухало в груди, голова гудела. Ну вот, подумала Лилиан и невесело улыбнулась, только позволишь себе расслабиться, и они тут как тут. Кто или что именно скрывалось за словом «они», девушка в тот момент решила для себя не уточнять.
Более-менее успокоившись и продолжая сидеть на полу, Лилиан стала скрупулезно осматривать свое тело, с головы до пят и наоборот. К великому удивлению и даже радости, она не обнаружила ни одной царапины. А вот сумочку придется сменить. Причина тому – один из ножей, которому почти удалось добраться до своей живой цели, но скромная и отважная сумочка приняла роковой удар, и теперь холодное оружие, пронзив ее насквозь, красовалось перед девушкой своей резной рукоятью.
Со смешанным чувством отвращения и любопытства, не прикасаясь к ножу, Лилиан стала рассматривать те его части, которые были видны. И пришла к выводу, что подобное изделие, каким бы уникальным или идеальным оно ни казалось, могло быть сделано только руками человека, пусть и мастера своего дела. Хотя, призналась себе девушка, этот неизвестный ей пока мастер должен обладать весьма богатой, даже бурной фантазией, чтобы изобразить, очень искусно, таких прекрасных и в то же время ужасных существ, если не монстров, обвивавших своими телами рукоять оружия, сделанную, по виду, из очень прочного камня темно-красного, как старое вино, цвета.
От бушевавших внутри сомнений и подозрений, от которых не спасало даже внешнее, мнимое, спокойствие, Лилиан в ту ночь никак не могла уснуть. Она все крутилась и крутилась в постели. Когда терпеть обуявший тело жар стало невмоготу, она раскрывалась, но проходило минут десять, и, уже дрожа от холода, Лилиан натягивала и плед, и одеяло по самую шею.
Откуда взялись ножи? Кто кидал-метал их в нее? Ну не идут же в Телополисе дожди из ножей! Кто настолько успел возненавидеть ее, что пожелал убить? Соседи, все-таки существующие? Пришельцы, затаившиеся на крышах? Или колдуны, обитающие в старом заброшенном парке? Кто, кто из них?..
4
Лилиан встрепенулась. Проклятье! Она опять заснула в ванной! Это уже никуда не годится. Еще и волосы намокли, выбившись из–под, казалось, туго затянутой косынки. И вода остыла. Точно, она арпаланка. Замшелый олух!
По–быстрому потерев себя намыленной мочалкой, Лилиан открыла горячую воду, прибавила чуть холодной и ототкнула сточное отверстие в ванной, чтобы дать воде уйти.
После водных процедур и сытного, пусть и скромного ужина (изумительно, он все еще был теплый!), прибрав со стола все лишнее, Лилиан пододвинула поближе обе свечи, забыв, что их можно было установить в канделябр. Усевшись поудобней на стуле, а именно на небольшой мягкой подушечке с вышитыми уголками, которую преподнесла ей в качестве подарка одна из посетительниц Трехбашья, чему седьмая эйда была крайне удивлена, но от подарка не отказалась, Лилиан открыла свой Дневник. И это ее короткое движение теперь всегда было преисполнено аккуратности и некоего благоговейного предвкушения.
Убористым почерком она занесла в потрепанную книгу события последних дней, стараясь ничего не упустить. Не обделила зеленовласка вниманием и факт состоявшегося этим вечером знакомства с одним из мастеров письменных дел. Сразу после работы, сжимая в руке квадратик бумажки с адресами, она отправилась по одному из них. И попала в проулок Дим-Норин, тихий и узкий, но расположенный так, что солнечный свет, как бы ни ухитрялся, не мог покинуть его полностью. В проулок выходили фасады только двух домов, окна которых были вынуждены постоянно смотреть на глухие кирпичные стены других зданий. Видимо, это не особо смущало хозяев указанных домов, а если и смущало или стесняло, Лилиан о том ничего ведомо не было.
Дверь дома под номером 235 ей открыла, хотя и далеко не сразу, молодая женщина, с очень светлыми, отливающими золотом, волосами и глубоко посаженными умными глазами цвета недоспелого яблока.
Лилиан застыла на пороге от изумления. Но потом быстро взяла себя в руки – ведь не может быть эта молодая особа мастером письменных дел! – и, вежливо улыбнувшись, поздоровалась. Коротко кивнув, женщина шире распахнула дверь и жестом пригласила девушку войти внутрь. Лилиан молча повиновалась. Женщина выглянула в проулок, так, будто подозревала, что ее гостья привела за собой шпиона, и только тогда закрыла дверь.
Интересно, по виду она не старше меня, так почему я считаю ее женщиной, а себя девушкой? – думала Лилиан, рассматривая застывшую перед ней в позе внимательного спокойствия женщину, или я что-то путаю, и есть ли разница?
Молчание затягивалось, и зеленовласке пришлось его прервать.
– Меня зовут Лилиан, – представилась она. – И я... пришла по вашему адресу к мастеру письменных дел.
– Кто дал вам адрес? – настороженно поинтересовалась женщина с золотыми волосами.
– Мне? А... ну, моя подруга. Ее зовут Ви, то есть Вирджиния, – смущенно ответила Лилиан.
Женщина мгновенно переменилась, словно до этого она была самим золотом, твердым и непоколебимым драгоценным металлом, но ответ Лилиан растопил его настолько, что на смуглых щеках женщины появились ямочки от улыбки.
– Меня зовут Лория. Приветствую тебя, Лилиан, подруга Вирджинии, в моем доме. Мои листья отныне твои листья.
Лилиан промолчала, но постаралась улыбнуться как можно более радостнее и изобразить на лице восхищение. Пора бы уж привыкнуть к необычностям и чудачествам, наполнявшим Телополис и проявлявшихся в самые неожиданные моменты.
– А... можно увидеться с мастером письменных дел? – спросила Лилиан.
Лория удивленно на нее уставилась, а потом залилась звонким смехом.
– Я и есть мастер письменных дел! – минуту спустя проговорила она.
Лилиан совсем растерялась и стала сбивчиво извиняться. Вот сейчас бы сюда Сергиуса! Глянула бы на него, разозлилась и вновь стала уверенной!
– Подожди меня здесь. Я принесу тебе билифф.
Легкой пружинящей походкой Лория пересекла прихожую своего дома и скрылась за одной из тяжелых портьер, закрывавших все три входа-выхода.
Не успев спросить, что означает «билифф», Лилиан только вздохнула и решила осмотреться. Прихожая была овальной формы, что поначалу не привлекло внимания девушки, как, впрочем, и все остальное. Четыре суженные окна, прикрытые соответствовавшими им по размеру белыми занавесками, выходили в проулок. Солнечный свет оставался снаружи, и потому в комнате было слегка сумрачно. Пол прихожей был паркетный, из темного дерева. Стены пустовали. Из всей мебели имелись только две кушетки и еще некое приспособление неизвестного зеленовласке предназначения. Оно состояло из длинной тонкой ножки, похожей на полую трубку, разветвлявшейся к низу на четыре части. Сверху располагалось три шара, соединенных один с другим дискообразными перемычками из сверкающего и переливающегося материала. Внутри шаров что-то золотистое бесшумно пузырилось, а сами шары были словно окутаны некой дымкой – их очертания расплывались.
Заинтересованно и вместе с тем с некой долей настороженности глядя на непонятный прибор, Лилиан вдруг увидела, как из шаров вверх вырвался поток сверкающих брызг, которые тут же растворились в воздухе. И все это произошло в полной тишине. Проследив за полетом брызг, Лилиан, наконец, обратила внимание и на потолок комнаты. Он был увит темно-зеленым, с металлическим отливом, растением. Его продолговатые остроконечные листья были все в дырочку, а тонкие, но, без сомнений, крепкие стебли находились в постоянном движении. Так вот откуда этот странный, хотя и весьма приятный запах! Одурманивающий. Хотя, может быть, он исходил от того непонятного прибора, точная копия которого стояла в другом конце комнаты и выпускала в воздух мгновенно рассеивающиеся брызги?
Ко всему этому – тихий шелест. А Лилиан было подумала, что это ветер за окном!
Вернулась Лория. В руках она держала увесистую, но с виду аккуратную шкатулку.
– Вот твой билифф.
– А... что такое билифф?
Лория в изумлении изогнула правую бровь.
– Билифф – набор письменных принадлежностей каждого отдельного индивида.
– Гражданина Телополиса?
– Нет, каждого отдельного индивида, – с некоторым нажимом, но по-прежнему улыбаясь ответила Лория.
Не особо понимая, в чем тут разница, Лилиан взяла шкатулку из рук женщины и поблагодарила ее. На чай ее не пригласили, значит, пора было уходить. Лилиан подошла к двери. Лория приблизилась к ней грациозным шагом, складки ее юбки-брюк колыхнулись в такт, а с потолка неожиданно опустились два толстых стебля, усыпанные дырчатыми листьями и чем–то на подобии цветов. Медленно-медленно стебли подплыли к Лории и стали обвивать ее руки. Лилиан невольно отстранилась, брезгливо поморщившись. Стебли не теряли времени: один стал спускаться к правой ноге, второй – заползать под ажурную рубашку.
– Матта пи онно, – прошептала Лория, в сладостной истоме прикрыв глаза. – Не сейчас. Нет!
Ей пришлось повторить свой приказ, и только тогда вьющиеся упрямцы нехотя отпустили ее и вернулись на потолок.
Заметив чуть ли не вжавшуюся в стену Лилиан, женщина с золотыми волосами как будто удивилась и, усмехнувшись, сказала:
– Они такие озорные в это время.
Лилиан в ответ тоже усмехнулась.
– До свидания, – только и проговорила она.
– Приятно было познакомиться с тобой, Лилиан, подруга Вирджинии, – ответила Лория, когда девушка спустилась на мостовую.
– И мне... приятно, – повернувшись, зеленовласка пошла к выходу из проулка, не оглядываясь, но чувствуя и зная, что Лория стоит на пороге своего дома и смотрит ей вслед.
Лилиан помотала головой, словно отгоняя наваждение, и отложила в сторону ручку. Нет, она больше никогда и ни за что не пойдет в проулок Дим-Норин и не постучится в дом под номером 235! А если вдруг увидит Лорию на улице, что ж, вежливо поздоровается, да и только.
Занеся в Дневник еще парочку своих мыслей, незначительных, но отчего-то кажущихся важными, Лилиан закрыла книгу. На сегодня подобных записей хватит. Ее ждут другие, а именно – письмо к Вирджинии, которое нужно обязательно написать.
В шкатулке, или билиффе, сделанной из темного дерева с охристо-медными прожилками, без каких–либо украшений или резьбы, кроме набора ручек с неиссякаемыми чернилами, двух салфеток, четырех стеклянных баночек с песком, воды и двух непонятных жидкостей, двух наборов, по пять штук, чернильников и еще некоторых предметов имелась стопка отливающей белизной тонкой бумаги, перевязанная черной шелковой лентой.
Достав из нее один листок, Лилиан взялась за письмо к Вирджинии, обдумывая каждое слово. Она рассказала о том, что узнала от Ир Григга, а после обратилась к подруге с просьбой по возможности вспомнить какие-либо подробности и детали того судьбоносного дня и поделиться ими с зеленовлаской. В конце Лилиан выразила надежду на скорую встречу, пожелала всего наилучшего и попросила ответить на письмо сразу же. Перечитывать написанное она не стала, понимая, что в таком случае непременно захочет его переписать. Согнув листок в три раза, Лилиан написала сверху адрес своей подруги, не забыв указать ее имя, и отложила письмо в сторону. Отправить его можно и завтра, рано утром. А поскольку сегодня было уже поздно, и усталость давала о себе знать, следующим решением могло быть только одно – поскорее лечь спать.
Закрыв шкатулку и приведя на столе все в порядок, Лилиан быстренько переоделась, задула свечи и улеглась в постель. Ни мысли, вливающиеся в ее мозг безудержным нескончаемым потоком, ни постоянные, вгрызающиеся в ее душу и сердце сомнения не смогли устоять перед сном и, сдавшись, боязливо ретировались.
Глава 16
Хранитель
1
Воскресенье начиналось просто-таки удивительно. Погода – великолепная, пусть немного и жаркая, но ветер спасал от этого, одаривая освежающей прохладой. Настроение – приподнятое, все-таки выходной! И тут уж никакие угрызения совести, неверные решения или потери памяти не способны были поколебать уверенность человека в том, что в выходной он свободен и волен распоряжаться этой самой свободой, как ему заблагорассудится. Если только не возникнут обстоятельства, которые вынудят его поступить иначе.
Утром Лилиан, как себе и обещала, отправила подруге письмо. Проснулась она после десяти, поэтому утро получилось не ранним. Но янтофроны, почтовые фонари с десятком прячущихся в них светящихся пушистиков, работали круглосуточно, потому волноваться было не о чем. Если только о том, что ответ Вирджинии придет позже, чем его можно было ожидать. Не к обеду, а, допустим, только к вечеру воскресного дня. С другой стороны – какая разница! Ведь придет обязательно и точка.
Облачившись в самый лучший из своих нарядов – легкое шелковое платье с переливами от алого до насыщенного вишневого – Лилиан вышла из дома. Она отправилась на воскресную прогулку, в течение которой намеревалась уладить некоторые дела. Например, приобрести новую сумочку. Предыдущая ведь не годилась, по известным причинам.
Злосчастный Полдень Лилиан пришлось провести под крышей одной из кафешек. Лавки-магазины в это время были закрыты. Вообще-то Лилиан позабыла и о Полдне, и о его необъяснимом вредном влиянии. Когда улицы начали потихоньку пустеть, она лишь удивленно хмыкнула и продолжила прогулку. Но прошло не больше десяти минут, как слабость овладела всем ее телом, голова закружилась, и начало тошнить. Все это можно было и потерпеть, если бы не внезапно возникнувшее чувство раздвоенности, медленно перераставшее в безотчетный страх и ужас, к которым вскоре прибавилось ощущение горькой потери, ранящим кинжалом вонзившейся сначала в ее сердце, а затем и в мозг, ее разум.
От неминуемой потери сознания и всяческих кошмаров, обычно следующих за ней, если продолжать оставаться под прямыми солнечными лучами, Лилиан спас не кто иной, как Ир Григг. Правда, девушка поняла это, лишь когда оказалась в глубоком кресле с высоченной спинкой, стоявшем вместе с собратом около камина, от зеленовато–желтого пламени которого исходила, как бы это ни было странно, приятная прохлада.
– Может быть, воды? – обеспокоено поинтересовался Григг.
– Нет, – Лилиан перевела дыхание. – Хотя… если только немножко. Можно «изумрудной». А онто-рио здесь подают?
– Онто-рио? – удивился Григг. – В первый раз слышу. Но спрошу. Отдыхай.
И мужчина куда-то удалился. Лилиан, чувствуя, что наваждение отступает, выглянула из-за спинки кресла, чтобы узнать, куда она попала. Входные стеклянные двери, занавешенные изнутри плотной тканью, находились метрах в десяти от кресла, в котором сидела девушка. Четыре высоких окна в частых переплетах из темного дерева также были занавешены тяжелыми темными шторами, пропускавшими в помещение лишь узкие полосы солнечного света.
Комната, в которой находилась Лилиан, походила на вытянутый в длину прямоугольник, разветвлявшийся в отдалении на два коридора-рукава. По центральной линии в два ряда стояли квадратные столики в окружении стульев с вытянутыми вверх спинками. А вдоль стен, заворачивая и в коридоры, тянулась вереница каминов, особо не отличавшихся по структуре и кладке, но радовавших глаз гармоничностью своего выполнения. И возле каждого стояло по два разделенных плетеными ковриками кресла с высоченными спинками.
Несмотря на некоторую сумрачность обстановки, в помещении кафе находилось достаточно людей. Кто сидел за столиком и разговаривал со знакомыми или с задумчивым взглядом в одиночестве попивал чай, а кто стоял у камина, облокотившись о его невысокую каменную полку, или же сидел, а, может, заодно и дремал в одном из удобных кресел. Но кое-что бросилось Лилиан в глаза, насторожило ее. Это медлительность, даже заторможенность мимики и жестов всех находившихся в кафешке, что придавало атмосфере заведения некую ирреальность. Девушке показалось, что даже воздух начал сгущаться, становиться вязким, а время замедлило свой бег. Чтобы отделаться от возникшего неприятного ощущения, Лилиан помотала головой и отвернулась, уставившись на пляшущие язычки пламени в камине, которые пусть и отличались своей оригинальной расцветкой, но двигались в нормальном ритме.
Вернулся Ир Григг, держа в левой руке фарфоровое блюдце, на котором стоял узкий стакан, наполненный кристально чистой водой. Когда Лилиан взяла его, Григг поставил опустевшее блюдце на каминную полку. А после со вздохом облегчения опустился в соседнее кресло.
– Здесь что, нет официантов? – с ноткой недовольства в голосе поинтересовалась зеленовласка.
– Есть, – добродушно ответил Григг. – Но в Полдень они отдыхают, – на слове Полдень он сделал особое ударение, что не ускользнуло от слуха девушки.
– А что вы знаете о Полдне? – без обиняков спросила она и отпила холодной воды из стакана.
– То же, что и все остальные.
– Хорошо, а что тогда известно всем остальным?
– А ты, я вижу и позволю себе заметить, к ним себя не относишь? – с улыбкой поинтересовался Григг.
– Не к остальным, а к большинству. Но мы ведь говорим не об этом, верно? Просто... я кое-что знаю о Полдне. Но мне интересно, что думают о нем другие.
– Ладно, красавица, – Григг провел рукой по своим седым волосам. – А как же ты со мною рассчитаешься?
В другой ситуации Лилиан обиделась бы, но дружелюбная улыбка ее нового знакомого обезоруживала и в худшем случае могла вызвать только ироническую ухмылку, от которой девушка, впрочем, удержалась.
– А чем вы хотите, чтобы я расплатилась?
Григг мечтательно вздохнул и посмотрел куда-то в сторону.
– Пожалуй, я знаю, чем. Уверен, тебе это понравится. Только, позволь, об этом расскажу позже.
Лилиан нехотя, но согласилась. Ее стакан опустел уже на половину, и ощущение нереальности почти растворилось.
– Полдень – опасное время. Для всех, кто обитает в Телополисе. Для меня, для тебя, для всех! Оно длится столько, сколько пожелает. Для одних тянется часами, для других – всего лишь минутами.
Лилиан впитывала каждое слово, при этом стараясь выглядеть не особо заинтересованной.
– Самое главное, что необходимо знать, – продолжал Григг, – это то, что во время Полдня нужно сидеть дома. В крайнем случае – спрятаться в каком-то кафе. Как в том, в котором мы находимся.
– Это кафе?
– Да. «Печальная Страсть» называется.
– И вы отдыхаете в «Печальной Страсти»? – Лилиан хитро усмехнулась.
– Да, это мое любимое место, – гордо ответил Григг.
Девушка тут же перестала усмехаться.
– Я слышала, что в Полдень нельзя собираться группами.
– Да, говорят, что нельзя. И я с этим согласен.
– Потому что следствием является некая... заторможенность?
– Заторможенность? Нет. Нет, не так.
– А как же?
Наклонившись, Григг подался вперед и, понизив голос, произнес:
– В Полдень с тобой может случиться такое, чего другим лучше не видеть.
– Да и в Полдень хорошо подремать. Полезно и, так сказать, приятно, – добавил он уже в обычной манере, когда выпрямился.
– Ясно. Вы знаете что-то еще?
– Я? Но это все, что нужно знать!
Лилиан молча кивнула, растянув губы в улыбке.
– Так что я теперь вам должна?
2
Ир Григг оказался фотографом. Не по профессии, как ответил он на вопрос зеленовласки, а, так сказать, по хобби. Он занимался фотографией и, почему-то, звал свое хобби нефривностью. Ему он посвятил многие-многие годы. Сколько точно, Григг не сказал, а на все осторожные расспросы Лилиан о прошлом отвечал уклончиво, то отворачиваясь в сторону, то рассеяно улыбаясь. Потому девушки пришлось отложить эти попытки на будущее.
Из «Печальной Страсти» они вышли во втором часу. И пока шли в направлении, известном только Григгу, улицы понемногу оживали, заполняясь людьми, смеющимися, грустными или ко всему равнодушными, но присутствие которых по необъяснимым ей самой причинам вызвало в Лилиан прилив радостного облегчения. Она даже представила себе, что чем больше людей появляется вокруг, тем прохладнее и легче становится в воздухе. Хотя на самом деле все было наоборот.
Фланируя, они прошли пару кварталов и неожиданно для Лилиан вышли на широкую набережную красивого озера, купавшегося в золоте солнечных лучей. Шальной ветер, играя, из стороны в сторону гонял по его поверхности волны. А те, в свою очередь, отвечали веселым хлюпаньем и всплесками на движения десятка людей, которые сидели на массивных деревянных досках длинного причала и, опустив в воду босые ноги, наслаждались влажной прохладой. Темно–синие воды озера оттенялись чернотой, исходившей из его глубин. Но это не пугало тех смельчаков, которые в отдалении на парусных лодках бороздили его просторы.
Лилиан так и застыла на месте, позабыв обо всем на свете, не в силах устоять перед чарующей красотой.
– Озеро Сиа, – в полголоса произнес Григг.
– Оно похоже на море...
– Ты видела море?
– Нет… Не знаю. Но в моем представлении оно именно такое.
Григг печально вздохнул, как будто слова девушки всколыхнули в океане его памяти бурю воспоминаний.
– Пойдем, – сказал он.
– Уже? А куда?
– Недалеко. Вон туда, – Григг махнул рукой в сторону зеленого холма, метрах в сорока-пятидесяти от того места, где они стояли.
– Как вы тогда меня нашли? – поинтересовалась Лилиан на пути к холму, имея в виду Полдень сегодняшнего дня. Под ногами скрипели маленькие камушки и желтовато-серый песок, голову припекало висящее высоко в летнем небе солнце, от яркого света которого приходилось невольно щуриться.
– Я просто стоял у окна, прячась от губительных лучей в тени шторы. Вижу – идешь ты. Узнал. Хотя поначалу очень удивился. В Полдень еще никто не мог находиться в сознании так долго! Не спрятавшись в убежище, разумеется, – ответил Григг и, поправив на плече ремешок сумки, в которой лежала необходимая аппаратура, прибавил: – А потом я выбежал и завел тебя внутрь.
– Вы смелый человек.
Григг заулыбался.
– Тогда ты неимоверно везучая!
Остановились они уже на вершине холма. Пока Григг занимался своими инструментами, складывал штатив и настраивал фотокамеру, Лилиан стояла неподвижно, обхватив плечи руками. Она задумчиво смотрела вдаль, туда, где между озером и небом вдали парила легкая дымка, а влюбленный ветер ласкал ее кожу, ее волосы, играл волнами на податливом шелке ее платья.
– Такая панорама... непередаваемо прекрасная... – прошептала она.
Григг услышал ее слова. Собрав до конца весь механизм, он установил его длинными ножками на земле, проверил, насколько все крепко, и тогда приблизился к девушке.
– Видишь вон те холмы на юго-западе? – он указал вытянутой рукой прямо, а затем повел ею чуть левее. – Это Цорвианский лес.
Лилиан промолчала, хотя это название и показалось ей знакомым.
– А вон там, – Григг повел рукой направо, – там гостиница «Добрый Путник». Она тебе хорошо известна.
Лилиан приставила ладонь правой руки козырьком к глазам и внимательно посмотрела в сторону, указываемую ее новым другом. И действительно, сквозь дымку, словно специально рассеявшуюся в угоду зеленовласке, она увидела высокое здание. Издалека оно чем-то походило на початок кукурузы, а чем-то – на составленные одна на другую крытые карусели – Лилиан так и не смогла определиться. Но ясно было одно – это оригинальное в архитектурном решении строение и есть «Добрый Путник». Девушка поежилась, как от озноба, и отвернулась.
– Можем начинать? – предложила она.
Григг без колебаний согласился.
И в течение следующего часа они были заняты исключительно друг другом. Григг, ведя себя уверенно и профессионально, указывал, куда нужно встать, присесть или даже прилечь на благоухающие травы и цветы, как повернуть голову, расположить руку или согнуть колено. И самое главное – твой взгляд, то, что ты хочешь сказать людям своими мимикой и жестами.
Под конец длительного процесса Лилиан так утомилась, что оставила Григга вместе с его аппаратом на вершине холма, а сама сбежала вниз и направилась в сторону причала. Там, разувшись, она присела на прогретые солнцем деревянные доски и опустила в прохладную воду свои босые ступни. Бултыхая в воде своими белыми ногами, она веселилась, хохоча и доставляя самой себе по-детски забавное удовольствие. Вскоре подоспел и Григг. Крякнув, он присел рядом с зеленовлаской, но обувь снимать не стал. Его клетчатая рубашка развевалась на ветру, а совсем седые волосы светились на голове в ослепительных лучах белого светила подобно ореолу. Нежно улыбаясь, Григг наблюдал за забавами девушки.
– Ир, попробуйте, так здорово! – Лилиан звонко засмеялась.
– Откуда у тебя такие удивительные волосы?
– Вам нравятся? – она говорила громче, чем обычно, чтобы перекрыть плескание-хлюпанье, которое сама же создавала, и собственный смех.
Григг кивнул.
– Я не знаю! Честно. Когда проснулась, тогда, еще в гостинице, смотрю в зеркало – зеленые волосы. Думаю, ну ничего себе! И не узнала себя. Да и... до сих пор не узнаю...
Волной нахлынули те немногие, но уже хранившиеся в памяти воспоминания. Лилиан загрустила. Хлюпанье прервалось постепенно, а смех – сразу же.
– Что с тобой? – встревожено поинтересовался Григг, подавшись вперед. – Извини, если это из-за меня. Я не хотел.
В ответном взоре девушки он прочел приглушенную боль. Такая боль не проходит мгновенно, подобно вспышкам молний, она подтачивает человека изнутри годами, медленно, но уверенно и беспощадно.
Уловив замешательство Григга, Лилиан потупила глаза и слабо улыбнулась.
– Пойдемте уже, неверное.
– Можешь обращаться ко мне на ты, – произнес Григг и протянул девушке руку, чтобы помочь ей подняться. Но Лилиан, словно не заметив этого, встала сама.
– Я подумаю над... предложением. Пора идти, – она обулась и направилась к берегу.
Хоть ее приподнятое настроение и утратило парочку своих градусов со знаком плюс, Лилиан, тем не менее, не хотелось уходить с озера, которое определенным образом успокаивало ее, помогало упорядочить мысли и обрести хотя бы временную душевную гармонию и спокойствие. Это она поняла, еще только увидев Сиа.
К сожалению, Григг отказался посидеть рядышком с девушкой на пологом берегу, покрытом короткой и от того колючей травой. Он сослался на неотложные дела, о которых вдруг вспомнил. Попрощавшись и пообещав прислать копии фотографий к сегодняшнему вечеру, Григг бодрой походкой поднялся на улицу, и вскоре его худая, чуть сгорбленная фигурка скрылась среди однообразных домов, выкрашенных в бледно-розовый цвет.
Интересно, подумала Лилиан, когда они обменивались адресами, Григг вел себя так, словно для него это было не обычным повседневным делом, а настоящим праздником, случающимся в жизни лишь раз.
Согнув ноги в коленях, девушка положила на них руки, на которые соответственно опустила подбородок. Устремив взгляд на озеро, она заставила себя расслабиться и погрузилась в раздумья.
3
Григг выполнил свое обещание. Ровно в шесть вечера в двери дома под номером 17 позвонил молодой человек приятной наружности в строгом костюме. В одной руке он держал запечатанный пакет с фотографиями, в другой – бланк уведомления.
Расписавшись в бланке, а именно – прикоснувшись безымянным пальцем правой руки к определенному месту на листке, после чего оно засветилось мерным голубоватым светом, Лилиан забрала пакет и прошла в южную гостиную, как она теперь ее величала, то есть ту, что находилась по левую сторону от входа. Расположившись на широком подоконнике, она распечатала пакет. Молодой человек, доставивший его, напомнил Лилиан слова Сергиуса об особенных поручениях, которые нельзя доверить почте. Кажется, теперь она понимала, о чем шла речь, правда, тут же себе призналась, что не до конца. В жизни, думала Лилиан дальше, очень важно быть предельно честным самим с собой, особенно если ты потерял или потеряла память.
Идея, возникшая в ее голове совсем недавно, и воплотить которую Лилиан собиралась в ближайшем будущем, касалась фотографий самым непосредственным образом. Вернее будет сказано, фотографии были ее ключевым звеном. Эта идея пришла в голову девушки накануне, в субботу, а уже сегодня, в воскресенье, удивительным образом получила реальный шанс быть воплощенной в жизнь. Хотя самой Лилиан она импонировала не очень, девушка все-таки решила за нее взяться.
Из сорока семи фотографий зеленовласка отобрала тридцать две, которые и должны были послужить для осуществления ее плана. Затем на таком же количестве карточек, которые получились вследствие разрезания обычного листа бумаги на четыре части, Лилиан разборчиво написала следующие слова: «Кому известна какая-либо информация об этой девушке, пожалуйста, пишите по адресу: Телополис, ул. Шелли Кровавой, дом 17. Вознаграждение гарантируется (в пределах разумного). Благодарим за понимание и поддержку».
Она не была уверенна в том, правильно ли подобрала слова, но надеялась, что выразила свое пожелание вполне ясно. После этого она прикрепила по одной карточке к каждой фотографии при помощи клея, приобретенного днем в одной из лавок-магазинов. Подождав, пока он подсохнет, на что ушло минут двадцать, Лилиан сложила неиспользованные фотографии в отдельную стопочку в углу подоконника, намереваясь на следующей неделе приобрести альбом, в котором можно было бы их хранить, а в освободившийся пакет сложила все остальные тридцать две с прикрепленными к ним карточками. Оставалось выйти на улицы города и развесить их на фонарные столбы, стены домов и другие возможные места, где бы люди могли их заметить и хоть как-то помочь несчастной зеленовласке, которая вполне здраво понимала, что для успешной кампании фотографий катастрофически мало, особенно, если учитывать размеры Телополиса. Но что тут поделаешь? Можно снова обратиться за помощью к Ир Григгу… Да, наверное, потом она так и поступит.
А пока придется действовать крайне осторожно, чтобы не заблудиться в паутине улиц и не оказаться запертой навеки на одной из них.
Домой Лилиан вернулась в десятом часу. Уставшая и расстроенная. На одном перекрестке, где она остановилась, чтобы наклеить свое фото на фонарный столб, на нее накинулись две разъяренные женщины, обозвав такими отборными словечками, от которых могли завянуть не только уши, но и другие части тела, а потом они чуть не побили ее, но Лилиан, вовремя отскочив, успела унести ноги, хотя и оставила женщин не с пустыми руками, а с клочком выдранных зеленых волос. Теперь они ее узнают и без фотографии.
На улице, ставшей свидетельницей разыгравшейся сцены, было не менее десятка человек. И Лилиан, отбежав от злосчастного перекрестка на безопасное расстояние и остановившись, чтобы отдышаться, почувствовала укол едкой обиды и огорчение от того, что никто даже не попытался за нее заступиться. Не успела она привести свое дыхание в норму, как ее чуть ли не сбила с ног пятерка лошадей, так внезапно выскочивших из-за угла. И спасла девушке жизнь недремлющая настороженность, а вовсе не громогласный запоздалый оклик: «Посторонись!» одного из всадников. Лошади умчались за следующий поворот, оставив после себя клубы поднявшейся с мостовой пыли, а Лилиан так и замерла, прижавшись к шершавой стене незнакомого дома, недоумевая, откуда в Телополисе взялись лошади. Ведь других животных она не видела ни разу! И если есть лошади, как средство передвижения, значит, должен быть и другой транспорт. Но, с другой стороны, кому он нужен, если существуют латропы?
И последним, что забрало у Лилиан остатки сил, стало посещение ресторана. Она думала, что доставит себе истинную радость, а заодно вознаградит за отлично проделанную работу по размещению фотографий и преодолению всех препятствий, если посетит новый ресторан под названием «Сладкая Лилия».
С улицы, через высокие окна, его внутреннее убранство выглядело заманчиво и подавало большие надежды. Но зеленовласку там ожидало лишь крушение последних. Нерадивые официанты, наступающие на ноги, посетители, смеривающие ее подозрительными взглядами, да стакан воды с салатом из кислой капусты и куском черствого хлеба – вот и все, что смогла она заказать со своей орисаку. Несмываемый позор? Или глубоко затаенная обида? Во что все выльется? В ее случае – во второе по счету разочарование за вечер.
Так что домой Лилиан возвращалась далеко не в прекрасном расположении духа. Но с пакетом простой и вкусной еды, из той забегаловки под названием «Бескрылый Полет», что на углу Мертвой Ромашки и Синего Макса.
Но это были еще не все напасти, которые суждено было пережить Лилиан тем чудесным воскресным вечером. Нет, ее не ждал град из острых ножей, но нечто другое.
Находясь метрах в тридцати от собственного дома, Лилиан подняла глаза к небу и на изумительном по своей красоте фоне – оранжево-алом, постепенно переходящим в бледно-синий, который, насыщаясь, становился сливовым – увидела то, что заставило ее глаза расшириться от ужаса, а из груди вырваться горестному крику, перешедшему в хриплый стон.
Изо всех окон ее дома валил густой черный дым. Желтых языков пламени видно не было, но это еще не означало, что их нет внутри. Съежившиеся листья плюща опадали вниз, словно спасаясь от ядовитого дыма. Их подхватывал ветер и начинал кружить в танце, который становился все безумнее по мере того, как усиливались порывы самого ветра. И потому почерневшие листья стали походить на стаи ворон или летучих мышей, собравшихся на пиршество.
Выйдя из ступора, Лилиан побросала на землю все, что держала в руках, и побежала к дому. В тот миг ею овладел всепоглощающий страх, в котором смешались и боязнь за собственную жизнь, и ужас потери всего, что у нее было.
Открыв дверь непослушными трясущимися руками, она ворвалась в дом и, чуть не задохнувшись, согнулась пополам и закашлялась. Выбежав на улицу, она как следует отдышалась и, прикрыв рот и нос широким рукавом блузы, в которую вместе с широкими брюками переоделась после алого платья, опять вошла в дом. Дым и вправду был едкий. От него слезились глаза, саднило в горле, и постоянно хотелось кашлять. Но Лилиан сдерживала себя. Поднявшись на второй этаж, она кое-как стала взбираться по лестнице, ведущей в мансарду, предполагая, что источник возгорания находится именно там. Сквозь густые черные клубы разобрать что–либо дальше полуметра было практически невозможно. Не спасали даже настенные светильники. Их свет поглощала подвижная тьма, словно была не простым дымом, а ожившей черной дырой.
И вот Лилиан попала в мансарду. Дым заполнял ее от пола до потолка сплошной клубящейся стеной. Тут в голове зеленовласки промелькнула мысль, что она, наверное, переложила долгордов в камин, и поэтому загорелся пожар. Но где же тогда пламя? Двигаясь на ощупь и всецело полагаясь на обострившееся чувство осязания, Лилиан, превозмогая начавшееся головокружение и стараясь не задохнуться, пересекла мансарду и остановилась возле окон. Продолжая одну руку прижимать к лицу, она нагнулась и стала второй открывать одну створку окна за другой. В одной из них она обнаружила огромную дыру и, пребывая в заторможенном состоянии, смогла даже удивиться. Значит, причиной возгорания, хотя и лишенного огня, могло послужить не излишество долгордов, а некий предмет, попавший в мансарду снаружи, с улицы. Но что ей делать дальше? И откуда это странное приглушенное бормотание? Ведь раньше было тихо! Ей опять чудится?
Лилиан медленно осела на пол. Силы стремительно покидали ее. Все кончено...
Нет, погодите-ка! Дым рассеивается, и что это светится, вон там, на столе?
Встав на четвереньки, а потом еле-еле поднявшись на ноги – казалось, на все это ушло целое столетие, а то и два – Лилиан шатающейся походкой приблизилась к столу. В середине столешницы лежал черный-черный шар, объятый ярким пламенем. Обнаружив тот самый источник, вызвавший не пожар, а, по непонятным причинам, лишь много-много дыма, Лилиан оторвалась от стола, за край которого уже успела ухватиться руками, и подошла к камину, помня, что оставила на его полке кувшин с «изумрудкой». Взяв кувшин обеими руками, она вернулась и вылила все содержимое на пылающий шар, что вызвало в ней некоторое сожаление по поводу растрачивания бесценной жидкости на такие мелочи. Эта мысль отобразилась на лице девушки вялой улыбкой.
Шар, утратив огненный ореол, недовольно зашипел. Раздался сухой треск, а за ним – глухой удар. Шар, теперь походивший на уголек солидных размеров, прожег в столешнице дыру и упал на пол, где и застыл, придавленный собственной тяжестью и ощущением горького поражения. Хотя и несколько подслащенного, чему доказательство – дым, продолжавший кружиться в воздухе, и толстый слой копоти, покрывший все без исключения предметы.
Чтобы не думать, в каком плачевном положении она оказалась, Лилиан старалась не думать ни о чем вообще. Она просто стояла и затуманенным немигающим взором смотрела в дыру, образовавшуюся в столе. А вокруг было тихо-тихо, и даже то странное бормотание, которое ей, наверное, всего лишь почудилось, теперь стихло. В мансарде пахло гарью и мокрыми углями.
Часто-часто заморгав, Лилиан сделала глубокий вдох, а затем выдох. Рукавом она больше не прикрывалась. От черных клубов осталась лишь легкая серая дымка, дышать можно было почти свободно, уже не боясь закашляться.
Не зная, за что браться в первую очередь, Лилиан решила спуститься вниз и посмотреть, как дела обстоят там.
На втором этаже комнаты были заполнены густым дымом. Девушка прошла к окнам и распахнула их настежь. Двигалась она более уверенно, нежели раньше, голова перестала кружиться, но стала гудеть.
В двух комнатах второго этажа, тех, которые находились в западной части дома, Лилиан окна открыть не удалось. Они так сильно заросли с наружной стороны вьющимся плющом, что все усилия девушки оказались напрасными. Но и дыма в этих помещениях было значительно меньше, а оконные стекла были целыми, в отличии от их собратьев в комнатах восточных, в окнах которых красовались дыры с неровными острыми краями, а на половицах лежали черные пылающие шары. Сбегав в мансарду за кувшином, Лилиан спустилась на первый этаж, в ванную, потом опять поднялась на второй и поочередно обезвредила огненных вредителей. Все это она проделывала механически, передвигаясь будто робот или сомнамбула, и прикладывая все усилия, уже запасные, резервные, еще сохранившиеся в ее молодом теле. Она сосредотачивалась на каждом своем движении, на мелочах и деталях, только чтобы не думать и не чувствовать.
В помещениях первого этажа дыма почти не осталось. То ли потому, что двери были распахнуты, и сквозняк продувал комнаты насквозь, то ли оттого, что черные шары здесь были по размерам в два раза меньше, чем их собратья наверху. Их Лилиан безо всякого сожаления также залила водой и оставила бесчестно умирать.
Выйдя на крыльцо, с опустевшим кувшином в руках, через распахнутую на потеху всем ветрам парадную дверь, девушка тяжело опустилась на крыльцо и, прислонившись к чугунным перилам, смежила уставшие веки. В следующее мгновение, выронив из рук кувшин, который тут же разбился о каменные ступени, она горько зарыдала, более не сдерживаясь, но по-прежнему ни о чем не думая, а лишь отдаваясь всепоглощающему бездонному мокрому чувству...
Время шло, плелось, бежало, текло, тащилось, прыгало, неслось...
Боль и горечь вздымались грязными волнами, то окутывая ее с ног до головы, заставляя давиться от рыданий, то отпуская и позволяя увидеть краешек звездного неба и кроны деревьев, колышимые ветром, но лишь затем, чтобы потом с большей силой и беспощадностью поглотить ее всю целиком и навечно...
4
И вдруг поток стал ослабевать. Его движения разобщились, биение сбилось, волны беспокойно затрепыхались в преддверии чего–то иного, превосходящего их по своей энергии и мощи.
Поначалу Лилиан показалось, что это нервные клетки ее перегруженного мозга поют свою погребальную песню. Потом она засомневалась. И не потому, что мозг был еще жив и вроде бы как умирать не собирался, но оттого, что, наконец, осознала – звуки исходят не из недр ее разума, а из вполне реальной действительности.
Открыв глаза, Лилиан притихла и прислушалась.
Что за дивная мелодия? Такой заунывный и грустный, но вместе с тем успокаивающий мотив? Что за гармония! Нечто знакомое? Оно исходит из дома!
Лилиан поднялась и вошла в прихожую. Закрыла входную дверь. Повернулась к лестнице. Оказалась на втором этаже. Остановилась, вновь прислушиваясь. Неужели?.. Чуть помедлив, стала взбираться по последней лестнице, ведущей в мансарду. И вот она там...
Кто же поет? Такая возвышенная, с каждой минутой наполняющаяся все более светлыми и обнадеживающими звуками музыка не может исходить из человеческого сердца! Но...
В мансарде все было по-старому. Сплошной кавардак. В камине – безутешное пламя, в столе – прожженная дыра, под столом – черный шар, и все предметы и вещи в ужаснейшей копоти, от которой, по-видимому, избавиться будет невозможно.
И только... Погодите! Что это?
И только на каминной полке нечто ослепительно сияет. Из тончайшего фарфора, с изящным носиком и округлой ручкой, а сверху – выпуклая крышечка. Проклятье и замшелый олух! Да это же чайник! Знаете, такой, в котором чай заваривают. Но откуда он здесь взялся?
Лилиан стала лихорадочно перебирать в голове имевшиеся воспоминания. Нет, все-таки никакого чайника она не приобретала. Тогда откуда он появился?
Быстрым мечущимся взглядом девушка осмотрела комнату. Даже под слоем копоти она безошибочно угадывала все предметы и вещи, к которым успела так привыкнуть. Ее взгляд вернулся к каминной полке. Так, там стоял кувшин, вон ваза, а то, наверное... где же коробка, белая, перевязанная черной шелковой лентой? Которую она получила в Вертодор вместе с Первым ключом и Обретенным письмом?
Так вот оно что! В коробке был чайник! Премило со стороны служителей Башни Тысячи Дверей, но зачем он... Постойте! Так кто же это поет?
– А поет-то чайник, – прошептала вслух Лилиан и, устало хмыкнув, изумленно усмехнулась. – Вот так подарок в придачу...
Она подошла к камину и встала к нему лицом, скрестив на груди руки.
– Наверное, все это замечательно, но что мне...
– Приветствую тебя!
От неожиданности Лилиан аж отскочила назад, чуть не ударившись о край стола, и, взявшись за сердце, громко выругалась.
– Приветствую тебя! – тем временем продолжал звонкий голос. – Приветствую тебя, о великолепная в своей прекрасности Лилиан, хозяйка сего дома и безграничная властительница сердца моего, полого в тончайшей фарфоровой оболочке! Отныне и вовек я готов служить тебе, не обижаясь на обиды и не причитая на судьбу свою.
– Кто... что... ты такое? – хриплым сбивчивым голосом спросила Лилиан. Ее сердце вновь учащенно забилось, коленки непроизвольно задрожали, из глаз выступили слезы. – И разве можно так людей пугать?!
– О, великолепная в своей прекрасности Лилиан! Я – твой покорный слуга. И нижайше прошу простить меня и мою слабость к пафосным приветствиям.
– Ладно, прощаю, – Лилиан замешкалась. – Но если... если поконкретней? Кто ты?
– Я – Хранитель Очага и Дома твоего, о, велико...
– Хватит! – перебила его девушка. – Никакая я не… великолепная. Просто... просто Лилиан. Ли-ли-ан! Запомни.
– Хорошо, о, Лилиан...
– Помолчи немного. Погоди. Сейчас...
Лилиан пододвинула поближе стул и, не обращая внимания на копоть, села. Продела упражнения со вдохами и выдохами и добившись того, что сердце утихомирилось, а мышцы тела расслабились и стали беспрепятственно ей повиноваться, подняла голову вверх и все свое внимание сосредоточила на маленьком чайничке.
– Итак, я вся обращаюсь в слух, – продолжила она уже в полном спокойствии. – Кто ты, откуда появился и с какой целью? Рассказывай, – и, чуть обождав, прибавила: – Не бойся.
Чайничек заговорил. Мелодично и звонко. Но голос его не принадлежал ни к женскому, ни, в равной степени, к мужскому полу.
– Я – Хранитель Очага и Дома Лилиан, зеленовласки, седьмой эйды Трехбашья Сори Кинга, девы, лишенной...
– Откуда? Ой, извини, я обещала не перебивать.
Лилиан показалось, будто бы чайничек кивнул, в знак согласия.
– Откуда появился – мне неведомо. Первое, что помню, треск. Комета, шипение, дым. Я проснулся. Родился. И вступил в права. Прости, что без разрешения твоего.
– Еще один беспамятный... – пробормотала Лилиан. – А... о чем это ты? – уже громче поинтересовалась она.
Теперь он изумился. Но как подобное возможно? Ну, стоит себе чайничек на каминной полке, ну, светится, пускай. Но ведь не кивает носиком, не вздымает свою чудную крышечку вверх, словно брови, удивляясь!
Что же, в нем живет некий Джин, управляющий волей девушки? Или он состоит из необычной энергии, является ее сгустком, который при первом же контакте установил с девушкой телепатическую связь?
Лилиан помотала головой, отгоняя непрошенные мысли, потому что чайничек вновь заговорил.
– Как только тело мое попало в руки твои, должна была коснуться меня и активировать ты. Видимо, смею заключить я, таковое не произошло. Посему, как только возникла опасность и угроза Дому твоему, самопроизвольно ожил я.
– Понятно, – Лилиан закивала. – Хорошо объясняешь. Извини меня, конечно, но... Каким образом ты защитил мой дом? Ведь все было в дыму, а теперь в копоти! Мне ни за что от нее не избавиться! – в ее голосе промелькнули нотки горечи и отчаяния.
Чайничек молчал. То ли обдумывая будущий ответ, то ли пристыженный словами девушки.
– Должна дать имя мне ты. До того не смею говорить я. Лучезарный взгляд твой не должен касаться меня, ибо не достоин.
Неужели он расстроился?
– Да перестань ты! Захочу и буду смотреть. Ты не слуга мне. Проклятье! Видишь, уже и говорю, как ты.
Чайничек хранил молчание.
– Ага, хочешь, чтобы я дала тебе имя? Так, ладно... Сейчас подумаю, – сцепив ладони замком, Лилиан сжала их коленями и, склонив голову, стала придумывать имя.
Прошло минут десять, и решение было найдено.
– Назову тебя Крепышом, – горделиво выпрямившись, сказала зеленовласка. – Надеюсь, в будущем ты оправдаешь это имя. Как говорится, как корабль назовешь, так он... Ну, в общем, неважно, говорится или не говорится. Хорошо, – она вдохнула и резко, с шумом выдохнула воздух. – Мы выяснили, кто ты, откуда – я догадываюсь. Осталось узнать, зачем ты здесь? Думаю, теперь ты можешь говорить свободно.
– Мудрость твоя, о, великолепная Лилиан, границ не ведает! – восторженно пропел Крепыш. – Имя, данное мне, принимаю с благодарностью и служить буду тебе, пока не прервется узор мой, пока последняя капля дождя не коснется крыла голубя, пока черепки мои не превратятся во прах, пока...
– Крепыш?
– Да?
– Во-первых, давай ближе к делу. А во–вторых, для тебя я отныне и навек – Лилиан. Просто Лилиан.
Короткое молчание.
– Хорошо, Лилиан, – имя девушки чайничек произнес неуверенно, словно без прелестных приставок оно звучало для него необычно и как будто впервые. – Цель служения моего – исполнять желания твои по мере возможностей моих. Ведомо о трех функциях мне. Их исполняю я. Совершенствоваться они могут тобою. Остальные же могут проявиться в ходе жизнедеятельности моей.
– И что же это за функции?
Он опять поклонился. Удивительная иллюзия!
– Разные напитки подавать. На один-единственный вопрос отвечать. Поддерживать общение и совершенствовать коммуникационные способности.
– Ну и словечки ты знаешь! – хмыкнула Лилиан. – Коммуникационные – это которые общения касаются, так я понимаю?
– Верно, Лилиан.
– Хорошо, что верно. А теперь, пожалуйста, подробно по каждому пункту.
– Функция первая. За раз могу я воспроизвести до 250 миллилитров любого напитка, который соизволишь ты влить в меня до этого в объеме одна чайная крышечка для дегустации и детальнейшего ознакомления с составом, наполняющими, структурой и формой.
– Теперь погоди. То есть, если я, допустим, сейчас налью в тебя «изумрудки», ну, «изумрудной» воды, то в следующую минуту смогу выпить ее уже из тебя, а не из кувшина или бурдюка?
– Верно, Лилиан.
– Но... Из чего же ты будешь создавать тот или иной напиток? Из одной единственной капли?
– Верно, Лилиан.
Девушка смолкла, обдумывая услышанное.
– А я только собиралась узнать у Ви, как можно делать чай в домашних условиях, – произнесла она и в радостном изумлении улыбнулась.
– Кто такая Ви, Лилиан? – скромно поинтересовался Крепыш.
– Ви – моя подруга. Хорошая, хотя и странноватая. Она у меня одна. Ну, я имею в виду, подруга. Ладно, что на счет второй функции? О каком вопросе ты говорил?
– Функция вторая. Каждое новолуние, в час ночи и тридцать две минуты готов я дать истинный ответ на любой вопрос, заданный тобою.
Глаза Лилиан возбужденно заблестели.
– То есть ты ответишь на любой-любой вопрос? Даже на самый каверзный или запретный?
– Верно, Лилиан.
– Здорово. А в чем заключается третья функция?
– В общении с тобой. Дабы одиночество не стало причиной необдуманных решений-поступков.
– Поняла. Хорошо. Я бы даже сказала замечательно! – Лилиан энергично поднялась со стула и, сладостно зевнув, потянулась. – Мне кажется, пора спать. И... – она повернулась. – М-м-да, вот только спать не на чем, – добавила она упавшим голосом, пасмурнела и загрустила. Ощущение реальности, окружавшей ее, вернулось с новой силой и принесло унылую печаль. Только теперь Лилиан поняла, в начале смутно, а потом все отчетливее и яснее, что до этого некоторое время находилась словно под гипнозом. Ее зачаровала дивная мелодия, затем она увидела сияющий чайник, который заговорил с ней и представился Хранителем. Уже от одного этого можно было утратить бдительность и контроль над действительностью! А может, озарила ее разум страшная догадка, у меня, как говорится, крыша поехала, крону сорвало или что там еще?
– Крепыш?
– Да, Лилиан.
– Почему я думаю, что сошла с ума, и ты мне всего лишь кажешься?
– Потому что, – начал Крепыш после некоторых раздумий, – тайная сторона естества твоего желает, дабы нормальной стала ты.
– Это ничего не объясняет, – в своей прежней раздражительной манере произнесла Лилиан. – Сегодня что, новолуние?
– Нет, Лилиан.
– Почему же ты отвечаешь на мои вопросы? – она иронично хмыкнула.
– Поддерживаю разговор я.
– Ладно, – Лилиан примирительно и устало махнула рукой. – Но... подумай над моим вопросом. Надеюсь на более вразумительный и здравомыслящий ответ.
Решив, что в данный момент, после всего пережитого, она все равно не может оценить ситуацию объективно и непредвзято, а, значит, не может проверить, что является плодом ее разыгравшейся фантазии, а что – всамделишным, Лилиан на всякий случай пожелала Крепышу спокойной ночи и стала сама готовиться ко сну. Который был час, она не знала – часы куда-то запропастились, а у Крепыша спрашивать как-то не хотелось. Нужно еще привыкнуть разговаривать с неподвижным чайничком, пусть и светящимся. Конечно, если он на самом деле живой и обладает сознанием-разумом.
Борясь со все сильнее одолевающей ее усталостью и некой апатичностью ко всему, Лилиан еле-еле смогла перестелить постель, сдернув закоптившиеся простыни, одеяло да подушку и заправив матрас новой чистой простыней из сундучных запасов. Укрываться она решила пледом, который благоразумно спрятала накануне в один из сундуков.
Не имея ни малейшего представления о том, каким образом она будет устранять последствия воскресной катастрофы на следующей неделе, а также совершенно позабыв о пакетах с едой и собственной сумочке, оставшихся сиротливо валяться на холодных плитах мостовой где-то между прошлым и будущим на пути к ее дому, Лилиан повалилась на кровать в чем была одета и через полминуты погрузилась в глубокий тягучий сон.
Глава 17
«Бескрылый Полет»
1
С понедельника, как назло, зарядили дожди. Солнце ушло в бессрочный отпуск, отдав небо в безраздельное властвование тяжелым серым тучам, лишенным каких-либо эмоций и тем более склонности к разнообразию и освежающим изменениям. Переменчивыми были только оттенки, от бледно-серого, серо-бронзово-серебристого до серо-зеленого и грязного серо-фиолетово-черного, количество дождевой воды, орошаемой ставшими стальными улицы Телополиса да направления и порывы ветра, яростно-пронзительного и жутко холодного, как для летнего времени.
И если для Телополиса неделя началась с изменений в погоде, то лично для Лилиан – с изменений в настроении и, как следствие, в поведении. Поначалу решив противостоять одолевающей ее хандре, перемежавшейся острыми вспышками нервозного раздражения и страха, через два дня Лилиан на все это плюнула и сдалась.
Работа разонравилась и перестала ладиться не только потому, что внимание седьмой эйды рассеивалось, а поручения забывались уже через пять минут, но и потому, что Сергиус стал срываться на ней, доставать своими идиотскими выговорами, все чаще делая ударение на том, какая она бездарная и безалаберная. С подобной ненавистью к себе со стороны старшего эйдина Лилиан еще могла кое-как мириться, особенно когда вспоминала его призыв быть анормальной. Возможно, думала девушка, своей неприязнью Сергиус только хочет помочь мне продолжить борьбу. Хотя, признаться, для этого он выбрал несколько диковатый и далеко не побуждающий к соответствующему действию способ.
Кто расстроил и обидел Лилиан по-настоящему, так это дядюшка Кинг. В последние дни он ни разу не заступился за седьмую эйду, над которой в его присутствии словесно издевался старший эйдин. За всем происходящим Сори Кинг следил с отсутствующим видом и в полном молчании. А через час он вызывал Лилиан к себе и заваливал ее поручениями, которые одному человеку выполнить было крайне тяжело. Девушка кивала в ответ, подавляя раздражение, боясь ответить дядюшке Кингу грубо и резко, предпочитая предаваться унынию и подчиняться, но в глубине души начиная понимать, что долго такого отношения к себе она не выдержит.
А пока нужно было натягивать на себя плащ, чтобы не озябнуть и не промокнуть, бродя по бесчисленным улицам Телополиса с кипой книг, завернутых в промасленную ткань, выполняя те самые поручения Сори Кинга. И каждый раз, одеваясь, Лилиан невольно вспоминала надменного незнакомца, плащ которого она вынуждена была носить, потому что два плаща из сундука не подходили для этого времени года, одно было слишком теплым, другое – неудобным и чересчур большим. Можно было обратиться за пошивом одежды к Вирджинии или, на худой конец, приобрести новую в какой-то лавке-магазине. Но последнее дало неутешительные результаты в виде неприглядных и как будто уже поношенных пальто, посему Лилиан пришлось сделать выбор в пользу плаща незнакомца.
А подруга-швея куда-то пропала, бесследно исчезла. На письма девушки, начиная с отправленного воскресным утром, она не отвечала, а дом под номером 4 по улице Рона был наглухо заперт, в чем Лилиан убедилась лично, наведавшись к Вирджинии в понедельник вечером, во вторник в обед и в среду утром. Но за три дня вид дома подруги не изменился – шторы были задернуты, дверь заперта, свет в окнах не горел, из каминной трубы не валил дым. В голове у Лилиан стали зарождаться подозрения, одно ужаснее другого. Что случилось с Вирджинией? Она заболела и не может подняться с постели? Она переселилась на другую улицу или уехала из города, о чем забыла или не успела сообщить Лилиан? А что, если Вирджиния... умерла? Или ее убили, может, похитили и заперли в каком–то вонючем подвале?.. Какой кошмар! И что бы ни делала, чем бы ни занимала свое время в эти дни, Лилиан никак не могла отделаться от мрачных мыслей об участи, которая могла или реально постигла ее единственную подругу. Возможно, если бы окружающее пространство, а именно погода, дом, работа и, конечно же, люди, было более благоприятным, и мысли девушки стали бы более светлыми и оптимистичными.
Дождливая погода не зря именуется «непогодой», ведь в это время так и хочется ко всем словам приставить частичку «не». Время, кажется, не двигается, а если и да, то очень медленно. Настроение не улучшается, и все не так, не туда и не тогда.
Теперь рабочий день для Лилиан затягивался до семи вечера. Ужинала девушка в «Бескрылом Полете» или в «Веселом Полнолунии». И намеренно засиживалась в них допоздна, возвращаясь домой уже глубокой ночью. И страшили ее не промокшие неприветливые опустевшие улицы, а то, что ожидало дома. Почерневшие неодушевленные предметы и воздух, пропахший гарью. Как только она переступала порог, ее охватывало тошнотворное уныние, следствием которого было нежелание что-либо менять, а точнее – устранять последствия воскресного инцидента, приводить свой собственный дом в порядок. Хотя в понедельник утром она посреди улицы обнаружила никем не тронутые собственную сумочку и пакет с давно остывшей едой. Сумочку Лилиан забрала с собой, а от бесполезных продуктов пришлось избавиться.
И вот в таком настроении зеленовласка поднималась наверх, снимала с себя плащ, затем блузу, брюки и туфли, то, что было на ней и в воскресенье, что пострадало от несостоявшегося пожара менее всего остального. Потом забиралась под одеяло, новое и колючее, сверху прикрывалась толстым пледом и почти моментально засыпала. Крепыш пел ей колыбельную, а в другое время пытался завязать разговор. Но Лилиан твердо решила игнорировать фарфоровый чайничек, расписанный на растительную тематику в самых нежнейших тонах, пока не сможет окончательно убедиться в том, мерещится ли ей разговаривающая посуда или же является неотъемлимой и необходимой частью ее современной жизни.
2
В девятом часу во вторник Лилиан ужинала в «Веселом Полнолунии». В тот вечер ей подали салат из свежих огурцов, картофельное пюре и две крошечные мясные отбивные. Запивать эту скромность приходилось исключительно минералкой. С минуты на минуту должно было начаться выступление Полуночной, женщины-загадки, завораживающей своим взглядом и пением. Лилиан пребывала в воодушевленном нетерпении, хотя и приправленным некоторой боязнью, но которое все-таки хоть немного разбавляло вязкий коктейль хандры-раздражения. Минуты тянулись и были подобны часам, которые, в свою очередь, походили на длинные однотипно-безрадостные дни. Лишь один раз Лилиан видела Полуночную, и тогда ей не удалось досидеть до конца, тогда, когда ее увлекли картины черной бездонной реки под луной и поющих мертвецов на берегу. Второе полнолуние Лилиан пропустила и сейчас уже не могла сказать, что именно помешало ей прийти в ресторан, дабы отдаться зачаровывающей пробуждающей безудержное воображение музыке Полуночной. Может, страх?
И вот наступил долгожданный час. Свет в зале стал затухать, его заменяли настольные лампы-светляки в тонких абажурах. Гомон людских голосов стихал, музыка со сцены была почти не слышна, словно музыканты вместе со своими инструментами благоговейно затаились в ожидании чуда. Свет окончательно погас, и десяток с лишним ламп-светляков стали единственными проводниками в иной мир, в который вот-вот должна была распахнуться дверь, сотканная из причудливого сочетания звуков, светотеней и звездной пыли.
Лилиан сосредоточенно всматривалась в сцену, переводя взгляд с притихших музыкантов на рояль, а затем на бархатный темно-пурпурный занавес, из-за которого он появился минут пять назад. В этот вечер Лилиан сидела за столиком в третьем ряду, чуть левее от центра, и намеревалась увидеть и запомнить все, что собиралось преподнести им выступление-представление.
Занавес оставался неподвижным. Микрофон уныло застыл чуть поодаль рояля. Полуночная заставляла себя ждать. Но, кажется, это никого не раздражало и не огорчало, а лишь подогревало нетерпение. Люди чихали, шмыгали носами, протяжно вздыхали, ерзали на стульях, но боялись и слово сказать, словно это могло развеять некую дымку таинственности, уже начавшую сгущаться вокруг сцены. Ведь только из подобного облака, незримого, но ощутимого и может появиться Та, которую ждут.
Лилиан тоже хотелось вздохнуть, но она сдержалась, а вот нос пришлось потереть, иначе не миновать бы громкого чиха и осуждающих взглядов со стороны.
Внезапно по рядам собравшихся прокатилось трепетное аханье. Лилиан встрепенулась, с досадой подумав, что она все пропустила, и быстро посмотрела в ту точку сцены, на которой были сосредоточены взоры остальных. Но это была не Полуночная. А небольшой шар, светящийся изнутри зеленоватой белизной и словно завернутый в легкую пузырчатую дымку. Шар не спеша спустился из-под потолка и завис чуть выше крышки рояля, тут же отразившись в ее черной лакированной поверхности мириадами крошечных звездочек. Лилиан, удивленно вскинув брови, отвела взгляд направо и... ее глаза расширились, а дыхание стало прерывистым. Возле микрофона, пленительно улыбаясь, во всей своей красе стояла Полуночная, женщина-загадка.
Более ничего не замечая вокруг, Лилиан, тем не менее, почувствовала, как одновременно расслабились, а затем напряглись присутствующие в зале. Они дождались полнолуния и были вознаграждены...
Полуночная была облачена в длинное совершено черное платье, которое, казалось, плавно перетекало в темную сцену, а затем во мрак, сгустившийся над полом зала. Открытыми оставались только тонкая шея и скругленный овал лица с утонченными чертами. Ладони вместе с рукавами терялись в складках одеяния. Кожа Полуночной испускала белесое свечение, которое просачивалось даже через одежду и этим словно приводило ее в движение. Но сильнее всего поразили и насторожили Лилиан глаза Полуночной и ее волосы.
Глаза, казалось бы, обычные, угольные, глубоко посаженные, но с таким взглядом... словно в облике женщины-загадки воплотилось нечто, доселе никогда не бывшее человеком, нечто, бороздившее просторы вневременья и внепространства и однажды по воле некой высшей силы сконцентрировавшееся в одно существо, коим и оказалась в последствии Полуночная. Словно подтверждением этого служили волосы женщины-загадки. Непомерно длинные, вьющиеся, походящие то на тонкие травинки, то на струйки дыма и постоянно шевелящиеся!
Лилиан, пораженная, машинально помотала из стороны в сторону головой, моргнула и не успела сделать следующий вдох, как перенеслась в совершенно иной мир.
Полуночная запела...
3
Девушка открыла глаза. Видимо, до этого она некоторое время держала их закрытыми. Вначале она удивилась и растерялась, а затем испугалась так, что сердце ушло в пятки, потому что произошло то, чего она опасалась и что хотела предотвратить. Но вскоре ей удалось успокоиться и взять себя в руки.
Лилиан очутилась в лодке, узкой и вытянутой. На ее борт меланхолично накатывали и тут же убегали назад воды черной реки. Над головой в бесконечности застыл безлунный купол небес. Лишь редкие звезды, далекие да искрящиеся, прерывали его идеальную мрачность и походили на крупинки риса, небрежно разбросанные чей-то рукой на черном бархате. Вода не отражала свет звезд, а поглощала его полностью.
Лилиан попыталась осмотреть себя, но ей это не удалось. Все происходящее походило на сон, хотя время и текло в обычном режиме. Может, и не на сон, а на видение. Девушка ощущала собственное тело, но не могла его увидеть, как ни старалась. Нечто подобное было в том сновидении, в котором она была мальчиком и бежала в свете дня по зеленому полю.
Кто-то коснулся ее плеч руками. Одна была более тяжелой, ее присутствие создавало впечатление незыблемой уверенности. Другая же была мягкой, ее прикосновения – ласковыми и ненавязчивыми. Лилиан никак не могла понять, какая из рук, покоящихся на ее плечах, является левой, а какая – правой, но зато точно определила, что тяжелая принадлежит мужчине, а мягкая – женщине.
Теперь внимание девушки привлекли звуки. Хлюпанье воды, легкий свист прохладного ветра и шум, тихий-тихий, долетающий издалека. И ни единого звука словесной речи! Немое молчаливое безмолвие, если таковое возможно.
Лилиан не могла увидеть себя, но все остальное, насколько хватало скудного света, представало открытым на суд единственной зрительницы. Холмистые берега находились на достаточном расстоянии от девушки, чтобы она могла различить очертания зловещих теней, плывших по возвышениям и впадинам, словно по волнам. Тени действовали на Лилиан отталкивающе, словно она созерцала не окутанные ночной мглой пейзажи, а смотрела в самую гущу копошащихся в своем логове насекомых.
Чтобы вернуться к равновесию, пусть зыбкому и такому неоднозначному, Лилиан перевела свой взгляд на тревожно вздымаемую ветром речную гладь. И так постепенно центр ее зрительного внимания переместился на вытянутую линию горизонта, в которой соприкасались черная река с не менее черными небесами. Но линия была отчетливо видна в виду застывшего над поверхностью реки, у самого горизонта, легкого светящегося марева. Далее девушка, привлеченная и даже в некотором роде завороженная маревом, смотрела только на него.
Лодка тем временем продолжала свое движение вперед, подгоняемая и рекой, и усиливающимся ветром, дувшим в спину. Лилиан, почти не мигая, смотрела на фосфоресцирующее марево. Она не слышала пения Полуночной, биения сердца и даже собственных мыслей. Она была один на один с вечностью. И шумом, который приближался и становился все отчетливее. Шум, такой знакомый и одновременно неуловимый. Что это? Двигатель самолета? Некий реактор? Маховик механизма огромнейших размеров? Или сердце торнадо, бури, готовой разыграться над беззащитной девушкой в любую минуту?
А лодка все ближе и ближе подплывала к мареву. Теперь оно занимало чуть ли не треть обозреваемого неба.
На плечах Лилиан продолжала ощущать две руки, женскую и мужскую. Она не знала, кто их хозяева, и уже не хотела знать. Руки вселяли в нее уверенность, хотя, с другой стороны, и вызывали некоторую тревогу.
А марево приближалось. Различимыми становились светящиеся потоки, из которых оно было свито. В них виднелись сотни пузыреподобных образований, то опускающихся вниз, к самой реке, то на большой скорости взлетающих ввысь.
И шум становился все громче и громче, перерастая в рев.
Осталось лишь одно желание – раствориться в мареве, разлететься тысячами атомов–пузырьков и слиться с ревом...
Навеки.
4
– Девушка? Вам помочь? Вы в порядке?
Лилиан резко выпрямилась и повернулась в сторону говорившего. Это была пожилая женщина. Ее поседевшие волосы были заброшены назад, руки засунуты в карманы белого длинного плаща, а плечи чуть приподняты, словно женщина озябла и никак не могла согреться.
– Нет, спасибо, – промямлила Лилиан.
– Но, может... – мягко начала женщина.
– Нет! – раздраженно прервала ее девушка.
Женщина пожала плечами и, склонив голову, скрылась за поворотом.
И только тогда Лилиан поняла, где находится – в темном и узком проулке. Здесь было явно холоднее, чем на самой улице, также из-за сильного сквозняка, и пахло чем-то протухлым и горелым. Девушка сидела на корточках, прижавшись к кирпичной стене какого-то дома. В скрещенных руках она крепко сжимала рукава плаща, наброшенного на спину и плечи.
Ошарашено озираясь по сторонам, Лилиан медленно поднялась, одним плечом продолжая упираться в стену.
Проклятье и замшелый олух! Что это за место? Где я? И... как я сюда попала?!
Мысли безумно закружились в голове, но они только сбивали ее с толку, прояснение же никак не наступало.
Возмущенно сдвинув брови, Лилиан тяжело вздохнула. Досадно покачав головой, она натянула на себя пальто и тут же скривилась от боли – мышцы затекли, и все движения давались с трудом. В двух метрах от себя, на земле, она обнаружила свою сумочку, новую, с широкими ручками, и, подняв и отряхнув ее, закинула на правое плечо.
– Ну и дела... – пробормотала зеленовласка, уперевшись ладонью левой руки в шершавую стену. – И что теперь?
Она не была удивлена. Но поражена и озадачена – да, потому что не помнила, как попала в это подозрительное место. Но зато могла вспомнить, почему. Да потому что не надо было соваться в «Веселое Полнолуние»! – стала корить себя Лилиан. Будто не знала, что может случиться. Словно в прошлый раз было иначе! Хорошо, что хоть очнулась в каком-то темном проулке, а не на дне озера или реки. Черной реки... Хм, впрочем тогда бы она не очнулась.
Лилиан передернулась всем телом, вспомнив о видении. Почему пение Полуночной влияет на нее подобным образом? И как поступают другие, чтобы наслаждаться чарами в безопасности, не попадая под их влияние? Нужно разузнать. Желательно срочно. По крайней мере, до следующего полнолуния.
А пока хотелось бы понять, какой смысл несет в себе видение, посетившее ее этим вечером. При чем тут черная река и светящееся марево, бестелесные руки на плечах и шум неизвестного происхождения? Или это вновь всего лишь порождение ее собственной фантазии?
– Если я буду стоять в этом грязном проулке и разговаривать сама с собой, – пробормотала себе под нос Лилиан и, хмыкнув, прибавила: – то никаких ответов, ни в жизни, ни в смерти, не узнаю.
Выйдя на свет, она осмотрелась. Улица, на мостовой которой она стояла, называлась Гнусавый Ловелас. А это означало, что в квартале оттуда находился «Бескрылый Полет». Туда Лилиан и отправилась, дабы все хорошенько обдумать.
Забегаловка располагалась в первом этаже двухэтажного здания весьма потрепанного вида. Но как только посетитель попадал внутрь, он изумленно улыбался и спешил себе что-нибудь заказать, чтобы подтвердить или опровергнуть возникшее ощущение комфорта да уюта. И если его душа была открыта ко всему новому и скромность в его ценностях не значилась в колонке пороков, то уже через минут пятнадцать новоприбывший понимал, что не прогадал. Но, несмотря на подобную безупречность, в «Бескрылом Полете» никогда не было слишком много посетителей, и для каждого могло найтись укромное местечко, в котором можно было спокойно покушать и поразмышлять.
Вдоль стен, выкрашенных в пастельные, но не слащаво нежные, а пестро оригинальные тона, и в два ряда по центру стояли небольшие квадратные столики, разделенные перегородками. В дальней, восточной стене, за тяжелыми занавесками, находились так называемые кабинки. Занавески можно было распахнуть и закрепить по бокам входа в любой момент, если вдруг посетителям надоест столь интимное уединение, и они пожелают приобщиться к тому, что происходит в общем зале.
Справа от входа в забегаловку располагался бар, за которым ежедневно и бессменно дежурил Андри, печальная улыбка которого невольно вызывала на откровения. Единственное, к чему можно было придраться, это освещение, которое обеспечивали слабые матовые светильники, по одному на стене у каждого столика и на столешницах у стоявших посередине. Поэтому «Бескрылый Полет» был постоянно погружен в сумрак, поскольку плотные шторы на окнах, выходивших на улицу, всегда находились исключительно в задернутом состоянии.
В южной стене забегаловки были две неприметные двери, одна из которых вела в уборную, другая – на кухню и в подсобные помещения. Просторный зал «Бескрылого Полета» частенько был окутан легкой дымкой, исходившей не от сигар, которые тут не жаловали, но от терпких благовоний, курившихся в углу.
Лилиан зашла в заведение и, замеченная лишь Андри, улыбнувшимся девушке в знак приветствия, пересекла зал и вошла в крайнюю кабинку справа. Устало опустившись на деревянную скамью, оббитую тонким слоем паралона, затянутого в ткань, зеленовласка сложила руки на столе и склонила на них голову. На улице она посмотрела на часы. Они показывали «21:47». Значит, в «Бескрылом Полете» можно обосноваться минимум на час и ни о чем не беспокоиться.
К Лилиан подошел официант, его звали Шип, и записал заказ, при этом окинув девушку сочувствующим взглядом, но ничего не сказав. Знаю, знаю, подумала Лилиан. Ее вид мог насторожить или напугать кого угодно. И она относилась к этому весьма критично. Растрепанные, спутавшиеся зеленые волосы и бледное лицо, выражение которого в полной мере отображало противоречия, не покидавшие девушку из-за хандры, надолго обосновавшейся в ее душе. Ко всему этому прибавлялось местами помятый и замызганный плащ, в котором девушка выглядела так нелепо.
Через двадцать минут на отполированном дереве квадратного, со сточенными углами столика перед Лилиан стоял бокал вина с пряностями и тарелка с размягченными сухариками в яблочном соусе, которые лучше всего готовили именно в этом заведении. Каждый раз зеленовласка заказывала или кружку пива, или стакан абсента, и каждый раз Шип приносил ей вино с пряностями, хотя оно, вроде бы как, и было запрещено в виду низкого уровня ее орисаку. Вот Лилиан и думала, то ли у Шипа не все в порядке с памятью и механизмами запоминания, то ли он просто по уши в нее влюблен, раз осмеливается нарушать установленные порядки.
5
Сделав парочку глотков вина, Лилиан почувствовала, как по телу медленно растекается одурманивающее тепло. Немного съев из тарелки, она вздохнула и откинулась назад, уперевшись спиной в деревянную перегородку, разделявшую между собой соседствующие кабинки. За ней были слышны человеческие голоса, но слов было не разобрать. Но вдруг один из участников разговора повысил голос, и до Лилиан долетели обрывки предложения, сказанного в возбужденном тоне.
– ...но я ее видел! Видел собственными глазами! Она существует...
И тут кто-то предостерегающе шикнул на говорившего, а другие раздраженно забормотали, но так тихо, что Лилиан ничего не смогла разобрать.
Услышанные слова заинтересовали девушку, хотя она и не поняла, о чем шла речь. Но с ходу сообразила, что люди за перегородкой говорят о чем-то важном и, возможно, даже секретном, раз боятся повышать голос. Тогда Лилиан тихонько развернулась, встала коленями на скамью и стала искать в перегородке хоть какой-то изъян, трещину или дырку, которые позволили бы ей разузнать, что происходит в соседней кабинке. К удивлению и несказанной радости ей удалось найти небольшое отверстие, к которому она мгновенно приникла и, затаив дыхание, начала вести свое наблюдение, в тот момент ничуть не заботясь о том, что, по сути, поступает преступно и неэтично.
Люди вернулись к обычному тону разговора, и теперь Лилиан могла и видеть их, и слышать вполне отчетливо, хотя голоса звучали несколько глуховато.
– Тебе нужно поумерить свой пыл, – усталым низким голосом проговорила одна из двух женщин, на вид молодая, с мальчишеской стрижкой розовых волос, в белой футболке и джинсах.
– Но я видел ее, Лиззи, понимаешь? На самом деле!
– Рукко, говори тише. Нас могут подслушивать, – холодно проговорила вторая женщина. Она была старше розововолосой Лиззи, но обладала высоким и не таким приятным на слух голосом. Ее русые волосы были заплетены в длинную косу, черное платье хоть и сидело на ней хорошо, но выглядело запыленным и старомодным.
– И кто же нас будет подслушивать? В этой-то дыре? Сомны что ли? – это, иронично хмыкнув, подал голос парень, сидевший напротив женщины с косой. Он был не старше самой Лилиан, его светлые волосы были забраны в короткий хвост. В отличие от остальных собравшихся он один был в верхней одежде, в наглухо застегнутом темном плаще.
– В Городе много подозрительных личностей, прихвостней и шпионов Капюшонников, этих марских демонов, – прищурив глаза и неотрывно глядя на парня, зловеще прошептала женщина с косой. Лилиан пришлось напрячь слух и задержать дыхание, чтобы разобрать все, что сказала незнакомка.
– Ой-ей-ей, кто тут заговорил о Капюшонах? – пренебрежительно бросил светловолосый парень. – Ты что, их боишься? Ну, признайся, Катя! Тут все свои! – сказал он и широко развел руками. – Да и какое дело тем самым Капюшонам до вещей, которые и не существуют вовсе? До того, о чем тут разглагольствует Рукко?
– Саша! Катя! Ану, прекратите! – вступил в разговор до этого хранивший почтительное молчание самый старший из мужчин. Он был щекастый, с тонкой паутинкой появляющихся морщин на лице и, наверное, невысоко роста. На его голове красовалась широкополая шляпа, бросавшая тень на глаза мужчины, отчего невозможно было понять, о чем он думает, какие чувства испытывает на самом деле. На шее у мужчины был повязан шелковый платок, в тон темно-синей рубашки.
– Еще не хватало нам всем рассориться! – недовольно продолжил мужчина в шляпе. – И так редко собираемся! – он прочистил горло. – По понятным всем причинам. Так давайте лучше говорить по делу, а не пререкаться и выяснять отношения. Саша?
– Хорошо, Миши, – упавшим голосом ответил светловолосы парень и опустил голову, уставившись в свою полупустую кружку.
– Катя? – мужчина в шляпе, которого звали Миши, обратил свой серьезный взор на женщину с косой. Та, поджав губы, сдержанно кивнула, но промолчала.
– Прекрасно, – Миши удовлетворительно кивнул. – Рукко, можешь продолжать.
– Ну... я, в принципе, все сказал, – отозвался Рукко, брюнет в потрепанном костюме, лица которого Лилиан не видела, только правое ухо и край щеки, поскольку мужчина сидел к ней спиной. Но, судя по голосу, мягкому и бархатистому, воображение нарисовало перед внутренним взором девушки высокого незнакомца с притягательной внешностью. Но отвлекаться на такие мелочи сейчас было нельзя.
– Рукко, как она выглядела? – устало спросила Лиззи, так, словно ответ был ей известен, и она слышала его не меньше сотни раз.
– Великолепно! Неописуемо! – с восторженным придыханием ответил Рукко. – Похожа на чашу и покрыта мягкой изумрудной травой, такой свежей, что хочется упасть на нее, приникнуть к земле и вбирать в себя ее ароматы, наслаждаться и быть счастливым.
– И ты видел... Источник? – очень тихо поинтересовался Миши.
– Да. Он находится в самом центре. И сияет, сияет в солнечном свете, подобно... подобно начищенному до блеска серебру или... ярчайшей звезде, упавшей с небес.
– А ты касался его или пил... из него? – после непродолжительной паузы спросила Лиззи.
Но Рукко склонил голову и не ответил. О выражении его лица можно было догадаться по ответным реакциям всех остальных. Миши поправил шляпу и растянул губы в печальной улыбке, Саша тихонько хмыкнул и смерил Рукко взглядом победителя, но, заметив в глазах Лиззи порицание в свой адрес, сник и вновь уставился в кружку. Катя же, медленно вздохнув, посмотрела на Рукко разочарованно и отвела глаза.
– Если бы он видел Источник по-настоящему и выпил из него, он бы сейчас перед нами не сидел, – в полголоса проговорила Катя.
– Но он мог попасть в Долину и видеть ее, – задумчиво произнесла Лиззи, тоже шепотом, словно Рукко заснул и окружающие боялись его потревожить. – А коснуться Источника или выпить из него просто не успел. Или побоялся, – чуть погодя прибавила она.
– А вдруг он побывал в Долине и напился из Источника сполна? – с вызовом и во весь голос сказал Саша. – А сейчас молчит, потому что не хочет делиться с нами? Хочет все прибрать к своим рукам!
– Саша, перестань! – укоризненно воскликнула Лиззи.
Саша кинул на нее быстрый взгляд, полный душевной боли, и, неслышно вздохнув, погрузился в молчание.
– Он не пил из Источника. И сейчас нам не лжет и ничего не утаивает, – спокойно произнес Миши.
– Это почему же? – поинтересовалась Катя. От ее высокомерия и холодности Лилиан поморщилась, словно съела что-то кислое.
– Потому что Источник дает ответы на все вопросы. И тот, кто однажды смочит губы серебристой кровью Чианосс, более никогда не вернется к тому, что было, ибо прозреет и отыщет Одиннадцатые Врата…
Слова Миши произвели впечатление на всех. Женщины переглянулись, их лица стали грустными, взгляды затуманились. Мужчины же хранили глубокое молчание, сосредоточенно о чем-то размышляя.
Первым нарушил тишину Саша.
– Это значит, что тогда можно будет выйти из... Города?
Лилиан ахнула и слишком поздно прикрыла рот рукой.
– Нас кто-то подслушивает! – сказала Катя и стала с подозрением осматривать стены кабинки.
– Да что ты со своим подслушиванием! – взорвался Саша.
– Нет, нет, она права, – настороженно и очень серьезно произнес Миши. – Я тоже что-то слышал. Саш, проверь-ка соседние кабинки.
Недовольно закатив к небу глаза, Саша все-таки поднялся со своего места и вышел.
Лилиан запаниковала и чуть не свалилась со скамьи. Понимая, что не успеет выбежать из кабинки незамеченной и только привлечет подобным поступком излишнее внимание, она быстро села на скамью, перевернула бокал, так, чтобы вино разлилось на стол, а сама опустила руки и голову на столешницу, повернувшись лицом к стене. Пусть лучше подумают, что какая-то девица с горя напилась и уснула прямо на столе, чем узнают, что она подслушивала и теперь знает их секрет.
Прикрыв глаза, Лилиан попыталась расслабиться, но справиться с напряжением и страхом было не так-то легко. Тут она услышала, как зашуршали портьеры, и в ее кабинку кто-то вошел. Этот кто-то, конечно же Саша, шумно дыша, постоял с минуту и, убедившись, что незнакомая девушка спит пьяным сном, тихонько удалился. Девушка обождала некоторое время и только тогда медленно поднялась. Прижавшись ухом к деревянной перегородке, она услышала, как Саша рассказывает о том, что в одной соседней кабинке пусто, а в другой на столе спит какая-то нищенка. Лилиан возмущенно вскинула брови, но от вздохов-ахов и словесных комментариев воздержалась. Убедившись в том, что странная компания продолжает свои мирные беседы уже на обыденные темы, Лилиан кинула в рот пару сухариков, прожевала их и поднялась из-за стола. Тихонько выйдя из кабинки, она подошла к Андри и попросила завернуть для нее несколько фруктов. Андри, печально усмехнувшись, кивнул и через минут пять вернулся с бумажным пакетом, в котором фруктов было явно больше, нежели она просила, что заставило зеленовласку усомниться в беспристрастном отношении к себе не только Шипа, но и Андри. Поблагодарив мужчину и туманно ответив на его вопрос о состоянии своего здоровья, Лилиан невольно оглянулась на кабинки – но все занавески были задернуты, и ничего подозрительного заметить не удалось – затем сама себе улыбнулась и вышла из забегаловки в сырой ночной воздух и улицы, зажатые кривыми домами под низкими свинцовыми тучами, набухшими от дождя.
Глава 18
Побег
1
Лилиан продолжала упорно воплощать в жизнь свои идеи. Несмотря на то, что зачастую все оканчивалось крахом, и на то, что борьба с хандрой, в которую она время от времени осмеливалась вступать, занимала много сил. Возможно, неудачи объяснялись тем, что она неправильно или неточно формулировала вопросы, на которые искала ответы, или же ей элементарно не везло. От частички «не» отделаться крайне нелегко.
Следующей идеей, озарившей мозг Лилиан, стали поиски Вертодор. Девушка размышляла так: если в Вертодор, то бишь Башне Тысячи Дверей, она получила имя, дом и некий толчок к утраченному смыслу жизни, заключавшемся для нее в одном единственном сокровище – памяти, и если в Вертодор, допускала Лилиан, раз в жизни побывал каждый житель Телополиса, значит, Служители Башни обязаны знать ответы на те вопросы, которые гложут зеленовласку. Остается только отыскать ее, вожделенную Башню. А это уже сложное уравнение со многими неизвестными.
Лилиан планировала поговорить о Вертодор с Вирджинией и даже применить хитрость, если та понадобится, и все свое ораторское мастерство, лишь бы разузнать, как пробраться в Башню во второй раз. Но подруга на письма отвечать отказывалась, храня свое мрачновато-таинственное молчание-исчезновение.
Отыскать Вертодор Лилиан пыталась в течение четырех дней, начиная с понедельника. Она ходила по знакомым и незнакомым улицам, тщательно изучала каждый латроп, проходила под ними, мокла под дождем, натирала мозоли на ногах и так до тех пор, пока усталость не сменялась абсолютным безразличием ко всему.
Не то, чтобы Лилиан на четвертый день потеряла всякие надежды найти Башню, нет, она просто вымоталась настолько, что решила дать себе передышку. Ведь Вертодор, по сути, никуда не денется, и искать ее можно будет и через неделю, и через месяц, даже через год.
В среду, которая в Дневнике Лилиан, все пополнявшимся записями, значилась «31-м (32-м) днем от т.о.» и «вторым от Полнолуния», Лилиан получила первые отклики-письма на свои объявления. И в тот день ее обидам и огорчениям не было предела. Всего пришло семь писем. Одно из них, к примеру, гласило: «Я был бы не прочь познакомиться с ней. Паки С.», другое же: «Зеленые волосы – какой отвратительный вкус! Лусия», и остальные – в подобном стиле. И никакой полезной информации! Лилиан от злости разорвала все письма в клочья и выбросила в окно. Хоть буду знать имена своих обидчиков, подумала зеленовласка, и губы ее искривились в невеселой мрачной ухмылке. Почему будет знать и помнить? Потому что авторы всех писем посчитали своим долгом указать собственные имена. Похоже, эта была одна из многих странноватых привычек, присущих жителям Телополиса. Сродни той, которая не позволяла давать свой адрес людям, в искренности и доброте побуждений которых ты сомневался. И сколько другого чудаковатого, вошедшего в традиции, успела повидать Лилиан, прожив в Телополисе всего-то один месяц! Да, она признавала, что таковым оно выглядело для нее, пришелицы и чужачки, и что являлось вполне нормальным и приемлемым для всех остальных. Лилиан пообещала себе как-то собраться с мыслями и сделать необходимую запись в Дневник. Просто на память. Ха, просто на память – какая ирония, если только не цинизм!
Почему она в былые дни так не думала? А если думала, то где покоятся подобные записи? Ведь им нет цены! И если вдруг они находятся за пределами Телополиса, то у Лилиан будет шанс их отыскать. Потому что те загадочные слова, сказанные Миши, никак не выходили из ее головы, словно стали неотъемлемой частью сознания, частью, неустанно о себе напоминающей. Лилиан претила подобная зависимость, она пыталась отвлечься, думая то об одном, то о другом. Удивительно, но ей даже удалось детально вспомнить неоконченную историю молчаливой стармранской мрачницы, а также печальный рассказ о седьмой эйде Фарильене и ее возлюбленном старшем эйдине Витторио. Однажды, припомнив эти две истории разом, Лилиан подивилась, как же она раньше не заметила, насколько они схожи между собой. И тут внезапно вспомнила, что один раз – это случайность, два – совпадение, ну, а три – кажется, судьба. Что может все это означать? Неужто они с Сергиусом полюбят друг друга, а затем погубят? И что – не может быть! – и что, если Сергиус знает, какая участь постигнет влюбленных седьмую эйду и старшего эйдина и потому, прикрываясь нелепым предлогом, предпочитает ненавидеть, если не презирать свою коллегу, только чтобы не сложить голову на плахе беспощадного рока?
Кстати, о Сергиусе. Перебрав все варианты, Лилиан решила поговорить с ним о Вертодор и Долине Источника. Он обязан был знать хоть что-то! И пускай Сергиус не помнил себя и верил, что попал в Телополис с целью кому-то помочь, как он однажды признался зеленовласке с задумчивым видом, когда та задала соответствующий вопрос, но он тоже мог где-то слышать подобные рассказы, особенно касающиеся Долины Источника, Одиннадцатых Врат и некоего Чианосс, хотя Лилиан и подозревала, что так назывался сам Источник, рассказы, в которых было бы больше подробностей и указаний, коими старший эйдин мог бы поделиться с девушкой.
Однако решиться еще не означает приступить к действию. Вот и Лилиан, обдумав все в голове, с Сергиусом столь важные вещи так и не обсудила.
2
Пятница, как бы ни было это удивительно, началась спокойно. Обыденность раздражения не вызывала, хмурое небо – только грусть, лишенную былой непримиримой ненависти. Позавтракала Лилиан в «Пальмовой Пустоши», сидя на свежем воздухе за одним из двенадцати столиков под широким зонтом, благодаря которому она сама, столик и еда оставались сухими. В это пасмурное утро Лилиан с удовольствием наблюдала за тем, как дождевые струи-потоки сливаются с пепельно-синеватой поверхностью озера, в непогоду покрывавшуюся гусиной кожей. Влажный ветер, то усиливавшийся, то затихавший, то ли уставая, то ли намереваясь застать врасплох людей и природу своим следующим сильным порывом, доносил с того берега озера пьянящий аромат мокрого лес и разноголосый шелест-пение деревьев.
Еще одной причиной улучшения настроения девушки послужило исчезновение хандры. Она была повержена и, не вынеся позора, трусливо бежала с поля сражения. По крайней мере, так думала Лилиан. И только одно не давало зеленовласке до конца расслабиться и в полной мере насладиться покоем – это мысли, постоянно возвращавшиеся к Долине Источника, Одиннадцатым Вратам, Чианосс, Вратам, Долине, Чианосс… и так до бесконечности. От них уже ничего не спасало, ни самые серьезные, даже приземленные размышления, ни самые далекие и возвышенные. И к чему бы Лилиан не обращала свой взор, любой предмет вызывал в ней ассоциации с тем поздним вечером в «Бескрылом Полете», что неизменно приводило к размышлениям о тогда услышанном.
В таком спокойном, но вместе с тем противоречивом состоянии Лилиан пришла на работу. И тут же стала жертвой очередных придирок Сергиуса. На этот раз старший эйдин порицал ее за опоздание, хотя девушка и была уверенна, что пришла вовремя и даже чуточку раньше. Она показала коллеге свои часы, на которых было ровно девять, но тот пренебрежительно отмахнулся и продолжал настаивать на своем. Лилиан сдерживалась изо всех сил. Ей хотелось закричать на старшего эйдина и даже как следует отколотить его, но вместо этого к ее глазам подступили слезы, а в горле застрял комок боли и обиды. Сергиус, ничего не замечая, окончил свою тираду и умчался прочь. Лилиан, опустив голову и поникнув плечами, осталась стоять на месте.
И тут она услышала, как невдалеке кто-то тихонько шевельнулся и замер. В Коритан, как обычно, царствовал полумрак, потому сразу невозможно было разобрать, кто подвигался и где именно, но Лилиан, подумав, что это не может быть Сергиус, который в последнее время ходил и двигался быстро и нервно, догадалась, что шевельнулся дядюшка Кинг. И вдруг Лилиан ощутила, как в недрах ее естества, нарастая по мощи, начинает вскипать желчь. Сорвавшись с места и уронив на пол зонт, который она с трудом вырвала накануне из рук конкурентки-покупательницы в лавке-магазине «Честный Светоч», что на проспекте Марлуа, Лилиан быстрым шагом направилась к креслу дядюшки Кинга, стоявшему около Флеменуса. И в нем увидела улыбающегося старичка, с длинными мерцающими в свете голубоватого пламени седыми волосами, в танриспах, смотрящего на девушку ласково и с симпатией.
– Лилиан, внученька, что случилось? – задал он вопрос в самом непринужденном тоне.
– Я вам не внученька! – закричала Лилиан и сжала пальцы в кулаки. – Я никогда не была и не буду вашей внученькой! Запомнили? И как это вы не знаете, что случилось? – голос девушки был полон боли и невыплаканных слез. – Как вы не знаете?! Как можете беспристрастно наблюдать за всем, что тут происходит? Вам что, хочется, чтобы Сергиус меня прикончил? Задушил однажды или убил собственными руками? Вы ненавидите меня! Но за что?! Что я вам такого сделала? Я не просилась в седьмые эйды! Я бы лучше сдохла в самых вонючих закоулках этого... этого города, чем пришла сюда добровольно! Слышите? Вы слышите меня?!
Лилиан пыталась сфокусироваться на лице дядюшки Кинга, но у нее это плохо получалось. Из-за слез, хлынувших из глаз. Потому она видела только размытое белесое пятно, которое молчало и не двигалось.
– Как вы можете молчать? – еле сдерживая рыдания, сдавленным голосом запричитала Лилиан. – Как вы можете меня игнорировать? Хоть бы раз заступились! Неужели это так тяжело? Мне не нужны ваши улыбочки и ласковые взоры! Да будь они прокляты! Пусть их и вас, вместе взятых, сожрут бродячие псы, унесут и четвертуют Капюшонники, пусть ваши глаза больше никогда не увидят света!..
– Лилиан! – в ужасе прошептал дядюшка Кинг, но девушка его не услышала. Она выпустила рыдания и слезы наружу и более не сдерживалась, ни в чувствах, ни в проклятиях.
Никому неведомо, сколько времени ушло на разыгравшуюся трагическую сцену, потому что никто подсчетом этого самого времени не занимался.
Безудержным потоком Лилиан изливала на дядюшку Кинга, на Флеменуса, на стеллажи книг, на полумрак все, что успело в ней накопиться до этого времени, всю боль, горечь, разочарования, страх и ненависть от несправедливости, непонимания и ощущения собственной беспомощности, подобно тому, как проснувшийся вулкан изрыгает из своих недр потоки обжигающей огненной лавы, не заботясь о том, кто и что может в результате пострадать.
Закончилось все гневными выкриками, в которых Лилиан поклялась всеми Капюшонниками, что более никогда не переступит порог ни одного Трехбашья и прямо сейчас отправится на поиски Долины Источника, дабы испить серебристой крови Чианосс, отыскать Одиннадцатые Врата, выбраться из Телополиса и обрести абсолютную свободу.
В следующую минуту Лилиан выбежала из Трехбашья, не зная и не желая знать, видел ли кто из посторонних ее, в ярости оглашавшую свой монолог, позабыв у входа зонт и не попрощавшись с Робертом, которого уже успела возненавидеть.
Безразличные капли дождя, сливающиеся в прозрачные серые струи, касались лица девушки, ее волос, тела, облаченного в плащ незнакомца, не встречая на своем пути никаких препятствий. Они охлаждали кожу девушки, но отнюдь не ее пыл, не в их силах было затушить огонь, бушевавший у нее внутри. Двигаясь быстрыми широкими шагами, Лилиан шла в неизвестном направлении, обозначенном в системе координат ее сознания, как простое и лаконичное «вперед». Она то и дело наступала в лужи, отчего те довольно всхлипывали, и ее обувь все больше наполнялась водой. Руки она спрятала в карманы, продолжая сжимать пальцы в кулаки.
Выйдя с площади, посреди которой на скромном постаменте высился столбик из светящегося камня, от дождя ставший темно-серым, столбик, предназначение которого ей было неведомо, Лилиан свернула в одну из боковых улиц и стала заглядывать в каждый проулок, намереваясь войти в первый из попавшихся латропов. В каждую следующую минуту в голове девушки рождались все более опасные усовершенствования плана, сформировавшегося еще во время ее разглагольствований возле Флеменуса. Мысль отправиться на поиски Долины Источника, заранее не разузнав хотя бы приблизительного места ее нахождения и не обдумав свои действия, была опасна уже сама по себе. А чуть ли не мгновенный переход к ее осуществлению был ужасающим по своей сути, если не губительным. Это же насколько нужно быть бесшабашной, безответственной, настоящей сорвиголовой, чтобы вот так бросаться в объятия непонятно чего, смахивающего на затягивающуюся петлю? Да еще и таким образом! Проходя под всеми латропами, которые будут попадаться на пути! И не удерживая в голове ни единого названия ни одной улицы, площади или проспекта! Да так можно угодить в самое черное сердце преисподни!
Но Лилиан о подобных вещах не задумывалась. Она лишена памяти, она анормальна, значит, ей должно повезти. Она найдет Долину Источника, она выпьет серебристой крови Чианосс, она выйдет из Одиннадцатых Врат и обретет свободу. Вожделенную абсолютную свободу...
И вот латроп найден, в мокром темном проулке, пропахшем озоном, влажным булыжником и кирпичом. Быстрый мимолетный взгляд, и Лилиан, зажмурив глаза, вбегает в проем каменной арки...
Чтобы обрести или погибнуть.
3
Лилиан очутилась на тихой узкой улочке. Расстояние между ее домами составляло максимум три метра. Дома были двухэтажными, выложенными из когда-то первоклассного, а теперь весьма обветшавшего кирпича выцветшего зеленовато-бурого оттенка со значительным налетом серой пыли. Лилиан быстро прошла пару десятков шагов, но потом скорость поубавила и принялась внимательно осматривать окружавшие ее здания. К загустевающей лаве ее бушующих уже с меньшей силой эмоций прибавилась еще и настороженность. Почему дома на этой улице выглядят так потерянно и безнадежно, так заброшенно? Словно обезумевшая толпа промчалась по ней, сметая и уничтожая все на своем пути, превращая быль в небыль, а жизнь в прах?
Окна во всех домах без исключения были разбиты, некоторые напрочь лишены стекол, взамен темнота, притаившаяся в глубинах комнат, щерилась криво приколоченными досками. Дымоходы не курились дымом, некоторые были разрушены до основания, зияя тупыми дырами. Двери, раздолбанные, перекошенные, болтались на двух ржавых петлях, а то и на одной, протяжно и заунывно поскрипывая. Что радовало – дождь на этой улице не шел, хотя грязно-серые тучи, низко повисшие над домами, предвещали недолгую радость. Подул холодный северный ветер, заставивший двери домов ожить и заскрипеть еще протяжней, проникнувший во все отверстия и дыры, выдувая из них пыль – а, может, прах? – и напевая свою грустную песню.
Лилиан содрогнулась от пронявшего ее холода. Ведь она промокла до нитки, глядишь, и простуды не миновать! Но во второй раз она задрожала отнюдь не от холода. Ей вдруг стало жутко от созерцания этих скрипящих оживших дверей, разбитых окон, за которыми прятался мрак, и ветра, тоскливые напевы которого так смахивали на замогильные эпитафии, положенные на музыку.
Вдруг из верхнего окна ближайшего дома вылетело тонкое белое покрывало и, подхваченное потоками ветра, закружилось искривленными дергающимися движениями, неторопливо опускаясь вниз. В своем полете-падении оно стало приближаться к зеленовласке, и той пришлось отскочить в сторону. Покрывало оседало на мостовую, образовывая причудливую фигуру, похожую на человеческую. Лилиан почувствовала, как внутри нее все будто бы сжалось и похолодело. Вновь гулко и тревожно запульсировал страх, а разыгравшееся воображение стало рисовать пугающие картины, в которых покрывало превращалось в призрака некоего неуспокоившегося духа, через многие века явившегося на зов, исходящий от живого бьющегося сердца, заключенного в груди девушки, восставшего и обретшего черты человеческие, дабы воздать живым по заслугам, чтобы ни одно существо более не смело пройти этой тихой улочкой…
Белое покрывало осело наземь, напоследок слегка коснувшись руки Лилиан, отчего та испуганно вскрикнула и, не оглядываясь, убежала прочь. Остановилась она возле проулка, в котором различила очертания каменой арки. Повсюду хаотично валялись запыленные – видимо, предстоящий дождь будет здесь первым за долгий период времени – геометрические конструкции, которые Лилиан вначале приняла за клетки, хотя весьма и необычные, в которых раньше держали разных птичек, но потом убедилась, что конструкции мало похожи на что-либо, знакомое ей.
Лилиан уже опомнилась от испуга и разозлилась на себя за проявленную слабость. Ну и какого замшелого олуха мне в покрывале привиделся призрак? Нужно быть совсем свихнувшейся, чтобы испугаться куска паршивой белой материи! Хотя, стоит, наверное, признать, что я свихнулась, но только на процентов эдак двадцать, а это еще не страшно, это допустимая норма, с которой вполне можно жить, и я успею обрести абсолютную свободу до того, как этот показатель достигнет ста процентов. Да у меня еще целый зеленый вагон и леприкон времени!
Лилиан намеренно не желала обдумывать то, какое насекомое могло укусить ее буквально минут тридцать-сорок тому назад и заставить вырваться наружу всему, что должно было быть сокрытым под семью тоннами частиц, из которых состояло ее сознание, вырваться настоящему смерчу, вначале взорвавшемуся у нее внутри, подобно огромной звезде в далеких-далеких небесах. Поэтому она разозлилась пуще прежнего, тем самым придавая себе большей уверенности и смелости, и вбежала в следующий латроп.
Так она попала на вторую заброшенную улицу, более зловещую и безжизненную, затем на третью и на четвертую. Двери в стоявших на них домах не болтались на ржавых петлях – они просто отсутствовали. Окна были лишены стекол. Моросил слабый дождик, и ветер беспрепятственно разносил его капли по всем местам, оставляя на крышах, стенах домов и дороге расплывающиеся мокрые пятна-отпечатки. Лилиан, готовая в любой момент защитить себя от вражеского нападения, медленно шагала посередине мостовой, осматривая каждый дом и стараясь выглядеть ненавязчивой случайной путешественницей.
Что придавало этим улицам особую странность и нереальность, так это полное отсутствие каких-либо следов травы, иной растительности и вообще признаков чего-либо живого. Словно они, вместе с их мощеными мостовыми и разбитыми обветшалыми домами, были всего лишь тенью или отпечатком тех улиц, на которых Лилиан приходилось бывать ранее. А ведь известно, что тень, от какого бы яркого или красочного объекта-предмета ни падала, всегда оставалась тенью, черной и монотонной. Исключение могли составлять полупрозрачные предметы, тень от которых могла иметь оттенок определенного цвета. Конечно, если Лилиан и разбиралась в физике прежде, до «точки отсчета», сейчас она ничего по этому поводу сказать не могла. А подобным мыслям о всяких там отпечатках и тенях, неожиданно возникавших у нее в голове, она удивлялась не менее, чем самому факту, если бы таковой существовал в действительности.
Разумеется, улицы, скорее всего, не были никакими там тенями или отпечатками. Уж слишком это фантастично, что ли, подумала Лилиан. Хотя взять тот же белолист или танриспы – чем не фантастика? А вот и не фантастика! Они-то существуют на самом деле и являются неотъемлемыми составляющими жизни Телополиса.
К девятой, кажется, девятой, улице Лилиан так надоело повторяющееся унылое однообразие, от которого веяло больше скукой, нежели угрозой, что она даже начала жалеть о том, что вошла в самый первый латроп и ввязалась в это сумбурное переплетение покинутых перекрестков. Ее очередная идея опять оказалась несостоятельной. Что же тогда, возвращаться назад и на коленях вымаливать прощение у дядюшки Кинга? Ну, нет! Еще и полдня не минуло с того момента, как начались ее поиски! Негоже сдаваться и вешать нос на полпути к вожделенной цели!
Лилиан глянула на часы, которые, почему-то, показывали десять минут десятого. Значит, стали. Тогда, когда она вошла в первый латроп или раньше? И важно ли это или можно не обращать внимания? Девушка подумала, что все-таки важно – она не сможет определить, когда наступит Полдень, чтобы успеть спрятаться. Но каков Полдень на этих заброшенных улицах? То, что тучи не являются помехой могучему солнечному светилу и разбегаются, даже самые мрачные и темно-свинцовые, как раз тогда, когда приходит губительное время Полдня, Лилиан узнала еще в первый пасмурный день и еле-еле успела забежать в ближайшую кафешку, чтобы не стать его жертвой.
Девушка вышла из латропа, прошлась проулком и осмотрелась по сторонам.
– Это что, шутка? – недовольно усмехнувшись, спросила она вслух.
Пора было начинать паниковать. Лилиан хотелось верить, что заброшенные улицы, по которым она прошлась, отличаются одна от другой. Но тогда почему сейчас ей кажется, что это одна и та же, одна-единственная улочка, которая все тянется и тянется, до бесконечности? А латропы создают замкнутый круг – ты заходишь в один и выходишь из него же, только в иной точке пространства. Но чем дальше, тем сильнее Лилиан беспокоил совершенно иной вопрос – поиск укромного местечка, в котором можно было бы переждать Полдень. Зеленовласка не знала, как скоро он наступит, но понимала, что следует поторопиться, потому что, когда тучи в один миг разбегутся, открывая путь солнцу, уже будет поздно. И зачем, ну вот зачем я все это затеяла – себе дороже!
Лилиан вернулась к латропу и стала его осматривать. И почему она раньше до этого не додумалась? Удивлению девушки не было предела. Каменная арка, на которую она смотрела, была гладкой и чистой, без единого начертания! Возможно, в исчезновении названий улиц, площадей и проспектов были повинны неумолимое время и ветер-непоседа. Вот только из всего этого напрашивался следующий вывод – Лилиан попала в западню. Ловушку. Теперь она умрет в жестоких мучениях от голода и жажды, под палящим полуденным солнцем, на разбитой брусчатке безызвестной улицы...
На всякий случай зеленовласка прошла под латропом и осмотрела каменную арку с обратной стороны, если можно было ее назвать обратной. Затем, в течение некоторого времени, она проделывала то же с другими латропами. Результат был неизменным – названия отсутствовали, они исчезли, словно по чьему-то велению свыше.
Лилиан раздраженно выругалась и остановилась. Нужно принять какое-то решение. Но какое? Что ей теперь делать? Не то, чтобы она не хотела умереть, нет, впрочем, Лилиан была не против, но не таким же образом! Из-за собственной глупости да несдержанности! Какое разочарование... А вот кое от чего она все-таки не отказалась бы – это от возможности, пусть не навсегда, но хотя бы на неопределенно продолжительный срок полностью избавиться от страха и некоторых сомнений. И от воображения, явно болезненного, уже начинающего рисовать перед ее внутренним взором картины всего того омерзительно ужасающего, что может с ней приключиться к концу уже сего дня, если она немедленно не вырвется наружу. Картины, плавно выливающиеся наружу дрожанием пальцев рук, слабостью в локтях и коленках, странным головокружением и покалыванием в затылке...
Лилиан закричала, что было мочи, стараясь заморозить-истребить страшные навязчивые образы, и, разбежавшись, пропала в одном из латропов бесконечно длинного заброшенного лабиринта…
4
Она проснулась от холода. Потянувшись, открыла глаза, и воспоминания о прошедшем дне вернулись к ней бурным потоком. Лилиан озябла и вся дрожала, пришлось подняться и размять мышцы тела. Ночь девушка провела под крыльцом одного из огромных домов, в беспорядке возведенных на очередной незнакомой улице. Ее сон временами беспокоили долетающие откуда-то сверху душераздирающие нечеловеческие крики, которые казались мелодичным щебетанием в сравнении с тем, то довелось повидать и пережить Лилиан накануне. Она передернулась и, раздраженно помотав головой, посмотрела на стрельчатые застекленные окна дома, за которыми снова кто-то вопил.
Пожалуй, надолго здесь задерживаться не стоит, подумала девушка. Ведь неизвестно, а вдруг существа, которым принадлежат эти заставляющие содрогаться крики, возьмут и выйдут из своего жилища, чтобы подышать свежим воздухом. Учитывая же размеры строений, можно было предположить, что их жители превышали зеленовласку в своем росте минимум раз в пять. Но они вполне могли оказаться кроткими и добродушными существами. Стоило только обратить внимание на тот факт, что парадные двери домов находились метрах в шести–восьми над землей, как будто хозяева боялись, что после захода солнца к ним могут проникнуть живые булыжники, коими была выложена мостовая. Особой опасности, насколько в этом удалось убедиться Лилиан, они собой не представляли, но постоянно находились в движении, менялись друг с дружкой местами, закручивались спиралями, или бегали паровозиками, иногда даже перепрыгивали через своих собратьев, при этом издавая легкие поскрипывающие звуки, не идущие ни в какое сравнение с воплями обитателей громадных зданий.
К сожалению, небеса над этой местностью были затянуты все теми же серыми тучами, которые Лилиан назвала бы серебристыми, да настроение случаю не соответствовало. С силой преодолевая чувство жажды и голода, девушка решила отвлечься, осматривая свою одежду, стряхивая пыль да высохшую грязь, приводя в порядок длинные волосы-водоросли, насколько это было возможно без гребешка и заколки. Надо бы вытереть и лицо, оно наверняка грязное, да помыть руки. Но где раздобыть воды? Пока Лилиан была не готова подвергнуть себя такой опасности и, например, подняться по ступеням ближайшего крыльца, чтобы попросить столь желанной влаги у существ, чьим излюбленным занятием являлась разминка голосовых связок при помощи криков.
Надеясь отыскать в кармане носовой платок – с другой стороны, откуда ему было там взяться? – Лилиан нащупала лишь горстку мягкой травы и тут же брезгливо отдернула руку. Неужели воспоминания о чем-то отвратительном и пугающем своей нечеловечностью и непознанностью будут преследовать ее до конца жизни?
В Полдень предыдущего дня ее бедствия приобрели неожиданный поворот. Лилиан удалось спастись от поражающих все на своем пути солнечных лучей, спрятавшись в очень узком проулке, куда те проникнуть не смогли. Переждав Полдень, который ушел не бесследно, но оставив ей головокружение и легкую тошноту, зеленовласка вернулась на улицу, чтобы продолжить свои поиски. Место, в котором она очутилась, отличалось от заброшенных улиц. Дома были ухоженными, некоторые крыши обросли мхом, у крыльца зеленели вьющиеся растения. Лилиан обрадовалась, подумав, что, наконец-то, вернулась на обычные «живые» улицы. Но первое отклонение проявилось в ближайший час. Внезапно позади себя девушка расслышала чьи-то шаги. Обернувшись, она никого не увидела, но до слуха ее долетел громкий задорный хохот, всколыхнувший воздух. Лилиан растерянно улыбнулась и посмотрела по сторонам. Но вокруг никого не было, ни в окнах домов, ни в проулках, ни на крышах. Это несколько смутило зеленовласку. Кто-то умеет хорошо шутить, подумала она и продолжила путь. Прошло всего пару минут, и позади нее вновь кто-то зашлепал по мостовой. На слух можно было предположить, что количество преследователей возросло до пяти-шести человек. Приготовившись, Лилиан резко обернулась, и опять ее постигла неудача. Или они умеют так быстро прятаться, или у меня слуховые галлюцинации, мелькнула в ее голове мысль, или же... все они невидимки!
«Шутки» стали повторяться с завидной регулярностью. С каждым разом топот ног усиливался, шаги убыстрялись, а когда Лилиан, не выдерживая, оборачивалась и пристальным взглядом окидывала дома и улицу, окружающее пространство отвечало ей взрывами безудержного хохота. Чужие забавы раздражали Лилиан, вызывали у нее уже не улыбку, а злость и обиду из-за того, что над ней так несправедливо потешаются. Со временем невидимки и вовсе обнаглели. Они не только шли по пятам за девушкой, но теперь и касались ее своими ледяными невидимыми пальцами, заставляя Лилиан вздрагивать, а ее кожу покрываться мурашками. Что было печальнее всего – девушка, не видя своего противника, толком не могла от него защититься. Хотя и пыталась бороться. Она быстро поворачивалась назад, бегала из стороны в сторону, размахивала руками, делала грозный вид и пугающе, так ей казалось, кричала. В последствии подобное поведение, занося записи в Дневник, Лилиан назвала «агрессивным и безумно-анормальным с примесью нелепости».
Необычная эксцентричность девушки невидимок совершенно не напугала. Они хохотали пуще прежнего и бесцеремонно ее трогали. В их смехе появились нотки издевки и злорадства, а от прикосновений их рук стали оставаться влажные холодные отпечатки. Долго себя сдерживать Лилиан не смогла. Она гортанно закричала, согнувшись пополам, а потом со всего духу помчалась вперед. Единственное, что в тот миг было для нее жизненно важным – это латроп, который позволил бы ей убраться от жутких невидимок как можно дальше.
Проулок за проулком оказывались пустыми. Лилиан теряла силы, ее ноги начинали болеть и жечь от натершей их обуви, голова кружилась, в животе призывно урчало, а невидимки все настигали и настигали, отнимая покой, уверенность, силы и право выбора. Вдруг в самом узком и кривом проулке Лилиан заметила знакомый изгиб каменной арки и молниеносно – для нее это было воистину так! – ринулась к ней.
Выбежав из проулка по инерции, Лилиан остановилась и опустилась на колени, а затем и на четвереньки, чтобы как следует отдышаться. Более-менее успокоившись, она медленно поднялась и осмотрелась. На первый взгляд все было безопасным и мирным, даже несколько усыпляющим. Улица широкой лентой тянулась влево и вправо, в отдалении делая повороты. Под ногами лежали шестиугольные плиты, все в мелких чудных выпуклостях, которые, впрочем, ходьбе не мешали. Дома тоже выглядели странно. Они располагались блоками, в каждый из которых входило по три здания. Ни в одном из них двери Лилиан не обнаружила, что вызвало у нее короткий нервный смешок. На Улице Невидимок – она решила давать им названия, чтобы в будущем было легче описывать события в Дневнике – Лилиан несколько раз пыталась спрятаться от проказников в домах. Но их двери были наглухо заперты, как девушка ни старалась дергать за ручку и применять разные методы, которые, по ее мнению, могли помочь взломать замок и укрыться в одном из зданий. Ее ухищрения имели совершенно неожиданные последствия. Невидимки, прямо у нее на глазах, стали подряд открывать двери всех остальных домов. Но как только Лилиан взбегала на очередное крыльцо, дверь захлопывалась у нее перед носом, затем со всех сторон обрушивался оглушительный смех, а на голову девушки падал клочок зелено-бурого мха с крыши. Эти клочки были непростыми. Они имели короткие корявые ножки-щупальца-корешки, которые моментально просачивались–вгрызались во все, что им подворачивалось.
Увидев мох-пиявку в действии, Лилиан со страхом порадовалась, что вовремя успела скинуть с головы первый слетевший с крыши зелено-бурый клочок. А так не миновать бы ей мшистой шапки и ворсистых щупалец, обвивающих мозг!
В необычных домах новой незнакомой улицы двери действительно отсутствовали. Но зато в наличии было множество квадратных окон, нижний ряд которых начинался приблизительно метрах в двух от земли. И то, что Лилиан в них увидела при ближайшем рассмотрении, поразило ее. Внутри зданий, выложенных из темного, цвета кофейной гущи, шершавого камня, находились их точные копии, только меньших размеров, в убывающем порядке. Матрешка, мелькнула мысль в голове девушки. На вопрос же, что именно звалось матрешкой, мозг отказывался отвечать и хранил упорное молчание.
Лилиан подняла голову и посмотрела в небеса. Здесь они были высокими, но затянуты теми же хмурыми тучами, хотя и с примесью голубизны, не пропускавшими ни единого солнечного лучика. Правда, зеленовласке хватило света для того, чтобы просмотреть дома до самой глубины и, узрев абсолютную тьму, с ужасом отшатнуться.
Лилиан сосчитала этажи, а вернее, количество горизонтальных рядов окон, коих оказалось целых восемь. Подивившись самой себе – да сдались мне эти этажи! – и отвернувшись, она пошла по улице. Она не знала, как долго может протянуться ее путешествие «неживыми» улицами, а потому мешкать было нельзя и терять время также. Если сегодня без еды и воды она еще может потерпеть, то что будет завтра и после ведомо одному Торину. Или Капюшонам. Хм, наверное, жуткие типы.
На Улице Матрешек Лилиан искала латроп не меньше часа, а то и двух. Пока некое событие не принудило ее убыстрить свои поиски в десятки раз.
Слоны появились внезапно. Грузные, шестилапые, в росте достигавшие четвертого этажа домов-матрешек, с двумя хоботами, направленными в разные стороны, в каждом из которых моргал ослепительно золотистый глаз, они промчались мимо девушки, успевшей скрыться в проулке. Их лапы сотрясали землю, но не вздымали клубов пыли, которая здесь отсутствовала. Лилиан не удалось сосчитать диковинных животных. Ее до такой степени объял страх и боязнь за собственную жизнь, что она, мелко-мелко дрожа, только и могла, что таращить глаза на пробегавших существ.
И вот последний слон, отставший от стада и отмеченный сверкающим ромбом, расположенным в середине его выпуклого лба, скрылся за дальним поворотом. Лилиан немного обождала и вышла из своего укрытия. Она чуть склонила голову и прислушалась. Ей ответила лишь безмолвная тишина. Почему слоны появились так внезапно? Они двигались бесшумно, пока не попали в поле зрения девушки. Весьма занятно, если только она опять не ошибается. И можно ли этих шестилапов называть слонами? Хотя в тот момент это интересовало зеленовласку менее всего.
На пути к латропу Лилиан повстречалось еще два стада слонов–шестилапов. Существенных различий между животными она не заметила. Вот только у последнего слона из всех трех стад во лбу посверкивали ромбовидные то ли наросты, то ли прикрепленные каким-то образом драгоценные камни. Лилиан дивилась самой себе – как она, уставшая, страдающая от жажды и голода, еще может замечать какие-то там ромбы? Возможно, это связано с ее утерянным прошлым. Пока что утерянным.
Следующую улицу и назвать таковой было сложно. Она больше походила на широкий тоннель с высоким округлым потолком. Выйдя из щелеобразного, прохладного и темного проулка, Лилиан чуть не оступилась и не упала в то, что заменяло в этом месте булыжную мостовую, а именно – грязь. Она была повсюду, тихонько булькала и даже, кажется, двигалась, вернее – текла, хотя подобное впечатление создавалось скорее за счет бледного свечения золотисто-огненных оттенков, озарявшего стены и пол тоннеля и лившегося из круглых окошек, расположенных на каменном потолке. Лилиан шагнула вперед и оказалась на самом краю бордюрчика, который опоясывал стены тоннеля с обеих сторон. Нечто, двигавшееся за потолочными окошками, круглыми, как будто в каютах на корабле, неприятно поражало, отталкивало и вместе с тем притягивало. Приглядевшись повнимательнее, Лилиан невольно ахнула. Белесо-алые создания, похожие на медуз, бесшумно плавали в веществе, смахивающем на огонь. Его медные языки перетекали от одного видимого отверстия к другому, обволакивали извивающиеся тела «медуз», касаясь их и лаская.
Лилиан поморщилась и отвернулась. Она осмотрела каменный бордюр-выступ и осталась недовольна увиденным, но все же осторожно ступила на него и пошла вдоль стены, прижимаясь к ней правым плечом. Плащ несколько затруднял ее движения, потому приходилось делать маленькие шажки, еще и потому, что левая туфля так и норовила соскользнуть вниз и увлечь зеленовласку в настоящее живое болото, на дне которого, возможно, водилась самая разнообразная живность. Тем не менее, Лилиан радовалась тому, что на ней была верхняя одежда. В тоннеле царили холод и сырость, потому плащ оказался полезным. А потом девушка вдруг вспомнила о своем доме, о Трехбашье, о тех улицах, где, ей казалось, никогда не будет так холодно, так потусторонне, как в этом тоннеле, и из груди ее вырвался тоскливый вздох.
Она продвигалась медленно, но уверенно. Первое время поглядывая на реку грязи с опаской, Лилиан позже решила, что эта болотистая пучина спокойна и вполне заслуживает доверия. Сосредоточив все свое внимание на бордюре, ей удалось даже ускорить шаг, хотя и не намного.
И вот впереди замаячило нечто, похожее на проход. Только подойдя поближе, Лилиан поняла, что проулок находится на противоположной стороне. Неприглядный и окутанный тьмой, но такой манящий! Девушка сокрушенно вздохнула и покачала головой. В своей ширине тоннель достигал не менее пяти метров. Можно было разогнаться и перепрыгнуть, но уж слишком это нереально. Или решиться и погрузиться в грязевое месиво в надежде благополучно перебраться на тот берег-бордюр и не быть никем съеденной или укушенной.
Лилиан отвернулась и продолжила свой путь.
Наконец удача улыбнулась ей или, как бы спонтанно выразилась сама зеленовласка, Торин проявил к ней свою благосклонность. А кем являлся Торин? Да Капюшоны его знают!
Лилиан заторопилась и два раза серьезно оступилась, чуть не полетев в объятья булькающей грязереки. Но от ее внимания, всецело сосредоточенного на проулке-проходе, открывшемся взору, ускользнула некая деталь. Поверхность болота вдруг забеспокоилась. Параллельно тем местам бордюра, где ступала Лилиан, на болоте грязь набухала и взрывалась – чаще, громче и яростнее, чем следовало. Остановившись на пороге проулка-прохода, девушка настороженно оглянулась. От ужаса ее глаза широко раскрылись, рот скривился, готовый выпустить на волю крик, а сама Лилиан вжалась в стену тоннеля, каменную и холодную, да так и застыла. Взбунтовавшаяся грязь, выйдя из своих берегов, поднялась и уже почти достигла потолка, закрыв свет своей болотной волной, испускавшей зловонные запахи, от которых можно было запросто задохнуться и умереть. Волна, достигнув желаемой высоты, на секунду замерла и затем стремительно рванулась вниз.
Лилиан закричала, и страх, сковывающий ее тело, отступил. Неровными шагами она завернула в проулок и побежала, спотыкаясь, падая и вновь поднимаясь.
Волна, втиснувшись в проход, издавая липкие звуки, стала настигать девушку, пытаясь удушить ее своим смрадным дыханием, повалить наземь, подбрасывая под ноги грязевые лепешки, чтобы затем накрыть еще дышащее тепленькое тельце собою и утащить его в вязкие глубины, дабы превратить в «медузу» и запереть за одним из круглых окошек в потолке...
5
Поднявшись на колени, Лилиан опомнилась, вздрогнула и, вскочив на ноги, стала нервно оглядываться. Ей это удалось! Позади в вышине красовалась своим изгибом безымянная каменная арка, под ногами находился крепкий булыжник мощеной мостовой, над головой серело вечеряющее небо. Но девушка не спешила себя успокаивать. Ее сердце еще учащенно билось в груди, руки мелко дрожали, а коленки подкашивались. Странно, как быстро и легко ее можно было напугать!
Лилиан сняла с себя плащ, оставшись в легкой блузе и брюках, и внимательно его осмотрела. Потом наклонилась и глянула на свои туфли и низ брюк. Отряхнув плащ, она вновь его надела. Никаких следов грязи, той, особой, из тоннеля, Лилиан не обнаружила. Теперь можно было более-менее облегченно вздохнуть и двигаться дальше. И желательно быстро. В течение ближайших двух часов на улице станет темно. До этого времени ей во что бы то ни стало нужно отыскать себе подходящее укромное местечко для ночевки. Лилиан сомневалась в том, что сможет вернуться на «живые» улицы до наступления ночи, потому, собрав все свои силы и волю в кулак, она вышла из проулка и бодрым уверенным шагом направилась в первом попавшемся направлении, находившемся в части света, определить которую не представлялось возможным – солнце было спрятано за толстым слоем низких свинцовых туч, а тени у домов, обычных на вид, отсутствовали.
Преодолевая метр за метром, поворот за поворотом, Лилиан, щурясь, всматривалась то в окружавшие ее дома, то в расстилавшийся перед ней путь, а иногда поглядывала и на небо, местами подозрительно посиневшее. И вскоре подозрения оправдались. Внезапно сверху на девушку обрушился сильнейший ливень. Струи падали под прямыми углами, большие капли больно касались неприкрытых участков кожи. Вода неслась-летела с огромной высоты, все набирая и набирая скорость. За короткое время мостовая и дома стали темно-серыми, постепенно намокая все больше и больше, а улицы наполнились барабанным шумом дождевых капель.
Лилиан скрутила волосы в жгут и засунула за воротник, который подняла, стараясь защитить голову. Оставаться на открытом месте однозначно было нельзя. Может, укрыться в одном из домов? Они выглядят безопасно, а за пеленой дождя – так даже уныло и жалостно. Видимо, единственной напастью этой улицы можно было считать ливни, начинавшиеся неожиданно и ничего не щадившие на пути своем.
Лилиан подбежала к ближайшему дому и, поднявшись по ступеням, скрылась под широким выдающимся вперед козырьком крыльца. Наблюдая за тем, как на удивление прямо идет дождь, девушка призадумалась. Она припомнила все те улицы, которые прошла за день, узкие, кривые, широкие, запутанные, длинные, со множеством поворотов. Да, на них не хватало многого, например, людей или животных. Но и еще кое-чего, неуловимого и незримого, а от того и более зыбкого. Ветра. Ласкового, прохладного, освежающего, горячего, раскаленного, порывистого, слабого, знойного... Да любого! Словно и он был живым существом, которому не было места на мертвых заброшенных улицах.
Лилиан повернулась, намереваясь войти в дом. Она взялась за ручку, опустила ее вниз и толкнула дверь, но та не поддалась. Лилиан попробовала еще раз, а затем применила более радикальные меры, налетая на дверь с разбегу всем телом, пиная ее ногами и нервно дергая за ручку. Но та, несмотря на все старания девушки, так и осталась запертой. Лилиан присела на корточки, прислонившись к двери спиной и запрокинув голову. Глубоко вздохнув, она прикрыла глаза. Все кончено...
Да, можно было попробовать проникнуть в другой дом. Но какой в этом был смысл? Лилиан слишком хорошо помнила оглушающий хохот на Улице Невидимок, как реакцию на свои безрезультатные попытки открыть двери. У «неживых», мертвых улиц были свои законы.
А как же окна? Их можно разбить и, подтянувшись, забраться в дом. Лилиан оживилась, хотя возникшая мысль несколько обескуражила ее. И откуда берутся подобные идеи?
Поднявшись, она спустилась с крыльца и, поежившись, подошла к ближайшему окну. Мокрые и холодные дождевые струи атаковали ее со всех сторон, хотя и летели только сверху. Они мочили одежду, отчего та становилась тяжелой и начинала прилипать к телу. Надеясь на устойчивую плотность плаща, Лилиан высвободилась из его рукавов, подняла за ворот и накрылась им с головой. Затем, постучав по стеклу, она обернула кулак рукавом плаща и с размаху ударила по окну. И стекло не разбилось! Не веря своим глазам, Лилиан замахнулась снова. И опять впустую! Глухо!
Значит, это было вовсе не стекло. А некий кулаконепробиваемый материал.
Лилиан вернулась на крыльцо и устало присела перед самым порогом. Мысли в голове отсутствовали напрочь. Хотелось просто вот так вот посидеть и, возможно, даже вздремнуть.
Потихоньку на улице стали сгущаться сумерки. В шуме дождя появились зловещие нотки, пелена непрекращавшегося ливня подернулась дымкой, стала почти непроглядной. Воздух заметно похолодал, словно летний освежающий дождь ближе к ночи начал плавно переходить в осенний, мрачный и угрюмый.
Лилиан поплотнее запахнулась плащом и подтянула ноги. Она ужасно продрогла от промозглой сырости, и ее неумолимо клонило в сон.
Вдруг девушка встрепенулась. В начале она услышала какой-то шорох, а затем как что-то стало двигаться под ее одеждой. Вскочив на ноги, она попрыгала на месте, думая, что это опять ей только кажется. Но шорох усиливался, и шум дождя вовсе не мешал его различать. А под одеждой продолжало что-то шевелиться, касаясь ее тела. Перепугавшись, Лилиан похолодела, но теперь от страха. Резкими движениями сдернув с себя плащ и отбросив его к двери, она стала осматривать свое тело. Когда ее взгляд случайно упал на дрожащую руку, Лилиан вскрикнула. На коже ее пальцев, ладони и запястье проклюнулась зелененькая травка и уже успела отрасти сантиметров на три. Девушка замахала рукой, пытаясь стряхнуть растение, потом стала выдергивать ее другой рукой, также успевшей покрыться зеленью. Но трава сидела крепко, словно прорастала из самих мышц девушки, ее костей, сухожилий и кровеносных сосудов, а та, которую все-таки удалось выщипать, причиняла сильную боль, будто бы Лилиан избавлялась от собственной кожи, а не чужеродного образования. Зеленовласка стала задирать рукава блузы, а потом и вовсе ее расстегнула. Увиденное ужаснуло и шокировало ее. По всему телу трава прорастала и прорастала, такая зеленая, свежая и сочная, и Лилиан каждой своей клеточкой чувствовала выталкивающие, вызывающие одновременно щекотку и зуд, движения каждой травинки. Коснувшись своего лица, Лилиан пронзительно закричала. Она превращалась в дерево! Или куст, луг, поле!.. Бежать, бежать, нужно бежать!..
Она наклонилась, чтобы поднять плащ. Но его крепко оплели вьющиеся лианы, и девушке пришлось приложить усилия, чтобы высвободить свою одежду.
Объятая ужасом, вся дрожа и судорожно прижимая к себе плащ, Лилиан, чуть не упав, сбежала с крыльца. И лишь тогда увидела и осознала масштабы изменений, произошедших повсюду. Дождь продолжал заливать улицу, нещадно хлеща по мостовой, крышам и стенам домов. Сумерки сгущались, казалось, уплотнился даже сам воздух. И все, абсолютно все было покрыто зеленью! Плющом, лианами, лопухами, крапивой и даже какими-то аляповатыми цветами! Увеличиваясь в размерах, растительность постепенно затягивала своим густым буйным покровом окна домов, ступени, стены, крыши, заполняло их, всецело ими завладевало.
Лилиан, пораженно застывшую на месте, поразила кошмарная догадка. Да ведь все это происходило из-за дождя! Каким-то образом он вызывал не только из-под земли, но из всех предметов и даже живых существ огромное количество зелени, которая будет расти, пока ливень не утихнет!
Пока Лилиан колебалась, трава на ее теле успела разрастись еще сильнее. Наконец заметив это и поняв, что мешкать нельзя ни секунды, Лилиан сорвала с себя часть сковавших ее и прирастивших к земле пут, при этом несколько раз вскрикнув от боли, и, пробираясь через восходящее колосящееся поле, в которое превратилась улица, побежала вперед по ней, вдоль домов, надеясь, хотя и начиная сомневаться, что ей еще удастся найти одну единственную каменную арку и спастись от практически неизбежной участи – смерти. Да, таким образом умереть ей также не хотелось.
Хмыкнув, Лилиан печально вздохнула и пожала плечами. Как бы там ни было, а здорово, что она вырвалась с той улицы. Интересно, ей просто повезло, или же она проявила небывалую силу духа, которая и помогла ей спастись? Так или иначе, а эту ночь ей удалось провести в безопасности. Но расслабляться, успокаиваться или опускать руки было нельзя, это Лилиан знала наверняка. А вдруг окажется, что Улица Великанов, на которой она находилась, далеко не так совершенна в плане мира и спокойствия, коей выглядела ранним утром? И здесь не идет речь о криках, к которым привыкнуть, наверное, невозможно, насколько бы ты ни была уверенна в том, что они совершенно безобидны и не причинят тебе ни малейшего вреда.
Латроп удалось отыскать не скоро. К обычным препятствиям, связанным с местностью, прибавлялись жажда, голод и, как результат, усталость и легкое головокружение, которые испытывала Лилиан. Сон помог ей вернуть силы, но лишь отчасти.
Проходя под латропом, кстати, соответствовавшим по росту ей, а не тем великанам, которые могли обитать в кричащих домах, Лилиан задумалась, а зачем она все это делает? И еще – почему она раньше не догадалась, вступая под каменную арку, держать в голове мысленный образ своей родной улицы или площади, на краю которой располагалось Трехбашье Кинга и Ко? Ведь наверняка бы сработало! Просто вчера она думала не о том. Но сегодня она свой шанс не упустит.
Лилиан вышла на новую улицу. Как только она покинула проулок и ступила на гладкую широкую мостовую, позади раздался гулкий хлопок. Девушка отскочила в сторону и оглянулась. Проулок исчез! На его месте высилась монолитная громадина высокого здания. На нем не было ни окон, ни дверей, но зато в изобилии присутствовали разнообразнейшие колоны, выступы, завитки, портики и балюстрады, а фундамент тускло блестел отшлифованным камнем.
Лилиан осмотрелась по сторонам. Повсюду высились такие же строения, с плоскими крышами и сложным внешним архитектурным оформлением. Фундаменты домов были темных цветов, остальные части зданий отличались от них своими пастельными тонами. Лилиан невольно улыбнулась. Почему-то эти дома напомнили ей кактусы в квадратных горшочках. Но не только это вызвало на лице девушки улыбку. Над крышами домов, в проблесках между серо-белесыми облаками синевой светился купол небес. И где-то там неподвижно висело золотое солнышко. Его редкие лучи местами прорывались в щели в облаках и посылали к далекой земле свой свет, хотя до цели долетали лишь крохи.
Лилиан глубоко вздохнула и на мгновение задержала дыхание. Здесь и воздух был чище! Да и все, несмотря на некую ирреальность, казалось более светлым и жизнерадостным.
Зеленовласка еще немного постояла, блаженно прикрыв глаза и глубоко дыша, а затем не спеша зашагала по улице. На своем пути многие здания она обходила со всех сторон, рассматривая их и размышляя над увиденным. Здешние дома, с квадратными основаниями, стояли по одиночке, словно кичась своей красотой. Проулков как таковых Лилиан не обнаружила. Вполне возможно, что все они возникали только тогда, когда одно из высотных строений решало саморазделиться пополам. Но как заставить дом саморазделиться? И если это удастся, будет ли в образовавшемся проулке каменная арка? Пока что подобные вопросы не беспокоили Лилиан, а лишь возникали в ее голове. Уж если ей удалось выбраться с Улицы Огненных Медуз или Травяного Дождя, полных непредсказуемых опасностей, удастся найти выход и отсюда. Вот если бы для начала сделать пару глотков воды да еще и подкрепиться, пусть это будет всего лишь засохшая горбушка хлеба или вялый листик салата! Ах... До чего же порою навязчивыми становятся физиологические потребности! И вновь такие знакомые, но до конца непонятные слова.
Иногда Лилиан останавливалась, чтобы передохнуть. Плащ она сняла и теперь, складывая его вчетверо, ложила наземь и садилась сверху. Ветра по уже установившейся традиции не было и на этой улице, потому простудиться зеленовласка не боялась.
Немного расслабившись, но не теряя бдительности, Лилиан стала притрагиваться к стенам зданий, поглаживать их, ощупывать. Камень был гладким и холодным, но не вызывал отталкивающих чувств. Как, например, стены Вертодор, вспомнила девушка. Хотя тогда она испытала скорее замешательство и трепет перед непознанным, нежели отвращение. Быть может, эти безоконнодверные монолиты – далекие родственники Вертодор. Да Торин их знает!
Лилиан опасалась одного – неумолимо приближающегося Полдня. Она боялась, что надолго застрянет на этой улице, на которой уже через пару часов не останется ни единого затененного места. Оставалось полагаться на чудо.
Завернув за угол очередного здания, Лилиан остановилась и прислушалась. Доселе единственными звуками, которые она слышала в этой местности, были издаваемые ею самой. Но вот появились новые, незнакомые и чужие. Откуда они происходили, Лилиан разобрать не могла, но понимала, что они приближаются. Только бы не слоны, промелькнула в голове девушки невесомая мысль. Но это не могли быть слоны. Теперешний звук был ниже и монотонней. И только увидев то, чему он принадлежал, Лилиан надолго позабыла о шестилапах. Отбежав назад и спрятавшись за угол здания, она осторожно из-за него выглянула.
По мостовой катились большие шары. Они двигались в хаотическом порядке, в котором для них самих, вероятно, и был заключен некий смысл. Лилиан удалось насчитать не менее двенадцати шаров. Все они были завораживающе черного цвета. Завораживающе потому, что чем дольше девушка на них смотрела, тем сильнее ей начинало казаться, что перед собой она видит непостижимые беспредельные глубины вселенной, которые уж никак не могли поместиться в этих существах.
Еле-еле оторвав свой взгляд от чернышей, Лилиан посмотрела вдаль по улице, намереваясь увидеть человека, который при помощи некоего замысловатого механизма управлял бы этим миниотрядом. И пока она высматривала человека, шары не спеша прокатились рядом с ней и завернули за угол противоположного дома. Разрываясь между желанием узнать, кто является затейщиком столь своеобразного шествия и любопытством, куда именно направляются шары-черныши, Лилиан сердито топнула ногой, выругалась и, не выдержав, поддалась последнему чувству, побежав за то ли разумными существами, то ли оживленными предметами, успевшими скрыться за углом следующего дома. И хотя движение шаров было размеренным, Лилиан едва за ними поспевала. Но о причинах своей медлительности она решила подумать позже.
Шары подкатились к одному из высоченных зданий и остановились. Они выстроились в длинную цепочку и, приблизившись к стене дома, ударили о камень. Они словно превратились в один цельный организм, состоящий из круглых звеньев и чем-то напоминающий гусеницу. К первому удару каменная стена осталась равнодушна. Тогда шары откатились подальше, разогнались и, набрав скорость, вновь ударили о стену. На этот раз сила удара вызвала мелкие колебания, вскоре утихшие. Чуть обождав, шары-черныши разогнались в третий раз. И дом, не устояв, стал саморазделяться. Лилиан, стоявшая метрах в пятидесяти от всего происходящего, пораженно ахнула. А когда опомнилась, побежала. Шары тем временем скрылись в образовавшемся проеме. Не думая ни о чем, девушка ворвалась в проулок вслед за ними. Но шары уже успели исчезнуть, словно под землю провалившись, а стены проулка начали сдвигаться. Тут-то Лилиан и поняла, что попалась. Потому что каменной арки в проходе не было, а выбежать обратно на улицу она не успеет и будет непременно и безжалостно раздавлена самосоединяющимся домом. Есть ли у нее выход? Нет. Если только побежать дальше, вперед и... все равно быть раздавленной. Ужасная участь.
Лилиан закричала, громко, изо всех сил, и рванула вперед, на встречу со своей судьбой...
6
В сознание она приходила долго и мучительно. Все тело ныло, голова гудела, а в горле пересохло, как будто она без передышки пробежала десятки километров.
Лилиан открыла глаза. И увидела золотисто-синие небеса в белоснежных перистых облаках. Ну вот, смутно подумала девушка, наконец-то я умерла и попала на Небеса, в Рай, где в садах, наполненных дурманящими ароматами, поют, порхая с ветки на ветку, сладкоголосые птички, землю устилают радужные цветы, а деревья ломятся под тяжестью спелых плодов.
Тогда почему так невыносима та тупая боль, завладевшая всем ее телом? Или она всего лишь пережиток прошлого, проведенного в материальном мире? И стоит только представить, что ты действительно в Раю, как она тут же пройдет. Лилиан попыталась это сделать, но боль оказалась крайне напористой, упрямой и, надо сказать, наглой. Она явно не хотел признавать очевидную истину – тело, в котором она поселилась, уже не подвластно временно-пространственному бремени, поскольку попало на Небеса! Разумеется, попало не само тело, оставшееся где-то там, в земле, а всего-то душа-дух, некогда обитавшая в нем.
Или это могло означать совсем иное. Лилиан не в Раю, а на очередной сверхестественной улице, о чем свидетельствует хотя бы небо над ней – не обычное, лазурное, а золотисто-синее, словно в нем поровну смешался солнечный свет и небесный кобальт.
Лилиан повернула голову влево, да так и застыла. Панорама, открывшаяся ее взору, одновременно ужасала и восхищала. Сверху и снизу, слева и справа, а также прямо перед ней, в общем, повсюду в чистом воздухе парили дома! Но дома необычные. Нет, на этот раз у них были и окна, и двери, даже печные и каминные трубы, но все это казалось каким-то зыбким, словно подернутым легчайшей дымкой, будто их не построили, а создали уже такими прямо из воздуха, добавив пыли да песка и смешав с радугой. Удивительное сочетание! Которое было бы невообразимым, если бы не существовало на самом деле, если бы Лилиан сейчас на него не смотрела.
– Нет, я точно попала в Рай, – прошептала она и попыталась подняться. Получилось с третьей попытки и не совсем удачно, потому что, оступившись, она чуть не отправилась парить в предположительной невесомости.
– Так вот почему у меня ноет все тело! – радостно воскликнула Лилиан, увидев, на чем все это время лежала, а затем хмыкнула, словно удивившись, как это боль могла вызвать у нее такую радость. А причиной ломоты во всем теле была лестница, на которой девушка провалялась непонятно сколько часов. Она была неширокой, может, около полутора метра, пологая, со множеством шероховатых ступеней, лентою вздымавшихся кверху и сбегавших вниз. Лилиан издала предостерегающий возглас в свой адрес и поспешила встать на середину лестницы, чтобы затем опуститься на колени. Не хотелось ей, таким чудесным и непонятным образом спасшейся с Улицы Угрюмых Чернышей, чтобы сейчас вдруг закружилась голова, и она полетела вниз.
Отрезок лестницы, уходившей вверх, плавно заворачивал и исчезал за одним из парящих домов. А тот, который шел вниз, через метров десять разветвлялся и расходился в противоположные стороны, также вскоре исчезавших за очертаниями зданий. Лилиан осторожно наклонилась вниз и выглянула за край лестницы, крепко ухватившись за него руками. В пространстве, расстилавшимся под ней, зеленовласка увидела множество ступенчатых лестниц, подобных той, на которой сейчас находилась. Одни казались более широкими, другие узкими, и все располагались десятками ярусов, повисших в воздухе без каких-либо опор и уходивших вниз, пока их не поглощал белесый туман.
Помотав головой, Лилиан вздохнула и посмотрела вверх. Но прямо над нею начинались золотисто-синие небеса, а это могло означать, что сейчас она полустоит-полусидит на лестнице последнего яруса. И осознание этого факта почему-то больше порадовало, нежели напугало ее или огорчило.
Лилиан снова глянула в небо, надеясь увидеть солнце и на глаз определить время суток. Но это у нее не получилось. Некоторое время она сидела молча и неподвижно, созерцая и любуясь миром дивных парящих домов. Конечно, их собирательный образ значительно отличался от всех предыдущих комплексов зданий, но вопреки этому они тоже складывались в улицы, пусть и своеобразные.
Сейчас бы парочку дуновений легкого освежающего ветерка, думала Лилиан, а в придачу бокал или пускай обыкновенный стакан прозрачной воды, яблоко и хрустящую корочку белого хлеба. Возможно, тогда бы и жизнь удалась...
Тяжело и протяжно вздохнув, Лилиан медленно поднялась и стала осторожно спускаться по лестнице, намеренно не заглядывая за ее кромку, а смотря только на ступени, себе под ноги. Так она дошла до развилки и свернула направо. Вскоре зеленовласка более-менее привыкла и наловчилась шагать по лестнице в среднем умеренном темпе. Теперь можно было больше смотреть по сторонам, рассматривая дома, попадавшиеся на пути, и наблюдая за ними.
Во время своего путешествия по Улице Парящих Дорог Лилиан подметила одну интересную деталь. Когда она прямо смотрела на какое-то из строений, все остальные, особенно находившиеся на периферии, казалось, приходили в движение, переливаясь и постоянно меняя форму. Но как только Лилиан обращала к ним свой взор, дома замирали на месте, словно ребятня в момент окончания счета, когда один из них с завязанными глазами отправлялся на поиски спрятавшихся.
А ведь так было в доме Вирджинии! – озарила девушку догадка. Когда я смотрела на одних птиц, другие, казалось, оживали и начинали махать крыльями.
Преодолев три спуска и один подъем, Лилиан очутилась на втором сверху ярусе лестниц. Решив немножко передохнуть, она положила плащ на ступени и уселась на него. И только тогда подумала, а ведь все это время, начиная еще с предыдущей улицы, она так и держала его в руках, прижимая к себе. Лилиан удивленно хмыкнула и заправила за уши совсем спутавшиеся зеленые пряди. Чуть поразмыслив, стоит ли это делать, она пальцами кое-как расчесала свои густые волосы-водоросли и на скорую руку заплела некое подобие косички. От мыслей о плаще она вернулась к тому, о чем уже сегодня думала, а именно – как ей удалось спастись с Улицы Угрюмых Чернышей и почему, очнувшись под золотисто–синим куполом, не Улице Парящих Дорог, она нигде рядом с собой не обнаружила ни единого латропа? Несуществующие ответы несколько расстроили Лилиан. Она поднялась и продолжила путь.
Иногда зеленовласка поглядывала в небо, все надеясь увидеть солнце. Потому что как бы приятно не было находиться в столь уникальном и милом местечке, а все-таки хотелось знать точное время суток. Было бы весьма занятным задержаться здесь подольше, но когда наступит ночь, Лилиан хотелось бы заснуть не на шершавых ступенях висящей в воздухе лестницы, а хотя бы на обычной мостовой, прильнув к вертикали кирпичной стены.
Вскоре Лилиан поняла, что блуждает без толку. Какие латропы могут быть на улицах без переулков? – спросила она себя. Новых усовершенствованных видов? Быть может. Или не быть может.
Мерцающая в легкой дымке стена парящего дома находилась так близко, что Лилиан в один момент не удержалась и протянула к ней руку. Почувствовав, как нечто необъяснимое коснулось ее пальцев, она тут же отдернула руку назад и, учащенно дыша от охвативших ее переживаний, стала с интересом осматривать собственные пальцы. И когда в ее ладонь, щекоча кожу, сбежало нечто, так сильно напоминающее песок, Лилиан ахнула, одновременно со страхом и изумлением. Но почему-то она была уверенна, что это не песок, а кое-что другое, такое же мелкое, но золотисто-радужное и вызывающее особую реакцию кожи, смешанные ласку и боль.
Не успев стряхнуть псевдопесок с ладони, Лилиан стала свидетельницей удивительных метаморфоз, начавших происходить прямо на ее глазах. Вдруг сыпучее вещество исчезло, а на его месте появился моргающий глаз с длинными ресницами и пурпурно–сиреневой радужной оболочкой, глядящий в лицо девушки. Лилиан склонилась вперед, ее рот непроизвольно приоткрылся. И тут глаз превратился в четверорукого человечка, который, приседая, начал приплясывать на ладони девушки, забавно раскидывая в стороны руки. Лилиан стало щекотно, она засмеялась и, не удержавшись, почесала ладонь указательным пальцем другой, то есть левой руки. Человечек мгновенно испарился, и на его месте осталась горстка псевдопеска, переливающаяся всеми цветами радуги и всевозможными их оттенками. Лилиан вздохнула, а псевдопесок взял да превратился в крошечных мотыльков с прозрачными светло-голубыми крылышками, которые тут же и упорхнули. Зеленовласка в порыве взмахнула рукой, желая их задержать, но мотыльки были уже высоко, а вскоре и вовсе исчезли из виду. Лилиан не огорчилась, а победоносно сжала ладонь в кулак. Ее глаза заблестели, уста заиграли хитрой улыбкой. Это были неявные признаки того, что в зеленоволосой голове родилась интереснейшая мысль, которая не смела именоваться идеей исключительно в соображениях безопасности.
Лилиан потянулась к стене дома, крепко держась одной рукой за край лестницы, а другой погружаясь в вязкую стену здания. На этот раз ей удалось заполучить намного больше сыпучего вещества. Лилиан спешила, потому все делала неуклюже и спонтанно. Глядя на псевдопесок, покоившийся на ладони, она четким голосом произнесла слово «латроп» и, не отводя взгляда, стала ждать перевоплощений. Но псевдопесок остался самим собою. Подумав, что же она могла сделать не так – и стараясь вообще не думать о том, что она все делает неправильно – Лилиан сосредоточенно воззрилась на сыпучее вещество и произнесла уже мысленно: «Латроп, каменная арка, проход». И псевдопесок ожил! Медленно и никуда не торопясь, он зашевелился, и в следующий миг на ладони девушки красовалась миниатюрная каменная арка. Лилиан не верила своим глазам. Неужели ее сумасбродная идея нашла свое воплощение? Да, да, разумеется, не идея, а всего лишь мысль.
Сгорая от нетерпения, Лилиан стала извлекать сыпучее вещество из тела дома горсть за горстью и как можно более бережно складывать его на ступени перед собой. Когда собралась довольно солидная кучка псевдопеска, Лилиан выровняла ее по ширине и длине одной из ступеней и села пониже, чтобы успокоиться, собраться с мыслями да сосредоточиться. В последний раз окинув взглядом удивительную панораму Улицы Парящих Дорог, она уставилась в насыпь псевдопеска и стала рисовать в воображении все латропы, которые когда-либо видела, мысленно посылая насыпи возникающие образы и слова, связанные с ними. Но псевдопесок оставался неподвижным, не отвечая на потуги девушки, словно решив передохнуть и вздремнуть в такую чудную погодку.
Лилиан не сдавалась. Она продолжала всматриваться в бесчисленные разноцветные псевдопесчинки и вести с ними мысленное общение. Ее ноги затекли от долгого сидения, руки ныли, в глазах начало щипать. Ей даже показалось, что небо помрачнело, а воздух и пространство стали наполняться сумерками. Но происходило это в действительности или же было иллюзией, Лилиан проверить не могла, поскольку боялась хоть на миг отвести взгляд в другую сторону и тем самым развеять заветные чары, волшебство.
И чудо произошло. В один миг псевдопесок исчез, уступив место латропу, каменной арке неземной красоты. В последствии Лилиан, как ни силилась вспомнить, что именно изменилось в ее мышлении и привело к долгожданным метаморфозам, так и не поняла, какая из ее воображаемых картин стала ключевой. Хотя у нее и возникали некие подозрения, догадки. Но то были всего лишь догадки.
Тогда же Лилиан до того обрадовалась, даже стала приплясывать, что получалось у нее далеко не идеально и неуклюже, поскольку управлять затекшими ногами было тяжеловато.
Латроп был не только прекрасно создан, он оказался еще и действующим, в чем зеленовласка убедилась минутой позже, правда, успев напоследок еще раз окинуть взором просторы Улицы Парящих Дорог.
7
Улица Мерцающих Ив. Такое название Лилиан придумала в те долгие часы, проведенные ею не по своей воле в местах, достойных именоваться не иначе как экзотическими и уникальными.
Когда она вышла из латропа, вокруг уже царила глубокая ночь. Это обескуражило Лилиан. Ведь еще минуту назад над ее головой золотился синий бархат небес, а теперь угрюмо чернела беззвездная тьма.
Она стояла на округлом каменном острове, обросшем мягким коротким мхом. А вокруг мерно колыхалась темная вода. Слева и справа, метрах в пятидесяти от островка, тянулись ряды устрашающих в своей громадности и величии деревьев. Их длинные упругие ветви, лишенные листьев, свисали к самой кромке воды и покачивались с нею в такт. Огромные в обхвате стволы были испещрены множеством прожилок. И все, начиная с самой толстой прожилки и заканчивая самой тонкой веточкой, светилось сочным лунным светом, словно кусочки фосфора во тьме, заменяя и звезды и месяц. В каком месте деревья соприкасались с водою, разобрать было трудно – светящиеся стволы незаметно и почти неразличимо для человеческого глаза переходили в свои отражения в воде, и потому отражаемые ветви казались корнями, причудливо переплетавшимися в мрачных водных глубинах.
Увиденное поразило Лилиан. Во-первых, она совсем не ожидала, что латроп из того сыпучего вещества подействует, да и вообще возникнет, и во-вторых, такая резкая смена обстановки чем дальше, тем сильнее вызывала в ней неприятные чувства-ощущения.
– И как, скажите на милость, мне выбраться отсюда? – тихо спросила сама у себя Лилиан и, медленно опустившись на мшистый камень острова, присела.
Вокруг царила тишина. Ее безмолвность усугублялась мраком, глазам не за что было зацепиться и приходилось погружаться в раздумья о себе, во внутренний мир. Хотя можно было созерцать «лунные» деревья. Но каждый раз, обращая к ним свой взгляд, Лилиан испытывала трепет, а по ее коже начинали пробегать мурашки. Эти дивные растения, неведомо кем созданные, вполне могли оказаться прародителями белолистов. Что-то в них такое было...
О том, что задремала, Лилиан узнала, только когда проснулась. Разбудил ее резкий и громкий крик, отчего она, впопыхах вскочив, отбежала на край островка и, дрожа от неожиданности и ее результата – испуга, осторожно оглянулась, обнимая себя за плечи и учащенно моргая. На другом краю острова, спиной к девушке, стоял высокий мужчина, в мятой рубахе и широких брюках. Мужчина закричал во второй раз, и Лилиан содрогнулась, но смолчала.
Мужчина поднял руки к небу и растопырил пальцы. Лилиан напряглась. Она чувствовала, что должно было нечто произойти.
Через пару минут в воздухе она заметила четыре светящихся огнем шара. Они летели со стороны деревьев и постепенно набирали скорость. Когда шары приблизились на достаточное расстояние, Лилиан рассмотрела их и, ошеломленно раскрыв рот, затаила дыхание. Все четыре шара, каждый размером с переспелый арбуз, состояли из множества шаров поменьше, в которых ослепительно полыхали маленькие солнца. Вдруг некоторые из них начинали расширяться, и, достигнув определенной массы, взрываться. Тогда шары, в которых они хранились, сливались с соседними, и так возникало новое солнце, больше и ослепительнее прежних.
Шары зависли над головою мужчины. Каждый из них поочередно капнул на него огнем. В следующее мгновение незнакомец тускло замерцал и ступил на темную водную гладь. Он выстоял! И не только. Мужчина уверенно зашагал в сторону от острова, словно проделывал подобные процедуры «насыщения светом» ежедневно, если не ежечасно. Шары не оставили смельчака. Они следовали за ним по воздуху, словно контролировали или оберегали.
Ощутив прилив храбрости, Лилиан подбежала к краю острова и окликнула мужчину. Тот удалился от нее уже метров на тридцать, но все-таки обернулся. В льющемся сверху свете шаров Лилиан прочитала на лице мужчины изумление. Сама она удивилась не меньше его.
– Как же так... – прошептала она – лицо смельчака показалось ей смутно знакомым.
Обернувшись, мужчина продолжил свой путь. Лилиан наблюдала за ним до самого конца, то есть пока он не ступил на другой остров, а затем после еще одного ритуала внезапно исчез. Прямо-таки взял да растворился в воздухе. Расплылся лунной дымкой. После шары обильно оросили огненным дождем поверхность островка и уплыли к деревьям.
Лилиан долго обдумывала все, чему стала невольной свидетельницей. Увиденное просто не укладывалось у нее в голове! Вернее, укладывалось, но в таком своенравном и специфическом порядке, что если попытаться в нем разобраться, понять, осознать, то наверняка можно было свихнуться. Лилиан в этом не сомневалась. И знала, что если это проделает, то ее зыбкое здравомыслие непременно пошатнется, а процентное соотношение его и безумия изменится в пользу последнего. Она потеряла память, но сумела сохранить основы логики и нечто еще, в свете чего все происходившее с ней в последнее время походило на безумную усмешку некоего злого гения.
Хмыкнув, Лилиан тихонько рассмеялась. А вот нам и ирония. Мужчина-то не просто исчез! Он наверняка прошел в латроп и переместился в другое место. Где светит солнце, дует ветерок, а по улицам ходят живые люди и повсюду раздается множество разнообразных звуков...
В чем же состояла ирония? В том, что Лилиан придется проделать то же, что проделал мужчина, для того, чтобы выбраться с Улицы Мерцающих Ив. С Улицы... Мерцающих... Так, не отвлекаться!
Лилиан порывисто вздохнула, опять хмыкнула и, приосанившись, подняла к небу руки. Крикнула раз. Второй. Странно, почему шары не появляются? Набрала в грудь побольше воздуха и закричала в третий раз. Время стало неумолимо соскальзывать по наклонной плоскости в прошлое, а от «лунных» деревьев в сторону девушки летело целых шесть шаров, наполненных солнечными огнями. Приблизившись, она зависли над головою зеленовласки и вскоре одарили ее шестью пламенными каплями.
Лилиан, запрокинув голову вверх и замерев в трепетном страхе, не смогла сдержать сладостного стона восхищения, которое она испытала, когда огонь впитался в ее поры, проник в кровь и стал ее вторым естеством. Она сощурила от удовольствия глаза и изогнулась всем телом. Она не просто светилась. Она была светом! «И снизойдет на тебя благословение Мара, и станешь ты частицею вечности...» О, Торин, откуда это?! Лилиан встрепенулась и помотала головой. Окинув взором водную гладь, она ступила на нее и пошла вперед, ни секунды не мешкая. Быть светочеловеком... Све-то-че-ло-ве-ком!..
Пару раз на своем пути Лилиан впадала в беспамятство, не в силах выдержать всей мощи буйствовавшей в ней силы. Но к другому островку она добралась благополучно. Возможно, в том ей помогла шестерка парящих над головою шаров.
Оказавшись на твердой мшистой поверхности, Лилиан перевела дух и медленно обернулась. Ей все-таки это удалось! Она посмотрела на свои руки и ноги. Тело уже не светилось, да и она чувствовала себя вполне обычным человеком. Значит, следовало переходить к следующему этапу. Шары, висевшие в воздухе, в метре над головою девушки, выжидательно полыхали солнечным огнем.
Лилиан вскинула к небу руки, а затем упала ниц, распластав тело на мшистом камне островка. Несколько минут ничего не происходило. Лилиан лежала неподвижно, но в мыслях, лихорадочных, беспокойных, она молила о том, чтобы следующим пунктом назначения стала обычная «живая» улица. Не ведая, услышал ли кто ее просьбу, Лилиан вдруг стала ощущать, как растворяется ее тело. Она испугалась и попыталась подняться, но было уже поздно. Ступни, голени, колени, ладони, предплечья, локти – просто переставали существовать! Она их не чувствовала и уже было решила, что они просто онемели. Глаза же ее утверждали обратное. Теперь она видела только свои плечи, а за ними – темный береговой мох, мрак и отдаленные силуэты мерцающих ив. Ей было воистину страшно, но еще только пару следующих минут. Потом она исчезла полностью. И непроглядный мрак поглотил ее.
8
Ей снились переплетения улиц. Проходы, проулки, переходы. И дома, дома, дома... Они тянули к ней свои корявые руки, кидались битым стеклом и разжаренным углем. Потом были бесконечные лестницы, вокруг плавали огненные медузы и смеялись... Она лежала на дне, над нею были километры воды, повсюду извивались корни «лунных» деревьев, складываясь в причудливые фигуры... Он улыбался. Стоял и улыбался. Он был тем смутно знакомым незнакомцем. А потом пошел дождь, и он превратился в дерево. Расцвел, и цветы стали бабочками и улетели в небеса... А она рассыпалась по мокрой мостовой, рассыпалась мириадами разноцветных псевдопесчинок...
Просыпалась Лилиан тяжело. Тело, изнывающее от усталости, голода и жажды, отказывалось повиноваться. Еле-еле она повернулась на бок и медленно раскрыла глаза. Было темно и тихо. Только в отдалении, внизу, то ли на мостовой, то ли на полу, лежало два блеклых прямоугольника. Но что же было не так?
Лилиан пошевелила пальцами ног – она была разута. Потом подняла к лицу правую руку – что-то прошуршало. Лилиан ошеломленно посмотрела на свое тело. Ее глаза уже немного привыкли к темноте, и она смогла кое-что увидеть. Она лежала на матрасе, твердом и с выпирающими пружинами, голова ее покоилась на подушке, а тело было накрыто одеялом. И она была раздета!
Первая мысль, пришедшая ей в голову, говорила, что все это – продолжение сна. Тогда Лилиан ущипнула себя. Боль ощущалась. Но разве во сне такого быть не может? Мозг временами бывает очень коварным. Тогда Лилиан решила собраться с мыслями и проследить всю причинно-следственную цепочку. Ведь если она по-прежнему спит, лучшим выходом будет молчать и не двигаться, чтобы не спровоцировать свой мозг на нежелательные последствия. Итак, что же она помнила? М-м-м, можно сказать все. Кроме того, что с нею случилось после момента, когда она увидела, как исчезла ее рука. Но сейчас обе были на месте, и это уже хорошо. Что было дальше? Что могло быть дальше? Она могла вернуться на «живые» улицы. Тогда следует предположить, что сейчас она лежит или в своей кровати – что, правда, маловероятно, поскольку и кровать, и помещение кажутся ей незнакомыми – или же в кровати в чьем–то чужом доме. Конечно, все может быть таковым, если только Лилиан действительно переместилась с Улицы Мерцающих Ив, воспользовавшись весьма своеобразным латропом, а не исчезла бесследно, или, по-другому, умерла. Тогда, по идее, она должна была попасть в Рай или ад. Но поскольку это было «по идее», доверять подобному утверждению заранее не следовало. А еще она могла просто оказаться на очередной заброшенной улице. Вот только кто ее раздел, разул и уложил в кровать? Она сама?
Тут послышался скрип открывающейся двери. Лилиан вся напряглась, подтянула одеяло к подбородку и стала пристально всматриваться в противоположный конец комнаты, откуда, как ей показалось, и раздался звук. Вскоре она различила очертания приближающегося к ней человека. Когда он подошел, Лилиан поняла, что это женщина. Невысокая, немножко полноватая, с перекинутой на плечо длинной тонкой косой. На женщине был то ли халат, то ли особого покроя платье – в неверной тьме, постепенно переходящей в сумрак, разобрать было тяжеловато. От женщины пахло кухней, а в особенности пирожками, свежими, с пылу с жару, такими вкусными, с зажаристой корочкой, как уже успело нарисовать ее воображение, отчего Лилиан поспешно сглотнула слюну.
Женщина двигалась как-то очень осторожно и тихо, словно боясь разбудить девушку. Наверное, она не видела, что та уже давно пристально за ней наблюдает. Женщина присела на край кровати.
– Ты уже проснулась! – прошептала она, и ее лицо озарилось радостной улыбкой, в которой, правда, было что-то безумное.
– Да, – сдержанно и хрипло ответила Лилиан, следя за каждым движение женщины.
– Я принесла тебе питье, – ласково произнесла женщина и протянула девушке грубую глиняную кружку. Лилиан не спешила ее брать.
– А что это? – поинтересовалась она.
– Питье. Для тебя, – все тем же шепотом отозвалась женщина и энергично закивала.
Лилиан неопределенно мотнула головой, вздохнула и, поднявшись в полусидячее положение, взяла кружку. В последнее время, когда она рисковала, ей везло. Будем надеяться, подумала она, что и в этот раз удача мне не изменит.
Питье по вкусу напоминало разбавленный морковный сок. Лилиан допила его, оставив на донышке пару капель, и вернула женщине кружку. Вскоре она почувствовала, что ей действительно полегчало. По крайней мере, жажда была утолена.
– Может, у вас и покушать что-то найдется?
– Пожалуйста, говори тише! – испуганно прошептала женщина, наклонившись вперед и схватив девушку за руку.
– Хорошо, – так же тихо ответила Лилиан и аккуратно высвободилась из сухой и горячей руки женщины.
– А как... как вас зовут? – чуть погодя спросила она.
Женщина отпрянула назад, ее глаза расширились.
– Ты забыла? – с отчаянием проговорила она.
Лилиан почувствовала, как внутри нее все похолодело. Вот, значит, в чем дело... Если она и попала на «живую» улицу, то, очевидно, на такую, которая находилась на самой окраине города. И что-то уж слишком странновата женщина, сидящая с нею рядом.
– Я все помню. Просто, думаю, может... имя изменилось, – соврала она.
– Моя милая девочка, – женщина облегченно вздохнула. – Меня и сейчас зовут Катериной, – она опять вздохнула, теперь глубоко и горестно. – Как печально... Лакси не увидит твоих великолепных волос, не коснется их зелени, не ощутит их мягкости...
Она видит без света?
– Катерина?
– Да, милая.
– Могли бы вы... ты... принести свечу? – произнесла Лилиан и сделала паузу, ожидая реакции на собственные слова. Но женщина хранила молчание и слушала девушку, склонив голову на бок.
– Я... хочу вспомнить черты твоего лица, увидеть твою улыбку, – продолжила Лилиан смелее. Но расслабиться она не могла, чувствуя, какую опасную игру затеяла.
– Милая, моя девочка, – Катерина опять схватила ее за руку. Она начала тихонько всхлипывать и, видимо, была готова расплакаться.
– И... пожалуйста, принеси мою одежду, – добавила Лилиан, усилием воли удерживая на месте свою левую руку, попавшую в плен, а правой как можно нежнее поглаживая руку женщины.
– Да, да, милая, – Катерина нервно закивала и поднялась с кровати. – Сейчас, сейчас... – она забрала опустевшую кружку, засеменила в сторону двери и скрылась за ней.
Вот это да, подумала Лилиан и, поняв, что до этого почти не дышала, затаив дыхание, шумно выдохнула. Она поднялась с кровати и, обернувшись одеялом, присела не ее край. Коснувшись голыми ступнями пола, холодного и какого-то липкого, она тут же их отдернула.
В неспешно редевшем сумраке все четче вырисовывалось помещение и все, что в нем находилось. Кровать, на которой сидела Лилиан, была единственной мебелью в комнате с высоким потолком, покрытым выбоинами и какими-то наростами. Девушка повернулась и подняла голову. В стене, к которой была прислонена кровать – железная, с проржавевшим изголовьем – почти под потолком находилось два зарешеченных окна. И те серые прямоугольники на полу были светом, падавшим с улицы через эти окошки. В комнате было прохладно и сыро, потому Лилиан решила, что она находится или в подвальном или в полуподвальном помещении. На стенах, свободных от окон и дверей, висели тяжелые портьеры, то ли бордового, то ли фиолетового цвета. Видимо, за ними что-то скрывалось – другие выходы, ниши, зеркала? От двери к кровати, на которой сидела девушка, по диагонали тянулась дорожка, которая обрывалась в метре от места, куда хотела опустить ноги Лилиан.
И все же, где я нахожусь? – продолжала размышлять девушка. И как вести себя с этой Катериной? Не нравится она мне. Потому что кое на кого смахивает. На фанатичку. А они страшные существа… Так мне, почему-то, кажется.
Женщина вернулась. Теперь она держалась более уверенно, но говорила также, шепотом. В руках она несла чем-то наполненный мешок и кружку.
Лилиан отодвинулась, освобождая место Катерине – не столько из вежливости, сколько из осторожности. Женщина присела, опустив на пол у своих ног мешок, а кружку поставив на колени.
– Милая, такая хорошая. Моя девочка, – она улыбнулась, и в глазах ее сверкнул безумный огонек. Лилиан натянуто усмехнулась в ответ и незаметно глянула в сторону двери.
– Катерина, а где свеча? – поинтересовалась она.
– Ой! – Катерина приложила к груди, в область сердца, ладонь правой руки. – Так ведь уже светло. И твои золотые глаза могут любоваться моей улыбкой, моя милая девочка, – она коснулась пальцами своих тонких губ.
– А что в мешке?
– Твоя одежда, – Катерина довольно закивала. – Выпей питье, – она протянула девушке кружку.
– Спасибо, я уже пила, – Лилиан насторожилась. Она бы не отказалась от парочки глотков, но более не из кружки этой женщины.
– Выпей, – чуть наклонившись вперед, прошептала Катерина.
– А что это?
– Питье. Выпей, милая...
– Хорошо, – перебила ее Лилиан и мгновение спустя прибавила: – Только сначала ты.
– Что я?
– Отпей ты, а потом и я.
– Но тогда тебе достанется меньше, – огорченно произнесла Катерина.
– Ничего, я не обижусь.
Катерина промолчала, все так же улыбаясь и неотрывно глядя в глаза девушки.
– Пей, – громко и настойчиво сказала Лилиан.
Нахмурившись, Катерина отстранилась, будто слова девушки оскорбили ее, унизили. Она резко поднялась с кровати.
– Девочка, моя милая девочка, – ее губы задрожали, а глаза увлажнились.
Сердце Лилиан сжалось, и она уже начала жалеть о своей непоколебимости и жесткости. Бедная женщина, ведь она ничего ей не сделала, даже наоборот – приютила в своем доме, уложила в кровать, напоила... Хотя все это было довольно-таки спорно. И почему она отказывается сделать малейший глоток из кружки? Как будто заразна! Она или...
Пока Лилиан думала, Катерина, всхлипывая, мелкими шажками пятилась от кровати. Лилиан посмотрела на женщину, потом на приоткрытую дверь, опять на женщину. В руках Катерина продолжала сжимать глиняную кружку, а на шее у нее, на веревочке, висел ключ. Ключ от замка, от двери, которую она непременно закроет за собой и запрет, как только выйдет из комнаты!
Внутри Лилиан начала вскипать ярость. Она не позволит этой коварной фанатичке запереть себя в холодном подвале!
Девушка мигом вскочила на ноги, отчего ее голова закружилась, и поморщилась, потому что холод пола лизнул ее незащищенные ступни. Схватив мешок с одеждой и даже не глянув, действительно ли в нем лежат ее брюки, блуза, плащ и обувь – поскольку на ней осталось лишь нижнее белье – Лилиан побежала по дорожке, намереваясь опередить Катерину, уже вплотную подошедшую к заветной двери.
И тут встрепенулась Катерина, увидев бегущую ей навстречу девушку. Ошеломленно разинув рот, она выронила глиняную кружку, и та упала на пол, разлетевшись на черепки и высвободив то самое питье, которое она так ласково просила выпить, и которое зашипело, соприкоснувшись с камнем, а, попав на край дорожки, обуглило ее. Лилиан пораженно застыла на месте, увидев питье в действии. Да она хотела ее отравить и убить!
Катерина безумно захохотала, раскинув в стороны руки и победоносно вскинув подбородок. Лилиан почувствовала, как в груди ее ухнуло сердце, а по спине пробежал холодок.
– Только не смех, – прохрипела она и сорвалась с места.
Катерина, явно не ожидавшая подобной реакции со стороны девушки, не успела отреагировать и отскочить, потому Лилиан, с силой оттолкнув ее, выбежала из комнаты и захлопнула за собой дверь. У нее не было ключа, и Катерина могла пуститься в погоню. Нужно было ее остановить или хотя бы задержать. Но как?
Лилиан побежала по полутемному коридору и по короткой лестнице поднялась к следующей двери. Та была не заперта. Лилиан вошла в нее и очутилась в сумеречной комнатушке. Видимо, свет в этом доме не жаловали. Услышав за спиной приглушенный топот, Лилиан быстро обернулась и, захлопнув дверь, навалилась на нее всем телом. Не прошло и пяти секунд, как дверь сотряслась от удара.
Вот это сила у женщины, невесело подумала Лилиан и посмотрела на дверную ручку. Под ней она обнаружила две крепкие стальные задвижки, коими тут же и воспользовалась. Это должно было остановить Катерину. На какое-то время, за которое Лилиан должна убежать так далеко, как только сможет. Она отошла от двери, о которую периодически продолжали раздаваться удары, и осмотрелась. В комнате было два окна, зашторенных посеревшими от времени занавесками, две двери, парочка стульев, квадратный коврик и стол на низких ножках с рассохшейся столешницей. Лилиан понимала, как дорога каждая минута, и нервничала, поскольку не могла уйти отсюда босиком и почти нагишом. Вывалив на стол содержимое мешка, она его подобрала. И удивилась, потому что вся ее одежда была на месте. А вот обувь пропала!
Лилиан скинула на пол одеяло, которое до этого не отпускала, сжимая на груди его края левой рукой, и стала быстро одеваться. Удары прекратились, но радоваться по сему поводу было еще рановато.
Одевшись, Лилиан покинула серую комнатушку через вторую дверь, в которой тоже обнаружила два засова. Любопытно, чего боится Катерина, раз запирает все двери в своем доме? Все, кроме одной. Той, в которой очнулась Лилиан. Она, что же, держит там узников?
Лилиан пересекла очередную комнату и вышла в прихожую, освещаемую единственным круглым окошком, находившимся над входной дверью. В его свете было трудно что-либо разобрать. Но Лилиан удалось обнаружить две двери, к ее сожалению, запертые, какое-то старое кресло и валявшиеся на полу тряпки. Обувь она не нашла.
Разочарованно вздохнув и уловив краем уха приглушенные звуки – это возобновились удары, Лилиан поспешно покинула чужой дом, оставив ему его же неразгаданные секреты.
9
Она шла по утрамбованной десятками ног земле, заменявшей здесь уже ставшую привычной булыжную мостовую. Каждый шаг Лилиан делала с осторожностью, но старалась не останавливаться и все время себя подгоняла. Она удалилась от зловещего дома на достаточное расстояние, но не знала, насколько серьезны были намерения Катерины, а потому продолжала свой путь. По неосторожности и недосмотру она уже дважды ступила на острые камни, отчего правая ступня начала кровоточить. Лилиан вдруг стало так горько на душе, она чувствовала себя потерянной и никому не нужной. Ей захотелось забиться в какой-то тихий темный уголок и расплакаться. А еще та женщина! Это она во всем виновата! Хотя зловещим называть исключительно ее дом на этих улицах было весьма опрометчиво и необъективно. Да, именно улицах, которые Лилиан уже успела окрестить Улицами Кривых Крыш.
Дома на них были выложены из серовато-бурого кирпича и построены так, что все четвертые этажи и козырьки крыш сходились друг с дружкой вплотную, оставляя лишь небольшой просвет, через который бледный дневной свет и проникал на улицы, превращаясь в длинную непрерывную полосу, тянувшуюся посередине утоптанной земли. Окна нависающих один над другим этажей были зашторены, все двери домов – заперты. Но улицы нельзя было назвать безлюдными. То тут, то там здешние жители сидели под окнами, кто прямо на земле, кто на подстилке. Тут встречались и молодые, и пожилые – не было только детей. На большинстве из них одежда была поношенной, хотя на некоторых она казалась новой, но выглядела старой из-за блеклых тонов или выцветшей ткани. Дома стояли вплотную, не оставляя шансов на существование ни одному проулку. Здесь также не было ни одного крыльца, двери открывались прямо на улицу.
С первого взгляда все казалось серым, вялым, унылым, но как только Лилиан всмотрелась в лица людей, в их глаза, глядящие на нее, незнакомку и чужестранку, пришлую, так остро, оценивающе и предосудительно, то поспешила отвернуться и опустить взор к своим ногам. Когда же ей надоела тень, и она решила пройтись посередине, в единственной полосе света, какая-то девушка с зачесанными назад густыми волосами и высоким лбом, в коротком платье поверх обтягивающих брюк, прикрикнула на нее и приказала убираться подальше, потому что, как она выразилась, «время цвести еще не пришло, и никто не смеет беспокоить царство Солнечного Духа». Лилиан поспешила удалиться и скрыться за ближайшим поворотом.
Что хотела, то и получила, поучала она сама себя мысленно, вот тебе люди и «живые» улицы. Радуйся!
Но радоваться почему-то не хотелось. А желание расплакаться только усиливалось. И когда возле одного дома Лилиан увидела мужчину, прислонившегося к стене и отчаянно рыдавшего, она не выдержала и дала волю своим чувствам. Она опустилась на землю у ближайшей стены, прислонилась к ней, запахнулась плащом, прикрывая голые ступни, и горько-горько заплакала...
10
Она настолько погрузилась в себя, что не сразу заметила перемены, которые начали происходить на Улицах Кривых Крыш. Во-первых, вокруг появилось больше людей. Они выглядели обеспокоенно и тревожно, хотя некоторые и улыбались. Если до этого никто ни с кем не разговаривал, то теперь женщины и мужчины то и дело оживлено перешептывались, жестикулировали, нервно теребили края одежды или притоптывали ногами. Вот счастливые люди, вдруг подумала Лилиан и не спеша поднялась, вытирая грязной рукой слезы с лица, – все обутые.
А мне, ну, хотя бы пару старых истоптанных шлепанцев! Так где же их тут достанешь? Тогда бы участь моя была не так горька...
– Плакать уже поздно. Пора готовиться. Солнечный Дух близко.
Лилиан удивленно обернулась. Рядом с ней стоял мужчина, крепкого телосложения, в запылившемся костюме. Взгляд его покрасневших глаз был печальным, но ясным, а не безумным, как у Катерины. В незнакомце Лилиан узнала того человека, который рыдал, прислонившись к стене.
– Солнечный Дух близко... – многозначительно повторил он.
Мужчина ни разу не взглянул на девушку, хотя стоял к ней ближе остальных. Его глаза блуждали по толпе, иногда он смотрел в проем между крышами, щурился и скупо улыбался.
По необъяснимым причинам незнакомец понравился Лилиан, но она предпочла промолчать и не отвечать на его реплики – как из осторожности – мало ли кем тот мог оказаться! – так и из-за обыкновенной усталости и ее следствия – легкого налета апатии. Когда мужчина отвернулся, Лилиан сделала два шага назад и влево и скрылась за спиной высокой сутулой женщины. Мужчина не заметил ее движений и остался стоять на своем месте.
Поведение собравшихся несколько изменилось. Они перестали разговаривать и, запрокинув головы, смотрели в проем между крышами, словно с минуты на минуту должно было произойти некое чудо, которого они ждали так долго, которое вызывало трепет и восторг.
Лилиан напряглась. Крепко обняв себя за плечи, она прислонилась спиной к стене. Вскоре она приметила еще одно изменение. У людей, выстроившихся вдоль светового коридора по всей длине улицы и, видимо, дальше так же, в руках появились некие предметы, разнообразнейшей формы, расцветки и составляющих элементов, но непременно не больше, чем каждый из них мог сжать в руках так, чтобы кончики обхвативших предмет пальцев соприкоснулись. Предметы больше всего походили на игрушки, некоторые из них состояли из подвижных элементов, которые то и дело покачивались из стороны в сторону, постукивали или позвякивали. По тому, как бережно каждый из собравшихся относился к своему предмету, Лилиан поняла, что они, видимо, были очень важны для обитателей Улиц Кривых Крыш.
Все началось, как ни странно, именно с солнечного света. Он стал ярче и чище, приобрел золотистый оттенок. Световой проем засиял – тени очертились жестче, сжались и притаились, словно испугавшись искренности и бескомпромиссности солнца. Полоса неба, которую можно было увидеть в проеме, приобрела изумительный лазурный оттенок и как будто заискрилась. От восхищения, необъяснимо охватившего ее, Лилиан разинула рот и стала дышать тише, словно сила выдыхаемого ею воздуха могла как-то негативно повлиять на очарование разворачивающегося представления. А ведь по-другому последовавшие события назвать было нельзя!
Как только в проем между крышами брызнули пучки золотистых лучей, собравшиеся люди преобразились. Те из них, кто стоял ближе всего к световой дорожке, тут же повалились на колени, молитвенно вытянув к небу руки, в которых продолжали крепко сжимать свои дивные игрушки. Стоявшие позади не оставили их. Всем телом они потянулись вперед, подставляя свету свои белые руки.
Затаив дыхание, Лилиан невольно поежилась от пробежавших по ее телу мурашек.
Чудеса продолжались. Люди почти перестали двигаться, никто никого не толкал, все были поглощены своими переживаниями, что отражали их отстраненно улыбающиеся лица. Золотистые лучи действовали поразительно. Они раскрашивали во всевозможные цвета все, что попадалось на их пути, словно оживляя человеческие лица, руки, тела и особенно – те небольшие предметы, напоминающие игрушки.
Безразличие покинуло Лилиан. Постепенно она перевела свой взгляд в самый низ, под ноги людей, на землю, и приглушенно ахнула, поначалу даже не поверив своим глазам. На участке земли, освещенном солнцем, во всей своей красе и разнообразии буйствовала зеленая растительность. Там была и обычная трава, и подорожники, трилистники и множество цветов, от анютиных глазок до ромашек.
Лилиан потеряла счет времени. Ее щеки покрылись кривыми струйками соленых слез. Она была счастлива, и радость ее была так проста и наивна, словно она была маленькой девочкой, не ведающей житейских хлопот. Ей захотелось кого-то обнять и расцеловать, но сильнее того – оказаться среди них, озаренных солнцем, чтобы, забывшись в экстазе, тянуть руки к благословенным небесам.
Но как только ее мозг пытался проанализировать эмоции, превратить их в слова, разложить по полочкам, ее тело начинал сковывать страх, все нарастающий, леденящий и бездонный, а за ним следовали раскаяние и горечь. Ей не дано стать одной из них. И желание это искусственно. Потому что до скончания веков ей суждено скитаться по бесконечному лабиринту-паутине улиц, не быть ничьей частью, искать ключ к себе, к своей анормальности и не найти его, потому что это означало бы конец, а конец не совместим с вечностью – с бессмертием ее души…
Внезапно Лилиан оступилась и упала на землю. Не понимая, что произошло, она растерянно оглянулась и увидела, что стена исчезла! На ее месте образовался проулок. И венчала его каменная арка – латроп! Лилиан не могла в это поверить. Протерев глаза и поднявшись на ноги, она сделала два осторожных шага вперед. Проулок не исчез, латроп остался на месте.
Лилиан посмотрела на улицу. Ей предстояло сделать выбор. Тогда она подумала, что так сложно ей еще никогда не было. Что же делать? Как поступить? Солнечный Дух и экзальтация или сумрачные блуждания, полные сомнений?
Лилиан заволновалась. Проулок мог исчезнуть в любую секунду, и решение нужно было принять незамедлительно.
Она зарычала, заставляя себя разозлиться, чтобы быстрее думать и действовать. Окинув Улицу Кривых Крыш взором, полным отчаяния и грусти, словно она прощалась с тем, к чему так долго шла и, найдя, так и не успела проникнуться им, осознать, стать его частью, Лилиан вслух выругалась, специально вспомнила Катерину, ее мрачный подвал и, сжав губы, прихрамывая вошла в латроп.
11
Она присела на крыльцо и тяжело вздохнула. Горячий камень мостовой обжигал ступни, и она подтянула ноги к себе, уместившись на плаще, который постелила на ступени, не менее раскаленные, нежели все вокруг, что было сделано из камня. Лилиан хотела пить, потому что в горле и во рту все пересохло, покрывшись сухой корочкой. Она хотела есть, потому что в желудке урчало, и весь живот и поясницу ломило от нестерпимой боли. Она хотела обуться, потому что ее ступни превратились в нечто кроваво-грязное, на что она даже боялась взглянуть. Но все это было иллюзией. Потому что на самом деле она хотела умереть. Тогда страдания прекратятся, а она, сытая и чистая, будет купаться в одном из голубых прохладных прудов среди райских садов. О нет... Лилиан помотала головой, стараясь отогнать навязчивые картинки, отчего головокружение только усилилось. Она опять начинает бредить, уже в третий раз за сегодня. Ну что ж, значит, конец уже близок...
Не прошло и часа, как Лилиан пожалела о том, что покинула Улицы Кривых Крыш. Хотя время в том губительном месте, в которое она попала, было понятием очень относительно-растяженным. Лилиан ощущала, что время идет, а не стоит на месте, но вскоре ослепительное солнце, застывшее в синих, без единого облачка небесах, убедило ее в обратном, и в первом бреду она без лишней скромности обозвала эту душегубку Улицей Вечного Полдня.
Поначалу Лилиан была полна бодрости, которую еле-еле удалось соскрести со всевозможных уголков ее естества, и уверенности в себе, оживить которую помогла злость. Размеренными шагами она топала по булыжной мостовой улиц, массово застроенных ничем не примечательными домишками. Когда ей стало жарко, она сняла плащ и расстегнула блузу. Потом подкачала брюки, сначала до колен, потом выше. Лилиан верила, что скоро солнце начнет клониться в западу, и дышать да идти станет намного легче. Но солнце не спешило оправдывать ее надежды. Оно вообще никуда не спешило.
И тогда Лилиан поняла, что попала на улицу-картину – место, отражающее действительность, но ею не являющееся. Расстраиваться было рано, и девушка продолжала свой путь в поисках следующего латропа, иногда присаживаясь передохнуть на крыльцо какого-то дома. Вскоре подниматься после каждого такого отдыха становилось все труднее, мышцы затекали, голова ныла от жары. А безвременье сбивало с толку. Тогда Лилиан решила спрятаться в каком-то доме. Для начала она на прочность проверила окна – они не разбивались. А вот двери приятно удивили. Они оказались незапертыми. Лилиан вошла в первый дом, но уже в следующий миг вновь оказалась на крыльце. Она изумленно хмыкнула и застыла на месте. Как-то странно все получилось. Она должна была очутиться внутри дома, в какой-то полутемной прихожей, а не вернуться туда, откуда сделала шаг внутрь. Она обратила внимание, что дверь противоположного дома приоткрыта. Это ее заинтересовало. Обернувшись, девушка увидела, что и дверь дома, на крыльце которого она стоит, также приоткрыта. Тогда зеленовласка начала кое о чем догадываться, но стоило убедиться в этом окончательно, чтобы поверить.
Лилиан вошла в дом, стараясь запоминать все, что с ней происходит, как можно более четко и подробно. Так ничего не увидев и не поняв, она вновь оказалась на крыльце. Но которого из домов? В противоположном дверь оставалась открытой. Если бы можно было внести некие отличия в эти дома, чтобы понять, она входит-выходит в-из того же дома, или в-из двух, стоящих один напротив другого. Можно разбить окна, но они слишком прочные. Или же... Лилиан глянула на плащ, который держала в руках. Не зная, что из того может получиться, она положила плащ на порог так, чтобы часть его оказалась внутри дома. И, придерживая за полу, посмотрела на дом по ту сторону улицы. Каково же было ее удивление, когда она увидела на его пороге ту часть плаща, которую кинула за порог. Тогда у нее и возникло смутное предчувствие чего-то нехорошего, недоброго, хотя поначалу она и обрадовалась тому, что ее эксперимент удался. Подняв плащ, Лилиан отряхнула его и запрокинула себе на плечо. Она коснулась ладонью гладкой поверхности двери и с силой толкнула ее. Но дверь отворилась лишь на половину, открыв взору девушки полутемное помещение, разобрать в котором что-либо было невозможно еще и потому, что Лилиан ослепляло солнце, а над крыльцом не было даже малейшего козырька-крыши.
Она ставила эксперимент за экспериментом, если можно было их так назвать. Она входила и вбегала во все двери, которые попадались на пути, но неизменно возвращалась на злосчастную улицу. Затем Лилиан испытывала свой плащ – забрасывала его в какой-то дом, а потом искала, где он появится. Плащ возвращалось на Улицу Вечного Полдня с такой же стабильной регулярностью, что и сама девушка.
Наконец Лилиан утомилась от псевдоисследований и решила передохнуть. Усевшись на мостовую и прислонившись к стене дома, она только и успела подумать, что теперь уж точно выглядит, как нищенка, а потом погрузилась в тягостную дрему, что под открытым солнцем делать было весьма неразумно и нежелательно. Это Лилиан поняла, когда очнулась, крича от привидевшихся кошмаров. Кое-как поднявшись, она побрела дальше. А потом она стала бредить. Поначалу с этой напастью ей более-менее удавалось справляться, но видения набирали обороты и мощь, становились более реалистичными и противоречивыми...
После последней передышки Лилиан заставила себя встать и продолжить путь. Она уже не корила себя за то, что ушла с предыдущей улицы, не сетовала на судьбу и не заламывала руки от безысходности и бессмысленности положения, в которое попала. Все внимание девушка сосредотачивала на своих ногах, на том, чтобы следующий шаг не стал последним.
Вдруг какой-то посторонний звук привлек ее внимание. Краем глаза Лилиан уловила движение чьей-то тени. Она хотела оглянуться, но тут ноги подвели ее, подкосились, и она повалилась наземь, потеряв сознание.
Глава 19
Возвращение
1
Она не смогла убежать. Они преследовали ее вновь и вновь. Улицы, заплетенные в бесконечную паутину коварным Телополисом, улицы, на которых спокойно можно было только умереть. Она видела их лица, каменные, кирпичные, бетонные – лица домов. Они щурились десятками окон, щерились дюжинами приоткрытых дверей.
Она видела людей, серых и в лохмотьях, счастливых и с улыбками на лицах. Они держали в руках игрушки, те самые загадочные механизмы. А потом она вернулась – в реальность привычных для нее сновидений. Из морской пучины, ведомая невысказанным и не успевшим родиться желанием, она поднялась к самой кромке воды, любуясь золотистыми лепестками солнечных лучей на ее поверхности изнутри, она танцевала с антропоморфами, а потом безмолвно стонала от боли, которую причиняла ей жестокая рука.
Она шла улицами Телополиса. Перед нею мелькали освещенные витрины, кроны деревьев, звездное небо, лица людей. Вертодор, Трехбашье, Шелли Кровавая, белолист... И нечто еще? Да, но что?
Вирджиния, Мирти Сант, Ир Григг, Сергиус, Питер, какой-то там Нейштенкрафн, дядюшка Кинг, Пакуцы, Маринетта, Роберт, Луиза...
Мальчик, бегущий среди трав?
Это она.
Женщина, спящая на кушетке. Женщина играет – самолет летит. Нет, падает...
– Я не видел ничего подобного.
– Ты уверен?
– Да, ты ведь знаешь, что моему опыту можно доверять.
– Но тогда что же с ней?
– Она сомна, в этом сомнений нет. Но сомна-мутант, что ли. Без сакка, как без памяти. Но она была там! Там, куда не проникнуть даже невам, что уже говорить о знаках, а тем более о неосах и сомнах.
– Цина-Лубб...
– Клубок Улиц...
Два призрачных голоса, где-то на периферии. Такой далекий шепот, звучащий прямо у нее в мозгу, словно шелест опавших листьев, который безликий ветер приносит из далеких стран, в которые уже давно пришла осень, к тебе и твоим ногам, утопающим в благоухающей зелени летних лугов…
2
Лилиан очнулась и медленно открыла глаза. В следующие несколько минут она пыталась понять, проснулась ли на самом деле, а затем где находится и почему. В этом деле преуспеть ей удалось маловато. Ее окружала полутьма, наполненная колыхающимися силуэтами и каким-то приглушенным убаюкивающим шумом. Все это было так похоже на те моменты, когда ты просыпаешься от тяжелого глубокого сна и в первое время даже не понимаешь, где находишься, не чувствуешь своего расслабленного тела, лишь голову и множество зарождающихся мыслей.
Постепенно Лилиан могла уже не только моргать и двигать пальцами, но и всеми остальными суставами и конечностями. Затем ей удалось определить, что находится она в неком округлом помещении, возможно, это даже беседка. Она лежит на тонком матрасе, на деревянной лавке, под головой – валик, накрыта мягким и очень приятным на ощупь одеялом. И, что также несомненно радовало, она была одета, в шелковую ночную сорочку.
На окнах беседки висели тонкие занавески, но они не давали ни единой щели и невозможно было понять, что за ними находится. По темным силуэтам, плясавшим по занавескам, Лилиан догадалась, что беседку окружает сад.
А шумом был шелест листвы, с которой играл неугомонный ночной ветер. Ветер!..
Она вернулась домой.
Занавески, также скрывавшие вход в беседку, раздвинулись, и внутрь вошла какая-то женщина. Невысокая, темноволосая, в темном платье с овальным вырезом. В руках она держала подсвечник с толстой желтой восковой свечой, горевшей неровным белым пламенем.
– Вирджиния! – радостно выдохнула Лилиан. – Значит, я все-таки вернулась, – она почувствовала, как к глазам подступают слезы, но ей удалось сдержаться.
– Прошу, лежи, – в полголоса произнесла Вирджиния на неудачные попытки девушки подняться.
– Я и забыла, какой... теплый у тебя голос, – ответила Лилиан и осталась лежать. Это было лучше, чем сидеть, пошатываясь, словно на корабле во время качки.
– Ну, как ты? – поинтересовалась Вирджиния, поставив свечу на пол и присев на край широкой деревянной лавки.
– Я писала тебе, Ви. Почему ты не отвечала? Я бы тогда, может быть, не дошла бы... до всего этого.
Лилиан с опозданием поняла, что начинать разговор после пусть не такой уж долгой, но все же разлуки, с обвинений и упреков как–то неучтиво и невежливо.
– Да, я отсутствовала. Уезжала ненадолго. Так было нужно. И забыла тебе сказать, извини.
Вирджиния выглядела уставшей и чем–то обеспокоенной, хотя и пыталась скрыть это за ласковой улыбкой и тихим голосом.
Лилиан почувствовала себя виноватой.
– Это ты меня прости. Как-то... неважно получилось.
– Не суть важно, Лилиан. Хотя, возможно, ты имеешь право знать… В ближайшее время я буду на месте. Так что заходи на чашку чая, и мы все обсудим.
– Хорошо, – Лилиан кивнула и улыбнулась.
– А теперь тебе нужно перекусить! – Вирджиния тут же изменилась. Игриво хлопнув в ладоши, она энергично поднялась.
– Сколько же ты голодала?
– Не знаю, наверное, где-то дня три.
– Ну вот, а потери нужно восполнять, – глаза женщины шаловливо заискрились. – Так что отдыхай, а я сейчас вернусь.
Пока Вирджиния отсутствовала, Лилиан неподвижно лежала на импровизированной постели и продолжала улыбаться. Она была измучена и ослаблена, но она вернулась домой – и это было самое главное. Пусть он только временный, пусть он и не дом, а лишь его подобие.
Вирджиния возвратилась с деревянным подносом, над которым поднимался легкий пар от горячей еды в горшочках и тарелках.
– Ну вот, здесь всего понемножку, – проговорила она, поднимаясь по ступеням крыльца, одна из которых сонно скрипнула под ее весом. – Не объедайся, чтоб не лопнуть. Да и чтоб плохо не стало.
Вирджиния помогла своей юной подруге усесться так, чтобы спиною упереться в деревянный бортик беседки. При виде еды у Лилиан потекли слюнки, и она быстро их сглотнула.
– Как же начинаешь ценить подобные вещи, когда побудешь некоторое время на одной из сторон контраста, – глубокомысленно высказалась Лилиан и откусила небольшой кусочек свежего ржаного хлеба.
Она съела столько, сколько смог вместить ее желудок, и на подносе еда еще осталась. В кувшине колыхался голубовато-лиловый напиток, и Лилиан, узнав, что это онто-рио, тут же выпила целых две чашки. Ей полегчало, мысли постепенно прояснились, организм восстанавливал свои силы.
– Все было очень вкусно. Спасибо, – поблагодарила она, вытирая руки влажным белым полотенцем.
Вирджиния улыбнулась, но не ответила. Она ждал решающего вопроса. И он был задан.
– Ви, а как я сюда попала? – полушепотом спросила Лилиан и растерянно усмехнулась.
– Ответ ты получишь завтра. Если обещаешь хорошенько выспаться.
– Это ты меня спасла, да? Не знаю, как тебе это удалось, но я очень признательна. Хотя... со временем все случившееся начинает казаться всего лишь сном.
– Ты все узнаешь, – загадочно ответила Вирджиния и, уже стоя на пороге беседки, прибавила: – Не я спасла тебя, а другой человек. Он завтра навестит тебя. Но ты не пугайся. Он умеет быть хорошим.
– Свечу оставить? – чуть погодя спросила она, видя, что ее слова ввергли Лилиан в глубокую задумчивость.
– Да, – отозвалась девушка, и Вирджиния вышла из беседки, забрав с собою поднос с остатками еды.
Темнота осталась за гранями ее восприятия. Желтая свеча создавала ощущение уюта и защищенности.
Так и не поняв, кем может быть тот «другой человек», Лилиан вскоре уснула.
3
Когда она проснулась, солнце стояло уже высоко. В саду ветер шуршал листвой. Воздух был свеж и напоен ароматами зрелого лета.
Поднявшись, Лилиан потянулась, почувствовав прилив бодрости. На полу беседки она обнаружила тазик с водой, рядом на табуретке лежало мыло и полотенце. А на лавке-постели, у нее в ногах, покоилась коробка, одна из тех, в которых, как помнила девушка, Вирджиния присылала ей одежду. Было бы здорово одеться во что-то свежее! После водных процедур Лилиан так и поступила. Вирджиния оставила ей длинное шелковое платье, свободное, с мелким рисунком и сшитое как раз по ней. В коробке лежала и пара легких сандалий, в которые Лилиан обулась (при этом с изумленной радостью отметив, что ступни ее ног чудесным образом зажили – может, Вирджиния смазала их чудодейственной мазью, пока девушка спала?), и гребень, при помощи которого она привела в порядок свои волосы.
Ну вот, теперь можно было принимать того «другого человека».
Как только Лилиан об этом подумала, за ее спиной скрипнула ступенька. Зеленовласка замерла на месте и сразу вся подобралась. Ей вдруг стало страшно. По телу пробежал озноб. А вдруг там стоит Катерина? Ну, нет, ведь это уже полный бред!
– Доброе утро, Лилиан, – поприветствовал ее хрипловатый мужской голос.
Лилиан резко обернулась. От ужаса ее глаза расширились, из рук выпал гребень и со стуком упал на деревянный пол беседки.
– Доброе... – еле слышно пролепетал она.
– Ну, вот и поздоровались, – мужчина сдержанно улыбнулся.
– Это вы... тот «другой человек»?
Он кивнул. Мужчина, которого звали Питер Нейштенкрафн. Человек с суровым лицом и скрытой внутренней силой.
– Сегодня великолепное утро. Пожалуй, нам стоит прогуляться.
Питер раздвинул занавески на входе в беседку, спустился по ступеням на землю и, обернувшись, протянул руку навстречу девушке и ободряюще улыбнулся. На нем не было черной одежды, как при их первой встрече, взамен – свободные брюки и выцветшая рубаха на выпуск. Несмотря на его весьма демократичный вид и вежливое поведение, Лилиан не могла избавиться от настороженности и скованности. Ей казалось, что если она последует за этим человеком, то словно бы ступит на лед, который покрывает реку после первых заморозков. Лед, на котором чувствуешь себя уверенно лишь до того момента, пока он не покроется трещинами, и ты угодишь в одну из них. И если рядом не будет кого-то, способного тебя спасти, в ближайшее столетие единственным местом твоего обитания станет темная вода и вязкое илистое дно.
Лилиан сделала глубокий вдох и спустилась в сад, приняв руку Питера. Утро было прекрасным, и только глупец или недальновидный человек в такое время будет идти на поводу у своих дурных ничем не обоснованных предчувствий. Или не только глупец?
Рука Питера была сухой и теплой. Они шли по тенистой аллее, которая начиналась прямо от входа в беседку. Окруживший их сад был не только великолепен, но и огромен. Он включал в себя множество разнообразнейших деревьев и кустарников, клумб с яркими цветами, маленькими прудами, опоясанными причудливыми композициями из камней. Так они вышли на небольшую лужайку, посреди которой росла раскидистая старая яблоня, еще плодоносившая, усеянная красноватыми шариками поспевающих плодов. Под яблоней стояла длинная белая скамья.
Этим утром Лилиан многое казалось удивительным. Даже эта сочная податливая трава, не выгоревшая за столько летних дней, по которой девушка, получая удовольствие от каждого шага, проследовала за Питером к белой скамье.
– Я хочу задать тебе несколько вопросов, – без предисловий и вступлений начал Питер, как только они присели.
– А как же то, о чем говорила Ви, Вирджиния? – осторожно спросила Лилиан, сложив руки на коленях.
– Хорошо, – Питер согласно кивнул. – Я отвечу на твои вопросы, если ты ответишь на мои, – со своими руками он справился легко – скрестил их на груди, умудрившись проделать это так, чтобы жест выглядел естественно, а не заносчиво и надменно.
Лилиан окинула взором деревья, растущие вокруг лужайки и, набравшись смелости, задала первый вопрос.
– Как вы меня спасли?
Питер усмехнулся одними губами, высветив на правой щеке ямочку. Но его темно-карие, почти черные глаза не изменились – их взгляд был проницателен и тверд.
– Тебя нашел не я, а некая госпожа, моя давняя знакомая. Мы общаемся крайне редко, но в помощи друг другу не отказываем никогда. В тот день она случайно забрела на акшупи и нашла тебя. Потом связалась со мной, и так ты попал сюда. Я же позвал Вирджинию.
– А что такое акшупи?
– Это ловушка, улица-ловушка, – благосклонно пояснил Питер.
Лилиан не терпелось узнать, как та «госпожа» нашла выход с Улицы Вечного Полдня, как она туда попала и почему связалась (наверное, написав письмо) именно с Питером, но сдержалась, решив отложить эти вопросы на потом. Хотя на самом деле ее останавливал взгляд Питера, да и пока Лилиан не чувствовала в себе былой вспыльчивости и опрометчивости, чтобы действовать несколько необдуманно.
Питер выдержал паузу и, видя, что Лилиан молчит, перешел к своим вопросам.
– Что ты помнишь о первом своем дне, а также о том, что было до него?
Лилиан возмутила такая хладнокровность, и она кинула в сторону собеседника недовольный взгляд, но потом потупилась и сдержала условия устного соглашения.
– О первом дне я мало что помню. Если он действительно был первым. Я… шла по какой-то улице. Было жарко, солнце слепило глаза. Затем… – зеленовласка сделала паузу. – Ох, затем я попала в гостиницу «Добрый Путник». Ви… Ви подарила мне свой плащ, потом мне дали номер и я… кажется, я уснула. Может, было что-то еще. Сейчас мне тяжело об этом думать... Ну, а до того, – она невесело вздохнула, – до того была пустота и тьма, – Лилиан заметила, как внимательно ее слушает Питер, но ее слова, видимо, нисколько его не удивили: – Вы это хотели услышать?
– Не совсем. Хотя, согласен, твои слова и твоя ситуация отнюдь не новы, – вскинув брови, он покачал головой.
– Вот как? – Лилиан сузила глаза.
– Неужто ты думаешь, что твое появление в Городе принесло с собою великие судьбоносные перемены? Или что ты настолько особенна, что способна пройти там, где другим путь заказан? Что ты обладаешь особой силой или имеешь особое право? Нет такого замка, к которому не нашелся бы ключ, а посему ни один замок не может считаться уникальным.
– Хватит! – Лилиан вскочила на ноги. – Больше я не намеренна слушать подобные высказывания в свой адрес. Я живой человек, а не замок или ключ, я не вещь! – она резко развернулась, чтобы уйти прочь, но Питер задержал ее, схватив за руку и заставив повернуться к себе. Поджав губы, Лилиан с негодованием обернулась и застыла на месте, не понимая, почему последние слова Питер произнес в таком язвительном уничижительном тоне, а теперь его лицо так печально, а взгляд загадочен и беспристрастен, хотя в то же время и ласково-дружелюбен.
– Лилиан, ты человек, и ты можешь оказаться тем самым замком, единственным в своем роде, – полушепотом проговорил он. – Присядь, пожалуйста, – прибавил Питер уже в нормальном тоне.
Лилиан молча присела на край скамьи, не сводя глаз с мужчины.
– А теперь скажи, приходилось ли тебе встречаться с Солнцедином?
– С кем? – удивилась Лилиан.
– Видимо, что нет, – медленно произнес Питер.
– Погодите, а кто он такой?
– Солнцедин? Человек, по крайней мере, внешне. Но с ним встречается лишь тот, кто готов.
– Готов к чему? – поинтересовалась Лилиан, а мысленно воскликнула: «Ну, сколько можно говорить загадками!».
– Готов к неограниченному отпуску.
– Хм, очень интересно, – иронично заметила Лилиан. – А вы с ним встречались?
– Я? Можно сказать, что да. Но не до конца.
– А как можно встретиться не до конца?
– Очень просто.
– Конечно, вы ведь сейчас наверняка не в отпуске, – нашлась Лилиан, только чтобы закончить эту бессмыслицу.
Питер в ответ сдержанно улыбнулся.
На некоторое время воцарилось молчание. Каждый обдумывал услышанное. А Лилиан к тому же еще и корила себя за вспыльчивость, которую ей так и не удалось обуздать, даже проведя несколько дней на мертвых заброшенных улицах.
– Какой сегодня день? – вдруг спросила она.
– Вторник.
– Так меня не было четыре дня?!
– Тебе лучше знать. И это смотря, когда ты исчезла. Мы нашли тебя позавчера ночью. И все это время ты спала, – пояснил Питер. Он смотрел на девушку, незаметно следя за ее движениями и реакцией на собственные слова, хотя иногда он все же отвлекался, окидывая взглядом безоблачное пронзительно-синее небо и деревья, окружавшие лужайку.
– А дожди закончились, – задумчиво произнесла Лилиан, тогда как в ее голове кружились рои мыслей. Меня не было три дня! Целых три дня! Ведь я ушла в пятницу, да, именно тогда... И не заметила, сколько времени прошло. Потому что искала выход и думала только о нем...
– И как та госпожа нашла выход? – сама себя спросила Лилиан, а потом поняла, что говорила вслух, потому что Питер ответил ей.
– У нее первоклассный лаин-путиль, – гордо сказал он.
– Первоклассный лаин-путиль?
– Ты и этого не знаешь?
Лилиан сделала вид, что приняла последний вопрос за риторический.
– Почему она написала именно вам?
– Я же говорил, мы с ней очень давние знакомые.
– Но вы ведь не единственный ее знакомый.
– Нет, но в некоторых ситуациях она обращается исключительно ко мне.
Лилиан вздохнула.
– Знаете, мне уже пора.
– Ты куда-то торопишься?
– Но ведь у вас больше нет ко мне вопросов?
– Пока нет. Можешь остаться, скоро будет обед.
Лилиан мгновение раздумывала над приглашением, но все-таки отказалась. Она уже не боялась Питера, но он по-прежнему вызывал в ней загадочное беспокойство.
Они поднялись. Питер учтиво проводил девушку к выходу из своего огромного и великолепного сада, со множеством петляющих ухоженных дорожек и уютных укромных местечек. По дороге они свернули к беседке, в которой ночевала Лилиан, и возле которой Питер оставил большой бумажный пакет с ручками. В нем лежали старые вещи девушки, выстиранные и приведенные в порядок. На вопросительный взгляд зеленовласки Питер ответил, что это Вирджиния постаралась. Лилиан также успела заметить, что в беседке уже было прибрано, занавески открыты и привязаны к столбикам. Она даже не сразу догадалась, что это та самая беседка, в которой она спала и разговаривала со своей старшей подругой.
Затем они вышли на широкую дорогу, на противоположной стороне которой стояли двухэтажные домики с причудливыми фронтонами, словно выдернутыми из сказки по чей-то требовательной прихоти.
Лилиан растерялась от столь резкой перемены обстановки. Она думала, что владения Питера простираются на десятки километров и непременно окружены трехметровой кирпичной стеной, а на входе высятся грозные чугунные врата, по обе стороны которых сидят скалящие пасти львы или застывшие в прыжке горгульи.
Питер передал девушке пакет и объяснил, как можно выйти к латропу, ведущему на улицу Шелли Кровавой. Пожелав Лилиан всего наилучшего, он окинул ее странным взглядом, словно сомневался, что она такая и есть на самом деле, развернулся и скрылся в зарослях шиповника.
Лилиан запоздало улыбнулась, пожала плечами и зашагала по широкой дороге из утрамбованной земли. И неловко она себя чувствовала до тех пор, пока не оказалась дома.
4
Дневник, ХЗР
30 (31) день от т.о.
вторник, Полнолуние
21:20, вечер
мансарда
Здравствуй! Вот я и вернулась. Такое ощущение, что меня не было не три-четыре дня, а недели две. Такое вполне возможно, если на тех улицах время текло по-другому.
Пожалуй, начну с приятного. Домой я пришла около двух. Так показывали часы, которые я нашла в бумажном пакете и которые остановились в ту злосчастную пятницу. Вот тебе и судьбоносные события! Интересно, в каком стиле я сейчас пишу?
На крыльце я обнаружила стопку коробок. Их прислала Ви! Это была одежда. Значит, она получала мои письма! Но почему тогда молчала?
Еще на пороге своего дома я почувствовала что-то неладное. Но ключ от замка был спрятан в том же месте – среди листьев густоразросшегося плюща.
Я вошла в дом, занесла коробки и стала подниматься по лестнице. Ступени и половицы не скрипели, но не это поразило меня. Повсюду царили чистота и порядок! Ничего не понимая, я взбежала наверх и взобралась в мансарду. И не поверила своим глазам! Словно я вернулась домой в обычный день, после работы. Одним словом, в доме не осталось ни единого следа от дымопожара! Поначалу я подумала, что к этому приложила руку Ви, ведь она пошила для меня новые наряды, починила старые, почему бы ей не прийти ко мне в дом и не прибраться? Но потом я увидела Крепыша. Он стоял в самом центре стола (дыры тоже больше не было, и стекла в окнах были целы!) и, довольно пыхтя крышечкой да выдувая пар, пел какую-то беззаботную песенку. Я подошла к столу и села. Я была удивлена и обрадована одновременно. По моим щекам текли слезы.
Больше часа длился наш с Крепышом задушевный разговор. И тогда и сейчас мне совершенно все равно, что и кто может подумать обо мне, если узнает, что я разговариваю с чайником.
Слова Крепыша объяснили многое. Он знал о моем исчезновении. В тот миг, когда я очутилась на заброшенных улицах, он испытал острую глубочайшую тоску и все три дня не мог отделаться от чувства потери и потерянности. Затем он поддался некому внутреннему порыву (он описал это, как волнительно-щекотливое чувство по сокрытым сторонам его полости) и ощутил биение Сердца Дома. Далее он стал изъясняться маловразумительно, рисуя в моем воображении все более фантасмагорические картины. Но мне удалось выяснить, что благодаря его действиям-манипуляциям в тесном сотрудничестве с Сердцем Дома (которое, между прочим, пожаловалось ему на то, что Госпожа, то есть я, обделила его именем, а также что у него по ночам зябнут ноги, по субботам в голове жужжит мошкара, а в среду до обеда оно слышит пение соловьев) и удалось восстановить былой порядок и чистоту, разумеется, своеобразные, с неповторимым налетом пыли и обветшалости.
После выяснения подробностей «чудесного возрождения из пепла» дома №17 по Шелли Кровавой наш разговор плавно перешел в другое русло. О чем мы только с ним не говорили!
За сундуком я нашла бурдюк с «изумрудкой» и обрадовалась. По просьбе Крепыша я налила в него столько «изумрудной» воды, сколько потребовалось. Он немножко попыхтел-побурчал, и после я пила «изумрудку» до тех пор, пока не утолила жажду.
Крепыш признался, что он новичок в своем деле, и до того у него не было ни одной Госпожи или Господина. Он попросил у меня прощения и посетовал на то, что если бы у него был опыт, то многих неприятностей удалось бы избежать.
Разумеется, я его простила. А потом заговорила о том, что волновало и тревожило меня в глубине души. Крепыш почтительно выслушал меня, но так ничего и не сказал со своей стороны, ничего, чтобы хоть чуточку приоткрыло занавес над тайной. И тогда я вспомнила о его предыдущих словах – подобные ответы можно получить лишь в новолуние. А до него не меньше двух недель! Придется потерпеть.
Крепыш сказал, что вся моя старая одежда, которая покрылась копотью, восстановлению не поддалась. Она была чересчур нежной и беспринципной, грустно прибавил он. Потому ее пришлось сжечь. Это несколько расстроило меня, несмотря на то, что ее все равно уже не оденешь, и что внизу, на первом этаже, меня ждет целый новый гардероб. То же Крепыш проделал и с фотографиями, которые я как-то оставила на подоконнике в гостиной на первом этаже. Они сморщились, изображение стало неразборчивым и пугающим. Потому им пришлось сгореть во пламени моего величественного камина-дракона.
Когда наш разговор понемножку сошел на нет, я еще раз осмотрела свое место обитания, свою мансарду, и это согрело мне душу. Окна, пусть и в рамах с потрескавшейся краской, были вымыты и гордо блестели своей идеальной чистотой, постель сияла белизной, на простыне и подушке не было ни пятнышка, ни складочки, начищенный пол тускло поблескивал, сундуки красовались своими медными бляхами, а на каминной полке в расписанной завитушками вазе благоухали розы, бордовые, алые, белые и все еще свежие. И как я про них забыла! Ведь это те самые цветы, которые оставил на набережной таинственный незнакомец. Но я точно помнила, что их также покрыл слой копоти, и они увяли. А теперь... Это волшебство! Или чудо.
А чуть поодаль, в тени букета, лежало сморщенное яблоко. Выкинуть бы его, да все как-то жалко или некогда. Там же находилось Обретенное письмо и еще одна коробочка (в серой бумаге и перевязанная бечевкой), которую я так и не открыла. Нужно будет исправиться! Уж и не помню, откуда она.
Я чувствую в себе легкую растерянность, задумчивость и ожидание. Как будто я стою на перроне и жду прибытия поезда, который увезет меня в далекие края. Поезд опаздывает, и я не знаю, почему.
Да, еще одно. Тот мужчина с Улицы Мерцающих Ив… Почему он показался мне знакомым? Нет, я не узнала его лица, но почувствовала нечто в области желудка. Странно, правда? Словно на какой–то миг мы с тем незнакомцем, как две сущности, вошли в резонанс. Да, этот так! Сейчас и для меня. Но кто он? И почему это так меня обеспокоило? Не знаю, но должна буду узнать.
А теперь о странном и непонятном для меня предмете. Или лучше будет сказать – вещи. Это клубок, из шерстяной нити, темно-зеленого цвета, размером с яблоко. Я нашла его случайно, в кармане плаща, который выручил меня на «неживых» улицах. И я не знаю, откуда он мог там взяться. Просто не имею представления! Сейчас он лежит на каминной полке, рядом с вазой. Он действует на меня угнетающе, вызывает разные мрачные подозрения. Кто-то подложил его мне в пальто. Но кто именно? Это могла быть Катерина, та загадочная госпожа, Питер или Ви. На Улице Кривых Крыш мое внимание было сосредоточено на другом. Сколько я ни размышляла об этом, а так и не смогла вспомнить, когда же в кармане появился клубок. Может, Катерина и не при чем. После я присаживалась на сложенный плащ и никаких неудобств (которые непременно должны были возникнуть из-за оттопыривающегося кармана) не испытала. Значит, кто-то из троих. Нужно обязательно выяснить. Не стоит накапливающиеся загадки постоянно откладывать на потом, а то неровен час однажды окажешься погребенной под ними навеки.
Глава 20
На берегу озера
1
Стеклянная дверца бесшумно отворилась. Из янтофрона вылетел трим-трим, маленькое пушистое существо цвета яичного желтка. Ему было всего лишь три весны, и каждое поручение он выполнял старательно, не жалуясь на то, что его син-тиммы, тончайшие желтенькие ворсинки, из-за больших расстояний, которые ему иногда приходилось преодолевать, на кончиках стираются от ветра, отчего потом дрожат мелкой дрожью и скручиваются в спиральки. Но трим-трим знал, что Огненное Сердце, к которому он непременно возвратится, излечит его недуги и вернет пепельный покой. Зимний трим-трим напутствовал его и просил парить высоко и тихо, чтобы те не услышали. Но в тот момент тривесенный трим-трим переживал и то и дело взволнованно пыхтел. Он должен был доставить пепел-письмо той, имя которой писалось как Ли-ли-ан, той, которую он видел всего лишь раз, но знал, что запомнит ее до своего третьего лета. Он спешил и трепетал на ветру, потому что хотел ее увидеть. Еще и потому, что, как однажды прошептал зимний трим-трим, те-без-сакка одаривают везением, помогая достигнуть пури-пури.
2
Лилиан протянула сложенные ладони вперед и удачно словила письмо, еще мгновение назад бывшее пеплом, который вытряхнул из себя подлетевший желтенький пушистик, или почтальон, как подумала девушка. Она ласково улыбнулась пушистику и поблагодарила его, на что тот взволнованно пискнул, встряхнул своим ворсистым пушком и улетел прочь. Вот это забавные и чудные существа!
Лилиан расправила края письма и принялась его читать. Оно пришло, или вернее будет сказано, прилетело от Вирджинии. Старшая подруга приглашала ее к себе в гости, на чашечку прохладного онто-рио, и просила в ответном письме уведомить, в какой день и какое время зеленовласке будет удобно ее навестить. Неужели она не знает, что я ушла из Трехбашья и теперь все время свободна? – подумала Лилиан. И что меня там держало? Книги? Я бы так не сказала. Признательность дядюшке Кингу? Возможно. За то, что он привязал меня к себе, вручив орисаку. Но я ушла, а орисаку осталось. При мне. Значит, пути назад больше нет и быть не может.
После обеда Лилиан вышла на прогулку. Около двух часов она фланировала улицами, заходила в лавки-магазины, прислушивалась к тому, о чем говорят люди, и просто размышляла обо всем, что приходило ей в голову или на что ее наталкивали те или иные картины из окружающей среды. Пересекая небольшую площадь, окруженную полудомами-полудворцами, со шпилеобразными крышами и весьма диковинными на вид, Лилиан обратила внимание на некий обелиск, вертикальный столб, высившийся прямо в середине площади, на горизонтальной площадке-постаменте. На вид это был обыкновенный столбик из серого камня, и навряд ли Лилиан взглянула на него дважды, если бы раньше не видела ничего подобного. Она вспомнила, когда именно раньше – в тот день, когда попала в Трехбашье, была накормлена, напоена и обласкана. Тогда она не обратила особого внимания на камень, но воспоминание о нем оказалось довольно-таки живучим мыслечувственным сгустком. Да, и позже она также встречала нечто подобное. И вот теперь, в прекрасный солнечный четверг, она натолкнулась на обелиск, не отличающийся от того, первого, ни на крошку. Можно ли считать это событие совпадением? И событием ли вообще? Почему именно сейчас ей на глаза попался предмет, так или иначе ассоциирующийся с тем, с чего все начиналось, и что она твердо решила оставить в прошлом? Несмотря на то, что будущее было более туманным и противоречивым. В «карте памяти» своего Зеркального Разума Лилиан сделала пометку – как можно скорее выяснить, чем является обелиск и какой цели служит (пока у нее не развилась мания «преследования вещами»).
Утомившись, Лилиан решила передохнуть. Она свернула налево и совершенно неожиданно вышла на площадь квадратной формы. Почти вся она находилась в тени причудливого сиреневато-розоватого оттенка, которую создавала высокая стена дома в западной стороне площади. Стена была выложена мелкой мозаикой, выложена искусно, но без какого-либо узора. Самый верх стены имел треугольную зубчатую форму. Дом, фасадом которому и служило это зодческое чудо, имел три этажа, но стена, словно переросток, тянулась к небу еще метров на пятнадцать и через треугольные отверстия-окна пропускала на площадь пучки солнечного света. В центре площади высилось раскидистое многолистное древо – белолист. Его толстый жилистый ствол на расстоянии приблизительно в метра два был окружен парапетом колодца, местами покрытого стертыми деревянными дощечками-лавками. Белолист, всецело находившийся в тени, мерцал приглушенным молочно-серебристым светом. Чем дольше Лилиан на него смотрела, тем больше он ее завораживал, тем сильнее притягивал к себе.
Напротив дома с мозаичной стеной стоял ряд двухэтажек, в первых этажах которых расположились лавки-магазинчики. Над входами их хозяева натянули пестрые разноцветные навесы, а под ними, в тени, расставили столы со столешницами, в которых имелись бордюрчики и углубления, залитые зеленоватым свечением. Углубления были заложены кучками разнообразнейших овощей и фруктов. У прилавков толпились люди. Продавцы в длинных, по локоть, черных перчатках складывали выбранные покупателями продукты в бумажные пакеты и, проверив орисаку того, кто приобретал, отдавали ему пакет. Лилиан заинтересованно наблюдала за всем происходящим и решила подойти к прилавкам, но чуть попозже, когда толпа разойдется. Она присела на лавку и, прикрыв глаза, погрузилась в кружевное свечение-тень белолиста. Вскоре она расслабилась, и ей даже почудилось, что белолист запел – если пением можно было назвать низкие трепетные звуки, похожие то на шепот, то на стон, а то и вовсе на журчание, которые сливались в мелодию, звучавшую издалека и вызывавшую такие чувства, названия которым еще не были даны.
Лилиан встрепенулась. Она снова задремала и даже не заметила этого! Музыка смолкла. Теперь были слышны лишь отдаленный гомон людей у прилавков, чьи-то тихие шаги и шепот нежно-прохладного ветра, запутавшегося в листве, словно заключившей в себе лунный свет.
По другую сторону от белолиста Лилиан обнаружила большую каменную чашу, на постаменте в форме закручивающихся в спирали усеянных округлыми листочками и распустившимися бутонами цветов веток неизвестного ей растения. У Лилиан появилась идея насобирать стопочку листочков для письма и, увлекшись ею, она следующие сорок минут провела за собиранием тридцати четырех ромбиков, высохших и пригодных для письма.
Получив весточку от Вирджинии, Лилиан взялась за ответ. Встречу она назначила на субботу, на три часа пополудни. Поначалу Лилиан согласилась прийти к подруге, но потом, вспомнив о высокой траве и призрачных мотыльках, скрывающихся в ней, плавно перешла к предложению встретиться у воды, на открытом пространстве, на чистом воздухе. И местом для так называемого пикника предложила пологие склоны холмов, поросшие мягкой зеленой травой, что на берегу озера Сиа. Закончив письмо, Лилиан сложила его вчетверо и вместе с остальными бумажными ромбами спрятала во внутренний карман своей сумки.
У прилавков толпа понемногу рассеивалась. Осталось человек пять, которые надолго не задержались и вскоре продолжили свой путь.
Лилиан поднялась, перебросила через плечо широкий ремень сумки и направилась в сторону лавок-магазинов. Возле прилавков она стала с интересом рассматривать предоставленные продукты. Она протянула руку, чтобы опробовать на твердость одну из груш, лежавших к ней ближе всего. Но тут ее окликнул один из продавцов.
– В чем дело? – спросила Лилиан.
–Вы, конечно, можете их пощупать. Но я бы не советовал, – спокойно ответил светловолосый мужчина со смешно оттопыривающимися ушами.
– Почему?
– Видите ли, дорж, ну, этот прилавок, – быстро пояснил мужчина, – одновременно охлаждает продукты, чтобы они не испортились, и защищает от воровства.
– И как же защищает? – Лилиан хмыкнула.
– Очень просто и надежно. А вам что завернуть? – чуть погодя прибавил мужчина и расплылся в улыбке.
– Что-то мне перехотелось, – холодно усмехнулась Лилиан и поскорее отошла в сторону. У нее и так было много дел – зеленый вагон и леприкон! Пора найти янтофрон и, наконец, отправить письмо Вирджинии.
3
Лилиан принесла яблоки и груши, а еще овсяное печенье. Она надела платье, то, которое с мелким рисунком, а голову защитила простой соломенной шляпой с широкими полями.
Вирджиния опоздала на двадцать минут, но Лилиан не обратила на это особого внимания, стоя на причале и любуясь водной гладью озера. Жара канула в прошлое, уступив место ласковому теплу, дарящему наслаждение и покой, словно любовь, пережившая буйство и страсть молодости, настоялась, как хорошее вино, облагородилась, стала мудрой, согревающей сердце и душу мягким бархатистым теплом.
– Здесь очень красиво.
Обернувшись, Лилиан радостно улыбнулась, увидев стоявшую рядом подругу. Вирджиния для прогулки на свежем воздухе облачилась в широкие шелковые брюки и свободную полупрозрачную блузу с узором в виде распустившихся лилий, подпоясанную плетеным кожаным ремешком. Как и Лилиан, она обулась в сандалии, а голову укрыла легкой шляпой. В руках Вирджиния держала массивную корзину, плетеную из лозы, содержимое которой было прикрыто белым полотенцем. В дальнейшем выяснилось, что там было два закупоренных кувшина, с охлажденными онто-рио и ароматным смородиновым чаем, еще теплые булочки, с арбузным повидлом и творогом, банановые лепешки, персики, гроздь спелого винограда, красные яблоки и сочные сладкие сливы, таящие во рту. В отличие от Лилиан Вирджиния не забыла о салфетках и кружках, но зато зеленовласка прихватила покрывало, на которое они и присели, отыскав удобное местечко на склоне одного из зеленых холмов, расположившись под старой липой, в прохладной и благословенной тени.
– Как настроение? – жизнерадостно поинтересовалась Вирджиния, постелив на покрывало полотенце и выкладывая на него часть продуктов из корзины.
– Да так, ничего. Здорово, что мы, наконец, встретились. Мне так хочется с тобою поговорить. О многом, – ответила Лилиан и стала обтирать салфеткой принесенные яблоки.
– Поговорим, не беспокойся, – вздохнув, Вирджиния улыбнулась, и на ее щеках появились милые ямочки. – Удивительный день! Прям хоть останавливай время, чтобы жить только сегодняшним днем, светлым и беззаботным...
– Мне кажется, мы и так всегда живем сегодняшним днем, – заметила Лилиан.
– А чтоб тебя Капюшоны! – выкрикнула Вирджиния и замахала вокруг головы руками.
Лилиан испуганно отшатнулась, нервно хохотнула и спросила, в чем дело.
– Осы. Наверное, – нахмурившись, ответила Вирджиния, но потом залилась веселым смехом и махнула рукой: – Вот негодники! Но, вроде бы, не укусили, – она осмотрела свои руки и провела ладонью по шее. – Ладно, не суть важно. Ведь так?
– Ты, как всегда, не предсказуема, – усмехнулась Лилиан и перевела дух.
– Ты что, испугалась?
– Ну, чуток. Просто... Так неожиданно.
– Это после твоего приключения по тем улицам? – вмиг посерьезнев, сочувственно спросила Вирджиния.
– Давай перекусим, – уклонилась от ответа Лилиан и, отведя взгляд, взяла яблоко, откусила большой кусок и принялась его жевать.
Вирджиния налила онто-рио в две кружки и протянула одну подруге со словами: «Сейчас все наладится». Лилиан кивнула в знак благодарности и произнесла тост:
– За нашу крепкую дружбу.
Некоторое время они молча и не спеша кушали, наблюдая со своего места на холме за двумя парусниками, бороздящими бронзово-синие волны озера. Порывы ветра, дующего с северо-востока, усиливались, наполняя силой ослепительно белые паруса, разглаживая складки, вздымая их, подобно тому, как от глубокого вдоха вздымается грудь человека. Лилиан усмехнулась, представив себя парусом. Вот она, стоит в лодке, расправляет плечи, раскидывает в сторон руки и, вдыхая свежий влажный воздух, летит по волнам, все вперед и вперед, подобно каравелле...
– Опять надует дожди, – сказала Вирджиния.
– Знаешь, я была на одной улице, где дождь обладал необычными свойствами, – начала Лилиан, задумчиво глядя вдаль.
Вирджиния, обхватив руками колени, повернулась к своей подруге.
– Когда он шел, все вокруг покрывалось травой. Ну, не только травой. Понимаешь, повсюду, из-под плит мостовой, из стен домов, из окон начинала пробиваться разнообразнейшая растительность. И пока шел дождь, она все увеличивалась...
Вирджиния слушала внимательно и ни разу не перебила свою подругу. Ее глаза, такие темные, словно подземные озера, смотрели печально и с пониманием. Но, будучи лишь пассивной слушательницей, Вирджиния запоминала каждое слово, и тут же ее мозг начинал обрабатывать полученную информацию, о чем свидетельствовали крепко сжатые губы женщины.
– Онто-рио действует, как алкоголь, – иронично заметила Лилиан, наконец поведав подруге о своих злоключениях.
– Кстати, – вдруг вспомнила она, – ты, случайно, не знаешь, что это такое? – она достала из сумки клубок темно-зеленых ниток и протянула его подруге.
– Это обыкновенные нитки, – повертев в руках клубок, ответила Вирджиния. – Извини, я чего-то не понимаю. При чем здесь они?
– Я нашла их в кармане плаща. Когда вернулась. Так значит, это не ты их подложила?
– В кармане, говоришь? – переспросила Вирджиния. – А я-то думала, и зачем тебе нитки? Вязанием, что ли, занялась? Или использовала этот клубок, чтобы отыскать выход, как в одной очень древней легенде.
– Цина-Лубб... Клубок Улиц, – в полголоса произнесла Лилиан, задумчиво глядя на клубок, который Вирджиния все еще держала в левой руке.
– Что ты сказала? – настороженно спросила Вирджиния.
Лилиан перевела взгляд на лицо женщины. Вирджиния побледнела и смотрела на девушку так, будто бы та только что проговорила некое заклинание, которое было известно лишь кругу посвященных, и к этому кругу принадлежала Вирджиния.
– Цина-Лубб, – медленно повторила Лилиан и неожиданно даже для себя самой прибавила: – Знаки, невы, Чианосс.
– Лилиан, где ты все это услышала? – спросила Вирджиния, так тихо, словно боялась быть услышанной кем-то еще, кроме девушки.
– Это была ты! И Питер, – воскликнула зеленовласка и не поверила своим словам. – Ну, конечно же! То был не бред. Вы говорили обо мне! Что я без какой-то там сакка, как без памяти. Ты что-то знаешь, правда? Но скрываешь от меня! Почему?
Вирджиния держала себя в руках, и по ее лицу невозможно было догадаться, что она чувствует и о чем думает.
– Мне не известно ничего такого, чтобы не стало известно тебе,– спокойно ответила она и прибавила: – Мне даже кажется, что ты знаешь больше.
– Ви, только не надо лицемерить! – Лилиан покачала головой и, поднявшись на ноги, стала ходить из стороны в сторону, вздыхая, качая головой и смотря себе под ноги, словно пытаясь разрешить очевидно неразрешимую задачу.
Вирджиния молча наблюдала за ней и ничего не говорила. Наконец Лилиан остановилась и посмотрела сидящей подруге прямо в глаза.
– Прости меня. Это я во всем виновата. Я создаю проблемы-трудности, из-за меня все кажется сложным. Я эгоистка, прости. Не против продолжить разговор?
– Ты становишься настоящей жительницей Телополиса, противоречивой, страдающей всевозможными комплексами и превращающейся в часть Дуали.
В словах Вирджинии сквозила резкость, и Лилиан обиделась бы, если бы не та печальная нежность, с которой были произнесены эти слова, и чувство собственной неправоты.
– Позволь считать твои последние вопросы риторическими, – продолжила Вирджиния. – Поскольку мои ответы могут вызвать еще большую волну непонимания, обид, возможно, даже шока. Давай лучше поговорим о том, что волнует тебя.
– А сейчас ты сама себе не противоречишь?
– Почему же?
– Потому что мои вопросы могут взывать именно к тем ответам, которые ты дать не можешь.
– А мы попытаемся найти в этой дуальности гармонию, – усмехнувшись, Вирджиния развела руками в обезоруживающем жесте. – И ты меня прости, Лилиан. Я не лицемерка. Может, присядешь?
– Ты становишься похожей на Питера.
– Правда? – замечание подруги позабавило Вирджинию, и она весело расхохоталась.
Лилиан помотала головой, как бы говоря, что, мол, с тебя возьмешь, и присела на покрывало.
Они снова перекусили и выпили смородинового чая.
– Ви, почему в Телополисе нет транспорта и животных? Хотя, знаешь, я как-то видела всадников на лошадях. А еще однажды слышала пение птиц, но, к сожалению, увидеть их не смогла.
– Всадников? На лошадях? – удивилась Вирджиния. – Неужели? Это интересно, – на минуту она о чем-то задумалась, а потом продолжила: – Все очень просто. Транспорт не нужен. Для этого существуют латропы. Тем более транспорт неэстетичен, создает много шума и грязи.
– Но через латропы не всегда можно пройти и попасть в нужное место.
– Согласна, и только потому, что у тебя нет путиля.
– Путиля?
– Да, того, что помогает быстро перемещаться в необходимом выбранном направлении.
– И где же можно его достать?
– Понимаешь, тут имеет значение уровень твоей орисаку.
– Ясно. Ну, у меня орисаку серая. Где же мне искать путили?
– В лавке-магазине.
– А как повысить уровень орисаку?
– Для этого нужно обрести пра.
– Я так думаю, следующий вопрос останется риторическим, – с досадой и смирением сказала Лилиан.
– Это смотря какой, – заметила Вирджиния и налила себе чаю.
– Вкусное печенье, – Вирджиния взяла еще один овсяный коржик и с удовольствием его съела.
Лилиан раздумывала над незаданным вопросом и не ответила на похвалу Вирджинии.
– Хорошо, как на счет животных? – наконец поинтересовалась она.
– Вот с ними было не все так просто, – дожевав, ответила Вирджиния. – Когда-то в Городе их было достаточно много. Но потом они вдруг стали массово умирать, то ли от болезни какой-то, то ли еще из-за чего. И так установилась новая традиция – сестер и братьев меньших больше не заводить.
– Печально, – сказала Лилиан и немножко помолчала, словно таким образом отдавая честь памяти всех усопших четверолапых, погибших в Телополисе.
– Скушай еще чего-нибудь, а то я все жую и жую, – Вирджиния протянула подруге виноградную веточку. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь крону старой липы, осветили маленькие круглеши-виноградинки, и стали видны крошечные зернышки, заключенные в сочную желтовато-салатовую мякоть.
Съев предложенное угощение, Лилиан произнесла следующее:
– Ви, я живу в Телополисе уже больше месяца. И ни разу не видела, чтобы кто-то кого-то ограбил, побил или даже... убил. Да, не спорю, я видела, как люди ругаются или пытаются... нанести другому человеку некий ущерб. Но все это обычно заканчивалось мирно. Потому, думаю, что здесь должны быть какие-то власти или люди, охраняющие порядок. Хотя… – она наморщила лоб, – сдается мне, что я у тебя об этом уже спрашивала.
– Да. И теперь я кое-что тебе скажу, – Вирджиния вздохнула. – Тут ты ошибаешься, – со знанием дела, твердо и уверенно, проговорила она. – В Телополисе царит всеобщая гармония, и нет никакой нужды в каких-либо властях, – она помолчала, словно обдумывая, стоит ли что-нибудь добавить к сказанному. – В Городе выяснение отношений не доходит до насилия или применения таких методов, из-за которых подобное поведение стало бы считаться преступным. В Городе каждый борется со своими демонами, – выделяя каждое слово, закончила она.
– Демонами? – переспросила Лилиан, будто бы пробуя это слово на вкус. – Да уж, демонами...
4
Не сговариваясь, они многозначительно переглянулись. И надолго умолкли. Но молчание их не было неловким или гнетущим, скорее – самодостаточным. На некоторое время Лилиан и Вирджиния перенеслись каждая в свой собственный мир. В них так же ярко светило солнце, в кустарниках неподалеку, казалось, пели птицы, в кроне старой липы игрался ветер, и он же надувал легкие парусников, даря тем призрачную свободу. Но миры отличались, настолько, насколько могут отличаться снежинки – на первый взгляд похожие, словно две капли онто-рио, но при ближайшем рассмотрении – абсолютно разные. Как различны между собой лучи, преломляющиеся сквозь множество граней двух разных призм.
– Сочувствую твоему несчастью. Наверное, ты теперь подумываешь о переезде, – начала Вирджиния.
– Ты о чем? – не поняла Лилиан, все еще погруженная в свои невеселые думы.
– О дымопожаре, – Вирджиния сочувственно улыбнулась.
– А, о нем! – Лилиан беззаботно отмахнулась, чем удивила свою подругу, потому поспешила объяснить: – Все уже хорошо. Крепыш и Сердце Дома обо всем позаботились.
– Крепыш? Сердце Дома?
– Это же надо! – Лилиан рассмеялась. – У меня тоже есть свои тайны, – она гордо вскинула подбородок и с шутливой напыщенностью прибавила: – Будем считать, что мы с тобою квиты. Тайна за тайну.
– Так тому и быть, – кротко ответила Вирджиния.
– Кстати, о письмах, – вспомнила Лилиан. – Помнишь, я в одном из них рассказывала тебе об одном мужчине, Ир Григге, у него еще хобби так чудно называется – нефривность.
Вирджиния нахмурилась.
– Извини… но, кажется, об этом я запамятовала, – она усмехнулась и перевела взгляд на озеро. – Да, забыла. Это же надо! Лечение совсем все выбило из моей головы...
– Забавно, ты помнишь о дымопожаре, а вот о… Погоди, ты сказала лечение? Ты была у врача! А как же тогда утверждение...
– Нет, не у врача! – раздраженно перебила ее Вирджиния. – Извини, – она опять улыбнулась только одними губами, так печально и нежно, и посмотрела на подругу. – Я... сама себя лечила.
– Ты уезжала из Го... из Телополиса? – поинтересовалась Лилиан с таким трепетом, как будто если Вирджиния ответит «да», то на зеленовласку снизойдет прозрение.
– Нет, Город, Телополис, я не покидала. Я была... в другом месте, – она вздохнула. – Там хорошо. И спокойно.
– Ты имеешь в виду в другом доме?
Вирджиния кивнула и перевела разговор на другую тему.
– Ты еще писала, что тебе удалось найти ответы в книгах. Меня это заинтересовало.
– Хм, если бы только те ответы были настоящими. И понятными.
– Они у тебя с собой?
– Нет. Они дома, в Дневнике, – сказав это, Лилиан поняла, что сболтнула лишнего. Видимо, замешательство отразилось на ее лице, потому то дальше Вирджиния расспрашивать не стала.
– Я записала их, так, на всякий случай. Думаю, может когда–то удастся расшифровать.
– Было бы здорово, – закивала Вирджиния. – Я даже знаю, кто может тебе помочь.
– Неужели опять Питер? – Лилиан нахмурилась.
– Питер не решает все вопросы! – Вирджиния рассмеялась. – Нет, тебе могу помочь я.
– Ты?
– Тебя это удивляет?
– Просто... хм, неожиданно, – зеленовласка налила себе чаю и, съев банановую лепешку, запила ее ароматным напитком. Вирджиния молча ждала, тепло улыбаясь.
– И как же ты собираешься мне помочь?
– Очень просто. Ты только покажи мне те записи, и я попытаюсь разгадать их тайны. Можешь прислать их в письме. Если ты, конечно, не против, – вежливо прибавила Вирджиния.
Лилиан некоторое время раздумывала над предложением, а потом согласно кивнула.
– Хорошо, я напишу о них в письме. Надеюсь, оно никого не заинтересует и дойдет до тебя без преград.
– Ты чего-то опасаешься?
Лилиан колебалась. Она хотела поведать своей единственной подруге обо всем, но чувствовала, что тогда останется с пустыми руками и пустой душой, словно сейчас она стояла в центре урагана, и если не поторопиться, то в следующий миг сильный ветер сорвет с нее всю одежду, а потом дойдет и до ее кожи. К тому же, Вирджиния о себе, о том, что знает, рассказывала крайне мало. Лилиан не хотела обижаться на подругу, но ощущала внутри некую досаду и легкое огорчение.
– Я опасаюсь шпионов Капюшонов и марских демонов.
Вирджиния собралась иронично хмыкнуть, но ей пришлось сдержаться – Лилиан говорила серьезно.
– Они не тронут тебя, как и никого из нас.
– Почему ты так в этом уверенна?
– А почему ты так рьяно веришь в обратное?
– Потому что это правда! – с обидой воскликнула Лилиан. – Я так слышала.
– А про Чианосс и знаков с невами ты слышала в том же месте?
– Только про Чианосс. Но... как ты догадалась?
– Эти бесплодные, совершенно безосновательные легенды уже многие годы бродят по Городу. Их рассказывают или мошенники, желающие подзаработать да снискать себе мимолетную фальшивую славу, или люди, падкие на внимание и удивленные возгласы со стороны других.
– Нет, не может того быть, – стала сопротивляться Лилиан, отстаивая свою собственную позицию. – Я видела человека, испившего... серебристой крови. Не думаю, что он принадлежит к тем категориям, которые ты описала. И, к тому же, ты опять противоречишь – называешь Телополис... Городом, хотя сама говорила, что так делать нельзя, – с упреком прибавила Лилиан.
–Хорошо, пусть будет Телополис, – Вирджиния сдалась и вздохнула так, словно разговаривала с ребенком. – И скажи, пожалуйста, что такого ты услышала, что заставило тебя поверить в правдивость одной из многочисленных легенд?
– Одной из многочисленных? Ах, ну да, конечно. Самый старый из них сказал, что Источник, я так поняла, который и зовется Чианосс, дает ответы на все вопросы. И если испить или, кажется, смочить губы его сребристой кровью, то можно прозреть и найти Одиннадцатые Врата.
– О, там еще и Врата были! – Вирджиния закатила глаза. – Ох уж эти... – не закончив фразу, она поджала губы и с недовольством фыркнула. – Они не упоминали Долину Кианотт?
– Значит, Долина зовется Кианотт? – оживленно переспросила Лилиан.
– Девочка моя, выбрось всю эту чушь из головы! Не существует никаких Долин, Источников и Капюшоны их знают чего еще! Как и мистических Одиннадцатых Врат! Конечно, из... Телополиса есть выход, но он обычный и не зовется так пафосно. К тому же, признайся, ты подслушивала разговор чужих людей, так? А это нехорошо. Может, те... люди какие-то безумцы или были в тот день пьяны.
Слова Вирджинии, такие здравые и рассудительные, расстроили Лилиан. Она поникла, перестала улыбаться и устремила свой взор на далекие зеленые холмы – кроны деревьев, растущих по ту сторону озера.
Вирджиния печально вздохнула и, склонившись к девушку, ласково коснулась ее руки.
– Прости меня. Я не хотела тебя обидеть, – она помолчала. – Возможно, это я не права.
Лилиан обернулась на последние слова подруги, прозвучавшие тихо и совсем безрадостно.
– Ви, а ты хоть раз выходила из Телополиса?
Вирджиния опустила глаза.
– Я не могу… Я жду мужа с детьми. Вскоре мы вместе отправимся в долгое путешествие.
Лилиан, пристально смотревшая на женщину, заметила, как та почти неуловимо изменилась в лице. Она что-то утаивает, подумала девушка. И это что-то – боль и страдания, глубоко в душе. Потому она такая скрытная.
Известие о том, что у Вирджинии есть муж и дети, удивило Лилиан. Она ведь ни разу не то, чтобы не спросила об этом, она даже не подумала.
– Ты их любишь?
– Очень, – скромно ответила Вирджиния и слабо улыбнулась.
Если раньше об этом она умалчивала, а теперь говорит с неохотой, решила Лилиан, значит, ее боль, вероятно, связана с семьей. Не стоит бередить старые раны. Для них время еще не настало.
– Ви, знаешь, а ведь я пыталась искать Вертодор, – прервала молчание Лилиан.
–Да?
Девушка кивнула.
– И я ее не нашла. А жалко.
– Потому что в Башню Тысячи Дверей можно попасть только единожды. Я разве не говорила тебе?
– Нет.
– А почему ты решила ее искать?
– Хотела вернуться к самому началу. Думала, так получится найти ответы.
– Идея хорошая. Но не в случае с Вертодор.
– Просто я думала, что тогда ее найти помогла мне ты. Получается, тебе это удалось дважды. Вот я и рискнула.
Вирджиния усмехнулась, но промолчала.
– А что, если онто-рио смешать со смородиновым чаем? – вдруг спросила Лилиан.
– Получится онто-рио... ха, со смородиновым чаем! Умеешь ты вовремя расставить акценты.
После этого они съели по банановому коржику, персику и горстке слив, запив все это онто-рио, которое в кружке Лилиан обрело сиреневато-рубиновый оттенок, а в кружке Вирджинии – сочно-желтый.
5
– Знаешь, человек может быть голым, а может – нагим или обнаженным, – неожиданно начала Вирджиния, и Лилиан недоуменно на нее воззрилась. Но женщина не придала этому никакого значения и продолжила в задумчивом тоне:
– Возьми, к примеру, слово «обнаженная», ну, или «обнаженный». Что в случае с человеком означает – «оголенный, снявший одежду с какой-либо части тела», так? Затем «нагой» в понимании – «не имеющий на себе одежды, голый». Ну, и «голый», как «не прикрытый одеждой» или же «лишенный волос, шерсти и т.п.». Понятно, что речь идет не о человеческой шерсти. Так вот, посуди сама, трактовка практически одинаковая, но использование – отнюдь. Женщина, позирующая художнику, будет обнаженной. Ребятня, бегающая купаться летом на речку, голой. А нагими, м-м, это уже что-то посередине.
– Тебе впрок книги писать. Или какие–то там лингвистические труды, – с усмешкой заметила Лилиан. Своими рассуждениями Вирджиния отвлекла ее от хмурых мыслей, за что девушка была ей благодарна.
– Слова коварны и слабы, Лилиан. Они служат как добру, так и злу. Их нельзя пощупать, но они – дань и бич материальности, материального мира, – Вирджиния прервалась, не мигая следя за парусником, все еще бороздившим водную гладь, но уже в одиночестве. Теперь его движения не выглядели такими уверенными и свободными, как прежде.
Лилиан собралась прервать затянувшуюся паузу, но Вирджиния ее опередила.
– Идеальный вариант заключался бы в том, чтобы идеи доходили до человека и передавались посредством его другим, минуя стадию–этап слов. К сожалению, это возможно лишь в мире с несколько иным устройством.
– Слова смертны, хоть и долгоживучи, – продолжала Вирджиния. – Но с ними связано столько чудес, – она посмотрела на Лилиан, спокойно и ласково. – К примеру, некий новый мир, в который волею судеб тебя занесло, и языка которого ты не знаешь, начинает казаться тебе волшебным, наполненным неповторимой магией. Но чем больше ты узнаешь его, тем отчетливее начинаешь видеть, что мир-то вовсе не нов и не волшебен, а так же прозаичен, как и многое другое, – женщина сделала пару глотков прохладного освежающего онто-рио и снова замолчала.
Она права, подумала Лилиан, кто знает, в каком свете предстанет предо мною Телополис, когда я познаю его?
– Как же противно и неприятно пользоваться тем же языком, коим пользовались – да, именно пользовались, использовали его! – миллионы людей до тебя. Использовать те же истертые слова и фразы, быть в плену у них! – с болью в голосе прибавила Вирджиния и покачала головой. – Потому приходится придумывать свои. Но только слова, а не язык. Потому что язык, созданный лишь мною одной, будет искусственен, от него будет веять смертью и убогостью, а не жизнью, – сказала она и скривилась, будто уже создала подобный язык и только что попробовала его на вкус.
Лилиан все порывалась что–то сказать или спросить, но Вирджиния никак не давала ей это сделать.
– Вот у тебя есть Дневник. И это... хорошо. А я не могу завести свой, не могу себе этого позволить. Придумать свой язык означает совершить святотатство... – трепетным полушепотом закончила она и надолго умолкла.
Лилиан, деликатно храня молчание, искоса поглядывала на подругу, а та, пораженная, смотрела в никуда. Все вышесказанное она не раз обдумывала наедине с самой собой, и, поведав миру собственные мысли вслух, поняла, что была не готова к этому.
Она слишком серьезно относится к своим словам, с сожалением подумала Лилиан.
Наконец Вирджиния пришла в себя. В свою опустевшую кружку она налила смородинового чаю и, посмотрев на девушку, усмехнулась.
– Все в порядке? – спросила она.
– А мне кажется, – хмыкнула Лилиан, – что об этом я должна была спросить у тебя.
– Не суть важно. Ты ведь хотела поговорить? – Вирджиния съела овсяное печенье. – Предлагаю собраться и спуститься к воде. Посидеть на причале. Мы все-таки на озеро пришли, верно? – бодренько прибавила она и сразу же приступила к выполнению предложенного плана. Лилиан не заставила себя долго ждать.
Еду, что осталась, Вирджиния положила обратно в корзину и накрыла белым полотенцем; Лилиан собрала покрывало, стряхнула его, свернула в тугой рулон и спрятала в заплечную сумку.
По мягкой траве, колышимой ветром, подруги спустились на берег и ступили на широкие доски причала. Запах озерной воды стал более отчетливым, ярко выделяясь на фоне остальных. К нему примешивалось сладковатое благоухание, источаемое цветами, в большом количестве произраставших на берегу.
Вирджиния разулась, поставив сандалии рядом с корзиной, подкачала штанины своих легких брюк и, аккуратно присев на край причала, опустила свои белые ступни в прохладную воду. Лилиан также разулась и присела рядом.
– Знаешь, прочитывая очередную книгу, – взвешивая и подбирая каждое слово, спустя пару минут заговорила Вирджиния, – я понимаю, что, в конце концов, непременно выброшу ее и не смогу сдержаться, закричу, что все это ложь, ложь и ничто иное. Почему так?.. – она сделала паузу, словно ожидая, что девушка ответит ей. – Потому что ни один вид искусства не способен в полной мере отразить всю глубину и противоречивость человеческой жизни, всю многомерную дуальность человеческой натуры. Ты меня понимаешь? – с болезненной надеждой во взгляде она глянула на Лилиан.
– Думаю, что... да, – неуверенно протянула девушка.
Вирджиния тяжело вздохнула и посмотрела себе под ноги, в воды озера Сиа. Тень, падавшая от широких полей шляпы и скрывавшая лицо женщины, придавала ее чертам, и, как следствие – всему сказанному, оттенок скорби.
– Может быть, когда-нибудь, – сказала Вирджиния, – создадут некий новый вид искусства… Кстати, не зря искусство и искусственный имеют общий корень... Да, создадут искусство, которое уже не будет таковым в нашем понимании, но которое сможет записать с целью отобразить все разнообразие человеческой жизни. Хотя тогда это, скорее всего, больше будет походить на документалистику. Ха, в самом деле, нашла, о чем волноваться!
– Неужели все так плохо? – скромно поинтересовалась Лилиан.
– Нет, что ты! – огорченно вздохнув, ответила Вирджиния и коротко рассмеялась. – Все просто замечательно. Все хорошо, светло и прекрасно... – она сделала паузу, словно пытаясь преодолеть некий барьер или завести остановившийся часовой механизм. – Все дело в сути моего восприятия. В процессе создания мыслей или образов. Бывает, не успеваешь облечь их в слова или во что-то более весомое, а они берут и ускользают. И в результате начинаешь испытывать угнетающее чувство потери, утраты, иногда доводящее до безумства. Ведь эти мысли-образы могут быть бесценными, теряя их, ты теряешь еще один шанс постичь истину, нет, даже не так, а... возможность осознать. Объять своим разумом то, то в следствии дальнейших метаморфоз станет одной из многих частиц мозаики под названием человек, личность.
Правда, случается, что удается восстановить цепочку мыслей в обратном порядке, или вернуться назад и, пройдя путь заново, отыскать утраченное звено-узелок, а, может быть, при помощи ассоциаций и ассоциативного ряда совершить это, но когда ничего не получается – ох! – хоть ардлаком пой, хоть на стены лезь...
Страх, страх постоянно преследует меня. Как только я начинаю о чем-то думать, развивать мысль, тут же прекращаю это делать из-за боязни упустить нечто важное, не успеть запомнить...
Лилиан вдруг стало жутко. Она молчала, боясь пошевелиться, словно страх, о котором говорила ее подруга, передался и ей, разбудив при этом и всколыхнув ее собственный подсознательный ужас.
– С тобой случалось нечто подобное? – спросила Вирджиния и повернула к подруге свое лицо, так, что оно наполовину озарилось солнечным светом, и чары, сковывавшие воздух вокруг них, частично развеялись.
– Со мной? – растерялась Лилиан. – Может, может быть. Я.. не запомнила.
– Вот видишь, – Вирджиния победоносно улыбнулась.
– Все это похоже на мыслечувственные сгустки, – сказала Лилиан.
– Что еще за сгустки? – поинтересовалась Вирджиния, и глаза ее блеснули от любопытства.
– Такие себе сгустки, – проговорила Лилиан, только чтобы что-то ответить. – А что такое ардлак?
– Ардлак? Я что, так и сказала? Интересно... Наверное, какое-то существо. Нужно будет проверить в архивах.
– В архивах?
– Ага, в архивах моей памяти.
Время близилось к вечеру. Солнце в своей огненной колеснице, окруженной перистыми облаками, неторопливо катилось к горизонту, но до его захода и наступления сумерек оставалось еще около трех часов. Порывы ветра набирали силу и становились прохладней. Так незримый странник просторов вновь начинал грезить о дождях.
По дороге домой подруги остановились на перекрестке, чтобы попрощаться.
– Ви, меня вот еще что беспокоит. Почему помещения лавок-магазинов внутри кажутся большими, чем они выглядят снаружи?
– Ты это заметила? – поразилась Вирджиния.
– Да, и что тут такого? Но, наверное, мне всего лишь показалось.
– Наверное, – задумчиво пробормотал кареглазая женщина.
На этом они нежно попрощались и разошлись.
Глава 21
Правильный друг
1
Лилиан решила продолжить поиски Источника Чианосс и Долины Кианотт, в которой он находится. Слова Вирджинии огорчили ее, но не переубедили. Ведь это она, Лилиан, подслушала рассказ того мужчины и поверила ему. А почему бы и нет? – негодующе восклицала зеленовласка. Что такого в том, чтобы верить в легенды и доказывать, что предметы их повествований реально существуют? Возвращаться в Трехбашье она не собиралась и была властна распоряжаться своим временем так, как ей заблагорассудится.
Но, кроме размышлений об Источнике и Долине, Лилиан не давало покоя существование некоего выхода из Телополиса, возможно, даже самих Одиннадцатых Врат, выхода, наличие которого не отрицала даже Вирджиния. Может, попробовать сразу отыскать и его? Тогда пить серебристую кровь Чианосса, вернее, смачивать ею свои губы и не придется. Наконец-то Лилиан обрадовалась возникшей идее.
Целыми днями она ходила-бродила улицами Телополиса, лишь во время Полдня возвращаясь домой или прячась в помещении какого-нибудь кафе. Она исхаживала мостовые вдоль и поперек и ни разу не вошла в латроп, таким образом надеясь не заблудиться и обмануть бдительность Телополиса, поскольку смутно начинала ощущать присутствие некой скрытой силы, возможно, энергии, безраздельно царящей в городе.
На пятый день Лилиан сдалась. Она так и не нашла то, что хотя бы отдаленно походило на врата или выход. Или Телополис непомерно велик, тяжело вздохнув, заключила про себя девушка, или он обладает, как ее дом, некой душой и не хочет, что бы она из него выбралась.
Когда Лилиан шла на восток или на запад, а также на север или юг, на ее пути непременно, рано или поздно, возникала какая-то стена, чей-то дом, круговой поворот или непролазные чащи, одним словом – постоянные преграды. Когда она собралась окинуть единым взором весь город, определить его размеры, взобравшись на крыши или верхние этажи самых высоких зданий и башен, то обнаружила, что двери или отсутствуют, или наглухо заперты. Лилиан даже пыталась залезть на парочку деревьев, чтобы, удобно расположившись в их кронах, тянущихся к небесам, увидеть окрестности и осмотреться вокруг с высоты птичьего полета – можно сказать, предположительного, поскольку птицы в Телополисе девушкой так и не были замечены (иногда она слышала их сладкоголосые трели, но на этом ее контакты и знакомства с пташками, обычно, и заканчивались). Последняя затея Лилиан также провалилась. Она свалилась со всех пяти деревьев, при чем весьма неудачно. То ли притяжение земли было слишком сильным, то ли, все-таки, дереволазание было не ее призванием.
2
Весьма занятное событие случилось во вторник, в 37 (38) день от «точки отсчета». Лилиан проснулась пораньше, что не составило для нее особого труда – мозг девушки не прекращал своей работы ни на секунду, обыгрывая все возможные варианты поисков Одиннадцатых Врат, а сны вновь были полны сумрачных противоречий и видений.
За окном моросил дождь. Блекло-серые тучи затянули все небо, не оставляя просветов для золотистых пучков солнечного света.
Лилиан подошла к окну и распахнула одну из створок. Свежий воздух ворвался в мансарду, влажный ветер принес с собою мелкие дождевые капли. Прикрыв глаза, Лилиан пару раз глубоко вдохнула влажную свежесть и, закрыв окно, чтобы деревянные половицы не намокли, отвернулась от монотонного пейзажа в серых тонах.
Как обычно, она приняла ванну, умылась, почистила зубы и вернулась в мансарду, чтобы позавтракать салатом и фруктами, оставшимися со вчерашнего дня. Еда лежала в специальной коробке, около полуметра на метр, сделанной из крепкого материала, что сохраняло ее в свежем виде в течении нескольких дней. Такую коробку девушке прислала Вирджиния, еще в субботу вечером, положив в нее всего понемножку – виноград, банановые коржики, сливы и перевязанный алой ленточкой пучок сладких листьев и стручков, названий которых Лилиан не знала, но на вкус они ей понравились. В записке Вирджиния желала всего наилучшего и выражала надежду на скорую встречу. Какой-либо дополнительной информации о том, о чем они беседовали в тот день, на берегу озера, в записке не было.
Ранним утром вторника – часы показывали «7:58» – Лилиан, прежде чем приступить к завтраку, собралась привести в порядок свои волосы. Вернувшись намедни домой поздним вечером, она едва успела умыться, а, поднявшись наверх, стянула с себя всю одежду, бросила ее на стул и завалилась спать. Разумеется, на следующее утро следовало ожидать парочку десятков сложнейших переплетений спутавшихся зеленых волосинок на ее голове – такие волосовязания не снились даже водорослям.
По привычке Лилиан подошла к камину, на массивной полке которого, среди всех прочих ее мудреных и не очень предметов, намеревалась отыскать обычный деревянный гребень и шелковую ленту, которой связывала краешек своей тугой косы. После непродолжительных движений ладонью правой руки по запылившейся поверхности полки обнаружена была только лента. Выругавшись, Лилиан случайно столкнула с полки клубок с нитками, тот самый, предназначение которого ей пока выяснить не удалось. Клубок, упав на пол мансарды, не остановился. Он покатился в сторону лестницы, и Лилиан подумала, что половицы, видимо, смежены не ровно, а под небольшим углом. Замерев на секунду на краю верхней ступени, темно-зеленый клубок вдруг подскочил и покатился вниз.
– Эй, ты куда! – недовольно выкрикнула девушка и припустила следом. Пока она спускалась на второй этаж, клубок докатился до следующей лестницы. Лилиан пересекла коридор и, остановившись возле клубка, нагнулась, чтобы поднять его, но тот выскользнул прямо из-под ее носа и стал спрыгивать по ступеням. Это разозлило Лилиан. Шумно выдохнув воздух, она побежала вниз. Клубок успешно преодолел все ступени, пересек прихожую и закатился в располагавшуюся справа от входа комнату, дверь в которую была приоткрыта. Думая о том, как она расправится с этим своевольным куском ниток, Лилиан быстрым шагом преодолела прихожую и вошла в комнату, широко распахнув дверь. Остановившись на пороге, она осмотрелась. Комната, казалось, еще дремала. Воздух был подернут легкой утренней дымкой, в которой большой процент составляла пыль, на стенах красовались светильники в форме свечей, в западной стене располагался камин. Лилиан не помнила, чтобы приносила в эту северную гостиную долгорды, но в камине, как и полагалось, горел огонь, приглушенно и несмело.
Девушка глянула на окна – чистые, но унылые, со стороны улицы покрытые паутинкой дождевых капель и ручейков. Сквозь них блеклый свет падал на широкие подоконники, на одном из которых лежал… ее деревянный гребень! А под ним, на полу, смиренно застыл клубок темно-зеленых ниток. Обескураженная, Лилиан маленькими шажками приблизилась к окну. Ничего себе совпадение, подумала она и подняла с пола клубок, и только потом осторожно взяла свой гребень, словно ожидала некоего подвоха. Но гребень оказался настоящим и именно тем, который она искала.
3
В два часа пополудни, в четверг, Лилиан получила письмо от Вирджинии, с расшифровкой ответов, которые девушка нашла в книгах Лоритан, якобы слушая «шепот книг». Она внимательно прочла длинное письмо и, отложив его в сторону, призадумалась.
Первый ответ Вирджиния посчитала описанием чьей-то жизни, «такой неуловимой и загадочной, чем-то напоминающей фреску, изображение, не терпящее отлагательств, но – свежайшей штукатурки».
«Второй ответ, дорогая, – писала ее подруга, – является силлогизмом. Да, да, ничем иным, как \"умозаключением, состоящим из двух суждений, из которых следует третье – вывод\"».
И под конец Вирджиния соглашалась с тем, что Лилиан действительно «нужно победить некую колдунью, но это может быть и не женщина, а нечто женского рода. Вполне вероятно, что в этом благородном деле тебе поможет некая «Голова» – твой собственный разум или чей–то, возможно, «голова» – как некто главнее тебя, вышестоящий».
И только в постскриптуме Вирджиния несколько запоздало поинтересовалась, а какие же вопросы Лилиан задавала книгам. Да уж, подумала девушка, а сами вопросы я и не написала.
Итак, описание жизни. Вероятно, что ее. Тогда нужно снова прочесть отрывок и как следует его обдумать.
С силлогизмом будет сложнее. Какими суждениями она располагает на данное время? Возможно, лишь одним, утверждающим, что она потеряла память. А является ли это суждением? И есть ли у нее другие?
И ко всему прилагаются поиски колдуньи, весьма таинственной личности, сущности или вещи, если выходить из того, что Лилиан не имеет ни малейшего представления о том, кем или чем та может являться.
Лилиан открыла Дневник, чтобы спрятать в его страницах письмо, и тут ее взгляд упал на другое послание. Его девушка получила еще в воскресенье, сразу же прочла и с раздражением засунула в Дневник, чтобы в дальнейшем выбросить. И вот оно вновь попалось ей на глаза. Всего три слова, написанные на клочке бумаги. Три слова, взбудоражившие ее и невольно заставившие перебрать в голове все варианты того, как и почему это послание пришло по ее адресу. Вот эти слова: «Трехбашье закрыто. Навсегда». Увидев их вновь, Лилиан мигом позабыла о письме Вирджинии, впрочем, успев засунуть его в толщу желтоватых страниц Дневника, и погрузилась в воспоминания. Их было так мало... Кто прислала ей письмо? Почему именно в воскресенье? Как давно закрыто Трехбашье? Может, подобное сообщение разослали всем его клиентам-посетителям? Или это чья-то шутка, обман? Сергиуса, будь он неладен? Или Трехбашье закрыто на самом деле, потому что кто-то умер. Как в той истории, которую ей поведал старший эйдин, сидя на ступенях лестницы в ее доме, при неверном свете, падавшем от пляшущего огонька свечи.
Лилиан захлопнула Дневник и стала собираться. Она пойдет в Трехбашье и сама все выяснит. И будь что будет.
4
У входа в Трехбашье Лилиан остановилась. Она оглянулась на овальную площадь, посреди которой высился постамент с каменным столбиком, а не колодец с белолистом. Высоко в небесах, несомые мощными воздушными потоками, проплывали стайки белых пушистых облаков, то скрывая лик солнца, то опять выпуская его на волю, отчего контуры тени, падавшей от столбика на брусчатку, то расплывались, то вновь становились четкими. Площадь окружали дома, покрытые штукатуркой пастельных тонов, с темными глазницами стрельчатых окон.
Лилиан тянула время и, понимая это, все же никак не могла решиться повернуться к зданию, в тени которого стояла и коснуться шероховатой поверхности массивных дубовых дверей. Но она уже сделала первый шаг – пришла на овальную площадь, и отступить означало бы проявить трусость, поддавшись неуверенности в себе, стыду и боязни быть обвиненной в предательстве.
Лилиан протянула обе руки вперед и легонько толкнула левую створку дверей, но та, как ни в чем не бывало, осталась на своем месте. Тогда девушка толкнула во второй раз, а потом еще и еще, прикладывая все больше силы. Но двери Трехбашья были заперты! Заперты. Заперты… Навсегда?!
Лилиан подергала за ручку, потолкала дверь плечом и уже собралась уйти с чувством выполненного долга, но больше – с чувством облегчения. Она пыталась, и попытка не удалась. Но что-то не хотело ее отпускать.
Лилиан задрала голову, осматривая фасад здания. Здесь и раньше было тихо, но сейчас безмолвие было как никогда гнетущим, мрачным, лишенным надежды. Перед внутренним взором зеленовласки вдруг вспыхнул образ дядюшки Кинга, согнувшегося в три погибели, ссутулившегося, смотрящего глубоко в землю, его руки безвольно повисли, длинные волосы утратили свое сияние и белизну, они волочатся по грязной земле... Лилиан содрогнулась от пронявшего ее тело озноба. Такие мысли не могут быть реальностью! Как же войти внутрь? Приблизившись к дверям вплотную, зеленовласка чуть поразмыслила и стала нашептывать им все, что могло хоть как-то быть связанным с Трехбашьем.
– Я, Лилиан, седьмая эйда, пришла на зов книг, от Зари до Зари... Меня призвали... Сори Кинг печален и ждет меня... Я прибыла почтить память Сергиуса... Ну что ж, – прервавшись, она вздохнула, – последний шанс. У камина присядь, снедь-шкатулку открой, пока книги поют... – не успела она договорить, как откуда-то раздался шепот:
– Пока книги с тобой, – прошелестел голос, и в спину девушки ударил порыв холодного ветра, чуть не сбив ее с ног. Лилиан прижалась телом к левой створке дверей, надавила на нее, и та со скрипом неспешно отворилась.
Подгоняемая ветром, зеленовласка вошла в Трехбашье и попыталась закрыть створку двери, но она застыла на месте, пропуская через образовавшуюся щель в темноту бездонного зала дневной свет и неугомонный вездесущий ветер, который тут же стал закручивать пылевые вихри на каменном полу.
В Коритан было холодно и темно. Свет, проникавший снаружи, не достигал даже ближайших рядов книжных полок. Лилиан пару минут постояла на месте, привыкая к сумраку. В самом дальнем краю зала она различила слабое голубоватое сияние, казавшееся призрачным, нереальным, и стала ориентироваться на него. Она боялась издать лишний звук, чтобы не потревожить массивы стеллажей, возвышавшихся повсюду. Ей даже начало чудиться, будто за ее спиной встают великаны и монстры, сошедшие с книжных страниц, еще чуть-чуть, и они схватят ее своими ручищами.
Игнорируя копошащийся внутри страх, Лилиан благополучно достигла голубоватого сияния, которым оказалось пламя во чреве Флеменуса, во свете благородного величия которого это и не было пламенем, а тлением его скорбящей увядающей души.
Лилиан осмотрелась. Мягкие бархатные подушки и табурет-лестница бесследно исчезли. А вот большое кресло дядюшки Кинга угадывалось в контурах громадины, валявшейся у противоположной стены и освещенной лишь с одной стороны. Чтобы убедиться в правдивости предположений, нужно было лишь подойти поближе, но Лилиан предпочла остаться на своем месте. Она огорченно окинула взором Флеменуса и ласково дотронулась до него левой рукой.
– И что могло здесь случиться? – прошептала она.
И Флеменус ответил ей, на миг вспыхнув огненной голубизной и прошуршав кучкой углей.
Глаза зеленовласки увлажнились, а в груди заныла тупая боль.
– Все наладится. Обязательно наладится, – твердо сказала она и, поджав губы и шмыгнув носом, вошла в один из проходов, ведущих в Лоритан.
Второй зал поразил ее еще сильнее, нежели первый. Тишина здесь была не просто гнетущей, а жуткой и зловещей. Лилиан даже показалось, что она слышит биение собственного сердца и шум крови в сосудах. От натти исходило не больше света, чем от Флеменуса, и этот свет был мертвенно-белесым. Большинство полок Лоритан были пусты. Книги кипами валялись на полу, и все без исключения мерцали серовато-синеватым светом. Лилиан попыталась взять одну из них, но книга рассыпалась, как только девушка дотронулась до нее, и ее сероватый прах впитался в грязные плиты пола. Так вот во что превращаются люстраты, если их вовремя не спасти, бросив в мутные воды, погрузив в лимфу Морфиуса. Поначалу они вопят и изнывают от боли. Но потом умолкают. Медленно и тихо умирая, они превращаются в ничто. Сергиус в ту далекую субботу был прав. Но спасали ли они их, отдавая Морфиусу? И как долго они сражаются за свою жизнь, оглашая воздух душераздирающими криками, прежде чем сдаться?
Стараясь наступать на плиты пола, а не на книги – пусть они и мертвы и вскоре станут пылью, а все равно жутко и неприятно вносить в этот хладнокровный процесс свою лепту – Лилиан подошла к натти. Роберта видно не было, вся «колба» была заполнена чем-то вязким и грязно-молочного цвета.
Лилиан приблизила лицо вплотную к толстому стеклу и коснулась натти рукой. Внезапно ей навстречу из мутной гущи выплыло чье-то лицо. Вскрикнув, Лилиан отскочила назад. Прижав руку к груди, в которой бешено забилось сердце, она перевела дух и только тогда, вытянув вперед шею, стала рассматривать выплывшее лицо. Поначалу, как бы ни было это абсурдно, ей показалось, что она видит лицо дядюшки Кинга. Но после зеленовласка поняла, что вздыбленные волосы, выпученные глаза, сморщенный нос и разинутый в безмолвном крике ужаса рот принадлежат, все-таки, Роберту. Она облегченно вздохнула, но тут же спохватилась и упрекнула себя за столь бессердечное и кощунственное проявление чувств. Лицо тем временем исчезло – его заволокло вязкое вещество.
– Проклятье, что же здесь произошло? – пробормотала Лилиан и поспешила отойти от натти подальше – так, на всякий случай.
В Моритан ситуация не разъяснилась. Столики и кресла в беспорядке валялись на полу, лампы были разбиты. И только центральный стол, принадлежавший седьмой эйде и старшему эйдину, стойко сохранял вертикальное положение, хотя стульев возле него не было, и лампа не горела, но была цела.
Лилиан посмотрела на полки с мориктолни. Шкатулки стояли на своих местах и, на первый взгляд, не пострадали. Целостность и сохранность их состояния девушка решила проверить позже. Сейчас же все ее мысли, тревожные и мрачные, занимал один вопрос: где дядюшка Кинг?
Лилиан вышла в галерею. С каждой минутой в ней повышался уровень тревоги и дурных предчувствий. Она не знала, что может увидеть, но боялась наихудшего.
В галерее никого не было. Пыльные каменные плиты хранили молчание, безмолвствовал и Морфиус, погруженный в сладкое забытье. В солнечном свете, падавшем справа и разбивавшимся из-за столбиков на перилах на вытянутые прямоугольники, в медленном танце парили мелкие пылинки.
Лилиан приблизилась к перилам и выглянула наружу, посмотрела вниз, где у подножия холма в порывах ветра колыхались зеленые кроны деревьев из одичавшего сада, между листвою которых крохотными пятнышками краснели яблоки. До слуха девушки долетали только шум ветра, шелест листвы и совсем издалека какая-то веселая мелодия. Лилиан склонила голову на бок и стала вслушиваться. Да, в переплетении этих природных звуков сквозил еще какой-то, приглушенный, похожий на бормотание, очевидно, принадлежавший человеку. Среди деревьев сада людей видно не было, да и звук долетал не снизу, а откуда-то справа, из-за спины. Лилиан почувствовала, как по ее коже пробежали мурашки, и спину лизнул незримый, но будоражащий холодок. Ну вот, сейчас все и выяснится, подумала зеленовласка и медленно развернулась. Она сделала ровно пять шагов и остановилась.
В самом темном углу, куда не проникали солнечные лучи, сидел дядюшка Кинг, скрючившийся, скукожившийся, сжавшийся в комочек, словно пытался втиснуться в стену и стать ее неотъемлемой частью, холодной и флегматичной. Его руки безвольно лежали на полу, ноги, согнутые в коленях, были поджаты под сам подбородок. Белые волосы, спутавшиеся, местами взъерошенные, не светились и окутывали фигуру дядюшки Кинга подобно тому, как в предрассветные часы прядистый туман окутывает ивы на болотах. Одежда дядюшки Кинга была смята и порвана, а босые ноги местами чернели пятнами грязи.
Он похож на бродягу, на обезумевшего бродягу, промелькнула мысль в голове Лилиан. Она была шокирована. Дядюшка Кинг (еще ли Сори Кинг?) оказался в более плачевном состоянии, чем ей представлялось.
Лилиан не знала, что ей делать, как поступить, с чего начать. Но она осознавала – и эта мысль острым кинжалом все больнее врезалась в ее сердце – что во всем случившемся виновата она. Это ее проступок дал толчок к разыгравшейся трагедии. И теперь ей нет прощения. А тело Сергиуса, бездыханное, покрывшееся синюшными пятнами, с остекленевшими глазами и навеки застывшими на устах проклятиями валяется где-то там, в кружевной тени благоухающих деревьев у подножия холма...
Лилиан скривилась от отвращения к самой себе и до боли сжала пальцы в кулаки. Она еще разберется с собой, усмирит свой нрав, непокорность и эгоизм – навсегда, но займется этим чуточку попозже. А пока следует резко разрубить цепь печальных событий и положить начало новому ходу истории, возродить былое благородство и величие Трехбашья Кинга и Ко, которые она так недооценивала, в которых так сомневалась.
Лилиан осторожно приблизилась к дядюшке Кингу и, присев рядом на корточки, склонилась к нему. Вблизи выражение заросшего серебристой щетиной лица Кинга не радовало – оно было потерянным и полубезумным. Невидящий, немигающий взгляд широко раскрытых бледно-голубоватых глаз, непрерывная сеть коварных морщин, в тени кажущихся более глубокими и давними. Лилиан осмотрелась по сторонам в поисках танриспов, которые потерял ее благодетель, но не нашла их.
Охрипшим голосом дядюшка Кинг продолжал что-то бормотать себе под нос. Лилиан прислушалась, надеясь уловить некие слова, которые помогли бы ей решить, как действовать дальше.
– Готара, Лорилея, мои дорогие и милые, печальные и любимые... Где ты, выходи! Я знаю твое имя!.. Мрачница, ты оставила меня. Я больше не вижу теней твоих легких следов на песке... Фарильена, прости меня!.. Спой мне песню, милый друг, спой мне песню о былом, о царице молодой, о любви и смерти...
Лилиан покачала головой.
– Это конец… – прошептал она.
Вдруг дядюшка Кинг замолчал и энергично заморгал, словно пытался разглядеть нечто в тумане, которым заволокло его рассудок.
Лилиан напряженно и внимательно следила за ним.
– На зов книги приди, от Зари до Зари! – громко и четко проговорила она.
Дядюшка Кинг вздрогнул и, зашевелив руками, стал перебирать пряди волос, а потом прошептал:
– Пока книги поют, пока книги с тобой...
– Да! – радостно воскликнула Лилиан и хлопнула в ладоши. – Значит, еще не все потеряно, – она глубоко вздохнула.
Вдруг дядюшка Кинг быстро закивал, сжимая ладонями свои острые колени. Лилиан посмотрела на него с беспокойством, но боясь что-то предпринять.
– Смерть стоит у ворот, – выделяя каждое слово, заговорил дядюшка Кинг, – она знает и ждет, – запрокинув голову, он уставился в потолок, – когда путник уснет, – он выпрямился и шумно втянул носом воздух, – она жизнь заберет! – дядюшка выкрикнул последнюю фразу и, лишившись чувств, завалился на бок.
– О, нет! – в ужасе воскликнула Лилиан и вскочила на ноги. – Что же я наделала! – она засуетилась, бросаясь то в одну, то в другую сторону и беспомощно сжимая и разжимая кулаки. Наконец она определилась с направлением и побежала в Моритан. Вцепившись руками в ближайшее валявшееся кресло, она потащила его в галерею. Ножки противно скрежетали по полу, а спинка так и норовила придавить девушку своим весом.
Лилиан поставила кресло в один из прямоугольников солнечного света. Затем подбежала к дядюшке Кингу, ухватила его за подмышки и поволокла к креслу. Ей была омерзительна сама мысль о том, что она вот так бесцеремонно обращается со своим благодетелем, но критические обстоятельства требовали радикальных мер. Усадив дядюшку в кресло, Лилиан отступила назад и отдышалась. Ее руки тряслись от перенесенного напряжения, а грудную клетку сжимало сдавленное дыхание.
Более-менее придя в норму и немножко поразмыслив, зеленовласка смочила руки в жидкой лимфе Морфиуса и бережно отерла лицо и ладони дядюшки Кинга. Это средство оказалось действенным. Кинг пришел в себя и посмотрел на девушку долгим тяжелым взглядом.
– Может, пить? – неуверенно спросила Лилиан.
Сори кивнул.
Лилиан пожалела о том, что не прихватила с собой сумку и кружку в ней в придачу. Пришлось зачерпнуть лимфу руками и так подать дядюшке Кингу. Тот выпил все до последней капли и долгое время сидел молча, то ли собираясь с мыслями, то ли перебарывая то, что осталось после его полубезумного забытья. Его ноги свисали с кресла, не доставая до пола, руки он положил на подлокотники, спину выпрямил. К нему постепенно возвращался его былой облик. Лилиан, скромно стоявшая в сторонке, подумала, что не удивилась бы, если бы сейчас чудесным образом волосы Кинга распутались и засияли, одежда моментально сменилась на новую, ноги оказались обутыми, а на носу появились танриспы.
– Ты правильный друг, – негромко, но отчетливо произнес дядюшка Кинг.
Лилиан охватила волна трепета и тревожной радости. Это был его голос! Голос Сори, который рассказывал ей историю стармранской мрачницы в тот далекий вечер, в сумраке огромного зала, по стенам которого в ритуальном танце скользили тени и отсветы лазурного пламени Флеменуса...
Лилиан бросилась к ногам дядюшки Кинга, сжала его левую руку в своих дрожащих ладонях и, склонив голову, сбивчиво пробормотала:
– Мне нет прощения, я знаю. Но простите меня! И за ваши страдания, и за смерть Сергиуса...
Ответом ей было молчание. Лилиан осторожно подняла глаза. Дядюшка Кинг улыбался, так тепло и ласково, и его глаза блестели от наполнявших их слез.
– Девочка моя, – наконец ответил он. – Девочка моя, Сергиус жив. И он обрел пра.
Лилиан так и застыла на своем месте, неотрывно глядя в глаза дядюшки Кинга.
– Но как... как такое возможно? – сдавленным голосом пробормотала она. – А как же история о Фарильене и Витторио?! Ведь когда он... умер, а она ушла, Трехбашье закрылось... – зеленовласка непонимающе смотрела на Сори, ища в его глазах поддержки, а в словах объяснения, и все еще сжимая его руку.
– Поднимись, девочка моя, – дядюшка Кинг положил на плечо зеленовласки свободную руку. – Ты сильная и смелая. Тебе негоже стоять на коленях.
Лилиан смутилась, но поднялась.
– Не вини себя в том, что стало судьбою, – тихо проговорил дядюшка Кинг. Его слова были пронизаны скрытой печалью и горечью. – Не вини… – он медленно вздохнул. – Когда ты ушла, гармония пошатнулась, а затем разрушилась. Гармония Трехбашья и нашего сообщества. И мы стали жертвами хаоса и разрушения, последовавших за ним. Сергиус умолк и более не говорил со мною. Сердце Флеменуса забилось тревожнее. И однажды Сергиус просто не пришел. Потому что обрел пра. И некому его осуждать. Я отпустил его, ибо так было сказано... – он сделал паузу и посмотрел вдаль, на расстилавшуюся за перилами галереи панораму города. – Безмолвие пришло за мною, и я отдал ему свои сны и грезы. Трехбашье ведает своим концом и принимает его с честью.
Из последних слов Лилиан мало что поняла, но не хотела просить дополнительных разъяснений.
– Значит, мы должны восстановить гармонию, – предложила она.
– Восстановить? – задумчиво переспросил дядюшка Кинг.
– Ну да, исправить ошибки и вернуть благополучие, – утвердительным кивком Лилиан подтвердила серьезность своих намерений. – Я готова нести покаяние. И я готова отыскать Сергиуса, даже если его душою завладели марские демоны.
– Не говори так, – упрекнул ее дядюшка Кинг.
– Вы... о Сергиусе?
– Нет, о демонах.
– Хорошо, не буду. А вы знаете, где можно найти Сергиуса?
Прежде чем ответить, дядюшка Кинг пристально посмотрел на девушку.
– Готова ли ты, девочка моя, вернуться в Лоно Трехбашья?
– Я? – она замешкалась, но, тяжело вздохнув, ответила: – Готова. И больше не убегу, пока вы меня не отпустите.
– Время придет, девочка моя, время придет. Но в другую эпоху, – он прервался, чтобы перевести дыхание – это давало о себе знать пережитое безумие, и Кинг прилагал все усилия, чтобы держаться стойко.
– Потерянный Рай, 35. Это его адрес.
– Потерянный Рай? – удивленно переспросила Лилиан и усмехнулась: – Ну, надо же.
Кинг улыбнулся в ответ.
– Возьми с собою книгу. Она поможет отыскать верный путь.
– А вы тут, ну, справитесь сами? – с участием поинтересовалась Лилиан.
– Справлюсь. Тот вечен, кто верит. Иди, девочка моя. И если Сергиус не захочет возвращаться, значит, так тому и быть...
И Лилиан ушла. Ее сердце переполняли противоречивые чувства, руки все еще дрожали, но она твердо знала, что вернет Сергиуса, и никакие марские и не-марские демоны ее не остановят.
5
В этом есть определенная ирония, думала Лилиан, шагая по улице Потерянного Рая и сжимая под мышкой книгу с названием «Сокрытие» авторства Грозы Неамова – это была одна-единственная книга, стоявшая на первой попавшейся полке Лоритан, одна-единственная, не пострадавшая от «синдрома люстратизма». И с точки зрения девушки, эта книга подходила Сергиусу наилучшим образом.
На улице было тихо и пустынно. Трехэтажные дома отстояли один от другого не более чем на четыре метра. Их ухоженный и чистый вид безошибочно указывал на то, что здесь живут люди, и они весьма хорошие хозяева – в просветах оконных занавесок, на подоконниках виднелись горшки с цветами. Лилиан дошла до конца улицы, и путь ей преградило необычное растение, высокое, с раскидистой кроной и жилистым стволом. Его ветки, местами скрюченные или завитые спиралью, покрытые яркой салатовой листвой, по форме напоминающей треугольники, скреблись о стены близстоящих домов. Дерево казалось странным не потому, что выросло, проломив каменную кладку, что становилось ясным по остаткам последней, валявшихся вокруг ствола с ноздреватой темной корой и никем не убранных, сколько потому, что его крона, беспрестанно покачиваясь из стороны в сторону, шумела, и в этом шуме угадывались даже некие зачатки музыки, хотя по всей округе не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка.
Заинтересованно рассматривая дерево, Лилиан подошла к нему, обогнула ствол и остановилась под кроной.
По ту сторону дерева высился двухэтажный дом, фасад которого располагался почти под прямым углом к остальным строениям на улице. Таким образом, здание замыкало Потерянный Рай, и на его табличке красовался номер 35. Поначалу Лилиан дом и не заметила, не обратила на него внимания – ведь он полностью находился в тени необычного дерева. Теперь же девушка рассмотрела его в деталях, а у его края даже приметила узкий темный переулок, в который, при желании, можно было протиснуться и выйти на другую улочку.
Дом Сергиуса выглядел непритязательно и просто. Стены, покрытые обветрившейся штукатуркой, истертая черепица покатой крыши, пустой дымоход, серые занавески на грязноватых окнах – вот, пожалуй, и все. Единственное, что казалось необычным, это вход, вдающийся в дом, в форме неправильной трапеции, на ребрах которой расположились два темных окна, и второй этаж, нависающий над ним.
Лилиан осмотрела окна, надеясь увидеть в одном из них наблюдающего за ней Сергиуса, как будто он шестым чувством мог прознать о ее приходе.
– Это чужое дерево, – раздался позади чей-то голос.
Лилиан резко обернулась и с подозрением уставилась на женщину, стоявшую у соседнего дома, дверь которого была приоткрыта. На ней были домашние тапочки, выгоревшее платье и фиолетовая вязаная кофта с белой каймой. Женщина смотрела на зеленовласку холодно, с неприязнью, скрестив на груди руки и поджав пухлые губы.
– Простите, что вы имеете в виду? – поинтересовалась Лилиан.
Женщина стрельнула глазами в незнакомку.
– Это дерево нездешнее. Раньше его не было. Оно чужое, – она чуть помолчала и гневно прибавила: – И оно проклятое.
– Проклятое? – изумленно переспросила Лилиан.
– Ты что, плохо слышишь? Говорю проклятое, значит, проклятое! Потому что вырастает там, где поселяются проклятые, – женщина с вызовом и презрением бросила взгляд на дерево и скорчила гримасу, словно оно было самым противным растением, которое ей когда-либо доводилось видеть.
Лилиан молча наблюдала за женщиной, желая только одного – чтобы та побыстрее убралась в свой дом.
– А ты, я гляжу, пришла к нашему паиньке? – спросила женщина, вновь сосредоточив все свое внимание на девушке.
– Нет, я просто здесь гуляю, – съязвила Лилиан. – У вас тут так красиво, право, словно раю!
– Не говори так, – нахмурившись, женщина помотала головой, желтая прядь волос упала ей на лицо и прикрыла правый глаз. – Не говори. Ты ничего не знаешь! И убирайся отсюда поскорее, – сузив глаза, она смерила девушку взглядом, от которого и зиме стало бы холодно, повернулась, взбежала по ступеням крыльца и спряталась за дверью своего дома.
Кошмар, и сколько здесь ненормальных? – подумала Лилиан. Нет, скорее чудаков и чокнутых, потому что на ненормальность претендую я. Она вздохнула и подошла к двери 35-го дома. Справа от нее висел колокольчик с привязанной рядом длинной веревочкой. Лилиан уж собралась позвонить, но, заметив, что дверь дома приоткрыта, решила зайти тихо, чтобы лишний раз не беспокоить Сергиуса – а вдруг он спит? Да и чтобы не привлекать внимания соседей.
Попав внутрь, Лилиан оказалась в полутемном коридоре. Она прикрыла дверь, и единственным источником света остался светильник в дальнем конце коридора, висевший на стене около лестницы, ведущей на второй этаж. Осторожно ступая по узкой дорожке, лежавшей на голых половицах, Лилиан вышла на середину коридора и остановилась. Всего на первом этаже было три двери, одна слева, две справа. Прямо у входа, в темной нише, находился гардероб, со множеством тускло поблескивающих и пустующих металлических крючков и тумбочкой для обуви, заполненной несколькими парами ботинок. На правой стене, между дверьми, висело круглое зеркало, на вид очень старое, отражения в нем были неясными и мрачными. Под зеркалом стоял стул, который явно не вписывался в здешнюю обстановку – с высокой, чуть изогнутой спинкой, изящно выгнутыми подлокотниками и крепкими ножками. Лилиан приблизилась к стулу и разглядела, что он абсолютно весь покрыт мелкой резьбой, оставленной на нем рукой настоящего мастера – это было заметно даже в желтоватом блеклом свете. Далее Лилиан поочередно заглянула в каждую комнату. Две из них (кухонька и гостиная) были очень скромно и просто обставлены, включая лишь самое необходимое. В третьей находилась ванная и уборная. Ни в одной из этих комнат Сергиус обнаружен не был. Поднимаясь на второй этаж и вслушиваясь в протяжный скрип каждой ступени, Лилиан подспудно желала, чтобы Сергиуса дома не оказалось, и она, по-быстрому осмотрев оставшиеся комнаты, последовала совету женщины в фиолетовой кофточке и убралась бы оттуда восвояси.
Коридор второго этажа также утопал в полумраке. По комнатам гуляли острые тени, отбрасываемые колышущейся на призрачном ветру листвой одинокого дерева, ветки которого скреблись о стекло окон. В одной из комнат целая стена была занята книжными полками. На них стояли «пустые» книги, с чистыми белым страницами, в чем Лилиан убедилась самолично, взяв просмотреть одну из них. В противоположной от полок стене находился камин грубой каменной кладки, в нем алым светом горел огонь, слабо и неуверенно. Но в том, что огонь поддерживали долгорды, девушка не сомневалась. Перед камином лежал вытертый круглый коврик и стояла кушетка с выгнутыми подлокотниками из темного отполированного дерева, оббитая парчой, с вытканными на ней золотыми и серебренными узорами.
Увидев кушетку, Лилиан подумала о стуле из коридора первого этажа. Эти предметы не вписывались в общий интерьер, им было явно не место в доме Сергиуса. В следующей комнате располагался еще один камин, в нем огонь был оранжевого оттенка, кровать с чистыми белыми подушкой, простыней и покрывалом, узкая дорожка и круглый стол возле окна. И ни одного Сергиуса.
Лилиан вышла в коридор. В дальнем левом углу, самом темном, обнаружилась третья дверь, которую девушка ранее не приметила. Очень тихо она подошла поближе и прислонилась к ней правым ухом, почему-то ожидая услышать или произносимые вслух проклятия, или бессвязное бормотание. Но ни того, ни другого не последовало. Тогда Лилиан нажала на ручку и открыла дверь. И то, что она увидела, поразило зеленовласку до глубины души не менее, нежели вид скрючившегося в углу галереи Моритан дядюшки Кинга. Кстати, как он там, мелькнула в ее голове мысль, не впал ли опять в полубезумное состояние?
Она нашла Сергиуса. В месте, в котором никак не ожидала найти. Хотя, место как место, но вот Сергиус, его вид и помещение в целом создавали жутковатое впечатление.
По всей комнате валялись листы бумаги, крупные и помельче, скомканные и разорванные, в чернильных кляксах или исписанные мелким неровным почерком. Свет в помещение проникал через два квадратных окошка, расположенных под потолком, в противоположной от входа стене. Обычное стекло в окошках заменяли витражи, и даже с такого расстояния, стоя на пороге, Лилиан видела, что витражи не поделочные, а принадлежащие руке истинного художника.
А в середине комнаты, закутавшись в простыню, покрытую подозрительными пятнами, сидел сгорбленный Сергиус. Его всклокоченные, местами перепачканные чем-то темным волосы светились подобно ореолу в свете разноцветных лучей, струившихся через витражные окошки.
Лилиан, стараясь ступать на открытые участки пола, не заваленные бумагой, подошла к парню и, остановившись на расстоянии в полтора метра от него, опустилась на корточки.
Иногда Сергиус начинал раскачиваться взад-вперед, но потом резко останавливался. По тому, как простыня обтягивала его угловатое тело и по торчавшим из-под нее голым ступням, Лилиан догадалась, что на почти бывшем старшем эйдине нет ни единой нитки одежды, кроме вот этой помятой простыни, в таких странных пятнах. Неужели это кровь? Тогда все может оказаться намного ужаснее... В общем, Сергиус был голый, или нагой, или обнаженный, это уж кому какая из интерпретаций Вирджинии больше нравится. Но вдруг это действительно кровь? Внимание Лилиан перескакивало с одной мысли на другую, с одного чувства на другое, и ни мозг, ни сердце никак не могли определить, что же выбрать.
Лицо Сергиуса было искажено гримасой муки, которую испытывают люди, страдающие долго и болезненно, но не теряющие надежды до самого конца. И однажды они или окончательно тронутся рассудком, или обретут высшее прозрение, хотя и довольно-таки своеобразным путем.
Во взгляде Сергиуса, прикованном к витражным окошкам, также сквозила надежда, отчаянная и с подбитым крылом, но все-таки надежда.
Лилиан позвала Сергиуса, сначала робко и тихо, а потом громче и тверже. Но парень был глух к ее восклицаниям, если он и слышал девушку, то или не хотел, или не мог ей ответить.
Тогда Лилиан произнесла слова, которые говорила перед запертыми дверьми Трехбашья, а затем дядюшке Кингу на балконе Моритан. Но и тогда Сергиус не отреагировал.
Лилиан никак не могла избавиться от ощущения жути от всего происходящего или, вернее будет сказано, отсутствия последнего. Все казалось ей таким уродливо-фантасмагорическим, гротескно-нереальным. Ощущения усугублялись еще и полнейшей тишиной.
Немного поразмыслив и поборов страх да некоторую брезгливость, Лилиан опустилась на колени и, уперевшись одной рукой в пол, другой дотронулась до плеча Сергиуса, но тот остался безучастен к движениям девушки. Когда же она покрепче сжала его плечо, Сергиус вздрогнул, да и только. Тогда зеленовласка схватила его за плечи обеими руками и с мыслью: «Хватит с тобой играться, пора выводить из транса», что есть мочи затрясла парня. Сергиус опять вздрогнул и растерянно завертел головой по сторонам.
– Да очнись же ты, Сергиус! – закричала Лилиан. – Очнись! Хватит придуриваться! Ты ведь старший эйдин, слышишь?! – крикнула она ему прямо в ухо. – Тебе положено следить за порядком, гармонией и замшелый олух знает еще чем в растреклятом Трехбашье! Вспоминай, ты, клочок исписанной бумажки!
Внезапно Сергиус резко изменился. Его глаза расширились, брови сползлись к переносице, рот скривился.
– Ты!.. Т-т-ты! Убирайся! Я еще не разгадал ее! Нет, не сейчас! Только не сейчас! Она моя!!!
Лилиан отпрянула назад. Но вдруг поняла, с удивлением и потрясением, что Сергиус обращался вовсе не к ней, а к кому-то, находившемуся в те мгновения за ней, в углу комнаты.
Девушка поднялась на ноги и испуганно оглянулась. В углу никого не было! Сергиус обращался к невидимке, к галлюцинации, к миражу!
Лилиан снова посмотрела на парня. Дрожа всем телом, он быстро раскачивался то вперед, то назад, крепко, что аж побелели костяшки, сжимая в руках какой-то предмет, завернутый в коричневую тряпицу.
Зеленовласка заметила предмет, а вернее тряпку, потому что сам предмет виден не был, только сейчас и вдруг подумала, что невидимому собеседнику Сергиус, наверное, говорил именно о нем, или о ней. Она. Женский род. Какое жуткое совпадение. И какой жуткий день!
И тут Лилиан вспомнила о книге. Кинг сказал, что она поможет ей найти верный путь. Вот только книгу-то она оставила внизу! Кажется, положила на тот удивительный стул.
Сочувственно глянув на Сергиуса, девушка выбежала из комнаты и по лестнице спустилась на первый этаж. Книга была на месте, на сиденье резного стула.
А вдруг она ему поможет? Но, с другой стороны, каким образом?
Не имея возможности сиюминутно получить ответы, Лилиан схватила книгу и взбежала на второй этаж. И услышала душераздирающие вопли из комнаты, в которой нашла Сергиуса. Сердце ухнуло в ее груди, а руки судорожно затряслись.
Подлетев к двери, Лилиан со всей готовностью собралась распахнуть ее и ворваться в комнату. Но дверь оказалась заперта! Кто и когда успел это сделать? А из комнаты продолжали доноситься крики. Сергиус был в беде, а она не могла ему помочь! Но почему, почему так происходит? В бессильной ярости Лилиан колотила кулаками по двери, пинала ее ногами и кричала в ответ, но все было тщетно. Ее пульсирующий разум рождал мыслечувственных монстров, мгновение за мгновением пред внутренним взором являя картины того, что гипотетически могло происходить с Сергиусом в запертой комнате.
Пузырь времени лопнул, и все перемешалось...
…Крики прекратились. Как и почему, Лилиан не уловила. Она не помнила, как попала в этот полутемный коридор и почему сидит на полу, прислонившись к стене и неуклюже раскинув руки, одна из которых сжимала книгу в матерчатом переплете. Но она знала, что находится в доме Сергиуса.
С трудом поднявшись, Лилиан медленно осмотрелась. Дверь в комнату с витражными окошками была приоткрыта. Девушка осторожно заглянула внутрь – комната была пуста!
Сколько же времени она просидела на полу, впав в забытье? Лилиан посмотрела на часы – они опять остановились и показывали «3:27», приблизительно то время, когда она вошла в Трехбашье. Значит, из ее памяти могли выпасть и десять минут, и два часа, в течение которых Сергиус успел исчезнуть, не оставив после себя каких-либо следов в комнате, коридоре или на лестнице.
Понимая, что в опустевшем доме ей делать больше нечего, Лилиан пошла к выходу, по пути, все же, не удержавшись оттого, чтобы еще раз заглянуть в другие комнаты, словно надеясь обнаружить в них сидящего, лежащего или стоящего Сергиуса, живого-невридимого и желательно без простыни, ну, не совсем так – без простыни, но в одежде.
Она покинула дом человека, который так и не стал ей другом, обогнула необычное дерево с вечно шелестящей на призрачном ветру кроной и вышла с улицы Потерянного Рая. Никто не остановил ее и не кликнул. Хотя, вероятно, соседи Сергиуса из своих ухоженных домиков, из-за белых в цветочек занавесок, и наблюдали за девушкой, одиноко бредущей по мостовой.
6
Изменения Лилиан почувствовала не сразу, не обратила на них должного внимания, думая, что это всего лишь последствия полученной моральной перегрузки. Но чем дальше, тем сильнее и явственнее она ощущала, что словно погружается в туман, все вокруг замедляется, и вскоре она перестанет существовать, превратится в точку, навеки застывшую в пространстве и не дождавшуюся превращения в линию.
Погруженная в свои мысли, такие ватные и убаюкивающе-дремотные, Лилиан не сразу распознала звук приближающегося топота. Но недремлющие настороженность и инстинкт самозащиты помогли ей вовремя обернуться. По ширине всей улицы, во всю прыть, прямо на нее несся табун лошадей. В воздух поднимались клубы пыли из-под копыт, топот которых порождал гул, десятки раз отбивавшийся от стен домов. Лошади были без всадников и казались взбесившимися. Лилиан поняла, что если в ближайшие десять секунд не уберется в безопасное место, то непременно будет растоптана. Она уже сделала шаг в сторону, и тут ее внимание привлекло постороннее движение, на пути между нею и стремительно приближающимися лошадьми. Это был старик, сгорбленный, в латаном-перелатаном плаще, с шапкой светящихся в солнечном свете волос и тростью в левой руке, опираясь на которую он и переходил дорогу, стараясь двигаться быстрее, но оттого лишь спотыкаясь. Лилиан глянула на табун лошадей, потом на старика и вновь на табун. Максимум пять секунд. Он не успеет.
Лилиан сорвалась с места, сосредоточившись в данной точке пространства, тем самым преодолевая заторможенность, и, подбежав к старику, крепко полуобняла его за плечи, кинула: «Давайте быстрее! Или от нас не останется и мягкого места! Или мокрого? Неважно!» и стала подталкивать старика вперед. Он как раз дошел до середины мостовой. Все люди попрятались, и некому было ему помочь. Старик удивленно глянул на девушку и, не сопротивляясь, последовал за ней.
Как только они вошли в кафешку и закрыли за собой дверь, тонкие стекла в больших окнах задребезжали, а пол под ногами затрясся, и по тому месту на мостовой, по которому они прошли пару секунд назад, пронеслось не менее двух десятков лошадей, взмыленных, с поднятыми головами. Вслед за табуном верхом на оседланных скакунах проскакали двое всадников. Лилиан с ненавистью и негодованием проводила их взглядом и повернулась к спасенному старику. Он уже успел присесть за один из свободных столиков и теперь внимательно смотрел на зеленовласку. Лилиан попыталась дружелюбно ему улыбнуться, но получилось слабовато. Кто–то одернул ее за рукав, и девушка обернулась.
– Вы благородный и смелый человек, – сказала невысокая женщина с печальными зелеными глазами и, пожав девушке руку, вышла на улицу, постепенно заполнявшуюся людьми.
«Разве?» – хотела спросить Лилиан, но не успела. Несколько человек, собравшихся у окна – видимо, они тоже прятались в кафешке от смертоносного табуна – посмотрели на нее, и все по-разному, кто с улыбкой и почтением, кто безразлично, а кто оценивающе и даже неприязненно. Лилиан усмехнулась им всем, а потом подошла к столику, за который сел старик, и пристроилась на соседнем стуле. Книгу, которую ей удалось не потерять, зажав под мышкой во время перехода через улицу, она положила себе на колени.
– Вы в порядке? – поинтересовалась Лилиан, и теперь дружелюбная улыбка получилась.
– А я все думал, как ты выглядишь, – задумчиво произнес старик и, потерев свой большой нос, усмехнулся.
Лилиан присмотрелась к нему повнимательнее. Кожа лица и рук дряблая, вся в морщинах, лицо овальное, с немного заостренным чудным носом, глаза темно-синие, а их взгляд пронзительный, но добрый, в довершении всего – копна слегка шевелящихся на сквозняке белых вьющихся волос. Под плащом у старика виднелась светлая, но изрядно поношенная рубаха, а на шее – черный шарф из тонкой материи, с мелким белым рисунком и вышитыми поверх разноцветными бусинками. За пару секунд осмотрев только что спасенного ею человека, Лилиан сделала неутешительный вывод – еще один чудак, и тянет меня на них!
Старик, в отличие от девушки, не занимался разглядыванием своей спасительницы и смотрел ей прямо в лицо.
– Погодите, – вдруг опомнилась Лилиан. – Вы сказали, что думали о том, как я выгляжу?
Старик согласно кивнул. Трость он прислонил к ноге, а руки положил на стол, сцепив пальцы замком.
– Получается, вы меня знаете. Но откуда?
На лице Лилиан появилось тревожное выражение.
– Нет, я не знаю тебя, – мягко ответил старик голосом, таким приятным и чистым, словно принадлежавшим мужчине в расцвете сил, а не старику, которому уже давно перевалило за семьдесят. – Но я чувствовал, что сегодня кое-кого встречу. И это оказалась ты! – в изумлении он вскинул свои брови, такие же белые, как и волосы на голове.
Лилиан молчала и усиленно размышляла. Разум уж собрался предоставить ей новую коллекцию будоражащих картин, но девушка проигнорировала его, насильно поддерживая уровень внутреннего спокойствия и моментально отпуская все зарождающиеся мрачные чувства. Вскоре образ добродушного старика вытеснил все остальные, и Лилиан убедилась, что никакая опасность ей не грозит.
– Что ж, ты поступила отважно и заслуживаешь на награду, – сказал старик и стал рыться во внутренних карманах своего плаща. – Ага! Вот и оно.
На стол перед Лилиан он положил сморщенное желтовато-зеленоватое яблоко. Лилиан настолько удивил и в некоторой степени даже обидел этот подарок, что она не нашлась, что сказать.
– Ты, наверное, думаешь, что это мне подсовывает этот чудаковатый старик? Зачем мне сморщенное яблоко? Но я прошу тебя взять его.
– Знаете, я, пожалуй, откажусь.
– Возьми его, пожалуйста. Тогда мы встретимся снова, и я одарю тебя более достойно, – он чуть помолчал и прибавил: – Если, конечно, до того ты не разгадаешь достоинств сего фрукта, – и он забавно подмигнул.
– Ладно, – хмыкнула Лилиан. – И на том спасибо, – она нехотя взяла яблоко. – Только не знаю, куда его положить.
– Положи в карман своих вельветовых брюк. С ним ничего не случится, и брюки твои не испортятся.
Лилиан с недоверием отнеслась к совету старика и не стала убирать яблоко в карман.
– О, а вот и он! – воскликнул старик и посмотрел в сторону входной двери в кафешку.
Обернувшись, Лилиан увидела остановившегося на пороге мужчину. На его лице отражались тени неуверенности и отголоски идущей в душе борьбы, которую он хотел скрыть.
– Почти вовремя, – довольно произнес старик и заулыбался.
– Я тогда пойду, – вздохнув, Лилиан поднялась. – А как вас зовут-то?
– Тебе известно мое имя. А мне твое. Стоит лишь покопаться вот здесь, – ответил старик и постучал себе по виску пальцем правой руки, таким же сморщенным, как и яблоко, подаренное девушке. – И как только мы вспомним друг друга, непременно встретимся вновь.
7
Лилиан продолжала бесцельно бродить улицами, думая о том, какие еще сюрпризы преподнесет ей сегодняшний день. Можно было бы вернуться домой, но она чувствовала некую незавершенность, от которой следовало избавиться, а она пока не придумала, как. Впрочем, в Трехбашье можно отправиться и завтра. А не лучше ли сделать это сегодня? Вдруг дядюшке Кингу понадобится ее помощь? Да и лучше пораньше сообщить ему о том, что Сергиус, скорее всего, на работу больше не вернется, вот только о причинах, по возможности, нужно будет умолчать.
Нет, возвращаться домой пока что рано. Во-первых, следует занести часы в мастерскую, пусть там их или починят или скажут, что ход времени для них остановился навеки, а во-вторых, нужно избавиться от книги. Дядюшка Кинг может расстроиться, если узнает, что седьмая эйда, его подопечная, повелась с его мудрым советом так безответственно.
Наконец выход из ситуации был найден. И часы, и книгу Лилиан решила отнести Вирджинии.
Оказавшись на перекрестке, она посмотрела по сторонам. Налево шла улица Винного Курьеза, направо – Одноглазого Ротозея, а прямо вела Королевская Поволока. Без лишних раздумий Лилиан зашагала прямо.
Улица была шире остальных. Темно-синие плиты мостовой, ровные, без трещин, были тщательно подогнаны одна к другой. По сторонам возвышались трехэтажки, такие ухоженные и чистые, что казались свежевыкрашенными и только что построенными. Квадратные окна закрывались деревянными ставнями, каждая была украшена резьбой.
Посередине улицы, в два ряда, тянулась липовая аллея. Деревья призывно шуршали листвой, отбрасывая на темную мостовую мягкие тени.
Лилиан пошла по аллее, вдыхая запах листвы и вспоминая о липах в саду «Доброго Путника». Тогда они цвели, и запахи были изумительными. Так она вышла к фонтану. Его чашу из белого камня деревья огибали с обеих сторон дугой. Вода, чистая, голубоватая, водопадом спадая вниз, выбивалась мощной струей из верхушки островерхой спирали и множества круглых отверстий по ее телу, которое, подобно змее, кольцами закручивалось вверх. Самое широкое кольцо находилось внизу, самое узкое – у островерхой вершины. И дно чаши, и тело спирали были покрыты перламутровыми шарообразными выпуклостями.
С улыбкой на устах Лилиан любовалась фонтаном, ее слух радовало шелковое журчание воды, которая капельками оседала на ее теле. Девушка присела на бордюр каменной чаши и заметила, что вода в фонтане вдруг потускнела, более не преломляя солнечные лучи. Тогда зеленовласка посмотрела вверх – над ее головой, над липовой аллеей и «королевскими» домами внезапно сгустились тучи, закрыв солнце и небесную лазурь. А через минуту пошел дождь. Сначала мелкий и робкий, словно извиняющийся за свою несвоевременность, но вскоре усилившийся и превративший серовато-белесое небо в фонтан.
Лилиан отбежала в сторону и укрылась под листвою одной из лип, удивляясь тому, как быстро переменилась погода.
Люди бежали по улице, прячась, как и девушка, под деревьями, или же пробегая дальше, намереваясь укрыться в более надежном месте.
Дождь тем временем перерос в ливень, небо потемнело и словно опустилось ниже. Все вокруг, в солнечных лучах такое яркое, теперь утратило свою красочность и поблекло.
Лилиан вспомнила, что за перекрестком, по ту сторону дождя, на улице Зыбкого Течения, видела парочку кафе и лавок-магазинов.
Поднялся ветер, и липа больше не могла защищать девушку от опускавшейся с небес влаги. Ее листья тяжелели под дождевыми каплями, порывы разгулявшего ветра тут же срывали их и, закручивая в воздухе, отпускали, чтобы они непременно упали вниз, будь то на зеленовласку или на почерневшие от воды плиты мостовой.
Переведя дух, Лилиан решительно вздохнула и побежала по улице, прижимая к себе «Сокрытие» Грозы Неамова и мечтая, чтобы книга не намокла, а яблоко, которое она сунула в правый карман брюк, не превратилось в вязкую лепешку.
На улице Зыбкого Течения девушка вдруг остановилась и круто обернулась. Посреди перекрестка одиноко стоял мальчик, лет десяти. Он выглядел таким беспомощным и растерянным, испуганно глядя по сторонам широко раскрытыми глазами.
Лилиан разрывалась между двумя решениями – побыстрее оказаться в сухом помещении и побежать к мальчику, чтобы забрать его с собой. Но ведь у него должны быть родители, какие-то братья или сестры, которые не бросили бы его одного посреди опустевшей улицы, заливаемой дождем. Хотя, может, он просто потерялся? Тогда все становилось ясным, и Лилиан ничего не потеряет, если сделает небольшой крюк, воротившись назад.
Зеленовласка вернулась к перекрестку, но внезапно остановилась. Она вдруг поняла, что еще ни разу не видела в городе женщин и мужчин, прогуливающихся по улицам с детьми, или сидящих с ними в кафе, или шествующих вот по таким аллеям да бульварам с фонтанами, на одной из которых она недавно была. Детей, этих маленьких человечков с бескрайним воображением и оригинальным мировоззрением да особым мышлением, она видела только в залах Трехбашья, когда они каждую субботу приходили на балкон Моритан послушать седьмую эйду, читавшую им книжки. Что все это могло значить? Нечто важное, но сейчас она выбрала самое неподходящее время, чтобы об этом думать.
– Привет! – подбежав к мальчику, сказала Лилиан, чуть запыхавшись и улыбаясь во весь рот.
Мальчик посмотрел на девушку сначала с недоверием, потом с сомнение и, наконец, с надеждой.
– Давай-ка спрячемся от этого дождя, пока мы не промокли до самых костей, – предложила Лилиан и протянула навстречу ребенку правую руку.
– До самых костей, – стеснительно хохотнул мальчик и протянул руку в ответ, такую маленькую, мягкую и мокрую.
Вместе они добежали до ближайшего кафе, Лилиан еще успела заметить его название – «Пут Тики», вошли внутрь и стали отряхиваться.
Минуту спустя к ним из глубин зала выплыл суровый мужчина в форменной одежде – метрдотель. Минуту он осматривал промокшую парочку высокомерным взглядом, а потом холодно произнес:
– Вам нельзя здесь находиться.
Лилиан недоуменно на него воззрилась.
– Это еще почему? – возмущенно поинтересовалась она, ощущая, как неприятно по коже и одежде стекает на пол вода.
– С маленькими нельзя, – сдержанно ответил мужчина, подступив к державшимся за руки девушке и мальчику.
– С детьми, что ли?
Метрдотель кивнул. Он стоял прямо, возвышаясь над ними, словно хотел, чтобы никто в зале не видел, кто только что вошел в кафе.
– Послушайте, – с нажимом заговорила Лилиан, – мы не можем туда вернуться. Там идет дождь. Видите? Льет, как из ведра, как в день всемирного потопа, – она махнула рукой в сторону окна, полуприкрытого шторой. – Мы и так мокрые! И можем простудиться, – девушка чуть подумала и прибавила: – А потом умереть! Да, да, умереть. Вы хотите, чтобы наши смерти были на вашей совести?
Лилиан понимала, как неубедительно и нелепо звучат ее слова. Она намеренно не смотрела на мальчика, боясь увидеть на его лице страх.
– Я не могу, – понизив голос, через силу сказал мужчина. – Вам нельзя.
– Прекрасно! – зло кинула Лилиан и обратилась к мальчику: – Нам придется уйти отсюда. Вернуться на мокрую неприветливую улицу и поискать другое сухое местечко, потому что этот дядя боится, что мы ему что-то испортим.
– Что мы намочим мягкие стульчики? – робко спросил мальчик.
– Наверное, – вздохнула Лилиан.
Они развернулись, и тогда метрдотель окликнул их.
– Постойте, не уходите.
Лилиан опять обернулась. На ее лице застыло вопросительное выражение.
Мужчина выглядел озабоченным и то и дело оглядывался через плечо.
– Не уходите. Для вас найдется место. Вон там, – он указал рукой направо, в дальний угол, на столик, стоявший у стены перед полностью зашторенным окном.
– Но ведь там темно! – воскликнула Лилиан.
– Темно, – тихо повторил мальчик.
– Я принесу вам свечу, – ответил мужчина.
– Свечу? А не лучше ли будет раскрыть шторы?
– Это невозможно, – мужчина категорично покачал головой.
– Почему?
– Мы находимся в Зыбком Течении, и малейшее отклонение может спровоцировать затопление, – торопливо пояснил метрдотель.
– Отклонения, затопления, – пробурчала Лилиан. – Несите лучше свою свечу.
Они разошлись. Девушка с мальчиком пошли к столику в углу, а мужчина – за средством освещения.
– Тебе так будет удобно? – спросила Лилиан, помогая мальчику усесться на стул с мягким сиденьем.
Мальчик кивнул и, глянув на свою новую знакомую, слабо улыбнулся.
Он все еще был напуган, но на Лилиан смотрел с доверием.
– Вот и хорошо, – подытожила девушка и опустилась на второй стул. Книгу она положила на край квадратной столешницы, а о яблоке предпочла не думать.
Вскоре метрдотель принес толстую восковую свечу в оловянном подсвечнике и поставил ее в центр стола. Удостоверившись в наличии у девушки орисаку, он, даже не глянув на притихшего мальчика, принял заказ на два горячих чая с лимоном, булочки с джемом и зажаренные в ванили крендельки, и затем удалился.
Лилиан облегченно вздохнула и пожала маленькую ручку мальчика.
– Все будет хорошо. Тебе не холодно?
Мальчик покачал головой.
– В груди не давит?
– Со мной все в порядке.
В желтоватом свете свечи Лилиан присмотрелась к мальчугану. И ей показалось, что она его знает. Худенький, круглолицый, с большими зеленовато-голубыми глазами, маленьким носом и взъерошенными светло-русыми волосами.
– А я тебя знаю, – вдруг сказал мальчик.
– Правда? – Лилиан удивленно усмехнулась.
– Ты седьмая эйда.
– Правильно. А ты... один из тех ребят, которые приходят к нам в Трехбашье.
Мальчик кивнул.
– Тебе нравится приходить в Трехбашье?
– Я очень люблю дядюшку Кинга, – искренне ответил мальчик. – Но я очень давно не был в Трехбашье, – грустно добавил он и потупил глаза.
– Почему же так? – тихо и очень нежно спросила Лилиан.
Мальчик не поднял глаз и не ответил. Лилиан подумала, что для него это, наверное, болезненная тема, и спросила о другом.
– А зовут тебя как?
– Николай, – ответил мальчик и осторожно посмотрел на девушку.
– Николай. Так солидно, – Лилиан одобряюще улыбнулась. Мальчик воспрянул духом и усмехнулся в ответ.
– Теперь давай перекусим и согреемся, – предложила девушка, когда принесли чай с булочками и крендельками, и они приступили к скромной трапезе.
После выпитого горячего напитка, приятно согревшего все внутри, обожженных языков и утоленного голода, Лилиан снова поинтересовалась:
– Николай, ты, наверное, заблудился? Ну, когда я нашла тебя на перекрестке.
– Да, заблудился, – ответил мальчик. – И можешь звать меня Ником.
– Хорошо, Ник. Тогда я предлагаю тебе вместе отыскать Дом Радости. Как ты на это смотришь? Ведь ты, если не ошибаюсь, оттуда?
– Да. Я согласен.
– Шума дождя, вроде бы как, уже и не слышно, – склонив голову, Лилиан прислушалась, а потом утвердительно кивнула, подтверждая сказанное. – Да и нам лучше пойти, пока тот дяденька не передумал и не решил нас опять выставить вон.
– Дяденька в белой одежке?
– Ага, в белой одежке, как снеговик, только что без морковки, – ответила Лилиан, и они вместе рассмеялись.
8
Они приложили немало усилий, чтоб отыскать Дом Радости. Он не значился ни на одном латропе, а название улицы Ник помнил смутно, то ли Сиода, то ли Тодар.
Наконец удача им улыбнулась – на одном из латропов в самом низу Лилиан обнаружила название «Стиодар», и Ник тут же вспомнил, что так и называется та улица, на которой стоит Дом Радости. Он хотел сам войти в латроп, но зеленовласка настояла, что проведет своего маленького знакомого до самого порога, потому что не успокоится, пока он не окажется в самом безопасном месте на свете. Нику на это заявление возразить было нечего.
Из латропа они вышли на уютную и тихую улочку. По левую ее сторону тянулся ряд обычных двухэтажек, окнами выходивших на север. По другую, за живой зеленеющей изгородью, находился комплекс построек, окруженных фруктовыми садами. Это и был Дом Радости. Домики в большинстве своем были невысокие, с покатыми черепичными крышами и длинными дымоходами. Из-за оград доносились звуки детских игр, детской возни и детского смеха, придававших всему некий особый, сказочный колорит.
Лилиан и Ник, все еще держась за руки, подошли к боковой калитке.
– Ну, вот мы и у тебя дома, – сказала девушка.
– Ага, – невесело согласился Ник.
– Почему ты грустишь? – поинтересовалась Лилиан и присела на корточки, чтобы смотреть на мальчика прямо, а не свысока.
–Просто так, – ответил Ник, надув свои губешки.
– Ну, все наладится. Вот увидишь. Надо только в это верить, – подбодрила его Лилиан, похлопав ладонью по плечу.
– Ага, – Ник вздохнул.
– Как получится, приходи в Трехбашье. Тогда мы почитаем ту книгу, которая нравится именно тебе.
– Мне нравится про Дороти и Тото, – скромно сказал Ник.
– Отлично, – Лилиан усмехнулась, постаравшись и в слова, и в улыбку вложить как можно больше теплоты.
– А что у тебя за книжка? – спросил Ник, кивнув на том, который Лилиан сжимала под мышкой.
– Это взрослая книга.
– Ты можешь дать мне ее почитать? – лицо Ника засветилось надеждой.
Лилиан засомневалась, но потом подумала – почему бы и нет? Сергиус проигнорировал бы ее, а Ви еще чего доброго порвала, если бы невзлюбила автора или какие-то его высказывания.
– Я несла эту книгу одному... другу, – произнесла Лилиан, все еще не зная, какое принять решение.
– А-а, ну тогда пусть друг прочитает.
– Но он, понимаешь, м-м-м, был не в настроении.
– Понятно.
– Потому я не против дать ее почитать тебе, – Лилиан вздохнула. – Вот только не знаю, можно ли так поступать. И... вдруг в ней есть какие-то плохие слова?
– Там нет плохих слов! – Ник хохотнул, хитро улыбнулся и слегка толкнул девушку в плечо.
– Это почему?
– Потому что все книги – хорошие. И если их читают маленькие, книги знают об этом, и все плохие слова исчезают, – с солидным видом пояснил Ник.
– А ты умеешь вообще читать? – прищурившись, спросила Лилиан.
– Да. И еще знаю алфавит, – ответил Ник, хотя последнее слово и далось ему с трудом.
– Вот это здорово. А я алфавит не знаю. Вернее, не помню. Что ж, тогда тебе смело можно доверять любые книги. И эту в частности, – Лилиан протянула Нику том, и он взял его с благоговением. – Сможешь прочитать название и имя автора?
Ник кивнул и начал читать:
– Гроза Неамов... Сокрытие... Это про сокровища?
– Ха! – Лилиан изумленно вскинула брови. – Вполне может быть.
Она поднялась. Ее ноги затекли, и пришлось походить на месте, чтобы восстановить нормальное кровообращение.
– Я, наверное, пойду, Ник. А ты не грусти и улыбайся.
– Хорошо, – кивнув, пообещал мальчик.
Лилиан протянула ему руку, и они обменялись дружеским рукопожатием.
– А твой друг хороший? – вдруг спросил Ник, вскинув подбородок, чтобы видеть лицо девушки.
– Скорее да, чем нет. Почему ты спрашиваешь?
– Если ему плохо, он, наверное, хочет, чтобы рядом были друзья.
– Ты хочешь сказать, что мне нужно еще раз к нему сходить?
Ник кивнул.
– Ладно, может быть, и схожу, – задумчиво произнесла Лилиан. – А теперь тебе уж точно пора домой. Так что иди.
– Ты правильный друг, – сказал Ник и, открыв калитку, ступил на утоптанную десятками детских ножек тропинку. Пройдя метров десять, он обернулся и помахал девушке рукой.
– Приходи в субботу в Трехбашье! – громко проговорила Лилиан и в ответ тоже помахала рукой.
Ник пару раз кивнул и скрылся между деревьями сада.
9
Лилиан стояла в тени одинокого дерева и наблюдала за окнами дома под номером 35, что по улице Потерянного Рая. Она специально встала так, чтобы ее не было видно из окон соседнего здания, в котором жила женщина в фиолетовой кофте с белой каймой.
Сколько времени она уже там находилась, Лилиан не знала, но по небу и удлиняющимся теням можно было судить, что день близится к вечеру. По дороге на улицу Потерянного Рая Лилиан заглянула к Вирджинии, но не застала подругу дома. Зато у запертой парадной двери обнаружила коробку, на которой лежала записка, адресованная ей. В ней женщина писала, что с ней все в порядке, и к вечеру она будет дома; если у Лилиан есть какие вопросы, пусть она изложит их на бумаге, которую потом спрячет в коробке. Такая предусмотрительность Вирджинии позабавила девушку и, поскольку при себе у нее не было ни билиффа, ни простого чернильника с листочком белолиста, она сняла часы с левой руки, завернула их в записку и спрятала в коробке. Здесь не нужны слова – Вирджиния сама все поймет.
Ник, такой маленький и такой грустный. Он назвал ее «правильным другом». Как и дядюшка Кинг там, на балконе Моритан. Один раз – случайность, два – совпадение, а три... Дойдет ли до того?
В окне первого этажа Лилиан заметила чей-то силуэт. Он промелькнул и снова скрылся в глубине комнаты. Сергиус дома и больше не находится в трансе. Тогда зачем она вернулась? Потому что послушала Ника?
Она подошла к дверям и, поскольку они были не заперты, тихонько вошла в дом.
Из кухоньки, что находилась по левую сторону, доносился звон посуды. Сергиус был там. Лилиан понимала, что идти нужно, но продолжала цепляться взглядом за каждый предмет в прихожей. Под зеркалом стоял резной стул, на полу криво лежала вытертая дорожка, с загнутым краем на дальнем конце, из тумбочки торчало несколько пар обуви, на вешалке висело пальто. Коричневое, пыльное и помятое. А под ним, на крышке тумбочки, что-то тускло мерцало, какой-то прямоугольник, подозрительно знакомый. Лилиан подошла поближе и, осторожно взяв его, повертела в руке. Да ведь это орисаку! Но не серая, а лиловая, переливающаяся и светящаяся! Орисаку Сергиуса? Не может быть! Но почему – потому что поменяла цвет?
Дверь комнаты резко отворилась, и Лилиан отскочила в сторону. Карточка выпала из ее руки и вновь опустилась на крышку тумбочки. На пороге стоял Сергиус, с растрепанными, давно немытыми волосами, заметной щетиной и светящимся взглядом ярко-голубых глаз, которые не скрывались за танриспами, как и пару часов тому назад. Его худое тело прикрывала одежда, состоящая из черной футболки и потертых джинсов. Обут он был в растоптанные ботинки.
Лилиан удивлено уставилась на парня, не веря своим глазам – перед ней стоял совершенно другой человек! От него более не веяло отчаянием и ядовито-сладостной душевной болью.
– Ну, чего стоишь, как неприкаянная? Заходи, раз уж пришла, – не церемонясь, сказал Сергиус и, повернувшись к девушке спиной, вернулся в комнату.
– Ну, ладно, – согласилась Лилиан и, пожав плечами, последовала за парнем.
И оказалась в скромной квадратной кухоньке. Справа, вдоль стены, стоял буфет, слева, перед окном, круглый стол в окружении двух стульев. На дальней стене в два ряда располагались полочки, заставленные всякой кухонной утварью, но Лилиан сомневалась, что Сергиус вообще ею пользуется.
– Ты проходи, проходи, – бросил Сергиус и исчез за шторами, скрывавшими темный проход, находившийся в нише за буфетом, который Лилиан не заметила при первом посещении дома Сергиуса, да и теперь увидела не сразу. Несколько обескураженная, она подошла к столу и присела на один из стульев. На одиноком окне висели посеревшие от времени занавески. По стеклу то и дело скреблись ветки необычного дерева, и это был единственный звук, разбавлявший глубокую тишину.
Вскоре из-за штор появился Сергиус. В одной руке он держал дымящийся медный чайник, в другой сжимал листок помятой бумаги, на котором и было сосредоточено все его внимание. Беззвучно шевеля губами, он подошел к буфету, зажав бумажку подбородком, достал из-за стеклянной дверцы деревянную подставку, подошел к столу, положил на него подставку и сверху пристроил чайник. С тем же отвлеченным видом он извлек из буфета две кружки, одну цвета индиго, другую расписанную закручивающимися в спираль кружками, металлическую коробку, из которой наугад сыпанул в каждую из кружек высушенных листьев чая и каких-то цветов, затем в обе налил кипятка и, переведя взгляд на девушку, возбужденно произнес:
– Представляешь? Я нашел ее в самом неожиданном месте! Ха! – тут Сергиус расхохотался, а потом, успокоившись, продолжил: – Она лежала в самом дальнем углу, на самой нижней полке буфета! Прошлым летом я завернул в нее горсть слив. Теперь пришлось их выкинуть, но, главное, что нашлась она! Ха! – он стукнул себя по лбу. – И как я мог забыть! Слоны повержены, а свечи зажжены! Ох, эта память... – парень покачал головой и уселся на стул.
– Что же ты нашел, если не секрет? – деликатно поинтересовалась Лилиан.
– Рифму! Ключевую рифму! – голосом, полным неописуемого восторга и радости, ответил Сергиус и широко улыбнулся: – Тогда все и встало на свои места.
– Понятно, – тихо проговорила Лилиан, так и не поняв, была ли фраза о слонах и свечах той самой «ключевой рифмой» или же просто поэтическим отступлением. Она с опаской поглядывала на Сергиуса, в улыбке и взоре которого было нечто неуловимо-зловеще-безумное. Сергиус, словно почувствовав реакцию девушки, тут же притих, преобразился, и снова стал выглядеть обычным человеком. Лилиан лишь подивилась его метаморфозам. Нужно было бы что-нибудь сказать, но она не знала, с чего следует начать. Все темы, хоть как-то касавшиеся их обоих, могли вызвать неприятные последствия.
– Ты пей-то чай, – сказал Сергиус и пододвинул к девушке кружку цвета индиго. – Если захочешь, я подолью еще, – он кивнул на дымящийся чайник и сделал из своей кружки первый глоток.
– Какая хорошая традиция – все начинать с чая, – прошептала Лилиан, заглядывая в предложенную кружку, в которой плавали листочки чая причудливых форм и головки цветов. – А сахар у тебя есть? – уже громче поинтересовалась она.
– Не-а, – ответил Сергиус. – Чай не горький, тебе понравится.
Лилиан отпила горячего напитка и скривилась, настолько тот был терпким.
– Знаешь, у тебя такие чудные соседи, – произнесла она.
Оторвавшись от изучения помятого листка, Сергиус посмотрел на девушку.
– Да? – он иронично хмыкнул. – И кто именно?
– Ну, одна такая дама. Живет в 53-м доме. Еще любит фиолетовые кофточки.
– А-а-а, Йонара! – протянул Сергиус. – Да, женщина не промах. Настоящая Горгона! – добавил он и кисло скривился.
– Горгона?
– Ага. Ой, извини, ты ведь не помнишь, – сказал парень, и в его взгляде появилось сочувствие.
– Она что-то тебе говорила? – быстро прибавил он.
– Рассказывала о том необычном дереве, – Лилиан кивнула на окно. – Говорила, что оно растет там, где поселяются проклятые, и явно намекала... на тебя.
– Вот язогра! – гневно воскликнул Сергиус. – Постоянно норовит подсунуть мне ногру, унизить или раструбить на каждом перекрестке, что я двухголовый кентавр или одноглазая горгулья! – выпустив пар, парень замолчал, потом тяжело вздохнул и сказал: – Но ты не бери все это в голову. Йонара, к тому же, невежда. Спутала дреярок с ветродубом! Дерево проклятых с деревом возрождающейся надежды! Это же надо!
– Так это и есть ветродуб?
– Да. А ты разве не знала?
– Нет. Но... хотела его увидеть.
– Это удивительное и уникальное дерево, – Сергиус мечтательно вздохнул, глядя на бьющиеся о стекло ветки.
– Как белолист?
– Почти. Но о белолисте знают все, его любят и ценят. А ветродуб непритязателен с виду, многих он пугает, у некоторых даже вызывает ненависть. Но ветродуб всегда вырастает там, где он наиболее необходим, в местах, где больше нет сил терпеть боль, где опускаются руки и замерзают сердца, где мертвой плесенью расцветает ликующее одиночество... – лицо Сергиуса напряглось, глаза его неотрывно смотрели в кружку, которую сжимали побелевшие от напряжения пальцы.
Лилиан хотела произнести хоть какие-то слова сочувствия, но понимала, что сейчас этого лучше не делать.
– Ветродуб – редкое дерево. Оно растет лишь там, где не слышен свист ветра, потому что эта непостоянная стихия навеки заключена в его душе, в его коре и листьях…
– Сергиус, знаешь, я пришла к тебе не просто так, – тихо проговорила Лилиан, тем самым прервав затянувшуюся паузу, повисшую между ними, подобно дымке в воздухе после угасшего костра. – Я пришла...
– Знаю, знаю, – прервал ее парень. – Тебя прислал Сори Кинг, – посмотрев в глаза девушки, он безрадостно усмехнулся. – Он, случайно, не дал тебе в дорогу еще и книгу?
– Дал, – ответила Лилиан, пораженная догадкой парня, но тут же справилась с собой. – И я отдала ее, потому что... не застала тебя в первый раз.
– Ну, и правильно сделала. А кому?
– Одному мальчику. Из Дома Радости.
– Это хорошо, – Сергиус одобрительно кивнул.
– Ты... – начала Лилиан, но Сергиус опять не дал ей договорить.
– Нет, я не вернусь. Он поймет, почему, – твердо сказал парень, сделав ударение на слова «он».
– Тогда, наверное, я уже пойду, – Лилиан поднялась из-за стола. С самого начала она чувствовала себя неуютно в этом доме и теперь, получив ответ, могла спокойно удалиться.
– Ты не допила свой чай, – спокойно сказал Сергиус, продолжая сидеть за столом.
– Я выпила достаточно, – сдержанно ответила Лилиан. – Прощай, – прибавила она и вышла из комнаты.
У входной двери она опять посмотрела на тумбочку с обувью. На ней так и лежала орисаку, лиловая, изменившаяся бесповоротно. А в кухоньке остался сидеть Сергиус, бывший старший эйдин. И Лилиан была рада, что больше его не увидит.
Но когда она проходила под колышущейся кроной ветродуба, Сергиус окликнул ее. Он стоял на пороге, в тени прихожей своего молчаливо-зловещего дома.
– Лилиан, – Сергиус повторил ее имя и чуток помолчал, словно произносил его в последний раз и хотел запомнить. – Ты – правильный друг, – прибавил парень и, меланхолично улыбнувшись на прощанье, скрылся в доме, закрыв за собой дверь.
Вот она, неизбежность, похолодев внутри, подумала Лилиан и, опустив голову, побрела к выходу из Потерянного Рая, подальше от ветродуба, Сергиуса и орисаку, лиловой, словно кофточка Йонары.
Глава 22
Трехбашье
1
Пятница, прекрасный, хотя и ветреный августовский день, сороковой (и одновременно 41-ый) по оригинальному днеисчеслению, началась для Лилиан около восьми часов утра. Во сне ей являлись все те же видения, и зеленовласка, с ужасом для себя поняла, что начинает привыкать к ним, как и ко многому в Телополисе. Она проснулась и осознала это, так четко и ясно, что сомнения не успели родиться. Но вместе с установлением привычек должна была возникнуть некая гармония, которую Лилиан не ощущала даже в зародыше, если, разумеется, не считать ее призрачных подобий-фантомов.
На работу девушка пришла вовремя. В Трехбашье все постепенно возвращалось на круги своя. В сердце Флеменуса ярко пылал огонь, в огромном кресле, сидя вполоборота к камину, седьмую эйду встречал дядюшка Кинг, с отеческой улыбкой и распростертыми объятьями. Но уже в следующий миг равновесие пошатнулось. Из-за спинки кресла выступил улыбающийся Сергиус, в светящихся танриспах и безупречно выглаженной белой рубахе. Лилиан, не поверив своим глазам, даже подошла поближе, чтобы пощупать вернувшегося старшего эйдина. В полном недоумении она перевела взгляд на дядюшку Кинга, а тот взял и расхохотался безудержным, заражающим своей веселостью смехом.
На этом чудеса пятницы не закончились.
Ровно в шесть вечера, когда в глубинах Трехбашья гонг Торо пробил Вторую Зарю, на пороге появилась странная компания, состоявшая из трех женщин и трех мужчин. У них была разная внешность и одежда, но одно их объединяло – некое таинственное свечение, словно исходившее изнутри. Оно было незаметным для глаз, но все остальные органы чувств под его влиянием испытывали покалывающий дискомфорт.
Пришельцы заставили подняться из своего излюбленного кресла даже дядюшку Кинга! А я-то, постыдная, подумала Лилиан, все переживая, чтобы только не покраснеть, решила, что он калека, инвалид, навсегда прикованный к креслу!
Тем временем дядюшка Кинг весьма бодрой походкой прошествовал на середину зала Коритан, поправил очки, откинул на спину настырные пряди мерцающих, словно в лунном свете, молочно-серебристых волос и, широко раскинув руки, коротко наклонился. Лилиан была уверенна, что он при этом произнес какие-то слова, вот только какие, она не разобрала. Поочередно каждый из прибывшей делегации подходил к дядюшке Кингу, обнимал его, почтительно целовал в лоб и шептал на ухо заветные слова.
Лилиан, с силой заставив себя оторваться от церемонии, взглянула на Сергиуса, стоявшего рядом, и улыбнулась. Старший эйдин, разинув рот от изумления, зачарованно наблюдал за тем, что происходило в центре Коритан.
Вскоре все шестеро новоприбывших, облобызав Сори Кинга и сокровенно с ним пошептавшись, разделились на две группы, и каждая неспешной торжественной походкой по дуге двинулась к одной из двух арок-проходов, ведущих в Лоритан. Когда женщины и мужчины поравнялись с ними, Сергиус склонил голову в низком поклоне и потупил взор. Лилиан растерялась и не успела последовать его примеру. Потом она испугалась, что сейчас будет наказана, но женщины, проходя мимо нее, ласково улыбнулись девушке, а одна из них, пухленькая брюнетка с красивыми чертами лица, так даже подмигнула. Смутившись, Лилиан захлопала ресницами и так же смешно, как и раньше Сергиус, разинула рот.
Делегация скрылась за тяжелыми портьерами. За ними последовал и дядюшка Кинг, задумчивый и молчаливый, но, как успела заметить Лилиан и облегченно вздохнуть, не расстроенный и не встревоженный.
– Интересно, а нам можно с ними? – опомнившись, поинтересовалась зеленовласка вслух.
– Ты хоть знаешь, кто это такие? – благоговейно произнес Сергиус.
Лилиан отрицательно покачала головой.
– Ин-Грэнэведы!
– Как? Ингрэнэ... что? – иронично хмыкнув, переспросила Лилиан.
– Ох, получишь ты от Сори Кинга, – сказал Сергиус, но его слова были лишены какой-либо злобы. – Запомни. Ин-Грэ-нэ-ве-ды, – повторил он по слогам. – Они живут лишь в самых древних и почитаемых Трехбашьях, обитая в четвертой башне, верхушка которой теряется в облаках, в которой есть одна-единственная лестница, но по ней никак нельзя попасть в башню, а только выйти из нее. Название башни, как и слова, вызывающие Ин-Грэнэведов, знают лишь светлейшие Мастера-Магистры.
– Что же они такое делают? – в полголоса спросила Лилиан, уже осознавая всю могущественность тех шестерых, которых ей было позволено узреть.
– Их дыхание, взгляды и, самое главное, пение имеют своим источником тот же, из которого берет свое начало сарфи.
Лилиан напряженно нахмурила брови, пытаясь вспомнить значение последнего слова.
– Энергия жизни, которой детский смех наполняет книги, – укоризненно разъяснил Сергиус.
– Ах, ну да, – сделав серьезное лицо, заметила Лилиан. – И при чем здесь... сарфи?
– Ин-Грэнэведы пришли, чтобы вернуть книги, – загадочно протянул Сергиус, глядя в сумрак Коритан. – Да, скорее всего, что так.
– Вернуть книги? Ты имеешь в виду, возродить их, вернуть из пепла?
Сергиус молча кивнул, повернув голову к девушке.
– Но ты не уверен в этом. Потому что сказал «скорее всего».
– Не уверен. Потому что знаю об Ин-Грэнэведах только из рассказов Сори Кинга, который о точном их предназначении всегда умалчивал.
Как бы там ни было, а Сергиус оказался прав. Уже через полчаса, все также находясь в Коритан и не решаясь подняться во второй зал, они услышали приглушенные мелодии. Вскоре, все нарастая и нарастая, их звуки полились мощным потоком, сметая на своем пути все, что было грубым и неуклюжим. Всем своим телом Лилиан ощутила всеохватывающий поток пения, пронизывавший толстые каменные стены Трехбашья, сам воздух и ее с Сергиусом. На своей памяти она еще никогда не испытывала ничего подобного и боялась, что более не испытает. Полуприкрыв глаза, девушка позволила пению овладеть ее сердцем и разумом, унося в безликую даль все мелкие неурядицы и тревожные беспокойные мысли.
И вот пение смолкло, и шумная реальность, подобно ливню, вновь обрушилась на них.
Лилиан спросила у Сергиуса, который час. Но тот был без часов, как и она сама. По свету, тонкой полоской проникавшему в помещение через не до конца закрытые двери, она могла лишь определить, что вечер потихоньку вступает в свои права, и точное время для нее так и осталось неведомым.
Когда певучая делегация покинула Трехбашье, а дядюшка Кинг устало опустился в свое кресло, Лилиан и Сергиус, с согласного кивка Сори и удостоившись его добродушной улыбки, нетерпеливо поднялись в зал второй башни. И были приятно удивлены увиденным. Лоритан блистала во всем своем красочном великолепии. Лилиан не помнила, чтобы она была такой прекрасной в ее первый день в Трехбашье. Ряды полок, терявшихся в сумрачной выси, были плотно заполнены разнообразнейшими книгами, на припыленных корешках которых выделялось множество названий, сливавшихся в единую непрерывную цепочку букв и символов. Лоритан был залит прозрачно-голубоватым светом-сиянием. И исходил он от натти, в котором в невесомости парил Роберт! Улыбающийся, со сверкающим взглядом, такой ухоженный, в новом костюме и с огромной раскрытой книгой в руках. Не сговариваясь, Лилиан и Сергиус вместе подбежали к натти и коснулись его стекла своими ладонями.
– Роберт, ты жив! – воскликнула Лилиан, и ее глаза предательски увлажнились.
– Роберт, ты вернулся, – сказал Сергиус, и его голос дрогнул.
– А я никуда и не уходил, – нежно ответил Роберт, и души двух людей откликнулись на его слова трогательным теплом.
Третий и последний зал также был приведен в порядок. Все кресла были расставлены строго и гармонично, у каждого из их находился круглый столик, на котором желтым светилась лампа. И на всех полках лежали мориктолни, скромные и мудрые, хранящие в своих сердцах, в толниках, тайны жителей Телополиса.
Вместе седьмая эйда и старший эйдин вышли в галерею; солнечные лучи из чистого золота освещали ее искоса, падая справа. Из углов степенно выползали тени. Они слепо жмурились и неторопливо шевелились, руководствуясь своими инстинктами, которые нашептывали им о приближении ночи, о времени их безраздельной власти.
Лилиан подошла к перилам и задумчивым взором окинула обширную картину городского пейзажа. Вскоре к ней присоединился Сергиус. Наступил момент, и они переглянулись, молча и многозначительно. У них не было дома, и навряд ли они когда-нибудь отыщут истинное пристанище, но теперь, куда бы не занесли их ветры судьбы, они будут неразлучно связаны с Трехбашьем, с домом книг и приютом мыслей, со своим домом.
2
Пятница неспешно перетекла в субботу. Встречая гостей из Дома Радости, Лилиан среди трех десятков детей высматривала одного-единственного мальчугана, русоволосого, с большими печальными глазами. Не увидев его среди тех, кто пришел послушать седьмую эйду, девушка расстроилась и приняла решение в свободное время обязательно наведаться к Нику-Николаю.
На следующий день, неспешно фланируя улицами города, Лилиан вышла к мебельной лавке-магазину под названием «Шерманские стены». Удивившись столь интересному совпадению – она уже несколько дней собиралась заказать мебель для северной гостиной – девушка зашла внутрь. И была поражена размерами помещений, явно не соответствовавших внешнему виду скромного здания, в котором располагалась лавка-магазин. Не находя ответа на этот вопрос, Лилиан сделала заказ, и уже вечером в ее гостиной перед камином стояла удобная кушетка, и лежал круглый коврик с мягким ворсом, у окна стоял стол в окружении трех стульев, а по углам расположились торшеры, их зеленовато-желтоватый свет придавал скромной простой обстановке некую мягкость, делая ее более уютной.
А потом наступил понедельник, 43 (44) день согласно личному календарю зеленовласки и день новолуния. Это известие, о котором ей вежливо сообщил Крепыш (и не забыл же о своих обязанностях!), несказанно обрадовало Лилиан. Теперь предстояло дождаться ночи, а именно 1:43 часа, чтобы задать этому маленькому, умеющему разговаривать чайничку вожделенный вопрос и получить на него ответ. Проблема состояла лишь в том, чтобы выбрать правильный вопрос, ведь их накопилось так много.
Когда наступило назначенное время, Лилиан сидела на своей кровати, уперевшись спиной в стену. Рядом находился Крепыш, что–то напевающий себе под нос. Девушка поставила его на подушку, чтобы ему было удобней отвечать на вопросы. К сожалению, вопрос должен был прозвучать только один.
И тогда Лилиан спросила:
– Крепыш, как мне найти Долину Кианотт и Источник Чианосс, что находится в ней?
Крепыш подумал и ответил:
– В час, когда властвуют иллюзии, поверив в обратное, отыщешь их ты.
– И это все? – обескуражено спросила Лилиан.
– Да, – спокойно ответил Крепыш.
– Но ведь это нечестно! Ты не предупреждал, что будешь отвечать загадками!
Крепыш молчал, словно игнорируя ее обиженные возгласы.
Лилиан вскочила с кровати и в негодовании взмахнула руками.
– Ты обманул меня! Это нечестно! Я так долго ждала этого дня, этого часа, а ты!.. Ты хоть бы как-то предупредил... – она сокрушенно покачала головой. – Какой мне прок из твоего туманного ответа, из еще одной загадки, которых здесь и так полно? – ее голос сорвался на крик. – И чего я вообще разговариваю с чайником!
Не помня себя от ярости, Лилиан выбежала из мансарды. Потом вернулась за одеялом. Эту ночь ей пришлось провести в северной гостиной, засыпая на кушетке у полыхающего долгордами камина.
3
Утро вторника встретило жителей Телополиса мягкой теплой погодой. Небесная синева манила в свои прозрачные объятья, солнечный шарик из белого золота неспешно поднимался над горизонтом, и окружающий мир постепенно расцветал во всем своем разнообразии, словно некий реставратор искусно поработал над очень старой, потемневшей картиной, очистив ее от ночи и вернув свет дня.
Лилиан во вторник проснулась в весьма скверном настроении, особенно после того, как осознала, где находится и почему. По-быстрому собравшись, она отправилась на работу, чтобы в делах забыться и не думать о неприятностях.
К обеду, благодаря участливости и дружелюбию дядюшки Кинга и сдержанной вежливости Сергиуса (а не помышлял ли он взяться за старое?), ей более-менее удалось обрести некое гармоничное равновесие.
После вкусного обеда, проведенного на бархатной подушке у камина (дядюшка Кинг разрешил им отправиться на обед в какой–то ресторанчик, но они с Сергиусом остались, как ради приличия, так и чтобы поддержать традицию), Лилиан вернулась к своим обязанностям в Лоритан по просьбе дядюшки Кинга побыть там еще часок из-за наплыва посетителей, а уж потом отправляться в Моритан.
В зале второй башни находилось не менее двух десятков посетителей. То ли они так истосковались по книгам, пока Трехбашье было временно закрыто, то ли просто вторник был днем всеобщей читательской активности.
К Лилиан подошла молодая женщина с просьбой отыскать что-то «эдакое, с изюминкой или перчинкой». Светлые волосы женщины были затянуты в тугой хвост, одета она была в легкую трикотажную кофточку и вытертые джинсы. Лилиан, повернувшись к полкам, принялась искать что-то необычное. Она не сосредотачивалась ни на одной книге, а, вытянув вперед правую руку, прислушивалась к своему внутреннему голосу. Не прошло и минуты, как что-то «эдакое» было найдено. Лишь раз взглянув на книгу, Лилиан передала ее молодой женщине, которая все это время наблюдала за седьмой эйдой, затаив дыхание, а теперь с благодарной улыбкой принимая из ее рук небольшой томик, затянутый в черную материю. Ну вот, усмехнувшись, подумала Лилиан, хоть кому-то нравится моя работа, да и «Затянувшееся погребение» Мелхи Сонна этой дамочке непременно придется по вкусу.
– Седьмая эйда? – кто-то окликнул девушку со спины, и она внезапно вмиг оцепенела. Страх сковал ее руки и ноги, и Лилиан была уверенна, что если ее позовут еще раз, то она точно лишится чувств.
– Седьмая эйда, я только хотел спросить... – вновь раздался тот же голос, и плеча девушки осторожно коснулись чьи-то пальцы.
С широко раскрытыми глазами, еле сдерживаясь, чтобы не задрожать, Лилиан стала медленно поворачиваться, уже зная, кого увидит перед собой – хладнокровного мужчину с высокомерным взглядом, того, плащ которого до сих пор лежал у нее в мансарде и пылился, плащ, который следовало бы отдать, но плащ, с хозяином которого она ни за что не хотела бы столкнуться снова. Но видимо судьба (несуществующая!) решила иначе.
Но когда зеленовласка повернулась и увидела перед собой говорившего, то растерялась окончательно. Ее сердце сбилось с ритма, ноги стали медленно подкашиваться. Кровь отхлынула от ее лица, зрачки расширились, в горле застыло сдавленное «нет».
Но и мужчина удивился, увидев лицо девушки. Он смотрел на нее так, словно узрел призрака или человека, которого считал давно умершим. И его побледневшее лицо, медленно превращающееся в размытое пятно, было последним, что увидела Лилиан.
4
И вот она очнулась. Тьма обморока не хотела отпускать ее, но старания кого-то из внешнего, реального мира были достаточно усердными, чтобы привести Лилиан в чувства.
Девушка открыла глаза, и из калейдоскопа полутонов к ней, наконец, выплыло лицо Сергиуса, такое серьезное и взволнованное, но из-за танриспов кажущееся смешным.
– Представляешь, – хохотнув, охрипшим голосом проговорила Лилиан. – Только что мне такое привиделось! Голос одного человека в обличье другого.
– Ты, наверное, бредила, – откашлявшись, сказал Сергиус и протянул девушке стакан с чем-то мутным, а потом, не поднимая головы, одними глазами посмотрел вверх и вправо.
Лилиан взяла стакан и осторожно проследила за взглядом старшего эйдина. По левую сторону от кресла, в которое ее, видимо, принесли и посадили после того, как она потеряла сознание, стоял высокий мужчина, на вид лет тридцати. Его темные волосы были взъерошены; сдвинутые к переносице брови, раздувающиеся крылья точеного носа и опущенный взгляд указывали на то, что мужчина сосредоточенно о чем-то думает. Очевидно, о чем-то мрачном и противоречивом. Руки, с закатанными до локтей рукавами свободной рубашки в клетку, мужчина держал в карманах потертых джинсов.
Не отрываясь, Лилиан угрюмо смотрела на мужчину. Она знала его. Знала, как тайного заносчивого «благодетеля», отдавшего свой плащ незнакомке, чтобы та прикрыла свою наготу, и как печального парня, раздаривавшего пламенно алые и бордовые розы представительницам противоположного пола там, на набережной озера Масса.
Из задумчивости их обоих вывел Сергиус.
– Он... так сказать, спас тебя. Поймал на лету и принес сюда. Потом прибежал и я.
– Понятно, – прошептала Лилиан, вздохнув и обреченно посмотрев в глаза старшего эйдина. А затем вновь глянула на мужчину, который, более не хмурясь, смотрел только на девушку. Во взгляде его глаз, цвета стали, подернутого пеленою-отблеском душевных страданий, проглядывал еще тлеющий лучик надежды.
– Винсент, – сказал мужчина и протянул навстречу левую руку.
– Лилиан, – произнесла зеленовласка и, не ответив на жест мужчины рукопожатием, слегка толкнула Сергиуса, чтобы тот подвинулся, и поднялась с кресла.
– Приятно познакомиться, – сказала зеленовласка, поставив стакан с мутной жидкостью на соседний с креслом столик. – Спасибо за помощь. И, извините, у меня много работы, – слабо улыбнувшись, она кивнула в знак прощания и, развернувшись, пошла в галерею, то и дело придерживаясь за предметы, попадавшиеся на пути – ее все еще шатало и слегка подташнивало.
Очутившись в галерее, Лилиан подошла к перилам и облокотилась о них. Вот это ирония судьбы, подумала она и усмехнулась своим мыслям, я почти что спасла его на набережной, а он уж точно спас меня здесь. Но... ведь он так и не знает, кому отдал плащ!
Последняя мысль вызвала у зеленовласки приступ нервного смеха, и она не стала сопротивляться проявлению собственных чувств, тем более, что они могли напугать этого самого Винсента и отнять у него желание поговорить с седьмой эйдой, а завязать с нею знакомство и подавно.
5
Весь остаток дня, вечер, ночь и следующее утро Винсент и встреча с ним никак не выходили из головы Лилиан, вызывая у девушки то раздражение, то необъяснимую тревогу. Возможно потому на следующее утро, завтракая в «Пальмовой Пустоши», Лилиан, увидев приближающегося к ее столику Винсента, не удивилась, а лишь окинула мужчину взглядом, полным досады и внеземной грусти, при этом сразу же утратив аппетит к сочному и питательному завтраку, состоявшему из овсяной каши с изюмом, банановых коржиков, двух спелых алых яблок и чашки зеленого чая.
Винсент не потрудился даже сменить одежду. Он был в той же клетчатой рубахе, но не такой помятой, как накануне (или это была другая, но такая же на вид?) и потертых джинсах. Вот только волосы его были причесаны, а лицо преисполнено вдохновения и радости, хоть и печальной. Через плечо его был переброшен толстый ремень матерчатой сумки.
– Лилиан, вы сегодня прекрасно выглядите, – сказал Винсент и, усмехнувшись, спросил: – Позволите присесть?
Девушка промолчала и указала на соседний стул рукой. Ну, конечно же, прекрасно выгляжу, иронично подумала она, автоматически заправив за ухо прядь своих зеленых волос, выбившуюся из косы, видел бы ты меня в своем плаще да на голое тело или тогда, когда я блуждала по акшупи! У-у-у!
Сдерживаясь, чтобы ничего лишнего вдруг не ляпнуть, и стараясь вести себя непринужденно и прилично, Лилиан неспешно продолжила завтрак.
Винсент тем временем заказал себе крепкого черного кофе (и Лилиан моментально смекнула, что его орисаку, очевидно, более высокого уровня доступа, поскольку ей самой, с ее-то серой карточкой, кофе подавать отказывались) и, дожидаясь, пока принесут бодрящий напиток, спокойно наблюдал за тем, как девушка кушает.
– У вас ко мне какое-то дело? – слишком резко спросила Лилиан и уставилась на мужчину.
– Можно сказать, что и так, – ответил он и мягко улыбнулся.
– Вам нравится смотреть, как я ем? – поинтересовалась Лилиан и, сделав глоток уже остывшего чая, пожалела, что здесь не подают онто-рио.
– Вы делаете это очень аппетитно.
– Так в чем же суть дела?
– Я хочу пригласить вас. На прогулку, – чуть склонив голову на бок, произнес мужчина.
Принесли кофе. Винсент поблагодарил официанта, мельком глянув на него, а потом вновь перевел взгляд на девушку. Лилиан не опускала глаз, но чем дальше, тем труднее ей было сохранять невозмутимое и спокойное выражение лица. Взгляд Винсента, полный холодной стали, затягивал, гипнотизировал, и зеленовласке уже начинало чудиться необузданное алое пламя, раскаленное тело металла и темное мутное глубоководье, в котором выкованная сталь навеки пропадает в туне.
– Я не могу, – поморгав и опустив глаза, Лилиан категорично помотала головой. – У меня работа, – она поднялась из-за стола. – Простите, я спешу.
Винсент поднялся следом и преградил ей путь.
– Но, все-таки, подумайте, Лилиан, – тихо сказал он, глядя на девушку сверху вниз – он был почти на голову ее выше. – Удачи, – прибавил Винсент и отступил.
Лилиан более не взглянула на него и быстрым шагом вышла из кафе.
6
– Лилиан, Сори Кинг зовет тебя, – сказал Сергиус и заинтересованно повернулся к книжной полке.
– Хорошо, – ответила девушка и посмотрела на Роберта. Тот, словно почувствовав ее взгляд, оторвался от чтения и одарил седьмую эйду нежной улыбкой, а затем одними губами произнес слова, которые неизменно говорил ей каждый раз, когда их взгляды встречались: «Дева, лишенная теней».
Лилиан помотала головой, как бы говоря, ну что, мол, с тобой поделаешь, и спустилась в Коритан. Ее часы показывали без четверти шесть. Рабочий день близился к завершению.
Спускаясь в сумраке по лестнице, Лилиан снова вспомнила о первой столь необычной и неприятной лично для нее встрече с Винсентом и подивилась тому, какое продолжение получила эта встреча.
Дядюшка Кинг, сидя в своем огромном кресле, полудремотным взглядом следил за беспрерывными движениями-танцами огня во чреве Флеменуса, а за его спиной, на стеллажах и стенах, теряющихся во мгле, манящей и одновременно пугающей, в замедленном ритме плавали тени, отблески пламени.
Лилиан тихонько подошла к камину и остановилась. Дядюшка Кинг, завидев ее, приободрился и мягко улыбнулся (теперь он всегда встречал ее улыбкой и добрыми словами).
– Присядь, девочка моя, – он указал рукой на бархатную подушку, лежавшую у ног Лилиан.
Девушка кивнула и, присев, устроилась поудобней
– Знаешь ли ты, зачем я призвал тебя? – спросил дядюшка Кинг.
Лилиан отрицательно покачала головой.
– Помнишь ли ты историю о женщине, пришедшей в Трехбашье жарким летним днем? – он выдержал паузу. – Историю о стармранской мрачнице?
Лилиан кивнула.
– Пришло время услышать ее продолжение, но не окончание, ибо окончание не ведомо даже мне... Ты готова, девочка моя? – спросил Сори, подавшись вперед и внимательно следя за девушкой.
– Да, – коротко ответила Лилиан и стала вспоминать подробности истории, которую когда-то (кажется, месяцы и годы тому назад!) услышала из уст дядюшки Кинга. Тогда обстановка была такой же тихой и таинственной, ее нарушали лишь потрескивания мыслей Флеменуса и собственное дыхание Лилиан, потому что дыхание дядюшки Кинга было неслышным. Тогда история о молчаливой женщине, некогда бывшей седьмой эйдой, как и она сама, врезалась Лилиан в память, отпечаталась в ее мозгу, но со временем несколько потускнела и затерялась во множестве обрывков совершенно иной информации. И вот теперь настало время вспомнить все и услышать продолжение.
Дядюшка Кинг спросил снова, готова ли она, и Лилиан опять ответила утвердительно. Тогда Сори, откинувшись на спинку кресла, сцепил на своем животике пальцы замком и, прищурено глядя на девушку, заговорил:
– В тот день, такой солнечный и безветренный, в Трехбашье вернулся Николас. Когда-то он был старшим эйдином, но то было когда-то... Иногда Николас наведывался к нам. Говорил, чтобы повидать меня. Но я ведь чувствовал, что на самом деле творилось в его душе. Он приходил к ней, к печальной мрачнице, моей доброй эйде, – Кинг опустил глаза, его брови и губы дрогнули. Справившись с нахлынувшей волной чувств, дядюшка продолжил: – Не помню, говорил ли тебе, что Николас и мрачница... были влюблены друг в друга. Их отношения были преисполнены нежности и такой искренней привязанности... – он тяжело вздохнул, и Лилиан обеспокоено посмотрела на дядюшку, но он жестом руки дал понять, что с ним все в порядке. – Однажды Николас ушел. И стал рисовать картины. Стал художником. Но эйда осталась и помогала мне... Даже не знаю, как они общались, ведь мрачница всегда хранила молчание, но... в любви слова излишни.
Так вот, в тот странный день Николас как раз пришел навестить эйду, а заодно и меня. Помню, он немного поговорил со мной, затем поднялся в Лоритан и, наверное, в Моритан, где в то время, после обеда, как раз находилась моя добрая эйда. Прошло какое-то время, и вдруг я увидел, как из-за портьеры выбегает встревоженный Николас. Он пытался что-то сказать, но тут же сам терял нить рассказа, и его слова лились бессвязным потоком, а лицо было искажено болью. А на руках, – дядюшка Кинг порывисто вздохнул, – на руках он держал тело бездыханной мрачницы. Я...я так и не смог понять, что точно произошло, – он замолчал и помял свои руки.
– Может, не надо, – робко промолвила Лилиан, но дядюшка Кинг словно не расслышал ее и вскоре продолжил.
– Все, что мне тогда удалось разобрать, это то, что Николас принес моей доброй эйде какой-то подарок. Они стояли у Морфиуса, и вдруг она... лишилась чувств. Николас поймал ее, поднял на руки и сбежал вниз. Как же я тогда разволновался, ведь подобные случаи происходили в Трехбашье крайне редко!
Я попросил Николаса отнести мою добрую эйду к ней домой. Он так и поступил, – дядюшка Кинг вновь вздохнул. – Прошло около двух недель. Все это время я думал, как помочь моим влюбленным. Я призвал Николаса, и он пришел. Он был опечален и мрачен. Он проводил дни и ночи рядом с моей доброй эйдой, но она так и не очнулась! Тогда я вручил Николасу кувшин с питьем и попросил хоть каким-то образом дать выпить это снадобье мрачнице. Если же она очнулась, пускай все равно выпьет. Спустя несколько дней Николас вновь пришел в Трехбашье. Он выглядел еще более угрюмо, на его лице застыло выражение полнейшей безысходности и отчаяния. И я спросил его: «Неужто снадобье не помогло?». Николас горько улыбнулся и ответил мне: «Нет, что вы, дядюшка, помогло... Оно помогло». И поспешно покинул меня, а его слова навсегда запечатлелись в моей памяти, – дядюшка Кинг помолчал. – С того дня я более не слышал ничего ни о печальном Николасе, ни о молчаливой стармранской мрачнице, хотя неоднократно посылал им обоим письма. Вот... и вся история.
Лилиан хотела спросить у дядюшки Кинга, зачем он рассказал ей эту историю, но посчитала, что такой вопрос будет неуместным. И потому она просто сидела и молчала, не зная, что сказать. Перед ее внутренним взором проплывали образы, созданные ее воображением, образы мрачницы и Николаса, их отношений и трагедии. И эти образы всколыхнули нечто, спрятанное глубоко в душе зеленовласки, отчего она разволновалась и почувствовала себя неуютно.
– Девочка моя, – тихо произнес дядюшка Кинг, – можешь идти домой. Более не буду задерживать тебя.
Лилиан поднялась, попрощалась и покинула Трехбашье. Но образы Николаса и стармранской мрачницы еще долго преследовали ее.
Глава 23
Ри
1
Дневник, ХЗР
46 (47) день от т.о.
четверг
7:14, мансарда
Я бегу. По полю. Зеленому-зеленому и бескрайнему. Я маленький мальчик. Я счастлив. Я хочу взлететь, словно птица, и парить в небесной выси. Высокая трава хлещет меня по лицу, по рукам, по ногам, но мне не больно. Я счастлив, я смеюсь. Я тону в море цвета и запахов. Но я добегу до края и улечу в бесконечность...
Она кружится. Девушка. Такая юная и красивая. Она смеется, ее густые длинные волосы разлетаются на ветру, а она все кружится и кружится, сжимая в руках благоухающий букет сирени. Ее широкая юбка раздувается, становится похожей на колокол, а она все смеется, так беззаботно, так заразительно.
Но я не вижу цвета ее глаз, не ведаю запаха ее волос, не знаю, бьется ли в груди ее сердце.
Все окутано черно-белыми полутонами. Я не вижу себя. Меня нет, но я мыслю.
А она смеется, девушка моей мечты. И букет сирени вспыхивает в ее руках ослепительным фиолетовым огнем...
Коридоры в зеркалах. Я бегу по ним и знаю, что не будет конца. Под ногами земля, рыхлая, я спотыкаюсь. Потолок теряется в сумраке – его нет, или он есть небо, ночное, утопающее в щемящей гулкой безмолвной мгле.
А за гранью, за плоскостью зеркал – день, другой мир. В нем есть она, стремительно убегающая от меня. Я кричу ей вслед, и мой голос срывается в хрип. Я должен ее предупредить. Я должен, я не прощу себя. А она смеется. Я вижу край ее платья и прядь волос. Она не оборачивается и смеется другим. Она забыла меня. Ее платье развевается на ветру другого мира, такое сиреневое, такое легкое. Но свет того дня теряется в полутонах, черных и белых и бесконечном множестве серых. Я спотыкаюсь и падаю. Рыхлая земля впитывает меня, словно влагу после дождя...
И я вновь на свободе, на поле зеленом, среди лугов, равнин и предгорий.
Но я их не вижу. Я лишь знаю, что они есть. Меня подхватывают зеленые волны, колышимые могучим ветром, не знающим преград, не ведающим поражений. Подхватывают и несут, вдаль, вперед, в бесконечность, свивая мое тело благоуханиями полевых цветов, пением незримого ветра и буйством летних красок...
Ты здесь? Да. И кто же ты? Я – ты. Но почему?..
Я стою на земле, влажной и вязкой после дождя. Пахнет свежестью, озоном. Я смотрю на свои босые ноги – по пять пальцев и неестественно белая кожа, в сумрачном вечернем свете, в старом-старом парке, зловеще шуршащие кроны которого нависли над моею головой.
Я стою неподвижно и смотрю на ствол дерева, с корявыми прожилками, испещренный болезненными наростами.
Я молчу и смотрю на корни дерева. Они словно выползают из земли и в неверном свете кажутся змеями.
Но я не боюсь змей. Я страшусь боли и криков. Они преследуют меня повсюду, вгрызаются в сознание, растлевают сердце и разум.
Но я стою и молчу. Потому что слышу за спиной душераздирающие вопли. Потому что знаю, что это они терзают ее. Когтями и лапами, которых у них нет, смехом гиен, что наполняет их шелестящие голоса. Я боюсь, что кровь брызнет мне на спину, потечет по белой коже.
Руки мои безвольно повисли, ноги превратились в корни, увязшие в земле. И в безликое время, чувствуя спиной дыхание смерти, я любуюсь ими – крошечными светлячками, ослепительно сиреневого цвета, ползущими по стволу дерева, заполняющими землю, и знаю, что там, на подстиле из прошлогодней листвы не спеша остывает мертвое тело, и некогда алые уста покрываются цветом, который когда–то в будущем станет синим...
Птицей. Я стану птицей. И, раскинув за спиной белоснежные крылья, буду парить в невесомо лазурных небесах.
Но это потом, когда достигну края зеленого поля, несомый телом, свитым из букета сочной травы, ромашек и васильков, свистопения дикого ветра и крошек рыхлой земли.
2
Лилиан захлопнула Дневник и отложила в сторону перьевую ручку. Она была вымотана, мысли ее были тревожными, а грудь теснила притупленная боль. Только она начала привыкать к видениям, в которых была мальчиком, не бояться их и тех сумрачных сно-видений, в которых она безуспешно пыталась вынырнуть на поверхность из вод океана, и каждый раз ей препятствовали танцующие антропоморфы и жестокая рука, как была вознаграждена или скорее наказана (но как и почему?) новой порцией ночных символических картинок.
Мальчик, бегущий по полю? Нет, уже не мальчик, а юноша – она сделала неточную запись. Зеркала иного мира? Или ее разума. Влюбленность и неуловимая незнакомка? Или она и ее Альтер-эго. Кому ведом ответ, и существует ли он вообще?
Лилиан поднялась из-за стола и прошлась к окну. Там, за тончайшей гранью из стекла, пробуждался город, в котором никому не было дела до проблем зеленовласки, даже если бы она четырежды была седьмой эйдой.
Лилиан шумно вздохнула и повернулась лицом к комнате. Нужно что-то решать, делать выбор. Или же отложить проблемы в сторону и подождать, пока они исчезнут, пусть сами, пусть при чьем-либо содействии? А она, встав под липой, закроет глаза и поймет, что легка, как бабочка, и свободна, словно птица в синей выси...
Проклятье и замшелый олух! – мысленно выругалась Лилиан.
Она мельком выглянула в окно. Небо, крыши домов, деревья, мостовая – нигде не было видно ни одной птицы, собратом которых она мечтала стать во сне.
Лилиан присела на край кровати, но через минут пять поднялась, как только поняла, что так ей грозит неизбежное засыпание. Переодевалась она вяло, долго выбирая одежду и умудряясь дважды не попасть рукой в рукав блузы. С трудом расчесавшись, она заплела свои волосы–водоросли в косу и глянула на часы. Они показывали четырнадцать минут девятого. Ну вот, уже и выходить пора, пока позавтракаешь, пока доберешься на работу…
Ступив на первую ступень лестницы, Лилиан окинула взором мансарду и приметила некий темный предмет, тихонько лежавший перед одним из сундуков. Наклонившись, девушка подняла его и удивленно хмыкнула, поняв, что это клубок из темно-зеленых ниток. И как он там оказался? А ведь она и думать о нем забыла!
– Интересно, кому ты принадлежал раньше? Кто был твоим хозяйкой или хозяином? – задумчиво произнесла Лилиан, вертя клубок в правой руке. – И почему ты попал именно ко мне?
Не успела она задать еще один вопрос, как клубок вдруг выпал из ее руки и покатился вниз по лестнице. Лилиан озадаченно нахмурилась, а когда клубок скрылся в темноте, подняла с пола сумочку и побежала за ним.
Клубок скатился на первый этаж, но на этом не остановился. Он пару раз стукнулся о входную дверь, и когда Лилиан, пораженная поведением обычного клубка с нитками, открыла ее, выкатился на крыльцо, успешно прискакивая, миновал лестницу и взял курс на север, то есть прямиком к выходу с улицы Шелли Кровавой. На перекрестке, в котором сходились Шелли Кровавая с Пустым Сердцем и Заиндевевшей Тайной, клубок на минутку остановился, как бы выбирая следующее направление своего загадочного движения, а затем, когда подоспела девушка, уверенно покатился на северо-восток, уводя свою новую хозяйку все дальше от ее дома. Лилиан не сопротивлялась, ее начало снедать любопытство, волной поглотившее ее и заставившее позабыть о своем невыспавшемся состоянии после ночи, полной мрачных сно-видений.
Петляя улицами, площадями и перекрестками, клубок, наконец, остановился в месте, которое вызвало в душе Лилиан тревогу. Это был узкий малоосвещенный проулок, с обшарпанными стенами домов и латропом, в медлительной жизнедеятельности которого нелишним стало бы вмешательство реставратора – письмена, некогда обозначавшие названия улиц, теперь было трудно разобрать.
Лилиан оглянулась через плечо на улицу, по которой только что прошла. Обычная, которых в Телополис неисчислимое множество. А затем вновь посмотрела на проулок. Да что тут было говорить, и он не обладал особыми отличительными чертами. Но ведь случается такое в жизни, когда обыденность, окружающая тебя повсюду, в определенный момент становится иной. Это может сопровождать некую ситуацию или обстановку, даже самые знакомые и привычные. И никому неведомо, когда и где ты переступишь неуловимую грань и очутишься в мире, который заставит тебя вздрогнуть и ощутить горьковатый терпкий привкус жути. В тот момент Лилиан показалось, что клубок указывает ей путь именно в подобный мир. Но принять верное решение она не успела. Клубок сдвинулся с места и покатился к латропу. На сей раз за собой он оставлял темно-зеленую нить, как бы призывая девушку ухватиться за нее и последовать за ним. И Лилиан, вступив в игру, не зная правил, вошла в латроп, ведомая нитью цвета мха в сгущающейся тьме...
3
...И оказалась на затопленной улице, среди трехэтажек с окнами без стекол, но со шторами из темных тканей. Улица была извилистой. Лилиан удалось насчитать не меньше семи поворотов – в проулки, другие улицы и, возможно, тупики. В мутной воде не было видно дна, потому дома вполне могли иметь еще и несколько подводных этажей.
Прислушавшись к себе, Лилиан не уловила присутствия каких-либо жутких ощущений, скорее неловкости и недоумения, и еще радости – из латропа она вышла не прямиком в образовавшееся море, а на каменную плиту, занимавшую весь проулок с аркой и чуть–чуть выступавшую на улицу с неизвестным названием.
И что теперь? – подумала Лилиан и наклонилась, чтобы поднять темно-зеленый клубок, но тот резко отскочил в сторону и, не удержавшись на краю, упал в воду. Девушка выругалась и стала пристально осматривать поверхность воды, но клубка нигде не было видно – он исчез бесследно, ушел на дно.
Лилиан посмотрела в один конец улицы, потом в другой – тишина да гладь, и никаких признаков жизни. Затем глянула в небо. Его бескрайние просторы затягивали тяжелые серые тучи, не предвещавшие ничего хорошего. Зеленовласка вернулась к латропу и внимательно осмотрела его поверхность. И если на арке, под которой она прошла, чтобы попасть в это вымершее место, наблюдались хоть какие-то черточки, некогда бывшие словами–названиями улиц, то на этой арке они отсутствовали напрочь.
Ну вот, я опять попала в ловушку, досадно покачав головой, подумала Лилиан. И как меня угораздило снова пойти на поводу у любопытства! Но... кто знал, что все получится именно так?
Идею вернуться в привычный для нее Телополис, пройдя через латроп без единого названия, Лилиан отбросила сразу как несостоятельную. Она сомневалась в том, что ей это удастся, даже если она будет держать в голове название улицы, по которой клубок привел ее к заброшенному проулку. Тем более, что названия она и не помнила. Оставалось два варианта дальнейших действий. Или отправиться вплавь на поиски других латропов, или сесть на вот эту каменную плиту и ждать, пока ее отыщет или другой человек, или смерть. Разумеется, ни один из вышеприведенных вариантов Лилиан не понравился. Во-первых, она не знала, а вернее, не помнила, умеет ли плавать, да и в столь мутных тихих водах ее могли поджидать самые невообразимые, но очевидно малоприятные сюрпризы, во-вторых, сидеть и ждать своей участи можно до скончания веков, но, по крайней мере, так ей может повезти – допустим, вернется клубок и проведет ее под аркой, или же появится некий рыцарь и спасет ее, да и так она не намокнет.
К превеликому сожалению, последнее утверждение оказалось ошибочным. Уже через четверть часа пошел дождь, постепенно усилившийся и превратившийся в ливень. Все вокруг стало выглядеть еще более безжизненно и серо. Лилиан, прикрыв голову сумочкой, прижалась спиной к стене одного из домов, к которым крепились основания арки латропа, надеясь, что так она намокнет меньше, и молясь, чтобы только этот дождь не обладал скрытыми свойствами своего собрата с Улицы Травяного Дождя. Она закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на чем-то светлом, жизнерадостном и, главное, сухом, чтобы сохранить спокойствие и не запаниковать. И она вспомнила тот день, когда Ир Григг фотографировал ее на берегу озера Сиа. Тогда она беззаботно смеялась и чувствовала себя по-настоящему счастливой. Она с удовольствием позировала перед аппаратом, играя роль чувственной романтической девушки. И вот перед ее взором отчетливо проявилось лицо Ир Григга. Он стоит перед ней, в его седых волосах отражается солнце, и улыбается, так печально и нежно, а затем говорит:
– Лилиан! Лилиан, очнись! Не стой у стены, Лилиан! – и голос его звучит неестественно громко и взволнованно, да и похож более на женский. Голос не из воспоминания, а из реальности!
Лилиан резко встрепенулась и помотала головой. Что за наваждение!
– Лилиан, не стой же там! Иди сюда!
Вздрогнув от неожиданности, Лилиан оглянулась. У выступа каменной плиты, на волнах реки затопленной улицы, покачивалась лодка, с вытянутым приподнятым носом и дугообразным навесом сверху из непромокаемого материала. Под этим навесом, наклонившись вперед, сидела женщина, которая и звала ее. На ней был наглухо застегнутый темный плащ с поднятым воротом и широкополая шляпа, руки были затянуты в перчатки.
Лилиан ошеломленно взирала на женщину, сомневаясь, видит ли ее на самом деле, или же та является плодом ее воображения или галлюцинацией.
Женщина тем временем поманила девушку рукой, склонив голову на бок и тепло улыбнувшись. Лилиан, все еще сомневаясь, но уже начиная радоваться тому, что ее мольбы о спасении были услышаны, неуверенным шагом направилась к лодке, продолжая прижимать к голове сумочку, словно та могла защитить ее от проливного дождя.
Вблизи лодка выглядела более реальной, да и женщина, сидевшая в ней, тоже. Лилиан втянула носом воздух и, кроме влажных запахов дождя, камня и воды, уловила тонкий аромат цветов, явно исходивший от лодки.
Женщина в плаще и шляпе жестом пригласила девушку сесть в лодку, и Лилиан приняла это приглашение, уж слишком холодно и мокро она чувствовала себя в тот момент.
Под навесом было сухо и уютно. Лилиан осторожно присела на деревянное сиденье и посмотрела на женщину. Та была красива и стройна, хотя лицо ее и скрывалось в тени широкополой шляпы, а тело – в складках плаща.
– Ты совсем продрогла, – сказала женщина своим бархатистым мягким голосом и улыбнулась. Наклонившись к девушке, она укрыла ее пледом. А затем три раза коротко хлопнула ладонью по борту лодки, и они отчалили. Лихо и уверенно, но неторопливо лодка поплыла по затопленным улицам.
Лилиан поправила край пледа, укрывая ноги, и медленно выпрямилась. Что-то настораживало ее во всем этом. Лодка, появившаяся из ниоткуда; незнакомка, такая приветливая, забравшая ее из-под дождя – может, она просто продолжает видеть сон и по-прежнему стоит там, на каменной плите, прижавшись к шершавой и холодной стене? Но нет, ведь было еще что-то. Да, женщина говорила с ней, не размыкая губ! Лилиан слышала ее голос у себя в голове. Проклятье и замшелый олух!
– Не ругайся, пожалуйста, – тут же прозвучали мягкие слова.
Лилиан враждебно глянула на женщину.
– Не подслушивайте! – обиженно сказала она.
Женщина, оторвавшись от созерцания воды и продолжая улыбаться призрачной неуловимой улыбкой, посмотрела на девушку и, не раскрывая своих тонких алых губ, произнесла:
– Я не видела твоих мыслей и не касалась твоего разума. Просто бранные слова обладают мощной негативной энергетикой, которую я и почувствовала.
Вот теперь настало время для жутких ощущений. И звук окружающего мира – монотонный шум дождя, барабанившего по навесу, воде за бортом, крышам и стенам домов, и голос незнакомки Лилиан слышала одинаково, у себя в голове. Вот только восприятие первого было естественным, а второго – жутковатым. Слова, которые не произносились губами, которые не требовали напряжения голосовых связок, а были голой мыслью, которую один разум посылал другому.
– Вы... телепатка? – тихо спросила Лилиан, смотря прямо в глаза женщине и удивляясь всплывшему из памяти понятию, значение которого она понимала.
Женщина спокойно кивнула.
– А куда мы плывем? – чуть погодя поинтересовалась Лилиан, так же тихо и осторожно, и все еще пытаясь осознать то, что перед ней сидит человек, обладающий неординарной способностью, возможно, и не одной.
– Мы возвращаемся в мое пристанище, – мысленно отозвалась женщина.
– Понятно, – зеленовласка сдержанно кивнула и перевела взгляд на воду за кормой, все принимавшую и принимавшую сотни тысяч капель, обрушивавшихся на нее с небес, затянутых низко повисшими серыми тучами. Она не знала, сколько поворотов сделала лодка, какое расстояние они уже преодолели и сколько еще осталось. Ее наручные часы показывали почти без двадцати десять, что значило – сегодня на работу она явно опоздает.
Но, куда бы лодка ни держала путь, Лилиан продолжала отчетливо ощущать тонкий аромат цветов. Он не мешал ей, даже нравился, но девушку беспокоило незнание источника, из которого исходили тонкие запахи. Принюхавшись снова, она убедилась, что так пахнут не духи женщины, а все-таки настоящие, недавно сорванные цветы. Стараясь не привлекать внимание своей спасительницы, которая задумчиво смотрела на воду, сложив на коленях скрещенные руки, Лилиан принялась осматриваться. Она подвинулась на сиденье вправо и заглянула за спину женщины.
– Тебя что-то взволновало?
Лилиан вздрогнула. К голосу, ни с того, ни с сего начинающему звучать у тебя в голове, еще нужно привыкнуть.
Женщина смотрела на девушку с интересом. Лилиан кивнула подбородком в сторону той части лодки, которая находилась за спиной женщины, как бы спрашивая, что там делают ссыпанные в кучу бледно-алые цветы, так удивительно пахнущие и время от времени самовольно выбрасывающиеся за борт.
Женщина, глянув через плечо, широко улыбнулась и мысленно обратилась к девушке:
– Это ялла. Он поможет тебе вернуться назад.
– Поможет вернуться?
– Да, ялла очень сильно привязывается к тому, кто его лелеет и выращивает. И он помогает тем, кто нуждается в его помощи.
– И как же он поможет... мне? – спросила Лилиан, скептически посматривая на цветы, на их нежные заостренные лепестки.
– Первый ялла опустился на воду у причала, с которого мы забрали тебя. Второй на некотором расстоянии от него. И так будет до самого моего пристанища. Когда же ты поплывешь в обратный путь, они укажут тебе дорогу, – женщина на мгновение смолкла. – Они пожертвуют собой ради тебя. Они растворятся в водах Чанталлы, как только ты уйдешь, – последние ее слова в голове девушки прозвучали с серебристо-лиловым оттенком грусти.
Лилиан обдумывала слова женщины и не знала, что сказать в ответ. Наконец она спросила:
– Как вы нашли меня?
– Ри приплыл ко мне и сообщил о твоем прибытии. Тогда мы с Киртимом отправились за тобой.
– Вы с Киртимом? А... где же он? И кто такой Ри?
Эти вопросы рассмешили женщину, она рассмеялась мелодичным смехом, так застенчиво и по-детски. Отсмеявшись, она вздохнула, и Лилиан услышала в своей голове ее бархатистый голос:
– В Киртиме мы сейчас сидим. Он лодка. А Ри зовут путиль, который я подарила тебе.
– Погодите, какой путиль? Когда подарили? – настороженно переспросила Лилиан, уже предчувствуя, что ответ ей может очень не понравиться.
– Ри, путиль, тот клубочек из темно-зеленых ниток, который я подарила тебе в акшупи. И обращайся ко мне на ты.
Лилиан пришлось приложить множество усилий, чтобы справиться с потрясением и вновь обрести дар речи.
– Так вы и есть та таинственная особа, которой я обязана своим спасением с Улицы Вечного Полдня?
– Вечного Полдня? Акшупи. Да. И не вы, а ты, – мысленно ответила женщина.
– Вот это да, – хмыкнув, протянула Лилиан, ошеломленно покачав головой.
– Значит, вы, ну, ты... пришли на Улицу Вечного Полдня и просто так спасли меня. Да? Но я еще помню, что, ну, ты давала мне пить. Да? И... потом подарила путиль... Я слышала о них, но ни один не держала в руках, – перескакивая с одой мысли на другую, Лилиан рассуждала вслух и одновременно как бы обращалась к женщине, которая, слушая девушку молча, вежливо улыбалась. – Хотя, знаете, знаешь, о путилях мне говорила Ви, ну, моя подруга. И я заходила в лавки-магазины, но они предложил мне только потертые карты, и то не всего Телополиса, а лишь нескольких улиц. И сказали, что, видите ли, моя орисаку не позволяет мне приобрести больше двух карт! Представляете? – хохотнув, проговорила Лилиан и прибавила: – А мне хотелось иметь такой путиль, как у Сергиуса. Да, я узнала в его мешочке с монетками именно путиль! Чтобы путешествовать по разным–разным улицам и не зависеть от названий на латропах. Я ведь правильно разгадала назначение этих самых путилей? – с надеждой в голосе спросила она.
– Почти верно, – кивнув, мысленно ответила женщина.
– А ведь знаете... Извините, что так много говорю. Со мной такое бывает, что быстро меняется настроение и поведение, и я никак не могу с этим справиться. Так, знаете, я хотела отыскать вас.
– И тебе это удалось, Лилиан. И не вас, а тебя.
– Да, да, тебя. Вас. Ну, да, – быстро закивав и нервно теребя край пледа, произнесла девушка.
– А теперь попрошу тебя сохранять молчание, – промолвила женщина, приложив к своим устам тонкий указательной палец левой руки, затянутый в черную кожу перчатки.
Лилиан согласно кивнула и стала с любопытством выглядывать из лодки. Она старалась думать о чем-то абстрактном, потому что опасалась, что незнакомка может подслушивать ее. Но новые мысли продолжали рождаться в ее мозгу, сплетаясь в замысловатые узоры. Значит, она знает Питера. Интересно, какие у них могут быть отношения... И она знает, как меня зовут! Ей сказал Питер? А как она попала в акшупи? И почему? А вышла оттуда? Почему не захотела, чтобы я увидела ее тогда? И куда мы плывем?.. И еще десятки «почему», будоражащих ее и требующих незамедлительных ответов.
4
Тем временем Киртим проплыл по проходу, образовавшемуся между нависшими над каналом стенами двух домов, в высоту достигавших около пятнадцати метров.
Затаив дыхание и сидя вполоборота, Лилиан приготовилась увидеть нечто, что откроется их взору, когда они выплывут из коридора-канала, в котором, казалось, даже дождь благоговейно умерял свой монотонный шум в преддверии чего-то неописуемо прекрасного. Или ужасающего и пугающего.
Лодка, чуть пошатнувшись, выплыла на открытое пространство, и Лилиан невольно ахнула, прикрыв рот рукой. Очевидно, ранее это место было площадью. Теперь же, в окружении старых домов с занавесками вместо стекол, словно среди высоких холмов или скал, из воды к небесам тянули свои причудливо изогнутые мерцающие ветви десятки белолистов. Их пышные кроны, казалось, были способны дотянуться до низко нависших туч, а нижние ветви кротко касались воды, словно желая навеки воссоединиться с собственными отражениями. Могучие стволы в глубинах вод, которые здесь были не такими мутными, расходились корнями, приглушенное молочно-серебристое свечение которых освещало водные глубины и, погружаясь дальше, терялись в сгущающейся тьме, неподвластной даже самому мощному сиянию.
Лодка, лавируя между деревьями, продолжала свой путь, а Лилиан, пораженная и притихшая, заворожено переводила взгляд с величественных деревьев на воду, вглядываясь в замедленные таинственные движения их корней и прислушиваясь к шуму дождя, который в этом месте практически не достигал воды, а оседал на шелестящих под его каплями мерцающих листьях. И чем глубже они заплывали в водный лес, тем явственнее девушке казалось, что она слышит еще и некую мелодию, такую далекую, почти неуловимую – так бились сердца белолистов и звучали токи лунноцветной крови, текущей по их жилам и корням. От внимания девушки не ускользнуло и то, что здешние белолисты отличались от тех, которые росли на площадях Телополиса – своими могучими размерами и духом древности, веявшим от них, будто они были прародителями всех ныне существующих лунно-белых деревьев.
Увлеченная созерцанием открывшихся из лодки видов, Лилиан не замечала, с какой задумчивой нежностью наблюдает за ней женщина, сидящая напротив.
Постепенно ряды белолистов расступились, и они выплыли в небольшую лагуну, посреди которой возвышался дом округлой формы. Его куполообразная крыша из стекла была усыпана серебристо-белесыми листьями, опадающими с белолистов, ветви которых нависали над домом со всех сторон, погружая его в полумрак и украшая ажурными тенями. Дом огибала широкая веранда, пологая крыша которой, так же, как и купол, усыпанная листвой, уверенно опиралась на вытянутые прямоугольные столбы из такого же светло-коричневого, чуточку зеленоватого, чуточку красноватого дерева, как и выдающийся вперед крытый причал, у которого и остановилась лодка под названием Киртим.
Первой на идеально подогнанные доски ступила женщина в плаще и шляпе. За ней последовала Лилиан, из-за своих неловких движений боявшаяся упасть в воду. Но лодка даже не накренилась, и девушка, облегченно вздохнув, наконец оказалась на чем-то твердом и ровном. Она также приметила, что в Киртиме осталось пару десятков ялла, загадочных бледно-алых цветов. Значит, не все они пожертвуют собой ради нее.
Кутаясь в плед – она никак не могла согреться, и ее одежда все еще была сырой – Лилиан пошла за женщиной к дому. Через двустворчатые двери из прозрачного, словно капли росы на рассвете, стекла они попали внутрь. Спустившись вслед за своей спасительницей по ступенькам в обширное помещение, которое находилось ниже уровня веранды и причала, Лилиан остановилась и стало изумленно смотреть по сторонам. Внутренняя комната занимала все округлое пространство дома. Несмотря не некую сумрачность, в нее проникало достаточно света через высокие окна, занимавшие все стены, и через купол, выложенный из продолговатых кусочков стекла. В комнате было тепло и сухо, чего Лилиан никак не могла ожидать, полагая, что влажные климатические условия снаружи непременно негативно повлияют на внутреннее пространство дома, довольно-таки причудливое и необычное. Хотя если учитывать все здешние обстоятельства и оригинальность самой хозяйки этого пристанища, то и убранство можно считать вполне уместным и даже естественным.
В комнате находилось множество разнообразных вещей и предметов, о предназначении некоторых Лилиан могла только догадываться. У необычных кресел и кушеток стояли удивительные маленькие столики, заложенные кипами бумаг и чудными коробочками, из меди, жести, дерева и кости, резные, с рисунками и просто гладкими поверхностями. Посередине комнаты находилось круглое отверстие, огороженное перилами и дугообразным низким диваном, уходящее вниз – возможно, это была лестница, ведущая в комнаты, располагавшиеся под водой. От осознания этого кожа у девушки покрылась мурашками. Лилиан невольно призналась самой себе, что во всей этой хаотичности, оттененной полутонами кружевных теней, присутствует некая гармоничность, но гармоничность, выходящая за рамки человеческого понимания, гармоничность иного порядка.
Пока зеленовласка вот так стояла, как вкопанная, удивленно вертя головой по сторонам, женщина подошла к вешалке, выполненной в форме молодого деревца с тонкими, словно пальцы музыканта, веточками, изогнутыми и вытянутыми, сняла с себя верхнюю одежду и моментально преобразилась, так что девушка, посмотрев на женщину, сразу и не узнала ее. Но в одном Лилиан не ошиблась – незнакомка была воистину прекрасна. Длинные и тяжелые, слегка вьющиеся локоны ее темных волос каскадом спадали до пояса, выразительные, чуточку раскосые глаза цвета кофейной гущи и дуги густых бровей сочетались с восхитительной молочной кожей и носом с горбинкой, придававшей ее загадочному притягательному облику особый колорит. Женщина была облачена в длинное облегающее платье с высоким воротом и узкими рукавами, цвета медно-золотистой осенней листвы.
Не скрываясь, Лилиан с восхищением рассматривала женщину и знала, что ее образ сохранится в ее памяти навсегда. В тот момент она даже позабыла о том, что ей самой холодно, что влажная одежда неприятно липнет к телу, а волосы клочками свисают с головы.
– Приветствую тебя в моем пристанище, – не раскрывая свой изящный улыбающийся ротик, произнесла женщина и коротко поклонилась.
Лилиан ответила неловким поклоном и, по-прежнему недоумевая, пробормотала слова благодарности, не будучи полностью уверенной в том, можно ли уже говорить.
Женщина забрала у зеленовласки плед и предложила переодеться в сухую одежду, за ширмой, которая находилась в дальнем конце комнаты. Лилиан с готовностью сбросила с себя влажные брюки и блузку и облачилась в свободный халат, а заодно переобулась в стоящие рядом мягкие тапочки. Кое-как собрав на голове волосы, она перевязала их лентой.
– Извините, я все никак не могу спросить. Как вас зовут? – пару минут спустя поинтересовалась она.
– Можешь звать меня Фаной. И обращаться на ты. Возможно, наша связь более глубокая, чем может показаться на первый взгляд.
– Хорошо, Фана. Спасибо.
Фана подошла к отверстию в полу и пригласила девушку следовать за собой. Спустившись по винтовой деревянной лестнице, они очутились в комнате, окруженной застекленной верандой, полностью находившейся под водой. Лилиан с молчаливого согласного кивка Фаны медленно пересекла комнату и остановилась у окна.
– Отдыхай с миром. Я скоро вернусь. И ни о чем не беспокойся, – прозвучал в голове Лилиан бархатистый голос, и девушка, обернувшись, увидела, как ее спасительница спускается на следующий подводный этаж.
Может, и мне следует общаться с ней мысленно? – подумала Лилиан, переводя взгляд с подводных пейзажей за окном, вызывающих одновременно восхищение и трепет, на предметы, раставленные в комнате. Ей вдруг до дрожи в коленках захотелось подойти и пощупать вон ту изогнутую гладкую трубку, светящуюся изнутри, или открыть вон ту коробку, из которой доносились подозрительные звуки возни и шуршание. Но Лилиан сдерживала себя, как потому, что боялась что-то сломать, так и потому, что не хотела рыться в чужих вещах, пусть и человека, которому она не особо доверяла.
Девушка прошлась в другой конец комнаты, и тут ее внимание привлекли три светящиеся шары, такие знакомые на вид. Размером с мяч или арбуз, состоящие из множества шаров поменьше, в которых ослепительно полыхали маленькие солнца... Ну, конечно же! Именно они являлись ей на Улице Мерцающих Ив, которую и улицей-то не назовешь! Фана путешествовала по Цина-Лубб? Почему бы и нет? Раз она, возможно, даже не случайно, попала в акшупи, а потом еще и вышла оттуда, самостоятельно, словно та улица и не была ловушкой! Но ведь она могла и не спасать ее, не звать Питера и не ложить в карман не ее плаща клубок темно-зеленых ниток, который оказался путилем! Может, она хотела, чтобы зеленовласка нашла ее, пришла к ней, в ее дом? Но для этого можно было избрать более легкий путь.
5
Лилиан вздрогнула, услышав шаги на лестнице. Через мгновение в комнате появилась Фана. Ее волосы были собраны и заколоты на затылке; в руках она несла серебряный поднос, на котором стояли пузатый белый чайник, две низкие чашки без ручек и блюдца со сладостями и фруктами.
Вдруг один из шаров направился к женщине и вспыхнул парой своих крошечных солнышек, которые тут же стали превращаться в большие, отчего в комнате посветлело.
Фана ласково улыбнулась шару и посмотрела на него долгим взглядом, словно говоря что-то. Шар умерил свое свечение и, неспешно уплыв прочь, остановился над канделябром в семь свечей, которые миг спустя вспыхнули желтоватыми огоньками, а шар, с чувством выполненного долга, скрылся в половом отверстии, ведущим вниз.
Фана подошла к двум креслам, стоявшим у окна, поставила на столик поднос и принесла канделябр. Присев в одно из кресел, она жестом пригласила девушку присоединиться.
– Ты была в Цина-Лубб? – спросила Лилиан, присев во второе кресло и наблюдая за тем, как Фана разливает в обе чашки алую жидкость. Ее движения были изящными и плавными, выражение лица спокойным и безмятежным, а взгляд нежным и теплым.
– Ты ведь знаешь ответ, потому что видела рамелфа. Почему же спрашиваешь? – ответила Фана, прищурив глаза, и сделала первый глоток из своей чашки.
– Ну, потому... потому что ты могла и не быть там, – неуверенно отозвалась Лилиан. – Эти шары называются, как ты сказала, рамелфа?
– Да, именно так. Угощайся.
– Они разумные существа? – поинтересовалась Лилиан и, взяв чашу, чуток отпила. – Погоди, это что, онто-рио? – удивленно прибавила она, ощутив на языке знакомый привкус.
Фана кивнула.
– Значит, ты тоже его пьешь?
Еще один кивок.
– Удивительно, – проговорила девушка и, заглянув в чашку, увидела, что онто-рио поменял цвет с алого на салатово-желтый.
– Знаешь, он, конечно, нравится мне, но... в прошлые разы влиял на меня, м-м, не очень хорошо, я бы сказал, не очень удачно.
– В этот раз такого не случится.
– Почему ты так уверенна?
– Потому что чем крепче и дольше твоя связь с онто-рио, тем более позитивно он на тебя влияет.
– Ладно, пусть будет так, – сказала Лилиан. – Можно? – она кивнул на блюдце.
– Конечно, – мысленно отозвалась Фана, и девушка взяла один коржик, приятно захрустевший у нее во рту.
– Знаешь, так все необычно. Я тебя не знаю, но ты меня – да. Тебе рассказал обо мне Питер?
– Можно сказать, что да.
– Как тебе удалось выйти из акшупи? Я не смогла.
– Теперь сможешь. Благодаря путилю, который я тебе подарила.
– Но ведь он убежал от меня.
– Чтобы обязательно вернуться.
– И тебя не останавливает то, что у меня слишком простая орисаку? – с сомнением спросила Лилиан.
– Ты была в Цина-Лубб и заслуживаешь на особой путиль, отпрыск лаин-путилей. Хотя твой и будет обладать, скорее всего, качествами только маер-путиля, но это лучше, чем прой-путиль.
– Понятно, – Лилиан кивнула. – Можно ли теперь поподробней о каждом из них? – вежливо попросила она.
Склонив голову, Фана посмотрела на девушку, словно обдумывая, стоит ли ей рассказывать и что именно.
– Прой-путиль, – заговорила женщина, – самый простой из существующих. Такой тебе предлагали в лавке-магазине. При помощи него можно просто ходить по улицам, – речь Фаны текла размеренно, словно русло реки под зимними льдами, и Лилиан ловила и запоминала каждое слово, не задумываясь о том, почему Фана все-таки решила ответить на ее вопросы. – Маер-путили изготавливаются мастерами, от неосов до думми, и позволяют проходить через любой латроп на улицы, на которых ты хотя бы раз бывала или просто слышала о них. А лаин-путили, наивысшего порядка, всегда уникальны и дают неограниченные возможности.
– И у тебя именно такой?
Фана мотнула головой.
– Ну, а кто такие все эти неосы, думми и… еще знаки?
– Ты не знаешь? – и вот теперь Фана удивленно вскинула брови.
– Нет, – ответила Лилиан и, помолчав, спросила: – Ты мне расскажешь?
Фана усмехнулась.
– Может быть. Но есть то, что не должно быть сказано раньше времени. То, что ты должна узнать сама, а не из чужих уст, – прибавил она уже более серьезно.
– Ты говоришь, как некоторые мои знакомые, – покачав головой, заметила Лилиан.
– Как Питер? – поинтересовалась Фана и рассмеялась.
– И как он тоже, – ответила девушка. Ей все еще было жутко слышать голос женщины у себя в голове, а ее смех в реальности.
– Фана...
– Да?
– Почему ты тогда положила мне в карман путиль?
– Я уже ответила тебе.
– То есть потому, то я попала в Цина-Лубб? Но... разве это так сложно? Нужно просто зайти в любой латроп и не представлять себе, куда направляешься. Тогда он мигом забросит тебя туда, куда лучше не попадать даже во снах.
– Это не совсем так, – мягко ответила Фана.
– Но со мнойото это случилось, – укоризненно проговорила Лилиан.
– И как же все произошло? – не отводя от девушки пристального взгляда, поинтересовалась Фана.
– Я поссорилась с одними людьми и... разозлилась на них, решила насолить. Вбежала в первый попавшийся латроп, а там пошло-поехало, – Лилиан подумала, что будет разумнее и надежнее, если она упустит кое-какие подробности о Долине Кианотт да Источнике Чианосс, что находится в ней. – Почему ты спрашиваешь?
– Чтобы проникнуть в Цина-Лубб, необходимо находиться в определенном состоянии и обладать некоторыми качествами. Ты испытывала тогда что-либо еще, кроме злости?
– Может быть. Я уже не помню. Хм, ведь я потеряла память, – как бы невзначай сказала она и стала следить за выражение лица женщины. – И то, что было сорок шесть дней тому назад, сокрыто от меня завесой великой тайны.
– Да? – только и промолвила Фана и перевела свой задумчивый взгляд с девушки на неторопливую жизнь подводного мира, разворачивавшуюся за окном. Среди сонно колыхавшихся, словно на ветру, и приглушенно серебрившихся длинных корней белолистов в иссиня-черных водах кружили опавшие листья, постепенно теряющие свою мерцающую белизну и погружающиеся на неведанное дно, возможно, чтобы более никогда не увидеть хмурых небес, глядящих на их отцов с полной безмолвной пустоты грустью.
– Фана, а ты... давно здесь живешь?
Фана отозвалась не сразу.
– Очень давно, – прозвучал в голове девушки тихий бархатистый голос.
– А Чанталла... это что?
– Чанталла – бескрайнее озеро, поглотившее безымянные улицы.
Лилиан, собравшись уточнить, почему озеро «бескрайнее», а улицы «безымянные», вдруг задала совсем иной вопрос, который пришел ей в голову.
– Почему в Телополисе так много озер?
Посмотрев на девушку, Фана ласково усмехнулась одними губами и мысленно ответила:
– Озера никуда не впадают, ниоткуда не вытекают, их питают никем не виденные, никому не ведомые глубинные источники.
– Интересно, – задумчиво произнесла Лилиан.
Выражение глаз Фаны, интонация ее мысленных слов еле заметно изменились, но Лилиан почувствовала это. Что вызвало их? Таинственные меланхолические подводные пейзажи, воспоминания, связанные с ними, или же Лилиан и ее ответы? Могла ли она чем-то разочаровать эту загадочную женщину, умеющую общаться мыслями? Если просто оказалась не той, которую ожидала увидеть в ней Фана.
– Тебе не страшно жить среди белолистов?
– Нет, даже наоборот – они защищают меня.
– Защищают? От чего же? Или от кого?
– От невзгод и депрессий, – усмехнулась Фана.
– Правда? Знаешь, а я как-то засмотрелась в колодец белолиста, и у меня закружилась голова. Так мне сказали, что на это дерево и на его кровь-лимфу, которая находится в колодце, нельзя смотреть подолгу, потому что может стать плохо.
– Белолист не на каждого так влияет. Как и не каждого одаривает своими целебными листьями.
– Целебными? Я слышала, что в тени белолиста можно переждать Полдень, но не знала, что его листва может быть такой… особенной.
– Да, – сказала Фана и налила себе в чашку онто-рио. – Но не вся листва обладает подобными свойствами, а лишь та, которую белолист в ровном количестве сбрасывает каждое новолуние и так обновляет ее за год. Такая листва особая, и никому до конца не ведомы все возможности, заключенные в ней.
– И в чем же заключается ее целебность? – поинтересовалась Лилиан и, последовав примеру Фаны, подлила онто-рио и себе.
– Скорее не целебность, а чудесность. Она проявляется тогда, когда ты не ожидаешь ее, но уже готова воспринять, – уклончиво ответила Фана и взяла с блюдца ломтик шоколадной плитки.
И ты любишь говорить загадками, подумала Лилиан и, тихонько вздохнув, уже вслух спросила:
– Как же можно отличить одну листву от другой?
– По внешнему виду никак. Только выработав в себя особое чутье. Чудесный листочек белолист может подарить тебе и в любой другой день, кроме новолуния, если на то будет его воля, если ты понравишься ему. И, само собой, если ты уже обретешь пра.
– Обретешь пра? Но что же это такое? Никто никак не хочет мне объяснить.
– Потому что каждый приходит к этому своим путем, и преждевременное чужое вмешательство может быть пагубным.
– Но как же я тогда узнаю, что обрела пра? – вдруг расстроилась Лилиан.
– Ты почувствуешь это и узнаешь, потому что твоя орисаку поменяет цвет, – очень нежно и тепло промолвила Фана.
– Хорошо, пусть будет так, – вздохнула Лилиан и через некоторое время вновь спросила: – Фана, почему все так боятся Полдня?
Перекатывая чашку в ладонях, женщина любовалась цветовыми переливами онто-рио. Потом, взвешивая каждое слово, она, наконец, заговорила:
– Полдень – критический момент. Наивысшая точка проявления Лат Герии. Если от него не защищаться, можно лишиться разума.
– То есть свихнуться? – Лилиан нахмурилась. – А... что такое Лат Герия?
– Лат Герия – заболевание. Им заражаются все, но постепенно излечиваются. Хотя некоторых поражает хроническая Лат Герия, иначе известная как Клубок Иллюзий, – в ее словах, тихих и грустных, проскользнула горечь. – От нее излечиться практически невозможно…
– Что же получается, и ты, и я… больны? – ошеломленно произнесла Лилиан. – Как же тогда можно вылечиться? Может, при помощи чудесных листьев белолиста?
Фана рассмеялась, но в ее смехе было мало радости.
– Нет, белолист в данном случае бессилен. Лат Герию вылечить невозможно, вернее, ускорить процесс выздоровления. Ее симптомы нельзя определить, активно она никак себя не проявляет. Осознание пережитой болезни приходит лишь после полного исцеления.
– Фана, но если и ты больна, откуда тебе все это известно?
– Я больна, да, но в ничтожно малой степени по сравнению с большинством. И пока ты живешь в Городе, полностью от Лат Герии исцелиться невозможно.
– Так почему же ты, зная все это, не уезжаешь, не покидаешь Го... ну, Телополис? – недоуменно спросила Лилиан.
– Это слишком долгая история. И я сделала свой выбор.
В словах Фаны и в ее взгляде было нечто такое, что заставило девушку прекратить расспросы. Она сникла, уткнувшись в свою чашку, и стала пристально рассматривать несуществующие чаинки.
6
– Пожалуй, Ри уже готов отправляться в дорогу, – спустя пару минут, глубоко вздохнув, произнесла Фана и поднялась с кресла. – Пойдем, я покажу тебе его семью.
Лилиан поднялась следом и мысленно поблагодарила Фану за то, что та избегает встречаться с ней взглядом – ей самой все еще неловко было смотреть в глаза этой женщины, глаза, подобные двум бездонным озерам в самую безлунную ночь, и еще неизвестно, кому в них предстояло утонуть.
Фана подошла к круглому столику и положила ладони ни крышку овальной коробки, которая ранее привлекла внимание Лилиан звуками шуршания и возни, доносившимися из нее. Когда девушка подошла к столику, Фана бережно открыла крышку. Возня и шуршание прекратились, и до слуха девушки долетело несколько печальных вздохов. Она подступила ближе и осторожно заглянула в коробку. На самом ее дне, на подстиле из белого мягкого пуха, лежало не менее семи темно-зеленых клубочков. Изумленно хмыкнув, Лилиан улыбнулась.
– Ри, малыш, прощайся с ними и готовься в путь, – наклонившись к коробке, нежно произнесла Фана, так, что ее мысленные слова услышала девушка.
– Он готов, – через некоторое время прибавила женщина, хотя Лилиан и не заметила, чтобы клубочки двигались, шуршали или вздыхали. Наверное, они попрощались мысленно.
– Подставь ему свою ладонь и позови его, тогда он навеки станет твоим.
Лилиан, поглядывая на Фану, медленно опустила правую руку в коробку и позвала Ри. С третьего раза он откликнулся, запрыгнул ей на ладонь и закрутился вокруг своей оси, что вызвало у девушки щекотку, и она весело рассмеялась. Затем она опустила Ри в протянутую Фаной маленькую резную шкатулку, выполненную из дерева.
– Я передам тебе его наверху, – пояснила женщина и, закрыв коробку, а затем шкатулку, отставила последнюю в сторону.
– Они такие удивительные, – произнесла Лилиан.
– Да, – Фана кивнула. – И уникальные. Я вырастила их сама.
– Да? Здорово. А как, если не секрет?
– Очень просто. Чем большее расстояние преодолевает взрослый лаин-путиль, тем большим по размеру он становится. В определенный момент я забираю у него несколько метров ниток и после специальных процедур сматываю их в молодой маер-путиль. И если встречаю достойных женщину или мужчину, делаю им подарок.
– Значит, ты считаешь меня достойной?
– Я надеюсь, что ты меня не разочаруешь, – Фана усмехнулась. – Твоя одежда высохла, она наверху. Можешь пойти переодеться. Там же найдешь гребень, чтобы расчесать твои прекрасные волосы. Я скоро приду.
– Хорошо, – сказал Лилиан и, посмотрев на шкатулку с путилем (ее собственным путилем!) повернулась и пошла к лестнице.
Фана не заставила себя долго ждать. Как только Лилиан переоделась и привела в порядок свои волосы-водоросли, Фана появилась в верхней комнате, держа в одной руке шкатулку с путилем, а в другой – чем-то наполненный бумажный пакет. Лилиан стояла у окна, скрестив на груди руки и задумчиво созерцая белолисты и воды Чанталлы за окном.
– Дождь закончился, – радостно сказала она, повернувшись к Фане.
– Дождь не вечен… – мягко отозвалась женщина.
– Спасибо за... гостеприимство, – Лилиан вновь почувствовала себя неловко. – И... я уж действительно пойду.
Фана протянула ей шкатулку и пакет. Лилиан взяла их.
– Здесь кое-какая еда, – пояснила Фана. – А шкатулку откроешь попозже, хорошо?
Лилиан согласно кивнула.
Они вышли на причал, у самого конца которого стоял безмолвный Киртим. Гладь озера была спокойна, деревья не раскачивались на ветру, которого здесь словно никогда и не бывало, небо было затянуто однообразной серой пеленой.
В лодку Лилиан садилась самостоятельно. Она преуспела в этом и не свалилась в воду. Она надеялась, что Фана поможет ей, хотя бы протянув руку, но загадочная женщина осталась безучастно стоять на причале, сцепив руки замком. И тогда в голове девушки промелькнула мысль – а ведь она ни разу не коснулась ее, ни рукою, ни даже краем одежды.
– Лилиан?..
Усевшись поудобней и положив рядом с собой сумочку, шкатулку и пакет с провизией, а также укрыв ноги лежавшим на лавке пледом, зеленовласка повернулась и посмотрела на Фану. Спокойное лицо женщины омрачилось, во взгляде читалось беспокойство.
– Да, Фана? – шепотом произнесла Лилиан, помня о запрете на громкие разговоры среди белолистов.
– Лилиан, ты когда-нибудь встречалась с Солнцедином? – спросила Фана так, словно ответ на этот вопрос был для нее жизненно-важным.
– С Солнцедином? – переспросила девушка. – Я уже слышала это имя… – пробормотала она и громче прибавила: – Не знаю, Фана. Вроде бы не встречалась. Но, может быть, и да, просто не запомнила.
– Встреча с Солнцедином запоминается навсегда, – таинственно промолвила женщина.
– Фана, скажи, ты ждала моего прибытия или я попала сюда случайно? – вдруг спросила Лилиан.
– Ты сделала свой выбор, а я сделала свой, – Фана усмехнулась и, прикрыв глаза, коротко поклонилась. Затем она присела и три раза левой ладонью похлопала по борту Киртима. Лодка отчалила.
– Прощай и до встречи, Лилиан. Береги себя...
Лилиан смотрела на женщину, не отводя глаз, и Фана провожала девушку долгим задумчивым взглядом.
– Почему мы должны расставаться? Я хочу еще столько спросить у тебя! Поговорить… – мысленно воскликнула Лилиан, надеясь, что Фана услышит ее.
Лодка неумолимо все отдалялась и отдалялась от дома с куполообразной крышей, сокрытого между ветвями белолистов. И когда Киртим стал лавировать между деревьями, а фигурка Фаны уменьшилась и стала пропадать, скрываемая пышными кронами и могучими стволами мерцающих лунным светом деревьев, в сознании девушки, словно принесенные порывом легкого ветра, расцвели бархатистые мягкие слова:
– Когда обретешь свободу, и Шайто отпустит тебя, встретимся вновь...
Смысл сказанного не сразу дошел до зеленовласки. Когда же это случилось, она пораженно воскликнула:
– Что?! Не может того быть! – и чуть не подскочила на деревянном сиденье. – Нам нужно плыть обратно, обратно!
Лилиан разволновалась и стала бить ладонями то по одному борту лодки, то по другому, но Киртим не реагировал на ее призывы, он плыл по избранному курсу, и бледно-алые ялла, касаясь его кормы, погружались в тихие мутные воды Чанталлы, чтобы более не вернуться.
Лодка вошла в коридор-канал, и Лилиан притихла, обдумывая, как же ей следует поступить. Шайто. Она уже слышала это слово, оно отпечаталось у нее в мозгу, и оно могло принадлежать только одному человеку. Но разве такое возможно? Девушка не хотела этому верить.
Когда Киртим повернул на одну из затопленных улиц, Лилиан взяла в руки шкатулку и некоторое время просто держала ее, изучая резьбу на крышке. Витиеватые кольца, закручивающиеся в спирали; остроконечные лепестки, овальные неизвестные ей плоды.
Зеленовласка оглянулась через плечо – в лодке более не было ни одного ялла – и, вздохнув, открыла шкатулку. На мягкой подстилке из пуха дремал Ри, а рядом с ним лежал листочек бумаги с ажурно вырезанными краями. Лилиан осторожно взяла его и поняла, что эта бумага сделана из листвы белолиста. На одной стороне она была девственно чиста, а с другой чуть кривоватым и удлиненным почерком были выведены следующие слова: «Лилиан с любовь. Фарильена».
Глава 24
Перемены
1
В дверь постучали ровно в восемь тридцать. Три раза, коротко и вежливо, но настойчиво.
Лилиан вскочила с кровати и, на ходу протирая глаза, зевая и насовывая сползший за ночь носок на правую ногу, подбежала к столу и глянула на часы. Она проспала! Какой ужас! Проклятье и замшелый олух! А кто-то продолжает стучать ей в дверь, монотонно и неустанно. Кого это принесло?
Не заботясь о своем внешнем виде, спотыкаясь и от того еще больше бранясь, Лилиан сбежала на первый этаж и резко распахнула входную дверь, впустив в дом волну свежего прохладного воздуха, взметнувшего ее растрепанные волосы, и букет неповторимых запахов летнего утра, зеленой листвы, вековечных деревьев, прозрачного ветра и влаги с озера неподалеку.
Стоявший на пороге мужчина ужаснулся и, смутившись, отступил назад.
– Вам чего? – не церемонясь, хриплым голосом спросила Лилиан и, видя, как мужчина мнется, пытаясь найти слова, чуть не расхохоталась. Она по утрам настоящий зверь, фурия или кто там еще. Неужели у нее такой грозный вид?
– Вам посылка, – наконец нашелся мужчина. Он был высокий и статный, в белой рубахе с бабочкой и черных прямых брюках. А в руках держал что-то бесформенное, завернутое в шелестящую бумагу, и бланк доставки.
– Хорошо, давайте, – примирительно отозвалась Лилиан, которой вдруг стало жалко этого незнакомого человека, по выражению глаз – не труса и не слабака, но, очевидно, просто не подготовленного к мгновенным сменам жизненных декораций, что временами случается. Хм, со всяким бывает.
Посыльный протянул девушке бланк. Она оставила на нем отпечаток безымянного пальца правой руки, но не успела прочесть имя отправителя и его адрес, как мужчина поспешно вручил ей сверток и, вежливо поклонившись да забрав бланк, удалился. Ухмыляясь, Лилиан смотрела посыльному вслед, пока он не скрылся за ближайшим поворотом, и в воображении мысленно дорисовывала себе продолжение. Она так и видела, как этот обладатель самой элегантной бабочки во всем городе, оказавшись в проулке, смахнет со своего мужественного чела капли выступившего пота, глубоко вздохнет и еле слышно проговорит: «Ну и денек начинается». Так оно и есть. Держись, парень!
Захлопнув дверь, Лилиан забежала в северную гостиную и бросила сверток на стол. Ей было крайне любопытно узнать, что в нем находится, но намного важнее в тот момент было быстро умыться, одеться и убежать на работу. Особенно памятуя вчерашний день, когда она опоздала на целых три часа, и дядюшка Кинг с Сергиусом прям извелись, гадая, что же с ней могло приключиться. А она тоже, арпаланка, не додумалась черкнуть два слова и отослать в Трехбашье весточку, что, мол, так и так, по непредвиденным обстоятельствам задержусь, но не волнуйтесь, все в порядке. Вот только обстоятельства были слишком непредвиденными, выбившими из ее головы какие-либо другие мысли, и никто не знал, чем все могло закончиться.
День и вправду начинался не наилучшим образом. И если тот парень отделался легким перепугом, то Лилиан чувствовала, что в ее случае все будет намного серьезнее и жестче. Когда, проспав, резко вскакиваешь с постели, в голове еще с утра все невольно перемешивается, и потом попробуй свести концы одних мыслей с концами других. А если ты просыпаешь из-за того, что предыдущие две ночи, вместе с этой, не ставшей исключением, твой разум беспрерывно терзали видения, от которых не просто веяло, а несло безысходностью, сырой мрачностью и необъяснимой тревогой, которая не покидала тебя и в течение дня, наивно будет полагать, что ближайшие двадцать четыре часа пройдут спокойно и тихо, даже если будут казаться таковыми чисто с внешней стороны. Ну и, разумеется, если ты молодая девушка, страдающая амнезией, отсчитывающая в Дневнике, а не в календаре, коих в сем городе почему-то не существует, каждый день как очередное звено в цепочке, о начале которой ты можешь строить догадки, а о конце так лучше и не задумываться; если ты спишь на чердаке, который, обманывая себя, ласково зовешь мансардой; если у тебя зеленые волосы, и, в очередной раз заглядывая в зеркало, ты видишь чужое лицо, но более не страшишься его, а начинаешь привыкать; если услышанное вчера ты будешь помнить еще завтра, но в понедельник уже забудешь; если твоя жизнь состоит из тысячи мелочей, которые выпадают из поля зрения, пугают тебя или одним своим видом заводят в тупик, то, короче говоря, выводом ко всему этому может служить одна простая истина – каждый день, как бы ты ни суетилась, ни пыталась думать о чем-то отвлеченном, ни впадала, на крайний случай, в глубочайшую апатию, будет для тебя непереносимой мукой, и ты не сможешь ее прекратить лишь одним взмахом руки, потому что будешь бояться, что даже там, за гранью, оно будет преследовать тебя.
Приведя себя в порядок, заплетя две тугие косы и надев платье чуть длиннее колен, с кружевными вставками, Лилиан была готова к выходу ровно в девять. По дороге она запланировала забежать в «Бескрылый Полет», чтобы Андри собрал ей пару бутербродов и сочных спелых фруктов. Проходя мимо гостиной, она вспомнила о свертке и поняла, что не сможет дождаться вечера, чтобы открыть его. Потому, не мешкая, Лилиан вошла в комнату и принялась разворачивать шуршащую бумагу. Каково же было ее удивление, когда внутри она обнаружила ровно двадцать одну кроваво алую розу. Изумительно подобранные одна к другой, с пышными тугими бутонами, шелковистыми изящными лепестками, на которых еще местами остались капельки росы, и на высоких крепких ножках с острыми, как кинжалы, шипами. Увидев перед собой цветы, Лилиан и думать позабыла о том, что опаздывает на работу. Она стояла и смотрела на розы, лежавшие на столе, на их головки, притихшие, застывшие в безмолвии, такие рубиново алые, будто вобравшие все соки земли, если только они имели цвет человеческой крови. Зеленовласка ощутила, как к ее горлу подступает тошнота, а в сознании начинают закручиваться полные страха и подозрений мысли. Из головы никак не уходил риторический вопрос: «Почему розы должны быть непременно красными, жутко красными?». На худой конец, были хотя бы гранатовыми или бордовыми. И вот взгляд ее прояснился, и среди темно-зеленых листьев она обнаружила маленькую карточку, ранее не замеченную. Взяв ее правой рукой, Лилиан прочла: «Пусть алые лепестки оберегают Ваши сны. Жду встречи с Вами. Набережная Масса, воскресенье, 15:30. Ваш покорный слуга и преданный друг, Винсент. Пепельный Мост, 67».
С чувством оскорбленного достоинства Лилиан смяла карточку и бросила ее в камин. Огонь коснулся тонкой бумаги, и через минуту послание стало историей. Более не взглянув на розы, Лилиан вышла из дома и поспешила на работу.
2
На сей раз дядюшка Кинг и Сергиус не успели начать беспокоиться, как их любимая седьмая эйда была уже на месте. Тогда Сори Кинг, озорно улыбаясь и снисходительно глядя через свои большие светящиеся танриспы на запыхавшуюся, но державшуюся с хладнокровным спокойствием девушку, разрешил ей начинать свой рабочий день с десяти, но не для того, чтобы она дольше спала, а исключительно в соображениях безопасности – чтобы он и старший эйдин не тратили попусту свои нервы и время каждое утро, ломая головы над вопросом, где она, почему и стоит ли уже готовить траурное одеяние.
Лилиан, не переставая думать о вчерашней встрече с загадочной женщиной и о том, что она ей сказала, улучила минутку и поинтересовалась у Сергиуса, каким именно пра он обладает. Старший эйдин недоуменно воззрился на нее, а когда зеленовласка сказала, что знает о том, что он обрел пра, потому что видела его орисаку, сменившую цвет, Сергиус ответил, что не понимает, о чем она говорит. Но в словах его скрывалось еле сдерживаемое чувство, вот только какое – обида или душевные терзания, причиняющие боль? – девушке понять не удалось. И пока она об этом размышляла, Сергиус куда-то убежал. До самого вечера он избегал седьмую эйду, быстро отводил глаза, если все же сталкивался с ней, ссылался на занятость, когда девушка пыталась с ним заговорить, и старался держаться поближе к дядюшке Кингу. Это срабатывало, а Лилиан досадно вздыхала и пожимала плечами.
Рабочий день подошел к концу. Еще до Второй Зари Лилиан убрала на отведенные им места книги и мориктолни, за которые отвечала, и спустилась в Лоритан, готовая к уходу. К этому времени у нее созрел небольшой план, и она не хотела упустить подворачивавшуюся возможность. Последние посетители ушли. Лилиан облегченно вздохнула – никто уже не сможет ее задержать. Но тут она не учла один фактор, а вернее некую личность, а именно Роберта. Завидев девушку, он повернулся к ней всем своим удлиненным величественным телом, пристально окинул взглядом с ног до головы, прочистил горло и поставленным голосом начал речь, основной смысл которой сводился к тому, что он выражает седьмой эйде свое почтение, порицает ее за побег и несказанно благодарит за спасение. Также Роберт успел пожаловаться на то, что «девушка, лишенная теней» не придерживается обязательств и клятвы, которую они дали друг другу. Лилиан, притоптывая левой ногой от нетерпения, хотела быстро извиниться и улыбнуться на прощанье, но время поджимало, и у нее получилась только несколько кисловатая гримаса и сбивчивый рассказ о чем-то ей самом непонятном. Роберт, нахмурив брови и склонив голову, попытался постичь смысл сказанного седьмой эйдой, и тогда Лилиан, воспользовавшись образовавшейся заминкой, попрощалась с оратором, пообещав ему прийти завтра в Трехбашье пораньше, чтобы, как настоящий друг, выслушать все о его проблемах-невзгодах-злоключениях-влюбленностях, о том, почему у него высыпает кожа, замешена ли в этом жидкость из натти, зовущаяся юрш, а также помочь отыскать 152 сонет Рисел Шея, и, без всяких сомнений, искренне ему посочувствовать.
Гонг Торо пробил шесть – Вторую Зарю, и Лилиан, помахав рукой растерявшемуся и озадаченному Роберту, сбежала в Коритан. Дядюшка Кинг дремал в своем огромном кресле, прикрыв глаза. Девушка тихонько с ним попрощалась и, увидев выходящего через массивные двери Сергиуса, поспешила за ним.
– Чудесная погодка! – дружелюбно бросила Лилиан, догнав парня на середине площади.
Сергиус вздрогнул, изумившись такому неожиданному появлению зеленовласки рядом с собой.
– Погода как погода. Она всегда одинаковая, то теплая, то холодная, то сухая, то влажная, – безразлично произнес он, не поворачивая головы.
– Ну почему же, – не согласилась Лилиан. – Сегодня небо не такое прозрачно синее, как вчера, и на нем все снуют облака, смотри, такие белые, местами просвечиваются, словно клубы табачного дыма, – она махнула рукой, указывая на небо. – Ты можешь идти помедленнее?
Сергиус остановился, обернулся к девушке и посмотрел ей прямо в глаза. Его сосредоточенный взгляд не скрывали танриспы, глаза цвета насыщенной голубизны смотрели устало, без налета той взрослости и степенности, которую придавали им специальные очки.
– Чего ты хочешь? – недовольно спросил Сергиус.
Лилиан промолчала. Ее не затронули колкости парня. Она знала, что за злобой и хмуростью, за стеной холодности и независимости скрывается юноша с широкой душой, не чуждой возвышенных помыслов и нежных переживаний.
– Чего ты от меня хочешь? – нетерпеливо повторил старший эйдин, и Лилиан очнулась от раздумий. Ну вот, опять у нее разыгралось воображение, уводя в дремучие фантастические дебри, подальше от действительности. Хорошо, не дошло до всадника на белом коне, подумала девушка, в роли которого так забавно смотрелся бы неподражаемый Сергиус.
– Я видела Фарильену. И встречалась с ней, – сходу ответила Лилиан и тут же смолкла.
Сергиус смотрел на нее долгим взглядом и хранил молчание.
– Не может быть, – сказал он наконец, скептически покачав головой.
– Она подарила мне путиль, – твердо заявила Лилиан. – А в прилагаемой записке написала – «Лилиан с любовью. Фарильена». Как тебе такое доказательство?
– Наверное, это была не та Фарильена. Ты об этом не подумала?
– А сколько не тех Сергиусов и не тех Лилиан ты знаешь?
– Это другое.
– Нет, не другое. Потому что не существует других, верно? Как и нету другой Фарильены, только одна, единственная и неповторимая!
– Ты бредишь, – сделав неутешительный вывод, Сергиус повернулся, чтобы уйти.
– А если я тебе докажу!
– И как?
– Принесу и покажу ту карточку. И тебя что, совсем не заинтересовало то, что она подарила мне путиль?
– Лилиан, это все твои фантазии! Даже если ты принесешь путиль, это ничего не докажет. Ты хоть проверяла его, уверенна, что не подделка? А записка? Ее мог написать кто угодно!
– Но почему ты не хочешь верить? – обиженно воскликнула Лилиан.
– Хорошо, сколько лет ты бы дала своей Фарильене?
– Ну, может, тридцать-тридцать пять, – прикинув кое-что в уме, ответила девушка.
– Вот! – с торжествующим видом заметил Сергиус. – А настоящей Фарильене, если ей суждено было стать долгожительницей, должно быть не менее... двухсот, наверное, если не больше! А такое навряд ли возможно. Потому она, скорее всего, – тут он вздохнул, – уже давно… не здесь.
Ошарашенная, Лилиан хранила молчание. Как же она сама об этом не подумала?! Фарильена! Путиль! И не вспомнила о такой немаловажной детали, как время и возраст! Чувство радости вознесло ее в такие далекие небеса, что она в конец разучилась рассуждать разумно и логично.
– У тебя все? – холодно спросил Сергиус и вопросительно посмотрел на девушку. – А то мне пора.
Лилиан молча кивнула и, по всей вероятности, вид у нее был до того несчастный и ошеломленный, что Сергиус, сжалившись, почти нежно прибавил:
– Ну, не расстраивайся. Все это уже в прошлом. А прошлое – дело конченное. Думай про сейчас. И про завтра. Тогда все наладится.
Коснувшись рукой ее плеча, он тяжело вздохнул и, повернувшись, пошел своей дорогой.
3
Чуть постояв наедине с собой, Лилиан пересекла площадь и вошла в одну из улиц, ведущей к другой, которая соединится с третьей, и так дотоле, доколе они вновь не сойдутся на очередной площади, в парке или у озера. И все-таки он не прав, он ее не видел, размышляла девушка, не обращая внимания на тех, кто шел рядом или навстречу, но полностью погруженная в свои невеселые думы. Почему такое случается? И возможно ли подобное? Фарильене двести лет?! Нет, у меня помутнение рассудка. Это очевидно…
Она остановилась у ближайшего проулка, вошла в него, приблизилась к латропу и достала из сумочки туго смотанный клубок темно-зеленых ниток. Нужно было показать ему, но чтобы это дало? Он рассмеялся бы ей в лицо или попросил бы связать пару носков на зиму. Потому что он не верит и не хочет верить. Потому что его путиль самый совершенный, а куда может завести клубок ниток? В швейную мастерскую?
Лилиан посмотрела на латроп, а потом на клубок, который держала в правой руке. Должно сработать. Не зная, как именно следует действовать с путилем, девушка решила положиться на интуицию. Поднеся к губам клубок, она прошептала ему название первой пришедшей на ум улицы и, выпустив из рук, позволила ему свободно катиться к проходу. Но в правой руке у нее остался край нитки, держась за который Лилиан и ступила под арку. В следующую минуту она очутилась на другой улице. Бездонным синим куполом над ее головой нависало то же небо, по которому, как овечки по лугу, подгоняемые северным ветром, пробегали белые облака. Солнце неторопливо клонилось к западу, тени удлинялись, воздух был пропитан пылью и сотнею других едва уловимых по одиночке запахов, но в целом складывающихся в неповторимую ароматную композицию именно этого летнего дня. Да, небеса здесь были теми же, а на табличке, висевшей на углу, было написано – «Улица Рона». Ее название не значилось на латропе, через который прошла Лилиан, и радостная ухмылка, появившаяся на лице девушки, могла без лишних слов засвидетельствовать о том, что эксперимент удался. Путиль настоящий. И Фарильена жива. Пусть Сергиус обладает хоть семьюдесятью семью разнообразнейшими пра, он не бывал в Цина-Лубб, и не он встречался с Фарильеной. А она, седьмая эйда, пойдет дальше, потому что верит, потому что еще сохранила в себе нечто, позволяющее отличаться от остальных и продолжать борьбу. И пусть только в самом конце станет ясно, за что она борется – сейчас это ее не остановит.
Неспешной, но уверенной походкой Лилиан направилась к дому под номером 4, решив, что раз уж она попала на эту улицу, то стоит нанести визит своей хорошей знакомой, выступающей для нее то другом, то советчиком, но временами пугающей ее своим поведением.
Вирджиния обрадовалась приходу девушки и, пребывая в отменном настроении, даже обняла ее, словно они были родственниками, или их знакомство длилось вот уже много-много лет.
– Ну, а почему без мужчины? – хитро подмигнув, полюбопытствовала Вирджиния.
– О, мужчины! – застонала Лилиан. – Не напоминай о них.
Реплика девушки насмешила Вирджинию, и она во всю расхохоталась, чем подзадорила и Лилиан. Они прошли в гостиную.
– Располагайся поудобнее, – кинула Вирджиния и умчалась на кухоньку, чтобы приготовить чаю.
– Лучше онто-рио! – крикнула вдогонку Лилиан и, осматриваясь, прошлась по комнате. Она выглядела такой же, какой запомнила ее девушка. Возможно, изменились некоторые детали, но общая картина осталась прежней. В камине уютно полыхал огонь, потрескивали долгорды, на окнах шторы были опущены, отчего в комнате все было окутано мягким полумраком. На столиках приглушенно горели светильники, и повсюду яркими крыльями расцветали птицы. Лилиан снова стало казаться, что как только она поворачивает голову в другую сторону, тут же, словно издалека, до ее слуха долетает шелест бьющихся на призрачном ветру невидимых крыльев. Такие шутки играло с ней ее воображение. Опасные шутки, которые могли стать реальностью.
На полу у камина лежала бархатная подушка, но только одна, потому Лилиан не решилась на нее присесть. А рядом валялась раскрытая книга в потрепанном переплете. Или очень старая, подумала девушка, или неоднократно перечитываемая.
– Ты присаживайся, присаживайся! – в комнате появилась Вирджиния, излучая бодрость и жизнерадостность. – Как все-таки здорово, что ты зашла!
В руках она несла бутылку вина, из темного толстого стекла, запылившуюся, уже открытую, и два бокала из прозрачного хрусталя, на высоких ножках.
– Возьми вон ту подушку и присаживайся рядом, – сказала женщина, видя, что ее юная подруга то ли стесняется, то ли не знает, на что сесть.
Лилиан взяла указанную подушку и, положив ее на пол, присела. Сумочку она оставила в одном из кресел и теперь могла облегченно вытянуть ноги и расслабиться.
– Ой, а где же онто-рио? – спохватилась она, когда Вирджиния уже разливала гранатового цвета жидкость по бокалам.
– Будет тебе и онто-рио, – успокоила ее подруга и тоже присела у камина. – Ты лучше придумай, за что мы поднимем наши бокалы, – протянув девушке кубок, она подняла свой и приготовилась выслушать тост.
– М-м, – Лилиан замялась. – Давай поднимем их за веру, которую не следует терять никогда и ни при каких обстоятельствах.
Вирджиния молча кивнула и сделала первый глоток. Слова Лилиан ее опечалили, но она быстро справилась с собой и вскоре вновь лучезарно улыбнулась.
– Как давно я не пила вина, – проговорила девушка. – Вернее, вообще не пила, потому что не помню, а в ресторанах да с моей орисаку его просто-напросто не дождешься.
– Ну вот, значит, будем восполнять потерянное, – весело заметила Вирджиния.
– Это точно, – поддержала свою подругу Лилиан и, помолчав, прибавила: – Знаешь, так забавно, хотя, наверное, я уже говорила об этом, ну, в общем, интересно, что мы с тобой знакомы чуть больше месяца, а у меня такое ощущение, что несколько лет. Тебе так не кажется?
– Наверное, мы знали друг друга и раньше. Например, в прошлой жизни.
– Ага, еще скажи, что мы были любовниками, – сказала Лилиан и прыснула со смеху.
– А почему бы и нет, – с галантным видом, поведя в сторону бокалом, предположила Вирджиния.
– Да, да, да... Знаешь, что забавляет еще? Ну, кроме жизни в целом, разумеется, – Лилиан сделала паузу, чтобы чуток отпить вина, и Вирджиния вопросительно посмотрела на нее. – То, сколько однообразного в нашей жизни. От любого однообразия можно избавиться, но лишь одно преследует нас повсюду. Это быт. Вот и мы с тобой встречались пару раз, но в наших встречах было несколько общих мотивов, которые и послужили основой тому, что мне теперь кажется, что мы знакомы многие годы.
– Да, а потом эти повторяющиеся моменты приобретают определенную периодичность, систематичность, и, спустя какое–то время, начинают называться привычками. Или традициями, кому, что и в каком виде угодно.
– Ви, ты слышала о Лат Герии? – вдруг поинтересовалась Лилиан и застала свою старшую подругу врасплох.
– О Лат Герии? – переспросила та, быстро-быстро заморгав с таким видом, словно девушка сообщила ей нечто несусветное, небывалое, невозможное в принципе, и она теперь пытается с этим справиться, осознать.
– Да, о Лат Герии.
– Но откуда тебе о ней известно? – справившись с потрясением, недоуменно проговорила Вирджиния.
И тогда перед Лилиан встал выбор: рассказать о Фарильене, или сохранить ее существование в тайне. Хотя Вирджиния могла слышать о ней или быть знакома лично, ведь она же общалась с Питером, который, в свою очередь, знал загадочную женщину, живущую на воде среди древних белолистов.
– Я... слышала, – выкрутилась Лилиан. – Из надежного источника.
– Из надежного, говоришь? – Вирджиния хитро сощурила глаза и усмехнулась. – Тогда тебе известно, что это такое.
– Да, но как можно от нее избавиться? Я имею в виду вылечиться?
– Вылечиться?
– Ну, да. Ведь это болезнь, насколько я знаю, – и зеленовласка подтвердила свои слова кивком.
– Кто называет ее болезнью, кто синдромом. Еще ты, наверное, слышала о Клубке Иллюзий...
– Слышала, – успела вставить девушка.
– …о Дуали, саубе и прочем, – закончила Вирджиния и подлила себе вина. Предложила подруге, но та отказалась.
– О Дуали мне говорила ты, а вот о саубе я слышу впервые. Хотя и о том, и о другом хотелось бы знать больше.
– Конечно, хотелось бы. Но Дуаль изучает Питер. И он знает о ней больше остальных. Так что можешь у него поинтересоваться.
– Не говори так, – укоризненно заметила Лилиан. – Тебе ведь известно, какие у нас с Питером отношения. Весьма натянутые, если вообще существуют. Так что же такое сауб?
– Это... моя болезнь, – ответила Вирджиния и отвела взгляд. – Именно потому меня временами не бывает дома.
– Прости, – Лилиан стало неловко.
– Успокойся, ты ведь не могла знать, – женщина наклонилась и похлопала подругу по руке.
– Такая вот я, непутевая, – Лилиан пожала плечами. – Как там, арпаланка, да? Не знаю, что здесь замешано. Лат Герия, пресловутая дуальность или «букет страстей».
– «Букет страстей»? – изумленно переспросила Вирджиния. – Многое слышала, а такого нет. Удивила меня, – призналась она и мягко усмехнулась. – И что же это такое?
– Хм, видишь, со мной все-таки полезно общаться, – сказала Лилиан. – А «букет страстей» – это некое состояние, когда эмоции или чувства находятся в определенной гармонии, равновесии. Когда их много, то бывает довольно трудно определить, что именно ты испытываешь. Наверное, это можно сравнить с качественными духами, в которых невозможно четко и ясно отделить один аромат от другого на нюх. Это подвластно лишь истинному парфюмеру. А с эмоциями все же сложнее. Лишь когда в определенный момент происходит всплеск или отклонение, только тогда и начинает превалировать определенное чувство, или их группа, и мы можем определить его, или, соответственно, ее. Я об этом задумалась, потому что, как мне кажется, страдаю частыми перепадами настроения.
– Ну, ты и загнула, – подытожила Вирджиния. – Но мне понравилось, – с симпатией добавила она.
Лилиан промолчала и усмехнулась. Ей были приятны слова подруги и важна ее поддержка.
– Пора приступать к онто-рио, – с хитрой ухмылкой заметила Вирджиния и поднялась со своего места.
– Тебе помочь?
– Нет, я справлюсь, сиди.
4
Вирджиния удалилась на кухню, а Лилиан задумчиво посмотрела в огонь. Танцующие языки пламени завораживали ее, ненавязчивое потрескивание услаждало слух, убаюкивало. И хотелось остаться в этом месте, в этом моменте навсегда. Не хватало только дождя за окном, меланхолично барабанящего по черепичной крыше, и любимого преданного пса у ног.
Лилиан встрепенулась. Ей нельзя расслабляться. Она не может вот так просто взять и осесть в Телополисе, завести пса или кошку, и любимого мужчину в придачу. Она не может предать себя.
Но разве счастье – предательство? Да, если в его фундамент заложены страх и обман. А ведь она боится, еще как боится. Того, что никогда себя не вспомнит, того, что когда-нибудь все подозрительное, что есть вокруг, в этом городе, раскроется, станет явным и ужаснет ее до глубины души.
Покой – это отсутствие движения. Расслабиться – значит умереть. В ее случае это именно так.
Из Телополиса должен быть выход. Это обычный город, в который можно приехать на один день, остановиться в гостинице, а на следующее утро тронуться в путь, дальше, на восток или север. Телополис не может быть ловушкой, тупиком, замкнутой в кольцо бесконечностью! Не смотря на необъяснимое существование Цина-Лубб.
Лилиан вздохнула и провела рукой по лицу, словно преследующие ее мысли, ставшие наваждением, обрели плоть и осели дорожной пылью на лице, которую она теперь пыталась смахнуть. Но облегчение принесло не это, а вновь появившаяся в комнате Вирджиния, на сей раз с подносом, на котором под белоснежным накрахмаленным полотенцем угадывались очертания чайника и чашек. Лилиан отпустила последние мрачные мысли (Как же мне отыскать Долину и Источник? Воспользоваться путилем? Поможет ли? Это опасно, я еще не готова...) и полностью сосредоточилась на своей подруге и предстоящем удовольствии, которое должны были принести общение и смакование онто-рио.
– Ви, а можно мне будет взять немножко онто-рио с собой? – скромно поинтересовалась она.
– Только если ты пообещаешь никому не раскрывать его тайну,– предостерегла Вирджиния.
– Хорошо, – согласилась Лилиан, но не стала вдаваться в подробности, зачем ей понадобился сей изумительный напиток. А причина была довольно проста. Она собиралась отдать онто-рио на дегустацию Крепышу, чтобы в дальнейшем он мог радовать ее в любое время, воссоздавая этот чудесный напиток в нужном объеме и угощая свою Госпожу.
Вирджиния опустила поднос прямо на пол, уселась на подушку, подогнув ноги, сняла полотенце, сложила его вчетверо и стала разливать онто-рио в низкие чашки из тонкого фарфора. Напиток моментально стал менять свой цвет. Если в чайнике он был прозрачно голубым, то в чашках стал розовым, а когда их взяли Вирджиния и Лилиан, онто-рио преобразился в лиловый с рубиновым оттенком и салатово-золотистый соответственно.
– Сегодня горячий. Хочешь сахарку? – женщина указала на маленькую сахарницу, стоявшую рядом с чайником.
– Нет, спасибо. Перебивать его аромат искусственной слащавостью просто недопустимо, – с гордым и довольным видом ответила девушка и сделала первый глоток.
Вирджиния понимающе кивнула.
– Знаешь, Лилиан, – тихо заговорила она, прервав затянувшееся молчание, – в моей жизни бывают моменты, когда я очень четко и глубоко убеждаюсь в том, что мне становится все равно, как жить. Представляешь? Какие мысли, так сказать, думать – возвышенные, или низкие и богохульные, какие чувства испытывать, быть гением, непризнанным поэтом или распоследней дурой, а может стервой... – Вирджиния говорила с таким видом, будто бы и не о себе, а о чем–то неживом, о чем, не боясь сплетен, можно рассуждать подолгу, рассматривая со всех сторон, безболезненно разбирая и складывая обратно.
– Начинается... – пробормотала Лилиан и опустила свою чашку на стоящий рядом поднос.
– Что начинается? – словно спросонья поинтересовалась Вирджиния.
– Да всякая опасная болтовня, – как можно более беззаботно ответила Лилиан. – То, о чем потом будем жалеть мы обе.
– Да брось ты! – Вирджиния махнула рукой. – Все это мелочи, не суть важно. Просто я рассказываю тебе о том, что со мной было раньше. И чтобы ты не думала, что я такая вот скрытная и неприступная!
– Ну, ладно. Только не делай при этом такое лицо, словно через час Конец Света, и ты хочешь побыстрее исповедоваться, чтобы с чистой душой отправиться на небеса.
Вирджиния неожиданно расхохоталась, запрокинув голову и прищурив глаза. Лилиан с опаской наблюдала за своей подругой, не зная, успокоиться или вскочить и убежать. Но Вирджиния, от души отсмеявшись, глубоко вздохнула, и ничего не произошло.
– К слову о смерти, – продолжила она, и на миг в ее темных, подобно глубинам Космоса, глазах блеснул зловещий огонек, отчего взгляд стал еще более бездонным, и Лилиан потупила взор, боясь быть загипнотизированной. – Почему временами я становлюсь безразличной? Потому что после смерти мы так или иначе будем проходить все необходимые витки, миры, сферы или Чистилище, называй, как хочешь, одним словом, каждого из нас ожидает «чистка», дальнейшие осознание, искупление, возвышение и прочее, и прочее, и прочее, – она сделала пренебрежительный взмах рукой, как будто отгоняя назойливую муху. – И какое имеет значение то, сколько мы пробудем там, пока очистимся? Я бы побыла подольше. Уж очень не хочется слишком быстро возвращаться в земной мир, полный незаслуженных страданий, боли и презрения.
– Ви, очнись! Что ты говоришь? – в отчаянии воскликнула Лилиан. Ее глаза расширились от ужаса, по коже пробежал неприятный холодок. – Это же... кощунство, Ви! Святотатство…
Вирджиния глянула на девушку исподлобья и тут же резко переменилась, словно слова подруги, сказанные дрожащим голосом, и ее увлажнившиеся глаза обладали небывалым могуществом, исцеляющим и протрезвляющим.
– Прости, прости меня… – заморгав, быстро прошептала Вирджиния и залпом допила оставшееся в чашке онто-рио.
– Находит и на меня, – прибавила она с провинившимся видом. – А потом становится так страшно и... жутко, понимаешь? Словно я теряю себя, свою душу, становлюсь «не-Я». Сауб, Лат Герия или что там еще, как ты говоришь, – она усмехнулась и глянула на девушку. Та, вновь увидев перед собой свою прежнюю подругу, ответила ей улыбкой.
– Давай лучше поговорим о книгах. Не против? – предложила Вирджиния минуту спустя.
– Хорошо. Что именно ты хочешь сообщить мне о книгах?
– Могу многое, могу ничего, – Вирджиния хмыкнула. – Если тебя забавляет сама жизнь и наше необычное знакомство, то меня не перестают удивлять книги. Понимаешь, и они страдают от однообразия. Все со счастливым или грустным концом, но непременно гласящие – красота спасет мир, живем один раз, радуйся жизни и прочее. Конечно, придраться не к чему! Все так просто. И даже если ты сидишь в грязном подвале маньяка-убийцы, пропахшем крысами, гниющими трупами...
– Ви, ты опять за свое! – прервав ее, укоризненно воскликнула Лилиан.
– Подожди. Так вот, сидишь ты, ну, разумеется, не именно ты, – быстро вставила она. – Сидит человек, голодный, и слышит, как наверху убийца точит нож, чтобы разделаться с ним. И тут – бац! – радуйся жизни! Непременно! Так даже легче будет умирать, и не сомневайся. Сложи лапки и улыбайся, радуйся жизни! И чтоб тебя Капюшонами! Прости, не тебя, – вновь уточнила она.
– Ви, – Лилиан покачала головой. – О чем ты опять говоришь? Извини, но здесь я никак не могу с тобой согласиться. Ведь есть, наверняка, есть, множество книг, которые не отвечают твоим нормам. В которых убивают и мучают, в которых побеждает зло. Разве не так?
– Ты что же, на стороне этих книг? – возмутилась Вирджиния.
– Нет! Я не к этому веду. Но... ведь мир разнообразен, и чего только в нем нет. Правда?
– Ты говоришь так, словно не до конца уверенна в своих словах, – трезво подметила Вирджиния.
– Да, не до конца, – согласилась Лилиан. – И все из–за того, что не помню себя и мир, в котором жила раньше. А вдруг... – она сделала паузу, пораженная пришедшей в голову догадкой. – Вдруг раньше я жила… в другом мире.
– В каком же?
– Не знаю, я только сейчас об этом подумала, – отстраненно пробормотала зеленовласка, уже вовсю занятая раскручиванием новой идеи-предположения.
– Давай вернемся к книгам. Лилиан?
– Да, да, я слышу. Давай. Если обещаешь не говорить о всяких жуткостях.
– Жуткостях, – Вирджиния хохотнула. – Ваше условие принимается, госпожа, – театрально прибавила она.
– Ой, не называй меня так, – взмолилась Лилиан.
– Почему?
– Это долгая история.
– Хорошо, может, как-то, под настроение, расскажешь, – дождавшись кивка подруги, Вирджиния продолжила: – А пока послушай, что расскажу я. У каждого человека в жизни случается множество так называемых лирических отступлений, черновиков и повторяемых моментов... Только не перебивай! – она опередила попытку девушки вставить слово.
– Хорошо, не буду, – Лилиан сдалась.
– Итак, иными словами, в жизни каждого человека есть много чего ненужного, ерунды, мусора и прочего. И если взять – только представим себе это! – жизни всех людей и из каждой конкретной сделать выдержку, эссенцию, экстракт, обследовав и систематизировав которые, мы увидим четкие отличительные черты. И они будут присутствовать, несмотря на кажущееся повальное разнообразие, лишь поверхностное! Затем эти эссенции разделим на группы, их, впрочем, может быть и великое множество. И тогда, подобно демиургам, сможет создавать... – Вирджиния сделала многозначительную паузу, – идеальных людей! Лишая их недостатков, которые мы сможем удалить из полученных выдержек.
Лилиан хранила молчание. В ее взгляде, устремленном на подругу, проскальзывало беспокойство. Потом она сказала:
– Ты рассуждаешь, словно какой-то ученый.
– Ты так считаешь?
– Ну, похоже.
Вирджиния беззаботно отмахнулась от замечания подруги.
– Никакой я не ученый. Так, просто размышления на досуге.
– Подобные рассуждения могут привести или к злому гению, или... – Лилиан на миг запнулась, – к мизантропии.
– А то и наоборот, – не согласилась Вирджиния, и в ее голосе прозвучали стальные нотки. – Есть и третий путь. Есть.
– Прости, Ви, – кающимся голосом произнесла Лилиан и шумно вздохнула. – Я... не имею права осуждать твои слова, твои взгляды. И... мне, наверное, вообще пора идти, – не глядя на подругу, она быстро поднялась и чуть не упала, не удержавшись на ногах. Вирджиния вскочила следом и поддержала девушку.
– Перестань, Лилиан. Не суть важно все это, – мягко промолвила она, поддерживая девушку за плечи. – Ты, наверное, голодна?
– Да… наверное.
– Может, пойдем перекусим в какой-то ресторанчик и просто поговорим ни о чем?
– Я согласна, – с радостным облегчением отозвалась Лилиан и кротко усмехнулась.
5
Вирджиния облачилась в черный-пречерный костюм-«тройку», а на голову водрузила широкополую и такую же черную, как и костюм, шляпу. Подруги покинули дом под номером 4 и отправились на поиски приключений, как выразилась Вирджиния, которых в тот вечер, при активном содействии последней, у них было с лихвой. Таким образом подругам удалось сгладить неровности, возникшие в их отношениях, и домой каждая возвращалась в отличном расположении духа.
Свое головокружительное шествие приключения начали в месте, в котором Вирджиния предложила отужинать. Заведение было весьма колоритным, с соответствующей публикой и многозначительным названием «Сшибленный Паршивец Луи». В нем подавали пережаренный картофель, прокисшую капусту и ровно отрезанные кусочки мяса, сочившиеся кровью, к чему в качестве обязательного бонуса прибавлялись литровые кружки пива и шумное окружение, готовое разорвать любого, кто помешает им от души повеселиться или же просто потанцевать с симпатичной девушкой. Но было там одно блюдо, как ни странно, овощное рагу, которое готовили на высшем уровне, и подруги, на свой оправданный страх и риск, заказывали его дважды. Основное отличие «Сшибленного Паршивца Луи» от остальных мест общественного питания заключалось в том, что в нем обслуживали только тех посетителей, у которых орисаку имела безразлично серую окраску. В тот вечер, распираемая от гордости и самодовольства, Лилиан заказала ужин на двоих. К сожалению, этот случай был единичным и являлся скорее исключением, нежели правилом. От концентрации впечатлений на один квадратный метр и единицу времени у Лилиан голова пошла кругом, а в глазах начало двоиться. Потому она решила, что подобные встряски, несомненно, полезны, но желательно в крайне редких случаях. Тем более что в другой раз рядом с ней могло и не оказаться такой бесшабашной и энергичной личности, которую обличила в одной из своих многочисленных ипостасей Вирджиния. Она с честью выходила из передряг, защищала себя и свою подругу и цинично подкалывала каждого, кто преступал грань дозволенного. Все, что приключилось с ними в те два часа, уже на следующее утро воспринималось зеленовлаской как нечто фантастическое, а три дня спустя пережитое покрылось слоем пыльной обыденности и ушло в один из безликих архивов новообретенной памяти, чтобы однажды, возможно, воротиться, дабы полуослепшими глазами узреть, насколько изменился мир, который, если плюнуть на всякие великие тайны и секреты, на самом деле лишь сменяет разнообразные одеяние, свою внешность, но в глубокой вязкой сущности остается прежним, слишком человеческим, слишком противоречивым и с преувеличенным и временами крайне извращенным чувством юмора.
Когда Вирджиния отвернулась, увлеченно споря о чем-то пустяковом с бородачом в помятой рубахе, к Лилиан подошел улыбающийся парень и пригласил ее на танец. Зеленовласка, глянув в сторону подруги, неожиданно для себя поднялась и взялась за протянутую горячую руку молодого человека. И они закружились в зажигательном танце. Парень, с черными, как смоль, задорно взъерошенными волосами, ловко проделывал разные танцевальные движения, вел за собой девушку и то и дело веселил свою партнершу. И, что приятно удивило Лилиан, парень держал себя в руках и даже галантно поцеловал ей ручку, когда танец подошел к концу. Он не сказал своего имени, не спросил его и у девушки, а на следующий танец пригласил Вирджинию. И Лилиан иронично хмыкнула, ощутив легкий укол ревности, наблюдая за тем, как гармонично двигается ее подруга с черноволосым юношей. Но вот три минуты пролетели, как один миг, и запыхавшаяся, раскрасневшаяся Вирджиния вернулась к столику, за которым они сидели.
– Пойдем отсюда. Я устала от всех этих неосов, они настоящие демоны, – проговорила она, понизив голос и в таком холодном тоне, что Лилиан не стала с ней пререкаться.
У дверей девушка нагнулась, чтобы поправить пряжку на туфле, а когда выпрямилась, то увидела заходящего в забегаловку Сергиуса. Она узнала его не сразу. Парень был без танриспов и в какой-то совсем не вяжущейся с его обликом одежде, но, безо всяких сомнений, это был ее коллега, старший эйдин из Трехбашья. Лилиан поспешно отвернулась, чтобы случайно не быть замеченной. В дверях она оглянулась и увидела, что Сергиус подошел к столику, за которым так же сидел тот черноволосый парень, с которым она танцевала, и подсел к ребятам. Он с таким сосредоточенным и серьезным видом начал что-то втолковывать своему товарищу, а тот, нахмурившись, молча закивал, что Лилиан, заподозрив неладное, побыстрее покинула «Сшибленного Паршивца Луи» и догнала уже успевшую скрыться за ближайшим поворотом Вирджинию.
6
– Я хотела поделиться с тобой еще кое-чем, – произнесла Вирджиния, переведя взгляд с мерцающих на темнеющем небосводе звезд на умиротворенное лицо девушки.
– О чем? – поинтересовалась Лилиан.
С полчаса погуляв по вечерним улицам Телополиса, они остановились на одной из площадей, посреди которой из глубокого колодца, вытягивая к далекому куполу небес свои таинственно серебрящиеся в сумерках ветви, рос могучий белолист. Ему многое известно, задумчиво подумала Лилиан, созерцая пышную крону дерева, его молочно-белые листочки, подхватываемые прохладным северным ветром, его извилистые ветви и крепкий светящийся ствол. Возможно, ему ведомо абсолютно все, но далеко не каждый услышит его. Из тех, кого знала зеленовласка, наверное, только Фарильена, возможно, еще и дядюшка Кинг, но последний, как подозревала Лилиан, и так знал все, зачем ему еще слушать какие-то деревья. А вот она, простая девушка с зелеными волосами, не отказалась бы от лишних знаний, пусть они и приносят с собой ответственность, но одновременно и особое успокоение. Хотя, узнав одно, ты задаешься следующим вопросом и так – пока смерть не разлучит нас.
Молчание затягивалось, Вирджиния уже успела погрузиться в свои многомерные думы, и Лилиан пришлось напомнить подруге о ее обещании.
– Ты будешь смеяться, но опять о книгах, – чуть погодя произнесла Вирджиния. – Но сначала... принюхайся.
– Принюхаться? – переспросила Лилиан и удивленно уставилась на женщину.
– Да, принюхайся, – возбужденно прошептала Вирджиния, и на ее устах заиграла радостная улыбка, а глаза заискрились, словно она стала свидетельницей чуда, небывалого, редкого и величественно прекрасного. – Что ты чувствуешь?
Лилиан втянула носом воздух.
– Ничего особенного.
– Попробуй снова, но теперь медленнее, – настояла на своем Вирджиния.
– Ладно.
Прикрыв глаза, Лилиан задержала дыхание, а потом очень медленно вздохнула.
– Воздух свеж и... приятен, – поделилась она впечатлениями, не зная, чего именно ждет от нее подруга.
– А еще? – не унималась Вирджиния, пронизывая девушку своим сверкающим взглядом.
Лилиан опять принюхалась.
– Ну, кажется, есть что-то еще... Такое легкое и почти неосязаемое, тонкий аромат. Возможно, цветочный? – предположила она.
– Нет, – восторженно ответила ликующая Вирджиния. – Не цветочный.
– А какой же? – устало спросила Лилиан.
– Ты, возможно, слышала, что белолист может петь. Такое случается, например, в новолуние. Но никто не может услышать его, потому что это дерево необычайно ревностно относится к своей свободе и ценит одиночество. Потому, пока вокруг есть люди, оно не запоет, даже если будет желать этого больше всего на свете. Ходят легенды, а ты ведь понимаешь, что они – вещь очень спорная, в которую я не верю, так вот, легенды утверждают, что однажды белолист подарит миру свой аромат, то есть, по-простому, его можно будет не только послушать, что, правда, сейчас для нас невозможно, но и понюхать. И, – Вирджиния в многозначительном жесте воздела к небу указательный палец правой руки, – тот, как ты выразилась, тонкий аромат, и является тем самым запахом белолиста!
– Почему ты так в этом уверенна?
– А ты возьми и понюхай его листочек.
Не желая спорить, Лилиан поднялась и словила на лету оторвавшийся от ветки лунно-белый листочек. Поднеся к лицу, она осторожно его понюхала. И, ошеломленная, повернулась к подруге.
– Как ты догадалась?
Вирджиния, не говоря ни слова, разжала ладонь левой руки, и Лилиан увидела бережно сложенный в ней листочек.
– Ха! Хитрая, – безобидно заметила зеленовласка и присела на лавку – ее ноги все еще ныли после танца и прогулки.
Вирджиния довольно усмехнулась.
– Хорошо, теперь белолист пахнет, – рассудительно проговорила Лилиан. – Но что из этого следует? Сказав «однажды», ты имела в виду определенную дату или событие?
– Почти. «Однажды» означает тогда, когда в мир придут перемены.
– Перемены?
– Да, они будут незаметными, но существенно повлияют на все.
– Вот как? И откуда тебе все это известно?
– Из надежного источника, – уклончиво ответила Вирджиния.
– То есть ты, не верящая в легенды, все же их знаешь. И вот, начинает пахнуть один белолист, и ты уже утверждаешь, что таким образом сбывается одна из них?
– Зачем ты так? – тихо промолвила Вирджиния.
Лилиан повернулась к ней и увидела, что подруга больше не улыбается, и огонь потух в ее глазах.
– Просто... – девушка запнулась, ища подходящие слова, – вокруг столько противоречий и я не хочу... обмануться, – закончила она и поняла, что была неправа.
– Лилиан, – Вирджиния с такой нежностью произнесла ее имя, что у девушки невольно защемило сердце. – Сейчас я, без твоего разрешения, дам тебе один совет, и в твоей воле будет воспользоваться им или нет. Никто, Лилиан, никто не является для тебя последней инстанцией правды или истины. Только твое сердце. Все люди сомневаются и совершают ошибки. И, чтобы ни говорила я, Питер или кто-то другой, последнее решение всегда, всегда – слышишь? – за тобой. Пока ты не встретишься с тем, кого не касаются никакие ограничения и правила.
– И с кем же? – скептически поинтересовалась Лилиан.
– С самим Создателем, лицом к лицу. И еще, – помолчав, прибавила Вирджиния, – Если уж ты хочешь услышать верную информацию, то ищи ее источник. Услышанная через кого-то – а чем больше этих «кого-то», тем грубее она искажается – информация не является точной, если не сказать искаженной и лживой. Люди коверкают ее сознательно и бессознательно, даже из лучших побуждений. Запомни это.
– Потому ты и не веришь в легенды? – догадалась Лилиан. – Потому что это было давно и неправда?
– Ага, что-то в этом роде. И, милая моя, возможно, твой Источник и Долина, хранящая его, существуют. Ведь все может быть, – сказала Вирджиния, и по ее голосу было слышно, с каким трудом ей это далось.
– А если я найду их, ты поверишь... в легенду?
– Может быть, – с грустной улыбкой отозвалась Вирджиния и неожиданно поднялась: – Но мне уже пора.
– Постой! – Лилиан вскочила следом. Она выглядела потерянной и расстроенной. – Как же так? А рассказ, твой, о книгах? – запинаясь, пробормотала она.
– Иногда наступает время, когда нужно просто уйти. А рассказ никуда не денется, верно? – на миг Вирджиния ласково коснулась ладонью щеки девушки.
– Да, конечно... Ви, я тут хотела спросить у тебя.
– Да?
Лилиан коротко, все сбиваясь от волнения, описала свою ситуацию с Винсентом и спросила, стоит ли ей идти на встречу с этим мужчиной.
– А, те самые мужчины! – Вирджиния заулыбалась. – Скажу так. Я бы пошла. Но в твоих недосказанных словах чувствуется что-то еще, да и я не ты. Потому... помни о непоследней инстанции. Но если ты пойдешь, то, в сущности, ничего не потеряешь, верно?
Лилиан нехотя, но кивнула.
– Вот. А если не пойдешь, то или замучаешь себя сомнениями, или тот мужчина замучает тебя своей ненавязчивой настойчивостью. Ну, не суть важно. Я пойду. Удачи и пиши, если что! – бросила она уже на ходу, оставив девушку стоять одну, склонив голову, под сверкающими ветвями белолиста, создающими вокруг высокой и стройной фигуры зеленовласки нечто на подобии ореола.
Глава 25
Блуждающая
1
Лилиан стояла у зеленой ограды и всматривалась в маленькие фигурки, бегающие между фруктовых деревьев. Где-то среди них находился Ник, повидаться с которым она и пришла.
На дворе стоял прекрасный солнечный день, воскресенье и 49 (50) сутки от «точки отсчета» по днеисчислению зеленовласки. Ночью прошли дожди, но к Полдню, в Телополисе времени особому и зловещему, от них не осталось и следа, дороги высохли, стекла вновь стали прозрачными, и неуемный ветер с зеленой листвы смахнул последние капли.
Намедни Лилиан с нетерпением ожидала прихода маленьких человечков из Дома Радости, в надежде увидеть в их шумной гурьбе худенького русоволосого мальчугана с серьезным выражением опечаленных глаз. Но Ника среди них не было. Как он и говорил, подумала Лилиан. Но что могло задержать его, или кто мог запретить ему прийти в Трехбашье, чтобы послушать безобидную сказочную историю? Или же кто-то прознал про их знакомство, и теперь хотел воспрепятствовать дальнейшим встречам? Лилиан было тяжело поверить в подобное, несмотря на то, что во многое она уже верила, но во многом до сих пор сомневалась.
В конце рабочего дня зеленовласка спустилась в Лоритан, намереваясь выбрать книгу, чтобы затем отнести ее Нику. И вдруг она спохватилась. А ведь «Сокрытие» Грозы Неамова она взяла именно из второго зала, из которого выносить книги за пределы Трехбашья строго воспрещалось, не столько потому, что кто-то мог их не вернуть (все книги, как пояснил дядюшка Кинг, всегда возвращаются, рано или поздно, так что беспокоиться об этом не стоит), но потому, что лоританские книги являлись люстратами – надолго отлученные от Лона Матери, они могли умереть. А что такое смерть от синдрома люстратизма, Лилиан знала не понаслышке.
И теперь, стоя у живой изгороди, она беспокоилась, не случилось ли вдруг чего нехорошего с ее маленьким другом из-за ее, седьмой эйды, оплошности, о которой если и знали дядюшка Кинг с Сергиусом, то или не подавали виду, или просто позабыли. Потому Лилиан спустилась в Коритан и обратилась к Сори с просьбой помочь отыскать такую книгу, которая была бы интересна и ей, и десятилетнему мальчугану. Дядюшка Кинг посмотрел на девушку долгим взглядом, но не стал требовать объяснений и сказал, что нечто похожее можно найти на четвертой полке снизу на стеллажах в южной стороне зала. Лилиан, просмотрев полтора десятка книг, толстых, тонких, новеньких и потрепанных, остановилась на «Невероятных приключениях Смельчака и его верного друга Соловья», пятисотстраничном романе со множеством красивых иллюстраций и украшенной тисненным рисунком кожаной закладкой.
Среди старых яблонь, все еще плодоносивших и готовившихся прогнуть свои шершавые ветки под сладким краснобоким грузом, Лилиан увидела подростка в белой футболке, вразвалочку идущего в ее сторону. Парень не видел девушку, потому что все время смотрел себе под ноги, витая в облаках или высматривая потерянную вещь.
– Эй, парень! – позвала его со своего места девушка.
Парень поднял голову и поискал взглядом того, кто оторвал его от важного занятия. Заметив зеленовласку, он подошел поближе и, остановившись в трех метрах от живой изгороди, вопросительно посмотрел на незнакомку.
– Привет. Я друг Ника. Николая, – сказала Лилиан и приветливо улыбнулась. – Мог бы ты его позвать?
– Зачем? – с подозрительным видом поинтересовался парень.
– У меня есть для него важная информация, – ответила девушка, не зная, можно ли посторонним приносить книги в Дом Радости и давать их читать детям.
– Важная? О его родителях, что ли?
Не ожидая подобного вопроса, Лилиан удивилась, но вскоре взяла себя в руки.
– Нет, не о них. А ты можешь его позвать?
– Попробую, – парень безразлично пожал плечами. – Но ему выходить нельзя, потому лучше вы зайдите, – повернувшись, он удалился по тропинке, петлявшей между яблонями. Парень никуда не спешил, что вызвало у девушки приступ острого раздражения и невеселую мысль, что он вообще может проигнорировать ее просьбу и больше не вернуться.
Лилиан прошла вдоль изгороди и, открыв калитку, которая оказалась незапертой, словно Дом Радости находился под опекой могущественных сил, и любой, кто посмеет приблизиться к нему с низкими и порочными намерениями, будет немедленно сражен и повержен, прошла внутрь по дорожке, посыпанной мелким гравием. Отыскав тропинку, Лилиан свернула на нее и вскоре оказалась перед одной из садовых скамеек, выкрашенных в радующий глаз теплый синий цвет с зеленоватым оттенком. Зеленовласка присела и стала ждать. Она посмотрела на часы, которые показывали пять минут четвертого. У нее еще есть время.
Вскоре на тропке показались две фигуры. Когда солнечные лучи упали на лица ребят, Лилиан узнала в одном из них своего недавно обретенного друга Ника, а в другом того паренька, с которым она разговаривала. Он выполнил ее обещание и даже позаботился о том, чтобы Ник добрался до места встречи как можно быстрее.
– Спасибо тебе, – поблагодарила его девушка, поднявшись со скамьи, когда ребята приблизились.
– Да не за что, – отозвался парень и скромно улыбнулся. – Только не забирайте его никуда, хорошо, седьмая эйда?
– Хорошо, – пообещала Лилиан, несколько удивленная тем, что паренек знает, кто она такая.
– Привет! Это я ему сказал, – заговорил своим тихим голосом Ник, когда парень ушел, и словно прочитал ее мысли.
– Да? Ну и замечательно, – Лилиан присела на корточки. – И как тут поживает мой добрый друг? – поинтересовалась она, и ее ласковая улыбка растопила серьезность и неприступность мальчика.
– Как и должен поживать добрый человек, в трудах и заботах, – ответил Ник.
– Давай присядем, – предложила Лилиан, и они опустились на скамью, дерево которой стало гладким от времени и прогретым от солнца.
– Я тут принесла тебе новую книгу. Думаю, ты будешь рад ее прочитать. Тебя ведь вчера не было в Трехбашье, вот я и подумала… – Лилиан протянула ему «Невероятные приключения».
– Здорово! – обрадовался Ник и взял книгу одной рукой, продолжая вторую держать за спиной.
– Позволь полюбопытствовать, а что у тебя там? – девушка кивнула на его спрятанную руку.
– А-а! Это Гроза, – новую книгу Ник бережно положил на колени, а из-за спины достал «Сокрытие». Лилиан с напряжением ждала этого момента и облегченно вздохнула, убедившись, что книга в порядке и выглядит так же, как и тогда, когда девушка отдавала ее в руки мальчика.
– А почему ты разволновалась? – поинтересовался Ник, смотря на девушку внимательным взглядом своих чистых зеленовато-голубых глаз.
– Я?.. Да так, пустяки, – промямлила Лилиан, и ей стало стыдно, что о книге она переживала больше, чем о живом человеке, своем маленьком друге.
– Ты сегодня красивая, – с довольной улыбкой заметил Ник. – У тебя свидание?
Лилиан рассмеялась и вздохнула.
– От тебя невозможно ничего скрыть! Когда вырастешь, можешь смело становится детективом. Или писателем, – чуть поразмыслив, прибавила она.
– Я не выросту, – тихо сказал Ник.
– Не вырастешь? Но ведь все мы вырастаем, становимся взрослыми, потом стареем, – произнесла Лилиан таким голосом, словно в десятый раз объясняла Нику избитую истину, которую он никак не хотел принимать.
– Ты тоже не вырастешь, – безапелляционно заявил Ник и поднялся со скамьи. – Спасибо за книжку. Тебе пора. А то на свидание опоздаешь.
– Не опоздаю, – успокоила его Лилиан, но, посмотрев на часы, сразу же вскочила на ноги. Она уже опаздывала, на целых десять минут! – Хорошо, тогда я пойду. Спасибо и тебе за приятное общение, – девушка протянула руку, и они с мальчуганом обменялись мягким рукопожатием.
– А книга тебе хоть понравилась? – поинтересовалась Лилиан на последок.
– Да, очень. Она про тебя, – отозвался Ник и, помахав на прощанье рукой, побежал по тропинке в сторону сказочных строений. Еще некоторое время его синенький комбинезончик мелькал среди деревьев, отражая солнечный свет.
2
Лилиан вышла из латропа и свернула за угол. Она шла размеренным шагом, стараясь не привлекать внимание посторонних и казаться всего лишь расслабленной, ничем не обремененной девушкой, фланирующей улицами города в выходной день и, как и многие остальные, дышащая свежим летним воздухом и наслаждающаяся теплом.
Она сделала последний поворот и вышла на набережную. Ее обдало порывом свежего ветра, принесшего влажный запах озера неподалеку и терпкий еле ощутимый запах ельника и нескольких сосен, растущих на том берегу. Лилиан вздохнула на полную грудь, и ей стало легче. Внешне она ни в чем не изменилась, но вот туго заведенная пружина внутри потихоньку стала распускаться.
Зеленовласка приблизилась к первому ряду столиков у «Пальмовой Пустоши» и увидела Винсента. Он сидел через два столика от нее, время от времени потягивая кофе и задумчиво глядя в сторону озера. Лилиан скрывала тень, падавшая от зонта ближайшего столика, и она могла спокойно рассмотреть человека, на встречу с которым пришла. Винсент, немного ссутулившись, опирался локтями о столешницу. Сегодня его волосы были в порядке, верхние пуговицы светлой рубашки были расстегнуты, ноги твердо упирались в землю.
Лилиан перевела дыхание и направилась к столику. Винсент, заметив ее, поднялся и улыбнулся. Он безукоризненно владел собой, создавая впечатление счастливого и довольного жизнью человека. Но вот он посмотрел ей прямо в глаза, и Лилиан поняла, что вновь ошиблась.
– Здравствуйте, Лилиан, – проговорил он.
– Здравствуйте, Винсент, – ответила девушка и, сдержанно улыбнувшись, присела за столик, скрывшись в прохладной тени зонта. Она повесила сумочку на край стула и медленными движениями расправила складки своей длинной свободной юбки, которая в комплекте с трикотажной кофточкой и составляла весь ее наряд. Правда, сегодня волосы она на завязала в привычную косу, а уложила в нечто на подобии прически, потому Ник, видимо, и догадался, что его взрослая подруга собралась на свидание. Книгу Лилиан засунула в сумочку, и теперь ее край с любопытством выглядывал наружу.
– Вы сегодня прекрасна.
– Спасибо, взаимно.
Винсент печально усмехнулся, и сталь растаяла в его глазах. Всего несколько мгновений он смотрел на нее с такой нежностью и одновременно затаенной болью и чувством утраты, словно нечто, что было ему дорого, ушло в прошлое безвозвратно, а он никак не мог с этим смириться. Лилиан стало неловко. Она не знает этого мужчину, а он, даже не пытаясь скрыть своих чувств, смотрит на нее, не отрываясь, и так, будто знаком с нею всю жизнь.
– Почему вы так на меня смотрите? – спросила Лилиан, решив, что только так сможет снять свое напряжение и развеять облако чего-то необъяснимого и мистического, повисшее между ними.
– Извините. Просто у меня сложилось впечатление, что я вас знаю, – сказал мужчина. – Возможно, мы были знакомы в прошлой жизни.
– Возможно, – загадочно протянула Лилиан, чувствуя, как падает одна из защитных граней на дальних подступах к ее внутренней цитадели.
– Посмотрите меню, и тогда мы что-нибудь закажем.
– А здесь есть меню?
– Да, а что вас удивляет?
– Просто интересно, – хмыкнув, ответила Лилиан и подумала – не буду же я говорить ему о своей орисаку! Еще засмеет. У него-то, небось, наивысшего уровня, вся такая цветная, или какая там она должна быть?
Открыв меню, Лилиан пробежала глазами по длинному списку блюд, изумляясь, сколько разнообразной еды здесь на самом деле подают. Что уж тогда говорить о других кафе и ресторанах? Например, о «Веселом Полнолунии».
– Заказывайте все, что пожелаете, – сказал Винсент, терпеливо ожидая, пока девушка сделает выбор.
– Все, что угодно? – с сомнением поинтересовалась Лилиан, глядя на мужчину поверх меню.
Винсент кивнул.
Пока зеленовласка раздумывала, что именно ей хочется попробовать (раз уж представилась такая редкая возможность выбрать блюда из всего перечня-списка, стоит заметить, почти что бесконечного), к их столику подошел официант. Через минуту он удалился, внеся в свой блокнот необходимые записи. Винсент без колебаний заказал то же, что и девушка.
– Давно ли вы в Городе? – полюбопытствовал он, пока они ждали заказ.
– Где-то полтора месяца. И, Винсент, давайте перейдем на «ты». «Вы» в последнее время как-то угнетает меня.
– Хорошо, Лилиан.
Девушка положила руки на стол, прикрыв одну ладонью другой, и, помолчав, спросила:
– А... ты в Телополисе долго живешь?
– Много лет. Уж потерял им счет, потому не могу сказать с точностью.
– А раньше где жил? – осторожно полюбопытствовала Лилиан.
– Это было так давно, – мужчина задумался. – Прости, никак не могу вспомнить название того места.
Вопросы так и напрашивались сорваться с языка, но Лилиан все время сдерживала себя, боясь показаться неучтивой и дерзкой. В Телополисе ей встречалось множество чудаков, но сейчас, сидя за столиком со спокойным, дружелюбно улыбающимся мужчиной, она не была абсолютно уверенна в том, что он такой же, как остальные. Что он, например, когда-то терял память, как она и Сергиус, или живет в загадочном месте, как Фарильена.
Зеленовласку никак не покидала одна мысль, засевшая в ее мозгу, как заноза в пальце – почему он не спросил, откуда приехала я, где была больше полутора месяца назад?
Когда ее внутренний голос озвучил последнее слово, Лилиан поняла, что проговорила свою мысль вслух. Невольно сжавшись и сцепив пальцы замком, она пристально посмотрела на Винсента, готовясь услышать самый невероятный ответ.
Принесли заказ. Официант не спеша расставил блюда на столе и чинно удалился.
Молчание нарушил Винсент, переведя взгляд со спины удаляющегося официанта на напряженное лицо девушки.
– Лилиан, – начал он и глубоко вздохнул, – пообещай, что после моих следующих слов ты не убежишь и не возненавидишь меня, а постараешься понять.
Что такое он собирается рассказать, если заранее берет с меня клятву? – похолодев, подумала Лилиан.
– Я не могу тебе пообещать. Но постараюсь не впадать в истерику и все понять.
– И на том спасибо. Лилиан, я знаю, что ты не помнишь себя, что у тебя амнезия, что ты потеряла память, – Винсент говорил медленно, подбирая каждое слово. – Я предполагаю, что многое, если не все, тебе кажется необычным и чужим. Тебя мучают сомнения и, возможно, страшные сны. Ты ищешь ответы и веришь в легенды, – он сделал короткую паузу. – Лилиан, мне известны эти ответы, я знаю правду. Но, пока не настанет время, я не смогу поделиться ими с тобою, ни при каких обстоятельствах, ни в каких условиях. И, не смотря на все это, я прошу у тебя разрешения стать твоим другом.
Лилиан смотрела на него с застывшим лицом. Что она могла и хотела сказать? Что она должна была сказать? Спросить, откуда ему все это известно? Но девушка сомневалась, что ответ утешит ее или прояснит ситуацию. Обозвать его нахалом, выскочкой, эгоистом или маньяком, вскочить и убежать? Явно не лучший выход из положения. Так как же ей поступить? Принять его предложение и надеяться, что обозначенное им время настанет достаточно быстро, и она узнает правду, или же, в ином случае, обойдет правила и разузнает ее намного раньше.
– Я согласна, – произнесла Лилиан, все еще чувствуя в себе некоторую враждебность и недоверие к своему новому другу.
Винсент откупорил запотевшую бутылку вина, и они вместе отметили свое удачное знакомство.
Постепенно их общение оживилось, а обстановка стала ненавязчивой. Лилиан избегала тем, которые могли причинить ей боль, и Винсент, словно прочитав ее мысли, не задавал лишних вопросов.
– Я хочу пригласить тебя на Ярмарку, – сказал он под конец обеда.
– На ярмарку? – машинально переспросила Лилиан (да, переспрашивание явно стало ее привычкой), и ее рука, сжимавшая стакан, наполненный кисловатым смородиновым соком, остановилась на полпути к ее лицу. – И что же это за ярмарка? Или Ярмарка? – продолжила она и, передумав освежиться соком, поставила стакан обратно на стол.
– Ярмарка – это удивительное зрелище и незабываемое событие, – воодушевленно принялся объяснять Винсент, и Лилиан получила шанс убедиться в том, что мрачность, хладнокровие и цинизм не являлись единственными качествами его характера. Но девушка еще не была до конца уверенна в том, превалируют ли они в Винсенте или нет.
– Самая большая, грандиозная Ярмарка, не имеющая иного названия, хотя иногда ее также величают Великой, проходит раз в году, – говорил Винсент, уперев предплечья в столешницу и жестикулируя левой рукою. – И начинается она со следующей недели, а длиться будет до последнего дня августа и лета соответственно.
– Ты сказал августа? – вдруг прервала его Лилиан и подалась вперед. Глаза ее возбужденно блеснули.
– Да, августа, – подтвердил Винсент, недоумевая, почему у его собеседницы такой вид, будто бы она только что сделала редчайшее открытие. Когда же лицо девушки озарилось восторженной улыбкой, мужчина осознал допущенную им ошибку.
– Ты не знаешь, какое сегодня число, – покачав головой, прошептал он, и эта догадка ему не понравилась.
– Но скоро узнаю. Проведя элементарные подсчеты, – ухмыляясь, сказала Лилиан, предвкушая то удовольствие и удовлетворение, которые она испытает, когда, наконец, выяснит, какое было число и какого именно месяца, когда она якобы «прибыла» в Телополис (хотя она и подозревала, что тогда было начало июля – ведь цвели липы!). Только вот нужно будет припомнить, сколько дней в каждом месяце в году, чтоб уж точно не ошибиться.
– Прости, Винсент. Я перебила тебя, – извинилась Лилиан, увидев, что мужчина сидит молчаливый и задумчивый. – Что именно представляет собой эта Ярмарка? И почему она не имеет названия?
Девушка почувствовала себя более уверенно, получив новую информацию, а вот Винсент выглядел растерянным.
– Не имеет названия, потому что самая масштабная из всех существующих, – собравшись и глубоко вздохнув, наконец ответил мужчина. – Это чем-то напоминает Первый Ключ, или же Куб и Сферу из Вертодор. В Телополисе много праздников и много ярмарок. И все лишь потому, – Винсент иронично хмыкнул, – что так веселее жить.
– В какой же день начинается эта Ярмарка?
– Когда прибудут Странники. А заканчивается все великолепным Карнавалом и салютом.
– Здорово, – восхищенно проговорила Лилиан, воображение которой уже создало прекрасные картины предстоящего события, Карнавала и салюта, полные ярких красок, ослепительных вспышек и незабываемых эмоций. – А кто такие Странники?
– А-а-а, их ты должна увидеть сама, – ответил Винсент, и загадочно улыбнулся.
3
После обеда они гуляли по набережной и почти не разговаривали, просто шли рядом, не держась за руки, наблюдали за людьми и за тем, как потеплевший ветер создавал рябь на иссиня–черной поверхности озера и шелестел листвой тополей вдалеке.
– Мне пора, Винсент, – сказала Лилиан, посмотрев на часы, и остановилась. – Спасибо за обед, – прибавила она, и ее губ коснулась легкая улыбка.
И вновь Винсент посмотрел на девушку взглядом, исполненным нежности и страдания, но взгляд этот длился всего лишь пару мгновений.
– Позволь провести тебя.
Лилиан заколебалась. Стоит ли?
– Хорошо. Но только до ближайшего латропа.
– Значит, ты согласна пойти со мной на Ярмарку? – поинтересовался Винсент, когда они шли по затемненной стороне одной из тихих улочек Телополиса.
– А что именно означает твое предложение? – отпарировала зеленовласка и глянула на мужчину.
– Я хочу вновь увидеться с тобой. И показать Ярмарку такой, какая она есть.
– Ты считаешь себя специалистом по этому вопросу? – вскинув левую бровь, полюбопытствовала Лилиан.
– Отнюдь, – искренне ответил Винсент.
Лилиан усмехнулась одними губами и окинула взглядом улицу. Ничто не нарушало ее спокойной размеренной жизни. Кирпичные дымоходы курились белесым дымком, почти невесомым, просвечивающимся солнечным светом. Из одного здания вышел средних лет мужчина и, что-то напевая себе под нос и никого не замечая, пошел вверх по улице. Внезапный порыв ветра подхватил своими невидимыми руками мелкий мусор, валявшийся на дороге, и понес его в неизвестном направлении. Но что-то встревожило Лилиан, что-то необъяснимое, присутствовавшее в самом воздухе и окружающих домах. Девушка замедлила шаг, а вскоре и вовсе остановилась. Она склонила голову, словно к чему-то прислушиваясь. Винсент остановился рядом и озадаченно посмотрел на нее, но ничего не спросил, застыв в ожидании.
Лилиан могла поклясться, что что-то слышит. Но это был не звук. Да и слышала она не ушами, а душой, если подобное возможно. Слышала нечто, взывающее к самой ее сути, просящее ответить. Мельком глянув на Винсента и прочитав в его взгляде невысказанный вопрос, девушка медленно повернулась и посмотрела назад. В поисках чего-то, что могло бы объяснить происходящее, ее глаза остановились на фигуре человека, потерянно бредущего по улице. Лилиан нахмурилась и присмотрелась повнимательнее. Это была женщина, немолодая, с ярко выраженными чертами лица, такого, что запоминается, но в ту минуту отображавшего лишь две эмоции, бушевавшие в душе женщины, – вселенскую скорбь и абсолютное непонимание и невосприятие того, что творилось вокруг. Вьющиеся волосы незнакомки были коротко острижены, с округлых форм ее полноватого тела свисала поношенная одежда.
– Кто это? – спросила Лилиан, так тихо, что ее мог услышать только ветер, но это удалось и Винсенту. Он подошел к девушке и, встав за ее спиной, ответил:
– Блуждающая.
– Блуждающая? – последовав своей привычке, переспросила Лилиан и резко обернулась, но, увидев так близко перед собой лицо мужчины и его немигающий стальной взгляд, быстро отступила назад, словно обороняясь.
– Что это значит? И... что она здесь делает? – продолжала недоумевать Лилиан. Она оглянулась, как бы проверяя, на месте ли женщина и не превратилась ли в какого-то монстра, готовящегося напасть на них, или в голубя, вспорхнувшего в небо и скрывшегося в далеких высях, а затем опять посмотрела на Винсента, всем своим видом требуя ответа.
Мужчина хранил молчание и, казалось, вообще перестал реагировать на события из внешнего мира, полностью уйдя в себя. Его немигающий взгляд был устремлен в одну точку, руки безвольно повисли вдоль тела.
Лилиан испугалась и не на шутку разволновалась.
– Винсент! Винсент, что происходит?! – отчаянно запричитала она. – Скажи мне!
Винсент не ответил.
Тогда Лилиан, похолодев, протянула дрожащие руки к мужчине и встряхнула его за плечи. А потом резко оглянулась. Блуждающая, шаг за шагом, неумолимо приближалась и теперь казалась лавиной, скатывающейся с потревоженной горы и непременно несущей погибель каждому, кто посмеет встать на ее пути. Вот только эта женщина была очень медленной лавиной.
– Мы должны уйти, – вдруг раздался голос Винсента.
Лилиан, вздрогнув, повернулась к нему.
– Нет. Сначала ты мне все объяснишь, – сказала она и подивилась тому, с какой категоричностью прозвучали ее слова.
– Хорошо, – после паузы пообещал Винсент, сжав ладони в кулаки и яростно блеснув глазами.
Лилиан, стараясь изо всех сил, чтобы голос ее не дрожал, задала еще один вопрос:
– Куда она идет, Винсент? – спросила она и приготовилась к любым последствиям.
– В ближайшую гостиницу, – севшим голосом произнес Винсент и, тяжело вздохнув, разжал кулаки. – Мы должны уйти отсюда, – твердо заявил он и, повернувшись, сделал первый шаг, когда почувствовал легкое прикосновение дрожащей девичьей руки к своей спине.
– Но ведь она может заблудиться. Ты только посмотри на нее!
– Ты хочешь, чтобы я отвел ее?
Лилиан молча кивнула, неотрывно смотря в глаза мужчины.
Винсент покачал головой. Он не мог отказать такому умоляющему взгляду этих очаровывающих изумрудных глаз.
– Только ты должна уйти. И немедленно.
– Хорошо, Винсент. И... спасибо.
Войдя в ближайший проулок, Лилиан обернулась и бросила на мужчину благодарный прощальный взгляд. И Винсент улыбнулся ей в ответ, так печально и так благородно.
Достав из сумочки свой путиль, Ри, клубок темно-зеленых ниток, Лилиан прошептала ему название нужной улицы, взялась за край нитки и, бросив клубок перед собой, вошла за ним в латроп.
Конец первой части
Часть вторая
Откровения
Глава 26
Странники
1
В понедельник с рассветом, после проливного дождя ночью, в Телополис пришла удивительная погода, все прекрасное разнообразие которой можно было обозначить одним единственным словом – «идеальная». К нему можно было прибавить множество второстепенных синонимов: теплая, ласковая, ясная, солнечная, уютная, и каждое будет уместным и с радостью принятое жителями Телополиса, которым, впрочем, до лингвистики, игры слов, их природы и сокрытых смыслов нет никакого дела. Они заняты собою, погружены в быт и суету, и лишь немногим дано уловить тончайшую связь, существующую между отменным настроением, успехом в делах, некой таинственной умиротворенностью и сказочной погодой, окутавшей город и обосновавшейся в нем, но не надолго – с приходом осени вновь все переменится: прогретый воздух, ласковый ветер и солнечное тепло сменятся меланхолической грустью, многогранной и сложной, которая удивительным образом найдет свои отображения в деталях и мелочах – в желтеющей, а затем буреющей листве, в сквозняках, от которых утром просыпаешься с насморком, в хмурящихся небесах, в природе, готовой в очередной раз постареть и увянуть, чтобы весной воскреснуть и восстать из пепла, из голой земли и обнаженных ветвей, из обожженных надежд и рассыпавшихся мечтаний.
Перемены приходят всегда, рано или поздно. Их невозможно остановить, удержать или с точностью предугадать, если только не мы их несем. К ним не привыкнуть. Их трудно полюбить, ведь даже самые обнадеживающие перемены вселяют в нас смятение и беспокойство, способные перерасти в леденящий страх и животный ужас. Упокоятся ли наши души после смерти? Если смерть принесет с собой забытье, как благодать, данную нам свыше.
Ежедневно жизнь Лилиан подвергалась опасности. Девушка не видела ее, но до щипания в глазах всматривалась в вещи, предметы и людей, если они вызывали хоть малейшую подозрительность. Она вслушивалась в завывания ветра и в потрескивание долгордов в очаге, смутно надеясь услышать мелодии давно ушедших цивилизаций. От мелочей, засоряющих ее мозг, по вечерам болела голова. И внезапно из памяти стали всплывать, один за другим, мыслечувственные сгустки еще не отшумевшего прошлого. Они вели себя дерзко, постоянно навязывались в компаньоны и отражались в Зеркале ее Разума сотнями себе подобных. Зеленовласка вновь ощущала мягкий и воздушный вкус первой булочки, которую съела в 707 номере «Доброго Путника», осязала вскипающего от гнева Миртона Санта, не желавшего выпускать ее на улицу, ежилась от неприязни, а затем наслаждалась приятной дрожью, пробегавшей по ее телу, когда дядюшка Кинг касался ее рук, беря их в свои, шершавые и морщинистые, словно подвяленные яблоки только из печки, он бережно мял ее ладони и ласково, по-отечески гладил ее утонченные холодные пальцы…
Она слышала листву, шелестящую на ветру, а не от взмахов крыльев огромных невесомых мотыльков-призраков; ее сердце трепетно сжималось, а мышцы лица напрягались под немигающими взглядами людей, окружавших ее, Вирджинии, Питера, Сергиуса, дядюшки Кинга, Фарильены и Винсента… Винсента, который хотел вновь увидеться с ней…
Прикосновения невидимок и леденящий кровь смех; ее собственный смех, жизнерадостный, на берегу озера, и вспышки фотоаппарата, и счастливое лицо Ир Грига, смотрящего в объектив; ее кожа, словно решившая примерить на себя роль матушки-земли, прорастающая травой, и, если ее содрать, можно будет постелить перед домом, в качестве газона – но тогда-то ей казалось, будто каждая клеточка ее тела-организма возымела желание сыграть собственную революцию и, нарушив вселенскую гармонию, вырваться из человека, угнетавшего ее, ущемлявшего в правах… и Катерина, ее безумно блестящие глаза, и комната, холодная и сумрачная, пугающая, отталкивающая; руки, воздетые к небесам, вспыхивающие цветом предметы, пальцы, дрожащие от напряженного вожделения…
И во все это, как в лоскутное одеяло, пронизывающей полотно нитью впивались ночные сно-видения. Лилиан страшилась того времени, когда ее рассудок не выдержит и помутится.
Мальчик и юноша, зеленеющее поле и играющая на пианино женщина, угнетающие безмолвие и абсурдность картинок, символика, многослойная, как праздничный пирог, с запеченным сюрпризом – маленьким дамским пальчиком. А почему же не ушком? Ушки тяжеловато жевать. Да и пальчики вкуснее… Самолет, зависший в падении. Он никогда не разобьется, потому что линия превратилась в точку, и движение стало смертью.
Вкус земли, набивающейся в рот, и лиловая девушка, каждый раз ускользающая, словно призрак, неуловимый, но жестокий, пока букет в ее руках чудовищным образом не превратится в его живое, трепещущее на беспощадном ветру времени, бьющееся сердце…
2
– Это никогда не кончится! – выкрикнула Лилиан и вскочила на ноги. Это принесло ей легкое облегчение, но когда она, очнувшись, огляделась по сторонам и вспомнила, что находится не у себя дома, не в мансарде, а в уютной маленькой кафешке, воздух которой подернут легкой дымкой и залит светом просыпающегося солнца, а вокруг сидят притихшие посетители с вытянутыми от изумления лицами, Лилиан почувствовала слабость в ногах, и неприятный холодок пробежал по ее телу.
– Извините, – пробормотала она и неуверенно улыбнулась.
Посетители ответили ей молчаливыми взглядами, в которых отобразился целый диапазон эмоций – от порицания до любопытства, отвернулись и, как ни в чем не бывало, продолжили завтрак.
Лилиан одернула и поправила свое платье, но не потому, что хотела избавиться от складок или стряхнуть крошки, нет, этот жест помог ей сделать еще один шаг к полному возврату в реальность. Подняв со стула сумочку, она, не оглядываясь, вышла из кафешки и не смогла сдержаться от того, чтобы не поправить свою тугую косу нервным движением правой руки, тем самым, как бы, проверяя, на месте ли она.
И тут Лилиан вспомнила летящие ножи, с острыми концами, заточенными сверкающими лезвиями и искусными рукоятками, орудия, предназначенные хладнокровно убивать, будь то помидор, режущийся на салат, или человеческое тело, теряющее свое тепло и коченеющее после смертоносного удара. Это было пост-воспоминание, остаточный эффект, но оно так сильно повлияло на Лилиан, что она невольно отшатнулась, словно прошлое ожило, и она снова поддалась нападению ножей. На сей раз насторожились только два человека, в тот момент проходившие мимо нее.
Намедни, а именно в понедельник, у Лилиан случился нервный срыв, незначительный, но подкосивший ее уверенность в себе и в собственных силах. Причиной тому послужили сно-видения, усилившиеся, ставшие более жуткими, будоражащими и жестокими, той ночью захлестнувшими ее волной. Видения-кошмары, в целом оставшись прежними, тем не менее, претерпели неизгладимые изменения. Они мучили Лилиан всю ночь, и тем утром она поднялась с постели совсем не отдохнувшая. Ни холодный душ, ни пробежка по лестнице вверх–вниз, ни три чашки крепкого чая в приготовлении мастера жидких напитков Крепыша ей не помогли. И Лилиан, на все махнув рукой, полурастрепанная, с полуприкрытыми глазами и полузавязанными ботинками отправилась на работу. Дядюшка Кинг сжалился над ней и разрешил после обеда часок-другой подремать в одном из кресел Моритан, на что Сергиус обиженно надул губы и сверкнул глазами, но промолчал.
Следующей ночью все повторилось с педантичной точностью. Лилиан проворочалась, прокричала, простонала все те несколько часов, предназначенные для сна, а утром еле-еле разлепила веки. Пора было удивиться и насторожиться, почему какие-то там сны так истощали ее, но у Лилиан просто не было сил задаваться подобными вопросами. Но зато она, цинично усмехнувшись, почувствовала себя настоящей сомнамбулой или зомби, и, тут же вспомнив Винсента да его пронизывающий до костей стальной взгляд, поморщилась.
Тем не менее, при наличии сил в эквиваленте двух крошек и монетки, Лилиан, как могла, собралась, одела темно-синее платье с лодочкообразным вырезом, обулась в туфли на низком ходу, заплела тугую косу, рукой, на минуту ставшей самостоятельной, выхватила откуда-то сумочку и, вышвырнув себя из дома, поплелась на работу.
В кафешке с названием, потерявшимся где-то между верхним и изогнутым поворотами спящего на ходу сознания, за завтраком Лилиан умудрилась задремать, не успев аукнуть и стать жертвой откликнувшихся воспоминаний, сплошных лохмотьев, мистическим образом самосмастерившихся в лоскутное одеяло. Позднее, вспоминая уже это происшествие, Лилиан так и не смогла простить себя и обратилась с мысленным осуждающим монологом к человеку (в ее Дневник занесенного под презрительным прозвищем Некто), который ухитрился придумать следующее изречение: «Сон разума порождает чудовищ». Со своей стороны Лилиан посчитала обязательным обвинить Некто в неточности и сокрытии информации относительно того, что чудовищ порождает не только сон, но и дрема, в особенности утренняя, и не только разума, но и всего остального, в сумбурном излишестве и сумасшедшем беспорядке понапиханного в человеческое существо.
3
Итак, Лилиан шла на работу. Она могла с полным правом воспользоваться латропом, чтобы добраться туда побыстрее, но что-то подсказывало ей этим утром воздержаться от подобных путешествий. Она знала, что кафешка, в которой она позавтракала, находится не так-то далеко от Трехбашья Кинга и Ко, чтобы этот путь преодолевать именно при помощи латропа.
На одном из перекрестков ее застал мелкий дождик. Запрокинув голову, Лилиан удивленно посмотрела на небо, такое чистое, что все окна Телополиса могли ему только позавидовать, и не увидела ни единого облачка, что поначалу насторожило ее, но потом развеселило. Расчетливый ум подсказал ей спрятаться под какой-нибудь крышей, но Лилиан не послушалась его, а присоединилась к большинству прохожих, которые, ловя своими макушками маленькие прозрачные капли воды, смущенно улыбались, и их лица начинали светиться от таинственной радости.
Вдруг по рядам прохожих прокатилась волна возбуждения, раздался чей-то оклик и некоторые люди, ускорив шаг, пошли быстрее вниз по улице, а кто и побежал. Любопытство, с которым Лилиан боролась не больше минуты, взбодрило девушку и заставило последовать за всеми. На бегу ее посетило острое и волнующее, но приятное чувство, будто бы она с каждой секундой приближается к чему-то невообразимо прекрасному, что вмиг исполнит все ее мечты и избавит от страхов. Когда же Лилиан, в своем движении руководствуясь другими бегущими людьми, а также гулом человеческих голосов и взрывами смеха, звучавшими все ближе и ближе, наконец-то остановилась за спинами стоявших в один ряд и хлопавших в ладоши людей, то была несказанно удивлена и поражена увиденным.
По широкому проспекту, с выходившими на него фасадами трехэтажных домов, в которых располагались разномастные лавки-магазины и кафешки-рестораны, процессией, растянувшейся, видимо, на пару улиц, двигались большие фургоны и повозки, запряженные белогривыми лошадьми, грациозно и властно выстукивавшими шаг по брусчатке мостовой. На козлах, держа в руках вожжи, восседали загадочно усмехавшиеся женщины и мужчины. Их окутывал ореол силы и очарования, такой притягательный, манящий и завораживающий.
– Кто это? – озвучила вслух свою мысль Лилиан, и ей ответила высокая женщина с пышной прической, стоящая рядом.
– Это Странники, – с придыханием произнесла она.
Женщина, на которую Лилиан обратила внимание всего лишь на миг, показалась девушке знакомой, но в тот момент ее сильнее привлекали повозки и фургоны, проезжавшие по проспекту, и люди, сидевшие в них. Странники отличались друг от друга внешностью, телосложением и манерой держаться на публике, но одно неизменно объединяло их – широкополые темные шляпы, бросавшие тени на их белые лица, левые руки, затянутые в черные перчатки, и сапоги на толстых каблуках.
Дождь продолжал моросить, но люди, казалось, не замечали его, поглощенные созерцанием Странников. До слуха Лилиан долетали обрывки разговоров, увлеченных, сказанных дрожащими от восторга или испуга голосами, но непременно шепотом, как будто эти загадочные личности, скрывавшие тайны в своих повозках и фургонах, закрытых черной, фиолетовой и багровой парусиной, при желании не могли бы обострить свой слух и узнать все, о чем болтали беспечные жители Телополиса. Почему-то Лилиан казалось, что они способны прочитать даже мысли. Она глянула на одного из мужчин, сидевшего в проезжавшей мимо повозке, и вздрогнула, заметив, что он кинул в ее сторону пристальный взгляд. Но, быть может, он посмотрел на кого-то другого, мелькнула в голове девушки мысль, которая, впрочем, не принесла заметного облегчения.
Лилиан продолжала стоять на месте. Странники все проезжали и проезжали, а люди вдруг стали расходиться, словно вспомнили про очень важные дела, за выполнение которых нужно было взяться незамедлительно. Постепенно на проспекте не осталось никого, кроме девушки. Она растерянно оглянулась по сторонам и уже собралась уйти, но тут увидела, что процессия Странников заканчивается, и в конце улицы показался последний фургон. Он был больше остальных, и не таким величавым, безмолвным и строгим, какими выглядели его собратья. Напротив, его парусиновый купол был разукрашен и радовал глаз своими красочными яркими рисунками. На козлах сидела весело улыбавшаяся и с любопытством глядевшая по сторонам молодая женщина, по виду, так не старше Лилиан. Передний край ее островерхой шляпы был загнут, чтобы Страннице было удобнее глазеть по сторонам, рукава ее блузы были закачены, но перчатка из черной кожи наличествовала и в ее случае.
Лилиан, с легкой улыбкой на губах, наблюдала за хозяйкой фургона, замыкавшего процессию и ехавшего на почтительном расстоянии от остальных. Девушка невольно принялась размышлять, кем же является женщина в островерхой шляпе: самой главной в племени Странников, их царицей, просто оригинальной личностью или же белой вороной. К какой бы категории ни принадлежала хозяйка веселого фургона, она, безо всяких сомнений, любила отличаться от остальных.
До слуха Лилиан стали долетать звуки музыки. Она оторвалась от созерцания фургона и увидела группу людей, шествовавших за ним. Они пританцовывали в такт музыке, которую издавали инструменты, находившиеся в их руках. Стиль музыки был таким же озорным и задорным, как и рисунки на стенках фургона. Лилиан удалось насчитать не менее двадцати человек, среди них были пожилые и еще совсем юные. Одеты они были в легкую развевающуюся на ветру одежду. У некоторых на головах виднелись цветочные венки.
Вдруг лошади, запряженные в веселый фургон, сорвались с места и чуть ли не галопом поскакали по проспекту. Их хозяйка, видимо, наконец решила догнать своих собратьев. А на прощанье она звонко выкрикнула:
– Ух-ха-ха! Увидимся на представлении!
Лилиан инстинктивно отскочила назад, чтобы не попасть под копыта лошадей.
Люди, еще минуту назад танцевавшие, прекратили играть и побежали за фургоном, громко хохоча и выкрикивая одиночные фразы следующего характера: «Ура! К нам приехали Странники!», «Странники – веселье и смех!», «Зажигаем на Карнавале!» и тому подобные.
Промчавшийся мимо фургон потоком воздуха увлек Лилиан на мостовую, и она попала в самый центр группы людей, на головах которых красовались венки из живых цветов. Люди моментально подхватили ее и закружили в хороводе, и зеленовласке, не успевшей сориентироваться, пришлось подчиниться.
Вдруг в воздухе раздался оглушительный хлопок, и на головы танцующих и смеющихся людей посыпались брызги радуги, разноцветные искры, пылинки и крошечные круглые листики. Лилиан только и успевала вертеть головой, находясь во власти движений, навязываемых ей. Люди уже не кружились в хороводе, а стали танцевать парами. Зеленовласку за руки подхватила улыбающаяся девушка, с длинными темными вьющимися волосами и курносым носом. Девушка была чуть ниже Лилиан, сквозь ее голубоватое одеяние просвечивались нежные плавные очертания фигуры. На голове у милой незнакомки не было венка, но зато из-за спины выглядывали овальные кончики крыльев, сделанных из проволоки, обтянутой тонкой просвечивающейся белой материей. Девушка не отпускала Лилиан, и они все кружились и кружились, засыпаемые, словно снегом зимой, радужно-звездной пылью.
Наконец их пальцы разомкнулись, и Лилиан чуть не упала на мостовую, но девушка, кружившаяся с ней, подскочила вовремя и словила зеленовласку. Затем коротко хохотнула и, прискакивая, умчалась вслед за своими танцующими друзьями. А Лилиан так и осталась стоять посреди опустевшего проспекта, одна, застывшая на месте, не в силах пошевелиться. У нее кружилась голова, и ее подташнивало. И все-таки, поддавшись некому внутреннему толчку, она медленно подняла голову и посмотрела в небо. Бесконечные просторы прозрачной чистой синевы, в какую сторону ни глянь, заполняли ослепительные в своей красоте и неповторимости радуги. Они, подобно мостам, соединяли край земли с краем небес. Лилиан хмыкнула и задумчиво улыбнулась. В Телополис приехали Странники. Пора было начаться торжеству.
4
В Трехбашье Лилиан появилась в пять минут одиннадцатого и застала на привычном месте у камина лишь дядюшку Кинга, мурлыкавшего себе под нос какую-то мелодию. Рядом с ним не стоял Сергиус. Лилиан всмотрелась в сумрак Коритан. Сергиуса действительно нигде не было! В последнее время девушка забывала прикрывать за собой входные двери, и старший эйдин проделывал это за нее. Но сейчас двери так и остались полуоткрытыми, пропуская в огромное мрачное помещение первого зала Трехбашья жизнерадостный солнечный свет.
Лилиан, как обычно, поздоровалась с дядюшкой Кингом, поговорила с ним о погоде, о самочувствии и всевозможных безобидных мелочах. Когда речь зашла о рогаликах с фруктовой начинкой, украшенных глазурью, которые Лилиан довелось попробовать этим воскресеньем в кафе на набережной Масса, у входной двери послышался шум. Это был Сергиус. И он впервые опоздал на работу! По крайней мерее, за прошедшие полтора месяца, которые Лилиан провела рядом с книгами. Запыхавшийся старший эйдин подбежал к креслу дядюшки Кинга и, постоянно сбиваясь, стал извиниться. Когда же монолог раскаяния был завершен, парень поднял глаза и увидел Лилиан. Как же тогда округлились эти самые его глаза цвета разбавленной озерной воды в полдень, а нижняя челюсть отвисла вниз, словно под тяжестью невыносимого груза! Лилиан почувствовала себя неловко и, коротко кивнув Сергиусу в знак запоздалого приветствия, убежала в Лоритан. Но уже там она беззвучно и от всей души рассмеялась. Она никогда не забудет выражение лица Сергиуса! Он смотрел на девушку и не видел ее, он не мог поверить, что она стала свидетельницей его позора, запятнывания столь безупречной репутации старшего эйдина и, конечно же, открытого проявления его чувств, выплеснувшихся наружу! Если не учитывать тот случай на лестнице в прихожей ее дома, произошедший целое столетие тому назад.
Со Второй Зарей дядюшка Кинг подозвал к себе и Лилиан, и Сергиуса. Они встали по обе стороны кресла и, обмениваясь молчаливыми взглядами, для каждого из двоих означавших что-то свое, внимательно слушали Мастера книг. Слова, сказанные с присущей только ему, Сори Кингу, душевной теплотой и мудростью, понравились Лилиан, но она не могла с такой же уверенностью поручиться за своего коллегу, потому что к вечеру на лице старшего эйдина не отображалось вообще никаких эмоций. А смысл сказанного дядюшкой Кингом заключался в том, что время со среды и до понедельника седьмая эйда и старший эйдин могут всецело посвятить отдыху, потому что Трехбашье закрывается на каникулы в честь Великой Ярмарки.
Обрадованная, Лилиан отправилась домой и, сменив одежду, решила отметить хорошую новость в одном из лучших, с ее точки зрения, ресторанов, а именно в «Веселом Полнолунии», где она сделала самый шикарный заказ из возможных на свою скромную серенькую орисаку, насладилась пением Фрэнки, а под конец ужина чуть на задремала на столе. Вернее, это бедствие глобальных масштабов все-таки случилось, но Лилиан была вовремя разбужена черноусым официантом и даже получила совет отправиться домой и хорошенько выспаться. Ведь такой возможности с завтрашнего дня у нее может и не быть (Ярмарка, дорогая моя, уникальное событие! Гуляй круглосуточно и сохрани воспоминания до конца жизни!). И девушка, не долго думая, да и просто не в состоянии совершать лишние мыслительные операции, кроме наиважнейших, последовала совету и отправилась домой, по дороге, однако, размышляя о том, каким чудесным образом ей удалось прожить сегодняшний день, все время хотя спать и все время борясь с этим желанием.
Лежа в кровати и машинально перебирая в голове все события минувших суток, Лилиан вдруг вспомнила, кем была та женщина, которой она задала вопрос о Странниках. Кажется, ее звали Маринетта. И у нее еще была подруга, Луиза. Впервые Лилиан познакомилась с ними в Лоритан. Обе женщины были в восторге от Роберта. И именно они дали девушке адрес швеи, по которому та и отыскала Вирджинию. Вот так встреча! Как там говорится, мир тесен, но в наших возможностях расширить его? Лилиан надеялась, что авторство этой фразы не принадлежало тому самому Некто.
В роли пассивного наблюдателя следя за пробегающими перед внутренним взором объемными картинками проезжающих по проспекту фургонов и повозок Странников, Лилиан еще раз обвела взором собравшихся под стенами домов людей, и ее расслабившегося разума коснулась неприятная догадка – а ведь все это было так похоже на то, свидетельницей чего девушка стала на Улице Кривых Крыш. Как сейчас, она видела перед глазами онемевшие от болезненного экстаза лица почти черно-белых людей, ставшие цветными в лучах солнечного света, и те предметы-механизмы, которые они сжимали в руках... Похожесть весьма отдаленная, возможно, искаженная, но ведь она существовала! Пусть люди на проспекте вели себя более сдержанно, воспитанно и цивилизованно, но они принадлежали к тому же племени тайных мечтателей, всю жизнь ожидающих чуда и радующихся при встрече с ним.
И она была одной из них.
А вот Странники... Само их название заставляло задуматься о многом. Откуда они приезжают? Может, из другого города? Что находится за тысячи километров от Телополиса и, чтобы в него попасть, нужно покинуть стены этого. Присоединиться к Странникам и вырваться на свободу! Безумное предположение, но оно может стать реальностью.
Последней мыслью, которая посетила Лилиан перед тем, как она провалилась в пушистые объятья сна, было сожаление о том, что на время каникул она не успела попрощаться с Робертом.
5
В среду Лилиан выспаться также не удалось. Этому поспособствовали Крепыш, с семи утра начавший на всевозможные мотивы распевать – «Ярмарка! Ярмарка! К нам пришла! Ярмарка!..» и при этом звонко прихлопывать своей крышечкой от безудержной радости, овладевшей им, да сонм пушистиков, возбужденно бороздивших воздух за закрытым окном перед домом от распиравших их писем-посланий.
Тем не менее, Лилиан удалось выхватить часа два сна без каких-либо сно-видений, как раз перед пробуждением. Это было то время, когда ночь отступала в свое мрачное царство, и на арену нового дня с огненным диском солнца выкатывалось разгорающееся утро. Значит, догадалась Лилиан и иронично хмыкнула, кошмары, беспокоившие ее, каким-то странным образом теряют свою мощь с наступлением рассвета. Весьма полезное знание, которое может понадобиться ей в будущем. Особенно, если у нее появится возможность перенести свой сно-отдых на дневное время, дабы видеть под сомкнутыми веками исключительно сладкие и наивные золотисто-радужные сны.
В эту ночь Лилиан выиграла пару очков в ранее казавшейся неравноправной игре у чужих кошмаров, продолжавших являться ей. Она была просто пассивным и безвольным наблюдателем. Для активного участия у нее не было ни желания, ни сил. Итак, чтобы победить подобный недуг, нужно было смертельно устать. Но если ты устанешь именно смертельно, то существует большая вероятность того, что никакой недуг тебя вообще более не зацепит. Эта мысль позабавила Лилиан, и она пообещала угостить себя шоколадным тортом в том случае, если ей удастся раскрыть тайну мозаичного кошмара прежде, чем ее тело займет застывшее горизонтальное положение по отношению к земле в одном из уютных, но немного тесноватых сосновых гробиков. При этой мысли зеленовласка содрогнулась от пробежавших по ее телу мурашек и, подойдя босиком к окну, распахнула одну из его створок настежь. В мансарду ворвался прохладный утренний ветер, а вместе с ним стайка пушистиков, которые при этом так толкались, словно соревновались в том, кто быстрее доставит адресату письмо. Лилиан пыталась сосчитать, сколько мягких пушистых шариков, без ушек, ручек и ножек, но с восхитительными глазками и изумительной колышущейся от постоянного движения золотистой шерсткой-пухом, прилетело к ней, но сделать это ей так и не удалось.
Пушистики, не сумев определиться с первенством, все разом, довольно повизгивая, закружились каждый вокруг своей оси, и на деревянные доски мансарды посыпался пепел, на лету волшебным образом превращающийся в листочки бумаги. Лилиан заворожено наблюдала за метаморфозами и так увлеклась, что пропустила момент, когда пушистики, с чувством выполненного долга, покинули ее. Девушка присела и собрала с пола письма-послания. Всего их насчиталось пять. В каждом было написано только три слова: «Поздравляю с Ярмаркой!», вот только разными почерками. Удивленная Лилиан посмотрела на обороты писем и обнаружила там имена людей, которых с этого момента она могла считать друзьями, настоящими, такими, которые прошли проверку на верность. Это были Вирджиния, Ир Григг, Сергиус, дядюшка Кинг и... Винсент. Девушка мысленно произнесла эти имена, и они согрели ее сердце.
Она повернулась к столу. На нем стоял Крепыш. Своими округлыми фарфоровыми стеночками отражая прозрачный утренний свет, чайничек продолжал музицировать, но теперь тише и сменив песню. Если бы ты был человеком, я бы или сжалилась над тобой, или разругалась вдрызг, подумала Лилиан и, печально вздохнув, отошла к каминной полке, чтобы взять свой билифф, письменные принадлежности, и написать ответы с простыми, но добрыми пожеланиями всем тем, кто поздравил ее с Ярмаркой. Великой и, будем надеяться, не ужасной.
С Крепышом Лилиан так и не удалось наладить достойное и полноценное, а главное, интересное общение. Они, разумеется, разговаривали, но коротко и обсуждая только те вопросы, которые не терпели отлагательства. До следующего новолуния оставалось чуть больше двух недель, но Лилиан уже перестала питать надежды насчет того, что на свой вопрос к Крепышу ей удастся получить точный и понятный ответ. Да и, не Торином будет осуждено, из ее ветреной головы уже успели испариться слова, сказанные фарфоровым чайником в 43 (44) день от «точки отсчета», то есть в прошлое новолуние. Кажется, он упоминал какие-то миражи или иллюзии, а еще говорил о какой-то вере. Но вот только во что? И попробуй спроси его вновь, ведь будет молчать, а потом понесет всяческий вздор!
На четырех из пяти писем Лилиан написала адреса, на одном же, предназначавшемся Ир Григгу, просто указала имя фотографа, надеясь, что пушистики-почтальоны отыщут его и так. И тут девушка засомневалась. Она помнила, что, вроде бы, обменивалась адресами с любителем нефривности, вот только куда в таком случае подевала его адрес? И если она куда его и записала, то, очевидно, что не в Дневник и не в бортовой журнал корабля, который в океанах вечности продолжал разыскивать ее потерянные воспоминания.
Крепыш, как ни в чем ни бывало, продолжал петь. Лилиан бросила на него критический взгляд, но промолчала. Она посмотрела на три книги, лежавшие ровной стопочкой на противоположном конце стола и тут же вспомнила, что это за книги. Она должна разнести их сегодня утром, по просьбе дядюшки Кинга, и только после этого будет свободна для отдыха и развлечений. Что ж, невелика плата за пять дней каникул!
Лилиан поднялась и вернула билифф на каминную полку, на которой, среди прочих мелких и не очень предметов, стоял кувшин, заодно исполнявший функцию вазы, а в нем – пышный букет алых и бордовых роз. Сколько дней прошло, а они по-прежнему благоухали, наполняя тонким изысканным ароматом всю мансарду. Другой такой букет, но только поменьше, стоял на каминной полке в северной гостиной на первом этаже. Лилиан взяла вазу с цветами и переставила ее на стол. Вблизи полураспустившиеся бутоны не выглядели так идеально, края их лепестков слегка подувяли и приобрели пепельный цвет. Ничто не вечно, и все меняется. Две элементарные истины, ждущие своего опровержения. Но Лилиан пока не готова предъявить стоящие аргументы, как «за», так и «против». Она ждет ответа извне. Может ли он заключаться в этих розах, прятаться в их сердцевинах или прожилках темно-зеленых восковых листочков? В этих винно-рубиново-пурпурных цветах, все еще вызывающих у нее смятение чувств? Впрочем, розы здесь ни при чем. Лишь человек, из рук которого они так трогательно упали наземь...
6
За час Лилиан разнесла все три книги по адресам, которые дядюшка Кинг написал ей на отдельном листе. Последняя предназначалась Вирджинии. Девушка с радостью отправилась на улицу Рона, пользуясь поводом лишний раз повидаться со своей подругой. Да, у них были разные взгляды на жизнь, но девушке было приятно общаться со столь харизматической личностью, как Вирджиния, и она надеялась, что чувство это было взаимным.
Вирджиния была в хорошем настроении и пригласила девушку на чай, но Лилиан отказалась. Тогда женщина забрала принесенную ей книгу, толстый потрепанный том в кожаном переплете, со множеством загнутых страниц, и взяла с зеленовласки слово встретиться вечером и погулять на славу. Во время Великой Ярмарки нельзя отсиживаться дома, с веселой ухмылкой отметила она и тут же распрощалась с девушкой, которая миг спустя осталась стоять на пороге перед закрытой дверью с обескураженным и растерянным выражением лица. Ну вот, эта несносная женщина опять все за нее решила. И как с этим бороться? Лилиан повернулась на каблуках и неспешной походкой зашагала вдоль улицы к ближайшему латропу. Состояние неопределенности и усилившееся притяжение земли помогли Лилиан прийти к верному решению. Она целенаправленно отправилась домой и, даже не позаботившись о том, чтобы переодеться, завалилась в кровать и уснула сладким крепким сном без кошмарных сно-видений.
Ровно в семь и ни минутой позже к ней зашла Вирджиния. Она была подобна урагану, жестикулировала страстно и временами не впопад, иронизировала, много говорила и смеялась. Впервые оказавшись в доме своей подруги, женщина осмотрела его критическим взглядом и сказала пару теплых предложений, которых Лилиан от нее и не ожидала, но которые так запали ей в душу. Вирджиния затолкала девушку в душ и, пока последняя терла себя намыленной мочалкой, стояла под дверью и рассказывала забавные истории, касавшиеся, пусть и самым отдаленным образом, но все-таки Ярмарки. В последствии же Лилиан припомнила только одну из них и записала ее в свой Дневник.
7
Эта история повествовала о неком мужчине, который к старости потерял всех близких и остался совсем один. Проснувшись однажды утром, он понял, что более не хочет жить. Но у него не было ни сил, ни желания убивать себя. Его некогда мужественные и крепкие руки стали костлявыми и скрученными, похожими на корни иссохшего дерева, его голова полысела и теперь напоминала яйцо цвета пригоревшего омлета, его некогда синие, пронзающие умным взглядом глаза поблекли и частично ослепли. И мужчина решился на следующий поступок – он отправился на одну из площадей и лег в своем прохудившемся изношенном костюме на лавку, укрывшись в кружевной тени белолиста. Он закрыл глаза и погрузился в забвенье, его тело окоченело и приняло форму зародыша. Вскоре о нем заговорил весь город. Кто называл его героем, кто обзывал трусом, но каждый норовил прибавить что-то новое к его истории. И так жизнь никому неизвестного, ничем ни примечательного человека превратилась в легенду.
Миновало много лет, осень с ее меланхолическими танцами кроваво-пламенной листвы сменилась таинственными и тихими снегопадами зимы, возрождающаяся из небытия природа весны уступила место разноцветью и зною лета. Но старик, а, вернее, его тело, продолжало покоиться на лавке. Одежда еще сохранилась на нем, но только благодаря тому, что никто не осмеливался подойти и потрясти мужчину за плечо в надежде, что он разомкнет свои смеженные очи и спросит, какой сегодня день, а также потому, что белолист, ранее не проявлявший особой симпатии и внимания к людям, стал заботиться о человеке. Он оберегал его от палящих солнечных лучей летом и проливных дождей осенью, он укрывал его опадающей листвой в морозные зимы и развлекал ласкающим и робким ветерком весной.
И вот однажды наступило время перемен. В городе появилась женщина. Никто не знал, откуда она пришла, потому что никому не было до нее дела. Ее седые волосы всегда были уложены в незатейливую прическу, но так, что ни один волосок не свисал и не ерошился, а каждый находился на своем месте. Женщина сутулилась и носила вязаные жилетки поверх длинных платьев темных оттенков. Жилетки эти были связаны так искусно и тонко, так своеобразно и с такими удивительными узорами, что любая мастерица позавидовала бы ей. Но женщина мало с кем общалась, а те, кто хоть раз слышал ее спокойный низкий голос, могли считать себя счастливчиками. Каждое утро она отправлялась на рынок и по пути непременно проходила через площадь, посреди которой рос белолист, под которым вечным сном спал человек, ставший легендой. Поначалу женщина бросала на него задумчивые взгляды, в которых со временем появилась заинтересованность, сожаление, печаль и трогательная надежда.
Наступил апрель, и в город приехали двенадцать Странников. Они привезли с собою множество аттракционов, акробатов, магов и канатоходцев. В течение восьми дней они развлекали жителей, в радости и веселье даря им забвенье.
В предпоследний день ярмарки (Великой тогда еще не существовало), поздним вечером к самому большому шатру Странников приблизилась сгорбленная темная фигурка и проговорила пару слов высокому стражу. Через мгновение ее впустили внутрь, и под своды шатра, на которых застыло во всем своем ошеломляющем великолепии бескрайнее звездное небо, ступила женщина в вязаной жилетке и белоснежном платье до пят. Она склонила голову в почтительном поклоне. Тогда один из пяти Странников, находившихся в шатре, дал ей разрешение изложить свою просьбу. Женщина раскрыла свой маленький ротик и произнесла такую же маленькую, но содержательную речь, преисполненную сострадания и печали. Она молила Странников о помощи, но не для себя, а для того несчастного человека, тело которого вот уже многие годы лежало на лавке под белолистом. Странники молча выслушали ее и отправили домой, сказав, что решение она сможет узнать завтра, в это же время, на этом же месте. Женщина поблагодарила их и удалилась, а следующим поздним вечером вновь явилась к звездному шатру.
Мы заберем спящего вечным сном человека с собой и поможем ему, сказали Странники, если ты примешь одно-единственное наше условие. Я согласна, горячо ответила женщина, еще не зная, как горько в последствии ей придется об этом пожалеть. Они заключили соглашение. Странники отправили женщину домой, и всю ночь она пролежала без сна, давясь от беззвучных рыданий и заливаясь слезами. Она заплатила слишком большую цену. Стоил ли тот никчемный старик той боли, скорби и отчаяния, на которые она обрекала жителей города? Она, предавшая их и себя. Она, ради спасения одного немощного существа на целых восемь лет подвергшая опасности всех своих сестер и братьев. Да, Странники заберут спящего вечным сном человека с собой и помогут ему, но все последующие восемь лет они не будут приезжать в город. И это неминуемо повлечет за собой страшные катаклизмы и необратимые разрушения. Вот каково было главное условие соглашения.
Ярмарка закончилась. Ночное небо последнего дня окрасили яркие вспышки фейерверков, воздух оглушили счастливые выкрики сотен людей, не подозревавших о нависшей над ними беде. Странники уехали, а женщина навеки замолчала. Она начала изъясняться жестами, не в силах раскрыть окружающим ужасную правду. Дни сменяли недели, а месяцы – годы. В городе ничего более не менялось, все словно застыло в одном единственном дне. Не было ни зимы, ни лета. Только бесконечный теплый день с моросящим дождиком после обеда. И никому не было до этого дела, никто не замечал застывшей в капле вечности. Это было наибольшее проклятие, наисильнейшая мука и жуткая в своей бесстрастности кара – равнодушие.
Но женщина видела все и не могла отвернуться, не могла закричать или обрушить на судий громовые проклятия. Она молчала и впивалась в покрывшиеся ранками ладони своими тонкими сморщенными пальчиками.
И вот минуло восемь лет. Но ничего не случилось. Странники не вернулись. Времена года вновь стали сменять друг друга. Так прошел девятый, десятый, одиннадцатый и двенадцатый год, в суете и серой обыденности. Наступил день, когда женщина, более не в силах терпеть и сдерживаться, сдалась. Она пришла на ту же площадь, к тому же белолисту и молча легла на лавку. Она смежила очи и прошептала: «Прощай…», себе, а не миру, который она предала, и который до сих пор так и не понял этого. К вечеру она уснула. Уснула вечным сном.
Следующей весной в городе появились Странники. Люди веселились и пили за их и за свое здоровье. А на опустевшей площади, под шелестящими на ветру, мерцающими лунной белизной в сгущающихся сумерках ветвями белолиста покоилось иссохшее тело никому не знакомой женщины, словно прилегшей на минутку.
Глубокой ночью на город внезапно опустился густой туман. Над площадью с белолистом в неподвижности зависло облако. Через некоторое время оно стало медленно опускаться вниз, и вот, оно уже накрыло собой всю площадь. В ту ночь все жители, без исключения, спали крепким сном, и никто на утро не помнил о необычном погодном явлении. Память о нем сохранил лишь белолист. Поутру люди поднялись с постелей, и каждый отправился своим путем выполнять свои смешные дела и задания. И никто не заметил маленькой перемены, произошедшей на одной из многих себе подобных площадей.
Лавка под белолистом опустела.
Один человек, присевший на нее отдохнуть спустя несколько лет, рассказывал, что ветви лунно-цветного дерева нашептали ему эту историю и поведали, чем все закончилось. Так вот, с тем туманом на землю сошел тот самый человек, мужчина, некогда совершивший столь сомнительное деяние. Он помолодел и светился от счастья. Он подошел к спящей женщине и коснулся ее плеча. Она открыла глаза и изумленно посмотрела на стоявшего перед ней человека. На минуту меж ними повисла тишина, но потом женщина расплакалась, а он обнял ее и поцеловал. А потом...
А что потом? Ведь все закончилось хорошо, и это самое главное. И пусть все это было грезами спящего вечным сном под таинственно сияющей кроной белолиста человека среди руин разрушенного города, но какое теперь это имеет значение?
8
В седьмом часу подруги вышли из дома и отправились на Великую Ярмарку. На пути к латропу им попалось всего лишь три человека, что было весьма необычно для такого времени на этих улицах. Девушка вопросительно глянула на подругу, и Вирджиния очень просто ответила: «А чего ты хочешь? Ярмарка началась!». Когда они вышли из латропа, Лилиан в полной мере поняла смысл ранее услышанного.
Улицы вечернего города были заполнены людьми. В беспрерывном потоке они сновали туда сюда, разговаривали обо все на свете и с абсолютно незнакомыми людьми, которые к концу Ярмарки, как предположила Лилиан, станут их лучшими друзьями. Тут и там воздух сотрясался от взрывов хохота и безудержного смеха. Люди улыбались друг другу, приветливо похлопывали по плечу или иронично подкалывали. Но, что поразило девушку в первый же вечер, никто ни на кого не обижался и не ругался, никто не норовил ударить тебя или плюнуть в лицо. Все словно стали сестрами и братьями. И, что, несомненно, пришлось девушке по вкусу, на время Великой Ярмарки отменялись какие-либо ограничения, касающиеся статуса, который человек невольно получал вместе со своей орисаку.
Подруги медленно продвигались по улице, и не только из-за возросшего числа прохожих на один квадратный метр в секунду, но и оттого, что Вирджиния постоянно с кем-то здоровалась, обменивалась односложными, ничего не значащими, но приятными и ей и ее минутным собеседникам, фразами, а Лилиан во все глаза таращилась по сторонам, успевая уворачиваться от слишком активных в своем движении посторонних и слушать обрывочные пояснения подруги ко всему происходящему.
Улицы, на которых стояли жилые дома, пустовали. В дни празднества весь люд собирался на площадях, у кафешек-ресторанчиков, на берегу озер и в парках. Лавки-магазины, от продуктовых до сувенирных, предлагали свой товар под открытым небом, разложив его на переносных столиках. На углах и перекрестках люди собирались в группы, обступая выступающих фокусников, жонглеров, мимов и музыкантов. Все они были приезжими и автоматически причислялись к Странникам. Хотя Вирджиния разъяснила Лилиан, что Странники – особые, таинственные и непредсказуемые, они выступают на высоких сценах, в огромных шатрах и разукрашенных палатках. От всех остальных приезжих их можно отличить по длинной черной перчатке на левой руке, широкополой шляпе и позвякивающему на поясе мешочку, в котором, как поговаривают, они носят не золото или серебро, а маленькие косточки диких северных птиц под названием апроли, которые приносят удачу. Но обо всем этом, разумеется, кроме косточек, зеленовласка догадалась самостоятельно, еще когда стояла на проспекте, наблюдая за проезжавшими мимо фургонами.
Нечто привлекло внимание Лилиан, когда они шли по улице Угрюмого Молчуна. Смеркалось, и зеленовласке стало казаться, что даже освещение на улицах стало волшебным. Она посмотрела вверх и, увидев причину изменений, изумленно улыбнулась. Вдоль домов тянулись цепочки гирлянд с разноцветными лампионами. С наступлением темноты они разгорались все ярче и ярче, раскрашивая окружающий мир в веселые и жизнерадостные тона. Фонари, на столбах которых крепились гирлянды, не светились, вероятно, они также ушли на заслуженный отдых, наделив ярмарочные лампионы полным правом указывать людям путь и отражаться на их лицах улыбками.
На перекрестке Лилиан остановилась, увлеченная выступлением бродячего музыканта. Это был невысокий пожилой мужчина, с солидной черной бородой, в свободном плаще до колен и гитарой на перевес. Он стоял в центре небольшой группки людей и сочным мелодичным голосом исполнял романтические баллады, время от времени сменявшиеся героическими сказаниями о доблестных мужах и женах рода человеческого. Лилиан протиснулась в первый ряд, а Вирджиния осталась стоять в последнем, с интересом наблюдая не только за исполнителем, но и за воодушевленной реакцией на него своей юной подруги. После трех баллад и одного сказания женщина окликнула Лилиан, и девушка, воспользовавшись музыкальной паузой, с неохотой вышла из круга, на полчаса превратившегося для нее в заколдованный.
– Он, что же, ничего не берет за свою работу? – поинтересовалась она у старшей подруги, когда они отправились дальше.
– На Ярмарке никто и ни у кого ничего не берет, – рассмеялась в ответ Вирджиния (для вечерней прогулки она облачилась в свободного стиля темный жакет и синюю юбку чуть длиннее колен и обулась в сапожки на шнуровке). – А что начнется завтра! Уверенна, тебе понравится, – как бы в подтверждение своих слов она кивнула и засунула руки в карманы жакета.
– И что же будет завтра?
– Я называю это просто «распродажей». Но некоторые величают события двух последующих дней Драгоценным Сердцем Ярмарки. Вот придумали, так придумали, чтоб их Капюшоны!
Лилиан коротко хохотнула.
– А у тебя, получается, во время Великой Ярмарки исчезают претензии к словам?
– К каким именно?
– Ну, ты сказала «распродажа», а ведь в Телополисе все приобретается, ничего не продается и не покупается. Или это правило не касается столь особенного праздника?
– Не суть важно, – Вирджиния беззаботно отмахнулась рукой и предложила куда-нибудь пойти перекусить. Лилиан с удовольствием согласилась, хотя ей и стало несколько досадно из-за того, что подруга вновь улизнула от ответа.
Они поужинали за столиков на двоих под открытым небом в одном из уютных ресторанчиков, в котором подавали запеченную в соусе рыбу и сдобренные пряностями свежие салаты.
На небе загорались первые звезды, такие маленькие и яркие. На аллеях парка, раскинувшегося через дорогу от ресторанчика, приветливо светились лампионы. По улице проходили веселые компании и любовно перешептывающиеся парочки. Из ресторанчика долетали вкусные ароматы готовящихся блюд. Воздух был напоен тончайшими запахами лета. Окружающий мир дышал жизнью на полную грудь, и Лилиан, печально усмехнувшись, вдруг подумала, что прошлые два месяца на самом деле были всего лишь сновидением, одним из чужих кошмаров, нелепых, бессвязных и бесполезных. И этим вечером, теплым и благоухающим, она словно пробудилась и взглянула на мир по-новому. И то, что она увидела, принесло ей радость и облегчение. Она хочет остаться здесь, чтобы смотреть на счастливые лица людей, завоевывать новых друзей и просыпаться вместе с солнцем, чтобы просто жить и думать о хорошем.
Но позволено ли ей это?
Вирджиния продолжала рассказывать о Великой Ярмарке, и ее голос гармонично вплетался в ненавязчивый гул голосов, долетавших из-за соседних столиков.
– Они обязаны привезти с собой что-то новенькое, – продолжала женщина, смакуя цветочный чай из желтой глиняной кружки. – Скорее всего, это будет какой-то аттракцион. Что они вытворяли в том году! – воскликнула она и звонко засмеялась. – Привезли живого дракона, благо, что прирученного, и возили на нем всех желающих по Цорвианскому лесу!
– Цорвианскому? – заинтересованно переспросила Лилиан и перевела свой взгляд с улицы на подругу. – Я где-то уже слышала о нем.
– Конечно, слышала, – бодро подтвердила Вирджиния. – «Добрый Путник» находится как раз возле него.
– А-а, тогда понятно, – рассеяно протянула девушка, все сильнее погружаясь в сладостное состояние, лишенное действия и мыслей.
– Уедут Странники в понедельник на рассвете. Так всегда происходит, в последние годы. М-м, а где же расположится их главный шатер? – этот вопрос озадачил Вирджинию.
– Может, в Цорвианском лесу? – предположила Лилиан.
– Откуда ты знаешь? – Вирджиния была поражена.
Это позабавило девушку, и она расхохоталась.
– Самый главный Странник мне сказал, откуда же еще!
– Да ну тебя, – женщина смутилась, а потом тоже рассмеялась.
Постепенно их разговор плавно перешел на тему книг.
– Есть книги, – заговорила Вирджиния, когда им подали кремовые пирожные и подлили чаю. – Книги, подобные отпечаткам определенных событий, периодов или отрывков из жизни. В них, как и в самой жизни, бывает мало смысла, разговоры ведутся длинные и ни о чем, – она сделала паузу, чтобы помешать сахар в чае. – Но есть и книги, в которых автор знает, что вкладывает в уста героев. Их слова, в монологах или диалогах, важны, взвешены и отточены. Понимаешь? – она бросила на зеленовласку внимательный взгляд.
– Кажется, да, – соврала Лилиан и слизнула розовый крем с пирожного.
Вирджиния вздохнула. Она поняла, что сладость, которую ее подруга держит в правой руке, в определенной степени и в данный момент интересует ее больше, нежели непонятно к чему ведущий разговор. Но Вирджиния не разозлилась, и ей не захотелось изо всей силы толкнуть это юное создание и сбросить на землю, как это было тогда, возле беседки, посреди зеленеющего травяного поля. Ведь она знала, что и к чему. Пускай девочка радуется, пока у нее есть такая возможность. Пока она не помнит, пока спит и видит сны.
– И если ты внимательно следишь за ними, – проникновенно продолжила Вирджиния минуту спустя, – за героями, их словами, тогда, быть может, сможешь ранее, чем следует, разгадать, кто злодей и в чем состоит уловка. Если тебе позволит автор, – чуть помолчав, заметила она. – Или же если это будет его упущением, недосмотром, то есть если он разбросает дольки информации в своем произведении в ложной степени важности, – она вновь сделала паузу, отпила чаю и, вздохнув, серьезно сказала: – И вот что не дает мне покоя. На какие из этих книг действительно похожа наша жизнь?
– Что ты имеешь в виду? – настороженно спросила Лилиан, справившись с пирожным и уловив в голосе подруги новую интонацию, заинтриговавшую ее.
– Я имею в виду, – произнесла Вирджиния и многозначительно вскинула левую бровь, густую и черную, – то, что вдруг каждое наше слово и мысль не пусты, а существенны? И являются некими кубиками из пирамиды или частичками мозаики? И только в конце жизни нам станет ясно, насколько правильными или нет они были, ясно по тому, удастся ли нам сложить ту самую пирамиду, мозаику или, допустим, крепость, то есть нечто цельное, нерушимое, отвечающее вселенской гармонии?
– Ви, однозначно, тебе нужно писать книжки. Ты не задумывалась о писательстве?
– Кажется, ты уже спрашивала меня об этом, – заметила женщина.
– Правда? Ну, тогда извини.
9
Некоторое время они молчали. Лилиан наслаждалась жизнью, летним вечером и самой собой, а Вирджиния, глядя в кружку, собиралась с мыслями, чтобы все-таки ответить на поставленный вопрос.
– На моем камне преткновения написано всего три слова – оригинальность, стиль и притягательность, – заговорила Вирджиния. – Да, у меня есть мечта. Создать гениальное, уникальное и культовое произведение. Но, сампранские дрязги, эта мечта неосуществима! Как только я берусь за перо и сажусь перед чистым листом бумаги, намереваясь запечатлеть на нем свои мысли-идеи, облечь их в слова, так сразу начинаю испытывать раздражение. Найдутся ли когда-нибудь такие слова, которые в полной мере смогут отобразить всю неповторимость, многообразность и своеобразную красоту моего внутреннего мира, о котором я хочу написать? И смогу ли я точно и гармонично подобрать эти слова, скомпоновать их, связать в предложения и цельное повествование. Марское пламя, как же это сложно! – воскликнула Вирджиния с таким видом, словно и сейчас подбирать слова ей было крайне тяжело. – Извини, если я повторяюсь, – она перевела дыхание и более спокойно продолжила: – Я говорила тебе, что ненавижу в искусстве повторяемость, эту некую дупликатность, шаблонность, «тужесамость». Доверяя бумаге любые записи, я всегда терзаю себя мыслью, что когда-то кто-то уже делал то же самое, и в моих поступках, в моих словах, с таким напряжением, с такой прилагаемой силой связанных в предложения, нет никакой оригинальности. Я всего лишь повторяю то, что уже многажды было сказано и усвоено, но в другом стиле, в другой форме, другим путем, которым прошла и я, да не только я…
– Ви, ну а как же человеческие фантазия, воображение? Ведь они у каждого свои, неповторимые, уникальные? Мне кажется, подключив их, можно действительно создать гениальное произведение.
– Лилиан, милая моя, – Вирджиния печально улыбнулась. – В любом деле, в котором есть хоть малейшее творческое начало, мы, люди, всегда подключаем и фантазию, и воображение.
– Ну, может быть, – отозвалась девушка.
– Понимаешь, в вопросе, касающемся фантазии или воображения, очень важную роль играет равновесие, или гармоничность по-другому. Если дать фантазии абсолютную свободу, она может сыграть с тобой злую шутку, и ты создашь слишком, если можно так выразиться, слишком гениальное произведение, которое со временем перестанешь понимать и ты сама, его создательница. Если же отключить фантазию вообще, получится еще хуже, ты лишь потратишь время и силы, а твое так называемое произведение будет до зевоты скучной и серой писаниной. Но, – Вирджиния вдруг подалась вперед, скрестив руки на столе и полуобняв себя за плечи, – существует особое применение фантазии, которое будоражит мой разум каждый раз, когда я о нем думаю. Хотя, речь, скорее, идет о фантастичности. Когда автор очень тонко вплетает ее в свое произведение, поначалу раскрывая перед читателем картину привычного ему мира, тем самым как бы успокаивая его, убаюкивая и поселяя в душе определенную уверенность, создавая комфорт, а затем, в самый неожиданный момент поражает его, ставит в тупик, вызывает приятную, пощипывающую тревогу, бросая ему в глаза нечто крайне фантастическое, даже жуткое, что соблазнительней, но гармонично вплетенное в полотно-узор произведения. Когда же автор предлагает читателю совершенно фантастический мир, без каких–либо связующих моментов с привычным для последнего окружением, то есть его миром, он подвергает обоих риску возможностью вызвать конфуз, неприязнь и банальное непонимание, – закончив, Вирджиния облегченно откинулась на спинку стула и, закинув одну ногу на другую, бросила на девушку взгляд, как бы спрашивающий ее мнение, но вместе с тем полный уверенности в том, что подруга согласится с ней и одобрит ее точку зрения.
Лилиан не спешила с ответом, как потому, что знала, он не понравится Вирджинии, так и потому, что ей было не особо приятно в такой чудесный вечер заводить спор на такую скользкую и все-таки важную для ее старшей подруги тему.
– Ви, позволь с тобой не согласиться. Я думаю, что все наши слова важны, но... для каждого из нас. И если одному человеку в какой-то книге они кажутся несущественными, то у другого они затронут самые тонкие и нежные струны сердца. Да, внешне они могут казаться несущественными, но если человек вложил в них всю свою душу, они будут важны, – произнесла Лилиан, и ее задумчивый вид омрачился. – Мне кажется, так оно и есть. Наверное, я выражаюсь очень просто. Но... – она сокрушительно вздохнула, уловив серьезный буравящий взгляд Вирджинии, – мне хотелось бы сказать больше, правда, я не знаю, как. Пока не знаю. Да, еще одно. Я считаю, что к гениальному произведению человек идет всю свою жизнь. Он не может создать его сразу же, за один присест, и, тем более, не приложив особых усилий, не помучавшись, не проведя парочку, если не в десятки раз больше бессонных ночей. Ведь чтобы сделать второй шаг, нужно вначале сделать первый. К тому же, как мне кажется, прежде всего человек должен обдумать, а нужно ли ему заниматься тем или иным делом. Если у него не лежит душа к писательству, возможно, ему следует взяться за разведение редких видов растений, – в неуверенном жесте разведя в стороны руки, предположила Лилиан и на этом умолкла.
Вирджиния хлопнула ладонью правой руки по столешнице, чем напугала девушку, и, прищурив глаза, покачала головой.
– Здорово! – воскликнула она.
– Что именно? – не поняла Лилиан.
– То, что у тебя есть собственная точка зрения.
– Ви, ты постоянно себе противоречишь, – дружелюбно хмыкнув, сказала девушка.
– Так ведь мы живем в дуальном мире! – театрально и в полголоса проговорила Вирджиния. Выражение ее лица стало умиротворенным и чуточку сентиментальным.
– А Лат Герия имеет к этому какое-либо отношение?
– Самое что ни на есть прямое, – ответила Вирджиния. Посмотрев в сторону, она изменилась в лице и удивленно прибавила: – Кто к нам идет!..
Лилиан обернулась как раз вовремя, чтобы встретиться взглядом с неслышно приблизившейся к их столику пожилой женщиной, которая показалась Лилиан знакомой. Одета она была в кофточку и длинную юбку из тонкой шерсти, а ее тускло серебрящиеся волосы были прикрыты молочно-белым шелковым платком. Женщина улыбалась, так тепло и ласково, что чем-то напомнила Лилиан дядюшку Кинга.
Вирджиния поднялась из-за стола и, поприветствовав свою знакомую, нежно ее обняла. Женщина ответила ей тихим голосом, в котором чувствовались необычайная сила и удивительная душевная теплота.
– Матушка, присядь с нами, – попросила Вирджиния и указала на свой стул.
И тогда Лилиан вспомнила, где встречала эту женщину. В тот вечер она побывала в Вертодор, в Башне Тысячи Дверей, и от полученной информации у нее голова шла кругом. На площади белолиста она нашла свою подругу, рядом с которой и сидела эта загадочная женщина, словно светившаяся изнутри в лунном мерцании ветвей загадочного древа.
– Здравствуй, Лилиан, – обратилась Матушка к девушке. – Позволь забрать твою подругу?
– Забрать? – переспросила зеленовласка, не зная, куда деть свои руки и мучаясь вопросом, подняться ли ей из-за стола или можно оставаться в сидячем положении. Почувствовав на себе внимательный взгляд Матушки, Лилиан поняла, почему Вирджиния при встрече с ней становилась кроткой и сдержанной, а глаза ее начинали сиять от восторга и любви.
– Да, Лилиан. Она мне нужна, этим вечером, – ответила Матушка, чуть склонив голову.
– Конечно, конечно, можете забирать, – активно закивав головой, согласилась Лилиан. Ей показалась кощунственной сама мысль чем-либо перечить этой прекрасной женщине, а тем более отвечать ей отказом.
Вирджиния крепко обняла так и оставшуюся сидеть Лилиан и шепнула на прощанье пару теплых дружеских слов, чем вызвала на лице девушки признательную улыбку. Матушка поблагодарила Лилиан за согласие, затем вместе с Вирджинией они пересекли улицу, вошли в парк и скрылись за деревьями.
Лилиан доела последнее пирожное, допила свой остывший чай и поднялась из-за стола. Ее часы показывали без семнадцати десять. Пару минут она потратила на то, чтобы решить, куда идти и что делать дальше. Погруженная в раздумья, она отвлеченно наблюдала за улицей и не заметила подлетевшего к ней пушистика. Он терпеливо кружил над ее головой, тихонько попискивая, пока Лилиан не додумалась посмотреть вверх и поприветствовать его. Тогда пушистик мигом завертелся на месте, и на простертые к нему ладони девушки посыпался пепел. В мгновении ока черные пепельные мотыльки превратились в бумагу, и девушка смогла прочесть небольшое письмо, адресованное ей. Пушистик скромно удалился, и его золотистое тельце еще долго сверкало на фоне фиолетового купола небес.
Ознакомившись с письмом, Лилиан медленно вздохнула, и ее губ коснулась легкая улыбка. Письмо было от Винсента. В короткой форме ему удалось выложить максимум смысла. Мужчина приглашал зеленовласку в Сердце Великой Ярмарки. Встречу он назначил на завтрашний день, то есть на четверг, на площади Минорного Белолиста, но время не указывал, из почтения к личной жизни девушки. Винсент выражал надежду, что Лилиан придет. Его она сможет узнать по цветам. В конце, разумеется, прилагались признания в дружбе и комплимент. Лилиан сложила письмо пополам и спрятала в сумочку. Она подумает над его предложением.
По городу девушка гуляла до половины двенадцатого, и хотя у нее не было спутницы или спутника, она не чувствовала себя одинокой. Повсюду веселились люди, они танцевали под открытым небом, гомонили, шутили и гоняли в «паровозики», как малые дети. Лилиан останавливалась почти у каждого выступающего артиста, будь то мим, бард, развеселый шут или таинственный фокусник. На одной из площадей она увлеченно наблюдала за разыгрывающейся на деревянных подмостках сцены пьесой, в которой злой король был свержен и убит ударом кинжала в сердце, а королева убежала в заоблачные страны вместе со своим истинным возлюбленным, придворным шутом. Но самое яркое и незабываемое впечатление в тот вечер Лилиан получила от выступления канатоходцев, девушки и парня, таких молодых, отчаянных, готовых на любую опасность ради одобрительных свистов и аплодисментов публики. В обтягивающих блестящих костюмах светловолосая девушка и рыжий парень прошлись по натянутому между домами на уровне крыш крепкому канату, который колыхнулся лишь раз, но не от их невесомых грациозных акробатических движений, а от сильного порыва прохладного бодрого ветра. Лилиан, вместе с собравшейся на улице толпой, восторженно хлопала в ладоши, задерживала дыхание и просто наслаждалась представлением, после которого, согретая теплом летнего вечера, со счастливой улыбкой на устах отправилась домой, снова надеясь, что ночью ей приснятся лишь радужные беззаботные сны.
Глава 27
Ярмарка
1
Она и вправду нашла его по цветам. А еще по нарядной снежно-белой рубахе с высокими манжетами и благородному выражению лица, с которым он в почтительном поклоне раздавал, а, вернее будет сказано, дарил цветы гуляющим по площади Минорного Белолиста представительницам прекрасного пола. Но некоторые из них сами подходили к десятку плетеных корзин разных размеров, в которых покоились сотни цветов: хризантемы, тюльпаны, розы, гвоздики, ромашки, астры, георгины, пионы, крокусы, нарциссы и множество таких, названия которых Лилиан были неизвестны. Цветы источали такое сильное и насыщенное благоухание, что, казалось, запах обрел материю и заполнил собой всю площадь, на время сменившую каменную мостовую и кирпичные стены домов на прекрасную цветущую долину.
Лилиан приняла приглашение Винсента по той же причине, по которой она пришла на обед в воскресенье. Ей просто стало интересно, тем более, Винсент пообещал показать Ярмарку во всей ее красоте и многое рассказать. Девушка предпочла потерпеть маленькие неудобства, но узнать что-то новенькое, что, быть может, каким–то образом поможет ей в дальнейшем.
Ночь со среды на четверг, к настороженному удивлению Лилиан, прошла без кошмаров. Они или исчерпали себя, так и не сумев покорить девушку, подчинить ее себе, или же затаились, в надежде, что наступит момент, когда бдительность Лилиан спадет, и тогда можно будет нанести сокрушительный удар. Возможно, существовали и другие причины их исчезновения, но зеленовласка не желала тратить время на их выяснение. Она хотела забыть о плохом и вернуться к поискам своей истины, коей являлась ее память.
С утра Лилиан хорошенько выспалась, приняла душ, сделала несколько записей в Дневник, в частности о том, о чем они с Вирджинией разговаривали накануне. Позавтракав в «Утреннем Луче» – горячими блинчиками со сливками, виноградным соком и порцией овсяной каши с курагой и изюмом – Лилиан побродила по заполненным праздной толпой улицам Телополиса, приобрела у продуктовой лавки на раскладке пять сочных персиков, а у булочной – парочку только что испеченных кексов. С таким приятным грузом, запакованным в бумажные пакеты, она прогулочным шагом отправилась на восток, намереваясь по дороге к латропу с названием площади, на которой Винсент назначил ей встречу, насмотреться на выступающих артистов, на жителей города и на прекрасные в своей простоте улочки. Конечно, она могла воспользоваться путилем, но не сделала это потому, что, во-первых, хотела погулять подольше, а не сразу перескакивать с одной улицы на другую, а, во-вторых, решила положиться на случай, который бы вывел ее к Винсенту в нужное время и в нужном месте.
И вот это произошло. Площадь, которая раньше, как и большинство ее сестер, зачастую пустовала, и люди не задерживались на ней подолгу, проходя мимо своей дорогой, во время Великой Ярмарки начинала напоминать цветущий сад, в который слетелись пчелы со всего мира в поисках целебного нектара. В роли пчел выступали сами люди, от мала до велика. На их лицах играли радостные улыбки, глаза светились от возбуждения и переполнявшего душу счастья. То тут, то там можно было услышать мелодичную речь, голоса звучали мягко и уверенно, сливаясь в единый поток человеческих звуков, к которым примешивались шаги, беготня, похлопывания, пошмыгивания, даже сопение и чихание. Лилиан, проходя по площади да изумленно вертя головой по сторонам, никак не могла поверить в разительные перемены, произошедшие со всем вокруг, в первую очередь с людьми. Неужели на них так повлияли Странники? И кто они после этого – маги? Профессиональные гипнотизеры, одаривающие живых существ искусственным счастьем?
Люди на площади разделялись на две группы. Большинство составляли прохожие, а меньшинство те, кто раздавал и раздаривал вещи ручной работы, как поняла Лилиан, сделанные их же руками. Здесь были женщины, предлагавшие вам утонченные и практичные наряды, шляпки и бусы из полудрагоценных камней, браслеты из бисера, тканые платки и вышитые сорочки, расписные дощечки и миски, полки для книг, здесь были мужчины, у которых вы могли приобрести – без предъявлений орисаку! – плетеный из лозы стул или кушетку, костюм из крепкой ткани, позолоченные часы, хрустальные светильники, кованые вешалки и картины, написанные маслом. И в придачу вы непременно услышите дельный совет по использованию той или иной вещи, совет, который так понравится вам и запомнится надолго. Вас не обидят и не унизят, вам подарят незабываемые мгновения общения.
– Здравствуй, Винсент, – произнесла Лилиан, склонившись над корзиной с лилиями, за которую только что присел мужчина, чтобы бережно поднять сломавшийся цветок.
– Здравствуй, Лилиан, – Винсент выпрямился и приветливо улыбнулся.
– Вот я и пришла, – ее тонкие губы растянулись в непроизвольной улыбке.
– Спасибо. Значит, сегодняшний день удастся обязательно, – уверенно проговорил мужчина, продолжая широко улыбаться, словно одно лишь появление девушки рядом приносило ему неимоверную радость.
– Ты так думаешь?
Но Винсент не ответил. Он протянул ей навстречу маленький букетик нежных фиалок, скромно покачивающих головками на легком ласковом ветру.
Лилиан присоединилась к Винсенту и стала помогать ему раздаривать цветы. Она не ожидала от себя подобного поступка, но делать приятное совершенно незнакомым людям оказалось увлекательным делом и понравилось девушке. Тем более, за таким занятием можно было подумать о многом, не боясь оказаться во власти нежелательных и мрачных мыслей, которые, впрочем, в такой удивительной обстановке и не могли прийти в голову.
– Винсент, а все-таки, зачем они это делают? – поинтересовалась Лилиан, держа в руке белый тюльпан.
– Кого ты имеешь в виду? – спросил мужчина, отбирая цветы из соседних корзин для комплексного букета.
– Ну, всех этих людей, что собрались здесь? Ведь на других площадях они, наверное, тоже есть, – предположила девушка.
– Да, есть, – согласился Винсент. – Они это делают, потому что так принято на ярмарках, а на Великой особенно.
– Они все это сделали своими руками?
– Да, это плоды их творчества, их хобби, их... – Винсент не договорил и кинул на девушку быстрый взгляд, словно невысказанное слово ему помешало произнести именно ее присутствие. Лилиан поняла, что еще чуток, и Винсент проговорился бы. В ее пользу, но не в свою собственную. Своим видом она показала, что не придала этому особого значения, но в одном из бортовых журналов своей памяти сделала необходимую пометку.
– А твое хобби, значит, разведение цветов? – полюбопытствовала она, отбросив со лба упавшую прядь зеленых волос.
Винсент проследил за движением ее руки и только тогда ответил.
– Цветы – моя слабость. Я выращиваю их круглый год и получаю от этого огромное удовольствие.
– Прям таки огромное? – вскинув левую бровь и лукаво усмехнувшись, спросила Лилиан.
– Есть нечто еще, что приводит меня в неописуемый восторг, – понизив голос, обворожительно прошептал Винсент, и его глаза серебристо блеснули, словно две звезды на лиловом небосводе.
Лилиан уж собралась сказать что-то эдакое и даже открыла для этого рот, но тут Винсента окликнула какая-то женщина в красном платье, и он повернулся, чтобы узнать ее цветочные вкусы и сделать необходимый подарок.
Лилиан задумалась. Мир Телополиса был действительно странным. Люди из всевозможных материалов создавали шедевры, пусть самые скромные, но все-таки уникальные, создавали для собственного удовольствия, тем самым выражая себя, а потом отдавали творения рук своих чужим людям, которые, быть может, через месяц выбросят их, отдавали с любовью и радостью. Так в чем же был подвох?
– Винсент, а какое хобби у остальных людей? – спросила Лилиан, когда их разговор возобновился.
– У кого именно?
– Ну, например, у всех этих прохожих.
– А-а, у них, – протянул мужчина и на минуту застыл на месте, смотря вдаль, туда, где площадь сливалась с одной из улиц, отпуская и принимая людей. – У них тоже может быть хобби, – наконец проговорил он, выделяя каждое слово. – Сердце Великой Ярмарки продолжается и завтра. Быть может, они откладывают представление своих творений на суд зрителей на следующий день. Посмотрим.
– А что еще может быть? – заглянув в лицо мужчины, задумчивое и расслабленное, поинтересовалась Лилиан.
– А может быть, что у них… нет хобби, – ответил Винсент и посмотрел на девушку. – Как его нет у тебя.
К цветочным корзинам подошли люди. Винсент поприветствовал их и стал рассказывать, почему крокусы лучше держать в затемненных местах, а розы ставить в высокие вазы отдельно от других цветов.
Лилиан обдумывала слова мужчины. Несколько минут спустя, когда он освободился, девушка не вытерпела и вновь задала вопрос.
– Почему хобби так важно в Телополисе? Оно что, дает какие-то привилегии?
– Ну, определенные, да, – чуть помявшись, ответил мужчина.
Лилиан не дала ему продолжить. Мысли лихорадочно завертелись у нее в голове, толкая друг дружку и не давая ни одной толком высказаться, по телу ее пробежали мурашки, пальцы, задрожав, сжались в кулаки. Девушка поняла, что что-то нащупала, и действовать нужно было немедленно. Она словно очутилась в огромной темной комнате и услышала хлопанье крыльев мотылька-птицы, и если она его поймает, то сможет получить искру света и озарить ею помещение. Но если промедлит хоть миг, мотылек-птица упорхнет в неизвестность, и следующего придется ждать целую вечность.
– Винсент, скажи, вследствие обретения этих привилегий орисаку меняет цвет? – спросила Лилиан, представив себя воином, идущим в атаку.
На пару долей секунды глаза Винсента широко раскрылись, выдав его испуг. Но губы его не дрогнули, брови не сошлись на переносице, и тело его осталось неподвижным, застывшим подобно каменной скульптуре.
– Винсент, ответь же, прошу! – взмолилась Лилиан.
Винсент молчал. Девушка смотрела ему прямо в глаза, боясь даже моргнуть, как будто так могла уничтожить начавший было выкристаллизовываться ответ. И вновь Винсент смотрел на нее со смешанным чувством глубокой трогательной нежности и мучительной раздирающей боли.
– Винсент... – еле слышно прошептала Лилиан, чувствуя, что более не в силах выдерживать стальное пламя полыхающего взгляда мужчины.
– Да, – коротко ответил он и, склонив голову, опустил глаза.
– Да? – взволнованно переспросила зеленовласка, не поверив своим ушам. Она готова была запрыгать на месте от осенившей ее догадки. – Тогда получается, что когда человек прибывает в Телополис, у него нет хобби, верно? И он получает серую орисаку! А затем, с обретением этого самого хобби, его карточка меняет цвет, и человек может кушать лучшие блюда, одеваться в лучшую одежду, обуваться в мягчайшие туфли, обустраивать дом согласно своим вкусам, а не ограничениям! Все это правда, верно? – она готова была наброситься на Винсента, обнять его и расцеловать, если он еще раз скажет «да» – до такой степени ее охватила эйфория. – Значит, чтобы улучшить условия своей жизни, мне всего лишь и нужно, что начать чем-то заниматься, то есть обрести пра! – последнее слово она чуть не выкрикнула, но ее остановил серьезный хладнокровный взгляд Винсента.
– Все не так просто, – с горечью произнес мужчина. – Не стоило мне тебе отвечать.
– Но почему? Почему все простое нужно непременно сделать сложным? – обиженно и гневно воскликнула девушка.
Винсент подступил к ней, медленно и очень-очень близко. Их лица сблизились, и Лилиан показалось, что его дыхание стало ее дыханием, она почувствовала, что начинает тонуть в искрящемся стальном взгляде. Закрой глаза, заткни уши! Нет, она не хочет этого. Пусть сила притянет ее и поглотит.
– Потому что орисаку сменит свой цвет лишь тогда, когда выбор… человека будет неосознанным, интуитивным, – холодно проговорил Винсент, затем он вздохнул, словно сдерживая разгорающуюся внутри ярость. – Ни один человек в Городе, у которого нет хобби, который не обрел пра, не знает того, что только что произнесла ты, – проникновенно зашептал он, широким жестом руки, который, впрочем, для девушки остался незамеченным, обведя полплощади. – Знаки, обретя то, что искали, доходят до всего сами, проходя все круги душевных мучений, терзаний и страданий. А из сомн и неосов никто ни при каких обстоятельствах и ни в каких условиях не додумается до того, что сложилось в такую здравую мозаику в твоей голове, – в его ровном и тихом голосе временами проскальзывали пламенные нотки возмущения и боли. – Ты понимаешь, что это значит?
Лилиан быстро помотала головой – из-за оцепенения она не могла говорить.
– Это значит, что ты нарушила природный порядок вещей. И это или чудесным образом спасет тебя, или принесет величайшие трудности и невообразимые мучения, – он замолчал, но, уже отстранившись и уставившись себе под ноги, совсем тихо прибавил: – Если в реальность воплотится последнее, всю оставшуюся вечность я буду корить себя за то, что единожды обмолвился…
Лилиан страшно хотелось что-то сказать, произнести какие-то ничего не значащие фразы, чтобы только развеять эту тяжелую вязкую атмосферу, сгустившуюся вокруг них, словно тьма или рой насекомых. Но слова таяли в ее мозгу, так и не начав формироваться, и это еще больше сокрушало девушку.
Она надрывно вздохнула и протянула к Винсенту руку, но обессилено опустила ее на полпути, так и не коснувшись мужчины. Лилиан отчаянно оглянулась по сторонам, надеясь увидеть поблизости кого-то, кому бы срочно понадобились гвоздики или ромашки, с кем бы Винсент заговорил и тем самым прекратил их общую молчаливую пытку. Но люди проходили мимо цветочных корзин, бросая на них мимолетные взгляды и только.
Тогда Лилиан, глубоко вздохнув, вся подобралась и произнесла:
– Прости меня, Винсент. Впредь я буду более осторожна.
Этих слов хватило, чтобы темная завеса спала, а мужчина, словно проснувшись, посмотрел на нее, без злобы, без боли, но и без нежности.
– Ловлю тебя на слове, – сказал он и коротко усмехнулся.
Внезапно Лилиан почувствовала острый приступ отвращения, всецело направленный на Винсента. Это липкое ощущение с болотным душком поднялось из глубин ее естества и готово было выплеснуться наружу. Не позволяя ему облачиться в слова и тем самым обрести мощь, девушка улыбнулась, дрожащими руками взяла из корзины несколько бархатных темно-синих тюльпанов и, кинув: «Пойду немного прогуляюсь», вышла из круга корзин, оставив Винсента одного, в полном замешательстве и недоумении.
2
Она неспешно ходила между рядами, образованными столиками, на которых лежали и стояли ручные изделия мастеров, кое-что лежало на подстилках или прямо на брусчатке. От солнечных лучей люди прятались под широкими полями своих шляп или под установленными зонтами, создающими приятную тень. Это и вправду какая-то распродажа, подумала девушка, прям как на рынке... А как на рынке? Она встрепенулась и отогнала тревожную мысль.
Насмотревшись на людей, Лилиан обращала свой взор к небесам, разливающимся над головой подобно безбрежному океану, бездонному, трепетно лазурному с зеленовато-белесыми отливами у самого горизонта. Его великие просторы бороздили перистые, растянувшиеся на километры облака, такие схожие в этот погожий денек с пеной на гребнях морских волн. Сквозь них, словно через ажурное рукодельное творение, просачивался солнечный свет, становясь кружевным, но над землей вновь обретая цельность. При мысли об океане Лилиан вспомнила свой первый символический сон, в котором она всплывала из мрачных глубин и под самой кромкой водной поверхности танцевала с антропоморфами, но потом была выдернута из этой сказки беспощадной жестокой рукой. Кому она принадлежала и почему хотела поработить ее? Лилиан пожала плечами, чем вызвала любопытный взгляд со стороны случайного прохожего. Она не знала ответа, но должна была узнать. Потому торопливо отогнала и эту мысль, как и племя остальных, подступавшее к границам ее сознания – тревожных и будоражащих, касающихся новообретенного знания. Что ж, пусть подступают и нападают, она выдержит их натиск, свяжет своей анормальностью, чтобы изучить на досуге. А пока она занята – сиюминутным наслаждением жизнью в самом Сердце Великой Ярмарки.
Лилиан ступила под пушистую крону белолиста, поблескивавшую в золотистом свете солнца, и присела на лавку. Тюльпаны она положила себе на колени. Рядом с ней сидели двое, мужчина в годах и молодая женщина, наблюдавшие за носящейся вокруг колодца с деревом ребятней. Проследив за их взглядами, девушка и сама невольно усмехнулась. Самому меньшему из маленьких человечков было лет восемь, старшему Лилиан дала бы четырнадцать. Наблюдая за детьми, зеленовласка с сожаление подумала о двух бумажных пакетах с едой, которые она оставила у Винсента. И тут до ее слуха долетели слова, сказанные молодой женщиной. Она говорила в полголоса, но с таким порицанием и холодностью, что Лилиан обернулась, дабы узнать, в чем дело.
– Ну почему ты не хочешь поиграть с другими? Посмотри, как они веселятся! Хотя бы попробуй!
Так незнакомка, очевидно, воспитательница, отчитывала маленькую девочку. У той были длинные черные волосы и бледная кожа, свои крохотные ручки она смиренно держала сцепленными в замок. Девочка была одета в платье до колен, желтоватого цвета, расписанное большими ромашками.
– Не встревайте, они обе должны через это пройти, – обратился к ней мужчина, сидевший рядом, видимо, заметив, с каким негодованием Лилиан смотрит на воспитательницу, светловолосую, с веснушчатым лицом, на котором, подобно снегу весной, уже растаяла ранее озарявшая его умилительная улыбка.
– Но через что они должны пройти? – неприязненно поинтересовалась Лилиан. – Это ведь издевательство. Может, у девочки что-то болит или...
– Да, болит, – прервал ее мужчина. – Душа у нее болит. Как и у всех нас.
– Тогда девочке нужно помочь. Ведь она ребенок! – с возмущением проговорила Лилиан.
– Так помогите, – тут же предложил мужчина. – Может, вы не зря сюда присели, – и, посмотрев на зеленовласку, он многозначительно кивнул.
Тем временем опечаленная девочка, низко-низко склонив голову, так, чтобы видеть только носки своих потертых босоножек, прошла мимо Лилиан. Через пару метров она остановилась и, подтянувшись на руках, присела на лавку. Какое-то время зеленовласка следила за ней боковым зрением. Ничего особого, по крайней мере, внешне, с ребенком не происходило. Девочка принялась изучать свои ладони и даже чему-то робко улыбнулась. Наверное, вспомнив единственный счастливый момент в своей жизни. С такой-то воспитательницей вполне возможно!
Выждав пару минут, Лилиан медленно пододвинулась к девочке на безопасное расстояние и, наклонившись, опустила рядом с ней на лавку скромный букет бархатных темно-синих тюльпанов.
– Это тебе, – как можно нежнее произнесла она, постаравшись, чтобы в голосе ее не прозвучали те слащавые нотки, которые так часто преобладают в разговорах взрослых с детьми, и которые, с ее точки зрения, являются ошибочными.
Девочка поначалу никак не отреагировала на этот дружеский жест. Но потом она бросила на цветы быстрый взгляд и вновь уставилась в свои ладони.
В каких жизненных ситуациях ты побывала, что теперь боишься даже повернуть свою прекрасную головку и посмотреть на безобидные тюльпаны? – с горечью подумала Лилиан. Или же ты просто такая стеснительная, а, может, заносчивая или встала не с той ноги сегодняшним утром?
Она сидела и ждала, потому что не знала, как поступить. Собралась помочь ребенку, а теперь засомневалась. Поговорить с ней, коснуться ссутуленного плеча или подняться и уйти?
Лилиан глянула на своих соседей по лавке. Молодая женщина уже успела куда-то отойти (может, пошла искать новую жертву для своих нравоучений?), а вот мужчина остался. Он с интересом и легким изумлением наблюдал за девушкой и не скрывал этого. Когда их глаза встретились, мужчина промолчал, но его губы растянулись в узкую полоску-улыбку, а взгляд голубоватых глаз заметно потеплел. Лилиан сдержанно улыбнулась ему в ответ и поднялась с лавки. Выйдя из волшебного круга белолиста, она оглянулась. Девочка сидела на прежнем месте, а рядом с ней лежали кажущиеся такими одинокими почерневшие на расстоянии цветы.
По крайней мере, я попыталась, постаралась утешить себя Лилиан. Получилось не очень, и она пошла прочь.
Лилиан прислушалась к своему внутреннему голосу. Он подсказывал ей, что с возвращением к Винсенту стоит повременить – чувства еще не улеглись, и отвращение не рассосалось. Конечно, она прямо сейчас может развернуться и отправиться домой, ее ничего не держит. Или держит?.. Сочные персики и вкусные кексы. Не оставлять же их на съедение неблагодарному мужчине! Почему неблагодарному? Потому что он по собственной воле ответил на ее вопрос, а потом ее же, зеленовласку и седьмую эйду, обвинил в измене и своих страданиях! Ну что за чувствительный народ?!
Лилиан остановилась возле людей, сгруппировавшихся вокруг художника, который рисовал с натуры симпатичного юношу с глазами поэта и легкой улыбкой, способной упорхнуть, если человек потеряет над ней контроль. Засмотревшись на художника, крепкого мужчину, бородатого, с выразительными чертами лица, в футболке, длинных потертых штанах и красной кепке набекрень, и быстрые движения его левой руки, в которой была зажата длинная кисточка, Лилиан сразу и не сообразила, кого напомнил ей симпатичный юноша. Но вот рука художника дрогнула и застыла над мольбертом, и зеленовласка, воспользовавшись паузой в вершившемся на глазах людей таинстве, перевела свой взгляд на парня и изумленно захлопала ресницами. Тот смотрел на нее, и улыбка его стала чуть шире, а рука поднялась в приветственном жесте.
– Сергиус? – выдохнула себе под нос Лилиан и, обескураженная, отступила за спину дородной женщины, стоявшей рядом. Сергиус и эта праздничная площадь никак не вязались у нее в голове, где-то в глубине вызывая безотчетный страх. Как же он изменился! За каких-то два дня! Он более не походил на обиженного жизнью, зажатого в себе переростка. Он более и не был тем съежившимся на полу под тонкой заляпанной (кровью?) помятой простыней пареньком, словно вытащенным из сырого затхлого подвала, в котором он просидел полжизни. Теперь он походил на... возвышенное существо, так и есть. На поэта, которого она увидела в нем при первом мимолетном взгляде. А вдруг он и был поэтом? Все эти скрытые от посторонних глаз писания на бумажках, страдальческие взгляды, таинственные встречи с единомышленниками в заведениях с сомнительной репутацией. Да ведь он действительно поэт! Проклятье и замшелый олух! Лилиан поспешно прикрыла рот рукой, надеясь, что ругательства она все-таки произнесла мысленно.
Вдруг дородная женщина пришла в движение и стала отходить в сторону. Лилиан инстинктивно отскочила назад, хотя женщина и не собиралась задеть ее, она двигалась на удивление осторожно и даже грациозно.
Художник закончил свое творение. Он поднялся со стульчика, отошел на шага три назад и, скрестив на груди руки, стал критически осматривать закрепленный на мольберте лист бумаги.
– Здорово! – восхищенно воскликнул темноволосый парень в старомодном сюртуке поверх тонкой расстегнутой на шее рубахи и похлопал по плечу стоявшего рядом Сергиуса.
Удивлению Лилиан не было предела. В парне, произнесшем короткую похвальную реплику, девушка узнала отчаянного танцора, с которым ей посчастливилось (или же нет?) сплясать в «Сшибленном Паршивце Луи».
Художник, сощурив глаза, внимательно посмотрел на Сергиуса и его безымянного товарища, потом довольно кивнул и стал бережно откреплять от мольберта свой новый шедевр. Из стопочки тонких папок, прислоненных к кожаному саквояжу, стоявшему на пыльной брусчатке, он вытащил одну и, раскрыв ее, аккуратно вложил внутрь недавно созданный им портрет. И только затем вручил папку Сергиусу лично в руки. Старший эйдин принял подарок и искренне поблагодарил человека, в такое короткое время и так мастерски запечатлевшего его образ на бумаге. Мужчина добродушно улыбнулся и молча кивнул. Но от постороннего взгляда не смогло скрыться его удовлетворение, тем, что творения рук его признаются и почитаются.
Лилиан, впав в меланхолическое состояние, цвета закатного неба в ноябре, задумчиво смотрела вслед удалявшимся друзьям, одним из которых был хорошо знакомый ей человек, юный и такой смешной, когда надевал танриспы. Неожиданно Сергиус обернулся, словно почувствовав на себе взгляд девушки, и помахал ей рукой. Лилиан встрепенулась и помахала в ответ. И двое друзей скрылись в толпе.
3
– Хочешь попробовать?
Лилиан обернулась на голос художника. Рукой он указывал на второй мольберт, стоявший чуть поодаль от его собственного и не замеченный девушкой ранее по причине собравшихся рядом людей, которые теперь разошлись. Лист бумаги, закрепленный на подрамнике мольберта, такой чистый, с особым желтоватым оттенком, который он мог приобрести от времени или же искусственным путем, притягивал к себе. Манил и одновременно пугал своей ирреальной непознанностью.
– Вы о чем? – спросила Лилиан, излишне резко и сухо.
– О твоей картине, разумеется! – добродушно отозвался художник и заразительно расхохотался. Голос, как и смех, были приятны на слух, и с человеком, владевшим ими, хотелось продолжить общение, да и знакомство также.
– Я? – изумленно переспросила Лилиан, вскинув брови так высоко, как только могла позволить ей это сделать кожа лица.
– Совершенно точно! Я совершил это, получится и у тебя, – в убедительном тоне произнес художник.
– Но как? – с таким отчаянием и недоумением воскликнула Лилиан, словно только что ее назначили главным военачальником огромного войска, и через два часа ей нужно вести их в бой, а она не имеет ни малейшее понятия не только о военной тактике и стратегии, она даже не знает, чем рота отличается от гвардии.
– Вы-то профессионал, я видела. А я... да я кисточку в руках никогда не держала! – неуверенно хмыкнув, девушка развела руками в стороны.
– Шесть лет назад я даже не знал, как кисточка выглядит, – просто ответил художник.
– Правда? – опять удивилась Лилиан.
Художник встал к мольберту вполоборота и указал на деревянный табурет, стоявший под ним.
– Краски, палитра, кисти, бутылочка с водой – все, что тебе нужно. Можешь приступать!
– Что, вот так вот просто? Без подготовки? И... на глазах у стольких людей? – она боязливо осмотрелась.
– Их глаза при них. Они не бегают за тобой по пятам и не кружатся над головой. В твоих силах заставить их отвернуться или же смотреть в другую сторону, – мужчина сделал паузу и нежно заглянул в глаза девушки. – Открой свои глаза, и пусть твоя душа в свободном полете начнет творить! Да будет так, – еще мгновение их взгляды скрещивались, но потом связь распалась. Художник отступил в сторону и занялся какими-то ему одному понятными делами. А зеленовласка вдруг почувствовала небывалый душевный подъем. То, что она собиралась совершить, Лилиан осознала, уже стоя перед мольбертом и держа в руках коробку с акварельными красками.
Что я делаю, что? – лихорадочно вопрошал ее мозг, когда правая рука тянулась к кисточке.
И тут кто-то коснулся ее спины. Лилиан вздрогнула и резко обернулась. Перед ней никого не было! Ну, вот, начались галлюцинации, чего и следовало ожидать... Хотя, погодите. Лилиан опустила глаза и увидела перед собой маленькую черноволосую девочку, молча смотревшую на нее снизу вверх. В ее темных, как сердцевинки кофейных зерен, глазах застыло робкое ожидание, смешанное с сомнением, неуверенностью и затягивающей необъяснимой глубиной.
– Тебе понравились цветы? – придя в себя, тепло спросила Лилиан.
Девочка внезапно улыбнулась, и весь ее облик засветился, словно прекрасным весенним утром с лучами рассвета раскрылся бутон благоухающего цветка.
– Я люблю их, – еле слышно произнесла она и протянула Лилиан один тюльпан, темно-синий и бархатный.
– Нарисуй его. Ведь ты художница?
– Я? – как и в разговоре с бородатым художником, удивленно переспросила Лилиан.
– Керолайн! – кто-то позвал девочку, и она обернулась, взмахнув своими длинными волосами.
Лилиан проследила за ее взглядом и увидела пробиравшегося сквозь толпу Николая. Это привело зеленовласку в крайнее замешательство. Мальчик быстро приближался, еле сдерживаясь, чтобы не побежать.
– Керолайн, почему ты ушла и не сказала мне? – беспокойно обратился он к девочке, взяв ее за руку.
Керолайн опустила голову и закрылась в себе.
– Здравствуй, Ник, – подала голос Лилиан.
Мальчик посмотрел на девушку снизу вверх, сначала осуждающе, но затем признательно.
– Спасибо тебе, – сказал он, ну уж совсем по-взрослому.
– Пожалуйста. Она твоя сестра? – поинтересовалась Лилиан и постаралась сказать это в таком тоне, с такой интонацией, чтобы никоим образом не обидеть Ника.
Мальчик молча кивнул.
– Извини, нам пора, – серьезно промолвил он и повел свою сестренку прочь, крепко, но все-таки нежно сжимая ее ладошку в своей руке.
Лилиан стояла и смотрела на людей, среди фигур которых скрылись два маленьких человечка. Значит, у Ника есть сестра, о которой он не рассказывал своей взрослой подруге, словно что-то скрывал или чего-то боялся. И почему он всегда такой серьезный? Что его гложет? Кто причиняет ему боль? Лилиан хотелось разобраться в этих вопросах, в некоторой степени даже сильнее, нежели в остальных, касающихся лишь ее одной. Все потому, что Ник и Керолайн были рядом, были живыми, дышали тем же воздухом, что и она, ходили под теми же небесами. И еще – она полюбила их, и одна мысль о том, что они могут страдать, тихо и безмолвно, причиняла ей душевную боль. Дети не должны страдать. Мир, где это происходит, является адом. И пока каждый ребенок не будет улыбаться, не будет уверен в светлом будущем, ни одному взрослому не будет прощения.
Лилиан повернулась и, склонив голову, медленно подошла к своему мольберту. Она встрепенулась, вспомнив о цветке, который держала в правой руке, о тюльпане, подаренном Керолайн. Теперь у зеленовласки не было выбора – она должна стать художницей, пусть на один день, но чтобы на века запечатлеть этот темно-синий цветок на плотном листке желтоватой бумаги.
Лилиан поставила табурет по левую сторону от мольберта, опустила в бутылочку с водой тюльпан и взяла в руки акварельные краски и средних размеров кисточку. На стуле также лежали несколько тюбиков. Лилиан догадалась, что это масляные краски, но предпочла воспользоваться акварельными.
Она не знала, с чего начать и некоторое время просто стояла и смотрела на чистый лист бумаги. И вот перед ее глазами стали появляться образы, нечеткие, расплывчатые, непонятных оттенков. Звуки площади стали приглушенными, а вскоре затихли и вовсе. Исчезло все, кроме танцующих образов и чистого листа бумаги. Лилиан застыла на месте, завороженная и притихшая. И вот ее рука с кистью ожила и потянулась к мольберту. Мир вспыхнул радугой и увлек ее в безумный круговорот...
Она вышла из транса, но не по собственной воле. Ее растрепанные волосы поцеловал ласковый ветер, но не безликий и незримый, а несущий некий особый мысленный посыл. Лилиан опустила руки, перепачканные краской, и медленно оглянулась через плечо, словно дремала на ходу. И позади, в освободившемся в противоположном ряду месте, увидела высокого статного мужчину. Черты его лица скрывала низко надвинутая черная широкополая шляпа, воротник белой рубахи трепался на ветру, руки были скрещены на груди, ноги расставлены на уровне плеч. Левая рука была затянута в кожаную перчатку, терявшуюся под кружевной манжетой рубахи. Это был Странник, и он пристально наблюдал за тем, чем занималась девушка. Лилиан не знала, как долго он там стоял и почему заинтересовался ею. Заметив, что девушка на него смотрит, Странник коротко и почтительно кивнул, коснувшись левой рукой переднего края поля своей шляпы. Затем он развернулся и ушел.
Лилиан вернулась к картине, но с удивлением увидела, что мольберт закрыт шелковой тканью сапфирового цвета, а рядом стоит бородатый художник.
– Почему вы ее закрыли?
– Настало время передохнуть.
– Но я еще не закончила, – недоуменно проговорила Лилиан.
– Картина обрела завершение, – с улыбкой на устах ответил художник и сделал шаг вперед. – Теперь она должна отправиться в странствия сновидениями. Чтобы завтра предстать перед миром во всей своей красоте и неповторимости.
Вздохнув, Лилиан ссутулилась.
– Понятно. То есть вы сами мне ее навязали, а теперь прогоняете, – она с упреком глянула на художника. Огорченный словами девушки, тот уставился в землю и замолчал, но через пару минут вновь заговорил:
– Приходи завтра и все увидишь своими глазами.
– Скажите хоть, как вас зовут, – упавшим голосом сказала Лилиан.
– Рад представиться. Долен Мок, – и он иронично и театрально отвесил поклон. Девушка улыбнулась.
– А я Лилиан. Будем знакомы. Так вы будете здесь завтра? – вздохнув, полюбопытствовала она.
– Непременно, Лилиан. И буду с нетерпением ждать тебя.
– Хорошо. Тогда до свиданья, – она коротко усмехнулась и повернулась, чтобы уйти, и тут же натолкнулась на Винсента.
– Что ты здесь делаешь? – это была первая и необдуманная фраза, которая слетела с ее губ, когда она сама от неожиданности чуть не испугалась.
Винсент выглядел угнетенным, выражение его лица было напряженным.
– Лилиан, прости меня, пожалуйста, – тихо произнес он, и взгляд его был полон раскаяния, но и благородного достоинства.
– И ты меня прости, – прошептала зеленовласка после минутного молчания.
Винсент светло улыбнулся, а в его руке неожиданно появилась белая лилия. Он бережно закрепил цветок в волосах девушки, при этом как бы невзначай заправив за ее мягкое теплое ушко прядь зеленых растрепавшихся волос.
Они вернулись к корзинам. С того времени, как Лилиан пошла прогуляться, количество цветов уменьшилось на две трети. Девушка перекусила, предложив Винсенту присоединиться, но он отказался. В течение часа им удалось раздать и раздарить оставшиеся цветы. Уставшие, но довольные, в восьмом часу вечера они отправились в ресторанчик отметить первый день Сердца Великой Ярмарки. Они пили белое вино, улыбались друг другу и даже пару раз танцевали. И договорились встретиться на следующий день. Винсент хотел провести ее домой, но Лилиан вежливо отклонила его предложение. Расстались они тепло, на перекрестке Забытой Лжи и Обретенной Истины, и каждый, погруженный в разноцветные мысли, побрел своим путем.
4
Лилиан сидела на низкой деревянной табуретке и с задумчивым видом вертела в руках тюльпан, на крепкой длинной ножке, с закрытым бутоном насыщенно алого цвета. Была пятница. Погода в Телополисе стояла удивительная, теплая, словно руки матери, ласковая, будто пушок на щеках младенца. В корзине находилось около пяти десятков тюльпанов, разных сортов и цвета, но ни одного темно-синего. Поначалу это насторожило Лилиан, но потом обрадовало.
Минувшей ночью ее снова мучили кошмары. Да, да, те самые, чужие, непонятные и жуткие, полные зашифрованных символов. Они вторглись в ее расслабившийся сонный разум с новой силой, бесцеремонно и оставляя за собой рваные кровоточащие борозды. Потому Лилиан, приняв утром холодный душ и смыв с себя липкий отвратительный пот, вернулась в мансарду и завалилась в кровать, надеясь хотя бы подремать, веря, что солнечный свет защитит ее измученное сознание, таинственно безмолвствующее подсознание и безвольное тело от чужеродных посягательств.
Потому из дому Лилиан выбралась только после обеда, а на площадь пришла в начале четвертого. Наверное, и к лучшему, а как бы она переносила зловещий Полдень с его отклонениями? Хотя все жители страдают от него и пытаются защититься. Смогла бы и она. Но только не рядом с Винсентом! Он не снится ей, но его образ отражается в каждой третьей ее мысли. Вот это уже напасть. Любовь? О какой любви может идти речь, проклятье и замшелый олух, чтоб его Капюшоны!..
– Девушка, заверните, пожалуйста, девять тюльпанов.
Лилиан подняла глаза и увидела перед собой молоденькую девушку. Ее темные волосы, своенравные и волнистые, в беспорядке струились по плечам и спине, при этом не скрывая прекрасного чистого лица со светящимися на нем голубыми глазами.
Лилиан поднялась с табуретки и невольно осмотрела девушку с ног до головы. Почему она кажется ей такой знакомой?
– Девушка? Девять тюльпанов, – напомнила голубоглазая своим мелодичным юным голоском.
– Да, да, сейчас, – опомнилась Лилиан и, наконец, оторвала взгляд от знакомой незнакомки.
В щель между плотно стоявшими корзинами была засунута стопка бумаги больших размеров. Лилиан достала один лист и сложила в него девять рубиновых тюльпанов, аккуратно прикладывая один цветок к другому. Завернув бумагу, она перевязала ее белой лентой и все это вручила девушке.
– Благодарю, – с улыбкой на устах отозвалась та и, прищурившись, вдруг прибавила: – Ты получишь его. Человечка. Твоя картина совершенна! – затем повернулась и быстро зашагала прочь.
Лилиан хотела окликнуть незнакомку, но слова застряли у нее в горле. На спине девушки красовались два огромных искусственных крыла, сделанных из мелких и крупных белых перьев. Каким образом крылья крепились к одежде девушки, Лилиан не было видно из-за волны ниспадающих темных волос.
Она знала ее. В тот знаменательный день, когда приехали Странники, они вместе танцевали в звездно-радужной пыли, опадавшей с небес следом за укатившим вдаль последним фургоном из необычайной процессии.
Скинув с себя оцепенение, Лилиан сердито топнула ногой.
– Ну, чего вы от меня хотите? Зачем посылаете все эти символы? – в ярости процедила она сквозь зубы.
И сны, сны, о которых я не могу рассказать ни одной живой душе...
Но о каком человечке она говорила? И откуда ей известно о картине? Она ее видела?
Лилиан вскочила с табуретки, на которую уже успела усесться и, бросив Винсенту пару слов, вышла из кольца корзин. Если Долен Мок показал кому-то ее неумелые мазки, она выскажет ему свое недовольство. И еще как выскажет!
Много времени не потребовалось, чтобы отыскать бородатого художника. Он стоял перед своим мольбертом и выводил на бумаге какие-то абстрактные рисунки. Лилиан быстро осмотрела его место работы, намереваясь обнаружить следы непростительного проступка. В стороне стоял второй мольберт, на нем – затянутый в белое полотно бумаги подрамник. Девственно чистый. Два табурета, краски, кисти, баночки с водой, кожаный саквояж у ног художника, тонкие папки. И нечто прямоугольное, бережно закрытое сапфировым шелком. Это ее картина! Он не забыл. Но успел ли кому показать ее?
– Здравствуйте, Долен Мок.
Бородатый художник повернулся на ее голос.
– Здравствуй, Лилиан! – дружелюбно отозвался он и широко улыбнулся. – Она ждет тебя, – понизив голос, заговорщически прибавил мужчина и подмигнул.
– Вы кому-то ее показывали? – подозрительно спросила Лилиан.
– Ты будешь первой, кто познает ее уникальность и совершенство.
– Да? Ну ладно, – она хотела ему верить. – Тогда приступим? – но все–таки, о чем говорила та девушка? Или же она с кем-то ее спутала? Да, скорее всего.
Долен Мок снял с соседнего мольберта подрамник с чистым листом и установил на его место картину зеленовласки.
– Ты готова? – поинтересовался он, сжимая в левой руке край шелковой ткани, отделявшей от мирского света творение, сокрытое за ней.
Лилиан кивнула. Долен Мок одним движением руки сдернул ткань, и девушку охватила волна эмоций, противоречивых и тревожных, восхитительных и неуловимо прекрасных.
– Это моя картина? – ошеломленно прошептала она.
– Да, – тихо ответил Долен Мок, как завороженный смотревший на картину.
– Но я рисовала темно-синий бархатный тюльпан, а что же... что получилась? – она все еще сопротивлялась силе, льющейся на них с картины, такой трогательной, ослепительно яркой, светлой и волнующей.
– Изображала цветок, а создала себя, – задумчиво произнес бородатый художник и, низко опустив голову, отошел в сторону, предоставляя возможность творцу остаться наедине со своим творением.
Лилиан вдруг вспомнила о глазах остальных людей, о которых в такой чудной форме вчера выразился Долен Мок. Смотрят ли они в ее сторону сейчас? Поражаются ли тому, что видит она, или безразлично отворачиваются? А в сущности, какая разница! Тот, кто поймет и ее, и картину, будет нежным и искренним, а не мелочным и завистливым.
Картина и в самом деле создавала противоречивое впечатление. Она одновременно выглядела и целостной, и раздробленной на множество не сочетающихся одна с другой частичек – словно смотришь на хрустальный кувшин и в одно мгновение видишь его и целым, и разбитым на осколки. Под одним углом зрения мазки казались неловкими и грубыми, под другим – утонченными и изящными.
Да, на картине был изображен тюльпан, а вернее, его бутон, темно-синий и бархатный, на фиолетово-черном фоне. Но это был не цветок! На Лилиан, словно из глубин вселенной, смотрел раскрывающийся глаз, не мигая и пристально, готовый вынести жесточайший вердикт и в тот же час смиренно принять ужаснейшее наказание. Но вот контуры расплываются, и глаз, неуловимо меняя очертания, превращается в закручивающийся спиралью вихрь-воронку, от которой вскоре не остается и следа, на ее месте возникает тоннель, увлекающий в неизвестность, и так до бесконечности.
Лилиан на минуту отвела взгляд от картины, чтобы успокоиться и прийти в себя. Но долго она не выдержала и вновь посмотрела на свое творение, осторожно, стараясь почаще моргать. И только тогда поняла, что же так сильно насторожило ее. Картина была написана маслом! Хотя Лилиан точно помнила, что вчера к тюбикам и не прикасалась, пользуясь исключительно акварелью.
Она повернулась, чтобы задать волнующий вопрос Долену Моку, но вдруг услышала позади мужской голос, проникновенный и бархатистый, словно лепестки знаменательного тюльпана.
– Она совершенна, не правда ли?
Лилиан обернулась и в ужасе отшатнулась. Перед ней, возвышаясь, стоял Странник, собственной персоной. И в этот миг зеленовласка почему-то вспомнила историю о несчастной пожилой женщине, отправившейся в шатер к этим загадочным существам с просьбой помочь человеку, спящему вечным сон под мерцающей кроной белолиста.
– Как и он, – Странник приветливо усмехнулся (что, впрочем, отнюдь не вселило в душу юной художницы большего к нему доверия) и левой рукой, затянутой в черную перчатку, протянул девушке цветок.
Лилиан невольно ахнула. Это был тот самый тюльпан, который она рисовала вчера и о котором совершенно позабыла!
– В этом нет ничего парадоксального. Я забрал его у Долен Мока, – пояснил Странник, но Лилиан, вслушиваясь в его чарующий голос, едва уловила смысл сказанного.
– Это вы приходили вчера и смотрели, как я рисую? – робко спросила она, в первый раз посмотрев высокому мужчине прямо в глаза.
Странник кивнул.
– Я хочу приобрести твою картину, – сказал мужчина.
– Приобрести?
– Ты правильно меня поняла.
– Но я не согласна, – категорично помотав головой, ответила Лилиан, едва скрывая то, как слова Странника уязвили и оскорбили ее.
Мужчина задумчиво смотрел на картину и хранил молчание.
– Ровно через год я задам тебе тот же вопрос, – через некоторое время проговорил он, глядя уже в лицо девушки. – И надеюсь получить положительный ответ, – чуть помолчав, он прибавил: – Покажи мне свою ладонь.
– Зачем? – настороженно спросила Лилиан.
Странник благосклонно усмехнулся, будто бы он был ее отцом и готовился ответить на заданный девушкой вопрос: «Почему огонь обжигает, ведь он такой красивый и теплый на вид?».
Лилиан нехотя повиновалась и протянула вперед руку, словно просила у мужчины милостыню.
– Прими наш подарок. Мы будем ждать тебя завтра в Поднебесном Саду, – промолвил Странник, и на ладонь девушки опустился маленький человечек. Лилиан подумала, что это игрушка, но испуганно вздрогнула, когда человечек поднялся на свои крохотные ножки и стал выплясывать у нее на ладони, своими чудными движениями вызывая щекотку.
– Ой, перестань! – рассмеявшись, воскликнула Лилиан, и человечек, грустно опустив голову, перестал танцевать и присел на коленки.
– Только не обижайся, – прошептала ему девушка, поднеся ладонь ближе к лицу. Человечек помахал ручками, и вся его фигурка засветилась.
– Вот это да, – восторженно протянула Лилиан и подняла глаза, но Странника уже и след простыл. Она удивленно хмыкнула и обернулась.
– О, нет!
Картина исчезла. Лилиан поискала ее глазами, но опустевший мольберт да озадаченный и растерявшийся Долен Мок в своем безмолвствии были красноречивее всех доказательств.
Глава 28
Призрачно все
1
Новым аттракционом, который привезли с собой Странники и о котором упоминала Вирджиния, оказалась Морская Фантазия. Воистину небывалое зрелище! Принцип его работы держался в строжайшем секрете. Ни одному жителю Телополиса не удалось хотя бы краем глаза увидеть, как его устанавливали, а тем более побывать на месте предварительных работ. Но в субботу пополудни все встало на свои места, когда к водам крупных озер города стали сходиться десятки людей, не желающих в последствии с обиженной миной на лице выслушивать восторженные возгласы своих знакомых по поводу того, как было прекрасно на Немоозере или какими радостными были аплодисменты по окончанию представления на Озере Лян.
Лилиан встретилась с Винсентом во втором часу, и он сразу же предложил ей пойти на представление. Все, что оставалось девушке – согласиться. Она не заставила себя долго упрашивать, потому что любым образом хотела избавиться от навязчивых ощущений и мыслей, преследовавших ее – возобновившихся чужих кошмаров, воспоминаний о стармранской мрачнице, Фарильене и женщине, спасшей мужчину, уснувшего вечным сном под мерцающей кроной белолиста, бесчестного соглашения со Странником, который навязал ей своего танцующего человечка, не прекращавшего ни днем, ни ночью двигать своими крохотными ручками и ножками, разодетого в яркие наряды, навязал и украл ее творение – картину! В которой она сама так и не успела разобраться.
Они поднялись в седьмой ряд и сели на тонкое светлое дерево, покрывавшее каменные скамьи, расположенные на прибрежном холме полукругом. Амфитеатр, вспомнила Лилиан, но это слово не принесло ей ничего, кроме на мгновение выскочившей перед внутренним взором и затенившей зрение картинки огромных строений – каменных ступеней, поднимающихся до самих небес, если смотреть на них, стоя в центре арены. И все заливает чистый безудержный свет белого солнца...
Вокруг продолжали собираться люди. Некоторые садились на принесенные с собой мягкие подушечки или же вместо них подстилали шарфы и пиджаки. Лилиан почувствовала легкий укол ревности и обиды, хотя и понимала, что для этого нет причин, но ничего не могла с собой поделать.
Прикрывая глаза рукой от солнечного света, льющегося с небес с небывалой доселе щедростью, Лилиан увлеченно рассматривала людей и поначалу не обратила внимания на массивное сооружение, установленное на широкой полосе земли в каких-то метре-двух от границы спокойных кобальтовых вод озера. На него ей указал Винсент, все это время успевавший глядеть по сторонам и поворачиваться к девушке, чтобы проследить за ее реакцией на происходящее, после чего очень нежно и тихо улыбнуться.
Сооружение на берегу представляло собой огромное однородно-прозрачное стекло, овальное поверху, достигавшее в высоту метров тридцать, не меньше. Лилиан предположила, что стена может быть и не стеклянной, а, допустим, хрустальной. Она спросила об этом Винсента, и он с готовностью сообщил ей, что материал, из которого сделана «линза», называется сапьяна, в первоначальном виде являющейся мелкими семенами голубоватого цвета, которые Странники привозят издалека, высаживают на берегу озер на строго определенном расстоянии от воды и только возле больших водоемов, накрывают засеянные участки земли кедровыми листьями или тонкими молодыми ветвями и уходят, забывают о нем, но непременно оставляют одного Странника – стража, который четыре ночи кряду бродит рядом и мысленно разговаривает с семенами. В последнюю перед рассветом славы ночью над озером поднимаются тонкие струйки воды и жертвуют собой, растворяясь в земле, усеянной семенами. К полудню следующего дня на глазах у всех буквально из ничего появляются линзы. А после Ярмарки они увядают, затем испаряются и, превращаясь в сиреневатый газ, облаками улетают в небеса. Вот такая история.
Лилиан не сказала бы, что поверила Винсенту, но он говорил так убедительно, с таким серьезным видом, что девушке пришлось принять его теорию происхождения линз. Почему теорию? Потому что, несмотря на всю загадочность и притягательность личности этого высокого мужчины со стальными глазами, Лилиан сильно сомневалась в том, что он мог общаться со Странниками, да чтобы они на самом деле поведали ему историю происхождения линз. Хотя она и не отрицала, что всякое может быть, вот только это означало бы, что она опять ошибается. Подумаешь!
Наконец все места в амфитеатре из каменных скамей были заняты. Часы показывали ровно два пополудни. Зрители возбужденно переговаривались, шуршали бумажными пакетами с орешками или маленькими ягодами под названием кенрито, дамочки раскрывали над своими головками декоративные зонтики, пожилые пары трясли подбородками и брались за руки – все готовились узреть волшебство и быть сраженными им наповал.
Внезапно небо потемнело. Лилиан испуганно посмотрела вверх, при этом инстинктивно ухватившись за Винсента, сидевшего рядом. И первой же отдернула свою руку, словно обожглась, а затем настороженно глянула на мужчину. Но его лицо было беззаботно спокойным, лишь в глазах блеснули искры.
Лилиан перевела взгляд на небо, и из груди ее вырвался восторженный вздох. Над амфитеатром, казалось, сгустился сам воздух, стал плотнее и толще, создавая иллюзию темного полотна, натянутого над рядами, полотна, состоящего из разряженной тени, через которую просвечивалось небо, но солнечный свет потускнел и отдалился. Лилиан вопросительно уставилась на Винсента.
– Ты думаешь, что они маги, – сказал он и не промахнулся. – В чем–то это правда. А тень, что над нашими головами, безопасна и предназначена для того, чтобы каждый из нас мог всецело сосредоточиться на том, что будет происходить... – он не договорил и повернул голову в сторону озера. – Но сейчас ты сама все увидишь...
Лилиан не успела придумать следующий вопрос. За линзой-экраном чернотой синело озеро Лян, противоположный берег которого терялся в легкой светлой дымке, размывающей горизонт.
Внезапно пространство сотрясли громоподобные звуки, постепенно ставшие умеренными и гармоничными. От неожиданности многие вздрогнули, и Лилиан позорно последовала их примеру. Так и началось представление. Отовсюду полилась музыка, слева горделиво запели фанфары, а с далеких далей стали долетать шумы моря, взрыв пушек и песня остроносого корабля, рассекающего волны. Гладь озера взбурлилась от появившихся, словно из ниоткуда, парусников, за ними последовали каравеллы и боевые корабли. Лилиан не успевала следить за всем происходящим, она пропускала то какой-то интересный звук, а то яркий блеск обшивки сказочно прекрасного корабля. Но происходящее неимоверным образом складывалось в величественную картину, захватывающую дух и заставляющую забыть обо всем. Вот на волнах, создаваемых усилившимся северным ветром, появились две группы великолепных кораблей с жилистыми русалками на носах и белоснежно-алыми парусами, надувавшимися до идеальной формы, исключающей какие-либо складки. Вот корабли приблизились, и между ними должна была состояться волнующая умы собравшихся в амфитеатре схватка. Корабли, управляемые умелыми моряками, повернулись параллельно друг другу, готовясь к сражению. Ветер подул еще сильнее, одолеваемый разрывающими его бестелесную сущность возвышенными переживаниями, объятый страстью и яростью. Он изменил свой курс и обрушился на ничего не подозревающих зрителей, которые в ужасе попадали со скамей, прикрывая головы руками. Их не спасла прозрачная, словно фантом, линза-экран. Лилиан инстинктивно хотела упасть ниц, но ее остановило легкое прикосновение руки Винсента к ее оголенному предплечью. А потом Винсент так же громоподобно, как десяток минут тому назад звучал грохот флотилии, рассмеялся, сощурив от удовольствия глаза и запрокинув голову. Лилиан недоуменно посмотрела на него, а потом весело хохотнула, и весь негатив и напряжение канули в небытие.
Тем временем сражение началось, и боевые корабли успели сделать пару огненно-дымных залпов. Они танцевали на воде, кружась и подыскивая наиболее удобное место, с которого можно было бы нанести решающий удар по самому слабому месту противника. Поворот и еще один поворот, и ослепительные вспышки, сопровождаемые раздражающими, вызывающими дрожь взрывами, озарили озерный мир. Вспыхнуло яркое болезненное пламя, но не успело оно коснуться противоположного борта, как корабли преобразились, превратившись в драконоподобных чешуйчатых чудищ. Они обвили друг друга и, подарив миру погребальную песнь в высоком диапазоне, с шумным всплеском погрузились в озерные глубины, темные, мрачные и абсолютно безмолвные.
Лилиан с трудом перевела дух и прижала руку к груди в области сердца.
– Истина сокрыта. То, что видишь, не всегда то, что есть на самом деле, – спустя пару минут с неподдельной горечью очень тихо произнес Винсент, и его слова повисли в образовавшемся океане тишины-молчания. Винсент склонил голову, словно хотел помянуть ушедших в бездонные глубины чудовищ.
Лилиан задумчиво посмотрела на мужчину. Какая-то частичка внутри нее сжалась и никак не хотела расслабляться.
– Ты хочешь сказать, что корабли не были кораблями, а изначально чудовищами?
Винсент изменился в лице, как бы говоря «все может быть», и сделал неопределенный жест рукой.
Он долго-долго смотрел в ее прозрачные изумрудные глаза, и Лилиан начало казаться, что она все глубже и глубже погружается в бесцветные воды Озера Лян, пучина затягивает ее, сестру и мать трогательно-ужасных чудовищ...
2
Ветер подул им в лица. Лилиан прикрыла глаза и медленно втянула носом воздух. Она изумленно и сонно вскинула брови – спутник небес не был собой, а осязаемо неповторимым легким морским бризом. Она знала, что это такое, она не помнила, но интуитивно ощущала, что так оно и есть. И вдруг услышала песнь чайки над головой и меланхолично вечный шум прибоя. Ее распущенные волосы-водоросли пришли в движение и, подхватываемые ветром, стали щекотно ласкать гладкое лицо девушки. Но Лилиан не почувствовала этого, она оказалась совершенно в другом месте.
Пустая ухоженная кафешка, погруженная в утренний полумрак. Она зашла, чтобы выпить кофе (да, она смогла заказать его во время Великой Ярмарки!), насладиться его терпким густым ароматом и съесть овсяную кашу с еще теплыми воздушными булочками. Она села за столик у окна и стала следить за тем, как чудно солнечный свет преломляется в стеклах окон и проходит через тонкие занавески пастельных тонов. Через некоторое время к ней подошел мужчина, невысокий и крепкий, в белом переднике и с закатанными рукавами полосатой рубахи. Он представился хозяином «Милой Ламы», так называлось кафе, и спросил, что девушка пожелает. Лилиан несколько изумилась, как тому, что к ней вышел сам хозяин, а не официант, так и тому, что в кафешке так и не появилось более ни одной живой души, кроме нее. Но эти две вещи были вполне объяснимы – виной тому служила Великая Ярмарка. Эта элементарная догадка удовлетворила зеленовласку, и она поблагодарила хозяина, который, вежливо поклонившись, повернулся и ушел. Но удалился он не привычным для всех остальных живых людей способом – войдя в двери. Он прошел через стену, словно та на миг утончилась и смогла пропускать всех, кому пожелается проделать подобный трюк. При этом тело мужчины никоим образом не видоизменилось, даже не дрогнуло и тем более не сменило цвет. Но зато вздрогнула Лилиан. Она не поверила своим глазам, но это не помешало ознобу пробежать по ее ослабевшему телу. Лилиан стала лихорадочно обдумывать увиденное, искать выход, но мысли ее предательски путались. Легче всего было подняться и убраться восвояси из этого подозрительного места. Вот только для этого нужно было вновь овладеть своими руками и ногами, а не быть лишь временной гостей в телесной оболочке, какой она себе в тот миг и казалась.
Лилиан не успела принять окончательное решение, как в дверях (о, слава Торину!) появился хозяин с подносом, на котором вкусно дымился ее завтрак. Лилиан уперлась ладонями в столешницу и с онемевшим от напряжения лицом встретила приблизившегося мужчину. Тот, приветливо улыбаясь, молча расставлял тарелки, чайничек, сахарницу и чашку с блюдцем на стол, а Лилиан, пытаясь всеми силами подавить в себе приступ паники, так же безмолвно следила за ним. Дело было сделано, хозяин коротко поклонился, пожелал приятного аппетита и стал удаляться. Но не успел он пересечь и ползала кафешки, постепенно увеличивающейся в осязаемых размерах благодаря проникавшему через окна утреннему золоту, как растворился в воздухе. Просто взял и исчез. Нет, его не засосал вневременной вихрь хаоса, о котором Лилиан в тот миг не думала определенно, и он не провалился во внезапно образовавшуюся дыру в прогнившем полу. Он расплылся в воздухе, лопнул, как мыльный пузырек. Подумаешь, обычное дело! Лилиан нервно вскочила с места и, корчась от подступившей к горлу тошноты, со скоростью, приближающейся к световой, вылетела из кафешки, позабыв о воздушных булочках и густом горячем кофе.
– Винсент, давай уйдем отсюда, – тихо произнесла девушка и скорбно посмотрела на мужчину.
– Тебя что-то расстроило? – с участием поинтересовался он.
Лилиан усмехнулась.
– Да, кое-что. Но оно не связано с представлением. Давай уйдем, – повторила она и медленно поднялась со скамьи, не сводя своих опечаленных с поволокой глаз с мужчины.
Винсент кивнул и поднялся следом. Он нахмурился, пытаясь разгадать тайну упавшего настроения своей спутницы, и последовал за девушкой.
Представление продолжалось, яркое и пугающе прекрасное. Корабли тонули и всплывали, только что не взмывали в небеса.
Они спустились вниз и, проходя вдоль первого ряда, невольно выслушали несколько ворчливых упреков в свой адрес. Лилиан смотрела себе под ноги и ни разу не оглянулась, пока они не отошли от Морской Фантазии на значительное расстояние.
– М-да, впечатляет, – проговорила она, остановившись под сенью деревьев, покрывавших верхушки пологих прибрежных холмов.
– О нет... – сорвался с ее уст ошеломленный шепот пару секунд спустя, когда она, наконец, посмотрела в сторону озера. – Такого не может быть...
– Чего? – так же тихо спросил Винсент, вставший рядом с ней.
– Ты это видишь? – еле слышно промолвила Лилиан, не поворачивая головы, и ее слова уподобились шелесту августовской листвы за их спинами.
Поверхность Озера Лян была абсолютно гладкой и девственно нетронутой. Порывы ветра не долетали до него, утихая еще на берегу, и озеро издали казалось матовым зеркалом, отражающим постоянные в своей глубокой чистой лазурной изменчивости небеса. И никаких кораблей. Взрывы, вспышки, дымовые завесы – все иллюзии. Мастерские и такие притягательно обманчивые.
– Ничего нет, – с болью и горечью в голосе сказала Лилиан.
– Ты это видишь, – обескуражено отозвался Винсент, но не так, словно не верил, а будто бы он все понял и смирился с этим.
– Так не должно быть, да? – теперь зеленовласка смотрела на мужчину.
– Не должно. Но так оно есть, – сознался Винсент, понурив плечи.
– Это то, что я не должна знать раньше времени?
На этот раз Винсент кивнул. Как же ему хотелось все ей рассказать и сбросить с плеч этот огромный тяжкий груз, который, словно гигантский сокол, вцепился ему в лопатки и не отпускал.
Они отправились на прогулку, неспешно фланируя улочками Телополиса. Они почти не разговаривали, безмолвно и задумчиво наблюдая за выступлениями уличных артистов, приехавших вместе со Странниками. Затем они отправились в ресторанчик и пообедали, а после продолжили свои бесцельные блуждания. Возможно, им было бы легче гулять по одиночке, легче и свободней. Но ни Лилиан, ни Винсент не хотели об этом задумываться. У каждого были свои скрытые причины оставаться в компании другого или другой. Лилиан боялась остаться одна, пусть и среди многоголосой толпы, и что-то учинить с собой, что-то пагубное. Или вернуться домой и, открыв книгу авторства Грозы Неамова, увидеть лишь чистые до боли, до рези в глазах листы. И никаких тайн или же их переизбыток. О чем говорил Ник? Что та книга о ней? Почему? Ее герой вполне зауряден, он живет в тысячном городе, общается с людьми, прожигает свою жизнь в барах. Да, он безлик и сер, но в чем же состоит его похожесть с ней, с седьмой эйдой и девой, лишенной теней? Понимание отсутствовало...
Накануне, в пятницу, вернувшись к Винсенту и его неземным цветам, Лилиан показала мужчине крошечного человечка, танцующего на ее ладони. Как же Винсент тогда удивился! Он буквально вытаращился на ее длинную гладкую ладонь, а вернее, на то, что на ней находилось, а затем, онемевший от изумления, перевел взгляд на лицо девушки. Но все это длилось не более пяти секунд. Винсент – сильный человек, умеющий быстро укрощать свои чувства. Порою слишком быстро.
– Тебе дал его Странник? – полюбопытствовал он севшим голосом, когда вновь обрел дар речи.
Лилиан просто кивнула.
– Что ты сделала? – спросил он таким тоном, словно хотел уличить девушку в преступлении – чересчур резко и хладнокровно.
Лилиан отстранилась, но ответила:
– Я нарисовала картину, а он забрал ее. При чем самым безобразным образом! – гневно воскликнула Лилиан. – Взял и умыкнул из-под носа!
– Картину? Какую еще картину? – не понял Винсент.
– Так ведь я рассказывала тебе вчера.
– Да? Может быть, прости, – извинился он и нагнулся к одной из корзин, чтобы достать что-то из сумки, лежавшей рядом. Поднявшись, он протянул к Лилиан сжатые в кулаки руки и раскрыл их. Лилиан выдохнула весь воздух и почувствовала, что теряет равновесие, словно оказалась в вакууме. На ладонях Винсента сидели, шебуршались и лежали, скрутившись калачиком, целых четыре крошечных человечка.
– Что это значит? – с вызовом, но не к мужчине, а самой судьбе и миру, воскликнула Лилиан и быстро прибавила: – Что за человечки? Они служат заменителем чему-то? Золоту, деньгам, сокровищам?
– Не совсем, – Винсент помотал головой. – Они позволяют проникнуть в место, которое недоступно тем, у кого такого человечка нет.
– Пропуск? – предположила Лилиан.
– Можно сказать, что и так.
– А что это за место? – девушка заговорщически понизила голос.
– Поднебесный Сад, – ответил Винсент, словно вынес вердикт на суде.
– Ха! – лицо Лилиан озарилось торжеством. – Именно туда Странник меня и пригласил!
3
Спустя двадцать восемь часов они стояли в ничем не примечательном проулке и смотрели на двустворчатые двери из полосатого дерева, оббитые местами покрывшимся ржавыми пятнами металлом. Между домами, по дороге с выбоинами, ветер гонял сорванную вялую листву и смятую бумагу, закручивал пылинки в вихри. Уже завтра Странники уедут, а в понедельник на город обрушится ливень, беспощадный и влажный до безобразия – об этом пел ветер, но люди не внимали ему.
Тем временем в город вползали сумерки. И если небо еще было насыщенно синим, то у стен домов, оживая, уже чернели тени.
Двери отворились. Из тьмы, окутывавшей внутренности здания, выплыло бледное, словно туман над болотом, лицо, а за ним и тело, облаченное в парчу. Винсент молча достал из кармана одного из человечков и протянул его Страннику, который изящным движением руки взял его и спрятал в одну из складок своего одеяния. Лилиан, полуоткрыв свой прекрасный ротик, заворожено следила за высоким мужчиной, очертания фигуры которого скрадывались в будто бы клубящемся мраке. И мы туда войдем? – с ужасом подумала она, но тут ее за рукав тронул Винсент, призывая отдать Страннику человечка. Лилиан метнула на мужчину обиженный и озадаченный взгляд, но все-таки достала из сумочки танцующего человечка и передала его молчаливому бледнолицему мужчине. Только после этого они смогли войти. Винсент взял девушку за руку и провел ее по темному коридору. Створки дверей за их спинами приглушенно закрылись.
Они вышли на свет, и Лилиан, зажмурившись, прикрыла глаза рукой. Свет буквально ослепил ее, настолько он был чист и ярок. От его ласк оживали цвета, предметы играли бликами, лица людей светились улыбками. Раскрыв глаза, Лилиан иронично усмехнулась и стала удивленно глазеть по сторонам, позволяя Винсенту и далее бережно сжимать ее ладонь в своей крепкой и теплой руке.
Они очутились в солидном по размерам внутреннем дворике, который опоясывали открытые галереи. Но дворик был не один. Вдали виднелись повороты налево и направо. Тут и там были разбросаны пестрые цветочные клумбы, весело журчащие фонтанчики и стройные изумрудные, сапфировые и золотистые деревья, мерцающие, словно и вправду были драгоценными. Лилиан также заметила массу непонятных предметов и вещей, о предназначении которых она лишь могла строить догадки – кривые и поющие, пузырящиеся и колышущиеся, прозрачные и постоянно сменяющие цвет. И наряду со всем этим выделялись десятки людей, разодетых и не очень, болтающих с соседями и молчаливо, с восхищением в глазах, подобно Лилиан, озирающихся вокруг. Среди них мелькали и Странники, которых внешне от остальных можно было отличить исключительно по широкополым шляпам и кожаным перчаткам, обтягивающим левые руки как женщин, так и мужчин. Лилиан посмотрела вверх, чтобы узнать, откуда льется этот удивительно жизнерадостный искрящийся в легком ветерке свет. Над двориком сияло звездное небо, усеянное множеством серебрящихся созвездий и парой блестящих небесных лун. Лилиан не сразу поняла, что небо создано искусственным образом, при помощи неведомых ей технологий. Его секрет девушке раскрыл Винсент – он вновь заговорил о чем-то на подобии семян, но Лилиан слушала его вполуха – и пригласил подняться в Поднебесный Сад.
Они вошли под арку одной из галерей и стали подниматься по витиеватой кованой лестнице, все выше и выше, пока не достигли последнего этажа. Там находилась еще одна лестница. Воспользовавшись ею, Лилиан и Винсент очутились на свежем воздухе.
Вокруг росли высокие деревья. Их корни крепко цеплялись за грунт, покрытый низкой шелковистой травой, и кроны терялись в редких облаках, повисших в темнеющих небесах. Между стволов проглядывал пламенеющий от заката горизонт, отблески которого четко разделяли мир величественного Поднебесного Сада, больше походившего на парк, на свет и тьму. Длинные тени, отбрасываемые деревьями, ускользали к востоку и терялись в небытие.
– Все возможно, да? – произнесла Лилиан, усмехнувшись и посмотрев в глаза Винсенту. Лучи догорающего солнца освещали левую сторону лица и тела мужчины, придавая его чертам некую нереальность, особую глубину и, как ни странно, романтичность.
– Мы должны разойтись, – вместо ответа проговорил Винсент и, отойдя на два шага, повернулся: – Встретимся там, где пересекутся наши пути.
Лилиан осталась в одиночестве, на миг почувствовав себя покинутой навеки. Справившись с замешательством, она вздохнула и пошла в противоположном направлении. С воздуха к ней спустилась стайка пушистиков и стала тихо кружиться вокруг, к девушке не приближаясь, но освещая, пусть и слабовато, ее путь. Лилиан тепло улыбнулась и мысленно поблагодарила светящихся существ за то, что составили ей компанию.
– Вы, что же, подрабатываете у Странников? – пошутила она, и ей показалось, что пушистики завертелись быстрей и даже пару раз пискнули, словно принимая ее шутку.
Тьма продолжала сгущаться в Поднебесном Саду. Солнце исчезло за непрерывной цепочкой из островерхих крыш домов, оставив по себе огненно-алое зарево, блекнущее под натиском подступающей ночи. В восточной части неба, среди черных кружевных рисунков листвы деревьев, Лилиан увидела первые звезды и представила себе, что это, наверное, далекие сестры и братья пушистиков, охраняющие небосвод. И если пушистики разносили известия по Телополису, то их звездные родственники разносили свет, посылая его сквозь бесконечность к маленькому участку земли, на котором жили люди. И не только они.
Я живу на планете. Земле. Земля состоит из материков. Ведь так? А на них копошатся-теснятся тысячи тысяч городов, созданных крошечными человечками-людьми. Выберусь ли я когда-нибудь за пределы Телополиса? Уехать со Странниками? Печально, но нет…
Теперь Лилиан благодарила пушистиков и за то, что они отгоняли от нее напирающие фиолетовые сумерки. Тьму, которой она боялась. Боялась ножей, вонзающихся в плоть…
Лилиан вздрогнула и чуть не вскрикнула. Одна из неподвижно застывших теней впереди шевельнулась и медленно шагнула вперед. Сжав кулаки, девушка отступила назад, пристально всматриваясь во мрак и пытаясь определить, чем или кем является тень.
– Лилиан, а где же ваш благородный спутник?
Тихий хрипловатый голос, полный звучного достоинства и каменного спокойствия.
Фигура подступила ближе и, обретя трехмерность, стала Питером Нейштенкрафном.
– Умеете вы пугать, – с губ девушки сорвался облегченный вздох, и она запоздало укорила себя за произнесенные слова – она не желала, чтобы кто-либо, тем более Питер, стал свидетелем ее слабости. Все еще не желала, несмотря на множество событий, приключившихся с ней за последние два месяца.
– А почему вы без своей спутницы? Без Вирджинии? – смело и поспешно поинтересовалась Лилиан, намереваясь опередить Питера в следующей сказанной фразе, хотя мужчина и был спокоен, подобно камню, и не выказывал особого желания активно поболтать.
– Вирджиния занята и не смогла прийти, – глыба ожила и пришла в движение.
– Она опять заболела? – предположила Лилиан.
Питер заколебался. Судить об этом девушка могла лишь по затянувшемуся молчанию, но отнюдь не по внешнему виду мужчины, который, казалось, дремал или медитировал стоя.
Вдруг Лилиан стало страшно. Она совсем одна, посреди темного парка, зовущегося Садом, с мужчиной, которому не доверяет. И лишь свет пушистиков дарит слабую надежду. Очень слабую, чтобы перестать бояться.
И почему Питер молчит? Он что, умер? Или он не Питер, а некий фантом, как тот хозяин кафешки? А что такое фантом и стоит ли его страшиться?
Может, и не стоит, сама себе ответила Лилиан, но от этого ее сердце лишь сильнее и тревожнее екнуло в груди.
– Лилиан, в последнее время с тобой происходило нечто неординарное, необычное, не вписывающееся в принятые нормы?
Лилиан, пристально смотревшая но Питера, вздрогнула, но не от прозвучавшего вопроса и не от тихого и вкрадчивого голоса человека, его задавшего, но от того, что мужчина вообще заговорил.
Что за ерунда?! Проклятье и замшелый олух! – выругалась про себя зеленовласка. Пора завязывать с паранойей, пока у меня не отмерзли уши!
Ей захотелось зарычать и дать себе пощечину, чтобы привести это несносное трусливо тело паникерши в чувства, но пришлось ограничиться резким вздохом, сжатием губ и выпрямлением спины и плеч. А то еще Питер испугается. Знаем мы вас, такие все чувствительные, хоть и выглядите часом агрессивно и угрожающе! Нет, это уж слишком…
– Лилиан, с тобой все в порядке? – наклонив голову вперед, учтиво поинтересовался Питер.
А Лилиан чуть не расхохоталась. Неординарное и необычное? Да она сама такая! Сумасшедшая.
– На счет необычного… Нет, Питер, пожалуй, что нет, – соврала она и обрадовалась тому, как естественно у нее это получилось. – А почему вы спрашиваете?
– Просто интересуюсь, – сдержанный ответ и легкая прозрачная улыбка.
– А Ви? Она заболела, ведь так? – Лилиан напрягла зрение, чтобы не пропустить ни единого изменения в выражении лица и жестов собеседника, что помогло бы ей определить правильность ответа, что бы Питер при этом ни сказал, и не смотря на скудный свет бесшумно кружащихся вокруг пушистиков.
– Нет, – ответил он.
И соврал.
Лилиан, наконец, отвела от Питера взгляд и посмотрела по сторонам, словно ожидая, что из-за дерева с поблескивающей корой в тех местах, куда на нее падал свет от летающих существ, вот-вот выступит Винсент, ее благородный спутник, и спросит, все ли у нее в порядке, но совсем по-другому, не так, как Питера, а с затаенной нежностью и загадочной силой. Но просветы между деревьев были пусты. Да и Лилиан с удивлением подметила, что не будь она такой смелой, не смотрела бы так долго на каменную мощь лица Питера.
– Извините, но мне пора. Передавайте привет Ви, – проговорила зеленовласка и повернула налево, прокладывая тропинку в упругом травяном ковре под ногами. Она не оглядывалась и шла намеренно не спеша, хоть все мышцы ее тела и свело от напряжения. Пусть Питер и друг Вирджинии, но не ее же. Тем более, из Цина-Лубб ее спасла Фарильена, а не он. И как она там, в своем затопленном мирке белолистов? Расскажет ли когда-нибудь, что означает «Шайто»?
Лилиан заволновалась, но объектом ее тревог стали не Питер с Фарильеной, а Вирджиния, ее верная противоречивая подруга. Почему она так часто болеет? И что это вообще за болезнь – сауб? Или это иное название Лат Герии? Навряд ли… Надо бы наведаться к ней. Но вдруг Питер не лгал?
4
– Я ждал тебя.
Лилиан прервала свои раздумья и посмотрела вперед. В таком же светящемся ореоле из пушистиков перед ней стоял Винсент. Он смотрел на нее так тепло, улыбался так мягко и выглядел таким расслабленным, что почти перестал походить на себя прежнего, сосредоточенного и хладнокровного с пронизывающим насквозь стальным взглядом. Нет, он казался вышедшим из сказки, героем несбывшихся легенд в этом погребальном сероватом мраке, в свете эти дальних сородичей звезд. Лилиан позабыла расстроиться по поводу того, что Винсент не пришел за ней во время разговора с Питером, и тихо улыбнулась в ответ.
– Винсент, и для чего создан этот Поднебесный Сад? Что в нем такого особенного? – озвучила зеленовласка вопрос, который волновал ее, вызывая подозрительность и недоумение.
– Вскоре узнаешь, – ответил Винсент и повернулся к двери, которую Лилиан не заметила раньше по простой причине – из-за темноты, в которой мало что привлекало внимание, кроме нее самой, если не было необходимого источника света.
Дверь была деревянная, с отражающей свет пушистиков бронзовой ручкой, в целом – обычная, если не учитывать того, что дверь будто вырастала прямиком из земли – ни тебе стен рядом, ни каких-либо поддерживающих опор, в чем Лилиан убедилась лично, обойдя ее кругом.
– Ты сейчас скажешь, что эта дверь – волшебная, – иронично заметила девушка.
– Так оно и есть, – вздохнув, сказал Винсент.
– Ну, и в чем же ее предназначение?
– Эта дверь – особая. Впрочем, как и многие изделия Странников. В Поднебесном Саду она появляется далеко не всегда, – Винсент сделал паузу, подбирая слова. – Если в нее войти, то можно попасть в место, о котором давно мечтал, но даже не подозревал об этом.
– Почему ты говоришь «если»? Разве ты не собираешься открыть ее и зайти внутрь?
– Дело в том, что я не знаю, какое именно место она выберет из тех, о которых я мечтаю.
– Так ты, наверное, мечтаешь о… хороших местах, – предположила Лилиан, – с которыми у тебя связаны радостные воспоминания. Я бы думала о таких.
– А я – нет. Есть места, на первый взгляд великолепные и прекрасные, но вселяющие ужас в человеческую душу.
Его ответ несколько поразил Лилиан.
– И ты о таких мечтаешь?
– Где-то на уровне подсознания – вполне возможно, – Винсент сделался серьезным и посмотрел в изумрудно поблескивающие глаза девушки. – Я хочу, чтобы ты отправилась со мной, – он бережно взял ее за руку.
– Это просьба, предложение или приказ? – поинтересовалась Лилиан, еще сопротивляясь, но уже понимая, что сдалась.
Винсент гипнотизировал ее своим долгим взглядом, ветер щекотал икры ее ног и ласково трепал платье.
– Это приглашение, – наконец ответил мужчина, и взялся свободной левой рукой за ручку двери. – Готова ли ты?
– А ты? – переспросила Лилиан и лукаво усмехнулась.
Винсент промолчал и открыл дверь. Их не ослепил белый свет, и не ужаснула черная тьма – в проеме двери виднелись те же деревья Поднебесного Сада, с тонкими стволами и шелестящей листвой.
Глянув друг на друга, они ступили внутрь, за порог, и в мгновении ока перенеслись в совершенно иное место.
Бесспорно, они остались в Телополисе. В далеких чернильных небесах, словно на парче благородного лорда, сверкали драгоценные звезды. Над горизонтом только-только поднималась маслянично-желтая луна. А под ними раскинулся Телополис, с его бессчетными домами, кирпичными, каменными, глиняными, площадями белолистов, озерами и скверами.
– Что это за место? – восхищенным шепотом спросила Лилиан и ухватилась за каменные перила, боясь, что от переполнявших чувств она сейчас взмоет в воздух и вместе с ветром улетит на восток.
Винсент ответил не сразу. Глянув в его сторону, Лилиан догадалась, что и он пытается совладать с охватившими его чувствами.
– Это Се-Ларт, – переведя дух, тихо произнес Винсент. – Запрещенная Башня. И мы находимся в наивысшей ее точке, на балконе обозрения.
Пока он говорил, Лилиан стала осматриваться. Широкий балкон опоясывал верхушку башни, цилиндрической формы, строгую и с виду очень ветхую, уходившую в небо еще метров на семь от того места, на котором они стояли. На самом верху девушка увидела каменное изваяние, сохранившее облик фантастического существа, напоминающего птицу, которого оно изображало десятилетия тому назад.
– Сколько же ей лет? – поинтересовалась девушка, так же тихо, как и ранее, словно боялась кого-то или что-то спугнуть – духа этой Башни, спящего, но готового пробудиться, дабы сразиться с каждым, кто посягнет на его древние права.
– Столетия, многие столетия… – в полголоса произнес Винсент и задумчиво продолжил: – Ранее она не была запрещенной. Лет… – тут он оборвал себя и метнул на девушку нахмуренный взгляд. – Не помню, сколько, но давно, – продолжил он, и его лицо просветлело, – я приходил сюда, за два присеста взбегал наверх и любовался удивительной панорамой Города. Сюда приходили немногие, в общем, знаки да невы, но посетители были. А потом ее закрыли.
– Почему?
– Не знаю. Никто никому ничего не объяснил.
На некоторое время между ними повисла тишина, нарушаемая лишь свистом ветра. Они созерцали ночной Телополис и были по–своему счастливы.
– Винсент, а сомны, неосы, знаки и невы, – Лилиан с трудом выговаривала запомнившиеся слова, – это какие-то социальные слои, на которые разделяются или к которым принадлежат жители Телополиса?
Винсент широко заулыбался.
– Можно и так сказать.
– Понятно… – девушка почувствовала себя неловко и, ухватившись руками за перила балюстрады, глянула вниз, где находилась округлая площадь, с такой высоты казавшаяся не больше коврики, что лежал у нее в ванной.
– Винсент, а что это там за вертикальный столбик на площадке? – она указала рукой на площадь. – Кажется, я что-то слышала о нем, но сейчас не могу припомнить.
Винсент, облокотившись о перила, выглянул вниз.
– Это гномон. Очень древний обелиск. Он служит для определения момента Полдня и, по сути, является солнечными часами.
– Полдня? Так вот оно что! Но… как же именно определить нужный момент? – Лилиан озадаченно посмотрела на Винсента, стоявшего рядом.
– Когда тень исчезает, сливаясь с гномоном, наступает Полдень, – тихо ответил мужчина, вкладывая в свои слова нечто особенное, что осталось недоступным и непонятным для зеленовласки.
Лилиан задумалась. Ее невидящие глаза скользили по городу, его огням и зданиям. И такими близкими в этом одиноком мире были еле слышное дыхание Винсента и шуршание ветра в их одеждах.
Она первой прервала затянувшееся молчание.
– Винсент, можно задать тебе один вопрос?
– Какой?
– В тот день, вторник, когда приехали Странники, люди так быстро сбежались, чтобы посмотреть на них, но еще быстрее разошлись. Почему так произошло? Меня это удивило, хотя, возможно, в том нет ничего особенного.
Винсент поразмышлял с минуту, а потом ответил:
– Я согласен с тобой. Поначалу это обескураживает, сбивает с толку, – его речь текла неспешно, слегка прищуренный взгляд был устремлен вдаль. – Во многом нет ничего особенного, если не обращать внимания. Ты заметила, что в Городе отсутствуют места, в которых люди могли бы собираться массово? – он повернул голову и посмотрел в лицо девушки.
Лилиан покачала головой.
– Однако такие места есть, – сказала она. – Площади, например. Или набережные озер.
– Хорошо, я не правильно спросил. Видела ли ты, чтобы люди в этих местах собирались большими группами?
– Нет. Но зачем им собираться? Для этого они приходят в рестораны, кафе и бары. Разве не так?
– Может быть, и так. Но жители Телополиса боятся собираться открыто.
– С чего бы им бояться? – хмыкнув, изумилась Лилиан.
– Они не осознают свой страх, потому не могут с ним бороться. И потому они не чувствуют влияния могущественной силы, что руководит ими и разрешает собираться только тогда, когда ей это выгодно, например, в дни Великой Ярмарки.
– Винсент, но откуда тебе известно то, чего сами люди даже не могут осознать? И что это за могущественная сила? – спросила Лилиан с неприязнью, которую не смогла скрыть. – Ты говоришь так, словно живешь в Телополисе с рождения. Да, и почему это и тебе, и Ви, и Питеру можно называть это место, – на миг она запнулась, – Городом, а мне нельзя?
Винсент пристально смотрел на нее и не отвечал.
Закатив к небу глаза, Лилиан тяжело вздохнула.
– Ясно. Это еще одна тайна, о которой мне рановато знать, – с досадой произнесла она. – Поэтому, если я влезу в какую-то передрягу или вновь во что-то вляпаюсь, будете виноваты вы, мои милые друзья, – съязвила зеленовласка, – и ваш проклятый… Телополис, – с негодованием глянув на Винсента, она, скрестив на груди руки, отвернулась.
Винсент выжидал, пока Лилиан успокоится. На это ей понадобилось не менее десяти минут. Только тогда мужчина подступил к девушке со спины почти вплотную и, не касаясь ее руками, чтобы вдруг не вызвать новую гневную волну оскорбления и затронутого достоинства, склонил голову и приблизился губами к ее левому уху.
– Лилиан, с тобой все будет хорошо, – прошелестели его слова. – И какие бы препятствия не вставали на твоем пути, ты непременно их преодолеешь. Однажды ты разгадаешь все тайны…
Трепетное влечение охватило его, и он уж собрался поцеловать нежное розовое ушко девушки и обнять ее, но тут Лилиан обернулась, задев лицо мужчины своими растрепавшимися на ветру волосами-водорослями, и нахмуренно на него уставилась.
– Хотела бы я разгадать все тайны. Прямо сейчас, – голос девушки задрожал от терзавших ее душу томления и мучений, терпеть которые ей было уже невмоготу. – Но, увы! Что мое желание в сравнении со страданиями миллионов? И тот хозяин кафешки, возможно, был лишь моей галлюцинацией, а не призраком.
– Ты видела призрака? – Винсент взволнованно перебил девушку и чуть не схватил ее за плечи, но вовремя себя остановил.
– Да, но… что тут такого? Я же говорю, это могло мне привидеться…
– Все равно, Лилиан, расскажи, как все было, – попросил Винсент. Его глаза серебристо сверкали от возбуждения, грудь под черной рубашкой вздымалась от глубокого участившегося дыхания.
Лилиан, все еще расстроенная, упавшим голосом пересказала ему все, что случилось с ней в кафешке, при этом не упустив ни одной детали и настороженно поглядывая на мужчину.
– Удивительно! Невероятно, – ошеломленно прошептал он, сделав глубокий выдох и прислонившись спиной к перилам.
Лилиан наблюдала за ним, более не проронив ни слова.
Наконец придя в себя, Винсент твердо встал на ноги и, шагнув к девушке, ласково коснулся ее гладкой щеки горячей ладонью своей руки.
– Почему ты так на меня смотришь? – прошептала Лилиан, невольно (и впервые вообще!) смутившись под его искренним нежным взглядом, таким глубоким, гипнотизирующим и полным болезненных отголосков-осколков затаенных страданий его души.
– Ты удивительная, уникальная и неповторимая, – в полголоса произнес он. – Тебе дано свершить многое и, возможно, даже вернуться. Ты завораживаешь меня… и я хочу тебя поцеловать.
Лилиан словно приросла к месту, сердце в ее груди испуганно затрепыхалось, готовое вырваться на свободу. И вот его лицо приблизилось и стало расплываться. Лилиан интуитивно прикрыла глаза, и тут же почувствовала прикосновение его губ, влажных и мягких. В нее будто бы ударила молния, душа вспыхнула тысячей ярких, ослепительных и захватывающих огней фейерверка, словно взорвалось десяток сверхновых в самом центре галактики, который была она сама, земля ушла из-под ног, голова закружилась, но Лилиан не упала – Винсент заключил ее в крепкие объятья и не отпустил бы за все богатства и сокровища мира.
Поддавшись наслаждению, минуте истинного счастья, Лилиан обвила шею мужчины руками и отпустила свое сердце на волю.
5
– Винсент, почему тогда была лилия? – спросила она, когда их долгий поцелуй обрел завершенность, и они, прислонившись друг к другу, словно были последними людьми во всей вселенной, чуждой в понимании и жестокой в безразличии, стояли на каменном балконе и слушали пение ветра.
– Человек – это тьма, закованная в свет. И лилия в самой мрачной, черной и бездонной тьме есть капелька света, которую она согревает и бережет в своем сердце, пронося ее сквозь вечность, – ответил он и, мягко улыбнувшись, поцеловал девушку в висок.
– А я думала потому, что меня зовут Лилиан, – сыронизировала зеленовласка.
– И поэтому тоже, – Винсент весело рассмеялся.
Лилиан, впитывая убаюкивающее тепло тела мужчины и отдавая ему свое, из-под отяжелевших век смотрела вдаль, где огни города таяли на фоне всепоглощающей мглистой ночи, которую не способно было развеять ни сияние звезд, ни свет взошедшей луны.
И вдруг Лилиан увидела нечто. Оно не походило на дерево, не походило на здание. Винсент почувствовал дрожь, охватившую тело девушки, и поинтересовался, что стряслось – может, ей стало холодно?
– Да, мне холодно, – отозвалась пораженная Лилиан, – но не от ветра, – она не могла отвести глаз от далекого сооружения, бросавшего вызов небесам и тьме своей мощью и несокрушимостью.
– Что там такое? – беспокойно спросил Винсент, проследив за взглядом девушки.
– Одиннадцатые Врата, – хрипло прошептала зеленовласка. – Вернее, одни из существующих Врат. И я их вижу, – она отстранилась от мужчины и заглянула ему в глаза. – Ты понимаешь? Я их нашла. Нашла! – воскликнула Лилиан и усмехнулась призрачной улыбкой.
Винсент, онемевший, удивленно смотрел на свою подругу.
– Я должна в них войти! Должна! – воскликнула Лилиан и быстро глянула в ту сторону, в которой ранее заметила громадное сооружение, которое посчитала одними из Врат. Но на том месте уже ничего не было!
– Нет! Не может быть!
Она бросилась к перилам и стала отчаянно искать глазами то, что было для нее столь важным. Но Одиннадцатых Врат нигде не было видно! Они будто ушли под землю или…
– Мне опять привиделось, – горько прошептала Лилиан, и ее плечи понуро опустились, руки повисли вдоль тела.
– Лилиан, – Винсент полуобнял девушку за плечи левой рукой, а правой приподнял ее голову за подбородок, чтобы заглянуть в опечаленные и сухие глаза. – Лилиан, девочка моя, тебе не привиделось. Если Одиннадцатые Врата и существуют, то ты видела именно их.
– Если? – расстроено переспросила Лилиан. – То есть ты в них тоже не веришь?
– Тоже? – выражение лица мужчины стало озадаченным, но, понимая, что молчание сейчас против него, он попытался объяснить: – Понимаешь, если бы я их увидел, то, наверное, поверил.
– Но почему? – Лилиан высвободилась из объятий и отступила в сторону. – Почему всем вам так тяжело поверить?
Винсент сокрушенно покачал головой. Ему стало трудно дышать от сдавивших его грудь невидимых тисков.
– Потому что легенд существует слишком много, и все они слишком противоречивы, – с болью в голосе произнес он. – Одни говорят о восьми Вратах, другие – о десяти, третьи – об одиннадцати, четвертые – о семнадцати и так далее. Кто-то верит, что из Города можно выйти только через одни Врата, сколько бы их не было в целом, при этом подобное может осуществиться лишь тогда, когда и звезды, и луна, и солнце будут находиться в определенном положении на небесах, – Винсент постепенно раскалялся, начал жестикулировать, ему стало легче дышать. – А кто-то другой утверждает, что выйти можно из всех Врат абсолютно, вот только назад тогда возврата не будет. Третьи считают, что через Врата можно только войти или въехать в Город, как то проделывают Странники и иже с ними, но никоим образом иначе.
Лилиан чувствовала, как холод начинает сковывать ее ноги и руки, добираясь до суставов, до костей, как каждое слово Винсента (безобидное, и почему так происходит?) вонзается в ее разум острыми кинжалами, вбивается ветром в ее сознание, подобно гвоздям молотком в стену, и тьма расцветает внутри ее естества ярким пышным цветком…
Она очнулась на руках Винсента, с тревогой глядевшего на нее.
– Мне холодно… пойдем домой, – пробормотала Лилиан. – И отпусти меня.
Как бы Винсент не противился этому, ему пришлось подчиниться последним словам девушки, произнесенным тихим, но властным голосом. Затем он отворил потайную дверь и, взяв Лилиан за руку, повел ее в кромешную тьму. Они стали спускаться по лестнице, очень медленно, ориентируясь по стенам и звукам шагов, отражавшихся от них. Винсент ничего не сказал, но Лилиан догадалась, что обратно в Поднебесный Сад они не смогут попасть тем же путем, то есть через волшебную дверь, а потому вынуждены выбираться более прозаичными способами. Лилиан хотела поинтересоваться – а уверен ли Винсент, что там, внизу, есть дверь, выход, и что она будет открыта? – но так и не решилась, не сумев побороть усталость и в определенной степени леность, сопровождавшую ее.
Ступеньки вскоре закончились, и они остановились на ровной каменной площадке в самом низу Запрещенной Башни.
– Стой здесь, – спокойно сказал Винсент, и его горячее дыхание коснулось лица девушки.
– А ты? – полюбопытствовала она все тем же полушепотом, что и наверху. И если слова Винсента отразились каменными стенами, то ее повисли в пространстве.
– Я попытаюсь открыть дверь.
Минуту спустя пространство наполнилось шумной возней, пыхтением, скрежетом металла, глухими ударами и приглушенными проклятиями Винсента. Бранные слова не пропали втуне. Дверь отворилась, и двоих спутников обдало волной свежего прохладного воздуха.
Лилиан прикрыла глаза рукой – ночной свет показался ей ослепительным, ну, по крайней мере, более ярким, нежели в середине Башни, где царил сущий мрак.
– И как у тебя получилось? – подивилась она, ступив на пыльные плиты площади, которая обрела свои истинные размеры при близком контакте.
– Если бы внутри было побольше света, я бы справился быстрее, – заулыбался Винсент, выходя следом за девушкой и отряхивая с рукавов рубахи прилипшие грязь и ржавчину.
Лилиан оглянулась на побежденную дверь, которую Винсент благоразумно закрыл, надавив на ручку.
– Я вот только не пойму, – призналась она, – какая же это Запрещенная Башня, если в нее можно проникнуть и соответственно выбраться при помощи взлома?
Приведя себя в порядок, Винсент подошел к девушке поближе, продолжая мягко улыбаться.
– Когда-то я задержался на балконе Башни, любуясь Городом, – начал он, – и не успел спуститься вниз, как сторож закрыл ее и ушел домой. Не менее двух часов я провозился с замком, и он все-таки поддался. Я до сих пор удивляюсь, как же мне это удалось. Правда, у меня тогда был то ли перочинный нож, то ли еще что-то в этом роде, да и в коридоре света хватало благодаря настенным лампам, – мужчина помолчал и вздохнул. – Я даже не представлял себе, что вновь столкнусь с подобной трудностью – взломом замка этой так горячо мною любимой Башни, – последние слова прозвучали искренне, без доли сарказма.
– Но почему она Запрещенная? – повторила свой давешний вопрос Лилиан.
– Почему Запрещенная… Ох, я не могу тебе сказать. А вот почему нам удалось из нее выбраться… все довольно-таки просто. В Запрещенную Башню невозможно зайти, но выйти – хоть сотню раз. Никто в Городе сознательно летать не умеет, потому с воздуха в нее проникнуть нереально. Получается, только через Дверь Явлений, что в Поднебесном Саду.
– Летать сознательно? Дверь Явлений? – изумилась Лилиан и звонко засмеялась, но почти сразу же смолкла – ей было тяжело смеяться. – Ну и названия выдумывают здешние люди.
– Да, мы такие, – улыбнулся в ответ Винсент. – И ты – одна из нас.
Лилиан неторопливо вздохнула.
– Почему тебе хотелось попасть в Запрещенную Башню? Наверное, это желание было очень сильным, раз Дверь… Явлений выбрала его.
Винсент посмотрел себе под ноги.
– Обзорный балкон Запрещенной Башни – самая высокая точка во всем Городе и единственная в своем роде.
Таков был ответ Винсента. Лилиан надеялась, что поняла его хотя бы отчасти, но осознавала, что это понимание – самообман.
– Я хочу домой, – устало сказала она.
– Я проведу тебя.
– Нет, Винсент…
– Тогда до ближайшего латропа. Если ты откажешься, я все равно буду идти следом, – сказал он, тем самым показав свой упрямый нрав.
На миг лицо девушки омрачилось гримасой страдания.
– Ну, хорошо. Только до ближайшего латропа.
Винсент отвесил зеленовласке театральный поклон и, взяв ее руку под свою, увлек в сторону, освещаемую праздничными лампионами – подальше от Запрещенной Башни.
6
Они тепло расстались, и Лилиан ступила под арку, но думала она не о Шелли Кровавой, название которой значилось на латропе, а о Синеглазом Попутчике, улице, на которой бывала лишь раз. Еще на пути к латропу она передумала сразу отправляться домой, но о своем изменившемся решении Винсенту не сообщила. Зачем ему лишний раз волноваться? Если его чувства не напускные.
Ри, своего маленького темно-зеленого друга, свой путиль, она держала в сумке, то ли из осторожности, то ли из недоверия к разным приспособлениям, пахнущим чем-то волшебным, магическим, предпочитая использовать его в крайних случаях. Пока же Лилиан считала, что и так справляется прекрасно. Несмотря на всю накопившуюся усталость, она была уверенна, что ее молодой организм выдержит небольшую пешую прогулку по ночному городу. Она будет вдыхать ароматы теплого ночного воздуха, подставлять свое лицо легкому прохладному северо-восточному ветру, слушать безмолвные искрящиеся в бездонном черном колодце небес звезды, в надежде, что когда-нибудь они заговорят, будет заглядывать в окна домов, прислушиваясь к шорохам и шепотам, будет танцевать вокруг янтофронов и ловить руками юрких пушистиков, словно сочные золотистые капли солнца, будто бы невесомую ароматную пыльцу с ромашек, мать-и-мачехи, ноготков и одуванчиков… а дома, в мансарде, ее будут ждать яблоки.
Очнувшись от своих красочных раздумий, Лилиан отвлеклась, увидев парящего в воздухе пушистика. И не ошиблась, сосредоточив на нем свое внимание. Маленький светящийся комочек, завертевшись и радостно запищав, высыпал на ладони девушки кучку пепла, вмиг обретшую форму короткого и весьма странного письма. Лилиан прочла следующее: «Прошу о встрече. Хочу открыть тебе важную тайну. Встретимся через десять минут на перекрестке улиц Винного Курьеза, Одноглазого Ротозея, Королевской Поволоки и Лугового Акведука». Изумленно хмыкнув, Лилиан призадумалась, кем бы мог быть автор письма. Почерк был мелкий, но каждая буква выведена четко и аккуратно, как заметила девушка, поднеся письмо к свету, исходившему от грозди разноцветных лампионов в окружении позвякивающих гирлянд, подвешенных у ближайшего фонарного столба.
Так и не сумев разгадать личность тайного адресата, вся в догадках и сгорая от любопытства, Лилиан стала заглядывать в проулки, ища латроп. На этот раз для ее целей сгодилась первая попавшаяся арка, потому что девушка воспользовалась путилем.
И вот она стоит на перекрестке. Еще в проулке ее часы показывали без восьми минут одиннадцать, теперь было и того больше. Лилиан осматривалась по сторонам, но тихие мирные улицы пустовали, лишь изредка по ним проходили запоздавшие одинокие прохожие. В очередной раз обернувшись и с нетерпеливым раздражением глянув на часы, Лилиан вдалеке увидела спешившую ей навстречу человеческую фигуру. Такую маленькую и худенькую, смешно размахивающую руками. Неужели подобное возможно?
– Привет, Лилиан, – в двух метрах от нее остановился запыхавшийся Ник и радостно улыбнулся.
Лилиан была так удивлена, что не сразу смогла заговорить.
– Привет, Ник, – наконец отозвалась она, глядя сверху вниз на мальчика, на его растрепавшиеся русые волосы и большие светящиеся зеленовато-голубые глаза, полные тоски. – Ник, почему… почему ты так поздно ушел из Дома Радости? Тебя отпустили или ты сбежал?
Мальчик понурил голову и нахмурился.
– Я сбежал, – невнятно пробурчал он, но тут же, с надеждой и болью во взгляде посмотрев в лицо девушки, сменившимся тоном прибавил: – Но я принес тебе книгу! Мне она очень понравилась. И я сбежал ради тебя! – с горячностью в голосе проговорил он. – Я хотел раскрыть тебе тайну!
Лилиан расчувствовалась и поджала губы. Она любила Ника и не могла на него обижаться. Но волноваться за него – еще как!
– Давай присядем, – мягко произнесла она. – Ты расскажешь мне тайну, а потом я отведу тебя домой. Договорились?
Пока Ник колебался, Лилиан оглянулась в поисках скамьи. И вдруг вспомнила это место, этот перекресток и вон ту зеленую аллею, что по Королевской Поволоке, посреди которой еще находился очаровательно красивый фонтан. Да, тогда шел дождь, тогда, когда они впервые встретились с Ником. А если бы в тот день она побежала в другую сторону?
– Но это очень важная тайна! – воскликнул Ник, ухватив собравшуюся отойти к аллее девушку за руку. – Нам нельзя медлить! Иначе ничего не получится! – распереживавшись, он начал шумно дышать.
Лилиан посмотрела на мальчика с беспокойством.
– Но, может, нам все-таки присесть?
– Нет, Лилиан! Пожалуйста, мы должны идти, – Ник потянул ее за руку в противоположном от зеленой аллеи направлении.
– Хорошо, Ник, я пойду с тобой, – как можно более спокойно и уверенно произнесла Лилиан, – только, прошу, успокойся.
– Нельзя ждать! Нельзя ждать, – повторял мальчик, словно решил сымитировать заевшую пластинку.
– Хорошо! Хорошо, – окончательно сдалась Лилиан и поспешила за своим маленьким другом.
Они все шли и шли, сворачивая то влево, то вправо, но так ни разу и не воспользовались ни одним латропом. Лилиан смотрела по сторонам, стараясь определить, где они проходят, запомнить маршрут, по которому ее так целеустремленно и упрямо вел Ник. Может, стоит его остановить и немедленно потребовать объяснений? Но вдруг он еще сильнее испугается и не сможет вымолвить ни слова? А что, если он и вовсе не является Ником, а неким чудовищем, которое специально приняло облик ее хорошего друга, которому она всецело доверяет, которого любит, чтобы в один момент схватить ее своими огромными лапищами, затащить в черный-черный лес и утопить в вязкой вонючей трясине? Проклятье и замшелый олух! Что за ерунда опять лезет мне в голову?! Но почему Ник молчит и не раскрывает тайны?
Проскользнув в узкий темный проулок, полный сквозняков и пыли, они вышли на обыкновенную тихую улицу. Она была похожа на все остальные, по которым двое друзей пробежали за последние четверть часа.
Ник резко остановился и повернулся к Лилиан.
– Теперь тебе нужно закрыть глаза… – начал он, но девушка, не выдержав, перебила его.
– Погоди! – ее руки замерли в жесте, означающем «стоп». – Погоди, мой милый, самый хороший и лучший из лучших друг на свете. Куда ты так торопишься? Мы успеем, я уверенна.
– Нет, ты не… – попытался вставить Ник, но Лилиан не дала ему договорить.
– Давай так. Ты мне сейчас вкратце объяснишь, в чем заключается твоя тайна, и тогда я последую за тобой хоть в саму тра… кхм, хоть на край света, если такой существует. Договорились? – она вопросительно воззрилась на мальчика и прибавила: – Тогда я умолкаю. Я тебя слушаю. Я вся во внимании.
Но Ник молчал, словно воды в рот набрал. Он выглядел таким расстроенным, что на него было жалко смотреть. Лилиан вздохнула и улыбнулась, очень ласково и светло. А затем присела на корточки и заглянула в глаза мальчика, в этих два удивительных озера зеленоватой лазури, таких печальных и тоскливых – и таких теплых.
– Прости меня, Ник, прости, – прошептала Лилиан. – Я не хотела тебя обидеть. Возможно, я не права. Вот только сама не знаю, почему. И, опять, почему ты не хочешь рассказать мне о своей тайне сейчас?
– Нам нужно спешить, иначе мы опоздаем. И это не моя тайна, – побледнев, еле слышно пролепетал Ник.
Лилиан с ужасом для себя заметила, что комбинезончик болтается на мальчике, как на высохшем деревце – или он слишком больших размеров, или просто ее маленький друг так сжался и на глазах усох от одолеваемых его волнений и страхов.
– Но куда мы можем опоздать, скажи? – продолжала допытываться Лилиан. – И почему это не твоя тайна?
– Это тайна Города, – заговорщически прошептал Ник, постепенно приходя в себя. – И если мы не поторопимся, Долина Кианотт снова исчезнет! – ключевые слова, наконец, сорвались с его губ, словно некая сакраментальная фраза или душевные излияния слишком много пережившего человека.
– Как?.. – Лилиан чуть не села на мостовую, но вовремя перегруппировала свое тело и опустилась перед мальчиком на колени, прямо на голый и пыльный булыжник.
– Как Долина?.. Почему? Как?.. – машинально, как кукла, вопрошала Лилиан. Она не только не могла осознать слова своего маленького друга, но и просто признать, что они прозвучали в том же воздухе (сотрясли его!), которым дышала она.
– Невероятно…
– Лилиан, мы должны спешить! – отчаянно выкрикнул Ник и с силой потянул девушку за руку.
Физический дискомфорт, причиненный одной из частей ее тела, растормошил Лилиан, и она поднялась на ноги.
– Да, да, нужно спешить! – возбужденно воскликнула зеленовласка, и по ее телу пробежала волнительная дрожь. – Погоди, Ник, а как же подробности, всякие там детали этой воистину великой тайны?
– Все потом, – ответил Ник и облегченно вздохнул, увидев, что девушка наконец стала слушать его как следует и выполнять указания.
– А что делать сейчас? Куда идти? – тихо поинтересовалась Лилиан, все еще ошеломленная, отчего ее голова слегка кружилась, а ноги ослабели.
– Ты должна закрыть глаза, – начал наставлять ее Ник, – и взять меня за руку, – он сделал небольшую паузу. – Ты обязана пообещать мне, что не станешь подглядывать. А затем просто положиться на интуицию и идти туда, куда я тебя поведу.
Лилиан поднялась на ноги.
– Все предельно ясно, – сказала она, и лицо ее при этом выражало крайнюю решительность. – Вот только скажи, нужно ли думать о чем-то конкретном или лучше ни о чем?
Ник на миг призадумался.
– Лучше ни о чем. Но если ты в своем воображении будешь представлять себе Долину Кианотт и Источник Чианосс, что находится в ней, такими, какими тебе хочется их видеть, это не должно помешать.
– А теперь пошли, прошу тебя! – прибавил он и, дождавшись, пока Лилиан крепко зажмурит глаза, повел ее за руку по улице.
Лилиан не помнила, чтобы с ней происходило нечто экстраординарное. Она просто шла по улице ночного города, вдыхая пьянящий ароматный воздух, ведомая своим юным доблестны другом, чья маленькая, твердая и теплая ручка крепко сжимала ее тонкие, холодные и вспотевшие пальцы. Но в один момент она поняла, что эта ручка исчезла. Не просто вскользнула из ее ладони, нет, а словно перестала существовать, испарилась одним словом! Испугавшись и вмиг утратив всю свою смелость, Лилиан застыла на месте и настороженно спросила:
– Ник, ты здесь?
Она не открыла глаз, еще смутно надеясь, что все происходит так, как запланировал мальчик.
– Ник, что происходит? – спросила она уже громче.
Но ответа не последовало, как и в первый раз.
Почему он молчит? Что стряслось? – встревожилась Лилиан.
Но и на мысленный запрос ответом послужила гробовая тишина, если только на глубине трех метров под землей можно услышать свист ветра и втянуть всей грудью непередаваемое благоухание августовской ночи.
Через пару минут Лилиан отважилась медленно открыть глаза, думая, что если Ник рядом, то он цыкнет на нее и попросит вновь зажмуриться.
Но Ника не было ни рядом, ни вокруг, насколько могла судить и видеть девушка, недоуменно озираясь по сторонам.
Может, она уже попала в Долину Кианотт? Но почему тогда совсем не почувствовала перехода с одной точки пространства в другую, даже если расстояние между ними было ничтожно мало, как чувствовала она колебание воздуха и замирание сердца даже тогда, когда проходила через латроп? Возможно, она, погруженная в свои переживания, не уловила столь тонкой грани? Но ведь раньше улавливала! Да и может ли та сама улица, на которой она стояла пять минут тому назад и, очевидно, стоит до сих пор, вдруг стать Долиной Кианотт, которая в воображении девушки являлась местом исключительно светлым и возвышенным? И к чему этой улице подобные проблемы – быть одновременно и тем, и тем, и не являться ничем на самом деле?
Понимая, что начинает опасно запутываться в своих мыслях, Лилиан помотала головой и встряхнулась, словно на дворе была зима, и она только что вылезла из проруби.
Но куда в таком случае подевался Ник? Убежал, стал жертвой похищения, или же Лилиан не ошиблась, посчитав его чудовищем, которое в этот момент сидит в одном из подвалов соседних домов и злорадно хихикает, скаля свои зубы? Какой ужас! Ну что за наваждение? И как она может считать, что любит его, если уже в третий раз усомнилась в его истинной природе?!
Лилиан стала расхаживать из стороны в сторону, десять шагов туда, двенадцать назад, не для того, чтобы обдумать свои дальнейшие действия, а чтобы унять дрожь в теле и хоть как-то успокоиться.
Потом она стала звать Ника, все громче и громче и на разный лад, пока не разочаровалась в эффективности подобного метода.
И вот, когда она в последний раз уныло проходила по булыжной мостовой, отупевшая и безвольная, с опущенной головой и отстраненным взглядом, ее кто-то окликнул со спины. Не сразу поняв, что происходит, Лилиан обернулась, только когда ее позвали по имени в четвертый раз.
По пустой дороге к ней шел Ник, и его лицо выразительнее каких-либо слов показывало, насколько мальчик раздосадован и расстроен.
– Не получилось, да, – печально хмыкнув, сказала Лилиан, когда Ник приблизился, и попыталась улыбнуться, чтобы как-то развеять гнетущую серую обстановку и помочь другу воспрянуть духом. – Ник, не расстраивайся. Не получилось сегодня, получится в следующий раз. А мне так и вовсе не привыкать к… неудачам и поражениям, – прибавила она тише.
– Это я во всем виноват, – сокрушенно произнес Ник и низко-низко повесил голову. – Мы не успели. Я слишком много говорил. Я должен был поспешить! – он порывисто вздохнул. – Я всего-то хотел отблагодарить тебя за добро. И не получилось…
– Ну, перестань, Ник, в самом деле, – мягко, но все также печально произнесла Лилиан, ища взглядом скамейку или ступени пустующего дома, на которые можно было бы присесть. – К тому же, – глаза девушки блеснули от озарившей ее догадки, – ты ведь попал в Долину, верно? В Долину Кианотт? – она присела на корточки, нежно обняв руками мальчика за плечи. И Ник впервые за все это время посмотрел на нее.
– Да, – еле слышно отозвался он.
– Ну вот, – приободрилась девушка, дрожь более не донимала ее, тело начало согреваться от воодушевленного возбуждения. – Таким образом, можно сделать абсолютно верный вывод: тебе все удалось сделать правильно, потому ты и попал в Долину. Кстати, как выглядит Источник?
– Источник Чианосс, – робко поправил ее Ник, и его взгляд просветлел, на устах появилась легкая улыбка. – Он был прекрасен, как никогда. Но мы могли и не попасть туда, вернее, я, а почему ты нет, я не… – совсем запутавшись, он замолчал.
– У меня уже есть несколько предположений на счет моего провала. А почему ты говоришь, что мы, то есть ты, могли туда не попасть?
– Потому что от момента, когда тайна поведана миру, – принялся объяснять Ник, сразу посерьезнев, и Лилиан поняла, что эти слова имеют для ее друга немаловажное значение, – и до самого входа в Долину Кианотт должно пройти не больше 37 минут и 37 секунд. А иначе…
– Что иначе?
– Иначе проход исчезнет.
– И надолго?
– Пока Долина Кианотт не пожелает явиться миру вновь.
Лилиан кивнула, обдумывая услышанное.
– То есть мы, по сути, успели. Но в Долину, почему-то, попал только ты. Моя версия всего произошедшего заключается в том, что я, – она с досадой вздохнула, – скорее всего, еще не готова туда попасть, – кряхтя, Лилиан поднялась на ноги и укорила себя за то, что так долго находилась без движения. – А что думаешь ты?
Задумавшись, Ник прислонил кончик указательного пальца левой руки к своим пересохшим губам и ответил не сразу, дав девушке возможность как следует размять свои ноги.
– В Долину Кианотт может попасть любой человек. К этому не надо готовиться. И я понял, почему так случилось.
– Поделись же со мной своими соображениями.
– Оказывается, это правда. Большие люди не могут попасть в Долину Кианотт никоим иным способом, кроме случайного.
– Большие люди?
– Взрослые или взросляки.
– Ага, значит, я все–таки уже взрослая, – протянула Лилиан. – Получается, что лишь дети в любой момент способны перейти тонкую грань и попасть в ту своеобразную волшебную страну, верно?
– Ты все правильно поняла, – улыбнувшись, ответил Ник.
– Хорошо, так если я захочу вновь отыскать Долину – а я этого непременно захочу, раз убедилась в ее существовании – то я должна буду улучить случайный момент и проникнуть в нее, да? – и дальше полились ее рассуждения. – Вероятно, существует еще какая-то особая инструкция, что-то вроде рекомендации, как наиболее быстро и безболезненно попасть в нужное место и в нужное время. Я не ошибаюсь? Кстати, что ты имел в виду, говоря о «моменте, когда тайна поведана миру»?
– Это момент, когда ты прочитала мое письмо. В нем ведь сообщалось о тайне. И кое-кому, как всегда, было известно, что я собираюсь тебе рассказать, вот он и пустил ход времени в обратную сторону, оставив нам лишь 37 минут.
– Он? Это кто же? – в неподдельном изумлении поинтересовалась девушка.
И Ник, понизив голос, ответил:
– Город.
– Телополис, что ли?
Мальчик кивнул.
Лилиан, хмыкнув, пожала плечами.
– Что же на счет инструкций? – спросила она.
– Я лишь знаю, что нужно попасть на безымянные улицы, на которых можно будет отыскать «вход». Но попасть не просто так, а пройдя по многим другим улицам, минуя площади, парки, набережные и латропы.
– Даже так, – недовольно заметила Лилиан. – А что значит «безымянные улицы»? На которой мы находимся, тоже принадлежит к их числу? – полюбопытствовала она, рассматривая соседние дома и вдруг вспомнив, какие улицы затоплены бездонным озером Чанталла, и кто на них живет.
– Да, – ответил Ник.
– Как же тогда их отличить от остальных?
– Когда попадешь на них, то узнаешь – ни за что не сможешь найти их названий.
– А что, они вообще у них есть?
– Да, только исчезают, когда появляется «проход».
– Понятно, – проговорила Лилиан, и ее губы вытянулись в тонкую узкую полоску, давая понять, что полученная информация девушку вовсе не обрадовала. Она собралась вдруг спросить, что такого есть в этих Долине и Источнике, раз многие так с ними носятся, но потом посчитала вопрос не столько неуместным, сколько глупым и лишенным сильных аргументов (против него были доводы той пятерки из «Бескрылого Полета»), которые убедили бы ее прекратить поиски, потому смолчала.
– Попасть в Долину случайно означает несознательно, не думая о ней, верно? – взамен того вновь спросила она.
Ник утвердительно кивнул.
– Это почти нереально. Но я попробую… – сказала тогда зеленовласка, тихо, но голосом, в котором прозвучали твердость и решительность, хотя и приглушенные усталостью.
– А теперь нам с тобой пора расходиться по домам, – произнесла она в совсем ином тоне, беззаботном и даже бодром. – Я, как старшая в нашей команде, отведу тебя, а потом и сама отправлюсь на покой, в свою мягкую пушистую кроватку. Договорились?
– Договорились.
И если Ник, позабыв отдать своей взрослой подруге прочтенную книгу, через час уже спал крепким сном в Доме Радости, то Лилиан еще предстояло пережить полуночные размышления о себе и своем будущем и только под утро позволить своему телу расслабиться, растянувшись на белой простыне и погрузившись в бесцветные глубины, лишенные каких-либо сновидений.
Глава 29
Карнавал
1
Лилиан проснулась в первом часу дня воскресенья. Всю ночь она просидела у окна, распахнутого в прохладу августовской тьмы, делая записи в свой Дневник, старую потрепанную книгу с желтоватыми, как кожа старухи, страницами. Ночное бдение принесло свои плоды. «Изумрудка» помогла умиротворить дух, а онто-рио – прогнать усталость и очистить разум от сора и всяческой ерунды, хотя таковой, по признанию зеленовласки, нашлось не так-то и много. Крупицы полученных знаний она бережно хранила в своей памяти, и все то, что считала необходимым, заносила на бумагу. Полуночные часы ей помогли скрашивать бодрящийся и никоим образом не пререкающийся Крепыш, напевавший себе под нос разные веселые и грустные песенки, болтавший о ничего не значащих прострациях да иногда завязывавший разговор со своей Госпожой, а также осознание того, что, отказываясь ото сна, она тем самым сохраняет свои чувствительные нервные клетки от губительного влияния чужих кошмарных сно-видений.
В чем же состоит разница между Лат Герией и сауб? – думала Лилиан, выпивая пятую чашку онто-рио цвета сливочно-желтого мартовского тюльпана. И связаны ли они как-то с дуальностью, о которой упоминала Вирджиния? И та, и та – болезни. От первой страдают все жители Телополиса (может, это их праздность и безразличие к высоким материям?), а от второй – лишь Вирджиния, насколько известно самой Лилиан. Может, это всего-то простая простуда, которой особо подвержена ее старшая подруга? Или аллергия? Но при чем тут дуальность? Можно строить тысячи догадок, но ни в одной из них не будешь уверенна, пока не получишь дополнительную информацию – звенья в этой слишком длинной цепи.
Готовясь к Карнавалу, который должен был начаться после Второй Зари, Лилиан вспоминала вечер предыдущего дня. Столько событий за одни сутки! Поднебесный Сад, странная встреча с Питером, Запрещенная Башня и… поцелуй. Но она по-прежнему не готова со всей отверженностью довериться Винсенту. И как она может, если не верит самой себе? Бедняжка Ник. Он так хотел помочь своей взрослой подруге, отблагодарить за участие. Но откуда он мог знать, что она грезила поисками Долины Кианотт да Источника Чианосс, что находится в ней? Случайность, простое совпадение? Нет, она устала постоянно задаваться вопросами. А кого это не утомит и не приведет к противоположностям? Поход на «безымянные улицы», какими бы тревожными и волнующими ни были те полчаса или более, особо ее не впечатлил. Она не видела ни Долины, ни Источника. Но когда это случится, воспоминания о ее одиночестве среди безликих кирпичных домов под полуночными звездными небесами разгладятся, на них наложится отпечаток более ярких событий.
Дни Великой Ярмарки не прошли для Лилиан бесследно. Помогая Винсенту раздавать-раздаривать цветы, она успела побывать на нескольких так называемых «распродажах» и приобрести «в подарок» массу занятных вещей, которые ей непременно хотелось увидеть или на себе, или в комнатах собственного дома. Единственным ограничением, касающимся «распродаж», было то, что на них ко вниманию приобретающих могли предлагаться лишь те вещи и предметы, которые человек мог донести до своего дома без посторонней помощи. Имущество зеленовласки, таким образом, пополнилось набором элегантных шляпок, от широкополых, как у Странников, до совсем крошечных, с вуалями и перьевым обрамлением, также несколькими канделябрами, длинным плащом с высоким воротом и тремя парами изумительной женской обуви. Разумеется, Лилиан не могла себе отказать в приобретении еще некоторых элементов интерьера и гардероба, раз ее никто не останавливал, но перечислять их заново в своем мозгу, а тем более на бумаге она не собиралась.
Когда Лилиан спускалась вниз, чтобы отправиться пообедать в ближайшее кафе, в парадную дверь громко постучали. Девушке доставили посылку – увесистую прямоугольную коробку, перевязанную лентой из грубой ткани. Заинтригованная, Лилиан внесла ее в гостиную с камином и, поставив на стол у окна, принялась поспешно развязывать ленту. Внутри оказался некий сверток, а на нем коротенькая записка: «Она хотела, чтобы ты это надела». Лилиан отогнула край свертка и увидела кусочек переливающейся материи. Потянув за него, девушка извлекла на свет удивительное в своей своеобразно притягательной красоте одеяние. Его покрой был настолько необычен, что ни одно определенное название одежды не подходило этому воистину карнавальному одеянию. Вся поверхность материала, из которого оно было сшито, непрестанно переливалось, отражая не только свет, но и, казалось, слабые серые тени, застывшие по углам комнаты, под предметами и в складках брюк и блузы девушки. Лилиан рассматривала одеяние и никак не могла надивиться и нарадоваться. Она была уверенна, что дорогой подарок прислала ей Вирджиния, хотя содержание прилагаемой записки и порождало некие сомнения. Но кто еще мог смастерить подобное волшебство, как не ее старшая подруга? Лилиан не помнила, чей адрес значился на бланке, на котором она оставила свой отпечаток, получив посылку. Но разве сейчас, в день Карнавала и Заключительного Шествия Странников, имели значение подобные мелочи? Подумав, что нет, Лилиан аккуратно сложила одеяние в коробку и прикрыла ее крышкой. Сегодня вечером она облачится в него и будет самой прекрасной и непревзойденной на Карнавале. А Винсент, увидев свою подругу, так и вовсе потеряет голову.
2
Он встретил ее у подножия самого высокого холма, что на берегу озера Сиа. Земля еще искрилась теплыми красками, лишь местами потускневшими, указывающими на скорый приход осени, и отражавшими в зарослях кустарника, в травяном ковре, легких волнах озера и кронах далеких деревьев по ту сторону прозрачно золотистый свет клонящегося к западу солнца.
Винсент облачился в костюм свободного кроя, жгуче черного цвета, и белую рубаху, сжатую у шеи мрачной траурной бабочкой. Тем не менее, вид у него был праздничным, глаза лучились радостью, на губах играла светлая нежная улыбка. В таком приподнятом настроении своего загадочного друга Лилиан еще не видела. В правой руке Винсент держал плетеную корзину, наполненную цветами – крупными матово-белыми ромашками.
Лилиан, несмотря на всю свою самоуверенность и гордость, увидев цветы, смутилась. Но, видимо, еще и потому, что вспомнила вчерашний поцелуй, мгновение-вспышку, когда их уста соприкоснулись в едином пламенном желании.
Приняв корзину, Лилиан приникнула к ней и вдохнула насыщенный радужный аромат более чем пяти десятков цветов. Она настороженно глянула на Винсента, но тот не пытался обнять ее или поцеловать, а просто предложил понести корзину.
– А кем ты будешь на Карнавале? – поинтересовалась она.
– Джентльменом, – в особом тоне ответил Винсент, и выражение его лица стало восторженно-чопорным. Но, не выдержав подобной роли, он коротко рассмеялся и стал прежним. – И ты будешь моей госпожой, леди и королевой. С твоего позволения, – добавил он, протягивая девушке свою руку.
– Посмотрим, – произнесла Лилиан и, лукаво усмехнувшись, взяла мужчину под руку.
Пройдясь по берегу озера Сиа, они отправились на улицы Телополиса, чтобы в последний раз налюбоваться выступлениями бродячих артистов. В восьмом часу они поужинали. Винсент сказал, что Заключительное Шествие лучше всего наблюдать на главной аллее в Цорвианском лесу, поэтому, неторопливо поглотив вкусную пищу за ужином, они отправились в путь. О чем бы в этот вечер Винсент не заговаривал с Лилиан, его глаза начинали искриться, словно испуская серебристое сияние. Отчего так менялся взгляд ее спутника, Лилиан не могла понять до конца вечера, когда сюрприз, который для нее приготовил мужчина, раскрылся.
По пути к Цорвианскому лесу они проходили мимо гостиницы «Добрый Путник», и на Лилиан, узнавшую свое первое пристанище, неожиданно нахлынули воспоминания – немногочисленные, но от того лишь острее врезающиеся в сознание. Но вот Винсент произнес ее имя, так тихо и проникновенно, издали послышался веселый смех, и Лилиан пришла в себя.
Главная аллея Цорвианского леса широкой дорогой убегала вдаль. Под нависающими ветвями деревьев-исполинов тепло и жизнерадостно светились лампионы, развевая уныние и страх, создавая атмосферу праздника. По аллее фланировали десятки людей. Они улыбались и оживленно болтали между собой, и Лилиан так и не увидела ни одного озлобленного или перекошенного ненавистью лица, хотя встречались прохожие грустные и задумчивые. Но некая легкая ускользающая печаль скользила во взглядах всех собравшихся на Карнавале. Печаль по уходящему празднику и надежда, что он повторится вновь.
Винсент увлек девушку вправо, и они свернули в боковую аллею, которая была значительно уже, чем главная, и менее освещена. Но таким образом создавалось ощущение большего уюта, мирного спокойствия и уединения. Вслушиваясь в приглушенные шаги по истертой каменной дорожке, собственные и Винсента, вдыхая бодрящие запахи леса, Лилиан предавалась несбыточным мечтаниям и размышлениям все о том же. Винсент хранил молчание, и она не пыталась заговорить. Пальцы их рук были переплетены, тепло жизни перетекало из одной ладони в другую, двое безмолвных спутников не нуждались в словах.
Они вышли на обширную поляну, залитую светом разноцветных лампионов, факелов, небольших костерков и мерцанием рождающихся на сливовом небосводе звезд. В нескольких местах, отдаленных друг от друга приблизительно на одинаковое расстояние, Лилиан заметила оркестры, которые исполняли разную музыку, умудряясь совершать это так, чтобы мелодии не сливались и не порождали какофонию. Тут и там у костров сидели люди, общаясь за кружкой пива или бокалом вина. Под деревьями виднелись столики с плетеными креслами, за которые тоже можно было присесть, отдохнуть и отведать какой-то прохладительный, бодрящий или согревающий напиток. Но главным занятием, объединявшим всех, безусловно, были танцы. Лилиан изумленно взирала на кружившиеся пары и не могла никак понять, что же это за Карнавал без масок и костюмов, каким он представлялся ей еще днем. Хотя многие люди, на которых останавливался взгляд девушки, и были приодеты по понятному всем особому случаю, но никто своим одеянием не пытался изобразить того, кем он не являлся, и лица собравшихся были открыты, глаза смотрели радостно и приветливо.
Винсент, глянув на свою подругу, застывшую в растерянности на месте, безобидно рассмеялся. Лилиан посмотрела ему в лицо и неловко усмехнулась.
– А где же маски и костюмы? – поинтересовалась она.
Не ответив, Винсент устремил на девушку взгляд, полный нежности и затаенной боли, и тяжело вздохнул.
– Давай потанцуем, – наконец предложил он.
Лилиан, пожав плечами, согласно кинула. Винсент оставил корзину с ромашками в кресле у пустующего столика, и они закружились в танце. Сердце девушки забилось быстрее, к щекам прилила кровь, и они приятно порозовели, придав ее лицу больше жизни.
Винсент держал свою спутницу крепко, не отпуская, его прикосновения были бережными и ласковыми. Не отрываясь, они смотрели друг другу в очи, и сверкающая сталь окутывала изумруд, и искрящийся изумруд растворял в себе сталь. Из их сомкнутых уст, улыбающихся и манящих, не сорвалось ни единого слова. Но вот ритмичный танец закончился. Лилиан остановилась, чтобы отдышаться, а Винсент, спросив, в порядке ли она и получив положительный ответ, отошел и скрылся между людьми. Девушка забеспокоилась, но затем увидела своего друга о чем-то разговаривающим с музыкантами, которые вскоре закивали и заулыбались, а затем вновь заиграли. Пространство наполнилось изумительно мелодичной музыкой, от которой даже самые черствые сердца расцвели бы нежной любовью, а глаза, глядящие на мир самым хладнокровным взглядом, пустили бы слезы счастья. Подобная музыка звучит тогда, когда яблони зацветают по весне, и ты вдыхаешь их сладостный аромат, когда по листочку подорожника ползет божья коровка, и ты видишь ее, когда пчелы опускаются к раскрытым бутонам и соцветиям и собирают сладкий нектар, а тебе в их жужжании слышится песнь терпкого знойного лета, когда в дождливый день ты смотришь в окно, заросшее серой водой, и видишь отражение глаз любимого человека – ты слышишь эту песнь, эту музыку, лишенную нот, пассажей и скрипичных ключей. И ты будешь слышать ее даже под землей, когда твои глаза ослепнут, уши превратятся во прах, а язык иссохнет. Музыку давно ушедших и еще не родившихся цивилизаций. И в тот вечер ее услышала Лилиан.
Девушка улыбнулась, так мягко и грустно, обращая свое чувство к далеким звездам, указывающим путь даже в самое мрачное время, и к бледному лицу с волевыми и суровыми чертами, возникшему перед ней. К лицу Винсента, привлекшего ее к себе и полуобнявшего за плечи. Лилиан медленно протянула свои руки к его лицу, и ее холодные пальцы обвили его шею. Она глубоко вздохнула и, опустив голову на плечо мужчины, прикрыла глаза. Но не позволила себе закрыть их полностью. Каждый миг она оставалась настороже и знала, что если расслабится, непознанное и вязкое, темное и стонущее поглотит ее и даже не даст захлебнуться.
3
– Когда начнется Шествие? – спросила Лилиан после четвертого танца, когда они сели за столик.
– Где–то после одиннадцати, – ответил Винсент, протягивая ей бокал с белым вином.
– Так поздно? – расстроилась Лилиан. – А салют?
– Столько вопросов, – усмехнулся Винсент. – У тебя пытливый ум.
Они отпили вина.
– Если Странники ничего не поменяли, то салют начнется в полночь.
– Прям так точно? В двенадцать ноль-ноль?
– Да, прям так точно.
На деревянной столешнице стояла лампа-светлячок, в середине которой желтым пламенем горела восковая свеча, бросая отсветы на лица говоривших, сглаживая их черты, смягчая их.
– С этой поляны салют будет хорошо виден? – полюбопытствовала Лилиан и посмотрела на танцующих невдалеке.
– Думаю, что хорошо, – ответил Винсент и, понизив голос, прибавил: – Но мы с тобой будем любоваться им из другого места, – и тут его глаза загадочно блеснули.
– Из другого? Из какого же? – Лилиан подалась вперед.
– Это сюрприз, – произнес Винсент и обворожительно улыбнулся.
– Ну, как всегда, – наиграно надулась Лилиан и посмотрела на часы. – Сейчас десять ноль семь. Может, прогуляемся по лесу?
– А как на счет аттракционов? Горки, карусели и прочее? – предложил Винсент.
Лилиан не видела причин отказываться.
Допив вино, они покинули поляну и вышли на главную аллею. Без особого труда отыскав нужную дорожку, мощенную камнем, они вышли к ярким, шумным и веселым аттракционам. Проехавшись на горках, от которых захватывало дух, сердце уходило в пятки, а из груди вырывался безудержный крик страха, смешанного с удовольствием и восторгом, Лиан позабыла о всяких предосторожностях и, наконец, позволила празднику овладеть всеми ее мыслями и чувствами. Несколько поздновато, но все же.
А после были карусели под звон бубенцов и колокольчиков, за ними стрельба по мишеням, в которой Винсент, показав еще один свой талант, а именно – меткое попадание в цель при стрельбе из любого оружия, выиграл для своей спутницы целых три подарка: браслет из янтаря, с застывшими внутри камешков драгоценного материала экзотическими насекомыми, кинжал в ножнах из кожи двурогого носорога и большого плюшевого медведя, такого приторно розового, что если бы в тот миг на небо вдруг выкатилось солнце и осветило его, то все вокруг зажмурились бы и пали ниц от подобной ослепительной, поражающей, напыщенной и пафосной розовости. Браслет Лилиан одела на запястье левой руки, медведя зажала под мышкой, а кинжал подарила Винсенту.
Настрелявшись да накатавшись и порядком устав от этого, они подоспели на главную аллею как раз вовремя, чтобы попасть на начало Заключительного Шествия. Люди, сгрудившись и растянувшись рядами вдоль дороги, под ветвями деревьев, встречали и провожали виновников торжества восторженными возгласами, криками, радостным хлопаньем, и все это смешивалось в возбужденный шум и гам, не лишенный эйфорических и даже безумных интонаций.
Винсенту и Лилиан удалось пробраться во второй ряд, и в выражении своего счастья они не отставали от других, хотя девушка аплодировала и выкрикивала гораздо чаще, нежели ее спутник.
Заключительное Шествие практически ничем не походило на процессию Странников улица Телополиса в день их приезда. В воскресный вечер не было слышно скрежета колес повозок и фургонов, да и не было видно самих их владельцев, Странников, обладателей широкополых шляп и несколько отталкивающих лиц. Словно они собирались остаться, а всех, кто прибыл с ними, выпроводить из города, лишь бы поскорее отвязаться от них, сбросить лишний груз. Или же, размышляла между прочим Лилиан, Странники все-таки уедут, но только под покровом глубокой ночи, исчезнут, как призраки.
По аллее величественно вышагивали фокусники и маги, в парчовых и бархатных накидках, расшитых бисером, крошечными драгоценными камнями и серебряными нитями. Они показывали свое волшебство и благосклонно принимали восторженное внимание публики, кивая налево и направо. За ними шествовали музыканты, веселые ребята, наигрывавшие в этот особенный вечер лишь заводные и жизнерадостные мотивы. Далее шагали бродячие артисты, в шикарных театральных костюмах, женщины – с высокими прическами на головах и напудренными лицами, мужчины в пышных париках и при шпагах. На ходу они успевали разыгрывать маленькие сценки, чем заводили публику не меньше, чем фокусники и маги. Также в Шествии участвовали акробаты, стройные и подтянутые, в блестящих костюмах, шуты, с вечно улыбающимися лицами, в нарядах, сшитых из множества ярких лоскутков, и многие–многие другие участники представлений Великой Ярмарки.
Церемониальная процессия артистов еще не иссякла, а Винсент уже потянул девушку назад, на боковую дорожку, чем вызвал у своей подруги легкое разочарование и раздражение по поводу того, что она не сможет досмотреть Заключительное Шествие.
– Прости, – сказал он, стоя к ней близко-близко. – Мы должны занять места, чтобы поспеть к салюту.
Лилиан молча кивнула и пошла за мужчиной. Они петляли дорожками Цорвианского леса, и каждая следующая выглядела более дикой и нелюдимой, нежели предыдущая, с нависающими над головами ветвями зловещих деревьев и преграждающими путь вьющимися растениями. Лилиан держалась за левую руку Винсента, сжимая под мышкой потускневшего в сумраке розового медведя, и в ее душу стали закрадываться сомнения, а в голове возникать подозрительные мысли-вопросы, главный из которых звучал так – куда ведет ее этой высокий сутуловатый мужчина, спина которого мелькает впереди, как скала перед несущимся на нее кораблем?
В правой руке, на локте которой висела корзина с ромашками, Винсент держал лампион. Его алый свет перестал радовать взор, он поблек в окружавшей их лесной тьме, полной необъяснимых шорохов и вздохов, и стал напоминать умирающий луч последней надежды.
Лилиан вздрогнула, почувствовав со спины дуновение прохладного ветерка. Винсент, остановившись, обернулся к ней и подбодрил добрыми словами. Еще немного, прибавил он и повел девушку дальше.
Винсент не соврал. Через пару десятков метров они вышли к озеру. Ошеломленная открывшейся взору природной красоте, Лилиан не сразу поняла, что они находятся на берегу озера Сиа. Где-то вдалеке виднелись огни города, а за их спинами в дымчатую черноту ночи вздымались исполинские деревья.
Они стояли на пригорке. Вниз, к озерной воде вела еле заметная петляющая тропинка.
– Почему нельзя было обойти берегом? – спросила Лилиан, пытаясь унять все еще булькающий внутри страх.
– Будь уверена, я выбрал лучший путь. Тем более что вон там, – при этих словах Винсент, отпустив руку девушки, указала на берег озера, находившийся поодаль, – прохода нет. Все заросло камышом, а между деревьев – ежевикой и крапивой. Навряд ли бы ты хотела столкнуться с ними в столь поздний час, – прибавил он, вскинув брови и усмехнувшись.
Лилиан пристально всмотрелась в лицо мужчины, ища следы насмешки. Но таковых ей обнаружить не удалось.
– Где же твой сюрприз? – тогда поинтересовалась она.
Винсент широким жестом руки, в которой продолжал держать алый лампион, указал на берег озера, по которому им предстояло спуститься. Лилиан печально усмехнулась и покачала головой.
– Тогда пошли, – сказала она и взялась своими холодными пальцами за протянутую навстречу руку Винсента.
Чем ближе они спускались к берегу, тем отчетливее в прохладном ночном воздухе проступал запах влаги, исходивший от озера, мерцающего в молочном свете луны и искрящихся каплях звезд подобно черному зеркалу.
Ступив на песчаный берег, они подошли к небольшому причалу, который был незаметен сверху. У его балок, погруженных в воду, на глянцевой поверхности покачивалось несколько плотов, сбитых из толстых обтесанных бревен.
Окинув взором озеро, Лилиан разглядела парочку плотов, заплывших на середину. На них виднелись темные фигурки людей. В следующий миг девушка ужаснулась, потому что увидела в глазах Винсенту утвердительный ответ на свой немой вопрос. Нет, о, нет, хотела взмолиться она. Ее ноги стали предательски ослабевать и подкашиваться. Но Лилиан быстро взяла себя в руки и обуздала слабость. Ведь иначе Винсент мог обнять ее, чтобы поддержать. А это было недопустимо! Или…
4
Увлекшись собственными треволнениями, Лилиан и не заметила, как вместе они зашли на причал. Винсент отдал лампион стоявшей рядом женщине, в темных брюках, высоких сапогах и вязаном свитере, которая, видимо, и следила за тем, кого пускать на плоты, а кого нет. Присев на сырые доски причала, мужчина осторожно опустился на плот, который чуточку просел под его весом, но потом вновь выровнялся, весело пошатываясь на воде, сонными волнами хлюпающей о балки причала, обросшие мхом.
Лилиан обмерла и похолодела от страха. Она не видела перед собою ничего, кроме пятен, смешавшихся в калейдоскоп, от которого ее начало мутить. Да ведь она боится воды! Как вы этого не понимаете? И почему, почему Винсент не мог сказать раньше, в чем состоит его сюрприз?! Проклятье и замшелый олух! О каком салюте можно думать в такую минуту, сознавая всю глупость и позорность собственного положения!
– Лилиан, – послышался откуда-то мощный голос Винсента, и было в нем столько неземного тепла, что сердце девушки испуганно затрепыхалось, начиная подозревать, какое чувство может толкать на подобную нежность, – Лилиан, я отвечаю за твою жизнь головой и я обещаю защищать тебя от напастей и кошмаров, пока буду рядом. Ты доверяешь мне, Лилиан?
Девушка быстро-быстро заморгала, и взгляд ее, наконец, прояснился.
Винсент стоял перед ней и серьезно всматривался в ее лицо.
– Лилиан?
– Да, да, со мной уже все хорошо, – прошептала зеленовласка и посмотрела себе под ноги. А потом нашла в себе силы, чтобы беззаботно улыбнуться Винсенту.
– Мы можем не… – начал было он, но девушка его перебила.
– Мы можем поскорее опуститься на воду, чтобы не пропустить салют, – ее голос был преисполнен спокойствия, и видению о подводных танцах с антропоморфами, было всплывшему из памяти девушки, пришлось спешно ретироваться.
Но, спускаясь на плот, Лилиан чересчур крепко сжала руку мужчины. Это не ускользнуло от внимания последнего, и он решил, что будет еще ревностнее исполнять данное ранее обещание.
Они взяли с собой корзину с ромашками и розового медведя, а вот лампион пришлось оставить женщине-сторожу. На твердых бревнах плота Винсент расстелил мягкий толстый плед, который ему дала молчаливая женщина с причала, и они, наконец, отчалили, оттолкнувшись от дна озера длинным упругим шестом, прикрепленным к одной из балок причала цепью.
– Знала бы я о таком сюрпризе, оделась бы по-другому, – укоризненно пробормотала Лилиан.
– Не беспокойся, твое платье останется в целости и сохранности, – мягко сказал Винсент, присев рядом с девушкой на плед.
И Лилиан вновь почувствовала себя несовершенной, в чем-то ущербной. Почему ее тянет на всякие колкие высказывания? А ведь рядом с ней находится явно хороший человек, которому если и причинили душевную боль ее слова, так он смог это скрыть.
Лилиан подогнула ноги поближе к телу и расправила складки своего великолепного одеяния, переливающегося даже в сумраке ночи, который, впрочем, не был лишен света. Алый лампион постепенно тускнел, фигурка женщины, державшей его, уменьшалась по мере того, как легкие волны озера Сиа в содружестве с порывами восточного ветра плавно уносили их плот все дальше, на середину водоема.
Лилиан успокоилась и притихла. Оказавшись на воде, она словно очутилась в другом мире. Здесь правили переменчивые полутона, извечная тягостная влага и таинственные хлюпанья и перешептывания, изредка нарушавшие густую тишину. В антрацитовой поверхности озера все так же отражались луна, звезды и огни города, вот только теперь они будто бы стали ближе. Находясь среди них, Лилиан и себя почувствовала огоньком и печально усмехнулась. Всего лишь крохотным огоньком, одним из неисчислимого множества подобных во Вселенной. Огоньком, обреченным однажды угаснуть.
– Почему ты грустишь? – тихо спросил Винсент.
Подняв подбородок, Лилиан ответила ему долгим печальным взглядом. Но потом улыбнулась, и ее зеленые глаза потеплели, а лицо смягчилось.
– Просто грустится, – сказала она.
Винсент молча усмехнулся.
Вдруг откуда-то со стороны Цорвианского леса послышался гулкий грохот. На миг он прервался, но потом вновь повторился, уже громче.
Винсент оживился, движения его рук стали резкими.
– Нужно поспешить, салют начинается, – энергично проговорил он, посмотрев в небо, застывшее над лесом.
Лилиан тоже глянула в ту сторону.
– Лучше будет, если мы ляжем на плот, – сказал Винсент, легко коснувшись плеча девушки, и она обернулась на его голос, взирая на мужчину удивленно и недоуменно. – Так мы сможем соприкоснуться с небом, – проникновенно пояснил он. – Наслаждаться звездами и салютом.
Не дожидаясь решения своей спутницы, Винсент приступил к действию. Вытянувшись на мягком пледе во весь рост, он заложил руки за голову и, широко улыбнувшись, искоса и вопросительно посмотрел на девушку. Большого розового медведя он поставил у себя в ногах.
Лилиан снова глянула на лес, над которым начало подниматься сверкающее зарево разгорающегося салюта и, скорчив гримасу, нехотя растянулась на плоту рядом с Винсентом, прижавшись к его боку. И поняла, что так действительно удобнее. Ночной ветер теперь проносился над ними, задевая лишь края одежды, а спину согревал мягкий плед. Вместе с этим девушке стали отчетливее слышны дыхание Винсента и даже биение его сердца, ощутимее стало тепло, исходившее от тела мужчины, спокойно лежавшего рядом.
Лилиан медленно повернула голову и увидела устремленный на нее лучистый взгляд стальных глаз.
– Смотри! Смотри! – вдруг выкрикнул Винсент, так восхищенно и совсем по–детски, и указал левой рукой куда-то вверх.
Лилиан переключила свое внимание в указанном направлении и тут же вздрогнула от раздавшегося совсем близко грохота, а за ним – звука разрывающихся фейерверков и мириады ослепительных вспышек, усеивающих все пространство над ними и над озером Сиа. Зеленовласка не могла пошевелиться, она перестала чувствовать свое тело, замершее в созерцании прекрасного чуда, ставшее таким безвольным и в те мгновения второстепенным. Она отвлеченно улавливала, как убыстряется ритм ее сердца, как захватывает у нее дух, как лицо озаряется светом восторга в те моменты, когда в небеса взвивалась очередная сверкающая порция и разлеталась во все стороны скоплениями земных звезд, образуя разнообразнейшие подвижные изображения: драконов, птиц, мотыльков, людей и цветов. А затем все эти крохотные огоньки начинали падать вниз, оседая в атмосфере и, долетая до уровня леса, таять, неумолимо, стремительно, растворяясь в дымчатом иссиня-черном мраке. Следя за этим, Лилиан невольно вспомнила свои недавние размышления, и ее сердце – всего лишь на миг! – сжалось от гнетущей тоски.
А салют продолжался, как любое представление, которому не должно быть конца. В небеса над лесом, озером и частью города вновь и вновь поднимались огненнокрылые птицы, в них шикарными бутонами распускались сверкающие цветы, и легко, словно на ветру, хлопали своими крыльями гигантские алые мотыльки.
Лилиан потеряла счет времени. Счастливые чудесные мгновения растянулись в минуты, но груз времени был легок, как пушинка.
Неожиданным стало окончание феерического представления. Последний змей был ослепительно ярким и оглушающее громким, как следствие – устрашающе прекрасным. Странники постарались на славу, чтобы остаться в памяти людей не до следующей ярмарки, а намного дольше, если не навсегда.
5
Лилиан расслабилась, потом вздрогнула, когда пальцы Винсента коснулись ее запястья.
– Понравилось? – поинтересовался мужчина, мягко улыбнувшись.
– Да, – ответила Лилиан.
И они надолго замолчали, чтобы в озерной тиши полюбоваться мерцанием далеких звезд.
Винсент сжал руку девушки в своей и не отпускал, даря ей свое тепло и столь утонченную близость. Через некоторое время, лежа в неподвижном положении, Лилиан стало зябко, и она решила подняться. Не хватало еще подхватить простуду. Если бы не холод, она вполне могла бы уснуть. В столь убаюкивающей обстановке ее глаза и так уже начали слипаться, а из груди даже вырвался один дремотный зевок.
Винсент, уловив ее движение, тоже поднялся и, увидев, как девушка, встряхнувшись, пытается избавиться от озноба, без лишних слов снял свой пиджак и уверенными плавными движениями набросил его Лилиан на плечи.
– Незаменимый жест, – прошептала про себя зеленовласка и, благодарно улыбнувшись одними губами, посмотрела на Винсента.
Он, не расслышав ее слов, ответил озадаченным взглядом, но Лилиан не стала повторяться или пускаться в объяснения. Она ухватилась за лацканы пиджака и стянула их поближе, чтобы сохранить тепло, а затем повернулась поправить край своего переливающегося платья и задела рукой корзину, стоявшую рядом. Та тут же опрокинулась, и ромашки, подхватываемые ветром, полетели в воду. Лилиан досадно охнула и виновато посмотрела на Винсента.
– Значит, такова их судьба, – тихо произнес он, все так же мягко и несколько печально усмехаясь.
Неужели его невозможно обидеть? – подумала Лилиан с внезапно вспыхнувшей подозрительностью. Или же он ко всему безразличен?
Отвернувшись от мужчины, зеленовласка посмотрела на черную глянцевую поверхность озера. Ромашки, высыпавшиеся из корзины все до единой, покачивались на воде, словно буйки. Сколько времени пройдет, прежде чем они сдадутся и пойдут на дно? – промелькнула в голове Лилиан невеселая мысль. Отбросив ее в сторону, девушка подняла корзину и поставила ее рядом с розовым медведем. Было поздно корить себя за расслабленность и заторможенную реакцию. Конечно, спохватившись вовремя, она могла бы успеть спасти часть прекрасных благоухающих цветов, подаренных ей Винсентом. Небось, из его собственного сада или оранжереи, подумала Лилиан. Но жалеть об ушедшем не стоило, и девушка решила всецело препоручить судьбу ромашек озеру Сиа.
– Давай поплывем назад, я хочу домой, – устало сказала она.
Винсент согласно кивнул и постучал ладонью по бревнам плота пять раз. Тогда плот колыхнулся, словно оживая, и неторопливо поплыл в сторону берега, а Лилиан поняла, что даже не задумалась о том, как они, без весел, будут возвращаться назад. Почувствовав под ногами твердые доски причала, зеленовласка облегченно вздохнула. Женщины-стража нигде не было видно. Лилиан оглянулась на озеро и различила вдалеке смутные очертания двух плотов и сидящих на них людей. Значит, они будут не последними. Мягкий плед Винсент оставил на песчаном берегу, пояснив, что его обязательно заберут. Розового медведя он вручил девушке, а сам понес пустую корзину, положив в нее кинжал в ножнах, который выиграл для своей подруги пару часов тому назад.
Петляя между исполинскими деревьями и крепко держась за руки, они, благодаря тонкому чутью Винсента, вышли на главную аллею. Пробираясь сквозь мрачные заросли, Лилиан предавалась мечтаниям о горячей ванне и таком же чае, и это помогло ей обуздать свой страх. Но удивлению девушки не было предела, когда она увидела опустевшую главную аллею. Складывалось такое впечатление, словно этим вечером здесь ничего не происходило. Только лампионы, раскачивающиеся на ветвях деревьев, еще напоминали о минувшем празднике. Но их свет более не согревал и не радовал глаз, а создавал зловещую ледяную атмосферу опустевшего мира. Лилиан поежилась и не стала сопротивляться, когда Винсент полуобнял ее за плечи, хотя в его пиджаке была она, он же – в одной тонкой рубахе в последнюю ночь лета.
Лилиан прислушалась и уловила лишь свист ветра в шумящих кронах деревьев да непонятные шуршащие звуки. И никакого людского смеха, шума аттракционов и отзвука шагов десятка ног.
– Пойдем домой, – произнесла она, настороженно всматриваясь в темные лесные чащи. Насколько же оживляет все вокруг присутствие человека, и каким все становится диким и леденящим кровь, когда его последние следы смывают волны времени, печально подумалось девушке.
Прижимаясь друг к другу, двое спутников пошли к выходу, но внезапно за их спинами раздался душераздирающий вопль, заставивший их вздрогнуть и похолодеть внутри. Вместе они обернулись на крик и увидели выбежавшего на аллею, под разноцветный свет лампионов, мужчину. Он был полноват и двигался очень неловко, словно шок и ужас, от которых перекосилось его лицо, отняли у него всю волю и власть над собственным телом. Мужчина находился далеко от того места, на котором стояли Винсент и Лилиан, но даже с такого расстояния было видно, как судорожно он вдыхает воздух, как сжимает и разжимает кулаки и как испуганно трясет своей толстощекой головой.
Лилиан напряглась и, застыв, стала смотреть, что будет дальше. Из глубин ее естества начал подниматься и крепнуть животный интерес. И это ужаснуло девушку. Но глаза ее продолжали смотреть жадно и пристально, а на лице внезапно появился оскал. С ней никогда такого не случалось! Раньше – никогда! Что же происходит сейчас?!
Незнакомый мужчина, постоянно оглядываясь, сорвался с места и побежал, но почти сразу упал и захныкал.
Где-то на периферии сознания проскользнули жалость и понимание, что мужчине необходимо помочь. Но желание это улетело слишком быстро, да и Лилиан совсем не хотелось – да, не хотелось! – помогать этому булочкообразному животному! Пусть мучается, а мы посмеемся над тем, как окружившие его чудовища совершат расправу!
Лилиан резко одернула себя и встрепенулась. В поисках помощи она с надеждой в минуту прояснившегося сознания посмотрела на Винсента. Но он был поглощен наблюдением за тем, что происходило на аллее. С неким досадным сожалением зеленовласка не обнаружила в нем никакой злобы, только сосредоточенный взгляд холодных стальных глаз, сдвинутые брови и крепко поджатые губы.
– Винсент… – с болью в голосе прошептала она.
И тут произошло нечто еще, отчего Винсент резко изменился, сжав девушку в объятьях и уткнув ее лицо себе в грудь. Все это он проделал быстро и даже насильно, так, что девушка не успела пикнуть. Она лишь заметила, что черты лица мужчины ужесточились и посуровели, а серые глаза лихорадочно блеснули от ужаса.
В Лилиан (она понимала, насколько все происходит не по ее воле, но не могла ничего с этим поделать!) начало возрастать негодование, переходящее в настоящий гнев и огненную всепожирающую ярость. Она услышала крик толстяка, уже не походивший на человеческий. И захотела во что бы то ни стало вырваться! Она не будет игрушкой – ни в чьих руках, принадлежат они судьбе или Винсенту! Запах тела мужчины, сжимавшего ее, словно в тисках, его бьющееся в груди сердце и пламенное тепло лишь возбудили ее. Напрягшись до предела, Лилиан попыталась вырваться. Винсент, не ожидая такой реакции, ослабил хватку и ошеломленно глянул на девушку, она же успела выглянуть из-за его плеча. В этот миг зловещий оскал обезобразил ее лицо, а изумрудные глаза безумно блеснули, в то время как кровь в ее жилах застыла от взорвавшегося внутри ужаса и поглощающего зловонного страха, сжимающего ее сердце и наполняющего легкие и разум отравляющим дымом кошмарных иллюзий.
Мгновение было победоносным, и она ликовала! Чудовище настигло толстяка! И этим чудовищем было высокое сутулое существо в темном плаще с капюшоном, скрывавшем все части его тела, если таковое вообще присутствовало у столь потустороннего представителя всех монстров во вселенной, мрачные липкие воронкообразные флюиды которых в тот миг испускало в окружающее пространство это детище тьмы, протягивающее свои руки к вопящему пончику, безвольно прилипшему к земле.
Лилиан расхохоталась, запрокинув голову, и хохот ее был подобен раскатам грома, но не в небесах, а в огромном сыром подземелье. Винсент прервал ее триумф, сначала со всей силы влепив девушке оплеуху, затем зажав одной рукой рот, а другой стиснув ее руки. И тогда Лилиан стала воплощением всех дурных предчувствий, рождавшихся в душе мужчины ежесекундно. Несмотря на немалую физическую силу, Винсент не смог удержать девушку, и на этот раз она вырвалась окончательно. Отбежав на безопасное расстояние и согнувшись пополам, словно встав в боевую позицию, Лилиан расхохоталась пуще прежнего, уперевшись ладонями в колени. Винсент смотрел на нее расширившимся глазами и не мог поверить в происходящее. Прекрасное зеленоволосое создание в изумительном переливающемся наряде вдруг превратилось в фурию и гарпию, с растрепавшимися волосами и оскаленным ртом! Он смотрел на девушку и не мог отвести от нее глаз, словно она приворожила его, а за его спиной постепенно смолкали вопли толстяка. Он не оборачивался, потому что знал, что увидит. Но Лилиан! С ней не должно было случиться подобного! Какие демоны пришли за нею в Город, и скрывается ли за ее появлением нечто большее, нежели он предполагал?
Все еще смеясь, Лилиан повернулась к мужчине спиной и побежала прочь. Вскоре она скрылась за одним из поворотов, и ее стройная фигурка в развевающемся одеянии исчезла в ночи.
Винсент долго стоял неподвижно, смотря девушке вслед. Затем поднял с каменной дороги свой помятый пиджак, который Лилиан уронила, отбегая от него, и запрокинул его на плечо. Из кустов он вытащил большого розового медведя и сжал его подмышкой. Корзину из-под цветов он так и не нашел. Оглянувшись, Винсент увидел только пустую главную аллею. Разумеется, толстяк пришел в себя и исчез. А вместе с ним и один из Капюшонников. Странные типы, ревностно оберегающие свои тайны. Но главная тайна заключалась в ином. В правде, которую не знала Лилиан. Потому что если бы знала, отреагировала бы на происходящее по-другому.
Винсента более ничего не держало в Цорвианском лесу. И он, с отяжелевшей от усталости да сложных запутанных мыслей головой, не спеша побрел к выходу. Но домой возвращаться было еще рановато.
Глава 30
Габриель
1
Дневник, ХЗР
1 сентября
57 (58) день от т.о.
понедельник
мансарда
Оно явилось мне минувшей ночью, когда я, опустошенная и обессиленная, освободившись от овладевшего мною демонического безумия, далеко за полночь вернулась домой. Мои часы стали, и я не могла определить точное время. Как не могу этого сделать и сейчас. Остановившиеся стрелки показывают двадцать пять минут первого, но я-то знаю, что еще нет и полуночи. Просто знаю.
Я не хочу говорить и писать о той ночи, но, видимо, придется. О том, что я почувствовала в себе, вернувшись домой. Я отпустила себя и позволила высвободиться всему, что накопилось. Я рыдала и громко всхлипывала. Меня выворачивало наизнанку от гнетущей тяжести внутри. Каждая клетка моей кожи стала сверхчувствительной, будто пронзаемая сотнею острых заточенных ножей (опять ножи – сдались они мне!), из смертоносной коллекции моего соседа. Да, слезы стекали по моим щекам. Д, мое лицо исказилось, но теперь в гримасе безнадежного отчаянного страдания.
Это был безмолвный вопль в небеса (или к небесам?), обреченный стать неуслышанным. Сгинуть в туне суеты.
Вы не прочитаете эти строки, кем бы вы ни были. Я сожгу свой Дневник, как только мои руки перестанут дрожать. Не допущу подобного позора. Я лучше убью себя.
О, нет! Что я написала? Это не моя рука. Я не смогу прервать свою собственную жизнь!
В ту ночь я изменилась. Бесповоротно и навсегда, как время меняет свою структуру. Я поняла это только сейчас. Меня сильно клонит в сон, но я буду сидеть, пока сновидения не утащат меня в свое царство насильно, против моей воли.
Я кричу! Нет, мне это кажется.
Сегодня понедельник. Я не ходила в Трехбашье. Я написала письмо, что заболела. Они поймут и простят. Я написала, что обязательно вернусь.
Оно есть во мне – зло. Нечто темное и мрачное, настолько, что ранее ускользало от моего взгляда. Мои демоны. Мои призраки. Моя боль.
Кто будет смеяться? Вы? Нет, вам не достанутся мои откровения. Да и что с того? Кто сможет понять меня, пережившую нечто на подобии одержимости? Я себе льщу, я эгоистка, лицемерка, лгунья? Я Лилиан. Так меня назвали в Вертодор, Башне Тысячи Дверей.
Да, я видела новый кошмар. Очередное чужое сно-видение.
И в нем я была юношей, хотя время, казалось, стояло на месте. Я вновь бежала по зеленой траве, по чистому бескрайнему полю, к горизонту, которого не было.
Я была так счастлива! Так беззаботна и жизнерадостна. Бирюзовое небо в маленьких пушистых облачках заливало меня прозрачным золотом. И я улыбалась. И бежала, стремительно, двигаясь все вперед и вперед. Бежала к цели, о которой не подозревала, о которой не ведала. Земля пружинила под моими ногами, травы дышали, и цветы благоухали вокруг меня. Озорной ветер все подгонял и подгонял, пока я не почувствовала, что он сталкивает меня в пропасть, и очутилась в ином месте.
Унылая степь простиралась во все стороны и лишь в далеких далях сливалась с горизонтом. Небо было пасмурное, оно нависало надо мною, давило. Окружающий мир вновь облачился в черно-белую гамму, вспыхнувшую сотнями оттенков серого. Я же стояла где-то посередине между двумя оттенками. Я смотрела на свои руки, две большие и сильные, но по-своему утонченные ладони.
Вдруг откуда-то возникла птица. Маленькая и вся черная-черная. Слетела с небес, подумалось мне. Но она не издала ни единого звука. Полное затишье, безветрие и тишина окутывали нас.
Я соединила ладони, сложив их в просительном жесте. Птица-невеличка крепко вцепилась в мои пальцы и принялась клевать ладони. Я была крайне удивлена, но почему-то не злилась и взирала на птичку с интересом. Она же не поднимала на меня своих глаз-бусинок и не собиралась проявлять никакого внимания (хотя бы малейшего). Взамен она еще крепче впилась в мои пальцы своими коготками, и я вскрикнула от боли. Сей необычный в здешней обстановке звук в мгновении ока поглотила тишина. Из моих же пальцев выступила кровь. И она имела цвет. Пульсирующе алый.
Я ощутила резкую боль и снова вскрикнула. Птица ранила мои ладони – из них стала вытекать кровь. Она обжигала мне глаза своей краснотой и заставляла щуриться. Я должна была согнать птицу и прекратить пытку. Но продолжала стоять на месте, неподвижная, как статуя. И лишь расширенными от ужаса глазами заворожено наблюдала за обезображиванием собственных рук. Не совсем собственных – рук юноши.
А птица все ранила и ранила мои ладони, словно собралась пробить в них дырки насквозь. Кровь хлестала фонтанирующим потоком, и никто не мог остановить ее.
Я знала, что кровь стекает на землю, но не могла посмотреть себе под ноги. Черная птичка-невеличка и алая жидкость юношеского тела полностью овладели моим разумом. Боль становилась жгуче невыносимой. Казалось, мои руки протыкают раскаленными железными прутьями или же прямо в ладони мне льют жидкий металл. Не в силах более терпеть, я зажмурилась. Но, открыв глаза, увидела, что маленькой черной птицы больше нет. Она исчезла. Мое сердце сжалось от сознания невосполнимой потери, из груди невольно вырвался стон. Я наклонилась вперед и медленно опустила руки.
И услышала шум. Это был нарастающий шелест травы! Кровь из моих ладоней растеклась ручейками во все стороны. Теперь из этих пламенеющих алым мест буйно разросталась свинцовая трава. Она была мягкой, но с острыми концами. Она лизала мои ноги, окутывала их, поднималась все выше и выше. Я чувствовала, как под ее напором покрывается трещинами моя кожа. Я воздела к небу кровоточащие руки, и горячие алые капли упали мне на лицо. Трава обвивала мое тело, и я покорилась ей. Я была сильным юношей. Но сила человека ничто перед силой природы. Я открыла рот, чтобы закричать, но безразличный унылый мир так и не услышал моего вопля.
Трава поглотила меня, и я стала травой.
И вот под моими ногами упругая земля. Вокруг – колышущиеся зеленые волны. И я бегу навстречу солнцу. Оно висит в небесах – вечное пламя, оживляющее мир, расцвечивающее его радугой. Я бегу в никуда. Я счастлива.
Я открываю глаза и вижу свет. Тускло и безгранично серый. Я стою в огромной белой комнате с пустыми стенами. Я вижу высокие прозрачные окна, за ними – мрачные свинцовые тучи и больше ничего. Нету земли, нету людей, нету домов и горизонта. Только я в пустой белой комнате и невесомая тишина. Я юноша, но я не вижу своих рук.
И вот кто-то закрывает мне глаза. Я чувствую прикосновение атласных рук – ладоней, затянутых в перчатки. Мелодичный застенчивый женский смех, за моим затылком, такой чистый и многомерный в звенящей тишине.
Но руки холодные. Они лишены тепла. Как смех лишен дыхания.
Вдруг руки исчезают, они уходят в стороны и прячутся за моей спиной. Я не спешу открыть глаза. Я стою и мягко улыбаюсь. Когда, не выдержав, я вновь решаю посмотреть на мир, ладони чужих рук становятся преградой и закрывают мои очи. Я кротко покоряюсь. И так игра продолжается. Она смеется, я улыбаюсь. Мы не ведаем времени, мы никуда не спешим.
Но вот игра закончилась.
Атласные ручки более не касаются моих век. Я в недоумении, я расстроена. Я медленно поворачиваюсь, чтобы посмотреть ей в лицо. Чтоб заставить ее засмеяться. И я встречаю ее. Высокую и стройную, стоящую ко мне спиной. Ее платье неопределенного цвета, ее волосы темно-русые (но серые!) и длинные, ее спина прямая. И холод, веющий издалека, и отсутствие запаха. И ее атласные перчатки до локтей, алые-алые…
Я отложила перо. Я не могла более писать. Пришлось выпить «изумрудки», чтобы успокоиться. Я будто заново проживала то кошмарное сно-видение. Или правильнее будет сказать «жуткое»? Алые перчатки напомнили мне одно весьма неприятное происшествие (натолкнули меня на воспоминание) в те далекие дни более месяца тому назад, когда в одной кафешке я заговорила с женщиной. Я до сих пор помню, как ее звали – Пакуцы. А после этого сно-видения одна лишь мысль о ней вызывает во мне дрожь. Я понимаю, что для подобного беспокойства (по этому поводу) у меня нет серьезных оснований. Если говорить о Пакуцы, но не о сно-видениях, в которых я мальчик, а затем юноша, в которых слишком много черно-бело-серого и слишком мало остальных цветов. Они тоже претерпели изменения, сно-видения, как и я сама. Они стали более символичными и от того более жуткими. В них стало меньше действия, сократилось количество обстановок. Или мне так кажется? Так хочется этого? Но последнее сно-видение мучило меня до самого утра, держало в своих цепких лапах. Картинки были теми же, но все сменяли и сменяли друг друга, пока в окнах мансарды не забрезжил рассвет. Я отдала бы многое за то, чтобы узнать, что все это значит. А пока что я иду спать.
2
Дни проходили, приближая будущее. С каждым улетающим в прошлое часом в сердце Лилиан все сильнее возрастало чувство утраты, но причины этого девушке были неведомы. Она должна была жить дальше. Вот только зачем? – вопрошала Лилиан. Чтобы читать по субботам сказки маленьким гостям из Дома Радости. Но среди них не было Ника, так к чему же все это? Хотя, схоластические рассуждения ее также не привлекали.
Несомненно, она начала привыкать к жизни в Телополисе, к его странным жителям, к орисаку и к своему особому одиночеству. Проснувшись в среду рано утром, Лилиан решила сразу подняться с постели, чтобы не получилось так, как накануне, когда она, измученная непонятными сно-видениями, проспала до десяти и опоздала на работу. Правда, ни дядюшка Кинг, ни Сергиус не ругали девушку, а каждый счел своим долгом поинтересоваться, как ее здоровье. Тогда Лилиан усмехнулась про себя и не стала развеивать их маленькое заблуждение.
Великая Ярмарка не смогла полностью унять человеческое рвение к развлечениям. Повеселившись на славу, люди решили перейти к более спокойному виду отдыха и наводнили Трехбашье, в первые дни недели не давая проходу ни старшему эйдину, ни седьмой эйде.
После обжигающе ледяных струй холодного душа Лилиан надела простую рубашку да серые брюки, заколола свои зеленые волосы, вооружилась влажной тряпкой и приступила к уборке, надеясь подобным образом развеяться и отвлечь саму себя от мрака и безысходности тщетных размышлений. Но в доме обнаружилось не так много пыли, чтобы от ее вытирания можно было утомиться или запачкаться. Ответ на сформировавшийся вопрос девушке дал Крепыш, захихикавший, когда она принялась вытирать полку над камином. Зеленовласка недоуменно воззрилась на свой маленький фарфоровый чайничек, и тот, отсмеявшись, пояснил, что на правах Хранителя Очага и Дома своей Госпожи он одной из своих обязанностей считает поддержание относительной чистоты и порядка в доме. М-да, чему уж тут удивляться, подумала Лилиан и вспомнила о дымопожаре. И чего ей взбрело в голову взяться за вытирание пыли? Какая жалкая нелепость! И тогда, за неимением лучшего, она со смирением приняла установившийся порядок вещей и, заметно приободрившись, устроила в мансарде чаепитие, а вернее – испивание онто-рио да «изумрудки». Крепыш, в свою очередь, помог ей скрасить это простое и незатейливое времяпрепровождение.
Позже Лилиан все-таки довершила то, что начала – смахнула легкую пыль с каминной полки, заодно разобрав предметы, лежавшие на ней, и упорядочив их. Алые и бордовые бархатные розы, все еще свежие, словно сорванные вчера, девушка достала из вазы и завернула в бумагу. В свете последних событий ей было невмоготу смотреть на эти цветы и вспоминать того, кому они принадлежали. Заколдованные цветы… Но она не выбросит их, а просто положит кому-то на крыльцо. Пусть люди порадуются. То же она проделает с цветами из северной гостиной. Нечего попусту бередить сердечные раны.
На каминной полке Лилиан также нашла коробку, о которой совсем позабыла. Озадаченно осмотрев ее, девушка вспомнила, что это та самая посылка, которую она получила еще в «Добром Путнике», после чего побежала за Вирджинией на поиски Вертодор. И она до сих пор ее не открыла! Заинтригованная, Лилиан стала распаковывать посылку. Внутри, среди кучи золотисто-пепельного сена, она обнаружила небольшую продолговатую коробочку, из отшлифованного светлого дерева, без какой-либо резьбы, очень простую в исполнении. Немного повозившись с замковым механизмом, Лилиан открыла ее. В середине лежал ключ, в углублении, вырезанном в дереве по его форме. Ключ был самый обыкновенный – железный, с двумя выпуклостями с одной стороны, двумя – с другой и круглой ручкой–верхушкой.
Хмыкнув, Лилиан повертела ключ в руках. Подумать только, прошло уже почти два месяца с того дня, как она покинула гостиницу. И вот этот ключ от неизвестного замка преспокойно пролежал в своей коробочке, дожидаясь, пока его, наконец, найдут. Но кто мог послать ей столь обычный, и в то же время нет, подарок? Лилиан не имела об этом никакого представления. Но для успокоения она проверила ключ на всех знакомых ей замках, и ни к одному он не подошел. Тогда зеленовласка убрала его в коробочку и положила обратно на каминную полку, до лучших времен, а сено вместе с коробкой от посылки и серой оберточной бумагой выбросила, в бак с мусором, стоявший за углом, в ближайшем проулке.
За билиффом Лилиан нашла еще один пережиток собственного прошлого – желтовато-зеленоватое сморщенное яблоко. Его девушка помнила – оригинальный гостинец от чудаковатого старичка, которому она помогла перейти дорогу. По идее, где-то должно было лежать и второе – бордовое, словно застывшая капля крови. Навряд ли Лилиан удастся стереть из своей памяти воспоминание о том, как оно к ней попало. Судьба? А кто сказал, что она существует?
Так и не отыскав бордовое яблоко, Лилиан чуток поразмыслила о первом, чем-то напоминавшим ей сморщенные руки того старика, и, решив его выбросить, положила яблоко к себе в сумочку. Что-то подсказывало девушке, что от всего ненужного, значащегося в категории барахла, следует избавляться как можно скорее, не засоряя среду своего обитания. Посмеявшись над собственным выводом, Лилиан заглянула в ящички комода. Старый гребешок с редкими зубцами теперь вызывал отвращение. Вместе с крошками и сором, высыпавшимися из ящичков, зеленовласка завернула его в бумагу и предала забвению, выбросив в мусорный бак. А вот пустой каплевидный флакон, в котором чудесно преломлялись солнечные лучи после того, как она его вымыла и почистила, Лилиан сохранила, спрятав в один из внутренних кармашков своей сумочки. И почему это она решила, что он в скором времени может ей понадобиться?
Покончив с ревизией, Лилиан стала собираться на работу. У нее еще оставалось время на то, чтобы позавтракать в одной из уютных и так полюбившихся ей кафешек. Только не в той, где мне явился хозяин-призрак, вздрогнув, подумала Лилиан. И тут же в ее мозгу вспыхнули другие воспоминания, заставившие девушку застонать. Сумрачные, словно послезакатные часы, переменчивые, но несмолкающие подобно поднебесным ветрам, способным унести так далеко, чтобы ты смогла танцевать со звездами, выматывающие и выносящие приговор кошмарные сно-видения. Сны – отображения реальности, в которой мы живем, и ее продолжение, подумала Лилиан. Может ли это означать, что именно эти сны, такие отталкивающие для нее, ставшей особо чувствительной, сны, подобравшие ключ к ее замку и сделавшие особо уязвимой, являются разгадкой-ответом к великой тайне-вопросу, которую, подобно сети, она пытается распутать? И тот мальчик-юноша не чужак, а она сама, иная сторона ее натуры. Если вселенная бесконечна и заключена в вечность, такое вполне возможно. Но разве она об этом уже не размышляла?
– Госпожа Лилиан, одень, пожалуйста, плащ или возьми зонт, – раздался звонкий голосок Крепыша, вывивший девушку из состояния оцепенения.
– Почему я должна это сделать? – поинтересовалась Лилиан.
– Будет дождь. И гроза, – резонно ответил Крепыш.
Лилиан подошла к распахнутому окну и выглянула наружу. Синеющее небо в облаках, белых и расплывчатых, с точки зрения девушки, отнюдь не предвещало бури.
– Пожалуйста, Лилиан, – попросил ее Крепыш, и было в его голосе что-то особое и проникновенное, что заставило девушку прислушаться к высказанному совету.
– Хорошо, я надену плащ, – сказала она и подумала о своем новом приобретении, сделанном на «распродажах» Великой Ярмарки.
– И ту красивую шляпу, с бантом, – дополнил ее мысль Крепыш.
Лилиан тепло ему улыбнулась и согласно кивнула.
На дворе стоял сентябрь, и зеленовласка в своем лиловом длинном плаще с высоким воротом и черной широкополой шляпе выглядела вполне гармонично, впрочем, подобные вещи ее теперь мало волновали. Прохладный ветер, с едва ощутимыми мускатными нотками осени, играл с полями ее шляпы и полами плаща, ласковыми незримыми губами касался туго заплетенной зеленой косы и временами дул в лицо, заставляя девушку, жмурясь, отворачиваться, но при этом все же нежно улыбаясь.
Новый рабочий день прошел в заботах и хлопотах. Уже к обеду Лилиан чувствовала усталость во всем теле – сказывалась беспокойная ночь и бурная деятельность Трехбашья по случаю очередного наплыва посетителей.
В третьем часу дня, как и предсказывал Крепыш, пошел дождь. Но перед этим в течение целого часа небеса над Телополисом сотрясали перекаты грома, над горизонтом блистали молнии, и постепенно небосвод затягивали тяжелые свинцовые тучи, не предвещавшие ничего хорошего. Знакомая с привередливостью местной погоды, Лилиан порадовалась тому, что оделась в этот день соответствующе, но вскоре ее позитивный настрой поугас, когда пришлось отправиться в самое сердце ливня с неотложными поручениями дядюшки Кинга. Выходя из дверей Трехбашья, девушка не сомневалась, что обратно вернется уже промокшей до нитки. Оставалось надеяться, что шляпа и плащ внезапно окажутся водонепроницаемыми. Все-таки следовало взять из дому еще и зонт! С другой же стороны, в залах Трехбашья было душно, и чем дальше, тем тяжелее в них было находиться. Такого, вспоминала Лилиан, на ее памяти не случалось даже в самые жаркие дни июля и грозовые дни августа. Помещения Трехбашья всегда отличались прохладой и свежестью пронизывающего их воздуха. Что же послужило сигналом к переменам? Возможно, излишек посетителей. И в такой час развеяться на свежем воздухе, пусть и лавируя при этом между серебристых нитей дождя, любому человеку пойдет на пользу. На этой ноте Лилиан и закончила свои умствования, одобрив то, что еще сохранила последние капли оптимизма.
Прижимая к себе промасленный бумажный сверток с книгами внутри и мысленно повторяя адреса, по которым ее отправили разносить заказы, Лилиан уверенным шагом пересекла овальную площадь с глянцевой от дождя брусчаткой и углубилась в улицы. В правом кармане ее плаща лежал Ри, чудо-путиль и незаменимый спутник в подобных путешествиях.
Через два часа в руках девушки осталась одна книга – последняя. Вот только девушке никак не удавалось вспомнить адрес, по которому ее нужно было доставить. Минут пятнадцать она простояла под козырьком крыши одной кафешки, пытаясь восстановить в своей вероломной памяти каких-то два слова и число. Уж совсем отчаявшись и надувшись на саму себя за проявление халатности, Лилиан, зажав под мышкой ощутимо полегчавший сверток, достала из сумочки кусочек бумаги, чернильник и быстро, но разборчиво написала пару слов – просьбу к Сергиуса (ну, не позориться же перед дядюшкой Кингом!) посмотреть в записях последний адрес и срочно прислать ей ответ. Но тут зеленовласка засомневалась: а доставляют ли пушистики-почтальоны письма в такую непогоду? Положившись на свой страх и риск, и морщась от неприятных ощущений, доставляемых ей стекающей по одежде и проникающей в самые сокровенные места, в том числе и в обувь, водой, Лилиан стремительно прошла до конца улицы, повернула налево и невдалеке увидела янтофрон.
– Вот удача! Слава Торину, – пробормотала она, но слова ее поглотил монотонный шум дождя.
Все фонари вдоль улицы светились приглушенным мягким светом, возвращая веру в то, что в этом неприглядном, угрюмом сером мире еще остались теплые, уютные (и главное – сухие!) места. Лилиан быстро опустила скрученное трубочкой письмо в щелочку и, стряхнув с руки капли, которые тут же сторицей компенсировались новой порцией воды, падающей сверху, пренебрегая осторожностью, задрала голову вверх, наблюдая за стеклянной дверцей шестигранной, изнутри теплящейся огнем головки янтофрона, по которой с внешней стороны густо стекала все та же дождевая вода. Долго Лилиан ждать не пришлось. Дверца тихонько растворилась, и в мир дождя вылетел маленький светящийся пушистый клубочек. На мгновение застыв на месте, он крутанулся вокруг собственной оси и полетел в противоположную от девушки сторону. С губ Лилиан слетел восторженный возглас, и она прищуренным взглядом, завистливым и вместе с тем полным облегчения, проводила пушистика, пока тот не скрылся за меланхолически серой пеленой дождя. А завистливым потому, что капли не касались тельца пушистика, они огибали его, словно стекая по невидимому ореолу, окружавшему крохотного почтальона и защищавшего его от губительной влаги.
Лилиан вернулась к кафешке и зашла внутрь погреться. Вторая Заря еще не наступила, а город уже начинали окутывать сумерки, серые и настырные. Они не окрасятся золотистым багрянцем, плавно переходящим в бархатный сапфир и прозрачный аметист. Они станут еще более серыми и мрачными, и единственным утешением будут плавучие островки человеческих душ в однообразном мире грозовых будней.
После выпитого горячего чая Лилиан полегчало, и она вновь обрела способность замечать окружающих людей и происходящие события.
4
Пушистик вернулся с лаконичным ответом от Сергиуса, и, как ни странно, без фирменных язвительных замечаний старшего эйдина. Сделав последний согревающий глоток, Лилиан отправилась по указанному адресу: Шелестящая Стужа, 41.
Она шла по улице, всматриваясь в номера домов. Было бы намного легче, думала зеленовласка, и удобнее, если бы в нумерации присутствовал привычный порядок, и за числом 38 следовало 39, а за 40-м – 41-е. Ведь дом с последним номером Лилиан так и не нашла. Расстроившись, она пошла в обратную сторону, свернув в первый попавшийся переулок, чтобы отправиться назад в Трехбашье. Но латропа в проулке не было, только груда промокших использованных коробок да какая-то старая клетка. В дальнем конце виднелась узорчатая чугунная калитка. Лилиан показалось, что та не заперта, и она, заинтересованная, подошла поближе. За калиткой виднелся ухоженный дворик средних размеров, окруженный тремя домами. В их окнах свет не горел, но из дымоходов над крышами вились приветливые струйки дыма очагов. По периметру дворика росли неизвестные Лилиан деревья, с ветвями, достигавшими земли. В самом центре располагалась густо заросшая астрами клумба, возле которой на низком деревянном табурете сидела девушка, показавшаяся Лилиан знакомой. Длинные волосы, зачесанные назад и почерневшие от пропитавшего их дождя, изящные руки, застывшие над алой головкой цветка, светлое платье до пят, а за спиной – два самодельных крыла, промокших, как и все остальное, и тускло серебрившихся в тон грустному окружающему пейзажу. Лилиан, уже зная, кто эта девушка (та самая веселая чудачка, с которой она танцевала в радужной пыли и которая назвала ее картину совершенной), вошла во дворик, намереваясь разузнать, как можно отыскать 41-й дом. От себя зеленовласка не скрывала, что третья встреча за последнюю неделю с незнакомым человеком навряд ли происходит случайно, но ведь подвернувшейся возможностью нельзя пренебрегать, так что лучше приступить к действию.
Она ступала по каменной дорожке бесшумно, но девушка с крыльями каким-то образом почувствовала ее приближение и подняла глаза.
– Привет, я ждала тебя, – улыбнувшись, произнесла незнакомка приятным голосом и сложила руки у себя на коленях.
Она похожа на падшего ангела, промелькнула в голове Лилиан мысль, хотя она и не помнила, чтобы вживую встречала подобных существ. Зеленовласка глянула на алую астру, над которой еще мгновение тому назад нависала рука девушки, и ей почудилось, что цветок словно бы воспрянул, раскрыл свои острые лепестки, будто бы над его головкой светило солнышко, а не дождь обрушивал бесконечные водные потоки, хотя несколько и поутихшие к этому времени.
– Ждала меня? – с опозданием удивилась Лилиан и посмотрела на девушку.
Та утвердительно кивнула, продолжая улыбаться. Лилиан иронично хмыкнула, но от комментариев воздержалась. Казалось, ее собеседницу дождь совсем не тревожил, неудобств не создавал и, возможно, даже приносил удовольствие.
Вздохнув, Лилиан спросила:
– Ты, может, знаешь, где тут находится дом под номером 41, по Шелестящей Стуже? – и обвела взглядом дворик.
– Вон там, – девушка развернулась вполоборота, при этом крылья за ее спиной легонько вздрогнули, и указала на один из трех домов.
– Спасибо, – поблагодарила Лилиан и направилась к зданию, но следующие слова девушки заставили ее остановиться.
– Там живем мы с братом.
– Замечательно, – Лилиан постаралась изобразить на лице улыбку, несмотря на то, что чувствовала себя неуютно рядом с этой чудачкой, и чем дальше, тем сильнее, словно глаза ее были закрыты, а в ладонях она держала горсть сороконожек, которые на самом деле были головками одуванчика, шевелящимися от дуновения ветра. Ощущения были неприятными, хотя виной тому была бурная фантазия, а не какие-то явные причины.
– Тогда это для тебя. Или твоего брата, – Лилиан протянула девушке сверток с книгой. Та взяла его очень бережно, словно внутри был тонкий фарфор, и любовно погладила пальцами левой руки.
Посчитав свой долг выполненным, Лилиан пошла по каменной дорожке к выходу из дворика, ставшим для нее вдруг слишком тесным, давящим на психику.
– Меня зовут Патри, – раздался позади тихий голос.
Лилиан нехотя обернулась и открыла было рот, но девушка не дала ей высказаться.
– А тебя Лилиан, – сказала она. – И ты седьмая эйда Трехбашья Кинга и Ко, – четко выговаривая каждое словно, закончила Патри.
– Верно, – Лилиан натянуто усмехнулась. – Ну, пока, – резко развернувшись, она вышла за калитку, в тихий темный проулок.
Значит, ее зовут Патри. Что ж, пусть Патри, этот падший ангел с девичьим лицом, думает все, что угодно – ей, Лилиан, абсолютно все равно, если не сказать наплевать. Она осознала зло в себе, и встречи, выглядевшие случайными, но не являвшиеся таковыми, были ей совсем ни к чему. Зло, выращенное ею самой или проникшее в нее извне, но от того не изменившее своей коварной сути. Зло, не дававшее ни минуты покоя, отравлявшее ее призрачную радость, питавшее и лелеявшее ее страх и, быть может, порождавшее те кошмарные сно-видения, которые постепенно превращались в ее собственные. Но правильную ли тактику избрала она для борьбы с этой субстанцией – быть всегда настороже? Покажет время.
5
В Полдень четверга Лилиан вышла из города. Случайно, думая совершенно о другом, она добилась того, чего так сильно желала. И то, что она увидела за чертой, превысило все ее ожидания и поразило воображение чуть ли не до потери сознания.
Еще до Великой Ярмарки Лилиан блуждала по Телополису в поисках желанных Одиннадцатых Врат. А после вечера субботы, когда она своими глазами узрела вдалеке очертания столь величественного сооружения, что существование его более не подвергалось сомнению, мысль о поиске Врат стала навязчивой. Они мерещились зеленовласке за каждым поворотом и на самом горизонте, когда она, облокотившись о перила, стояла в галерее Моритан. Они приходили к ней во снах. Тело девушки отдыхало, а мозг продолжал раз за разом посылать ей повторяющуюся картину: она стоит на широкой пустой дороге, в лучах заходящего солнца, и видит, как перед ней, медленно и со скрипом, растворяются две огромные створки, а за ними лежит путь, окутанный пылью и вечерней сизой дымкой, он убегает вдаль, маня и лишая душу покоя. Но как только девушка переступала невидимую линию-грань, отделявшую город от степи, окружавшей его, тут же, словно по волшебству или желанию прихотливого фокусника, оказывалась на прежнем месте. И вновь ворота отворялись перед нею, и вновь путь звал и увлекал за горизонт. Но она будто была прикована к своему месту, к этому городу, его стенам из кирпича и камня, была связана с ним судьбой. И никаким топором невозможно было разрубить эти путы. После такого сна Лилиан просыпалась с бешено бьющимся сердцем, из ее груди вырывался тяжелый стон, и хотелось навсегда забыться, ничего не видеть и ничего не знать.
Она шла по улице, застроенной жилыми домами, понурив голову и засунув руки глубоко в карманы плаща. Шляпу она оставила в Трехбашье, и ее непокрытые волосы светились теплым зеленым в лучах солнца, выглядывавшего из-за туч. Где-то на задворках сознания проскользнула мысль о том, что приближается Полдень, но Лилиан упрямо проигнорировала это сообщение. Какая бы непогода не зверствовала в Телополисе, к двенадцати часам дня небо, словно по чьему-то властному велению, очищалось от дождевых туч, даже если стоял полный штиль, и через свое бирюзовое тело было готово пропускать тысячи солнечных лучей-стрел, обрушивая их на притихший город. Лилиан давно перестала обращать внимание на поспешно разбегающихся людей. Ей было все равно, в какие темные закутки они заползут, чтобы пережить Полдень, содрогаясь от каждого шороха, стуча зубами и беспомощно выпячивая глаза или впадая в муторное забытье, полное пугающих намеков и ужасающих недомолвок. На самом деле она не знала, каким образом каждый из ныне живущих в Телополисе борется со столь всесокрушающей напастью. В Полдень она бывала и в холле «Доброго Путника», и в гостиной дома Вирджинии, также в «Печальной Страсти», вместе с Ир Григгом, и замечала много странного, но чтобы оказаться в комнате, в которой в это неоднозначное время человек закрывается в одиночестве, оставаясь сам на сам со своими страхами да изощренными фантазиями – нет, такого с ней не случалось. Может быть, оно и к лучшему.
В четверг Лилиан отправилась по адресам посетителей с самого утра. Наплыв желающих в Трехбашье еще не иссяк, потому девушка не совсем понимала, почему в такое трудное время дядюшка Кинг настойчиво выпроваживает ее, якобы с поручениями, которые не терпят отлагательства. Внимательно проследив за поведением Сори и Сергиуса и ничего подозрительного, из ряда вон выходящего не обнаружив, Лилиан не стала задавать лишних вопросов и подчинилась. Тем более что дядюшка Кинг разрешил ей разносить книги в течение целого дня и возвращаться на работу по мере необходимости. В такие минуты девушка задумывалась над тем, что же на самом деле держит ее в Трехбашье? Неужели все те же заезженные благодарность и признательность? Как бы там ни было, а Лилиан понимала, что однажды она уйдет и не вернется, как однажды покинет Телополис и отправится в далекие странствия, пусть на край света, пусть в самый центр Земли, но в те места, в которых она обязательно отыщет ответы на все свои вопросы.
Среди книг, которые нужно было разнести в четверг, была одна особая, которую дядюшка Кинг попросил доставить клиенту-читателю в определенное время, а именно – в половину одиннадцатого. Лилиан успела отыскать нужную улицу, но того человека, которому предназначалась книга, на месте не оказалось. Девушка прождала под его дверьми пятнадцать минут, всматриваясь в серую пелену дождя, словно человек, к которому она пришла, мог материализоваться прямо из воздуха. Потом она ушла. Но еще дважды возвращалась по указанному в записке адресу, а двери дома были заперты, и ее стук, окрики и ожидания не дали никаких результатов. К Полдню ее злость, подогретая невыполненным поручением, накалилась до предела, и душу начали терзать угрызения совести. Даже не пытаясь загасить или остудить разбушевавшийся внутри пожар, Лилиан бесцельно брела по улицам. Она запретила себе думать о том, что с тем человеком могло случиться нечто трагическое, какое-то несчастье, нет, пусть лучше он переселился или забыл, что в назначенное время ему должны были доставить книгу.
Когда жар духовный перерос в жар физический, Лилиан остановилась, чтобы снять плащ, и тут только поняла, где находится. С вытянувшимся от глубочайшего изумления лицом она медленно осмотрелась. Это была не одна из улиц Телополиса. Она не входила в латроп, значит, это не Цина-Лубб. Тогда что же, проклятье и замшелый олух?
Лилиан стояла на утоптанной дороге из желтоватого песка и мелкого камня, местами поросшего мхом темных оттенков багряного и зеленого. Кое-где пробивались островерхие пучки травы. Дорога извивающейся лентой убегала вдаль, разветвляясь на многие отростки и теряясь среди мощных стволов могучих деревьев, тая в пересечении бархатных теней и ярких участков раскаленного полуденного воздуха.
Лилиан не знала, куда могут вести эти тропы, которые в других обстоятельствах могли бы сойти за обыкновенные лесные дорожки, но получила наглядное представление, куда можно попасть, если шагнуть на обочину. В принципе, таковая как раз и отсутствовала. Дорога, со всеми ее ответвлениями, напоминавшими корни древнего дуба, просто висела в воздухе, в самом прямом смысле этого слова. Действительно, и что тут такого в парящих дорогах? Лилиан вот ходила по невесомым лестницам. Да только это было, как ни как, в Цина-Лубб, в клубке, сети-лабиринте улиц, воспоминания о которых временами казались нереальными и призрачными, островками чужого кошмарного сна. И сейчас Лилиан находилась не в Цина-Лубб!
Она вышла из Телополиса.
Теперь в этом не было никаких сомнений. Она добилась этого! Но где же несказанная радость? Только ужас, сковавший все ее члены. Тело, застывшее, словно изваяние, не желающее более подчиняться. И отчаянный взгляд изумрудных глаз, устремленный туда, за выложенный камнем край дороги, в другую реальность, мрак и тьму, воплотившихся в беззвучно перекатывающихся огромных клубах то ли дыма, то ли тумана, может, облаков, но, скорее, ни одного из всего вышеперечисленного.
Но как, как такое возможно? – теряя остатки здравого смысла, вопил разум девушки. И она растерянно и покорно ему отвечала: «Не имею ни малейшего понятия». Но знала, что должна обернуться и посмотреть назад, на Телополис. На ее город. И обрести уверенность, в себе и собственных силах.
Ну, а как же могучие деревья, с шикарными пышными кронами, мелодично шелестящей листвой великолепных зеленых оттенков, толстыми жилистыми стволами темно-коричневого цвета, с проблесками охры и красноты, с сетью-водорослями переплетенных корней, уходящих далеко вниз и теряющихся в сгустках мглы?
Лилиан заставила себя посмотреть на деревья. Не прошло и минуты, как она облегченно вздохнула и стала потихоньку успокаиваться. Изучать молчаливых великанов оказалось намного приятнее, нежели то, что находилось непосредственно под тропами, на глубине не менее в пару сотен метров. Деревья висели в воздухе свободно, на расстоянии в пару метров от дороги, ближе к корням их начинал окутывать легкий туман неопределенного цвета.
Зеленовласка сделала глубокий вдох. Воздух здесь однозначно был чище и, если так можно было выразиться, вкуснее.
Прозрачную тишину нарушал несмолкаемый шелест листвы, порождаемый сильными ветрами, дующими над головой девушки и лишь слегка касающимися ее свободно сколотых на затылке волос, вспотевшей кожи и одежды. Среди шелеста можно было различить еще один звук, напоминавший пение птиц. Но как Лилиан не прислушивалась, так и не смогла увериться в том, что слышит пение, как, впрочем, и в обратном.
Постепенно ей удалось сбросить оцепенение и, помахав руками, сделать пару осторожных шагов вперед. А затем к зеленовласке пришло открытие, которое немало позабавило и удивило ее – окружающая панорама нисколечко не страшила и не пугала ее по–настоящему. Ужас и последовавшая за ним замороженность были вызваны, скорее всего, неожиданностью. Если бы Лилиан вышла из Телополиса осознанно, таким путем, каким она, например, почти выходила в своем сне, увиденное поразило бы ее и восхитило, но отнюдь не напугало до полусмерти. У нее бы захватило дух, сердце сбилось бы с налаженного ритма, ноги подкосились, а голова закружилась, но она бы вмиг совладала со своими чувствами, распределив силы и постаравшись не допустить обморока, если бы эта фантастическая картина открывалась ей постепенно. Придя к такому выводу, Лилиан забавно хмыкнула.
Она оглянулась назад и посмотрела на город. Телополис, окруженный высокой стеной из камня, выглядел величественно и неприступно. Дорога, на которой стояла девушка, входила в распахнутые ворота, из темного дерева и кованные железом, их створки по форме напоминали арки. Как в старые добрые времена, подумала Лилиан и улыбнулась пришедшей из ниоткуда мысли. На воротах она не увидела ни засовов, ни замков, что ее несколько удивило.
– Значит, из Телополиса можно выйти так просто? – прошептала Лилиан, и тут ее, как вспышкой молнии, поразила догадка. Она вышла за городские стены до того, как побывала в Долине Кианотт. Она вышла неосознанно, что Ник считал одним из главных условий, которые благоприятствуют пересечению невидимых граней на безымянных улицах и попаданию в волшебную страну Долины Источника. Может, попросить Ника еще раз провести ее сакральным путем? А вдруг, побывав за городом, ей теперь удастся проникнуть в Долину?
Итак, она выполнила один из пунктов своего засекреченного и предельно важного списка. Она стоит на дороге, убегающей в неизвестность. Позади нее – Телополис, очевидно, так же парящий в невесомости. Его толстые истертые временем стены утопают в густом тумане и теряются в нем. И она, в самое опасное время суток, находится под открытым небом и... не испытывает ничего. Никакого головокружения, тошноты, галлюцинаций и потери сознания. Может ли это означать, что Полдень является губительным только в пределах Телополиса? Город с собственным разумом, независимым мощным интеллектом, ведь об этом ей хотел сказать Ник, когда говорил о «том, кто пускает время в обратную сторону»?
Так оно или нет, Лилиан в данный момент проверить не могла. Машинально глянув на часы, она перекинула плащ через плечо, засунула оставшиеся книги подмышку и не спеша зашагала по дороге навстречу манящей неизвестности.
6
И все-таки она была разочарована. Не тем, что узрела мир за запретной гранью, мир, не поддающийся объяснениям с позиций ее скудного мировоззрения, но тем, что не успела подготовить себя к этому уникальному событию. Все произошло так скоро и так нелепо, что уместным было развести руками от досады и промолчать, потому что сказать было нечего.
Лилиан шла прямо, никуда не сворачивая, боясь, что так может заблудиться. Она успокоилась и остыла, но по сторонам смотрела внимательно, готовая к любому повороту событий. Она надеялась, что будет готова. Ветер трепал ее волосы, скользящей прохладной струйкой стекал за воротник блузы-рубахи. В тенях огромных деревьев приятно было остановиться на пару мгновений и вдохнуть свежий чистый воздух.
Пейзаж не менялся, оставаясь прежним. Вскоре Лилиан решила, что пора возвращаться назад. На сегодня приключений подобного рода с нее хватит. И если ей однажды удалось выйти из Телополиса, значит, обязательно получится еще раз.
Лилиан повернулась и испуганно вздрогнула, увидев мужчину, стоявшего дальше по дороге, прямо на ее пути. Высокий и русоволосый, он смотрел на девушку прищуренным заинтересованным взглядом, на его губах играла легкая улыбка. Руки мужчина держал в карманах длинного пыльного потертого плаща, скрывавшего почти всю его фигуру.
– Вы меня напугали, – Лилиан нарушила тишину, и голос ее прозвучал приглушенно, чуть ли не сдавленно, к ее же собственному неудовольствию.
– Я не хотел, простите, – вежливо произнес мужчина и элегантно в извиняющемся жесте склонил голову, не вынимая рук из карманов.
У него там что-то спрятано? – промелькнула в голове девушки подозрительная мысль. Что-то опасное? Оружие?
Некоторое время они молча рассматривали друг друга без какого-либо смущения: мужчина с таким видом, словно девушка была небывалой и редкостной диковинкой, которую он повстречал на своем пути; Лилиан же глядела на незнакомца с отсутствующим выражением лица, вся подобравшись и похолодев внутри. Мужчина, несмотря на всю свою кажущуюся безобидность и некое сдержанное благородство, зеленовласке сразу же не понравился. Что-то в нем было не так. Как, впрочем, и во всем этом месте. Точнее Лилиан пока выразиться не могла.
– Вы пропустите меня? Я возвращаюсь в... город, – сказала Лилиан и, сделав два шага вперед, подумала, как глупо прозвучала первая фраза. Если перед ней очередной чокнутый, хотя явно особого порядка, подобные слова ему лучше не говорить. Желательно вообще не завязывать разговор. Лилиан посмотрела на дорожки, идущие параллельно той, на которой стояла она. Перепрыгнуть бы да убежать. Вот только слишком далеко, да и осознание того, что при этом придется пролететь над бездонной и мрачной клубящейся пропастью, девушку не согревало.
– Меня ждут. И будут сильно волноваться, – прибавила она и решительно вскинула подбородок, сделав вперед еще один шаг.
– А я и не собираюсь вас задерживать, – дружелюбно отозвался мужчина, отступил и махнул правой рукой в сторону, как бы подтверждая искренность своих слов. Его рука была пуста, а жест ее был открытым и обезоруживающим.
– Я думал, вы идете к Древу, а не возвращаетесь назад, – продолжил мужчина и оглянулся на город.
– О каком Древе вы говорите? – осторожно поинтересовалась Лилиан. Ее руки непроизвольно задрожали, и она скрестила их на груди, стараясь не упускать из виду ни одного движения незнакомца, опять спрятавшего свои руки в карманы.
– Ну, конечно же! – воскликнул мужчина в таком тоне, словно открыл великую тайну, которая оказалась изумительно простой на самом деле. – Ведь вы его еще не видели. Неужели я вам помешал? Вот незадача! – он встревожился и нахмурился.
– Я так не думаю, – успокоила его Лилиан. – К сожалению, о Древе я ничего не слышала. Но хотела бы. Может, вы расскажите?
Мужчина задумчиво посмотрел на нее, и на какое-то время его взгляд стал отрешенным. По спине Лилиан пробежал холодок. Ей почудилось, словно этот человек – выходец с того света, и он вот-вот собирается улететь от нее, растворившись в воздухе. Но, быть может, виной всему служили пробегающие по лицу мужчины тени, подавшие от шуршащей в вышине листвы, просвечиваемой полуденным солнцем.
– Я не могу, – ответил мужчина. – А вы не должны возвращаться, – тоном, не терпящим возражений, продолжил он. – Вы можете погубить себя. Этот груз, – он сделал ударение на последних словах, – может быть слишком тяжек для такой хрупкой девушки, как вы.
– О каком грузе вы говорите? Я не понимаю.
Мужчина промолчал. Опечалившись, он сокрушенно покачал головой и озадаченно посмотрел на ноги девушки.
– Понятно, – сказала Лилиан. Еще минуту назад она хотела разозлиться на этого человека, но вдруг ее раздражение как рукой сняло. Оно сменилось состраданием. Ведь, наверное, тяжело вот так, в одиночестве, бродить по невесомым дорожкам и выдумывать – наверняка! – всякие истории о каком-то особом Древе, которое никто никогда не видел. Хотя мужчина и не походил на сумасшедшего, что–то все-таки отличало его от чудаков, живущих в Телополисе.
– Я пойду, – проговорила Лилиан и прошла мимо мужчины. – Приятно... было с вами познакомиться.
Вдруг мужчина бережно взял ее за руку и заключил влажную ладонь девушки в свои две. Его руки были сухими, с выпирающими жилами и длинными пальцами.
– Приходите еще. Я буду ждать, – тихо и очень грустно произнес он и отпустил руку девушки. – Меня зовут Габриель, – и со всем присущим ему достоинством поклонился.
– А я Лилиан, – хмыкнув, девушка улыбнулась. – А вы не идете, ну, в Телополис?
– Я? – Габриель удивленно вскинул левую бровь. – Нет, я живу в другом месте.
– В каком же? – полюбопытствовала Лилиан.
– В другом городе, – выделяя каждое слово, ответил Габриель.
Лилиан ошеломленно на него уставилась, на мгновение потеряв дар речи.
– Как?! Значит, я была права? Другой город или даже города существуют? – ее глаза возбужденно заблестели.
Но Габриель счел ее вопросы риторическими.
– А как называется ваш город?
– Обитель, – серьезно и уверенно ответил мужчина.
– Обитель? – эхом повторила за ним Лилиан. – Странное название, как для города, – она помолчала. – Как можно туда пройти?
– Вам нельзя, – ответил Габриель.
– Нельзя? Почему?
– Он расположен очень далеко, за Древом. Но если вы найдете Древо, отыщете и путь к городу.
Лилиан кивнула и задумалась.
– Приходите, Лилиан. Мне будет приятно ваше общество.
– Да? Может быть, и приду, – девушка поправила на плече норовящий сползти плащ и посмотрела в лицо Габриеля. У него были зеленовато-синие глаза, черты лица – строгие, в мелких морщинках на переносице и в уголках глаз проскальзывала тревога и след пережитых страданий.
– Хорошо, Габриель. Тогда до свидания.
Окинув мужчину прощальным взором, зеленовласка пошла прочь. Но, пройдя метров десять, внезапно остановилась и обернулась. Мужчина исчез, наверное, и вправду растворился в воздухе. Обеспокоено поискав глазами фигуру в запыленном плаще между деревьев, Лилиан вздохнула и побрела к городу, погрузившись в раздумья об увиденном.
Она поняла, что в мужчине было не так.
Габриель действительно отличался от всех знакомых ей людей. Потому что у него не было тени.
Глава 31
Белые тюльпаны
1
Лилиан так устала за день, что вечер решила провести в полном одиночестве. Горячий ужин она заказала в «Бескрылом Полете» и, пока он готовился, поболтала с Андри о пустяках. Андри радовался тому, что девушка вспомнила о них и зашла в гости. Он оживленно делился своими наблюдениями за посетителями, которых с дождливой погодой стало больше.
Ужин Лилиан себе накрыла в северной гостиной, выдвинув на середину стол и осветив его канделябром в семь свечей. Рядом стоял Крепыш, напевавший для своей Госпожи нечто ненавязчивое и меланхолическое. На другом конце стола, исполняя в этот вечер роль сотрапезника, лежала потрепанная книга с желтыми страницами – Дневник Лилиан, на который она время от времени бросала внимательные взгляды, словно советуясь или высказывая свою точку зрения по тому или иному вопросу. За спиной девушки в камине уютно потрескивали долгорды, веселый пляшущий огонь прогонял озноб и влагу, оставляя серому дождливому брюзжанию возможность царствовать за окном. Настенные светильники и торшеры по углам мерцали в приглушенном сумраке свечей.
Лилиан не чувствовала себя покинутой, одиночество не угнетало и не давило. Тщательно пережевывая пищу, она была полностью поглощена масштабными размышлениями обо всем, что ее волновало, и что серьезно изменило ее жизнь, о том, каковы были причины произошедшего и каковыми будут последствия.
Накануне, сама того не ведая, она отыскала Одиннадцатые Врата и вышла из города. Совершила то, чего так страстно желала. И что произошло само по себе, без ее участия. Словно она была куклой, пассивной и безвольной, и кто-то, управляя движениями девушки, подтолкнул и выпустил ее на волю, будто канарейку из клетки. Но она не хотела быть ни куклой, ни канарейкой.
А сегодня она нашла Источник Чианосс. Не минуло и дня, как исполнилось ее следующее пожелание. Но она чувствовала себя опустошенной и набитой искусственной апатичностью. Почему? Кажется, Лилиан знала ответ. Она стремилась к грандиозной цели – вспомнить свое прошлое и, таким образом, узнать всю правду. Она ставила перед собой множество маленьких целей, и достижение их мучило ее, особенно когда она хотела все бросить. И что же получилось? Волнительным, тревожным и важным оказывался сам процесс, а не его результат. Может быть, зеленовласке просто не нравилось то, как проявлялись эти результаты в ее жизни? Нет, дело было в другом. У Лилиан складывалось впечатление, словно она гонится за фантомами или фальшивками. За тем, что блестит, но внутри не содержит никакого смысла. Смысла, который нужен ей.
Все события неизменно и с точностью часовщика уходят в прошлое и становятся историей. Для Лилиан они не только уходили прочь, за ее спину, но и как будто превращались в сон, в воспоминание о том, что не стало тем, чем могло быть, о грезах, которыми, быть может, ее жизнь и являлась. Прошлое определено и более не существует, будущее – с точностью наоборот. Что же подразумевает под собой настоящее, сегодня и сейчас? Смену декораций. Ту ничтожную долю секунды, которая длится между тем, как ты прикрываешь глаза, чтобы моргнуть, чтобы на миг утратить из поля зрения окружающий мир, и тем, когда ты снова смотришь на него и видишь заходящее солнце, темный лес и дымок из печной трубы, вьющийся над куполообразными кронами деревьев. Быть может, «сейчас» просто не существует. Его продолжительность во времени настолько мала, что человек просто не способен его прочувствовать. Лишь догадываться да иногда ловить себя на сказанном или подуманном.
Она дым, стелющийся над глянцевым озером в сумерках. И если подует ветер, он перенесет ее в будущее.
Долина была сказочно прекрасной. Она имела форму неглубокой чаши и тянулась на многие сотни метров, что казалось поразительным, учитывая способ, которым можно было в нее попасть. Лилиан пришла к умозаключению, что Долина находилась в таком же другом, вероятно, параллельном мире, что и Цина-Лубб. Поскольку в Телополисе все это, вместе взятое, просто не могло бы поместиться. Ведь город не безграничен в своих размерах, что подтверждается каменной стеной, окружающей его. И мглистой пропастью без названия. И лишь одна мысль, призывающая представить огромный город, вздымающийся к небесам из клубящейся тьмы, окруженный сетью расходящихся-разбегающихся дорог, повисших в воздухе, способна была вызвать головокружение.
Лилиан была уверенна, что Одиннадцатые Врата – не единственный выход из Телополиса. Выход и одновременно вход. Таким образом должны были существовать и другие, например, Восьмые или Тринадцатые. Но их еще стоило отыскать, а пока Лилиан продолжала мысленно возвращаться к Долине Кианотт. К Источнику Чианосс, находившемуся в самом ее центре. Ровная земля, густо заросшая мягкой изумрудной травой, пологими склонами спускалась к крохотному, не больше блюдца, озерцу, мелодично бьющему прозрачным фонтаном к сиреневым, искрящимся солнцем небесам, отражающимся в сверкающих каплях, которым приписывали столько магических свойств.
Зачарованная Долиной, Лилиан тихо и медленно спускалась к Источнику. То, что через пару минут обернулось разочарованием, в тот миг вызывало в ней трепетный восторг, граничащий с эйфорией. Этим ощущением был пропитан радужный воздух, и позже девушка поняла – он был неотделим от Долины Кианотт, был ее сутью.
Лилиан очнулась, только когда ступила на шелковую траву, и ее обдало порывом прохладного свежего ветра. До этого она шла по мощеной камнем мостовой. Она была слепа от гнева и буквально летела, не разбирая дороги. Полуденное солнце властно разогнало тучи к горизонту. Воздух был тяжелым и влажным, духота забирала все силы, сдавливала, как в тисках, и ждала, пока польются жизненные соки. Но Лилиан не замечала ничего, ее захлестнула собственная буря. Она даже не сняла еще толком не просохший от недавнего ливня плащ, находиться в котором в полуденный час было крайне невыносимо.
Виновником резкого ухудшения настроения девушки, за чем последовал всплеск негативных эмоций, послужил не кто иной, как Сергиус. Им словно овладел демон, сорвавшийся с цепи. И если бы не определенные убеждения, Лилиан решила бы, что старший эйдин находится под властью Капюшонников. Сергиус спровоцировал ее своим поведением и высказываниями, и зеленовласка не выдержала. Она не стала вступать со своим коллегой в словесную перепалку и, схватив со стола книги, завернутые в промасленную бумагу, выбежала из Трехбашья, даже не попрощавшись с дядюшкой Кингом, якобы дремавшим в своем огромном кресле у камина.
Спустившись к Источнику, Лилиан сняла плащ, оставшись в платье, и положила его на землю рядом с собой, вместе с книгами и сумочкой. Затем она встала на колени и, уперевшись в них вспотевшими от недавней духоты и теперешнего волнения руками, заглянула в крохотное озерцо. Его вода была прозрачной и кристально чистой. Она бурлила без устали, и легкая возвышенная песнь ее жизни разлеталась над благословенной землей, поднимаясь к таким же благословенным небесам.
Лилиан сидела очень тихо и старалась почти не дышать. Ее грудь мерно вздымалась, легкие наполнялись прозрачным воздухом, а рядом с ними, в грудной клетке, билось живое сердце, то убыстряясь, то вновь возвращаясь к норме.
Лилиан прикрыла глаза и невольно усмехнулась. Ее разум очистился от мыслей. Она была свободна. Она была счастлива. Таким полным и светлым чувством, какое может переполнять сердце человека, впервые услышавшего слова признания в любви или ощутившего на своих губах влажную приторную сладость поцелуя.
А потом Лилиан четко и вслух задала три вопроса: Кто я? Что собой на самом деле представляет Телополис? Как мне вернуть свою память?
Долго-долго она сидела, не шевелясь, и смотрела на Источник Чианосс. Но ответов так и не услышала. Если они случайно не таились в приглушенно шуршащей траве, мечтательном игривом ветре, солнечном свете, пронизывающем все сущее и бурлящей искрящейся воде крохотного озерца. Все было таким ослепительно прекрасным и... равнодушным.
Может быть, ответы придут после? – подумала Лилиан. В один из самых неожиданных моментов?
Под натиском крепнущего разочарования счастье померкло. Или же она просто не умела ждать? Хотела получить все и сразу, вместо того, чтобы успокоиться и однажды, светлым радостным утром, прозреть? Это был путь, достойный и взвешенный, но она не могла выбрать его. Потому что чувствовала, насколько дороги каждый день и каждое слово.
Лилиан сидела на траве и молчала. Ее ноги затекли, спина ныла, а внутри застрял сдавленный и вязкий комок тягостной неопределенности. Эйфория все еще бушевала в ее крови, не отпускала ее, но теперь это походило на тщетные попытки растормошить, разбудить спящего мертвым сном, чтобы попросить его станцевать.
Наконец зеленовласка встрепенулась и, потянувшись, посмотрела по сторонам. Мир Долины Кианотт был по-прежнему спокоен и умиротворен. Что же здесь находят дети? – мимолетно подумала Лилиан. Или все наоборот: это Долина что-то находит в них? Быть может, нечто на подобии сарфи, которая, как ей объяснили, является энергией жизни, что наполняет собой книги, а источник этой энергии – детский смех. А вот источником чего мог быть Чианосс?
Лилиан наклонилась и опустила ладони в воду. Прохладная и мягкая, она приятно покалывала кожу девушки маленькими пузырьками, возникавшими при бурлении. Зачерпнув воды, Лилиан чуть отпила ее, а затем умылась. И замерла в ожидании наплыва новых ощущений. Но их не было, как и ранее. Она умылась обыкновенной водой. Однако Лилиан не хотела и не собиралась сдаваться, то ли из-за чрезмерной принципиальности, то ли из простого упрямства. Пошарив в сумочке, она достала из нее пустой флакон и наполнила его жидкостью из Источника Чианосс. Быть может, сюда она уже не вернется, но зато сохранит частичку этого места.
Вечером, дожевывая свой ужин, Лилиан вспомнила то счастье, что переполняло ее, и поняла, почему разочаровалась. Соприкасаясь с чем–то или обретая нечто, отличающееся от повседневности своей бескомпромиссной чистотой, человек теряется, он начинает понимать, что нашел то, что искал. И страх незаметно пробирается внутрь него. И светлое нечто уходит, а сердце человека пронзает боль утраты. Он не знает, почему так происходит. Он был не достоин или еще не готов? Или к столь плачевным последствиям привели его испуг, страх и мысли о возможной потере? Проходит время, и боль утраты превращается в разочарование. Но разочарование не в том, что светлого было так мало или оно пришло не вовремя, а ушло слишком быстро, а в осознании того, насколько несовершенен этот мир, раз допускает подобное. Да и что сам он не смог удержать то, что искал, обретя его лишь на миг.
Покончив с ужином, Лилиан прибрала со стола и отправилась принимать ванну. Канделябр со свечами и Крепыша она прихватила с собой, а Дневник убрала на каминную полку.
Пустив в ванну воду, Лилиан сходила в мансарду за полотенцем, мылом и банным халатом. Раздевшись и аккуратно сложив одежду на табуретке в углу, она сняла тапочки и прошлепала по холодному чернильно-черному полу, встала на круглый коврик, а потом забралась в горячую ванну; туго закрутила свои волосы и заколола их на затылке, а потом закрыла краны. Погружаясь в воду, она чувствовала, как по ее коже пробегают мурашки, мышцы расслабляются, и тело начинает согреваться.
Небольшую комнату заполнял лишь свет семи оплавившихся свечей, отражаясь от пола да играя бликами на поверхности воды. Прямоугольные окна под потолком, выходящие на запад, с наружной стороны были по-прежнему затянуты разросшимся плющом. Лилиан, все более расслабляясь и впадая в легкую дрему, слышала, как вблизи шуршат листья плюща, а в отдалении – листва деревьев от беспокоящего их ветра и бесконечных струй дождя, падающих с небес. Капли, соединяющиеся в длинные серебристые волокна, летящие с заоблачной высоты, от которой у любого человека захватывает дух, и расползающиеся лужицами на земле, на зданиях и на листьях деревьев. А потом уходящие в недра, глубоко-глубоко. А там превращающиеся в водяных, в зыбких невест монстров, обитающих в подземельях. Монстров с кроткими нравами и добрыми сердцами...
Во второй раз исполнилось ее пожелание. И во второй раз это случилось в Полдень. Губительное солнце не тронуло ее. Почему? Долина находилась за пределами Телополиса? А как же Цина-Лубб? На заброшенных, «неживых», мертвых улицах Полдень приносил такой же вред, что и на обычных городских. Или же теперь она стала к нему нечувствительна? Обзавелась иммунитетом? С чего бы это? И сколько раз за ее короткую жизнь, о которой она помнила, Полдень наряду с ней самой был главным действующим лицом? Нет, хм, скорее атмосферным явлением. Какое такое у него еще может быть лицо?
И тут Лилиан вспомнила о книге, которую читала. «Сокрытие» Грозы Неамова и в самом деле все больше и больше походило на ее жизнь. Книга была объемной и девушке давалась с трудом, но она пообещала себе – хотя бы ради Ника! – одолеть ее за месяц или два. Жизнь героя романа – его звали Торп – была неспешной. Бурные судьбоносные события зачастую обходили его стороной, а когда и случались, то выглядели не так, как того ожидал Торп. Да и вообще произведение было не столько романом, сколько самой жизнью. И Лилиан подозревала, что читать его следует также неспешно. Но она чувствовала – обстановка накаляется и однажды взорвется небывалым салютом. Вот только когда? И не погубит ли это героя?
2
Лилиан стояла в галерее Моритан, облокотившись о шершавые перила и устремив вдаль свой задумчивый взгляд. Период гроз миновал. Погода стала налаживаться. Сквозь тонкий дымчатый слой серых туч просвечивались сгустки белых облаков, несомых ветром на запад. Солнце, с каждым днем по чуть-чуть терявшее свое тепло, то появлялось, то вновь исчезало за серо-белыми поднебесными островами. По земле пробегали огромные тени, словно призраки птиц, улетающих в теплые края.
Лилиан посмотрела на одичавший сад, раскинувшийся у подножия холма, на котором стояло Трехбашье. Некоторые деревья уже начинали желтеть, готовясь сбросить листву, другие же цеплялись за последнее тепло, не желая расставаться с летом.
Прошло почти два месяца с момента ее появления в Телополисе, в самый разгар лета. А вот уже и осень ступила на порог. Вскоре она войдет в твой дом, окутает его багровой листвой, растянет по углам паутину и будет скрипеть половицами, хлопать форточками и дверьми, пронизывая все твое жилище, зовущееся жизнью, заунывным воем северных ветров. Где-то на чердаке, среди старых пыльных вещей, будет горько плакать его сестра, по кому иль по чему – кто знает. Ее стенания – извечная тайна.
А что будет с ней, с Лилиан? Она будет продолжать видеть сны. И сны станут явью. Уже сейчас она ощущала это. Она не высыпалась, события, пригрезившиеся в часы ночного покоя, стали путаться со случившимися наяву. Теперь, вспоминая те или иные слова, Лилиан не знала, где же услышала их, в каком из миров? Усугубится ли ее положение с течением времени, если она не успеет отыскать обещанное себе?
– Здравствуй, Лилиан, – раздался позади тихий голос.
Девушка вздрогнула и медленно обернулась. Ее сердце тревожно ухнуло, пол чуть не ушел из-под ног. Она так глубоко погрузилась в свои раздумья, что не расслышала его шагов.
– Здравствуй, Винсент, – отозвалась зеленовласка и поправила край своего легкого джемпера охристого цвета.
– Я пришел, чтобы помириться с тобой, Лилиан, – спокойно произнес мужчина. Но его глаза, блестевшие болезненным стальным блеском, и бледное лицо выдавали внутреннее напряжение.
Стиснув зубы, Лилиан молча взирала на мужчину. Ее зеленые глаза гневно полыхнули, вспотевшие ладони сжались в кулаки.
– Лилиан, – начал Винсент, выдержав паузу, – я признаю, что был не прав, – он склонил голову и посмотрел себе под ноги, по потом их взгляды вновь встретились. – Я поступил грубо.
Винсент смотрел прямо и сурово, готовый принять любой ответ зеленовласки. Руки он держал в карманах плаща, но было видно, что они сильно сжаты в кулаки.
Закрыв глаза, Лилиан глубоко вздохнула. Ветер коснулся ее затылка и зашептал на ухо сокровенные признания. Девушка не смогла их разобрать. Прядь распущенных волос упала ей на лицо и защекотала гладкую кожу. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Лилиан вновь посмотрела в строгое лицо мужчины.
– Винсент, и ты меня прости, – прошептала она охрипшим голосом. – Ведь если бы... я не знаю, что со мной произошло. Я была сама не своя. И... не хочу об этом вспоминать. Но ты знаешь, что случилось, ведь так? – в ее голосе проскользнула укоризна, глаза пристально смотрели в лицо мужчины.
– У меня есть предположения. Но точно, наверняка я ничего не знаю, – он помолчал. – Я говорю тебе правду, как и обещал.
– Почему все так запутанно и туманно? – с горечью проговорила Лилиан и, повернувшись к перилам, положила на них скрещенные руки.
Винсент подошел и встал рядом.
– Винсент, ты веришь в совпадения? – спросила девушка.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, вот если что-то случается один раз – это случайность, верно? – склонив голову, она глянула на мужчину, затем продолжила: – Но если это что-то повторяется, то уже не является совпадением.
– Возможно. Что на счет периодичности повторений?
– Периодичности?
– Да. Какой отрезок времени должен сохраняться между двумя событиями, чтобы их можно было считать связанными случайностями, а не двумя отдельными и самостоятельными фактами действительности?
– Отрезок в один день тебя устраивает? – ответила Лилиан и, хмыкнув, усмехнулась.
– Вполне, – Винсент мягко улыбнулся.
– Тогда что будет в третий раз, как ты считаешь?
Винсент на минуту задумался, а потом тихо и серьезно произнес:
– В третий раз будет судьба.
– Судьба? – удивленно переспросила Лилиан и посмотрела на своего собеседника по-новому, заинтересованно.
Винсент молча кивнул.
Лилиан стало зябко от усилившихся порывов ветра, теперь дующего ей в лицо, и она, поежившись, растерла свои плечи. Внезапно улыбнувшись, отчего ее лицо вмиг просветлело, она сказала:
– Значит, и мы с тобой связаны судьбой?
Винсент печально усмехнулся и полуобнял девушку за плечи.
– Судьбой навеки, – прошептал он.
3
Дверь с легким скрипом приоткрылась, и Лилиан, с минуту помешкав, все-таки вошла внутрь. В прихожей было темно, пахло чем-то приятным, похожим на свежеиспеченный хлеб. Девушка остановилась и прислушалась. В доме царила тишина, лишь изредка нарушаемая непонятным бормотанием, долетающим издалека, да свистом ветра в щелях.
Когда ее глаза привыкли к мраку, Лилиан осмотрелась. Все было так же, как и тогда, когда она раньше приходила в этот дом. Лестница справа убегала в сумрак второго этажа, два окошка, одно под лестницей, а другое за стенкой у входа были занавешены, на полу лежал квадратный коврик.
Лилиан прикрыла входную дверь и прошла в гостиную. Ее окна скрывались за плотными шторами, но некоторые рамы были открыты, что угадывалось по разгулявшемуся сквозняку, вздымавшему полоски тонкой ткани, которые служили дверьми во вторую комнату. Жерло камина было темным, в нем не теплился огонь. Едва угадываемые птицы на абажурах светильников были мертвы в отсутствии оживляющего их света.
Лилиан стояла на мягком ковре с прекрасными птицами краснокрылами и размышляла, как же ей поступить дальше.
К себе домой она вернулась в восьмом часу и обнаружила на крыльце большую плетеную корзину, заполненную белыми тюльпанами. От их благоухания, смешивавшегося с осенними запахами, исходившими от старого заброшенного парка, у Лилиан голова пошла кругом. Изумленно уставившись на тюльпаны, она поймала себя на том, что глупо улыбается, во все глаза пялясь на безобидные цветы. Разумеется, их прислал Винсент, хотя в корзине не нашлось ни карточки с именем, ни какой-либо записки.
Тогда Лилиан, стоя на ступенях перед домом, и вспомнила о Вирджинии. Она всматривалась в серо-лиловые сумерки, сползающиеся под кроны деревьев старого заброшенного парка, сгущающиеся, но еще такие слабые и расплывчатые на фоне темных старых стволов, испещренных прожилками. Лилиан думала о том, что давно уже не видела свою подругу, не встречала ее в людных местах и даже в последние дни Великой Ярмарки. Тогда, в Поднебесном Саду, она столкнулась с Питером, но он так толком и не ответил на ее вопрос о том, куда же подевалась Вирджиния, и что с ней стряслось.
Миновала неделя. Лилиан, слишком занятая собой, своими заботами и нераскрытыми тайнами, ни разу не удосужилась написать Вирджинии письмо, хотя постоянно собиралась. И теперь, в этот прекрасный субботний вечер, прохладный и сухой, она решила, что наконец-то наступило время наведаться к подруге в гости. Занеся корзину с цветами в дом и сказав Крепышу, куда идет, Лилиан отправилась в путь.
Она стучала четыре раза, громко, но стараясь не поднимать переполох. Потом оказалось, что дверь открыта, и Лилиан вошла в дом.
Более двадцати минут она просидела на одном из удобных диванчиков в гостиной дома Вирджинии, якобы размышляя, как ей действовать дальше, а на самом деле ожидая, что вот-вот послышится скрип ступеней, и в комнату войдет ее улыбающаяся подруга. Но ступени молчали и, казалось, дом окончательно вымер.
Лилиан поднялась на ноги и несколько раз позвала подругу по имени, делая паузы, в которых чутко прислушивалась к малейшим звукам, доносившимся отовсюду. Ответом ей было протяжное дыхание дома, единственным человеком в котором была она сама.
Может быть, Вирджиния спит? Или ей нездоровится? Или же она вышла за покупками и забыла запереть дом?
Лилиан вдруг почувствовала себя лисой, пробравшейся в курятник, или как минимум незваной гостьей, явившейся не вовремя и решившей потешить собственное любопытство. Но потом вспомнила о неком другом доме, который однажды упоминала в своем рассказе Вирджиния. Доме, в который она временами переезжала, чтобы отдохнуть или полечиться. Наверное, и сейчас она находилась там. Возможно, но вдруг Вирджинии все-таки плохо? И она, онемев, изнемогая от боли, корчится в судорогах, лежа в кровати в одной из комнат наверху, в то время как ее юная подруга, стоя посреди первого этажа, еще раздумывает, как ей поступить?
Лилиан порывисто вздохнула и приняла решение. Оставив сумочку в кресле и набравшись смелости, она прошла в смежную с гостиной комнату, а затем в кухоньку-буфетную, и осмотрела их. Но, кроме загадочного механизма, некогда заинтересовавшего ее и предположительно называвшегося «патефоном», нескольких стопок книг и начищенного до блеска сервиза, девушке никого и ничего обнаружить не удалось.
Обследовав первый этаж, Лилиан поднялась по лестнице на второй. Половицы не скрипят, заметила она про себя и на секунду улыбнулась. Коридор второго этажа зигзагом уходил во тьму. Отчасти его освещали полоски света, пробивавшиеся сквозь щели в занавесках на двух окнах, расположенных в стене со стороны лестницы.
Лилиан поежилась от мрачного предчувствия, но пересилила себя и пошла по коридору. Три двери из шести оказались запертыми, за тремя остальными, холодея внутри каждый раз, как бралась за дверную ручку, Лилиан обнаружила ванную комнату с двумя окошками, выложенную узорчатой плиткой, маленькую уборную и каморку с еще одной лестницей, ведущей на чердак. Возле каждой из запертых комнат она останавливалась и, затаив дыхание, прислонялась ухом к двери. И, не расслышав приглушенного человеческого дыхания, стонов или сопения, принималась звать свою подругу. Убедившись, что на втором этаже Вирджинии все-таки нет – самую ужасную мысль, заключавшуюся в том, что женщина мертва, она отбрасывала категорично – Лилиан вошла в каморку, слабо освещаемую лампочкой в матовом плафоне, и стала подниматься по уже поскрипывающей лестнице на третий этаж. Так она очутилась на чердаке, который представлял собой одно большое помещение. Толстые столбы-опоры поддерживали балки крыши, и повсюду царил дух сквозняков, пыли, вечных сумерек и некоего философского запустения.
Стараясь быть тише озерной воды в абсолютное безветрие, Лилиан стала продвигаться по коридору, образованному между квадратных столбов при помощи широких полотен из выцветшего шелка, которые таинственно колыхались из стороны в сторону, создавая иллюзию присутствия призраков, блуждающих по залам старинного замка. Вскоре она уже стояла у противоположной, западной стены чердака, в которой светом приближающегося вечера золотились два занавешенных окна. А в соседней стене молчаливым укором всем любопытствующим и интригующей загадкой располагалась неизвестная дверь – одностворчатая, с массивной медной ручкой и замковым отверстием для ключа.
Дверь вызвала у девушки подсознательный ужас, словно была вратами в потусторонний мир. Сердце ушло в пятки, ноги ослабели, но Лилиан вовремя прислонилась к ближайшему столбу, чтобы удержать равновесие. Она принюхалась, как будто опасность, если таковая поджидала ее впереди, могла чем-то пахнуть. Но ее нос уловил лишь запах пыли да скошенной травы, видимо, той, что росла на поле за домом.
Тихо, чуть ли не на цыпочках, девушка приблизилась к двери. Ее дрожащая от тошнотворного возбуждения рука потянулась к отражающей тусклый свет ручке. А потом она взялась за нее, и дверь, щелкнув, отворилась. Потеряв контроль над собственными телом, волей и разумом, Лилиан поддалась скрытому притяжению и шагнула вперед.
4
Долина, полого раскинувшаяся до горизонта, была безмятежна. Но не той безмятежностью, которая окутывает зрелые поля и леса в предвечерние солнечные часы последних дней лета, а той, которая заволакивает бесплодные черствые земли, в которые человека может забросить лишь злой рок. Холодная безмятежность, которая приходит, чтобы остаться навсегда. Долину ковром устилал вереск, его розовато-фиолетовые соцветия покорно шелестели, захлестываемые волнами безлюдного ветра. Грязные набухшие дождевые тучи висели низко, тяжеловесно курсируя по небу. Лишь у самого горизонта, такого далекого и бесприютного, но и щемяще желанного, на длинном гребне холма зиждилась полоска белесого света.
Все звуки были приглушенными, раздавались словно из-за тонкой деревянной заслонки. Лилиан показалось, что она на какое-то время задремала. Все выглядело так просто и незамысловато, но от того лишь еще более чем странно. Она вошла в дверь, которая находилась в доме ее старшей подруги, а вышла на деревянный помост под пирамидальной крышей, опирающейся на четыре столба, посреди дикой бесприютной долины.
Лилиан поежилась под ужесточившимися порывами ветра и обхватила себя руками, пытаясь согреться. Свой плащ она также оставила в доме. Сейчас он навряд ли бы подарил ей много тепла, но Лилиан от этой мысли легче не стало. Она в очередной раз попала впросак. А ветер продолжал спутывать ее волосы, покалывать открытые участки кожи и пытаться украсть последнее тепло из-под одежды – вязанного джемпера и вельветовых брюк.
Лилиан оглянулась назад. Дверь, из которой она появилась, никуда не исчезла. Она находилась в стене, занимавшей половину одной из сторон площадки, и то и дело хлопала на ветру. И за ней не было никакой комнаты, никакого чердака дома под номером 4 по улице Рона. Только все та же вересковая долина под обрюзгшими небесами.
Выругавшись про себя, Лилиан перевела дыхание и осмотрелась по сторонам. В отдалении она увидела дом, одноэтажный, с большими окнами, заменявшими стены. От дома к площадке, на которой она стояла, тянулась дорожка из плотно пригнанных досок, с подобной крышей и столбцами, удерживающими ее. И по этой дорожке, отстоявшей от земли где-то на полметра, в сторону девушки шла какая-то женщина. Лилиан не сразу догадалась, что это Вирджиния. Когда же поняла, обрадовалась, но сердце ее малодушно екнуло, а во рту стало кисло.
Не дойдя до площадки, Вирджиния остановилась. Пристальный взгляд ее сверкающих, как агаты в полнолуние, глаз был устремлен на зеленовласку. Нечесаные волосы смолянисто чернели на фоне бледного, почти мелового лица.
– Что ты здесь делаешь? – тихо спросила Вирджиния. И Лилиан поняла, что внешне скованная и холоднокровная, ее подруга на самом деле глубоко шокирована появлением девушки. От внимания последней также не ускользнул и тот факт, что женщина не поинтересовалась, как зеленовласка попала в этот странный неуютный мир, в котором сама Вирджиния могла чувствовать себя более чем прекрасно. Ее плотное шерстяное платье блеклого позднеосеннего цвета, под стать всему окружающему, платок, в который она так изящно запахнулась, вызывали у Лилиан дразнящее беспокойное чувство, заставляя снова и снова жалеть о плаще, оставленном в теперь таком далеком и непонятно где находящемся доме, и о той ласковой теплой погоде, воцарившейся в Телополисе в начале сентября.
Погрузившись в раздумья, Лилиан не заметила, сколько времени прошло. Она не двигалась, и ее тело начал сковывать холод.
– Пойдем в дом, – устало бросила Вирджиния и, повернувшись, неспешно побрела обратно, к своему жилищу.
Лилиан молча последовала за ней, предвкушая тепло, в которое погрузится, как только очутится под массивной крышей, хотя стеклянные стены и настораживали ее. Интересно, они не пропускают тепло? Лилиан хмыкнула мысли, внезапно пришедшей ей на ум. А ведь иногда, чтобы добиться своего, нужно просто подождать, не произнося ни слова.
Подойдя к дому, Вирджиния отодвинула стеклянную стену, пропуская девушку вперед. Когда Лилиан по ступенькам спустилась внутрь, женщина вошла следом и бесшумно вернула затворку на привычное место.
Остановившись рядом с изумленно таращившейся по сторонам девушкой, Вирджиния, с налетом торжественности, произнесла:
– Добро пожаловать в мой мир, единолично созданный в уникально существующей безграничной вселенной.
Лилиан застыла на месте, переводя взгляд с одного предмета обстановки на другой и изредка робко поглядывая на свою подругу. Приближаясь к дому, она не всматривалась в детали внутреннего убранства, да и при отсутствии яркого света они были малоразличимы. Дом состоял из одной-единственной большой комнаты. Толстые стропила из темного дерева поддерживали кровлю. В отдаленных углах затаились расплывчатые лиловые тени. Свет, проникавший в комнату через окна-стены, преломлялся через полотна из тонкого шелка, развешанные повсюду. За ними различались очертания низких кровати, кресел, округлых столиков. В самом центре комнаты и, соответственно, дома, стоял камин, его угловатое тело уходило вверх, теряясь в сумраке, витающем под крышей, а во чреве горел огонь, такой желанный и яркий. Поленья задумчиво потрескивали, языки пламени танцевали, и силуэты, отбрасываемые ими, вторили плавным согревающим движениям.
Вирджиния жестом пригласила незваную гостью к камину, и вместе они присели на мягкий ковер с длинным ворсом, разостланный на половицах в месте, оптимальном с точки зрения тепла, исходившего от камина. Правда, женщина присела на него сразу же, так грациозно подогнув ноги и сложив руки на коленях. А вот Лилиан на пару мгновений замешкалась. Абсолютно черный ковер показался ей бездной, в которую подруга предлагала ей открыто спрыгнуть. Но она все еще содрогалась от озноба, и влечение к обволакивающему теплу было таким сильным, что девушке пришлось преодолеть все свои страхи и присесть рядом с мирно ожидавшей ее Вирджинией.
– Я волновалась за тебя, – начала Лилиан, поскольку Вирджиния продолжала молчать, смотря на девушку спокойно и несколько отрешенно, словно одновременно присутствуя в двух разных мирах – в этой комнате–доме, и где-то еще, в месте, о котором девушка предпочитала не задумываться.
– Так вот, я не видела тебя на Ярмарке, а потом так все завертелось, закрутилось... – она на секунду запнулась. – Извини, возможно, я вспомнила о тебе слишком поздно. Может, случись это раньше, я бы как-то помогла тебе. А потом я пришла в твой дом. Дверь была не заперта, а я беспокоилась... Хотя погоди-ка! – Лилиан расправила плечи, кающееся выражение на ее лице сменилось недовольно-озадаченным. – Я ведь писала тебе! А ты молчала. Опять игнорировала меня! И как после этого можно говорить о нашей дружбе?!
Ни один мускул не дрогнул на гладком умиротворенном лице Вирджинии. Она только опустила глаза, поднялась, прошуршав юбкой платья, и скрылась за одним из шелковых полотен, еле-еле колыхавшихся на невидимом ветру – или все же сквозняке? – словно пряди предрассветного тумана.
Лилиан поежилась, оставшись наедине сама с собой. Этот ковер, черный, как океанские глубины, и эти шевелящиеся шторы-занавески не давали ей покоя, словно были самостоятельными живыми сущностями, не таящими в себе угрозы, но такими потусторонними и далекими от обыкновенного человеческого понимания, что, при всей своей безобидности, вызывали леденящий душу ужас, навевая мрачные мысли, завязающие в сознании подобно неосторожным тварям в болотах.
5
Вернулась Вирджиния, но ненадолго.
– Возьми, это поможет тебе согреться, – сказала она, протянув девушке белый пуховой платок, и вдруг дружелюбно улыбнулась. Это в мгновении ока преобразило ее, ореол мрачной таинственности дал трещину и стал развеиваться.
Пока Лилиан куталась в платок, затыкая все щели и прикрывая нежные места, Вирджиния успела снова скрыться за шелковыми занавесками и возвратиться с дымящимся фарфоровым чайником, жизнерадостного салатового цвета, пузатым, приплюснутым сверху, и двумя чашками. Присев на ковер и разлив исходящую паром темную жидкость по чашкам, она протянула одну из них девушке.
– Это обыкновенный чай, – произнесла она, когда Лилиан приняла чашку. – А теперь я готова выслушать твою историю. Обо всем, о чем пожелаешь поведать мне этим вечером.
Вирджиния сделала пару глотков, и ее щеки порозовели. Лилиан ощутила, как изменилась ее подруга за последние минуты. Она стала теплой и полностью осязаемой, вернувшейся на землю.
– Я так рада, что нашла тебя, – сказала Лилиан, и чем дальше она говорила, тем сильнее оживлялась. – Ты даже не представляешь, что со мной приключилось за все эти дни! Наверное, следует начать со Странника и синего тюльпана... Нет, право, это невероятно! – она запнулась, ее лицо исказилось мукой. – Мне необходимо было с кем-то все это обсудить! Уж слишком тяжел этот груз для меня одной. Не буду же я говорить с... – не закончив предложения, Лилиан потупила глаза.
– Он хороший человек, – произнесла она более спокойно и, с едва уловимой горечью в голосе, прибавила: – Но я не могу обговаривать это... с ним.
– Ты имеешь в виду Винсента? – поинтересовалась Вирджиния.
Во взгляде Лилиан проскользнуло недоверие. Не задерживая, она отпустила его и молча кивнула.
– Мы с ним хорошо провели время, – сказала она пару минут спустя и задумчиво улыбнулась, глядя на танцующее в очаге пламя. – На Великой Ярмарке. Мы гуляли, общались, танцевали, – она сделала паузу, которая затянулась на целую минуту, но Вирджиния не торопила девушку, спокойно ожидая продолжения.
Сентиментальное выражение сошло с лица Лилиан. Она стала серьезной.
– Ви, я не знаю, что известно тебе. Мой рассказ может произвести ошеломляющий эффект. Но позволь сначала кое о чем попросить тебя.
– О чем же? – спросила Вирджиния, подлив чаю в чашку девушки и свою.
– Это честный обмен. Позже ты мне расскажешь, что это за место, – она описала глазами воображаемый круг, подразумевающий дом и мир вокруг него.
Вирджиния ответила не сразу. Лилиан поняла, она взвешивает все «за» и «против». Неужели на кону такая важная информация?
– Я согласна, – произнесла Вирджиния и медленно кивнула.
Тогда девушка приступила к своему рассказу, стараясь не упускать из виду важные мелочи и передать смысл всех основных мыслечувственных сгустков. Она поведала историю о картине и синем тюльпане, о Поднебесном Саде и великолепных фейерверках, разлившихся мириадами сверкающих звездочек в густом чернильном небе. Она не смогла устоять и в подробностях рассказала о встрече с Габриелем (и что этому предшествовало!) и, конечно же, об Источнике Чианосс, что в Долине Кианотт. Вот только намеренно скрыла свои чужестранные сновидения, ставшие родными, и девушку с крыльями, которая, как ей казалось, еще появится в ее жизни и сыграет в ней возможно даже и не маловажную роль.
Пока Лилиан говорила, лицо Вирджинии постепенно каменело, и ласковое мирное выражение превращалось в маску. Лилиан не заметила бы этого, если бы смотрела на подругу постоянно. Но, погрузившись в воспоминания, она больше глядела на огонь, который прямо-таки заворожил ее. Когда же окончила свой монолог-повествование и посмотрела в лицо Вирджинии, то испуганно вздрогнула – реакция подруги показалась ей весьма необычной. Хотя, призналась себе Лилиан, она толком-то и не представляла, чего именно стоит ожидать от Вирджинии.
– Ви?
– Да, Лилиан. Со мной все в порядке.
Звенящая тишина разбилась вдребезги. Вирджиния скинула маску и усмехнулась. Лилиан облегченно и незаметно перевела дыхание.
– Ну, что ты обо всем этом думаешь? Каково твое мнение?
– Много интересного пропустила я в свое отсутствие, – ответила Вирджиния, продолжая улыбаться, теперь задумчиво и печально.
– И больше ты ничего не скажешь? – поинтересовалась Лилиан, разочарованно вскинув брови.
– Я пока не готова, прости.
– А когда будешь готова, поделишься со мной?
– Обязательно.
– Тогда я смолкаю, чтобы выслушать твой рассказ, – сказала Лилиан и, поудобнее усевшись, устремила внимательный взгляд своих изумрудных глаз на Вирджинию. Высказавшись, она облегчила свою душу. Но уходить, так сказать, с пустыми руками не собиралась. Тем более что Вирджиния согласилась раскрыть ей одну из своих тайн! В кои-то веки подобное случается?
Дрова в камине не прогорали. За течением времени следить было невозможно. Освещение в комнате не изменилось, ее наполняли все те же тусклые сумерки. Вирджиния наполнила чашки новой порцией чая, который продолжал оставаться умеренно горячим, и только после этого, сделав два традиционных глотка, заговорила.
– Значит, ты желаешь знать, чем является мир, в котором мы сейчас находимся.
Лилиан кивнула и в свою очередь отпила чаю, несколько терпкого, но приятно согревающего все внутри.
– Ты, случайно, не голодна?
– Нет, спасибо, я поужинала.
– Хорошо, – утвердительно кивнув, Вирджиния прервалась, чтобы глубоко вздохнуть: – Я не буду начинать издалека и скажу прямо. Место, в котором мы сейчас находимся, я создала сама. Придумала и сотворила. Силою мысли и воображения. Я не знаю, что расположено за холмами на горизонте. Возможно, ничего. Я никогда там не бывала, хотя мечтаю об этом до сих пор. Я предполагаю, что сейчас этот мир не такой, каким был изначально. Звенья, сложенные в цепочку, стали развиваться самостоятельно. Заколдованная мысль нашла ключ к собственному воспроизведению. Один круг, один шар, затем пузырь и так нечто наподобие мыльной пены, неисчислимого множества вселенных, – Вирджиния замолчала, увидев, с каким недоумением смотрит на нее девушка.
– Лилиан, пройдя через Дверь, ты должна была готова услышать подобное, – с ноткой наставления в голосе заметила Вирджиния.
– Что подобное? – вздохнув, прошептала Лилиан.
– Одну из правд Телополиса, – твердо заявила Вирджиния.
– Но ведь это, хм, – девушка покачала головой, – как эта, извини меня, фантазия может быть правдой? Как мы, реально существующие люди, можем в здравом смысле находиться в мире, который ты придумала?
– А вот как, я тебе не скажу. Об этом ты меня не просила, – обиделась Вирджиния.
– Ну, хорошо, – пошла на попятную Лилиан. – Пусть будет так. Пускай, – она пожала плечами и склонила голову.
На какое-то время их разговор прервался, хотя и не на самой приятной ноте.
С ней что-то случилось, она или бредит, или сошла с ума, думала Лилиан в воцарившемся молчании. Нет, лучше не то и не другое. Отпивая чай, она исподтишка глянула на Вирджинию. Та сидела, не шевелясь, и была задумчива, по ее лицу пробегали тени – очевидно, она размышляла не о веселых приготовлениях к следующей ярмарке.
Нет, с ума сходят по-другому. Здесь что-то иное. Некая великая (страшная ли?) тайна, разделяющая нас. Мы стоим на двух берегах, но не реки, а пропасти. Я закричу – она захочет и не услышит.
Но этот мир... Да не может он быть ее вымыслом! Пусть и воплотившимся. Просто не может. Или?.. Нет! А что, если это одно из ответвлений Цина-Лубб? Вполне возможно. Ха! Я готова поверить в существование параллельных миров (или чем там является эта самая сеть улиц?), чем в способность мысли материализовываться!
– Чему это ты так улыбаешься? – мягко усмехнувшись, полюбопытствовала Вирджиния.
– Так, всяким мелким парадоксам, – отозвалась Лилиан. – А в твоем мире... когда-нибудь наступает ночь?
– Разумеется, когда я того пожелаю. Правда, зачастую она приходит по собственному усмотрению.
– Вот как? Такая своенравная?
– Не то слово!
Они вместе засмеялись, после чего в воздухе как будто и дышать стало легче.
– Ви, в чем ты видишь смысл своей жизни? – вновь посерьезнев, вдруг спросила Лилиан.
Вопрос застал Вирджинию врасплох, он обескуражил ее. Хмыкнув, женщина захлопала ресницами и взглянула на зеленовласку так, будто бы та спросила ее о какой-то нелепой несуразице, годной для обсуждения всякими бездельниками или умалишенными в какой-то провинциальной лечебнице.
– Почему ты спрашиваешь?
– Понимаешь, я вот подумала, ну, узнаю я ответы на все свои вопросы, а что будет дальше? Пока именно это является смыслом моей жизни, но ради чего же я буду жить потом? Какая-то бессмыслица получается.
– Ты будешь жить ради поиска других ответов, на другие вопросы, – высказал предположение Вирджиния.
– Думаешь, они появятся? – скептически спросила Лилиан.
– Обязательно, и не сомневайся в этом! – рассмеялась Вирджиния.
– Погоди, Ви. А вдруг я отыщу ответы на все-все вопросы, включая наиболее глобальные, что же тогда?
– Навряд ли такое случится, – проговорила Вирджиния. – Если же «да», тогда вскоре после этого ты умрешь.
– Что ты такое говоришь? – Лилиан испуганно вздрогнула и поспешила поплотнее закутаться в пуховой платок.
– Говорю, как есть, – произнесла Вирджиния, и от ее слов повеяло холодком, как из зала суда, в котором огласили смертный приговор.
Лилиан все еще не могла привыкнуть к резким эмоциональным перепадам своей подруги.
– Ви, а в чем смысл жизни заключается для тебя? – спросила она, поставив на пол ставшую бесполезной пустую чашку.
– Знаешь, Лили, – промолвила Вирджиния, – некоторые люди утверждают, что ключ к смыслу жизни – это достижение некой нирваны, блаженного прозрения, сказала бы я. Что, мол, при земной жизни нужно укротить плоть и отпустить материю. Я же считаю, что материю нужно не отпустить, но подчинить себе. Хотя, м-м, «подчинить» – немного грубоватое слово, – она задумалась, глядя куда-то поверх головы Лилиан. Отыскав нужные слова, она продолжила, уже смотря в глаза девушки, в которых удивительным образом отражались танцующие языки пламени. – Не подчинить, но превратить материю в глину, чтобы она стала податливой в твоих руках. Тогда можно будет лепить какие хочешь замки, и уже не воздушные.
– Интересная точка зрения, – подметила Лилиан. – И как же ты себе представляешь этот самый процесс «превращения материи в глину»?
– Довольно просто. Поскольку мир дуален, он состоит из двух основ – материи и энергии. Научись подчинять – нет, опять не то! – находить гармонию с энергией, вступать с ней во взаимодействие, и ты покоришь материю.
– И что мне в этом поможет? – полюбопытствовала Лилиан, удержавшись от ироничного хмыка.
– Твоя движущая сила – твои мысли, – ответила Вирджиния, вложив в каждое свое слово особый смысл, что отразилось на интонации ее голоса.
– Ну что ж! – вздохнув, беззаботно воскликнула она минуту спустя, хлопнув себя ладонями по коленям. – Не хочу показаться бестактной, но, кажется, кому-то пора домой. Засиделись мы! – и она проворно поднялась на ноги, прихватив за края собравшийся упасть платок. – В Телополисе-то, как-никак, уже полночь.
– Как полночь?! – чуть не подскочила Лилиан и стала быстро подниматься. Ее левая нога затекла и теперь стала покалывать от возобновившегося притока крови. Девушка потрясла ею, потом поскакала на обеих и обратила внимание, что Вирджиния стоит, как ни в чем не бывало и сдержанно улыбается. Видимо, ее ноги никогда не затекают.
– Я провожу тебя, – произнесла она, когда зеленовласка прекратила свои трясопритоптывальные движения.
6
Они вышли из дома. И хотя Лилиан еще прикрывалась платком, все-таки ей было трудно расставаться с таким уютным тепленьким местечком, коим было место у камина. В отсветах полыхавшего в очаге огня, на который она бросила прощальный взгляд, подозревая, что вернуться сюда ей более не суждено, дом предстал ее взору тихим, спокойным и очень уединенным. И даже черный ковер теперь казался не бездной, а свернувшимся клубочком, сытым, только что не мурлыкающим котом.
Первое впечатление бывает обманчивым, заметила про себя Лилиан и ступила под крышу, на деревянные доски открытого коридора под небесами.
В безлюдной долине, покрытой цветущим вереском, похолодало. Порывы ветра ужесточились и стали хлестать подобно кожаным плеткам. Тучи, зловеще надувшись, почернели.
– Будет дождь. Надо поторопиться, – бросила Вирджиния и ускорила шаг.
Лилиан не стала спорить и засеменила следом.
Когда они достигли площадки с пирамидальной крышей, окружающее пространство сотрясли раскаты грома. Звук, шедший из-за холмов, все нарастал и нарастал, пока не достиг одинокого домика посреди долины.
От неожиданности Лилиан невольно вжала голову в плечи. Дождя еще не было, но гром был подобен огромным камням, с грохотом скатывающихся по откосу в ущелье. И зеленовласке показалось, словно ее с ног до головы окатило океанской волной. Она порывисто вдохнула воздух всей грудью и подступила к Двери вплотную.
Пока небеса сотрясались от звуков, невидимых, но заставлявших человека почувствовать себя ничтожным, Вирджиния стояла на краю площадки, сложив на груди руки, спиной к девушке. Лилиан не видела ее, но подозревала, что глаза подруги закрыты, а на лице ее застыло выражение величайшего восторга.
Но вот восстановилась шаткая тишина, и величественная фигура Вирджинии, на которую так выжидательно, с тревогой в глазах смотрела Лилиан, ожила. Движения женщины стали быстрыми и точными. Она подошла к Двери, все так же безумно болтавшейся на ветру, закрыла ее и, держа за ручку, стала чего-то ждать, смотря то на Лилиан, и при этом подбадривающе улыбаясь, то на горизонт, над темными холмами которого холодным ярким блеском время от времени полыхали молнии.
Лилиан сжала зубы и обняла себя за плечи. Она смотрела только на подругу и старалась не думать о своем плачевном опыте, связанном с дождями.
Время шло. Ветер свистел в щелях, образовавшихся в деревянном перекрытии площадки, на которой они стояли, в крыше, нависавшей над их головами, и ему вторил приглушенный, но такой тоскливый шелест вереска. Ветер закручивал вихри волос на головах двух подруг, пытался сорвать с них одежду, дабы без преград объять беззащитные обнаженные тела и унести их в даль, в неизвестность. У ветра не было сознания и чувств, он был слепой стихией, но Лилиан, как бы не убеждала себя в обратном, казалось, что он говорит с нею, и с его незримых, но извечно требовательных уст слетают зловещие и таинственные послания, смысл которых бесполезно пытаться понять – он доступен лишь безумцам.
В воздухе висел насыщенный запах озона и чего-то еще, не поддающегося обонятельному распознанию.
У Лилиан кончалось терпение. Еще чуть-чуть, и она закричит, а потом завоет и, сорвавшись с места, побежит в вересковую долину и не остановится, пока силы окончательно не покинут ее.
– Пора... – призрачное слово неимоверно долго летело к слуху девушки, и когда ее мозг, наконец, сопоставил его с движениями губ женщины, его произнесшего, Вирджиния открыла Дверь и, придерживая ее, кивнула девушке в темноту, открывшуюся за ней. Лилиан с опаской заглянула внутрь и узнала чердак дома по улице Рона, который она покинула каких-то пару часов тому назад.
Глянув на Вирджинию, спокойную и безучастную к бушевавшей стихии, Лилиан шагнула в темноту и почувствовала под ногами твердый пол. Она оглянулась и, ошеломленная, вздрогнула. Ветер по ту сторону порога неожиданно утих, превратившись в полный штиль. Картинка другого мира смазалась, стала нереальной. И в каких-то трех шагах стояла Вирджиния, не человек, но искусно сработанное его подобие. И за ее спиной, с нарастающим шумом, долину закрывала пелена дождя.
Лилиан не шевелилась – хотя как хотела это сделать! – она словно впала в ступор.
Вирджиния медленно закрывала дверь. Лилиан, увидев нечто поразительное и не поверив своим глазам, в едином порыве кинулась вперед.
– Ви, что это за дождь?! – завопила она.
– Это кислотный дождь. Дождь из кислоты, – ответила Вирджиния перед тем, как окончательно захлопнуть дверь.
Онемев от потрясения, Лилиан стала колотить кулаками по двери. Но эти гулкие удары и бессвязные стенания-бормотания, вырывавшиеся из ее груди, слышала лишь свалявшаяся пыль на полу чердака да выцветшие полоски ткани, лениво колыхавшиеся на ночном сквозняке, прошитом призрачным лунным светом, пробивавшимся сквозь квадратные оконца.
Лилиан осела на пол. Ее голова упала на грудь. Пуховой платок съехал с плеч и, упав на пол, поднял в воздух серебристые облачка пыли.
У нее больше не было сил. Они исчезли, словно были украдены каким-то злым могущественным колдуном. Но мозг ее продолжал лихорадочно полыхать двумя раздирающими его мыслями. В мире за Дверью шел кислотный дождь. Она видела, как он разъедал дерево и столбики площадки и прожигал дыры в подоле платья Вирджинии.
«Это кислотный дождь. Дождь из кислоты», – сказала ее подруга. Она не раскрывала рта. Ее слова были мыслью, гулко прозвучавшей в голове девушки.
В этом не было никакой логики. А, значит, она сошла с ума. Не в выдуманной театральной постановке собственного внутреннего мира, а в реальной действительности каменного Телополиса. Процентное соотношение более не существовало.
Глава 32
«Перламутровая Ночь»
1
Чудесным утром среды Лилиан проснулась и поняла, что с нее хватит. Теперь уже серьезно и по-настоящему. Хватит этого муторного недосыпания из-за сновидений, несвязных и непонятных, пугающих ее, и работы, к которой она утратила всяческий интерес. Что толку ходить в Трехбашье и переставлять книжки да подавать мориктолни всем, кто умеет писать и желает запечатлеть свои уникальные мысли на бумаге? Мысли, которые никто и никогда не прочтет. Цель, лишенная смысла. Как старая дева, страдающая шизофренией.
Дядюшка Кинг и Сергиус здоровы, они вполне обойдутся без нее, как делали это и раньше. А она уйдет. И так следовало поступить еще месяц назад, не затягивать, не идти, на самом деле стоя на месте, по все той же музыкальной дорожке заевшей грампластинки, которые, наверное, так любит слушать Вирджиния, сидя в одиночестве в комнате с патефоном.
Нет, она поступит еще лучше! Она подыщет себе замену. Найдет девушку, которая по-настоящему подойдет на роль седьмой эйды и гармонично впишется в атмосферу Трехбашья, станет заслуженным членом той самой «Ко», что значится в названии. Ведь она таковой не стала, продав свою неопределенную свободу за кусок хлеба с вином, за орисаку, за стабильность, тепло и покой. Но она птица, рвущаяся к небесам. Ее мятежный дух требует действия. И хватит себя обманывать.
К обеду того же дня, после плодотворных раздумий и, как следствие, легкой рассеянности и невнимательности в работе Лилиан, наконец, сделала выбор, остановившись на человеке, который о ее решении ничего не подозревал. И звали этого человека Патри. Теперь предстояло обсудить этот вопрос с дядюшкой Кингом.
Лилиан не хотела откладывать в долгий ящик столь важный разговор, но как только ступала на лестницу, ведущую в Коритан, тут же возвращалась назад, вспоминая о каком-то срочном деле. Она и не помышляла, что будет так переживать, и корила себя за это. Ну что за малодушие? Что за трусость?
Первый шаг за нее сделала сам Сори. Через Сергиуса он призвал седьмую эйду к себе.
– Я думаю, ты хочешь обсудить со мной некий вопрос, – тихо произнес он своим вкрадчивым могучим голосом, и его голубые, искрящиеся в свете танриспов глаза пронзили ее своим гипнотическим взглядом.
– Да... – ответила Лилиан и виновато склонила голову.
Ей было тяжело говорить, но, как ни старалась, она не могла сокрыть ни единого чувства, и вскоре дядюшке Кингу стала известна вся правда. Неприглядная и являющаяся обязательным условием в честных взаимоотношениях. Но в душу Лилиан закрались подозрения на счет ее собственной искренности. И не приложил ли здесь руку сам Сори Кинг, так ненавязчиво вытянувший из нее все до последнего слова? Ведь не зря Сергиус так преклонялся пред ним, возможно, даже побаивался. О чем там говорила Вирджиния, о силе мысли? Что в сочетании с силой духа дает абсолютно непобедимое оружие.
Как бы там ни было, а дядюшка Кинг понял суть дела и даже выразил сочувствие по поводу душевных терзаний девушки. Лилиан прошептала слова благодарности и почувствовала некий новый элемент в их ранее более-менее теплых отношениях – незримую перегородку холодной сдержанности. И с сожалением поняла, что эту перегородку воздвигла она сама.
В конце разговора они определились, что Лилиан доработает эту неделю и еще одну, чтобы помочь новенькой освоиться на месте и рассказать ей обо всех нюансах.
Лилиан ушла в Моритан. Она бы побежала, но вокруг было слишком много людей.
Она стояла в галерее и невидящими глазами смотрела вдаль, туда, где от бушевавшего ветра подрагивал сизо-бирюзовый воздух, деревья протяжно выли, а облака поспешно пробегали по небу, словно опаздывали на свидание с приближающимся вечером.
Лилиан злилась на себя, бессильно сжимала кулаки и почаще моргала, чтобы только не заплакать. А потом она отошла в самый дальний и темный угол и, закрыв лицо руками, зарыдала, сдавленно сглатывая саднящие душу стоны. И так ей стало тоскливо, горько и бесприютно, что даже показалось – самая крошечная песчинка, из неисчислимого множества себе подобных, чувствует себя лучше, пусть ее и топчут подошвы туфель и ботинок безразличных великанов, пусть ее и смывает изо дня в день все та же соленая морская волна, чтобы оборвать удовольствие на самом его пике и выбросить обратно на холодный твердый берег, а завтра начать все сначала...
2
– Лилиан, я хочу кое-чем поделиться с тобой...
Она знала, что подобный момент наступит. Рано или поздно. И что она не сможет его предвидеть, а последствия – предсказать.
Они сидели друг напротив друга, на мягком диване-полумесяце, обтянутом сапфировым бархатом, в округлой комнатке, выходящей в основной зал уютного, скромного и очень красивого ресторанчика под названием «Перламутровая Ночь», находившегося на одной из неизвестных Лилиан улиц на окраине города, как о том сказал ей Винсент. Лилиан не могла проверить, насколько правдиво это утверждение – да и зачем ей было это? – но когда увидела таинственно мерцающую вывеску-название ресторанчика, сердце ее приятно защемило от картин-ассоциаций, которые тут же нарисовало перед внутренним взором ее неуемное воображение. Перламутровая ночь... Это глубокие сизые сумерки и долгий пламенеющий закат, это кружево перистых облаков – розовое, желтое, голубое, фиолетовое и черное – растянувшееся над горизонтом, это мускусный запах, разлитый в воздухе и сводящий с ума, это дымка костров, полыхающих под звездным пологом небес, это страх и восторг перед антрацитовой бездной космоса, это прохлада, сковывающая тело, и жар сердца от дурманящих сладких поцелуев, это песнь вечности в звенящем безмолвии бытия...
– И чем же?
Рабочий день закончился тяжело и безрадостно. Лилиан продолжала размышлять о разговоре с дядюшкой Кингом и не могла простить себя за то, что уходит, хотя понимала, насколько это для нее важно и необходимо.
Раздался гулкий звон Торо. Лилиан собралась, попрощалась с Робертом, Сергиусом и дядюшкой Кингом, вышла из Трехбашья и тут увидела Винсента, идущего ей навстречу и приветливо улыбающегося. Лилиан удивленно улыбнулась в ответ, и они тепло обнялись, чем сами же были немало обескуражены.
Винсент аккуратно поправил воротник ее плаща и сказал:
– Я приглашаю тебя на вечернюю прогулку, а заодно и на ужин. Ты согласна?
– Не вижу причин отказываться, – отозвалась Лилиан. Она и не думала, что так обрадуется этим стальным глазам, с такой нежностью неотрывно следящих за ней, и человеку, которому они принадлежали. Сильному и стойкому, тайну которого она однажды обязательно раскроет.
Больше часа они просто гуляли по городу, бродили по тихим улочкам, избегая шумных и многолюдных. Она держала его под руку, а он прижимал ее ручку к своему телу. Они наслаждались теплом друг друга и говорили очень мало.
Где-то в половине восьмого Винсент открыл перед ней двери ресторанчика, и так они окунулись в прекрасную ненавязчивую атмосферу «Перламутровой Ночи».
Их разделял столик, заставленный разнообразными вкусными яствами. Лилиан чувствовала себя несколько неловко – она ни разу не доставала свою орисаку, весь заказ был осуществлен Винсентом. Официант принял его без каких-либо возражений, словно знал ее спутника многие годы и обслуживал его всегда на высшем уровне. Но, как сказал Винсент, он угощает и баста. Лилиан не стала с ним спорить.
За ужином они согрелись окончательно, прогнав из своих тел весь озноб, подхваченный на улице во время прогулки, когда холодный сентябрьский ветер дул им в лицо, забирался под плащи и норовил проникнуть к молодой упругой коже.
Они разговорились, беззаботно болтая о погоде и минувшей Великой Ярмарке, о книгах и цветах, о достопримечательностях Телополиса, по возможности избегая тем, которые были щекотливыми для обоих.
Портьеры, облагораживающие вход в комнатку, одновременно скрывали разговаривавшую парочку от посетителей ресторанчика из общего зала и давали Лилиан и Винсенту возможность наслаждаться прекрасным обзором, включавшим музыканта, виртуозно и самозабвенно игравшего на рояле, и певицу – женщину фатальную, с трагическим выражением лица, исполнявшую низким, зачаровывающим публику голосом своеобразные, но непременно мелодичные романсы, баллады и другие музыкальные произведения.
Повторив свой вопрос, Лилиан невольно вся подобралась, но постаралась не выдать этого ни единым мускулом, и приготовилась слушать.
– Лилиан, наш путь неизменно приводит нас куда-то или к чему-то. Так или иначе, но мы приходим к цели, пусть и не своей, пусть даже стоя на месте. И кто-то или что-то непременно ожидает нас. Ведь жизнь – это движение, крови в сосудах, артериях, венах; воздуха в легких, крыльев мотылька ил птицы, – Винсент прервался, чтобы кинуть в сторону девушки пристальный взор.
– Я слушаю тебя, – сказала Лилиан, пытаясь разобраться в чувствах, копошившихся в ее сердце, разнять разочарование с напряжением и все окутать медитативным спокойствием.
– В мире идет извечная борьба за справедливость. В мире, в котором люди настолько неравноправны на деле, что кажется удивительным тот цинизм, который существует в теории, обмусоливающей этот вопрос целыми столетиями, каждую эпоху на свой лад, в итоге не давая ни одного приемлемого результата. Почему бедный человек не может жить так, как богатый? Почему хорошие люди страдают? Ведь человек – уникальное создание, творение, которое на Земле должно проживать исключительно достойную жизнь. Может быть, в страданиях и есть какие-то плюсы, но не в тех же, которые зашкаливают за все вообразимые пределы, – Винсент удрученно покачал головой и тихо вздохнул, а потом заговорил с еще большим пылом, завораживая девушку идущими изнутри его естества притягательными мощными потоками силы: – Я верю в существование более возвышенного мира, где люди не страдают, они очищаются и поднимаются в своем духовном развитии иным, более гуманным путем. А утверждения, что человек только через страдания достигает прозрения, чем заслуживает на светлую жизнь вечную уже там, за гранью, просто-напросто лицемерны. Пережитки темных эпох, – он сделал небольшую паузу. – Этап страданий и мучений не может быть обязательным в развитии человечества, тем более в так называемой его эволюции. Неужто мир, в котором от голода умирают дети и целые города исчезают с лица земли лишь по мановению властной руки бездушных лиц, можно назвать «обязательным этапом»? Это же чистой воды садизм, извращение какое-то! И при чем здесь сострадание и смирение? Да ну их к растреклятому Нерону!
Слова Винсента прозвучали с такой горечью и затаенной болью, что отозвались в сердце девушки щемящей и давящей тяжестью, словно кто-то ударил ее кулаком в грудь. Тут она не смогла сдержаться, и лицо ее исказилось мукой. Винсент заметил это и, перегнувшись через стол, взял холодные влажные руки девушки в свои сухие и теплые. Выражение его лица смягчилось, и он выжидательно посмотрел в глаза Лилиан, пока она не улыбнулась.
– Наверное, ты считаешь меня сопливым нытиком. Нет, лучше безмозглым оратором с претензией на высокий ученый уровень в области философии.
– А такие существуют? – хмыкнув, полюбопытствовала Лилиан.
– Это ты мне скажи, – Винсент не смог удержаться от ироничной ухмылки, правда, получилась она у него мрачноватой.
– Нет, ты не нытик. Скорее... – она на пару секунд замолчала, а потом осторожно прибавила: – Фанатик.
– И если бы мои руки были в крови, ты бы заявила, что я иду по трупам.
Лилиан криво усмехнулась и промолчала, но их руки разомкнулись.
– Да, потому что у каждого в жизни есть свое предназначение. Но предназначением не может быть убийство или воровство. И человек, делающий хлеб, имеет столько же прав, сколько и человек, владеющий миллионами. В мире, в котором серьезно над этим задумываются далеко не все. Другие могут сказать, что я неблагодарен. Мне дали жизнь! – эти слова для пущей убедительности Винсент подкрепил пафосным взмахом левой руки. – А я все причитаю и ною. Знаешь, это как в притче о крестах. Но я-то не ною. Я спрашиваю. Я вопрошаю. Если у меня есть право выбора, то просил ли я, чтобы мне давали жизнь? Такую жизнь? Почему мне не дали другую? Потому что, если бы у меня было меньше страданий, то я не вырос бы духовно? Но я верю, как уже говорил, в то, что вырасти духовно можно и без страданий. Без них, но в любви и радости. Если же я сам выбрал такую жизнь, будучи еще энергией-духом, почему меня лишили права помнить об этом выборе и о том, что меня на него подвигло? Быть может, я бы рьянее выполнял свою миссию при жизни, – он вздохнул, и его лицо озарилось улыбкой, словно только что он проделал долгую и тяжелую работу, после которой, разогнув затекшую спину, вновь увидел яркий всепобеждающий свет солнца. – Вот видишь, я все же нытик.
– Нет, ты не нытик. Ты ищешь ответы. Как и я, – Лилиан печально усмехнулась и, поправив упавшую на лицо прядь своих зеленых волос, сменила позу, усевшись подобнее.
– Да, Винсент... – сказала она, вдруг встрепенувшись.
– Что, Лилиан? – он вопросительно склонил голову на бок.
– Винсент, – осторожно начала девушка и закусила нижнюю губу, – о... о каком мире ты говорил? Ну, в котором дети умирают от голода? Он кажется мне знакомым, но я точно не уверена. Этот мир находится за стенами Телополиса?
Винсент посмотрел на нее долгим-долгим взглядом, полным неземной тоски и сожаления.
– Можно сказать и так, – прошептал он.
– Да? Ну, ладно, – добавила зеленовласка после паузы. – Хорошо. Можно тебе задать еще один вопрос?
– Пожалуйста, спрашивай.
– Ты говоришь о незаслуженных страданиях. Но что, если человек получает их за прегрешения предыдущей жизни?
– Это возможно. Почему же тогда человек не помнит своих предыдущих жизней?
– Но в... реинкарнацию, – это слово далось Лилиан с трудом, потому что не более, чем пять секунд тому назад оно только-только всплыло из глубин ее памяти, покрытых туманом забытья, – ты веришь?
– Когда-то верил. А сейчас не знаю, – глядя на подрагивающее пламя свечи, стоявшей на столе, Винсент на мгновение задумался, а затем отрицательно покачал головой. – К сожалению, у нее, как и у много чего другого, есть свои недостатки. Я искал, но так и не нашел, чем бы можно было заполнить пробелы, имеющиеся в этом веровании. Понимаешь, – теперь он смотрел на Лилиан, – если реинкарнация действенна, это как же тогда человек должен нагрешить и набедокурить в первой жизни, чтобы исправлять последствия в десятке последующих? Возможно, я рассуждаю, как дилетант, но эти вопросы никак не дают мне покоя.
– Так ведь и я не специалист по ним. А что ты имеешь в виду под «первой жизнью»?
– Это первое рождение в теле человека души, вышедшей из вселенского Вихря Света, – пояснил Винсент.
– Вихря Света? Вселенского? – изумлено переспросила Лилиан.
Винсент кивнул, но в дальнейшие объяснения пускаться не стал. Девушка надеялась, что он не обиделся на нее из-за ее же несколько насмешливого скептицизма, и решила, что для нее просто еще не пришло время получить ответ на этот вопрос.
– Ну, а что, если это не грехи первой жизни? – после некоторого раздумья рассудительно заговорила Лилиан. – Что, если это комплекс определенных задач, которыми наделяется новая – или какая она там, молодая? – душа при своем первом рождении. Она должна их выполнить. И если душа отклоняется от данного ей предначертания, то начинает совершать ошибки, делает помарки, которые и должна будет исправить в последующих жизнях и воплотить... свою судьбу. Тогда получается, что реинкарнация – это дар свыше, – озадаченно закончила Лилиан, не ожидая от себя подобного вывода.
Винсент долго молчал. И в тишине, воцарившейся после очередного романса, его тихий голос прозвучал особенно зловеще.
– Если это настолько благородное дело, почему человека лишают знания? О какой свободе выбора тогда может идти речь?..
3
– Извините, мы через полчаса закрываемся, – сказал официант, заглянув в комнатку, озаряемую мерцающим светом двух желтых свечей.
– Спасибо, – ответили хором Винсент и Лилиан и заулыбались друг другу. Официант понимающе усмехнулся и удалился.
Они еще немного посидели, допили вино и стали собираться.
Выйдя в общий зал, Лилиан издала непонятный возглас, который был призван выразить ее удивление. Винсент испытал то же чувство, но у него оно проявилось в виде приподнятой левой брови.
Общий зал был пуст, столы прибраны, стулья задвинуты. Бархатную тишину нарушали только возня официантов да поваров на кухне, свист ветра, доносившийся с улицы, да дыхание двух человек, застывших на месте. Лампы были потушены, и сумрак разгоняла лишь парочка софитов, светившихся вблизи рояля.
– Засиделись мы, – с улыбкой заметила Лилиан и глянула на своего спутника.
– Да уж, – кивнул Винсент.
Лилиан повернулась в сторону гардероба, но не успела сделать и двух шагов, как Винсент остановил ее, коснувшись ладонью плеча. Лилиан вопросительно воззрилась на мужчину.
– Пойдем со мной... – произнес он в своем особом тоне, призванном покорить самое неприступное женское сердце, и, взяв девушку за руку, повел ее к роялю.
У музыкального инструмента, смолкшего после непревзойденного вечера, полного звуков, Винсент отпустил Лилиан и сел за рояль, крышка которого таинственно поблескивала, отражая свет софитов.
Глаза Винсента были опущены, взгляд направлен на клавиши цвета слоновой кости. В позе мужчины было столько почтения и внутреннего благородства, что, казалось, он сам излучает свет, и в абсолютной тишине звучит призрачная музыка.
Лилиан наблюдала за ним, не отводя глаз.
Прошла минута. Винсент поднял руки и заиграл. И пространство наполнилось музыкой, живой и неописуемо прекрасной. Звуки вибрировали, складывались в переливчатые цепочки-узоры, связанные единой гармонией и сокрытым смыслом.
Лилиан присела за ближайший столик. Она чувствовала, как незримые мелодичные волны подхватывают ее, осыпают жемчужными каплями, проникают в самое сердце ослепительными стрелами-молниями, от которых перехватывает дух. И на душе у нее стало так приятно и спокойно, как никогда ранее. Нет, подобные мгновения все-таки были. Как в ту ночь, которую они вдвоем провели на плоту, покачивающемся на легких волнах озера, когда над их головами россыпью звезд сверкали гирлянды фейерверков, или в тот субботний вечер, когда их губы впервые соприкоснулись в нежном и влажном поцелуе. Много ли нужно человеку для счастья, думала Лилиан, особенно для минутного счастья, дабы воспоминание о нем хранилось в одном из ящичков памяти. И когда будешь смахивать с него пыль, оно вновь заблестит и засияет, как тогда, в первый раз, и озарит тебя, твой дух и тело, своим глубинным непреходящим теплом.
Лилиан не сразу поняла, что Винсент перестал играть. В ее разуме и сердце продолжала звучать музыка, тогда как ее друг, опустив руки на колени, смотрел куда-то вдаль.
Быстро-быстро заморгав, словно пробуждаясь ото сна, Лилиан медленно и нехотя обернулась и увидела стоявшую у стены группу людей. Это были официанты и повара. Они улыбались, на их лицах, хоть и сокрытых тенью, открыто читался восторг и восхищение. Затем Лилиан перевела взгляд на Винсента. Он встал и отвесил низкий поклон. Немногочисленные зрители гулко зааплодировали. На том концерт и окончился.
4
Ночь была тихой, но ветреной. Возможно, Лилиан сказала бы, что приближается буря. Сказала, если бы не шла под руку с Винсентом. Осязаемость и тепло его тела, ощущавшиеся даже сквозь слой ткани плаща мужчины, придавали ей больше уверенности, в себе и своих силах. И окажись они внезапно посреди бушующего моря, Лилиан не испугалась бы и смело ринулась в бой со стихией, если бы ее ладонь крепко сжимала рука Винсента.
– О чем ты думаешь? – поинтересовался Винсент.
– Так, ни о чем. Почти, – туманно ответила Лилиан, поняв, что ее чуть не поймали с поличным, но отнюдь от этого не смутившись.
Они остановились у каменного парапета, окаймлявшего небольшой водоем, по темной воде которого рябью пробегал играющий ветер, и в колыхании крошечных волн отражался свет тех далеких немногочисленных звезд, которые усеивали небосвод в местах, расчищенных воздушными потоками от тяжеловесных туч, белесых, как тела призраков. Из окон домов, стоящих на противоположном берегу сплошной стеной, лился желтый и белый, синий и красный свет, в зависимости от цвета штор-занавесок, и бликами пробегал по воде озера.
– Скоро новолуние, – произнесла Лилиан с особой интонацией.
– Тебя это тревожит? – спросил Винсент.
Девушка ответила ему быстрым беспокойным взглядом.
– Я бы сказала, что больше да, чем нет, – чуть погодя проговорила она и уставилась на воду в водоеме.
Ветер сменил направление и подул им в спины. Почти одновременно они подняли воротники своих плащей и засунули руки в карманы. Спустя некоторое время Лилиан стала притоптывать на месте, пытаясь бороться с наползающим холодом. Винсент, не долго думая, подступил к ней ближе и обнял со спины. Лилиан напряглась и почувствовала его дыхание на своем затылке. Но вот ее спина стала согреваться, и девушка позволила себе немного расслабиться.
– Винсент? – позвала она, чуть повернув голову, чтобы ветер не сдувал ее слова.
– Да, Лилиан, – отозвался мужчина где-то в области ее левого уха.
– Ты веришь в фатум?
– Какое из его значений ты имеешь в виду?
– Самое что ни на есть широкое и прямое.
– Тогда верю.
– И что же такое для тебя фатум?
Винсент задумался, крепче обнял девушку и прижался щекой к макушке ее головы. Скрестив руки, Лилиан положила свои ладони на плечи мужчины.
– Так что же, Винсент?
– Фатум или Последнее слово Судьбы, – тихо заговорил он. – Звезды и планеты, еще до нашего рождения обозначающие наш путь. Линия жизни, на которую можно влиять, но не настолько, чтобы изменить предначертанное. Это как, хм, резиновая лямка – чем сильнее будешь ее тянуть, то в одну, то в другую сторону, тем больнее он будет возвращать тебя на траекторию своей изначальной натянутости. Вот, в общем, таковым и есть фатум в моем понимании.
– И все-таки мы пришли с тобой к одному общему выводу, – мягко отозвалась Лилиан.
– К какому?
– Человеку свыше дается комплекс задач, индивидуальных, предназначенных только ему и более никакому существу во вселенной, и он должен их выполнить. И отступления будут только дальше заводить его в дебри.
– Да уж, неутешительный вывод, – с усмешкой проговорил Винсент, – который приводит к следующему – человек не настолько свободен, как он думает. В таком свете пресловутое правило выбора может допускать весьма скромные трактовки и возможности, не способные удовлетворить привычные человеческие тщеславие и алчность.
– Но почему, Винсент? Все может быть и не так. А вдруг существует некий высший закон, суть которого нам пока не дано постичь?
– Когда же будет дано?
– Вероятно тогда, когда мы очутимся в мире, из которого родом этот закон.
Винсент беззлобно рассмеялся. Лилиан изумленно посмотрела на своего спутника, повернувшись к нему лицом.
– Что?..
– Родом, значит, да?
– А почему бы и нет? Человек, кстати, сам может быть виноват в ограничении собственной свободы. Он создал общество и государство, тысячи разных традиций, принципов и законов. Чем невольно, а все-таки сковал себя. Из-за чего же? Из-за... боязни перед абсолютной свободой, одаривающей его пылким сердцем, чистым ясным разумом и, что самое главное, крыльями, чтобы совершать полеты в небеса, в заоблачные дали и сказочные выси...
– Заоблачные дали... – эхом повторил Винсент со смешанным чувством восторга и смятения. На пару секунд его взгляд застыл, и сталь словно бы покрылась изморозью. Но вскоре мужчина вновь ожил, вздохнул и коснулся своими губами холодного лба девушки.
– Ты совсем продрогла, пойдем домой, – с нежностью в голосе сказал он.
Лилиан, глядя ему в глаза, ответила на предложение вопросом:
– Винсент, ты бывал когда-нибудь за стенами го... кхм, Телополиса?
– Нет, не бывал, – произнес Винсент, но для полной достоверности сказанного ему не хватило чуточку искренности, и зеленовласка уловила это. – Почему ты спрашиваешь?
– Просто интересно, – беззаботно ответила Лилиан, усмехнувшись одними губами. – Можно еще один вопрос?
– Ну, давай.
– Почему в Телополисе нет рек и мостов? По крайней мере, я их не находила.
– Рек и мостов? Даже не знаю, – Винсент пожал плечами. – Видимо, они есть, просто их очень мало.
– Что же тогда питает озера?
– Подводные источники.
– Хм, и вправду. Как я не догадалась?
На этом их разговор окончился, и они, прижимаясь друг к другу, побрели домой. Винсент проводил Лилиан до ближайшего латропа и, как ни настаивал, так и не получил от своей спутницы согласия разрешить провести ее до крыльца дома. Так они расстались, пообещав друг другу непременно встретиться вновь. И в последнюю минуту Винсент, словно ждал этого момента или же обдумывал, следует ли так поступать, пригласил девушку на закрытую вечеринку, которая должна была состояться в ближайшие выходные. Почему вечеринка закрытая, он не объяснил, лишь сказал, что если Лилиан пойдет, то все поймет сама.
Глава 33
Кинжал, кровь и чудовище
1
Утром следующего дня дядюшка Кинг сообщил Лилиан, что рассмотрел ее предложение и согласен принять в Трехбашье новую седьмую эйду. Он даже успел написать ей письмо-приглашение, этой чудаковатой девчонке по имени Патри. Сори сказал, что раньше никогда так не поступал – будущая седьмая эйда всегда должна была сама прийти на тихий зов книг. И все-таки, предупредил дядюшка Кинг, если Патри не ответит на его письмо и не явится в Трехбашье в течение недели, Лилиан должна будет искать себе другую замену или остаться на работе, по крайней мере, еще на три месяца. Также дядюшка Кинг предостерег зеленовласку в следующие семь дней под каким-либо предлогом или без оного наведываться к Патри, чтобы никоим образом не повлиять на ее решение и тем самым расторгнуть их договоренность.
Хорошо, сказала тогда Лилиан и безропотно удалилась в Лоритан. Но чем дальше, тем тягостнее ей было оставаться в этих стенах, практически ставших ей родными. Словно дух Трехбашья, если таковой существовал в действительности, а не только в воображении девушки, прознал об ее уходе и посчитал такой поступок предательством. И даже Роберт, парящий в дымчатой невесомости в натти, стал обращать на нее меньше внимания и каждый раз, когда седьмая эйда проходила мимо, поглубже зарывался в одну их ветхих потрепанных книг, которые неизменно держал в своих руках. В один из таких дней Лилиан остановилась возле натти и, воззрившись на Роберта, с болью в голосе спросила:
– Ты меня игнорируешь?
Роберт изумленно выглянул из-за края книжки и пару раз наигранно хохотнул, словно только что заметил девушку.
– О, это ты, дева, лишенная теней?
– Я же просила не называть меня так, – досадно протянула Лилиан.
– Прошу прощения, госпожа. Но я был так погружен в свои мысли... – его лицо приняло восторженно-отстраненное выражение, а взгляд устремился куда-то ввысь, к окутанным сумраком книжным полкам.
Лилиан тяжело вздохнула.
– Значит, клятвы, которые мы дали друг другу, более ничего не значат для тебя. А все те задушевные разговоры, которыми мы согревали друг друга? А признания и утешения?
– Смотри, кто-то идет! – испуганно воскликнул Роберт и махнул рукой в сторону лестницы.
Лилиан резко обернулась, но позади никого не оказалось. Она прислушалась, но посторонних звуков не уловила, тем более эха чьих-то шагов. Когда она вновь посмотрела на натти, уже обо всем догадавшись, то увидела только спину Роберта, затянутую в сюртук цвета пчелиной пыльцы, да растрепанные просвечивающиеся волосы, по своей форме вдруг напомнившие девушке головку одуванчика. Она горько усмехнулась и пошла в Моритан, ни разу не оглянувшись. Пора было складывать книги и собираться на прогулку.
И теперь она шла по одной из многочисленных улочек Телополиса, прижимая к груди стопку книг, завернутых в промасленную бумагу, с тоской думая о несбыточном и вспоминая первые дни своего пребывания в городе, такие светлые и беззаботные, несмотря ни на что. Не то, что нынче, когда накопилось множество проблем и нерешенных вопросов, когда над головой нависают свинцовые тучи, обильно орошающие землю шумными и такими неуютно мокрыми ливнями. Не зря намедни так сильно бушевал ветер. Вот только лучше бы он принес с собой чистые бирюзовые небеса и ласковое солнечное тепло, которое наполнило бы город, лучи бликами играли бы в окнах домов, а мягкие тени ложились на кирпичные и покрытые штукатуркой стены, на каменные тротуары, они скрывались бы под кронами деревьев, под столиками на террасах кафешек, под подошвами обуви и в щелях между булыжниками.
Лилиан поежилась и поглубже натянула на уши свою широкополую шляпу. Воротник длинного плаща тоже пришлось поднять. Да, она любила дождь, но только тогда, когда наблюдала за ним из окон своего дома, сидя у веселого полыхающего камина, на мягкой кушетке, закутавшись в теплый плед.
Наряду с размышлениями о вполне обыденных вещах, в голову Лилиан продолжали лезть всяческие негативные мрачные мысли, то тут, то там вспыхивающие маленькими, но болезненно жаркими ослепляющими пожарами.
Ее жизнь размеренна, временами ей кажется, что излишне размеренна, неповоротлива и неспешна, иногда даже скучна. А где же захватывающие события и действия? На страницах книг, которые так обожает и одновременно ненавидит Вирджиния? Такая двойственная... О нет, не начинай! Не вспоминай кислотный дождь и дверь на чердаке ее дома! Книги обманчивы, правдивы, безразличны. Всегда есть что-то третье, только следует отыскать его. Книги, книги, их можно взять и отложить, отдохнуть от них, подумать о другом. А как отложить жизнь? Хотелось бы попробовать.
Вдруг что-то заставило Лилиан остановиться и посмотреть по сторонам. Интуиция, поначалу мелькнула в голове мысль, или дурное предчувствие? На самом деле это было нечто иное. Расположение домов улицы, на которую забрела девушка, показалось ей знакомым. И потом она поняла, что знает, где находится и как называется эта улица. От родившейся догадки по телу Лилиан пробежал озноб. Она медленно подняла голову и посмотрела на дом, стоявший на противоположной стороне, шагах в двадцати от нее.
Это не спроста, нет, это неспроста, шептал ее внутренний голос, все повторяя и повторяя одну и ту же фразу. Но откуда этот страх, что, как вирус, засел у нее внутри? Откуда?
Она не может бояться этого обычного, немного обветшавшего дома. Дома, в котором живет Вирджиния, ее единственная в этом огромном мире подруга. И если бы она научилась не совать нос в чужие дела, то наверняка избежала бы всяческих странных, необъяснимых и пугающих ситуаций, в которых ее участие не было запланировано ни судьбой, ни Торином.
Лилиан развернулась, чтобы уйти, но не смогла этого сделать. То ли совесть, то ли сомнения, одолевающие ее, не позволяли девушке улизнуть, так и не узнав, в чем дело. Вот к чему может привести один мыслечувственный импульс – одно мимолетное воспоминание о человеке, которого ты считаешь своим другом!
Она укрылась под вытянутой крышей крыльца, что спасло ее от лишних порций надоевшего дождя да завывающего ветра, и постучала в дверь дома под номером 4. Затем с методичной точностью повторила эту процедуру еще три раза. После, для пущей убедительности и собственного успокоения, девушка позвала свою подругу по имени.
Дом ответил ей глубоким молчанием. История повторяется или?.. Лилиан протянула руку, чтобы попробовать, заперта ли дверь, но остановила себя на полпути. Негоже так поступать честной девушке со своей хорошей подругой! Особенно памятуя предыдущий случай.
Лилиан сбежала по ступенькам крыльца и, вновь оказавшись во власти ливня и ветра, осмотрела окна дома, но ничего подозрительного не заметила. Значит, пора уходить, самое тому время. Но что же тогда ее держит? Не любопытство, нет, а чувство некой незавершенности, желание выяснить всю правду, избавиться от хаоса и состояния подвешенности. Какими бы ни были последствия? – поинтересовался ее внутренний голос. Лилиан задумалась, а потом ответила утвердительно.
Ведь еще вчера она решила действовать. Ей надоело постоянно маяться под неусыпным надзором и напором угрызений совести.
Дверь была не заперта. Лилиан тихонько вошла в прихожую и остановилась, прислушиваясь. Внутри дома монотонный шум дождя стал звучать приглушенно, отошел на второй план. Повсюду царил унылый сумрак, густые тени единовластно расположились по углам, сплели свои паутины вокруг предметов и вещей.
– Вирджиния! – позвала Лилиан, и ее голос дрогнул.
– Вирджиния! – произнесла она более уверенно и громче.
Но никакого ответа не последовало. Не было даже эха, ватный воздух поглощал все звуки.
Лилиан заглянула в гостиную, потом подошла к лестнице и ступила на первую ступень. Вытянувшись всем телом, она стала всматриваться в тени второго этажа.
В доме действительно никого нет. И что я себе опять напридумывала? – укорила себя Лилиан и спустилась на пол, но как раз в этот момент до ее слуха долетело несколько непонятных звуков, исходивших из глубины дома. Со второго этажа, напрягшись, подумала Лилиан. Но не послышалось ли ей все это? Звуки были глухими и далекими, их вполне могло создать ее болезненное разыгравшееся воображение. С другой стороны, зачем ему это? Чтобы заставить девушку подняться на чердак и войти в Дверь? Чтобы вновь услышать, как заунывно поет вереск, как свистит в ушах ветер, увидеть, как живет стеклянный дом посреди безлюдной долины? Ха, до чего дошло – она возомнила свое воображение живым существом!
Лилиан вздрогнула. Непонятные звуки повторились, немного более отчетливо, и застали ее врасплох. Но что это?.. Девушка склонила голову и вытянула шею, до боли напрягая свой слух. Звуки что-то напоминают... Что-то протяжное, вибрирующее, а затем обрывающееся.
Чей-то плач. Чьи-то рыдания от раздирающей душу бездны.
2
Отпрянув назад, Лилиан прижалась к стене. Но вот звук прервался, и в доме воцарилась тягостная тишина. Девушка отчетливо слышала биение собственного сердца, чувствовала пульсирование крови в ладонях, которые с силой прижимала к холодной шершавой стене, ощущала движение воздуха в своих легких. Впору было вспомнить Винсента с его «движением жизни», но Лилиан в тот момент было не до него.
Ну, зачем, зачем она вошла в этот дом? Зачем нарывается на неприятности? Она не готова заплатить такую цену! Пускай некоторые тайны и правды иже сними остаются забытыми навеки в своих пыльных старых шкафах!
Но сердце ее сжималось от боли и сострадания. Ведь это плакала Вирджиния, кто же еще? Это ее дом, ее территория, ее царство. Она вольна поступать, как хочет. Но Лилиан... Лилиан не может уйти так просто. Вирджиния значит для нее слишком много…
Она оставила сверток с книгами и шляпу в кресле гостиной. Затем осторожно, стараясь не шуметь, стала подниматься по ступеням лестницы. Достигнув второго этажа, Лилиан остановилась и, пытаясь унять бешено бьющееся в груди сердце и возбужденную дрожь в руках, стала продвигаться по темному коридору, как и в предыдущий ее несколько неудачный визит, подступая к дверям комнат и прислушиваясь. Дойдя до конца коридора, зеленовласка вновь остановилась и замерла в нерешительности.
Она прождала некоторое время. Возможно, целых десять минут – в нестандартной напряженной обстановке время текло по-другому – пока не услышала за спиной какие-то хлюпающие звуки. К тому моменту нервы девушки и так находились на пределе. Но она заставила себя повернуться и коснуться своей вспотевшей от волнения рукой медной ручки, чтобы затем открыть дверь. Что только Лилиан не представляла себе увидеть в этой запретной комнатке и с каким только остервенением не отгоняла рождающиеся гадкие мысли! Но все было напрасно. Потому что когда она заглянула в комнатку и поняла, что перед ней находится, то смогла лишь выкрикнуть – «Вирджиния!» – голосом, охрипшим и дрожащим от охватившего все ее естество всепоглощающего ледяного ужаса, и кинуться вперед, чтобы помочь, спасти и сохранить…
Это была ванная комната, с двумя квадратными окошками под скатом крыши, какой бывает в мансарде, выходящими на бескрайнее зеленое поле, такое унылое и зыбко бесприютное в непогоду. Пол был выложен шестиугольной кафельной плиткой, без какого-либо узора, кремово-белой, покрытой тонким слоем влаги, а у стыков со стенами – пятнами грязи. На своем месте был умывальник, чистый, тускло поблескивающий, над ним – овал запотевшего зеркала. Под окнами стояли кадки с геранью. Она цвела пастельно-малиновым цветом.
А у противоположной стены стояла ванна. Металл кранов холодно поблескивал. На стене, также выложенной плиткой, остались следы-отпечатки ладоней с растопыренными пальцами. В ванну была набрана вода. В ней сидела Вирджиния, в тонкой рубахе без рукавов, облепившей ее обнаженное тело. Волосы женщины были мокрыми и находились в полном беспорядке. Вирджиния тихонько хныкала, ее лицо было искажено гримасой глубочайшего отчаяния и боли. Она постепенно впадала в беспамятство и не расслышала ни испуганного вскрика, ни беспокойных шагов своей юной подруги по кафельному полу.
Запястья Вирджинии были разрезаны. Вены – вспороты, грубо и жестко. Руки безвольно повисли – одна лежала в ванной и окрашивала воду в алый цвет, другая свешивалась за изогнутый край. На полу образовалась лужа, густая, поблескивающая своей краснотой. В ней лежал перепачканный кинжал, с изящной рукоятью и острым вытянутым лезвием.
Холодное орудие вызвало у Лилиан чувство крайней брезгливости. Но она пересилила себя и, подбежав к ванне, упала на колени, чудом не плюхнувшись в кровавую лужу. И сделала это вовремя – ее шатало, коленки тряслись, а ноги подкашивались сами собой.
– Ви! Ви, что же ты наделала?! – сбивчиво и громко запричитала Лилиан, то протягивая к подруге свои дрожащие руки, чтобы поднять ее, то в ужасе отстраняясь. – Ну, зачем? Ви! Ви! Солнышко мое ясное! Моя хорошая... Ви... Кто же тебя... – горестный всхлип, – кто же так, – еще один, – моя родная, Ви...
Последовавшие за этим слова и фразы стали звучать совсем неразборчиво, превратившись в сущее бульканье, подкрепляемой шмыганьем носа.
Но длилось это недолго. Внезапно Лилиан вскочила на ноги. Ее глаза яростно вспыхнули, лицо приобрело решительное вызывающее выражение. Она схватила женщину за плечи, при этом ей пришлось встать в лужу крови на полу, и со всей мочи затрясла свою подругу.
– Ви! Не смей! Ви! Ты должна очнуться! Вернись ко мне!
Взгляд Вирджинии оставался затуманенным, ее рот был разинут, голова безвольно качалась, ей в такт хлюпала алая вода в ванне.
– Ви, ну, сколько можно?! – прокричала Лилиан и залепила женщине одну пощечину, а затем вторую. От ее пальцев на бледных щеках Вирджинии остались белые следы.
И тут она очнулась, шумно втянув ртом воздух и широко раскрыв глаза. Озадаченный и непонимающий взгляд ее темных глаз остановился на Лилиан. И когда Вирджиния узнала девушку, то неприятно изменилась в лице.
– Что... что ты здесь делаешь? Как?.. – слова, произнесенные хриплым голосом, давались ей с трудом. Но в них прозвучало столько ненависти, словно появление зеленовласки было величайшим оскорблением, которое когда-либо ей наносило человеческое существо.
Лилиан, ошарашено уставившись на подругу, отпустила ее, отчего та сразу же осела в ванной.
– Ви, я только... хотела помочь... Ви, так нельзя!
– Уходи... Уходи... Убирайся! – со все нарастающей силой и злостью заговорила Вирджиния. – Уходи! – ее тело оставалось неподвижным, казалось, словно вся жизнь теперь сосредоточилась в ее глазах и в их горящем взгляде. – Убирайся!!!
Лилиан не знала, что еще сказать в свое оправдание. Она стала пятиться к двери, неотрывно глядя на Вирджинию.
– Убирайся!!! – завопила женщина, запрокинув голову и зажмурив глаза.
Лилиан выскочила из ванной комнаты, добежала до лестницы, спустилась на первый этаж и, позабыв о шляпе и книгах, вылетела на улицу. Все это время в ее мозгу судорожно билась одна единственная мысль: «Найти помощь – спасти Вирджинию! Она сошла с ума! Она умирает!».
Лилиан металась от одного дома к другому и стучала в двери, моля о помощи. Но никто не удосужился ей открыть. Люди даже не выглядывали из окон – занавески оставались нетронутыми.
Куда же все подевались? Повымирали, что ли? Нашли время! – вопил разум Лилиан, но его слышала лишь сама девушка. Какие же все вы равнодушные, безучастные и бездушные!
Она выбежала на проспект, по которому под поутихшим дождем, прикрываясь зонтами, прогуливались редкие прохожие.
Стараясь держаться с достоинством и не выказывать чувств, бушевавших у нее внутри, Лилиан подходила к прохожим и, не вдаваясь в подробности, пыталась добиться от них участия и, как следствие, помощи. К сожалению, и эти представительницы и представители рода людского не оправдали доверия зеленовласки касательно наличия тех высоких духовных качеств, которыми гипотетически должны были обладать. Лилиан полностью отдалась поиску доброй души и запретила себе думать о том, что именно в эти минуты из тела Вирджинии могут вытекать последние ручейки жизни.
Но удача все-таки улыбнулась ей. Мужчина средних лет, в короткой куртке, но с широким зонтом, согласился отправиться с девушкой на место происшествия и постараться помочь всем, что будет в его силах. Лилиан поначалу взглянула на него с подозрением – она не поверила в свой успех – но тянуть было нельзя, и она смело взяла мужчину за руку, а заодно пристроилась рядом с ним под зонтом и, все поторапливая, повела его на улицу Рона. Когда в поле зрения показался дом ее подруги, Лилиан поняла, что не обдумала одну существенную деталь – каким именно образом она собирается помочь, а, вернее, даже спасти Вирджинию? И не ошиблась ли она, убежав искать помощь на улице, вместо того, чтобы остаться подле своей старшей подруги и сделать все возможное на месте, чтобы Вирджиния выкарабкалась из той бездны, в которую начала падать?
– Стойте здесь. Я сейчас, – приказала Лилиан мужчине и, оставив его на крыльце, вошла в дом, прикрыв за собой дверь. Она бы взяла с собой незнакомца, в котором еще теплилось сострадание к ближним, да хотела сначала подготовить Вирджинию, если у той еще остались силы для нормального восприятия окружающего мира.
Лилиан завернула за стенную перегородку и стала подниматься по лестнице, но услышала какой-то скрип, долетевший до нее из гостиной, и остановилась.
Нет, не может быть, – промелькнула в ее голове мысль, а губ коснулась скептическая и далеко невеселая усмешка.
Она думала, что теперь готова ко всему, но, войдя в гостиную и увидев сидящую на диване Вирджинию, в банном халате и полотенце, закрученном вокруг головы, с опущенными долу глазами и руками, спокойно сцепленными в замок, такую невредимую и умиротворенную, что застонала и упала на колени, широко распахнутыми глазами уставившись на подругу и прерывисто дыша. Леденящий ужас вновь охватил ее, правда, уже несколько по-другому поводу. И в нем появились новые нотки – жути и полнейшей сбитости с толку. Руки Лилиан задрожали мелкой дрожью. В тот момент она не могла и не хотела скрывать, насколько ошеломлена и шокирована.
– Ты забыла свою шляпу и книги, – в невыносимо напряженной тишине раздался беззаботный голос Вирджинии.
Шатаясь, Лилиан поднялась. Ее всю трясло. Кровь отхлынула от ее лица, и оно стало меловым. Трясущимися руками девушка кое-как ухватила свою шляпу и сверток с книгами и стремглав, без оглядки, выбежала из дома Вирджинии. Проклятого дома.
Она не слышала беспокойного окрика мужчины. Конечно, ведь необходимость в его помощи отпала.
3
Лилиан сидела на полу мансарды, закутавшись в плед, и смотрела в ночь через распахнутые окна. А там шел дождь. Он был лишен суеты, как, впрочем, и каких-либо чувств вообще. Он просто шел, шумел своими серебристыми каплями, касаясь ими крыш, дорог, листвы, земли и озер. Все это было где-то далеко, за гранью. Ее задумчивый взгляд из-под полуприкрытых глаз был устремлен на массивную черную громаду старого заброшенного парка, в котором она так до сих пор и не побывала. А почему? Право, она не знала ответа, потому что не задавала себе подобных вопросов прежде, таких элементарных и, наверное, наиболее сложных. Когда-нибудь она ступит на заросшие тропки и обязательно пройдет ими. Быть может, даже отыщет нечто неповторимое, но только не сегодня и не сейчас. Она слишком устала и разленилась для подобного ответственного дела. Потому что, пережив и узнав многое, запуталась и растерялась до такой степени, что годна была только вот так сидеть у распахнутого окна и вдыхать влажную ночную прохладу, полную множества новых звуков и запахов.
Так полноправно вступала в свои владения осень. Она принесла с собой ни с чем не сравнимую меланхолию, овеянную северными ветрами, проникнутую зыбким, как сама жизнь, туманом, стелющимся повсюду, и на небесах в дождливую пору, и над озерами в часы рассвета, и в сознании людей, вспоминающих свое прошлое в поисках утраченного. Она принесла с собою золотые тесемки и бархатные кружева, рассыпав их на деревья, и духи ее, как и прежде, пахнут неуловимо прекрасными мускатом, имбирем и можжевельником. Ненавязчивое постепенное увядание осени, по-своему прекрасное и таким контрастом отличающееся от буйства природы летом.
А в ее голове играла музыка. Это были звуки рояля – мелодия, услышанная ею в один прекрасный вечер. Благоухание души, преисполненной счастьем и любовью, пусть лишь воображаемых. Музыка, которую сыграл для нее Винсент. Когда он спросил, имеет ли для нее какое-то значение новолуние, и она ответила «да», в магический час той же ночью она задала вопрос Крепышу, своему милому, но такому своенравному фарфоровому чайничку. Тогда с ним и приключился один курьез. Лилиан удобно уселась на кровать, поставив Крепыша себе на колени, в ожидании указанного им момента, придумывая, какой бы именно задать вопрос. Она думала обо всем, о работе, Вирджинии, своем беспамятстве и о Винсенте – куда же без него. Не успела она произнести и первых двух слов сложившегося в сознании вопроса, как Крепыш уже ответил на него. Он сказал «да», а потом тихонько захихикал.
– Как ты знал, о чем я спрошу? – удивленно уставившись на доморощенного прорицателя, поинтересовалась Лилиан.
– Так ты ведь уже спросила, – довольно ответил Крепыш.
– Неправда! – возмущенно воскликнула девушка. – Я все это время молчала! И... и навряд ли твой ответ правильный, – недоверчиво проворчала она.
– Конечно же правильный! – пискнул Крепыш. – Ты спросила: «Интересно, неужели Винсент влюблен в меня?», я тебе и ответил.
Лилиан опешила от подобной наглости.
– Слушай, ты, сопливый кусок фарфора, я такого не спрашивала!
– Еще как! Я, что ли, врун, по-твоему, получается?
– А кто же еще?!
И так они, отвернувшись друг от друга, надулись. Правда, Лилиан проделала это в прямом смысле – физическом и материальном, если хотите, а вот Крепыш больше в своих гениальных мыслях, и совсем не таких сопливых, как посчитала о том высказаться его всемилостивая Хозяйка и Госпожа.
У Лилиан были все причины обижаться. Вопрос, озвученный презренным Крепышом (исключительно с ее точки зрения) хоть и сформировался в ее мозгу, но был сразу же отброшен в сторону, как неактуальный (или же из несколько иных соображений). На самом деле Лилиан собиралась спросить вот о чем: «Вспомню ли я когда-нибудь, кем была ранее?». И если Крепыш соблаговолил ответить и на него, Лилиан оставалось лишь надеяться, что подобное возможно.
4
Неделю спустя после той ночи зеленовласке представилась возможность удостовериться в искренности нежных чувств ее хорошего знакомого по имени Винсент, когда он вынес ее на берег из холодной озерной воды на своих руках. А случилось это не далее, как этим же днем, то есть в субботу, ночное время которой она посвятила неусыпному бдению из-за одолевшей ее бессонницы, усевшись перед распахнутым окном и не задумываясь о том, как легко она таким образом может простудиться.
Утро субботы было теплым и ласковым, каким оно могло быть только в самые лучшие дни золотой осени. Никто в Телополисе не догадывался, что ночью пойдет дождь, но к изменчивой погоде чудаковатым жителям было не привыкать.
Лилиан проснулась поздно. Ее вновь донимали странные сно-видения, которые она уже перестала звать кошмарами и считать чужими, потому что начала сомневаться как в первом утверждении, так и во втором. Однако это не освобождало от тягостного чувства, с которым она неизменно в такие дни поднималась с кровати.
Но утро субботы было особенным. За завтраком Лилиан вдруг остро почувствовала, что уйдет из Трехбашья сегодня же. Уйдет на совсем. С печальным вздохом девушка себе призналась, что это ощущение не вызвало в ней предполагаемой радости. По правде говоря, оно не вызвало в ней ничего, словно она только что дочитала одну длинную книгу и, держа ее в руках, готовилась поставить на полку, чтобы взять следующую. Возможно, так оно и было, и уже со следующей недели она более не будет седьмой эйдой, а станет обыкновенной и одной из многих посетительниц. Но и в этом можно найти свои плюсы. А что касается книг – до окончания «Сокрытия» Грозы Неамова ей осталось еще каких-то двести страниц. Хм, что это по сравнению с вечностью?
Предчувствие Лилиан оправдалось. Когда она вошла в Коритан в начале двенадцатого, перекинув через руку сложенный плащ (к Полдню на улицах города стало намного теплее, и можно было, не боясь, идти в одном джемпере, как не преминули поступить многие жители, естественно, у которых были вышеуказанные элементы одежды), что огромное кресло поставлено вполоборота к Флеменусу, в нем сидит дядюшка Кинг, а перед ним, на низком табурете – некая молодая особа, длинноволосая, держащая спину так прямо, как только это вообще возможно. Подходя ближе шагом, необъяснимо потерявшим свою твердость и уверенность, Лилиан уже понимала, кем является собеседницей Сори Кинга. За ее спиной не красовались крылья, на ней не было платья, взамен – непритязательный свитерок и широкие брюки, но свет, падавший от белоснежно-лазурного пламени камина, так великолепно обрисовывал черты лица девушки, еще более облагораживая ее красоту и, наверняка, душевную чистоту, от которой блестел взгляд ее глубоко посаженных глаз, устремленный на старческое лицо ее нового покровителя, что Лилиан, остановившись у кресла, с легкой завистью поняла – замена найдена, и замена эта намного превосходит оригинал, если можно было ее так назвать. Наверное, такой была Фарильена, мелькнула мысль в голове пока еще седьмой эйды.
В новых хлопотах день прошел быстро. За пару часов Патри сумела понравиться и дядюшке Кингу, и Сергиусу (несколько странно поглядывавшего в сторону новоприбывшей), и даже тем посетителям, которые приходили в тот день в Трехбашье и не догадывались, какова роль этой прекрасной девушки, покорившей их сердца. Да, все становится на свои места, в такие моменты думала Лилиан, я уйду, и все непременно наладится. Она не стала противиться нежной привязанности, вспыхнувшей в ней к преемнице и заменившей зависть и раздражение. Она не стала ничего скрывать и рассказала Патри обо всем, о Лоне Матери, о том, как многому научилась сама, потому что забыла то, что поведал ей об обязанностях седьмой эйды старший эйдин Сергиус, об особенностях мориктолни и загадочной лимфы в колодце Морфиуса, о синдроме люстратизма и эксцессах, приключившихся с ней самой. Пожалуй, умолчала она только о том, что так или иначе было связано с Винсентом и Николаем. В том, что эта суббота – ее последний рабочий день в качестве седьмой эйды в Трехбашье, Лилиан полностью убедилась-удостоверилась, когда Патри стала читать сказку гостям из Дома Радости. Лилиан помнила свой первый триумф, незабываемый и такой важный для нее, но, к сожалению или счастью, триумф Патри превысил ее собственный на несколько порядков.
Еще до Второй Зари, оповещаемой на все Трехбашье гонгом Торо, Лилиан сердечно распрощалась с Сергиусом и дядюшкой Кингом, пообещав обязательно к ним заглядывать. В этот несколько слезный момент (это не сдержался старший эйдин и, попросив у своей бывшей напарницы платок, утер свои глаза) Патри стояла в сторонке, выражение ее лица было сочувственным и печальным. По очереди каждый сказал Лилиан что-то особенное, искреннее и непременно хорошее. Эти слова были произнесены очень тихо, у самого уха девушки. Лилиан пообещала сохранить признания и никому их не раскрывать, потому они и отсутствуют в повествовании, изложенном на этих страницах.
Целых полчаса ушло на прощание с Робертом. Прощание, превратившееся в настоящую торжественную церемонию. Человек с одуванчиком вместо прически прочел в честь «девы, лишенной теней» длиннющую элегию, настолько патетическую, насколько и скучноватую, затем исполнил лирическую песню и только потом разрыдался, отчего, по правде сказать, не удержалась и та, которой были посвящены эти возвышенные сердечные излияния.
Единственным человеком, с которым не попрощалась Лилиан, была Патри. Она окинула свою преемницу пристальным взглядом, дружелюбно усмехнулась, коротко поклонилась и... ушла.
5
Пару часов Лилиан бродила по городу, пытаясь избавиться от стеснявшего ее грудь щемящего болезненного чувства. Устав от борьбы, не увенчавшейся успехом, она пришла домой и застала на крыльце Винсента. Оказывается, он пришел напомнить своей подруге о закрытой вечеринке, которая должна была начаться в десять вечера, и на которую ни в коем случае нельзя было опаздывать. Лилиан, удивленная и обрадованная неожиданным появлением Винсента (и как ему это удается? – а ведь она совсем позабыла о приглашении!), посмотрела на часы. У них в запасе была около полутора часа – достаточно времени, чтобы успеть поужинать.
Лилиан ни за что не хотела впускать Винсента в свой дом, каким бы невежливым не показался этот жест со стороны. Но мужчина обо всем догадался сам, правда, по красноречивому выражению, застывшему на лице девушки.
– Лилиан, прошу, надень это платье, – сказал он, протягивая зеленовласке бумажный пакет, который он все это время держал в левой руке. – А я пока подожду тебя в одном чудном ресторанчике, оно в двух кварталах отсюда и называется, кажется, «Морская Тропа».
– Да, знаю такой, – кивнула Лилиан.
– Прекрасно. Сколько тебе понадобиться времени на сборы?
– Ну, если я еще вздремну... – начала Лилиан. – Ладно, шутка. Минут через сорок буду. Значит, поужинать мы не успеем? – с расстроенным видом предположила она.
– Ужин будет там, куда мы отправляемся. И, скажу тебе по секрету, – продолжил Винсент с многозначительным видом, – такого ужина в твоей жизни еще не было.
– Откуда ты знаешь?
– Мне так кажется, – он окинул девушку беспокойным взглядом. – У тебя все в порядке? Ты устало выглядишь.
Лилиан глубоко вздохнула и отвела глаза.
– Все нормально, – ответила она и, усмехнувшись, добавила: – Просто я дочитала одну книжку. Время приступать к другой. Тем более, я хочу пойти с тобой, ну, на эту закрытую вечеринку. Думаю, она поможет развеяться.
– Если не она, так помогу я, – мягко улыбнувшись, произнес Винсент и обнял девушку. – Я буду ждать, – прибавил он и отпустил зеленовласку.
Подождав, пока Лилиан войдет в дом, Винсент прогулочным шагом отправился в сторону указанного им ресторанчика.
6
Без пяти минут десять они уже сидели в шлюпке, которой при помощи двух весел правил Винсент. Над их головами в далекой выси в необозримом пространстве раскинулось сверкающее загадочными звездами полотно ночных небес, отражавшееся в мерцающей мозаике хлюпающих вод Немоозера, к середине которого они держали путь – к месту расположения сверкающего огнями, словно праздничный пирог свечами, парохода. На палубу они поднялись ровно в десять. Лилиан оглянулась на озеро – не было видно ни одной другой лодки, следовавшей за ними. Значит, они прибыли последними.
– Лилиан, ты взяла с собой орисаку? – шепотом поинтересовался Винсент, подступив к девушке сзади и склонив голову к ее левому уху.
– Ну, да, а что? – на лице зеленовласки было написано недоумение.
– У меня есть к тебе одна просьба. Не показывай ее никому, хорошо? И, по мере возможности, не вступай в споры.
– Почему? – вскинув правую бровь, полюбопытствовала Лилиан.
– Эта вечеринка не просто так называется закрытой. Здесь обращаются особые, – он на мгновение умолк, словно подыскивая более подходящее слово, – люди, к которым, к сожалению, частично принадлежу и я, но не ты, пока что. Некоторые из них слишком высокого о себе мнения...
– К чему ты мне все это рассказываешь? – нахмурившись, прервала его Лилиан.
– Просто. На всякий случай, – коротко ответил Винсент, но выражение его лица, озадаченное и суровое, говорило о другом – он о чем-то тревожится, но о чем именно ей, своей спутнице, не скажет ни за что.
– Очередная тайна, – с досадой протянула Лилиан, глядя на мужчина отяжелевшим взглядом своих изумрудных глаз. – Давай лучше пойдем покушаем.
В этот раз Винсент воспользовался хитростью, которую однажды уже открыла для себя зеленовласка. Она заключалась в том, чтобы хладнокровно хранить молчание, пока ситуация не изменится в лучшую сторону.
Лилиан взяла Винсента под руку, и он повел ее в теплый и уютный зал, манящий своими огоньками и приглушенным шумом человеческих голосов.
Оказавшись среди людей и начав внимательно их рассматривать, Лилиан поняла, почему Винсент назвал их особенными. Эти женщины и мужчины принадлежали к той категории, представители которой в «Веселом Полнолунии» занимали самые богатые столики, на льняных скатертях которых всегда покоилось множество изысканных блюд и напитков. Люди высшего общества, с усмешкой подумала Лилиан, при этом не имея ни малейшего понятия, а что же именно означает эта фраза, отразившаяся в Зеркале ее Разума, выскочившая из тысяча какого-то там ящика памяти, словно кролик из цилиндра фокусника. Люди с наивысшим уровнем орисаку, наверняка с запечатленными на ней следами обретенного пра, о чем ей в таком далеком прошлом поведал один парень, работавший в мебельном магазине, слова которого она, как ни старалась, забыть не смогла. И к категории подобных людей должны были принадлежать Вирджиния со своим мрачным другом Питером Нейштенкрафном. Будет смешно, если она их здесь повстречает. Смешно ей, а каково, интересно, им?
«Люди из высшего общества», как окрестила их Лилиан, если и обладали множеством привилегий, то явно были лишены одной существенной, а именно – умения читать мысли и определять, что спрятано в душе тех, кто находится рядом с ними. Они обращали внимание на девушку, но только из-за ее изумительно прекрасного наряда и мужчины, под руку с которым она шла. Винсента знали многие, потому ему то и дело приходилось останавливаться, чтобы обменяться приветствиями, какими-то непонятными для Лилиан новостями и представить знакомым свою спутницу.
Женщины в шелках, шифонах, бархатах, кружевах, тесемках, разнообразнейших украшениях, мужчины во фраках, при бабочках иль в галстуках, в ослепительно белых рубашках, бокалы с пенящимся шампанским, задорный смех, перешептывания, весь этот блеск, шум, хлопки и звон постепенно стали надоедать Лилиан. Она потеряла Винсента в толпе минут двадцать тому назад и теперь принялась его искать. Своего спутника ей удалось обнаружить возле одного из игорных столов. Лилиан заподозрила его в заинтересованности, но нет – мужчина следил за всем происходящим с отсутствующим задумчивым взглядом. Да ведь ему еще скучней, чем мне, подумала Лилиан, и зачем мы вообще сюда пришли? Он что-то замышляет или просто хотел сделать мне приятное?
Особых уговоров со стороны зеленовласки не потребовалось. Они поднялись на верхнюю палубу, где под ненавязчивые звуки музыки люди преспокойно ужинали за столиками, в приглушенном свете настольных ламп-светляков.
– Наконец-то мы покушаем, – облегченно выдохнула Лилиан, на что Винсент весело улыбнулся, с нежностью посмотрев на девушку.
И так вечер, плавно переходящий в ночь, тянулся до полуночи. В перерывах ужина они танцевали, прогуливались по открытой палубе, слушали воздушные звуки прекрасной музыки, полной осенней грусти и неумирающей надежды. Начиная замерзать от порывов западного ветра и тяжелой ночной влаги, которой тянуло от озера, они возвращались к своему столику, чтобы выпить горячего чая и отведать вкусного десерта.
– Лилиан, мне нужно кое с кем переговорить, на нижней палубе, – сказал Винсент, когда они доедали последние заварные пирожные.
– Я так понимаю, что это срочное дело, – с легким недовольством в голосе отозвалась Лилиан, взяв в руки тонкую салфетку цвета морской волны.
– Да, это так, – вздохнул Винсент, словно смиряясь со своей жестокой участью.
– Ну, тогда пойдем. Я найду, чем себя занять.
– Который час? – поинтересовался Винсент. Он хорошо владел своими чувствами, но Лилиан догадалась, что ее спутника что-то неотступно гложет, сковывает его, вызывает напряжение.
Девушка глянула на часы.
– Половина двенадцатого. Винсент… – она заколебалась, – я могу тебя выслушать.
Мужчина посмотрел на нее долгим печальным взглядом.
– Все пройдет, – сказал он и улыбнулся, но неудачно, натянуто. – Прости, покину тебя сейчас. Встретимся внизу.
Тихо и быстро поднявшись из-за стола, он приблизился к девушке, чтобы поцеловать ее в лоб, а затем уверенным шагом удалился.
С растерянностью и недоумением во взгляде Лилиан проследила за своим другом и решила заказать еще одно заварное пирожное. Одолев его, она чуток послушала оркестр и отправилась на нижнюю палубу. Спускаясь по лестнице, она задумалась и не заметила шедшего навстречу мужчину, что привело к неминуемому столкновению. Оторвавшись от изучения ступеней, Лилиан подняла глаза и открыла было рот, чтобы произнести слова извинения, но те вдруг застряли у нее в горле, а глаза девушки расширились от изумления. Почему бы это? Потому что перед ней собственной персоной стоял величественный Питер. Послышалось шуршание шелковых юбок, что отвлекло внимание девушки. Она глянула за плечо Питера, но женщина, мгновение назад стоявшая там, видимо, передумала подниматься на верхнюю палубу. Мелькнул лишь подол ее черного шелкового платья. Лилиан, почуяв неладное, хотела побежать за незнакомкой, но путь ей по-прежнему преграждал Питер, застывший на месте, подобно скале иль каменной глыбе. Лилиан возмущенно глянула в лицо мужчины. Он как-то странно смотрел на нее колким ледяным взглядом своих темных глаз, еще более темных, нежели у...
– Это было Вирджиния? – требовательно спросила девушка.
– Кто это? – ответил Питер, и его густые брови дрогнули.
– Вы... сами знаете, кого я имею в виду, – процедила девушка сквозь зубы.
– Нет, а кого? – невозмутимо произнес Питер.
– Да ну вас, – обидевшись и рассердившись, бросила Лилиан и ступила на следующую ступень, но Питер вновь задержал ее, взяв за локоть, но совсем не грубо, как можно было бы предположить по выражению его лица, а весьма осторожно.
– Лилиан, что ты здесь делаешь? – шепотом поинтересовался он, и его глаза сощурились, а брови сошлись к переносице, но не грозно, а скорее выражая... недоумение.
Их безмолвное соревнование – кто кого переглядит – прервал появившийся у лестницы Винсент.
– Питер, она со мной.
И эта простая фраза, произнесенная спокойным, полным внутренней силы, голосом, развеяла сковавшую их напряженную обстановку. Питер разжал пальцы, выпустив локоть девушки, и повернулся лицом к Винсенту.
– Винсент, – он коротко кивнул.
– Питер, – Винсент ответил вежливым кивком.
Питер отступил в сторону, и Лилиан спустилась на палубу, ступив на отполированный до блеска деревянный пол. Подойдя к Винсенту, она благодарно ему улыбнулась, а, повернувшись, не увидела Питера – он успел скрыться на верхней палубе. Тогда, уже безо всякой надежды, она глазами поискала незнакомку, край платья которой успела заметить. Но ни одна женщина вокруг не была облачена в черный шелк. Что же это ей, привиделось, что ли?
С Винсентом они вновь расстались. Он отправился на свою важную встречу, а Лилиан, отыскав тихое местечко с приглушенным освещением, уселась в мягкое кресло, оббитое бархатом цвета корицы. Неподалеку, на диване-полумесяце, сидела группа из семи человек, на которых Лилиан поначалу не обратила внимания, но разговор которых, случайно (ну, а разве могло быть иначе?) ею подслушанный, она еще долгое время после обдумывала наедине с собой. А пока что девушка размышляла о том, почему на этом пароходе оказался Питер, кто была та таинственная незнакомка в платье из изумительно мерцающего черного шелка и почему она, готовая встретить человека, однажды спасшего ее, все же так удивилась, столкнувшись с ним на лестнице. Тому было вполне резонное объяснение, пришла к выводу Лилиан. Заключалось оно в том, что, предвидя некоторые события, человек не может рассчитать свою реакцию на них, свое поведение, в итоге он, получается, все равно оказывается неготовым, особенно перед лицом опасности. Такова была точка зрения Лилиан, вполне заслуживающая внимания, как мнение отдельно существующей личности и уникального творения Вселенной.
7
Три женщины и четверо мужчин, собравшихся за соседним столиком, круглым, со столешницей из толстого стекла, потягивали из бокалов шампанское и ненавязчиво болтали на самые разные темы. Лилиан, устав от собственных дум, откинулась на спинку кресла и прислушалась.
– Нет, ты не прав! – горячо воскликнула одна из женщин. – Тут все дело в степени легкости души.
Лилиан украдкой взглянула в ее сторону. Женщина в зрелом возрасте, с пышной прической, острым носом и энергичными жестами. Голос ее звучал пылко и завораживающе.
– Почему же, Орсиния? Ты можешь объяснить? – сдвинув брови, пробасил худощавый импозантный мужчина без фрака, но в обязательных белой рубашке, обтягивающем жилете и при бабочке. Он держался очень прямо, высокий лоб указывал на предполагаемый высокий уровень интеллекта. Предполагаемый, с усмешкой подумала Лилиан, если бы это было иначе, он не задавал бы таких вопросов, сам бы обо всем догадался.
– Потому, Мрим, что каждый из нас – и это очевидно! – непременно проходит стадию Шара, – женщина по имени Орсиния обвела всех сидящих на диване выжидательным взором. – А теперь объясняю. Мы приходим к Шару, вступаем в него, и только тогда он начинает преображаться: меняет цвет, плотность, иногда приобретает свойства того или иного материала – допустим, металла или дерева – а также издает при этом – не после, Санторна! – при этих словах возбужденно блеснули ее глаза, устремленные на женщину помоложе (рыжеволосую, облаченную в белый шелк с глубоким декольте), которая тут же, явно не соглашаясь, поджала свои тонкие накрашенные губы и ответила многозначительным взглядом чуть раскосых глаз.
– Чем меньше будет плотность Шара, – продолжала Орсиния, – чем чище цвета, чем прекрасней и гармоничней музыка, тем легче окажется человек. И когда он выйдет из Шара, то увидит только один путь, который и приведет его...
И тут женщину прервал светловолосый мужчина с оттопыривающимися ушами и белым шрамом на левой скуле. Орсиния негодующе на него взглянула. Лилиан сделала тоже самое.
– Орсиния, ну о чем ты говоришь! – его голос звучал хрипловато и зеленовласке сразу же не понравился. – Какой Шар! Какая, чтоб ее Капюшоны, музыка! – тут он чуть не сплюнул себе под ноги.
– Дион, думай, что говоришь, – вступил в разговор строгий с виду мужчина средних лет, с серебристой сединой у висков, мощной мускулистой шеей и широко посаженными темными глазами, в прямом взоре которых читался энергичный тонкий ум.
– Лев, оставь свои морализаторские нравоучения для кого-то другого, – с раздражением ответил Дион.
– Парень, ты забываешься! – повысил голос Лев. – Очевидно, Прозрение не особо на тебя подействовало. Как был сомной, так и остался! Никаких тебе благородных качеств знаков и тем более невов.
– Эй, ты на что намекаешь! – обидевшись, выкрикнул Дион.
– На вас люди смотрят, мои дорогие знаки и невы, – проворковала доселе молчавшая симпатичная молодая особа, вскинув свой курносый носик и озорно улыбаясь, при этом показывая ряд безупречных белых зубок. Когда она тряхнула своей головкой, ее ухоженные каштановые волосы блеснули в свете свечей канделябра, стоявшего около диванчика (ближе к полуночи яркий свет на нижней палубе потушили, его сменил теплый приглушенный свет лампионов, свечей и ламп-светляков).
– Клара, ты еще... – с досадой протянул Дион, повернув склоненную голову к сидевшей рядом молодой особе, сложившей свои тонкие оголенные до локтя ручки на колени, прикрытые юбкой платья из великолепного бархата цвета восходящей зари.
Клара посчитала ниже своего достоинства отвечать на эту реплику, потому гордо промолчала.
Какие же вы все смешные, подумала Лилиан, теперь я начинаю догадываться, что означают слова «знаки» и «невы». Кажется, там были еще кто-то... нет, не вспомню. Но сомны! Это нехорошее слово. Так когда-то обозвал меня Питер, будь он... Ну, да ладно. О чем это они там беседуют?
– Так ты поделишься с нами своей теорией? – спросил четвертый мужчина, по виду – чуть старше Диона, но по сдержанному спокойному выражению лица с мягко очерченными чертами кажущийся умнее светловолосого.
– Хорошо, Бир, – тут же согласился Дион. – Изложу свою. Я думаю, что мы преодолеваем, ну, нечто вроде водопада, – сбивчиво продолжил он, выдавая тем свое внутреннее волнение. Но никто не стал подшучивать над ним, все слушали внимательно и молча, что, надо сказать, заставило Диона постыдиться своей надменности и вспыльчивости – у него слегка покраснели уши. – И все мы, ну, однажды проходим под бесшумными струями этого водопада, выходя из пещеры. Тогда струи издают, – тут он виновато глянул на Орсинию, – некое звучание и принимают определенный окрас. Вот, а потом, собственно, все происходит... Ну, мы попадаем в разные города. Орсиния, прости, я не хотел, – набравшись силы, он открыто посмотрел в лицо женщины.
– Я знаю, – мягко прошептала она, и лицо ее озарилось материнской улыбкой.
– Вот и прекрасно, – также улыбнувшись, подытожил Мрим.
– Множественность городов как доказательство бесконечности и многогранности вселенной, – задумчиво проговорил Лев, ставя свой опустевший бокал на отражавшее колыхавшийся желтоватый свет канделябра стекло столешницы.
Ухты, они говорят о Цина-Лубб! Лилиан затаила дыхание и вытянула шею, чтобы было лучше слышно. Так вот чем может быть паутина-сеть улиц! Множественностью городов...
– Вот только я никак не могу понять, почему мы не властны над собой в том плане, что не способны покинуть Город? – задал Лев скорее риторический вопрос, но среди его собеседников нашлись те, кто был готов ответить ему, или, по крайней мере, начать обсуждение этой темы.
– А как же горры? – поинтересовалась Санторна.
– Кто такие горры? – удивился Мрим.
– Ты не знаешь? – это была Клара, видимо, постоянно пребывавшая в озорном игривом настроении.
– Нет, дорогая, объясни, – Мрим взглянул на нее с укором.
– Это Исчезнувшие или, как их еще называют, Покинувшие, – опередила молодую особу Орсиния.
– А, ну тогда понятно, – с облегчением, которое, правда, он изо всех сил старался скрыть, произнес Мрим. – Так что ты хотела сказать о них, Санторна?
– А то, – начала она, понизив голос (что отнюдь не поприветствовала застывшая и почти не дышавшая Лилиан, пытавшаяся унять собственное взволнованно колотящееся в груди сердце), – что все знают о существовании горров, но никто не видел, как они исчезают и куда.
– Есть предположение, – авторитетно вступил в разговор Дион, но без прежнего высокомерия, – что они пропадают в заброшенных улицах, сплетенных в паутину.
– Но также есть сведения, – Санторна повернула к нему свою головку, и ее рыжие локоны весело подпрыгнули, – что они встречаются с Солнцедином, затем слышат Зов и покидают Город. Как тебе это?
Дион промолчал, как и все остальные пятеро. В этот неловкий момент каждый решил крайне важным что-то сделать: долить себе шампанского, поправить складку платья, прокашляться или просто сменить позу.
– Хм, я-то думал, что Город накрыт Куполом, и все периферийные улицы, вместе с небесами, нарисованы на огромном картоне, да так живо, что и не отличишь от настоящих, – решил сыронизировать Бир, задорно усмехнувшись, но его знакомым было не до подобных шуток, посему его остроту оценить было некому, если только не считать Лилиан, притаившуюся в одном из близстоящих кресел. Девушка широко заулыбалась и чуть не прыснула со смеху, но пришлось сдержаться – ради чистоты ее шпионского дела! Тоже мне, подумала Лилиан, нарисованы на картоне, ага. Видел бы, что там, за стенами го... Телополиса.
– А я вот не верю в Солнцедина, – через некоторое время категорично заявил Мрим. – Чем это он таким может нам помочь, чтобы мы выбрались из этого растрек... кхм-кхм, из этого Города, а?
– Не нам, а определенным чеду, достигшим наивысшей точки Прозрения, – хохотнув, просветила его Клара.
– Дорогая, какая еще наивысшая точка? Мы и так уже все прозрели и...
– Не кипятись, Мрим, – грудным умиротворяющим голосом произнесла Орсиния. – Все мы когда-то услышим Зов, так или иначе. Обретший пра да услышит... – проникновенно прибавила она, и все вновь на некоторое время приутихли.
– Но все-таки я считаю, что одного пра – недостаточно, – сказала Клара. – Должно быть и Высшее Прозрение.
– Может, ты и права, – откликнулась Орсиния.
– Вы забываете о Капюшонах, – заговорил Лев и обвел всех зловещим взглядом. Подавшись вперед и убедившись, что все его слушают, он продолжил: – Капюшонниках, этих марских демонах, – он чуть не выплюнул последние слова (и слюна действительно брызнула из его рта, отчего Санторна, брезгливо поморщившись, отшатнулась, а Бир смерил своего друга ироничным взглядом).
– Да тише ты! – цыкнул на него Мрим и боязливо оглянулся по сторонам.
Лилиан вжалась в кресло и мгновенно притворилась спящей. Однажды подобный трюк уже спас ее от неприятностей.
– Да, Лев, пожалуй, будет благоразумно с твоей стороны проявлять меньше агрессии, – произнесла Орсиния.
Лев, метнув в ее сторону недоверчивый и озадаченный взгляд, стал говорить спокойнее, по мере возможного сдерживая свои эмоции.
– Они прячутся в своем подземном Замке, рыщут по Городу, выискивая одиноких, только чтобы схватить их в свои холодные липкие лапища и уволочь в свое проклятое подземелье! Это они насылают на Город все напасти, в том числе и Полдень! – он сцепил зубы, и, сжав кулаки, занес руку над столом (Дион и Клара воззрились на него с ужасом), но вовремя сдержался (стекло столешницы хоть и было толстым, но отнюдь не таким прочным, как некоторым хотелось; стол с молчаливой благодарностью воззрился на Орсинию – именно ее жест остановил импульсивного мужчину, по характеру полностью отвечавшего своему величественному имени).
– Но ведь это правда, – пробормотал он и взглядом, полным раскаяния, посмотрел на Орсинию.
– Это лишь одна из версий, – успокаивающе промолвила женщина и ободряюще улыбнулась. – Ты же не хочешь сказать, что в нашем прекрасном Городе – а он таковым и является – могут существовать настолько кровожадные существа? Что они, якобы, бродят по Цорвианскому лесу или Пастбищу Лонго и охотятся на всех, кто забредает в эти замечательные места в неположенное для прогулок время? – она говорила в таком тоне, словно рассказывала малым детям сказку на ночь. Но навряд ли бы малые дети могли потом уснуть от подобных историй (может, они и уснули бы, а кто гарантирует им светлые и мирные сны?). – Такое немыслимо допустить к существованию! Наш дуальный мир, наши болезни и синдром Лат Герии еще не означают, что такое зло должно быть. Тем более что, – и тут она сделала многозначительную паузу, смысл которой оказался непостижимым, сокрытым для Лилиан, – что мы знаем, кто мы есть и где находимся.
Почему-то именно эта фраза повлияла на всех одинаково. И женщины, и мужчины опечалились, выражения их лиц отражали целую гамму чувств, от крайне скорбных до растерянных и сострадальческих. Только Орсиния не изменилась – ее лицо осталось таким же возвышенно умиротворенным, будто бы она познала все тайны Вселенной и обрела высшую мудрость.
У Лилиан вдруг жутко зачесался нос. Она быстро зажала его пальцами одной руки, а ладонь другой прижала ко рту. Ей повезло – она не чихнула и не выдала себя.
– Орсиния, – осторожно начал Дион, – прости, но как ты можешь быть уверенна в том, что Исчезнувшие уходят из Города, а не стают жертвами Капюшонников?
Орсиния ответила не сразу. Тем временем Лев успел бросить довольный взгляд в сторону Диона, который, правда, остался незамеченным последним.
– Я хочу в это верить, – печально проговорила женщина и склонила голову, устремив взор на свои тонкие белые пальцы, сцепленные замком.
На этот жест смирения Бир с сожалением покачал головой, посмотрев сначала на светловолосого с таким выражением на лице, словно хотел сказать – «ну, что ж ты так, ведь можно было промолчать». Обе молодые женщины – Санторна и Клара – в знак солидарности также склонили свои головки, рыжую и каштановую соответственно. Единственным, кто не отреагировал на ситуацию, был Мрим. Выражение его лица было задумчивым, глаза полуприкрыты веками – видимо, он настолько погрузился в собственные мысли, что окружающий мир для него перестал быть настолько важным, чтобы еще обращать на него внимание. В таком положении он показался Лилиан даже весьма и весьма симпатичным. И вдруг он ожил, сделал глубокий вдох и раскрылся, словно цветок на рассвете.
– Ведь существует легенда о Вратах, – сказал он приободрившимся голосом. – Очень древняя, я думаю, вы понимаете, насколько древней она может быть, – Мрим сделал ударение на предпоследнем слове (он мог себе это позволить, поскольку все собравшиеся уже слушали его). – Согласно ей существует семнадцать Врат – выходов из Города. Но реальными являются только одни, все остальные – блуждающие. Они могут притворяться, я имею в виду блуждающие, фиктивные Врата, обычными латропами, разнообразными арками в Городе, даже дверными проемами. И, – он сделал паузу, его глаза фанатично загорелись, – когда одни из Блуждающих Врат соединятся с Истинными, сбудется пророчество... – Мрим не смог окончить предложения, ему не хватило дыхания от разбушевавшегося внутри жара.
– ... и произойдет Исход, – вдруг став серьезной, произнесла Клара в таком тоне, в котором только и следует оглашать публике пророчества. – И все жители смогут вольно выйти из Города, покинув его навеки, и отправиться в Обитель, дабы обрести Инкой – Извечный Покой, – ее речь текла плавно, между словами она делала небольшие паузы. – Случится это во время, именуемое Эпохой Перемен, на заре бесконечности...
Какой фразой собиралась закончить свой монолог Клара, Лилиан так и не суждено было узнать. Слова молодой особы, с блестящими в таинственном свете свечей канделябра каштановыми волосами, повисли в воздухе, потому что Лилиан (великая конспираторша из соседнего кресла) пресильнейшим образом чихнула, правда, сохранив свою честь и достоинство, успев прикрыть рот ладошкой правой руки.
Все семеро, сидевшие на диване-полумесяце, разом посмотрели на зеленоволосую девушку, кто с изумлением, кто с иронией, а кто и с неприкрытым раздражением.
– Извините! – воскликнула Лилиан и как можно более добродушно улыбнулась.
И только Орсиния милостиво кивнула незнакомке и улыбнулась, все остальные решили остаться при своих интересах.
Ну вот, с досадой подумала Лилиан, когда болтливая компания уже позабыла о ней и начала новый разговор, о совершеннейших пустяках, теперь придется убираться отсюда, все равно уже ничего стоящего не услышу.
И как раз на этой мысли, словно по волшебству, к ее креслу подошел Винсент. Лилиан поднялась ему навстречу. Мужчина прямо-таки сиял, сверкая радостными улыбками да источая тончайшие светлые душевные токи.
– Ты получил то, что хотел, – полувопросительно, полуутвердительно сказала Лилиан, не удержавшись от того, чтобы улыбнуться в ответ – так сильно она этого пожелала.
– Да, Лилиан, – нежно произнес Винсент и обнял девушку. – Все встало на свои места.
8
Внезапно под их ногами содрогнулся пол. И в следующие минуты начало происходить нечто невообразимое. Палуба задрожала и стала зловеще переходить в наклонное положение. Охваченные паникой люди закричали и засуетились, кто упал на пол, кто, уцепившись за что-то еще более-менее стойкое, пытался устоять на ногах. Столики и кресла падали, бутылки с шампанским и бокалы разбивались, звонко разлетаясь сверкающими осколками. А потом палуба вспыхнула ярким пламенем пожара, который моментально стал распространяться с неимоверной скоростью.
Как только пол сотрясли первые судороги неминуемой, вызываемой дрожь во всех конечностях катастрофы, Лилиан испугалась, но лишь на миг, потом сразу же вся подобралась и была готова действовать быстро. Она метнула на Винсента обеспокоенный взгляд. Нахмурившись, ее спутник, крепко стоя на ногах, хладнокровно изучал обстановку, не выпуская руку девушки из своей, сухой и теплой.
– Пойдем! – крикнул он, посмотрев в изумрудные, с расширенными зрачками глаза зеленовласки, и будто бы стальные клинки пронзили ее.
Лилиан кивнула, и они побежали, но не к выходу из зала, а к одному из огромных окон в дальнем конце помещения, еще не охваченном пожаром.
– Что происходит? – спросила Лилиан (и для этого ей пришлось повысить голос), когда они остановились.
– Пароход идет ко дну, – жестко ответил Винсент, глядя куда-то в сторону. Кажется, это не особо его взволновало, не то, что Лилиан, у которой при этом известии чуть сердце не ушло в пятки, хоть она изо всех сил старалась не поддаваться всеобщей панике.
– Но с нами все будет хорошо, – изменившимся голосом прибавил мужчина, склонившись к лицу девушки.
– Кстати, ты умеешь плавать? – громко поинтересовался он, стараясь перекричать хаотический шум, заполнивший пароход, и полез в открытое окно. Ступив на небольшой выступ с той стороны, мужчина обернулся и лукаво усмехнулся.
– Плавать? – недоуменно переспросила Лилиан. – Не знаю, вернее, не помню! – прокричала она в ответ.
Винсент продолжал весело улыбаться.
– Значит, сейчас увидим! Перелезай!
Но на такое предложение Лилиан пойти никак не могла. За окном бушевал сильный ветер, беспощадно трепля волосы и одежду мужчины. А внизу (правда, она этого не видела, но догадывалась) о борт парохода бились черные волны Немоозера, готовые захлестнуть это плавучее средство, созданное тщеславным человеком, в любую минуту.
Лилиан оглянулась. Картина происходящего на палубе была ужасающей. Очертания предметов и людей стирались, к воплям, крикам и плачу прибавился какой-то непонятный вой. Под языками пламени исчезали столики и диваны, дерево надрывно трещало, словно моля о помощи. Прекрасная люстра, венчавшая потолок в начале вечеринки, с грохотом и звоном упала на пол и теперь плавилась и разбрасывала по сторонам искры – уходила в небытие со всеми остальными предметами.
Лилиан сделала глубокий вдох, подняла юбки платья и стала перелезать через подоконник. Винсент подхватил ее своими руками и приплюснул к стене рядом с собой.
– Держись крепко, – сказал он ей на ухо.
Лилиан не успела опомниться, как они уже полетели вниз, словно вольные птицы. Беспросветная мгла неслась им навстречу, а огненный хаос отдалялся все дальше и дальше. Потом был громкий всплеск воды и бурлящая тишина...
9
Они стояли на берегу и смотрели, как остатки полыхающего парохода погружаются в воду. Тяжелое молчание угнетало. Промокнув до нитки, дрожа, они обнялись, чтобы перетекающее от тела к телу тепло помогло хоть как-то перебороть озноб.
Рядом с ними стояли другие люди, также выплывшие на берег. Как и Лилиан, они были поражены до глубины души – это читалось по их лицам. Но не по лицу Винсента. Он сохранял бесстрастие, будто столь необычные происшествия были для него привычным делом. Подобная реакция, а, вернее, полное отсутствие таковой, была замечена Лилиан и у других участников закрытой вечеринки, стоявших в отдалении.
– Что это было, Винсент? – шепотом спросила она.
– Озерное чудовище, – только и ответил мужчина и покрепче прижал к себе девушку.
10
Очнувшись, Лилиан вернулась к реальности. К мансарде, наполненной свежей ночной прохладой, к отблескам камина на стенах и окнах, к монотонно шепчущемуся за окном дождю и одинокому безмолвию человека, которым являлась она сама. Человека без прошлого. И что ждет ее впереди? Тихий сон, если ей удастся сомкнуть глаза. А в понедельник? Наверное, новая жизнь и куча времени, находящегося в ее безраздельном властвовании. Хорошо это или плохо? Скорее хорошо, чем... Но что загадывать?
В четвертый раз она принялась обдумывать или уже обмусоливать то, что, как бы случайно, услышала на закрытой вечеринке. (Нет, все-таки с пола пора вставать. Какими бы знаниями я теперь не обладала, они мне не помогут, если я вдруг подхвачу простуду. – Лилиан поднялась, размяла затекшие ноги и пересела на кровать и, подставив подушку, прислонилась к стене). Что она вынесла для себя из услышанного сумбура? Сейчас и не разберешься. И дело не только в усталости и в последнее время перенасыщенности жизни событиями (вот пожелала на свою голову!), но и в том, что не всегда угадаешь, чем тебе могут пригодиться те или иные знания. Она услышала достаточно, чтобы с завтрашнего же дня смело ринуться в бой, в атаку или... не предпринимать абсолютно ничего. Просто взять и подождать. Но, в таком случае, чего ей стоит ждать? А вдруг так она только пропустит самое важное? Взять, к примеру, того же Солнцедина или Зов. С первым она не встречалась, второго не слышала, но ведь вышла из Телополиса! Она нашла Врата. Она встретила Габриеля. Она такая особенная или ей попросту повезло там, где других поджидала неудача?
Что же до Габриеля – она встречалась с ним, когда выходила из города, буквально накануне. И встреча эта, как ни странно, была похожа на встречу старых добрых друзей. Габриель обрадовался приходу девушки. Вместе они прогулялись, а потом посидели на одном из чудных деревьев с раскидистыми ветвями, на которое забрались по извилистым крепким лианам, сплетенным в лестницу искусными руками Габриеля. И тогда, удобно расположившись на ветке и свесив ножки вниз, Лилиан приготовилась слушать своего загадочного друга, а тот, в свою очередь, собрался рассказать ей множество занимательных историй о необычном и сокрытом завесой тайны. Он говорил о мерцающих звездах и шепчущихся деревьях, о мыслящей воде и холмах в вечернем призрачном свете. А потом, как бы невзначай, он заговорил о Вечных – Нетленных и Незримых, живущих в городе. Тогда-то Лилиан и навострила свои уши.
– Интересное дело получается, дорогая Лилиан, – неспешно произнес Габриель и, умело развернувшись на толстой шершавой ветке, задумчиво взглянул на девушку, – те, кто знает о них, или хотя бы слышал, в большинстве своем верят в Нетленных. Но! Но думают, что их невозможно увидеть или повстречать, хотя, поверь, те постоянно околачиваются вокруг да рядом, а выглядят, как и все остальные. Потому-то их никто не узнает! Я бы сказал – очень ловко, если не гениально. Но, поскольку и ты, и я – гении от изначального рождения, я склоняюсь к первому определению.
– И что же это за... Вечные? Они важны? Или... еще что-то там, – сбивчиво поинтересовалась Лилиан, выругавшись про себя за пересохший от волнения язык и от того ставший непослушным.
Вопрос, кажется, удивил Габриеля, или же таким образом он просто выражал радость, а, быть может, грусть? Лилиан запуталась окончательно. Габриель зачаровывал ее своим голосом, словно был одним из тех Вечных, о которых с охотой рассказывал своей новой знакомой. Конечно, если те вообще существуют. И если «да», то должны были быть бессмертными, или как?..
– Почти бессмертными, – тихо откликнулся мужчина, обхватив своими длинными пальцами ветку, на которой сидел.
Лилиан невольно вздрогнула, но не от реальной возможности существования людей (или же существ?), не подвластных великой царице времени – смерти, а потому, что ее собеседник, с вздувшимися от напряжения жилами на руках, в потрепанном запыленном плаще поверх неопределенного в своей ветхости одеяния, словом ответил на ее мысль. Но Лилиан хотела играть по собственным правилам, а потому решила не показывать своего изумления.
– Как же бессмертный может быть почти таковым, а не полностью? – задала она вопрос уже отнюдь не дрожащим голосом.
Габриель медленно вздохнул.
– Им доступно многое. Но не все, – начал он, устремив свой взор поверх крон деревьев, растущих из ниоткуда по ту сторону убегающей в неизвестность тропки. – Удивительно, некто верит, что, повстречав Нетленного, ему будет везти целый день, неделю, а то и месяц! А кто–то предпочитает считать, что, увидев спящего или задремавшего Вечного, сможет обрести величайшее из гипотетически существующих счастье, то бишь – найти радужную орисаку, или познать истину, а то и вовсе пополнить ряды Незримых, превратившись в одного из них.
– А ты видел кого-то из этих самых Вечных? – чуть погодя спросила Лилиан.
Габриель наклонился к ней, их лица сблизились, и Лилиан заглянула в глаза мужчины. Такой необъяснимой неземной печали, взлелеянной годами, она не замечала даже во взгляде Винсента. А Вирджинии или Сергиуса? Нет, их печаль имела свои вполне осязаемые пределы. Кто же смотрел на нее подобным образом? Был человек, она это знала. Только бы вспомнить! И научиться делать это вовремя.
– Их жизнь коротка в сравнении с бесконечностью, и вечна в окружении смертных. Дорогая Лилиан, и ты можешь быть одной из Нетленных. А почему бы и нет? Ведь ты не помнишь себя...
– Откуда ты знаешь? – испуганно воскликнула девушка.
– Но можешь и не быть, – словно не слыша ее, продолжал Габриель. – Ты вольна верить в то, что Нетленные – Первоприбывшие. Это, разумеется, не так. Вечные ревностно хранят свои тайны и никому их не доверяют.
– Габриель! – не выдержала Лилиан, и сердце ее сжалось от крикливых ноток в собственном голосе. – Пожалуйста, ответь на мои вопросы! – она покосилась на лианы, буйно обвивавшие дерево и свисавшие с ветвей, на которых сидели они вдвоем. – Почему ты ведешь себя... так? Откуда ты явился? Как теперь я могу тебе верить? Может, и Вечные – это всего лишь бред твоего больного разума! – прервав саму себя, Лилиан скривилась. А если он к тому же безумный? Зачем я наболтала все это! Безумие порой бывает слишком реалистичным, чтобы желать с ним встречи по собственному желанию.
Габриель резко выпрямился. Его лицо изменилось, выражая крайнюю степень удивления. Сделав пару глубоких вдохов-выдохов, он, сосредоточившись, посмотрел на девушку так, словно видел ее впервые. Но потом взгляд его синих с зеленым глаз стал осмысленным.
– Прости меня, дорогая Лилиан. Я и вправду забылся. Я очень долго нахожусь на этом посту. В полном одиночестве. Мало с кем общаюсь… Все проходят мимо и даже не замечают меня. Я устал и смирился, но тут… появилась ты. И я вновь вспомнил, что значит быть человеком!
– Ну и как, понравилось? – с грустной усмешкой на устах поинтересовалась Лилиан.
– Да, – серьезно ответствовал ее друг.
Некоторое время они сидели молча, каждый занятый своими мыслями.
– А что у тебя за пост? Если не секрет, – наконец спросила Лилиан, убедившись, что Габриель вновь слышит ее и воспринимает. Хотя было ли то, что было, безумием? Или ей снова почудилось? Фантазии, иллюзии, галлюцинации. Нет уж, лучше первое – прости, Габриель.
Мужчина не расслышал вопроса девушки.
– Они и не должны меня замечать, – сказал он, склонив голову. – Я охраняю их путь.
– Путь... Но куда?
– Куда они держат его, – уклончиво ответил мужчина. – Но ты… – тут он пристально посмотрел в лицо девушки, – не броди тропками сама и не заходи далеко, хорошо? Жуткие безносые демоны поджидают на каждой развилке, у каждого поворота.
Опять демоны, меланхолично подумала Лилиан.
– Но если я захочу пойти дальше, ты разве не будешь охранять меня?
– Зачем тебе идти дальше?
– Как же, – смущенно усмехнулась Лилиан, – чтобы... – она задумалась, – да хотя бы ради того, чтобы узнать, к чему ведут эти тропы!
– Они замыкаются в круг для тех, кто лишен определенной цели, – слишком жестко ответил Габриель и шепотом, полным горечи, прибавил: – Как замкнулись в круг для меня.
Лилиан с сочувствием глянула на своего собеседника.
– Но почему? – тихо спросила она.
Габриель, вскинув голову, вновь задумчиво смотрел вдаль, туда, где, как предполагала девушка, находились неведомые и неизученные ею земли, в которые она совсем не прочь была попасть.
– Столько лет минуло с тех пор. Цели и пути стерлись из моей памяти. Я шел к ней, к сверкающей в чистом свете утренней звезды Обители, но так и не увидел ее островерхих башенок.
– Ты искал Обитель? – оживилась Лилиан. Заявление мужчины обескуражило ее. – Погоди, Габриель, да ты... ведь ты мне говорил, что живешь в Обители! И что ходишь оттуда на эти дороги! Как же так? Или ты жил там раньше, а теперь демоны не пускают тебя обратно, домой? Но... Я не понимаю...
Габриель ничего не сказал, лишь губы его растянулись в тонкую линию, призванную изобразить безрадостную усмешку.
Вскоре они расстались. Габриель проводил зеленовласку до последнего поворота, после которого тропка, более не петляя, шла прямо и через пару десятков метров сливалась с одной из улиц Телополиса. Пока они шли, Лилиан изредка окидывала взором исполинские деревья, вырывавшиеся из клубящихся глубин чуть ли не самого мироздания к прекрасным бархатным небесам теплой благородной осени, от изумительных пейзажей которой у девушки в последнее время так часто щемило сердце. То ли рассказ Габриеля возымел определенное действие, то ли она постепенно теряла контроль над собственным воображением, начинавшим разыгрывать с ней злые шутки уже при свете дня, так или иначе, но Лилиан показалось, что меж дальних стволов парящих деревьев, в искрящейся солнечным светом дымке, она увидела шевеление причудливых фигур. То ли это были взмахи огромных крыльев, то ли длинных тонких рук в изящных танцевальных движениях, разобрать было сложно. Да Лилиан этого и не хотелось.
11
Укладываясь спать глубокой ночью субботу, а, по сути, ранним утром воскресенья, и все еще перебирая в голове события минувших дней, надо сказать, порядком утомивших ее, Лилиан вдруг вспомнила об одном незначительном происшествии. Оно могло бы и не всплыть на поверхность волн ее памяти, находящихся в вечном беспокойном движении, но явно заключало в себе некое скрытое послание к хозяйке и владычице дома под номером 17 по улице Шелли Кровавой.
На днях произошло следующее. Возвращая на каминную полк билифф, Лилиан ненароком задела рукой деревянную шкатулку, которую как-то приобрела в одной лавке-магазине. Та, сдвинувшись с места, в свою очередь, по правилам цепной реакции, толкнула завалявшееся в тени яблоко, багровое, как вино в сумраке, и оно, умудрившись спрыгнуть на пол, целеустремленно покатилось к лестнице. На сей раз конечным пунктом предназначения стала не северная гостиная, а пыльное и неприглядное местечко как раз перед кучей хлама, которым была завалена треть коридорчика под лестницей на первом этаже, который девушка не только не удосуживалась прибрать да хоть как-то привести в порядок, но и проделать элементарную операцию – осветить этот ничтожный участок пространства, столь маленький, что любой свет, кроме, пожалуй, от свечи, считал ниже своего достоинства задерживаться в нем подолгу.
С минуту Лилиан постояла в коридорчике, озадаченно осматривая хлам и постоянно возвращаясь к яблоку, такому маленькому, сморщенному и беззащитному, но сумевшему загипнотизировать ее. В правой руке девушка держала свечу, от неверного света которой по стенам и потолку бегали потревоженные тени, словно отражавшие то неопределенное состояние подвешенности, которое на время завладело внутренним миром Лилиан. Затем она молча подняла яблоко и вернулась в мансарду. Можно было оставить его внизу, но девушка нутром чуяла, что яблоко это ведет себя подобным образом неспроста. К тому же, было еще одно, так похожее на то, что она держала в левой руке, застыв перед приветливо и умиротворенно пылающим камином – огненным драконом ее скромного жилища. Такое же сморщенное, в равной степени смешавшее в себе золотую любовь солнышка и зеленую нежность земли.
Лилиан порылась в своей сумочке и извлекла на свет морщинистое, как скорлупа ореха, второе яблоко – собрата того, которое она сжимала в ладони своей левой руки. Одно – в левой, другое – в правой, и вершина треугольника – призрак потухшей свечи, стоявшей на столе. Лилиан точно знала, откуда взялись эти яблоки, из каких нелепых ситуаций вошли в ее жизнь. Но которое из них заигрывало с ней в предыдущий раз, вприпрыжку соскакивая с лестницы? То, которое сегодня привело ее в темный коридорчик, заваленный хламом? Нет, в тот день она решила избавиться от маленького непоседы и положила его в сумочку, чтобы выбросить где-нибудь по дороге. Чего, в принципе, так и не сделала. Значит, им был подарок от чудного старика. Тогда то первое, словно впитавшее в себя чью-то кровь…
В тишине, мерцающей отголосками улицы да биением огненного сердца камина, зеленовласке так и не удалось добиться правды. Как от себя, так и от этой таинственной сморщенной парочки, словно бы всем своим видом потешающейся над ней.
Но Лилиан знала – время истин еще придет.
12
Дневник, ХЗР
15 сентября
71 (72) день от т.о.
понедельник
6:17
мансарда
Да, новая неделя наступила. Новый день и новая жизнь. Еще вчера я почувствовала это, когда бесцельно бродила праздными воскресными улочками Телополиса. Я не всматривалась в лица людей, окна домов или названия лавочек. Может быть, я смотрела внутрь себя, а, может быть, и нет. Я просто пребывала в прострации. На грани между «было» и «будет», когда песок уже не песок, но еще и не стекло. Отсутствовали какие-либо желания. Было все равно, бьется ли сердце в моей груди, или же оно подавно превратилось во прах.
В ту ночь не было их. Кошмарных сно-видений. Были другие сны, мелькающие, подобно лицам в толпе. Я проснулась в раздражении, к обеду стало совсем невмоготу от сжимающей грудь безысходной тоски, и я вышла на улицу. Быть может, если бы я погрузилась в глубочайший мрак, лишенный каких-либо сновидений, даже отголосков их или теней, со мной бы не случилось того, что случилось. Я бы не почувствовала себя опустошенной и брошенной. Потому что я привязалась к ним. Они стали частью меня, а я даже не заметила. Я понимала, но не придавала этому значения! А ведь они важны для меня. Эти чужие и такие родные кошмарные сно-видения. Они составляют то немногое, что я могу считать своим. То, что останется со мной, если я покину Телополис. Если у меня будет цель, которая поможет найти путь к Обители. Если Габриель прав, и она существует. Чтобы обрести истину.
А если она находится здесь, рядом?
И где же – под кроватью? Я искала там, но нашла лишь толстый слой пыли да безотчетный страх перед темным замкнутым пространством.
Почему каждый день так важен? Почему минувшие события я продолжаю прокручивать в своей голове? Почему мир словно бы сжимается вокруг, но никто этого не замечает?
Все дело в желтом сно-видении. Тихой и мягкой поступью оно пришло ко мне этой ночью.
Я устала и вновь бежала по бескрайнему зеленому полю. Туда, к горизонту, чтобы однажды стать птицей.
Я вновь была юношей и так явственно ощущала это, что теперь удивляюсь, как же мне удалось вернуться в свое тело, сохранив прежний пол.
Нет, я не могу подобрать столько слов, чтобы в полной мере выразить тот ошеломляющий восторг, переполнявший меня во время бега. Мои голые ступни отрывались от земли, чтобы неизменно вновь ее коснуться, но уже с сожалением, оттого, что полет остается лишь мечтой.
Поле было тем же. И небеса. И недосягаемый горизонт. И трава, хлещущая меня по икрам. И цветы, яркими брызгами выныривающие из сплошного зеленого океана. И беззвучно смеющиеся – надо мной или вместе.
Все менялось. Перемены были и там. Но отсутствовало осознание какой-то другой личности. Нет, только сильный и смелый юноша. Да, потом все изменилось. В один миг. Я закрыла глаза посреди бескрайней дикой зелени, а открыла их вновь в кромешной тьме. Я не хочу рассказывать, сколько времени мне понадобилось на то, чтобы понять, где же я нахожусь. Я намного раньше почувствовала это, а потом лишь увидела.
В расслабленном, но далеко не удобном положении я сидела в куче пожухлых листьев, в самом что ни на есть ее центре, середине. Они щекотали мои уши, лоб и запястья, шевелились, когда им хотелось, при этом так зловеще шурша, словно участвовали в сговоре против честного человека. Но, странно, они абсолютно ничем не пахли. Хотя, как какая-то мельчайшая деталь может сравниться в странности с самим фактом существования кошмарных сно-видений, опутавших меня?
Тогда у меня даже не возникло желания подвигаться самой. Мой разум призывал сосредоточиться на другом – на звуках, исходивших извне листовой горки, накрывшей меня со всех сторон. Я повиновалась. Затем прислушалась. И содрогнулась, и пожелала больше всего на свете заткнуть уши руками, крепко-крепко прижав ладони к ушным раковинам.
В огромном слепом мире, не поддающемся осмыслению, жестоко и подло издевались над человеком. Торжествующие крики сливались с умоляющими воплями, резкий смех заглушал мокрые всхлипывания, глухие удары перемежались непонятным звоном и скрежетом, на фоне не смолкавшего низкого гула. И если бы я перестала быть человеком, то в той какофонии, от которой леденела кровь в жилах, непременно смогла бы уловить тончайшую изысканнейшую красоту самой гармоничной из всех гармоничных симфоний.
Но лишь далекий, словно из потусторонних земель, звук колокола, плавно растекающийся в пространстве вибрирующим эхом, мог укрепить дух гаснущей жизни, и лишь затем, чтобы облегчить ее исход.
И возрадуются узнавшие, что колокол звонит не по ним.
Да, потом опять было бескрайнее поле. И мириады мыслечувственных сгустков, туго сплетенных воедино – в телесную материальную оболочку. Воистину волшебное место – поле, ставшее равниной. От смятения, уныния и глубочайшей печали не осталось и следа. Их смыло всеумиротворяющей волной покоя, дающего жизнь восторгу и простой человеческой радости.
Нет, я более не могу сдерживаться! Я должна это сказать и написать.
Теперь, восстанавливая в памяти желтое сновидение, или какое–либо иное событие, ставшее моим прошлым, я понимаю, со скольких мельчайших частичек состоит каждое из этих мыслечувственных сгустков, и с сожалением признаю, что не могу их описать так, как хотелось бы. А я желаю этого сильнее, нежели странник, бредущий по пустыне, – глотка воды! Но доступно ли человеку передать тончайшие ароматы, многоголосие, многоцветие, все оттенки и нюансы его жизни в слове? Я думаю, что да, просто это время еще не пришло. Я... Нет, может быть, в другой раз.
Снова и снова я возвращалась в горку из пожухлых шуршащих листьев, пока в один прекрасный (?) момент в моих руках не вспыхнул маленький желтый огонек. Так неожиданно возникнув, он напугал меня. Я держала ладони сложенными лодочкой, ребро к ребру, и огонек светился равномерным светом, спокойным, теплым и таким безмятежным. Я еле-еле оторвала от него взгляд и вдруг увидела себя со стороны, конечно, не себя, а того юношу, коим я была, но мгновение было слишком коротким, чтобы я успела запечатлеть в своей памяти хотя бы основные приметы молодой внешности. Потом все вернулось на круги своя. И я осмотрелась. Масса пожухлых листьев, словно под натиском лучистого света, расступилась, образовав крохотную маленькую пещерку. Они будто бы сжались, зачарованные маленьким светящимся незнакомцем, или перепугались, переживая за свое будущее, но притихли и преобразились. Теплый желтый огонек придал им больше жизни, с воистину безграничной щедростью овеял их дыханием лета, еще минуту назад считавшимся призраком, растворившимся в тумане, где-то за высокими окнами покинутого всеми дома. И листья заиграли всевозможными оттенками желтого, но не золотого, считая последний излишне тщеславным. Может быть, они и запели. Вот только мне был неведом язык опавшей осенней листвы, утратившей последнюю надежду, и я не слышала их.
Я не слышала ничего. Ни криков, ни воплей, ни причитаний, ни далекого колокольного звона. И слишком поздно поняла это. Ведь они смолкли еще тогда, когда ладони моих юных рук озарились чистым светом маленького желтого огонька. И только сейчас ко мне пришло осознание того, что еще в те часы, сжившиеся в минуты, я ощутила на подсознательном уровне. Мир пожухлых листьев и криков, насильно окруживший меня, был серым. Да, я находилась во тьме, но не было никакого сомнения в том, что извне все было прошито черно-белыми тонами и безумным количеством серого. Без единого цветного пятнышка. Как в той комнате, в которой молчаливая женщина играла на пианино.
Пожалуй, это и все, из чего состояло мое последнее сно-видение. Получается, что и не такое уж и кошмарное, каким казалось поначалу, в первые минуты бодрствования после сна.
Правда, было в нем кое-что еще. Хотя я и склонна думать, что тот эпизод, картинка, мимолетное мгновение было моим привычным сном, каким-то образом связавшимся с теми особыми серыми видениями.
Я сидела в уютном кресле-качалке. Мои ноги были укрыты мягким пледом. Я не знала, кто я и сколько мне лет. По левую сторону находилось широкое окно, его занавешивала длинная тонкая тюль. Солнечный свет, утренний, по-матерински ласковый, наполнял собой все окружающее пространство, лишь у дальних стен оставляя затемненные полоски. Мои глаза были полуприкрыты, плечи чуть наклонены вперед, все тело расслаблено. И в таком полудремотном состоянии мне чудилось, будто я попала в ореол чистого неиссякаемого света, бьющего из сердца самой вселенной. Вынырнув из прекрасных фантастических глубин, я не спеша осмотрелась по сторонам. И улыбнулась. От того, что свет, легким туманом клубящийся в комнате с высокими потолками, был приятного молочно-желтого цвета. Потом я почувствовала, как кто-то осторожно коснулся рукой моего плеча. Хотелось повернуться, поднять голову и узнать, кто этот человек. Но состояние покоя было таким упоительным, а пребывание в облаке чистого света таким радостным, и прикосновение руки незнакомого человека таким ненавязчивым, что я решила оставить все таким, как есть. Я прикрыла глаза и вскоре проснулась.
Я знаю, я подозреваю, что стиль моего письма изменился. Я помню, что говорила Вирджиния о переменах. Я чувствую их в себе, но, честно признаюсь, боюсь того, к чему они могут привести.
Глава 34
Полуночная
1
Дыхание ветра было прохладным, в нем еще чувствовались нотки летнего тепла, но их с каждым днем становилось все меньше и меньше. Мир окутали приглушенные тона. Даже в Полдень, когда беспощадный солнечный свет проникал в самые отдаленные проулки города, больше некого было поразить буйством красок и цвета. Природа знала свое дело, она устала от агрессивной энергии летней жизни и со спокойной душою да глубоким вздохом облегчения погрузилась в бархатную меланхолию осенней поры, игнорируя призывы вернуться к сочной июньской траве, сухой июльской жаре и будоражащим августовским грозам. Но природа знала – однажды ей приснится сон, это будет видение из прошлого, о безвозвратно ушедшем лете, которое люди из года в год нарекают «бабьим летом».
Лилиан одиноко стояла у калитки, от которой извилистая тропка убегала вглубь сада. Кроны фруктовых деревьев местами пожелтели, словно присыпанные золотистым снегом. Трава приобрела более темный оттенок, а на вытоптанных участках почему-то побурела. Лилиан вдруг четко и ясно поняла – зима в этом году будет ранней, ее ледяная карета, запряженная шестеркой белогривых, уже на всех порах мчится в Телополис. Но она могла и ошибаться.
Лилиан покрепче затянула пояс на своем плаще (новом, поскольку прежний утоп в Немоозере вместе со сгоревшем пароходом; плащ незнакомца, то бишь Винсента, она теперь носить никак не могла, а те два, что хранились в сундуке, по-прежнему ее не устраивали), будто бы это могло придать ей больше уверенности, поправила ворот и откинула с лица непослушную прядь своих вечнозеленых волос-водорослей, к которым так неравнодушен был мятежный сентябрьский ветер, печальным странником разгуливающий по округе, и только затем, приоткрыв приветственно скрипнувшую калитку, пересекла черту живой изгороди и ступила на тропку, но тут же остановилась, замерев на месте в нерешительности. В левой руке она держала бумажный пакет, в который услужливый лавочник положил пять спелых отборных груш, сладких и благоухающих, а правой рукой прижимала к себе большую картонную папку, внутри которой уместилось множество интересных вещей – альбом для рисования, набор кисточек, графитовых карандашей и чернильников, акварельные краски и даже цветная бумага. Это были гостинцы для Ника, на незапланированную встречу-свидание с которым и пришла в этот день девушка. Она хотела принести ему пару книг, но их не оказалось у нее дома. Значит, за ними нужно было отправиться в Трехбашье Кинга и Ко или в какую-то книжную лавку-магазинчик, в поисках которой она тщетно провела весь вторник, обойдя два десятка улиц. Разумеется, первый вариант отпадал сам по себе. Поверив в слова Сергиуса о существовании иных Трехбаший, Лилиан премило прогулялась по городу в среду, к сожалению, так и не обнаружив даже намеков на активную жизнедеятельность чего-либо схожего с объектом ее вожделенного внимания. Решив, что иные многочисленные Трехбашья существуют или в фантазии ее бывшего коллеги, или же где-то за пеленой дождя в Цина-Лубб, Лилиан совершенно случайно заглянула в лавку-магазин, специализировавшуюся на разных предметах и вещах художественного толка. Там она с радостью и приобрела то, что вошло в картонную папку, посчитав, что Нику подобный сюрприз должен обязательно понравиться.
Но Лилиан, наконец, сдвинувшись места и зашагав намеренно неспешной безмятежной походкой, несла с собой в Дом Радости печальную весть. Она собиралась попрощаться с Ником, расстаться с ним раз и навсегда. Такое решение она приняла в воскресенье и все эти дни поддерживала в себе уверенность в том, что поступает правильно. Она теперь не седьмая эйда, она больше не сможет приносить своему маленькому серьезному другу интересные книжки. Так зачем же?.. Но ведь можно было найти сотню других причин! – в горячем протесте вдруг воскликнуло ее сердце. Может, может быть.
Лилиан вышла на детскую площадку и осмотрелась. На лавочках, выкрашенных в яркие цвета, группками сидели подростки и о чем-то увлеченно болтали, некоторые из них во что-то играли. Несколько человек постарше, держась за руки, бродили между деревьев. Дети поменьше, радостно повизгивая, смеясь и галдя, весело бегали повсюду, играли в прятки и догонялки, раскачивали друг друга на качелях, представляя себя если не вольными птицами, подумала Лилиан, то, по крайней мере, асами летного дела и романтиками-дельтапланеристами, хотя о таких названиях они, очевидно, даже не слыхали. При этой мысли девушка невольно глянула в синие дымчатые небеса и, как и прежде, не увидела в них ни птиц, ни самолетов, к чему уже так привыкла, что их появление, скорее всего, удивило бы ее, а, может быть, и напугало и лишь потом обрадовало.
К Лилиан подошла женщина, которая ранее, как заметила девушка, чуть поодаль занималась с группой детишек лет семи–девяти. Женщина была в легкой голубой куртке и свободных брюках из плотной ткани, на ее шее был повязан шелковый платок с мелким узором, густые темные волосы были забраны назад, а на тонком изящном носу тускло поблескивали очки.
– Здравствуйте, – произнесла она, – вы к кому-то пришли?
– Вроде бы как, да, – с улыбкой и стараясь быть вежливой, ответила Лилиан.
Женщина вопросительно вскинула свои тонкие черные брови и молча стала ждать продолжения.
Лилиан ищущим взглядом осмотрела толпу ребятишек и только тогда сказала:
– Понимаете, я пришла к Николаю. Знаете его? Такой небольшой, часто ходил в комбинезончике. А? – она с надеждой посмотрела на женщину в очках.
– А, Николай! – усмехнувшись, проговорила та, но в ее своевременной догадке чувствовалась фальшь. Лилиан насторожилась. Внутри она вся напряглась, но внешне даже сумела звонко и беззаботно засмеяться.
– Да, знаете, такой милый мальчик, – заметила она, пытливо изучая шатенку, – я даже гостинцев ему принесла, – и зеленовласка указала на бумажный пакет с грушами и картонную папку.
– Великолепно, – проворковала женщина, – это так мило с вашей стороны. Вы с Николаем давние друзья? – склонив голову, женщина подалась вперед.
– Больше да, чем нет, – задумчиво ответила Лилиан и через мгновение более уверенно прибавила: – Да. Так вы знаете, где он? Могли бы позвать? Если вас, конечно, не затруднит.
Тут по лицу шатенки пробежала тень, а во взгляде светло-карих глаз появилось сочувствие.
– Николай в последнее время плохо себя чувствует, – понизив голос, сказала она. – Я схожу к нему, поговорю и посмотрю, что для вас можно будет сделать.
– Благодарю, – искренне отозвалась Лилиан, засомневавшись, а не слишком ли рано она составила себе впечатление об этой воспитательнице?
– Я подожду здесь, на лавочке, – прибавила она.
– Нет, прошу вас, – вдруг запротестовала шатенка, – пожалуйста, подождите в глубине сада. Дети, они могут, – она на секунду запнулась, – расстроиться.
И пока Лилиан не ответила утвердительным кивком, так и не поняв, в чем же, все-таки, суть проблемы, женщина продолжала буравить ее взглядом. И только когда девушка отошла к группе карликовых деревьев, шатенка повернулась и пружинящей походкой удалилась к одному из зданий. Лилиан заметила, что ее место среди детей заняла другая женщина, постарше, с проседью в жиденьких каштановых волосах, укрывавшаяся шикарной шалью с бахромой.
2
Тут кто-то осторожно потянул зеленовласку за рукав плаща, отчего она, успев погрузиться в раздумья, вздрогнула.
– Не верь ей. Она лжет, хотя и не хочет этого, – раздался тихий детский голосок, словно весенний ручеек прожурчал среди вековечных камней.
Лилиан обернулась и посмотрела вниз. Перед ней в тени одного из фруктовых деревьев стояла девочка, в сиреневой курточке поверх длинного сарафана в клетку, на ногах – маленькие замшевые ботиночки. Ее темные волосы были разделены пробором и завязаны ленточками в два хвоста.
– Здравствуй, Керолайн, – отозвалась Лилиан и почувствовала, как в груди ее тоскливо защемило сердце.
– А почему воспитательница лжет? – поинтересовалась она, так как Керолайн молчала, смотря на зеленовласку снизу вверх задумчивым взглядом.
– Потому что Ника здесь нет, – через некоторое время ответила девчушка. – Нету в нашем Доме.
–Ты имеешь в виду, в Доме Радости?
Керолайн коротко кивнула.
– А где же он тогда? – недоуменно спросила Лилиан, вдруг подумав, как же, наверное, идиотски она выглядит с этими пакетом и папкой, особенно если считать, что человечек, которому гостинцы предназначались, находится далеко отсюда.
– Пойдем на старые качели, – взамен ответа предложила Керолайн.
– И ты мне все расскажешь?
– Да.
Они прошли в другой конец сада, на площадку, густо заросшую травой. Правда, кое-где она была вытоптана, по чему можно было судить о том, что ребятишки не забывали о давних привязанностях и регулярно навещали своих старых друзей – качели. Последние не выглядели такими уж ветхими, хотя в местах сгибов и виднелись пятна ржавчины, да и краска то тут, то там облупилась.
– Покатай меня, – попросила Керолайн и села на меленькую карусель.
Лилиан, отложив свои вещи на одну из двух деревянных скамеек, взялась за край креслица, в которое села девочка, и принялась толчками раскручивать качели по кругу. Они обе так увлеклись этим незатейливым и приятным занятием, что не заметили, как пролетело целых полчаса. Под конец развлечения Керолайн даже весело рассмеялась, ее черные глазки заблестели, а щечки расцвели румянцем.
– Ты больше не седьмая эйда, – выпалила девчушка, когда они присели на скамейку отдохнуть.
Лилиан изумленно захлопала ресницами и не сразу нашлась с ответом.
– Да, – минуту спустя сказала она.
– А Ник ушел искать нашу маму, – заявила Керолайн с особой горячностью, которая, как казалось Лилиан ранее, была несвойственна сестричке ее маленького друга.
– Ушел? Вашу маму? – обескуражено выдохнула зеленовласка. Она была совсем сбита с толку.
Керолайн, замотав своими ножками, не достающими до земли, принялась заинтересованно изучать девушку. Ее цепкие глазки не упускали ни одной детали, тем самым выказывая пытливый ум, прячущийся в этой темноволосой детской головке.
Лилиан же смотрела себе под ноги и пыталась собраться с мыслями. Выпытывать у девочки о том, как она узнала, что зеленовласка более не седьмая эйда, Лилиан посчитала излишним. В крайнем случае, об этом ей могли сообщить другие дети, приходившие в субботу в Трехбашье и слушавшие чтение Патри. Но вот новость о Нике поразила ее. Хотя... Они ведь познакомились именно тогда, когда он одиноко, словно брошенный на произвол судьбы щенок, бродил по Телополису. Еще в тот день он мог начать свои поиски, никому об этом ничего не сказав. А зачем? Чтобы только посеять сомнения и подозрения? Чтобы за ним стали следить?
– Почему он решил так... поступить? – спросила Лилиан, обратив свое внимание и все свои чувства на девочку в сиреневой курточке. – Почему именно сейчас? И где он будет ее искать? Прости, что так много вопросов, – помедлив, прибавила она. – Да, и разве родители не приходят за вами сами?
Керолайн долго молчала, прежде чем ответить.
– Пришла одна тетя и сказала, что она мама Ника. Но Ник ей не поверил. И все. Тетя не знала про меня. А мы с Ником – семья, мы родные, брат и сестра! – она разволновалась и умолкла, чтобы отдышаться.
– Ну-ну, успокойся. Прости, – нежно прошептала Лилиан, погладив девчушку по спине. – Можешь больше ничего не говорить.
– Нас нельзя разлучать, – сдавленным голосом пролепетала Керолайн, и из ее глаз брызнули слезы. Настроение этого человеческого существа было так же сильно подвластно резким переменам, как и характер весенних ветров, удивительно сочетающих в себе одновременно и холод, и тепло.
Лилиан, кляня себя, на чем свет стоит, за такое безразличие и наглость в общении с маленьким созданьицем, подсела поближе и, продолжая поглаживать девчушку по спине, шептала ей множество нелепых успокаивающих слов. Керолайн не стала искать ласки и облегчения в объятиях, она сидела, сгорбившись, и, прижав ладошки к лицу, изливала в слезах свое крошечное горе, тяжким грузом тяготившее ей душу.
Лилиан, вспомнив о гостинцах, достала из бумажного пакета сладко пахнущую грушу и вспотевшей дрожащей рукой протянула ее девочке.
– Хочешь? – тихо спросила она.
Керолайн, казалось, не слышала ее. Но вот прошло еще какое-то время, и рыдания девочки стали затихать. Она отстранила от заплаканного раскрасневшегося лица руки и, понурив взгляд, стала порывисто вдыхать и выдыхать прохладный воздух.
– Возьми, – Лилиан вновь предложила ей сочную грушу, – а я достану платочек.
Надув губки, Керолайн бросила на зеленовласку быстрый строгий взгляд и, схватив фрукт, зажала его в своих ладошках. Лилиан, усмехнувшись, тут же отвернулась и с усердием стала рыться в карманах. Отыскав выглаженный, белый, с вышивкой по углам платочек, она протянула его Керолайн.
– Спасибо, – тихо поблагодарила девочка и, стерев последние следы слез, вернула увлажнившийся платочек его владелице.
– Пахнет осенью, – произнесла она, прикрыв глаза и понюхав грушу. – Как в большом старом доме, далеко в горах в середине октября, – прибавила она.
– Ты была в таком доме?
– Нет. Но очень хотела бы, – при этих словах Керолайн скромно улыбнулась и посмотрела в лицо старшей девушки своими чистыми темно–карими глазами.
– Когда соберешься, возьмешь меня с собой?
Керолайн энергично закивала.
– И Ник будет с нами! – воодушевленно сказала она своим прекрасным, словно весенний ручеек, голоском.
– Керолайн, – начала Лилиан, и голос ее от волнения дрогнул, – ведь я пришла попрощаться… с Ником, – она прервалась, ожидая, что девочка что-то скажет, но та слушала ее молча. – Я тут принесла гостинцы. Не смогла найти книги. Вот тут еще есть груши, – она приподняла бумажный пакет и поставила его обратно, – а здесь, – Лилиан взяла в руки папку, – здесь находятся разные такие предметы, для рисования. Я подумала, что Нику это будет интересно. Как ты считаешь?
– Думаю, что да, – согласилась Керолайн. Ее спокойная, немножко печальная улыбка излучала особый незамутненный свет, от былых слез осталось лишь легкое покраснение в глазах.
– Керолайн, почему ваши воспитательницы такие упрямые, строгие и ведут себя как-то странно? – полюбопытствовала Лилиан, в тайне надеясь, что этот вопрос не вызовет новой бури эмоций в сердечке ее чувствительной знакомой.
– Они со взросляками такие, а с нами – добрые и отзывчивые.
– Со взросляками? – с улыбкой переспросила Лилиан. – Значит, и я отношусь к этой категории. Ну, конечно…
Неожиданно Керолайн звонко засмеялась, видимо, это замечание зеленовласки ее так насмешило. Но этим девочка и ограничилась, позабыв об ответе.
3
Время потекло плавно и размеренно, дни сменяли друг друга. В полной мере Лилиан ощутила свою свободу. Теперь она никуда не спешила и никуда не опаздывала и заслуженно могла назвать себя хозяйкой собственной жизни. Если она ложилась поздно, то могла не беспокоиться о том, что весь следующий день будет клевать носом и бороться с зевками. С чистой совестью она спала до десяти или половины одиннадцатого и могла не выходить на улицу до двух часов пополудни, если дома был запас еды. Лилиан научилась не расстраиваться из-за бессонниц, которые иногда все еще мучили ее. Отличным противоядием в таком случае становились фланирующие долгие прогулки по утреннему Телополису, погруженному в белесый туман, который постепенно пронизывали солнечные лучи, выплавленные из белого золота в горниле вечности.
Теперь многое она любила делать подолгу. Ей нравилось на несколько минут замирать в пространстве, словно засыпая или волшебным образом превращаясь в статую, а потом потешаться над этим и над самой собой. Она сидела на круговых лавочках под загадочно мерцающими ветвями белолиста и немигающим взглядом смотрела в колодец, пытаясь отыскать в его мутных сумрачных глубинах пульсирующие движения самой жизни, на которые бы отозвались ее жаждущий познаний разум и ноющее, трепыхающееся в груди сердце.
Ее не пугали давешние предостережения Вирджинии, и только жесткий пронизывающий до мозга костей ветер мог заставить ее покинуть полюбившееся место и начать двигаться.
Она приобрела мольберт и холст, масляные и акварельные краски да кисти. Она отдавала долг Керолайн (или все-таки Нику?). Долг, которого, возможно, и не существовало.
В послеобеденные часы, где-то после четырех и до семи, если в этот час она оставалась дома, Лилиан усаживалась на стул перед мольбертом и устремляла свой взор на гладкое серое и абсолютно чистое полотно, на котором когда-то должна была появиться картина, выполненная ее рукой. Тени неторопливо сгущались в пустой южной гостиной, за окнами скользили очертания унылого старого заброшенного парка да случайных редких прохожих. Солнце более не было видно. Следы его кропотливой работы, еще трепещущие на самых верхушках увядающих крон деревьев, неумолимо и аккуратно слизывал тихий благородный вечер.
Глаза Лилиан время от времени пробегали взглядом по квадрату полотна, из угла в угол, останавливаясь посередине. Но мысли удивляли своим постоянством. Они то витали в облаках, то бегали в проулках и забирались в подвалы, но не спешили сорваться с места и умчаться вдаль. Они жили сегодняшним днем.
В свой Дневник, о котором не ведал никто, кроме Крепыша, Лилиан заносила все приходившие ей в голову мысли, идеи, обрывки фраз, услышанные в незапамятные дни ее беззаботной юности и чудом всплывавшие из глубин ее памяти.
Лилиан продолжала поддерживать отношения с вышеупомянутой особой, то бишь с мнительным фарфоровым чайничком, отношения, которые иначе, как своеобразными, и не назовешь. Она махнула рукой на новолуньские предсказания Крепыша, хотя где–то в глубине ее души еще теплилась последняя неугасающая надежда.
Большинство вечеров Лилиан проводила в компании с Винсентом. Они ужинали в «Горделивом Соколе», «Майской Пушистости», «Лиловом Вереске», а иногда даже в «Бескрылом Полете». Они гуляли, держась за руки, созерцали звезды, тянулись друг к другу в поисках утраченного тепла, в людных местах разговаривали полушепотом, и целовались, в сквериках, проулках и под ветвями белолистов. В общем, вели себя, как обычные влюбленные. Вот только три вещи беспокоили Лилиан: ее состояние этой самой влюбленности, не поддающееся контролю; нормальность их взаимоотношений (усыпляющая, отравляющая нормальность, от которой ее так предостерегал Сергиус) и то, что Винсент так до сих пор и не пригласил ее к себе домой. Подумаешь, нашла о чем переживать, скажет кто-то. Но не Лилиан. Теперь она позволяла Винсенту провожать себя до дверей дома, но не решалась, боясь показаться навязчивой и ненароком разрушить установившуюся гармонию, расспрашивать своего сердечного друга о месте его обитания, о котором сам он, то есть Винсент, предпочитал говорить мало, выражаясь при этом довольно скупо. Лилиан был известен его адрес – Пепельный Мост, 67, и при желании она могла в любое время заглянуть к нему на огонек, в гости, чтобы выпить чашечку чая. Если бы желание было настолько огромным и непреодолимым, чтобы побудить ее к действию. А пока что она предпочитала оставаться в романтическом неведении, всецело полагаясь на Винсента и на то, что однажды он обязательно пригласит ее к себе.
И все-таки «однажды» наступило. Но случилось в ту пятницу, последнюю в сентябре, нечто иное.
Еще днем раньше они договорились пойти в «Веселое Полнолуние», поскольку в тот вечер как раз должна была выступать Полуночная, а такое событие, несмотря ни на что, пропускать было нельзя.
По установившемуся обыкновению Винсент прислал цветы за полчаса до того, как должен был зайти за девушкой. На сей раз это были розы, густого гранатового цвета, с упругими бутонами, на длинных крепких ножках со множеством острых шипов. Классика, с улыбкой подумала девушка, опуская молчаливые гордые цветы в прохладную воду, набранную в одну из четырех ваз, теперь имевшихся в ее доме. Классика – лишь слово, промелькнувшее в голове, и смутное неуловимое воспоминание.
Лилиан вносила последние штрихи в свой прекрасный образ, иногда поглядывая на часы, длинная стрелка которых постепенно приближалась к цифре «12», а короткая – к «8», когда вдруг услышала какой-то шум и, подойдя к приоткрытому окну мансарды, выглянула наружу. В вязко собирающихся, подобно каплям воды в теплице, сумерках на крыльце своего дома она увидела Винсента, одетого в пальто. Правой рукой он крепко сжимал ворот бесцветного свитерка, в котором, пытаясь вырваться, беспомощно трепыхался маленький человечек с лоснящейся лысинкой на голове, испуганно вжатой в плечи.
– Что случилось? – недоуменно воскликнула Лилиан, почувствовав, что имеет на это право с высоты своего третьего этажа. В следующий миг на нее устремились две пары глаз. Одни, стальные (она знала это, но не видела на таком расстоянии) смотрели спокойно и уверенно, другие же, маленькие и сощуренные, издали создавали такое же впечатление, что и все тело их владельца в целом – блеклое и жалостное, если не жалкое.
– Тебе лучше спуститься, – произнес Винсент, когда Лилиан повторила свой вопрос.
С чувством дискомфорта из-за возникшего напряжения зеленовласка закончила свой туалет и, оглядев беглым взглядом свое скромное жилище – мансарду, словно что-то забыла или боялась более не вернуться, по крайней мере, такой, как прежде, сошла на первый этаж и отворила парадную дверь.
4
–Так в чем же дело? – с порога спросила Лилиан, выдержав прямой взгляд Винсента, напряженный и мощный, словно лавина, сходящая с гор, в котором, правда, на какую-то долю секунды проскользнули искры трепетного восхищения. Нахмурившись, она перевела взгляд на человечка с лысинкой. Он был так мал, что если бы внезапно, повинуясь бредовой идее, решил переодеться в ребенка, то вполне смог бы за него сойти. Лилиан постаралась принять этого незнакомца таким, каким он был, однако не смогла перебороть в себе известную долю отвращения, скребущим комом подкатившего к ее горлу. И пока она боролась с необъяснимым тошнотворным приступом, Винсент пустился в объяснения.
– Он стоял на крыльце твоего дома, – хладнокровно проговорил он, – выводя на двери какие-то замысловатые безобразные знаки красной краской, которая, как он теперь смеет утверждать, – тут Винсент не сдержался и, бросив на человечка, которого продолжал цепко держать за ворот, уничижительный взгляд, скривился, – краска, которая не отмоется и вовек.
– А это очень долго, – скрипучим голосом протянул человечек с лысинкой и злорадно захихикал, отчего его лицо исказилось, превратившись в гротескную маску.
Лилиан стиснула зубы, внимательно осмотрела внешнюю сторону парадной двери, за медную ручку которой продолжала держаться левой рукой (по тому, как побелели костяшки ее пальцев от силы, с которой она сжала ручку, можно было безошибочно судить о том, какая буря начала разыгрываться у нее внутри) и, увидев те самые знаки, поджала губы. Затем, поочередно глянув на стоявших в шаге от нее мужчин, а также им под ноги, поинтересовалась:
– А где же краска?
Винсент отступил в сторону, потянув за собой человечка, и указал рукой на мостовую. Там и стояла злосчастная банка с краской, а рядом с ней лежала кисть, вся перепачканная красным. Лилиан поморщилась – в прямоугольнике света, падавшем из ее дома, казалось, словно банка наполнена человеческой кровью, а кисть и не кисть вовсе, но орудие зверских обрядов.
Тягостное сумрачное молчание нарушил недовольный писк человечка с лысинкой, которому, очевидно, изрядно поднадоела роль жертвы, и он решил выйти из игры.
Винсент смотрел на Лилиан, та на человечка, человечек на свои перепачканные краской руки.
– Очень забавно, – процедила сквозь зубы Лилиан. – Что же это у вас, дорогой мой, хобби такое – загваздывать двери домов, в которых живут честные люди?
– Честные, – перекривил ее человечек и что-то буркнул себе под нос, чего Лилиан не смогла разобрать, а потом вновь захихикал, с еще большим злорадством, но вдруг поперхнулся и закашлялся.
В движение пришел Винсент. Он быстро спустился с крыльца, таща за собой самодельного пакостника, и поволок последнего дальше по улице.
– Винсент! – тревожно окликнула его сбежавшая на мостовую Лилиан.
Мужчина обернулся.
– Я сейчас. Ты только никуда не уходи, – суровые слова карающим хлыстом ударили по воздуху и замерли на полпути между реальностью и миром забвения.
– Проклятье и замшелый олух! – в сердцах выругалась Лилиан, когда фигуры мужчин растаяли в тенях старого заброшенного парка. Она скрестила на груди руки, до боли вцепившись в собственные плечи, но, во избежание появления синяков, вскоре отпустила себя и стала расхаживать из стороны в сторону перед крыльцом собственного дома, каждую минуту бросая взгляд из-под нахмуренных бровей на банку с краской и запачканную кисть. Но во взгляде том не было испуга или какого-то ирреального страха, только легкое замешательство и крайнее отвращение.
– Нужно будет попробовать, – сказала она себе, когда, наконец, остановилась и критическим взором смерила парадную дверь своего дома, которая так и стояла распахнутой настежь, а из прихожей лился мягкий теплый свет, вселяя надежду на лучшее.
Позади нее остановился Винсент. Лилиан слышала, как он приближался, но не повернула головы, нарочно испытывая себя.
– И что же ты с ним сделал? – раздался в вечерней тишине ее опечаленный голос.
– Провел разъяснительную беседу. Серьезную и мирную, – мужчина встал перед Лилиан и заглянул в ее потемневшие изумрудные глаза, которые ответили ему смиренным укором. – Он жив и здоров, но на эту улицу больше не вернется.
Интонация, в которой были произнесены эти слова, смягчили зеленовласку.
– Мы задержались, – усмехнувшись, сказала она.
Затем закрыла дверь своего дома и, взяв Винсента под руку, пошла рядом с ним. Решение проблемы, касающейся банки с краской, кисти и знаков, намалеванных на ее двери, она отложила на потом.
Через каких-то пятьдесят метров Лилиан вдруг застыла на месте, словно поддавшись притяжению некоего огромного магнита, зарытого под землей.
– Лилиан? – Винсент вопросительно вскинул брови и проследил за немигающим взглядом своей подруги, устремленным на дом, в окнах которого притаилась тьма. Он молча ждал, пока девушка заговорит, и все это время держал ее за руку, которая стала холодной и липкой.
– Этот дом, – хриплым голосом неуверенно ответила Лилиан на немой вопрос своего спутника. Вздохнув с такой осторожностью, словно опасалась потревожить могущественных духов, обитающих в темном здании, она откашлялась и продолжила: – У меня с ним... связаны некоторые воспоминания. Весьма неприятные.
Винсент внимательно выслушал ее, и вновь посмотрел на дом, но уже по-новому, заинтересованно и с некоторым вызовом. На мгновение он нахмурился, устремив свой взор вдаль, а затем его лицо преобразилось от удивления и озарившей мужчину догадки.
– Тебе не повезло с соседями, – сказал он и мрачновато усмехнулся.
– Это почему? – не поняла Лилиан.
– Я сразу и не сообразил, что к чему, – ответил Винсент и, сделав паузу, покачал головой, а затем продолжил, неотрывно смотря в глаза девушки, словно пытаясь проникнуть в самые потаенные закоулки ее души, озаряя свой путь сталью, полыхающей холодным пламенем. – Он проклинал тебя и называл ведьмой. Он, лицо которого я однажды увидел в окне этого дома.
Лилиан показалось, будто бы тонкие нити, удерживавшие ее бьющееся в груди сердце, вдруг разом оборвались, и жизненно важный орган, полный горячей алой крови, бесшумно полетел вниз, в сумрак пропасти, лишенной дна. И не было страха, только ощущение вечного, лишающего рассудка падения.
Лилиан знала, кого Винсент имеет в виду, но не могла вымолвить ни слова. Потому роковое (конечно, исключительно в локальном масштабе) предложение она предоставила произнести мужчине, что не принесло тому ни единой капли радости или какого-либо удовольствия.
– Ты уже знаешь. Это рисовальщик, обезобразивший дверь твоего дома.
Ножи, летящие в нее со зловещим свистом. И дымопожар. Весь дом в копоти. Ее побег…
Его рук дело. Человечка с лоснящейся лысинкой. Но за что?
– Я так проголодалась, – она заставила себя улыбнуться. – Пойдем? Полуночная ждет.
Винсент кивнул и сказал:
– Хотя ждать должны мы, а не она.
5
Весь вечер Лилиан была притихшей и задумчивой. Винсент бросал на нее взгляды, в которых читалась тревога, но тактично не задавал лишних вопросов, избегая скользких тем. Он не знал о ножах и пожаре. Он просто не мог знать. Но он умел тонко чувствовать, хотя по его внешнему виду, суровому и даже несколько аскетичному, навряд ли можно было судить о том, что он на такое способен. Но Винсент понимал – история с лысым человечком затронула тонкие струны души Лилиан, хотя пока что он и не мог определить источник и природу этой тайной связи.
На десерт принесли коктейли и бисквитный пирог со сливками. Но Лилиан хотелось чего-то горячего, что смогло бы растопить ее заиндевевшее и замерзшее сердце. Покорившись тлеющему отчаянию, она заблудилась в стенах неведомого лабиринта.
И когда Винсент заказал два фруктовых чая, над чашками которого поднимался пар, а в воздухе разливалось разноцветие сладкого аромата, Лилиан подумала, что ее сердечный друг сумел прочесть мысли своей спутницы.
– Как жаль, что здесь не подают онто-рио, – с мягкой улыбкой невзначай заметила Лилиан.
– Онто-рио? – переспросил Винсент. – Помню, ты говорила о нем.
– Ты его не пробовал?
Винсент отрицательно покачал головой. Лилиан кивнула.
– Знаешь, если честно, я ничуть не пожалела, если бы ни разу его не попробовала. Но... онто-рио способен привязывать к себе, и я в данном случае не стала исключением. Хотя однажды один человек и сказал мне, что, чем крепче и дольше будет моя связь с онто-рио, тем более позитивно он будет на меня влиять.
– Кто же посмел разыграть с тобой подобную шутку и напоить этим чудесным напитком?
– Это была моя подруга. Но она не хотела. Она просто угостила меня, – но этих словах Лилиан вдруг резко смолкла и уставилась в свою чашку с чаем, а потом с двойным усердием взялась за оставшихся полкусочка пирога.
Винсент наблюдал за ней и хранил молчание. Затем он стал осматривать людей, собравшихся в просторном зале «Веселого Полнолуния», их наряды и украшения, стал следить за их движениями, мимикой и жестами и в который раз удивляться и одновременно опечаливаться, ведь он знал, что скрывалось за кулисами этого мира, неиссякаемой энергии, побуждающей человеческих существ жить и процветать, пусть даже первое было лишь отголоском пульсирующей в жилах крови, а второе – безликой тенью, падающей от сорняка.
За одним из столиков Винсент приметил пару, которая показалась ему знакомой. Это были женщина и мужчина, в сверкающих вечерних нарядах. Чуть склонившись друг к другу, они о чем-то разговаривали или, скорее, спорили, подумал Винсент, если судить по их активной жестикуляции.
– Лилиан, посмотри, вон то, случайно, не та ли самая твоя подруга, о которой ты говорила?
Справившись с тортом, девушка глянула в сторону, указываемую Винсентом, и едва не поперхнулась глотков фруктового чая.
Удивительным образом пара, на которую они продолжали смотреть, заметила их. Разговор моментально прервался, и женщина приветливо помахала рукой, затянутой до локтя в темно-синюю перчатку. Лилиан с трудом выдавила из себя улыбку и даже сумела кивнуть, как бы давая понять, что принимает адресованный ей жест приветствия. Но затем она повернулась в другую сторону и подозвала проходившего мимо официанта.
– Я вас слушаю.
– Будьте добры, принесите еще... – она на секунду запнулась, – чаю. Зеленого.
– И мне также, – подал голос Винсент, заинтригованный безмолвной мизансценой, разыгравшейся между его спутницей и темноволосой женщиной в перчатках.
– Это Вирджиния, – без особого удовольствия пояснила Лилиан, заметив в стальных глазах Винсента вопрос и нетерпение. – А рядом с ней Питер. Ты встречался с ними на той вечеринке, на пароходе, – она замолчала, о чем-то задумавшись, а потом, сдвинув брови, спросила: – Ты ее знаешь? Вирджинию?
– Н-нет, – честно ответил Винсент, а потом прибавил: – Хотя, может быть, где-то видел, но лично не знаком.
– Как же ты тогда догадался, что она моя подруга?
– Я узнал мужчину, Питера. Об остальном просто догадался.
Огонек сомнения постепенно угас в глазах Лилиан, и она, тяжело вздохнув, прошептала:
– Прости. Сегодня я сама не своя.
Его рука протянулась к ее руке через стол, и их пальцы переплелись.
– Лилиан, я готов выслушать тебя в любую минуту, – тихо произнес Винсент.
– Я знаю, знаю, – прошептала в ответ Лилиан, но уже через минуту почувствовала себя неловко, ее пальцы потихоньку выскользнули из замка, рука спряталась под стол и легла на бедро, затянутое в бархат платья.
– А ведь это он, Питер, – сказала она, – придумал онто-рио. Вернее, как придумал, скорее изобрел, наверное. Вырастил, взлелеял. А потом заварил волшебный напиток.
Винсент заговорил не сразу. Он обдумывал слова зеленовласки, но спросил совершенно о другом:
– Во что ты веришь, Лилиан?
– Во что верю? – обескуражено переспросила девушка. – В каком смысле?
– В самом что ни на есть прямом. Или абстрактом, как тебе удобнее.
– Ну, не знаю, – поразмыслив, ответила Лилиан. – Право, не знаю.
– Как же это так, не знаешь?
– Так. Ведь я потеряла память! И до сих пор, к сожалению, еще ее не вернула. Я не помню, во что верила раньше, и не знаю, во что верю теперь.
– Но ведь ты живешь, здесь и сейчас. Во что веришь ты, Лилиан, именно ты, а не та, другая, которой ты была прежде и которую я не знаю?
Лилиан потупила глаза. Она не собиралась отвечать на последний вопрос. Она находилась на пути от незнания к знанию. Она лишь собирала информацию и не готова была делать какие-либо выводы. От необходимости отвечать ее спасли возбужденные перешептывания в зале, возня на стульях, все более возрастающее напряжение, а также постепенная смена освещения на приглушенное и затихающее исполнение музыкантов – все признаки скорого появления Полуночной.
Лилиан развернулась на стуле, чтобы видеть сцену, и потому не заметила укоризненного, но далеко не сердитого взгляда, брошенного на нее Винсентом.
Все было, как и прежде, в те особые незабываемые вечера, когда грани между реальностями стирались, когда зал ресторана, погруженный в сумерки, уплывал не периферию и постепенно ускользал все дальше и дальше.
Была только она. Полуночная. Черная, влажная, ночная. Пленительная, манящая, завораживающая. Ее голос был подобен ветру. И чего бы он ни касался на пути – все сразу становилось иным. Полуночная, увлекающая в мир причудливых фантазий, где темная смолянистая вода плескалась у самых твоих ног, где ветви ив достигали дна, а бесшумно колышущиеся гигантские водоросли ласкали серебристые спины люминесцирующих рыб; где звезды в полнолуние падали с куполообразных небес, но, не долетая до земли, превращались в человеческие мечты и надежды, чтобы однажды все-таки разбиться вдребезги или вернуться в лоно матери – в космос, во вселенную, в вечность...
Но нечто изменилось. Так бывает, когда держишь в руках незнакомый предмет и полностью погружаешься в процесс его познания, предмет интригует, и тебя разбирает любопытство, ты живешь именно в этот момент, именно в этой точке пространства. Но потом происходит узнавание. Формируется новое кольцо в бесконечной цепочке твоего прошлого. Замкнутое кольцо узнавания. Предмет становится вещью и тускнеет в твоих глазах и не потому, что действительно стал таковым, но потому лишь, что перешел из разряда настоящего в разряд минувшего.
Лилиан знала эту женщину. У нее возникло такое ощущение, словно она знала ее всегда. Хотя это и было неправдой. Но имело ли такое значение в те оголенные минуты чувственного узнавания?
6
Когда выступление загадочной женщины по имени Полуночная подошло к концу, Лилиан вскочила на ноги. Она еле-еле досидела до конца. Ей не терпелось подтвердить или опровергнуть свои догадки.
– Лилиан? Что случилось? Ты куда? – Винсент поднялся следом.
– Все хорошо, – протараторила Лилиан и, спохватившись, улыбнулась. – Все хорошо. Я… на чуток отлучусь.
Несмотря на нелепую улыбку девушки и так неожиданно загоревшиеся ее изумрудные глаза, Винсент решил довериться своей подруге и, медленно кивнув, выпустил ее холодные пальцы из своей теплой ладони. Лилиан поблагодарила мужчину взглядом и убежала к выходу из зала, ведущему в служебные коридоры.
7
Лилиан стремительно продвигалась вперед и только вперед. Она повернула налево, потом направо, так, словно бывала в этих коридорах не один раз, а не шла наобум, как было на самом деле, подчиняясь необъяснимому чувству, толкающему ее к действию. Звалось ли оно интуицией? Или ей показалось?
Официанты, попадавшиеся на пути, девушку не останавливали и с вопросами не приставали. Они предпочитали молча проходить мимо, бросая лишь мимолетные взгляды на такую решительную и серьезную дамочку в густоалом платье, со сжатыми в тонкую линию губами и растрепавшимися от быстрой ходьбы зелеными волосами.
Лилиан не размышляла, она всецело отдалась своему чувству. И вот перед ее взором возникла таинственная лестница, ведущая вверх, но затем, через узкую плоскую площадку, круто уходящая вниз, в окутанный тенями подвальный этаж.
С небывалой легкостью, словно какая-то птичка, Лилиан преодолела восемь ступеней и остановилась на площадке. Напротив находилась деревянная дверь, выкрашенная в желтое. Лилиан автоматически ухватилась за ручку, но еще раньше поняла, что дверь заперта.
Оставалось одно – спускаться в подвал. Так зеленовласка и поступила, к своему величайшему удивлению, вяло трепыхавшемуся где-то внутри, под толстым приторным слоем судорожного возбуждения. Она сделала глубокий вдох и спустилась по ровным прямоугольным ступеням. Ее шаги гулко отзывались в застывшей, словно бы веками не тревожимой тишине и тут же поглощались ею с небывалой прожорливостью.
И вот Лилиан очутилась в подвале, освещаемом приглушенным голубоватым светом редких ламп, подвешенных под потолком. Она замедлила шаг, оставляя незримые следы на шершавом каменном полу.
Чутье не подвело ее. Она нашла то, что искала.
Вскоре Лилиан остановилась перед дверью, мерцающей подобно озерной глади в ночь полной луны. Чуть выше уровня ее глаз к двери была прикреплена табличка. Фосфоресцирующие слова на ней гласили: «Полуночная. Стучите, и вам откроют». Просто и со вкусом. Что ж, хмыкнув, подумала Лилиан, стоит попробовать.
Преодолев внезапно возникшую дрожь в руках, она постучала два раза костяшками пальцев о деревянную поверхность и стала покорно ждать ответа.
Но никто не спешил открывать ей и гостеприимно принимать во внутренних покоях. Ее никто не ждал, и это было ясно, как апрельское небо в воскресный день. И все-таки Лилиан стало обидно. Какая досада! Но неужели она думала, что Полуночная сама распахнет пред нею дверь и примет незнакомку с широко распростертыми объятьями? Нет, это было немыслимо.
Однако Лилиан преодолела этот путь, словно следуя на чей-то зов или влекомая притяжением могущественной силы, не для того, чтобы удалиться так скоро и ни с чем! На этом ее смирение оканчивалось.
Постучав еще раз и деликатно выждав тридцать секунд, Лилиан осторожно приоткрыла дверь и заглянула внутрь.
– Входи, девочка моя… Я ждала тебя, – донесся откуда-то издалека тихий женский голос, мягкий, бархатистый и такой знакомый.
Лилиан безмолвно повиновалась.
Она очутилась в царстве свечей, гроздьями облепивших множество канделябров в просторной комнате с высокими потолками, деревянным полом и без единого окна. Несмотря на хорошее освещение, гримерная – если можно было ее так назвать – выглядела мрачновато и казалась окутанной легкой, лишенной запаха дымкой. Лилиан осмотрелась, но не увидела гардероба или какого-либо шкафа, в котором должны были храниться наряды Полуночной. У дальней стены девушка приметила зеркало, по высоте намного превосходившее обычный человеческий рост. Оно было заключено в солидную, тяжелую на вид раму и отражало в своей гладкой ирреальной поверхности стройную статную женщину, которая, держа спину очень прямо, в каком-то неестественном дугообразном изгибе, сидела на железном стуле с кованой спинкой. Ее волосы были распущены, руки умиротворенно сложены на коленях, складки платья, лилового и переливающегося, разглажены и уложены в новом порядке. Это была она, Полуночная. И в то же время...
Лилиан приподняла голову и посмотрела в зеркало. И встретилась с ее глазами, глазами женщины-отражения, цвета самой безлунной ночи, глазами Полуночной, таинственной, притягательной, манящей...
Глазами Фарильены.
– Не может быть... – прошептала девушка.
– Мы встретились ранее, чем я предполагала, – мелодично произнесла женщина, как и прежде, в те далекие-далекие времена, не раскрывая своих прекрасных алых губ.
В сознании Лилиан вспыхнул образ Фарильены, запечатлевшийся в ее мозгу еще в тот день, когда они, так же вдвоем, стояли посреди округлой надводной комнаты дома, принадлежавшего загадочной женщине. Вспыхнув ярким пламенем, образ отважно схватился с теперешним обликом женщины и вскоре... нет, не одержал победу, но принял его и стал равноправным.
Фарильена поднялась со стула, тихо и грациозно, и повернулась лицом к девушке.
– Я рада вновь тебя видеть, – мысленно промолвила она, и губы ее растянулись в теплой ласковой улыбке.
– И я… – шепотом отозвалась Лилиан и перевела дыхание.
– Может, присядешь? – предложила Фарильена и указала на стул, с которого только что поднялась.
Лилиан отрицательно покачала головой.
И что теперь? – думала она. Что теперь?
– А теперь, – очень спокойно проговорила Фарильена, двигаясь к середине комнаты, чтобы там, в неверном пересеченном желтом свете свечей остановиться, – ты задашь мне вопрос, о котором думала столько дней и ночей…
Собственные руки, ноги и голова вдруг показались Лилиан чужими и крайне неудобными, ей захотелось их снять, сбросить, заменить другими. В следующий миг, более не понимая, что происходит, девушка начала медленно и как-то театрально оседать на пол. Ее пальцы стали непослушными, руки обмякли, плечи поникли.
Фарильена!.. И Полуночная…
Прекрасная пленительная женщина, лишенная возраста и недостатков...
Лилиан задрожала, ее руки судорожно затряслись, а в глазах помутнело...
8
– Лилиан? Девочка моя... Очнись...
Она сидела на стуле с мокрым лицом. Она не плакала. Просто Фарильена выплеснула ей в лицо стакан холодной воды. И зеленовласка очнулась.
Фарильена стояла в сторонке, крепко обхватив себя за плечи руками и с неподдельным интересом рассматривая девушку.
Сгорбившись на стуле, Лилиан в ответ смотрела на женщину тяжелым осуждающим взглядом. Она очистилась, смирилась, обрела покой, но не могла ничего с собой поделать.
В подвижном желтом свете свечей все происходящее казалось нереальным, сказочным, сном наяву.
– Сколько же тебе лет?
Голос Лилиан прозвучал сухо и жестко.
– А как ты думаешь? – склонив голову на бок, Фарильена улыбнулась.
– Я не думаю. Я спрашиваю. Так сколько же?
– Тогда я подумаю и не отвечу.
– Ты и так общаешься со мной мыслями! – горько воскликнула Лилиан и тут же сникла, будто с этими словами разом выпустила на волю всю накопившуюся внутри злобу.
Облокотившись руками о колени и свесив руки, она низко опустила голову и, покачав ею, прошептала:
– Прости, прости меня. Я окончательно запуталась, – зеленовласка вздохнула. – Я устала. А злюсь потому, что ничего не понимаю. Прости меня…
Мгновение, до краев наполненное тишиной, повисло в пространстве, и Лилиан почувствовала мягкое, едва уловимое прикосновение излучающей тепло ладони женщины к своему затылку.
– Спрашивай, – повторившись эхом, прозвучало в ее голове.
– Что такое Шайто? – задав вопрос, Лилиан подняла голову и заглянула в глаза женщины – бездонные колодцы бытия.
– Шайто – это груз долгов и обязательств, – в возвышенно тоне мысленно произнесла Фарильена.
– И... все?
В неограненых изумрудах глаз Лилиан промелькнуло разочарование, ее взгляд потускнел.
– А тебе этого мало? – удивилась Фарильена.
– Прости меня, но я… честно, ожидала чего-то более запутанного и... тяжеловесного.
Фарильена понимающе усмехнулась.
– А что случилось с Витторио? – решила рискнуть Лилиан.
Неожиданно в дверь комнаты постучали, три раза, требовательно, но вежливо. Лилиан наклонилась и посмотрела на дверь, настороженно и тревожно. Но Фарильена, даже не шелохнувшись, осталась в своей спокойной неподвижной позе.
– Это твой друг. Винсент, – весело заметила она, по-прежнему не раскрывая своих нежных алых губ.
– Как ты узнала? – изумилась Лилиан.
В этот момент дверь отворилась, и в комнату вошел именно тот, о ком упомянула несколько секунд тому назад загадочная женщина в длинном лиловом платье.
– Здравствуйте, госпожа Полуночная, – произнес Винсент, мельком взглянув на темноволосую женщину, стоявшую к нему вполоборота, задумчиво склонив голову и улыбаясь божественной улыбкой.
Лилиан вопросительно посмотрела на Фарильену и поднялась со стула. Уже у двери, остановившись рядом с мужчиной, она спросила:
– Встретимся ли мы когда-нибудь снова?
И Фарильена ответила ей, загадочно усмехнувшись.
Глава 35
Поверье о Книге
1
В тот вечер Лилиан идеально сыграла свою роль, и Винсент ничего не заподозрил. Ей даже удалось вызвать на своих щеках румянец и время от времени премило улыбаться. Однако, так сильно сосредоточившись на собственных переживаниях, Лилиан не заметила, какие сомнения и тревогу на самом деле поселила в душе мужчины, все же сумевшем усмотреть в потемневших и печальных – несмотря на все ее ухищрения! – глазах своей подруги признаки неумолимо приближающейся катастрофы, которая, надо сказать, оказалась на удивление тактичной, не заставила себя долго ждать и нагрянула в дом и разум Лилиан, поселив в девушке путаницу мыслей, хаотичность эмоций и апатичность движений, на следующий же день.
Лилиан не спала всю ночь, страдая от бессонницы. Ее более не пугали кошмарные сно-видения, но от одного воспоминания о том, что она лично встречалась с Фарильеной и уже не впервые, и что вследствие нервного напряжения ослабла душевно и потеряла сознание в присутствии ее же, зеленовласку тут же бросало в дрожь, жар и холод одновременно, и ее сердцебиение учащалось. Ворочаясь с боку на бок, она то отбрасывала одеяло в сторону, то, продрогнув, натягивала его до ушей.
Всегда такая удобная кровать казалась ей жесткой, помещение мансарды слишком большим и отталкивающим, полыхающее в камине пламя – зловещим и жаждущим ее крови. И только к утру, когда небо над городом стало призрачно серым, а далеко-далеко на востоке тонкая полоска горизонта приобрела чистый перламутровый окрас, Лилиан, устав от метаний, наконец-то забылась тяжелым сном без сновидений, провалившись в мягкую неосязаемую тьму.
На целых четыре дня она впала в состояние крайней меланхолии и пассивности. Ее раздражал солнечный свет – она накрывалась одеялом с головой и отворачивалась к стене. Ее мучили боли в животе – она скручивалась калачиком, обхватывая руками колени и, поджав губы да сцепив зубы, бормотала себе под нос что-то невразумительное или тихонько хныкала, пытаясь таким образом уменьшить количество скопившейся внутри горечи. Ее голова раскалывалась от суетливых, повизгивающих, словно поросята, мыслей, осаждающих ее своими набегами. Они впивались в ее мозг подобно раскаленным гвоздям, они копошились где-то в области затылка и шипели, будто гремучие змеи, они опутывали ее паутиной, ошпаривали кипятком и в поднимающемся зловонном паре, злорадно хихикая, сплетали новый иллюзорный мир, для нее, любимой…
Но однажды они все разом исчезли. Тот слабый отпор, которым Лилиан пыталась с ними бороться, оказался действенным! Она стала серостью, ни светом, ни тенью, но тем, что присутствует везде, но что никто не замечает.
Пушистики приносили ей письма – маленькие послания от Винсента. Они опадали на пол, тихо кружась в воздухе подобно осенней листве, да так и оставались лежать на вытертых холодных половицах, лишь изредка тревожимые ветром-скитальцем, залетающим в окна мансарды. И если в те дни Лилиан болезненно и обостренно чувствовала свое одиночество, письмам все-таки было с кем разделить радости и печали, заключенные в них. Крепыш, маленький фарфоровый чайничек, с высоты каминной полки, на которой он стоял, вел пространные беседы с посланиями. Быть может, кого-то удивит его столь бездушное поведение по отношению к собственной Госпоже и Хозяйке. Но Крепыш всеми силами пытался вернуть девушку, которую так боготворил, в ту плоскость реальности, в которой существовало большинство предметов и вещей из мансарды, да и всего дома, а также людей, проходящих мимо него, и которых он – Хранитель Очага и Дома так четко и ясно ощущал. Но его силенок было маловато. Ведь он был всего лишь маленьким фарфоровым чайничком. И тогда, борясь со скукой (которая, впрочем, не была ему свойственна), Крепыш решил общаться с письмами. Он расспрашивал их о мире за окном и сам же отвечал на свои вопросы, он рассказывал им сказки и сам же хвалил себя со всей присущей ему скромность. В общем, удивительнейшим и интереснейшим образом скрашивал свою незатейливую и прозаичную, но, тем не менее, такую ценную жизнь.
2
Четыре дня миновало. Чудесным туманным утром среды первого октября Лилиан медленно открыла глаз и осторожно втянула носом свежий прохладный воздух, наполнявший мансарду.
Все вокруг дышало покоем. В камине мирно потрескивали долгорды, с улицы доносилось задумчивое шуршание листвы на деревьях.
Спокойное осеннее утро. Немножко печальное и медлительное, немножко загадочное и суровое, но в целом настраивающее на хороший лад и располагающее к действию. Конечно, все это не касалось особо чувствительных представителей класса живых.
Таковым было возвращение Лилиан в общую реальность.
Она постояла у окна, рассматривая деревья старого заброшенного парка, потом на некоторое время закрыла глаза и сосредоточилась на воздухе, вдыхая его полной грудью и задерживая в легких. Она поздоровалась с Крепышом и нежно ему улыбнулась. Она спустилась вниз и приняла ванну. А потом страшно захотела есть и, одевшись да приведя себя в полный прядок, отправилась на поиски уютного теплого кафе. И лишь на пару мгновений, выходя из дома, Лилиан застыла на пороге в нерешительности. Смахнув скатившуюся по правой щеке слезу и не обращая никакого внимания на знаки, намалеванный на ее двери красным, она бодро кивнула самой себе, усмехнулась и, заперев Первым Ключом дверь своего дома, зашагала к выходу с улицы Шелли Кровавой.
3
Что же осталось ей на память от сумрачных времен? Какие-то лица и голоса, яркие краски, вспышка света и тьмы, двигающиеся предметы и старые пыльные вещи – но все безумно перемешанное и абсолютно бесполезное, словно прилетевшее издалека письмо, писанное по белой бумаге чернилами, но, случайно оброненное в воду, превратившееся в абстрактную композицию размытых пятен, и не узнать – от кого да откуда оно пришло, и о чем в нем шла речь.
4
День спустя, когда над Телополисом повисли мрачные свинцовые тучи, и надолго зарядили унылые дожди, обволакивающие все окрест монотонной пеленой серебристой влаги, Лилиан прогуливалась по городу, прячась под широким черным зонтом, размышляя обо всем и ни о чем одновременно, и не заметила, как неожиданно очутилась на овальной площади, так хорошо ей знакомой. Она замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась, у ясеней, росших вдоль цепочки двухэтажных домов. Так и не приняв окончательного решения, Лилиан не успела опомниться, как уже стояла на ступенях, ведущих ко входу в Трехбашье. «Трехбашье Кинга и Ко» – неспешно прочитала она, приподняв свою голову в шляпе и наклонив чуть назад свой зонт. Как же поживает там этот самый Кинг, дядюшка Кинг, Сори Кинг? А его компания? Что ж, раз она тут, не убегать же из-под самых дверей, подобно невесте из–под венца.
Невесте из-под венца? Извините, это из чьей памяти?
Дядюшка Кинг принял девушку очень тепло. Лилиан даже показалось, что он ждал ее. Одиноко и величественно сидел он в своем непомерно большом кресле, взгляд его живых лучезарных глаз из-под белых, словно присыпанных снегом, бровей, был устремлен в сердце Флеменуса, в его танцующее, искрящееся голубизной пламя.
Рядом с креслом дядюшки Кинга стояло еще одно, меньшим размеров, с закругленными линиями и резьбой по подлокотникам. На его плоском деревянном сиденье лежала квадратная подушка, обшитая бархатом насыщенного бордового цвета.
Дядюшка Кинг жестом предложил Лилиан присесть, и она не отказалась. Потом откуда-то слева он достал две глиняные кружки и чайник с горячим ароматным напитком, которым и угостил свою гостью. В тепле и уюте, в ореоле света Флеменуса они разговорились. Они не ворошили прошлое и не касались еще кровоточащих ран, и говорили в общем о пустяках. А потом дядюшка Кинг сказал:
– А ведь знаешь, Лилиан, Сергиус ушел.
– Как ушел? – изумилась девушка. – Куда ушел?
– Он покинул нас. Около недели тому назад.
Через полторы недели после моего ухода, промелькнуло в голове Лилиан, не долго же он протянул.
– Но почему? – поинтересовалась она вслух.
Дядюшка Кинг, опустив глаза, покачал головой. Таков был его ответ и понимай его, как хочешь.
И тут Лилиан поразила одна догадка, некогда уже озарявшая ее, но в те времена не заслужившая должного внимания и доверия.
– Он обрел пра, – прошептала зеленовласка и пытливо посмотрела в лицо своего собеседника. – Ведь так, Сори Кинг?
Дядюшка Кинг улыбнулся. И столько печали было в его улыбке и глазах, что у Лилиан невольно защемило сердце.
Их разговор потихоньку сошел на нет. Лилиан еще поинтересовалась, как идут дела у Патри, справляется ли она, а потом глянула на свои часы, которые показывали пятнадцать минут пятого и, сославшись на выдуманное срочное дело, распрощалась и покинула Трехбашье, в глубине души надеясь, что на этот раз уже навсегда.
Вечером того же дня Лилиан получила письмо от Сергиуса, которое немало удивило зеленовласку, и в котором ее бывший коллега просил о встрече. Он даже назначил время и место – через полчаса в ресторанчике «Спроси у Тишины», что на площади Пасторальной Бурелистницы. Лилиан отправилась на встречу, рассудив, что таким образом она все равно ничего не потеряет, а, возможно, даже приобретет. Да и Сергиус, скорее всего, имел к ней действительно неотложное дело, а не использовал подобный предлог просто для того, чтобы вновь увидеть девушку.
Предположения Лилиан оправдались. На встречу ее бывший коллега явился в чудного вида широкополой шляпе, во время разговора он часто отводил глаза, словно стеснялся сказать нечто большее, или же его мучила совесть за некогда допущенные ошибки. Но, быть может, он теперь считал позорным встречаться с Лилиан? Выглядеть бывший старший эйдин Трехбашья стал еще более странно. Он отпустил бородку, на шею повязал шелковый шарф, а правую руку постоянно держал в перчатке. На вопросы Лилиан о его нынешнем положении Сергиус отвечал туманно, но когда сам начинал заговаривать о чем-то отвлеченном, его невозможно было остановить. Из сбивчивых рассказов Лилиан удалось выяснить, что этот голубоглазый юноша стал поэтом. Значит, так и есть, он обрел свое пра.
А потом Сергиус, замолчав, стал рыться в карманах своего плаща. Достав небольшой продолговатый сверток, он протянул его Лилиан и тут же отдернул дрожащую руку. Девушка со всей присущей ей осторожностью развернула тонкую снежно-белую ткань и обнаружила внутри... танриспы!
– Что? – изумленно выдохнула она и глянула на юношу. – Что это значит, Сергиус?
– Они помогают увидеть свет в самых темных и мрачных подземельях, – окрепшим голосом отозвался Сергиус. – Возьми их, пожалуйста, – он подался всем телом вперед, на его лице появилось страдальческое умоляющее выражение. – Мне более невмоготу находиться рядом с ними. И я не могу вернуться в Трехбашье, чтобы отдать их Кингу! Возможно, – парень замялся и выпрямился, – возможно, они пригодятся тебе. В будущем. А я, – он порывисто поднялся, – я спешу. Мне нужно идти. Прощай!
Лилиан не успела что-либо сказать, а тем более возразить. Да и стоило ли? Судьба продолжала преподносить ей сюрпризы. Увидеть свет в самых темных и мрачных подземельях... Почему он так выразился? И почему, проклятье и замшелый олух, он отдал их именно ей? Той, с которой столько раз спорил и ссорился?
Лилиан продолжала сидеть за столиком, теперь в полном одиночестве. Затем она аккуратно завернула танриспы и спрятала их во внутренний карман свого плаща. На пару мгновений девушка заколебалась, но потом поднялась из-за столика и вышла в агатовые сумерки, пронизанные молчаливым моросящим дождем.
5
Лилиан сидела на деревянном табурете перед мольбертом и смотрела на сероватое бумажное полотно, на котором должна была возникнуть ее будущая картина. Смотрела так, словно бы только от одного ее гипнотизирующего упрямого взгляда на плоской ровной поверхности сами по себе будут появляться нужные образы и окрашиваться, соответственно, в необходимые цвета.
Время было послеобеденное, о чем можно было судить только по часам, но не по солнцу, спрятавшемуся за толстым слоем угрюмо хмурившихся туч. И хотя они еще не пролились дождем, подобная погода заслуживала в свой адрес отнюдь не лестных слов, учитывая, что день-то был воскресным.
Лилиан сидела вполоборота, так, что в поле ее зрения попадало окно, и она могла видеть всех, кто проходил по улице.
Краски и кисти зеленовласка разложила на небольшой подставочке, рядом с собой. Там же стояла баночка с водой, и лежали дощечки для смешивания красок. Лилиан чувствовала себя юной и неопытной в новом деле. Она не могла назвать себя даже дилетанткой, нет, она чувствовала себя только-только начинающей и, боясь допустить непоправимые ошибки, удивлялась тому, как ей на Великой Ярмарке удалось создать нечто, что привлекло внимание самого Странника! А ведь она тогда хотела изобразить всего лишь темно-синий тюльпан. Кстати, Винсент говорил, что ярмарки проходят в Телополисе довольно-таки часто, и если с прошлой уже минуло больше месяца, можно ли в скором времени ожидать следующей?
Лилиан казалось, что она рассчитала все для того, чтобы наконец заняться таким вот скромным художественным делом, но одна деталь ускользнула от нее. Для полноценной работы в южной гостиной было маловато света. Вспомнив об этом, Лилиан первым делом окинула взором настенные светильники, но они мирно дремали в сером свете, царившем в помещении, и не собирались оживать до наступления сумерек. Хорошо, что в комнате хотя бы было тепло. Это не было заслугой шерстяной туники с длинными рукавами, в которую облачилась поутру Лилиан, но заметным преимуществом загадочного теплообращения, осуществлявшегося по всему дому благодаря, как подозревала девушка, долгордам, горящим в каминах мансарды и северной гостиной. Но почему раньше, при таких же условиях, в комнатах было заметно холодней, для Лилиан оставалось тайной. Возможно, подумала она, условия все же изменились?
Когда Лилиан собралась пойти за свечами, на ум ей пришла одна весьма любопытная мысль. А что, если?.. Стоило бы попробовать. Она побежала в мансарду и вскоре спустилась вниз, держа в руках небольшой продолговатый сверток. Да, это были танриспы. Она так и не смогла решиться и отдать их дядюшке Кингу, и не потому, что тем самым могла выдать себя как соучастницу (если преступление со стороны Сергиуса существовало), но потому, что где-то в глубине души чувствовала – она еще может попасть в мрачные темные подземелья, и танриспы еще могут сослужить ей хорошую службу.
Лилиан уселась на табурет поудобней и осторожным движением рук одела на себя танриспы. Тут же по всему ее телу пробежали колючие мурашки, волосы на затылке зашевелились, а сердце в груди ухнуло, словно оно только что спрыгнуло из заоблачных высей.
Лилиан медленно открыла глаза. Чуть-чуть кружится голова, но тело расслаблено и неподвижно, отметила она про себя и посмотрела на полотно своей будущей картины. Оно лишилось сероватого оттенка и засияло в золотисто-белом свете танриспов.
Спустя некоторое время на бумаге стали проступать какие-то линии, образы и тени, поначалу робкие и слабые, но потом становящиеся все более контрастными, пока у Лилиан не заслезились глаза. Тогда она сбросила танриспы и на пару мгновений зажмурилась, низко склонив голову и приложив к глазам кончики пальцев левой руки.
Она была светом, и свет был вокруг нее. Такой нежный и мягкий, но в то же время настолько мощный, что она, в конце концов, не выдержала. Это было ни с чем не сравнимое чувство, в чем-то подобное тому, которое она испытала на Улице Мерцающих Ив, но и отличающееся от него во многом.
И тени, тени, которые были живыми и хотели стать частью ее будущей картины! Тени, так похожие на те, что она случайно повстречала накануне, кода выходила из Телополиса. Она шла на встречу с Габриелем, но то ли свернула не на ту тропку, повисшую в пространстве над пропастью, то ли те ужасные тенеподобные существа так близко подошли к стенам города, однако Лилиан не на шутку перепугалась, увидев, как из-за деревьев, от вида которых ей уже становилось не по себе, появляются они. Тенеподобные, неведомые миру людей существа, порождения забытья и того, что безвозвратно кануло в нем. Словно те отголоски и отпечатки, которые остаются на некоторое время в одном мире после человека, уже перешедшего в иной.
Лилиан до того была напугана, что ей стал чудиться какой-то шепот, но вот впереди на тропке показался спешащий к девушке Габриель, который и спас свою знакомую от возможного обморока, уведя с собой.
Они долго беседовали, сидя на толстом суку среди раскидистых ветвей одного из исполинских деревьев. Лилиан делилась с русоволосым мужчиной своими наблюдениями, которые изумили ее. Представляешь, говорила она, дождь идет только в пределах Телополиса. Видишь, мой плащ и шляпа намокли, а твоя одежда сухая. Когда я вышла из… города, то даже не сразу поняла, что происходит. Здесь небо было другим, воздух свежим и не настолько влажным, как там, где мостовые глянцево блестят от покрывшей их воды, а дома и скверы погружены в белесый туман.
Габриель в своих рассказах уже во второй раз упомянул некое Древо, растущее на пути к Обители. Это Древо было уникальным в своем роде. Оно возникло из единственной капли дождя, всего лишь единожды появившегося за пределами города, капли, которая мечтала воссоединиться с землей, но, узрев внизу лишь безграничный хаотический мрак, прекратила свое падение и, обручившись с прозрачно-чистым воздухом, со всей материнской любовью создала Древо. Но к нему невозможно приблизиться. Со всех сторон его окружают тенеподобные сущности, которые не знают ни сна, ни покоя. Однако было время, когда Древо охраняли люди, присланные Обителью. Они приветствовали путников и указывали им дорогу к месту света, которое было их родным домом. К числу этих храбрецов когда-то принадлежал и Габриель, но теперь все это позабылось и навеки развеялось ветрами былого.
– Что же случилось с теми людьми? – обеспокоено поинтересовалась Лилиан.
– Я не знаю, – угрюмо ответил Габриель.
Лилиан ласково коснулась его руки.
– Быть может, существует кто-то, знающий правду?
Габриель печально усмехнулся, отчего его лицо почему-то посуровело, и посмотрел в глаза девушки, но заговорил не сразу.
– Есть одно поверье, утверждающее, что существует некая Книга, дающая совершенно все ответы, даже на еще не сформировавшиеся вопросы. Некогда она находилась в Обители, но потом ее переместили в Телополис. Я слышал, теперь она находится на хранении у некоего седовласого человека.
– Седовласого человека? – задумчиво переспросила Лилиан.
– Да. К сожалению, мне неизвестно, ни как его зовут, ни где его можно отыскать.
Книга! Дающая ответы на все вопросы!
И вот сердце Лилиан вновь учащено бьется, а кровь наполняется адреналином.
Неужели ей дается еще один шанс? Должна ли она начинать новые поиски? И до сих пор ли она также сильно, как и прежде, хочет получить ответы?
Все это случилось накануне. И за те часы, что с каждой секундой все дальше в прошлое отдаляли от нее ту встречу с Габриелем, Лилиан успела, хотелось ей того или нет, продумать уйму вариантов своих дальнейших действий. Она знала минимум трех человек, которых можно было назвать «седовласыми» или отчасти таковыми. И все они были мужчинами. Дядюшка Кинг, человек, вознаградивший ее съежившимся яблоком, да Ир Григг, ее относительно давний знакомый, увлекающийся нефривностью.
– Да-м, сегодня у меня явно не получится что-либо нарисовать, – цинично подытожила Лилиан, вновь прокрутив у себя в голове все, что теперь у нее было связано с Книгой. Сама того до конца не сознавая, она уже приступила к ее поискам.
–Погодите-ка! – вспомнила Лилиан, стоя у окна и рассеяно смотря на улицу. – А ведь есть еще один седовласый человек, – активно жестикулируя руками, она стала расхаживать по комнате. – Это некая Матушка, женщина, которую я видела дважды и всегда – рядом с Вирджинией, – она на мгновение остановилась, мышцы ее лица напряглись. – Нет... Нет, этот вариант отпадает, – пробормотала она.
Что же тогда оставалось? Снова отправиться в Трехбашье и по душам поговорить с дядюшкой Кингом? Нет, в ближайшую неделю она будет неспособна на это. Тогда отыскать яблочного старца? И где же, скажите на милость?! Вновь полагаться на некий таинственный случай? Или встретиться с Ир Григгом? Но для начала лучше написать ему письмо.
Или отказаться от всего этого и преспокойно жить дальше. Ведь тот седовласый человек, о котором говорил Габриель, мог быть кем угодно. Кем угодно! – мысленно воскликнула Лилиан и почувствовала, как все у нее внутри похолодело. Да, кем угодно...
Но письмо Ир Григгу все равно стоило написать.
6
Она поднялась в мансарду и сняла с каминной полки билифф. Если уж писать любителю нефривности, так сейчас, пока есть желание.
Перекинувшись с Крепышом простыми, ничего не значащими фразами, Лилиан села за стол и стала сочинять письмо, на что у нее ушло целых полчаса. Затем она достала из шкатулки стопку листочков, чтобы в один из них завернуть написанное послание. Она положила их на стол, и тут одна из оконных створок со звоном и громким стуком распахнулась, и в помещение ворвался сильный холодный ветер. В мгновении ока он пронесся мансардой, потревожив пламя в камине и дерзко смахнув со стола письмо вместе с десятком листочков из стопки, так, что Лилиан не успела удержать их. И когда она подбежала к окну, чтобы закрыть его, ветер успел подхватить легкие, как крылья мотылька, листки бумаги и вынести их за пределы дома.
Поворачивая ручку на оконной раме, Лилиан следила за траекторией полета столь ценных для нее бумаг. Затем, спустившись вниз, она вышла на улицу, и ее тут же коснулось ледяное дыхание ветра. Лилиан одела на голову капюшон туники и трусцой побежала к парку, на грани с которым и упали на мостовую ее бумаги. Она остановилась в нескольких метрах от места, где тени начинали зловеще сгущаться, переползая между толстых стволов старых деревьев, протяжно поскрипывающих от хлестких ударов незримой стихии, медленно раскачиваясь и многоголосно шелестя бурой, грязно-желтой, а местами еще зеленой листвой. Лилиан нагнулась и быстро собрала все вылетевшие из ее окна листочки, один из которых умудрился упасть на заросшую тропку старого заброшенного парка, так что девушке пришлось преодолеть подкативший к горлу страх и вступить в пределы царствования неведомых ей сил, вызывающих глубинный трепет и головокружение. Сил, таких же темных и пугающих, как тенеподобные существа, однако имеющих иную природу и характер действия.
Ветер дул Лилиан в лицо, властно трепал ее волосы и норовился отнять то тепло, что хранило ее тело. Она должна была вернуться в дом, к огню и уюту, но что-то продолжало удерживать ее на том месте, в четырех шагах от непознанного мира, погрузиться в который у Лилиан не было никакого желания, но который призывно манил ее терпко-сладкими обещаниями унять боль и тревоги, ответить горько-мускусным поцелуем на опьяняющую ее страсть, густую, словно кровь...
Манящий, но хранящий в себе ужасную тайну. Как Фарильена. Она не знала этого, но чувствовала. Они встретились с нею вновь, но так, как встречаются много лет спустя люди, некогда бывшие возлюбленными, но со временем изменившиеся. В те, былые дни, они успели сказать друг другу все, и теперь не осталось места для лишних слов, только для печальных взглядов, мимолетных улыбок и, возможно, скупой соленой слезы.
Но они не были возлюбленными, и счастливые дни прошлого не стояли у них за плечами. Они были разными в силу своей природы и все-таки в чем-то импонировали друг другу. Тем не менее, Фарильена могла годиться Лилиан и в матери, и в бабушки, а, может, и в прабабушки, каким бы абсурдным это ни казалось на первый взгляд. Ведь если жизни нет, это еще не означает, что есть смерть. И если движения не видно, это еще не означает, что оно отсутствует.
Почему Фарильена не поинтересовалась, как поживает Ри? Ей был известен ответ, или она просто забыла? Так или иначе, а Лилиан вовсе не хотелось отвечать на подобный вопрос, если бы он был задан. Ведь она в последнее время очень редко пользовалась услугами Ри, этого славного и профессионального путиля. Ей было не до того. Или же... Или же она боялась вновь оказаться в западне? Нет, наверное, просто считала, что полученного опыта ей предостаточно или, попросту говоря, с нее хватит.
Лилиан помнила последние слова Фарильены, которые услышала, уже идя по коридору рядом с Винсентом. Это был прощальный мысленный посыл, и кто знает, что именно тогда хотела сказать загадочная женщина, выступавшая под именем Полуночной: «Лилиан, нас всех впереди ожидает могила. Только для кого-то она осталась позади».
Пока что зеленовласке хотелось одного – побыстрее вернуться домой. Она повернулась к старому заброшенному парку спиной и побежала назад. И уже через пару минут, закутавшись в плед, Лилиан сидела перед приветливо танцующим пламенем камина и перебирала собранные на улице листки бумаги. Рядом с ней на ковре стоял гордый Крепыш и чашка горячего чая. Лилиан протянула было за ней руку, но тут ее внимание привлекла одна записка, случайно попавшая в стопку с листками. Записка, содержание которой зеленовласка прочла трижды, затаив дыхание. Она позабыла о чае, но с изумительной четкостью вспомнила, что это маленькое послание получила еще на первой неделе своего пребывания в Телополисе. А ведь сейчас шла тринадцатая! Послание было без подписи и включало всего лишь два слова: «Сохрани плод». Бессмысленные и непонятные слова – таковыми они были тогда, три месяца тому назад. Что же изменилось теперь? То, что заслуживало называться плодом. Яблоко. Коих у нее было целых две штуки, пусть съежившихся, но не утративших своей изначальной сути.
Лилиан была поражена и сбита с толку одновременно. Кто мог знать три месяца тому назад, что в ее руки попадет весьма определенный плод, в данном случае – яблоко, да еще и не в единичном числе, и так заранее попросить ее сохранить этот самый плод? Но зачем?! Ведь это абсурд! Сущая нелепица! Безумие!
Лилиан вскочила на ноги и, придерживая плед за края, стала ходить кругами вокруг стола, иногда останавливаясь у окна или камина и все время лихорадочно размышляя.
Где она нашла первое яблоко? В зарослях плюща у крыльца своего дома. Но ведь оно упало туда не с яблони и уж те более не с неба. Нет, оно неким магическим образом закатилось туда и спряталось. А прежде... Прежде оно лежало посреди мостовой, и ветхая старушенция колдовского вида интересовалась, не она ли, красна девица, обронила яблочко!
Коленки Лилиан предательски затряслись, и она поспешила присесть на край кровати.
Яблоко, то бишь плод, появилось за день до того, как ею, Лилиан, было получено маленькое загадочное анонимное послание. А это означало, что ей придется все начинать сначала, вернее, вернуться к нему и пройти проложенным путем еще раз, чтобы попытаться найти и увидеть мелочи-детали, которые ранее были попросту упущены.
Глава 36
Тени
1
Иллюзорность. Иллюзорность мира, что нас окружает.
Еще минуту назад Лилиан сидела на холодном песчаном берегу озера, затянутого призрачной осеней дымкой, и пыталась вспомнить, когда она впервые почувствовала искусственность всего вокруг, некую ненастоящность. Когда она проснулась уже в сказке, страшной, тревожной, грустной и жутковатой? Оказалась в чиьх-то фантазиях, настолько бредовых, что временами становилось скучно? Кто породил этот мир, в который ее занесло неведомыми ветрами? Или же она и не засыпала, а сей мир – единственный из всех существующих? Но каких существующих? И где? А «реальность» – не является ли она мифом, неудавшимся и давным-давно устаревшим, изжившим себя, всего лишь чьим-то предположением, но отнюдь не состоявшемся фактом?
Нет, так она запутывалась еще больше.
Поговорить бы с кем-то. С Винсентом, например. Они вместе отобедали и расстались около двух часов назад, за которые Лилиан успела вернуться мыслями к своему сердечному другу, по меньшей мере, раз десять. Отчего бы это? Из-за особой привязанности, которую хотелось бы назвать влюбленностью? Но и в этих утонченных отношениях Лилиан ощущала присутствие некого невидимого компонента, привносимого в них той самой иллюзорностью и ставящего под сомнение всех и вся. У нее начинало возникать такое ощущение, словно бы она, прослышав о ряде выступлений своих любимых музыкантов, стала мечтать о том, чтобы попасть на одно из них. И вот такой шанс однажды представился, и она, не мысля себя от счастья, стала дожидаться вечера, чтобы, оказавшись в концертном зале, увидеть и услышать их, великих! Она пришла вовремя, вбежала в огромных размеров помещение, но... там никого не было! Кресла зрителей были пусты, на полутемной сцене стояли стулья, но музыканты не сидели на них, их просто не было. И тогда она села в первый ряд, прикрыла глаза и сделала вид, что зал заполнен, с балконов долетают восторженные возгласы, а со сцены льется вожделенная музыка. И она слышит ее, иллюзорную и призрачную, музыку, которой не суждено было родиться…
Смотря в глаза Винсента, временами такие холодные, словно действительно вылитые из стали, Лилиан замечала яркие отсветы того сильного искрящегося чувства, что переполняло его сердце. И ее сердце сжималось в ответ. Она хотела любить, но – что? боялась? – ей легче было быть всего лишь влюбленной в него. И в этом чувстве отдавать себя всю...
Лилиан не хотела идти домой, но сделала это для виду, позволив Винсенту проводить себя. А потом переоделась и отправилась на прогулку, бродить узкими улочками Телополиса.
Бесцельные блуждания вывели ее обратно к дому, а затем к безлюдному песчаному пляжу на берегу озера, названия которого она не знала. В этих местах Лилиан редко бывала. С одной стороны к озеру подступал пустырь, смотрящийся особенно уныло в пасмурную осеннюю погоду, с другой возвышалась еще пестреющая красками громада старого заброшенного парка, из-за которого Лилиан, по сути, и не могла видеть водоем из окон собственного дома. Очертания дальнего берега озера без названия, поросшие камышом, терялись в сизой дымке, словно спустившемся с неба облаку, повисшему над водой, и сады да дома, расположенные там, не были видны.
Иллюзорность мира, Винсент, влюбленность – все это постепенно привело ее обратно к размышлениям о таинственной Книге и о том седовласом человеке, на хранении у которого она могла находиться. Вечером понедельника, то есть накануне, Лилиан получила ответное письмо от Ир Григга, наполненное множеством добрых и теплых слов, но лишенное какого-либо намека на то, что любитель нефривности по совместительству мог быть хранителем Книги. Лилиан ощутила в себе некоторую надломленность, которая, впрочем, почти сразу же зажила, исчезла – такой доброжелательностью и искренностью дышали строки, написанные крепкой аккуратной рукой Ир Григга. И хотя поиски ее еще не были завершены, Лилиан порадовалась тому, что письмо она, все-таки, написала не зря.
То ли от усилившихся порывов холодного ветра, то ли от переизбытка грусти в сосудах души, но глаза Лилиан вдруг прослезились, и она принялась рыться в своей сумочке, надеясь найти в ней платочек. Для этого пришлось выложить на песок половину содержимого сумочки. На ряду с другими небольшими вещами на свежем воздухе оказался и маленький клубочек темно-зеленых ниток, более известный в узких кругах посвященных, как славный путиль Ри. В следующее мгновение платочек был найден, но именно тогда путиль пришел в движение, так что Лилиан, по-быстрому стерев слезы со щек, последовала за темно-зеленым клубком. Чем дальше он катился, все по берегу да по берегу, вдоль озерной кромки, тем сильнее нарастало любопытство девушки, несколько омрачившееся тут же проснувшейся настороженностью.
Так они дошли до зарослей и углубились в них. Лилиан пришлось напрячь зрение, чтобы не упустить из виду путиль, а еще успевать вовремя отклоняться от неожиданно появлявшихся сверху веток, а снизу – выступающих корней и свивающихся клубками колючих растений, да поменьше обращать внимания на одежду, все сильнее пропитывавшуюся влагой, и начавшую чавкать обувь.
На пару секунд Ри исчез из поля зрения, и Лилиан, встревожившись и стремительно рванув вперед, выбежала на овальную поляну. Озеро плавными изгибами вдавалось в берег, образуя нечто наподобие лагуны. Поляну покрывала низкая буро-зеленоватая трава, отживавшая свои последние дни. Поодаль, у солидных вековечных дубов, стоял кирпичный домик, с покатой черепичной крышей и тремя дымоходами, из которых шарообразными клубами валил дым.
– Нет, я точно живу в какой-то сказке, – иронично хмыкнув, прошептала Лилиан. Но мешкать было нельзя. Путиль, не оглядываясь на свою хозяйку, проворно катился вперед. Лилиан пошла за ним. Когда Ри свернул к дому, девушка, остановившись, нахмурилась. Путиль подкатился к порогу и, наконец, обрел покой. Посмотрев в окна дома и никого в них не заметив, Лилиан стала медленно приближаться. На пороге, уже спрятав путиль в сумочку, она оглянулась и изумилась прекрасному виду, открывшемуся ее взору. Деревья, подступавшие к воде, не окружали, но обнимали водоем, парившая сизая дымка казалась светящейся изнутри, и небеса, меланхолично величественные, отражаясь, придавали озеру большую глубину.
Лилиан постучала в дверь и, вся подобравшись, приготовилась к самому невероятному. В ней продолжали яростно бороться между собой желание сбежать, оставив все, как есть, и упрямое любопытство – кто же обитает в этом теремке, с виду таком порядочном и ухоженном, и почему именно к нему путиль взял да и привел ее?
Дверь отворилась, но не успел человек, появившийся из-за нее, как следует рассмотреть незваную гостью, как Лилиан, не удержавшись и тем самым выражая крайнюю степень удивления, воскликнула:
– Вы?! Нет, этого не может быть! Проклятье! Нет... не может...
В ответ на нее с вытянувшегося от не меньшего изумления лица смотрели темно-синие глаза, принадлежавшие тому седовласому мужчине, которого девушка спасла от взбесившихся лошадей да их всадников, и который так неблагодарно, исключительно с ее точки зрения, одарил свою спасительницу всего лишь каким-то сморщенным яблоком.
– Ха! – Лилиан вдруг стало весело. – А ведь я застала вас врасплох! Хм, по крайней мере, еще один человек не скажет, что ждал меня и знал, что я приду. Это было бы уж слишком!
– Не скажет, – весело заулыбался повелитель сморщенных яблок, и весь его облик на пару мгновений словно бы озарился чистым солнечным светом, пухообразные растрепанные седые волосы стали напоминать ореол прозревшего мудреца, и даже складки на простеньких джемпере и костюмчике вроде бы как разгладились.
– Извините, я, правда, даже не знаю, как вас зовут, но, возможно, раз уж я пришла, нашла вас, и мы встретились, вы пригласите меня в дом, на чашку чая? – расхрабрилась Лилиан под благодатным воздействием тепла, просачивавшегося из дома наружу.
Седовласый заколебался, а Лилиан подумала, что теперь он почему-то выглядит старше, нежели пару недель назад, когда они впервые встретились. И не потому, что правой рукой опирается на трость, покрытую резьбой, а скудное освещение пасмурного дня насыщает тени и делает морщины на лице более глубокими. Нет, это таилось во взгляде седовласого, в его дыхании и сдержанных движениях, то, что невозможно было объяснить словами, сложенными во фразы, но только лишь почувствовать.
– Проходи, милости прошу, – приняв решение, повелитель сморщенных яблок коротко кивнул и, когда девушка вошла внутрь, закрыл за нею дверь.
2
В доме было сухо и тепло. Свет, проникавший внутрь из-за занавешенных окон, был намного слабее того, которым озарял помещение большой камин, старый, но опрятный, а, значит, горячо любимый хозяином. Единственным элементом обстановки было кресло-качалка, на котором лежали подушка, поспешно брошенный плед и раскрытая книга.
Возможно, подобная аскетичность была всего лишь чудачеством седовласого, хотя Лилиан она показалась искусственной, словно была частью театральных декораций. Но девушка не собиралась расставаться с надеждой так просто. В противоположной от входа стене находилась еще одна дверь, и Лилиан верила, что за ней-то и раскрывается все великолепное убранство этого сказочного домика.
– Вы уж, конечно, извините, что я к вам без предупреждения, – произнесла Лилиан, заметив, что хозяин дома молчит, о чем-то задумавшись. – Но ведь тогда вы сами сказали, что мы еще встретимся. И раз уж подвернулся случай... – она прервалась и подозрительно взглянула на мужчину, который смотрел на огонь и чему–то добродушно улыбался. Но, уловив произошедшие изменения, он словно очнулся ото сна и посмотрел на девушку.
– Мне стоит уйти? – неуверенно пробормотала Лилиан с кислым выражением лица. – Я не вовремя, да? – она сделала шаг в сторону двери.
– Нет, что ты! – проговорил седовласый и, протянув к девушке левую руку, мягко попросил: – Останься. Мы еще успеем выпить чаю.
– Успеем? А... вы сегодня заняты?
– У меня есть одно важное дело, – серьезно ответил седовласый, сдвинув брови, но вскоре его лицо вновь просияло, и он повторил: – Мы успеем выпить чаю.
Вдвоем они прошли через вторую дверь, на которую зеленовласка возлагала такие надежды, и оказались в освещенном настенным светильником коридорчике, в отдалении сворачивавшим под прямым углом направо. В его параллельных стенах находилось еще две двери, одну из которых отворил седовласый, пропуская свою гостью в опрятную кухоньку, а затем и сам проковылял следом.
Сняв плащ, Лилиан присела на один из трех стульев, за круглый дубовый стол, стоявший ближе к окну, и скромно положила скрещенные руки на приятно шершавую столешницу. Седовласый, прихрамывая и опираясь на свою резную трость, подошел к очагу-камину, в котором полыхал огонь, бросая оранжевые отсветы на все предметы и лица двоих людей, и снял с полки покрытый копотью металлический чайник.
– Ой, давайте я вам помогу! – спохватившись, Лилиан вскочила на ноги.
– Не стоит, моя дорогая, – жестом руки остановил ее порыв седовласый, – не стоит. Ведь ты моя гостья. Я обо всем позабочусь.
Лилиан вернулась обратно к столу, с чувством неловкости следя за тем, как хозяин дома возится с чашками и ложками, баночками с чаем, заварным чайником, сахарницей да закипающим чайником, и успевая замечать предметы, составляющие нехитрую обстановку уютной кухоньки. Это были шкафчик с посудой, буфет, заставленный закрытыми крышками цилиндрическими емкостями из темного матового стекла, да плетеная корзина, в половину человеческого роста, стоявшая в углу.
– Так интересно получается, – произнесла Лилиан, когда чай в их чашках исходил паром, а седовласый мужчина сидел напротив нее за столом, – я живу совсем близко от вас, но даже не подозревала об этом. Так бы, может, – она задорно хмыкнула, – наведалась в гости к вам намного раньше.
Лилиан прервалась, ожидая, что и мужчина что-то скажет, но он хранил молчание и, тепло улыбаясь, готов был слушать свою гостью и дальше. Его поведение было безупречным, вот только девушке начало казаться, будто он прислушивается к чему-то еще, недостижимому и непонятному для нее.
– Я знаю, почему так получилось, – вновь заговорила Лилиан, – ваш домик, дом, стоит в таком укромном месте, что становится невидимым для посторонних глаз. И только если преодолеть чащобу, хм, как это сделала я, ну, мы с моим путилем вообще-то, только тогда и можно вас найти. Просто удивительно! – она сделала паузу. – Ну вот, я опять много болтаю. Надеюсь, еще не надоела вам?
Седовласый отрицательно покачал головой, в знак того, что ему приятно слушать свою гостью.
– А вам нравится жить возле этого озера? Кстати, может, знаете, как оно называется? – полюбопытствовала Лилиан и бросила подозрительный взгляд на содержимое своей чашки – а не онто-рио ли это случайно, что так на нее действует?
– Озеро называется Веяш,– ответил седовласый, и в его глазах заплясали озорные огоньки, на что девушка подумала – неужели он прочел ее мысли? С другой стороны, выражение ее лица было столь красноречивым, что и без особых способностей можно было догадаться, о чем она думает.
– Я люблю это озеро, как и все остальные в этом городе, – прибавил мужчина и долил чаю себе и зеленовласке.
– И часто вы прогуливаетесь к ним?
– Я живу на их берегах.
– Как, одновременно? – скептически усмехнувшись, поинтересовалась Лилиан.
– Да, и для этого мне не нужно преодолевать сотни метров, – спокойно ответил седовласый.
– Понятно, – Лилиан вновь почувствовала себя неловко и решила сменить тему: – Скажите, доводилось ли вам слышать о Книге, якобы дающей ответы на все вопросы?
– О Книге? – переспросил седовласый с таким видом, словно не мог поверить в то, что его гостья способна задать подобный вопрос. Видимо, такого же мнения было и пламя в очаге-камине. Оно внезапно вспыхнуло ослепительно белым светом, так что Лилиан зажмурилась и прикрыла глаза рукой. Потом услышала, как по полу проскрежетали ножки отодвигаемого стула, и с опаской приоткрыла глаза, но пламя стало прежним, и можно было уже смотреть прямо и открыто.
Пока Лилиан соображала, чтобы произошедшее могло значить, седовласый успел проковылять до двери. И там, обернувшись, он сказал:
– Прости меня, дорогая. Я должен уладить одно важное дело. Прошу, подожди меня здесь, – закончил он и вышел из кухни.
Лилиан недоуменно посмотрела ему вслед и еще некоторое время просидела на одном месте, не двигаясь. А потом ей стало интересно – какое такое важное дело может быть у повелителя сморщенных яблок? Возможно, к нему кто-то пришел? Да, и вспыхнувшее пламя сообщило об этом!
Поднявшись из-за стола, Лилиан на цыпочках подошла к двери и прижалась к ней ухом. Было слышно, что разговаривают двое – двое мужчин, седовласый и тот, кто пришел к нему в назначенное время (а не так, как она), но, к сожалению, слов было не разобрать. Лилиан взялась за ручку и уже собралась приоткрыть дверь, но потом передумала. Во-первых, если дверь в большую комнату не заперта, мужчины могут услышать, как она, Лилиан, выходит в коридор и даже увидеть ее, что совсем недопустимо. А во-вторых, поступать так – неучтиво по отношению к хозяину этого чудного дома-теремка. Так что не стоит даже пробовать, хотя, ох, как хочется! Тогда чем себя занять в ожидании? Ведь она собиралась дождаться возвращения седовласого (ну вот, она так и не узнала, как его зовут!) и услышать ответ на поставленный вопрос о Книге.
Ищущим взором Лилиан окинула помещение кухоньки. Недалеко от нее стояла большая плетеная корзина. Нетерпеливо пристукивая ногой, девушка рассматривала, как просто и гармонично переплетались прутья, как интересно была выделана ручка на крышке, при этом пытаясь обосновать чувство, бередившее ее душу. Да ведь она поступит, как воришка, если заглянет в эту корзину, или вон в тот буфет! Но, с другой стороны, она не собирается ничего красть, только посмотреть. И седовласый, хозяин дома, наверняка бы разрешил ей это сделать, будь он здесь.
Потянув за ручку, Лилиан приподняла плетеную крышку да так и застыла с ней в руках в полном изумлении. Корзина доверху была заполнена яблоками всевозможных оттенков желтого, зеленого и красного, и они – все до единого! – были сморщенными, как панцирь ореха, как лицо столетнего человека, как коралловый риф!
Лилиан поспешно вернула крышку на место и брезгливо поморщилась, так, словно только что увидела сотни копошащихся в своих мирских заботах гусениц, змей и пауков. Встряхнувшись и обтерев ладони рук об одежду, будто бы при одном взгляде, брошенном на безобидное собрание яблок (кстати, испускавших приятный кисло-сладкий аромат подвяленных фруктов) можно было заразиться некой неизлечимой болезнью, она, на всякий случай, отошла в сторонку, встав поближе к буфету.
Тогда ее не до конца удовлетворенное любопытство привлекли стеклянные цилиндры, коими были заставлены полки шкафчика. Уже с меньшей робостью Лилиан потянулась к дверцам буфета и открыла их. Стеклянные сосуды манили своими тускло мерцающими гладкими поверхностями в изменчивом и жарком свете очага-камина. Они гипнотизировали взгляд и щекотали разум той непознанностью, которую скрывали внутри себя.
Сняв один из сосудов с полки и оглянувшись на дверь, Лилиан подошла к столу и осторожно опустила загадочный предмет на его поверхность. Сосуд был не тяжелым, из толстого стекла. Прежде чем открыть его, девушка перевела дыхание и на выдохе решительно кивнула сама себе, как бы подтверждая, что готова стойко и мужественно вынести все, что может предстать ее взору внутри сего стеклянного цилиндра. И то, что там оказалось, больше заинтересовало, нежели поразило или напугало девушку. Она даже наклонилась пониже, чтобы получше рассмотреть столь странный объект. Это был шар, медленно вращающийся и находящийся словно бы в невесомости. Во многих местах его покрывала потрескавшаяся запекшаяся корка, вот только чего? Больше всего она напоминала угли или кору обгоревшего дерева. А под ней шевелилось разгоряченное «сердце» шара, оранжево-алое, состоящее словно бы из лавы, только что извергшейся из вулкана и неспешно стекающей по его плечам.
От завораживающего созерцания шара Лилиан оторвали шаги за дверью. Спохватившись, она дрожащими руками водрузила на стеклянный сосуд крышку и, поставив его на полку, закрыла дверки буфета.
А вот дверь кухоньки так и не отворилась, шаги стихли, и Лилиан, взбудораженная, с гулко бьющимся сердцем, тремя прыжками пересекла помещение и прильнула к окну. Внутреннее чутье, или интуиция, как и кому угодно будет его величать, не подвело зеленовласку. Через пару секунд она увидела фигуры двух мужчин, углублявшихся в лес, который сгущался в нескольких метрах от дома-теремка. Лилиан следила за седовласым и его гостем до тех пор, пока лесной сумрак полностью не поглотил их. Потом она схватила свои вещи и, трепеща всем телом, с взвинченными до предела нервами, выбежала из домика через черный ход и крадущимися движениями последовала путем двух канувших в лесном царстве мужчин.
3
Она вздрагивала, когда под ее ногами случайно с треском ломалась сухая ветка, а где-то между толстых стволов деревьев мелькали чьи-то тени, в которых ей мерещилось все что угодно, от кровожадных Капюшонников до тенеподобных существ, обитающих за пределами города, в невесомом гигантском лесу, но только не дуновения слабого ветра; по ее коже пробегали мурашки, когда лапчатые ветки кустов касались ее, цеплялись за одежду; и один раз она чуть не вскрикнула от ужаса, когда с дерева упал кленовый лист и защекотал ее шею – в этой охристого цвета жертве безобидного акта природы ей почудилась липкая отвратительная извивающаяся змея. В подобных отрезвляющих муках, виной которым было ее болезненное воображение, Лилиан все-таки добралась до края леса и… узрела его, что окончательно ошеломило ее и подкосило, заставив пасть на колени в восторге и благоговейном преклонении. И если бы не столь глубокая погруженность в собственные изощренные фантазии, в той музыке, звучащей на периферии и ласкающей слух, она бы различила его шум.
Шум океана.
Величественный и грозный, непоколебимый и неподвластный ни одному человеческому существу. Безустанно, изо дня в день, из года в год и столетия в столетие он катит свои волны, черные, лиловые, сизые, изумрудные и пронзительно сапфировые, к песчано-каменистым берегам, в истомном вожделении и в то же время горделивой снисходительности лаская их шершавые кромки, временами преподнося удивительные или пугающие дары, от забавных раковин, в которых до скончания веков будет звучать магнетическая песнь его сердца, до обломков кораблей и тел, которым удалось вырваться из неравного боя, но лишь на правах проигравших.
Лилиан понимала, что в таких тональностях он шумел и вчера, и на той неделе, и в том году, и так он будет шуметь через месяц, но как же ей хотелось и от того начало казаться, что в те раскаленным железом впечатывающиеся в память мгновения он шумит только, исключительно для нее.
И на тонкой грани, соскальзывая из эйфории в экзальтацию, она чудом удержала нить сознания, быть может, потому, что ее взгляд застлали брызнувшие из глаз слезы. Безотчетные чувства, эмоции и их физическое проявление.
На той грани, перешагнув которую, она была готова отдаться ему – великому океану! – отдаться всецело и без остатка. Так платонически возвышенно или с обжигающей страстностью, чтобы погружаться в его глубины, так тихо, так мирно и сладостно – вечность! – и однажды стать его частью, всего лишь крохотной частью, сумевшей победить смерть...
4
Когда Лилиан очнулась, то увидела все тот же океан, его буруны, и хмурые тучи, распростершие над миром свою цепкую длань и окрашивающие все вокруг в серые тона упадка и уныния. Но было еще нечто, а вернее некто. И этих некто было двое – седовласый и невысокий темноволосый мужчина, в шерстяном свитере и джинсах. И то, что начало происходить между ними буквально через минуту – иначе, как ритуалом Лилиан и не назвала бы это действие – заставило зеленовласку вновь напрячься и полностью сконцентрироваться, но уже на мужчинах.
Они стояли, или, скорее всего, были неподвижно застывшими, на расстоянии около десяти метров друг от друга. Усилившийся ветер, дующий с океана, трепал их волосы и одежду, но они оставались безразличны ко всему. Только бледные лица и пронзительные взгляды (Лилиан думалось, что они должны быть таковыми, потому что на самом деле ей не были видны глаза мужчин настолько четко, чтобы она могла определить характер их взоров).
И вот седовласый наконец зашевелился. Он отбросил в сторону свою резную трость, на которую опирался все это время, и сгорбился, словно под весом непосильной тяжести. Он содрогнулся и оперся руками о колени, но потом переборол боль и, выпрямившись, стал медленными движениями снимать с себя пиджак, джемпер и рубашку, пока не оголил весь свой торс.
Еще одна судорога – вздувшиеся венами руки сжимаются в кулаки, а в следующее мгновение старческие пальцы начинают раздирать грудь человека! Кропотливо, но резко и настойчиво, словно снимают шкурку с апельсина. А, разодрав, достают на суд безумного мира ослепительно полыхающее солнце, еще беззащитно цепляющееся своими золотистыми лучами-щупальцами за бережливые руки человека-отца.
Лилиан почувствовала, что ей не хватает воздуха. Она уперлась руками в землю и стала дышать громко и хрипло, пока приступ не минул, и она, борясь с головокружением, вновь посмотрела на мужчин.
Седовласый, словно великий жрец, с разодранной, но не кровоточащей грудной клеткой, стоял прямо, вскинув голову. Лучезарное светило, не так давно еще бывшее его сердцем, величаво по диагонали поднималось все выше и выше.
Темноволосый, участник ритуала, с широко раскрытыми глазами, завороженно наблюдал за восхождением солнца, в свете которого поначалу очень длинные тени, падавшие от мужчин, постепенно и неумолимо укорачивались.
Достигнув своей наивысшей точки, солнце зависло в метре над пораженным ммужчиной, который, задрав голову, смотрел на него немигающим взглядом. Смотрел и упивался им, светилом, истощившим и уничтожившим его тень. А затем широко раскинул руки и сделал глубокий всасывающий вдох, с которым солнце вошло в него и осветило изнутри. Мужчина засиял чистым белым светом, при этом всем своим видом излучая неописуемый восторг, счастье и радость. Лилиан даже показалось, что он на пару секунд поднялся над песчано-каменистым берегом, а потом вновь опустился на землю. Но тут же призналась себе, что это могло быть всего лишь ее фантастическим домыслом.
Мужчина, улыбнувшись, пружинящей походкой приблизился к седовласому и взял его за руки. Прошел миг, и рана на груди второго мужчины затянулась и зажила, так, что не осталось ни единого следа. Потом они обнялись, как старые и очень близкие друзья, весело рассмеялись, и темноволосый, продолжая сиять, но уже умиротворенным светом, побрел по песку в сторону скал, видневшихся вдали.
И тело его более не отбрасывало тени.
Лилиан привстала, чтобы получше видеть удалявшегося мужчину. Вдруг седовласый, стоявший вполоборота, повернулся лицом к лесу и посмотрел прямо на тот папоротник, за которым пряталась девушка. Почуяв неладное, Лилиан пригнулась к земле пониже и замерла. Тогда она и услышала его голос, такой спокойный на фоне извечно шелестящего океана:
– Дорогая Лилиан, я знаю, что ты здесь. Прятаться более нет смысла. Выходи.
И что оставалось зеленовласке? Не развеивать же остатки собственных достоинства и чести позорным бегством?
Поднявшись и кое-как отряхнувшись, Лилиан нетвердым шагом двинулась вперед. Седовласый не пошел ей навстречу, он стоял и ждал.
– Ты была здесь с самого начала и все видела, – произнес он в утвердительном тоне, но так, словно эта истина дошла до него только что.
– Я не смогла удержаться, – сказала Лилиан и развела руками. – Простите меня, – она виновато усмехнулась и прибавила: – Пожалуйста.
Седовласый опустил глаза и покачал головой. И, вздохнув, тихо проговорил:
– Так уж и быть.
Лилиан вдруг нахмурилась и пристально посмотрела в лицо мужчины.
– А ведь вы именно тот человек, да? О котором я слышала?
– Который из них? – поинтересовался седовласый и печально усмехнулся.
Лилиан отшатнулась назад, будто бы ее обдало волной ледяного воздуха, и сдавленно прошептала:
– Вы... Солнцедин!
Седовласый кивнул и, пожав плечами, заулыбался шире.
– Я и не сомневался в том, что ты очень смышленая девочка.
– Ха, девочка! – с наигранным негодованием воскликнула Лилиан, но следующий звук застрял у нее в горле, и она чуть им не поперхнулась.
Прямо на ее глазах Солнцедин стал превращаться в другого человека! Пару секунд спустя Лилиан поняла, что ошиблась. Солнцедин оставался самим собой – он просто неимоверно быстро омолаживался, превращаясь в прекрасного юношу! Настолько прекрасного, что, полностью преобразившись, он действительно стал другим человеком. Густые русые волосы до плеч, кристально чистый взгляд сапфировых глаз из-под прямых бровей, высокий лоб, тонкий изгиб бледно-алых губ в мягкой улыбке, гладкая подтянутая кожа груди и крепкие мускулистые плечи – перед Лилиан стояло воистину великолепное воплощение некоего небесного божества, красота которого поражала, ею можно было восхищаться, перед ней следовало бы преклоняться, но навряд ли ее можно было бы полюбить.
5
Прочистив горло (поскольку в последнюю минуту из него доносились только нечленораздельные хрипящее-кашляющие звуки), Лилиан приосанилась и так бодренько сказала:
– Вот это здорово.
В улыбке обновленного Солнцедина показался ряд ровных матово-белых зубов.
Все же, из соображений некой скрытой предосторожности, Лилиан отступила назад на один шаг, и тогда продолжила:
– Ну, хорошо, то, что… ты Солнцедин, я уяснила. Теперь где-то так за недельку постараюсь принять это и смириться, – она сделала паузу и, поджав губы, быстрым беспокойным взглядом окинула юношу. Некогда он еще был седовласым, опирался на резную трость, теперь бесполезно валявшуюся на берегу, а теперь словно подрос, от него стало веять благородной силой и властным магнетизмом, как от величественной стихии – океана, бьющегося пушистыми волнами о камень и песок берега.
– Солнцедин... – задумчиво протянула Лилиан, чувствуя, что начинает невольно трепетать. – Солнцедин, вы... ты ведь можешь и меня избавить от тени? – в ее голосе появились умоляющие нотки, а лицо приняло соответствующее выражение. Она просила искренне, от всего сердца, вкладывая в мольбу, наверное, до конца только ей понятный смысл, полный страданий, бессонных ночей и еще теплившихся надежд.
Солнцедин молчал, смотря в лицо девушки и продолжая мягко улыбаться. Но в глазах его появилась небывалая глубина, словно он что–то обдумывал и весьма серьезно.
– Зачем тебе это? – спросил он.
– Но... как это зачем?! – Лилиан растерялась. – Я знаю, что – как же там говорилось? – ну, в общем, что человек, лишившийся тени, может беспрепятственно выйти из... Телополиса и достичь Обители. Правда, я слышала, что Обители достигают не все... Но это неважно! Сейчас неважно... Прошу тебя, проделай и со мной такой же ритуал, по избавлению от тени! – она молитвенно сложила руки и протянула их к юноше.
Но Солнцедин и на этот раз не спешил c ответом. Он будто одновременно существовал в нескольких мирах и был неуловим для течения времени и ограниченности пространства.
– Дорогая Лилиан, – раздался в ветреном влажном воздухе его умиротворяющий спокойный голос. – Мне не нужно этого делать.
– Почему?
– Потому что у тебя нет тени.
– Что? – с опозданием отреагировала шокированная и побледневшая Лилиан. – Нет... тени? – вся ее бойкость и энергичность тут же развеялись. – Как же это так? Нету тени...
Точно ужаленная, она завертелась на месте, наклоняясь, заглядывая себе через плечо, приседая и смотря себе под ноги. А потом резко остановилась и, лукаво глянув на Солнцедина, весело засмеялась.
– Это шутка, да? – ее звонкий смех брызгами разлетался по берегу, подхватываемый океаном. Она заплясала вокруг юноши, размахивая руками и продолжая выкрикивать: – Шутка, шутка! Шутка!
Но Солнцедин не разделял ее радости. Заметив это, Лилиан остановилась и, настороженно хохотнув, сказала:
– Это должна быть шутка. Смотри, сейчас пасмурно. И теней нету ни у меня, ни у тебя.
– Моя тень невидима, потому что, как ты заметила, сейчас пасмурно, – вкладывая в каждое слово особый смысл, произнес Солнцедин, – но твоя невидима, потому что она не существует.
– Я тебе не верю! – с вызовом воскликнула Лилиан.
Солнцедин задумался.
– Хорошо, тогда смотри, – сказал он и, в неопределенном жесте махнув куда-то в сторону океана, отступил назад.
Лилиан уставилась на черные волны и небо, заметно потемневшее за то время, что прошло с того момента, как она вышла из лесу, и что только сейчас бросилось ей в глаза. Наверное, уже часов шесть, а то и семь, проскользнула мысль в ее голове.
Но вот небо стало светлеть – вдали, на небольшом его участке, грозовые тучи расходились в стороны, пропуская мощный луч солнечного света, золотисто-оранжевый, с вкраплениями алого. Луч достиг берега и осветил Лилиан, заставив ее на мгновение зажмуриться.
– Смотри! – крикнул Солнцедин.
Лилиан повернулась к солнцу спиной и посмотрела себе под ноги. И не увидела тени. Словно бы она сама была абсолютно прозрачна, и свет пронизывал ее, словно стекло...
Тучи заняли свое прежнее место, и сумерки расползлись над океаном.
А Лилиан, понурив голову и сникнув, так и стояла на песке. Она бы хотела что-то сказать, но слов не было. Была опустошенность и смиренный полет в бездну.
И теплое робкое прикосновение руки прекрасного юноши Солнцедина к ее холодной щеке. И постепенное возвращение к реальности.
– Ты изначальная, априорная иром-а-сакк, – проникновенно произнес он, когда их глаза встретились. – Я не знаю, почему ты появилась в Городе уже без тени. Мне неведомо, кто, когда и где избавил тебя от нее. И почему тебе было дано исключительное право покидать установленные пределы? Я знаю одно: ты – загадка всех загадок и тайна всех тайн.
– Тайна всех тайн... – с горькой усмешкой на устах повторила Лилиан и медленно осела на песок. Солнцедин присел рядом.
Тягостное молчание повисло между ними, и вскоре стало казаться, что они всегда, испокон веков, сидели на берегу океана, слушая его убаюкивающее шептание. Словно бы никаких слов и вовсе не существовало, и человеческие голоса никогда не тревожили бескрайних просторов мира...
– Тебе холодно, дорогая Лилиан. Пора возвращаться, – вечность спустя произнес Солнцедин, и его голос согревающим прикосновением оживил зеленовласку.
– Так ведь и тебе холодно, Солнцедин, – отозвалась она, но, глянув на оголенный торс юноши, на его бледно-розовую кожу и совершенное отсутствие мурашек, тут же усомнилась в собственных словах. – Или нет?
– Мне тепло, – чтобы подтвердить сказанное, Солнцедин дотронулся своей ладонью до щеки девушки. Улыбнувшись, Лилиан нежно прильнула к его руке.
– Меня согревает новое солнце, растущее в моей груди, – просто пояснил он.
– Оно заменяет тебе сердце?
– Оно и есть мое сердце, – прошептал Солнцедин и, словив прядь зеленых волос девушки, нещадно трепавшихся на ветру, заправил ее за ухо зеленовласки. – Все-таки пора возвращаться, дорогая Лилиан. Ты вся продрогла.
Он помог ей подняться. Затем собрал свои вещи с песка, поднял трость, и так они, взявшись за руки, пошли к лесу. Остановившись у папоротников, Лилиан оглянулась, и ее меланхолический взор в своем стремительном полете достиг самой грани горизонта, в которой чернота океана плавно перетекала в сумрак небес.
6
– Скажи, Солнцедин, те, кого ты освобождаешь от тени, все-таки уходят в Обитель? Это так? – спросила Лилиан, когда они сидели за круглым столом в уютной теплой кухоньке и пили сладкий цветочный чай, а за окном, в лиловой полутьме, раздавались отзвуки далекой грозы.
– Я не могу тебе сказать, – с сожалением ответил Солнцедин и помешал чай в своей чашке.
– Но почему? – огорчилась девушка.
– Потому что, дорогая Лилиан. Все дело в твоей тайне...
– Тайне из тайн, – со знанием дела вставила зеленовласка.
Солнцедин со вздохом кивнул.
– Город покидают те, кто освобождается от тени благодаря моему вмешательству. Другого пути нет. Но ты... Я не могу этого постичь.
– То есть, меня от тени мог освободить кто-то другой? Или не освобождал, верно?
Солнцедин пожал плечами.
– Как жаль, – с досадой произнесла Лилиан, – я ничего не помню. Ах, и когда память, наконец, вернется ко мне? – она отпила чаю и, немного приободрившись, спросила: – Что такое иром-а-сакк?
Солнцедин обрадовался вопросу.
– Иром-а-сакк – это человек, лишившийся тени. Не омраченный тенью.
– Как тот мужчина, который приходил к тебе сегодня?
– Да.
– Как же тогда называется человек, у которого еще есть тень?
– Мори-а-сакк. Человек, как носитель-вместилище тени.
– Ага, значит, тень, наверное, называется сакка, – нахмурившись, задумчиво протянула Лилиан.
– Да, – кивнул Солнцедин, несколько удивленный догадкой девушки.
– Скажи, куда ушел тот мужчина? К скалам? Но что его там ожидает?
– Там есть латроп. Он ушел к нему.
– Понятно, – Лилиан замолчала, погрузившись в свои раздумья. О чае она почти позабыла. И Солнцедин решил напомнить, подлив в обе чашки горячей воды.
– Вот еще что, – вспомнила Лилиан и стала рыться в своей сумочке. – Забери его. Оно мне не нужно, – она положила на стол маленькое сморщенное яблоко.
– Нет, дорогая Лилиан. Оно еще может тебе пригодиться.
– С какой это стати? – упрямо возмутилась зеленовласка. – Нет, забери его, – она толкнула яблоко, и то покатилось к юноше, который, тяжело вздохнув, остановил его рукой. Поднявшись, Солнцедин приблизился к Лилиан и вложил яблоко ей в руку. Перед загадочной силой и властью юноши зеленовласка спасовала.
– Ладно, – сказала она с некоторым недовольством. – Но почему ты дал его мне в тот раз? Ну, если это был ты.
– Потому что я хотел, чтобы ты пришла ко мне, – ответил Солнцедин, вернувшись за стол. – Я хотел снова увидеть девушку, лишенную теней.
– Как ты сказал?
– Девушку, лишенную теней.
– Так называл меня Роберт... – пораженно прошептала Лилиан. – Так все-таки зачем?
– Яблоко, или сот – это приглашение для тех, кто готов.
– Выйти из... Телополиса?
– Да.
– Но со мной, я так понимаю, получилось все по-другому.
Солнцедин кивнул.
– И неужели прям все приходят на твое приглашение? – с недоверием спросила Лилиан.
– Нет, к сожалению, нет, – грустно ответил Солнцедин, рассматривая донышко своей чашки.
– Что же тогда случается с солнцем в твоей груди, если человек не приходит вовремя? – понизив голос, продолжала допытываться Лилиан.
Солнцедин молчал. Бессловесное общение с чашкой и остатками чая перешло для него в разряд первостепенных в то время, как разговор с девушкой очевидно отошел на второй план.
– Не может быть!
Лилиан со свистом втянула воздух. От внезапного озарения ее бросило в дрожь, кончики пальцев похолодели и стали покалывать, глаза широко раскрылись.
– Не может быть... – повторила она и очень медленно повернула голову.
И когда над черепичной крышей дома-теремка устрашающе прогрохотал гром, а считанные секунды спустя за дребезжащим оконным стеклом лес озарился мертвенно белым блеском молнии, в отсветах огня камина-очага и разгулявшейся небесной стихии зловещим приговором замерцали грани цилиндров, спрятанных за призрачными дверцами буфета.
Лилиан переводила взгляд со стеклянных сосудов на бледное лицо Солнцедина, потом обратно, и так несколько раз до тех пор, пока не выдавила из себя нескольких слов:
– Я пойду. Да, пойду. Я устала и... все такое, – она поднялась из–за стола, с шумом отодвинув назад стул, и стала одевать плащ.
– Дорогая Лилиан, не уходи, – Солнцедин уже стоял рядом. – У меня есть опочивальня для гостей. Ты можешь там переждать бурю. Прошу тебя, – он взял ее левую руку в свою.
Лилиан с болью и нежностью во взгляде посмотрела в сапфировые глаза прекрасного юноши.
– Спасибо, Солнцедин, но... нет, – она покачала головой. – С меня на сегодня хватит, прости. И... спасибо, что поговорил со мной. Теперь бы только добраться до своей кровати и забыться крепким сном.
Солнцедин очень долго смотрел в глаза зеленовласки. И в драгоценных изумрудах отражалась его многогранная древняя печаль.
– Иди вдоль берега. Там есть узкая полоска из твердого песка. Помни обо мне. И знай, что теперь ты навеки поселилась в сердце солнца, – напутствовал он, великий загадочный Солнцедин, и отпустил ее, девушку, лишенную теней.
Глава 37
Лат Герия
1
Все имеет свое завершение. Жизнь, поцелуй, сон... И даже смерть.
Вы не верите? Что ж, как будто я вас об этом прошу!
Я знаю. И все-таки я слепа, хотя каждое утро вижу солнечный свет.
Но ведь он прозрачен и может быть всего лишь моим сном, который есть жизнь, которая имеет свое завершение. Или конец? Да какая в сущности разница!
Сто лет смерти еще могут возродить надежду...
Зачем? Зачем я держусь за край ванны и смотрю, как в нее набирается вода?
А зачем солнце садится за горизонт и кровавой пыльцой рассыпает полосы по небу? Одна причина, но миллион разветвлений...
Потому что я знаю – они придут. Вновь и вновь.
А я... я поставлю свою любимую пластинку и буду танцевать.
Но после... После жизни и смерти, там, где вечность становится бытом.
А я... Я танцую. Голова кружится. Но это пройдет. Когда придут они...
Придут они – вспухшие синюшные тельца двух милых маленьких детишек, задушенных моими руками.
Я сижу в воде, покрытой мыльной пеной. Она состоит из тысячи тысяч крохотных пузырьков и кажется легкими-легкими холмами, воздвигнутыми облаками в небесах, или берегами далеких-далеких стран, к которым мне никогда не доплыть. Пузырьки лопаются и шипят.
Солнце умирает, и свет за окном постепенно тает. Его впитывают свечи. Их десятки, они здесь, на кафельном полу, они мерцают и безмолвствуют, они пугают и завораживают.
Я расслабляюсь или пытаюсь это сделать. Нет, мне не обрести покой.
Но как же девочка, моя мечущаяся девочка Лилиан? Почему я допустила это? Почему позволила узреть себя? Она преодолела отражения. Она смогла войти! Но все же не выдержала.
Питер, скажи, почему?! Почему она не такая, как все? Почему я люблю ее, почему боюсь? Почему она снится мне? Ее тайна... И тень, которой нет.
Я должна, я должна рассказать! Ей – все. Хватит обманывать. Но он запретит! Он.
Лилиан должна прийти к этому сама. А не я!.. Обманываю себя.
Покоя нет. И после смерти. Сражение за сражением. Я больше не хочу бороться.
Озноб по всему телу. Это идут они! Я чувствую – под водой – прикосновения их маленьких холодных ручек. Им всегда было так одиноко, так холодно, так грустно…
Выходите, дети мои. Я готова.
Вы здесь. Ваши милые головки выныривают из воды. Так смешно – мокрые волосики покрыты пеной, как будто вы в шапочках или коронах! Так здорово.
Вы молчите, я знаю. Вы не смеетесь, я слышу. Ваши веки и губы зацелованы смертью. Я вижу – ваши руки пусты, ваши плечи отливают синевой, а на щеках застыли водяные слезы.
Мой любимый цвет! Дайте-ка, я вас обниму. Этими крепкими руками коснусь ваших хрупких шеек. Как тогда, в незабываемый первый раз...
Ну вот, я положу вас на мягкие перины и укрою белыми покрывалами. И вы уснете, чтобы проснуться.
А я буду рядом. Я возьму кухонный нож, тот, которым Сара всегда нарезала капусту, и поднимусь наверх. В ванне будет шуметь вода. Она будет плескаться о край, когда я буду резать свои вены. Упорно и глубоко, продольными линиями, чтобы верней. И поцелуй будет последним, и сон, и жизнь. И мои руки, безвольно свешенные за край, и ручейки-озера смешанной крови, и тишина, вторгающаяся в пустоту...
И сумрак вечности.
2
Последний пассаж. Последнее прикосновение к клавишам. И более я не сяду за тебя, мой друг, мой рояль. Не сяду, пока не объяснюсь с ней. С моей возлюбленной. Моей Лилиан. Она имеет право знать. Две правды ожидают ее, ожидают и тяготят мое сердце. Но ведь не только они, верно? Ты чувствуешь и третью... Да, я чувствую! И что же дальше?
О, мой Цветок, мой шат, не смотри ты так на меня! Да, теми ночами я играл лишь для тебя, так виртуозно и самозабвенно, как никогда, чтобы раскрыть твой секрет, понять его суть. Я поливал тебя и даже читал сказки. Какая глупость. Но ты так и не зацвел. Ты, следующий за мной от самого начала, от тех дверей, из которых я вышел, чтобы не вернуться. Я думал, ты завянешь, засохнешь, зачахнешь и захиреешь, но ты все так же сидишь в этом горшке и невинно ловишь свет своим гладкими лепестками! Да какой уж тут свет, здесь и там, под звездами выдуманных небес. О, мой крест и тысячи кинжалов! Я не хочу тебя видеть.
Потому что есть она, мысли о которой разрывают мое сердце на части. Ее глаза, излучающие свет, взгляд, такой воинственный, но одновременно и кроткий, и печальный, шелковистая кожа, неповторимый изгиб губ. Уста, такие сладкие и сочные, я готов впиваться в них до скончания веков.
Она не существует. Как и я. В этом граде, созданном из песка с дорог странствий наших предков, с осколков звезд, павших с небес на заре жизни, с разрозненных частичек миллиарда миллиардов сердец никогда не существовавших людей.
Перестаньте глазеть на меня, птицы – я оглох от ваших трелей!
Звезды, перестаньте упрекать меня в бесчувственности – я самый великий из всех великих лицемеров!
Море, перестань плескаться о мой берег – мое тело давным-давно погребено под землей!
Сердце тяжелеет. От безысходности, отчаяния и пустоты. И что из этого я выдумал?
Оно наливается кровью. Пора ее освободить.
В моем подземелье всегда сыро, в нем всегда царствует полумрак, и повсюду вьются растения.
Я огибаю бассейн и по узкой каменной дорожке иду к своему любимому креслу. Оно заждалось меня, своего хозяина и властелина! И я готов повелевать.
Я сажусь на холодный твердый камень и опускаю руки на подлокотники. Я окидываю взором свое царство, свое подземелье, и медленно закрываю глаза – в предвкушении величайшего наслаждения и величайшей боли!
Я слышу, как они тянутся ко мне, такие робкие, чтобы затем своими крепкими острыми отростками впиться в мою кожу и ненасытно, пока я не лишусь сознания, пить мою кровь. И наполнять ею бассейн, и питать свои корни. Моим растениям тоже нужна жизнь.
Они ползут, вьются, шуршат и обвивают меня. Они проникают в мои вены. Я отдаю им свою кровь.
Я принимаю свой рок и свой фатум. Свой крест.
Во веки веков.
3
В тот поздний вечер, после встречи с Солнцедином, я благополучно вернулась домой. Правда, промокла до нитки, но что уж тут поделаешь. Значит, подумала я, у меня нет тени, да? Хорошо, пускай. Но почему ее нет? Разве это нормально? Раз светит солнце, должны быть тени. И они есть. У всех, кроме меня. Может быть, она сбежала, в один из первых Полдней? Того сумбурного застывшего времени, которого я так до сих пор и не могу постичь. Но Сергиус говорил... Сергиус говорил, что только с ненормальностью можно добиться всего, получить все ответы. Похоже, я к этому иду. Или уже пришла?
И, к сожалению, прекрасный юноша Солнцедин не является хранителем загадочной Книги. Правда, учитывая его предназначение, это выглядело бы излишним. Ему есть, что оберегать. Свои тайны в своих стеклянных цилиндрах.
И тогда, сидя перед камином, укутавшись в плед и грея руки кружкой горячего чая (салют моему милашке Крепышу!), я решила возвратиться к началу этой цепочки, а именно – еще раз встретиться с Габриелем.
Наступила среда, но дождь словно бы не ведал о времени, все лил и лил. Конечно, не это помешало мне выйти из дому (как бы я там не убеждала себя в обратном!), а долгие ночные часы, проведенные без сна. Наряду с тревогой и терзавшими мою душу сомнениями я чувствовала слабость в руках и ногах и безуспешно старалась побороть головокружение с перемежавшимися приступами тошноты, легкими, но все равно надоедливыми. Так что пришлось полдня проваляться в постели и поголодать. Добрый Крепыш напевал мне забавные песенки и подавал чашку за кружкой бодрящего чая, подменяя его то онто-рио, то «изумрудкой». Тревога и настороженность не отпускали меня, и все потому, что я никак не могла успокоиться по поводу своей отсутствующей тени. «Анормальность» не стала для меня всесильным аргументом, я чувствовала, есть более существенное объяснение. Настолько существенное, что способно не просто лишить меня уверенности, но шокировать (и даже убить?).
На следующий день небо прояснилось, стало васильковым-васильковым. В мансарду повеяло свежестью «бабьего лета», и я, оклемавшись, стала собираться в путь. Завтрак в «Пальмовой Пустоши» придал мне сил и решительности, а на одной из вымытых ливнями площадей у моих ног ветер заиграл опавшей едва заметно серебрящейся листвой белолиста. Я собрала ее в осенний букет и, улыбнувшись пришедшей в голову радостной мысли, потопала дальше.
Меланхолия красок коснулась и густых крон невесомых гигантских деревьев за пределами Телополиса, но и только. Навряд ли листопад радует своей неповторимой красотой мир парящих троп, и наступление зимы в этих краях кажется таким же сомнительным. Каждая ветка цепко держит все свои листочки, тонкое охристое золото которых так трогательно пронзают солнечные лучи.
Добравшись до первого разветвления дорог, я остановилась и стала ждать. Обычно с Габриелем мы не договаривались о встречах, не назначали точное время, но когда я вот так вот приходила в его, так сказать, владения, он всегда как-то прознавал об этом и спустя некоторое время, пока я любовалась фантастичностью всего окружающего, появлялся на одной из тропок.
Но в тот погожий и ветреный день он так и не пришел. Конечно, я заволновалась и, подавив дерзнувший проклюнуться в сознании страх, зашагала по тропке, что заворачивала вправо. Чем дальше я уходила, тем явственнее ощущала, насколько сильно успела привязаться к Телополису за это время. Постепенно и ненавязчиво он стал моим домом. И хотя за его пределами мое дыхание замирало от восхищения и переизбытка чувств, того трепета, что неизменно вызывали во мне гигантские деревья и пропасть, не знающая, что такое конец и ограничения, я начинала сомневаться, а согласилась ли бы я без раздумий последовать за Габриелем, если бы он однажды позвал меня с собою в Обитель, если бы вспомнил маршрут, если бы исчезли тенеподобные?
Ветер дул мне в лицо, разметая волосы и полы плаща. Руки я держала в карманах, шагала уверенно, но и с изрядной долей осторожности.
Вскоре вдалеке я увидела человека, стоявшего ко мне спиной. Высокий, в буром потрепанном плаще – я приняла его за Габриеля и поспешила вперед. Вероятно, он был погружен в свои думы, потому что не слышал моих шагов и не повернул головы, когда я позвала его. Осмелев, я подошла к мужчине и протянула к нему руку, о чем мгновенно пожалела. Он повернулся и, грозно сверкнув глазами поверх моей головы, выкрикнул:
– Кто здесь? Отвечайте!
Убедившись в том, что он действительно не видит меня, я стала тихо отступать назад, а потом побежала. Очевидно, это был не Габриель. Но! Еще один из воинов-стражников.
Не знаю, сколько прошло времени, возможно, даже целый час, когда я узрела его – великое Древо. Лишь пару мгновений до этого я почувствовала усталость, которую, впрочем, тут же смело трепетным всепоглощающим восторгом.
В своем росте Древо обогнало других гигантов на несколько порядков. Его золотистая крона терялась в шапке кучевых облаков, словно бы вершина какой-то горы, корни толстыми извилистыми отростками уходили вглубь клубящегося бездонного мрака, а ствол, наверное, не способны были бы охватить и пять сотен человек.
Так вот, значит, каково оно, то великое Древо, что встало на пути праведников к Обители.
А на счет листопада я все-таки ошиблась. По крайней мере, это понятие было неприменимо к Древу. Обласканные солнцем, листья медлительно в глубокой задумчивости кружились вокруг его ствола, но не падали вниз, видимо, тьма тоже пугала их.
Тропа, по которой я шла, а теперь стояла на месте, обрывалась, не доходя до великого Древа. Обрывалась так, чтобы до него было невозможно дотянуться. И в этом скрывалась какая-то тайна. Но, завороженная исполином, я молчала и не могла ни о чем думать.
Пока не почувствовала, как что-то неуловимо изменилось в воздухе, которым я дышала. Хотя не так-то и неуловимо – ведь я ощутила это! Свежесть заискрилась и стала иной, разрозненные мелодии ветра сложились в музыку, запахи обострились и запрыгали, словно кузнечики.
В моих ушах зазвенело, и я резко обернулась, предчувствуя встречу с неизбежным. Или, если уж быть точной до конца, с тенеподобными, которыми Габриель так запугивал меня и которые на большой скорости приближались ко мне, пожирая свет.
Я хотела побежать, но было уже поздно. Они отрезали мне путь, оставалось только пасть ниц и молить о пощаде.
Ледяной ужас сковал все мои члены. Сердце ушло в пятки да, казалось, так там и замерло. Я перестала дышать, но долго так не выдержала, понимая, что могу попросту задохнуться.
Они подлетали все ближе, стягиваясь кольцом, их лохматые хвосты трепались на ветру.
Звон в моих ушах стал невыносимым, от напряжения заныли суставы, еще чуть-чуть, и я готова была разлететься вдребезги, как льдина от удара молнии.
Я зажмурилась, и с силой сжала челюсть, а потом широко раскрыла глаза и приготовилась встретиться взглядом со своей судьбой, на сей раз окончательно и бесповоротно.
Но глазам моим предстала совершенно иная картина, что спровоцировало короткий удивленно-нервный смешок, вырвавшийся из моей груди.
Вокруг меня парило с десятка два весьма необычных голов. Их лицам были присущи человеческие черты, при чем самые прекрасные, их пышные волосы (которые я прежде приняла за лохматые хвосты) были всевозможных цветов-оттенков и клубились, словно длинные языки пламени. Шеи мне так и не удалось разглядеть (подумать только, при всем своем плачевно-критическом состоянии на тот момент я еще умудрялась их разглядывать!), да и абрисы голов казались расплывчатыми, будто бы я смотрела на них сквозь замутненное стекло.
Они молчали и улыбались, радостно и нежно, а я все никак не могла понять – когда страшные тенеподобные существа успели превратиться в эти прекрасные дружелюбные, пусть и такие чудные головы? И если такова их истинная суть, почему издалека своим видом они вселяют ужас и заставляют бежать прочь? И если, в конце-то концов, в те минуты я увидела истинную правду, означало ли это, что все россказни Габриеля – сплошная ложь?
– Девочка, не бойся, мы пришли с миром, – произнесла одна из голов, беловолосая, с женским лицом, и я сосредоточила на ней свое внимание, боковым зрением присматривая за остальными.
– Зло более не коснется тебя. Поднимайся, расправь плечи, улыбнись, прекрасные светлые выси ждут тебя.
И под влиянием этого мелодичного голоса я поднялась (до этого я все-таки пала ниц!) и расправила плечи.
– Ну, что же ты стоишь? – безобидно упрекнула меня голова. – Иди. Беги, к свету! Ведь тебе не терпится увидеть того, кто призвал тебя! – ласково продолжила она и лучезарно улыбнулась. – Ты слышала Зов, так иди же к нему!
Я недоуменно уставилась на нее и услышала, как несколько голов, что парили подальше, весело захихикали.
Я растерянно улыбнулась и пожала плечами.
– Извините, но... я не слышала никакого Зова. Хотя, – тут я мечтательно вздохнула, – как хотела бы!
Беловолосая голова сделала короткое движение, призывая остальные к тишине. Те покорно повиновались.
Я следила за ними и с опаской, но в то же время интересом ожидала, что будет дальше. Хотя внутреннее чутье подсказывало мне, что дружелюбие, которое выказывают ко мне головы, является искренним, и что они не способны причинить мне вреда.
– Девочка, скажи, как ты лишилась своей тени? – с нежностью спросила та голова, у которой были белые волосы.
– Я появилась в Телополисе уже без нее. И поскольку память ко мне так до сих пор и не вернулась, я не могу сказать, кто лишил меня тени, – ответила я, не видя причин для того, чтобы что-то от них скрывать. И правильно поступила. Беловолосая голова кивнула на мои слова, но не так, как если бы принимала их, а так, словно прочла мои мысли и убедилась в том, что мои слова совпадают с ними.
– Но ты виделась с Человеком, как Солнце? – поинтересовалась она.
– Солнцедином, что ли? Да, виделась. Недавно. Очень приятный молодой человек, – с улыбкой прибавила я.
Головы с радушной готовностью заулыбались в ответ.
– И ты не знаешь, почему попала в Город?
– Нет.
Да, я отвечала честно, но так и не могла понять, куда они клонят. Я также не догадалась об этом, когда они многозначительно переглянулись.
Молчание натянулось, как струна, и грозило вот-вот раскрошиться сотнею гроз. Я подозревала, что жертвой этого бедствия стану я. Покалеченной и истекающей кровью.
Нет, мне нужно передохнуть. Я не могу больше писать об этом. После тех событий прошло уже целых четыре дня, но что такое этих четыре дня, каких-то 96 часов по сравнению с вечностью? А ведь теперь она стала мне намного ближе. Вечность, с которой я столкнулась лицом к лицу.
Четыре дня – четыре хлебные крошки, и каждая из них лежит на своем краю стола, в своем углу. А я стою между ними и пытаюсь окинуть их взором. Еще одна ничтожная крупица. Кто сказал, что все должно непременно оканчиваться хорошо? И, объясните мне, как это можно применить к бесконечности?
Я не знаю, смогу ли когда-нибудь прийти в себя после того, что узнала в тот день. Хм, смогу, а как же, ведь у меня впереди – вечность!
Я посмотрела в серебристые глаза белой головы, а она заглянула в мои изумрудные. Я увидела радость, омраченную вселенской печалью и всечеловеческим сочувствием. Но что явилось ей в моем взоре?
Время замерло, а с ним и мое сердце, и я услышал жестокие слова:
– Девочка моя, ты давным-давно мертва. Ты есть дух человеческий. Твое тело покоится в земле.
Конец второй части
Часть третья
Изгнание
Глава 38
Следы
1
Над городом, словно кубовое полотно, синим знаменем реяло небо.
На дворе стоял обычный теплый денек середины октября. До того обычный, что всякая там банальность начинала казаться очень даже милой, а прохожие, случайно сталкиваясь на улице, улыбались, вежливо друг перед другом раскланивались и извинялись. И это вовсе не означало, что когда-нибудь они встретятся вновь, или что случайность вдруг, ни с того, ни с сего, станет для них судьбой.
А на аллее Аркового Бульвара озорничали медовые клены – они пригоршнями ловили солнечные лучи и забрызгивали ими тротуары. Тогда поднимался ветер и, как суровый учитель-наставник, пытался унять своих излишне прытких подопечных, срывая с их шершавых веток-пальчиков ветшающее желтое одеяние.
Среди кленов прятался фонтан. Его венчала замысловатая фигура неведомого миру животного, а в опрокинутой куполом чаше, выложенной мозаикой из малахита, нефрита, сердолика и лазурита, тихо плескалась вода. К ее ненавязчивому говору прислушивалась юная симпатичная особа, закутанная в шарф и пальто. Она была обычной девушкой, и когда-то ее звали Лилиан. Ладно, не будем об этом. На самом деле Лилиан ее звали и до сих пор, и навряд ли в сложившихся обстоятельствах она хотела применить к себе такое распространенное имя прилагательное, как «обычная». Ну, во-первых, потому что она и не хотела таковой быть, а, во-вторых, по сравнению с большинством живых таковой и не являлась. Почему с большинством? – потому что нельзя ручаться, что все меньшинство абсолютно «живое» в полном значении данного слова-понятия. Почему таковой не являлась? – Да ведь все очень просто! Хм (воспользуемся ее же терминологией), Лилиан была мертва. Так ли ее звали до этого (имеется в виду осознание своей смерти и она сама) вполне обыденного, ничем не примечательного (ну, разве что в чисто физиологическом плане) события, которое, впрочем, поспособствовало почти пятидневному бессознательному состоянию, она не могла ответить с кристально ясной точностью (или кристально точной ясностью?), поскольку – ха, каким бы парадоксальным это ни было! – память к ней так и не вернулась. Но как она могла забыть о Вертодор, Башне Тысячи Дверей?! Этом выдуманном (чьей-то фантазией) месте, в котором она получила все – имя, дом, некие личные вещи и, возможно, даже определение на работу в качестве седьмой эйды в Трехбашье?
После смерти ты остаешься ни с чем. Тебя лишают даже памяти. Но не шанса все начать сначала. А зачем? Ведь ты все равно уже мертв. И твой прах развеян над мировым океаном с вершины самого высокого холма, поросшего бурыми мхами и скудной травой, прах, подхваченный никогда не ведающими покоя ветрами, вознесенный в заоблачные выси небес и отданный в объятья формирующимся малышам, вскоре изливающимися мокрыми, как слезы, дождями и ливнями на безлюдные зеленые луга и равнины. Так ты возвращаешься к Природе, в Лоно Матери, и все идет своим чередом.
2
Лилиан возвращалась домой после встречи с Парящими Головами. Она не поверила им.
Она возвращалась в тот же город, в Телополис, он остался прежним, таким, каким она его покинула, отправляясь на встречу с Габриелем, которая так и не состоялась.
Она тихо про себя хихикала и недоуменно качала головой – ну до чего иногда нелепыми бывают чьи-то представления да высказывания! И эти Головы туда же! Кто знает, а не привиделись ли они ей? Ведь тогда, кажется, был Полдень. Да и слишком чудно они выглядели!
– Вот тоже, придумали, – прошептала себе под нос Лилиан и передразнила беловолосую Голову: – Твое тело покоится в земле, ха!
Она рассеянно перешла улицу и побрела дальше. Это ничего не объясняет, думала зеленовласка, а если и объясняет, то не для меня.
В ее затянувшейся прогулке не было ни конечной цели, ни какого-то особого смыслового наполнения. Она шла вперед, сворачивая то влево, то вправо, иногда останавливаясь и устремляя свой взор к небу. Она продолжала удивляться, иронично хмыкать и качать головой, пока не насытилась всем этим. Тогда, устав, Лилиан отправилась домой.
Уже издалека, только свернув на Шелли Кровавую, она увидела какого-то мужчину в темном, стоявшего на крыльце ее дома.
Вечерело. Лилиан замедлила шаг, ее настороженность обострилась, и она, приближаясь, стала с интересом и опаской рассматривать фигуру незнакомца, вдруг решившего нанести ей свой визит, но для чего – чтобы произвести на нее впечатление или оказать честь? И кем он являлся? Незнакомец, несколько сутулясь и опустив голову, стоял к девушке спиной. Наверное, о чем-то размышляет, подумала Лилиан. Она не узнавала его, хотя что-то в нем и показалось ей знакомым.
Это подтвердилось, когда девушка, остановившись перед ступенями, ведущими к парадной двери ее дома, наиграно бодрым голосом произнесла:
– Ну, здравствуйте! И с чем пожаловали?
Незнакомец, обернувшись, тут же превратился в знакомца, а именно – в Винсента. Его глаза заблестели, губы растянулись в радостной улыбке.
– Здравствуй, Лилиан. А я пожаловал к тебе с визитом. Просто потому, что соскучился, – с нежностью в голосе прибавил он.
У его ног Лилиан заметила корзину с цветами, с целой сотней, если не более того, девственно трогательных белоснежных лилий. Она слабо улыбнулась, а Винсент, проследив за ее взглядом, спохватившись, отступил в сторону.
– Это для тебя, – сказал он так, словно только что об этом вспомнил.
Лилиан взошла по ступеням на крыльцо и, чуть наклонившись, коснулась своей холодной ладонью бутонов цветов, которые в мучительно рождавшихся сумерках как будто бы светились бледным матовым светом.
– Знаешь,– тихо произнесла она, все еще смотря на цветы и поглаживая их нежные головки, – я сегодня повстречала таких необычных существ. Они мне сказали, хм, что я на самом деле мертва, мое тело покоится в земле, парам-парам, и что-то там про дух человеческий, – выпрямившись, девушка засмеялась и озорно посмотрела в глаза Винсента. – Представляешь? Они смели утверждать, что я-де в действительности призрак, привидение, фантом или что там еще может быть! – при этих словах она театрально взмахнула руками.
Но вот Винсенту, почему-то, весело не стало. Он внезапно побледнел до такой степени, что его лицо стало походить на маску, сделанную из гипса. Улыбки увяли и слетели с его губ, превратившихся в тонкую тугую полоску, взгляд стальных глаз заледенел и покрылся тонкой коркой изморози. От Винсента повеяло холодом и суровой снежной зимой.
Лилиан обмерла. Ее сердце, замерзнув, перестало биться, оно упало наземь и разбилось вдребезги о твердый камень жестокой правды. Теперь уже раз и навсегда. Девушка почувствовала, как холод начал сковывать ее конечности, и поспешила отступить назад. Но это не помогло. Ее взгляд неведомой силой был прикован к обесцвеченным глазам Винсента, а внутри безумным вихрем закручивалась бездна, изрыгая мрак, ужас и отвращение. Мрак в беспросветности существования за гранью, ужас от осознания неизбежности случившегося и отвращение ко всему и всем, кто, солгав, предал ее.
Пошатнувшись, Лилиан оступилась и толкнула корзину – цветы рассыпались по ступеням и замерли, обиженные, униженные, отвергнутые. Винсент протянул к девушке руки, пытаясь удержать ее. И тогда Лилиан обрела силы, бездна завыла от ярости, зарычала от злости.
Изменившись в лице, зеленовласка отскочила к двери и прижалась к ней спиной.
– И ты, Винсент. Ты предал меня, – процедила она сквозь зубы.
И попала в самую цель. Боль пронзила все тело Винсента. Но он выдержал, он, сковавший себя стальными цепями, – лишь дрогнули его брови, да пару раз моргнули глаза.
Лилиан более не могла себя сдерживать. Бездна хотела вырваться наружу. Напор был слишком сильным, она сдалась и выпустила ее. И закричала-завопила-завыла, обвиняя человека, к которому еще недавно испытывала такие нежные чувства, во всех своих бедах, потерях и горестях.
От ее обжигающих слов, изливающихся наружу подобно лаве из ожившего вулкана, внутри у Винсента, в его сердце и душе, он ощущал это, все невольно сжималось и содрогалось; казалось, даже стекла в окнах домов мелко-мелко задребезжали, готовые в любой момент раздробиться тысячей осколков, и ветер задул сильнее, его порывы беспощадно хлестали, напирали, заунывно свистели, готовые поглотить все живое, что вставало на их пути.
Достигнув своего пика, ярость Лилиан стала понемногу спадать. Девушка умолкла и поникла, склонив голову, она пыталась отдышаться. Винсент так и стоял перед ней, молчаливый и холодный, как одинокий утес. В последний раз он попытался протянуть руки к своей возлюбленной, но Лилиан оборвала эти старания, кинув на мужчину испепеляющий презрительный взгляд из-под бровей, а потом, сжав губы, со всей мочи влепила ему пощечину.
– Убирайся, – просипела она, – убирайся. И забери свои цветы. Убирайся, навсегда, убирайся. И будь ты проклят, на века! Убирайся!
Винсент слегка пошатнулся, но не сдвинулся с места.
– Убирайся! – ее голос сорвался на крик.
Винсент посмотрел на девушку долгим-долгим взглядом, отвернулся, спустился на мостовую. Он ускорил шаг, но выглядел не убегающим, а скорее человеком, у которого вдруг появилась важная цель, и он должен поспешить, чтобы не упустить ее. Вскоре Винсент скрылся за поворотом, и было неважно, поглотили ли его сумерки, или же душа его продолжала теплиться светочем надежды.
Было неважно, потому что Винсент был мертвым, таким же, как и все.
3
То, что происходило далее, Лилиан помнила смутно. Ее страшно лихорадило. И она понимала, что инфекция здесь ни при чем. Ее лихорадило от отчаяния. Как безумная, она бегала из комнаты в комнату и зажигала все свечи, которые имелись в доме.
– Свет, свет, мне нужен свет, я должна утопать в свете... – бормотала она себе под нос осипшим голосом, поднося очередную свечу к живому огоньку.
Она поставила свечи под лестницей, и в ванной, и в той пустой комнатке, что находилась напротив. Она старалась осветить каждый уголок-закуток в месте своего обитания и была равнодушна к настенным светильникам, загоравшимся, как только она появлялась рядом.
В какой-то момент Лилиан даже подумала – а не поджечь ли ей этот домик? Вместе с собой? И пускай он катится ко всем бешеным Капюшонам! Какими бы ужасными демонами они ни были.
Лилиан остановилась, когда зажгла все до последней свечи. Она подбросила в камин долгордов, и извивающиеся языки пламени взметнулись выше. Но их горячее тепло не могло унять дрожи, сотрясавшей все ее тело. Лилиан отводила взгляд от вещей и предметов, таких знакомых, таких близких, и неизменно ее глаза возвращались к распахнутому окну, через которое прохладный воздух беспрепятственно попадал в мансарду.
От следующих минут в ее памяти остались лишь отрывки. Она помнила, как стояла у края и смотрела вниз, на побледневшие в сумерках белые лилии, разбросанные ветром по мостовой. Потом нечто внутри нее изменилось. Она разбежалась и выпрыгнула из окна.
4
Лилиан очнулась ранним утром. Первым, что она увидела, было прозрачно синее небо, разгоравшееся в лучах восходящего солнца, редкие лучики-пряди которого пронизывали толщу старого заброшенного парка. Лилиан вдохнула изумительно чистый холодный воздух и тут же вспомнила все, что произошло. Сколько времени она пролежала вот так, на мостовой, с раскинутыми в стороны руками, в одной тонкой кофточке, брюках, но почему-то босая? Несколько часов или пару дней? И почему она лежит на спине, а не на животе? Ответов не было, как и прежде. Но это было единственным, что не претерпело изменений. Все остальное изменилось, если не кардинально, то весьма существенно.
Лилиан стала неспешно подниматься, болезненно вздыхая от ломоты в теле, причиной которой, скорее всего, служили не синяки, ушибы или переломы, а неопытность и непривычность в таких делах, как выпрыгивание с третьего этажа на голые булыжники, особенно если при этом учитывать уже состоявшийся факт пребывания в мертвом состоянии. Пусть поначалу и непризнанный.
Тщательно осмотрев и прощупав свое тело, Лилиан убедилась в отсутствии каких-либо ссадин, царапин и прочего. Это не удивило, не расстроило, но и не обрадовало ее. Девушка просто кивнула сама себе и задумчиво посмотрела в окна мансарды собственного дома. Свежий ветер приятно обдувал ее лицо, шею, руки и босые ноги, ласково ворошил волосы. Лилиан чувствовала себя обновленной и отдохнувшей. Что ж, страсти улеглись. И что было, то прошло. Ей есть, над чем работать, что искать и разузнавать. И хотя возникающие ощущения в чем-то были схожи с теми, которые она испытывала, только-только появившись в городе, теперь они все-таки были другими. Тогда ей казалось, что она очутилась посреди пустынного песчаного пляжа, на берегу океана, воды которого терялись за горизонтом, и как ни старалась обнаружить на песке свои следы, по которым пришла в то место, сделать это ей так и не удалось. Она бесцельно топталась на месте и не знала, куда идти.
Но в это чудесное осеннее утро она наконец-то узнала, куда ей следует держать путь. Пускай следы ее похитило время, а утраченное прошлое – таинственный многоликий океан, она более не будет горевать и смело пойдет вперед. Она будет осторожной и внимательной и ничего не упустит. Отныне Телополис она будет называть Городом. И однажды во чтобы то ни стало она все-таки отыщет свои утраченные воспоминания.
5
Лилиан погрузила пальцы в воду фонтана и пошевелила ими. Затем подняла руку и долго смотрела, как капли скатываются по ее холодным пальцам и падают вниз. Мир вокруг казался таким реальным. Нарядные медовые клены пели свои простые шелестящие песни, мечтательный ветер шебуршал своими мыслями в опавшей листве, легко и мягко журчала вода в фонтане – все светилось радостью и покоем в теплой любви далекого белого солнца. И этот момент был живой, он дышал полной грудью, и сердце его билось отчетливо. Все то, что осталось в прошлом, и то, что надвигалось из будущего, для Лилиан вмиг перестало быть таким важным, серьезным и необходимым. Словно она сошла с дороги и оказалась в прекрасном дивном саду. Она могла отдохнуть в нем, подумать о высоком и вечном. Ей не нужно было никуда спешить, дорога всегда находилась где-то рядом, и она могла вернуться на нее в любой момент. Но могла и не возвращаться, если это путешествие потеряло для нее смысл, если она была готова к другому, чему-то, что было предназначено только для нее.
Крепыш сказал, что его любимая Хозяйка и Госпожа исчезла из дому вечером пятницы, а появилась снова утром среды. Он волновался, переживал, но верил, что она вернется. Значит, подумала Лилиан, без сознания я находилась целых четыре дня и все это время пролежала на холодной пыльной мостовой, и никому не было до меня дела, кроме маленького фарфорового чайничка, я просто лежала там, не шевелясь, обдуваемая ветром, сковываемая ночным морозцем, уже будучи мертвой, в мертвом же городе, среди мертвых иллюзий, властвующих над мертвецами. Мементо мори – и кто это выдумал?
Все свечи, которые она зажгла в тот вечер, давно истаяли, и в доме вновь царил легкий полумрак, но, как ни странно, повсюду было чисто и прибрано, и даже как будто стало более уютно. Лилиан не спрашивала, но догадывалась – это постарался Крепыш. И не он один. Изначально Лилиан чувствовала, что дом, в котором она поселилась, не такой простой, каким хотелось его видеть. В нем ощущалась некая сила, энергия, иначе говоря – дыхание жизни. Ее дом был живым существом. Почему бы и нет? Если иллюзия становится осязаемой реальностью... Ну вот, эти цепи держат ее слишком крепко. Она узнала правду, но продолжает думать о мелочах.
Бутоны лилий, все еще валявшихся на мостовой, увяли. Лилиан собрала цветы в охапку и отнесла их на окраину старого заброшенного парка. Еще на той неделе они были такими нежными и прекрасными, но выбрали неподходящее время для появления в ее жизни. Они пали жертвой обмана и предательства, и некому было оценить их преходящую красоту. Лилиан с грустью подумала о Винсенте, но тут же выбросила его из головы. Нечего жалеть подлецов, а тем более таких, как он. Они не заслуживают этого. Пусть существует себе, но где-то за пределами ее сознания и мира, на другом конце вселенной. И пусть дух человеческий обречен жить вечно, она все же надеется, что ее душа более никогда не повстречает душу Винсента.
6
Лилиан не завтракала, только поговорила с Крепышом и сделала необходимую запись в Дневнике. Она и не обедала и несколько часов кряду просидела на каменном бордюре фонтана, пытаясь разобраться в хитросплетениях мира, представшего ее взору в новом свете.
Какие выводы можно было сделать уже сегодня?
«Хорошо, я мертва. И кое-какие знания начинают возвращаться ко мне. Я жила на Земле, в цивилизованном обществе, и была молода. В какое время, в какой стране, в каком городе – не помню. Как звали, чем занималась, от чего умерла – тоже. Хм, но факт смерти сомнению, разумеется, не подлежит. Или подлежит? И умереть я могла самым разнообразнейшим образом. Я могла быть убита, стать жертвой несчастного случая, совершить самоубийство, умереть от тяжкой болезни. Но я помню свой первый сон – это видение подводного мира. Может, я утонула? Или меня убили, а труп потом выбросили в воду? Но кто-то наверняка спас меня – откуда бы взяться тогда той руке с ее жесткой крепкой хваткой? Но если меня спасли, почему я здесь? Могут ли способствовать хоть какому-либо прояснению более поздние сно-видения, так долго державшие меня в страхе, заставлявшие быть излишне осторожной? Конечно, они напичканы символами и знаками, прям сплошное произведение искусства, но удастся ли мне в скором времени расшифровать их, да еще и правильно? Я уже пыталась это сделать, но теперь мне кажется, что, когда они перестали пугать меня, когда я привыкла к ним, тогда–то и потеряла ключ к разгадке.
И вот я умерла и попала в этот Город. Как? – не знаю. Почему? – тот же ответ и т.д., и т.п. Это рай? – скорее всего, хотя у меня есть множество причин сомневаться. Насколько он иллюзорен? Каким должен быть в действительности? В каком таком эфире находится? Имеет ли границы? Эй, я что, мечтала стать детективом?! Почему раньше я так мало думала о Нем? И думала ли вообще? Прошлое обманчиво, его заволакивает туман времени. Будущее неясно и многолико. Настоящее, сегодня – быстротечно и суетливо.
Если это рай, создан ли он Им? Если да, почему Его проявление так тяжело обнаружить, почему оно такое неоднозначное и сомнительное?
Если же не Им, то кем?
И кто такие Капюшоны? Демоны, что мучают души, ангелы, оберегающие нас, или еще одно воплощение чьего-то излишне бурного, буйного и мощного воображения? Вот добраться бы до него!
Есть ли что-то в мире этого Города и того, что находится за его пределами, что может существенно навредить человеческой душе, если верить в ее бессмертие? Стоит ли теперь чего-то бояться?
Тысяча и один вопрос. Но сколько будет получено ответов? И понадобится ли для этого бодрствовать еще тысячу ночей и один день?»
Лилиан поднялась и расправила полы пальто. Наступило время нанести визит одной очень важной особе. И поговорить с ней прямо, то бишь по душам.
7
Дверь была не заперта. Лилиан толкнула ее и тихонько вошла внутрь. С того дня, как она побывала в этом доме в последний раз и покинула его в крайнем замешательстве и страхе, надеясь более никогда не переступать его порог, почти что ничего не изменилось. В углах и под потолком, в изгибах лестницы и в щелях половиц перешептывались те же тени, воздушные двери, ведущие в гостиную и из нее в другую комнату, неслышно колыхались от сквозняков, окна были занавешены тяжелыми портьерами.
Лилиан вошла в гостиную, внутренне подготавливая себя к встрече, отнюдь не долгожданной, но такой сейчас необходимой. И хотя теперь она знала, что является всего лишь призраком, это не избавило ее от переживаний и проявления целой гаммы разнообразнейших, сочащихся кровью или просто жизненными соками чувств.
В гостиной никого не было, если не считать вездесущих фламинго (вот кем были те пестрокрылые птицы на ковре!) и других птиц да полыхавшего в камине огня. Во второй комнате, в которой стоял патефон, и когда-то были хаотично разбросаны книги, также было пусто.
Лилиан заглянула в кухоньку-буфетную – ни души. Опять подниматься на второй этаж? Но теперь ей было нечего бояться.
Уже занеся ногу над первой ступенькой, Лилиан вдруг посмотрела на окно, выходившее в проулок и чем-то обратившее на себя ее внимание. Вытянутое, невзрачное, с грязной шелковой занавеской. В чем дело? – мысленно воскликнула Лилиан и посмотрела на подоконник, узкий, деревянный, выкрашенный в желтое. На нем лежал небольшой кубик, но со множеством чудных наростов и приспособлений весьма странного предназначения. Кубик со всеми своими усовершенствованиями был ярко расцвечен семью цветами радуги и всевозможными их оттенками. В лучах солнечного света, падавших на подоконник, кубик казался живым и выглядел особо эффектно.
Лилиан смотрела на него и не могла отвести глаз. Она лихорадочно пыталась вспомнить, где же ей приходилось видеть нечто, подобное этой оригинальной замысловатой игрушке. Но тут ее внимание отвлекли голоса, долетевшие до слуха девушки с площадки второго этажа.
Разговор велся спокойно и неспешно, но в нем проскальзывали напряженные нотки.
– Значит, ты уверен в этом. Но удалось ли узнать еще что-то?
– Моя уверенность колеблется. Ее может пошатнуть любая мелочь или деталь... Я думаю, она уже начинает догадываться. Но мы должны первыми узнать правду.
Эти голоса были знакомы Лилиан до болезненной щекотки. Не прошло и минуты, как их владельцы появились на лестничной площадке и, моментально замолчав, застыли на месте. Выражения их лиц стали озадаченными, две пары карих глаз смотрели прямо и сосредоточенно. И все-таки внезапное появление Лилиан вызвало у ее старых знакомых несколько разные эмоции. От Питера повеяло холоднокровной силой и решительностью, он был готов вступить в бой. А Вирджиния находилась в легком замешательстве и растерянности. Хотя выглядели эти двое солидно и внушительно, что в другой ситуации дало бы им значительные преимущества и беспрекословное признание их правоты. Если бы они были живы, находились на Земле, и если бы Лилиан не закалилась в борьбе с самой собой. На Питере был строгий черный костюм, такая же черная рубашка была расстегнута на верхнюю пуговицу. Вирджиния была облачена в шикарное, глубоко декольтированное платье, на ее белой шее мерцали драгоценные каменья, руки были затянуты в бархатные перчатки.
– Ну, здравствуйте, – патетично, но с изрядной долей сарказма начала Лилиан, – мои дорогие и бесценные милые-премилые мертвецы! Как поживаете? Как самочувствие, здоровьице? – скрестив руки, она спиной уперлась в стену. – Кошмары не беспокоят? Нервишки не шалят? – девушка лукаво улыбнулась, ее глаза заблестели. – И куда это вы так вырядились, мои бессмертные любовнички!
– Лилиан, прекрати! – гневно воскликнула Вирджиния и своим обжигающим взглядом пригвоздила девушку к стене. Но тут же взяла себя в руки, утихомирив вспыхнувшее пламя, и стала спускаться по лестнице.
– Какая же ты в сущности еще девчонка! – с сожалением и печалью в голосе промолвила она, остановившись в двух шагах от зеленовласки. – Неужто ты пришла в мой дом, чтобы позлословить и поиздеваться?
Милосердие и властность, неуловимо сочетавшиеся в этой женщине, заставили Лилиан опомниться. Она стала серьезной, отступила от стены и, засунув руки в карманы пальто, проговорила:
– Нет, Вирджиния, я пришла, чтобы поговорить. Чтобы узнать то, что надлежит мне знать по праву. Потому что время пришло.
И она храбро взглянула в глаза женщины, а потом подняла голову и посмотрела на Питера, все еще стоявшего на лестнице.
– Хорошо, – через пару мгновений сказал Питер.
Вирджиния кивнула.
Втроем они вошли в гостиную и расположились у очага. Лилиан сняла пальто и шарф, пристроив их на спинке своего кресла.
– Что тебе известно? – первым вопрос задал Питер, и впервые за все время их знакомства Лилиан почувствовала, как мужчина словно бы потянулся к ней, готовый слушать и внимать, а не повелевать и порабощать.
– Мне известно, что я мертва. Что я призрак, а мое тело покоится неведомо где, хотя должно бы в земле. Что сейчас я нахожусь в каком-то непонятном месте, которое, по идее, должно быть раем, – Лилиан сделала паузу. – Что еще? У меня нет тени, и память ко мне до сих пор не вернулась.
Питер, облокотившись о подлокотники кресла, сцепил пальцы рук в замок и, уткнувшись в них носом, погрузился в размышления.
– Питер, но как такое возможно? – шепотом спросила Вирджиния, задумчиво склонив голову. Она сидела в противоположном кресле, подобрав под себя ноги и накинув на плечи шаль.
– Что? Что возможно? – забеспокоилась Лилиан, подавшись всем телом вперед. – Ви? Питер?
– Лилиан, ты встречалась с Солнцедином? – заговорил Питер, тем самым отвечая на требовательные взгляды своих собеседниц.
– Да, – кивнула зеленовласка.
– Иром-а-сакк ты стала благодаря ему?
– Иром-а-сакк? В смысле, лишилась тени?
Питер коротко кивнул, не отводя своих темных глаз от лица девушки.
– Ну, вообще-то нет.
Вирджиния изумленно хмыкнула.
– Как же это так? Объясни.
– Ну, – Лилиан вздохнула, набираясь смелости, – он сказал, что в этом плане со мной или надо мной, – она сделала особое ударение на последних словах, – поработал кто-то другой. Это, конечно, не дословно.
– Прямо как при близких контактах третьего рода, – хохотнула Вирджиния.
Лилиан недоуменно вскинула брови.
– Это так, простая ассоциация, – пояснила ее старшая подруга. – Нет, это просто немыслимо! Ты возродилась, но осталась неосом.
– Возродилась? Неосом? Неосом мужского рода?
– Нет, неосом – человеком, а человеком есть и женщина, и мужчина. Хотя прискорбно, что это слово отнесли к мужскому роду...
– Вирджиния, – попросил Питер.
– Прости, больше не буду, – женщина состроила невинное лицо и опустила глаза.
– Лилиан, ты выходила из Города?
Девушка кивнула.
– Кого-то встречала? Что-то видела?
Лилиан замялась.
– Видела гигантские деревья, – сказала она, – бездну, полную мрака, и великое Древо с танцующей листвой. Но какое это имеет отношение?.. Ведь вы обещали ответить на мои вопросы!
– Мы ничего не обещали, Лилиан. Но ответим, – произнес Питер со всей присущей ему серьезностью.
– И на этом спасибо, – съязвила зеленовласка. – Послушайте, кое о чем я догадываюсь и сама. Но мне нужно, чтобы кто-то прояснил ситуацию. Я поняла, что люди, ну, их души откуда-то попадают в это место. Может, сразу после смерти, а, может, и нет. Но они, все абсолютно, ничего не помнят ни о себе, ни о том мире, из которого пришли, у них остаются только какие-то общие ни к чему не привязанные знания. Так, верно? Хорошо. Но эти люди, души не знают главного – что они мертвы, что стали призраками. Или призраки – это на Земле, а здесь просто какие-то энергетические субстанции? И это дает козырь в руки этому Городу или чему-то, что создало его, что управляет людьми, использует их в неких скрытых целях. Верно? Нет или не очень? Ладно. И эти люди, их души начинают жить по старинке, по глубоко укоренившимся в них привычкам. Они идут на работу. Вынуждены это сделать, чтобы получить орисаку, чтобы кушать, одеваться, обставлять свой дом. И так они все больше погружаются в суету. Причем в вымышленную суету! Пока не появляется некое пра, верно? Пока они не обретают его, и тогда их жизни начинают неуловимо меняться. Ну, конечно же, загробные жизни. По крайней мере, мне это так представляется. Я понимаю, что пра – это некое хобби или любимое занятие, правда? Потом проходит какое-то время, и люди-души вот так вот вдруг, внезапно, вспоминают все, что было утеряно. К ним возвращается память, верно? А затем встречи с Солнцедином, избавление от тени и выход из Города. Да, плюс еще какой-то Зов.
– А ты весьма сообразительна, – весело заметила Вирджиния.
– Да, – сказал Питер, но в таком тоне, что всяческие желания порадоваться столь удачному прозрению и смекалке некой юной особы тут же развеялись. – Вот только не все так просто да идиллично, как пастушьи песни.
– Я этого и не говорила, – тихо сказала Лилиан.
– Да, не говорила, – согласился Питер.– И не скажешь, когда узнаешь больше.
– Да уж, – уныло вздохнув, Вирджиния признала правоту своего друга.
– Отлично, тогда я начну со своего первого вопроса. Это место – рай? – полюбопытствовала Лилиан, когда минута молчания по еще непонятному ей траурному поводу истекла.
Питер молчал, и тогда заговорила Вирджиния.
– Не совсем, Лилиан. Скорее... некий перевалочный пункт или остановка, на которой каждый ждет своего автобуса и за это время успевает обдумать всю свою жизнь. Или же постоялый двор. Можешь называть его, как хочешь, а мы зовем его Городом.
– Но как можно обдумать всю свою жизнь, если ты ее не помнишь? И этот город или Город. Получается, мне уже можно так его называть? И что он такое, на самом деле? И действительно ли существует некое проклятие?
– Думаю, стоит рассказать ей все с самого начала, – ожил Питер и переместил свои руки в другое положение.
– Хорошо, – не сразу ответила Вирджиния. – Я попробую, – она перевела дыхание, собираясь с мыслями. – И начну я издалека, из глубокой пыльной древности…
8
В незапамятные времена, когда люди научились осознавать себя и мир окрест, когда освоили ремесла, стали постигать науки и приобщаться к искусству, они умирали так же, как умирали их предки, как будут умирать потомки. Их тела сжигали, закапывали в землю, хоронили под курганами и в гробницах, но их души (эктоплазменные сущности, как модно было говорить в одно время) состояли из тех же частиц-элементов и всего прочего, из чего сейчас состоят и наши. Так вот, они умирали и поднимались-переходили в иной, намного более тонкий, нежели земной, мир. То, что они узрели в нем, нам, к сожалению, неведомо. Но это было нечто первозданное и прекрасное. Их же мы привыкли называть Перворожденными или Первоприбывшими. Они помнили свои жизни и чувствовали, что их ждет впереди – Его объятья. Потом они прознали (возможно, об этом им сообщили намного более высшие сущности иного порядка), что стать частью Первозданного Истинного Света, то есть попасть в Его объятья, возможно, лишь преодолев определенный путь по тонкому миру. И тогда Перворожденные пустились в долгое путешествие, и в прошлое утекла не одна река времени, прежде чем они догадались, какой путь им на самом деле должно совершить. Не подобный земному, который состоит в преодолении огромных расстояний, но в движении внутреннем, духовном, возносящим тебя в запредельные выси. Перворожденные остановились и оглянулись. Мир вокруг был необычен и удивителен. И они решили обосноваться в нем, чтобы каждому совершать свое путешествие, проходя своим путем. Так было положено начало тому, что в последствии стало Городом, величественному, могущественному и в своем роде уникальному энергетическому образованию данной Сферы. Силой своей мысли и воображения Перворожденные обжили место, выбранное ими в тонком мире. Они придали ему черты всего самого прекрасного, что имелось на Земле. Так там возникли долины и горы, леса и степи, реки, озера и моря. И над всем этим простиралось синее-синее небо, бескрайнее и манящее, но такое же нереальное, как и кристально чистые водоемы и зеленые луга под ним. И вот то, во что было вложено столько любви, что было взлелеяно сотнями и тысячами душ, обрело жизнь и сознание, настолько разительно отличающиеся от наших, что, возможно, тут вполне имеет место явление создания абсолютно новой, другой формы жизни, которая с течением времени становилась все более сильной, могущественной и независимой. Следующий период этой истории содержит множество противоречий. Неизвестно, каким образом произошел перелом, и был ли он, как таковой, на самом деле. Было ли что-то наподобие восстания или революции? Родился ли Город тираном или милостивым повелителем? И была ли какая-то битва или сражение между этой Сферой, Второй, ее предположительными хранителями и Городом за право оберегать людей и направлять их или порабощать, угнетать и властвовать?
Но очевидным остается одно. Через какое-то время – измеряющееся столетиями да тысячелетиями – уже не Перворожденные, а их потомки стали заложниками непростительно бурной и безграничной фантазии своих предков, их мечтаний и великих замыслов. Теперь они приходили в Город, не помня себя, вынужденные заново проживать свои жизни, трудиться, радоваться и горевать, видеть сны да искать потерянное прошлое.
Сейчас Город – необычайно сложная структура. Даже долгожители не берутся до конца постичь ее суть. Наверное, потому что она неохватна для любой существующей чеду, то бишь человека-души, будь то просто сомна или сама думми, – прервавшись, Вирджиния вздохнула.
– Честно, я не оратор, – слабо усмехнувшись, чуть позже промолвила она. – Потому не знаю, насколько ясным получился мой рассказ. Но, надеюсь, что для тебя, Лилиан, он вышел вполне понятным. Я старалась ничего не усложнять и не пускаться во всяческие псевдонаучные мыслеплетства. Но... не суть важно. Теперь тебе ведома моя точка зрения, мои предположения, моя теория. Хотя дорогой Питер Нейштенкрафн, – при этих словах Вирджиния бросила взгляд на сидевшего напротив мужчину, а в ее голосе появились язвительные нотки, – кое в чем и не согласен с моей теорией. Ведь так? – она вскинула правую бровь и поджала губы.
Питер выдержал паузу и, сдержанно улыбнувшись, произнес:
– Да, числится за мной такой грешок.
– Но сам он, – сказала Вирджиния, продолжая в том же язвительном тоне и переведя взор на зеленовласку, – ни в какую не хочет делиться со мной своими гипотезами-имипотезами и прочими гениальными выводами своих великих мыслительных процессов! До сих самых пор. И почему – для меня остается тайной.
– Наверное, из-за твоих взглядов на происхождение человека, – с тонкой иронией заметил Питер.
– А что в них такого? Между прочим, они очень даже передовые.
– Были. Когда-то. На Земле. И еще ранее считались абсурдными и высмеивались, а то и...
– Так ведь и ты сейчас поступаешь также! – не дала ему договорить Вирджиния. – Только и горазд, что потешаться надо мной. Какой же ты недалекий, ограниченный! – желчно воскликнула она, с горечью взглянув на своего друга.
Питер не ответил. Между ним и Вирджинией повисло напряженное молчание. Они смотрели друг другу в глаза и не произносили ни слова. Тогда-то Лилиан и догадалась, что ее «дорогие мертвецы» перешли на иной уровень общения – телепатический. Впрочем, он длился недолго. Вирджинии и Питеру удалось достигнуть компромисса: она смягчилась и расслабилась в кресле, он склонил голову и подбадривающе улыбнулся.
Лилиан решила возобновить разговор.
– Что же такого есть в твоих взглядах? – тихо и осторожно спросила она, обращаясь к Вирджинии.
Но ей ответил Питер.
– Она считает, что нас, людей, такими создали представители иного разума.
– Правда? – Лилиан недоуменно посмотрела на Вирджинию.
– Да! Вот и считаю, – с вызовом ответила та. – Только это касается уже вопроса о карме и человеческом предназначении.
По тону своей старшей подруги Лилиан догадалась, что она не собирается развивать эту тему. По крайней мере, пока что.
– Хорошо, – вздохнула зеленовласка. – Но вы не ответили на мой вопрос о проклятии. И о том, могу ли я теперь безбоязненно называть Город его настоящим именем. А?
– Телополис и есть его название-имя,– произнесла Вирджиния. – Оно было дано ему потомками Перворожденных, но сейчас используется только неосами.
– Неосами?
– Ну да. То есть теми, кто еще не осознал себя, к кому не вернулась память. И кого, – чуть помолчав, деликатно прибавила Вирджиния, – мы иногда называем сомнами.
– Почему же так?
– Сомна – непочтительное и в чем-то даже презрительное название. Не мы его придумали. И стараемся использовать как можно реже, – закончила Вирджиния и опустила глаза.
Каждый из трех присутствовавших в тот момент в комнате знал, почему так произошло. И если Вирджиния чувствовала себя неловко и не скрывала этого, то Питер, оставаясь спокойным и отстраненным, задумчиво смотрел в огонь. Или только делал вид?
Презрительное и непочтительное, покачав головой, про себя подумала Лилиан, но вслух сказала следующее:
– Значит, все остальные, то есть такие, как вы, осознавшие, смею предположить я, называют его Городом. Тогда при чем тут проклятие?
– Оно не существует, – вдруг ответил Питер, отвернувшись от камина. – Запрет для всех неосов называть город Городом является одним из многих ограничений, законов и условностей, которые помогают Городу держать чеду в узде и повиновении. Запрет, который такие, как мы, не смеем снимать для таких, как те, к которым еще недавно принадлежала ты.
– Но пока что я не принадлежу и к вам. Ведь ко мне так и не вернулась память. И ничего я не осознала.
– Да, это загадка. Одна из многих, – сказал Питер, и его брови озадаченно вздрогнули.
– Что-то подобное говорил и Солнцедин, – проговорила Лилиан и весело прибавила: – Я вообще ходячая загадка загадок!
Ее собеседники, одобрив шутку, улыбнулись.
– Кто такие неосы, я поняла. А думми, и еще знаки и... вечные? О таких я тоже слышала.
– Знаками мы называем тех, кто прошел стадию-этап осознания, – ответила Вирджиния, – кто возродился. Невы и думми относятся именно к этой категории. За сотни лет все эти понятия и названия так перепутались и переплелись, что говорить о чем-то конкретно, имея в виду только одно значение, очень сложно. Разобраться в сложившейся системе, которую я бы скорее назвала хаосом, пусть несколько и упорядоченным, пока что не представляется возможным. Поэтому на этой почве все продолжают и продолжают возникать разнообразнейшие споры. Даже в нашем загробном мире. Вернее, только в нем. Ведь живые заняты совсем иными проблемами. Тем не менее, невами можно считать всех тех осознавших, кто пережил кризис и приобрел нечто большее, перестав быть простым знаком. Ну, а думми – это, скорее, все те чеду, которых в самом ближайшем времени ожидает встреча с Солнцедином, избавление от материи, а потом Зов, выход из Города и... все остальное.
– Что все остальное? И ближайшее время – это сколько?
– По земным меркам? От недели до нескольких лет.
– А по здешним?
– А по здешним все есть вечность.
– Как на счет всего остального?
– К сожалению, оно мне неведомо. Видишь, я еще с тенью, – Вирджиния кивнула на падавшее от кресла темное пятно, в котором запряталась ее тень, – и до думми, а тем более до горр мне еще далековато.
– Тогда как я могу верить тебе и Питеру, у которого также есть тень? Все, о чем вы говорите – лишь предположения.
Вирджиния и Питер переглянулись, а потом женщина сказала:
– Мы этого и не скрываем.
– Да, действительно, – произнесла Лилиан так, словно хотела сказать – «и как это я сама не догадалась!». – А что с… горр?
– С горрами, – поправила ее Вирджиния. – Так мы называем тех знаков, которые уже не есть думми, которые услышали Зов и готовятся к Уходу. Иначе также Исчезнувшие и Покинувшие.
Лилиан так увлеклась разговором, погрузилась в новые для нее знания, что заметила сумрак, окутавший комнату, только когда полыхавшее в камине пламя стало слишком контрастно выделяться на фоне густого мрака. Вечерние полотна повисли и за окнами, что было видно в щелях между шторами-портьерами.
– Вот и вечер наступил, – на распев произнесла Вирджиния, и это прозвучало, как начало некоего стиха. Но продолжение последовало вполне прозаическое: – Может, кто-нибудь хочет чаю? – она тепло улыбнулась и обвела взглядом своих темных карих глаз, в которых отражались пляшущие языки пламени, собравшихся рядом друзей.
Питер кивнул, принимая предложение. Лилиан находилась в тягостном затруднении, и ее лицо, казалось, жило отдельной жизнью.
– Лилиан? – проникновенно и ласково окликнула ее Вирджиния своим бархатным голосом.
– Понимаете, у меня еще столько вопросов, – ответила зеленовласка с таким трудом, словно ей приходилось говорить из-под огромной толщи воды. – Так что я, пожалуй, откажусь. И... – начала она да так и не закончила, тяжело вздохнув.
– Дорогая моя Лилиан, – с улыбкой, будто обращаясь к ребенку, проговорила Вирджиния, – теперь, когда ты встала на путь правды, ты не сможешь свернуть с него, пока не достигнешь истины. Мы всегда будем рядом. И даже если вдруг в скором времени покинем Город, ты узнаешь об этом и сможешь в последний раз с нами повидаться. А пока – мы к твоим услугам. Мы готовы отвечать на твои вопросы, по мере наших знаний, разумеется. Сразу же все ответы получить невозможно. Ибо, получив все, ты станешь абсолютно цельной, а это допустимо лишь в финале. Так что не тревожься, прошу тебя. Ведь впереди у нас – вечность. А сейчас, возможно, тебе следует просто отдохнуть.
– Да, отдохнуть. Мне следует отдохнуть, – сказала Лилиан уставшим голосом, и ее плечи поникли. – Но... последний вопрос на сегодня, – она выпрямилась и продолжила: – Почему, несмотря на всяческие ограничения и законы, если таковые существуют, вы не рассказали мне обо всем раньше, когда я спрашивала? Ну, хотя бы намекнули! Чтобы Город сделал вам?
– Так ведь мы объясняли тебе, – ответила Вирджиния.
– Объясняли?! Ви, ты сама говорила, что я, мол, все узнаю, когда придет время! И все! Разве это объяснение?
– Да.
– Малодушное и эгоистичное, – сердито заметила Лилиан.
– Можешь считать и так, – тихо возразила Вирджиния, но было непонятно, то ли слова девушки ее ранили, то ли вызвали гнев, готовый вырваться наружу. Все прояснили следующие слова женщины: – Я отвечала так в целях твоего же блага. Я опасалась не за себя, а за тебя! – с отчаянием и любовью воскликнула она. – Мы живем с Городом намного дольше тебя. Мы с ним сосуществуем в молчаливом согласии. Если бы я поведала тебе правду, то, вероятнее всего, не пострадала бы, но вот тебя Город мог наказать очень жестоко, – Вирджиния говорила с глубоким чувством убеждения, выделяя каждое слово. – Но даже если бы Город тебя пощадил, проявил милосердие, никто не знает, каким именно образом повлияло бы на тебя столь шокирующее знание. Повлияло на твою душу, бессмертную, но кто знает, быть может, лишь в наших бредовых теориях?
Эмоциональность, иногда проявлявшаяся в поведении Вирджинии, всегда имела особое влияние на Лилиан. Когда поток слов старшей подруги иссяк, девушка застыла в кресле, не смея пошевелиться. У нее просто не хватило на это сил. До Лилиан только начало доходить, какой катастрофы ей, возможно, все-таки удалось избежать. Трагедии, от которой ее, оказывается, с такой любовью и предупредительностью, часто скрываемых за холодностью и безразличием, вероятно, специально для отвода глаз Города, ослабления его настырного внимания, оберегали друзья – Вирджиния, Питер и... еще один человек, который знал. Человек, преподнесший ей свое трепещущее сердце.
– Ви, Питер, – произнесла Лилиан голосом, задрожавшим от волнения, – смею ли я просить вас об одной услуге? О... помощи?
Ее друзья тревожно переглянулись.
– Все, что будет в наших силах. Говори, Лилиан.
– Понимаете, – зеленовласка прерывисто вздохнула и стала нервно разминать руки, – я... поступила с одним человеком очень... нехорошо. Была ужасная ссора, мы разругались, и я прогнала его. О, как же я кричала! И как была несправедлива! Эгоистка, арпаланка, лукранка и язогра! О...
Ее слова угасли, превратившись в рыдания. Обессилев, Лилиан сползла с кресла и упала на колени. Закрыв лицо руками, от стыда и от боли, она горько зарыдала. Бездна, черная и жуткая, вновь разверзлась внутри нее. На белый свет вырвались исполинские холодные вихри льда и снега. Они все закручивались и закручивались, обвивая зеленовласку, сковывая ее тело, замораживая сердце, несуществующие, призрачные, мертвые, чужие, отражающие тусклое мерцание ее останков, упокоенных где-то далеко-далеко на Земле.
Вирджиния бросилась к своей подруге, обняла ее, помогла подняться и вновь усадила в кресло. Склонившись к девушке, она гладила ее по голове и шептала ласковые слова. Питер не принимал участия в разыгравшемся действии, сцепив пальцы рук, он сохранял позицию наблюдателя.
Постепенно Вирджинии удалось успокоить свою юную подругу. Рваные болезненные рыдания стихли, а вскоре прекратились и всхлипывания. Вирджиния откуда-то извлекла шелковый платок и протянула его девушке, чтобы та вытерла слезы со своих гладких, покрывшихся алыми пятнами щек. Сама же присела на корточки у ее кресла и стала ждать.
– О какой услуге ты говорила? – в полголоса поинтересовалась Вирджиния, снизу вверх глядя на зеленовласку, осушившую слезы и полностью пришедшую в себя.
Лилиан не сразу заговорила. Она поправила свои волосы и края одежды, аккуратно сложила платочек – так, словно чувствовала крайнюю неловкость из-за того, что позволила себе непростительную слабость.
– Я прошу кого-то из вас, – начала она, неуверенно и хрипло, – или тебя, Ви, или... Питера, – Лилиан бросила быстрый взгляд на безмолвного мужчину, – сходить вместе со мной к тому человеку. Я должна поговорить с ним, извиниться. Ох, – девушка вздохнула, – как бы тяжело мне при этом ни было. Так как, вы согласны? – спросила она, и глаза ее, такие изумрудные и еще чуть влажные, озарились засветившейся в них надеждой.
– Хорошо, – твердо сказала Вирджиния, даже не глянув на Питера. – Мы решим, кто с тобой пойдет.
Лилиан была благодарна им за то, что не стали любопытствовать, почему это она не хочет идти к «тому человеку» одна.
– А пока, – продолжила Вирджиния, поднимаясь на ноги, – нам стоит слегка подкрепиться и выпить ароматного горячего чая. Как вы на это смотрите? Также положительно? – она весело улыбнулась.
– Но, Ви, – изумилась Лилиан, – ведь он... не настоящий...
– А мы, милая моя, будем пить особый чай, который называется... – тут женщина умолкла, предоставляя девушке возможность самой озвучить его название.
– Неужели онто-рио?
– Именно! – воскликнула Вирджиния, а Питер, усмехнувшись, даже подмигнул.
– Если захочешь, останешься ночевать у меня, – предложила Вирджиния, – и тогда мы сможем продолжить наши вопросы-ответы. Питер, если уйдет, потом обязательно наверстает, – и под требовательным взглядом женщины немногословному, с суровой внешностью Питеру пришлось согласно кивнул.
9
Краткий справочник-размышление о Городе и его жителях, составленный Лилиан (на основе неполных рассказов дорогих ей мертвецов Вирджинии и Питера Нейштенкрафна)
Дата занесения в Дневник: 16 октября, четверг (102 (103) день от т.о.) (время, разумеется, крайне относительное)
Место занесения: мансарда дома под номером 17 по улице Шелли Кровавая
Чеду (ед., мн. число – одна форма) – человек-душа.
Неосы – чеду, которые не знают (не осознали), кем они являются.
Сомна – презрительное (пренебрежительное, высокомерное) название неоса. Гуманными знаками используется редко.
Знаки – знаки, невы, думми. Являются осознавшими, возродившимися. Они знают, что мертвы, и помнят свое прошлое. Скорее всего, именно в таком порядке и стоят по степени своего развития, а именно – по степени своего приближения к Зову и Исходу (?).
Сфера (Вторая Сфера – ?) – место в Тонком мире, где находится Город.
Город – самостоятельная энергетическая форма жизни. Имеет сознание, чувства (?), мысли (какие – ?, какого рода – ?). Создана Перворожденными-Первоприбывшими.
Другие Сферы – ? Первая – ? Третья – ? Другие Города – ? Предположительно, что да.
Вечные (Нетленные, Пьющие-Из-Источника) – точная информация отсутствует. Возможно, это кто-то из оставшихся в Городе Перворожденных. Возможно, всего лишь часть легенды, одной из многих, существующих в этом месте, созданных чеду для собственного успокоения (и чего еще – ?), поддержанная Городом. Возможно, так называют или неких Хранителей Сферы, или Капюшонов.
Капюшоны (Капюшонники) – о них нет единой сложившейся точки зрения. Несколько предположений: они – творение фантазий чеду или же разума Города; они – Хранители Сферы; они оберегают и защищают чеду от демонов; они сами являются демонами, повергающих чеду в пучину отчаяния и страданий.
Исчезнувшие (Покинувшие, горры) – чеду, уже не принадлежащие ни к одной из категорий. Они лишились тени. Они готовы услышать Зов и покинуть Город.
Более всего подвластны Городу неосы, менее всего – горры. Вечные – отсутствует информация.
Обитель – прекрасное место, предположительно существующее за стенами Города. Туда, скорее всего, и отправляются чеду-горры.
Она находится за великим Древом – ?
Не все, что наговорил Габриель, является ложью – ?
Цорвианский лес, Смутоозеро, Пастбище Лонго – опасные места, где чеду может встретить своих демонов.
Орисаку – особая карточка, меняющая цвет. Помогает Городу контролировать чеду и вместе с тем показывает последней, когда та освобождается от власти первого.
Изначально орисаку – белая, серая или серо-белая.
Чеду обязательно берут на работу, и обычно это происходит случайно. Там ей и вручают орисаку.
Когда чеду обретает пра – орисаку становится цветной (приобретает один из семи цветов радуги или их оттенки). Когда память возвращается к чеду (происходит осознание) – орисаку становится двуцветной. Но попадаются случаи, когда она остается одноцветной.
Чеду, к которой вернулась память (то есть по определению являющаяся знаком) может уже сознательно отправляться на Землю, может работать или нет в Городе, может заниматься пра или нет.
На этой стадии-этапе (после того, как пройдет адаптация) важно отпустить материю и Землю, а также усовершенствовать свое пра.
Когда это будет выполнено, чеду встретит Солнцедина. И тогда орисаку обретет все цвета радуги.
«Радужная» орисаку награждает своего владельца безграничными возможностями в Городе – и это есть последнее искушение. Если чеду откажется от даров (отречется от них), тогда Солнцедин заберет ее тень. А орисаку вспыхнет холодным пламенем и растворится в воздухе. И чеду покинет Город, чтобы отправиться в путь, который приведет ее к Обители (?). Конечно, сначала она услышит Зов. Потом лишь случится все остальное. И никаких временных ограничений. В распоряжении чеду – целая вечность.
Тень – признак дуальности. Она связывает с земным миром. И пока чеду не отпустит все материальное, не сможет избавиться от тени. Но насильно от тени избавиться невозможно.
Полдень – время, когда солнце находится в зените, стоит над головой, когда тень исчезает.
Во время Полдня в Городе все стараются сидеть по своим домам. Зачастую никто из неосов не может вспомнить, что именно с ним происходило в этот час. С молчаливого согласия никто об этом не говорит. Именно в это время они отправляются на Землю и бродят там. Но отправиться на Землю они могут не только во время Полдня, но и в любое другое время, также, когда уснут. Просто Полдень – особое время. Обычно невозможно проследить, сколько точно часов он длится.
Знаки знают, куда уходят во время Полдня. И у них появляется выбор – прекратить подобные «визиты» или продолжить, но уже осознанно, чтобы, возможно, что-то важное разузнать или довершить неоконченное. Но в этом кроется подвох-ловушка. Еще одно испытание. Оно заключается в том, чтобы чеду смогли победить, побороть, преодолеть в себе тягу к материальному и отпустить материю, земной мир.
Изделия чеду, обретших пра, но еще не ставших знаками (не переживших осознание и не прошедших путем последующей реабилитации-восстановления), вполне обыкновенные, хотя и искусные, в них видна рука мастера. Изделия знаков (осознавших, прозревших и пр.) – обладают чуть ли не магической силой, по крайней мере, такую им приписывают. К сожалению, многие чеду забрасывают свое пра, когда узнают правду. Жестокую и непреклонную. Правду смерти.
Глава 39
Пепельный Мост, 67
1
Они стояли перед массивными чугунными воротами, выкрашенными в черное. Ворота были заперты, за ними начиналась дорожка, выложенная плоскими каменными плитами, местами потрескавшимися и проросшими бурой травой. Дорожка извивалась на повороте и терялась в глубинах одичавшего сада, которого уже коснулось дыхание осени, и он стал унылым и смиренным. Очертания ограды, тянувшейся влево и вправо, скрывались в зарослях плюща и гортензии.
– Он точно здесь живет? – спросила Лилиан.
– Да, – как всегда лаконично ответил Питер.
В течение нескольких минут мужчина сосредоточенно всматривался в глубины сада, а Лилиан – в его лицо, уже без страха и опасений за себя, но с прежним удивлением – и как ему удается сохранять такое спокойное и невозмутимое выражение?
– Как мы туда попадем? – поинтересовалась зеленовласка, когда ей показалось, что бездействие затянулось.
– А вот так, – усмехнувшись, произнес Питер и, глянув на тяжелый замок, висевший на цепи, в следующее мгновение с мастерством заядлого фокусника распахнул ворота, толкнув обе их створки вперед.
– Что, сила мысли, да? – спросила Лилиан и, не дожидаясь ответа, который, впрочем, ей и так был известен, ступила на припорошенные землей и опадающей листвой плиты. Питер, прикрыв створки ворот, пошел рядом с девушкой по дорожке, которая и должна была вывести их к дому. К дому, в котором жил Винсент.
Согласно календарю Лилиан, день, в который она впервые очутилась в частных владениях человека, или, говоря теперь иначе, – чеду, которого некогда считала своим возлюбленным (поскольку в теперешнем состоянии не знала, что испытывает и какие чувства хочет к нему испытывать), был четвергом. Запись в Дневнике еще не была сделана.
Накануне Лилиан поддалась на уговоры Вирджинии и осталась у нее ночевать. Питер ушел после восьми, а две подруги проговорили допоздна и легли далеко за полночь: Вирджиния в своей спальне, Лилиан – на удобном мягком диване в гостиной. Встали они тоже поздно, да и куда было спешить, раз впереди была целая вечность? Впервые Лилиан не задумалась о завтраке и согласилась просто так посидеть вместе с подругой в беседке и полюбоваться седеющим зеленым морем, скрывавшим в себе первозданные тайны и призрачные лики огромных мотыльков. На время Полдня они благоразумно спрятались в доме; Вирджиния потчевала свою юную гостью онто-рио и старалась поддерживать разговор, но то и другое выходило как-то вяло и растрепанно, а Лилиан и вовсе показалось, что большую часть времени они обе сладко продремали в креслах у камина.
– Я все-таки не пойму, – подала голос Лилиан, когда они свернули за первый поворот, – зачем в этом иллюзорном мире вешать замок на ворота?
Питер, все осматриваясь по сторонам своими зоркими соколиными глазами, тихо ответил:
– Мир иллюзорен лишь тогда, когда смотришь на него извне. Но для самого Города и всего и всех, что и кто в нем находится – это иллюзия, ставшая реальностью.
Хоть бы усмехнулся, прокомментировала про себя Лилиан, да и дружелюбие ему, очевидно, тоже несвойственно. И чего он постоянно оглядывается?
Тут, будто по волшебству, Питер посмотрел девушке прямо в глаза, и твердого росчерка его губ коснулась легкая улыбка.
– Проклятье и замшелый олух! – остановившись на месте, с негодованием и испугом воскликнула Лилиан.
– Я осматриваюсь не просто так, – в полголоса заговорил Питер, не оставляя своих наблюдений, когда они снова пошли дальше, – чеду в мерах предосторожности могут устанавливать в своих владениях нечто на подобии защиты, разумеется, основывающейся на энергии. А Винсент, как я предполагаю, не простой чеду.
– Какой же тогда?
– Он знак и даже нев, – сказал Питер и после некоторых раздумий повторил: – Но не простой. Что-то в нем такое есть... – мужчина не закончил фразу.
Они шли по неухоженной дорожке, и их следы отдавались приглушенными звуками в густой тиши, тяжко повисшей в воздухе. Изредка ее нарушал шелест листьев, и переплетенные ветви со скрипом покачивались над их головами. В этих, казалось бы, мирных и незатейливых звуках не было ничего зловещего или жуткого, и все же они необъяснимым образом вызывали в душе беспокойство.
С самого утра небо было затянуто серой тучной массой, лишь на время Полдня потерявшей свою целостность, дабы пропустить острые лучи чистого солнечного света, уже не такие жгучие и жаркие, как в летнюю пору, но по-прежнему режущие и попадающие в цель. Но теперь, в половине четвертого, под тихой и непритязательной серостью небосвода все в мире, все в Городе выглядело тусклым и словно бы исчезающим, отживающим последние отпущенные дни.
Особо же мрачно, с точки зрения Лилиан, было на той аллейке, по которой она шла вместе с Питером. Девушке передалась осмотрительность ее спутника, на благодатной почве ее внутреннего мира превратившаяся в настороженность. Девушка всматривалась в окружавшие их деревья, и ей начинало мерещиться, будто бы вон там, чуть поодаль, маячит чья-то фигура, и вон там, и вон там... Но в глубине сада, где липы, дикие яблони, орешники и осины росли реже, было больше света. Потому чем дальше, тем сильнее Лилиан хотелось оказаться среди них, пусть и рядом с таинственными фигурами, даже если они не были всего лишь порождениями ее больного воображения.
Она шла и думала о том, как лучше будет начать разговор с Винсентом, как поприветствовать его, с каким чувством посмотреть в глаза. Но когда лицо Винсента перед ее внутренним взором проявлялось отчетливее и становилось таким, как в их последнюю встречу, бледным и омраченным печатью скорби, девушка начинала понимать, что если они и смогут помириться, то вернуть былую нежность и гармонию – навряд ли. Она осознавала, что подобные умозаключения носят сугубо субъективный характер, однако никак не могла отделаться от терзавших ее тревоги, чувства вины и предчувствий чего-то зловещего.
Минут пять спустя они вышли на небольшую площадку перед домом. Света стало больше, но это не принесло Лилиан желанной радости. Сердце судорожно трепыхалось в ее груди в ожидании предстоящей встречи, глаза беспокойно осматривали дом и симпатичные палисадники с астрами, георгинами, хризантемами и разными другими растениями, разбитые вдоль кромки сада. Конечно, ведь он так любит цветы, с пронзительной трогательностью подумалось Лилиан.
В отличие от своей спутницы, Питер был полон спокойствия. Засунув руки в карманы пальто, он сдержанно и сосредоточенно оглядывал дом, трехэтажный, с узкими высокими окнами и открытой террасой, расположенной по периметру, исключая фасад. Дом выглядел строго, в его внешнем оформлении не было ничего лишнего, казалось, он принадлежит уверенному в себе солидному человеку со стойкой жизнеутверждающей позицией. Вот только подобные мысли не прельщали Питера. У него были свои предположения и догадки, которые он собирался подтвердить или опровергнуть в ближайшем будущем.
– Ну что, пойдем? – предложила Лилиан.
Они пересекли маленький дворик, в безветренном мертвом пространстве которого под их ногами поскрипывали десятки мелких камушков, и поднялись по широким полукруглым ступеням к массивным дверям из темного дерева, кое-где потрескавшимся, а внизу поросших малахитовым мхом. На правой створке дверей висел массивный бронзовый молоток.
Собравшись с духом, Лилиан постучала.
– Он все поймет. Все будет хорошо, – пробормотала она себе под нос, и стук повторился.
– Наверное, он не слышит, – через некоторое время предположила она и, взглянув на Питера, недоуменно прибавила: – Что ты делаешь?
Питер стоял рядом без единого движения, закрыв глаза и прислонив ладонь левой руки к двери.
– Питер?
– Да, Лилиан, – тихо отозвался мужчина, открыв глаза и словно бы вынырнув в реальность из какого-то другого мира. – К сожалению, его здесь нет.
– Как нет? Кого нет? И где именно «здесь»? – взволнованно протараторила Лилиан и, ощутив, как ее нутро начинает противно зудеть под выжидательным взглядом Питера, сама же себе и ответила: – Да, разумеется, – тут она вздохнула, – нет Винсента, его нет дома. Проклятье! Куда он подевался? Может, гуляет по саду? Или засел в какой-то из своих беседок или оранжерей?
– Мы можем войти и проверить,– ответил Питер, и при этом его лицо выражало крайнюю сосредоточенность. – Если только...
– Что еще такое?
– Давай для начала проверим снаружи, – он бодро усмехнулся и кивнул головой.
– С чего начнем? – уныло протянула зеленовласка.
– Можно с сада, если ты не боишься заблудиться, – предложил Питер.
2
И они отправились на поиски того, кого в тот момент там не было и быть не могло. Питер пошел в западном направлении от дома, Лилиан – в восточном. Договорившись встретиться через час у парадных дверей, они обследовали каждый уголочек одичавшей и запущенной местности, прошлись по всем дорожкам, заглянули каждый в одну из двух имевшихся беседок, а зеленовласка – еще и в оранжерею, поразившую ее своими размерами и разнообразием взлелеянного руками искусного любителя ухоженного собрания растений. Оказавшись в цветочном царстве, Лилиан совсем потеряла голову от захватившего ее восторга и большую часть времени провела за весьма приятными занятиями – вдыханием ароматов благоухающих соцветий да рассматриванием лепестков, стеблей и бутонов таких размеров, форм и очертаний, а также всевозможных оттенков, которые ей могли привидеться, вероятно, лишь во сне.
Спустя час с небольшим Лилиан вернулась к крыльцу дома, на котором ее уже поджидал Питер. Его поиски, как, впрочем и ее, не увенчались успехом.
– Значит, пошли внутрь, – сказала Лилиан. – Ты сможешь открыть дверь? – спросила она, но через пару мгновений менее уверенно прибавила: – Вообще-то, это, наверное, как–то... некрасиво, что ли, вот так проникать в чужое жилище. Разве нет?
– Но тебе ведь хочется это сделать, – повернув к девушке голову, ответил Питер и прислонил ладонь левой руки к шершавой поверхности двери.
– Да, ты прав. Тогда открывай, – после некоторого колебания и тяжелого вздоха согласилась Лилиан.
Вскоре они очутились в сумрачном жилище Винсента. Коридор первого этажа имел квадратную форму, он охватывал единственную комнату-зал, пронизывая ее двумя двустворчатыми дверьми; во внешний мир, то есть на террасу, он выходил шестью дверями, стеклянными, с поскрипывающими петлями да с легкими, едва колышущимися занавесками. На стенах коридора висели зеркала – огромные, с плавным овалом контура и все до единого занавешенные плотной тканью. Их вид поразил Лилиан и вызвал в ней смешанное чувство непонимания и страха.
В середине тихой и просторной комнаты-зала стоял рояль, по полу были разбросаны подушки, на стенах висело несколько картин, а в потолке имелось витражное окно, расположенное прямо над музыкальным инструментом и пропускавшее в помещение блеклые лучи посеревшей радуги. На закрытой крышке рояля, черной, как сама ночь, одиноко стоял глиняный горшок с цветком, его белый бутон был закрыт, а темно-зеленые листья скручены в трубочки. Увидев цветок, Лилиан растерялась и какое-то время простояла на одном месте, не шевелясь. Она не понимала, что с ней происходит, и никак не могла отвести глаз от горшка с растением. Девушке захотелось окутать его своим теплом, нежно приникнуть к его лепесткам губами и прошептать ласковые слова, а потом забрать с собой. Но она не могла позволить себе подобную вольность. Нужно его полить, промелькнула в ее голове радостная мысль. Зеленовласка осмотрелась в поисках сосуда с водой, но так ничего подобного и не обнаружила. А потом ее окликнул Питер. Он как-то странно посмотрел на девушку и сказал, что будет лучше для всех, если она не сделает того, что замыслила. К собственному удивлению Лилиан вскоре с ним согласилась.
Затем они вышли на террасу и по витой лестнице поднялись на второй этаж. Там по длинному коридору они попали в «колодец», дном которому служило окно-витраж, окаймленное деревянным полом, а верхом – само небо, бескрайнее, дикое и бесконечно мудрое, знающее цену всему, кроме времени. Комнаты, выходившие в «колодец», были заперты. Лилиан только вопросительно глянула на Питера, тот отрицательно покачал головой, и они поднялись на третий этаж. И там, под полого скошенной крышей Г-образной комнаты обнаружили тяжелую кровать, два потухших камина да шкафы, набитые книгами.
Во всех помещениях дома царили чистота и порядок, не оставляя место хотя бы одному грязному пятнышку, пыльной кучке или паутине. Это вызвало у Лилиан необъяснимую тревогу, как и тот факт, что обстановка дома Винсента была лишена тех незначительных, однако столь важных деталей и мелочей, которые оживляют пространство, делают его более объемным и завершенным. Зеленовласка понимала, что понятие «оживленности» наименее применимо к увиденному ею, но, вспоминая те дома, в которых она уже побывала, да и свой также, она находила существенную разницу между ними и 67-м домом по улице Пепельного Моста, которую раньше, по всей вероятности, и не заметила бы. Чужие дома, которые дышали хозяевами, пульсировали ими, когда тех даже не было поблизости, и дом Винсента, превратившийся в подобие чего-то, в тень, плоскую, однообразную, тающую на глазах. И когда они вдвоем с Питером спускались обратно вниз, Лилиан внезапно охватило тягостное чувство потери и глубочайшего смятения. Она вцепилась в перила и стояла неподвижно, тяжело дыша, пока не пришла в норму. Позже она заметила, что и спутник ее пребывает в неком тревожном состоянии. На одном участке лестницы ступени располагались особо круто, и когда Питер протянул девушке руку, чтобы помочь ей, на какой-то миг его длинные пальцы нервно вздрогнули, словно от судороги.
– И что теперь делать? – с безнадежностью в голосе спросила Лилиан.
– Нам нужно вернуться в комнату с роялем, – помедлив, ответил Питер, но в таком странном тоне, будто хотел сказать нечто совершенно иное, но остановился на этих словах.
– Здесь есть что-то особенное? – поинтересовалась Лилиан, когда они очутились в зале с витражным окном. Питер, стоявший по ту сторону рояля, молчал. Хотя его лицо оставалось в тени, девушка поняла, что в тот момент Питер корпел над решением далеко не простой головоломки. Чтобы не мешать ему, Лилиан отошла к стене и стала рассматривать висевшие на ней картины. Поначалу они показались ей чудными, а потом она и вовсе пришла в полное недоумение. Неужели такое может нравиться? Твердые и четкие мазки, яркие тона и пугающая предметность, одновременно кажущаяся кошмарными выдумками слабоумного. Голое поле и черточки птиц, летящих над ним, кривоватая ваза и букет аляповатых цветов, кобальтовое море и ослепительные лодки, изнывающие под жарким солнцем на берегу. И повсюду этот тревожный цвет! Желтый...
– Питер, все, о чем говорила Ви – это правда? – задумчиво спросила Лилиан, медленно переведя взор с картин на неподвижного мужчину.
– Это уж исходя из того, что ты подразумеваешь под правдой, – Питер подошел к роялю и положил на его закрытую крышку цвета кровавика свои руки, так отчетливо выделившиеся своей белизной. С минуту он смотрел на свои пальцы, словно думал, а не сесть ли ему и заиграть, а потом продолжил: – Конечно, это только ее предположения. Как она, да и каждый из нас, может знать что-либо наверняка? Пока не освободимся полностью, пока не достигнем Его Сердца, излучающего ослепляющую всепоглощающую любовь... – его голос стих, но слова противоречивым укором повисли в воздухе.
– К чему тогда были все ваши вопросы?
– Все предельно просто, Лилиан, – Питер посмотрел на девушку прямым взглядом, – ты – феномен, – и тут же разительно изменился в лице: – Я нашел его!
– Кого, Винсента? – встрепенулась зеленовласка.
– Нет, но некое потайное место, очень искусно сокрытое от посторонних.
– Потайное место? Что еще за... Но как ты его нашел?
Питер отступил от рояля и взмахнул руками.
– Когда мы в первый раз вошли в эту комнату, я ощутил некую ее двоичность. И до сих пор не мог разобраться, в чем тут дело. И как подобное возможно? – уже обращаясь сам к себе, озадаченно прошептал он, а потом чуть громче прибавил: – Должен тебе признаться, что в твоем Винсенте наблюдаются задатки настоящего гения, – и не спеша обошел рояль по дуге.
– Он не мой Винсент, – горько прошептала Лилиан и вздрогнула, когда музыкальный инструмент неожиданно пришел в движение.
– Я верну его на место, – успокоил ее Питер и прибавил: – Удивительно, неужели этот факт, – он засмеялся, – наличие у меня того, что на Земле когда-то звалось паранормальными способностями, удивляет тебя больше, чем осознание того, что ты мертва?
Лилиан бросил на мужчину испепеляющий взгляд.
– Что за убийственная ирония!
Усмехнувшись, Питер покачал головой, но промолчал. И когда рояль откатился к стене, подошел к тому месту, на котором тот ранее стоял, присел на корточки и склонился к полу.
3
– Там что-то есть? – тихо спросила Лилиан, подступив поближе.
– Сейчас увидим.
Питер немножко поколдовал, и вот уже от цельного пола стала отделяться квадратная плита, открывая взору проход, усеянный узкими ступенями, теряющимися во мраке.
– Здорово, подземелье, – прокомментировала Лилиан. – Мы будем туда спускаться?
– Я могу сделать это сам.
– Нет, я тоже хочу. Но... ты иди первым.
Питер криво усмехнулся и стал спускаться в темноту, придерживаясь рукой за стену. Как только он с головой ушел вниз, темнота рассеялась, озарившись вспыхнувшими желтоватым светом ступенями.
– Вот это да! – хмыкнула Лилиан. – Ну, прям настоящая иллюминация, – и, уже на страшась на веки вечные сгинуть во мгле, последовала за Питером.
В подземелье было сыро и очень тихо, более тихо, чем наверху – в саду или в комнате под самой крышей дома, так тихо, что собственное дыхание казалось Лилиан дыханием дракона. Питер шел впереди, спускаясь по извилистому проходу, и его крепкая спина, как ни странно, вселяла в зеленовласку уверенность. Они шли долго, тишина угнетала, готовая поглотить непрошеных гостей. И вдруг, когда Лилиан совсем этого не ожидала, перед ними во всей своей строгости предстал проход-арка. Даже Питер на мгновение заколебался, остановившись перед ним. Или же он просто решил передохнуть?
Внезапно Лилиан захотелось уйти прочь, вернуться в комнату-зал, убежать и скрыться. Но потом она все-таки уняла приступ панического страха и вместе с Питером прошла под аркой. Нет, они не перенеслись в совершенно другое место, светлое и жизнерадостное, как того тайно пожелала девушка, поскольку арка не была латропом, но оказались в самом сердце подземелья, по праву заслуживавшего величаться ужасным. Недаром Лилиан хотелось убежать! Потому что видеть все это своими глазами, чувствовать и изнывать от душевной боли и саднящей тоски по Винсенту для нее стало невыносимо.
Пугающие просторы подземелья были заполнены бледным мертвенным светом. Светом, исходящим из ниоткуда, как говорится и считается в таких случаях, подумалось Лилиан. «Колонна» с лестницей внутри, по которой они вместе с Питером спустились в этот воистину тихий ужас, опоясывал широкий каменный выступ, от которого к дальним стенам подземелья, как центрические лучи, расходились узкие каменные дорожки. Стены подземелья были увиты разнообразнейшими растениями, с большими темными листьями. А с высокого потолка свисали корни, извилистые и корявые, как волосы умалишенной.
– Проклятье и замшелый олух, – дрожащим голосом пролепетала Лилиан, изо всех сил стараясь унять охватившую ее тело дрожь. Да ведь это корни растений из сада!
Некоторые из них были настолько длинны, что, походя на тонкие щупальца, достигали самой поверхности озер, плескавшихся, а, вернее, застывших во всем остальном пространстве между каменным выступом, дорожками и стенами подземелья. Достигали, а местами погружались в жидкость, наполнявшую их, словно бы питаясь ею. Такую густую и непонятную жидкость...
– Питер? – не помня себя от страха, подала голос Лилиан.
Питер угрюмо посмотрел на нее.
– Что... это? – спросила девушка, дрожащей рукой указывая на озера.
Питер стиснул зубы, его губы напряглись. Он не хотел отвечать и все же произнес:
– Это кровь, Лилиан. Да, это кровь.
Девушка застонала, ее колени подкосились, и она осела на холодный пол. Слепая, не знающая пощады бездна ожила и стала разгораться диким пламенем у нее внутри, пожирая самое себя и человеческое существо, ее приютившее. Голова Лилиан закружилась, в глазах вмиг потемнело. И она потеряла сознание.
4
Дневник, ХЗР
18 октября
104 (105) день от т.о.
суббота
10:02
мансарда
Если человек находится в иллюзии, как он может знать, что это иллюзия?
Если человек находится в реальности, как он может знать, что это реальность?
Я нахожусь в иллюзорном мире, я это осознаю, и все-таки он для меня реален. И такое возможно.
Я прошла долгий путь, и одновременно я только в начале его. Я узнала главную правду этого мира, но я не узнала ни одной правды о себе. Я стала частью Города, но внутри у меня пустота.
Я не задаю банальных вопросов: зачем? почему? и когда? Честно, они уже набили мне оскомину. Возможно, мне стоит не искать смысл жизни, а создать его. Чем это будет хуже? Жить по плану, в четко обозначенных рамках, в которых так уютно и спокойно, потому что все рядом (только протяни руку), и все осязаемо? Я не спорю, это прекрасно. Это удобно. Это легко. Или выбрать свободу? Но свобода эфемерна и неоднозначна. Она признак, а не путь. Она существует там, где есть рамки, и там, где их нет, потому что они незримы. И что есть «свобода»? Да на что это она мне вдруг сдалась?! Здесь и сейчас?! Свобода на пути к путям, которых так много, что и не перечесть.
Знаю, знаю, я изъясняюсь несвязно и неуклюже. Так не читайте тогда! Ладно, пропустим это. Не берите в голову, пока она не взорвалась и не обрела тот же статус, что и у меня.
Так, значит, я говорила об иллюзорности. Да, Питер пытался успокоить меня (Питер – меня!), сказав, что те озера – не настоящие. А мне то что с того? В них, затаив дыхание, плескалась кровь! И ее жадно лакали корни деревьев из сада! Какая жуть. Даже если кровь фантомна и призрачна, она все равно остается кровью. И я во второй раз находилась при Питере без сознания! Второй раз! И это реально! Какой позор. Какое ничтожное проявление моей трусливости и слабости.
И какие заезженные эти слова, старые, как мир... Все, мне надоело писать.
16:47
северная гостиная
Только что вернулась с прогулки. Зажгла свечи. От камина исходит согревающее тепло. Приятно.
Думала о многом. Не обедала. Да, и не завтракала. И не принимала ванну. Правда, причесалась и оделась, когда выходила на улицу. Ну, разумеется, и обулась тоже!
Гуляла в парке. Далеко не заходила.
Уже темнеет.
Жаль, так и не знаю, как он называется.
Парк я имею в виду! Не у кого спросить.
Интересно, что приключилось с тем старикашкой (человечком с лысинкой), моим соседом? Ничего страшного, не живой ведь!
А с Винсентом?
С моим Винсентом?
С Винсентом?
Почему у него в доме такие странные картины? Он на них смотрит или это, своего рода, подвид некого эстетического самоистязания (мазохизма, верно)? Нет, наверное, это я чего-то не понимаю. Чего же, кроме того, что я думаю, что почти всего?
Ладно, тупики мне тоже надоели. Да ну их всех, к арпаланскому шаману!
Но я кое-что видела в парке. Да, я далеко не заходила. Среди долговязых и крепких деревьев я увидела дом. Ни одно его окошко не светилось (а должно было – днем-то?), и весь он показался мне (издалека, верно) каким-то заброшенным и нежилым. А, может, и неживым. Кто знает? Я заподозрила, что в нем вполне могла обитать та ведьма, которая когда-то проходила мимо моего дома и хотела всучить мне свое яблоко (или не свое?) (да, сейчас оно лежит то ли на каминной полке, то ли в сумке – что-то я запуталась). Весьма подходящее для нее жилище. Но потом я засомневалась и прошла по заросшей, едва различимой тропке чуть дальше. И увидела неподалеку на земле какие-то бугорки-выступы. Проклятье и замшелый олух! Все внутри у меня похолодело, а сердце притихло в груди. Я замерла на месте и не смела пошевелиться, словно это могло спугнуть давно уснувших призраков того ветхого кладбища. Призраки в мире призраков. Мне не было страшно, но бесконечно грустно.
Я пошла в ближайшую кафешку и напилась чаю с медом.
Так или иначе, а я должна каким-то образом собраться и продолжить свои поиски. Не может быть, чтобы на этом все взяло и закончилось. На факте моей смерти.
Ведь были еще сны о подводном плавании и кошмарные сно-видения. Возможно, я действительно утонула.
И было много несуразностей. Они до сих пор кажутся мне такими. Почему мне было позволено услышать и понять то, чего ни один неос не был удостоен? А ведь отчасти я продолжаю оставаться одной из них! Почему и когда (о, эти банальности!) исчезла моя тень? Почему мне дали видеть, как умирала Вирджиния? И какую роль во всей этой истории сыграл Винсент, начиная с плаща в темном коридоре Трехбашья? И где он сейчас?
Где ты, мой скорбный среброокий друг?
Глава 40
Иной путь
1
С того дня, как они с Питером побывали в запретном доме Винсента, минула неделя.
Каждый день мысленно Лилиан неизменно возвращалась к тому жуткому вечеру, когда состоялась их ссора, когда белые лилии рассыпались по ступеням ее дома, их лепестки поникли, цветы стали выглядеть так жалко и нелепо. А Винсент стоял и молчал, он не пускался в объяснения или извинения. Своим безмолвием он признавал собственную вину и безропотно принимал столь горькую участь, в последствии обрекая себя на изгнание. Но каждый изгнанник жил надеждой на свое возвращение. И Лилиан хотела дать Винсенту такую надежду. Теперь она этого действительно хотела.
За подобными размышлениями ее застал неожиданный стук в дверь, громкий и требовательный. Лилиан встрепенулась и выглянула из окна мансарды, в которой по привычке проводила свои одинокие часы до полудня. С улицы на нее пахнуло свежей осенней прохладой, лицо озарилось ласковыми солнечными лучами. В последние дни погода стояла на редкость изумительная – тихая, мягкая и золотистая. Это радовало Лилиан, помогало ей поддерживать в себе спокойный благожелательный настрой, правда, в трудные минуты начинавший опасно трещать по швам.
На крыльце Лилиан увидела двух незнакомых людей, или же отныне чеду, одного повыше другого. Оба были облачены в длинные походные плащи, их головы скрывались под широкополыми темными шляпами, через плечо одного, того, что пониже, был переброшен ремень сумы, на плечи высокого был одет рюкзак.
– Вы, случайно, домом не ошиблись? – крикнула Лилиан, нахмурившись и перегнувшись через оконную раму.
– Нет, мы пришли как раз по адресу! – звонко ответил знакомый голос, и из-под одной из шляп на девушку посмотрели зоркие карие глаза Вирджинии. Мгновение спустя под полями второй шляпы зеленовласка разглядела суровое лицо Питера.
– Ждите! Я сейчас спущусь! – снова крикнула она и побежала вниз, да так быстро, что чуть не полетела с лестницы.
– Что? Что случилось? – таков был первый вопрос Лилиан, когда она настежь распахнула парадную дверь.
Ничего не объясняя, Питер и Вирджиния бесцеремонно ворвались в дом девушки. От них веяло силой, но на их лицах читалось озабоченное выражение.
– Лилиан, собирай вещи, – в своей хладнокровной резкой манере начал Питер, выудил из кармана плаща часы, глянул на них и прибавил: – У тебя есть ровно семь минут и тридцать шесть секунд.
От столь бескомпромиссного заявления Лилиан так растерялась, что была способна только переводить недоуменный взгляд с Питера на Вирджинию, и с Вирджинии на Питера.
Вирджиния, заметив, в какое затруднительное положение попала девушка, подскочила к ней и схватила за плечи.
– Лилиан, ты понимаешь? Мы обнаружили твоего Винсента! – ее агатовые глаза ярко вспыхнули, а в голосе почувствовалась небывалая мощь. – Поторопись, девочка! Мы отправляемся на его поиски!
–На поиски... Винсента? – переспросила Лилиан с крайне растерянным и озадаченным видом. – Но где он? Скажите!.. С ним все в порядке?
Вирджиния, придерживая девушку за плечи, подтолкнула ее к лестнице.
– Ты, давай, собирайся, собирайся, – скороговоркой проговорила она, – а мы объясним, что сможем, по пути.
И так Лилиан, все время подталкиваемая своей подругой, торопливо поднялась в мансарду. За женщиной, словно тень, следовал Питер – руки в карманах, губы плотно сжаты, брови сдвинуты к переносице.
– Ага, значит, именно так ты и живешь, – между прочим заметила Вирджиния.
Лилиан остановилась посреди комнаты.
– Что мне с собой брать?
– Плащ, желательно подбитый мехом, и высокие сапоги – обязательно, – меряя комнату широкими шагами, говорила Вирджиния, слова отлетали от ее зубов, а шляпа забавно колыхалась в такт кивавшей голове.
Лилиан заметалась по мансарде, вспоминая, где и какие вещи у нее лежат. И хотя таких мест было немного, она никак не могла упорядочить свои мысли – известие о Винсенте да и внезапное появление друзей вскружили ей голову.
– Давайте поторапливайтесь, – подгонял их Питер, неподвижно стоявший у лестницы с часами в левой руке.
– Теплый свитер, – продолжала Вирджиния. – Есть?
– Ой, не знаю, – замялась Лилиан, достав из громоздкого сундука плащ, подбитый мехом, и сапоги, а еще – крепкую походную сумку (и в этот момент ее совсем не беспокоило то, кто из вышестоящих ее существ около трех месяцев тому назад мог знать, что однажды одной зеленоволосой девушке понадобятся именно эти определенные вещи, и положить их в сундук, словно оставляя приданое своей невесте?).
Вирджиния протянула девушке темно-красный свитер с высоким воротом, который она извлекла из своей наплечной сумы.
– Двигайся, девочка, двигайся! Тебе еще нужно все это на себя надеть!
– Сегодня?
– Сейчас!
Лилиан побросала одежду на кровать и, подбежав к камину, протянула к его полке руки, чтобы что-то взять, но вдруг заколебалась.
– Чего ты медлишь? – воскликнула Вирджиния.
– Я не знаю, что еще мне может понадобиться в том месте, в которое мы отправляемся, – пояснила свои сомнения Лилиан. – Как, кстати, оно называется?
– Мы обязательно обо всем тебе расскажем. А пока бери все, что считаешь нужным.
Лилиан кивнула и поспешно схватила с каминной полки несколько дорогих ей предметов. Это были Крепыш (тонко пискнувший, когда его коснулись холодные и вспотевшие от волнения пальцы его Госпожи) и танриспы (бережно завернутые зеленовлаской в отрезок серебристой бархатной ткани).
– Сколько продлятся наши поиски? – поинтересовалась она, добавляя к образовавшейся на кровати куче новые вещицы.
Ей ответил Питер.
– Неделю. Если возникнут затруднения, две или три. И мы уже опаздываем.
Лилиан закивала головой.
– Мне еще чуть-чуть, – она вновь бросилась к каминной полке. – А... вы можете отвернуться, чтобы я переоделась?
– Разумеется, – проговорила Вирджиния, и вместе с Питером они, не мешкая, повернулись на каблуках и встали к девушке спинами.
–Спасибо, – поблагодарила Лилиан и взяла с полки свой Дневник, билифф и небольшую коробочку со старомодным ключом внутри. Поставив билифф на стол, она дрожащими руками (как же она не любила суматоху и спешку!) достала чернильник, потом, убрав шкатулку обратно на отведенное ей место, забросала весь походный инвентарь в сумку и стала одеваться.
– А шляпу вы мне дадите? – поинтересовалась она, одевая свитер. – А то мои… мои такие, что, скорее всего, для похода не подойдут, – прибавила зеленовласка, полностью облачившись в новый наряд и завязав волосы в хвост. И, чуть помешкав, прибавила к своему облику последний штрих – одела на запястье правой руки браслет из янтаря, с застывшими в каменьях древними насекомыми.
Друзья повернулись к ней лицом.
– Дадим, чтоб ее Капюшоны! – улыбнувшись, весело отозвалась Вирджиния и уже хотела залезть в свою необъятную суму, но Питер остановил ее, коснувшись руки женщины.
– По дороге, Вирджиния.
– Хорошо, – согласилась женщина.
– Это «изумрудная» вода? – вдруг спросил Питер, указав левой рукой на бурдюк, большая часть которого выглядывала из-за сундука, стоявшего ближе к углу мансарды, и его пытливый взор насквозь пронзил девушку. Лилиан моментально стало неуютно, тошнотворный комок застрял у нее в горле. Потому ответила она быстрым кивком, а не словами.
Ее спутники переглянулись, на что девушка подумала – небось, опять общаются мысленно.
– Мы возьмем ее с собой, – твердо заявил Питер, но чуть погодя спокойнее и мягче прибавил: – Если ты не против, – и скупо улыбнулся.
Лилиан сделала жест рукой, означавший одно – берите, мне не жалко.
Когда бурдюк оказался в надежном месте, а именно – подмышкой у Питера, трое чеду покинули дом.
На пороге Лилиан оглянулась. Кинув взор на размалеванную красным дверь, а потом на осиротевшие оконца-глазницы, она с любовью прошептала: «Береги себя, друг» и печально усмехнулась на прощанье.
2
– Так куда мы направляемся и держим путь? Где сейчас Винсент?
Питер шел впереди, его спутницы едва поспевали за ним. От быстрой ходьбы и волнения Лилиан разгорячилась, ее щеки порозовели, тело покрылось тонким слоем неприятного пота, хотя в октябрьскую погоду уже проскальзывали веяния далекой зимы, и прохладный ветер, задувающий под плащ, заставлял ежиться от колкой зябкости. Как полноправная участница похода, Лилиан получила шляпу – с покосившимся правым краем и облезшим бурым пером. Она обиженно водрузила ее себе на голову, но Вирджиния успокоила девушку, пояснив, что в том месте, куда они отправляются, их внешность должна быть как можно более неприметной.
Лилиан понимала, что их спешка оправдана, но ее по–прежнему раздражало то, что никто так ничего ей и не объяснил, словно она не заслуживала доверия. Или таким образом ее снова пытаются защитить да уберечь? Но от чего? От правды? От какой из них?
Они шли узкими улочками, стараясь держаться в тени и, по просьбе Питера, пониже надвинув на глаза шляпы.
Увидев, что последний вопрос проигнорирован так же, как и предыдущие, Лилиан, смиренно вздохнув, достала из кармана брюк свои часы. Если они шли верно, это означало, что до наступления Полдня оставалось около десяти минут.
– Так вот, почему мы спешим! – воскликнула она, обращаясь к Вирджинии, и довольно усмехнулась. – Мы хотим успеть куда-то, то есть в то место, о котором вы ничего мне не говорите, до того, как солнце здесь достигнет своей наивысшей точки, зенита, верно?
Вирджиния притянула девушку к себе, взяв ее под руку.
– Моя милая Лилиан, – тихо и проникновенно заговорила женщина, – во-первых, с этого момента тебе следует говорить не так громко, быть менее импульсивной и, желательно, почаще смотреть по сторонам, а иногда – оглядываться через плечо. Это понятно?
Лилиан поупрямилась, однако кивнула и уже собралась вставить пару своих слов, но пальцы Вирджинии, покрепче сжавшие ее локоть, и магнетический взгляд заставили ее всецело обратиться в слух.
– Во-вторых, как тебе должно быть известно, Полдень в здешних краях наступает тогда, когда ему заблагорассудится, не обязательно ровно в «12:00» по твоим часам, – втроем они свернули за угол высокого оштукатуренного дома, и Вирджиния на минуту прервалась. Осмотревшись, она продолжила: – Сегодня, девочка моя, день особенный. Не потому, что 23 октября, как ты могла проследить по собственному календарю, но потому, что в году случается от восьми до четырнадцати дней, когда Полдень наступает ровно по расписанию, прибывает, как поезд на железнодорожную станцию.
– И сегодня такой день? – еле слышно решила уточнить Лилиан.
– Именно, – уголки губ женщины растянулись в улыбке.
– Но откуда тебе обо всем этом известно? И что это нам дает?
Вирджиния сощурила глаза, в ее темных зеницах заплясали шальные огоньки.
– Скоро ты сама все увидишь, – ответила она голосом, полным затаенного восторга.
Лилиан почувствовала, как ее голову стало припекать солнце. Она захотела снять шляпу, но Вирджиния остановила ее.
– Это защита. Надень перчатки, – прошептала она у самого уха зеленовласки, и ее горячее дыхание обожгло щеку девушки.
Лилиан вопросительно и требовательно воззрилась на свою подругу.
– Давай, делай, как говорят, – прибавила та.
Лилиан только и оставалось, что последовать полученным указаниям.
Тем временем тени вокруг стали постепенно таять. Они сжимались и скукоживались, заползая в дома, в щели между плит мостовой, в неровности древесной коры. Лилиан с удивлением и страхом наблюдала за происходящим, за тем, от чего ранее ее внимание отвлекали всевозможные другие мелочи.
Вскоре они остановились – в обычном неброском проулке между кирпичных стен двух домов. Впереди, над их головами, маячила арка латропа. Лилиан присмотрелась к ней и поняла, что это не толстый слой пыли и грязи скрывает названия улиц и площадей, и они не пообсыпались от времени, нет, их просто там не было!
– О нет, – с ужасом выдохнула Лилиан и стала пятиться назад, – я туда не войду... Ни за что!
Вирджиния остановила девушку, схватив ее своими цепкими руками, уже затянутыми в кожаные перчатки.
– Лилиан, это единственный путь! – просвистела она.
– Путь, который выбрал для нас твой Питер, да? – чуть не взвизгнула Лилиан.
Доселе они видели только ссутулившуюся спину Питера, теперь же он обернулся к ним лицом.
– Вирджиния, держи ее крепко, – процедил он сквозь зубы и нервно глянул на свои часы. – Еще семнадцать секунд. Держи ее!
– Семнадцать секунд... до чего? – пискнула Лилиан, безуспешно пытаясь вырваться из крепкой хватки своей подруги. – Вы обманули меня! Я вас раскусила! – завопила она, тряся головой и упрямо пятясь назад. – Вы не нашли Винсента, нет! Вы обманули меня! Да будьте вы прокляты! Пусть ваши души… сожрут Капюшоны!
– Веди ее! – властно крикнул Питер, перекрыв своим голосом проклятия девушки, и зашагал к латропу.
– Нет, нет!.. Нет! – истерично вопила Лилиан, изо всех сил стараясь высвободиться. – Нет!..
Вирджиния, обнаружив в себе недюжинную силу и энергию, продолжала упорно тащить девушку к латропу, который последняя считала своей верной погибелью. Когда подруги поравнялись с Питером, он взял Лилиан под руку с другой стороны и переглянулся с Вирджинией. А затем втроем они вошли под каменный свод безымянной арки в пылающем свете коварного полуденного солнца.
3
Но ничего не произошло. Они по-прежнему находились в том самом проулке, в котором застал их Полдень. Это явно обескуражило Питера и Вирджинию, но особенно Питера. Он тут же выпустил все еще сопротивлявшуюся Лилиан и завертелся по сторонам, через каждые десять секунд поглядывая на свои часы. Очевидно, для него это была из ряда вон выходящая ситуация, но она не выбила его из колеи, Питер не растерялся, но выглядел весьма и весьма озадаченным. Наконец остановившись, он одну руку спрятал в карман, а другой ухватился за голову.
Вирджиния, поняв, что их план не сработал, также отпустила девушку, хотя и с меньшей охотой, и стала неотрывно следить за своим размышляющим товарищем.
Лилиан, на волне исторического состояния, не сразу почувствовала, что свободна. Потому еще некоторое время брыкалась и протяжно выла, но затем, когда сознание ее стало проясняться, постепенно пришла в себя и успокоилась. Ощутив слабость в конечностях, она уперлась ладонями рук в полусогнутые колени и опустила голову, переводя дыхание. Отдышавшись, она выпрямилась и строго, с недоверием и злостью, посмотрела на двух заговорщиков.
– Ну, что, провалилась ваша грязная затея, а? – с вызовом выпалила Лилиан и сплюнула на землю.
Но никто не отреагировал на ее острые слова, даже не посмотрел в ее сторону.
Лилиан выжидательно переводила взгляд с озадаченного Питера на застывшую Вирджинию, и в обратном порядке.
– Вы что, оглохли? – выкрикнула она.
Никакой ответной реакции.
– Понятно, – подытожила тогда зеленовласка. – Совсем вышибло мозги. Да ну вас, к прокисшей язогре! – она снова плюнула на пыльные камни мостовой и, сбросив с себя перчатки да шляпу на землю, развернулась, чтобы уйти.
– Задержи ее! – вдруг выкрикнул Питер.
Вирджиния молниеносно кинулась к Лилиан и успела подхватить ее под руки, пока та, внезапно ослабев, чуть не осела наземь, как будто марионетка, которой разом подрезали нити, дававшие ей жизнь и удерживавшие ее. Вирджиния оттащила девушку к стене, подобрала с каменных плит шляпу и перчатки, живо нацепила их на подругу и присела рядом.
Осев у стены, Лилиан помотала головой, но этим только усилила головокружение, и попыталась сфокусировать взгляд на Вирджинии, на лице которой, находившемся в надежной тени от шляпы, играла развеселая улыбка.
Брови девушки поползли верх, и она уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но слова так и не успели сформироваться в разумные предложения в ее мозгу, чтобы затем быть озвученными ее вялыми губами.
– Я же тебе говорила, – дрожащим от смеха голосом сказала Вирджиния, – что это защита. А ты, херунда, взяла и сбросила их, как ненужные тряпицы!
–Тряпицы, – несвязно повторила за ней Лилиан и поморщилась. – Ага...
– Дай ей пару глотков, – прозвучал над их головами голос Питера, тихий и сочувственный.
Лилиан изумленно подняла голову, чтобы посмотреть на него, но Вирджиния быстро сдвинула ее шляпу так, чтобы ни один солнечный луч не попал на лицо девушки, потому она разглядела только подбородок мужчины, но не его глаза.
Вирджиния приняла из рук Питера бурдюк с «изумрудкой» и, отвинтив крышку, протянула его своей юной подруге.
– Только отпей совсем чуть-чуть, – попросила она. – У нас впереди долгий путь.
Лилиан кивнула и молча сделала три маленьких глотка. Прохладная жидкость приятно потекла в желудок и вскоре уняла пылавший внутри жар.
– А что, в том месте, куда мы отправляемся, совсем не будет воды? – обретя возможность нормально изъясняться, полюбопытствовала Лилиан и вернула бурдюк с «изумрудкой» Питеру.
– Вода там будет, – негромко ответила Вирджиния и чуть погодя деликатно прибавила: – Но она не пригодна для питья нами.
– Нами? То есть... мертвыми?
Вирджиния мягко улыбнулась ее незнанию.
– Нет, не мертвыми, но жителями Телополиса.
Лилиан помолчала, обдумывая услышанное.
– Получается, мы... выйдем за пределы Города? – предположила она, и голос ее сошел на трепетный шепот.
Вирджиния кивнула, Питер продолжал хранить молчание.
– Вы нашли Винсента, – прошептала зеленовласка так, словно только что убедилась в том, что это действительно правда. – Где он? – воскликнула она, вскинув подбородок и кое-как, пошатываясь, поднялась на ноги, а Вирджиния помогла ей, придерживая за плечи. – И почему мы все еще здесь? – казалось, только дай ей меч и коня, и она тут же, сломя голову, ринется в бой.
При виде ее устрашающей храбрости даже Питер не смог сдержать улыбки. Потом они с Вирджинией переглянулись, и последняя взялась за объяснения, пока Питер удалился от них в сторону латропа.
– Дорогая моя Лилиан, Сфера, в которой находится Телополис, наш Город, не единственно существующая. Есть и другие. В одной из них, предположительно расположенной ниже данной, хотя мы за это и не ручаемся, также есть... Город. Мы его называем, – тут Вирджиния опасливо осмотрелась, – Нижним Городом. Туда и попал Винсент.
– В Нижний Город? – изумилась Лилиан. – Я даже о таком не слышала. Хотя, хм, как я могла, да? Но почему он туда ушел? И каким образом туда попадем мы?
Вирджиния изменилась в лице.
– Обычно туда может вернуться тот, кто уже однажды побывал в нем, – с болью в голосе произнесла она. – Но я бы никому не пожелала такой участи, полной испытаний и страданий, – взгляд ее карих глаз, такой серьезный и тревожный, остановился на лице девушки. – Лилиан, твой Винсент стал нокартосом, он добровольно обрек себя на изгнание, – последние слова женщина произнесла через силу и опустила глаза, чтобы не видеть ошеломленного выражения, появившегося на лице ее подруги.
Но Лилиан молчала, и тогда Вирджиния решила продолжить.
– Попасть в Нижний Город можно исключительно посредством особых проходов-путей, не имеющих названия, ибо они не связаны ни с чем живым. Тот путь, который известен нам, а, вернее, Питеру, состоит в том, чтобы в один из ровнополуденных дней ровно за четыре минуты и десять секунд очутиться рядом с одной из безымянных арок-латропов. Тогда представится возможным пройти сквозь нее, дабы попасть в иную Сферу, заведомо сохраненную в сознании, как пункт окончательного прибытия.
По нахмуренному взгляду девушки Вирджиния поняла, что стала выражаться туманно и излишне витиевато.
– Иными словами, – тогда произнесла она, – в такие особые моменты можно перенестись из одного Города в другой.
Лилиан кивнула.
–Ну, хорошо, – сказала она и на некоторое время умолкла, чтобы подобрать нужные слова. – Но из этого следует, что и ты, и... Питер уже бывали в том... Нижнем Городе. Как же вы тогда собирались протащить туда меня?
Словоохотливость Вирджинии поугасла, и она оглянулась на Питера, ища его поддержки. Но мужчине было не до каких-либо объяснений. Он все еще не нашел разгадку тому необъяснимому, что с ними произошло, а вернее, не отыскал причину того, почему с ним не произошло того, что должно было.
Вирджинии пришлось выкручиваться самостоятельно.
– Я думаю, ты должна знать, почему. Питер говорил тебе об этом.
Лилиан сдвинула брови к переносице, пытаясь вспомнить, что именно из услышанного ею от господина Нейштенкрафна должно было послужить ответом на ею же поставленный вопрос.
– Его слова о том, что я феномен? – с сомнение предположила она.
Вирджиния кивнула.
– Но, Ви, неужели он в это... верит? А ты?
– Ты не такая, как большинство, Лилиан. Это уже отличительный признак, – склонив на бок голову, задумчиво произнесла женщина. Ее лицо опечалилось, но уста преобразились улыбкой, словно отвечая на нечто трогательное и ностальгическое, всплывшее из глубин памяти Вирджинии.
– Став феноменом здесь, – продолжила она, – ты можешь не являться им в принципе. Таковой ты могла стать по случайному стечению обстоятельств. И теперь это не умаляет твоих сил и возможностей, но дает шанс раскрыть их в новом свете, тебе, подкрепленной приобретенными качествами.
– И все-таки мне невдомек, – Лилиан покачала головой, – как вы, основываясь лишь на одном предположении, домысле, что я, дескать, некий феномен, могли решиться на такой шаг? Решиться на то, чтобы не просто выйти за пределы этого Города, но отправиться в другой, да который еще находится в невесть какой такой Сфере?
Вирджиния не успела ответить на поставленные вопросы, чего ей не очень-то и хотелось, потому что к ним подошел Питер.
– Лилиан, ответственность за весь этот поход лежит на мне, – тихо и твердо сказал он. – И если мы решились осуществить его, то только потому, что я был и остаюсь уверен в том, что никакая опасность тебе не угрожает и угрожать не будет. За это решение я отвечаю своей душой.
Лилиан, готовая услышать от Питера любое объяснение, была обескуражена его словами. Внезапно ей стало вдвойне неловко и стыдно за саму себя: за то, что она посмела сомневаться в людях, теперь – чеду, которые искренне вызвались ей помочь, хотя и действовали в некоторые моменты жестковато, и за то, что до сих пор никак не могла избавиться от этих самых терзавших ее душу сомнений. Но о последнем, как, впрочем, и о первом также, ее спутникам знать было не обязательно.
Питер молча и внимательно следил за выражением лица девушки, ожидая, что Лилиан, может быть, захочет что-то сказать. Придя к определенным выводам, девушка посмотрела в суровое лицо мужчины, и вдруг поняла, что Питер со всей присущей ему легкостью мог запросто прочитать ее мысли, но он этого не сделал! Почему же? Он проявил к ней уважение? Или нечто другое? Это было для нее непостижимо. Питер не был похож на человека, угождающего другим или идущего на уступки в ущерб себе, и навряд ли он скрывал эти качества или мог обрести их в последнее время.
– Питер? – подала голос Вирджиния.
– Да, – он мельком глянул на женщину и обратился к Лилиан: – Теперь тебе не придется так печься о себе.
– Это почему же? – поинтересовалась Лилиан, запоздало смекнув, на что намекал Питер – на ее эгоизм.
– Потому что путь не открылся, – в полголоса произнесла Вирджиния, и ее спутники одновременно посмотрели на нее. Когда вслух было произнесено то, о чем каждый из них троих догадался намного раньше, сразу после несостоявшегося перехода, оно прозвучало подобно приговору.
– Я больше не увижу Винсента, так? – дрогнувшим голосом еле слышно проговорила Лилиан. Она с надеждой смотрела в лица своих друзей, ища в них не поддержку, но ответы. Извечно ерепенящиеся ответы на извечно порождаемые человеком вопросы.
И друзья не отвернулись от нее, не отвели призрачные взгляды своих мертвых глаз, давно истлевших в глухих могилах на далекой–далекой Земле. Взор Вирджинии был печален, полон понимания и сострадания, взор Питера – бесстрашен и беспощаден, но в отношении не Лилиан, а преград, посмевших возникнуть на их пути, рока, жестокого и коварного, казалось, даже самой смерти, словно, уже обручившись с нею, очутившись в ее объятьях, каким-то невообразимым образом можно было вернуться назад.
И следующие слова в звенящей душной тишине неподвижного Полдня прозвучали особенно торжественно, от них повеяло жизненной силой и непобедимой верой в лучшее.
– Есть иной путь, – сказал Питер. – Опасный, трудный, идущий по нему столкнется с непреодолимыми препятствиями, его поход будет обречен на провал. Об этом пути умалчивают, о нем боятся говорить вслух. Прознать о нем можно случайно, из заплатанных сплетен и седых легенд.
Полноводное течение его низкого, полного скрытой энергии голоса достигло самых отдаленных закоулков души Лилиан, преисполнив ее надеждой, воодушевив, вдохновив и вдохнув в нее новые силы.
Неровным от волнения голосом она спросила:
– Если мы ступим на него, приведет ли он нас в Нижний Город, и будет ли у нас хоть малейший шанс отыскать Винсента?
Питер безмолвно и величественно кивнул. И Лилиан усмехнулась, заметив, с какой нежностью и благодарностью во взгляде посмотрела на него прекрасная в своем мимолетном скромном счастье Вирджиния.
4
Смысл иного пути был предельно прост. Загвоздка состояла в его осуществлении, а также во временных ограничениях. По подсчетам Питера, 23 октября, в один из ровнополуденных дней, продолжительность Полдня должна была составлять два часа, не больше и не меньше. Посему у них оставалось около пятидесяти минут, чтобы приступить к осуществлению неожиданно замаячившего на горизонте плана «Б», нового замысла. Приступить немедленно. Причины, по которым Питер все-таки решил поведать о существовании иного пути, так и остались для Лилиан до конца нераскрытыми.
Да, а смысл иного пути заключался в следующем. Согласно древним поверьям и седым легендам проходить в другие Города и другие Сферы умели Усомнившиеся – те чеду, которые сумели покинуть Телополис, но остались за его стенами, за его пределами, не сумев пойти дальше, поскольку на тропинках, ведущих к более тонким Высшим Сферам, они не смогли раз и навсегда избавиться от внезапно овладевших ими сомнений.
Нашим троим друзьям оставалось лишь отыскать такого Усомнившегося за каких-то пятьдесят минут и упросить его услужить им.
– Все зависит от тебя, – под конец сказал Питер.
– Отчего же? – удивилась Лилиан.
– Оттого, что ты знакома с таким чеду.
Лилиан нахмурилась. Кого он имел в виду? Усомнившегося, обитающего за стенами Города... Чеду, прогуливающегося по неведомым тропинкам... Габриель! Габриель. Как она могла о нем забыть? Значит, он один из Усомнившихся? Вполне вероятно, ведь все, или почти все, о чем он ей говорил, было ложью. Но откуда Питер проведал о нем? Неужто она рассказывала ему о Габриеле? И, если уж так рассуждать и быть честной до конца, откуда ей знать, что этот «иной путь» – правда, а не какая-то там безосновательная теория, если, насколько ей известно, ни одна чеду не возвращалась в Город, однажды покинув его и уйдя на Зов? Разумеется, речь здесь не шла о ней самой. Ведь она, хм, была феноменом. Значит, Питер хочет, чтобы они отправились на поиски Винсента, основываясь на каких-то гипотезах да предположениях?
На этот раз Питер прочел ее мысли.
– Извини, Лилиан, но тут ты не права, – заявил он. – Я абсолютно уверен в том, что Усомнившиеся существуют, и в том, что им известно по крайней мере способов десять того, как можно попасть из Телополиса и его окрестностей в иные Города и Сферы.
– Хм, так почему же они тогда не отправляются туда, а остаются на тропах, горевать да вечно маяться?
– Вот у них и спроси.
– Ишь, выкрутился! Но откуда тебе известно о Габриеле?
– Лилиан, я смею предположить, что Винсент тебе намного дороже ответа на этот вопрос, – произнес Питер. – К тому же, мы теряем время. А здесь оно неумолимо до безобразия.
Лилиан смерила его взглядом.
– Что ж, господа, пошли за милостью к Усомнившемуся, – бросила она и, развернувшись на каблуках, стремительно вышла на улицу. – Надеюсь, он будет к нам благосклонен, – на ходу намного тише прибавила она.
Лилиан не была уверена в четырех вещах: в том, что вместе со своими спутниками сможет отыскать Врата; в том, что за те сорок с небольшим минут, что у них остались, сумеет найти на тропах Габриеля; в том, что Габриель согласится на их предложение; и в том, что если для продолжения похода им всем троим придется покинуть пределы Города, удастся ли это Питеру и Вирджинии, ведь они все еще омрачены тенями?
Груз волновавших ее вопросов был излишне тяжек, посему Лилиан, набравшись духу, затолкала их в самые отдаленные уголки сознания и, почувствовав на душе и в ногах небывалую легкость, зашагала еще быстрее, так, что ее друзья стали еле-еле за ней поспевать. Но роптать им было несвойственно, жаловаться на свою судьбу в ее критические моменты-повороты также, потому они покорно и упорно следовали за своей феноменальной подругой с диковинными даже для мертвого мира зелеными волосами, развевавшимися хвостом за ее скрытой плащом спиной.
5
Лилиан не поверила своим глазам в первый раз, когда спустя минут пятнадцать они уже стояли в конце улицы, обрывавшейся прославленными Вратами, так же, как и серыми домами с наглухо закрытыми дверьми и окнами, изнывавшими под натиском белой лавы чистого полуденного света. Врата (Одиннадцатые ли?) по-прежнему выглядели грозно и неприступно. Их каменные столпы и створки из темного дерева, кованные железом, распахнутые наружу, за свою жизнь, по продолжительности уже снискавшей право тягаться с самой вечностью, повидали многое, и многие повидали их.
Многие, которые, робко ступая по запыленным плитам мостовой, проходили через них, чтобы коснуться ступнями неведомых троп и вскоре скрыться за горизонтом. Маленькие и несмелые, но лишенные теней, они все уходили и уходили, а Врата оставались. Пока однажды одна крохотная и не в меру дерзкая чеду все-таки вернулась. Но кому, как не Вратам, было знать, что не она была первой, и не она станет последней.
Во второй раз Лилиан не поверила своим глазам, когда в широком проеме распахнутых створок Врат увидела Габриеля. Высокий и болезненно худой, он держал свои жилистые руки в карманах длинного потрепанного плаща, его лицо, решительное и еще более аскетичное, нежели у Питера, в тот миг светилось улыбкой. Он был с непокрытой головой, но оставался в сознании и абсолютно здравом уме. Хотя зеленовласке еще задолго до этого представилась возможность убедиться в его неуязвимости по отношению к Полдню.
Лилиан застыла на полпути, ее руки повисли вдоль тела, а с губ слетел неразборчивый хриплый звук. Нет, она не была изумлена, удивлена или обескуражена – она была шокирована! Шокирована до глубины своей необъятной бунтарской души.
Питер и Вирджиния остановились рядом с ней. Они вмиг сообразили, кто этот чеду, стоящий в начале троп и приветливо им улыбающийся. И чисто из этических соображений они своим молчанием и бездействием вежливо предоставили Лилиан возможность самостоятельно наладить контакт с Усомнившимся и заключить с ним сделку, к чему зеленовласке следовало приступить незамедлительно, если ей все еще была не безразлична участь одного изгнанника со стальными глазами.
В третий раз Лилиан не поверила уже не своим глазам, но своим ушам. Казалось бы, можно было найти некоторые позитивные моменты в том, что ее органы чувств поддавались стрессовой атаке поочередно, но Лилиан во второй час Полдня 23 октября просто была не способна на столь изощренный героический поступок! Нет, потому что ко всему прочему большая часть членов ее тела была скована страхом, липким и неестественно холодным, одним словом, мерзким.
Почему Лилиан не поверила своим ушам? Потом что Габриель, излучая дружелюбие и непомерную жизнеутверждающую стойкость (да, и такое возможно!), сказал следующее:
– Мне ведомо, куда и с какой целью вы держите путь. Также мне известно, когда будет следующий ровнополуденный день, и что вы можете не успеть спасти того, о ком еще теплятся надежды в ваших сердцах. Потому я согласен вам помочь, здесь и сейчас. Выбирайте. И я бы посоветовал поторопиться, – закончив свою речь, он театрально и в то же время комично отвесил троим спутникам глубокий поклон.
Насколько тихим и безветренным был октябрьский Полдень, настолько бурными и глобальными были противоречия, терзавшие душу Лилиан подобно буранам в снежную вьюгу – землю. Она хотела довериться Габриелю и не могла, вспоминая его ложь, она силилась изменить свое отношение к этому человеку, к этому чеду, и чем меньше времени ей отводилось на то, чтобы сделать выбор, тем тяжелее ей было удерживать себя в рамках спокойствия и невозмутимости и пытаться не думать о том, что в эту самую минуту благожелательно улыбающийся Габриель вполне может читать ее сумбурные мысли.
Питер и Вирджиния находились рядом. Это вселяло в Лилиан уверенность, придавало ей сил. Ее друзья продолжали выжидательно молчать, смотря на Габриеля.
А время уплывало и уплывало, убегало вспять, оставляя на невидимом песке следы-отпечатки.
Она обещала подарить ему последнюю надежду. Обещала и себе, она чуть бы не поклялась. И что с того?
Тогда Лилиан сделала выбор.
Я отвечу тебе мысленно, подумала она, и если ты услышишь, значит, так тому и быть.
– Веди нас, – воскликнула она своим внутренним голосом.
Вирджиния и Питер тут же посмотрели на нее.
А Габриель весело расхохотался и, переступив незримую черту, вошел в Город.
Глава 41
Воздушный корабль
1
Названия улиц и номера домов мелькали то слева, то справа, не оставаясь в памяти, когда четверо чеду проносились мимо них. Их бег был подстегнут крайней необходимостью, они спешили, потому что знали, что могли не успеть, и там, где недавно булыжной мостовой в стремительном движении касалась их еле различимая обычным человеческим слухом поступь, уже в следующий миг оставались только клубы потревоженной пыли, медленно и сонно закручивавшиеся в вихри и подхватываемые выползающим из темных щелей ветром, еще тихим и томным, но начинающим любовно осязать собственные объемные владения своими мягкими воздушными крыльями. Ветер, вечный спутник лишь самому себе, ищущий наслаждений на просторах и любви в небесах, ветер, чувствующий до последней эфирной крупицы душу каждой чеду и знающий наверняка, куда направлены стопы тех непокорных и недремлющих, отважившихся на свою погибель бросить вызов самому Городу. Но что ему до этого, ему, познавшему терпкий вкус и сладостную истому одиночества? Ему лишь дорога она одна, та, во взоре которой плещется океан его родины, бескрайний и неповторимый в своей переливчатой изумрудности. Он отправит вместе с ней частичку своего сердца, убережет ее от напастей на голых изможденных голодом степях иной Сферы, он обласкает ее призрачную кожу и зашуршит в ее чудных волосах-водорослях фантасмагорическими сновидениями. Он будет с ней до самого конца.
2
Наконец-то они остановились.
– Сколько у нас осталось минут? – быстро восстановив свое дыхание, спросил Габриель.
– Около пятнадцати, – ответил Питер. Они с Вирджинией оставались такими же невозмутимыми, как во время бега и до него. Их дыхание было размеренным, во взглядах из-под полей шляп читалась спокойная решительность.
Лилиан оказалась в меньшинстве. Ее сердце бешено колотилось в груди, как будто было живым, лоб, ладони и спина вспотели. Она бы с радостью сбросила с себя перчатки и шляпу, ставшие ей ненавистными за последнюю четверть часа, но слова предосторожности, сказанные Вирджинией, эхом отдавались у нее в голове, и приходилось терпеть невыносимую духоту и стараться каким–то образом избавиться от пота. Впитать его в себя обратно, что ли? Нет, было поздно, этим уже вовсю занялась ее одежда. Да, она печется о себе, но в меру, и, чтобы Питер там про нее ни говорил, отнюдь не считает себя заядлой эгоисткой.
Пока они втроем бежали за Габриелем в неизвестном направлении, Лилиан все мучилась вопросом – ну, почему, ну, почему они не воспользовались латропом? Нет, вовсе не тем безымянным, но вполне обыкновенным – просто чтобы без лишней траты сил взять да переместиться к месту назначения, а вернее, к тому иному пути-проходу, к которому их вел Габриель. На бегу подобный вопрос задавать было неудобно и, не дождавшись, чтобы кто-либо ответил ей мысленно, Лилиан утешила себя предположением, что, быть может, Усомнившимся и можно заходить в Город, но вот пользоваться латропами – нет. Да и пользоваться ими в Полдень было несколько рискованно и совсем непродуманно, это зеленовласка нехотя также учла.
Разумеется, вопрос о латропе был не единственным. В мозгу Лилиан подобно назойливым букашкам продолжали копошиться сомнения. Правильно ли она поступила, доверившись Габриелю? Доверив ему не только саму себя, но и своих друзей и, что было для нее особенно болезненным, судьбу Винсента. Габриель – один из Усомнившихся. Габриель, который лгал ей. Или же защищал от ужасной правды? Научится ли она когда-нибудь прощать других, неважно, будут они живыми или мертвыми? Простить их, чтобы простить себя? И научиться видеть свет даже в самой кромешной тьме? Под силу ли ей это?
А дарить надежду Винсенту?
– Так что же мы здесь делаем? – осмотревшись, недоуменно поинтересовалась Лилиан.
Вчетвером они стояли в кружевной тени пышной раскидистой кроны белолиста. Все дерево, его ствол, листья и ветви, казалось, светились ярче, нежели полуденное солнце, но они отбрасывали приятную тень, и смотреть на их луннобелое сверкание было сущим удовольствием.
Еще одна непостижимая и нераскрытая тайна Города, проскользнула в голове Лилиан мечтательная мысль.
Оторвавшись от созерцания столь милого ее сердцу белолиста, она оглянулась на площадь и окружавшие ее двухэтажки, и все это в ослепительном солнечном свете показалось зеленовласке каким-то чересчур блеклым и потерянным.
– Так оно и есть, – внезапно сказал Габриель и с улыбкой посмотрел на девушку, но та поспешно отвернулась в другую сторону и промолчала. Если она и доверилась ему в одном деле, это не означает, что в другом она вот так просто будет поддерживать с ним милую безобидную беседу.
– Хорошо, я так думаю, у нас еще есть минут пять? – снова спросил он, глядя на Питера и Вирджинию.
– Семь, – уточнил Питер и кивнул.
– Итак, пожалуй, стоит вам объяснить, чем мы сейчас займемся.
Лилиан упорно смотрела в сторону, засунув руки в карманы плаща и крепко-крепко сжав пальцы в кулаки. Если бы не перчатки, она поранила бы себя до крови. До крови, реальной лишь до того момента, до которого она бы ее таковой считала.
Ну, чего же ты медлишь? Пять минут! Пять! А Винсент в изгнании! Я нужна ему...
Ее губы дрогнули и напряглись, а глаза увлажнились. Еще минута, и она даст волю своему отчаянию и безнадеге, начинающими упорно пробиваться сквозь корку спокойствия.
– Давайте встанем в круг, – сказал Габриель, и они обступили колодец с четырех сторон.
Лилиан молча повиновалась, исподтишка поглядывая на нового предводителя из-под полей своей ветхой шляпы.
Движения Габриеля были четкими и выверенными. Он отвернул левый борт своего плаща и достал длинную трость с какими-то матерчатыми наростами по бокам. Лилиан удивленно уставилась на нее.
– Так, хорошо, это на месте, – пробурчал себе под нос Габриель и спрятал трость обратно под плащ, а Лилиан догадалась, что это был зонт, и подивилась тому, как последний искусно поместился под жалким и таким ненадежным с виду плащом мужчины.
– У меня там много чего есть, – негромко ответил ей русоволосый Габриель и забавно подмигнул, а Лилиан потупила глаза, надулась и недовольно подумала – он что, боится промокнуть? Неженка!
– Прекрасно, теперь самое элементарное, – оптимистично произнес Габриель и обвел всех собравшихся взором своих мерцающих, подобно белолисту в безлунную ночь, глаз. Он говорил так, будто бы они собрались всего-то на воскресную прогулку по летнему саду, а не в опасное путешествие в неизведанные края иной Сферы, иного Города.
– Пожалуй, время пришло, – чуть подождав, словно бы сверялся в тот миг со своим внутренним часовым механизмом, проговорил Габриель и продолжил: – Последние две минуты – бесценные для нас. Так вот, когда я скажу, каждый из вас поочередно встанет на бордюр колодца, а затем нырнет в него. М-м, желательно вниз ногами. Но можно, конечно, и головой, тут каждый действует соответственно своим вкусам и...
– Нырнуть в колодец белолиста? – нервно воскликнула Лилиан, во все свои зеленые глаза уставившись прямо на Габриеля.
– Ну, да, – как ни в чем не бывало ответил тот. – Да, у каждого из нас будет не больше тридцати секунд, чтобы нырнуть и погрузиться на глубину не менее десяти метров. Под толщей аддит мы не должны столкнуться и...
– Но ведь мы погибнем, Габриель! – вновь прервала его Лилиан.– Должен быть и другой путь! Питер, Ви? – она взволнованно переводила взгляд с непоколебимого Питера на неподвижную Вирджинию.
– Питер... – взмолилась она. – Ви... Ну скажите же что-нибудь! Разве это иной путь? – она махнула дрожащей рукой в сторону колодца.
Питер поднялся на бордюр и посмотрел на Габриеля.
– Держитесь за корни белолиста, – сказал он ему. – Когда соберемся все вместе, поплывем дальше, – вздохнув, он выждал с десяток секунд и прибавил: – Ну, давайте!
Питер поправил на плечах лямки своего рюкзака и, посмотрев сначала на Вирджинию и Лилиан, а потом вновь на Габриеля, спокойно сказал:
–Леди, джентльмены, – коротко кивнул своим сотоварищам и, придерживая шляпу за тулью, развернулся и прыгнул в густую неопределенного цвета жидкость, которая тут же с приглушенным бульканьем его поглотила. Не было никакого всплеска, и брызги крови-лимфы белолиста не разлетелись по сторонам. Радиус колодца позволили Питеру беспрепятственно нырнуть и свободно погрузиться в то, что, как подозревала Лилиан, Габриель и назвал аддит. Как только Питер скрылся под ее поверхностью, Лилиан, перегнувшись через край колодца, долго всматривалась в глубины белолистовой жидкости, пока, поежившись, не отшатнулась.
– Да он же утонул! – тонким голоском испуганно вякнула она и прерывисто вздохнула.
Ни Габриель, ни Вирджиния не обратили на ее замечание никакого внимания.
Корочка спокойствия пошла трещинами, и едкие испарения зарождающейся истерики стали выползать наружу змеящимися струйками.
Что же происходит? – отчаянно думала Лилиан, растерянно переступая с ноги на ногу. Она понимала, как, наверное, жалко выглядела в тот момент со стороны, но ей было все равно. Они сговорились, не иначе! Они умеют общаться мыслями, да, они сговорились меня игнорировать! – она хлюпнула носом и зажала рот ладонью одной руки, а ладонь другой засунула под мышку. Раскачиваясь на каблуках, она потерянно и отрешенно, широко раскрытыми глазами наблюдала за тем, как Габриель галантно подает руку Вирджинии, как та ему улыбается, а потом кивает ей, своей юной подруге на прощание, но так, словно знает, что не пройдет и минуты, как они увидятся вновь, целые и невредимые, и будут весело вспоминать те беды и горести, которые им пришлось пережить, перенести и повидать.
Лилиан не сразу поняла, как стала шаг за шагом отступать назад, подальше от колодца, в объятья завершающего свои злодеяния, но все еще такого же беспощадного Полдня. Она отступала назад, беспрестанно повторяя про себя, как заклинание, всего две фразы: «Мы не успеем. Пусть они спасают его...». А потом она сбросила шляпу и развернулась, чтобы убежать, но кто-то вдруг схватил ее за плечи и крепко обнял со спины. Она не успела сделать вдох, она перестала дышать и думала, что задохнется. Да, это были жгучие объятья Полдня! Пускай, пускай он заберет ее к себе, и все наконец-то закончится, и она умрет снова! Раз и навсегда!
Кто-то с силой потащил ее назад, под пышную крону белолиста, чья-то горячая и сухая ладонь закрыла ее глаза, а друга обпекла ей живот даже сквозь толщу плаща, шерстяного свитера и гольфа, который она поддела под него. Лилиан была напугана, тело отказывалось подчиняться, она только и могла, что вяло шевелить языком и дрожать мелкой дрожью. Кто-то поднял ее, под ногами она почувствовала камень бордюра, окаймлявшего колодец белолиста. Она хотела сопротивляться, но желание это было таким же вялым, как и попытки его осуществить. Чужие руки, обвившие ее тело мертвой хваткой, и что-то упругое, подпиравшее ее спину, жар, превратившийся в тепло, и шелковое дуновение ветра, обволакивающее ее сознание, и сухое дыхание где-то над ухом, тихие слова и мгновенная смена декораций, мягкое прикосновение аддит, и слова, слова, слова, запечатывающие ускользающее сознание: «Дважды не умирают, дважды не умирают, дважды не умирают...».
3
Лилиан очнулась, объятая чем-то теплым и уютным. Неужели она задремала? Ей даже успело что-то присниться, что-то светлое и радостное. Быть может, там был Винсент. Они улыбались друг другу и кружились в танце. И он вернулся вместе с нею из сна, она может больше не бояться, вибрирующая тоска более не будет сдавливать ее грудь, желание обнять осуществится, и утраченная привязанность возвратится.
Мечтательно улыбнувшись, Лилиан медленно открыла глаза и тут же в ужасе отшатнулась, словно ее взору предстало самое кошмарное и жуткое зрелище во всем мире. Но в лице Габриеля, находившемся так близко с ее лицом и таком дружелюбном, не было и тени чего-то жуткого или зловещего. Габриель аккуратно полуобнимал ее за плечи, и они вместе, медленно кружась, опускались куда-то вниз. Вокруг было темно и очень тихо. Но Лилиан неотрывно смотрела в лицо мужчины. Ее глаза ненавистно вспыхнули, губы сжались в тонкую линию, и она, изо всех сил толкнув мужчину в грудь, высвободилась из его объятий. И тут же, отлетая в сторону, закрутилась вокруг собственной оси. Извиняющееся выражение лица Габриеля смешивалось в ее голове с обрывками воспоминаний недавнего прошлого. Невольно из ее груди вырвался стон разочарования. Раскинув широко в стороны руки, Лилиан замерла на месте, и вскоре ее вращения уменьшились, а потом и вовсе сошли на нет. Тогда она смогла наконец упорядочить свои мысли и осмотреться.
Изумленно хмыкая, Лилиан с любопытством поворачивалась то влево, то вправо, пока полностью не разглядела все, что ее окружало. Она заметила, что тело ее спрятано в прозрачный пузырь, по которому прошлась рябь, когда девушка притронулась к нему изнутри, но который не лопнул. В подобных пузырях, плавно покачиваясь, плыли и другие участники их похода: Габриель, выше ее на целый корпус, и Питер с Вирджинией, кружившиеся ниже ее ног. Иногда они поглядывали вверх и махали ей руками. Они сняли свои шляпы и перчатки и, вероятно, спрятали их в суму и рюкзак. Да, убедилась Лилиан, все вчетвером они были в целости и сохранности и продолжали двигаться к своей цели. Они ступили на иной путь и пошли по нему, смело глядя в глаза опасности. Смело, кроме нее одной, так позорно поддавшейся своим слабостям в самый неподходящий момент.
Хотя повсюду и было темно, Лилиан могла видеть и то, что находилось на достаточном расстоянии от нее самой. Они продолжали двигаться по тоннелю колодца, его стены из гладкого отражающего мерцание темноты камня расширились, образовав больше места, как для перевитых между собой мшисто-серебристых толстых корней белолиста, так и для четверых путников, на время потревоживших мертвый покой корнерук луннобелого дерева и его аддит, крови-лимфы. В утончившихся стенах колодца было множество ромбовидных отверстий. Осторожно оттолкнувшись ногами от сплетенных корней белолиста, Лилиан подплыла к одному из таких отверстий-окошек и ухватилась за его холодные, как лед, края.
Пространство за пределами колодца казалось безграничным, оно было темным и вместе с тем пронизанным мерцанием непонятно откуда берущегося света, и его наполняла та же загадочная жидкость, аддит, что и колодец. Кровь-лимфа белолистов была повсюду! Она питала целое подземное озеро или море, море под Городом, Телополисом! Но как же тогда та клубящаяся бездна, которую Лилиан наблюдала за стенами Города? Безусловно, она существует, просто есть незримая грань, разделяющая ее и это густое море.
Лилиан отпустила камень, чтобы продолжить погружение. Она думала, что отстала, но ее спутники ждали ее, держась кто за толстые корни лунного дерева, местами в обхвате достигавших толщины человеческого тела, а кто за края отверстий-окошек. На миг Лилиан растерялась, поняв, что заставила других ждать.
Извините, произнесла она мысленно, на этот раз даже не подумав выговаривать слова вслух. Действительно, а зачем? Остальные понимали ее и так, если же им потребуется заговорить с нею, она знает, что для них не составит особого труда ответить мыслями и сделать так, чтобы зеленовласка их услышала. Посмотри, как в подтверждение своей догадки Лилиан уловила мысленный посыл Габриеля и повернула к нему голову. Он кивнул девушке, призывая посмотреть на нечто, находившееся за ее спиной. Лилиан развернулась и снова заглянула в отверстие-окошко, ухватившись за него руками, чтобы не уплыть вниз.
Поначалу в мерцающей тьме она не могла рассмотреть ничего, кроме самой тьмы. Затем она напрягла зрение, поддалась вперед и вот, спустя какое-то время, вдалеке различила очертания фигур. Одни из них имели шарообразную форму, другие походили на груши, а третьи чем-то напоминали овал дыни. Фигуры не двигались, но потом стали зигзагообразно приближаться к колодцу, в котором находились четверо путников. Это насторожило и несколько напугало Лилиан, и она оглянулась на Габриеля. Не бойся, они нас не тронут, раздался в голове девушки его спокойный голос.
Лилиан не очень-то поверила ему и стала дальше напряженно наблюдать за фигурами гротескных существ. Когда они оказались на таком расстоянии, что их можно было хорошо рассмотреть, то остановились, а Лилиан приникла к окошку, стараясь запечатлеть в своем мозгу каждую деталь внешности неведомых существ. Сперва зеленовласка предположила, что они принадлежат к роду рыб, но потом отвергла эту догадку. Да, их тела покрывала чешуя, вот только насколько Лилиан могла вспомнить, ни у одной рыбы подобная не встречалась. Множество пластинок было нанизано на длинные светящиеся щупальца, которые то сжимались, притягиваясь к телам, то разжимались, отдаляясь от них, словно так существа дышали. Вот, еще одно знание, вскочившее из одного из шкафов гардероба ее памяти – знание о рыбьей чешуе! Ох, вот только на спасение Винсента у Лилиан теперь было больше надежд, чем на счастливое возвращение собственной памяти и ее дневников, которые по-прежнему непонимающе таращились на свою госпожу кричаще пустыми страницами.
Впрочем, в чем-то существа и походили на рыб. В тех местах, которые предположительно были их головами, имелись нитевидные отростки, загибавшиеся дугой и оканчивавшиеся сверкающими образованиями, напоминающими капли воды.
– Кто или... что это? – мысленно спросила Лилиан, обращаясь к Габриелю.
– Обитатели аддит, – чуть погодя ответил мужчина.
– Но они как-то называются? – девушка разжала пальцы, которые все еще были затянуты в кожу перчаток, и позволила вязкому течению увлечь себя вниз.
– Нет, они не имеют названия, – мысль-импульс коснулась разума девушки. – Но ты можешь дать его им.
Лилиан призадумалась. Габриель поравнялся с ней, и теперь они опускались вместе. Чуть ниже виднелись фигуры Вирджинии и Питера.
– А зачем? – проговорила Лилиан. – Они не принадлежат к миру живых, и это навряд ли изменит их участь, верно?
Габриель пожал плечами и улыбнулся одними губами.
– Ты больше на меня не обижаешься?
Лилиан почувствовала, как в ее голове мягко и осторожно расцвели вопросом эти слова.
С минуту она колебалась, наблюдая за обитателями аддит, которые подплыли к стенам колодца и теперь следовали за четверкой чеду, очевидно, из простого любопытства, но, может быть, следя за ними или же оберегая. А потом зеленовласка посмотрела в лицо Габриеля, в его чуткие и глубокие зеленовато-синие глаза, которые она видела так ясно и отчетливо.
– Еще чуть-чуть, Габриель, еще чуть-чуть, – мысленно прошептала она и вновь отвернулась.
4
Погружение было долгим. Лилиан, не имевшая большого опыта загробной жизни и сравнительно недавно узнавшая о своем мертвом положении, постоянно была настороже. Конечно, это было уже не то непонятное чувство тревожного страха, что не оставляло ее ни днем, ни ночью, когда она была простым неосом, сомной. Теперешние ощущения чем-то походили на предыдущие, состояли с ними пускай в далеком, а все-таки родстве. Лилиан не верилось, что такие важные события в ее призрачной (да, в полном значении данного слова) судьбе могут проходить так гладко, без лишних сучка и задоринки, что препятствия, встающие на пути, оказываются ей под силу, и что она вовсе не одна в своей борьбе, у нее есть друзья-товарищи, пускай далекие от идеала, но настоящие. Материя уходит, а дух остается? И что же делать ей, ценности которой претерпели столь грубые и молниеносные изменения? Она по-прежнему знала лишь одно – то, что до сих пор стоит на перепутье, то, что верить в прошлое уже не в праве, а в будущее – еще не в силах. Вот и все.
Рядом с Лилиан плыл Габриель, но она не хотела с ним разговаривать, пока между ними не исчезнут все недомолвлености. Она не могла смотреть на спокойное и благожелательное выражение его лица, отчего напряжение в пальцах ее рук усиливалось, напряжение, грозящее перерасти в нервную дрожь. Неужели они такие везучие, неужели на них так никто и не нападет со спины, неужели они спасут Винсента?
Сама себя подтолкнув, Лилиан опустилась к Питеру и Вирджинии.
– Как вы думаете, – заговорила она мысленно, уверенная, что они ее услышат, – Нижний Город находится под водой, то есть, м-м, под аддит, он как бы подводный, да? Вернее, вы знаете, какой он. Так я права?
Это развеселило Вирджинию, она засмеялась, а потом с сожалением отрицательно покачала головой.
Лилиан недоуменно вскинула брови.
– Хм, ну так почему мы опускаемся вниз? Ведь там дно, а нам нужно на поверхность?
– Аддит не имеет дна, – на сей раз ей ответил Питер.
– Не имеет дна? – растягивая слова, повторила за ним девушка и посмотрела вверх на Габриеля. – Понятно, – она скорчила недовольную гримасу, – я и забыла, что мы находимся в местах, в которых возможно все, – она сделала паузу, а потом произнесла: – Ви, я... ну, в общем, потеряла ту шляпу, которую ты мне дала. У тебя... найдется еще одна?
Прикидывая что-то в ум, Вирджиния положила правую руку на крышку своей сумы.
– Сомневаюсь на счет шляпы. Но, как я вижу, у твоего плаща есть капюшон. В случае дождя или снегопада ты сможешь укрыть им свою голову.
Подняв руки, Лилиан ощупала воротник своего плаща и вскоре действительно обнаружила прикрепленный к нему капюшон и удивилась тому, как же это она не увидела его в первый раз. Но радость ее быстро сошла на нет.
– Ви, как же я тогда буду укрываться от Полдня? – обеспокоено поинтересовалась она. – Я не уверенна, что капюшон для этого подходит.
Внезапно по лицу Вирджинии пробежала тень, ее подбородок дрогнул, и она отвела глаза.
Внимание растерявшейся Лилиан, не ожидавшей, что ее слова вызовут такую реакцию у старшей подруги, отвлек Питер.
– В Нижнем Городе Полдень не обладает такими жуткими свойствами, как в нашем. Он там вполне обыкновенный.
– Обыкновенный? А, ну, тогда это хорошо, – сказала Лилиан и искоса глянула на Вирджинию. Та рылась в своей суме и уже выглядела, как обычно, нормально.
Тогда зеленовласка посмотрела на свои часы, достав их из кармана брюк.
– Хм, стали, – она потрясла их и, прислонив к уху, прислушалась. Но потом, поняв, что в мире мертвых привычные законы физики действуют не всегда, обратилась к Питеру: – Который час?
– Пять минут четвертого, – ответил тот.
– Ого, мы погружаемся уже больше часа! А я и не заметила, – изумленная, она притихла. Притихла мысленно, поскольку так и продолжала общаться со своими друзьями, не раскрывая рта. У нее это получалось с такой легкостью, что она уж стала подумывать, а не проявилась ли у нее такая замечательная способность, как телепатия.
– Приближаемся к разделу, – деловито выговорил поравнявшийся с ними Габриель, и его мысль яркой вспышкой отразилась в сознаниях троих друзей. – Приготовтесь.
– А как нужно приготовиться? – полюбопытствовала Лилиан, удержавшись и не задав другой вопрос: к какому такому разделу?
– Подплывите к корнерукам белолиста как можно ближе. Когда я скажу, ухватитесь за них, – прервавшись, он похлопал себя по плащу в том месте, где внутри должна была располагаться рукоять его необычного зонта. Пока он проделывал эти манипуляции, Лилиан, Питер и Вирджиния успели последовать его совету, подплыв к переплетающимся друг с дружкой толстенным мерно серебрящимся корневищам белолиста.
Одобрив свои мысли, которых никто не слышал, кроме него самого, кивком, Габриель проговорил:
– Пожалуй, можно уже сейчас, – он присоединился к команде. – Теперь давайте шаг за шагом спускаться, – сказав это, Габриель, крепко держась за корни дерева руками и скользя по ним ногами, стал проворно двигаться вниз.
– За него не так-то просто держаться! – повисло в пространстве язвительное мыслезамечание Лилиан. Впрочем, выдав его, она с досадой заметила, с какой непринужденностью и легкостью спускаются вслед за Габриелем Питер и Вирджиния, как будто это занятие было одним из их любимых, коим они с удовольствием занимались по понедельникам и четвергам, в тихие часы после обеда, нагоняя свой аппетит и мечтая о чашке прохладительного чая. Причудливый мыслеобраз девушки уловила Вирджиния и, подняв голову, тепло ей улыбнулась. Лилиан, застыв на месте, пожала плечами и улыбнулась в ответ, а потом уловила мысленную подсказку Габриеля: «Сними перчатки, Лилиан, и потри о корни ладонями, так возникнет необходимая сила притяжения для твоего психотела, и ты не полетишь вниз, сломя голову». Ощущалось по интонации, что последние слова мужчина произнес с усмешкой. Ну, хоть не с издевкой да сарказмом!
Лилиан сняла перчатки, положила их в карман плаща и через минуту с чувством приятной легкости нагнала своих товарищей. А в следующий миг почувствовала прикосновение незримой мысленной волны, переливающейся, как бриллиантовое украшение, с вкраплениями неподдельного восторга и мимолетного блеска. Лилиан охватило праздничное предвкушение, которое возникает за пару секунд до того, как над твоей головой небо взорвется фейерверками, и радостное возбуждение переполняет тебя.
Она чуть отклонилась назад и посмотрела вниз, надеясь увидеть нечто невообразимо прекрасное, пусть и пугающее. И увидела – в начале просветленное одухотворенное лицо Габриеля, обращенное к ней, а затем колеблющийся плавными волнами круг, очертания которого заканчивались там, где к нему почти вплотную примыкали стены колодца. На гребнях перекатывающиеся волны поблескивали, словно бы кто-то осыпал их сотнями и сотнями лоскутков из фольги или лепестков, вырезанных из тонкого листа серебра.
Завороженная зрелищем, Лилиан со страхом увидела, как Габриель стал погружать в круг свои ноги, потом последовало его туловище. Зеленовласка не имела ни малейшего представления, что может находиться там, внизу, за искрящимися волнами, и чтобы развеять свой ужас, пыталась развеселись себя вымышленной комической ситуацией: она представляла, как Габриель, пройдя круг, окажется с ног до головы облепленный маленькими кусочками фольги, и как смешно он будет от них избавляться. Пока Лилиан развлекалась со своим воображением, за плоскостью сверкающего круга успело скрыться все тело их проводника, кроме его головы. Но после слов: «Следуйте за мной, внизу безопасно, держитесь за корнеруки белолиста», исчезла и эта часть Габриеля.
Лилиан всерьез испугалась. Она еще не умела полностью доверять словам других людей, а тем более других чеду, и только училась этому. Ее волнение уловили Питер и Вирджиния. Лилиан увидела их лица, потом ее окутал мягкий пушистый свет, и где-то в области левого уха раздался спокойный голос Питера: «Лилиан, в самом деле, хватит трусить. Ты ведь знаешь, мы тебя не бросим и обязательно защитим. Я обещал тебе это раньше и обещаю сейчас. Если не веришь Габриелю, поверь нам».
А все-то вы знаете! – резко, но без злобы отпарировала девушка.
Тем временем в серебристых волнах скрылся Питер, а за ним и Вирджиния, которая за миг до этого произнесла: «Девочка моя, скажу тебе одну чрезвычайно банальную вещь – все будет хорошо».
Тогда Лилиан, с презрением плюнув в лицо своему страху, стала быстро перебирать ногами, руками продолжая цепляться за гладкое и теплое корневище белолиста, в котором словно бы отдавалось притупленное биение далекого сердца. Лишь на пару секунд она замешкалась, прежде чем опустить ногу в неизвестность – в бесшумно волнующуюся переливчатую плоскость. А потом внутри стало как-то прохладно спокойно. При прохождении круга у Лилиан в голове не было ни единой мысли, она только успела почувствовать, что кто-то бережно придерживает ее за ноги там, за гранью, и что пузырь, оберегавший ее тело от аддит, оставался с ней до самого конца.
5
Лилиан была готова увидеть нечто жуткое и прекрасное, тем не менее, открывшаяся картина ошеломила и потрясла ее. Восторг захватил зеленовласку, еще чуть-чуть, и она полетела бы, если бы имела крылья. Ей не хватало слов, все тревожные мысли мигом притихли и сникли, побежденные чарующим, невообразимым зрелищем, таким величественным и масштабным, что человеческий разум мог лишь попытаться охватить его, но понять – никогда.
Лилиан на слегка трясущихся ногах стояла на одной из корнерук белолиста, которые, пересекая грань серебрящейся плоскости, плавно и волнисто на десятки метров расходились в разные стороны, утончаясь лишь на самых кончиках. За пределами аддит они оставались такими же толстыми, но отнюдь не гладкими и теплыми. Их кора шелушилась, местами отслаивалась большими неровными кусками и затвердевала. Габриель попросил быть очень осторожными и стараться не ступать на отшелушенные участки коры, которые, может быть, не первый взгляд и казались омертвевшими, но на самом деле были, так сказать, живее живых и, потревоженные, могли повлиять на обстановку там, наверху, в Телополисе. Пока что, не имея ни малейшего желания разбираться в подобных тонкостях, Лилиан, молча исполняя предостережение, занималась созерцанием и изучением всего, что находилось окрест, пока остальные отдыхали, расположившись ниже по тому корню, на котором стояла и она, и который был настолько тверд и упруг, что даже нисколечко не прогнулся под их общим весом. Хотя, вес-то был призрачным, чего уж тут беспокоиться.
Лилиан посмотрела наверх и увидела «не имевшую дна» аддит, расходившуюся во все стороны от того поблескивающего круга, через который они прошли, и казавшуюся натянутой пленкой густого чернильно-зеленого цвета, или же потолком неба, которому не было конца и которого можно было коснуться, лишь протянув руку. Вдали зеленовласка, прищурившись, различила скопления корневищ и других белолистов. Они напоминали «шапки-сеточки» крон еще голых деревьев, по весне отражающихся в чистой стоячей воде голубых озер. Это воспоминание или всего лишь ассоциация вызвало на лице девушки мягкую, но грустную улыбку. А далеко внизу, на расстоянии, не поддающемся измерению, прялось сизовато-голубоватое образование, то ли дым, то ли туман, которому так же, как и «пленке» аддит, не было видно ни конца, ни края.
Пространство между небом-аддит и клубящимися псевдооблаками наполнял прозрачный свет, позволявший ясно увидеть все, что находилось далеко. Но вновь было непонятно, откуда он исходит, казалось, что где-то поблизости находится солнышко, и его просто на время закрыла большая белесая туча. Но Лилиан не искала глазами облако с запрятанным светилом, она понимала, что это лишь выдумка ее необъятного воображения, еще тлеющей в ней человечности, желающей во что бы то ни стало зацепиться за реальность, некогда бывшей ей привычной, но о существовании в которой не сбереглось ни единого воспоминания.
– Габриель! – уже вслух позвала Лилиан, и когда проводник обернулся на ее зов, спросила: – Что это там внизу? Дым, туман или облака?
Габриель негромко рассмеялся.
– Ни первое, ни второе, ни третье! – последовал его ответ, произнесенный вслух.
– А что тогда? – повысив голос, поинтересовалась Лилиан, чтобы русоволосый Усомнившийся, стоявший в шагах сорока от нее, отчетливо расслышал ее вопрос.
Габриель продолжал улыбаться с видом умудренного знатока.
– Явление, не имеющее названия, – услышала девушка у себя в голове и тут же передразнила мужчину, тихонько пробурчав его слова себе под нос.
Тем временем Габриель извлек из правого кармана своего дряхлого, как стодвухлетний старик, плаща изумительно чистый, педантично накрахмаленный платок, протер им свое лицо, затем внимательно просмотрел этот кусочек ткани на свет и призвал своих товарищей подойти к нему поближе. Питер и Вирджиния, до того преудобно сидевшие на одном из ровных участков корнеруки белолиста и премило болтавшие на языке своих бестелесных мыслей, что было видно по выражениям их лиц, но все же изредка по очереди поглядывавшие в сторону зеленовласки, дабы убедиться, что с ней все в порядке, и затем возвращавшиеся к своему общению, неспешно поднялись и пошли к Габриелю. Замечтавшуюся Лилиан пришлось позвать вторично, и когда она пошла к своим друзьям, задержавшийся Питер подал ей руку и помог спуститься по извилистому корневищу.
– Как же тогда аддит? – уже с близкого расстояния продолжила свои расспросы Лилиан.
– А что аддит? – не глядя на девушку, Габриель продолжал осматривать свой платок.
– Если аддит – название крови-лимфы белолиста, значит и то... явление, – она неопределенно кивнула куда-то вниз, – должно как-то называться.
– Может, оно и должно, вот только не знаю, кому, – рассудительно проговорил Габриель. – Аддит соприкасается с Городом, посему и имеет название. Хотя малоизвестное и крайне редко используемое. По причине, диаметрально противоположной предыдущей, то перистое явление названия, как такового, и не имеет.
–Ну, ты и загнул, – пробурчала Лилиан, помолчала немного, при этом нетерпеливо пристукивая правой ногой по коре корневища, а потом спросила: – Что ты делаешь с платком?
– Да, да, расскажи-ка нам, – со скептической улыбкой на лице поддержала ее Вирджиния.
Теперь Габриель, зажав платок в ладони и довольный, очевидно, успешно завершившимся экспериментом, посмотрел сначала на Питера и Вирджинию, которые были заинтересованы не меньше своей юной подруги причудливыми выкрутасами проводника (хотя и предельно сдерживали проявление данной эмоции), а потом и на Лилиан.
– Дорогие мои друзья! – торжественно вымолвил он. – Нам везет. Скоро отправляемся в путь.
Минуту спустя они почувствовали легкое дуновение ветра и повернулись, подставляя ему свои лица, не зная, с какой стороны света несет он свежесть и нежную прохладу, поскольку в том месте, в котором они находились, сориентироваться было тяжеловато.
Неожиданное появление ветра вызвало проблеск удивления даже на лице Питера, и Лилиан подумала, что, вероятно, ни он, ни Вирджиния никогда не пользовались этим путем, чтобы попасть в Нижний Город.
– Да, о платке, – встрепенулся Габриель, так, словно кто-то мысленно напомнил ему о вопросе, недавно сорвавшемся с губ девушки. Вот только Лилиан знала, что напомнила ему об этом не она.
– Сейчас ветер дует с востока, – Габриель вытянул руку, в ладони которой сжимал платок, в ту сторону, откуда появился ветер, – на запад, – он поменял руки, указывая в противоположную первой сторону. – В правильном расположении сторон света вы вскоре и сами убедитесь.
Трое друзей слушали его, не перебивая.
– Восточный ветер в данном случае нам подходит намного больше, нежели западный. Так мы сможем очутиться ближе к тому месту, так сказать, перевалочному, от которого до Нижнего Города останется всего ничего, – он говорил уверенно и спокойно, хотя чем дальше, тем больше в его голосе проскальзывало возбуждение. – Да, платок, – он разжал кулак, бережно развернул пальцами платок, и остальные увидели на нем размытые пятна бледно-розового цвета. – Когда цвет теплого оттенка – это к восточному ветру, – пояснил Габриель, – когда холодного, разумеется, к западному. Северные и южные здесь обычно не встречаются. Хорошо, что мы словили ветер в самом начале его полета – на это указывает бледность оттенка. О, ветер усиливается! – радостно воскликнул Габриель, задрав вверх левую руку с оттопыренным большим пальцем. – Пора собираться в путь! – и он засуетился, крутясь на месте и проверяя карманы своего плаща, в один из которых уже успел засунуть испачканный платок.
Лилиан с легким недоумением и любопытством наблюдала за поведением Усомнившегося. Краем глаза она заметила, как Вирджиния, скрестив на груди руки, едва сдерживает улыбку, а Питер задумчиво смотрит на запад.
Когда Габриель из своего плаща извлек на свет огромный зонт, Лилиан, словно вспомнив о чем-то, неуверенно спросила:
– М-м-м, Габриель, а каким образом мы будем продолжать наш путь?
– Сейчас увидишь! – азартно ответил он, и в тот миг глаза его были глазами гения, сумевшего доказать всему миру состоятельность и живучесть своего безумного изобретения.
Габриель повернулся спиной к ветру, все нараставшему и нараставшему, раскрыл зонт и опустил его, перевернув, в пространство, держа за ручку. В раскрытом состоянии зонт стал напоминать небольшой корабль. Небольшой воздушный корабль!
– А теперь давайте все внутрь! – мысленно скомандовал Габриель, поскольку произнесенные вслух слова моментально унес бы ветер, и так все нещаднее трепавший их волосы и одежду.
– Внутрь?! – испуганно пискнула Лилиан, разинув рот и чуть не надорвав горло. Но выплеснувшийся звук сразу улетел на запад.
Габриель, весело улыбаясь, энергично закивал головой. Теперь держать зонт ему приходилось обеими руками.
– Но это безумие! – лицо Лилиан исказилось от страха, а мысленное восклицание осталось без ответа.
Покачиваясь под натиском ветра, она беспомощно наблюдала за тем, как озорно хохочущая Вирджиния запрыгивает в чашу зонта – и с ней ничего не происходит! – как за ней отправляется смелый и отважный Питер, как они крепко держатся за трость-стержень зонта, что загибается в ручку на уровне подбородка Вирджинии, и как ветер колышет из стороны в сторону всю хлипкую конструкцию, норовясь вырвать ее из рук Габриеля.
– Лилиан! – зовет ее проводник в таком тоне, словно далее должны последовать слова: «Ану, давай быстрей, а то получишь по попе!», но на самом деле далее следует только первая половина этого выдуманного предложения.
Но Лилиан не поддается на уговоры. Она остолбенела и дрожит, как осиновый лист.
Понимая, что выход из положения нужно искать прямо-таки срочно, Габриель и Питер мысленно сговариваются, и Лилиан кажется, что она в свистящих порывах ветра почти что слышит их слова – но нет, это всего лишь слуховой обман! Затем Питер отпускает трость-стержень, внезапно хватает девушку за руки, тянет на себя (ему одной рукой проворно помогает Вирджиния) и затаскивает в чашу зонта. Да, им это удалось! Момент истины наступил, и в следующее мгновение Габриель, уже стоящий рядом с ними, одной рукой крепко и ласково поддерживает трясущуюся Лилиан, стыдливо закрывшую лицо руками, а другой уверенно правит рукоятью зонта, направляя их славный воздушный корабль с четверкой пассажиров на борту в диких порывах восточного ветра прямо в гущу дымчатых прядей туманных облаков.
Глава 42
Яанксар
1
Тяжелый шар закатного солнца был огненно горяч. Он властно повис над рваной кромкой горизонта, словно медный маятник остановившихся часов. Повис на веки вечные, как выразился Габриель, ибо не суждено ему было когда-либо скрыться в той далекой дали, что покоится за гранью, как и не суждено было однажды подняться, возвыситься над нею, дабы озарить окружающий мир своим ослепительным царственным сиянием, а не угасающим тлением когда-то пламенеющего величия. Величия, отголоски коего расползлись по всему небу, пронзительно розово-желто-голубые у самого светила, но, чем далее, тем становившиеся все более насыщенными и насыщенными, подобно пылевым россыпям драгоценных камней, рубинов, сапфиров и аметистов, пока в далеких восточных краях не превращавшиеся в нетленное переливающееся сверкание глухой тьмы. Но тьмы настолько далекой, что навряд ли хотя бы один путник когда-нибудь достиг бы ее в своем путешествии, даже если бы был непомерно упрям и тщеславен. Наши путники, к их же благу, таковыми не являлись, да и стопы их были направлены в противоположную тьме сторону – к упокоившемуся в летаргическом сне солнцу.
Лилиан стояла вдали от остальных, выпрямив спину и засунув руки в карманы. Ее лицо светилось золотом в лучах бесконечного заката, который никогда не перетечет в сумерки, за которыми никогда не последует ночь, бесполезно толкущаяся далеко на востоке. Неподвижное медно-рыжее солнце завораживало девушку, и она смотрела на него, не мигая. Ее ноги по щиколотку утопали в мягком и упругом белом веществе, которое она по ошибке чуть не прозвала снегом, но которое, не имея названия, как заботливо поспешил напомнить ей Габриель, являлось облаком или тучей, но скорее первым, поскольку отливало приятной голубоватой белизной.
Когда их небольшой воздушный корабль, подгоняемый неудержимым в своем своенравии и свободе восточным ветром, достиг курсирующих туда-сюда дымчато-туманных прядей, они погрузились в них и какое-то время двигались через сумрачное царство. Где-то вдали, предположительно сверху, остались свистящий шум, аддит и раскидистые иссохшие корнеруки белолистов. Впереди ждала пугающая и завораживающая неизвестность. Лилиан покорно держалась за трость-стержень зонта, полуприкрыв глаза и позволяя жилистой руке Габриеля бережно придерживать-обнимать ее за плечи.
Никаких происшествий в клубящемся образовании без названия с ними не приключилось, и путники благополучно выплыли на своем причудливом транспортном средстве в чистый прозрачный воздух того, что после приземления (или, скорее, приоблачивания) их проводник именовал «междометной междугородкой». Понятие, вызвавшее недоуменный возглас у Лилиан, понимающую усмешку у Вирджинии и глубокомысленный кивок у Питера. Понятие, смысл которого отчасти раскрылся для зеленовласки через пару минут после их мягкой посадки. Вдыхая свежий, наполненный озоном воздух, она как раз любовалась бескрайними облачными просторами, до которых им посчастливилось добраться целыми и невредимыми, с опасливым восхищением время от времени поглядывая на застывшее огненное светило. И когда в шагах семи от нее прошла Вирджиния, на секунду закрыв солнце, Лилиан испуганно вскрикнула и даже подскочила на месте.
– Ви, ты просвечиваешься! Ты просвечиваешься! – завопила она, а потом за своей спиной услышала взрыв безудержного хохота Габриеля.
– А ты посмотри на себя! – выкрикнул он.
Лилиан повернулась спиной к солнцу и, раскинув в стороны руки, посмотрела себе на грудь. Ее брови удивленно поползли вверх, а рот произвольно раскрылся. Она тоже просвечивалась! Вместе с одеждой! Теперь она походила на настоящего призрака!
– А-а-а, что это такое, – заныла она, а потом, глянув на все еще хохотавшего Габриеля и на беззастенчиво осклабившихся Вирджинию и Питера, якобы сердито топнула ногой и залилась звонким смехом.
– Находясь в «междометной междугородке», – позже пояснил Габриель, – мы уже лишаемся незримой власти Города, то есть Телополиса, но еще не попадаем под жесткое иго Нижнего Города, – при словах «жесткое иго» девушка поежилась, – мы находимся на неопределенном участке между Сферами, потому и становимся прозрачными.
Лилиан сделала пару медленных вдохов и выдохов. Когда-то это упражнение помогало ей расслабиться, хотя и не полностью.
Те пузыри, в тоннеле колодца, они защищали нас, думала зеленовласка, защищали от аддит, и мы не промокли. Но оберегали ли они нас только от этого? Или бессмертной душе могла угрожать какая-то белолистовая кровь-лимфа? Ладно, главное, что мы остались сухими, но, с другой стороны, это – ха! – не так уж и суть важно.
Суть важно другое, тут Лилиан посмотрела на свои ладони и растопырила пальцы – они просвечивались, как шелковый лоскуток, прилипший к окну, и все-таки каждая деталь была отчетливо видна, я знаю, что мертва. Это состоявшийся факт. Знаю, что я призрак, по тем же причинам. Знаю, что попала в загробный мир, и что он иллюзорен и одновременно реален, что он стал живым мыслящим существом, зовется Городом или Телополисом для неосов (вот интересно, почему Ви и Питер, в большинстве своем, говорят чеду, а не знаки или те же неосы – потому что они против разделения всех и вся на категории, что является неизменным признаком земной материальности, или, скорее, человеческой живой цивилизации?). Да, мне все это понятно, даже при отсутствии воспоминаний и памяти. Даже учитывая то, что сейчас я нахожусь на облаках, в крае обетованном, в желанном раю, о коем мечтают живые смертные, и которые не являются раем, но чем-то неоднозначным и неопределенным. Где же тогда рай? Не в Телополисе, извольте. Тогда... в неком Городе, что находится выше него? Если существует Нижний, пусть будет и Верхний!
Пока я буду собираться со своей верой, пока буду скучать по Винсенту, моему скорбному изгнаннику...
– Мы его отыщем, Лилиан, – прошелестел где-то справа тихий вкрадчивый голос Питера.
Зеленовласка резко обернулась.
– Некрасиво подслушивать, – пожурила она мужчину.
– А я и не подслушивал, – Питер смотрел прямо, на рыжее солнце, сцепив за спиной руки.
Лилиан вновь почувствовала себя неловко, неуютно.
– Габриель говорит, мы пойдем вон к тому пику, – после минутного молчания произнесла она и махнула головой в сторону черной конусообразной скалы, вздымавшейся из-за облаков далеко-далеко на западе, правее от солнца. – Это вершина какой-то горы?
Питер кивнул.
– Яанксар.
Они помолчали. Легкий ветер, гулявший на просторе, обдал их лица приятной свежестью и пошевелил пряди волос, зеленых и черных.
– Питер, ты... веришь Габриелю? – спросила Лилиан и искоса глянула на мужчину.
Питер ответил не сразу.
– Верю, но не доверяю, – сказал он жестко и резко, но миг спустя усмехнулся и посмотрел в лицо девушки, как бы подтверждая, что его холодный тон был направлен не в ее адрес. – А ты?
– Я? – Лилиан не ожидала подобного вопроса, тем более от Питера. – Я... честно, не знаю. Пока еще не знаю.
Питер понимающе кивнул. Он стоял чуть впереди девушки, и она, скосив глаза, бросила взгляд на его тень, которая осталась на месте, но словно тоже стала просвечивающейся, зыбкой.
– Питер, у вас с Ви есть тени, у нас с Габриелем – нет. Может ли это как-то существенно повлиять на наше продвижение по Нижнему Городу?
На миг уголки губ и брови мужчины дрогнули – он оценил вопрос зеленовласки.
– Я надеюсь, что нет. Я надеюсь, что мы будем настолько осторожны, что наше присутствие останется незамеченным, – он сделал паузу, сощурился и снова посмотрел в глаза девушки, а потом отвел взгляд и прибавил: – Не буду скрывать, больше всего следует опасаться тебе. Будь предельно осторожной и смотри по сторонам в оба, – Питер кивнул в знак того, что считает их разговор оконченным, и пошел назад, к месту, которое они выбрали для стоянки.
Лилиан чуть обождала и пошла следом за ним – золотисто-багровое зарево перестало вызывать в ней восхищение.
2
Вчетвером они расположились в небольшом овражке. Габриель поколдовал над крохотными рычажками на стержне-трости, и чаша зонта, увеличившись, укрыла их, подобно куполообразному пологу палатки, под которым, не сгибаясь, мог поместиться даже самый высокий из них – Питер.
– Иногда здешний ветер бывает очень докучливым, – пояснил Усомнившийся, – а так он не сможет нас побеспокоить. Это прекрасный шанс вздремнуть и отдохнуть перед длительным переходом.
Внутреннее пространство их укрытия озарилось ненавязчивым оранжевым светом, исходившим от трости зонта. Лилиан подобрала складки плаща и присела возле Вирджинии, уже умостившейся на краю пушистого облака в позе лотоса.
Питер, чуть постоявший под зонтом и, очевидно, почувствовав себя неуютно, бросил товарищам: «Пойду пройдусь» и вышел наружу. Трое оставшихся молча проводили его взглядами.
– Я не хочу спать, – сказала Лилиан, обращаясь к Габриелю. – И думаю, что навряд ли этого хочет кто-то из вас. Так почему мы должны останавливаться? Почему не можем идти дальше? – она сцепила пальцы рук замком и посмотрела на них, а потом тяжело вздохнула. – Я-то думала, что нам дорога каждая минута.
Вирджиния пошевелилась, и девушка почувствовала теплое прикосновение ее руки к своей.
– Насколько я понимаю, – произнесла женщина, – пока мы доберемся до пика Яанксар и спустимся по горе, в Нижнем Городе наступит ночь. А вступать в его владения под покровом тьмы, тем более, впервые, в твоем случае очень опасно и крайне нежелательно, – она отняла свою руку и спрятала ее под плащ. – Потому, я так понимаю, наш проводник и решил сделать привал.
Под взглядом женщины Габриель утвердительно кивнул, а Лилиан почудилось нечто странное, проскользнувшее в воздухе и тут же исчезнувшее, будто бы на миг ее друзья поменялись местами, и Вирджиния стала одной из Усомнившихся, чеду из-за пределов Города, обладающей гипнотической силой, умудренной размышлениями, длящимися десятилетиями...
– Это место необычное, – вернул ее к реальности живительный в своей непостижимой силе голос Габриеля, и все снова встало на свои места, – более необычное, чем другие места, в которых вам приходилось бывать. Я бы даже сказал, волшебное. Но, – тут его губы исказились в манерной усмешке, – поскольку оное я считаю прикрытием для всяких шарлатанов, с одной стороны, и гениев да людей со скрытыми возможностями, когда они находятся в меньшинстве, с другой, я просто назову его необычным. Посему, Лилиан, стоит тебе лишь сомкнуть глаза да попытаться расслабиться, и ты не заметишь, как тобою овладеет сон, – улыбка сошла с лица мужчины, и голос его стал глухим, – возможно, последний сон в твоей вечности, – прибавил он.
– Да, сны одновременно важны и опасны, – проговорила Лилиан и, сняв с плеча ремень сумки, положила ее рядом. – Причем степень одного и другого редко поддается удобоваримой расшифровке. Прогадаешь или с тем, или с тем, – она оглянулась и увидела позади себя выступ облака, который вполне мог сойти за спинку, тогда девушка откинулась на нее и попыталась расслабиться.
Вирджиния и Габриель молчали, глядя на светящийся трость-стержень, и Лилиан решила продолжить.
– Но Полдень, я считаю, более опасен. Интересно, как он возник? Питер говорит, что в Нижнем Городе полдень обыкновенный. Это так? – она глянула на свою старшую подругу.
Та ответила ей кивком.
– Меня беспокоит еще кое-что. Почему мне удавалось противостоять Полдню? Да и до сих пор удается. Конечно, с переменным успехом. Это потому, что я... – Лилиан хотела сказать «феномен», но, бросив на проводника недоверчивый взгляд, прибавила: – не такая, как остальные, да?
– Я знаю, что тени тебя лишил не Солнцедин, – вдруг произнес Габриель в таком тоне, в котором еще ни разу с девушкой не говорил.
Сердце в груди Лилиан тревожно екнуло, но она, не оставляя своей настороженности и бдительности, не позволила словам Габриеля застать себя врасплох.
– Я почувствовал это, – пояснил русоволосый.
– Ах, ну да, да. Я все забываю, что вы тут все такие особенные. Что мне до вас? – обыденно пробормотала зеленовласка.
Вирджиния и Габриель переглянулись между собой, усмехнулись и посмотрели на девушку. А Лилиан снова подумала, что они, бессовестные, общаются мысленно, чего она, пока что, делать не умеет. По крайней мере, на таком же уровне.
– Полдень, Лилиан, – проговорил Габриель, – единственное время, когда Город как бы погружается в дрему. И ни о чем не беспокоится, потому что знает, что никто – никто! – не способен его одолеть и победить. Тебе же, наравне с самыми опытными из осознавших, удалось проделать этот трюк и перехитрить его. Хотя, скорее всего, ты чувствовала неземную слабость и еле-еле волочила ноги, однако оставалась в сознании. Верно я говорю?
– Но как?.. – девушка не договорила и помотала головой.
– Да, мы особенные, – продолжал Габриель, – но лишь для неосов. Ты же, подозреваю я, особенная даже для таких особенных, как мы, – и он пару раз весело хохотнул собственному каламбуру.
Лилиан иронично хмыкнула.
– Уж это я хорошо для себя уяснила. Вот не знаю только, помогли бы мне эти знания или нет во время моих хождений по Цина-Лубб.
Лицо Габриеля на секунду стало изумленным, и Лилиан злорадно подумала – ага, и тебя можно удивить! – за что тут же себя упрекнула.
– Интересно, что ты попала туда не в Полдень, – подумала вслух Вирджиния.
– Интересно вообще то, что она туда попала, – заметил Габриель.
– Да, вас бы на мое место! – авторитетно заявила Лилиан и, вспомнив пережитое, поморщилась. – Я побывала в таких местах, о которых не то, что помыслить, даже... не знаю, что не могла. Если бы не та женщина, и если бы у меня тогда был путиль!
– Я бывал на них, Лилиан, – вполголоса произнес Габриель, – когда-то. И пережил не меньше твоего. Ладно Заброшенные улицы, или Особые, для выходцев из Нижнего Города – они попадают туда для акклиматизации, потом, разумеется, их пропускают в Город, и они в нем поселяются. Или даже Улицы других миров, иных эпох. Я молчу об Улицах-творениях Города! Они необыкновенны и пугающе прекрасны, но, по сути своей, безобидны. Но вот Улицы-монстры и Улицы-ловушки... – он покачал головой, – никому не пожелал бы.
– Это ты сам их назвал или такое разделение существует среди знаков, ну, осознавших в Городе? – поинтересовалась Лилиан, до того очень внимательно слушавшая своего собеседника.
– Эти псевдоназвания я дал им сам, так, в минуты досуга. Не знаю, говорят ли о них так массово осознавшие, чтобы дело дошло до специальной терминологии. Может, твоя подруга знает? – он с уважением во взгляде кивнул на притихшую Вирджинию.
Но та была погружена в свои думы и не прислушивалась к их разговору.
– Ви? – позвала ее зеленовласка.
– Да, да, Лилиан, – закивала женщина. – Ты о чем-то спрашивала?
– Да... – начала девушка, но, внимательно всмотревшись в лицо подруги, вдруг передумала, – ничего важного.
– Хорошо... – пробормотала Вирджиния, взор ее был рассеян и словно заволочен туманной дымкой, лицо казалось неестественно бледным. Даже для просвечивающегося призрака в «междометной междугородке».
– Простите меня, – сказала она, – я, пожалуй, чуток подремлю.
– Да, да! Пожалуйста, – поддержал ее Габриель.
Вирджиния слабо усмехнулась, но не взглянула ни на свою юную подругу, ни на проводника. Повернувшись бочком, она удобно умостилась, закрыла глаза и через десяток секунд погрузилась в сладостную, но вместе с тем тягостную и несвязную для нее дрему – ведь по-настоящему она не спала уже несколько десятилетий.
Лилиан ласково погладила женщину по плечу и пересела поближе к Габриелю.
– Мне вот что интересно, – понизив голос до полушепота, заговорила она. – Почему знаки не делятся своими волшебными изделиями с неосами? Путилями, например. Хотя подобное произошло со мной, но я не в счет, верно? Если не открытыми знаниями, которые им запрещает распространять Город, то хотя бы скрытыми и тонкими указаниями-намеками. Я думаю, что тогда бы ситуация изменилась. И объяснения типа – мы не рассказывали тебе, потому что хотели защитить – мне кажутся, м-м-м, неубедительными.
– А ты сумела ими воспользоваться, этими самыми намеками да подсказками? Расшифровала ли ты их до сих пор, все абсолютно, если они, разумеется, были? – с усмешкой на устах поинтересовался Габриель.
Лилиан задумалась.
– Ты все узнаешь, когда придет время… – очень тихо промолвила она, склонив голову. – А раньше никак, да? – она вновь смотрела в лицо мужчины, с такой надеждой и пытливой требовательностью, словно ожидала услышать от него одно-единственное магическое слово–ключ, которое позволило бы ей познать ту самую истину, раз и навсегда, и больше... и больше не гоняться за призраками.
– Я понимаю тебя, возможно, даже более, чем следовало, – произнес Габриель, и в его словах проскользнула затаенная горечь. – Поймать истину, ухватить ее, неуловимую и жутко прекрасную, хотя бы за край радужного крыла! Словить, пока еще бьется в твоем сердце желание, стремление и... жизнь.
– А ты, Габриель, разве ты не познал истину?
– Девочка, я один из Усомнившихся. А таким истина даруется лишь в самом конце, который еще ой как не близок!..
На этом их разговор угас. Вернулся с прогулки Питер, и они стали укладываться спать. Лилиан боялась, что будет маяться все те часы, пока остальные будут путешествовать по царству сна, но не успела она как следует пристроиться в выбранном участке облака, как нечто темное, теплое и бархатное поглотило ее целиком.
3
Когда они поднялись, то не было понятно, затемно или засветло. Одинокое солнце ржавой шляпкой от гвоздя было навеки приколочено к небу над горизонтом. И у времени, таящемся за ним, не было надежды воплотиться хоть в призрачную, но все-таки реальность.
Четверо друзей, выспавшиеся и посвежевшие, не теряя ни минуты, собрались и отправились в путь. Лилиан, вспомнив об удивительных часах Питера, поинтересовалась у него, сколько же они проспали. Около девяти часов, последовал незамедлительный ответ.
Впереди, по обтекаемым пушистым кочкам облаков, шагал Габриель, прямо-таки излучавший жизнерадостность и оптимизм. Но разговор накануне вечером помог Лилиан лишний раз утвердиться в том, что за самой бесшабашной и беззаботной личиной веселости может скрываться многолетняя тоска и горькая вяжущая боль одиночества. Что уж говорить о неоправданности надежд и крушении идеалов. Быть может, она была слишком несправедлива к его выдумкам, принятыми ею за ложь? Быть может, этот чудной чеду, прискакивающий через каждые пять шагов, так жадно искал общества, что, когда нашел его, то решил сберечь посредством первого, что пришло в голову – байками, сказками да легендами собственного сочинительства?
– Отстань от меня!
Резкое и злобное восклицание прервало цепочку мысленных размышлений Лилиан. Девушка изумленно обернулась назад и стала невольной свидетельницей завершающих аккордов разыгравшейся мизансцены, которая в золотисто-алых отсветах неподвижного светила показалась особо драматичной, странной и неуместной. Рука Питера, протянутая к Вирджинии, поникла, ледяное беспристрастное лицо мужчины подернулось выражением оскорбленного непонимания, но мгновение минуло, и Питер вновь закрылся суровой неприступностью. Вирджиния, дернувшись от него, как от огня, отвернулась и засунула руки глубоко в карманы плаща. Ее лицо выражало дикую смесь гнева, ярости и отчаяния, раскаяния.
Увиденное неприятно потрясло Лилиан. Она тут же повернулась обратно, уставившись в спину Габриеля, надеясь, что идущие позади не заметили ее случайного внимания.
– Габриель! – нарочито громко крикнула она. – А сколько нам идти до горы и спускаться с нее?
Габриель обернулся, бодро и победоносно улыбаясь.
– Около двенадцати часов! – ответил он.
– То есть мы придем в Нижний Город где-то к обеду?
– Ага!
– Спасибо! – девушка помахала ему рукой.
– Всегда пожалуйста! – мужчина ответил на ее жест тем же.
Уловив какое-то движение справа, Лилиан повернулась и увидела приблизившегося Питера. Он сдержанно усмехнулся и кивнул. Наверное, на лице девушки был написан невысказанный вопрос, потому что Питер произнес:
– Встала не с той ноги. Пройдет.
Лилиан кивнула и посчитала, что будет благоразумнее, если она свои подозрения на счет Вирджинии пока что оставит при себе. Но, не удержавшись, все-таки обернулась и посмотрела на подругу. Та, насупившись и низко склонив голову, плелась за ними шагах в десяти. Хоть бы с тобой и вправду все было хорошо, обеспокоено подумала зеленовласка.
– Пусть тебя это не волнует, – встрял Питер.
Лилиан возмущенно вскинула брови, но промолчала.
Они не слышали своих шагов, и слабый ветер, дувший в спину, едва-едва был способен пошевелить волосы на их затылках. Впереди, на фоне запекшегося золотого шара, маячила ирреальная до жути фигура Габриеля, просвечивающаяся и лишенная тени.
Лилиан решила во что бы то ни стало нарушить молчанку.
– Питер, как ты тогда, ну, наверху, установил точное время? Когда мы должны были войти в... безымянный латроп?
Сосредоточенный на чем-то своем, Питер удивленно взглянул на девушку.
– Все равно ничего не получилось. Так что это не важно.
– Нет, важно! – воскликнула Лилиан и тут же сникла от неожиданной запальчивости собственных слов. – Ну, для меня.
– Тогда ладно, – Питер вздохнул. – Мои часы, как ты могла заметить, особые. Они определяют точное время Города. Не в Городе, а Города. Первое – обманчиво, второе – истинно. Я изготовил их сам. Из-за этого Вирджиния стала называть меня... – еще один короткий вздох, – мастером тонких временных вибраций, – последние слова мужчины озарились печальной нежностью.
– Здорово. А почему они не сработали – Город прознал о плане и не захотел нас выпустить?
– Да, возможно.
– Питер, можно еще вопрос?
Мужчина только кивнул, бросив на девушку быстрый и внимательный взгляд. К нему вернулась холоднокровная безмятежность.
– Откуда ты прознал о том, что я знакома с Габриелем? – тихо спросила Лилиан и кинула взор на русоволосого проводника.
Питер усмехнулся, как истинный призрак, – мимолетно и почти неуловимо.
– Я прознал лишь о том, что ты знакома с кем-то из вне-Города, прочувствовал в твоих мыслеобразах, – пояснил он.
– Вот как? – девушка хмыкнула. – Слушай, а ты вправду веришь во всяческие легенды? Про Усомнившихся, например. Хотя... нет, это уже не легенда, наверное.
– Я нет, но зато в них веришь ты.
Лилиан заулыбалась, с любопытством посмотрев на своего собеседника.
– Ха, это ты тоже считал с моих мыслеобразов?
Питер неоднозначно пожал плечами, а потом вдруг вскинул подбородок, словно к чему-то прислушиваясь.
– Я вынужден оставить тебя, – сказал он и, поотстав, присоединился к Вирджинии.
Лилиан, как бы ей того ни хотелось, не стала за ними подглядывать. Чтобы окончательно лишить себя искушения, она догнала Габриеля и пошла рядом с ним. И все-таки один раз посмотрела назад, но с увеличившегося расстояния невозможно было толком что-либо разобрать на лицах двух чеду и тем более расслышать их разговор.
– Ай-на-на, – нараспев произнес Габриель, – мне кажется или кто-то хотел заняться непотребным делом?
– Непотребным? – возмутилась Лилиан.
– Ага, подслушиванием, я имею в виду.
– Так ведь я не занялась им!
– И то правда, – Габриель медленно и важно кивнул, не спуская со своего лица довольную ухмылку.
– И чему ты так радуешься? – поинтересовалась Лилиан.
– Да просто так.
Какое-то время они шли молча. Ветер сменил направление и постепенно усилился, казалось, он даже принес с собой дыхание жизни. Впереди раскинулись бескрайние сверкающие просторы, словно снежные поля, затерянные среди неприступных грозных гор. Продолжало нести свою службу и кричащее солнечное пламя, которое можно было принять за движущееся, особенно, если посмотреть на него, на пару секунд замерев на месте.
– Знаешь, я обнаружила одну неточность, – произнесла Лилиан.
– Какую же? – полюбопытствовал Габриель, скосив на девушку свой лучезарный взгляд.
– Чеду спят в Городе. Особенно неосы. Вот, – похвалилась Лилиан и ухмыльнулась.
– Какое гениальное прозрение! – выражение лица мужчины указывало на то, что он чрезвычайно поражен и тронут. Вот только все это было искусной игрой, и зеленовласка, поняв это, обиженно посмотрела на Усомнившегося.
– Ладно, ладно, прости меня, пожалуйста. Я должен тебя разочаровать...
– Но чеду спят во время Полдня! – запальчиво проговорила Лилиан.
– Вот это ты как раз правильно подметила. А первое... – Габриель отрицательно покачал головой. – Чеду погружаются в сон только – и только! – во время Полдня. В тягостный и мучительный. Сон, одновременно сном не являющийся, а... – он неоднозначно посмотрел на девушку, словно засомневался, стоит ли ей об этом говорить прямо сейчас, – путешествием-возвращением на Землю. И так, – он вздохнул, – пока они не пройдут последнее смертное искушение и не избавятся от этой зависимости. Потому что следующие искушения будут иметь, так сказать, бессмертный характер.
По недоуменному выражению лица зеленовласки Габриель понял, что ему все-таки следовало промолчать.
– О нет! – внезапно испуганно воскликнула Лилиан и зажала рот ладонями обеих рук. Ее сумка качнулась в сторону и неприятно ударила пару раз по правому бедру девушки. Лилиан поморщилась.
– Что такое? – сочувственно спросил Габриель.
– Я забыла свою орисаку! Как я могла! Я оставила ее на подоконнике в гостиной! О нет...
– Да ладно тебе, – Габриель по-товарищески похлопал свою спутницу по плечу, – не убивайся – ой! – не бойся ты так, хорошо? В Нижнем Городе орисаку тебе будет совсем ни к чему.
– Правда? – растерянно пролепетала Лилиан.
– Тебе говорили, что у тебя удивительно красивые глаза? – с невероятной убедительностью вдруг поинтересовался Габриель.
Лилиан мягко улыбнулась.
– Что, ты меня уже простила? – спросил мужчина и прислонил левую руку к уху, будто бы чего-то не расслышал.
– Почти, – ответила девушка, вскинув подбородок и продолжая улыбаться.
В разговоре вновь возникла пауза. Лилиан, почувствовав небывалую легкость в теле и неожиданно для себя преисполнившись энтузиазмом, радостно глядела по сторонам. Но ее мозг продолжал лихорадочно обрабатывать информацию, конфигурируя ее и составляя грандиозные в своих переплетениях и зависимостях формулы. А Габриель шагал рядом, насвистывая себе под нос какую-то забавную мелодию.
– Значит, во время полуденного забытья люди, м-м-м, чеду отправляются в форме бестелесных призраков на Землю, – задумчиво произнесла Лилиан. – И это правда.
– Разумеется, – ответил Габриель.
– Если это так, почему чеду не помнят об этом? Я, к примеру, не помню, чтобы со мной случалось нечто подобное.
– Ну, ты-то вообще тема для отдельного разговора. А не помнят, потому что пребывает под влиянием Города. И пока не обретут пра...
– Ага! – перебила его девушка. – Получается, все дело в пра, верно? Потому что когда его обретаешь, все начинает меняться. Та же орисаку, так?
Габриель кивнул и хотел что-то сказать, но Лилиан, словно не замечая этого, продолжила:
– Так, пра, а затем прозрение и, вероятно... – она прервалась, глубоко задумавшись и нахмуренно, сосредоточенно глядя в небо, – да, после прозрения-осознания чеду становится все свободнее и свободнее, пока Город не теряет над нею власть, и тогда чеду может вспоминать свои путешествия на Землю. Но вот загвоздка – чеду спят по ночам! И видят сны! Я, все-таки, не такая уж особенная, чтобы в этом разительно отличаться от всех остальных. Я знаю, что изо дня в день, вернее, из ночи в ночь, все эти месяцы спала, как живая, и видела, видела сны! Да еще и какие, о-го-го... – она покачала головой и с вызовом уставилась на усмехающегося мужчину. – Что ты на это скажешь? А?
– Конечно, чеду спят и видят сны, но кто тебе сказал, что посему это должно быть правдой? Истинной реальностью?
Лилиан показалось, что время замкнулось в кольцо. Она застыла на месте, а мир вокруг закрутился каруселью, и огненный шар солнца пришел в движение. Она перевела взгляд с лица Габриеля на горизонт, но так медленно, словно за это время успело пролететь несколько часов. И когда Усомнившийся позвал ее, а потом дотронулся до ее плеча и пару раз легонько встряхнул, девушка потянулась к нему и переступила грань. Вернувшись, она прислушалась к себе и со стремительностью падающей кометы поняла, что стала другой. Необратимо и навсегда...
– Дуальность.
– Что ты сказала?
Лилиан сердито глянула на мужчину, но потом поняла, что роковое слово, студеное, зыбкое, вырванное из запредельности, она произнесла одними губами, потому поспешила повторить его вслух, отчетливо, но совсем не громко.
– Дуальность.
– А, ну да, – Габриель облегченно вздохнул и ласково потрепал девушку по щеке. – А я уж подумал, что-то серьезное.
– Лилиан, ты в порядке? – спросил Питер.
И когда они с Вирджинией успели подойти?
– Да, – отмахнулась зеленовласка, – просто встала не с той ноги, – и она криво усмехнулась. – Мы идем? – обратилась она к Габриелю и больше не взглянула на двоих остальных своих друзей. Если им нужно, сами догадаются, что произошло. Они ведь знаки, а не какие–то там сомны!
– Как ты можешь объяснить дуальность? – спросила Лилиан, когда они с проводником отошли от Питера и Вирджинии на приличное расстояние.
– Объяснить? Даже не знаю, – Габриель помолчал, будто подбирая слова. – В сущности, никак. Каждый понимает ее по-своему.
– А как понимаешь ее ты?
Мужчина опять заговорил не сразу.
– А можно я отвечу тебе на этот вопрос попозже?
– Но ответишь? – во взоре Лилиан читалось подозрение.
– Разумеется, ведь ты мой друг, – в особом тоне произнес Габриель.
– И это будет правда, смею я надеяться?
– Я тоже смею...
Чем больше Лилиан узнавала об одном, тем быстрее о другом догадывалась самостоятельно. Раскладывая на полотне своего внутреннего мира разрозненные кусочки, словно частички мозаики, она начинала различать очертания всей картины, огромной, но доступной ее пониманию.
Чуть позже девушка попросила Габриеля поподробнее растолковать ей, чем же именно занимаются на Земле возвращающиеся туда чеду. На сей раз русоволосый проводник решил отшутиться.
– Да всем, что взбредет им в их эктоплазменные головы! – только и сказал он.
Глава 43
У костра
1
– Это что, ад? – шепотом спросила Лилиан, когда перед ней впервые предстали бескрайние и безлюдные просторы Нижнего Города.
Ей ответила Вирджиния, и слова ее, сказанные охрипшим голосом, прозвучали неумолимо, подобно приговору.
– Нет, это обратная сторона рая.
В Нижний Город, или Тератополис, как отныне им следовало его называть, четверо путников прибыли около трех часов пополудни. Утомившись от длительного спуска, они присели на краю каменистого утеса, черного, как уголь, и, отдыхая, молчаливо осматривали края, по которым должен был пролечь их дальнейший путь.
Безрадостнее всех выглядела Лилиан. Занятая размышлениями о чеду, об их связях с Городом, и, совсем не к месту, о своих бывших сновидениях, которые, впрочем, могли вернуться – и девушка этого не исключала, она представляла себе Нижний Город абстрактно. Если его очертания и вырисовывались у нее в мозгу, то были неясными, и часом их всецело заслонял образ Винсента, такой осязаемый, что, казалось, стоит протянуть к нему руку, и сероглазый изгнанник очутится рядом с ней, со своей горестной возлюбленной. Потому хмурые виды Тератополиса так болезненно подействовали на зеленовласку.
– Я думала, мы спустимся сразу в Город, окажемся на его улицах, среди домов, – удрученно проговорила она и оглянулась на своих друзей.
Габриель стоял в отдалении, потому девушке некоторое время спустя ответил Питер.
– Здесь все не так, как тебе хотелось бы, чтобы оно было, – сказал он.
– Хм, я заметила! Но... где и как мы будем искать Винсента? – спросила Лилиан, осознав, что только сейчас этот вопрос стал беспокоить и интересовать ее по-настоящему. Потерянным взором она окинула холмистую местность внизу, голые, покрытые скудной травой степи, стелющиеся до самого горизонта, густую черную полосу далеко справа и рваную горную цепь, тянувшуюся слева. Над всем этим нависали помятые свинцовые тучи, скрывавшие солнце. Очевидно, они были привычными для этой убогой и дикой местности.
Трудным оказалось не только определить, предвидятся ли в ближайшем времени дожди с грозами или же снег, но и разобраться, где именно находится каждая из сторон света. Глазам было не за что зацепиться – сплошные холодные цвета, неподвижные корявые деревья, одиноко или небольшими группками разбросанные по холмам, долам и дальним степям, уже сбросившие свое лиственное одеяние, которое, наверное, давным-давно унес в далекие края ледяной и жесткий ветер, от хлестких порывов которого, ударявших то в спину, то в лицо, хотелось посильнее запахнуться плащом, но лучше – спрятаться в каком-то тихом и теплом месте.
– Мы пойдем на север, – сказал Габриель, вернувшись со своего наблюдательного поста, и его вытянутая рука указала точное направление – на полосу темноты, прилипшую к земле далеко справа, – к Черному лесу. А потом войдем в ближайший город. Думаю, это будет верный путь. И надеюсь, пройдя по нему, мы сможем отыскать Винсента. Никто не против?
Усомнившийся был серьезен и сосредоточен, и весь его вид говорил о том, что, если придется, он вступит в битву и будет сражаться.
– Мы согласны, – проговорил Питер, и Лилиан прочла на его суровом лице готовность идти напролом и достичь цели во что бы то ни стало, используя всевозможные хитрости и уловки.
Вирджиния, изучавшая свои сцепленные замком руки, ограничилась скупым кивком. Лилиан посмотрела на женщину долгим взглядом, и опять к ее горлу подступила тошнота от гнетущих тревожных предчувствий и обеспокоенности за старшую подругу. К каким последствиям приведет ее столь странно изменившееся поведение?
– Что ж, тогда в путь! – сказал Габриель, и в его словах в последний раз проскользнули та бодрость и жизнерадостность, которые переполняли мужчину еще сосем недавно, на облаках, и которым на долгие хмурые дни суждено было смениться совсем иными эмоциями. Эмоциями, в основе которых лежала выносливость, отвага и бесстрашие перед лицом опасности. Лилиан знала, что ему в этом деле отличным союзником станет Питер, но навряд ли она, а о Вирджинии в теперешнем ее состоянии лучше было вообще не говорить.
Питер снял свой рюкзак и извлек из него бурдюк с «изумрудкой», о котором Лилиан совершенно позабыла. Затем достал плоскую глиняную чашку, налил туда целебной воды и дал каждому из путников отпить столько, сколько потребуется.
– Это придаст нам сил, – пояснил он.
Натянув на головы шляпы и капюшоны, одев перчатки и наглухо застегнув свои плащи, четверо путешественников двинулись дальше. Их спуск по коварным склонам Яанксар был трудным и опасным. Добраться к подножию горы им удалось лишь к вечеру, так внезапно накрывшим окрестности черной шапкой.
Габриель довольно-таки быстро отыскал укромное место у подножия горы, более-менее защищенное от ветра, и они, устроившись там, развели скромный костерок. Питер отлучился, чтобы проверить, все ли вокруг спокойно. Лилиан и Вирджиния сели рядом и стали греться теплом, исходившим от пляшущего пламени костра. Габриель встал напротив, прислонившись к каменному выступу.
– И что нам делать целую ночь? Спать? – поинтересовалась Лилиан.
– Желательно, – отозвался Габриель, скрестив на груди руки и глядя в огонь.
– Ладно, может, и получится, – зеленовласке пришлось согласиться. – Но я все-таки не пойму, если эти места такие опасные, почему мы развели костер? Да, и какого рода нас поджидает опасность? И как она вообще может навредить нам, как бессмертным душам?
– Столько вопросов... – печально усмехнувшись, сказал Габриель. – Скажу тебе, что скорее будут услышаны наши голоса, нежели замечено пламя, поскольку его я извлек благодаря специальному огню, припасенному вашим дальновидным другом Питером еще там, – он указал большим пальцем левой руки в небо. – Его видим и ощущаем только мы, думаю, это вполне для тебя понятно. А на счет опасности... Что ж, она не может лишить нас бессмертия, но вот подпортить наши души, да еще и вполне серьезно, это да.
Лилиан осознавала, перед ней находится тот же Габриель, что и ранее. Но в голосе его появились некие новые нотки, бархатистые и вкрадчивые. Это не могло не привлечь внимания девушки, и это настораживало ее. В следующий миг она поняла, что Усомнившийся обо всем догадался, но теперь он не стал пускаться в объяснения, еще и потому, что вернулся с разведки Питер.
– Все нормально, – буркнул он и сел у костра, отдельно от всех остальных.
– Прекрасно, – произнес Габриель, но как-то безучастно, и сменил стоячее положение на сидячее.
Словно сговорившись, они все разом замолчали. Сухие ветки приглушенно потрескивали в огне, и в глубокой тьме, за пределами освещенного пламенем круга, не было видно ни мерцания звезд, ни таинственного сияния луны. Все оставалось неподвижным, мертвым. Только ветер, свистя и постанывая, бесчинствовал на диких просторах Тератополиса.
– Ви, как... как ты себя чувствуешь? – тихо спросила Лилиан, склонившись к подруге и надеясь, что мужчины, сидевшие по ту сторону костра, не услышат ее.
Отрешенная и погруженная в свои мысли Вирджиния, расслышав голос девушки, оживилась, выпрямилась и, изумленно посмотрев на зеленовласку, очень мягко улыбнулась.
– Все хорошо, девочка моя, все хорошо, – проговорила она, положив свою правую руку, затянутую в перчатку, на колено согнутой левой ноги девушки. Лилиан, сняв перчатки, накрыла своими обеими руками маленькую ручку женщины и, не отрывая взора от ее темных, как бездна океана, с отражениями танцующих языков пламени глаз негромко сказала:
– Ви, я рядом. И, если что, только скажи...
Женщина склонила голову, и ее улыбка стала чуточку шире.
– Я люблю тебя, Ви. Можешь рассчитывать на мою поддержку и помощь.
Вирджиния медленно, как во сне, кивнула, и тогда Лилиан в своей голове услышала ее слова, будто бы стайка белых мотыльков пронеслась мимо: «Я знаю, моя хорошая, я знаю».
А потом ее рука соскользнула, и их контакт прервался, такой тонкий и трогательный, который может возникнуть только между двумя душами, знающими о своей смерти и верящими в бессмертие.
2
Изнывая под тяжестью усталости и глубокой унылой тоски, Лилиан, подозревая, что ее спутники испытывают нечто подобное – что было не так-то трудно определить по их бледным застывшим лицам – решила отвлечь себя и остальных, завязав разговор.
– Знаете, – стараясь говорить плавно и бодро, начала зеленовласка, – я вот считаю, что вполне неплохо было бы стать или быть героем чьей-то книги, – и она обвела взглядом всех собравшихся.
Поначалу ее слова не возымели никакой реакции. Но потом, словно медведи после долгой зимней спячки, ее друзья зашевелились, выражения их лиц становились все более осмысленными.
Первым с девушкой заговорил Питер.
– Почему ты так считаешь? – поинтересовался он, сменив позу.
– Ну, тогда о тебе будут заботиться, тебя будут знать и любить, и ты будешь жить вечно, ты – как человек.
Питер усмехнулся так, будто только что услышал нечто весьма забавное, но пустое и бессмысленное по сути.
– Такое возможно, если ты положительный персонаж. Куда же тогда, по-твоему, деваться отрицательным?
– Они также будут знамениты и будут жить вечно.
Вирджиния и Габриель молчали, но прислушивались к диалогу.
– Пускай, но это жестоко.
– Почему?
Питер хмыкнул, и за него ответил Габриель:
– Ты обделяешь их заботой и любовью.
– Вот как? – Лилиан нахмурилась, словно удивляясь, как это она могла позабыть о двух таких важных вещах, как любовь и забота. Потом ее лицо просветлело, губы растянулись в улыбке – кажется, она нашла выход: – Ну, тогда у них будет хотя бы сострадание и сочувствие со стороны особо чувствительных читательниц и читателей.
Мужчины не стали с ней спорить, то ли решив сдаться, то ли просто остаться при своих невысказанных мнениях. А вот Вирджиния негромко произнесла:
– Но состраданием не заменишь любовь.
Питер кивнул, соглашаясь с нею, и, обращаясь к зеленовласке, сказал:
– Ты ведь не хочешь быть отрицательным персонажем?
Лилиан пожала плечами, вздохнула и задумчиво ответила:
– Да и положительным тоже. Положительным в совершенстве, я имею в виду, таким приторно сладким, ненастоящим. Я не смогу так жить. Уж лучше стану отрицательным и буду надеяться, что существуют люди, которым не безразличен мой образ, что они сочувствуют мне, а иногда даже верят в добрые качества, припрятанные глубоко-глубоко в моей душе.
– Ну вот, – благожелательно отозвался Габриель, – ты только что сама опровергла жесткое разделение всех персонажей на черных и белых. Ведь, оказывается, существуют как серые, так даже полосатые и в крапинку.
Все дружно рассмеялись, но смех получился какой-то неестественный, натянутый и вскоре стих, словно поглощенный окружающей тьмой и тишиной.
– Я тут вспомнила об одной книге, – некоторое время спустя продолжила Лилиан. – «Сокрытие» называется. Может, кто слышал? Автор – Гроза Неамов. Просто я так и не дочитала ее, оставила дома, под кроватью. А могла бы сейчас полистать страницы.
Вирджиния и Питер молча переглянулись, что не понравилось Лилиан – уж слишком знакома ей была эта их привычка.
– Ты читаешь эту книгу? – выделяя каждое слово, полюбопытствовал Питер.
– Ну, да, – осторожно ответила девушка, переводя взгляд с мужчины на свою подругу. – А... что?
– Давно? – вновь спросил Питер.
– Я уж и не помню. Пару недель, наверное, – ответила Лилиан и вся внутри сжалась, готовая обороняться.
– Да так, ничего, – спокойно произнес Питер, не сводя с девушки глаз. – Ты, наверное, взяла ее в Лоритан, когда еще работала седьмой эйдой?
Лилиан кивнула.
– Ты кому-то давала ее читать?
Незаметно для всех безобидное общение переросло в допрос с пристрастием. Лилиан решила его прекратить.
– Ну, давала! – воскликнула она, дерзко вскинув подбородок и всем телом подавшись вперед. – И что? С тем человеком ничего не случилось. Ему даже понравилось! И чего вы вообще прицепились к этой книжке? Не нужно мне было ее вспоминать... – надувшись, она скрестила на груди руки.
Вирджиния, сидевшая рядом с девушкой, глубоко вздохнула. Она бросила на Питера предостерегающий взгляд, а потом заговорила:
– Лилиан, прости нашего общего друга. Я тебе сейчас все объясню. Ведь ты вправе знать, – она сделала особое ударение на последних словах. – «Сокрытие» – одна из Неуловимых книг. Даже не каждый знак может ее достать, а прочитать и подавно. Иногда она может представать перед нежелательными чеду в виде набора слов, букв или непонятных символов.
– Я хоть ее и читаю, – вставила Лилиан, – но все равно она мне кажется сплошным набором слов. Что в ней такого-то?
– Скорее не в ней, – продолжила Вирджиния так, словно одновременно думала по меньшей мере о пяти вещах, – а в ее создателе. Авторе. Грозе Неамове. Так он называл себя в Городе. Но это его псевдоним, – она сделала небольшую паузу. – При земной жизни Гроза Неамов был школьным учителем географии. И, грубо говоря, по уши был влюблен в учительницу пения. Эта трагическая история, но не любви, а жизни. Потому что женщина отвечала ему взаимностью. По выходным они ходили за речку, на открытые поля, и запускали в синее небо воздушных змеев, на пологих склонах холмов собирали весенние цветы и часами разговаривали по ночам. В те ночи, когда они были не вместе, Неамов писал роман. Роман, которому суждено было потрясти мир, навеки изменив его. Если бы не трагическое стечение дальнейших обстоятельств. Однажды по приглашению тетки Неамов поехал на очередную ее свадьбу. Там, – тут Вирджиния разочарованно вздохнула, – поздним вечером пошел с ребятами в бар. Он не знал, что на него нашло, какой злой дух овладел им и затуманил его взор, и почему он вдруг… В общем, так случилось, что он застрелился. На глазах у всей развеселой честной компании. Вот, – она чуть помолчала, и в глубокой тиши ветки в костре стали потрескивать непривычно резко и громко. Все смотрели в огонь и ждали продолжения. Вирджиния не стала накалять обстановку и заговорила дальше: – Конечно, роман не был завершен. Но Неамов все-таки закончил его. Здесь, а, вернее, там, в Городе. И его издали. Правда, не знаю, каким образом, но издали.
Несколько минут никто не смел нарушить воцарившееся молчание, словно отдавая дань уважения незнакомому им мастеру слова.
Потом робко и тихо заговорила Лилиан:
– Я и не слышала такой истории. А ты откуда ее знаешь?
– Мне рассказал Питер, – ответила Вирджиния. – Потому что книгу я, к сожалению, так пока и не смогла прочитать. Ведь сначала ее нужно найти.
– Питер, а... – начала девушка, переведя взгляд со своей подруги на мужчину, но так и не закончила предложение.
– Я был знаком с ним. И «Сокрытие» читал.
– Правда? И чем все заканчивается?
На лице Лилиан отобразилось такое наивное любопытство, что Питер невольно улыбнулся.
– Дочитаешь, увидишь.
Лилиан с досадой вздохнула.
– Ну, кто бы мог сомневаться... – пробормотала она и прибавила: – Я так теперь подозреваю, что мне эта Неуловимая книга попалась потому, что я, видите ли, особенная. Придется с этим как-то смириться.
– Нет, ну вы и даете! – весело и потрясенно воскликнул Габриель, о котором они совершенно позабыли. – Ха! Это же надо, сколько всего я пропустил!
И друзья вновь дружно заулыбались, но уже не стали сотрясать воздух своим радостным смехом. Больше всех оказалась довольной Лилиан – кое-как, а ей все-таки удалось разрядить обстановку всецелого угрюмого безмолвствования. Пусть и ненадолго.
– Думаю, пора укладываться, – сказал Габриель и, поднявшись на ноги, довольно потянулся. Остальные последовали его заразительному примеру. Мертвым не мертвым, в иллюзорном мире или не очень, а растрясти свои косточки им было полезно.
Потом Вирджиния из своей объемной сумы, а Питер – из рюкзака достали по две пары плотных, покрытых толстым ворсом с одной стороны, пледов и разделили их между четырьмя путешественниками. Поболтав еще чуток ни о чем, они выпили «изумрудки», подложили в костер дров и стали укладываться вокруг него валетом. Лилиан и Вирджиния легли друг к дружке головами, Габриель лег ногами к зеленовласке, а вот Питер ложиться не стал.
– Я все-таки подежурю, – сказал он, накинул на плечи плед, отошел от огня метров на десять и опустился на землю.
– Я сменю тебя, – сказал ему вдогонку Габриель, не раскрывая рта, и Лилиан услышала, как его мысль полетела ко второму мужчине. А потом последовал ответ – мысленный короткий кивок.
Значит, мы в безопасности, подумала Лилиан, завернувшись почти с головой в теплый плед. Взор ее остановился на беззаботно танцующих полосках-флажках пламени. Они раскаляли дерево до медно-алой красноты, пожирая его изнутри, и, слизнув последние сочные остатки, уходили, оставляя угольки тлеть в угасающем одиночестве, медленно, словно нежные теплые руки возлюбленной, отпуская ее, царственную и величественную жизнь...
Пока что в безопасности.
Глава 44
Сомна
1
Лилиан проснулась очень рано. Она вылезла из-под пледа и поежилась от холода. Да, в здешних местах явно наступил ноябрь. Какой же тогда станет погода через недельку-две? Не выпадет ли снег?
Земля вокруг была черной, вместо изморози ее покрывали бурая трава и темно-серые камни. Рассвет нового дня немножко расчистил небо. Впрочем, от этого мир Тератополиса не заиграл новыми красками, и радость по-прежнему спала в нем крепким летаргическим сном, пребывая вместе со счастьем и всем, что было с ними связано, только в состоянии зародыша. Но облачная пелена стала тоньше и светлее, и Лилиан была уверенна, что когда солнце, которое сейчас скрывала от них горная громада Яанксар, поднимется выше, они сквозь серую облачную дымку смогут увидеть его расплывчатое белое пятно.
Костер совсем догорел. Кучка жгуче черных угольков, над которыми даже дым перестал виться, была похожа на разграбленный вандалами могильный курган, вот только довольно-таки миниатюрных размеров. Лилиан поспешила поскорее отогнать от себя столь мрачную мысль и посмотрела в сторону от костра, где, прижавшись друг к другу, лежали укрытые пледами Вирджиния и Питер. Лилиан нежно улыбнулась, но тут же отвернулась – ее сердце, сжавшись, заныло от тревожной боли.
Минувшей ночью она видела сны. Они были необычны, но это мягко сказано. В них появилось нечто от этого места, от тени Яанксар, в которой они спали, от низких туч и гробовой тишины, в которой могло выжить только нервно бьющееся сердце ветра. Она так не хотела этого и отказывалась признаться себе в том, что ей страшно, но холодная и гладкая рука иного Города дотянулась до нее и коснулась, с такой трепетной жуткостью, что кровь начинала стынуть в жилах, а коленки – судорожно дрожать. Лилиан не помнила, что именно ей привиделось в запутанных коридорах сна, но к своему горчайшему сожалению она почувствовала, что в них не было Винсента, за мимолетное появление которого она была готова отдать все на свете. Но у зеленовласки не было этого «всего», и ей пришлось принять ситуацию такой, какой та была.
Потянув за собой свою сумку, Лилиан подошла к Габриелю, который сидел в отдалении на страже, и поздоровалась с ним.
– И тебе привет, пусть утро будет добрым, – отозвался Усомнившийся, посмотрев на девушку снизу вверх. Плед тяжелыми складками падал с его плеч, вокруг шеи был несколько раз обмотан коричневый шарф грубой вязки, который намедни Лилиан на нем не заметила. Взгляд мужчины был бодрым и ясным, словно он и не просидел полночи, не смыкая глаз.
– Я посижу тут рядышком, – попросилась зеленовласка.
– Валяй, – небрежно откликнулся мужчина и ушел в себя, устремив взор на север.
Лилиан присела, скрестив ноги, и достала из сумки потрепанную книгу, свой Дневник, да чернильник. Раскрыв книгу, она отыскала чистую страницу и, накрыв ее свободной левой рукой, так, чтобы сидевший рядом мужчина не видел сокровенных мыслей, которые она собиралась перенести на бумагу, немного подумала, а потом взялась за письмо. В коротких предложениях она постаралась как можно глубже и многосторонней раскрыть все, что с ними приключилось за последние дня два, потом записала еще несколько своих мыслей. Лилиан особо не заботилась о том, чтобы ее слог был ровен и красив, ведь она не собиралась давать кому-то свой Дневник на прочтение, а для меня, думала она, и так сойдет. Когда с мысленными потугами было покончено, настало время собираться в путь. Вирджиния и Питер были уже на ногах. Пока первая сворачивала и упаковывала пледы, второй угостил всех умеренными порциями «изумрудки».
– Не знаю, как на счет сил, – подала голос Лилиан, возвращая опустевшую чашку Питеру, – но вот надежды у меня прибавилось.
– А разве это не сила? – загадочно отозвался Питер и даже не усмехнулся.
Лилиан решила не отвечать. Но инстинктивно потянулась к браслету из янтаря, который с недавних пор носила на запястье правой руки. Когда ее никто не видел, она начинала перебирать пальцами отдельные камушки и рассматривать застывших в них насекомых на свет.
– Предлагаю идти по парам, двумя группами, – заговорил Питер, когда все были готовы к отправке, и Лилиан подумала, что этой ночью, видимо, не ей одной привиделись нежелательные сны – ее спутники выглядели угрюмо и бледно, хотя, быть может, так на них влияло здешнее освещение. – Расстояние между группами, – продолжал Питер, – не больше трех средних шагов. Согласны? – он обвел остальных взглядом, и все поочередно кивнули. – Хорошо, тогда в путь, – в его голосе не было ни ненависти, ни ярости, ни злобы, только суровая целеустремленность. Лилиан была не против, лишь бы между ними не возникали ссоры и конфликты, но как на это отреагировали другие, то есть Вирджиния и Габриель, она могла только догадываться. А также о том, почему Питер перебрал в свои руки руководство. Может, так они условились с Габриелем? И потом вновь поменяются ролями? Капюшоны их знают. Вместе с Торином.
2
Пять долгих мучительных дней путники шли к Черному лесу. Они ночевали под раскидистым и полностью облетевшим дубом, в коре которого, покрытой почкообразными наростами, зияло не одно темное дупло, но было непохоже, чтобы в них когда-то обитали птицы, а корявые извилистые корни выползали из-под земли подобно костям давно умерших на старом ветхом кладбище; в излучине двух пересохших речушек, меж горбатых холмов; в самом сердце скопления каменных глыб, о край одной из которых Лилиан порезала себе правую руку, и просто посреди дикого поля, устланного соломой грязно-желтого цвета. Каждый раз, когда Лилиан узнавала о местах, выбранных то Питером, то Габриелем для ночевки, все внутри нее восставало против. Она не понимала, почему должна засыпать там, где ей становилось до того страшно, что язык прилипал к небу и высыхал. Габриель безуспешно пытался убедить ее в том, что самые ужасные места Тератополиса остаются безвредными, пока рядом с ними не появляются местные жители, или ларвы, как иногда он их называл. А вот Питер не пытался каким-либо способом утешить девушку, он смотрел на нее с торжественной серьезностью и ничего не говорил. Видимо, он думал, что зеленовласка должна ежеминутно вспоминать его слова о том, что он защитит ее и все такое. Вирджиния, в свою очередь, ласково улыбалась и при случае старалась нашептать на ухо своей юной подруге массу всевозможных добрых и подбадривающих слов. По сути, именно это помогало Лилиан больше всего. Впрочем, Питер любил повторять себе под нос одну и ту же фразу: «Мы прозелиты, теперь мы здесь прозелиты», но девушка так и не смогла понять смысл его загадочных слов.
Три дня ветер дул с юга, в спины путников, а на четвертый, около полудня, резко изменил свое направление и подул с северо-запада. Его завывания и стоны усилились, от меланхолического свиста заболели уши, и если пытался надолго закрыть глаза, могли ненароком почудиться тысячи плакальщиц, горюющих над окоченевшим телом умершего. К ночи сменивший курс ветер принес жуткий мороз, который проникал до самого мозга костей, сцепляя белой сеткой льда все на своем пути. Тогда-то Лилиан и поняла, что пламя в их костре не простое, а прямо-таки волшебное. Оно горело на протяжении всей темной ночи, и на утро никто из четверки не продрог, хотя в серых лучах забрезжившего рассвета им открылся иной мир – покрытый серебристой корочкой изморози и окутанный прядями тихого тумана. В тот день они прождали почти до обеда, пока туман рассеялся, и только потом продолжили свой путь. Благодаря Вирджинии Лилиан обзавелась тремя новыми вещами, которым несказанно обрадовалась: пуховой шапкой, шерстяным шарфом и еще одним свитером, более тонкой вязки, но и более теплым. Что только не хранится в суме этой женщины, с благодарностью подумала зеленовласка, не забыв также молча сказать спасибо и Питеру – за его чудодейственный огонь, правда, надеясь, чтобы он не услышал этой светлой ее мысли.
Часы, в течение которых они перебирались от одной стоянки до другой, для Лилиан были самыми скучными. Габриель и Питер все время что-то высматривали и, вероятно, мысленно обменивались какими-то своими домыслами на счет увиденного, Вирджиния, как никогда тихая и белая, словно еще не выпавший снег, с печатью грусти на лице, постоянно была погружена в свои явно невеселые раздумья. И Лилиан приходилось развлекать саму себя скудными воспоминаниями собственной короткой жизни в Телополисе. Она даже вновь взялась за расшифровку кошмарных сно-видений, но за все дни похода так ни до чего путного и толкового, к превеликому своему огорчению, не додумалась.
Правда, пару раз ей повезло и удалось вызвать Габриеля на открытый разговор.
– Габриель, вот скажи, – промолвила Лилиан после обеда на третий день пути, когда они оставили за спиной последний из холмов, – почему осознавшие – хм, осы – ну, знаки, такие все разные? Иногда их слишком тяжело отличить от неосов.
Габриель посмотрел влево, задумчиво кивнул и только потом повернулся к девушке, которая шла по правую его руку.
– Потому что, – начал он свое объяснение, – все зависит от того, как чеду пройдет стадию-этап осознания, возрождения, реабилитации. Ведь для каждого она протекает по-разному. Кто впадает в шоковое состояние и так и остается нелюдимым, запуганным, угрюмым, пока его не призовут. Кто-то может впасть в буйство, понятно, состояние, совершенно противоположное предыдущему. Потом такие чеду замыкаются и успокаиваются, или приходят в себя и также успокаиваются, но могут стать циничными и высокомерными – кстати, именно такие вот особи придумали обзывать неосов «сомнами» – ну, что с них возьмешь? – да ладно. Но, ты знаешь, с ними может приключиться и нечто пострашнее, когда чеду исчезают, так, на некоторое время, но такое переживают – у-у-у, что мурашки по моей психокоже – в общем, их, грубо говоря, поглощают демоны.
Лилиан ошарашено уставилась на проводника. Габриель ласково похлопал девушку по плечу и усмехнулся.
– Но ты не переживай так. Они бессмертные, шкуру с них не сдерешь, а с психоглюков толку мало – вот слов я нахватался, честное слово! – вскоре посему они держат путь назад, возвращаются то есть, и вполне-вполне трезвые, нормальные, в смысле, – он замолчал и, подняв ворот своего хлипенького, но наглухо застегнутого плаща, внимательно прозондировал своими зоркими глазами местность, а потом продолжил: – Есть и такие чеду, которым просто легчает. Вот везунчики, согласись! Но, – он тяжело и безрадостно вздохнул, – таких меньше всего, понимаешь? В определенное время в их эктоплазменных головах все становится на свои места. Они, я бы так сказал, просветляются. И... умиротворяются. Кстати, может, ты слыхала о Незримых, также известных, как Просвещенные, Далекие?
Лилиан отрицательно покачала головой. Она так внимательно слушала, впитывала в себя каждое слово, сказанное мужчиной, подобно странник посреди пустыни, изнывающий от жажды, упивался водой, что удивлялась, как это только челюсть у нее не отвисла, да глаза не вылезли из орбит. Впрочем, это можно было объяснить неблагоприятными условиями окружающей среды, всяческими там ветром, холодом, но – изумительно! – отсутствием какой-либо пыли.
– Теперь будешь знать, – наставительно вымолвил Габриель, – так величают тех чеду, которые находятся на пред- или последней стадии. Тех, которые готовые к Уходу или, по-другому, Исходу.
– А как же горры или Исчезнувшие? Мне о них говорила Ви.
– Да, да, имеются и такие. Ими чеду, которые невы, становятся после того, как Зов прозвучит в их головешках. Понимаешь теперь? Нев – Незримый – Исчезнувший, то бишь горр. Вот забавно!
На следующий день Лилиан отвлекла Габриеля беспокоившим ее вопросом:
– Эта стадия, которая возрождения, очень мучительная? – спросила она.
– Ну, как тебе сказать, – растянуто произнес Усомнившийся, – все зависит от самих чеду.
– А тебе было... больно? Или страшно?
– Страшно или больно? – рассмеявшись в нос, переспросил Габриель. – Скорее, не то и не другое. Оно просто случилось, ко мне вернулась память, и все стало понятным.
– Так ли уж все? – с очень серьезным и взволнованным видом поинтересовалась зеленовласка.
Тогда Габриель прямо на ходу взял ее руку, затянутую в перчатку, в свою и заглянул в глаза.
– Лилиан, не страшись будущего. Оно не настолько ужасно, каким хочет нам казаться. Просто прими его, и оно придет, а ты даже не успеешь заметить, – вымолвил он, понизив голос, и его слова, словно взбитые сливки, мягко и беспрепятственно проникли в самые отдаленные и потаенные скважины души Лилиан.
– Даже если поблуждаешь чуток после осознания, после все обязательно наладиться, вернется на круги своя, – прибавил Усомнившийся уже своим обычным голосом.
– Блуждать? – рассеянно проговорила Лилиан, будто это диковинное слово долетело до нее с самого края Тератополиса. – Габриель, я... – она прервалась, чтобы справиться с внезапно участившимся дыханием, – я как-то видела блуждающую. Я уверенна в этом!
– Правда? – заинтересованно спросил мужчина. – Это была женщина?
– Да, – ответила Лилиан, но заодно еще и кивнула, словно таким образом ее слова могли прозвучать более убедительно. – Я тогда была... с Винсентом. Я должна была уйти и не успела увидеть, что случилось с той чеду дальше. Она была в какой-то ночнушке, что ли, и выглядела довольно странно, ну, непривычно. Странного и так в Городе полным полно. Как ты думаешь, она в тот момент переживала возрождение, осознание?
Габриель поправил на своей шее шарф и стал что-то пристально высматривать под ногами, беззвучно шевеля губами.
– Лилиан, ты и вправду какой-то настоящий феномен, – несколько изумленно произнес он пару мгновений спустя. – Ты... – он помотал головой, – ты видела неоса! Сомну, то бишь, уж прости, что упомянул это верткое словечко. Дело в том, что... – он вновь умолк, словно его грудь сдавили невидимые тиски, которые мешали ему говорить, – иными словами, понятие «сомна» в одном случае используется далеко не в вульгарном и уничижительном значении. Тогда, когда им обозначают тех чеду, которые только-только появились в Городе. Которые... – из груди мужчины вырвался сдавленный вздох, – еще не ступили на порог ни одной гостиницы. Таких чеду видят лишь знаки, осознавшие, да и, опять-таки, не все из них. Другим не дано их заметить. Нет, не просто не дано! – громче и с чувством сказал он. – Они не могут увидеть сомну абсолютно никоим образом! – каждое слово ему давалось через силу. – Нет, это невозможно, – на сей раз Габриель остановился и хлопнул себя по ноге, но потом подпрыгнул, словно его ужалила оса, и быстро зашагал дальше.
Во время этой экспрессивной тирады Лилиан молчала, как рыба, крепко поджав губы. Габриель поражал и удивлял ее, но не только своим красноречием, но и темпераментным характером, который он, будучи умудренным призраком, одним из Усомнившихся, сумел сохранить в совершенстве.
– Но это так, – наконец произнес он. – Ты видела сомну.
– И что с ней будет дальше?
– Все, что только можно себе вообразить, – хмыкнув, сказал Габриель. – Но не стоит о ней беспокоиться. По той же причине, по которой не стоит беспокоиться вообще о ком-либо из жителей Телополиса.
– Это почему?
– Я же говорю, проще не бывает. Бессмертие сыграет свою роль, и не один раз. Даже те чеду, которые попадут в лапы своих демонов или созвучных им демонов из Цорвианского леса, Смутоозера или Пастбища Лонго, останутся живи. Ну... пострадают немножко. Хотя, в принципе, помочь им можно. Это под силу тем, кто близок им. Я имею в виду Созвучные души. Но, – речь мужчины прервалась печальным вздохом, – если первые чеду сами все не осознают, от помощи вторых, то бишь Созвучных, как бы те ни старались, толку будет, как от отвара из бугенвилий моей бабушке.
Склонив голову, Лилиан тихонько про себя улыбнулась.
– Слушай, Габриель, а вот на счет Полдня…
– Да, что именно?
– Почему во время него никто из чеду не собирается группами?
– Да, любопытно, конечно. Но, право, я не знаю. Вот на Земле людей в группы, в общество гонит стремление отыскать единомышленников, или же душевные терзания, возможно, беспокойство или радость. Чтобы убежать или преумножить свое удовольствие, почувствовать себя частью целого. Но мы... Мы-то не на Земле, мы – уже не живые...
3
Позже они вновь говорили о Полдне, но уже вчетвером. На следующий день им предстояло преодолеть последние километры по выжженной смертью степи и вступить во владения Черного леса.
– Как ты знаешь, что мы идем в правильном направлении? Может, Винсент сейчас где-то на юге или на востоке? – поинтересовалась Лилиан у Питера, который в тот день, сменив Габриеля, был их проводником.
Вокруг лиловым пламенем горели сумерки. Неба не было видно – луна со звездами так и не соизволили появиться на его обширных просторах. Путники сидели вокруг костра, завернувшись в пледы так, что были видны только их глаза да носы, и по очереди потягивали из глиняной чашки целебную и так выручившую их в этих мрачных пронзительно тоскливых местах «изумрудку». Ветер незримо и шумно вздымал вокруг воздушные потоки и норовился задуть огонь, но тут же терял всю свою агрессию и ярость, как только вступал за край освещенного и словно становившегося от этого магическим круга.
– Я знаю, что он на севере, – уверенно и с расстановкой сказал Питер. – В одном из двух городов, расположенных прямо за лесом.
– Но как ты это знаешь? – допытывалась у него Лилиан, не решаясь, впрочем, раскрыть истинные причины своей повышенной заинтересованности к этому вопросу и ответу на него. Причинах, связанных с безотчетным страхом, который она испытывала, глядя на увеличивавшуюся с каждым днем полосу Черного леса. Почему они не могут обойти его? Почему должны идти напролом? А вдруг Винсента нет в тех двух городах?
– Я знаю, потому что чувствую это. Я просил тебя доверять мне, – Лилиан почудилось, или в его словах проскользнула угроза? – Но если твой страх для тебя реальнее, чем твой Винсент... – мужчина смотрел на нее прямым пристальным взглядом, и зеленовласка, как ни силилась, не могла отвести глаз, – что ж, можешь остаться здесь. И подождать, пока мы вернемся.
– Питер, ну что ты такое говоришь... – тихо укорила его Вирджиния.
Но Питер продолжал смотреть на девушку, вопросительно вскинув правую бровь.
– Я иду с вами, – холодно проговорила Лилиан, но в глазах ее зажегся дерзкий огонек неповиновения. – До самого конца.
Воцарилось неловкое молчание. И вновь его нарушила Лилиан, готовая ссориться и ругаться, но только не терзаться всяческими хмурыми сомнениями и прогибаться под тяжестью кружащей над головой сонмом летучих мышей ночи.
– Почему Винсент решил стать изгнанником именно в это время года? – пробормотала она. – Нет, чтобы выбрать весну или начало лета. Думаю, тогда бы даже природа этого Тератополиса было бы более красивой и... живой. Хотя... если бы не наша ссора...
– Лилиан, – промолвила своим мягким голосом Вирджиния, – сейчас самое подходящее время, самое безопасное для нас.
– Да? Почему же?
– Полдень. Благодаря тучам наши тени практически не видны.
– Ваши с Питером.
– Да, наши с Питером. Потому что вам с Габриелем уже посчастливилось их лишиться.
– Это так важно, да? Тени могут принести нам неприятности?
– Я надеюсь, – ответил за Вирджинию Питер, уже более мирно и спокойно, – что нам не повстречаются те, для которых наличие или отсутствие у нас теней сыграет настолько важную роль, что они причинят нам серьезные неприятности.
– Понятно, – сказала Лилиан только чтобы что-то сказать и слабо усмехнулась.
Глава 45
Дарнлебы
1
И вот он, Черный лес. Нагие, отвратительного вида деревья с абсолютно черной корой и ветвями, нитями-капиллярами сплетающиеся с кронами соседних деревьев, своих сестер и братьев. Единая великая семья, тихая и мертвая. Какой же еще ей быть?
Но земля, трава и редкие кустики были далеко не черными – подобно пыли драгоценного металла, оседающей на загрубевших руках алчного, но безумно везучего золотоискателя, их укрывала мельчайшая, тускло поблескивающая серебристая пыль, так похожая на иней, но им не являвшаяся. Можно было подумать, что это осколки тех звезд, которые поглотила ватная масса свинцовых туч, но нет, они бы не долетели до земли, а сгорели в холодной, продуваемой свирепыми ветрами атмосфере. Осколки, которые запутались бы в сотнях и сотнях метров тонкой и черной, как легкие Яанксар, вуали, траурно укутывавшей лес. Она была почти не видна, посмотри на нее прямо и не увидишь, улыбнись, и она исчезнет, словно дым, но прикрой глаза и выпусти на волю всю свою боль и отчаяние, и она предстанет твоему взору во всей своей фантомной красе, расцветет, подобно эдельвейсу на изумрудных склонах гор. Она будет питаться твоей тенью, оборотной стороной твоей личности, всем, что отмерло и заглохло, отыграло и отпело, уснуло вечным сном под пыльным бархатом ложа, истлело на костях скелетов в шкафах, испарилось из запотевших колб и прокралось мхом в самые темные и чувственные пещеры твоего сердца...
2
Лилиан смотрела на Черный лес и не видела его. Ее плечи поникли, ноги ныли от усталости, в голове гудело, и все, на что она была способна в тот миг, так это уныло и тупо смотреть перед собой. Что, Черный лес, да? Прекрасно, только дайте мне наконец-то по-человечески поспать!
Остальные трое путников стояли рядом. Габриель изучающе осматривал лес, Вирджиния присела на землю, использовав свою суму в качестве подстилки, и скрестила ноги, Питер рылся в своем рюкзаке, очевидно, что-то искал.
Вдруг Лилиан, стоявшая ближе всех к границе леса, довольно-таки четкой линией отделявшейся от черных земляных кочек поля, по которому они шли ранее, увидела тропку, начинавшуюся в двух-трех шагах справа от нее и убегавшую вдаль.
– Ой, смотрите! – оживившись, воскликнула она, вполоборота повернувшись к спутникам и рукой указывая на тропу. – Есть проход! Можно идти.
Вирджиния и Габриель почти одновременно остановили на ней свои взгляды, и Лилиан, не дожидаясь их согласия, шагнула в сторону тропки. Еще шаг, и ее стопа коснулась бы припыленной серебром земли-вотчины леса. Но тут что-то помешало ей. Девушка напрягла силы и потянулась всем телом вперед, но нечто удерживало ее, стопорило. Пришибленная усталостью, она не сразу догадалась, что это была крепкая хватка руки Габриеля, неслышно подступившего к ней сзади.
– Что? – обиженно возмутилась она, повернувшись к мужчине.
– Обещаешь стоять на месте? – сдвинув брови к переносице, серьезно спросил Габриель.
Питер и Вирджиния смотрели на девушку со своих мест, и в их скупых взглядах не было ни единого намека на розыгрыш или шутку.
– Обещаю, – проговорила Лилиан, и Габриель ее отпустил. – Теперь объясни, в чем дело, – потребовала она.
– Сейчас Питер проложит нам путь. Смотри, – сказал Усомнившийся и отступил в сторону.
И Лилиан стала смотреть.
Питер, закинув на плечи рюкзак, сделал два шага вперед и остановился. В руках он держал клубок из нити, бесцветной, но очень толстой, приблизительно в три человеческих пальца, так что ее, наверное, лучше стоило бы назвать веревкой или канатом.
– Это путиль? – тихо поинтересовалась Лилиан.
– Нет, – ответила стоявшая рядом Вирджиния и ничего более не прибавила.
Питер присел на корточки и выпустил из рук клубок, зажав в правом кулаке край нити. Веревка, пару мгновений полежав на земле леса неподвижно, вдруг ожила и, извиваясь подобно змее, стала медленно ползти вперед, оставляя за собой витиеватый след – тропу.
– Теперь можно идти, – произнес Питер, окинув троих своих товарищей спокойным взглядом. Когда его глаза остановились на девушке, он прибавил: – Рекомендательно прошу идти исключительно по тропе и не выступать за ее края. Хорошо?
Лилиан поспешила утвердительно кивнуть, но глаз при этом все-таки не отвела.
Теперь характер передвижения путников несколько изменился. Они шли вереницей, друг за другом: впереди – Питер, перед которым вилась Указующая нить, за ним – Лилиан, потом Вирджиния и Габриель. Девушка настороженно поглядывала то по сторонам, то себе под ноги. К ее же собственному удивлению, ей совершенно не хотелось с кем-либо разговаривать. Возможно, мысленно, хотя, скорее всего, и этот вариант отпадал. Лилиан не исключала возможности, что ее высокоодаренные друзья обмениваются телепатическими посылами-репликами, но в те мгновения, серые и пустые, как глазницы мертвеца, это ее не только не раздражало, но и вообще перестало интересовать. Как зачарованная, она вслушивалась в собственное дыхание и в непонятные звуки, долетавшие из глубин Черного леса.
Когда начало смеркаться, они остановились и стали разбивать лагерь. Впрочем, как оказалось, он должен был ограничиться пределами свернувшейся в кольцо веревки, которая и стала разграничивающей чертой их магического круга с образовавшимся диаметром около четырех метров, вполне достаточного для того, чтобы каждый, пусть с минимальными, но все же удобствами, расположился на своем участке земли. Что удивило Лилиан, так это запрет на разведение костра.
– Мы не можем этого сделать, – сказал Габриель. – Во-первых, здесь нет никакого сухого хвороста, во-вторых, черные деревья, да и эти пепельные кусты ужасно горят, их дым ядовит. Ну, и, в-третьих, разгуливать по Черному лесу в преддверии ночи неблагоразумно и просто глупо.
Но костру нашлась альтернатива. Габриель извлек из-под плаща свой удивительный зонт, раскрыл его, и тот, равнодушный ко всем законам гравитации, вырос над их магическим кругом, словно гриб. Теперь трость-стержень светилась теплым желтым светом и мерно вращалась вместе с куполом. Чтобы отгонять черноруков и дарнлебов, пояснил Габриель.
– Кого-то из них я, наверное, и видела, – произнесла Лилиан, медленно усаживаясь наземь и со вздохом облегчения вытягивая свои ноги. Перед этим она успела закутаться в плед, так же, как ее друзья, и выпить «изумрудки».
– Правда? – Габриель изумленно вскинул брови.
– Да, – начала рассказывать Лилиан, – я стояла у самого края круга и смотрела в сумрак. Потом уловила какое-то движение, словно ветер ветки качнул. Но ветра здесь, ясное дело, никакого нет, да и качнулись ветки только одного дерева. Смотрю, а там сидят какие-то комочки, такие же черные, как и все вокруг. Сидят и не двигаются, не знаю, глядят на меня или нет – ничего не разобрать. Мне и так в последнее время не по себе, а тут еще какие-то существа объявились, вот я и отвернулась. А потом присоединилась к вам. Так что не знаю, померещились они мне или нет. Потому что... – она сделала паузу, – странно как–то, в Городе никаких таких существ нету, ну, похожих на животных, если не считать тех лошадей… а тут вдруг взялись и объявились. Да, и этот Тератополис… Им здесь называются даже пустыри и леса, верно? И не только места, где обитают… ларвы, да? – никто ей не ответил, потому зеленовласка продолжила: – В общем, где обитают местные чеду, с их домами и улицами?
Пока Лилиан разглагольствовала, Габриель поколдовал над рукоятью зонта, и вскоре чаша из плотной ткани увеличилась, и ее края, словно шторы с фестонами, опустились почти до самой земли. Теперь они и вправду очутились как будто внутри палатки.
– Это были дарнлебы, – тихо проговорил Питер, – и тебе не померещилось. Однажды мне посчастливилось столкнуться с ними поближе и рассмотреть как следует.
– Посчастливилось? – ошеломленно переспросила Лилиан.
Питер посмотрел на девушку отсутствующим взглядом, словно той и не существовало на самом деле, а недавний вопрос ему всего лишь пригрезился. По спине Лилиан пробежал холодок. Питер сидел напротив нее, и светящийся стержень разделял его лицо и тело на две неровные части. Когда мужчина вновь заговорил, то чуть отклонился в сторону, и его глаза заволокла пелена воспоминаний.
– Дарнлебы еще более омерзительные существа, нежели черноруки. Но, в отличие от последних, хватающих неосторожных путников за ноги и затаскивающих их же на верхушки деревьев за тем, чтобы подвесить там и беззвучно потешаться (а путник потом еще тридцать ночей будет мучиться от ожогов, которые те оставят на его лодыжках), дарнлебы безвредные. Они существуют просто для того, чтобы существовать. И в них есть некая притягательная сила, не жизнь, но энергия, берущая своим началом источник, так разительно отличающийся от того, который мы считает исходной точкой всего человеческого, что в пору нам подобным испытывать отвращение и брезгливость при одном лишь взгляде, брошенном на дарнлебов. Они двухтелые и двухголовые. Тела их сращены со спины, головы обращаются, но смотрят в разные стороны, они склизкие и не блестят, в двух отвисших животах имеется две воронкообразные впадины, из которых дарнлебы иногда издают весьма странные звуки. Если я скажу, что в чем-то они отдаленно напоминают смешанные крики ворон и русалок, это значит, что я ничего не скажу. Рты дарнлебов не имеют губ, но у глаз есть веки, глаз, обращающихся на все 360 градусов и по всем направлениям. У дарнлебов имеется хвост, один, не знаю, каково его предназначение, потому что во время полетов он свисает вниз мертвым грузом. Полеты дарнлебы осуществляют при помощи пары крыльев, они начинают расти с тех мест, которые мы бы назвали плечами, прямо по соседству с подбородковыми складками. Крылья – это десятки, с каждой стороны, оперенных жгутов. В полете все перья начинают вращаться вокруг своей оси, таким образом, очевидно, и поддерживая дарнлебов в воздухе. Хотя, быть может, что и нет. Дарнлебы обитают только в черных лесах и летают только над ними. Веществу, покрывающему их тела, еще не придумали названия. Это не кожа и не чешуя. Если учитывать тот факт, что дарнлебы проявляются с наступлением сумерек, можно предположить, что они состоят из мельчайших песчинок-частичек тьмы.
3
Рассказ Питера произвел впечатление на всех без исключения. Габриель изумленно качал головой, то ли удивляясь, что Питер так досконально изучил дарнлебов, то ли потому, как это он сам не догадался подойти к тем поближе и рассмотреть их, Вирджиния, бледная и безмолвная, не мигая, смотрела в лицо Питера, а Лилиан, обхватив колени руками, хмуро глядела на светящуюся трость-стержень зонта. Она не пропустила ни единого слова, сказанного Питером. Рассказ мужчины заинтриговал ее, но не так сильно, как если бы все ее мысли были сосредоточены на загадочных дарнлебах. Все потому, что Лилиан мучилась навязчивым желанием. Ее ноги все еще ныли, и девушке в те минуты больше всего на свете хотелось разуться, в придачу раздеться и погрузиться в горячую ванну. И чем больше она об этом думала, тем сильнее и непреодолимее разгорался огонь ее желания. Казалось, стоит на миг зажмурить глаза, и – опа! – тут же появится ванна, наполненная ароматной чистой горячей водой, в которую можно будет погрузиться целиком, расслабиться и поплыть, поплыть, поплыть...
Поразительно, подумала Лилиан, с трудом удерживая нить собственного сознания, чем больше, чем упорнее сосредотачиваешься на подобных вещах, тем реальнее они становятся... И как я тогда не замерзла ночью? Ведь холод для меня был таким реальным! Была бы жива, замерзла... Была бы жива, боялась?..
– Мы все устали, – сказала Вирджиния. – Давайте будем спать.
– Давайте, – поддержал ее Питер, а Габриель и Лилиан согласно кивнули.
– Только я еще чуть-чуть посижу, – произнесла девушка.
– Хорошо, – Питер пожал плечами. – Ведь никто не против.
– Питер? – осторожно позвала Лилиан.
– Да? – замерев с пледом в руках, мужчина посмотрел на зеленовласку.
– Сколько нам еще идти... ну, по Черному лесу?
– Думаю, не больше одного дня, – ответил Питер и спустя миг прибавил: – Если ничего не случится.
Лилиан кивнула и опустила глаза. Она подождала, пока остальные, укутавшись в пледы, улягутся, а потом подтянула к себе свою походную сумку и достала из нее Дневник да чернильник. Корпеть над своими записями ей не приходилось. Она записывала все, что могла вспомнить и хотела сохранить на бумаге, потому потратила совсем не много времени на свою писанину.
Убирая Дневник и чернильник обратно в сумку, Лилиан решила удостовериться, все ли ее вещи, которые она с собой взяла, на месте. Она не хотела вынимать их наружу, потому ощупывала каждый предмет рукой. Так, старую потрепанную книгу она пристроила сюда, вот карандаш, потом гладкий холодный бочок Крепыша, прекрасно, затем дужки танриспов и сами они… а это что такое?
Лицо зеленовласки вытянулось от изумления, когда она вытащила руку из сумки, раскрыла ее и увидела на ладони нечто, что не смогла определить сразу на ощупь.
Это было яблоко. Сморщенное вялое яблоко пыльного желтовато-зеленоватого цвета. Одно из двух, насильно связавшее свою судьбу с ее. Но которым из двух было то, что спокойно лежало у нее на ладони и холодило кожу, хотя, казалось, что прожигало ее? Как определить теперь? Она совсем запуталась…
Лилиан опасливо осмотрелась. Ее друзья лежали тихо, их лица были умиротворены, глаза закрыты.
Что же это такое творится, проклятье и замшелый олух? – в сердцах мысленно воскликнула Лилиан.
– Ты-то здесь при чем? – сердитым шепотом обратилась она, склонившись к яблоку. – А? Отвечай, несъедобное ты создание! – а потом опять оглянулась.
Но яблоко, разумеется, не ответило. Оно посчитало ниже своего достоинства заговаривать с той чеду, которая посмела обозвать его несъедобным!
– Ладно, не хочешь, как хочешь, – грозным шепотом произнесла зеленовласка и сжала яблоко в ладони. Тогда оно заскользило в ее пальцах и стало расползаться, но совсем не так, как это обычно бывает с раздавливаемым фруктом. Лилиан удивленно хмыкнула, в ее глазах блеснуло любопытство, и она увлеченно продолжила свою экзекуцию над маленьким беспомощным яблочком, пока оно вконец не расползлось и не превратилось в комок изрядно помятой бумаги. Руками, дрожащими от нетерпения, волнения и полной необъяснимости всего происходящего, девушка развернула скукоженый листок, но... он оказался девственно чистым! Не белым, поскольку сохранил цвет яблока – желтовато-зеленоватый, отчего и стал походить на потерянную страницу некоего древнего апокрифического манускрипта. Лилиан повертела-повертела его в руках и тихонько рассмеялась.
– Нет, это... это выше меня, – пробормотала она. Затем, еще раз внимательно осмотрев листок бумаги, сложила его вчетверо, убрала в сумку, которую потом подложила себе под голову и, поплотнее завернувшись в плед, уснула крепким сном без сновидений.
Глава 46
Проступок
1
Все случилось так быстро, что никто даже не успел подумать – ну вот, началось. Вернее, начались – они, неприятности.
Шел седьмой день пребывания поисковой группы в составе четырех чеду в Тератополисе. По подсчетам Питера и Габриеля, они должны были покинуть пределы Черного леса уже к вечеру, вновь оказавшись на просторах, а там и до близлежащих городов рукой подать.
Четверо путников молчаливо, друг за дружкой, шли по тропе, которую прокладывала им Указующая нить. Лес спал, как и прежде, мертвым сном. Воздух был бездушно сер, не имел ни запаха, ни вкуса.
Нежелание разговаривать между собой у четырех чеду становилось все явственнее. Усталость, от которой невозможно было избавиться, да окружавшая их местность, угрюмая до безобразия – теперь отражались и на самых сильных. Поход, которому, казалось, не будет конца, и чужой мир выматывали беспощадно, забирали последние силы, высасывали нервные соки, истощали тонкие призрачные тела.
Неприятности. Их ждали, но надеялись избежать. Коварные, они начались внезапно, когда Лилиан, сорвавшись с места, побежала вглубь леса, огибая черные деревья, стремительная, как лань, которых там, впрочем, никогда и не водилось. Остальные, для которых такой крутой поворот событий стал полной неожиданностью, застыли на месте, как вкопанные, недоуменно смотря вслед все удалявшейся и удалявшейся зеленовласке.
– Марские демоны! – гневно выругался Питер.
Расстояние между ними троими и их спутницей, которой – это было очевидно! – просто-напросто снесло голову, быстро увеличивалось, потому действовать необходимо было сообща, а, главное, незамедлительно, на размышления и принятие каких-либо решений времени не оставалось.
Питер, Вирджиния и Габриель многозначительно переглянулись и побежали за Лилиан, фигурка которой, значительно уменьшившаяся в размерах, все еще продолжала мелькать между стволов деревьев. Ими двигало единственное желание – догнать девушку и остановить ее. Питер, поначалу рассердившийся на несносную чеду, дерзнувшую нарушить правило, которое он установил, в первую очередь, для ее же безопасности, смог унять свою ярость и остудить гнев, Габриель запретил себе какие-либо эмоции, с головой окунувшись в холодное озеро рассудительности, а вот Вирджиния никак не могла справиться с собственным испугом, и ее сердце судорожно сжалось в груди от дурных предчувствий.
Что подстегнуло Лилиан совершить подобную глупость? Если учитывать ее характер – инстинкты и чувства, закручивающиеся в неимоверные круговороты. Иные догадки не стоили и засохшего пирога.
Когда Вирджиния отчаялась в том, что им удастся нагнать девушку, и что они, скорее всего, потеряют ее, Лилиан вдруг остановилась, так же внезапно, как и побежала. Трое чеду окружили ее кольцом, соблюдая определенную дистанцию. Пока они откашливались и тяжело дышали, Лилиан с потерянным взглядом топталась на одном месте, беззвучно, как рыба, вытащенная из воды, открывая и закрывая рот. В тот миг она походила на сомнамбулу, которую в один момент остановили и растормошили, и она обнаружила, что находится в совершенно незнакомой местности и ничегошеньки не понимает.
– Какого... – начал было Питер, но ему не хватило дыхания. Только сделав глубокий вдох, он смог продолжить: – Какого марского ежа ты вдруг решила размять ноги? – нахмурившись, наконец выговорил он, холодно и жестко.
– Да-да, было бы очень интересно узнать, – кивая головой, заметил Габриель. В его взоре читалось разочарование, и он даже не попытался его скрыть.
Вирджиния промолчала. Ей все еще было тяжело дышать, и смотрела она в землю.
Лилиан перестала вертеться и, взъерепенившись, вперила в Питера яростный взгляд, но, заговорив, она обращалась ко всем.
– К вашему сведению, мои достопочтенные знаки, – прошипела она, – я тут далеко не разминанием ног занималась, ясно?! Чем были заняты вы, а? – поджав губы, она посмотрела на каждого из своих спутников по очереди, и вновь вернулась глазами к Питеру. Ее голова чуть подалась вперед, плечи вскинулись, и она стала походить на загнанного зверя, пытающегося прорваться сквозь оцепление охотников. – Да и вы ли это?! Идете насупившиеся, когда отдыхаете – молчите! Помните ли вы вообще, кого мы ищем? – вдруг Лилиан выпрямилась и даже как бы выросла от этого, выражение ее лица стало трагически скорбным. – А я помню! Он – мой! Мой Винсент! И сердце мое обливается кровью, а душа изнывает от мучительной боли! Эти раны... они вскрываются... и каждая минута, потраченная зря, преумножает пустоту! – девушка выгнулась всем телом, обхватив себя за плечи. – Она пожирает меня, и бездна все расширяется и расширяется... – чем дальше, тем труднее ей было говорить, словно слова стали комоподобными сгустками, еле-еле проходящими через ее горло. – Я боюсь, мне так страшно!.. – голос Лилиан сорвался на высокие нотки, она стала оседать наземь. – Я боюсь его потерять, потерять... он больше мне не снится, я не вижу его лица... – плюхнувшись на холодную твердую землю, будто все мышцы в теле разом отказались ей служить, она начала хныкать, ее взгляд расфокусировался, руки повисли, как плети. – Я не вижу его серебристых глаз, не слышу его голоса, я потеряла его... Он ушел, а я... я осталась... Осталась в пустоте... И пустота будет длиться вечность... – тут Лилиан умолкла, и лицо ее застыло маской, отражающей глубокий панический ужас.
Трое знаков неподвижно стояли на своих местах, застыв в неловких позах. Как следует дальше действовать, быстрее за своих товарищей сообразила Вирджиния. Она подступила к Лилиан, присела рядом с ней и очень ласково и бережно приобняла девушку за плечи и притянула к себе. Та моментально уткнулась лицом в одежду старшей подруги, и ее плечи затряслись от рыданий.
– Может, дать ей «изумрудки»? – баюкая зеленовласку в своих объятьях, спросила Вирджиния, подняв голову и посмотрев на Питера, а потом на Габриеля.
– Да, – не сразу отозвался Питер, – можно попробовать, – его голос странным образом изменился и звучал, словно из-под толщи мутной воды.
Габриель коротко кивнул, соглашаясь с предложением женщины.
Питер снял рюкзак с плеч и, опустив на землю, склонился над ним.
– Ее нет... – спустя пару минут потрясенно прошептал он и выпрямился.
– Как нет? – вместе вскинулись и воскликнули в один голос Вирджиния и Габриель.
– Вот так – нет, – качнув головой, Питер посмотрел на своих друзей.
– А... – начала было Вирджиния.
– Проверить еще раз? – оборвал и в тоже время продолжил ее мысль Питер. – Я смотрел дважды. Бурдюк лежал сверху, там, где я его закрепил. Теперь его там нет. Все проще простого, – паниковать было не в привычках Питера, потому он говорил спокойно, вот только тише обычного.
– Значит, я пойду поищу его, – решительно заявил Габриель и сделал пару шагов в сторону, но потом вдруг остановился.
– Уже смеркается... – прошептала Вирджиния, в таком тоне, заслышав который, хочется тут же оглядеться по сторонам с трепещущей на поверхности надеждой и глубоко затаенным страхом и не увидеть тех существ, от которых может подобным образом скрадываться голос призрака, повидавшего много чего на своем бессмертном веку.
– И мы в ловушке, – прибавил Габриель, тем самым дополнив мрачности в и так сгущающиеся краски.
– В какой еще ловушке? – не соглашаясь, воскликнул Питер и осмотрелся, медленно поворачиваясь на месте. Да так и застыл, вполоборота к группке своих спутников.
– Мы зашли в болота, – тем же таинственным голосом Вирджиния озвучила то, что так и не слетело с губ мужчин.
– Ага, – буднично произнес Габриель (ха, конечно, ведь это такие мелочи!), – мы забрались в трясину. И потеряли Указующую нить. «Изумрудка» бесследно исчезла. Извините, я ничего не пропустил?
Втроем они посмотрели на съежившуюся в руках Вирджинии девушку, которая уже перестала всхлипывать и, казалось, даже задремала. Но никто не проронил ни слова.
– Через полчаса, – сказал Питер, смотря в глубины леса, – сумерки будут густыми, как сметана. Через час придет кромешная тьма. Значит, – прервавшись, он задумался и пару раз кивнул, – значит, до ночи мы отсюда не выберемся. Нет смысла. И рискованных предприятий на сегодня и так хватит. Хотя, в этом есть и позитивная сторона.
– Черноруки не смогут схватить нас раньше времени, – угадал Габриель, и вместе с Питером они мрачно усмехнулись, а Вирджиния только печально вздохнула.
– Ноз-барок при тебе? – тогда спросил Питер.
Габриель отрывисто засмеялся в нос.
– А где же еще ему быть? – ответил он. – Но ты ведь знаешь... – он не договорил и покачал головой, как врач, выпрямившийся над телом неизлечимого больного со словами – «мы сделали все, что могли».
– Да, – коротко согласился Питер.
– О чем он говорит? – испуганно прошептала Вирджиния, устремив свой взгляд, полный надежды, на лицо мужчины.
– Ты забыла? – в его голосе проскользнули зловещие нотки.
Женщина вздрогнула, словно выскочила на лютый мороз босая и в одной ночнушке из тонкого шелка.
– Ты знаешь, я не хочу вспоминать! – запальчиво выкрикнула она, и в этой ее позе, сидячей, с потерянным юным существом, которое она сжимала в объятьях, было нечто священное, что заставило Питера раскаянно и горько прошептать:
– Прости...
Воцарилось молчание, которое некоторое время спустя решился нарушить Габриель.
– Однако вернемся к наболевшему. К нашей проблеме. Ты знаешь, Питер, ноз-барок не дотянет до утра. Его света хватит – и это максимум! – на часов пять с половиной. А за следующие четыре-пять эти мерзкие топи, пока еще дремлющие, запросто нас сожрут. Как ты предлагаешь действовать?
– А как предлагаешь ты? – полюбопытствовал Питер, его голос опять изменился, и он цинично прибавил: – Может быть, полетим? Или зажмурим глаза, сосчитаем до десяти и очутимся на Быльном пустыре?
– Ну что вы, как дети! – прикрикнула на них нахмурившаяся Вирджиния. – Давайте сначала продержимся эти пять с половиной часов. И будем надеяться на лучшее.
– На чудо? – скептически спросил Питер.
– А пусть и на чудо! Я знаю, что эти болота впускают, но не выпускают. Но я верю в то, что каким-то образом, а нам все-таки удастся выбраться.
Габриель и Питер промолчали. Спорить не хотелось никому.
Мужчины присели на твердый участок земли рядом с Вирджинией и Лилиан, расположившись по обе стороны своих спутниц. Перед этим Габриель извлек из–под плаща свой зонт – ноз-барок – и раскрыл его над всеми четырьмя чеду. Трость-стержень засветилась приглушенной желтизной.
– Что ж, будем ждать, – тихо произнес Питер, и на долгие часы они погрузились в напряженное вязкое молчание.
А тьма повсюду продолжала сгущаться, безмолвная, гнетущая и непростительно черная...
Лилиан обмякла в руках Вирджинии и погрузилась в забытье. Женщина решила не тревожить девушку, как по той причине, чтобы дать ей отдохнуть после пережитого стресса, так и потому, чтобы она ненароком не усугубила их и без того тягостное положение и не создала новых затруднений.
2
– Где мы?
Лилиан очнулась и с заспанным видом растерянно посмотрела по сторонам.
– Все еще в Черном лесу.
Слова старшей подруги долетали до Лилиан как будто издалека, или словно она закрыла свои уши ладонями, отчего казалось, будто где-то рядом шумит океан. Но смысл сказанного доходил до нее еще медленнее.
– Все еще? – минуту спустя удивленно переспросила она.
Вирджиния кивнула. Лилиан посмотрела на мужчин, которые сидели рядом и изредка поглядывали на нее, а потом опять переводили свои взоры на тьму, копошащуюся за тонкой гранью света.
– Почему?.. – нахмурившись, сонно прошептала она, к чему-то прислушалась, любопытно склонив голову, и, посмотрев прямо в глаза женщины, спросила: – А что это там... булькает?
– Топи.
– Какие такие топи? – с возмущением воскликнула Лилиан, широко раскрыв глаза.
– Болото, понимаешь? – ответила Вирджиния. – Болото, в котором водятся живые топи.
– Живые топи? Но как мы здесь... – она не закончила фразу, в ее сознании вдруг одновременно, ярко и отчетливо всплыли все воспоминания минувших дней. – О нет... – простонала Лилиан. – Какой кошмар... Что я натворила! – она рванулась, чтобы вскочить на ноги, но Вирджинии удалось вовремя схватить ее и удержать.
– Пожалуйста, не делай лишних, и тем более резких движений, – попросила она девушку.
– Хорошо, – Лилиан покорилась и села.
На ее расширенный вопрос о том, почему они не спят, почему не выбираются из болота, и почему у всех такой тревожный вид, Вирджинии удалось ответить в двух словах, при этом передав саму суть всего происходящего. Правда, последняя ее фраза, касающаяся оставшегося им времени, а именно около сорока минут, после чего свет ноз-барока погаснет навеки, и они окажутся лицом к лицу с чавкающим неприятелем, зеленовласку ошарашила.
– А теперь, раз уж ты нормально себя чувствуешь, – произнесла Вирджиния, подождав, пока девушка переварит последнее услышанное известие, – расскажи-ка нам, пожалуйста, почему ты побежала, никому ничего не сказав?
Потупив взор, Лилиан перевела дыхание и заговорила:
– Я услышала голос Винсента. У себя в голове… Он звал меня, просил прийти к нему на помощь. Вижу, вы не реагируете. Потом посмотрела в сторону и между деревьев заметила высокую мужскую фигуру. Я была уверенна, что это Винсент! Он помахал мне рукой. Потом стал отдаляться, скрываясь за черными стволами. Он так звал меня, что я... – она виновато посмотрела в лицо подруги, а потом на Габриеля, сидевшего напротив, Питер же находился за ее спиной, – я не смогла устоять, не выдержала и побежала. Я знаю, – с напором сказала она, – я нарушила правила, я всех подвела и все такое. И Винсент оказался не Винсентом. И я впала в истерику. Со мной такое не впервой. И что же теперь? – ее речь прервалась безнадежным вздохом. – Мы все погибнем по моей глупости.
– Погибнем или не погибнем – это еще вопрос, – отозвался Питер, и Лилиан повернула к нему голову.
– Вопрос, который может остаться без ответа... – прошептала Вирджиния, ни к кому конкретно не обращаясь.
Они вновь умолкли. Лилиан не знала, смирились ли уже ее друзья с той участью, которая ждала их впереди, но про себя она так не хотела ни думать, ни говорить. Значит, нужно сражаться. Она завела их в болото, и она должна найти выход. Чтобы спасти не себя, нет, но тех, кто так бесстрашно хотел спасти ее.
В лихорадочных, но бесплодных размышлениях для Лилиан пролетели следующие полчаса. Она задавала вопросы то Вирджинии, то Питеру, то Габриелю, который, почему-то, отвечал неохотнее всех остальных, в надежде получить какую-либо дополнительную информацию, которая помогла бы ей придумать удачное решение. Но все опять сводилось к одному – к блужданию по кругу.
Вот уже и свет трости-стержня ноз-барока стал подрагивать и слабнуть. И четверо чеду поняли – скоро он погаснет насовсем. Отпущенное время истекало-исчезало быстрее, чем вода, просачивающаяся сквозь пальцы.
И буквально за миг до того, как желтый свет, ослепительно вспыхнув, погас на веки вечные, и жуткая тьма, исходившая, казалось, из самых глубин ничто, стремительным оглушающим потоком обрушилась на четырех беззащитных чеду со всех сторон, неся с собою погибель, воплощавшуюся в голодных, обуреваемых нечеловеческой злостью топях, Вирджиния своим таинственным, преисполненным скрытой силой голосом прошептала:
– Иногда, чтобы увидеть свет, нужно погрузиться во тьму.
Мутно желтый свет ноз-барока погас.
И они погрузились во тьму.
Теперь было непонятно, кто, где стоит – можно было ориентироваться только по голосам.
– Что-что ты сказала? – ошарашено воскликнула Лилиан.
Чавко-шамкающие звуки зазвучали призывно дерзко и стали приближаться.
– То, что сказала! – повысив голос, ответила Вирджиния где-то справа. – Чтобы увидеть свет, нужно погрузиться во тьму!
– Да, да, да! – восторженно выкрикнула Лилиан и прибавила: – Задержите их, ребята! Хотя бы на чуть-чуть! – послышалась ее торопливая возня, а потом вновь голос: – Я нашла выход! Мы будем спасены!..
И пока ее трое друзей издавали непонятные рычащие звуки и производили тем более непонятные, что не были видны, телодвижения, храбро отражая натиск топей-пожирателей, Лилиан дрожащими руками рылась в своей сумке, пока не извлекла на свет, которого не было... танриспы!
И нацепила – чуть не промазав! – их себе на нос.
И два мощных луча-прожектора чистейшего белого света выбились из ее глаз и пронзили загустевший мрак пространства, рассекли, подобно волнорезу океанскую гладь, и тьма растаяла, словно вода на солнцепеке, и стала отступать, отступать, отступать...
Свет танриспов заменил Указующую нить. Там, где ложились его пятна, земля становилась твердой и безопасной и оставалась такой еще некоторое время после того, потому четверо путников, держась за руки и за плечи друг друга, смогли благополучно покинуть болотистые места, оставив позади себя свирепо злопыхающие топи, упустившие свою добычу и теперь абсолютно безвредные.
А потом они, тяжело дыша, бежали через лес. В беспорядочно мечущихся по сторонам белых лучах танриспов то тут, то там начали мелькать черные силуэты существ. Это были черноруки. Подвижные и проворные, они спрыгивали с верхушек деревьев и гнались за чеду, они перебегали с ветки на ветку, ища подходящий момент для нападения. Но Лилиан, Габриелю, Вирджинии и Питеру каждый раз удавалось увернуться за секунду до опасных прикосновений и чудом избежать пламенных ожогов.
– Где выход?! – мысленно вопила Лилиан. – Куда мне бежать?!
– Беги туда, куда подсказывает тебе сердце! Сердце, а не глаза!
Она не знала, кто ей отвечал, да и в те минуты это было совершенно неважно. Лилиан слепо подчинилась, взяла чуть вправо, вовремя отклонилась от чего-то темного, пролетевшего меньше, чем в полуметре от ее головы, и потом по свисту и шлепку догадавшись, что это был один из черноруков, что есть силы побежала дальше. В некоторые мгновения ей начинало казаться, что ее друзья отстали, а она летит, подобно ветру, обдающему ее лицо холодной волной, заползающему в сознание, раскидывающему там пустые листки ее памяти, что она движется быстрее молнии, быстрее света, и что Черному лесу не будет конца. Но она не смела обернуться – страх подстегивал ее бежать только вперед и вперед. Где-то отдаленно, на задворках самой себя, растрепанных и взъерошенных, она понимала, что никогда еще ее чувство страха не было таким глубоким и мощным, как тогда. Лилиан посылала в неизвестность вопросительные знаки, и когда они возвращались с ответами, сумбурными и невразумительными, но в которых ощущался дух кого-то из ее друзей, чувствовала, как один из заиндевевших, заледеневших кусочков, мозаикой покрывших ее сердце, постепенно отходит, оттаивает и вновь начинает сверкать радостью и надеждой.
– Стоп! Стоп!..
– Лилиан, остановись!
Звуковая и мысленная волны одновременно накрыли зеленовласку. Первыми на эти слова отреагировали ее ноги, но тело продолжало свой полет, потому Лилиан, разрываясь между двумя желаниями – остановиться или бежать дальше – не удержалась и кубарем полетела наземь. Айкая, ойкая и по-другому вскрикивая от боли, она скатилась с горки, прощупав ребрами и спиной каждую кочку, и только потом остановилась. Ее энергия исчерпалась. Вокруг воцарилась мертвая тишина.
Потом послышались знакомые до щемящей боли в груди голоса друзей и приглушенный топот ног. Чьи-то крепкие руки бережно подхватили ее и помогли подняться. Лилиан оперлась на плечо чеду, приведшего ее тело в вертикальное положение, и с затаенным удовлетворением заметила, что им был Габриель. Питер и Вирджиния, измученные, потрепанные и бледные, стояли напротив. Но их глаза светились победоносным блеском.
– Все... все целы? – через силу прохрипела Лилиан, что-то в горле мешало ей говорить.
– Да, – сказали Питер с Габриелем.
Вирджиния глубоко кивнула.
Еще чуток Лилиан подержалась за Габриеля, пока не почувствовала достаточно силы в ногах, потом отступила в сторону. Усомнившийся не воспротивился. Похлопывая себя по одежде, девушка с сосредоточенным видом стала осматривать ближайшие участки земли.
– А где танриспы? – спросила она.
– Ах, да! Вот они, – Питер протянул к ней руку, в ладони которой было что-то зажато. – К сожалению, они сломались.
– Сломались? – упавшим голосом повторила Лилиан и приняла из рук мужчины покореженные остатки той удивительной вещи, которая, ни много, ни мало, а спасла их души.
– Как печально... – прошептала она. Затем порылась в сумке и достала кусочек мягкой серебристой ткани, в которую ранее были завернуты танриспы, и в которую теперь девушка собиралась положить их осколки. Так она и поступила, а потом, после минутного молчания, поддерживаемого всеми, поинтересовалась: – Что мы будем делать?
– Я думаю, стоит отдохнуть, – поделился своими соображениями Габриель.
– До рассвета еще около четырех часов, – сказал Питер. – Я согласен с Габриелем.
– Ой, а что с вашими ногами? – спросила Лилиан, указывая на брюки Питера и Вирджинии, внизу местами разорванные. – И у тебя также! – прибавила она, посмотрев на штаны Габриеля. А потом глянула на свои – ее были целые.
– Да, – ответил Габриель и поморщился. – Черноруки.
Лилиан закрыла рот правой рукой.
– Я взял с собой травы, – отозвался Питер. – И приготовлю отвар. Но ему нужно будет настояться шесть часов.
–Хм, это же надо, – сказала зеленовласка и устало ухмыльнулась. – У нас нет тел, но есть раны, которые мы будем лечить отваром из трав.
– Только тогда мы потеряем полдня, – тихо заметила Вирджиния, – или даже день.
– Значит, потеряем, – решительно заявила Лилиан. – Вы пострадали из-за меня. И пока ваши раны не заживут, никуда мы не пойдем. Согласны? А Винсент, чай, не маленький, не пропадет.
В ответ ее друзья лишь широко улыбнулись.
3
Габриель потерял свой ноз-барок. Он пал в бою и достался чернорукам, но успел сослужить хорошую службу своему хозяину и его спутникам.
В подходящий момент Лилиан вспомнила о Крепыше. И пока Питер варил целебное зелье, подсыпая травы из холщового мешочка в булькающий котелок (удивительно, это все помещалось в его рюкзаке!), зеленовласка угощала своих друзей «изумрудкой», которую с радостью производил для нее маленький фарфоровый чайничек, и которую девушка наливала в плоскую глиняную чашку.
На привал они расположились у огромной поваленной ели, непонятно откуда взявшейся на Быльном пустыре, что начинался сразу за Черным лесом. Как же удобно было сидеть среди ее раскидистых пышных лап! Приятно и ненавязчиво их иглы покалывали кожу, сами же они, казалось, защищали не только от студеного ветра, мечущегося на просторах, но и от самой тьмы, желеобразной субстанцией растекшейся повсюду. Впрочем, эта же тьма скрывала от глаз и массив Черного леса, который в те мгновения никому не хотелось видеть, что уж говорить о том, чтобы упоминать это мрачное место вслух.
Лилиан посчитала своей обязанностью помочь товарищам устроиться на ночлег. Ей было совестно на душе из-за того, что она единственная не пострадала в той передряге, причиной которой послужил ее же проступок. Она достала из сумы Вирджинии, под присмотром последней, толстые теплые пледы, одним из них накрыла свою подругу и даже поцеловала ее в лоб, другой отнесла Габриелю, и тот благодарно пожал ей руку, а с двумя оставшимися направилась к сидевшему на корточках у костра Питеру.
– Ночи становятся все более холодными, – сказала она и протянула плед мужчине. – Я могу последить за отваром. А ты пойди отдохни, – и мгновение спустя прибавила: – Если хочешь, конечно.
Не вставая, Питер взял плед и набросил его себе на плечи. Он окинул девушку задумчивым взглядом и слабо усмехнулся.
– Я должен сам его доварить, – чуть позже произнес он. – Но ты можешь составить мне компанию, – а после паузы, качнув головой, прибавил: – Если хочешь.
Лилиан завернулась во второй плед, который принесла с собой, и села поближе к костру, подогнув под себя ноги.
Некоторое время они сидели, не разговаривая. В прозрачной морозной тиши дыхание чеду не превращалось в пар, но оставалось незримым, в огне потрескивали ветки, а в котелке продолжало булькать зелье, отдавая золотистым светом. Изредка Питер длинной тонкой палочкой помешивал отвар, и тогда Лилиан, отрывая затуманенный взор от медно-золотистого пламя, никогда не знающего покоя, а лишь смерть, фокусировалась на белой, с выступающими костяшками руке мужчины.
Какие необычные у него пальцы, вскользь размышляла Лилиан, такие торжественно строгие... Наверное, иногда они выглядят отталкивающе, но их прикосновения могут быть поразительно нежными. Пальцы, руки, тело... Мы оставляем их себе после смерти. Чтобы не потеряться? Извечная борьба со страхом. Или таким образом Высшие от чего-то нас оберегают? Но от чего? От пустоты, имя которой – бесконечность?..
Отпустив мрачные раздумья и более не желая к ним возвращаться, Лилиан потянулась к запястью правой руки и сняла с него браслет. Пару минут она задумчиво перебирала его в пальцах, а потом на свет посмотрела на округлые темно-желтые, как смола, камушки и мечтательно усмехнулась. На миг ей показалось, что крохотные насекомые ожили и зашевелили своими лапками да замахали крылышками. Если бы вы могли освободиться, подумала девушка, и подняться в сумрачные выси, вы бы полетели к нему, утешили бы его и принесли печальному изгнаннику мое горячее дыхание и живительные капли моего кровоточащего сердца…
– Питер, а это больно? – какое-то время спустя, вернув янтарный браслет обратно на запястье, негромко поинтересовалась Лилиан, сосредоточившись на лице мужчины.
– Что? – он посмотрел на девушку.
– Ну, эти ожоги, которые остаются от черноруков.
– Чуть-чуть.
– Совсем-совсем?
Питер улыбнулся, шире и естественнее, чем раньше.
– Конечно же, больно. Но мы привыкли к боли. Какой бы она ни была.
– Мы – это кто? – не поняла Лилиан.
Улыбка Питера стала печальной, и мужчина не вымолвил ни слова.
Лилиан хмыкнула. А вот она привыкла к тому, что ее вопросы остаются без ответов. Сменив позу, зеленовласка согнула ноги, обхватила их руками и положила подбородок на колени, а потом, усмехнувшись и, не мигая, глядя в огонь, произнесла:
– Знаешь, последний раз я так бегала по Цина-Лубб. Только там были всякие закоулки-улочки и куча домов, а здесь... – тихий вздох, – сплошные чернющие деревья. Кстати – в этом я так до сих пор и не могу разобраться – почему в Цина-Лубб, месте, в котором, получается, чеду не обитают, пространство разбито на улицы и столько домов стоит вокруг? Для кого они созданы?
Питер основательно помешал отвар в котелке и неспешно заговорил:
– Что есть дом? Это некое укромное и родное местечко, которое играет немаловажную роль – огромную, я бы даже сказал – в жизни общественного человека. Город видит дома во всех отражениях, потому и считает, что они важны. Далее – улицы состоят из домов, улицы – определенная система. Система, которая ущемляет свободу. И это позволяет Городу держать чеду в повиновении. В клетке-узде. Я уверен, что, – Питер стал выделять каждое слово, – если Город станет полем или морем, он просто перестанет существовать.
Лилиан внимательно его слушала, но на последних словах не сдержалась и изумленно хмыкнула.
– Перестанет существовать? – переспросила она.
– Да, перестанет. Там, где свобода становится абсолютной, нет места ни для одной системы.
Лилиан с важным видом покивала головой, вынужденная согласиться.
– А про какие такие отражения ты говорил? – полюбопытствовала она.
– Это касается Сердца Города. Считается, что им является огромный, необъятных, безумных размеров шар, состоящий из неисчислимого множества пузырьков-отражений. Отражений душ чеду.
– Кажется, кто-то мне говорил, что не верит ни в какие легенды... – тихонько протянула Лилиан, мягко улыбаясь.
Настал черед Питера хмыкать.
– Может, и так. Но я видел Сердце Города собственными глазами.
– Что, правда? – потрясенно прошептала Лилиан, потом вдруг изменилась в лице и тяжело выдохнула воздух через рот, словно кто-то с силой ударил ее в грудь: – Ты... – смотря на Питера широко раскрытыми глазами, она протянула к нему руку, но та так и зависла в пространстве, – это был ты! Там, в Цина-Лубб! Тот мужчина, на Улице Мерцающих Ив! Теперь я точно знаю, – и она замахала в воздухе указательным пальцем протянутой руки и уверенно закивала, – да, это был ты! Ты.
Питер никоим образом не отреагировал на эмоциональный выпад девушки, он остался к нему абсолютно равнодушным.
– Лилиан, ты устала не меньше нас, – спокойно проговорил он пару мгновений спустя, – иди ложись. Отдохни. Утром все минувшее покажется всего лишь сном.
Нахмурившись, Лилиан долго всматривалась в глаза мужчины, в черной бездне которых играли отражения ленточек пламени, словно силилась понять, что же сокрыто за его простыми словами.
– Ладно, – наконец произнесла она и, нехотя поднявшись, размяла ноги. – Отдыхать так отдыхать, – она сделала несколько шагов в сторону поваленной ели (которая походила на царевну-великаншу, вдруг утомившуюся в пути и решившую прилечь поспать, да так и оставшуюся на веки вечные на краю Быльного пустыря, на пути из бесконечности в вечность), но потом остановилась и повернулась к продолжавшему сидеть на корточках Питеру. – И все-таки я знаю, что это был ты, – в полголоса прибавила она и потопала устраиваться на ночлег, в объятья мягких еловых лап, иглы которым лизали слабые отсветы золотого костра.
Глава 47
Вирджиния
1
Дневник, ХЗР
Дата, день недели – неизвестны
Время – также, но где-то между 15 и 18 часами
Место – поваленная ель, Быльный пустырь, Тератополис
С чего бы начать? Хм, по сути, я уже ответила на этот вопрос. Я уже это сделала. Начала свой рассказ. Или это не рассказ, а отчет? Неважно.
Главное сейчас – не отвлекаться на мелочи. Я имею в виду мелочи внешнего мира. Надеюсь, Ви не забудет о моей просьбе и не уйдет, не забредет в своей прогулке слишком далеко. А то ведь я тогда останусь совсем одна! Какая жуть.
Нет, это не жуть. Жуть будет дальше. Ха-ха-ха – смех злого гения. Не моего, разумеется.
Ладно, ближе к делу.
Да, они вернулись. Вернее, пока что в единственном экземпляре. Не имею представления, что на это повлияло. Так давно их не было. Я даже как-то поотвыкла. Честно.
Да, я говорю, речь идет о моих прелестных кошмарных сно-видениях. Именно в такой последовательности! Фу, какое длиннющее слово. Употреблять бы таких поменьше, а то пока допишешь его до конца, забудешь, с какой буквы начинала. Ха, шутка. Это я так сама с собой развлекаюсь.
Ну, вот, я опять сбилась с курса!
Сразу же проясню парочку вещей.
Было ли мне страшно во время или после моего прелестного кошмарного сно-видения? Мне страшно до сих пор. Надеюсь... Так, проехали, ладно. Мелочи все это.
Дальше. Я сильно и истерично кричала, потому Ви разбудила меня. Потом я напилась чаю, онто-рио, «изумрудки» – именно в такой последовательности (что это за наваждение?) – и, кажись, успокоилась. Более-менее. По крайней мере, руки, хоть и дрожат, но чернильник держать позволяют.
Хорошо. Чего хорошего? Да арпаланский шаман их знает!
Кому на самом деле принадлежат кошмарные сно-видения, которые на время стали моими? Мне ли? Моей прошлой жизни? Быть может, будущей?
И стоит ли так много внимания им уделять? Беспокоиться? Время от времени думать? О них?
Несколько минут спустя
Я так и не решила, что верно. Придется отложить на будущее. Его у меня, не знаю, на чье счастье, но целый зеленый вагон и леприкон.
Я стояла в коридоре (это я уже описываю мое прелестное кошмарное сно-видение). Средних размеров по ширине, но очень высоком, будто занимавшем два этажа. Стены были оббиты деревянными панелями, потемневшими от времени. Освещение было очень скудным. Я бы даже сказала, что оно и вовсе отсутствовало. Такое чувство, словно вот-вот должно было светать, и этот помятый, постаревший за ночь сизый-сизый свет просачивался из рукавов коридора, ответвлений, на которые он расходился как раз перед гранью, за которой начиналась тьма. Ладно, это не самое существенное. Хотя...
Вначале я была просто я. Ни женщина, ни мужчина, ни дитя, ни старец. Прямо-таки гробовое спокойствие и умиротворение. Но потом вещество, наполнявшее коридор, вещество, в котором струился седобородый свет, тревожно колыхнулось, и меня проняла дрожь.
Какой-то отрезок времени выпал из моей памяти.
Почему-то я уже бегу по коридору, но как бы и не по этому, то есть по-другому. Множество-множество разветвлений, окон не видать, тьма отступает-отступает, и я никак не могу ее догнать. Я тяжело, сбивчиво дышу, но так и не знаю, не могу разобраться, женщина я или мужчина (в предыдущие-то разы я все-таки была мальчиком и юношей – то есть имела вполне определенный пол!). Отчего-то я очень сильно переживаю, я боюсь не успеть и срываю огромные пыльные покрывала из тяжелой темной ткани с больших старых зеркал, висящих вдоль стен. Слева, справа, раз, два. И так будет длиться, пока я, наконец, не увижу себя! Все равно, бессмыслица получается какая-то. Но тогда мне так не казалось!
Я все бегу и бегу, из пор моей кожи выступает липкий холодный пот и покрывает мое тело омерзительной тонкой пленочкой. Меня начинает знобить. Зеркала великолепные, в серебряных и золоченых рамах, прям как в каком-то старинном замке. Только вот мне известно, что это точно не замок.
Я никак не могу разглядеть себя. Постоянно что-то мешает. Но сильнее всего – женский смех. Он долетает то сзади, то слева, то спереди, иногда будто бы из-за стены. Женский голос низкий, и, наверное, когда он шепчет мужчинам на ухо всякие любовные словечки да признаньица, те начинают сходить с ума. Почему-то именно так мне тогда представилось. Голос смеется то игриво, то задорно, но все чаще сардонически. Это пугает меня, но больше настораживает и вызывает раздражение.
Так вот, меня отвлекает этот смех. А еще – длинные локоны темно-русых волос, с древесными оттенками, и волны платья, то бордового, то рубинноцветного. Они мелькают где-то на периферии, а когда я резко поворачиваю голову в ту или иную сторону, и локоны, и подол-рукава платья тут же куда-то исчезают. Это мне чудится, думаю я. И бегу дальше. У меня единственная цель – увидеть себя, свое отражение.
Опять провал.
Потом продолжается все то же самое, что и в предыдущем отрезке, но уже с новыми деталями. Появляются женские руки. Нет, это слишком грубо. Женские ручки. Изысканные и такие утонченные, с музыкальными длинными пальчиками, затянутыми в ослепительно белые перчаточки. Запястья так чудесно изгибаются, словно вальсируют, а пальчики манят и ласкают воздух.
Этот отрывок прерывается, когда женские ручки требовательно ложатся на мои плечи сзади и сжимают их. Сжимают до боли.
И я переношусь в последний отрезок. Вернее, может, он и не был последним, если таковой вообще мог существовать. Просто на нем Ви как раз и растормошила меня.
Итак, я стою перед зеркалом. Я сбросила с него полотно. Мне даже кажется, что я что-то вижу. Но как-то расплывчато и неясно. Зеркало огромное, настолько, что в нем я должна бы отражаться в полный рост. Но я не могу этого понять, разобрать, и неизвестность так мучительна, она дразнится и убегает, я не успеваю ее поймать, словно по моему телу бегает сотня с лишним таких крошечных премилых жучков, они перешептываются, смеются, забавляются и ускользают каждый раз, когда я подношу к ним пальцы своих рук.
Я вижу другие пальцы. Изящные и тонкие, как стручки фасоли. Как очень красивые, эстетически правильные стручки фасоли. Или спаржи?
Руки женщины в белых перчатках обвивают мою грудь. Так ласково, так нежно и так... навязчиво. А затылок мой согревает ее горячее дыхание. Но слов нет. Только смех, приглушенный и дерзкий. И крона темно-русых, тонко пахнущих травами волос. Они щекочут мою шею, щеки. Они живут своей отдельной жизнью и заползают в мои уши, ко мне в рот и нос, щекочут меня, извиваются. А руки поднимаются к моим глазам и закрывают их, потом касаются рта, я чувствую обжигающее тепло, истекающее из пальцев, оно просачивается сквозь тонкий бархат перчаток и обдает меня жаром. Тогда на миг – всего лишь на миг! – голос женщины смолкает, дыхание замирает, и я не чувствую прикосновений к своей спине ее тела.
Но потом все возобновляется. И – какой ужас! – во мне начинает разгораться желание. Такое особое, его невозможно описать словами. Руки женщины плотнее прижимаются к моей груди, но не ее тело, что находится позади. И я, не отрываясь – я просто не в силах этого сделать! – гляжу на ее прекрасные ручки в белых перчатках. Желание продолжает разгораться. Ручки движутся все ниже и ниже, пока не останавливаются на уровне сердца. Тогда они впиваются в меня! А идеальная белизна перчаток покрывается все увеличивающимися и увеличивающимися ярко алыми пятнами, пока те не превращаются в абсолютно красные!
Я вижу – женские руки в красных перчатках сжигают мою грудь, мое тело, мою суть. Их пропитывает кровь из моего сердца, которое все съеживается и съеживается внутри меня. И кровь кричаще алым потоком струится с изысканно утонченных женских ручек.
Моя душа вопит. Но никто ее не слышит.
Я есмь отражение, отражение есмь я.
Я смотрю в зеркало.
Я вижу свои серебристые глаза.
Минут пять или десять спустя
Я не верю своим глазам! Я это написала. То, чего не дало мне мое прелестное кошмарное сно-видение. Но что пришло ко мне сейчас, когда я пережила все сызнова, повторно.
Я увидела глаза, но они оказались не моими. И теперь мне не нужно видеть лицо, я знаю, кому оно принадлежит.
Все становится предельно ясным.
Или запутывается еще больше.
2
– Вирджиния! – выкрикнула Лилиан, вскочив на ноги. Ее Дневник и чернильник тут же упали наземь. Зеленовласка подняла их и трясущимися от внутреннего возбуждения руками запихала в свою походную сумку.
Вирджиния не отзывалась. Лилиан осмотрелась по сторонам, ища глазами старшую подругу. Но той нигде не было видно, ни возле тлеющего смолью Черного леса, постоянно хранящего в себе часть ночной тьмы, ни на косых бугристых плоскостях пустыря, вдали подернутых сизой дымкой тумана.
– Ви, ты где? – позвала девушка еще раз, а потом обошла поваленную ель и обнаружила свою подругу сидящей на земле со скрещенными ногами. Женщина была неподвижна и смотрела на свои сцепленные замком руки.
– Ви, почему ты не отзываешься? – с легкой обидой в голосе спросила Лилиан. – Я уж испугалась.
– А, это ты? – вдохнув полной грудью холодный воздух, отозвалась Вирджиния и рассеяно посмотрела на девушку: – Извини, я так задумалась, что не услышала твоего голоса.
– Ви, скажи, когда вернутся Питер с Габриелем?
– Не знаю, – протянула Вирджиния, – может быть, к вечеру.
Двое мужчин еще до полудня собрались и отправились в разведку, ознакомиться с территорией и, возможно, подобраться к городам, чтобы осмотреть их. Так Вирджиния пояснила Лилиан, когда последняя, очнувшись от жутких снов, поинтересовалась, куда подевались их спутники.
– Может быть? – переспросила Лилиан. – А если поточнее?
Она нервно сжимала пальцы в кулаки и потому держала руки в карманах, чтобы Вирджиния не прознала о ее тревоге.
– Лилиан, ну откуда мне знать? – проговорила Вирджиния. Вид у нее был расстроенный, но задумчивость постепенно развеивалась. – Они взяли с собой факелы, – продолжила она, – так что могут вернуться и ночью. Или уже следующим утром.
– Но это слишком долго! – запальчиво воскликнула Лилиан и взмахнула руками, словно стряхивая с них воду.
– О чем ты говоришь? – изумилась Вирджиния. – Долго для чего?
– Для меня, – ответила Лилиан, и в голосе ее проскользнули нотки душевного напряжения. Вернув руки обратно в карманы, она принялась ходить из стороны в сторону. – Мы должны срочно отправляться за Винсентом! Мне нужно его увидеть! И зачем Питеру с Габриелем понадобилось идти в разведку именно сейчас? У них хоть зажили раны на ногах?
– Их раны затянулись, как и мои, можешь об этом не беспокоиться. Питер умеет творить чудеса, – спокойно ответила Вирджиния, продолжая сидеть на твердой земле и, кажется, ни капельки не страдая от пронзительного холода, размешиваемого в воздухе ветром, перешептывающимся с бесцветными небесами. – О Винсенте также не тревожься. Ты ведь сама говорила, что он не маленький. И если ему удалось продержаться в здешних местах столько времени, лишние два-три дня не сыграют в его судьбе особой роли.
– Но зато сыграют в моей!
– Если ваши судьбы связаны, не сыграет.
– Ты в этом уверенна?
– Я ни в чем не уверенна. Но, мне думается, что во время своей разведки Питер и Габриель, вполне вероятно, могут повстречать твоего ненаглядного.
– Он не мой ненаглядный, – пробормотала себе под нос Лилиан.
На какое-то время они замолчали. Ветер, незримый и вездесущий, прилетавший с далекого неведомого севера, из-за безликих холмов, выраставших на горизонте (за которыми, как подозревала Лилиан, и скрывались те два «близлежащих» города), ныл и завывал, прятал свои сокровища в малахитовой гуще царевны-ели и, одарив на прощанье двух безмолвных чеду поцелуями и ласками, от которых пробегал мороз по их коже, давненько не впитывавшей свет настоящего солнца, забирая с собой частичку их самих, запаха их волос да одежды и, без каких-либо обещаний вернуться или же прислать нежную весточку, улетал к мрачному величественному Черному лесу, а там еще и еще дальше, пока его следы не заметал песок времени.
Вдруг Лилиан усмехнулась. Она представила себя и Вирджинию со стороны. А потом – художника, решившего запечатлеть их бессмертные образы на холсте. Ему понадобится так мало красок и так мало дней, чтобы создать шедевр, который, за неимением лучшего, он назовет «В ожидании», вкладывая в это название нечто свое, сугубо субъективное, а две героини его творения будут с тех пор обречены на то самое ожидание, незнамо кого, незнамо чего, незнамо в какой стране. Ожидание длинною в вечность.
– Знаешь, я так устала от жизни, – заговорила Вирджиния, тихо и печально, и будто бы ветер зашуршал в ее голосе – прозвучало в нем нечто такое, магическое. Смотря перед собой, Вирджиния продолжала: – Мне надоело постоянно преодолевать преграды, решать проблемы – ведь они не кончаются даже со смертью, – она чуть помолчала. – Не только ты не получаешь ответов, Лилиан, – при этих словах женщина посмотрела на зеленовласку. – Я не получаю их уже давным-давно, – она попыталась улыбнуться, но получилось жутковато. – Поэтому я и выбрала тебя. Ты идешь вперед, и у тебя еще есть шанс. Я же топчусь по кругу. По заколдованному кругу. И я устала от этой возни.
Вирджиния перевела взгляд на свои руки. Она постепенно разжала пальцы, и свет некоего предмета, который она держала в руках, прорвался наружу, более не сдерживаемый. Свет, переливающийся множеством чистых теплых красок, такой жизнерадостный, притягивающий взор, охватил всю фигуру женщины, которая, озаряемая им, казалось, только что вышла из иного мира.
У Лилиан перехватило дыхание. Не в силах оторвать глаза от сияющей вещицы, она медленно приблизилась к Вирджинии и опустилась перед ней на колени, так, словно бы то, что находилось в руках женщины, было святыней. Святыней, которую зеленовласка однажды уже видела.
– Что это? – с торжественным выражением лица поинтересовалась Лилиан.
– Куру-саб, – просто ответила Вирджиния.
– Он принадлежит тебе, да? Он твой?
– Да, мой.
– Поразительно! – Лилиан выдохнула через рот и, сев на свои пятки, уперла ладони в колени. – Я видела такие. Когда была в Цина-Лубб. На одной из улиц, которую я прозвала Улицей Кривых Крыш, – она хохотнула и возбужденно заговорила дальше: – Смешно, правда? Там у людей – вот проклятье! – у чеду, разумеется, были такие же. Интересно, что они означают? Ты можешь мне объяснить? Ты была когда-нибудь на такой улице? Те люди, м-м, чеду выглядят такими несчастными...
Взгляд Вирджинии стал отстраненным, а лицо, посерьезнев, превратилось в маску.
– Я просуществовала на той улице около тринадцати лет. А до того – около сорока здесь, в Тератополисе, – неслышно задержав дыхание, она на миг умолкла. – Я самоубийца, Лилиан. И я заслужила свой рок, – Вирджиния сделала паузу, которая показалась зеленовласке бесконечностью, а потом, сдвинув брови к переносице, посмотрела на девушку, побледневшую от потрясения, и произнесла: – Думаю, настало время поведать тебе историю моей жизни.
3
В рассказе Вирджинии не было ни дат, ни деталей, ни новых имен. Это не история жизни, с досадой подумала Лилиан, хотя слушала свою подругу с увлечением, не перебивая ее да иногда подбадривая кивками. Потому возникшее после кислое ощущение девушке пришлось похоронить глубоко внутри себя и не расстраивать Вирджинию по лишнему поводу. В результате у нее осталось странное послевкусие, словно бы она, побывав на шикарном пиру, попробовала изумительно вкусное блюдо, но так и не смогла выведать его рецепт. Она узнала от своей старшей подруги много чего интересного, но это не прояснило общую картину, а лишь дополнило ее новыми деталями, разнообразными, играющими радугой, но такими же бесполезными и никчемными, как и остальные, пока не будет добыт главный ключ к разгадке.
Наверняка еще одно проявление дуальности, подумала про себя Лилиан, и Ви как нельзя лучше его продемонстрировала.
– Противостояние в Тератополисе, – говорила Вирджиния, когда они вместе расположились у костра, – есть активное. Только борец и боец сможет освободиться, раскаявшись, приняв себя таким, каким он есть, и всей душой пожелав стать лучше. Тогда он и получает возможность перенестись в Телополис. Он, и я имею в виду человека, должен воспользоваться этим шансом. Потому что другого может и не быть. А вот в Городе противостояние является пассивным. Попробуй победить комфорт и уют! Пусть и не всегда совершенный. Но тебе дают работу, ты получаешь дом и имя, ты можешь искать себе друзей среди сотни и тысячи себе подобных. На твоей улице всегда будет праздник, тебя будут развлекать Странники, ты будешь получать подарки в День Первого Рассвета, и такие, о которых мечтала весь год! И мир вокруг тебя не будет совершенным, а как же, подадут тебе и препятствия, и минуты горя да страданий – да, вокруг будет множество изъянов и погрешностей, разнообразий и круговерти, и все это ради того, чтобы ты – ты, бессмертная душа! – ничего не заподозрила, чтобы у тебя не возникло сомнений. Единственной ценой – фи, подумаешь, какая мелочь! – будут твои воспоминания, твоя память. Но чего она будет тебе стоить, она, которую нельзя пощупать и постичь, состоящая из чего-то невесомого и легко ускользающего? Вот оно – беспроигрышное правило. Разумеется, почти беспроигрышное. Ведь Город – порождение чеду, он зиждется на пульсирующей Второй Сфере, он не может позволить себе быть до конца дерзким, быть абсолютным диктатором и тираном, иначе его рано или поздно, а уничтожат. Поэтому он разрешает чеду вспоминать, но ни с кем не оговаривает сроки. Он действует коварно, он лукавит и лицемерит так, как не смог бы этого сделать ни один из его невинных создателей. Невинных в плане того, что они не ведали, что творят, но не в понимании отсутствия груза прегрешений.
– Но он такой лишь потому, – чуть позже проговорила Вирджиния, тише и глуше, – что таковым его создали чеду. Мы, люди. В нем есть и любовь, и милосердие, и надежда, и понимание. Он привязывается, как щенок, и лелеет нас, как нищих и безумных. Он заботлив и нежен, ему ведомы наивысшие точки одухотворенности, вдохновения и экстаза, удовольствия. Вероятно, он будет существовать даже тогда, когда из его Врат выйдет последний услышавший Зов чеду. Ему будут сниться алмазные россыпи звезд, невесомые порхания мотыльков в лучах восходящего солнца, скользящих по весеннему лесу, напоенному свежестью и легкой зеленью, он будет слышать несмолкаемый рокот океана и любоваться пурпуром и золотом закатов. Наш мир останется с ним на веки вечные, даже когда его самого поглотит болезненно разбухшее солнце.
– Я победила в этой борьбе, – несколько минут спустя вновь заговорила Вирджиния, – и попала в гетто для самоубийц, так мы неофициально величали те улицы, на одной из которых ты побывала, путешествуя по Цина-Лубб. В моей голове был сплошной хаос, часть воспоминаний сумбурно перемешалась, но большая их доля неизвестно куда испарилась, как будто по саду моей памяти прошелся ураган и выкорчевал все деревья. Вот такое было ощущение. Конечно, со временем я вспомнила все. Тогда я вышла в Город. И опять мне понадобились не недели, но длинные мучительные месяцы, чтобы расставить в своей голове по местам то, что в ней имелось и было набито неумелой рукой, словно двадцать три пуховые подушки в стандартный чемодан. Да, я осознала свой ужас. И вот, шаг за шагом я продвигалась вперед, думала, что вперед, а просветление никак не наступало. Попадалось то одно препятствие, то другое, а груз на душе оставался таким же тяжким. Через пару лет, перепробовав множество разных занятий, я, наконец, посвятила себя швейному делу. Мне нравилось сопоставлять цвета, подбирать ткани, украшать их вышивкой и рюшами, пришивать пуговки и запонки. Я обращалась в своем собственном мире. Я казалась сама себе творцом, ведающим целой вселенной. Это было здорово.
Это и сейчас прекрасно, не спорю. Но тогда, ослепленная своим мастерством, множеством заказов, идеями и огромным выбором материалов, я не мыслила себя без швейной машинки и кусочка мела в руках. Я была на седьмом небе от счастья!.. Пока не оставалась сама с собой, – интонации ее голоса изменилась, – со своими мыслями и опустевшими натруженными руками. Пока боль не охватывала меня так сильно, что я не могла дышать. Боль, и мука, и отчаяние, и ужас, и безнадега, коими в жутком изобилии сочились мои воспоминания. Да, Лилиан, те, кто приходит в Город из Тератополиса, приходят туда уже с прояснившимся разумом, с пережитым озарением и вернувшейся памятью. Частичное помрачение наступает, когда мы пересекаем грани, но потом все с педантичными точностью и последовательностью восстанавливается. Для нас, бывших ларвов, Городом созданы несколько иные правила. Но в одном, незыблемом и непогрешимом, мы сходны со всеми остальными. Мы обязаны обретать пра, работать над собой и над своей орисаку, избавляться от тени и только тогда подниматься на следующий уровень. Думаю, ты уже догадалась, что он существует. Я не знаю, каков он, но не позволяю своей вере пошатнуться.
Так или иначе, а время шло, и я не могла побороть свою боль, избавиться от нее навсегда. Но я изловчилась ее заглушать и утихомиривать. И я назвала свой метод сауб. Это не моя болезнь, это лекарство от нее. Лекарство, как и все лекарства, не исцеляющее разум, но усмиряющее тело и муку, пожирающую его.
Вирджиния ссутулилась, склонившись к огню, сложила руки в молитвенном жесте да так сжала кулаки, что у нее побелели костяшки. Она стала медленно раскачиваться из стороны в сторону.
– Моя милая девочка, невинное создание, – с пламенным отчаянием в голосе зашептала Вирджиния, – как же я не хотела – как же я страшилась того! – чтобы ты – ты, свет жизни! – стала свидетельницей моего падения, чтобы ты видела, с каким подобострастным смирением я склоняюсь перед тьмой, позволяю ей овладевать мною, быть мною, когда я блуждаю ущельями своей памяти, а с постоянных в своем мраке небес на меня с безмолвной укоризной смотрят звезды моих воспоминаний, в те минуты и часы, когда я отдаюсь на растерзание низменной, дикой и темной составляющей моей личности, знающей только свои инстинкты да страхи.
Вирджиния прервалась и перестала раскачиваться. Пока она говорила, сумерки успели окружить их кольцом и вплотную подобраться к магическому освещенному кругу, вход в который для них был заказан. Обе чеду поплотнее закутались в свои пледы, которые они благоразумно достали, как только уселись у костра. Северный ветер продолжал завывать и страдать, в сошедшей тьме побуждая неустойчивые в своих состояниях воображения двух подруг создавать причудливые картины с неоднозначным содержанием.
Вирджиния вздохнула, так, словно испустила дух, и продолжила:
– Саму себя я загнала в ловушку. Я стала получать удовольствие от сауб. Чем дальше, тем глубже, сильнее и многограннее оно становилось. Я до сих пор ни с чем не могу его сравнить. Свой остро отточенный кинжал, инкрустированный драгоценными каменьями, я храню в особой шкатулке. На пике сауб я одеваю свою самую красивую шелковую рубаху до пят, сажусь в теплую ванну и медленно разрезаю свои вены. В забытье, зовущемся экстазом, я могу находиться от одного до семи дней. Потом я ухожу в димир и успокаиваюсь. Из месяца в месяц, так уже длится многие годы. Я не могу противостоять прелести самоубийства, не причиняющего мне ни малейшего вреда. Я конченая душа, – за этими словами последовала продолжительная пауза.
– Но Питер так не считает, – произнесла, наконец, Вирджиния, сделав ударение на имени мужчины. – Как-то я увлеклась и чуть не сгинула в глубинах Смутоозера. Тогда-то Питер и спас меня, тогда-то мы с ним и познакомились. В порыве откровения да, наверное, еще и благодарности я рассказала ему о своем заколдованном круге, о том, как все переплелось и спуталось, как в корзине с нитками, что невозможным стало даже определить, когда все это началось, чтобы узнать, с какого места стоит вносить исправления. И Питер посоветовал мне отныне в определенные дни недели ходить по гостиницам, присматриваться, приглядываться и прислушиваться, чтобы, в конце концов, выбрать для себя кого-то из новоприбывших чеду. А потом вместе с ней или с ним пройти весь путь от начала до конца и понять, где же была допущена оплошность, где я споткнулась так, что не смогла в последствии подняться. Но, – хмыкнув, Вирджиния усмехнулась, – кажется, у меня с тобой не очень-то получилось. Я опять ошиблась.
Все это время внутри Лилиан происходила борьба: между неприятием услышанного и состраданием к старшей подруге и ее терзаниям. Она так и не смогла определиться, какому из своих чувств верить, и к которому из них склониться, и еле слышно произнесла:
– Почему же? Может, прошло слишком мало времени? В таком тонком и деликатном деле, как распутывание самое себя, мне кажется, не может быть спешки. Иногда, наверное, людям необходимы годы, чтобы исправить то, что они успели натворить. А чеду... тоже, скорее всего.
Вирджиния пожала плечами, мягко улыбаясь и с особой нежностью смотря на девушку.
– Значит, я – жертва эксперимента, – подытожила для себя вслух Лилиан. – И почему ты выбрала меня?
– Ты отличалась от остальных прибывающих. Ты была не такой, как все. А я, это моя слабость, тяготею ко всему необычному и нестандартному, – женщина не спеша вздохнула, явно наслаждаясь этим процессом. – Ты же оказалась намного более необычной, чем мы, чем я могла себе представить.
– Странно, – сказала Лилиан. – Я себе такой не кажусь. Может, вы и правы, но явно преувеличиваете. Если бы я была такой «выходящей за рамки», «анормальной», как определил один чеду, наверняка бы уже получила все ответы и перешла, как ты говоришь, на следующий уровень.
– Время все расставит на свои места, – загадочно проговорила Вирджиния.
– А что такое время, Ви? По-настоящему, без всяких там премудростей и философствований? Это наш вымысел. Еще одно выглаженное ухоженное понятие, за которое мы цепляемся. Мы – мертвые. Мы должны отпустить нити жизни. Пусть она остается на Земле, для тех, кто дышит, ест и размножается.
– Ну, зачем же так грубо... – тихо заметила Вирджиния, но Лилиан лишь отмахнулась, а потом спросила:
– Ты лучше скажи, для чего предназначен этот куру-саб?
– Не знаю.
Лилиан недоуменно вскинула брови.
– Как не знаешь?
– Вот так. Я получила его в гетто. И, как бы мне того порой ни хотелось, не могу от него избавиться. Он всегда чудесным образом возвращается. В нем или заключена великая тайна вселенной, а, может, моей жизни и судьбы, или же он просто красивая, но совершенно лишенная смысла безделушка.
4
Питер и Габриель не вернулись ни поздним вечером, ни ночью.
Лилиан почти не спала. Она тихонько лежала у костра, закутанная в плед, и думала о Винсенте и сно-видениях, которые и впрямь оказались кошмарными, потому что имели прямое отношение к человеку, нет, чеду, в которого она по неосторожности позволила себе влюбиться. Они касались его прошлой, а, вернее, земной жизни. Это было очевидно. Но при чем здесь она, Лилиан? И сколько еще тайн таит в себе чеду со стальными глазами? Кроме жутких видений, подземного кровавого озера и особой приверженности к самобичеваниям (а почему бы он тогда бросался во все тяжкие и обрекал себя на изгнание)?
Лилиан лежала с закрытыми глазами и, размышляя, невольно вслушивалась в шепот ветра, надеясь в одно мгновение различить на его фоне такие знакомые шаги и шуршание одежды двух путников, Питера и Габриеля. А потом открыть глаза и увидеть рядом с ними, в горячем свете факелов, того, над тайнами которого она безуспешно ломала свою «эктоплазменную» голову.
Вирджиния, также укутанная в плед, лежала по ту сторону костра. Она не двигалась, дыхание ее было неслышным, но Лилиан чувствовала, что ее подруга не спит, хотя женщина ничем не выдавала своего бодрствования. Тоже о чем-то думает, заметила про себя зеленовласка.
Так они пролежали до рассвета. Черноту глухой ночи сменила серость морозного утра. Скованная холодом земля покрылась легким инеем, словно кто огромную буханку ржаного хлеба присыпал мукой. Иней появился и на лохматых ветвях царевны-ели, придав ей некую строгую праздничность. Но вот над Черным лесом, видневшимся неподалеку, никакие изменения в погоде, кажется, были не властны. Каким он был все эти дни, черным и мрачным, таким и остался.
Две чеду позавтракали «изумрудкой» и вернулись к своему ставшему привычным за последние часы ожиданию. Но Питер и Габриель так и не появились, даже когда размытое белесое пятно солнца заползло на самую верхушку небес.
– С меня хватит, Ви. Я ухожу, – твердо заявила Лилиан и собрала свои скромные пожитки. – Я не могу сидеть, сложа руки, когда знаю, что наступило время действовать, – весь ее облик выражал непреклонную решимость и сосредоточенность. – С ними могло что-то случиться. Они не совершенны, они не герои. Впрочем, как и мы. Но я предпочитаю сделать все, что в моих силах, даже если придется потерпеть поражение. Я смотрю в лицо своему страху и больше не боюсь. Поэтому я ухожу, и тебе решать, оставаться ли здесь, в мучительной неизвестности, или попытаться сделать хоть что-то, отправившись со мной, – закончила Лилиан и замолчала, широко расставив ноги и скрестив на груди руки. Через ее плечо была переброшена сумка, потускневшие зеленые волосы выбивались из–под шапки, лицо побледнело и осунулось, но глаза горели таким неестественным огнем, в них было столько энергии и силы, что под их давящим взглядом трудно было принять свободное решение.
– Что ж, – Вирджиния поднялась с земли, потянулась и зевнула, – я иду с тобой. Хотя мы тоже не герои, – с присущей ей рассудительностью сказала женщина и закинула на плечо плотно набитую разнообразными необходимыми в походе вещами суму, а потом двумя горстями земли засыпала костер. Когда же Вирджиния вновь подняла глаза, то увидела, что Лилиан так и стоит в своей воинственной позе и недоуменно взирает на свою старшую подругу.
– Что? – Вирджиния забавно усмехнулась. – Ты не ожидала от меня такого решения?
– Я... я думала, что тебя придется уговаривать, – сглотнув, негромко произнесла Лилиан.
– Моя дорогая девочка, – склонив голову, ласково проворковала женщина, – какая же ты еще невинная. Да, я конченая самоубийца, у которой поехала крыша на почве параноидальной шизофрении, но ведь я не трусиха! – она приглушенно засмеялась, и звук этот был похож на снег, упавший с потревоженной неосторожной рукой ветки ели. – Пусть о героях и королях слагают саги, мы-то с тобой должны знать, что настоящие подвиги совершают оруженосцы и шуты, то бишь простые люди, а чеду и подавно.
Глава 48
Заточение
1
В начале была тьма. И тьма была шумом.
Путь не знает конца. Вечность не имеет дна. У любви нет имен.
Лилиан вздрогнула и с трудом открыла глаза. Потом машинально села и прислонилась к чему-то твердому и очень холодному – к стене. Скривившись от боли, она вытянула ноги и уперлась ладонями рук в такой же холодный, как и стена, но к тому же еще и мокрый каменный пол. И только потом, набравшись духу, стала оглядываться по сторонам.
Она находилась в небольшом гроте, наполненном синеватым сумраком и сыростью, от которой было тяжело дышать. Все стены пещеры были в острых выступах, местами покрытых почти черным, с зеленоватыми оттенками мхом. Однако больше всего в гроте было шума. Лилиан повернула голову налево – там пещера была открыта, но выход заслонял поток воды, с грохотом обрушивающийся откуда-то сверху и стремительно устремляющийся куда-то вниз, также в неизвестность.
Кряхтя и скрежеща зубами, зеленовласка подползла к краю грота и с опаской выглянула наружу, а именно – вниз. Крутые стены скалистого ущелья терялись в тумане, поднимающемся от пенящейся воды, то ли реки, то ли озера, в который низвергался водопад. Почти мгновенно у Лилиан закружилась голова, и она поспешила отползти назад, в более безопасное место у стены. Ознакомившись с местом своего пребывания и находясь в полном непонимании того, каким образом она там очутилась, растерянная, с ломотой во всем теле Лилиан, наконец, увидела Вирджинию, сжавшуюся в комочек у дальней стены пещеры. Цвет ее плаща сливался с цветом сырых стен, потому девушка поначалу и приняла свою подругу за камень. В другой ситуации она, наверное, улыбнулась бы, но тогда, с глухо бьющимся от страха сердцем, встала на четвереньки и поползла к своей спутнице и компаньонке по несчастью.
– Ви? – неуверенно и тревожно позвала она, коснувшись того места, которое, предположительно, должно было быть плечом женщины.
– Да? – раздался вдруг звонкий голос, а в следующий миг полу плаща решительно отбросили в сторону, и перед девушкой появилось лицо Вирджинии, белое, как мрамор, но с незамутненным взглядом темных глаз, в которых светился ясный ум и непоколебимая уверенность. Вирджиния выпрямилась, села и серьезно посмотрела на пристроившуюся рядом зеленовласку.
– Ты очнулась. Это хорошо, – сказала она.
– Ви? – все так же негромко произнесла Лилиан и непонимающим взором обвела пещеру. – Ты можешь сказать, где мы? Но лучше – что с нами случилось? Я ничего не могу вспомнить после того момента, как... – и она не закончила фразу, безрадостно выдохнув через рот.
– Как нас окружили ларвы, верно?
– Кажись, что да, – уныло отозвалась девушка.
2
Самое подходящее время для исследований городов Тератополиса – это утро, когда все местные жители спят глубоким беспробудным сном. Так сказала Вирджиния. Потому первую ночь две путницы провели где-то в сотне метров от одного из двух «близлежащих» городков. На сей раз костер они не разводили. Чтобы не заметили ларвы, пояснила Вирджиния. Лилиан не спорила – уж слишком сильно в ней было желание поскорее добраться до Винсента. Потому подруги завернулись в пледы и уселись на холодную землю, уперевшись друг в дружку спинами.
На рассвете второго дня они переступили черту города. Города, взбудоражившего воображение и разум зеленовласки. Издали она приняла его за гору. Чем ближе они подходили, тем причудливее преображался город, превращаясь из хаотичного скопления камней в величественное, хотя и жуткое строение, полное гротескных форм и устрашающих конструкций, но не лишенное особой композиции и даже грации. Город-крепость, город, возведенный не человеческими руками. В нем не было ни ворот, ни каких-либо иных пропускных пунктов. Кривые улицы выходили прямо в дикие степи, а высокие дома-гроздья продувались всеми ветрами на свете, холодными, свирепыми, не знающими пощады. В окнах-бойницах затаились тени, двери из темного дерева были заперты, ни одна из них не имела ручки, но зато по две или даже по четыре замочных скважины. Лилиан в своей голове не могла найти подходящей ассоциации, чтобы хоть как-то классифицировать это диковинное местожительство незнакомых ей существ. Да, она сомневалась, что узнает в них души людей, узнает в них чеду. Если им так не повезет, и они их повстречают.
Путницы шли бесшумно, их глаза зорко ловили каждое мимолетное движение, будь то упавший камушек или вихри из песка, гулявшие вдоль стен.
– Когда окажемся внутри, общайся со мной исключительно мысленно. Запомни это, – попросила Вирджиния свою юную подругу, когда они устраивались на ночлег в первый день.
Лилиан пообещала и не собиралась нарушать данного слова.
– Ви, как мы здесь разыщем Питера и Габриеля? – поинтересовалась девушка, идя след в след за своей спутницей. Она подозревала, что отсутствие четкого плана может негативно сказаться на всей их кампании, хотя Вирджиния и успокаивала ее, говоря, что, мол, будем действовать по обстоятельствам. Но отступать от намеченного Лилиан не собиралась, потому не донимала женщину своими возродившимися сомнениями и подозрениями.
– Я уже ищу их, – беззвучно ответила Вирджиния.
– Ты ищешь их мысленно?
– Да.
– И что?
– И пока ничего.
– Может, они в другом городе? – поинтересовалась Лилиан, когда они углубились в сеть улиц.
Вирджиния не успела ответить. Окружавшее их пространство, еще минуту назад такое пустынное и каменное, пронизанное голубовато-сизым светом, внезапно заполнили десятки и десятки не-людей и не-чеду, но ларвов.
Из груди Лилиан вырвался испуганный вскрик. Она схватила Вирджинию за руку, и та крепко сжала ее пальцы в своей ладони.
– Что нам теперь делать? – мысленно воскликнула Лилиан, переводя взгляд с посуровевшего лица женщины на подступавших к ним существ.
– Биться нет смысла, они перевешивают нас количеством во много-много раз, – холодная, как лезвие ножа, мысль Вирджинии неприятно резанула сознание девушки. – Значит, придется сдаться. До прояснения обстоятельств.
– Сдаться? – возмутилась Лилиан, и ее мысль, полная яростного негодования, пикирующим ястребом вспыхнула в голове женщины.
Вирджиния жестко усмехнулась и медленно кивнула.
Лилиан, с силой сжимая руку подруги, повернулась к своей спутнице спиной. Она придала своему виду столько грозности и решительности, сколько только смогла наскрести в те критические минуты в самой себе. Она поджала губы и посмотрела прямо в глаза своему страху.
Ларвы. В прошлом – люди, в будущем – чеду, в безвременном сейчас мира изгнанников – пугающие человекоподобные существа. Их ряды состояли из довольно-таки разношерстных личностей – тощих и крепких, тучных и сутулых, старых и совсем еще юных, но уже не детей. Это были женщины и мужчины, длинноволосые и лысые, с косами и всклокоченными гривами, в плащах, пальто, каких-то балдахинах, туниках и шерстяных накидках всевозможных расцветок и цветов, давно утративших свою свежесть и яркость. Но их лица... Лица, на которые посмотришь тысячу раз и все равно не запомнишь. В глазах – безумный блеск и злобная подозрительность, на губах – невысказанные проклятия и злорадные усмешки коварного торжества, в сердцах – глубинная вековая боль страдающего и согрешающего человечества. Не-люди в нечеловеческом городе с надеждой, спящей летаргическим сном в подземельях их сущностей.
Или же люди? Нет, Лилиан верила не своим глазам, но своему чутью, и оно безоговорочно подсказывало, кто же находится перед ней.
У ларвов были тени. Но они не стелились по земле, не падали от их тел назад или вперед, скрывая от света дня кусочек земли с очертаниями человеческой фигуры, как то было принято в других мирах. Тени ларвов были отдельными существами. Своими формами они хоть отдаленно, но все же походили на человеческие тела. Они состояли из черного, а, вернее, из антисветового дыма или пара и окутывали туловища своих хозяев, сидели у них на плечах, обвивали головы или же волочились по утоптанной земле улицы.
И вот ларвы приблизились к двум чеду вплотную. Лилиан ощущала, как угасает ее воинственный дух, а мышление затормаживается, словно в обитателях каменного чудовища, окружавшего их, было заключено некое колдовство, угнетающее и порабощающее. Она не слышала Вирджинию, ни ее дыхания, ни вспышек ее мыслей, лишь ощущала спину женщины и обжигающее тепло ее пальцев.
Она хотела противостоять, но не смогла. Было слишком поздно. И когда тени ларвов набросились на них, как стая стервятников на бездыханные тела павших в бою воинов, Лилиан услышала где-то на периферии собственного ускользающего сознания загадочное запредельное карканье, а потом провалилась в небытие. И свет погас, словно кто-то неблагодарный взял да задул свечу...
3
– А что было потом? – поинтересовалась Лилиан, когда Вирджиния закончила рассказ. К ней вернулись воспоминания, но лишь отчасти. Все, что последовало за потерей сознания, было окутано мраком.
– Под действием их ядовитых теней ты лишилась чувств, – ответила Вирджиния – они вновь общались вслух. – Я же, к сожалению, продолжала все видеть и слышать. Нас привели – я пришла добровольно, тебя же принесли на руках – в этот грот и оставили здесь.
– Но как? – недоуменно спросила Лилиан и стала растирать ладонями свои плечи – от промозглого воздуха и вездесущего ледяного камня пещеры ее начало знобить. – Я не обнаружила в стенах ни единой двери!
– Мы прошли под водопадом. Напротив в скале есть другая пещера. Они положили кладку и развели струи воды, так мы сюда и попали.
Лилиан прекратила растирания – они не помогли ей согреться – и, как можно плотнее запахнувшись плащом, села рядом с Вирджинией и прижалась к ней плечом.
– Ты не против? – спросила она.
Вирджиния отстраненно усмехнулась и полуобняла девушку за плечи.
– Извини, что втащила тебя в это, – пару минут спустя пробормотала Лилиан, ощущая, как постепенно ее начинает наполнять слабое, но все-таки тепло. – Кстати, ты уже что-то придумала? Ну, как нам отсюда выбраться? Да, и сколько прошло времени с того момента, как я... ну, ты понимаешь.
Вирджиния отвлеклась от своих размышлений и посмотрела в лицо подруги.
– Не стоит извиняться. Я сделала свой выбор. И если бы я осталась, а ларвы поймали тебя одну, я бы не перенесла такого позора. Этого – не перенесла бы, – она опустила глаза, чуть помолчала, а потом, поглаживая плечо девушки пальцами, вновь заговорила: – Лилиан, с тех пор прошло шесть дней. И я...
Она не договорила, потому что зеленовласка, обнаружив недюжинный запас сил, вдруг вскочила на ноги и воскликнула:
– Как шесть дней?! Не может того быть! Целых шесть дней! И все это время мы просидели здесь? И я была без сознания? Почему ты не растормошила меня?
– Я... – Вирджиния растерянно заморгала и, придерживаясь за стену, поднялась на ноги, – я не могла, Лилиан. Я пыталась, и этот проклятый водопад мне свидетель, – она не могла стоять самостоятельно, потому ей приходилось одной рукой все время опираться о каменную стену пещеры.
– Ты... тебя ранили? – остыв, с тревогой в голосе спросила Лилиан, даже не задумавшись, а возможно ли такое вообще.
– Нет, – ответила Вирджиния, глядя в пол и с трудом переводя дыхание, – но мы с тобой в особой темнице. Силы будут постепенно покидать нас, пока мы окончательно не истощимся.
– И что… что будет потом? – прошептала Лилиан, и на лице ее отразился ужас, охвативший ее душу.
– Да, я не ответила на еще один твой вопрос, – произнесла Вирджиния и подняла глаза на свою спутницу: – Ты позволишь мне сесть?
– Да, да, конечно, – отозвалась Лилиан и, подскочив к женщине, помогла ей опуститься на каменный пол, а потом присела рядом.
– Ответ прост, – продолжила Вирджиния. – Я не знаю, как отсюда выбраться.
– Понятно, – мрачно сказала Лилиан и задумалась. – Странно получается, ты теряешь силы, я же такого не чувствую. Почему?
– Может, потому, что ты была без сознания, – тихо проговорила Вирджиния, – А может... – она сделала паузу.
– Что? – насторожилась Лилиан.
Их взгляды встретились, и зеленовласке совсем не понравилось, как в тот миг Вирджиния посмотрела на нее – так, словно только что увидела или будто девушка превратилась в другого человека.
– Понимаешь, девочка моя, – заговорила Вирджиния и вздохнула, подбирая слова. – Они считают тебя одной из тех редко встречающихся душ, которые несут внутри себя Искру, – она то отводила глаза, то вновь смотрела в лицо девушки, а говорила тихо и деликатно. – Это... это может несколько осложнить то положение, в котором мы находимся. Если, конечно, их предположения-догадки верны.
– Осложнить? – нахмурившись, Лилиан цинично хмыкнула. – Неужели его можно еще как-то осложнить? И я не понимаю, о какой искре ты говоришь. Или Искре? Я впервые о ней слышу. Она так опасна или же важна?
– Опасна для тебя, – многозначительно вскинув правую бровь, вполголоса проговорила Вирджиния, – важна – для них. Легенда об Искре, – она особенно выделила последнее слово, – известна только в Тератополисе. Покидающие его уносят легенду с собой дальше, но или забывают ее, или не видят смысла в том, чтобы о ней распространяться, считают легенду всего лишь недосужим вымыслом, такой себе побасенкой. Но то ли вера остальных, остающихся в этих мрачных местах, настолько сильна, то ли подобные души и впрямь встречаются и существуют, но легенда продолжает жить и здравствовать, – прервавшись, Вирджиния заглянула в потемневшие, но по-прежнему драгоценно изумрудные глаза девушки, и последней на миг показалось, что женщине удалось проникнуть взором даже в те скважины ее души, в которые сама она пока что погружаться не решалась.
– Я боюсь, – наконец прошептала Вирджиния, – что легенда может оказаться правдой.
– О чем конкретно в ней говорится? – спросила Лилиан, облегченно вздохнув после того, как ее подруга перевела свой взор на водопад.
Но женщина, кажется, не расслышала вопроса подруги.
– Если в тебе действительно есть Искра... Это невероятно, – потрясенно пробормотала она.
– Ви, расскажи мне! – потребовала Лилиан.
– Хорошо. Слушай, – произнесла Вирджиния и очень медленно повернула к девушке голову. – Но решай сама – верить или нет. Итак, в легенде идет речь об особых, уникальных душах, которые, как я уже сказала, несут в себе Искру. Искру Жизни. Да, говорят... Ах, говорят, что эти души могут вернуться назад, вернее, что они попадают в Города на время, потому что на самом деле не умерли на Земле.
– Что? – хрипло протянула Лилиан и откашлялась. – Как же... Как такое возможно? – она выглядела абсолютно сбитой с толку и ошарашенной, будто бы на нее только что свалился огромный снежный ком.
– Кома, например.
– Кома?
– Крайне тяжелое состояние, характеризующееся потерей сознания, нарушением кровообращения, дыхания и прочее и прочее. Тело функционирует, в нем поддерживают жизнь, а, значит, душа может пройти обратным путем.
– Я не верю, нет, я не верю! – сказала Лилиан и неестественно рассмеялась. – А ты?
– А что я? – буднично отозвалась Вирджиния. – Не во мне ведь тлеет эта Искра.
– Думаешь, во мне? – Лилиан скептически хмыкнула.
– По крайней мере, так можно объяснить те странности, которые с тобой происходят.
– А можно объяснить и по-другому, верно? Нет, это бред какой-то.
– Как знаешь. Только...
– Только что?
– Если ларвы убедят себя в том, что в тебе есть Искра, они проведут Ритуал Сожжения.
– Какой еще ритуал? – неровным голосом спросила Лилиан, подавшись вперед.
– Они установят посреди степи столб, к нему привяжут тебя, а вокруг разведут костер.
– Ха! И что же, я сгорю? Я – бессмертная!
– Все будет зависеть от того, насколько ты поверишь в реальность происходящего, – осторожно ответила Вирджиния.
– Ви, да какая, в сущности, разница! – запальчиво воскликнула Лилиан. – Пусть хоть разрежут меня на тысячу кусков или отрубят голову! Мне уже надоели все эти тайны, интриги и легенды, появляющиеся на голом месте! У меня уже нет сил удивляться. Пускай делают со мной, что хотят. И если во мне есть та твоя пресловутая...
– Не моя, – вставила Вирджиния.
– Ладно, не твоя. Но эта самая Искра, что ж, тогда моя жизнь налаживается, потому что я смогу возродиться и вернуться на Землю.
– Ты уверенна в этом?
Лилиан ответила не сразу. Тяжело вздохнув, она пробормотала:
– Я ни в чем не уверенна.
– Святые слова...
На этом их разговор иссяк.
Со временем запальчивое возбуждение Лилиан перебродило и превратилось в тревожные угрызения и сомнения. Она не могла более находиться рядом со своей старшей подругой, потому поднялась и отошла к самому краю пещеры и там, погружая взор в шумную пенящуюся беспредельность внизу, пыталась утопить в воде, у которой нету ни смерти, ни дна, все свои мысли, все свои страхи, то покидающие ее, то вновь возвращающиеся, и все свои чувства, остаться пустой и выпотрошенной, равнодушной и навеки вечные мертвой.
Что может наступить после смерти? – печально раздумывала зеленовласка. Идя на казнь при жизни, я бы верила и надеялась, что после удара топора или тонкого лезвия гильотины я увижу свет, который приведет меня в другой, более прекрасный мир. Или к тихому и покойному забвению, что тоже неплохо... Но, может быть, по законам дуального мира я должна буду вернуться, даже если во мне нет Искры? А если есть? Я нашла Источник, Врата и встретилась с Усомнившимся, так почему же?..
Самое темное время – перед рассветом.
Но всем ли суждено его узреть?
Глава 49
Сожжение
1
Степь была чиста и невинна. Ее укрывал толстый слой мягкого белого снега, который в мире серости и хмурости смотрелся так необычно и диковинно. Или же просто странно, потому что, будучи пришельцем из ниоткуда, не принадлежал ни одному из миров.
На снегу, как грубое оскорбление его непогрешимой белизне, была установлена суровая в своей простоте конструкция для проведения Ритуала. Попросту говоря, высокий каменный столб в кольце сплюснутых гладких камней, черных, как мысли черноруков.
Лилиан сделала еще один шаг и остановилась. На какое-то мгновение мир замер вместе с ней, набрав в легкие побольше воздуха, чтобы нырнуть. Потом ожил ветер и обдал девушку волной холодного воздуха, так что она чуть не задохнулась. Ее одели в длинную рубаху из грубой шерсти, с рукавами до земли и многослойным воротом. Ее заставили идти босиком, а нечесаные зеленые волосы затянули в тугой жгут.
Лилиан не сопротивлялась – у нее даже ни разу не возникло такого желания. Тени-стражи подтолкнули ее раздражающими импульсами и заставили идти дальше. Она зашагала, ощущая ледяную нежность пушистого снега каждой клеточкой своих чувствительных стоп. Но девушке не было холодно, ее не трясло и не знобило.
Лилиан не оглянулась. Она знала, что оставляет позади – чужой город, молчаливую каменную глыбу, одну из многих, служащих упреком всему сущему и не-сущему, и свою добрую, гонимую противоречиями подругу Вирджинию, постепенно угасающую в сырой темнице.
Равнодушная и уставшая, мечтающая о долгом спокойном сне в теплой постели, с отстраненным взглядом Лилиан озиралась по сторонам, не замечая безликую толпу ларвов, не слыша непонятно откуда взявшуюся барабанную дробь да крики и плач детей.
Все вокруг было таким унылым и скучным – все, кроме снега – что Лилиан более ни разу не остановилась. Ей хотелось как можно скорее покончить с этим их Ритуалом да Искрой Жизни.
Лишь одно еще вызывало в зеленовласке возбужденное любопытство – что ее сожжение принесет ларвам, какой у них интерес и каковы их корыстные цели?
Подойдя к столбу, Лилиан прислонилась к нему спиной, поежилась от вмиг пронзившего ее тело холода, исходившего от монолита, и обхватила его руками. А про себя невзначай усмехнулась. Она поступает так, будто Ритуал Сожжения – самое привычное и обыденное для нее дело, которое она регулярно повторяет вместе с ларвами и дотошно знает каждое свое движение, каждую деталь представления так, что порой бывает сложно подавить настырный зевок полнейшего безразличия.
Пока Лилиан пыталась хоть как-то развлечься подобными размышлениями, тени-стражи в количестве одиннадцати паро-дымчатых существ проворными точными движениями сначала выложили у ее ног затейливую, не лишенную пусть некоего извращенного, но все же вкуса, композицию из корявых веток средней толщины с удивительно приятным запахом, а затем стали свивать из тонких гибких прутьев нечто, походящее на клетку, с частыми извилистыми переплетениями, охватившими жертву Ритуала и столб-монолит ажурным куполом-колоколом.
Лилиан, изумленно хмыкая, увлеченно наблюдала за возведением хрупкого сооружения и с сожалением вынуждена была признаться, что не увидит представления во всей его красе, что всецело достанется алчным до зрелищ ларвам да их теням, и что после Ритуала эта изящная конструкция наверняка превратится в серый пепел, который разнесут жесткие ветра во все стороны и уголки безграничного Тератополиса.
Когда с приготовлениями было покончено, из толпы вышел один из ларвов. Неся в руках полыхающий факел, он подошел к Ритуальному столбу и с важным, серьезным видом поднес огонь к витой клетке. Тонкие прутья тут же вспыхнули, и пламя моментально охватило все сооружение кольцом. Ларв, высоко в руках держа факел и неотрывно глядя на зеленовласку, отступил назад, но в толпу не вернулся.
Тогда-то Лилиан, вдруг осознав ужас и абсурдность всего происходящего, рванулась вперед, уверенная, что без труда сможет разрушить горящую клетку и вырваться на свободу, чтобы потом бежать, бежать, бежать…
Но столб не отпускал ее! А вернее – шерстяная рубаха, облепившая тело девушки и плющом присосавшаяся к камню монолита. От внезапно охватившего ее отчаяния Лилиан оцепенела. Треск сухих ветвей и шипение огня стали отчетливее выделяться на фоне воцарившейся гробовой тишины. Девушка смотрела в толпу, пытаясь различить лица ларвов, силясь прочитать застывшие на них выражения, и хотя поднимавшийся от костра дым застилал ее глаза, отчего те начинали слезиться, зеленовласка знала, что эти минуты – минуты ее славы и триумфа, пусть за ними и последует горчайшее поражение, потому что каждый в толпе, каждый не-человек и не-чеду, смотрел в те мгновения на нее немигающим взглядом, переживая, быть может, самые сильные и мощные чувства за многие-многие последние и последующие годы.
Своей уникальностью она платила им дань, принося их же руками себя в жертву. И не было ничего более жуткого и прекрасного, чем эта плата. Даже если она, Лилиан, была самой обыкновенной душой, не несущей в себе лучезарную Искру Жизни…
Вскоре Лилиан стала жалеть о своем недавнем смирении и покорности. Она видела, как докрасна раскалились камни, окольцовывающие костер, да и вся клетка приняла яркую оранжево-алую окраску.
Дым становился ядовитым, а жар нестерпимым. Лилиан захотелось закричать, потому что наконец-то она ощутила боль во всем ее разнообразии и глубине. Но, набрав ртом воздух, она закашлялась и затряслась всем телом. Из глаз ее катились слезы, кожа, покраснев, нестерпимо жгла и вздувалась пузырями. И Лилиан стало так тошно и горько на душе, что она зарыдала и застонала от боли, грусти и одиночества. Она сдалась окончательно, и ей больше не было страшно. Из последних сил и праха угаснувшей надежды она пыталась представить, как толпу ларвов прорывает смелый отряд ее друзей. Питер, Габриель и Винсент бегут к костру. Неким чудесным образом они гасят его, и в развеивающемся дыме распухшими красными глазами она видит его образ – изгнанника со стальными глазами. Мужественный и величественный, он бережно поднимает ее, берет на руки и уносит в далекие-далекие края, где тепло и светло, где легкий прохладный ветер обдувает утомленное тело и кажется бризом, прилетающим с океана…
Но во прахе и стенаниях перед ее внутренним взором неустанно продолжала вставать иная картина.
Ранним утром, окутанным туманом, она приходит на железнодорожную станцию. Вокруг – ни души. Она садится на деревянную лавку у кирпичной стены вокзала и начинает ждать. Почитать бы газету, да негде взять. Она ждет прибытия поезда, шумного, наполненного людьми и гудками, пахнущего углем и суетой. Она все сидит и ждет, прилежно сложив на коленях свои руки. Вот и туман рассеивается, и видны параллели колей, убегающих вдаль. Но вокруг по-прежнему никого. Солнце лениво ползет к зениту, на какое-то время там застывает, а потом начинает скатываться к западному краю горизонта.
А она все сидит, сидит и ждет, аккуратно сложив руки и смотря на восток. Сидит вечер и ночь, сидит день и всю следующую неделю. Она верит и надеется, но она не знает, она забыла, что станция – очень старая и давно закрыта, и что поезд не придет никогда.
2
По призрачной глади ее мироздания прошла легкая зыбь.
Кто-то звал ее по имени взволнованным шепотом.
Лилиан нехотя раскрыла глаза и в испуге отшатнулась, увидев перед собой так близко белое, как луна в полнолуние, лицо Вирджинии. Казалось, оно даже светилось мягким приглушенным светом в стоящей вокруг темноте.
– Ты должна на это посмотреть! Должна, Лилиан! – беспокойно затараторила женщина, легонько встряхнув девушку за лацканы ее плаща.
– Что? Что такое? – лениво и сонно отозвалась зеленовласка, не понимая, что происходит, и чего от нее хотят. Она попыталась пошевелиться, и тут же каждая клеточка ее тела отозвалась тягучей болью и протестом, будто бы она была живой, будто бы она действительно побывала на костре и прошла Ритуал Сожжения, впрочем, не увенчавшийся для нее успехом, но для ларвов – вполне вероятно. Хотя, что гадать, то был всего лишь кошмарный сон. Один из многих, пусть и не «виденческих».
Вирджиния отодвинулась в сторону, села у стены и указала левой рукой на водопад. Лилиан, постепенно приходя в себя, перевела взор с лица женщины, на котором застыло странное завороженное выражение, на шумный водный поток, низвергающийся почти что с самих небес на дно ущелья. От неожиданности и необычности представшего зрелища зеленовласка трепетно ахнула и, не в силах подняться на ноги, подползла поближе к краю пещеры.
Водопад светился золотом, мерцал и переливался желтым, белым и голубым светом, так, словно кто-то по ошибке вылил в него небо, вместе с солнцем, облаками и прозрачной синью, так, чтобы даже в самый темный час вода излучала вечный свет и согревала заблудшие души.
– Ви, что это? – шепотом поинтересовалась Лилиан, с трудом отведя глаза от водного потока.
Вирджиния лишь помотала головой, и Лилиан повнимательнее присмотрелась к подруге. Что-то в ней изменилось, что-то, не понравившееся девушке. Решив, что чудеса водопада подождут, она пододвинулась поближе к Вирджинии, коснулась ее рук, сцепленных замком, и лба. Кожа женщины была сухой и ледяной на ощупь. В гроте было влажно, но не настолько холодно, чтобы они превратились в две ледышки, поэтому Лилиан не на шутку встревожилась.
Вирджиния, не отрывая глаз и почти не мигая, смотрела на водопад. Она хрипло дышала, приоткрыв рот, и выглядела так, словно была не от мира сего. Ее шляпа куда-то подевалась, как и теплый шарф, обнаживший тонкую беззащитную шею. Волосы женщины спутались, лицо осунулось, нос заострился. Если бы они были живы, Лилиан сейчас бы с точностью могла сказать, что ее подруга умирает, хотя она и не помнила, как это должно происходить на самом деле. От безысходной тоски сердце зеленовласки сжалось. В этот миг больше всего на свете ей хотелось хоть как-то помочь Вирджинии, облегчить ее муки, но она даже отдаленно не могла представить, как это сделать. Потому сидела перед женщиной на коленях, ссутулившись и с состраданием глядя в ее обезличивающееся лицо. Руки Лилиан вспотели и тоже стали холодными, но они были совершенно бесполезны и ни на что не годились, потому девушка покорно сложила их и стала ждать, сама не зная чего.
Вдруг мир изменился – мир ночи, грота, влаги и шума воды. Лилиан уловила это очень четко и тонко. Она вся подобралась и резко развернулась на 90 градусов.
В цельном потоке водопада образовалась щель. Расширившись, она превратилась в арочный проход. Через пропасть ущелья были переброшены деревянные мостки. В следующий миг они зашатались под весом тех, кто ступал по ним, неся впереди ослепительно горящий фонарь.
Лилиан зажмурилась и скривилась от яркого света. Она затаила дыхание, а время судорожно дернулось, перерождаясь. Когда она вновь раскрыла глаза и привыкнула к новому освещению, из ее груди невольно вырвался сдавленный стон, а тело охватила навалившаяся слабость, так что Лилиан пришлось упереться ладонями в сырой камень холодного пола.
Перед двумя узницами стояло трое мужчин – Габриель, Питер и Винсент. Изможденные, с суровыми бледными лицами и блестящими глазами, словно призраки, восставшие из могил. Питер стоял посередине и высоко над своей головой за железную дугу-обруч держал в руке фонарь. В тот миг трое мужчин были на удивление похожи друг на друга – одинаковые проницательно изучающие взгляды, скупые слова, выверенные движения. Но Лилиан они напомнили троих отважных и бывалых моряков, стоящих на носу корабля и в мертвой черной тиши, пришедшей на смену шторму, высматривающих в антрацитовых морских водах выброшенных за борт или погибших с соседних кораблей, разбившихся в щепки о рифы.
Передав фонарь Габриелю, Питер приблизился и присел рядом с Вирджинией. Он коснулся щеки женщины рукой, и брови его едва заметно дрогнули, а по лицу проскользнула тень. Вирджиния никак не отреагировала на жест мужчины, ее взгляд был расфокусирован.
– Она не в себе, – тихо проговорила Лилиан и услышала в своем голосе виноватые нотки. Она напряглась и медленно поднялась на ноги.
Питер коротко кивнул, но скорее не словам девушки, а какому-то своему внутреннему решению. Закинув одну руку женщины себе на плечо, он поднял Вирджинию, так легко, словно она была ребенком.
– Поторопитесь, – бросил Питер и, ни на кого не глядя, покинул грот.
За ним, пару секунд помешкав, словно убеждаясь, все ли в порядке с зеленовлаской, вышел и Габриель, осторожно опустив на каменный пол фонарь. Вскоре смолкли и его шаги. Лилиан смотрела вслед Питеру, с Вирджинией на руках, и Габриелю, пока те не исчезли в проходе, имевшимся в пещере по ту сторону мостков.
– Куда они? – задумчиво спросила Лилиан, все еще глядя в опустевший грот напротив, будто ушедшие были неким магнитом, который притягивал девушку и манил за собой.
– Мы решили разделиться, – тихо ответил Винсент. – Так будет легче покинуть город.
Она и забыла, как звучит его голос. Не низкий и не высокий, но особый, принадлежащий только ему – призраку со стальными глазами. Едва уловимо скрадывающийся, глубокий и мягкий, но не как шелк, а как шерсть полярного белого медведя. Голос, обладающий загадочной силой, способной моментально проникать в сознание другого человека, отчего последнему еще долго будет казаться, что он слышит его у себя в голове, голос, так ненавязчиво оставляющий свой след где-то на задворках твоего сознания.
– А как же фонарь? – вновь спросила Лилиан, переведя взгляд на источник света, о котором говорила. – И ларвы? – прибавила она. – Разве они сейчас не бодрствуют?
– Нет, они спят глубочайшим из своих снов, – произнес Винсент. – Сейчас, в четвертом часу после полуночи. Мы же уйдем во тьму и фонарь оставим здесь.
Лилиан почувствовала, как в груди у нее защемило сердце, и возникло такое ощущение, будто с нее заживо содрали всю кожу. На лице девушки отразилась гримаса боли.
– Понятно, тогда пошли, – быстро и надрывно проговорила она, глядя в пол, и шагнула к деревянным мосткам.
Но Винсент удержал ее, схватив за руку и подступив вплотную. Лилиан вздрогнула, словно в нее ударила молния, и поджала задрожавшие губы, но не позволила своим ногам подкоситься, чтобы не упасть на пол.
– Лилиан, ну посмотри же на меня, – запредельным шепотом промолвил Винсент, и в этих его словах, в интонации голоса отразилась вся бездонность его душевных терзаний, вся та печаль цвета индиго, которая когда-то так заворожила зеленовласку, и боль пережитого во время изгнания. Изгнание и жертва, на которые он пошел ради нее.
Но Лилиан не просила его об этом. Не просила страдать и заниматься самоистязанием.
Она всего лишь хотела слышать правду. И он знал об этом. Знал до сих пор.
Лилиан подняла глаза, в которых, подобно росе поутру на тонкой свежей листве, застыли капельки слез, и посмотрела на Винсента обрекающим взглядом. Ни один мускул на лице мужчины не дрогнул, и глаз своих он не отвел. Он лишь приблизился к зеленовласке и коснулся губами ее лба, опалив ее холодную кожу своим горячим поцелуем.
– Я знаю твою тайну, Винсент, – горячо зашептала Лилиан, – знаю. Все это время мне являлись кошмарные видения, в которых был ты, – они вновь смотрели друг другу в очи. – Ты был мальчиком, и юношей, и мужчиной. Я видела пылающий самолет, который не мог упасть, и… твою маму, и танцующую девушку с букетом сирени и… – она сделала паузу, потому что Винсент вдруг изменился в лице, но миг спустя упорно и взволнованно продолжила: – Пообещай. Пообещай мне, Винсент, здесь и сейчас, что когда мы вернемся в Город, ты расскажешь мне обо всем. И только правду! Ты раскроешь мне правду своей жизни.
Винсент справился с эмоциями и силой воли подавил в себе то, что так и не смогло сформироваться в некое отдельное чувство. Но он не торопился с ответом, он медлил и молчал.
– Винсент… – надтреснуто пролепетала Лилиан, с мольбой глядя в сверкающие серебром глаза мужчины, а затем нежно притронулась к его щеке ладонью своей правой руки и пальцем, дрожащим от напряжения, пронизывающим все ее тело, провела по его бледным сухим губам.
– Хорошо, Лилиан. Я обещаю, – словно каясь, произнес Винсент, вновь коснулся губами лба Лилиан и, пока она не видит, зажмурился от изматывающей и невыносимо мучительной боли, терзавшей его душу.
3
Темница находилась в высоком, вытянутом к небу, скальном образовании, разделенном на два неровных массива водопадом и бездонным озером, в которое он обрушивался. Грозная каменная твердыня стояла в самом центре города.
Лилиан узнала об этом, когда вместе с Винсентом, держась за его руку, спустилась вереницей витых лестниц с крутыми ступенями и вышла на улицы города, под темное беззвездное небо, затянутое тучами.
Ускорив шаг, они погрузились в сеть улочек и проулков. И каждый раз, огибая очередной угол здания, Лилиан подавляла внутри себя новый приступ страха, подбиравшегося к горлу, и начинала сосредоточенно осматриваться. Она боялась, что ларвы прознают об их побеге до того, как им удастся выйти за пределы города, и что они опять застанут их врасплох, окружат и схватят. Тогда-то, скорее всего, ей не миновать жертвенной участи быть сожженной на Ритуальном костре. Но движения Винсента были уверенными, он быстро определял, в какую улочку им свернуть, и наверняка знал если не план всего города-лабиринта, то основные пути, ведущие к выходу, уж точно. Часть его решительности передалась Лилиан, она преисполнилась ею и почувствовала себя легче.
Вскоре они завернули за последний поворот и оказались на улочке, в паре десятков метров обрывавшейся на грани с бескрайними степями, окружавшими город.
– Винсент!
Лилиан вдруг резко остановилась, и мужчина был вынужден сделать то же самое.
– Что случилось? – он беспокойно посмотрел на девушку.
– А как же наши вещи? Я только вспомнила о них. Наши с Ви?
Винсент успокаивающе усмехнулся.
– Их нашел и забрал Габриель. Думаю, ты обнаружишь их в целости и сохранности. Ларвы пока боялись к ним притрагиваться. А теперь пошли!
За минуту они одолели последнюю улочку и вышли из города.
Лилиан вновь остановилась и замерла на месте, на сей раз не из-за внезапно озарившего ее воспоминания, но удивительной красоты, открывшейся ее взору. На миг ей даже почудилось, что начинает осуществляться ее сон. Но в реальности не было места для его кошмаров.
Снежная пелена тускло мерцающим ковром, будто присыпанным алмазной крошкой, устилала землю окрест, насколько только хватало глаз. Ночь была тиха и безлунна, и ветер, морозный, колкий, робко скользил над снегом, собирая его в ладони, подобно песку, и закручивая в маленькие забавные вихри.
– Как же тут прекрасно, – тихо-тихо прошептала Лилиан и наполнила грудь холодным воздухом, упиваясь охватившим ее восторгом. А потом с таким же удовольствием выдохнула, и белесое облачко ее горячего дыхания растворилась во мгле.
Винсент снял с себя шарф и обмотал его вокруг шеи девушки.
– Вот, так будет теплее, – мягко сказал он. И Лилиан, просияв от радости и восторга, наполнивших ее полноводным потоком, ответила красноречиво, пылко прильнув к устам мужчины. А потом взяла его правую руку в свою и положила в нее что-то холодное и гладкое.
– Отныне он твой, – в полголоса произнесла она и опустила глаза.
Винсент разжал пальцы и увидел на своей ладони браслет из янтаря.
– Куда теперь? – поинтересовалась Лилиан, когда они стали удаляться от города. В один момент увидев столько чистого и лучистого снега, она словно бы пережила катарсис. Экзальтация и необычайная легкость, переполнившие ее, вытеснили недокучливые страхи и сомнения. Пусть на время, пусть не навсегда, но Лилиан с трудом могла припомнить, когда еще ей было так приятно и радостно шагать по земле – а тем более по снегу! – так, будто у нее выросли крылья или же она стала такой невесомой, словно северное сияние.
– Мы пойдем на северо-восток, к Стансгер, – ответил Винсент. – Там и встретимся с остальными.
– Что такое Стансгер? – с трепетом спросила Лилиан, и во взгляде ее изумрудных глаз, устремленных на мужчину, впервые за столь долгое время блеснуло любопытство.
– Пустыня, ослепляющая тень, – загадочно ответил Винсент.
4
Стансгер была грандиозна. У каждого, кто с ней сталкивался, пустыня пробуждала мощные глубочайшие переживания, чувства, эмоции и ощущения, жуткие и прекрасные одновременно. Она походила на гигантскую воронку с пологими склонами, усыпанными крупным белым песком и мелкими кремовыми и бледно-желтыми камушками. Снег в благоговейном трепете окаймлял Стансгер, но не решался выпасть или ступить на ее территорию. Ночь беззвучно плескалась в прозрачном воздухе и дрожала морозными ветрами.
Человеческая душа, приходившая в пустыню, чтобы сам на сам и лицом к лицу встретиться с главным из своих страхов, не могла объять и понять все величие и бесконечность Стансгер, словно та была вселенной, наполненной мерцающей пустотой. Поэтому ступавшим на ее девственный песок было так трудно преодолеть в себе желание пасть ниц и распластаться на земле. Как ни в одном другом уголке мира, здесь они чувствовали свою беспомощность, осознавали, насколько малы и незначительны и со смирением принимали себя такими, какими были.
Теперь все друзья были в сборе. Вирджиния более-менее пришла в себя и прижималась к поддерживавшему ее Питеру, а тот негромко переговаривался со стоявшим рядом Габриелем, через плечо которого была переброшена сума женщины. Лилиан и Винсент также были там и, держась за руки, наблюдали за тем, как неподвижно сосуществуют два громадных мира – тяжелых бездонных темных небес и стойкой мудрой необъятной пустыни.
– Как ты думаешь, ларвы пустятся в погоню? – спросила Лилиан и взялась свободной левой рукой за широкий ремень висевшей на ее плече сумки. Как только последняя попала девушке в руки, она сразу же проверила ее содержимое и с облегченной радостью в душе отметила, что Винсент не ошибся – все ее вещи, целые, невредимые и такие драгоценные для нее, были на месте.
– Если их страх перед погибелью, перед смертью сильнее, нежели желание заполучить душу, в которой тлеет Искра Жизни, – ответил Винсент, – значит, нам нечего опасаться. Если же нет… Но не будем о плохом. Сейчас для этого не наилучшее время. Как, впрочем, и всегда.
– Но может ли их отказ от погони означать, что во мне, просто-напросто, нет никакой Искры? – мгновение спустя предположила Лилиан.
Винсент медлил с ответом, словно бы и не расслышал вопроса девушки.
– Винсент?
– Да, да, Лилиан. Думаю, что может, – проговорил он, задумчиво глядя вдаль.
– Хм, а… откуда тебе известно про Искру?
Винсент невесело и печально усмехнулся.
– Я забыл тебе рассказать, – сказал он. – Питер и Габриель нашли меня не в этом, а в другом городе, который расположен дальше к северу. Потом вместе мы вернулись к вашей стоянке, у поваленной ели, но никого там не обнаружили. Твои спутники, на время ставшие моими, догадались, что тебе не хватило терпения дождаться нас, и что ты увела с собой Вирджинию совершать героические, но глупые поступки. Это оказалось правдой, верно? – посмотрев в глаза зеленовласки, он улыбнулся шире и теплее.
Разоблаченная, Лилиан усмехнулась крепко сжатыми губами и покачала головой.
– Также Питер предположил, что вы, скорее всего, попадете в западню. Потому что Вирджиния будет думать, что самое безопасное время – после рассвета, и что именно тогда вы войдете в город. Твоя подруга была бы права, если бы вы пробирались в один из городов, расположенных южнее. В северных же самое безопасное время – три часа после полуночи.
– Что же на счет Искры?
Винсент вздохнул.
– Нам удалось поймать одного из ларвов. Он-то нам все и рассказал – о двух пришелицах, о темнице и Ритуале, назначенном на завтра. Разумеется, об Искре Жизни также.
– Он вам рассказал? – скептически спросила Лилиан.
– Да, а вернее Питеру и Габриелю, которые занимались, – Винсент сделал паузу, – его допросом.
– И что случилось с этим ларвом?
– Ты ему сочувствуешь? – изумился Винсент.
– Когда-то он тоже станет чеду, – выразительно ответила Лилиан. – Таким же, как и мы.
На какой-то миг в глазах Винсента появилось выражение, доселе Лилиан не виданное, но вскоре исчезло, так и не раскрывшись.
– Мы заперли его в одном из домов, – тихо проговорил мужчина. – С ним все будет в порядке.
Лилиан кивнула и опустила глаза, а потом задала вопрос:
– Ты… ты веришь, что во мне есть эта самая Искра?
Винсент не успел ответить, и Лилиан так и не узнала его точку зрения. Разговор Питера и Габриеля также прервался, и все пятеро путников, как один, посмотрели на восток – завороженно, восхищенно и торжественно.
С противоположного края Стансгер, словно с другого конца галактики, к ним приближались три вихря-торнадо. Три изящные воронки, всецело состоявшие из белого песка и снега, мощными спиралями закручивались к небу и терялись в нем. Подвижные и ужасающие, они изгибались и извивались, подобно искусным танцовщицам, и важно, но стремительно, продвигаясь по лишь им одним понятным путям, приближались к пятерым чеду, безмолвно застывшим на своих местах. Безмолвие друзей было вызвано размахом и зрелищностью происходящего явления, но отнюдь не грохотом и шумом торнадо, поскольку вихри шли к ним совершенно беззвучно. В те неповторимые мгновения, надолго врезающиеся в память, уши чеду улавливали лишь четкое и слабое дыхание ветра да слышали биение сердец в собственных телах. Тишина была отсутствием звуков, пустота была отсутствием всего.
Лилиан могла только догадываться о том, что чувствуют другие, ее спутники. Сама же она, переполненная до краев всевозможными чувствами, эмоциями и переживаниями, не могла подобрать и отыскать подходящих слов, которые бы точно и метко описали ее состояние. Поэтому ей пришлось плюнуть на это занятие и сохранять в памяти мыслечувственный сгусток со всеми его букетами эмоций в таком виде, в каком он находился – сумбурном, хаотичном и многоликом. Она стояла на границе, на пересечении миров, и готовилась сделать шаг в неизвестность. Окружающее уже поменяло свой цвет, форму и густоту, оно отпускало пятерых чеду, потому что более не в силах было их удержать.
Когда вихри приблизились, настало время действовать. Габриель первым разбежался, прыгнул и позволил всасывающему реальность торнадо поглотить себя. За ним последовал Питер, вновь поднявший Вирджинию на руки.
Остались Лилиан и Винсент. Взволнованные, с глазами, горящими от предвкушения предстоящего, они обменялись быстрым, но пламенным поцелуем и, крепко сжимая друг другу руки, с воинственными криками разбежались и прыгнули. Не прошло и секунды, как мощная, бушующая снегом и песком спираль вихря приняла их в круговорот своих объятий.
Конец третье части
Часть четвертая
Это все
Глава 50
Осколки
Выписка из Дневника Лилиан
На улицах-монстрах поселяются «демоны», которые есть чудовища людских разумов и причудливой фантазии Города, в которой отображаются чеду.
Люди-иллюзии – могут существовать-жить только между многих чеду, поддерживаемые их энергией. Они созданы сознанием Города или же некой иной силой, быть может, глобальным сознанием общества чеду.
1
– Я тебе говорю, Андриус видел ее. А он не из тех людей, кто будет просто так болтать языком.
– Ну что ты заладил? Видел, видел...
– Потому что я ему верю.
– И как она, по-твоему, выглядит?
– Не по-моему, а со слов Андриуса. Это большой том, затянутый в литиевую кожу, корешок усеян бриллиантами, а на каждой странице есть легкое тиснение в виде жар-птицы.
– Жар-птицы, говоришь? Жар-птицы... И он спрашивал?
– А как же! Чего бы тогда Андриус стал ее искать?
– И что она ему ответила – что у него на пятках крылья, а мозги набиты порохом?
– Что ты передразниваешь! Не знаю, о чем он спрашивал, и что она ему ответила. Андриус особо об этом не распространялся...
– Вот то-то и оно.
– Слушай, Ким, поди да сам у него разузнай! Он тебя убедит, вот увидишь. Тогда посмотрим, кто...
Лилиан не стала дослушивать. Иронично хмыкнув, она быстро опрокинула чашку, сглотнула остатки чая и, нахлобучив на голову шляпу с лихо загнутым левым полем, поднялась из-за стойки и вышла из кафе.
Это была еще одна история. Еще один разговор в полголоса, подслушанный ею. Они говорили о книге, а вернее о Книге. Книга-дающая-ответы, Книга-которую-нельзя-отыскать, Нетленная, Непорочная, Ведающая и прочее, и прочее, и прочее. На первых порах она прислушивалась, думая, что узнает нечто новое. Но потом... Потом подобные перешептывания стали вызывать усмешку на устах девушки или раздражение глубоко внутри, поэтому она вставала и уходила. Пусть живут в мире своих иллюзий, ей же хватает собственных.
Но вдруг это был знак? Тайное указание к продолжению поисков, будь-то Книги или иного артефакта из многочисленных легенд и мифов? Да, ведь в Городе возможным было все.
Но что вышло из предыдущих знаков? Спешка, никому не нужные трепыхания, суета, возня и беготня, погони, ловушки, загадки... Она что-то упустила? Что ж, теперь и такое возможно.
Доселе менялся мир вокруг нее, и вот изменилась она. Почти четыре месяца прошло с того дня, как Лилиан очнулась в ухоженном номере гостиницы «Добрый Путник» и ровно четырнадцать дней с момента возвращения из Тератополиса. Всего лишь две недели! Но на весах Абсолюта они были равны вечности.
Лилиан не смирилась ни с чем и ни с кем. Она не сдалась и не пала духом. Она просто перестала убегать. Широко раскрыв глаза, она с удивлением прознала, какое имя дано ее состоянию. Ожидание. И приняла его, как данность собственному существованию. Нет, не жизни! Живут на Земле, живут живые, у которых есть завтрашний день и был вчерашний, у которых бьется в груди сердце, перекачивая кровь, которые помнят прошлое, мечтают о будущем, а засыпают в сегодня, судьбы которых имеют взлеты и падения, но наполнены стимулами, стремлениями и пульсацией ослепительно яркой радуги чувств! А мертвые... мертвые существуют. Он сидят на станции и ждут поезда, который никогда не придет.
Нет, нет, Лилиан не верила в это. Она сомневалась. Смутные чувства подсказывали ей, что поезд приходит. Да, приходит... Но что происходит дальше? Нет, так она запутается окончательно.
Живые шли одной дорогой, но для каждого следующего шага им предоставлялся шикарный выбор – тысячи вариантов, миллионы путей и триллионы альтернативных миров. Их тени всегда оставались позади, даже если солнце светило им в спину. Они живы, пока дышат и двигаются, но движение не имеет конца.
Самые важные грани всегда наиболее тонки и наименее ощутимы. У мертвых остаются тени, но теперь они могут отделяться и вести самостоятельное существование, или же исчезать на веки вечные. У мертвых есть тысячи вариантов, но каждый раз оборачиваясь в их поисках, они видят только один.
И перед внутренним взором Лилиан предстает одна картина: маленькое-маленькое существо стоит на краю огромного листа бумаги. Бумага – плоскость, бумага – двумерная реальность, и сотни лучей-радиусов сходится к ногам крошечного существа. Существо растерянное и безмолвное. Оно смотрит и не видит, оно слушает и не слышит, потому что стоит на грани. Позади – двумерная плоскость, впереди – четырехмерная реальность. Оно уже не принадлежит первому, а второму еще нет.
Как ему быть?
2
Лилиан шла по мощеному тротуару и наслаждалась мягким теплом последних солнечных осенних дней. Украшенные белыми облачками небеса уже начинали терять свою синь, постепенно покрываясь дымчатой бледностью приближающейся зимы. Но воздух был таким вкусным и терпким, словно в нем парили капельки трехсотлетнего вина, и вокруг было столько нежного махрявого света, что хотелось остаться в этих простых мгновениях навсегда, создать из них мощнейший мыслечувственный сгусток и упиваться им, пока будут силы находиться в сознании. Вот эта грань – жухлый мир – еще не умерший, но уже и не живущий.
Задумчивая и спокойная, чувствуя себя чистым белым полотном, выстиранным заботливой хозяюшкой и развешенным ею же на свежем горном воздухе, мерно вздымаемая время от времени величественными ветрами, Лилиан еще немного погуляла по городу и отправилась домой. Впрочем, там она также долго не задержалась. Взяв с собой все необходимое для пленэра – небольшой мольберт, деревянную планшетку, рулон с плотной бумагой, акварели, кисти и разные другие мелкие предметы – Лилиан заперла парадную дверь Первым Ключом и прогулочным шагом пошла к озеру Веяш, намереваясь просидеть на его берегах, занимаясь живописью, весь остаток дня.
Громада старого заброшенного парка более не пугала ее, но вызывала зыбкую печаль, привкус которой оставался еще долго на полях ее памяти и в зеркалах ее души. Могучие деревья, смиренные и унылые, в отблесках последней надежды пытались удержать на своих корявых шершавых ветвях последнюю листву, такую празднично нарядную – золотую, охристую, багровую и мшисто-карамельную. Но время радоваться прошло, настала пора уходить. Разноцветный красочный полог устилал бугристую землю, и трудно было разобрать, где начинались полузаросшие тропки, и где заканчивались, упираясь в вечнозеленый кустарник, ствол дерева или тихое ветхое кладбище, о котором в последнее время Лилиан столько думала, но никак не могла собраться нанести ему визит. Она хотела изумиться, но не могла, и с вязкими сожалением да тоской принимала вновь и вновь приходившее к ней понимание – она избавилась от страха. И маленькое кладбище дождется ее, и дом, стоящий вдали – в нем она побывает также, даже если там живет злая и ужасная старуха. Но что, если она просто жутко одинокая и потерянная женщина? Капелька теплоты и чаша любви могут творить чудеса.
Лилиан расположилась на овальном участке отлогого песчаного берега. Неторопливо она установила на земле мольберт, закрепила бумагу на планшетке, приготовила палитру, баночку с водой, краски и кисти. Потом посмотрела на свои часы – они показывали без семнадцати минут четыре. Значит, у нее есть приблизительно два с половиной часа.
Утомившееся солнце уже начинало свой привычный путь к закату. Оно зависло над вереницей домов, и мягкий неразбавленный свет его лучей косо ложился на берег, серовато-лиловую гладь воды и размытый пейзаж, растекшийся вдали, придавая всему неимоверную зрелую красоту, от которой, если подолгу на нее смотреть в кромешном одиночестве, начинало протяжно щемить сердце.
Лилиан захватила с собой и деревянный раскладной стульчик. Свою сумку она положила рядом на песок, затем сняла плащ, оставшись в теплом пуловере, цвета свежей зелени, вельветовых брюках и ботинках на толстой подошве. Свои изумрудные волосы-водоросли она еще дома заплела в косу. Шляпу Лилиан оставила на голове. Закатав рукава свитера, она присела на стульчик и, слегка сощурив глаза да приподняв подбородок, стала всматриваться в окружавший ее пейзаж.
Юго-западный берег, теперь находившийся по правую руку, был ей знаком. Когда-то Ри, ее милый путиль, привел туда Лилиан, и она повстречала Солнцедина. Загадочное существо, не-чеду и не-человек, он не избавил ее от тени. Давно ли это было? Смотря откуда смотреть. А она так до сих пор и не знает, когда же именно лишилась тени. И почему не сразу могла выходить из Телополиса? Еще одна причуда Города, вероятно.
Лилиан развела краски и приступила к работе. Все-таки жаль, мимолетно подумала девушка, что так и не удалось поговорить с Габриелем о том, как он попал к Солнцедину, что испытал при этом, и как процесс лишения тени происходил с ним. А ведь она так хотела его об этом расспросить! Но ничего, еще успеется. Впереди уйма времени, чтобы выйти из Города и поболтать с одним из Усомнившихся. Ведь, скорее всего, он уже вернулся к своим тропам и жилищу на дереве. Вернулся обязательно, потому что сколько бы смог продержаться здесь? Да и не Габриель он уже... Он никогда им и не был.
3
7 ноября неизвестного года они вернулись в Телополис. Через торнадо они попали в Вихрь – спиралевидное закручивающееся образование гигантских размеров, всецело состоящее из эфира. Его спокойный шум убаюкивал и зачаровывал, а круговоротное движение неисчислимого множества частиц надолго приковывало взгляд.
Знание о Вихре оказалось новым для Лилиан. Но в тот день она так устала, что не стала расспрашивать никого из своих друзей свыше меры, удовлетворившись короткими сведениями, полученными от Питера.
– Вихрь – это Вихрь, – сказал он. – Самое неразгаданное, самое странное явление-стихия, пронзающее все существующие Сферы. В нем обращаются души людей, уже покинувшие телесные оболочки, но еще, по каким-то причинам, не готовые вступить ни в один из имеющихся в здешних запредельных краях городов. Однажды мы все выходим из него, но, как правило, больше никогда не возвращаемся.
Так они стояли, все пятеро, друг напротив друга, в предрассветной мгле тех мест, которые большинство из них тайно считали своим домом, пусть и временным. Вокруг раскинулось поле из вечнозеленой травы, в которой шуршал прохладный сонный ветер. Далеко на востоке небо бледнело призрачно голубым светом, а на западе истлевали последние звезды. Все было настолько реальным и прекрасным, что всем чеду одновременно показалось, будто бы они на Земле. На несколько долей вечности они вновь ощутили себя живыми.
Но усталость от многодневных испытаний и лишений давала о себе знать. Настал час расставаний. Все посчитали своим долгом в первую очередь попрощаться с Лилиан. Было произнесено много теплых и ничего не значащих слов, от которых каждому из пятерых чеду стало легче на душе. Первой со своей юной подругой попрощалась Вирджиния.
– Мне нужно отдохнуть и прийти в себя, – под конец сказала она упавшим голосом, – потому не таи на меня обиду, если мы не увидимся с тобой некоторое время.
– Хорошо, Ви, – ответила Лилиан.
Потом был Питер. Он легонько взял девушку под руку и увлек в сторону. А затем в полголоса заговорил.
– Лилиан, помнишь наш разговор о неизменной человеческой потребности в таком убежище-пристанище, как дом? – спросил он.
– Конечно, Питер, – произнесла зеленовласка, не понимая, к чему клонит мужчина.
– Так вот, я не сказал тебе одного, – понизив голос до шепота, проговорил Питер и сделал паузу. Его глаза, темные, как космические черные дыры, пытливо смотрели в потускневшие от усталости изумрудные глаза девушки. – Я и не собирался говорить. Но теперь передумал. Запомни мои следующие слова.
Лилиан поспешила утвердительно кивнуть.
– В каждом доме, – тогда произнес мужчина, – в каждом! – имеется особая дверь. Ее называют Неясной и Двуличной. Это не такие двери, через которые ты проходила в доме Вирджинии. Они иные. И предназначение их уникальное. Больше я ничего тебе не скажу. Если найдешь их, не упусти возможности отворить. И это будет твой единственный шанс. Да, еще одно. От Неясной или Двуличной двери существует не один ключ.
Пока они говорили, Вирджиния успела попрощаться с Габриелем и Винсентом. Вернувшись к группе, Питер также сказал пару слов двум мужчинам, крепко пожал им руки, и вместе с Вирджинией, поддерживая друг друга, они побрели к краю поля.
У Вихря осталось трое друзей. Пару минут они молчали. Потом, вздохнув, заговорил Габриель:
– Вин, позволь и мне забрать у тебя эту прекрасную леди и перемолвиться с ней?
– Ну, попробуй, – ответил Винсент и усмехнулся.
Габриель посмотрел на Лилиан, вопросительно подняв брови. Девушка, сдерживая улыбку, покачала головой и пошла за ним.
– Ты тоже сейчас скажешь мне то, чего не собирался говорить? – ухмыльнувшись, спросила зеленовласка, когда они отошли на безопасное для разговоров расстояние.
Габриель не смог скрыть изумления.
– Ладно, ладно, я тебя слушаю. Очень внимательно.
Лицо мужчины приобрело нежное, но несколько мрачноватое выражение.
– Лилиан, ты многое мне дала. Даже то, на что я и не смел надеяться. Поэтому я не могу более скрывать от тебя... – впервые Габриель заколебался и отвел глаза.
– Что? – подтолкнула его Лилиан и почувствовала, как по ее спине и животу пробежали мурашки.
– Мое настоящее имя, – особым тоном произнес Габриель и посмотрел прямо в глаза девушки.
Лилиан молчала, не отводя взгляд.
– Меня зовут Витторио.
Лилиан недоуменно заморгала.
– Что, Витторио?
Но потом она поняла.
– Не может быть... – от потрясения Лилиан чуть не поперхнулась, и Габриель предупредительно коснулся ее плеча.
– Витторио, – севшим голосом заговорила девушка, – возлюбленный Фарильены...
Мужчина кивнул.
– Я... – начала зеленовласка, но так более и не смогла ничего сказать.
– Еще одно, Лилиан, – промолвил Габриель-Витторио, и в его голосе появились былые нотки бодрости и беззаботности, словно, раскрыв девушке свои истинное имя, он скинул с плеч тяжелейший груз. – Я обещал тебе поведать свое понимание дуальности. Так вот мои трактовки. Первая заключается в следующем: дуальность – это когда существует свобода и тысяча вариантов, из которых ты можешь выбрать только один. Вторую можно проиллюстрировать так: представь себе, словно бы ты находишься в замкнутом помещении, в комнате с четырьмя стенами, в каждой – по двери. Тебе предстоит сделать выбор. Каждый из них может быть верным и наоборот. Но дело в том, что сама комната – тоже выход. Ты этого не знаешь. Но в этом и заключается дуальность. Такова моя точка зрения. Она не нова, да и мир наш стар. А теперь прощай, юная леди. И пусть ты не отыщешь ответы, но пускай тебе повезет в одном – в любви.
На прощание он тепло улыбнулся и, резко развернувшись, пошел прочь.
– Куда ты? – запоздало окликнула его Лилиан.
Габриель-Витторио остановился и обернулся. Ветер тронул его одежду, и края ее пришли в движение. Ответ Усомнившегося не потревожил воздух, но вспыхнул в сознании девушки мириадами бликов, которые отбрасывает на океанскую гладь восходящее солнце. И вдруг Лилиан поняла – когда светило исчезнет, блики все еще будут волновать ее и вздымать в душе непреходящее чувство глубочайшей тоски.
Она ждет меня. И сегодня я обниму и поцелую ее. И время не сможет мне помешать. Прощай, девушка, не знающая теней...
Кто-то приблизился к ней со спины. Потом она почувствовала его нежные руки, горячее дыхание и прикосновение мягких губ к тонкой коже собственной шеи. Утерев скатившуюся слезу, Лилиан подавила начинающееся головокружение и, отдавшись чувственной истоме, повернулась к Винсенту, позволив ему заключить себя в объятья. Что происходило потом, она помнила смутно. Кажется, Винсент поднял ее на руки и понес на восток. Потом взошло ноябрьское солнце, и в мире стало необычайно тихо и радостно.
4
Когда все линии стерлись, а глаза начали слезиться от напряжения, Лилиан стала собираться домой. Солнце давно скрылось за крышами домов, и вечер лиловой дымкой расползся по улицам. Лилиан вдыхала воздух полной грудью, и ей казалось, будто бы где-то жгут костры.
За пару часов ей удалось хорошо поработать, и домой она возвращалась хоть и уставшей, но довольной. Каждый день она старалась найти время и порисовать. А поскольку особых занятий на будни не намечалось, она успешно выполняла собственные пожелания. И надеялась, что уже весной, на мартовской ярмарке, сможет выставить свои картины, которыми будет гордиться, и услышать восхищенные возгласы зрителей.
Лилиан брела по улице, освещенной редкими фонарями. Мольберт, стульчик, папка с рисунками и сумка, висевшая на плече, казались более тяжелыми, нежели они были три часа тому назад. Вот еще одна разница, подумалось Лилиан. И вдруг ее взгляд скользнул по широкой прямоугольной табличке, которую она ранее, почему-то, в этом месте не замечала. Старая, выполненная из дерева, на толстой ножке-столбике, она была установлена на краю парка. Пожухлая листва засыпала ее, и разобрать, что на ней было изображено или написано от туда, где стояла Лилиан, было невозможно. Потому девушка, заинтересовавшись, подошла поближе. Опустив на землю часть своих вещей, она освободившейся рукой разгребла вмиг недовольно зашуршавшие листья и увидела два слова, одно длинное, другое – значительно короче, которые и составляли некое название. Потерев рукавом плаща истертые буквы, Лилиан в рассеянном желтом свете фонарей и под звуки гуляющего в округе ветра смогла прочитать: «Рыстмранский парк», медленно и неслышно проговорив каждое слово губами.
– Рыстмранский парк, – повторила Лилиан уже громче и выпрямилась. – Хм, любопытно.
Еще некоторое время она постояла на месте, изучая табличку, словно бы возникшую из пустоты да сплетений теней в старом заброшенном парке, потом подняла вещи и потопала домой. Так у нее появилась еще одна тема для размышлений.
– Привет, мой милый, – с печальной нежностью в голосе прошептала Лилиан, переступая порог собственного дома. Светильники на стенах прихожей тут же радостно вспыхнули, и пространства стало больше.
Лилиан поднялась в мансарду, сложила все вещи на пол, скинула одежду и отправилась принимать ванну. Через час с небольшим, расслабившаяся и посвежевшая, переодевшись в домашнее платье, она вернулась в свое укромное и такое уютное местечко под крышей и взялась разбирать и раскладывать по местам свои рисовальные принадлежности. Она подложила в камин долгордов, и яркие ленточки пламени радостно взметнулись выше. А затем протянула руку к каминной полке, машинально, думая о чем-то отстраненном, но вдруг отдернула ее назад, словно бы обожглась.
– Не думай об этом, не думай об этом. Перестань, – забормотала Лилиан себе под нос и проделала дыхательные упражнения, чтобы унять беспокойное сердцебиение.
Мольберт и планшетку она убрала в угол, за сундуки. Рисунки достала из папки и разложила на полу у окна. Измятую одежду Лилиан аккуратно сложила и повесила на свободный стул, стоявший в изножье кровати. Настал черед сумки. Краски и кисти она убрала в комод. Несколько мелких предметов она оставила внутри, но вот ее рука натолкнулась на что-то незнакомое, холодное и гладкое, сделанное из стекла. Лилиан нахмурилась и зажала вещь в ладони. Но, еще не увидев ее глазами, вспомнила о флаконе, в который когда-то набрала чудесной Росы из Источника Чианосс, что в Долине Кианотт. Это далекое и светлое воспоминание заставило ее улыбнуться.
Достав флакон, Лилиан рассмотрела его, а, поднеся поближе к зажженной свече, стоявшей на столе, полюбовалась, как преломляется свет в идеально прозрачных гранях. Потом она бережно взялась двумя пальцами за стеклянный колпачок и потянула его вверх. Флакон открылся. Девушка склонилась над ним, чтобы узнать, пахнет ли Роса по-прежнему так тонко и изысканно, как в тот день, когда она заполнила ею этот сосуд. Но тут рука зеленовласки дрогнула, пальцы не удержали флакон, и он упал на стол. Роса выплеснулась из сосуда и растеклась по столешнице, намочив несколько листов бумаги, лежавших поблизости. Покатившись по дуге, флакон соскользнул со стола и с надломленным треском разлетелся на мелкие осколки, ударившись о пол.
Лилиан издала звук горестного сожаления и присела рядом со столом. Нет, ему уже ничем не поможешь, уныло подумала она. Поднявшись, Лилиан нашла в одном из ящиков комода кусок тряпки и собрала им осколки флакона с пола. Завязав края тряпки, она вначале положила ее на край стола, чтобы на следующий день выбросить, но потом передумала и убрала ее обратно в комод. Пусть ей останутся одни сколки, но они будут хранить в себе память о былой целостности.
Вернувшись к столу, Лилиан с излишней импульсивностью захлопнула крышку сумки и убрала последнюю как можно дальше – положила ее на один из сундуков.
Оставалось разобраться с намокшей бумагой. Всего-то в стопке было пять листков. Лилиан осмотрела первый, который намок только внизу, и отложила его в сторону. Потом взяла следующий, при взгляде на который ее брови удивленно поползли вверх. Чтобы рассмотреть лист получше, девушка поднесла его к пламени свечи. Она помнила, что оставляла на столе пять абсолютно чистых бумажных полотен, чтобы этим вечером или следующим утром написать кому-то из друзей письмо. В этом не могло быть никакой ошибки. Но этот листок, который она держала в правой руке, и который в стопке был вторым сверху, покрывали какие-то письмена. Лилиан присмотрелась к ним поближе и в следующий миг поняла, что это список. Список чьих-то адресов! Да, совершенно верно! Выведенные на бумаге четко и каллиграфично, яркими зелеными чернилами, они называли двенадцать улиц и домов, находившихся на них. Адреса проявились только на той части листка, который потемнел под действием впитавшейся в него Росы. И тогда Лилиан поняла. Бумага была девственно чистой, пока ее не оросила жидкость из Источника! Да, вот только и этот листок бумаги был не простым, он имел желтовато-зеленоватый цвет. Листок бумаги, который она вложила в эту стопку, чтобы однажды использовать его по назначению. Листок бумаги, некогда бывший яблоком.
Здесь все возможно.
Ошарашенная и озадаченная, как тем, какое дивное и странное происшествие с ней только что приключилось, так и тем, что это ее так удивило, Лилиан присела на стул и облокотилась свободной левой рукой о стол. В правой она продолжала держать четыре листка бумаги. Просидев в немом оцепенении минут пять, Лилиан вдруг громко и весело расхохоталась, а потом, испугавшись собственного смеха, закрыла рот ладонью левой руки и продолжила хихикать, но уже намного тише.
Успокоившись, она перевела дыхание и, вооружившись ироничной ухмылкой, вновь осмотрела бумагу с проявившимися адресами. Некоторые из них показались ей знакомыми. Прочитав список в четвертый раз и изучив его со всех сторон, девушка поняла, что на самом деле он был завершенной композицией, и если бы на бумагу пролилось значительно больше Росы, другие адреса к имеющимся не прибавились бы. В сущности, это и все, что Лилиан поняла.
Оставив на столе остальные три листка, так же, как и первый их собрат, намокшие только снизу, Лилиан подошла к камину и взяла с его полки свой Дневник, а потом и билифф. Но край шкатулки с письменными принадлежностями случайно задел второе, оставшееся одним–единственным, сморщенное яблоко, и оно, полетев на пол, вскоре сдвинулось с места и покатилось к лестнице.
– Ну что сегодня за вечер! – гнусаво протянула Лилиан, быстро положила все, что держала в руках, на стол и побежала за яблоком-непоседой. Оно уже успело преодолеть большинство ступеней и скрыться в сумраке нижнего коридорчика.
– Ну и катись себе! – вдруг выпалила девушка и повернулась к лестнице спиной.
Она была более, чем уверенна, куда направятся темно-красные скукожившиеся бока этого коварного фрукта – к той куче хлама, что свалена у задней стены ее, Лилиан, дома, и которую она, Лилиан, так до сих пор и не разобрала. Но как зеленовласка представила себе, что опять, при неверном свете слабой свечи, ищет в том мрачном месте фруктового попрыгунчика, так сразу же вспомнила, чем хотела заняться еще и переключила свои мысли на другие дела.
– Будет день, буду тебя искать, – сказала она в пустоту комнаты и пошла записывать в Дневник сведения о двух своих находках – табличке с названием старого заброшенного парка и списке с адресами – да об одной своей потере – флаконе с чудесной Росой из Источника Чианосс, что в Долине Кианотт.
Вот этот список:
Кедровая Виолончель, 99
Мышиная Ряса, 6
Кирка Юнга, 65
Потерянный Рай, 53
Зияющая Орнитология, 303
Зеленая Лужайка, 38
Раскосый Шлем, 84
Папилетка Свифта, 49
Удивленная Свена, 152
Дим-Норин, 235
Шейха Лилу, 9
Серый Кардинал, 71
Когда с записями было покончено, Лилиан собрала с пола свои зарисовки, убрала их в папку, потом задула свечу, стоявшую на столе, и, распахнув одну из створок арочного окна мансарды, села перед ним, накинув на плечи лоскутное одеяло. Она уперлась локтями в колени и положила подбородок на ладони. Вскоре ее задумчивый взор, устремленный вдаль, в сгущающиеся чернила приближающейся ночи, затуманился. Она позволила своим мыслям и эмоциям течь вольно, заполняя ее сознание собой и рождая в нем причудливые фантасмагории, подобные тем, которыми мороз разрисовывает окна домов. Она не задерживала ни боль, ни сомнения, ни радость, ни удовлетворение, она принимала их, вслушивалась, а потом отпускала. Она сделала свой выбор и каждый день убеждала себя в его правильности. Она более не будет убегать, догонять или гнаться. Она будет ждать, а они сами придут и сами все дадут. Это были не ее слова, и при их воспоминании что-то шевельнулось в ее памяти, а затем эхом отозвалось в глубинах ее чувственной сущности, словно бы по воде прошли круги от упавшего в нее бутона лилии.
В Городе есть Вечные. За прошедшие две недели она дважды слышала, как о них заговаривали чеду, которые, скорее всего, были уже знаками – зачем неосам забивать свои мозги такими нелепицами? Если, разумеется, истории о Вечных были нелепицами. Было ли это совпадением или же указывало девушке на что-то?
Лилиан терялась в догадках, потому просто отложила их на одну из многочисленных полочек в шкафах, предназначенных для подобных нематериальных вещей. И все-таки своей загадочностью Вечные тревожили ее. Также потому, что по-другому их еще называли Нетленными или Пьющими-Из-Источника. Поскольку сама Лилиан Источник видела, вполне вероятно, что у нее есть шанс повстречать одного из Вечных. Зачем ей это? Во-первых, из чистого любопытства, от которого она ни за что не собиралась отказываться. А, во-вторых, Вечный мог стать для нее «дающей дланью». Это же не Капюшоны или Капюшонники, которых нужно бояться и унимать дрожь в коленках от образов, встающих перед глазами при одном упоминании о них.
Лилиан не переставала верить, нет, ведь никто о подобном и не заявлял, но она стала очень разборчивой в проявлении собственной доверчивости. А ведь это разные вещи. Питер оказался прав.
Лилиан прикрыла глаза и носом стала глубоко втягивать густой, почти осязаемый воздух вечернего ноября, задерживая его в легких. Этот процесс приносил ей неописуемое удовольствие, а заодно помогал окончательно расслабиться и успокоиться.
Внезапно в мансарду ворвался сильный порыв ветра, от которого даже стекла задрожали в окнах. Ветер был прохладным, он принес с собой пьянящие запахи муската и влаги. Погода изменится, мелькнуло в голове Лилиан, и ее губы расплылись в томной ленивой улыбке. Дождь – это прекрасно. Она уговорит Винсента, и вместе они будут бегать по мокрым улицам, во все горло распевая веселые песни, смеясь и танцуя, пока удивленные и насупившиеся чеду будут сидеть по домам и греться у своих каменных каминов. А их поцелуи будут иметь соленый привкус, и если Лилиан заплачет, Винсент подумает, что это просто дождь стекает по ее гладким щекам. Они не простынут и не подхватят грипп. Они будут счастливы. Пока мертвы.
На пару мгновений ветер заключил Лилиан в свои незримые объятья, от которых у девушки перехватило дыхание, а потом, так же неожиданно, как появился, умчался прочь, не оставив по себе и следа. Тоскливо вздохов, Лилиан подползла к окну и захлопнула раму. А потом переоделась в теплую пижаму и легла в постель.
5
Как хорошо не хотеть ни есть, ни пить, думала Лилиан, и все время посвящать раздумьям, прогулкам или же любимому делу. И любимому человеку. Любимому чеду. Но только не быть одинокой, не засыпать с головной болью от бесконечных рыданий, не сжиматься в комочек под тремя одеялами, не зная, как согреться, как избавиться от сковавшей душу ледяной пустоты, не вздрагивать при виде своего отражения в зеркале и не разглядывать свои руки с таким пристальным болезненным интересом. Удивительно, но она поняла это только сейчас, наконец сформулировав свою мысль.
Лилиан подоткнула под щеку подушку и, раскрыв глаза, уставилась в стену мансарды, на которой тени перемежались с отсветами уличных фонарей.
Но, вероятно, это слабость – желать жить с кем-то и для кого-то. Слабость и несовершенство человека, но живого, а как быть с остальными? Ведь существуют другие люди. Они думают о себе и своем благополучии, они принимают других людей и даже испытывают к ним нежность, они благодарны им за проявление заботы, но ночью они засыпают глубоким крепким сном, днем побывав на похоронах другого человека, они уезжают в другие города или другие страны, если того пожелают, и оставляют в одиночестве другого человека, они ласково и многозначительно улыбаются, но отворачиваются, когда их любит другой человек. И все ли дело в их эгоизме? Ведь они также счастливы и, выпивая перед сном стакан теплого молока, даже не думают сомневаться в том, что завтра над горизонтом может не взойти солнце. Оно взойдет, даже если рядом не будет другого человека, разлагающегося в тесном деревянном ящике под трехметровым шаром земли через семь месяцев после похорон, на которых они побывали и после уснули, как и тысячи их собратьев. Живые и абсолютно счастливые.
Лилиан резко поднялась с постели и босая спустилась на первый этаж, прошла в ванную, включила холодную воду и пару раз умылась.
Она опять не может уснуть, а все потому, что позволяет лишним мыслям лезть в свою голову. Мрачные, а потому лишние, от них нужно избавляться. И даже от той, которая затаилась в углу, сидит там и сопит, ждет, пока можно будет пробраться в шкаф и превратиться в скелет.
– Ну же! – выкрикнула Лилиан хриплым голосом и, зажмурившись, склонилась над ванной. – Ну же, скажи это! Скажи вслух! Отпусти его!
Вспотевшая, она напряглась всем телом, руки ее, вцепившиеся в край ванны, задрожали.
– Скажи это еще раз, – прошептала она. – И покончим, навсегда.
Ее ноги подкосились, и она рухнула на холодную черную плитку пола, но пальцы рук так и не разжала. А потом, широко раскрытыми глазами глядя на поток воды, шумящий и искрящийся в тусклом свете, падающем из окна, прикладывая невероятные усилия, чтобы не зарыдать, Лилиан зашептала:
– Крепыш погиб. Крепыша больше нет. Он рассыпался сотнею осколков. Его погубил Вихрь. Вихрь, из которого все мы приходим в этот мир, но в который никто из нас более не возвращается...
И, проклиная все на свете слабости, зеленовласка горько зарыдала.
Глава 51
Шат
1
Лилиан поднялась на последнюю ступеньку и постучала в дверной молоток. Ожидая, пока хозяин дома откроет, она обернулась и стала обозревать зимний сад, усыпанный снегом.
На дворе стояла середина декабря.
В белых и мягких, как плюшевый медвежонок, небесах расплывчатым кругом светило платиновое солнце. Деревья сада, живые изгороди, клумбы и дорожки – все укрывал пушистый искрящийся снег. Издалека доносились только шорохи задумчивого ледяного ветра, и ни единого крика птицы или же лая собак на задворках. Для мертвых – мертвая тишина. Нежное глянцевое блаженство.
Лилиан рассматривала свои парные следы на снегу, ведущие к парадному входу, когда двери отворились, и на пороге появился Винсент, в черном свитере и потертых джинсах.
– На этот раз без происшествий? – поинтересовался он, когда девушка вошла в дом, и двери за ней закрылись. Они очутились в прихожей, коридором огибающей весь первый этаж.
– Хм, можно сказать, что да, – усмехнувшись, ответила Лилиан и довольно добавила: – А у тебя тепло!
Теперь каждую неделю они друг к другу приходили в гости. Зеленовласке больше нравилось бывать в доме возлюбленного, нежели принимать его у себя. Тихими пустынными вечерами она любила слушать, как мужчина играет для нее на рояле, а потом рассказывает разные забавные и веселые, а иногда и печальные истории. Потом они пили чай с молоком, поднимались на третий этаж и к утру, под согревающий треск долгордов в камине, засыпали в объятьях друг друга, укрывшись одним большим пледом.
– Что это? – поинтересовался Винсент, кивая на бумажный пакет, который Лилиан держала в правой руке.
– А, это! – девушка рассмеялась. – Твой плащ, который я, наконец-то, тебе возвращаю, – и она протянула пакет мужчине. – Сколько мы с ним пережили! Ты даже себе не представляешь.
Винсент рассмеялся в ответ.
– Могла бы уж оставить себе, – заметил он.
– Ага, хватит с меня тех воспоминаний.
Винсент помог девушке раздеться, сложил ее подбитый мехом плащ и шляпу на антикварный стул, стоявший рядом с одним из занавешенных зеркал, а рядом поставил и пакет со своим плащом.
– Пойдем, – нежно сказал он, поцеловал девушку и, взяв ее за руку, увлек в большой зал – единственную комнату на этом этаже его дома.
Там, на деревянном полу, около переносной печки с ажурной чугунной дверцей, за которой весело играл огонь, лежала дюжина бархатных подушек с кисточками, между ними стояли запыленная бутыль вина из темно-бордового стекла и два бокала, в которых преломлялись язычки пламени.
– Пришло время, да? – тихо спросила Лилиан, когда они вместе удобно устроились на подушках. На последнем слове голос девушки трепетно дрогнул.
– Да, пришло, – серьезно ответил Винсент.
Пару минут они молчали, глядя в огонь и медленно потягивая вино из бокалов.
Потом Винсент заговорил, и Лилиан не перебивала его до самого конца.
2
– Я родился в шумном городе, в котором были высотные дома и метро. Мой отец, Геннадий, был летчиком, мать, Елизавета, преподавала в колледже. Также у меня была старшая сестра. Ее звали Эльвира. Она была старше меня на двенадцать лет. Наша семья была дружной и крепкой, мы ценили душевный уют и взаимопонимание. Да, кстати, родился я 7 января. С детства имел чутко развитую интуицию, любил читать и играть в настольные игры.
В десять я впервые во сне увидел будущее, очень ярко и красочно. Это было видение, в котором разбивался самолет. Самолет, в котором находился мой отец. Помню, в ту ночь от объявших меня страха и ужаса я вскочил с постели и прибежал в спальню к матери. Она утешала меня, а я взял и рассказал ей о своем сне. Не то, чтобы она мне поверила, но вот взволновалась – это да. К сожалению, на следующий день мы не смогли связаться с отцом – у нас просто не было такой возможности, поэтому приходилось ждать. Я чуть ли не кусал свои локти, но старался больше не показывать матери, что боюсь. Да, в то время Эльвира уже три года, как жила в Штатах. В 19 она укатила туда и успешно вышла замуж. Так там и осталась. Повезло.
Прошел день. В вечерних новостях о возможной авиакатастрофе не сказали ни слова. Но на следующее утро... в общем, на следующее утро первой была новость о самолете, разбившемся в какой-то далекой африканской стране. Я помнил ее название, но потом намеренно вычеркнул его из своей памяти. Получилось, что навсегда. Весь экипаж погиб. В том числе и мой отец. Тогда моя бедная мамочка мне и поверила...
В старших классах я учился в другой школе. Усиленно изучал гуманитарные науки, потому что пожелал стать журналистом. Хм, в новом коллективе я, замкнутый парень с угрюмым взглядом, смог найти друзей – целых пятерых! Они были моей гордостью – трое ребят и две девушки. В жизни каждого из этой пятерки случилось нечто ужасное, что, впрочем, только послужило нашему сплочению и скорому сближению. Одна девчушка была круглой сиротой и жила с бабушкой.
Итак, мы сдружились. Конечно, я не спешил рассказывать им о том, что вот уже пять лет во мне развивается дар предвидения, если можно было его так назвать. Все эти годы, время от времени, я продолжал видеть будущее. Пока что все происходило во сне. Я видел как хорошие события, так и плохие, то бишь трагические и драматические. И к пятнадцати годам немного стал разбираться в своих снах-видениях, хотя не стремился к изучению и штудированию какой-то особой литературы. Смешно, но я не верил ей, принимал за шарлатанство. Другое дело – моя способность. Проклятая способность, посмею я внести такую противоречивую ремарку.
Я не мог проверить, сбываются ли сны, которые не касались моих близких – ведь мне являлись варианты грядущего многих людей, которых я даже ни разу не видел в своей жизни. На счет близких я понял, что положительные видения сбываются обязательно, но не всегда точь-в-точь таким же образом, какими я видел их во сне. А вот видения-катастрофы воплощались в действительность с поразительной точностью. Я подметил, что когда мне являлись последние, я обязательно запоминал некий предмет, явление, объект или человека, которые имели особый цвет или раскраску. Интересно, что, просыпаясь, само видение я больше помнил в гамме ощущений, чувств, движений, нежели во цвете. Но эта закономерность, это правило не касалось тех «подмеченных» предметов. Тогда я решил, что всему должно быть некое объяснение, вот только пока не знал, какое именно.
Однажды во сне я увидел, как моя мама поскользнулась зимой на дороге и сломала себе руку. Я пытался предотвратить трагедию. Но не сумел. Она все равно ее сломала, но в другом месте и несколько дней спустя после моей первой помощи. Я подумал, что мне, вероятно, не дано предотвращать катастрофы, но лишь лицезреть их.
Где-то месяц спустя или около того я увидел сон, в котором одну девушку из моей школы, той первой школы, в которой я учился, до полусмерти избили ее ровесницы, из-за мести. Единственным пестрым образом, запомнившимся мне, была цветущая сирень.
За неделю я отыскал девушку. Она училась в 10 классе и была на год старше меня. Хм, ну, я сдуру и поговорил с ней, но уж слишком откровенно. Девчонка, звали ее Аней, снисходительно выслушала бледного мальчишку из 9-Б, но, разумеется, моим словам не вняла, решив, что я просто-напросто втрескался в нее, то бишь влюбился.
Я не успокоился. Незаметно для Ани я преследовал ее, ходил по пятам, следил. И вот, семь дней спустя, случилось то, что я и предвидел. Ох, честно, не хочется об этом говорить детальнее, но... нужно, все-таки, наверное. Банда девчонок – смешно звучит, верно? – вывернула из-за угла в сумерках. Аня возвращалась с компьютерных курсов. В тихом переулке я догнал ее и прямо перед носом девчонок вцепился ей в руку и насильно провел домой. Да, я навязчиво твердил ей, пытаясь убедить, что, если бы не я, она непременно бы погибла, или просто сильно пострадала. Аня только с улыбкой отмахнулась.
Прошло еще пять дней. Я был счастлив, что смог отвратить хоть одну катастрофу. Но на следующее утро я случайно подслушал разговор одноклассниц, которые с видом озорных заговорщиц перешептывались о том, как вчера вечером Анька из 10-А получила, наконец, по заслугам. Услышав это, я впал в ступор, меня словно током ударило, или привалило бетонной стеной. Я был ошарашен и... во всем винил самого себя.
Прошло время. Я перешел в другую школу. Много думал, пытаясь разобраться в себе, своем даре или проклятии, в происходящем вокруг. И сделал вывод – так или иначе, а трагедии предотвращать можно. Только я не придумал еще, как именно. Ведь зачем тогда меня наградили подобной способностью? Или же прокляли?
В старшей школе я особенно сдружился с одним из ребят – с Николаем, которого наша пятерка звала не иначе, как Ником. Кроме него было два брата-близнеца – Леонид-Луи, Леонтий-Лео, и две девушки, как я уже говорил, – Юлия-Лея и Клавдия-Конни. Да, я забыл, меня звали Михаилом, а по-товарищески величали Михой.
Мы с Ником настолько привязались друг к другу, что все стали звать нас «братьями». «Два брата – акробата», любила подшучивать Лея.
Да, значит, нас было шестеро. На выпускном балу мы нашли укромное полутемное местечко, в котором, распив одну бутылку вина на всех, дали верное слово друг другу всегда быть вместе, всегда давать о себе знать, куда бы ни забросила нас жизнь-злодейка. Именно той ночью я раскрыл друзьям свой секрет. Выслушав меня, они замолчали. Близнецы удивлялись, но никто не засмеялся, никто не сказал, что не поверил мне. Только Лея засомневалась, прошептав с горькой усмешкой: «Все может быть».
Вернувшись домой на рассвете и задремав в кресле, я увидел кошмар, ужаснувший меня настолько, насколько перепугало и сбило меня с толку видение смерти моего отца. В этот раз я... увидел смерть Ника. Он падал под вагон метро, мчавшегося на всех порах в узком чреве каменного туннеля.
Очнувшись от страха, весь в липком поту, я чуть было не проклял Небеса. Но моя чуткая мать увидела мое смятение и печаль и утешила меня. В этом кошмарном видении мое внимание невольно приковала к себе ярко-красная куртка, в которой был Ник.
Да, забыл сказать. Цвет предмета, объекта или человека означал определенный срок. Сиреневый, например, это две недели. Но вот что означал красный, я, как ни вспоминал, так ни к чему и не пришел.
Сон я видел 22 июня утром. Через день встретился с Ником и все ему рассказал. И Ник испугался. Он побледнел и судорожно сглотнул слюну. Еще пару раз мы разговаривали с ним, но так ничего и не решили. Ник пообещал быть предельно осторожным и как можно меньше ездить в метро.
Потом наступил затяжной, суетный и нервный период поступления в университеты. Нам с Ником удалось успешно сдать экзамены, и нас приняли на факультет журналистики. Луи и Лео пошли в сценаристы, Лея присоединилась к нашей пишущей братии. А Конни отправилась изучать психологию. Днем – учеба, вечером – работа.
Несчастье случилось 21 августа. Ник уехал погостить к бабушке на море. Я не смог отправиться с ним, потому на недельку сам умотал к дяде в другой город. С другом мы обменялись телефонами, чтобы Ник сообщил мне, когда надумает возвращаться. Да, так получилось, что в последние два дня моего отпуска я ходил созваниваться с товарищем на телеграф – домашний телефон моего дяди вышел из строя.
В субботу утром Ник весело сообщил мне, что почти круглосуточно загорает, общается с горячими южанками и собирается домой в понедельник утром. Я успокоился. Зря, конечно, но... Буквально через час Нику позвонили родители и сказали, что с ними связывался его старый знакомый, вернувшийся из-за границы. И этот друг, Влад его звали, хотел пригласить Ника на встречу, потому что через три дня уезжал опять. Так Ник вернулся раньше оговоренного нами срока. Мне он не позвонил, не хотел попусту тревожить. А на счет пророчества – так ведь за эти два месяца с ним ничего не стряслось, может, Миха ошибся, с каждым бывает.
Ник попрощался с бабушкой и пошел на вокзал. Хотел взять билет на скоростной поезд, но в том внезапно механики обнаружили какую-то смехотворную поломку. Ник поменял билет. Домой он вернулся ранним утром воскресенья, 21 августа. Ночью не выспался, рядом ехали две женщины, болтавшие о намечавшемся солнечном затмении, а ведь всем известно, что это не к добру. Всякое, мол, может случиться. Ник отоспался уже дома. И вечером встретился с Владом. Он хотел выглядеть наилучшим образом, потому надел свою новую ярко-красную куртку.
Что же происходило со мной? В воскресенье утром я очень четко почувствовал, что что-то должно случиться. Подумал, наверное, это из-за затмения. Но тут вспомнил, что в прошлом подобные ощущения также посещали меня, именно в те дни, когда видения сбывались.
На телеграфе была огромная очередь. К Нику домой мне удалось дозвониться только в четвертом часу. Его мать и рассказала мне обо всем. Сломя голову, я бросился к дяде, собрал вещи, сбивчиво объяснил, что уезжаю, и помчался на вокзал.
Я вернулся домой на скоростном поезде. Я не находил себе места, однако надежда не покидала меня. Около десяти вечера мой поезд прибыл на вокзал моего родного города. И я сразу же позвонил домой к Нику. Мой друг еще не возвращался. Я побежал в метро. Там, под землей, на одной из остановок, когда двери вагона уже закрылись, я случайно повернулся лицом к платформе и увидел на противоположной стороне какого-то парня в красной куртке. Сначала не придав этому никакого значения, я все осознал, лишь когда поезд уже мчался к следующей станции. Там я выбежал из вагона и пересел, чтобы вернуться.
Вновь оказавшись на первой остановке, я стал лихорадочно метаться по сторонам, взглядом ища Ника. Ха, ирония судьбы – на платформе было еще по крайней мере семеро парней в красных куртках, которые тогда как раз вошли в моду. И пока я разбирался, кто из них – мой лучший друг, к противоположному краю платформы на всей скорости подходил поезд. Запоздало обернувшись, я интуитивно рванулся туда, но... не успел. Ника случайно столкнули под колеса поезда ребята из пьяной компании, с которыми он, почему-то, ввязался в спор...
Итак, я не мог менять исход видения, непосредственно в него вмешиваясь, когда оно сбывалось. Но я понял другое – я могу повлиять на человека, и если изменится он, то таким образом изменит и свое будущее. Не знаю, как это звучит со стороны. Но так оно и есть. Глупо, банально или?.. Сейчас уже неважно.
Жутким было вот что. Когда я стоял на платформе и от шока не мог подвигать ни единым мускулом, а взрослые вокруг приглушенно перешептывались и печально вздыхали, невдалеке веселились дети. Они смеялись, радостно и беззаботно, они находились в своем прекрасном светлом мире счастья, и никто не останавливал их, не ругался и не пытался унять. Этот детский смех я слышал до конца своих дней. Иногда слышу и теперь.
После гибели Ника видения стали являться мне и наяву, во время бодрствования. Они как бы накладывались на реальность, превосходя ее своей зрелищностью и экспрессивностью. Теперь я всегда знал, ощущал, когда появится видение. Когда же оно сбывалось, мне также было известно, в те дни я словно бы чувствовал некое странное смещение реальности.
Я перевелся на заочное отделение и устроился на работу в букинистическую лавку. После второго курса меня взяли в газету корреспондентом. По окончанию университета, будучи уже на хорошем счету в издании, я собирал материал по одному очень щекотливому и опасному делу. Как-то я увидел сон, в котором меня серьезно ранили. На одном из действующих лиц видения я заметил алый шейный платок. Спустя два месяца меня избили. Это было связано с той статьей, которая так и не вышла в печать. Я попал в реанимацию, и мать с силой и со слезами на глазах вырвала у меня клятву, что я перейду на другую работу.
Со временем я осознал, что далеко не все видения являются мне для того, чтобы я обязательно изменил будущее. Я был открыт грядущему, и оно беспрепятственно текло через меня. Я мог закрыться, но, почему-то, так этого и не сделал.
Поначалу видения наяву являлись мне в минуты неописуемой радости или же яростного гнева. Потом я стал видеть их и в спокойном состоянии.
Но я не смог спасти не только Ника. Лея... Она тоже погибла. Выбросилась из окна своего дома...
Я так давно ни с кем не разговаривал о самом себе, о своем прошлом... Прости меня, мне тяжело говорить.
Но я должен продолжать.
Когда мне было двадцать шесть, я отчаянно пытался спасти одного человека. Летом я увидел, как утонул незнакомый мне мужчина. Ключевым цветом во сне был желтый, значит, мне давался один месяц. На той неделе, уставший и вымотанный после работы, я возвращался домой. По пути как раз находилась церковь. Не знаю, что меня дернуло. Я зашел туда и поставил свечу за того человека, чтобы он остался жив. Честно говоря, молился я не часто, еще реже ходил в церковь и ни разу не бывал в каком-то святом месте. Так получилось.
Знаешь, прошло два месяца. Я стоял в магазине, в очереди за хлебом. Вдруг слышу за спиной чей-то голос: «Вы крайний будете?». Оборачиваюсь – и не верю своим глазам. Передо мной стоит он, человек, который должен был утонуть. «Василий Евгеньевич?» – «Да, это я... А мы знакомы?» – «Извините, наверное, я ошибся». Это был он, но зачем теперь было что-то объяснять? И я так до сих пор и не знаю, что послужило поворотным моментом – моя молитва или же человек самостоятельно осознал свои ошибки, раскаялся и изменился? Я не знаю.
Полжизни я был фаталистом. Я боролся, но где-то внутри, на уровне подсознания, верил – и смирился с этим – что жизнь наша предрешена с момента зачатия и до самой смерти. И мало что можно изменить. Но после нескольких случаев чудесного спасения – разумеется, тот мужчина был не первым и не последним, я не могу раскрывать тебе всех подробностей (еще и потому, чтобы ты не заснула раньше времени, тут, на моих руках) – я призадумался. Ведь, все-таки, навряд ли того Евгеньевича спасла только моя молитва, а кого-то другого – предупреждение. Последнее не сохранило жизнь Нику. И я решил – да, жизнь предрешена, но в виде наброска, эскиза. Если человеку дан пресловутый выбор, его свобода – значит, можно и нужно менять свою жизнь. И пускай не кардинально в особо важных узлах–развязках, но значительно – вполне вероятно. И какая картина получится из наброска-эскиза – ясным станет лишь в самом конце. Все зависит от выбора, который делает человек.
Получается, не все трагедии непоправимы. Есть смерти и драмы в нашей жизни, которые не предотвратишь – я назвал бы их первичными. Они касаются основных узлов, заложенных в эскизе. Есть же смерти и трагедии, которым люди подвергают себя вследствие собственного выбора, то есть, они получаются вторичными. Их как раз и можно исправить.
Уже почти конец. А ты, я вижу, еще не задремала? И тебе даже интересно?
Продолжаю.
Ровно за год до собственной смерти во сне я очутился в каком-то странном месте. И вел себя не так, как обычно. Видение было настолько загадочным, что на неделю выбило меня из привычной жизненной колеи. Во-первых, в нем отсутствовали какие-либо отличительные предметы и явления и, во-вторых, оно дивным образом обрывалось. Я чувствовал, что продолжение есть, но никак не мог его дождаться. Да, и, в-третьих, я видел его постоянно, приблизительно раз в месяц, и так до самой смерти.
Я отвлекусь еще на чуть-чуть. Дело в том, что вскоре картина жизни стала представляться мне уже наподобие детской настольной игры. Как это выглядело? Есть путь от пункта один до пункта сто, допустим. Человек, делая выбор, шагает по нему и так продвигается вперед. Случаются моменты, когда он попадает на развилку. В таком месте выбор сделать особенно сложно, но и цена его выше. И человек делает свой выбор. Если он оказывается верным, человек ступает на следующее деление-клеточку и продвигается дальше. Если же наоборот... Человек попадает на следующий пункт под названием «Трагедия» или даже «Смерть». А, бывает, что человек, сделав неправильный выбор, еще несколько – от одного до десятков – делений идет «не в ту сторону». Его полоса все темнеет и темнеет, пока человек не становится на предпоследнюю клеточку.
Но вот в чем соль, нюанс – настольная игра не дает еще одного шанса. А вот жизнь – да. То есть перед последней чертой человек может одуматься и по вспомогательной тропе вернуться на основной путь. Жаль только, что как раз на этом этапе человек уже не в состоянии сделать правильный выбор. Хотя... Есть еще одна деталь. «Бог из машины» – можно и так сказать. Когда в жизни заблудившегося появляется другой человек или некое светлое существо. Услышав его и приняв помощь, человек возвращается на путь истинный.
Я был убит весной в начале нового тысячелетия.
Вскоре попал в Вихрь. Затем в Город. Но на Улицы Усопших, куда попадают все убиенные. Это особые места. Они находятся в том же Слое, что и внешние улицы, но вход в них ограничен. Когда чеду готов, он может выйти, но чтобы вернуться назад... Нет, это практически невозможно. Хотя мне пару раз и удавалось. Но неважно.
Я также жил в гостинице и был в Башне. Работал дворником, разносчиком особо важных сообщений, сматывал клубки шерсти и классифицировал долгорды. Потом, в один прекрасный день – хотя что в нем было такого прекрасного? – ко мне пришло осознание. И я стал знаком. Или как они здесь подобных называют? Знаком, наверное, остаюсь и до сих пор. Такова моя история.
3
На минут десять большой зал окутало бархатное молчание. А потом Лилиан деликатно поинтересовалась:
– Винсент, скажи, а когда ты попал в Вертодор? На тех Улицах или уже выйдя в Город?
– Я был в Башне один раз. И тогда еще не знал о существовании Города. Я держал в своих руках и сферу, и куб. Вот только дали мне два ключа. Я поначалу и не понял, для чего второй. Но после все оказалось предельно ясным. Первый был от лачуги, в которой я обитал на Усопших, второй от того дома, в котором мы сейчас с тобой находимся.
– Да? – изумилась Лилиан. – То есть ты, попав в Город и будучи еще только неосом, стал жить в таком шикарном доме?
Винсент беззвучно рассмеялся.
– Нет, конечно. Таким он стал намного позже, когда я... преобразил его силой своей мысли и воображения. Память вернулась ко мне на Усопших, но потом, когда… В общем, потом мне пришлось пройти этим путем заново, поскольку грань, которую я пересек, чтобы войти в Город, способствовала временному помутнению моего сознания. Очевидно, и подсознания также.
На какое-то время разговор прервался. Затем Лилиан тихо спросила:
– И ты так и не знаешь, как умер?
– Тот день выпал из моей памяти.
– А... женщины? – на миг опустив глаза и вновь подняв их, поинтересовалась Лилиан.
Винсент мягко улыбнулся, наклонился вперед и взял в свои ладони левую руку девушки – влажную и холодную.
– В моей жизни было всего три женщины. Конни, Агата и ты.
– Если я и твоя женщина, то явно не прижизненная, – попыталась пошутить Лилиан, и губы ее искривились в печальной усмешке.
– Нет, ты не права. При жизни мы виделись с тобой четыре раза. И я до сих пор помню каждую встречу.
Во взгляде зеленовласки появилось недоумение.
– Хорошо, – сказала она. – Я не помню этого, потому что не помню ничего. Но... ты говоришь, мы только виделись с тобой? И... все? Мы не были... близки?
Винсент, опустив голову, отрицательно покачал головой.
– Почему? – прошептала Лилиан, так тоскливо и непонимающе.
Винсент посмотрел на нее. В глазах его была боль, та вековечная, глубинная и мрачная, которую зеленовласка не видела уже несколько недель.
– Потому что я сделал неправильный выбор.
– Ты выбрал Агату? Конни?
– С Конни мы встречались в школе. Потом остались просто хорошими друзьями. Я выбрал Агату. Страстную и роковую женщину.
– И поэтому умер?
– Я не знаю.
Они помолчали. От печки исходило благословенное тепло. В комнату стали сползаться тени. Густую тишину наполняли только потрескивание долгордов и отдаленный свист ветра.
– Винсент, а тебе хотелось умереть? Вообще когда-то?
– Да, – ответил мужчина, но не сразу. – И не один раз.
– Однако ты удержался?
Винсент кивнул.
– Что тебя удержало?
– Любовь к жизни.
– Не смотря ни на что?
Винсент вновь ответил кивком головы.
– Любовь к жизни... – задумчиво протянула Лилиан. – Любовь... Это неправильно, что люди хотят умереть и убить себя, верно?
– Я думаю, что да.
– Так почему же это происходит?
– Я не знаю, Лилиан, – тихо ответил Винсент. – Я понимаю – как, но не понимаю – зачем.
Лилиан поднялась с подушек и посмотрела на мужчину сверху вниз.
– Сыграй для меня.
Винсент улыбнулся и тоже поднялся. Они подошли к роялю.
– Знаешь, тогда, когда мы с Питером... – произнесла Лилиан. – Тут стоял цветок. Я бы полила его, но было нечем.
– Не переживай, он никогда не засыхает.
– Правда? И никогда не распускается?
– Он называется шат. И я знаю лишь то, что он расцветет тогда, когда будет обретена свобода, – ответил Винсент. Его пальцы нежно коснулись клавиш, и пустынный дом наполнили звуки музыки.
Глава 52
Двенадцать
1
И дни помчались конницей вечности вслед.
Зима была морозной и снежной. Вьюги и метели выли за окном, и ледяной воздух разрисовывал стекла. Земля, спящая под белым покровом, розовела на рассвете, ослепительно сияла в полдень, серела в сумерках и таинственно мерцала да серебрилась по ночам под луной.
Чаще всего Лилиан виделась с Винсентом. Также девушка встречалась с Вирджинией, вместе с которой вела пространные разговоры ни о чем, сидя в кафе за чашкой чая, ужиная в «Веселом Полнолунии» или прогуливаясь проспектами и улицами Города. Подруги любили заглядывать в лавки-магазины, из которых всегда выходили с покупками и обновками, смеясь, подшучивая друг над дружкой и придумывая новые развлечения. Они жили сегодняшним днем, были беззаботны и веселы, так, будто вернулись старые добрые времена.
С Питером за все три месяца зимы Лилиан сталкивалась раза четыре. Они обменивались вежливыми фразами и улыбками, да и только. И никогда, как, впрочем, и с Вирджинией, не заговаривали о прошлом. Лишь однажды, после ярмарки и празднования Дня Первого Рассвета, они собрались вчетвером – были Лилиан с Винсентом и Питер с Вирджинией – и провели чудесный вечер, наполненный теплом приятного общения и мелодичным звоном хрустальных бокалов с вином.
А вот с Габриелем-Витторио зеленовласка так более и не виделась. Ей хотелось выйти из Города и вновь пройтись невесомыми тропами-дорожками, поглазеть на гигантские деревья, висящие над клубящейся мраком пропастью, даже встретиться с летающими головами, но желание ее было не настолько сильным, чтобы она взялась за его воплощение. Да и куда было спешить, коль впереди была целая вечность?
Так что жила Лилиан, припеваючи, и не тужила.
19 февраля – она запомнила эту дату – ее орисаку обрела цвет. Насыщенный изумрудный. Кто бы мог в этом сомневаться?
Лилиан прыгала от счастья и кричала от радости. Сначала она все обстоятельно записала в свой Дневник, потом побежала к Винсенту, затоптала ему пару дорожек в оранжерее и чуть не задушила своими объятьями и не оглушила поцелуями, затем помчалась к Вирджинии и заполнила ее уютную гостиную хаотичным гомоном и почти истерическим хохотом. И только после всего этого отправилась в самое лучшее кафе, с гордым видом зашла внутрь, изящным жестом скучающей жеманницы предъявила официанту свою карточку и заказала кусочек лучшего в Городе сливочного торта и кувшин освежающего золотистого рекути. Дождавшись вечера, Лилиан опять забежала к Винсенту и потащила его на каток, один из десятка, организованных на покрывшихся толстым слоем льда озерах Телополиса. Под чарующие мелодии и свет лампионов они вместе прокатались полночи, а оставшуюся ее часть провели дома у Винсента, распивая горячий чай в отблесках пылающего камина.
2
Следующее необычайное событие не заставило себя долго ждать. Приключилось оно в начале марта.
Вот уже около трех недель Лилиан подрабатывала в Трехбашье. Три или четыре раза в неделю она получала от Сори Кинга список клиентов, с их адресами, именами и названиями заказов, а также стопку книг, которые нужно было им разнести. В принципе, работа была нетяжелая и непыльная. Лилиан не спеша проходила улицами Города, продолжая его изучать, но уже не бесцельно, а занимаясь полезным и хорошим делом.
Как-то она задержалась в Трехбашье, поддавшись на уговоры дядюшки Кинга посидеть с ним, выпить чаю и перемолвиться. Время от времени из-за портьер, ведущих в Лоритан, появлялась Патри и что-то спрашивала у Сори. С зеленовлаской они обменивались учтивыми улыбками, но не разговаривали. А на днях Лилиан столкнулась и с новым старшим эйдином, заменившим Сергиуса, – солидным мужчиной, лет сорока, который тут же ей отрекомендовался, назвавшись Роланом.
После двух выпитых чашек чая Лилиан спросила:
– Скажите, Сори Кинг, что вы знаете о Книге?
– О книгах я знаю все, – с теплой улыбкой на устах произнес дядюшка Кинг. – Которую из них ты имеешь в виду?
– Особую. Книгу, дающую ответы на все вопросы, – ответила Лилиан и, понизив голос, прибавила: – Ходят слухи, что она хранится у вас.
– У меня? Да неужели? – все так же улыбаясь, задумчиво проговорил дядюшка Кинг, и его ясно-голубые глаза блеснули в свете танриспов. Чуть склонив голову, отчего зашуршали его длинные белоснежные волосы, он продолжил: – Лилиан, легенды бывают правдивы. Но далеко не всегда предметы, упоминаемые в них, находятся в тех местах, на которые они указывают. Так что если Книга и существует, хранится она не у меня.
– А вы верите в то, что она существует?
– Как я могу не верить в книги?
Большего добиться от Сори Кинга Лилиан не удалось. Но ей этого и не требовалось. Сама того не сознавая, она опять хотела отыскать Книгу. Она вспоминала о ней хотя бы раз в день, мимолетно обдумывала вопросы, которые хотела бы задать да иногда дважды задерживала взгляд на тех книгах, одна из которых, как ей на миг казалось, могла быть той, особенной.
Лилиан дочитала «Сокрытие» Грозы Неамова и вернула его на полки Лоритан. Герой в конце романа узнавал, что все, что происходило с ним до этого, было всего лишь сном, и только очнувшись, он по-настоящему начал жить. Ничего необычайного, сделала для себя вывод Лилиан. Но Роберт, каким-то образом заметивший, какую книгу девушка ставит на полку, проговорил своим низким приятным голосом:
– Читай между строк, читай между строк, о, дева, лишенная теней.
Роберт был рад видеть Лилиан. И когда зеленовласка захаживала в Лоритан, он непременно старался прочитать в ее честь отрывок из какой-то оды или же просто произнести нежный комплимент. Тогда Лилиан ласково улыбалась ему в ответ, и несколько минут они добродушно общались.
Но эти события лишь предшествовали тому загадочному и необъяснимому, которое в календаре девушки дату 4 марта окольцевало красным.
Это была среда, и Лилиан с утра пораньше отправилась разносить заказы. Погода на дворе стояла солнечная, хоть и было прохладно. От свежего воздуха, предвещавшего рождение новой жизни, кружилась голова, а на лице появлялась беспричинная улыбка.
Сори Кинг вручил зеленовласке список, в котором значилось двенадцать имен чеду, их адреса и книги, которые они хотели получить в этот день. Некоторые имена и адреса были знакомы девушке, с некоторыми она была уверенна, что когда-то сталкивалась, но решила на этом не зацикливаться и проверить все уже на местах.
Первым на листке бумаги стояло имя «Свиерам».
Мастер теплосветлых дел, изумленно вспомнила Лилиан, стучась в дверь дома под номером 38. Ей открыл беловолосый мужчина с крючковатым носом.
Лилиан приветливо поздоровалась, объяснила, откуда пришла, и протянула мужчине тонкую книгу в потертой матерчатой обложке.
Тогда мужчина посмотрел на нее как-то странно из сумрака своего дома и, кивнув, произнес:
– Хорошо. Хочу в город, сплетенный из ниточек лжи. Хитрый хор. Хриплая хозяйка. Хрупкий храбрец.
Не успела Лилиан опомниться от услышанного, как Свиерам, откланявшись, закрыл дверь.
– Ничего себе, – ошарашено прошептала зеленовласка и, иронично улыбнувшись, покачала головой.
Но это было только начало. Каждый следующий чеду из списка удивлял ее своим поведением, словами и взглядами.
– Лета – лики! Летальный лес лешего левитирует. Сизые сумерки тихо вошли, ленточки лишившись, – сказал ей Миши, коренастый и щекастый мужчина в возрасте, носивший на шее яркий платок. Он жил в 303 доме по улице Зияющей Орнитологии и значился вторым в списке заказчиков. Ему Лилиан отдала толстую книгу с серебряным тиснением на корешке. Свернув в проулок, она вспомнила, что знает этого чеду. Когда-то она видела его в «Бескрылом Полете». Вот только о чем он тогда говорил? Кажется, речь шла о легендах.
Третьей была Маринетта, высокая и темноволосая, с добрыми светло-зелеными глазами.
– Привет! Пламя плесневелого панциря пирует, пересматривает, передает. Только в зеркалах мерцанье вины, – проворковала она, приняв из рук девушки две брошюры. А Лилиан посмотрела на бумагу, которую держала в левой руке, и сверила адрес – Папилетка Свифта, 49. Она знала Маринетту. Их встреча произошла давно, но зеленовласка запомнила чеду, которая дала ей адрес швеи по имени Вирджиния. Но откуда ей было знакомо название улицы?
Далее была Лиззи, проживающая на Удивленной Свене, 152.
– Тональность! – прошептала она, взмахнув своей розововолосой головой и вперив в девушку хищный взгляд. – Торжествуй, тогда термометр тоскливо тонкий. Выжато сердце, и разум в Астрал. Темнись!
А потом Лилиан побывала на пороге 9-го дома по улице Шейха Лилу.
– Колебание кончено. У горизонта зарделась заря. Контролируй контраст контактов. Копошись, королева! Кот кричит, – проговорила сиплым голосом Пакуцы, и зеленовласка вздрогнула, посмотрев на маленькие руки женщины, затянутые в белые перчатки. Но книгу ей отдала и даже попрощалась. Впрочем, та никак не отреагировала на подобное проявление учтивости.
– Интересно! – завораживающе промолвил Рукко, брюнет с притягательной внешностью. – Искусственный интеллект иронизирует. Капают капли красным на пол. Иллюминатор!
Жил он на Кирке Юнга, 65.
Что с ними происходит? – озадаченно хмурясь, подумала Лилиан, когда в ее руках осталось еще шесть книг и половина чеду из списка. Им, что, весна ударила в голову? Или солнце припекло? Чего так выделываются?
Но своего занятия она не оставила и пошла дальше.
В 71-м доме Лилиан встретила такого знакомого чеду, что даже облегченно вздохнула, понадеявшись, что он, быть может, поболтает с нею по-человечески и, вполне возможно, пригласит на чашку чая. Но Ир Григг, мастер нефривности, кажется, даже не узнал свою старую знакомую, с которой переписывался вот уже почти полгода, и хриплым голосом сказал:
– Ау, кома судьбы поглотила меня. Альбомный альбинос ангажирует ангелам. Аплодируй!
Лилиан уже и вправду собралась захлопать в ладоши, но скорее от отчаяния, нежели от некой несказанной радости. Но Ир Григг равнодушно кивнул, взял в руки книгу и скрылся в своем двухэтажном оштукатуренном домике.
Лилиан перевела дыхание, взяла себя в руки и глянула на часы. Они показывали без двадцати минут одиннадцать.
– Еще даже не Полдень, – растерянно пробормотала зеленовласка себе под нос. – Тогда что же такое с ними творится? Объелись тирюбки? Или обпились онто-рио?
Андри, появившийся на пороге шестого дома по улице Мышиная Ряса в зеленоволосой девушке также не узнал одну из частых посетительниц заведения, в котором работал барменом. Девушке, с который он так любил дружелюбно поболтать. Возможно, при солнечном свете у мира было другое лицо? Или с молодым чеду творилось тоже самое, что и со всеми остальными из загадочного списка? Проклятого или сакрального?
– Приветствую! – было первое его слово, произнесенное с отсутствующим выражением лица. – Почему вены разрезаны, сердце в тоске? Полагаю, почту принесут потом. Пока.
– Смотри, кровь струится по белой руке солнца. Сегодня сумерки станут слишком синими. Слышишь? Советую сомневаться.
Лилиан решила, что совету Саши с Кедровой Виолончели можно не следовать, но вот запомнить его бред, как и других заказчиков того дня, стоило. Лилиан почувствовала, что это или каким-то образом касается ее или может внезапно пригодиться в будущем.
Остались три книги и три чеду. Лилиан с трудом отыскала последние три улицы, но запаслась терпением и не сдавалась до последнего.
Десятой была Йонара, давешняя соседка Сергиуса. Стоя на пороге ее дома, Лилиан уголком глаза поглядывала на соседний, надеясь в окне увидеть знакомое бледное лицо. Но оно там так и не появилось.
– Окончательно осмотрись! – чуть не закричала Йонара. – Вырвался в мир безнадежный мой стон. Осуждай особу, осуществившую осознание.
Когда Лилиан опасливо протянула женщине книгу, та и впрямь застонала и, скривившись, с грохотом захлопнула дверь. Девушка отшатнулась, передразнила вредную чеду и ушла с Проклятого Рая прочь.
– Единодушие – ерунда, – назидательным тоном начала Катя, стройная и русоволосая, – ежели естественно ехидничать. Нету здесь света – нету луны.
Ну и не надо, подумала Лилиан, про себя улыбнувшись. Что чеду, что улица – сплошные раскосые чудаки.
И вот наступил кульминационный момент. В руках у Лилиан осталась одна единственная книга – предназначалась она Лории. Поднапрягши свою память, девушка припомнила, что это и есть та самая мастер письменных дел.
– Играешь? – безразлично поинтересовалась молодая женщина. – Идиот часто теперь по ночам улетал. Известие излечивает искаженных.
Лилиан быстро отдала Лории книгу, но, не удержавшись, все-таки заглянула в ее дом, однако в окутывавшем помещение сумраке так и не разглядела живые растения – лозы, извивающиеся на потолке.
Ладно, для меня впечатлений на сегодня и так хватит, подытожила зеленовласка и с легким сердцем отправилась домой – делать новую запись в своем Дневнике.
3
Лилиан раскрыла Дневник на чистом месте, разгладила ладонью желтые шелестящие страницы, пристроила рядом листок бумаги с перечнем чеду, который ей дал дядюшка Кинг, и, взяв в правую руку перьевую ручку, приготовилась писать.
Она любила эту книгу. Тем не менее, ни разу не пыталась ее почистить, поэтому на переплете кое-где еще остались следы грязи и мха, хоть и поистиравшиеся за столь долгое время. Несовершенная и ветхая, она была с ней с самого начала, она впитала в себя ее флюиды, прониклась ее мыслями и наполнилась противоречивыми, мозаичными мыслечувственными сгустками. Книга стала ее постоянным спутником, молчаливым, принимавшим зеленовласку такой, какой она была и есть, не упрекавшая ее, не обманывавшая, не предававшая и не окутывавшая ложными надеждами. Такая, как есть, пусть и останется с ней навеки.
Лилиан улыбнулась мысли, случайно пришедшей ей в голову. Сейчас бы сюда чашку онто-рио или «изумрудки» и сочное хрустящее яблоко, в которое можно впиться зубами, и из него потечет сладкий липкий сок. Почему ей захотелось яблоко? Лилиан не знала. Да и нужно ли объяснение каждому чувству и эмоции, особенно по весне? Пусть приходят и уходят, наполняют нас и оставляют приятное послевкусие, но пусть не пытаются стать упорядоченными и скучными.
Лилиан уже занесла в Дневник пять адресов и имен из списка заказов, как внезапное озарение заставило ее вскрикнуть, отбросить ручку и вскочить из-за стола. Стул с грохотом полетел на пол, страницы Дневника зашуршали, и листок, с которого списывала зеленовласка, запутался в книге.
Лилиан рывком вернула стул в привычное положение, села на него и стала быстро листать Дневник, чуть не отрывая его страницы. Вскоре она нашла то, что искала. Запись, сделанную ее собственной рукой еще 21 ноября. Запись, в которой значились двенадцать ни с чем и ни с кем не связанных адресов. Не связанных тогда, три с половиной месяца назад, а теперь...
Почему одно из яблок (как жаль, что она запамятовала, подаренное ей Солнцедином или же оставленное у порога ее дома старухой из предсмертных кошмаров грешного жреца) вдруг оказалось в ее сумке там, в Тератополисе? И превратилось в бумагу? Какой смысл в себе скрывали двенадцать адресов, проявившиеся тогда на яблочной бумаге благодаря Росе из Источника Чианосс, что в Долине Кианотт, а после загадочным образом вошедшие в список заказов клиентов Трехбашья Кинга и Ко?
Лилиан скорчила на лице гримасу огорчения, смешанного с сожалением. Бредовый лепет чеду, которым она в этот день разнесла книги, действительно имел значение, пусть она пока и не разгадала, какой именно. Так почему же она сразу не додумалась записывать их чудные высказывания! Потому что теперь, растерянная и запутавшаяся, могла припомнить лишь некоторые слова, и то уже без четкой уверенности в том, кому они принадлежали и так ли звучали на самом деле.
Лилиан закончила списывание адресов и имен с листка заказов, затем напротив них переписала старый список от 21 ноября, отложила ручку, уперлась локтями в столешницу и, запустив пальцы в волосы, глубоко задумалась. Ей предстояла нелегкая задача – попытаться вспомнить то, что она не собиралась запоминать серьезно. Через некоторое время ее сосредоточенный труд увенчался успехами, но весьма скудными. И девушка записала те слова, которые удалось припомнить, рядом с теми чеду, которым, как ей казалось, они принадлежали.
Захлопнув Дневник, Лилиан спустилась в гостиную. Близился Полдень. Задремав на кушетке у камина, зеленовласка погрузилась в бездонный мрак, лишенный каких-либо сновидений, желаний, мечтаний и надежд.
4
Несколько дней спустя Лилиан шла по дорожке между деревьев старого заброшенного парка, уже сбросивших с себя остатки снега и распрощавшихся с морозами. Нагие и одинокие, они вслушивались в приглушенное биение сердец своих собратьев и готовились стойко принять новую жизнь. Кровь уже начинала вскипать в их жилах, и был недолог тот час, когда она выплеснется наружу буйством сочной зелени.
Шаг за шагом Лилиан отдалялась от своего дома, всецело погруженная в раздумья. Она отстраненно воспринимала незримые тонкие колыхания, пронизывавшие воздух, и не отвечала на призывные ласки веселого свежего ветра. И опомнилась только тогда, когда тропка, полузаросшая, как и все остальные, исчезла, не добежав полуметра до небольшого островерхого холмика, присыпанного прошлогодней листвой.
Засунув руки в карманы плаща, Лилиан нахмурилась и озадаченно уставилась на объект, который, по ее твердому убеждению, никак не вписывался в здешний ландшафт. Подойдя поближе, она осмотрелась и обнаружила еще около десятка подобных холмиков. Это заинтересовало девушку и отвлекло от сложной задачи, над решением которой она билась последнее время.
Солнечный свет дымчатой пеленой окутывал парк и создавал на бурой твердой земле витиеватый рисунок из теней, отбрасываемых деревьями. Лилиан присела на корточки у холмика, который находился к ней ближе всех остальных, и рукой, затянутой в перчатку, стала стряхивать с него лиственную шапку, под которой вскоре обнаружилась наполовину заросшая серым мхом плита из необтесанного камня, с закругленным верхом. На плите виднелись какие-то буквы. Лилиан потерла поверхность камня и вскоре смогла разобрать одно слово: «Шермм». Оно было совершенно незнакомо девушке и ни о чем ей не говорило. Также невозможно было разобрать, является ли оно названием, именем или чем-то еще. Потому, достав из внутреннего кармана плаща блокнот и чернильник, зеленовласка раскрыла его и записала незнакомое слово. А потом не спеша обошла остальные холмики, расчистила их и посписывала найденные слова в блокнот.
– Проклятье и замшелый олух, – пробормотала себе под нос Лилиан, когда пересчитала слова и обнаружила, что их оказалось двенадцать. – Это число начинает преследовать меня, – прошептала она и почувствовала, как на ее руках зашевелились волосы. А потом снова перечитала написанное в столбик: Шермм, Афка, Левс, Апра, Ерд, Исти, Ренк, Верл, Лемт, Оддо, Велд и Кресс.
Не прошло и минуты, как Лилиан заругалась пуще прежнего и отступила назад на пару шагов, уперевшись спиной в ствол дерева.
Она вспомнила.
– Да ведь это... – тяжело дыша, начала она, и не договорила, потому что взгляд ее широко раскрытых глаз, наконец, охватил все двенадцать надгробий, – это... это... то кладбище, которое я... осенью... О, нет... Проклятье!
Трясущимися руками засунув блокнот и чернильник в карман, Лилиан повернулась и побежала. Но ноги отказывались слушаться, в горле начало булькать, и все тело пронзила холодная дрожь. Девушка споткнулась и чуть не полетела на землю, но ухватилась за подвернувшуюся деревянную ограду. Та скрипнула и покосилась, но вес девушки все-таки выдержала.
Лилиан опустилась на колени и как следует отдышалась. Потом вновь поднялась на ноги и привела себя в порядок. Когда же она вскинула глаза, то увидела перед собой дом. В один этаж и такой старый, что было удивительным, как он умудрился выстоять до сих пор и не развалиться. Хотя, кто знает, не превратится ли он в руины, как только в него войдет человек? Конечно, чеду, ведь люди тут не ходили.
5
Не мигая и почти не дыша, Лилиан стояла и молча смотрела на строение. Смотрела, как на равного. Если бы она осталась на коленях, все произошло бы по-другому. Дом, незнакомый и ветхий, ужасный и жуткий, которого она когда-то так страшилась и в котором так хотела побывать. Воистину, мечты сбываются. Но теперь зеленовласка смотрела на него иначе, как на безобидного старика или старушку, уснувших под древним деревом с потухшей трубкой в зубах.
Лилиан перелезла через ограду и, ступая тихими скромными шагами, стала приближаться к дому. Его стены через осыпавшуюся штукатурку, принявшую цвет речного ила, скалились грубо обтесанными камнями. На метра полтора от земли и стены, и деревянное крыльцо густо затянулись темным серо-зеленым мхом. Из центра почерневшей крыши указующим перстом в небо вырастал квадратный дымоход. В вытянутых прямоугольных окнах, через которые раньше, наверняка, в комнаты дома проникал чудесный свет и свежесть зеленого парка, теперь практически не осталось стекол.
Лилиан поднялась по лестнице на крыльцо, и каждая ступенька отозвалась на ее шаги протяжным страдальческим скрипом. Окна были занавешены изнутри, потому зеленовласке не удалось в них что-либо разглядеть. Тогда она налегла на дверь и через какое-то время с треском ее открыла.
Переведя дыхание, Лилиан набралась храбрости и вошла в дом.
Она оказалась в огромной комнате, занимавшей все внутреннее пространство. Ее наполнял тусклый серый свет, сочившийся из щелей в шторах. Девушка подошла к окнам и бережно раздвинула занавески из тяжелого темно-синего бархата. Свет ворвался в помещение, очертил все предметы и нарисовал тени, штрихами наметил полутона.
Лилиан стала осматриваться. Воздух в доме был сухим, нигде не было видно ни пыли, ни паутины. Разумеется, ведь это дом мертвых, подумала девушка.
Обстановка комнаты была весьма скудной. Посередине находилась коробка-труба камина, упиравшаяся в плоский потолок, потом, очевидно, выходившая на чердак и перетекавшая в дымоход. Ширина объемной трубы составляла не менее трех метров. Со стороны входа стена трубы была глухой, перед ней высилось спальное ложе, застеленное шелковым покрывалом без единой складки. В одном углу комнаты стоял комод, в другом – набор кувшинов с вытянутыми горлышками.
Лилиан прислушалась к своему внутреннему голосу. Он подсказывал ей, что в этом доме давно никто не жил. Девушка прошла в дальнюю часть комнаты и освободила оставшиеся три окна от штор. Повернувшись к камину, широкая открытая топка которого напоминала разинутую пасть кита или какого-то фантастического чудища, Лилиан разглядела в глубине его некий прямоугольный предмет. Он был прислонен к задней стенке и скрывался в густой тени. Подойдя поближе, зеленовласка поняла, что это картина. Она оказалась тяжелой, скорее всего, из-за массивной рамы, и когда девушка доставала ее, то невольно потревожила кучку пепла, от которой тут же поднялось облако. Закашлявшись, Лилиан отошла к окну, в верхней половине которого стекло отсутствовало, и, держа раму двумя руками, стала рассматривать картину. Ее покрывал толстый слой плесени и сажи, потому девушке удалось разобрать только то, что это был чей-то портрет, женщины или мужчины – неизвестно. Тогда Лилиан опустила картину на пол, прислонив ее к низкому и широкому подоконнику.
Недавно, в конце февраля, в городе была Великая Ярмарка. Вновь приезжали Странники, выступали бродячие артисты, акробаты, музыканты и шуты, на площадях можно было стать участником или же просто понаблюдать со стороны за импровизированными и театральными постановками на передвижных сценах, сходить на одну из сотни выставок, но главное – повеселиться от души.
Ярмарочная неделя для зеленовласки стала своеобразным триумфом. Она выставила свои картины, которые до этого считала весьма скромными и посредственными. Но публика восприняла их с восторгом и большим интересом. Это придало девушке сил и вдохновения, а еще – подарило отменное настроение на многие дни вперед.
На одной из выставок Лилиан познакомилась с профессиональным художником по имени Юстиниан. Он был знаком. Они разговорились и обменялись адресами. И Юстиниан, загадочно улыбаясь, сказал, что будет готов оказать любую помощь девушке с таким удивительным оттенком волос, особенно, если это будет касаться реставрации старых картин.
Вот к тебе-то я и обращусь, подумала Лилиан, стоя у окна ветхого, пропитанного пронзительно безмолвной пустотой дома.
И тут ее внимание привлек другой предмет, висевший на стене напротив камина. Его закрывало бурое покрывало, и Лилиан предположила, что это, скорее всего, зеркало. Она подошла к нему и осторожно стянула ткань, затем положив ее на половицы деревянного пола.
Да, так оно и было. Овальное, в посеребренной раме, украшенной рисунком, в котором угадывались цветы, зеркало было идеально чистым и гладким, но что-то в его облике настораживало. Или же в отражении?
Лилиан оглянулась на камин, медленно обвела его глазами, запоминая, а потом вновь посмотрела в зеркало. И не увидела отражения ни очага, ни комнаты. Подступив ближе, она не увидела и собственного отражения.
Лилиан стало немного не по себе, сердце тревожно бухнуло в груди, тишина стала невыносимой. Она пошатнулась от приступа головокружения, но осталась стоять на месте, широко расставив ноги, чтобы не упасть, и решив упорно докопаться до истины.
Встав прямо перед зеркалом, зеленовласка скрестила на груди руки и вперила сосредоточенный взгляд своих изумрудных глаз в глубины мира зазеркалья. Отражаемое наиболее всего походило на какое-то небольшое помещение или коридор, но все детали и какие-либо отличительные признаки стирались сумраком, только где-то слева размытое пятно служило намеком на источник света. Как Лилиан ни старалась, ей так и не удалось припомнить, чтобы она видела нечто похожее на то, что отражало в себе зеркало. Тогда она вновь занавесила его покрывалом, постаравшись создать в своей памяти как можно более мощный и четкий мыслечувственный сгусток – на случай, если ей вдруг попадется нечто похожее не увиденное. Потом Лилиан забрала картину и пошла к выходу. Но не рассчитала вес полотна, и оно, выскользнув из ее рук, с гулким стуком упало на пол у кровати.
Издав неразборчивый звук, означавший досаду, Лилиан присела, чтобы поднять картину. И тут ее взор наткнулся на край шкатулки, выглядывавший из-под кровати. Не осознавая, что делает и полностью поддавшись собственному любопытству, зеленовласка машинально протянула руку и вытянула шкатулку наружу. Она оказалась поменьше билиффа и была весьма аккуратно выполнена из дерева насыщенного рубинового оттенка. Какая-либо резьба отсутствовала, ее заменяли черные прожилки в древесине. Единственным элементом отделки служил символ, вырезанный по центру крышки и напоминавший прописную букву «Я».
Лилиан без труда открыла шкатулку и нашла внутри всего лишь четыре листка бумаги, прямоугольных, плотных и абсолютно чистых, но очень-очень старых. Девушка не осмелилась снять перчатку, чтобы прощупать их, потому просто осторожно потерла между пальцами. Раздался мягкий приятный шорох. Чуть поразмыслив, Лилиан захлопнула шкатулку и задвинула ее обратно под кровать. Листки бумаги она сложила пополам, убрала их во внутренний карман плаща, а затем поднялась на ноги и, покрепче да поудобнее прихватив картину, покинула дом.
Вернувшись к себе домой, Лилиан переоделась и приняла ванну. Картину она оставила в гостиной, чтобы на следующий день снести ее Юстиниану, вот только нужно будет обвернуть ее бумагой, чтобы не привлекать лишнего внимания. Затем Лилиан взяла Дневник, чтобы обстоятельно записать в нем все то, что увидела и нашла в старом заброшенном парке. Она решила проглянуть предыдущие записи, и когда дошла до последней из них, из ее груди невольно вырвался вздох потрясения.
Рядом с двумя столбцами, состоящими из адресов и имен двенадцати чеду, которым зеленовласка пару дней тому назад разносила заказы из Трехбашья, на соседней странице ее же почерком был выведен стих, который она видела впервые в своей сознательной жизни. Три строфы и двенадцать строчек, лишенные мишуры и бессмысленной болтовни, содержащие в себе зерно, саму суть высказываний каждого из тех двенадцати, на порогах домов которых она побывала. Чудо, совершенное ее Дневником, то, что не поддавалось объяснению и разумению, то, что нужно было принять, чему следовало поверить.
С десяток минут Лилиан сидела, не двигаясь и глядя в одну точку. У нее не было ни слов, ни мыслей. Ее сознание вдруг стало бескрайним морем, застывшим в штиль в одной точке пространства и времени. Вечное сейчас, и пустота, наполненная светом.
Когда Лилиан пришла в себя, у нее наготове уже был план действий. Она написала письмо Сергиусу с просьбой, елико возможно, разузнать, перу какого из известных и неизвестных ему поэтов мог принадлежать данный стих. Внизу она привела три стихотворные строфы и слова искренней благодарности за труды. После Лилиан опять переоделась и отправилась бесцельно бродить по Городу.
Глава 53
Яблоки, Ключи и Соглашение
1
Винсент жизнерадостно улыбался. В его руках была большая плетеная корзина, доверху наполненная краснобокими, с золотистыми пятнышками яблоками. В волосах мужчины застыли и серебрились капельки первого апрельского дождя. А в глазах, таких печальных, нежных и бездонно-серых, теплился огонек любви.
Открыв дверь, Лилиан на полную грудь вдохнула влажный воздух, напоенный свежестью и удивительными ароматами цветущей весны. В доме она распахнула все окна, и все равно в нем было душно. Хотелось сорвать крышу, а стены превратить в соты, и пусть сочные молодые ветра продувают его, как степи, холмы и океанские просторы.
– Проходи, – наконец проговорила Лилиан, улыбаясь, и отступила в сторону, пропуская мужчину в прихожую.
– Ну, благодарю, – отозвался Винсент, усмехнувшись.
– Откуда? – с любопытством спросила Лилиан, кивнув на корзину, которую Винсент опустил на пол, и не спеша закрыла дверь.
– Без сучка и задоринки! Самый лучший сорт, – весело произнес Винсент. – Собираю четыре раза в год. Не мнутся, не гниют и являются абсолютно съедобными, вместе с черенком.
– Правда? – хмыкнув, изумленно воскликнула зеленовласка. – А где же ты был с ними раньше? – лукаво прибавила она.
– Я их совершенствовал, – скромно пояснил Винсент. – Чтобы по весне преподнести тебе этот вкусный подарок. Попробуй! – он взял из корзины одно яблоко и протянул его девушке.
– Что, прямо сейчас?
Винсент кивнул.
– Ладно, – согласилась Лилиан и приняла фрукт. Прикрыв глаза, она его понюхала, и от душистого медового запаха у нее потекли слюнки. А в следующее мгновение она уже с удовольствием хрустела яблоком.
Винсент смотрел на девушку благосклонно и ласково. Он снял свою замшевую куртку и держал ее в руках, оставшись в белой рубашке, расстегнутой у ворота.
– Отлично, – восторженно произнесла Лилиан, когда была съедена последняя яблочная крошка.
Винсент, положив куртку на перила лестницы, поднял корзину с пола.
– Отнести в мансарду? – спросил он.
– Да, лучше будет туда, – кивнула Лилиан. – Помочь тебе?
Винсент посмотрел на нее так, словно она предложила взять его на руки и взбежать по лестнице. Потом он стал подниматься на второй этаж. Лилиан последовала за ним.
Они остановились в маленьком коридорчике, в котором находилась лестница, ведущая в мансарду.
– Пожалуй, я поднимусь, а ты мне ее подашь, – предложил Винсент, опуская корзину на пол. – Только осторожно. Тебе не будет тяжело?
– Думаю, что нет, – ответила Лилиан.
Винсент стал взбираться по лестнице, а Лилиан решила попробовать, каким образом ей будет лучше держать и поднимать корзину. Первая попытка была удачной, но потом, когда Винсент позвал ее сверху, из мансарды, внимание девушки отвлеклось, пальцы соскользнули с намокшей под дождем ручки, и корзина выпала из ее рук.
– О, нет! Проклятье! – выругалась Лилиан, в то время, как яблоки, обретя свободу, гурьбой резво поскакали и покатились по полу, разбегаясь в разные стороны.
– Что стряслось? – раздался голос Винсента. – Кажется, им здесь понравилось, – прибавил он, спустившись в коридор, и, не удержавшись, прыснул со смеху.
– Ну, что тут смешного? – с жалостливым и одновременно комическим выражением лица промолвила Лилиан, снизу вверх глядя на мужчину.
– А что ж ты их не собираешь? – спросил он голосом, все еще дрожащим от смеха.
Лилиан и сама рассмеялась, а потом, вздохнув, принялась исполнять предложенное мужчиной.
– Ты мне поможешь? – не оборачиваясь, крикнула она.
– Конечно! – так же громко отозвался Винсент и, покачав головой, пошел оказывать экстренную помощь.
Яблок оказалось так много, что они раскатились почти по всему дому. Если бы не преграды в виде дверей и стен, пришлось бы потратить намного больше времени, чтобы их собрать.
– Ну, вот, – бурчала Лилиан, – теперь их придется еще и мыть.
– Это зачем? – полюбопытствовал Винсент, нагибаясь за очередным, но уже не помня, каким именно по счету, сочным круглобоким озорником.
– Затем, что они будут грязными, – растягивая слова, ответила Лилиан, поднимая с пола яблоко.
– Грязными? А ты, что, живая? – мягко улыбаясь, спросил Винсент.
– Да ну тебя, – шутливо отмахнулась Лилиан.
Когда корзина была полной на три четверти, осталось обследовать только половину прихожей.
– Ой, я туда не пойду, – сморщив нос, произнесла Лилиан, глядя в темное пространство под лестницей.
– Почему? – поинтересовался Винсент.
– Ну... – протянула Лилиан. – У меня есть на то некоторые основания.
– Ты боишься собственного дома?
– Не то, чтобы, – Лилиан вздохнула, – Нет. Ладно, пошли.
Винсент держал корзину в руках, а зеленовласка продолжала докладывать в нее недостающие яблоки. Оказавшись под лестницей, им пару минут пришлось привыкать к сумраку, чтобы затем хоть как–то различить на полу маленькие шарики яблок.
Почему я до сих пор не повесила здесь светильник? – думала Лилиан, приседая, нащупывая во тьме кругляшек и выпрямляясь, чтобы положить его в корзину. Ведь столько времени прошло! Вот проклятье!
– Слушай, я, наверное, пойду принесу свечу, – сказала она, поднимаясь с корточек.
– Давай я дособираю. Мне и так видно, – предложил Винсент.
– Нет, а вдруг... – начала Лилиан, но так и не договорила, застыв на месте. Она внезапно и так отчетливо, словно воздух обжег ее кожу, ощутила смещение реальности. Прошлое, которое было еще секунду назад с ней, вдруг отделилось и ненужным грузом полетело в пропасть. Лилиан стояла одна, на обрыве, и незримые ветры памяти трепали прозрачные занавески ее сознания.
2
Потом раздался стук в дверь, и тревожный голос Винсента прорвал целостность пелены, затянувшей разум девушки.
– Лилиан? Ты как, детка? Что стряслось?
Винсент бережно, но требовательно тряс девушку за плечо и заглядывал в ее глаза.
В дверь постучали опять.
– Я... Да, я в порядке, – задумчиво проговорила Лилиан. Зажмурив глаза и помотав головой, она вновь посмотрела на Винсента, уже более осмысленным и прояснившимся взглядом.
– Теперь все хорошо?
– Да... Может, посмотришь, кто там пришел? – спросила Лилиан, а потом, вспомнив, с горячностью хлопнула себя ладошкой по лбу. – Ай, проклятье! Я забыла. Это Ви. Открой, пожалуйста, – попросила она.
Винсент с сомнением посмотрел на девушку, нехотя кивнул и пошел к парадной двери.
Лилиан надеялась, что ее глаза не выдали той бури, которая разыгралась у нее внутри, от которой затрепетало и забилось быстрее ее сердце, вспотели руки, и от нетерпения затряслись коленки, и того ошеломляющего озарения, которое шарахнуло ее по голове, подобно молнии, а потом накрыло шумной всепоглощающей волной штормового прилива.
Как хорошо, что я не повесила здесь светильник! – проскользнула в уме зеленовласки мимолетная мысль, когда она, повернувшись к корзине с яблоками, которую Винсент оставил на полу, быстрыми и нервными движениями, так, словно боялась не успеть, стала разбирать хлам и рухлядь, которыми была завалена задняя стена ее дома. Ее собственного дома! Какой же арпаланкой она была! Как раньше до этого не додумалась!
– Что ты делаешь? – откуда-то сзади долетел удивленный голос Вирджинии.
Лилиан испуганно вздрогнула, будто ее застали на месте преступления, и обернулась. Девушке пришлось сощуриться и прикрыть глаза рукой, потому что кто-то из ее двоих друзей держал в руке зажженную свечу.
– Я нашел ее в гостиной, – проговорил Винсент.
– Это хорошо, да, хорошо, – отозвалась Лилиан, но мысли ее в тот момент блуждали где-то далеко.
Постепенно она привыкла к свету и смогла безболезненно посмотреть на двоих чеду.
– Я должна торопиться, – пылко воскликнула она, глядя в изумленные и озадаченные лица Винсента и Вирджинии. – Я знаю, здесь что-то есть! Знаю!
– Мы можем тебе помочь, – уверенно сказал Винсент.
– Да? – Лилиан недоверчиво посмотрела на него, но потом ей стало совестно за свой взгляд, и она потупила глаза.
– Конечно, можем, – поддержала мужчину Вирджиния. – Мы что, белоручки? А вдруг там клад? Или древний склеп, в котором спит тысяча и один покойник? Мне хочется потревожить их сон! И заграбастать все золото!
Ее высказывание, сказанное в оригинальном тоне и с изрядной долей сарказма, вызвали веселые усмешки на лицах друзей.
– Приступим! – воинственно скомандовала Вирджиния. Не дожидаясь ничьего согласия, она закатала рукава своего шелкового платья и, подступив к дряхлым преградам, стала отбрасывать в сторону одну старую вещь за другой.
– Ну, ты и даешь, – заметил Винсент и принялся помогать женщине, перед этим любовно взглянув на Лилиан и подмигнув ей. Свечу он пристроил на полу.
Лилиан не нашлась, что сказать. Ее переполняли эмоции и возбуждение. Подкачав рукава своей трикотажной кофты, она хмыкнула и присоединилась к друзьям.
Разобрав завал, а, вернее, переместив все предметы и вещи, составлявшие его, к соседним стенам, трое чеду обнаружили нечто высокое и прямоугольное, затянутое чехлом, висевшее на – кто бы мог подумать – заколоченной двери!
Вирджиния и Винсент в нерешительности застыли на месте, а Лилиан, преисполненная кипящей энергией, не хотела, да и не могла остановиться.
Чехол был сдернут. Миг спустя взорам друзей открылось чистое и гладкое зеркальное полотно, с закругленными углами. Лилиан, улыбаясь во весь рот и выпрямив спину, смотрела на него торжественно и победоносно и не видела, какие обескураженные выражения приняли лица Винсента и Вирджинии. Потому что она, в отличие от двух знаков, была в том доме, что в старом заброшенном парке, и это зеркало, и эта дверь стали недостающими ассоциациями и едино верными решениями-ответами ее изысканий.
Двое чеду молча переводили свои взгляды со стены на Лилиан, потом друг на друга, а затем обратно, на зеркало и спрятанную за ним дверь. И никак не могли понять, почему они сами, как и то место, что окружало их, совершенно не отражаются в зеркале. Вместо того, словно зеркальное полотно было всего лишь дырой в стене, они видели обширное помещение, залитое прозрачным светом в прожилках, будто за окнами отражаемой комнаты находился лес. Прямо на них черной потухшей пастью глядела топка огромного камина. Где-то слева и справа виднелись очертания стен и окон, но они были нечеткими.
– Помогите мне его снять, – проговорила Лилиан, и в ее тоне проскользнули небывалая сила и стойкость.
Втроем друзья подступили к зеркалу, чуть приподняли его, сняли с крючка и осторожно поставили у противоположной стены. От этого отображаемая картина нисколько не поменялась, но, казалось, стоило только перешагнуть за тонкую грань, и ты очутился бы в той неизвестной комнате.
Винсент и Вирджиния завороженно продолжали смотреть в зеркало, пока Лилиан, на время утратив к последнему интерес, увлеченно обследовала дверь.
– Нет, ты хоть воскреси меня, но я решительно ничего не понимаю. Марское пламя и дюжина Капюшонов! Лилиан, ты можешь объяснить, что происходит? Ну, хотя бы намекни!
Лилиан ответила, но не на просьбу своей старшей подруги. Она просто вслух озвучила свои мысли.
– Голову даю на отсечение и пусть мой труп превратиться в зомби, но я уверенна, что эта дверь ведет куда угодно, но отнюдь не в апрельский сад за моим домом.
– В димир? – предположил Винсент.
Лилиан покачала головой.
– Нет. Но непременно узнаю! Прямо сейчас. Потому что это Неясная или, иначе говоря, Двуличная дверь.
Вирджиния потрясенно ахнула.
– Ты шутишь! – воскликнула она.
– Нет, Ви. Сейчас я говорю как никогда серьезно. Я ждала этого момента, и вот он наступил, – Лилиан чуть помолчала, а потом резко повернулась к друзьям: – Вы со мной? – спросила она в таком тоне, что, наверное, без колебаний согласился бы даже Питер. Что уж говорить о Винсенте и Вирджинии?
– А куда ты от нас денешься! – по-деловому сказала Вирджиния.
– Мы с тобой, – тут же отозвался Винсент, и в его стальных глазах вспыхнуло холодное пламя.
– Прекрасно! – Лилиан сжала ладони в кулаки и потрясла ими в воздухе. – Назад пути не будет, – предупредила она.
Двое чеду утвердительно кивнули.
– Тогда приступим! Попробуем-ка теперь отворить сию Неясную дверь.
Вирджиния держала свечу, а Лилиан и Винсент тщательно и скрупулезно осматривали каждый сантиметр двери, а также щели между ней и стеной. Дверь была самой обыкновенной, из цельного пласта потемневшего дерева. Она не имела ручки, по-видимому, никогда, потому что не было даже места, которое послужило бы намеком на то, что та имелась в былые времена. Но зато присутствовала грибовидная замочная скважина. Лилиан заглянула в нее, но ничего, кроме темноты, не увидела.
– Там, наверное, и вправду склеп, – пошутила девушка, и ее друзья усмехнулись.
– Так мы ее не откроем, – резонно заметил Винсент, когда им так и не удалось найти ни единой зацепки.
Лилиан скорчила недовольную гримасу.
– Питер рассказал тебе о Неясной двери? – вдруг спросила Вирджиния.
– Да, – ответила Лилиан, ничему не удивляясь.
– Возможно, он упоминал какие-то детали-мелочи. Попытайся вспомнить.
– Детали, говоришь... – Лилиан запустила пятерню в свои несколько растрепавшиеся волосы и задумалась.
Атмосфера вокруг становилась напряженной. Пламя свечи дрожало, то ли оттого, что воздух наполнился вибрациями волнения, то ли потому, что дрожала рука Вирджинии, ее державшей. Знаки смотрели на девушку, ожидая ответа, от которого зависел дальнейший успех их предприятия. А Лилиан, сосредоточившись, глядела в пол, одну за другой осматривая полки и ящики шкафов своей памяти.
– Вспомнила! Ну, конечно! – порывисто воскликнула девушка. – И что тут было думать?! Да, извините, – прибавила она, заметив, что ее друзья пока что ничего не понимают. – Питер говорил мне о нескольких ключах. Еще он сказал, что если мне вдруг – о, какое счастье привалило! – попадется подобная дверь, – Лилиан махнула рукой на стену, – чтобы я обязательно воспользовалась возможностью ее открыть. Да, Питер сказал, что должно быть несколько ключей. Но какие, не упомянул.
– И все? – спросила Вирджиния.
Лилиан досадно пожала плечами и развела руками.
– Но если дверь особенная, – задумчиво проговорил Винсент, – значит, и ключ к ней должен подходить исключительно не такой, как все, то бишь также особенный. Может, у тебя имеется подобный на примете?
– Особенный? – Лилиан закусила губу и нахмурилась. – Ну, у меня есть ключ от дома. Он еще Первым называется. И... все, кажется. Знаете, нужно посмотреть. Я пойду, а вы оставайтесь здесь, – она уже направилась в освещенную часть прихожей, как Винсент остановил ее, коснувшись руки.
– Подожди, Лилиан. Пусть Вирджиния пойдет с тобой, – произнес он и вопросительно глянул на женщину, которая тут же согласно кивнула. – А я посторожу.
– Ладно, пошли, – Лилиан махнула головой.
Вирджиния передала мужчине свечу, сгоревшую на одну четвертую своей длины, и побежала за девушкой, уже успевшей скрыться на лестнице.
И так Винсент остался сам на сам с гулкой темнотой, Неясной или Двуличной дверью и зеркалом, отражавшим чрево иного дома.
3
Вирджиния стояла у края лестницы и молча наблюдала за тем, как Лилиан безумно носится по мансарде, приседая и заглядывая под кровать, обыскивая каминную полку, выворачивая ни в чем не повинные ящички комода, вытряхивая их содержимое на пол, без лишних усилий вскидывая крышки сундуков и яростно перебирая находящиеся в них вещи. Вирджиния любовалась волосами девушки, растрепавшимися так красиво и неряшливо, лицом своей юной подруги, с правильными чертами, таким сосредоточенным и озабоченным, ее стройной фигурой и игрой тени и света на брюках, которые женщина выкроила и пошила специально для зеленовласки.
– Может, тебе помочь? – безмятежным голосом спросила она.
– Нет, нет, нет! – увлеченно изучая внутренности одного из двух своих сундуков, Лилиан замахала в сторону подруги указательным пальцем левой руки. – Я сама! Я должна сама...
Она даже не пыталась вспомнить, есть ли среди ее вещей что-либо, напоминающее ключ, или что-то, что может им быть, выполнять его роль и функцию. Лилиан просто искала, перебурошивая и разбрасывая все, что попадалось на ее пути.
Но потом шум и возня вдруг разом прекратились.
– Я нашла его, – благоговейно произнесла Лилиан, поднимаясь с пола и аккуратно держа в обеих руках небольшую коробочку из светлого дерева так, словно та была сделана из тончайшего стекла, способного разбиться лишь от дуновения ветра.
– Здорово, – сказала Вирджиния и улыбнулась.
Подруги спустились к Винсенту. Мужчина сидел на днище перевернутого ящика, одной рукой подпирая подбородок, а в другой тремя пальцами сжимая свечу.
Лилиан извлекла из коробочки ключ и осторожно вставила его в замочную скважину Неясной двери и, на миг затаив дыхание (а вместе с ней это сделали и ее друзья), в следующий повернула.
Но ничего не произошло. С небес не обрушился громоподобный возглас, и свет не вспыхнул ослепительным огнем, не было даже малейшего щелчка.
Лилиан разъяренно вскрикнула и пнула дверь ногой, а потом обиженно хлопнула по ней ладонями своих рук.
– Так ты... – начал было Винсент.
Но девушка его тут же прервала:
– Знаю, знаю, делу не помогу. Почему она не открывается? – прибавила она и надулась.
Винсент покачал головой и не смог сдержать улыбки.
– Питер говорил о нескольких ключах, так? – тихо спросила Вирджиния.
– Так, – кивнула девушка. – Но у меня есть только этот. Правда, можно еще попробовать Первый, но куда его здесь вставишь? Или вытащить этот, а потом...
– Нет, Лилиан, быть может, он имел в виду, – Вирджиния смаковала каждое слово, – разные ключи, в смысле, отличающиеся друг от друга, разные по происхождению.
– Как это? Может, спросить у него? Написать письмо или…
– Не думаю, что Питер расскажет тебе еще что-то сверх того, что уже было сказано. Но стоит задуматься – если мы живем по законам дуального мира, то один ключ может быть материальным, а другой...
– Духовным, что ли? – перебила ее Лилиан.
– Вполне вероятно, – рассудительно заметил Винсент.
– Хорошо, материальный ключ мы нашли, вставили и повернули, – Лилиан махнула головой на дверь. – Что вы предлагаете использовать в качестве так называемого духовного? Если, разумеется, это правильная трактовка.
– Нужно попробовать, – отозвалась Вирджиния. – Может, это твоя мысль? Скажи ей что–нибудь. Или ему.
– Двери, что ли? – Хмыкнув, Лилиан вскинула правую бровь. – Ладно, сейчас попробую. – Некоторое время она сверлила взглядом замочную скважину и саму дверь, посылая им всевозможные мыслеформы, но это не дало никаких результатов. Лилиан отвернулась и вопросительно посмотрела на своих друзей.
– Может, спой? – предложил со своего места Винсент.
– Ага, ты еще скажи, спляши, – ответила Лилиан, нервно хохотнув, и внезапно резко изменилась в лице: – Погодите-ка, а стих может подойти?
– Вполне, – сказала Вирджиния.
– Я тоже так думаю, – отозвался Винсент.
– Ждите! – кинула Лилиан и умчалась. Вернулась она через несколько минут с листком бумаги в руках, на котором кривым почерком было что-то написано. Она забрала у Винсента свечу, подошла к двери почти вплотную и, подсвечивая листок, стала шепотом считывать с него написанные строки. Когда девушка замолчала, вокруг стало тихо-тихо. Безмолвие натянулось, как тетива, и некому было ослабить его напряжение.
– Проклятье и замшелый олух! – с досадой воскликнула Лилиан и медленно опустилась на колени, прижавшись плечом и головой к шершавой и прохладной поверхности двери.
Вирджиния почувствовала себя неловко, а Винсент присел на пол рядом с зеленовлаской и обнял ее за плечи.
– Лилиан, мы обязательно ее откроем, – зашептал он девушке на ухо, и та, почувствовав горячее дыхание мужчины так близко, успокоилась. – Я в этом уверен. И в том, что ты знаешь отнюдь не один единственный стих. Попробуй вспомнить другой.
– Хорошо, – тихонько ответила девушка, и Винсент отпустил ее.
Минута за минутой убегали в прошлое, такие похожие друг на дружку, наполненные бесцветной и необъятной массой гнетущего ожидания. Свеча, укрепленная на полу, прогорела на три четверти. Время перевалило за четыре часа пополудни.
Вирджиния, сходив за шалью, которую она оставила в гостиной, нашла в старых вещах треногую табуретку и уселась на нее. Винсент же облюбовал свой ящик, а Лилиан, на плечи которой мужчина набросил свою куртку, так и сидела у двери, прижимаясь к ней, будто бы иначе та могла куда-нибудь испариться.
– У камина присядь, снедь-шкатулку открой, – уныло забормотала Лилиан, – пока книги поют, пока книги с тобой... Смерть стоит у ворот, она знает и ждет, – девушка грустно вздохнула, – когда путник уснет, она жизнь заберет...
Когда было произнесено последнее слово, раздался странный звук, потом что-то толкнуло Лилиан в бок, и она, недоуменно хмыкнув, отползла в сторону.
Неясная или Двуличная дверь отворилась, и полоса чистого золотистого света карающим мечом пронзила сумрак темного пространства под лестницей. Тут же где-то мечтательно зашелестела листва, бодро запели птицы, и порыв вольного ветра ворвался в дом зеленовласки, отчего дверь зашаталась из стороны в сторону.
От неописуемого восторга и радости Лилиан заплакала. Она заскакала на месте, и куртка упала с ее плеч, а потом, визжа, принялась обнимать и целовать Винсента и Вирджинию, поднявшихся на ноги и открыто радующихся за свою юную наперсницу.
Утомившись будоражить себя и других, Лилиан остановилась на месте и отдышалась. Протянув дрожащую руку к Неясной двери, она распахнула ее настежь, и позволила миру, находившемуся за ней, беспрепятственно вливаться в дом.
Друзья подошли к девушке со спины и, улыбаясь, выглянули наружу. Винсент задул свечу. И после они втроем спустились по каменной лестнице и очутились в прекрасном весеннем саду, дышащим мягким драгоценным светом, сочной благоухающей зеленью, переливчатым счастливым птичьим пением и шелковым перезвоном ветров.
И бездонное небо над ними, кое-где подернутое мазками нежных белых облаков, расцветало пронзительно синим цветком.
4
Трое чеду, молчаливые и счастливые, бродили по саду, вдыхая свежий воздух, улыбаясь каким-то своим мыслям, прикасаясь к стволам деревьев, словно проверяя, настоящие ли они, и проводя рукой по зеленой траве.
Когда же они собрались все вместе и уселись на землю, Лилиан спросила:
– Вы видели другие дома?
Ее друзья ответили, что нет.
– И я нет, – задумчиво улыбаясь, произнесла девушка. – И знаете, что я думаю? Это место, этот сад находится не в Городе, не в Телополисе. Возможно, в одном из его измерений, но уж точно не на улице Шелли Кровавой, на которой стоит мой дом! – она махнула головой назад, на глухую кирпичную стену дома. – И мы прошли через Неясную дверь в другой мир. Как вы на это смотрите? И что вы об этом думаете?
– Не знаю, – ответила Вирджиния, – возможно, это одна из вариаций димира.
– А, может, и нет, – отозвался Винсент. – Может, Лилиан и права.
– Тогда что это за мир? Часть Цина-Лубб? – задала ему вопрос Вирджиния.
– Не знаю, – Винсент покачал головой и хотел сорвать с земли травинку, но передумал. – Вот только и мне кажется, что мы сейчас находимся далеко не в Городе.
– У меня есть предложение, – сказала Лилиан, бодро вскочив на ноги. – Разобраться во всем прямо сейчас. Никто из нас не уходил вглубь сада, а, значит, если за моей спиной находится мой дом, то передо мной расстилается путь в неизведанные края. Мне нечего терять, кроме вас. У меня масса времени. Поэтому... – она обвела сияющим взглядом своих друзей, которые продолжали сидеть, – поэтому я собираюсь отправиться в путь. И приглашаю вас присоединиться. Если кто откажется, я пойму. Но не пытайтесь меня отговаривать! Я чувствую, впереди меня ждет нечто очень важное, возможно, даже ответ на самый главный вопрос. Итак, вы со мной?
– Хоть на край света, – решительно сказал Винсент, поднявшись на ноги и полуобняв девушку за талию.
– И даже дальше, – торжественно прибавила Вирджиния, вставая рядом.
Лилиан облегченно вздохнула и благодарно улыбнулась. Она закрыла Неясную дверь, а ключ от нее спрятала в карман брюк.
Под открытым небом было прохладно, но не настолько, чтобы отправляющиеся в путь могли замерзнуть. Лилиан отдала куртку Винсенту, но он не стал ее надевать и понес в руках. Переглянувшись между собой и более не говоря ни слова, трое чеду углубились в сад.
Вскоре фруктовые деревья закончились, стали смолкать и трели птиц, и путники вышли на открытое пространство. Перед ними расстилалась равнина, покрытая мелкой и низкой травянистой растительностью. Кое-где вдали виднелись редкие деревья. Равнина, как и сапфировое небо над нею, казалась бескрайней. Это было жутко и прекрасно одновременно.
Друзья не растерялись и не расстроились из-за того, что ничего существенного за садом не обнаружили, и пошли по равнине прямо, никуда не сворачивая. Они не знали, который час, потому что часов с собой не прихватили, и решили пройти столько, сколько получится, а привал сделать в сумерках.
Отяжелевший шар солнца стал уже клониться к западу, удлиняя тени и усиливая порывы ветра, когда Лилиан, Винсент и Вирджиния вышли к группе деревьев, среди которых был разбит лагерь. Тут и там стояли разукрашенные фургоны, с деревянными и матерчатыми верхами, возле которых были аккуратно сложены ящики и сундуки; палатки, между которых ходили красивые женщины и мужчины в простой, но нарядной походной одежде. В нескольких местах горели костры, у которых также сидели люди, на бревнах или просто на земле. Женщины развешивали выстиранное белье на веревках, натянутых меж стволами деревьев, мужчины курили трубки, все сновали туда сюда, разговаривали, улыбались. Над лагерем вились дымовые ленты, разносились вкусные запахи, раздавалось пение, веселый лай собак, которые тут же показывались под фургонами и опять убегали. Вдали виднелся табун лошадей, мирно пасущихся на равнине. Одним словом, идиллический лагерь свободных кочевников.
Изумленные и одновременно обрадованные, трое чеду переглянулись, а потом подошли поближе к лагерю. Одна из женщин, развешивавших белье, темноволосая, с ободком в волосах, в широкой длинной юбке цвета корицы и блузе с куполообразными рукавами, заметила незнакомцев и лучезарно им улыбнулась. Тогда друзья осмелели и подошли еще ближе.
– Здравствуйте, – сказала Лилиан, – мы тут...
– Ах, да, да! – спохватилась женщина. – Мы вас все ждали! – она вытерла руки об подол. – Проходите, проходите, милости просим, – и свое гостеприимное приглашение подтвердила широким жестом руки.
– Спасибо, – произнесла Лилиан за себя и за своих спутников.
Чуть помявшись, они вместе пошли за женщиной.
– Простите, а куда мы попали?
– Ах, да! – вновь воскликнула приветливая незнакомка. Голос ее был чистым, мягким и очень приятным на слух. – Добро пожаловать в Обитель Мара!
5
Лилиан сидела у костра на одеяле, сложенном вчетверо. В руках она держала согревающую пальцы глиняную кружку с ароматным чаем, над которым поднимался белесый пар. На ее плечи была наброшена большая вязаная шаль, которую ей подарила одна из добрых здешних женщин.
Спокойная и задумчивая, Лилиан смотрела в огонь и молчала. В метре от нее на земле сидел мужчина в годах. На нем была поношенная, но опрятная одежда – кожаные куртка и штаны, а еще шляпа с желтой ленточкой и ботинки с круглыми носками. Его лицо вызывало доверие, карие глаза светились нежностью, в прямом взгляде читался незаурядный ясный ум. Он дымил трубкой и так же, как и зеленовласка, смотрел в огонь.
Далеко на западе гасло дневное светило, и размытые золотисто–алые волны степенно оседали к горизонту. Воздух стал прохладнее, все запахи в нем обострились. В небе, которое, казалось, стало еще выше, загорались первые звезды.
Сощурившись, Лилиан посмотрела на мужчину, а потом вновь перевела взгляд на костер, в котором так весело и беззаботно плясали огненные флажки. Она осталась одна. Винсент ушел с одним из незнакомцев. Он должен был погрузиться в некий загадочный Колодец, чтобы узнать, как именно умер. А Вирджиния сидела у соседнего костра и приглушенно разговаривала с молодой женщиной.
– Значит, вы зоветесь Капюшонами, – собравшись с мыслями, наконец заговорила зеленовласка.
– Так нас называют в Городе, – спокойно ответил мужчина. У него был низкий, чуть хрипловатый голос.
– То есть у вас есть другое название?
– Нет. Названия дают силу в материальном мире, в иных – указывают на определенную связь с человеком. В сущности, здесь, – мужчина неторопливо обвел взглядом окружавшее их пространство, – они ничего не значат. Поэтому мы никак не называемся и не носим имен.
– Как же вы друг друга различаете и узнаете? – полюбопытствовала Лилиан.
– А разве для этого нужны имена? – ответил мужчина и мягко улыбнулся.
– Хм, наверное, вы правы... Тогда скажите, как хотя бы сейчас я могу вас называть?
– Тимофеем, если это имя тебе подходит.
Лилиан заулыбалась.
– Оно подходит скорее не мне, а вам. Хорошо, Тимофей, – произнесла девушка и, чуть помолчав, продолжила: – Получается, что за гранью Города, за Древом, не существует никакой Обители, куда отправляются услышавшие Зов, так? И под землей, под Городом, нет никакого ужасного замка, в котором обитают марские демоны? Простите, что о них упоминаю. Если честно, я в последнем очень и очень сомневалась.
– Мы знали и верили, что ты догадаешься. Жаль, что мы не рассчитали время. Оно для нас не существует. Потому пришлось вносить поправки.
– Поправки? – переспросила Лилиан.
– Да, в Круговое Триптосоглашение.
Лилиан недоуменно воззрилась на Тимофея.
– Сколько же еще есть вещей, о которых я ничегошеньки не знаю. Но ведь вы мне объясните, верно? Я так подозреваю, что стоит начать с начала. Вернуться к той точке отсчета, с которой все и началось.
– Хорошо, – согласился Тимофей. – Какую из них ты желаешь избрать?
– Хм, а их несколько? Я-то думала, что одна. А именно – мой сон, который я до сих пор иногда вижу по ночам. О прекрасном подводном плавании и жестокой руке, выдергивающей меня из того мира. Вы знаете... – Лилиан сделала паузу и робко посмотрела в глаза Тимофея. Она колебалась, но от мужчины веяло таким покоем, мудростью и чем-то родным, что зеленовласка вскоре заговорила вновь: – Я много над этим думала. То есть, и над этим тоже. И, мне кажется, что подводное плавание – это словно некая метафора. И что на самом деле я обращалась в Вихре. А потом кто-то дерзко вырвал меня оттуда.
Губы мужчины дрогнули в улыбке, а левая бровь выгнулась дугой – Тимофей был доволен сообразительностью девушки.
– Только я так и не знаю, кто был тот чеду, – пробормотала Лилиан. – Вы знаете? – спросила она и с надеждой посмотрела на собеседника.
Тимофей утвердительно кивнул.
– Но я не могу тебе сказать, Лилиан. Придет время – для тебя – и ты узнаешь. И время придет, будь уверенна.
– Ладно, – девушка вздохнула. – Я еще подожду. Тогда расскажите, пожалуйста, про то Соглашение.
– Хорошо. И начну я вот с чего, – проговорил Тимофей. – В течение этих долгих месяцев ты задавала правильные вопросы и получала правильные ответы. Но не была готова к их осознанию, посему не могла их расшифровать. А без вопросов прогресс невозможен, так или иначе.
Город, или Телополис, как вы его еще называете, не желает отпускать никого из душ, из чеду, потому что каждую любит, как самое себя и, разумеется, питается ее энергией. Потому ему удобнее, когда чеду не задает вопросы, поскольку если это сделает, то сможет найти ответы. Хотя, когда чеду пребывает в сомнениях, энергии выделяется больше, но она имеет характер неоднородных вспышек, что Городу не особо нравится. Посему он нагружает чеду разнообразнейшими мелочами-реальностями, и быт, в конце концов, ее поглощает, – на пару мгновений Тимофей прервался, вытряхнул содержимое из трубки, убрал ее в карман, растер ладони рук, подышал на них, вздохнул и, посмотрев на девушку, только тогда продолжил: – Город знает, что однажды чеду прозреет, особенно же когда обретет свое пра, но до того момента могут пройти годы и годы, что вполне его устраивает. Далее ему согласно Круговому Триптосоглашению – нас, Второй Сферы и его, Города – запрещено обманывать чеду, уже пережившую осознание, посему после прозрения между ними устанавливается гармоничное сосуществование, пока чеду не призовут.
Город нуждается в душах. Чеду, особенно неосы, открыты ему, и он беспрепятственно течет через них. Когда чеду обретают пра, то начинают отдаляться от Города. Пробуждаясь, они становятся самостоятельными, самими в себе. И тогда могут осознанно творить чудеса и безболезненно наблюдать за проделками Города.
С тобой, Лилиан, случай вышел особенный. Город увидел, что ты никак не можешь успокоиться. И он повел тебя по ложному пути, позволив узнать о легендах. Когда же тебе удалось отыскать те места, о которых они повествуют, Город удивился.
И нам пришлось заключить с ним Соглашение, которое для нас оказалось очень тягостным. Мы сошлись с Городом на том, что он будет показывать тебе ответы, но ежели ты не сможешь их распознать, то более не увидишь. Нам приходилось идти на хитрости и позволять тебе вновь и вновь, в новых формациях и формулировках, но все-таки ответы получать, – Тимофей замолчал, чтобы подложить в костер сухих веток. Он поинтересовался, не холодно ли зеленовласке, когда же та ответила, что нет, мужчина продолжил:
– Однако мы допустили ошибку. Еще до заключения Соглашения мы дали тебе сразу все подсказки, и ты, разумеется, их не заметила, потому что Город коварно скрыл их, скрасил, затушевал их значительность и необычайность. Правда, ты не заметила их также и потому, что частично была не готова ими воспользоваться, чего мы, к сожалению, не учли.
Нам запрещено вмешиваться в жизнь и существование чеду и тем более как-то влиять на их выбор. Потому в дальнейшем мы могли давать тебе лишь незначительные подсказки. И уже их согласовывать с Городом, в отличие от первых. Можно было поступить иначе. Но мы вынуждены были и вынуждены будем еще очень долгое время, по вашим меркам, для нас оно не играет никакой роли, считаться с ним.
Город понял, что твоя душа отличается от остальных намного более чем положено, принято и допустимо. Тем не менее, он продолжал полагать, что сможет завладеть тобою для своей Коллекции Вечности. Со временем он увидел, что усыпить тебя сложно, что ты ищешь и не теряешь веры. Поэтому, как я уже говорил – я люблю повторяться, посему прости мне сей недостаток – он и пустил тебя путем легенд и мифов. Так подтверждалась дуальность – ты как бы искала, и вместе с тем не могла найти. То, что тебе было необходимо на самом деле. А Город знал, что большинство легенд – выдумка или настолько искажены, что извлечь из них зерно истины представляется маловозможным.
Что ж, и у Города есть свои недостатки. Он неимоверно могуч и умен. Но его создали люди. Он не принял во внимание тех странных и необъяснимых вещей и явлений, которые начали происходить вокруг тебя, то есть обычные события для него вдруг стали искажаться при столкновении с тобой. Поначалу это даже забавляло его, и он не оставлял надежды справиться с твоей душой. Он начал привязываться к тебе и стал желать все сильнее и пламеннее оставить тебя у себя. Мы же беспокоились о целостности твоей души, ибо нельзя просто так взять и выдернуть чеду из Вихря. Если не предпринять необходимые меры, она может покалечиться и серьезно пострадать.
Так или иначе, а тебе удалось осилить путь, одолеть его и найти нас. Я могу назвать это чудом. Чудом, зовущимся человеческим фактором. Ведь мир выглядит дотоле удивительным, доколе ты способна ему удивляться.
6
Тимофей умолк, а Лилиан, понимающе покачав головой, задумчиво усмехнулась. Некоторое время они молчали. Небо приняло глубокий лиловый оттенок, и стало невозможным различить, где запад, а где восток. Только мириады и мириады звезд вдали, к холодному свету которых невольно устремляются человеческие мысли, а сердца успокаиваются во всепоглощающем пламени земных костров.
– Вы говорили о первых подсказках, – произнесла Лилиан. – Я так понимаю, что одна из них – это ключ. Об остальных я догадываюсь, но могу быть неточной. Может, вы мне подскажите?
– Ключ, плод, то бишь яблоко, и Книга.
– Ага, яблоко! – радостно воскликнула Лилиан. – Ну, конечно! И та записка – «Сохрани плод», верно? Теперь все становится на свои места. Значит, это оно, ваше яблоко, постоянно скатывалось к Неясной двери? А я-то думала, и что оно нашло в том хламе! Погодите... – на лице девушки появился испуг, а из груди ее вырвался протяжный стон глубочайшего потрясения.
Тимофей коснулся плеча своей собеседницы и беспокойно посмотрел на нее.
Совладав с собой, Лилиан заговорила, но тише и неровным голосом:
– Мой Дневник и есть Книга-дающая-ответы. Я права? Она существует…
Тимофей кивнул.
– Да, Лилиан. Книга существует уже около ста лет. Какие только названия ей не придумывали, она же остается просто Книгой. Когда ты появилась в Городе, мы связались с ней. И она согласилась вступить в сотрудничество. Согласилась показать тебе нечто, чтобы сразу же натолкнуло тебя на ответы, указало путь истинный и привело к нам. Но... мы подозреваем, что Книга показала тебе кое-что иное.
– В ней был напечатан какой-то рассказ, – припоминая, медленно проговорила Лилиан. – Но я не успела его дочитать. Какая досада! Потому что именно тогда пришла Вирджиния.
– Да, поэтому я и упомянул человеческий фактор. Появление чеду Вирджинии стало случайностью, с которой все и началось. Тогда-то ты и ступила на совершенно иной путь и сделала огромный крюк, чтобы добраться до нас.
– Хм, главное, что все-таки добралась.
– Да, хвала Небесам.
– Вы говорите, как человек, – усмехнувшись, промолвила Лилиан. – И допускаете ошибки, хотя вроде бы как должны быть высшими существами.
– Лилиан, столько веков мы сосуществуем рядом с вами, людьми, с вашими душами, присматриваем за вами, что, получается, нечто переняли и от вас. В числе того – и склонность к ошибкам. Могло ли быть иначе? Если бы мы не были в чем-то схожи с вами, то навряд ли могли бы оберегать вас и вести вперед, помогать освобождаться от власти Города и иллюзий, чтобы вы возвращались к Истоку и тогда в чем–то становились похожими на нас.
– Да, наверное, вы правы. Тимофей, знаете, меня волнует еще один вопрос. Вечные – они все-таки существуют?
– Да.
– А вы к ним принадлежите?
– Мы? – Тимофей изумленно рассмеялся мягким бархатным смехом. – Нет, мы не Вечные, по крайней мере, не те Вечные, о которых шепотом переговариваются все чеду. Но ты нескольких знаешь.
– Я? – теперь удивилась Лилиан. – Да вы шутите! Нет, что, правда? Ха! И кто же это?
– Ты подумай и скажи.
– Ну, хорошо, – нахмурившись, Лилиан задумалась. Потом ее лицо стало проясняться, и с недоуменной радостью девушка проговорила: – Это Питер, да? И... Фарильена. Погодите, да ведь тогда и Габриель, который Витторио! Я права? Кто-то еще?
– Из тех, кого ты знаешь, нет. Молодчина. Жалко, что при разгадывании подсказок ты была менее сообразительна.
– Человеческий фактор, – важно ответила Лилиан, – вы же сами понимаете, – а потом весело расхохоталась.
– Это еще не все, – понизив голос, произнес Тимофей.
– Да?
– Что ты думаешь о Полдне, Лилиан?
– Я? Ну, то же, что и все остальные. Осознавшие, разумеется. Что это особое время, когда солнце находится в зените. Когда чеду должны скрываться в помещениях, и когда они отправляются тенями бродить по Земле среди живых.
– Более-менее верно, – Тимофей покачал головой. – Но не будем зацыкливаться на мелочах. Скажи, тебе приходилось отправляться в подобное путешествие?
– Мне? – переспросила Лилиан и, чуть помолчав, продолжила: – Н-н-нет, вроде бы. Я не помню, чтобы да. Я часто в это время видела сон о подводном плавании или большую голубую льдину, в середине которой я находилась, но чтобы вот так прямо и туда... Нет.
– Почему, как ты думаешь? – спросил Тимофей, и в его карих глазах загорелся странный огонек.
– Ну, – Лилиан пожала плечами. – Честно, не имею ни малейшего представления. Наверное, я и к этому еще не готова.
Тимофей тяжело вздохнул.
– А что такое? – взволнованно поинтересовалась зеленовласка.
– Лилиан, почему из Вихря души должны выйти самостоятельно, и никому не позволено тревожить их и тем более извлекать оттуда?
– Не знаю. Почему?
– Потому что у некоторых из тех душ, – не спеша и выделяя каждое слово, заговорил Тимофей, – оставшиеся на Земле тела по-прежнему живы. Они могут впасть в кому, могут даже спать или находиться в летаргическом сне. Но при этом быть абсолютно живыми.
Лилиан никак не отреагировала на услышанное, она сидела молча и прямо смотрела на мужчину.
– Так что ты жива, Лилиан. И тебе предстоит вернуться назад. На Землю, к живым, – сказал Тимофей и нежнее прибавил: – Скажи что–нибудь, девочка!
Зажмурившись, Лилиан лихорадочно помотала головой, а потом обхватила ее руками и облокотилась о согнутые колени.
Тимофей вздохнул еще тяжелее, чем ранее.
– Мы даем тебе 37 дней. Ты должна будешь со всеми и всем попрощаться. А потом вернуться. Да, и еще одно. Прошу тебя, не расспрашивай у своих друзей ничего о том, что с ними сегодня здесь произошло. Если захотят, они откроются тебе сами. И сама также ничего им не говори. Они обо всем узнают, но не от тебя. А теперь... укутайся потеплее и ложись спать. Не зря вы, люди, говорите, что утро вечера мудренее. Я скажу женщине, и она принесет тебе теплого молока или горячего чая. Спокойной ночи.
Тимофей поднялся с земли, по-отцовски чмокнул девушку в затылок и ушел.
Лилиан, двигаясь безвольно и сонно, легла на бок, поджала ноги и, зарывшись в теплую вязаную шаль, тихонько-тихонько заплакала.
Глава 54
Стармранская мрачница
1
Сергиус опаздывал. На 13 минут и 52 секунды. Хотя в данном случае секунды не имели значения, если только как составляющие более весомых – но важных ли? – минут.
Лилиан сидела за столиком кафешки «Утренний Луч», все помещение которой было залито солнечным светом, и казалось, словно это золотистая пыльца кружится в воздухе. Она расцвечивала прозрачные занавески на окнах и оседала на аккуратных чистых столиках, под ее невольным воздействием чеду мечтательно улыбались, просто так или друг другу и старались быть более вежливыми да приветливыми.
Лилиан сделала еще один глоток прохладного грушевого сока из высокого стакана и вновь выглянула в окно. Она чувствовала себя так хорошо и беззаботно, что даже не думала обижаться на своего давешнего коллегу и готова была просидеть на месте хоть до вечера. На улице все равно было слишком жарко. Природа буйствовала вовсю, майское солнышко продолжало набирать силу, и все жители Города с затаенной истомой ожидали периода дождей и гроз, мечтали о свежем озоновом воздухе, наполненном влагой и резким запахом мокрой листвы, мостовой и кирпичных стен. Лилиан, наряду с остальными, также лелеяла подобную надежду. Но причины у нее были другие. Чуть больше двух недель, и она покинет Телополис навсегда.
– Привет! – раздался звонкий голос Сергиуса где-то сверху и слева.
Обернувшись, Лилиан улыбнулась.
– Здравствуй.
Запыхавшийся, со взъерошенными волосами на голове Сергиус плюхнулся на соседний стул и ни слова больше не сказал, пока не отдышался. Он пришел налегке, и это несколько насторожило Лилиан.
– Все в порядке? – поинтересовалась она.
– Да, да, – отозвался Сергиус и облегченно вздохнул, смахнув пот со лба тыльной стороной ладони. – Просто я бежал.
Лилиан ухмыльнулась.
– Уж я догадалась, знаешь.
– Ха, конечно! Фу...
– Ну что? – спросила девушка, отодвинув стакан с соком и подавшись вперед.
– Слушай, дай мне хоть чего-то выпить! – импульсивно, но без злобы произнес Сергиус. У подошедшего официанта он, прежде предъявив свою лиловую орисаку, заказал стакан минералки со льдом. Когда его заказ принесли, Сергиус сделал два больших глотка и только тогда заговорил, проигнорировав ироничное замечание Лилиан насчет того, что мертвым быть весьма удобно – можно не бояться простудиться.
– Лилиан, не знаю, где ты его достала, – сказал Сергиус, нервно потирая запотевшее от холода стекло стакана большим пальцем левой руки, и не глядя на свою собеседницу. – Я имею в виду тот стих. Но... короче говоря, это настоящий раритет, – при этих словах парень осторожно заглянул в любопытные глаза зеленовласки. – Послушай, Лилиан, ты даже не можешь себе представить, что это за вещь! И какова ее ценность! – горячо зашептал он, склонившись поближе к девушке. – Это... это... – он нервно сжимал и разжимал пальцы правой руки и тряс запястьем, а потом с силой выдохнул и на одном дыхание произнес: – Это стихотворение, которое уже бывший старший эйдин Николас написал своей возлюбленной стармранской мрачнице!
Сергиус быстро допил содержимое своего стакана и вскочил на ноги.
– Все, прости, мне нужно бежать. Если что... ну, ты знаешь, где меня можно найти, – кинул он на ходу и выбежал из кафешки.
– А как же... – изумленно начала Лилиан, медленно повернувшись вслед убежавшему Сергиусу. – Как же попрощаться?.. Ну да ладно, – сказала она сама себе, махнув рукой, и заказала еще один стакан холодного грушевого сока.
Лилиан знала, что скажет Сергиус. Знала со вчерашнего дня, когда прочла настоящую историю стармранской мрачницы. Той, которую при жизни окрестили Шелли Кровавой. Той, которая породила легенду о Книге, ибо сама создала ее около ста лет тому назад.
2
В четверг, 7 мая, Лилиан, по недавно установившейся привычке, поздним вечером сидела на кушетке у камина в северной гостиной и перелистывала свой Дневник, размышляя обо всем, что с ней произошло за все те десять месяцев, которые она пробыла в Городе. Когда исписанные ее собственной рукой страницы закончились, Лилиан не остановилась и продолжала машинально листать далее, пока случайно не наткнулась на место, расположенное почти в конце книги, в котором… отсутствовало целых четыре листа! Они были кем-то давным-давно вырваны, о чем свидетельствовали четыре истрепанных тонких шрама, оставшихся на месте злодеяния.
Заинтригованная, Лилиан досмотрела книгу до конца, но более подобных мест не обнаружила. И тогда она внезапно вспомнила. Наверху, в мансарде, в шкатулке с письменными принадлежностями, то есть в билиффе, у нее лежит четыре старых пожелтевших листа, которым она так и не нашла применения.
Не долго думая, Лилиан сходила за ними и вернулась к камину. На стенах приглушенно горели светильники, по углам теплились торшеры, и через распахнутые настежь окна в комнату беспрепятственно вливался прохладный, но сухой воздух, сливавшийся с удивительным благоуханием, исходившим от букета белых, как сны слепца, роз, стоявших в высокой изящной вазе на столе.
Присев на кушетку, Лилиан долго-долго смотрела в огонь. Затем она раскрыла свой Дневник и бережно, одна за другой, приложила пожелтевшие страницы к местам обрыва. И не удивилась тому, что произошло дальше. Просто все продолжало вставать на свои места.
Листки, чуть полежав в раздумьях и ради приличия, вскоре прижились и срослись с книгой. И тогда глазам зеленовласки открылась Книга.
Внешне спокойная, Лилиан дрожащими руками стала листать ее в обратном порядке. Все ее записи исчезли – все до единой. Вместо них появилась история, которой суждено было прозвучать из уст Лилиан. Жуткая и мрачная – история, которую зеленовласка запомнит навсегда.
3
15 августа 1974 года
Мое откровение
Меня зовут Шелли Кровавая. Таковое имя мне было дано при жизни моими судьями. Таковое имя я ношу и сейчас. Хотя вот уже около сорока лет я более известна, как стармранская мрачница. Последние одиннадцать лет я живу в уединении и затворничестве. Я не люблю цифры, но каждый день я приношу им свою дань.
Я забыла свое Изначальное Имя. Пока оно не будет мне возвращено, душе моей не ведать покоя.
Я утратила свое Изначальное Имя, когда убила своего мужа. Я не знаю, но я чувствую, что лишь ему дано вернуть мне его.
Изначальное имя было дано мне моей матушкой, умершей сразу после родов. Я родилась 7 ноября 1817 года. Маленькую меня приняли монахини. Они взрастили и взлелеяли меня. В 16 лет отроду меня забрал к себе мой дядюшка. В то время он много путешествовал по Европе, но ради меня стал вести оседлый образ жизни.
Монахини дали мне новое имя – Магдалина.
В 17 лет я почти что убила себя. Причиной послужила несчастная любовь. Мой возлюбленный сбежал. А мой дядюшка утешил меня. Он нанял лекаря, который с тех пор лечил меня и следил за мной.
В монастыре у меня открылся дар ясновидения. Тогда мои видения были неразборчивыми, но светлыми и добрыми. Но после несчастного случая они стали походить на кошмары.
В 20 лет я пошла под венец. Мой любимый муж был старше меня на 13 лет. Звали его Арли.
В 1840 году, по весне, отбыл на Небеса мой любимый дядюшка. Мне он оставил свое состояние.
Арли любил меня. Больше собственной жизни. Как и я его. Мои странности пугали его, но я старалась сдерживать себя.
В 26 лет, зимой, я убила своего мужа. В навязчивых видениях мне являлись ужасные картины, в которых мой муж предавался плотским утехам со знатной дамой, а затем в порыве ревности убивал свою любовницу и мужа ее.
В прошлом мои видения сбывались. И я поверила, что Арли станет убийцей. Я должна была уберечь его от падения. И себя. Эта идея становилась навязчивой. Мой муж стал странно вести себя. В его картинах появилось нечто загадочное. Он познал вкус темной страсти.
И я убила его. И стала молодой вдовой. Богатой вдовой. Никто не обвинил меня в смерти моего мужа. Он просто уснул и не проснулся. Я всегда мечтала о такой смерти, но была лишена ее.
Я стала много путешествовать. Со временем моя психика становилась все более неуравновешенной. Но я умела держать себя на публике. Я стала Его Бичом для преступников. Мои убийства были чистыми и аккуратными. Я закрывала глаза моим остывающим жертвам и ложила им в глазницы две монетки. Я целовала их на прощание в лоб и оставляла на груди женскую белую перчатку.
Газеты окрестили меня «Шелли Кровавой». Так я перестала быть Магдалиной. За всю свою жизнь я отправила на тот свет 39 человек.
Однажды я очень серьезно захворала. Мой лекарь был далеко. Я не могла к нему явиться, он ко мне – тем паче. Я запамятовала название своей болезни. Важным стало нечто иное. Тогда на меня снизошло прозрение. Я смирилась со своей участью.
Я поняла, как глубоко заблуждалась. И как жестоко. И Его Кара настигла меня.
Но чудным образом я исцелилась. И вера в Его Силу возвратилась ко мне. Почему Небеса не покарали меня смертью? Я не могла этого уразуметь. Быть может, смерть не есть покаранием?
Но я не вынесла тяжести возложенного на меня груза.
7 ноября 1817 года – я явилась на свет по Его воле.
9 июня 1869 года – умерла по собственной.
Я попала в Тератополис, в котором провела около 65 лет.
По Вихрю я вознеслась в Телополис. Я попала в гетто, из которого затем смогла выбраться в Город.
Все, что происходило со мной за эти годы, навеки вечные будет погребено в склепе времени. И ни одной душе я на раскрою себя. Только тебе.
Мое почтение Сори Кингу. Он заменил мне дядюшку. 26 лет я отдала Трехбашью. Да простят меня камни мостовых.
И Николас. Мой падший ангел. Мой Арли.
Когда ты преподнес мне мой портрет, созданный твоей кистью, на меня снизошло озарение. Я узнала тебя.
Но ты ни о чем не догадался. Ты стал моим врагом. И я оттолкнула тебя.
Я предала портрет водам Морфиуса.
Через 13 дней я очнулась в своем доме. Я была сама. Память возвратилась ко мне. Ты принес мне снадобье. И я испила из твоей чаши. Уходи, я не желаю видеть тебя, – воскликнула я.
Ты покинул меня. Опечаленный и обескураженный.
Я страдала. День ото дня – все сильнее и горше.
Ты вернулся. Тебя обуял праведный гнев. Ты настаивал. Я впустила тебя.
Ты встал предо мною на колени и прочел то стихотворение, глядя в мои измученные очи. Прекрасные трогательные строки. Они проникли в самую глубь моей души.
Ты стоял на коленях и безмолвствовал. И внезапно ты изменился. Ты узрел во мне исчадие ада. Ты простился и покинул меня.
Более я не видела тебя. Но я сохранила твои стихотворные строки. Они до сих пор сочатся алой кровью под моими пальцами и согревают мое сердце.
Я здесь. На пустыре. В своем тихом доме, продуваемом всеми ветрами мироздания.
Мои птицы со мной. Мои двенадцать воронов. В их глазах я читаю жестокую преданность. Я стармранская мрачница. Я похороню вас, мои черные птицы, когда придет время уходить.
Своей рукой я создаю тебя, Книга, дающая действительные ответы на желаемые вопросы. Я посвящаю тебя всем заблудшим душам.
Я стала жертвой самообмана. Я воплощала иллюзии в жизнь. Я видела ваши желания, порывы и мысли. Мои видения сбывались, потому что вы преобразовывали в реальность ваши мечты и кошмары.
Я более не раскаиваюсь. Я вынесла свой крест.
Я не прощаюсь. Все мы еще свидимся на том свете.
Поцелуйте на ночь своих детишек.
Помолитесь ангелам.
Помолитесь за мою душу.
Глава 55
Женщины
1
Четверг, вечер
Наполненный зал ресторана «Веселое Полнолуние» захлестнули овации ошеломленных зрителей. Так закончилось часовое выступление Той, которую ждут, тихо скрывшейся за кулисами. Освещение вновь стало более ярким, люди постепенно оживились.
Прикрыв глаза, Лилиан сделала медленный вдох, а потом глубокий выдох. Она пыталась удержать и сохранить в себе тот тонкий благоговейный трепет, который в очередной раз вызвало у нее пение Полуночной. И ей это удалось.
У ее столика остановился официант. Лилиан недоуменно на него воззрилась. Официант, сухопарый мужчина средних лет с глубоко посаженными и блеклыми глазами, коротко кивнул девушке и, не произнося ни слова, положил перед ней на стол бледно-алую карточку и удалился.
Лилиан посмотрела ему вслед, а потом перевернула картонный прямоугольник и прочитала: «Через 17 минут на площади Лунного Белолиста. Ф.». Короткая фраза была выведена чуть кривоватым и удлиненным почерком, принадлежавшим, как без труда догадалась Лилиан, ее знакомой Фарильене.
Зеленовласка посмотрела на сцену, на которой теперь выступал Фрэнки со товарищи, будто надеялась увидеть среди музыкантов фигуру прекрасной и загадочной женщины, одной из Вечных. Но ее, разумеется, там не было.
Тогда Лилиан, спрятав бледно-алую карточку в правый карман своего льняного платья, встала из-за столика и покинула шумный и гулкий зал ресторана.
На улице было свежо и сыро. Недавно прошел теплый майский дождь. Небо сотрясали громкие раскаты грома, и черную бездонную твердь прорезали раскосые и ослепительные стрелы молний. Лилиан не боялась промокнуть, если дождь возобновится. Она даже желала этого, думала, что хоть так сможет избавиться от той безысходной сухости, что стягивала ее душу.
А пока она шла вдоль трехэтажных зданий, заглядывая в кляксы одиноких луж, в глубине которых в неравном танце плескались желтые огоньки фонарей и тени случайных прохожих.
Отыскав подходящий латроп, Лилиан прошла под ним и оказалась на улице Разбитой Мозаики, прямиком выходящей на площадь Лунного Белолиста.
В последнее время Лилиан перестала пользоваться своим путилем, Ри, как и многими другими мелочами, такими необходимыми и незаменимыми для полноценного существования в Телополисе. И все потому, думала зеленовласка, что Капюшоны, скорее всего, поговорили с Городом, и он смирился со своей участью. С тем, что должен будет отпустить меня, и ничего уж с этим не поделаешь!
Выйдя на площадь, Лилиан остановилась и поискала глазами Фарильену. Она не обнаружила ее среди прохожих и тогда посмотрела на часы. У нее оставалось еще минут пять. Лилиан решила подождать женщину на скамье под белолистом.
Раскидистое густолистое дерево сияло мягким лунным светом. Ветки мерно раскачивались от случайных порывов влажного ветра, и иногда с той или иной стороны пара светящихся листочков опадала на мостовую. Мечтательно улыбаясь, Лилиан заворожено смотрела на дерево и старательно отгоняла мрачные мысли. Когда-то от долгого созерцания белолиста у нее кружилась голова, теперь подобные нелепости ей были не страшны. Интересно, вдруг подумала Лилиан, не под этим ли белолистом Ви когда-то сказала, что грядут перемены? По сути, мир меняется постоянно, ухитряясь при этом оставаться одним и тем же, таким, как прежде, независимо от того, прежде из прошлого или будущего.
– Ты умнеешь на глазах.
Лилиан обернулась на бархатистый женский голос и увидела рядом с собой сидящую Фарильену. На ее розовых губах играла задумчивая улыбка, темные глаза притягивали своей мерцающей глубиной, волосы были зачесаны назад. Руки женщины, затянутые в черные перчатки, были изящно сложены на коленях.
От Фарильены, как заметила про себя зеленовласка, по-прежнему веяло чем-то неземным, несмотря на ее простое скромное платье янтарного цвета с рукавами в три четверти.
– Спасибо, милая, – сказала вслух Фарильена.
Лилиан усмехнулась. Наверное, невозможно привыкнуть к тому, что кто-то умеет читать твои мысли, а ты его – нет. Даже если этот кто-то – твой давний знакомый, да еще и…
– Ты одна из Вечных, правда?
– Да.
Лилиан покачала головой.
– Почему ты захотела со мной увидеться?
Фарильена томно вздохнула и сменила позу, закинув ногу на ногу и сомкнув на колене пальцы обеих рук в замок.
– Я слышала, ты скоро отбываешь на тот свет.
– Хм, да уж, на тот свет. Я вижу, информация в здешних местах распространяется довольно-таки быстро.
– Мы не жалуемся, – отозвалась Фарильена и забавно хохотнула, а потом пристально посмотрела в глаза девушки и вмиг сделалась серьезной. – Я хочу поблагодарить тебя, Лилиан.
– За что? – одновременно изумилась и смутилась девушка.
– За Витторио. Если бы не ты, он не смог бы войти в Город.
– Неужели? – растерянно спросила Лилиан. – Вы виделись с ним, – прибавила она, тихо и грустно, но вместе с тем нежно.
– Да, – мягко прошептала Фарильена, не глядя на девушку.
– Он ушел?
Женщина пару раз кивнула.
– А ты? – осторожно поинтересовалась Лилиан. – Ты тоже… скоро?
– Кто знает, Лилиан? Поэтому я и не прощаюсь с тобой, – проговорила Фарильена и посмотрела на зеленовласку так, как обреченный на смерть и смирившийся со своей судьбой, принявший ее, смотрит на беззаботно играющих за окном ребятишек. – Лилиан, чеду может прожить в Городе сотню лет, но так и не стать одной из Вечных. Данность еще не значит суть, – Фарильена чуть помолчала, а затем задумчиво и в полголоса продолжила: – Мы хотим верить. Может быть, это теперь вошло в привычку. И мы уже не верим, но желание осталось. Желание надеяться, желание быть прощенными, быть услышанными. Быть любимыми. Ведь так легко быть любимыми так трудно любить.
А ведь Он намного величественнее, прекраснее и мудрее, чем мы можем себе представить. На данном этапе развития мы не способны объять Его разумом, но отчасти – сердцем.
Он – не локальный Бог. Он создал не только людей. Я знаю, потому что видела. И мне все равно, хоть и грустно, что о том думают остальные.
Я не держу на Него обиды или зла. Я сделала свой выбор. Он дал мне это право. Это наивысшая свобода и наивысшее испытание.
И разве мое ожидание в пару столетий может сравниться с Его ожиданиями?
Я знаю, что в будущем могу изменить свое решение, свой выбор. И тогда со свободной душою и спокойным сердцем я вернусь к Нему. К Тому, который готов ждать своих любимых детей целую вечность.
Фарильена умолкла. Потом смерила зеленовласку оценивающим взглядом и поднялась со скамьи.
– Прости, но я не могу с тобой согласиться, – после минутного размышления проговорила Лилиан, глядя на женщину снизу вверх.
– А ты и не должна. В тебе еще тлеет Искра. Я же могу позволить себе подобные вольности, – ответила Фарильена и, пожав девушке руку, холодную и влажную, прибавила: – До встречи, милая, – а потом развернулась и ушла.
2
Суббота, утро
День начинался превосходно. Горячее солнце жизнеутверждающе взбиралось по синему небосводу, краски и цвета были яркими и сочными. Мир был таким прекрасным и беззаботным, что в свежем шелесте листвы начинало слышаться пение птиц, в перистых облаках, застывших на горизонте, чудились снежные пики гор, а в дымке, стелящейся над кромкой воды, виделся след парохода.
Лилиан свернула на улицу Рона и замерла на углу, остановившись в тени одного из домов. Тяжело вздохнув, она еще некоторое время постояла на месте, потом встрепенулась, подбодрила себя и уверенным шагом пошла к обветшавшему дому под номером 4, из кирпичной трубы которого к небу взвивались клубы серого дыма.
Лилиан не стала заглядывать в окна, а сразу поднялась по лестнице к парадной двери. Там она замешкалась и вновь тягостно вздохнула. Затем растерянно глянула на безлюдную улицу и только тогда постучала. Нетерпеливо притоптывая правой ногой и перебирая пальцы рук, будто разминаясь перед игрой на фортепиано, девушка ждала, пока подруга откроет ей, да так и не дождалась. И постучала еще раз. Ответа опять не последовало. Лилиан покачала головой и, взявшись за дверную ручку, осторожно повернула ее вниз. Раздался короткий щелчок, и дверь отворилась.
– Ау, есть кто дома? – как можно громче позвала Лилиан, всматриваясь в сумрак пустой прихожей.
Поскольку и на этот раз девушке никто не ответил, она отважилась и вошла внутрь. Прикрыв дверь, она какое-то время привыкала к полутемной обстановке и вслушивалась в размеренное дыхание дома. Немного света в прихожую проникало из щелей в плотных занавесках, что висели на окнах под лестницей и за стенкой от входа, да из-за мерно колыхавшихся полосок из тонкой ткани, прикрывавших проход в комнату. В прохладном воздухе пахло известью и почему-то миндалем.
– Ви, ты дома? – позвала Лилиан и напрягла слух, надеясь услышать хоть какой-то ответ. Но его вновь не последовало.
Лилиан глянула на лестницу и заколебалась, но потом передумала подниматься на второй этаж. Чутье подсказывало ей, что делать этого не стоит. И не потому, что она могла обнаружить наверху нечто запретное. Теперь бы она не испугалась, какая бы ужасная картина не предстала ее взору. Просто Лилиан вдруг почувствовала, что в доме никого нет. Но ей не хотелось уходить и во второй раз заставлять себя возвращаться. Тогда бы ей пришлось постараться и приложить уйму усилий. Ведь она пришла попрощаться. Навсегда. Попрощаться со своей доброй подругой Вирджинией. Они виделись около недели тому назад, и приблизительно столько же оставалось до истечения срока, отведенного зеленовласке Капюшонами.
Но Лилиан захотелось сделать это сегодня, в субботу. Она проснулась с этой мыслью, которая, пока девушка принимала ванну, успела превратиться в навязчивое желание. А от подобного стоит избавляться как можно быстрее, пока оно не перешло в разряд хронической одержимости.
Именно поэтому Лилиан не развернулась и не ушла, а проследовала в комнату с намерением во что бы то ни стало дождаться Вирджинию и сказать ей прощальные слова, самые важные, самые трогательные и самые печальные.
Диван, стоящий в углу, ковер с загадочными птицами краснокрылами – фламинго, на века застывшими в одном мгновении, круглые столики и лампы с абажурами, разрисованными уже другими птицами, кресла и занавешенные шторами окна, приоткрытые и создающие сквозняк, и неспокойное подвижное ало-золотистое пламя, потрескивающее долгордами в камине – все осталось на своих местах, таким, как и прежде, в тот день, когда Лилиан впервые переступила порог этого дома. Она усмехнулась собственным мыслям и не спеша прошлась по комнате, прикасаясь пальцами к вещам и предметам, попадавшимися ей на пути, так, словно они принадлежали ей самой и, по крайней мере, уже полстолетия.
Дойдя до камина, Лилиан остановилась. Что-то, стоявшее на каминной полке, привлекло ее внимание. Что-то, что ранее отсутствовало в этом месте, но, очевидно, присутствовало в ином, например, в темном ящике какого-то комода или в шкатулке, стоящей в антресоли.
Это было пять фотографий, под стеклом, в бронзовых рамках. Они были черно-белыми и не совсем четкими. И очень старыми, подумала про себя Лилиан. Возможно, когда-то они даже назывались дагеротипиями.
Протянув руку, Лилиан взяла одну из фотографий, центральную из образовавшегося ряда. На снимке была изображена молодая женщина. Она счастливо улыбалась, но во взгляде ее присутствовало нечто неуловимое и печальное. Ее светлые волосы были уложены в причудливую прическу, руки свисали вдоль тела, окутанного шелком шикарного, глубоко декольтированного вечернего платья. Лилиан повнимательнее всмотрелась в лицо женщины, и увиденное смешало и обескуражило ее. Несомненно, на фотографии была запечатлена Вирджиния. При жизни.
Лилиан, еще немного подержав раму со снимком в руках, вернула его на место и, поразмыслив, взяла другой – с изображением двух маленьких человечков, детей. Они стояли рядышком, держась за руки. Оба светловолосые и очень худенькие, в старомодной одежде, которая была им несколько велика. Мальчик был старше девочки, в которой по схожести черт лица можно было угадать его сестренку, он смотрел открыто и строго. Девочка была чем-то напугана, но все же робко улыбалась.
Осознание правды пришло к Лилиан внезапно. Словно фокус ее внутреннего восприятия вдруг обрел абсолютную четкость и ясность, или же, стоя на берегу океана, она при отливе увидела в песке сокровища, которые давно искала – последние элементы к механизму расшифровывания и разгадывания истины.
Вирджиния убила своих детей. А потом покончила жизнь самоубийством.
Руки Лилиан задрожали. И она выпустила рамку с фотографией, которая с тяжелым стуком упала на пол. Лилиан вздрогнула, хотя стекло и не разбилось. У нее возникло мерзкое ощущение дерзкого вторжения в чужую тайну. Она поспешила подавить его в себе, а потом присела и подняла с пола фотографию. Казалось, теперь они смотрели на нее с укором. Дети Вирджинии. Николай и Керолайн. Под такими именами она их знала.
Лилиан вернула снимок на место. А потом резко обернулась, почувствовав чье-то присутствие. В проходе, ведущем во вторую комнату, стояла Вирджиния. Она задумчиво улыбалась, скрестив на груди руки и прислонившись к дверному косяку. Какое-то время ее темные глаза смотрели сквозь Лилиан, а затем обратились к фотографиям на полке камина.
– Боль давно стала моей частью, – тихо заговорила Вирджиния. – Неотъемлемой частью. Я подсознательно стремилась к ней. Но после вспышек приходили моменты осознания. И тогда я понимала, что привязываюсь к боли, что временами мне начинает это нравиться. Так я стала заложницей боли. Я обещала себе отказаться от нее и не знала, как это сделать. И внутри я стала полой. Темным туннелем, холодным и пустым, без просветов. И боль, раздуваясь мыльным пузырем, однажды вспыхивала и стекала обжигающими огненными ручьями по его каменным стенам.
Лилиан недоуменно смотрела на свою старшую подругу. Ей было неловко, и она понимала, что должна что-то сказать. Но должна ли? Нет, ей все-таки следовало развернуться и уйти. Не стоит прощаться с теми, расставания с которыми лишены какого-либо смысла.
Вирджиния, поправив на своих плечах шаль, приблизилась к камину и взяла с полки фотографию, на которой была изображена она вместе со своими детьми. Женщина любовно провела пальцами левой руки по стеклу, за которым прятался снимок, и прикрыла глаза. Вздохнув, она посмотрела на девушку и сказала, чуть склонив голову на бок:
– Наше решение считают позорным. Нас проклинают, ненавидят и презирают. Но некоторые так милосердно испытывают к нам губительную жалость. Мы сдались – так открыто и нелепо. Мы убили себя. И обрекли на извечное одиночество на орбите какой-то далекой потухшей звезды.
Но мы всего лишь сделали свой выбор. Мы воспользовались своим правом и ушли. Раньше времени, да. Но кому судить, если время – лишь спасительная обманка для заблудшего человечества?
Лилиан криво и безрадостно усмехнулась. У нее вдруг начала зудеть кожа, так, словно она побывала в зарослях крапивы. И сильнее всего в тот момент ей хотелось убежать и скрыться в каком-то людном месте, но не стоять вот так вот перед своей подругой и упорно бороться с чувствами отторжения и брезгливости.
Вирджиния перевернула рамку, которую держала в руках, поколдовала над ней и извлекла из-под картонки старую фотографию, которую затем протянула Лилиан.
– Возьми, – не терпящим каких-либо пререканий и возражений голосом произнесла она.
Лилиан машинально повиновалась, хоть при этом у нее по лицу и пробежала тень боли.
Тут откуда-то со двора раздались приглушенные детские голоса.
– Мама! Мама! – звали они.
Вирджиния озабоченно оглянулась.
– Подожди здесь, – взволнованно попросила она девушку и вышла в соседнюю комнату.
В потрескивающую каминным огнем тишину проник беззаботный смех, но потом внезапно смолк.
Скоро вернулась Вирджиния. В руках она держала прямоугольный сверток, перевязанный цветной бечевкой. Без лишних слов он протянула его девушке.
– Они не должны тебя видеть. Не должны, – сказала она, обеспокоено теребя бахрому на своей шали. – Ты… лучше будет, если…
– Хорошо, – смиренно произнесла Лилиан. – Я уйду, Ви. Жаль, конечно, что… – она прервалась и растерянно посмотрела на сверток и фотографию, которые держала в руках. – Но так должно быть, наверное. Мы больше не увидимся, так? Ведь ты… не Вечная?
Вирджиния помотал головой.
– Я хотела сказать… – начала Лилиан.
– Не надо, – Вирджиния прервала девушку и, подступив поближе, порывисто чмокнула ее в щеку. – Иди, – прошептала она.
Лилиан, так и не сумев собраться с мыслями, лишь покивала головой и пошла к выходу. На пороге комнаты она обернулась. Вирджиния печально смотрела ей вслед, но на устах ее играла счастливая улыбка.
3
Суббота, вечер
Лилиан принесла подарки Вирджинии домой, но раскрыла и осмотрела их только поздним вечером, когда за остальными событиями дня затерлось нелепое утреннее ощущение некой искусственности и абсурдности.
Стоя у распахнутого окна мансарды и вдыхая благоухающий майский воздух, Лилиан взглянула на доставшуюся ей фотографию. На ней Вирджиния в домашнем платье сидела на кушетке в обнимку со своими детьми. Втроем они сосредоточенно смотрели в объектив снимавшей их камеры и выглядели вполне спокойными и радостными. У ног Вирджинии, на квадратном коврике, сидела маленькая белая собачка.
Лилиан перевернула фотографию и поближе поднесла свечу, чтобы разобрать то, что было написано на серовато-желтом обороте:
Елизавета
Владимир
Анна
Затем значилось четыре ряда цифр:
26121906
5011926
9031929
15021936
Лилиан не сразу догадалась, что они означают. Когда же смысл числового ряда все-таки дошел до нее, она не почувствовала ничего, кроме тихого удовлетворения. И тогда заметила еще два слова, выведенные четкой рукой внизу оборота: «Спасибо, Лилиан».
Зеленовласка прошла к столу, положила на него снимок, пристроила в медную подставку свечу и взяла в руки бумажный сверток. Развернув его, она обнаружила внутри альбом для рисования.
Невольно Лилиан улыбнулась. Она не хотела, чтобы я с ними виделась, подумала девушка, но гостинец от них передала.
Лилиан раскрыла альбом и полистала его. Первая страница была пуста и призрачно белела своей чистотой. А на второй имелся рисунок – неумелый, но сотворенный с душой. Один единственный тюльпан, темно-синий, на бледно-салатовой ножке. Он ни о чем не говорил и одновременно был символом многого. И густо черный фон, на котором он был изображен, вовсе не выглядел мрачно. Он лишь служил указанием на свет, увидеть который иногда можно, лишь погрузившись во тьму.
На глаза Лилиан навернулись слезы и затуманили ее взор. Но она тут же смахнула их дрогнувшей рукой и крепко поджала губы.
Она перелистнула рисунок и на следующей странице обнаружила небольшой стих в две строфы. В нем шлось о нежной и долговечной дружбе двух одиноких призраков – маленького серьезного мальчика и чудной, почти взрослой девушки с волосами цвета морских водорослей.
Лицо Лилиан исказила гримаса боли и страдания.
– Зачем? – прошептала она голосом, полным запредельной щемящей тоски. – Я не хотела этого… – еще тише прибавила она. А потом подошла к камину и сожгла в нем альбом и фотографию.
– Так вы навсегда останетесь со мной, – промолвила зеленовласка и закрыла глаза, пожелав больше никогда не видеть пляшущих языков пламени.
4
Последняя запись, сделанная на обороте неотправленного письма
Я ухожу. Это дело решенное. Но осталось то, что должно быть сказано. Никем и никому, в точке пространства и времени, где скоро меня не станет. Это не завещание. Это не признание. Это не раскаяние.
Я оставляю все, как есть. Крепыша больше нет со мной, он в более прекрасных мирах, чем я смею мечтать и надеяться.
Ри, мой путиль, маленький клубок темно-зеленых ниток. Он найдет себе новую Госпожу.
Мой Дневник. Книга. Она исчезнет, как только исчезну я. Так должно быть и так будет. И я не знаю, почему.
Красная краска на парадной двери моего дома так и осталась. Пусть она станет знаком для тех, кто придет после.
О подземелье в доме моего возлюбленного. Признаюсь, я хотела о нем спросить у Винсента, который когда-то был Михаилом. Но потом подумала – а зачем мне это? И так ли сильно я этого хочу? И если я нечто узнаю, что изменится лично для меня? Пускай эти вопросы останутся риторическими.
И я вновь пишу не о том, о чем хотелось. Видимо, такова моя суть.
Когда-то мне были даны ответы. Колдунья. Кто был ею? И за кем осталась победа? И была ли она одержана? Или же путь был пройден впустую?
Силлогизм. Как на счет такого:
Лилиан живет в Телополисе.
Все жители Телополиса мертвы.
Лилиан мертва – ?
Ответ неверен. И логика, бывает, ошибается. А чувство? Сердце? А вы этого хотите?
Я знаю, вы не существуете. Как и я. Но это пока что. Время придет.
Вчера я видела сон. Я сидела на небольшом пригорке посреди бескрайнего зеленого поля. Внезапно я поняла – это именно то поле, по которому я столько раз бежала в своих кошмарных сно-видениях. Когда была им, Винсентом-Михаилом.
Я осмотрелась и увидела мужчину. Средних лет, в непритязательной одежде светлых тонов, он стоял ко мне вполоборота. Он был печален, но на устах его играла счастливая улыбка. Мужчина смотрел вдаль, словно вот уже целую вечность ждал кого-то.
И вот из беспокойного травяного леса появился мальчик. Это был его сын. Потом были объятия, разговоры, укоры, слезы, радость и облегчение. Я не слышала их. Меня окружал пронзительный свист ветра и звон колокольчиков в траве. Музыка природы и самой жизни. И я знала, когда сердце человечества, судорожно замерев, перестанет биться, звон лиловых колокольчиков еще будет слышен в бескрайнем изумрудном океане травы. И не будет ему конца. Звону полевых колокольчиков, которые звонят не по нас.
Он отпустил своего сына. У мальчика выросли крылья, он расправил их и улетел. И обрел свободу.
Это все.
Глава 56
Прощание
1
В Трехбашье Лилиан больше не появлялась после того случая со списком. Хотя ей и хотелось этого очень сильно. Не один раз она представляла себе, как разговаривает с дядюшкой Кингом, Робертом и даже Патри, как они, каждый по-своему, напутствуют ее в добрый путь. В такие минуты она вспоминала, как все начиналось. И на душе ей становилось радостно, хотя, стоило признаться, и немножечко грустно.
Но Лилиан легче было попрощаться с обитателями Трехбашья мысленно, нежели вновь увидеть их в реальности, пусть та и была насквозь иллюзорной. Подспудно ей хотелось иного. Подняться в Лоритан и на полках среди бесчисленных книг отыскать именно ту, в которой был бы один особый рассказ, который она начала читать в июле прошлого года в саду гостиницы, да так и не закончила, поскольку появилась Вирджиния, чтобы забрать свой плащ. С того момента все пошло и поехало.
Лилиан верила, что ей непременно удалось бы найти нужную книгу, что вариант, проявившийся в ее Дневнике, оказавшейся Книгой, был не единственным в своем роде, и что рассказ, очевидно, мог принадлежать перу какого-то великого писателя. Или писательницы. Был еще один момент, который заставлял Лилиан все возвращаться и возвращаться к идее с рассказом. Это понимание и осознание того, что, дочитав его, она бы вспомнила себя, свою жизнь и переход к неполной смерти.
Потом Лилиан начинала думать по-другому. А зачем мне, в сущности, это, размышляла она, еще неделька-другая, и я покину Город, а там вместе с сердцебиением ко мне вернется и память.
Посему с Трехбашьем она так и не попрощалась. Оно будет ждать ее, когда она вернется лет эдак через шестьдесят-семьдесят. Или быстрее, кто знает? Ведь время не существует, как таковое, верно?
А событие пятничного вечера лишь подкрепило мнение Лилиан о том, что она приняла правильное решение.
Около семи пришел посыльный. Лилиан оставила свой отпечаток на бланке и получила громоздкий сверток. Она поблагодарила посыльного, закрыла дверь и прошла в северную гостиную. В руках она держала отреставрированную картину. У Лилиан не было никаких сомнений в том, что, сняв оберточную бумагу, она увидит портрет стармранской мрачницы и узнает, какой же та была на само деле.
В комнате было еще достаточно света, хоть он и выглядел серым и тусклым, поскольку солнце садилось с другой стороны дома, но зеленовласка все же подошла к камину и, присев на кушетку, в его желтом свете стала не спеша снимать с картины оберточную бумагу, предвкушая увидеть нечто прекрасное и неординарное. Вот только она не догадывалась, насколько ее желание оправдается.
Расправившись с бумагой, Лилиан повертела картину так, чтобы найти наилучший угол освещения и только тогда внимательно всмотрелась в запечатленный на ней облик женщины. Худая, со строгим выражением лица, стармранская мрачница была облачена в парчовое платье насыщенного лилового оттенка, вступавшего в такой контраст с бледностью ее утонченного лица. В уставших глазах читался невысказанный укор, затаенная любовь и нечто…
Лилиан вскрикнула от ужаса, вскочила и отбежала в сторону, спрятавшись за каменным выступом камина. С картины, упавшей на пол, на нее продолжали смотреть бездонные глаза стармранской мрачницы.
Ее собственные глаза.
Именно так к Лилиан, в груди которой от бешеного ритма чуть не разорвалось ее призрачное сердце, пришла истина, которую другие благоразумно отвергают, предпочитая ей свою маленькую и удобоваримую правду.
2
Теперь же, ранним утром субботы третьей недели мая, Лилиан стояла босиком на шелковой траве в семи метрах от величественного Вихря и смотрела в светлеющее небо. Вечером предыдущего дня она получила короткую записку, в которой зелеными чернилами было выведено всего лишь одно слово: «Завтра».
Она не спала всю ночь, и на ее исходе облачилась в самое легкое и светлое из своих платьев. Она оставила все, как есть, ничего с собой не взяв. Она молча вышла из дома и не заперла его. В состоянии полузабытья она прошла безлюдными улицами города и пришла, не зная, но чувствуя, куда и зачем. И то же необъяснимое чувство подсказало ей – свои последние часы в местах, бесконечно отдаленных от Земли, она проведет не одна.
Он пришел, когда взошло солнце. Винсент, ее печальный возлюбленный, с которым она после ухода из Обители Мара виделась только раз. Тогда он выглядел растерянно и озадаченно, говорил очень мало. И Лилиан догадалась – Солнцедин назначил ему встречу.
И в чистом сиянии солнца, разбивающем мир на свет и тьму, он стал таким, как она. Он лишился тени.
Они обнялись и так простояли очень долгое время.
Нехотя отпустив друг друга, они посмотрели на Вихрь и взялись за руки.
– Это был ты, правда? – прошептала Лилиан, мягко улыбнувшись и заглянув в стальные глаза мужчины.
Винсент не торопился с ответом.
– Да, – наконец произнес он.
Лилиан удовлетворенно кивнула.
– Шат расцвел, верно?
Теперь кивнул Винсент.
– Я не верю в то, что надежда умирает последней, – задумчиво и в полголоса проговорила Лилиан. – Нет, она живет вечно. Но когда умирает человечность и желание любить, как мне кажется, увядает и способность распознавать в себе надежду.
Воздух был прозрачен и легок. Свежий ветер сонно шуршал в траве и нежно касался призрачных тел двух чеду. Солнце робко застыло над рваной кромкой деревьев, растущих на краю поля, так, словно боялось потревожить разговор двух влюбленных и мертвых. Пока еще мертвых.
И только Вихрь возвышался над ними, бесшумно и мощно закручивая в спирали мельчайшие частицы, из которых также были сотканы бескрайние полотна мироздания, плещущиеся на семи ветрах вечности.
– Я многое поняла, – через некоторое время продолжила Лилиан. – По крайней мере, мне так думается. То, что реальность, которая видится наиболее живой, осязаемой и материальной, может именно таковой и не являться. Сергиус был прав.
И то, что невозможно полностью избавиться от всех своих страхов, пока ты хотя бы чуточку остаешься человеком. Без них нам не хватает целостности. Без них, своей глубиной оттеняющих всю чистоту и возвышенность света. Просто нужно научиться, когда наступит час, посмотреть им в глаза, принять их и отпустить.
Они стояли тихо и спокойно, просто наслаждаясь близостью друг друга, держась за руки и смотря на восток.
– Я рад, что все так получилось, – негромко произнес Винсент. – Что случай помог нам встретиться вновь, что тогда я… но, наверное, уже нет смысла об этом говорить.
– Я хочу послушать.
Винсент чуть помолчал, собираясь с мыслями.
– В тот день я стоял у Вихря. Я любил приходить к нему, размышлять о том, что было, есть, а чего не будет никогда. Поддавшись инстинкту, я протянул руку и внезапно… коснулся какой-то души. Я быстро отдернул руку назад, но душа последовала за мной! Не успел я хоть что-то предпринять, как душа упорхнула. Я понял, что случилось нечто ужасное и непоправимое. И все из-за того, что, ощутив нечто родное, я захотел притронуться к нему. Я поддался влечению, не смог ему противостоять, потому что в последние годы изнывал от одиночества, которое тяготило меня все сильнее и сильнее.
Я подумал было отправиться на поиски случайно потревоженной мною души, но начал сомневаться в удаче подобного предприятия. Со временем сомнения только крепли во мне.
Затем в Городе вновь заговорили о пришествии некой «девушки, лишенной теней», которая должна была принести с собой перемены. Слухи были тревожными, и одновременно они обнадеживали. Никому достоверно не было известно, какие именно изменения могут прийти. Слухи были давними и, по сути, пересказывали содержание одной из легенд, которые время от времени бродили по Городу, будоража умы чеду, но тем самым и развлекая их.
Обычно ни одна из легенд не сбывалась в такие мятежные смутные периоды, хотя и были утверждавшие, что видели то-то или бывали там-то, но им не спешили верить, и тогда легенды попросту забывали, но не хоронили навсегда, словно чувствуя, что когда-нибудь они еще понадобятся.
Но в этот раз слухи заинтересовали меня, привлекли внимание. Мне показалось, что все это неспроста. А вдруг это каким-то образом, думал я, связано с той душой, которую я по неосторожности извлек из Вихря? Я стал вести наблюдения.
Однажды мы встретились с тобой. Нет, я не говорю о том деликатном случае в темном коридоре Трехбашья, когда никто из нас двоих не знал, с кем столкнула его судьба. Но, думаю, ты помнишь, что произошло на набережной. Я был шокирован и, признаюсь, даже несколько напуган твоим появлением. Да, теперь ты выглядела иначе, нежели при жизни, но я безошибочно узнал тебя. Но как ты оказалась здесь, в Городе, и в это время? Почему не отправилась в Верхний? В Акрополис? И почему раньше, за все эти годы, мы ни разу с тобой не виделись? Я был растерян, я пытался разгадать представшую предо мной тайну, но только окончательно запутался и перестал понимать что-либо вообще.
Я тяжело переживал свою позорную потерю сознания. Но я привык к боли. Вынес ее и на этот раз. Потом ко мне стало постепенно приходить осознание всей странности происходящего вокруг. Что, если, думал я, по каким-то необъяснимым причинам твоя душа все еще находилась в Вихре, и я вытащил именно ее? И вдруг тогда ты и есть «девушка, лишенная теней»?
Мне так захотелось с тобой встретиться и обо всем рассказать, о шансе, которым я не воспользовался при жизни, о том, где ты сейчас находишься и почему. Но другое желание овладело мной, и я поддался его влиянию. Я хотел просто быть с тобой рядом, оберегать тебя, ловить твои взгляды, касаться тебя и, быть может, даже любить.
Я ходил к Кингу и узнавал о тебе. Затем мы встретились, и кое-что изменилось. Я открыл тебе меньшую правду, чтобы скрыть большую.
– Получается, я не та девушка из легенды, верно? – чуть позже спросила Лилиан. – Ведь изменений никаких не произошло? Перемен не было?
– Смотря с кем, – ответил Винсент и многозначительно посмотрел на девушку.
– Я знаю, – произнесла Лилиан и отвела взгляд, – важным и судьбоносным порой может оказаться самое незначительное, – она сделала паузу, а потом, иронично хмыкнув, продолжила: – Все мне постоянно твердили, что я особенная. Но я бы не стала такой, если бы... если бы не ты. Я стала особенной невольно. Наверное, смешно, но дело в том, что я и не хочу походить на других. Я не хочу быть с ними, с большинством или меньшинством. Я хочу быть с собой и с дорогими любимыми людьми, пусть некоторые из них по сути своей и являются пока что мертвыми. Я уникальна. Но я не суперчеловек, потому что… потому что Он существует. Он должен существовать. По логике вещей. Поэтому я просто человек. И этим уже все сказано. Потому что это и есть все. Меня вот только одно беспокоит…
– Что же?
– Я словно нахожусь в подвешенном состоянии, понимаешь? Это так… странно. Почему?
– Может, потому, что ты возвращаешься?
Лилиан покачала головой.
– Знаешь, как-то не так все закачивается, – сказала она. – Хотелось, чтобы четко и ясно, а получается совсем по-другому.
– В конце все происходит иначе, – ответил Винсент. – Может показаться, что кто-то специально комкает события, убыстряет время, его ход. Но конец всегда лаконичен. Просто мы слишком долго ждем его. Поэтому мы можем посчитать его смешным и нелепым. Но суть остается, так или иначе.
Лилиан подняла голову и заулыбалась, словно вспомнила что-то забавное.
– Винсент… – начала она, положив ладонь свободной руки на грудь мужчины, прямо напротив сердца.
– Да?
– А ведь самое ценное и нужное близко. Но чтобы его увидеть, иногда следует обойти целый мир.
Лицо Винсента озарилось улыбкой. Он приблизил к себе девушку и поцеловал ее, очень нежно и мягко.
– Я до конца жизни буду одна, да, Винсент? – шепотом спросила Лилиан и, отстранившись от мужчины, строго посмотрела в его стальные глаза. – Такова моя участь?
– Почему ты так считаешь? – посерьезнев, сказал Винсент.
– Ты – моя Созвучная душа, а я – твоя. Ты уходишь… наверх и, вероятно, возродишься нескоро. Я не дождусь тебя.
– Лилиан, милая моя, – тихо заговорил Винсент и коснулся прохладной щеки девушки. – У каждого из нас есть несколько Созвучных душ. Ты не будешь одна. Только, прошу тебя, не ищи одиночества намеренно. Ведь одиночество, физическое и душевное, порождает тоску, а тоска еще более усиливает одиночество.
Лилиан промолчала.
– Я должна идти, – вздохнув, сказала она, отступила на шаг и повернулась лицом к Вихрю. – Так что… прощай.
– Подожди…
– Что? Что еще?
Винсент вплотную подступил к девушке и что-то прошептал ей на ухо. Лилиан обескуражено посмотрела на него.
– Что это? – еле слышно проговорила она.
– Мое прощение. И твое Истинное Имя.
Конец четвертой части
Эпилог
Домой
Эпилог. Его могло и не быть. Но я посчитала, что вам следует знать, что случилось со мной после. После всего. После жизни и смерти. Согласитесь, ведь это немаловажно.
В начале было чувство. И чувством было осязание.
Я лежала на столе с тонкими временнестойкими и полыми внутри ножками. Столешница была мягкой и упругой. На мне была светло-серая пижама, на запястье левой руки браслет из материала, похожего на резину. Меня окружала комната, углы которой были сглажены. Повсюду царили серые и бледно-зеленые тона. В стене напротив имелось большое овальное окно.
Я знала это. Я открыла глаза и убедилась, что так оно и есть.
Я напрягла свои мышцы, и тело послушно отозвалось на мой призыв. Я поднялась со стола и босиком прошла по гладкому теплому полу к окну.
В сумеречном предрассветном свете я увидела густой лес, раскинувшийся внизу и уходящий к горизонту. Тут и там из-за мохнатых шапок гигантских деревьев выстреливали в небо стройные белые башни с куполообразными крышами. Я находилась в одной из подобных им. Я знала это.
К далекому горизонту из мрака отступающей ночи соскальзывали вуали призрачных облаков. Восточные небеса начинали постепенно окрашиваться в прозрачную смесь желтого, розового и голубого.
Да, теперь я жива. Я на Земле. Я дома.
Я посмотрела на свой браслет. На нем было одно слово и дата. Я прочла их: «Мария. 6 июля 2058».
Я совершенно спокойна. Я пребываю в блаженном умиротворении и дышу на полную грудь.
Я меняю себя, чтобы изменить свое будущее. Я помню все, что со мной было. В тех местах, что остались позади.
Но привкус смерти все еще дрожит на драпировках моего сознания. И за ними прячется мрак.
Да, пусть мир будет нелепым. Пусть.
Я смотрю на восток. Я знаю.
Я вспомню себя.
Я вырвусь из заколдованного круга.
Я увижу солнце.
Я захочу жить.
КОНЕЦ
13 февраля 2008 года
(10 апреля 2008 года)
Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru